Французская_литература - Разбойники Черного леса

РАЗБОЙНИКИ ЧЕРНАГО ЛѢСУ.

Переводъ съ французскаго.

МОСКВА, 1803.
Въ привилегированной Типографіи
Кряжева, Готье и Мея.

Съ дозволенія Московской Цензуры.

Втораго года въ мѣсяцѣ Флореалѣ, достигъ я той части Швабіи, которая простирается вдоль по теченію Дуная, и вообще извѣстна подъ именемъ Чернаго Лѣсу. Время было прекрасное; солнце въ полномъ сіяніи изливало лучи свои, и пары восходящіе изъ земли, подобно облакамъ тумана, поднимались къ небу. Покрытый потомъ и выбившись изъ силъ, я вошелъ въ густоту сего дремучаго лѣсу, чтобы отдохнуть подъ сѣнію древняго дуба, утомившись отъ дороги, едва началѣ я засыпать, какъ вдругъ услышалъ въ пятидесяти шагахъ позади себя тихой шорохѣ листьевъ. Я оборотился, и увидѣлъ престарѣлаго человѣка, тихо проходящаго мимо, и погруженнаго въ глубокую задумчивость. Чело его покрыто морщинами, его густыя нахмуренныя брови, сѣдые волосы, впалые глаза, его физіогномія, хотя суровая, по открытая и величественная -- все сіе привлекло мое вниманіе: высокой станъ, нѣсколько согбенной, важная- походка, Видъ нѣкотораго величія, распространяющійся во всѣхъ его поступкахъ -- произвели въ душѣ моей нѣкоторой страхъ и почтительное уваженіе.

Какъ я съ своей стороны сдѣлалъ нѣкоторое движеніе, чтобы подойти къ нему, то и старикъ также приближился ко мнѣ; но вдругъ, подобно устрашенному человѣку, которой убѣгаетъ отъ взоровъ себѣ подобнаго, онъ желалъ скрыться отъ меня въ густотѣ лѣса. Чрезвычайно удивившись такому странному поступку, я спѣшу за нимъ, не теряя его изъ глазъ. Онъ останавливается; я подошелъ къ нему, и побуждаемый внутреннимъ нѣкоторымъ чувствомъ, началъ разговоръ: "Почтенной незнакомецъ, сказалъ я ему, естьли присутствіе мое для васъ тягостно, то я прошу простить моему, можетъ, быть, неблагоразумному любопытству; любовь и довѣренность къ человѣчеству произвели его въ душѣ моей; скажите мнѣ, здѣшней ли страны вы житель, или я имѣю щастіе говорить съ однимъ изъ моихъ согражданъ? Я французъ." Онъ взглянулъ на меня, и отвѣчалъ мнѣ худымъ французскимъ языкомъ, -- голосомъ холодной учтивости.-- "Германія мое отечество; я родился въ одной изъ ея деревень, и нѣсколько времени путешествовалъ въ странахъ вашихъ." Потомъ, какъ будто пораженный страхомъ и изумленіемъ, онъ опросилъ меня съ безпокойствомъ. "Извѣстны ли вамъ сіи ужасныя мѣста. Не думаете ли вы, что можете быть здѣсь въ безопасности. Или вы не страшитесь ничего въ сей дикой пустынѣ? Глубокой вздохъ вырвался изъ груди его, онъ продолжалъ: "Ахъ! и такъ вы не знаете того роковаго, пагубнаго произшествія, случившагося происшедшею зимою въ этомъ лѣсу! Бѣгите, послушайте меня, бѣгите отсюда; никто безъ ужаснаго наказанія не можетъ быть здѣсь."-- А вы останетесь здѣсь, сказалъ я? "Да, мнѣ нечего бояться: жизнь для меня несносна...-- Пойдемте отсюда вмѣстѣ, и вы разскажите мнѣ объ этомъ неизвѣстномъ произшествіи.-- "Не могу; не могу терзать души моей новыми мученіями... Я удвоилъ прозьбы мои; онъ сомнительно смотрѣлъ на меня: мое удивленіе изображалось въ моихъ взорахъ; мой голосъ прерывался -- Онъ понялъ меня -- и мы пошли оттуда.

Идучи тихо, я изъявлялъ ему мое желаніе узнать чрезвычайную его горесть. Я горѣлъ нетерпѣніемъ услышать исторію, которая казалась мнѣ очень важною -- и при томъ столь нужною въ моихъ обстоятельствахъ, что я долженъ былъ стараться узнать объ ней. "Пойдемъ, сказалъ онъ мнѣ, къ подошвѣ этого холма, которой вы тамъ видите. Мы сядемъ въ тѣни его. Желаніе, съ которымъ хотите вы узнать судьбу нещастнаго старца, принуждаетъ меня удовлетворить вамъ. Такъ! я разскажу вамъ ужасную повѣсть, отъ которой трепещетъ каждой Германецъ."

Мы сѣли; и онъ помолчавъ нѣсколько минутъ, подобно человѣку, которой старается что нибудь вспомнить, началъ говорить такимъ образомъ;

"Пятнадцать уже лѣтъ тому, какъ я, лишившись супруги, и трое дѣтей моихъ (два сына и одна дочь) обработывали небольшое поле, и чрезъ то едва могли питаться честнымъ образомъ. Смерть супруги, которую я обожалъ, поселила меня въ нѣдрѣ моего семейства;-- уединеніе, которое дѣлало меня задумчивымъ и печальнымъ, и возобновляло всегдашнюю мою горесть; -- скука, которой несносное бремя начинало угнетать меня, -- все сіе требовало утѣшителя -- нѣжнаго друга; но я не сыскалъ его; онъ самъ пришелъ ко мнѣ -- и я прижалъ его къ моему сердцу.

"Удалившись изъ внутренности Германіи -- наскучивъ жить въ городахъ, утомленной ихъ шумомъ -- гонимой своими непріятелями -- презрѣнной вѣроломными друзьями, онъ рѣшился навсегда оставить свѣтъ: онъ удалился въ то мѣсто, гдѣ было мое жилище, я увидѣлъ его -- говорилъ съ нимъ -- Долго находились мы вмѣстѣ, и произнесли обѣтъ вѣчнаго дружества.

Тогда спала свинцовая тягость съ моего сердца; -- тогда увидѣлъ я, что Небо послало сего незнакомца усладить, горесть уединенной моей жизни, я сдѣлался веселъ. Дѣти мои желали знать причину сей перемѣны; они прыгали отъ радости ко мнѣ на шею, видя въ первой разъ улыбку на устахъ своего родителя -- въ первой разъ съ тѣхъ поръ, какъ судьба лишила ихъ матери. Всякой день я посѣщалъ незнакомца, когда самъ онъ въ этомъ не предупреждалъ меня.

Однажды по вечеру, на дорогѣ, находящейся подлѣ дому его, онъ крѣпко прижалъ меня къ груди своей, -- лице свое къ моему лицу, и орошалъ его слезами. Тогда вскричалъ онъ: "Наконецъ я нашелъ человѣка!-- И вѣрнаго друга, отвѣчалъ я."

Мы жили въ совершенной неизвѣстности -- позабыли о прошедшемъ нещастливомъ времени; наслаждались настоящимъ, не думая "будущемъ, котораго неизвѣстность наполняетъ горестію душу человѣка. Любя также, какъ и я, дѣтей моихъ, онъ часто съ жаромъ говорилъ, что дочь моя ангелъ красоты. Когда нѣкоторыя работы, или нужды удерживали меня въ полѣ, онъ занималъ мое мѣсто среди моей фамиліи, и когда мы были вмѣстѣ -- тогда не льзя было узнать настоящаго отца.

