(Hugh Wynne, free quaker)
ИЗЪ МЕМУАРОВЪ КВАКЕРА-ОФИЦЕРА
ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ
ВЭРА МИТЧЕЛЯ
ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ "ИСТОРИЧЕСКІЙ ВѢСТНИКЪ"
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1897
Уже много лѣтъ тому назадъ началъ я писать свои мемуары. Когда было написано болѣе трети, я отложилъ ихъ въ сторону, такъ какъ встрѣтилъ большія затрудненія въ этомъ дѣлѣ. Особенно тяжело было постоянно излагать отъ перваго лица обстоятельства, относящіяся не только до меня, но до значительнаго числа лицъ различнаго положенія въ свѣтѣ. Не отличаясь литературнымъ талантомъ, я никакъ не зналъ, какую придать форму той части разсказа, которая выходила изъ моего личнаго кругозора, и какъ подражать беллетристамъ, которые обнаруживаютъ удивительное умѣнье отгадывать чужія намѣренія и мысли. Мнѣ всегда казалось это притязаніе на необыкновенную проницательность со стороны романистовъ чѣмъ-то искусственнымъ, и потому ихъ произведенія не возбуждали во мнѣ никакого восторга. Такъ какъ я писалъ свои воспоминанія главнымъ образомъ для моихъ потомковъ, то для нихъ было бы пріятно узнать, на что я походилъ въ молодости и зрѣломъ возрастѣ, а также -- какимъ я казался моимъ друзьямъ и врагамъ, но, конечно, этого я самъ сдѣлать не могъ, хотя я хорошо зналъ и то и другое. По всѣмъ этимъ причинамъ я бросилъ писать свои мемуары, съ твердымъ намѣреніемъ болѣе ихъ не продолжать.
Но, спустя нѣсколько лѣтъ, умеръ мой другъ Джонъ Вордеръ, оставивъ моему сыну значительное состояніе, а мнѣ всѣ свои книги, рукописи, серебро и погребъ. Я нашелъ въ одномъ изъ книжныхъ шкаповъ дневникъ, который онъ велъ съ юности и впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ великой войны за независимость. Въ немъ нашлось много воспоминаній о нашей общей молодости и любопытныхъ описаній событій и людей, хорошо извѣстныхъ намъ обоимъ. Между прочимъ мой другъ много говорилъ обо мнѣ и даже о такихъ событіяхъ, которыя имѣли большое вліяніе на мою жизнь, но были мнѣ совершенно неизвѣстны. Въ припискѣ, сдѣланной за девять лѣтъ до своей смерти, Джонъ Вордеръ просилъ меня пользоваться своимъ дневникомъ, какъ мнѣ будетъ угодно.
Прочитавъ, какъ это дозволеніе, такъ и самый дневникъ, я почувствовалъ вновь желаніе написать исторію своей жизни, но уже въ измѣненномъ видѣ, а не въ исключительной формѣ личныхъ воспоминаній, какъ я намѣревался прежде. Плодомъ этой переработки являются настоящіе мемуары, въ которыхъ я, съ одной стороны, излагаю то, что видѣлъ, слышатъ и чувствовалъ самъ, а съ другой -- поясняю мой разсказъ воспоминаніями моего друга о такихъ событіяхъ, свидѣтелемъ которыхъ я не былъ, и о моей личности, о чемъ я говорить по скромности не могъ.
Я вездѣ называю себя вольнымъ квакеромъ, и хотя этотъ терминъ не имѣетъ теперь значенія для юнаго поколѣнія, но, самъ по себѣ, онъ краснорѣчиво говоритъ о нравственныхъ страданіяхъ и сердечныхъ треволненіяхъ, возбужденныхъ разрывомъ съ прошедшимъ во имя будущаго. Вольные квакеры настаивали на томъ, что, продолжая раздѣлять мнѣніе Пэна и Фокса по религіознымъ вопросамъ, они имѣютъ право считать неизбѣжнымъ долгомъ сопротивленіе правительственному гнету. Они оставили свой слѣдъ въ исторіи бурной эпохи, и никто достойнѣе ихъ не служилъ своей родинѣ.