Его сердце было справедливо и добродѣтельно, душа его велика и благородна; съ самаго младенчества онъ испыталъ нещастія. Будучи свѣдущъ въ познаніи свѣта и людей, проникнувъ въ ихъ вѣроломство, бывъ жертвою ихъ коварныхъ хитростей -- онъ страшился только того, чтобъ не быть принужденнымъ жить опять съ ними вмѣстѣ. Всякой день говорилъ онъ: "Другъ мой! -- Любезной братъ!-- Какъ бы щастливъ я былъ -- какъ бы я благодарилъ Бога, естьлибъ Онъ позволилъ мнѣ умереть въ твоихъ объятіяхъ. Пусть мирное спокойствіе, которымъ мы наслаждаемся еще болѣе у множитъ наше блаженство! Одно желаніе моего сердца есть то, чтобы жить съ тобою." Слезы лились изъ глазъ его, -- и я отвѣчалъ: "Будемъ жить, любезной другъ; будемъ жить, и умремъ вмѣстѣ; дѣти мои примутъ послѣдній вздохъ нашъ."

Такъ протекали дни наши, исполненные щастія, которому ничто же могло равняться. Печаль казалась намъ сноснѣе -- радости восхитительнѣе.

Однажды Горбакъ (такъ назывался другъ мой), не пришелъ ко мнѣ. Воображая себѣ, что конечно какія нибудь необходимыя дѣла задержали его, я съ нетерпѣливостію ожидалъ слѣдующаго дня. Нѣтъ моего друга! Я взялъ трость, положилъ въ карманъ книгу, и пошелъ къ нему; я не нашелъ никого въ его домѣ. Безпокойство начинало раждаться въ душѣ моей. Однако я рѣшился подождать нѣсколько минутъ, и сталъ читать. Прошло четыре часа! Неизвѣстность устрашала меня; я, возвратился въ свое жилище -- нѣтъ никакого извѣстія о Горбакѣ. Пораженный симъ случаемъ послалъ старшаго моего сына навѣдаться въ деревнѣ и ближнемъ городѣ, куда онъ пошелъ.

Я полагалъ навѣрное, что этотъ человѣкъ, вмѣсто того, чтобы находиться въ многолюдныхъ селеніяхъ, убѣгалъ отъ всѣхъ взоровъ -- и что онъ былъ совсѣмъ неизвѣстенъ тамъ, гдѣ я старался объ немъ развѣдывать. Въ самомъ дѣлѣ мой сынъ прибѣжалъ весь въ поту, и запыхавшись; онъ сказалъ мнѣ, что всѣ его поиски были тщетны. Тогда горькія слезы полились изъ глазъ моихъ -- я оплакивалъ друга, котораго лишился.

Три мѣсяца прошло послѣ горестнаго приключенія: я почиталъ друга своего умершимъ, и охотно желалъ бы его участи, естьлибъ обязанности отца къ дѣтямъ своимъ и любовь ихъ не заставили меня пещися о щастіи ихъ, и казаться спокойнымъ посреди моего семейства: я былъ увѣренъ, что дѣти мои были бы неутѣшны, когда бы видѣли горесть своего родителя; и для того я казался довольнымъ и веселымъ. Ласки ихъ умножались, прилѣжность къ трудамъ возрастала, дѣтская ихъ любовь проникала во глубину души моей; они плясали отъ радости при отцѣ своемъ -- и я платилъ за ихъ горячность родительскою нѣжностію. До сихъ поръ я былъ еще довольно щастливъ, я осмѣливался еще наслаждаться благополучіемъ, какъ вдругъ лютая судьба разтерзала сердце мое, открыла опять жестокую рану мою, и вонзила смертоносное желѣзо въ грудь старца стоящаго уже на краю гроба. Правосудный Боже! и такъ это истина, что не одно только бѣдствіе постигаетъ насъ. Ужасная истина, сколь она несносна! Какой острой, убивающій кинжалъ для чувствительнаго человѣка.

Въ одну прекрасную лунную ночь, я мучимый ужасными сновидѣніями, которыя, лишали меня покою, вскочилъ поспѣшно и пошелъ въ садъ. Когда заря начала заниматься, я позвалъ Цефизу, мою дочь; я приказалъ ей итти скорѣе въ городокъ Ринсельдъ {Одинъ изъ четырехъ пограничныхъ крѣпостей въ Германіи, при входѣ въ Черной лѣсъ.}, чтобы отнесть туда вещи, въ которыхъ тамъ имѣли чрезвычайную ну аду Два бра яга ея встали также очень рано, и спѣшили работать.

Цефиза не приходила назадъ? Что ее задержало? Гдѣ она теперь? Что съ нею сдѣлалось? Безполезныя исканія, тщетная, горесть, поздное раскаяніе въ моемъ приказаніи, чрезвычайное безпокойство, смертельной страхъ объ участи любезной моей дочери -- Всѣ сіи чувства возмущали, -- терзали мою душу. Въ чрезвычайной горести казалось мнѣ, что я скоро паду подъ бременемъ моихъ злополучій -- и въ сей надеждѣ я ожидалъ съ радостію смерти, такъ какъ благодѣянія. Сыновья мои, которые также сокрушались по потерѣ сестры своей -- тщетно хотѣли меня утѣшить, -- тщетно хотѣли осушить слезы мои. Каждой вечеръ я удалялся въ темную рощу. Тамъ произносилъ имя моей дочери, тамъ съ воплемъ призывалъ Цефизу; птицы, летающія вокругъ, не внимали моимъ стенаніямъ, унылые крики ихъ заглушали слабой голосъ старца! Эхо, одно эхо повторяло имя моей Цефизы.

Возвратившись въ печальную хижину, я бросался на постель моей дочери -- и проливалъ горькія слезы. Я смотрѣлъ на ея платье, перебиралъ ея вещи, и сіи предметы, умножая жесточайшую скорбь души моей, напоминали отцу, что у него нѣтъ больше дочери. Ничто не могло разсѣять моей горести -- истребить снѣдающей тоски. Однако въ чрезвычайныхъ нещастіяхъ самая печаль была иногда сладостна моему сердцу; надежда, что скоро мои бѣдствія прекратятся, слѣдовала за чувствами скорби, и смерть со всѣми ея ужасами нимало меня не устрашала.

Мы были въ войнѣ съ вашими Патріотами. Безчисленныя проигранныя сраженія поколебали тронъ Императора. Онъ хотѣлъ на все отважиться -- и новыми покушеніями вознаградить чрезвычайные свои уроны. Оба сына мои -- вся надежда моей старости были въ состояніи носить оружіе. Я трепеталъ объ ихъ участи; я содрогался, отъ опасностей, которымъ я еще подвергался, -- и которыя непремѣнно должны были меня достигнуть. Исполнилось, чего я страшился: -- дѣти мои должны были служить отечеству. Я спѣшу къ вратамъ Судилища, прозьбы мои были выслушаны; требованія кои признаны справедливыми; -- но люди были необходимо нужны -- и сравнивая услуги, которыя дѣти мои могли оказать отечеству, служа въ арміи съ тою пользою, которую могъ я получить отъ нихъ живя въ деревнѣ, они по справедливости предпочли общественныя выгоды смерти престарѣлаго человѣка.

Однакожъ я не буду негодовать на сей жестокой поступокъ, отечество мое тамъ, -- всякой человѣкъ долженъ внимать его гласу, я совершилъ свое теченіе. Я готовлюсь оставишь жизнь, не смотря ни все, отецъ всегда отецъ; и когда намъ должно было разлучиться, я былъ въ отчаяніи; бѣдное сердце мое было такъ растерзано, что я лишился чувствъ.

Можно ли изобразить горесть мою?-- Различныя чувства, которыя я долженъ былъ испытать, пришедши въ себя:. не сонъ ли это былъ? Ахъ! нѣтъ. Цen въ самомъ дѣлѣ уѣхали. Жестокіе! возопилъ я, они меня оставили, съ варварскимъ безчеловѣчіемъ оставили они отца своего. Но чрезъ минуту говорилъ я самъ себѣ: нѣтъ, они не жестокосерды. Честь -- слава зовутъ ихъ; исполненные мужества летятъ они на поле Марсово, рѣшившись вездѣ отправлять тщательно свою должность. До крайней мѣрѣ, естьлибъ они возвратились побѣдителями, увѣнчанные лаврами, -- возвратились закрытъ мои вѣжды -- тогда бы я умеръ спокойно. Вы французъ, но вы простите мнѣ слабой остатокъ, угасающую искру пламеннаго нѣкогда Патріотизма, которой еще и теперь меня объемлетъ. Всякой человѣкъ при самомъ рожденіи обязывается свято чтить и защищать законы своего отечества, и я не сомнѣваюсь, что и вы тоже чувствуете.

Среди Чернаго лѣса, со стороны деревушки, которую вы видите на высотѣ сихъ полей, есть пещера, которая простирается подъ землею на пять сотъ шаговъ. Огромные столбы камней, соединенныхъ самою природою въ теченіи многихъ лѣтъ, поддерживаютъ тяжесть земли, всегда готовой обрушиться. Самой неустрашимой человѣкъ не можетъ безъ трепета взирать на ужасные камни, висящіе, во внутренности сей пещеры. Великія груды маленькихъ острыхъ кремней, кажется, заграждаютъ входы, и подвергаютъ опасности жизнь неосторожныхъ путешественниковъ, которымъ неизвѣстенъ гибельной путь сей: чрезъ разсѣлины, находящіяся въ разныхъ мѣстахъ, и про стирающіяся до самаго дна пещеры, можно слышать малѣйшій подземельный шумъ. Гробовые свѣтильники озаряютъ сіе жилище мрака и смерти.

Прежде войны шайка разбойниковъ, скрываясь въ семъ мѣстѣ; укрѣпила оное двумя полисадами. Они окружили его частымъ кустарникомъ, которой скрывалъ пропасть сію отъ взоровъ человѣческихъ, такъ что нѣсколько разъ случалось Германцамъ итти мирно надъ пещерою, не помышляя, что около десяти шаговъ подъ ними ожидала ихъ лютая смерть. Въ два сдѣланные тамъ прохода скрывались всегда разбойники отъ преслѣдующихъ воиновъ. Когда нападали на одну сторону, они убѣгали безъ шуму, и укрываясь въ безчисленныхъ путяхъ, они до сего времени обманывали всякое стараніе сыскать ихъ.

Въ сію-то страшную пропасть низвергся мой другѣ нещастный Горбакъ; сія ужасная пещера, могила мертвыхъ, погибель живыхъ, заключила милую мою Цефизу. Ахъ! позвольте мнѣ отдохнуть на минуту, -- чтобы мои слезы облегчили, стѣсненное мое сердце.... Какъ несносно для меня разсказывать вамъ сію повѣсть!..... Пять преступниковъ, которые, освободясь отъ оковъ, сокрылись изъ темницы,-- которые, будучи извержены изъ общества, поклялись разрушать его; и чтобъ избѣжать казни, они прибѣгнули къ великимъ злодѣйствамъ, и храбро овладѣли Чернымъ лѣсомъ.

Тутъ производили они ужасныя разоренія и грабительства; тамъ умерщвляли, терзали и изувѣчивали путешественниковъ и сосѣдственныхъ жителей. Каждой день оскверняли новыми беззаконіями. Тщетно хотѣли истребить ихъ; скорая, неизбѣжная смерть постигала дерзновеннаго, которой не имѣлъ долговременнаго опыта, котораго мужество не было предводимо осторожностію. За нѣсколько лѣтъ сіе мѣсто было очищено добровольнымъ наборомъ, бродяги предпочли добычи войны разбойничеству, неслышно было о убійствахъ, уже окружности не такъ были пусты, и сосѣдственныя деревни населялись болѣе. Всѣ спокойно спали въ своихъ жилищахъ, не чувствовали болѣе. Ужаса отъ разсказываемыхъ злодѣяніяхъ, учиненныхъ въ прежнія нещастныя времена. Мирное спокойствіе заступило, мѣсто всеобщаго страха, странникъ безопасно путешествовалъ на поляхъ во время ночи, и днемъ спокойно отдыхалъ подъ тѣнію нашихъ деревъ.-- Убійцы, которыхъ казнь устрашала тѣмъ менѣе, чѣмъ далѣе казалось отстояла отъ нихъ, выбрали себѣ начальникомъ человѣка, мало знающаго свое дѣло. Они повиновались ему, какъ солдатѣ своему Генералу. Многимъ убійствамъ и грабежамъ не допустила совершиться сія покорность. Его смѣлость не столь была отчаянна, его мужество не столь люто; его твердость, никогда почти непоколебимая, удерживала и устрашала его сообщниковъ; его видъ показывалъ разбойника, но онъ имѣлъ характеръ человѣка, рожденнаго для лучшей и не столь гнусной должности.

Онъ былъ молодой, благородной человѣкъ, котораго развратное поведеніе раздражило его родителей, и принудило ихъ изгнать его изъ отеческаго дому. Безъ денегъ, безъ состоянія, лишенный всякаго пособія, онъ пошелъ въ военную службу, и принятъ въ конной полкъ. Тамъ поссорившись съ однимъ Офицеромъ, онъ закололъ его, вызвавъ на поединокъ; страшась лишиться головы, онъ убѣжалъ изъ своего корпуса, Не имѣя уже прежнихъ средствъ; онъ поступилъ такъ, какъ очень часто въ такомъ случаѣ поступаютъ, онъ началъ воровать, пойманъ, осужденъ на галеру, и убѣжавъ оттуда, сдѣлался славнымъ Родернодомъ, атаманомъ сихъ разбойниковъ.

Вдругъ приносятъ жалобы, что пропадаетъ скотъ и люди, но ужасъ объялъ только робкія сердца; ни мало еще не думаютъ о причинѣ нещастія, умножающагося всякой день чрезвычайнымъ образомъ. Никто даже не хотѣлъ вѣрить безчисленнымъ ложнымъ разсказамъ, которые только питаютъ и умножаютъ безпокойство. Въ сію-то роковую минуту любезной мой Горба къ, въ одинъ прекрасной вечеръ пришелъ къ Черному лѣсу.-- Нещастный! Онъ покоился на зеленой муравѣ; кроткой сонъ посѣтилъ его вѣжды; прелестныя мечты, перенося его на крыльяхъ воображенія въ неизвѣстныя поля Елисейскія, наполняли душу его мирнымъ удовольствіемъ. Сладостное восхищеніе очаровало, нѣжно плѣнило его сердце, умѣряя быстроту парящаго воображенія, и тихой сонъ укрѣплялъ его силы; какъ вдругъ два разбойника устремляются на него съ пистолетами, держа во рту кинжалы. Горбакъ пробуждается, устремляетъ на нихъ взоръ свой, вскрикиваетъ отъ ужаса, и падаетъ безъ чувства къ ногамъ сихъ злодѣевъ, которые влекутъ его въ адскую свою пещеру. Они хотятъ умертвить его, Родернодъ тому противится, онъ позволилъ только его сковать.