На углу Пятой и Арковой улицъ въ Филадельфіи находится старый домъ со слѣдующею надписью:
Эта доска воздвигнута по общей подпискѣ
въ честь вольныхъ квакеровъ
въ 1783 году отъ Рождества Христова
и въ восьмой годъ независимости.
На противоположной сторонѣ улицы, вокругъ церкви Христа покоятся на древнемъ кладбищѣ Веніаминъ Франклинъ, Френсисъ Гопкинсонъ, Пейтонъ Рандольфъ, Бенджаминъ Рушъ и много другихъ храбрыхъ бойцевъ за свободу. Рядомъ, и давно примиренные съ ними, спятъ, мѣстные аристократы, стоявшіе за короля, и тѣ веселые безпечные люди, которые считали возможнымъ оставаться нейтральными, нимало не заботясь, при какомъ Георгѣ они плясали, играли въ карты и пили старую мадеру. Эта мѣстность достойна возбуждать вѣчный интересъ во всякомъ, кто любить страну своей колыбели.
Первоначальная жизнь ребенка имѣетъ тотъ характеръ, который ей придаютъ люди, руководящіе имъ; но, какъ извѣстно, они могутъ только измѣнять въ извѣстной мѣрѣ вліяніе наслѣдственности и окружающихъ его условій. Когда же человѣкъ выходитъ изъ рукъ своихъ воспитателей, то ему часто приходится вести борьбу не съ одной наслѣдственностью и окружающими его условіями, а также съ ошибками тѣхъ, которые руководили его воспитаніемъ. По всѣмъ этимъ причинами) я считаю необходимымъ сказать нѣсколько словъ о своемъ раннемъ дѣтствѣ. Исторія дѣтства великихъ людей чрезвычайно важна для ихъ правильный оцѣнки, но и для вѣрной характеристики простыхъ пѣшекъ въ шахматной игрѣ жизни переходъ отъ дѣтства къ зрѣлому возрасту представляетъ значительный интересъ.
Говоря о своемъ дѣтствѣ и молодости, я буду не только черпать въ своихъ воспоминаніяхъ, но и въ дневникѣ моего друга Вордера, что дозволитъ мнѣ представить полную картину тѣхъ великихъ историческихъ событій, среди которыхъ мы оба разыграли свою скромную роль. Разсказывать о своей жизни, не упоминая о борьбѣ, измѣнившей исторію трехъ націй, было бы совершенно невозможно, такъ какъ національная борьба произвела на меня и на все мое поколѣніе такое громадное вліяніе, что, вступивъ въ нее мальчиками, мы вышли изъ нея зрѣлыми мужами. Конечно, были и грустные примѣры пагубнаго вліянія могучихъ соблазновъ на слабыя натуры, въ томъ числѣ трагическая исторія генерала Арнольда, но, вспоминая о паденіи этого человѣка и о тѣхъ, конечно, болѣе мелкихъ соблазнахъ, которымъ я подвергался въ своей жизни, я не смогу не вспомнить съ благодарнымъ сердцемъ о своемъ дѣтствѣ и тѣхъ условіяхъ, среди которыхъ я росъ.
Я родился въ Филадельфіи, главномъ городѣ Пенсильваніи, на берегу Делавара, и мои первыя воспоминанія относятся къ широкой рѣкѣ, наполненной кораблями, и къ группамъ серьезныхъ джентльменовъ въ длинныхъ) сюртукахъ къ высокими, узкими воротниками и въ поярковыхъ шляпахъ съ широкими полями.
Я началъ жизнь въ эпоху, когда царили строгіе нравы, и въ средѣ людей, которые не заботились о томъ., чтобы дѣти ихъ были счастливы, какъ теперь заботятся современные родители. Кто были окружавшіе мою колыбель люди, откуда они взялись и какимъ отличались характеромъ,-- необходимо мнѣ выяснить, прежде чѣмъ приступить къ своему разсказу.