Нещастный, изнемогающій. Горбакъ тщетно старался подкрѣпить свои слезы. Въ ужасѣ едва осмѣлился онъ взирать на сіи мѣста, и первые предметы, представившіеся взору его, были два разтерзанные трупа, не много далѣе оторванныя руки, ноги и отрубленныя головы. Кровь оледенѣла въ жилахъ его, онъ съ трепетомъ отступаетъ назадъ. Онъ видитъ, что ему должно итти чрезъ груды человѣческихъ труповъ. Одинъ убійца, издѣваясь надъ его ужасомъ, подноситъ ему стаканъ водки, смѣшанной съ дымящеюся кровію. Горбакъ отвращается съ трепетномъ, и отталкиваетъ рукою сей адской напитокъ.

Между тѣмъ другіе варвары пьянствовали чрезвычайнымъ образомъ, и пѣли самыя мерзостныя, развратныя пѣсни. Наконецъ вино побѣдило ихъ. Они всѣ повалились безъ памяти, и ужасно храпѣли въ своей могилѣ. Прежде своего пиршества они призывали одного разбойника, коему должно было караулитъ, скоро перемѣнялась очередь; но чаще выходили они всѣ вмѣстѣ.

У сихъ варваровъ не было женщинъ -- Родернодъ говоритъ имъ: "Друзья мои! мы наслаждаемся пріютнѣйшими удовольствіями, не правда ли? Но самое лучшее отъ насъ убѣгаетъ... Вдругъ загремѣлъ ужасной голосъ въ пещерѣ: "Женщина! Женщина!" --

Между тѣмъ, какъ мой злощастной другъ, стеная подъ бременемъ жестокой участи, -- въ отчаяніи желалъ освободиться изъ оковъ -- и вырваться изъ сей ужасной пропасти, -- чудовища на разсвѣтѣ схватили на большой дорогѣ бѣдную дочь мою. Они торжественно несли ее на рукахъ, и угрожали предать ее смерти, естьли она испуститъ хотя малѣйшій крикъ. Цефиза въ безпамятствѣ, съ растрепанными волосами и почти мертвая, сходитъ въ подземелье. Смрадъ труповъ захватываетъ ея дыханіе, она упадаетъ въ обморокъ. Одинъ варваръ, воспламеняемый неистовой страстію, хотѣлъ возпользоваться оскорбить ея стыдливость; но строгимъ голосомъ Родернодъ остановилъ его, которой хотѣлъ, чтобы всѣ имѣли, почтеніе, къ его особѣ, и принудилъ разбойника пожирать только взорами прелести невинной Цефизы.

Какое зрѣлище для нещастнаго Горбака, когда увидѣлъ онъ молодую красавицу, погребенную въ нѣдрѣ сихъ пещеръ, и готовую сдѣлаться жертвою гнусныхъ разбойниковъ, которые стремились насытить надъ нею свою жестокость и звѣрское сладострастіе? Какъ изумился онъ, когда по голосу узналъ дочь своего друга -- узналъ любезную Цефизу!.. О солнце! Какъ могло ты озарять въ сей день смертныхъ? Какъ могло ты взирать на такія злодѣянія?... Нѣтъ! я заблуждаюсь: надгробные факелы затмѣваютъ твое сіяніе, и мерцающій свѣтъ ихъ увеличиваетъ ужасъ предстоящей смерти!

Пефиза открываетъ глаза, приходитъ мало по малу въ чувство; обращая повсюду смущенные взоры, она видитъ Горбака, стенающаго въ цѣпяхъ, называетъ его по имени, хочетъ говорить съ нимъ, и чрезвычайное изнеможеніе лишаетъ ее всѣхъ силъ. Родернодъ примѣчаетъ, что они знаютъ другъ друга, и повелѣваетъ одному варвару разлучить ихъ. Она готовилась къ смерти, она видѣла ее предстоящую со всѣми ужасами!-- Она видитъ уже тѣ лютыя мученія, которыя должно ей перенести. Наконецъ возсылая мольбы къ Небесамъ, она ожидаетъ исполненія воли Всемогущаго. Горбакъ съ своей стороны, пораженный ужасами смерти, тщетно умолялъ о жизни, тщетно проситъ онъ варваровъ освободить ее изъ сего адскаго жилища; тщетно устремлялся онъ бросишься на ихъ кинжалы, чтобъ прекратишь мучительную жизнь свою. Свирѣпое ихъ презрѣніе, притворное состраданіе медлительно отравляли душу его убивающимъ ядомъ.

Однако время и необходимость уменьшили ужасъ его, даровали ему нѣкоторую смѣлость. Лучь надежды озарилъ его душу, онъ думалъ, что своимъ терпѣніемъ сохранитъ жизнь свою, и исторгнетъ Цефизу изъ сей ужасной могилы. Онъ примѣтилъ меньше жестокости въ Родернодѣ, нежели въ другихъ его сотоварищихъ. Онъ даже видѣлъ, что злодѣйства имъ производимыя были чужды его сердца. Этотъ атаманъ во всемъ похожъ былъ на своихъ сообщниковъ, но сверхъ того былъ уменъ и расторопенъ. Горбакъ, презирая жизнь свою, не видитъ никакихъ средствъ сохранить ее. Твердость его опять возвращается, и онъ осмѣливается начать съ Родернодомъ слѣдующій разговоръ:

"Ужасной разбойникъ сихъ мѣстъ, ты, которой безстыдно предпочитаешь твои жестокости честнымъ поступкамъ; не думаешь ли, ты, что твои злодѣйства останутся навсегда безъ наказанія? Не думаешь ли ты наслаждаться всегда плодами твоихъ разбоевъ? Не страшишься ли ты казней, опредѣленныхъ злодѣямъ? Непрестанное, угрызающее воспоминаніе о беззаконіяхъ не будетъ ли терзать души твоей? Сіе врожденное чувство, отличающее съ толикою поспѣшностію добро отъ зла, и которое мы называемъ совѣстію, оставитъ ли тебя на минуту въ покоѣ? Сіе правосудное Божество, сіе Существо, награждающее добрыхъ, и мстящее злымъ, котораго мысль приводитъ тебя въ трепетъ, не смотря на всѣ твои усилія, съ которыми ты, стараешься отвергнуть Его, и заглушить чувства твоего существованія; Богъ не удержитъ ли беззаконной руки твоей? Гласъ собственнаго сердца твоего, которое стараешься ты сокрыть подъ мрачною завѣсою, и ожесточить его безбожіемъ и ужасными злодѣяніями, не вопіетъ-ли противъ тебя тайно? Не обвиняетъ ли, не казнитъ ли тебя безпрестаннымъ воспоминаніемъ ужасныхъ злодѣйствъ, приводящихъ въ треплетъ природу? Послушай, позволь мнѣ, хотя бы ты чрезъ тысячу твоихъ безчестныхъ дѣяній содѣлался стыдомъ рода человѣческаго; но еще есть время притти въ себя. Оставь сію одежду; выйди изъ сей пещеры и спѣши повергнуться въ объятія общества, не для того, чтобы устрашать новыми злодѣяніями, но чтобы удивить его неусыпнымъ стараніемъ въ похвальныхъ дѣлахъ, и заслужить всегдашнее его уваженіе."

-- "Постой! со мной ли ты столь дерзко говоришь! Ты, конторой стенаешь въ моихъ оковахъ; ты, котораго однимъ словомъ могу преобратить въ прахъ! Ты дерзаешь такъ гордо говорить со мною. Знай, что Родернодъ не привыкъ къ такой смѣлости и несноснымъ грубостямъ, и мои благодѣянія для невольника."... Твои благодѣянія! умертви меня, и я ихъ узнаю.-- "Такая дерзость удивительна. Я признаюсь, что естьли бы ты казался мнѣ и менѣе твердымъ, менѣе бы уважалъ тебя; но какъ ты дерзаешь приписывать мнѣ такія похвалы, то я доложенъ дать отчетъ на каждое слово.

"Ты хочешь, чтобъ я работалъ; это средство изнѣжитъ меня. Работа свойственна подлымъ душамъ; но мнѣ она неприлична: я не унижу себя столько, чтобъ ползать изъ пропитанія. Я признаю право равенства между людьми; но я вижу, что оно нигдѣ не существуетъ; -- и что: много есть богатыхъ, бѣдныхъ еще болѣе: Я вижу, что большая часть сихъ послѣднихъ умираетъ отъ голода съ хорошимъ намѣреніемъ жить; они погибаютъ отъ недостатка въ деньгахъ, которыя бы могли удовлетворить ихъ нуждамъ.-- Ну, по чему ты мнѣ столь хорошо говоришь о справедливости твоего Бога; я вижу что Онъ къ однимъ милосердъ, а къ другимъ золъ, несправедливъ. Напримѣръ: Онъ даетъ первымъ сто тысячь ливровъ доходу, а другихъ повергаетъ въ ужасную нищету; однихъ надѣляетъ красотою, а другихъ безобразіемъ; нѣкоторымъ даетъ силу и крѣпкое сложеніе тѣла, а другихъ изувѣчиваетъ жесточайшимъ образомъ. Они подвержены всей наглости гордыхъ богачей, которыя сидя въ великолѣпной колесницѣ, насмѣхаются съ презрительнымъ высокомѣріемъ надъ дряхлымъ старцемъ, покрытымъ рубищемъ. Сидя въ своихъ чертогахъ на позлащенныхъ креслахъ, плаваютъ въ морѣ сладострастныхъ удовольствій; за пышнымъ столомъ питаются драгоцѣннѣйшими яствами, и пьютъ самые дорогіе напитки, въ то самое время, какъ другой стенаетъ въ жестокой судьбѣ своей, которая принуждаетъ его посреди многочисленнаго семейства, осужденнаго раздѣлять съ нимъ. Ужасную бѣдность и ѣсть черной хлѣбѣ, орошаемый горькими слезами. Одинъ покоится на великолѣпной мягкой постелѣ, а другой ложится на связкѣ соломы.

Жестокія болѣзни удручаютъ болѣе сего послѣдняго, потому что онъ терпитъ во всемъ чрезвычайной недостатокъ. Богачи осыпаютъ золотомъ гнусныхъ людей, а бѣдному и въ одной мѣлкой монетѣ отказываютъ, и надмѣнный богачъ, взирая на погибающаго страдальца, говорить съ язвительною насмѣшкою, при послѣднемъ его издыханіи. Теперь онъ щастливъ! Однимъ словомъ, я не примѣчаю никакого порядка въ томъ, что ты называешь гармоніею вселенныя, и естьлибъ существовалъ Богъ твой, тогда нашелъ бы я милліоны причинъ Его ненавидѣть...-- "Какъ худо ты знаешь человѣческое сердце! Не скажутъ ли, что ты заблуждаешься въ ложныхъ мнѣніяхъ другаго, когда ты позволяешь ложной, блестящей наружности ослѣплять глаза свои? Нѣтъ, ты не думаешь, что твои доказательства столькожъ слабы, сколько и заблужденія твои опасны. Ты воображаешь, что богатства Вельможъ составляютъ все ихъ благополучіе, не помышляя сколько они несправедливы и надмѣнны! Конечно ты прельщаешься ложнымъ весельемъ, которое сіяетъ среди великолѣпныхъ торжествѣ; но удовольствіе бѣднаго и трудолюбиваго человѣка есть истинное удовольствіе.-- Чтобы увѣриться въ этомъ, должно представить и сравнить двѣ сіи противныя стороны; тогда увидишь ты, что за чрезмѣрною радостію всегда слѣдуетъ тоска угнетающая, и что за минутою удовольствія спѣшатъ цѣлые дни мученія. Тогда узнаешь, что печаль пресыщеннаго богача ни съ чѣмъ не можетъ сравниться; ибо превратность щастія для него столь несносна, что онъ предпочелъ бы преждевременную смерть продолжительному гоненію фортуны. Когда приближается послѣдній часъ его жизни, то горесть, тоска, что онъ сравнится съ тѣми, которыхъ презиралъ, оставитъ безчисленныя богатства, прекрасные звѣринцы, прелестные сады, увеселительные павильоны, огромные и великолѣпные замки, жестоко терзаетъ душу того, которой съ жадностію желалъ его состоянія. Знаешь ли ты, что чѣмъ больше они имѣютъ, тѣмъ гораздо болѣе еще желаютъ имѣть.

Напротивъ того бѣдный и добрый человѣкъ, ограниченный въ своихъ желаніяхъ, не опасается ничего подобнаго. Доволенъ своимъ состояніемъ, безъ зависти и высокомѣрія, безъ нищеты и пышности, онъ старается только доставить довольное пропитаніе своему семейству, и раздѣляетъ съ нимъ труды и удовольствія. Заключенный въ кругу своемъ, онъ не стремится далѣе. Стократъ блаженѣе въ своей бѣдной хижинѣ, нежели Цари на тронѣ; онъ вкушаетъ чистѣйшія удовольствія, и меньше чувствуетъ горести. Печали и неудовольствія убѣгаютъ далеко отъ него: они не могутъ обитать въ его сердцѣ. Онъ находить лекарство въ пріятномъ препровожденіи времени, отвергая всѣ непозволительныя желанія, влекущія за собою раскаяніе. Всегдашнее здравіе, цвѣтущее въ лицѣ его -- душевное спокойствіе, сіяющее въ его взорахъ; раждающіеся отъ деревенской жизни, унижаютъ блѣдныя, болѣзненныя лица -- пагубные плоды роскошныхъ столовъ.

Скажи мнѣ, не предпочитаешь ли ты самъ состояніе того, которой доставляетъ все нужное своему семейству, и платить малую только дань, которую онъ можетъ удобно снискать трудами рукъ своихъ? Горестному щастію тѣхъ людей, которые должны втрое болѣе, нежели сколько имѣютъ, и которые, страшась всегда заимодавцевъ, предаются въ отчаяніе, съ коимъ ничто не можетъ сравниться.

По крайней мѣрѣ естьли первой по неизбѣжному злополучію Приведенъ будетъ въ крайность: то ему остаются еще надежныя средства; онъ наслаждается здоровьемъ, и можетъ пользоваться силою рукъ своихъ; но ежели другаго поразитъ такой ударъ, тогда что можетъ помочь? Не зная никакого ремесла, оставленъ друзьями, которые любили богатства, теперь расточенныя, въ жестокомъ отчаяніи онъ скрывается отъ всѣхъ взоровъ, и медленно умираетъ отъ стыда и горести, чтобъ не быть въ тягость тѣмъ, чрезъ которыхъ сдѣлался онъ игралищемъ, и отъ которыхъ претерпѣваетъ онъ ненавистное презрѣніе. Сколько онъ былъ въ щастіи любимъ, столько въ нещастіи будетъ ненавистенъ: сколько онъ былъ надмѣнъ и гордъ, столько будетъ подлъ и гнусенъ Теперь принужденный раскаиваться въ прежнихъ своихъ поступкахъ; онъ не желаетъ уже быть такимъ, каковъ былъ прежде, и противъ воли своей испрашиваетъ помощи у простаго ремесленника, котораго онъ презиралъ такъ нагло на верху своего щастія."

-- -- "Всѣ твои доказательства, другъ мой! ложны; будучи больше смѣлы, нежели остроумны, больше слабы, нежели убѣдительны; они не могутъ меня увѣрить, и я всегда такъ думаю, что Богъ твой несправедливъ, естьлибы въ самомъ дѣлѣ существовалъ, -- Богъ, которой столько же можетъ быть во всеобщей гармоніи міра, какъ кругъ можетъ быть четвероугольникомъ."

-- "Ужасное богохуленіе! метательной небесной Перунъ поразилъ бы тебя въ сію минуту, когда бы вѣчное Правосудіе не было столь медлительно въ наказаніи, сколь Оно поспѣшно и благодѣтельно въ любви Своей! Какъ! Богъ не существуетъ! Ты не признаешь Его изъ всеобщей гармоніи, какъ бытіе Его неясно!-- Выйди изъ сей пещеры, обозри необозримое пространство сего лѣса, изчисли всѣ деревья -- всѣ, которыя онъ содержитъ листья, которыми покрыты ихъ вѣтви. Посмотри, какъ они всякой годъ возобновляются непремѣннымъ образомъ, и какъ времена года постепенно слѣдуютъ одно за другимъ: такъ, что зима никогда не занимаетъ мѣсто лѣта, и осень весны! Вообрази себѣ приливы и отливы морей, которые въ бурномъ стремленіи не дерзаютъ выйти изъ предѣловъ, назначенныхъ имъ Творцомъ природы. Посмотри на сіи безчисленныя свѣтила, текущія въ стройномъ порядкѣ -- на сіе пламенное солнце, оживотворяющее всю вселенную. Скажи мнѣ, какъ сіи невѣжды, которые, чтобъ доказать несуществованіе Превѣчнаго, приводящаго ихъ въ ужасъ, вымышляютъ тысячу системъ сколько безразсудныхъ, столько же и обманчивыхъ: изверженія огнедышущихъ горъ, частыя землетрясенія, которыя погубляютъ тысячи невинныхъ жертвъ, не свидѣтельствуютъ ли противъ Бога? Но ежелибъ сіи безбожные хотя мало размыслили, то увидѣлибъ, что всѣ сіи произшествія служатъ въ доказательство бытія Его, потому что все то есть непремѣнный законъ природы, которое разрушилось бы безъ сихъ различныхъ перемѣнъ.

Я согласенъ что таковыя нещастія вперяютъ состраданіе, надлежитъ по справедливости оплакивать таковыя бѣдствія; но должна ли въ наше угожденіе порабощать Всемогущество, разстроивать Порядокъ вселенной? Нежели ея законы непремѣнны, какъ и она: то не лучше ли сожалѣть о нѣкоторыхъ частныхъ потеряхъ, нежели о разрушеніи цѣлаго міра, отъ котораго мы изчезли бы въ неизмѣримомъ хаосѣ, изъ котораго мы выходимъ. Знаемъ ли мы непостижимыя таинства? Мы, которые не что иное, какъ милліоны насѣкомыхъ на малой песчинкѣ, теряющіеся въ безпредѣльномъ пространствѣ?" -- --

-- "Я на сіе согласенъ: но позволь мнѣ только напомнить, что Самъ Богъ въ Священномъ Писаніи сказалъ нѣкогда, что первая должность человѣка есть стараться о сохраненіи себя; ты не отвергаешь сего, не правда ли?-- Да и что ты скажешь объ этомъ?-- Ничего другаго, кромѣ того, что, послѣдуя коему невѣдѣнію заповѣдей Божіихъ въ разсужденіи смерти, принужденный судьбою умереть съ голода, я долженъ взять хлѣбъ, гдѣ бы его ни нашелъ.-- Богатой человѣкъ встрѣчается со много, это былъ прекрасной случай; я остановилъ его, и отнявши все у него честнымъ образомъ, позволилъ ему изъ милости продолжать дорогу. Признаться, я знаю, что ты хочешь мнѣ сказать, что это сдѣлано противъ совѣсти; однакожъ моя, сколько я помню, ничего мнѣ тогда не говорила; еще напротивъ я внутренно радовался, что сей щастливой случай сохранилъ жизнь мою. Правду сказать, когда мнѣ случилось умертвить одного путешественника; то при семъ случаѣ я почувствовалъ нѣчто подобное содроганію, котораго я не могу изъяснить."

-- "Какъ! и ты не устрашился обагрить рукъ своихъ противъ не только тебѣ подобнаго, но еще и лучше тебя человѣка!... Ты мнѣ прежде говорилъ, что должно болѣе всего стараться о сохраненіи жизни, не наблюдая ни правилъ правосудія, ни выбора средствъ. Развѣ ты не признаешь сего закона, -- закона существовавшаго во всѣ времена, самою природою въ сердцахъ человѣческихъ напечатлѣннаго: "Не дѣлай того другому, чего самъ себѣ не желаешь? Ну! и ты конечно не желалъ бы быть подверженъ такой же участи, какъ и путешественникъ, а еще болѣе быть умерщвленнымъ. Изъ сего я заключаю, что ты, или самой безсовѣстной человѣкъ или величайшей злодѣй."

-- "Такъ, насъ называютъ бродягами, потому что мы живемъ по лѣсамъ; но считаютъ за честныхъ людей самыхъ опаснѣйшихъ разбойниковъ, которыхъ преступленія гораздо важнѣе, -- но которыхъ поступки не столько извѣстны; они избѣгаютъ казни, и сверхъ того пріобрѣтаютъ даже почести между тѣмъ, какъ насъ ожидаетъ эшафотъ, и земля разверзаетъ свои нѣдра, чтобы поглотить насъ прежде времени. Естьли хорошая добыча будетъ стоить намъ многихъ трудовъ, или будетъ сильно противиться, то смерть туже минуту приведетъ того человѣка въ разсудокъ: но какъ ни говори, сіе число умирающихъ конечно меньше въ сравненіи съ тѣмъ, которое погибаетъ по повелѣнію тѣхъ, кои съ улыбкою взираютъ на бѣдствія ими учиненныя.

"-- "Прекрасное разсужденіе! Достойное, чтобъ Родернодъ тому повѣрилъ. Ахъ! ежели земля раждаетъ чудовищъ, то тебѣ одному предоставлена слава, не только итти по слѣдамъ ихъ, -- сравняться съ ними,-- но даже превзойти ихъ въ лютости!-- Средство сдѣлаться добродѣтельнымъ есть то, когда мы стремимся къ славѣ; я не скажу о порочномъ, но о знаменитомъ убійцѣ! И такъ человѣчество будетъ для тебя всегда чуждо! Ты навсегда погрязъ въ злодѣяніяхъ! Твое снисхожденіе ко мнѣ есть только хитрость, твой разговоръ одно притворство. Всякой разъ, полагаясь на согласіе твоего сердца, я вижу ясно, что тщетно проходитъ время, употребляемое мною, дабы извлечь тебя изъ ужасной пропасти, которая тебѣ столько нравится, и въ которой ты находишь безопасное для себя убѣжище! Ты своими насмѣшливыми отвѣтами подтверждаешь чувство, пристойное по моему мнѣнію однимъ убійцамъ, -- чувство такое, что когда уже однажды вселится гибельная склонность, имъ управляющая, то почти уже не возможно внимать спасительному гласу зовущаго насъ на путь истины. Усилія, употребляемыя въ семъ случаѣ благородною душею, всегда почти тщетны.-- Не изыскивая средствъ увѣрить тебя въ моей ревности, я хочу просто сказать тебѣ предвѣщаніе, въ которомъ справедливая казнь тебя скоро увѣритъ. Придетъ время, когда горесть твоя никого не тронетъ, и твое раскаяніе будетъ очень поздно. Высочайшее Существо, утомленное ужасными злодѣяніями, совершенными въ семъ мрачномъ жилищѣ, изліетъ на тебя гнѣвъ Свой; ты испустишь духъ среди палачей, тщетно будешь изрыгать страшныя проклятія" -- "Не говори ничего мнѣ болѣе, ты хочешь устрашить меня казнію, мое мужества истребило всякой ужасъ изъ моего сердца; ни страхъ, ни боязнь не могутъ овладѣть имъ; я хочу жить по своему, оставь меня. Естьли бы твоя душа была неколебима, естьлибъ ты имѣлъ довольно твердости, я склонилъ бы тебя жить съ нами -- и принудилъ бы дать клятву никогда насъ не оставлять. Ты участвовалъ бы въ моихъ добычахъ, и былъ мнѣ равнымъ; веселая жизнь, какую здѣсь проводимъ, какъ ты видишь, ни мало не презрительна, и имѣетъ свои пріятности. Естьли ты обѣщаешь, какъ честной человѣкъ, храбро вспомоществовать мнѣ во всѣхъ предпріятіяхъ, то я въ самую эту минуту разорву твои оковы.

"Злодѣй, что дерзаешь ты мнѣ Предлагать -- мнѣ, которой клянетъ жизнь твою, которой содрогается отъ ужасныхъ злодѣяній.-- Ты съ толикою наглостію предлагаешь мнѣ погубить честь мою -- покрыть себя вѣчнымъ поношеніемъ, чтобы спасти остатокъ жизни, которую я презираю! Нѣтъ, нѣтъ, я не произнесу клятвы, принуждающей сохранитъ ненарушимо сіе гнусное обѣщаніе, противное честности.

Я знаю, что нарушивъ свою клятву, могъ бы легко обмануть тебя и освободиться изъ сей темницы.-- Мои уста въ пятьдесятъ лѣтъ не произносили никакой лжи; и хотя въ сихъ обстоятельствахъ, въ которыя приведенъ я судьбою, клятвопреступленіе могло бы быть простительно; но я лучше умру, нежели соглашусь нарушить правду: Горбакъ никогда не лгалъ, онъ никогда не думалъ измѣнить своей честности, и подражать тебѣ. Горбакъ! Небо! что я слышу? Это твое имя? Ты ли сынъ того Горбака, которой славился по всей Германіи, которой чрезъ тридцать лѣтъ наслаждался благодарностію своего отечества, которой женатъ былъ на сестрѣ моей матери? Ты мнѣ родственникъ,-- я нашелъ своего двоюроднаго брата"!-- Такъ, я сынъ славнаго Горбака, я хвалюсь этимъ, но тебя не признаю за родственника, я вижу разбойника: -- поди, нещастной, право! тебѣ приличнѣе говорить о чести и славѣ. "Слушай братъ, какъ скоро я тебя увидѣлъ, я почувствовалъ къ тебѣ сожалѣніе; мое сердце не обманулось, обними меня безъ околичностей." -- Удались, я ненавижу, я гнушаюсь злодѣяніями, хотя ты и братъ мнѣ, -- но я лучше желаю отъ тебя смерти, нежели дружества.

Но что меня болѣе всего поражаетъ, приноситъ душѣ моей смертельной ударъ; это страданія сей любезной дочери моего друга, подверженной опасности каждой часъ быть умерщвленной твоими сообщниками. Естьли еще послѣдняя искра сожалѣнія не погасла въ сердцѣ твоемъ, -- естьли милосердіе можетъ хотя нѣсколько проникнуть въ душу твою: то не именемъ Бога, котораго я призываю и котораго ты поносишь столь ужасно, не именемъ человѣческимъ, которое ты оскорбляешь,-- котораго законы ты презрительно попираешь ногами, но заклинаю тебя красотою, къ которой имѣешь ты еще нѣкоторое уваженіе; освободи сію нещастную отъ оковъ гнетущихъ нѣжное ея тѣло."

"Не безпокойся объ ней; она смирна какъ овечка, естьли она охотно заплатитъ за любовь мою своими прелестями, то я прозакладую голову за ея вольность.-- "Какъ! подлый развратитель# ты хочешь..." Нѣтъ, я хочу заслужитъ ея любовь, и потомъ ее освободишь. Я запретилъ моимъ людямъ не дѣлать ей никакого вреда.-- "Никакого вреда!-- Вотъ гробъ, которой заключаетъ ее живую."

Въ сію минуту пришли увѣдомить Родернода, чтобъ онъ былъ готовъ защищаться, и что войско расположилось въ окрестниостяхъ лѣса. Онъ поспѣшно уходитъ, и стремится во всѣ опасности. Между тѣмъ увѣдомившій его разбойникъ схватываетъ сосудъ и напивается; -- онъ идетъ къ Цефизѣ, къ которой долгое время горѣлъ сильною любовію, но присутствіе другихъ препятствовало гнусному его намѣренію. Съ ножемъ въ рукѣ приближается онъ, желая обнять ее, она его сильно оталкиваетъ. Страсть разбойника усиливается; онъ хочетъ употребить силу, она поднимаетъ крикъ, и разбойникъ въ бѣшенствѣ вонзаетъ ей ножъ въ сердце. Освѣдомясь о ложной тревогѣ имъ объявленной, товарищи его входятъ въ радости: Родернодъ за ними слѣдуетъ. Увидѣвъ издали распростертую женщину, пронзенную при ногахъ свирѣпаго, онъ приближается съ трепетомъ; онъ разсматриваетъ и поднимаетъ окровавленное покрывало Цефизы. Гнѣвъ и отчаяніе его были неописанны.-- Онъ испускаетъ ужасной вопль, и произноситъ страшныя проклятія. Съ пылающими отъ ярости взорами онъ сѣлъ возлѣ нее -- и его товарищи увидѣли въ первой разъ убійцу, плачущаго о убійствѣ.

Приносили жалобы въ Ринсельдѣ о тѣхъ бѣдствіяхъ, которымъ подвергались путешественники. Давно уже жители просили войска у Правительства для точнаго осмотра всего Чернаго лѣсу. Ихъ выслушали съ благосклонностію, однако не удовлетворили ихъ справедливымъ и усильнымъ прозьбамъ. Наконецъ военная команда, гдѣ служили два мои сына, получаетъ повелѣніе отправиться въ сіе опасное мѣсто. Взошедши въ лѣсъ, они осматривали всѣ мѣста, и ничего не видали, кромѣ деревъ и кустарниковъ. Между тѣмъ, какъ они разошлись не много, одинъ солдатъ нашелъ мѣсто, гдѣ примѣтилъ куски срубленнаго дерева и поваленныя деревья, онъ останавливается видитъ на свѣжей еще землѣ слѣды человѣка. По симъ слѣдамъ онъ не сомнѣвается найти предметъ своихъ поисковъ. Не много далѣе видитъ онъ ращелины, слышитъ шумъ, слушаетъ со вниманіемъ, и махаетъ рукою, чтобы всѣ наблюдали глубокое молчаніе: тогда явно услышали крики разбойниковъ.

Солдаты окружили пещеру со всѣхъ сторонъ, но никто не смѣлъ войти первой; старшій сынѣ мой презираетъ всякую опасность, и тотчасъ бросается въ пещеру, но онъ палъ мертвъ отъ ружейнаго выстрѣла. Его братъ хочетъ отмстить за него, но пуля попадаетъ ему въ лѣвую ногу. Тогда гнѣвъ воспламенилъ всѣхъ: они устремляются на злодѣевъ, которые стараются уйти другимъ выходомъ, на тщетно; наконецъ всѣ злодѣи скованы. Солдаты прибѣгаютъ къ Горбаку, чтобы освободить его. Онъ обнимаетъ ихъ плача отъ радости, и ведетъ къ тому мѣсту, гдѣ была моя дочь... О зрѣлище! О неслыханная свирѣпость! Онъ отскакиваетъ отъ удивленія и ужаса, и испускаешь вопль. "Боже мой!? Варвары ее умертвили." Не смотря на свою чрезвычайную горесть, онъ повелѣваетъ вынесть ее изъ пещеры, чтобъ отдать послѣдній долгъ.

Когда выносили ее, мой младшій сынъ слѣдовалъ за нею. Онъ видитъ блѣдное лице ея, узнаетъ сестру свою. Это она! это она! вскричалъ онъ, и упалъ въ обморокъ. Горбакъ приказываетъ нести ко мнѣ умерщвленныхъ дѣтей. Солдаты приходятъ... Ахъ! я падаю безъ чувствъ при семъ лютомъ зрѣлищѣ: кто могъ бы устоять противъ сего убивающаго удара? Должно ли было найти моего прежняго друга, и лишиться на вѣки моихъ дѣтей. Великій Боже! Кто можетъ лучше меня знать, какъ этотъ случай терзаетъ сердце нѣжнаго родителя.

Давши свободное теченіе слезамъ моимъ, я вскричалъ прерывающимся голосомъ: Дѣти мои, любезные дѣти! Цефиза!-- Милая моя Цефиза! Въ послѣднее уже я васъ обнимаю! Я болѣе не увижу надъ! Должно ли было вамъ умереть. Должно ли, чтобъ смерть васъ похитила въ сихъ нѣжныхъ лѣтахъ, между тѣмъ какъ отецъ вашъ, обремененный злополучіемъ и старостію, живъ еще. Разверзись земля, и поглоти нещастнаго старца."

Два тѣла погребены были близь моего дома, простой памятникъ стоитъ на гробѣ ихъ. Чрезъ три дня, и другой сынъ умираетъ отъ своей раны посреди ужаснѣйшихъ страданій.

Чудовища брошены въ тюрьму, и осуждены погибнуть въ лютыхъ мученіяхъ. Прежде казни Родернодѣ говорилъ важнымъ голосомъ собравшемуся народу: "Я родился не для беззаконія, мое сердце было сего чуждо. Нужда и примѣръ сдѣлали меня разбойникомъ. Безразсудство овладѣло мною въ юности, и пагубныя слѣдствія, которыхъ я не могъ избѣгнуть, ободрили меня къ злодѣяніямъ; я не страшился ничего болѣе, я искренно въ томѣ каюсь. Я заслужилъ смерть, я это знаю, я ее ожидаю. Да будетъ она полезна, которой покусился бы мнѣ подражать.-- Палачь сіе подтвердилъ.

Одно утѣшеніе мнѣ оставалось, что Горбакъ основалъ свое жилище въ моемъ домѣ. Но всѣ его усилія, чтобы утишить мою печаль, всѣ его старанія, чтобы залечить мою рану, сдѣлались безплодны. Я желалъ смерти -- и не могъ умереть. Я мало принималъ пищи, спалъ еще менѣе, а мое изсохшее тѣло представляло отвратительной скелетъ. Я рѣдко выходилъ, и когда по случаю случалось мнѣ взглянутъ на горестной памятникъ, я тогда плакалъ, кричалъ какъ нѣжная мать, у которой вырываютъ изъ рукъ ея дитя. Иногда я походилъ на сумасшедшаго, и въ безпамятствѣ проклиналъ своего друга, который все сіе сносилъ очень терпѣливо.

Всѣ злополучія, всѣ бѣдствія, самыя несносныя для чувствительнаго сердца, на меня обратились. Я все претерпѣлъ: Голосъ страстей моихъ умолкъ; я сдѣлался ко всему нечувствительнымъ: но я долженъ былъ подвергнуться новымъ нещастіямъ; -- наконецъ вся ярость жестокой судьбы излилась на нещастнаго старца. Горбакъ около двухъ недѣль жаловался на жестокую боль во всемъ тѣлѣ.-- Прискорбное слѣдствіе его заточенія нечувствительно изнурило моего друга: онъ очевидно слабѣлъ. Я предвидѣлъ, что скоро -- скоро разлучусь съ нимъ навѣки.

Такъ! я въ послѣдній разъ видѣлъ моего друга; онъ собралъ всѣ силы, чтобы встать на постелѣ, и обнялъ меня въ послѣдній разъ.-- Я его лишился. Сей рѣдкой человѣкъ, примѣръ въ добродѣтели, образецъ великихъ сердецъ, превосходной другъ, оставилъ сей свѣтъ съ твердостію героя и надеждою мудраго. Теперь въ изнеможеніи души, въ горести, съ разтерзаннымъ сердцемъ, готовый испустить послѣднее дыханіе, а противлюсь всѣмъ болѣзнямъ безъ ослабленія тѣла; но я предчувствую, что судьба скоро расторгаетъ цѣпи меня угнетающія. Пусть сіе желаніе, питаемое надеждою и укрѣпляемое ожиданіемъ, столь драгоцѣнное для моего спокойствія и нужное для моего щастія, нравится тому, который по своей волѣ распоряжаетъ всѣ произшествія.

Я хочу возвратиться, и себя заключить въ горестномъ моемъ жилищѣ; я выходилъ изъ него, чтобы удалиться въ средину дремучаго лѣса, и бродить тамъ въ уединеніи съ жестокимъ отчаяніемъ въ душѣ своей.

Такимъ образомъ онъ окончилъ печальную свою исторію, и въ продолженіи ея часто горькія слезы орошали лице старика, -- слезы, исторгнутые воспоминаніемъ о его бѣдствіяхъ. Рыданія часто прерывали его повѣсть, и я самъ содрогался отъ ужаса. Тамъ обнявъ его сердечно, я изъявлялъ ему все уваженіе, которое имѣлъ къ старикамъ, особливо къ тѣмъ, коихъ угнетаетъ бремя злополучія. Потомъ я разстался съ симъ человѣкомъ, коего горестная и ужасная исторія наполнила живѣйшимъ состраданіемъ мое сердце.

Конецъ.