Въ спальнѣ моего отца, надъ каминомъ висѣла картина масляными красками, не знаю какого художника. Она теперь находится въ моей библіотекѣ, и на ней изображенъ красивый паркъ, а посреди, на пригоркѣ, сѣрый домъ эпохи Іакова I, съ длинными флигелями, идущими полукругомъ и соединенными рѣшеткой съ золочеными воротами, а также террасою съ цвѣтами и урнами. Я полагалъ, что это королевскій дворецъ, до пріѣзда къ намъ очень веселаго господина Джона Пэна, исполнявшаго должность помощника губернатора нашей провинціи и въ квакерахъ, къ которымъ принадлежала моя семья, возбудившаго большія надежды. Онъ много разговаривалъ со мной и вызывалъ меня на такое участіе въ ихъ общей бесѣдѣ, какого въ тѣ времена не дозволяли дѣтямъ, а мои родители смотрѣли на это сквозь пальцы, благодаря высокому положенію моего новаго пріятеля.
-- Ребенокъ дѣлаетъ честь твоей семьѣ,-- сказалъ онъ, обращаясь къ моему отцу и добродушно гладя меня по головѣ:-- когда ты, мой дружекъ, выростешь, то тебѣ слѣдовало бы съѣздить въ Уэльсъ и посмотрѣть на колыбель твоей семьи. Я бывалъ въ Винкотѣ. Это прекрасный домъ съ флигелями на итальянскій манеръ, съ большимъ фонтаномъ на парадномъ дворѣ и съ золочеными воротами, которыя были заперты послѣ отъѣзда изъ дома Карла II и, по преданіямъ, не могутъ быть открыты, доколѣ не посѣтитъ дома другой король.
Я тотчасъ понялъ, что онъ говоритъ о томъ домѣ, который изображенъ на столь знакомой мнѣ картинѣ, и воскликнулъ:
-- Въ спальнѣ моего отца виситъ изображеніе этого дома, а подъ картиной нарисованъ нашъ гербъ.
-- Ты умный мальчикъ, но и я, должно быть, хорошо описалъ Винкотъ, если ты сразу узналъ его,-- отвѣчалъ Джонъ Пэнъ.-- Ну, другъ Винъ, посмотримъ на твою картину.
Но моя мать, видя, что Джемсъ Логанъ и другъ Пембертонъ, которые присутствовали при этомъ разговорѣ, насупили брови, а лице моего отца выразило явное недовольство,-- поспѣшила сказать, что въ виду весенняго времени въ домѣ происходила общая чистка, а потому неудобно было подняться въ спальню.
-- Ага! Я понимаю!-- воскликнулъ весело Пэнъ:-- ваши старѣйшины, другъ Винъ, поражены твоей суетностью и любовью къ картинамъ, а, главное, къ гербамъ. Но, успокойся, я вчера у Джемса Пембертона пилъ пиво за его здоровье изъ кружки съ громаднымъ гербомъ. Фуй! Фуй! другъ Джемсъ. Я надѣюсь, однако, что я не подвелъ подъ непріятности мальчугана, напомнивъ ему, что онъ происходить отъ аристократической семьи.
-- Нѣтъ, не безпокойтесь,-- отвѣчала моя мать.
-- Я хорошо знаю вашъ гербъ: три орла...
-- Прости меня, другъ Пэнъ,-- перебилъ его мой отецъ:-- но наше братство не имѣетъ ничего общаго съ этой свѣтской суетой суетъ. И безъ того тетка мальчика набила ему голову всякими пустяками.
-- Такъ прекратимъ этотъ разговоръ,-- добродушно замѣтилъ помощникъ губернатора:-- повторяю свою надежду, что моя болтовня не отразится непріятно на мальчуганѣ.
-- Конечно, нѣтъ,-- отвѣчалъ мой отецъ.
Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы оправдывать себя, но я впослѣдствіи слышалъ, что Томасъ Скатергудъ и другіе квакеры упрекали его за пристрастіе къ этой картинѣ съ фамильнымъ гербомъ, а онъ, съ одной стороны, объяснилъ, что картина находилась въ такой комнатѣ, гдѣ ее никто не видѣлъ изъ постороннихъ лицъ, а съ другой -- напомнилъ такъ же, какъ Пэнъ, что у нѣкоторыхъ изъ друзей находится серебро съ гербами.
Я очень хорошо помню, что, когда веселый, молодой помощникъ губернатора покинулъ нашъ домъ, отецъ сказалъ матери:
-- Это ты или сестра Тенора научили мальчугана, что это нашъ гербъ?
-- А развѣ это не нашъ гербъ?-- воскликнула мать, подымая брови и размахивая руками:-- и нечего намъ этого стыдиться.
Отца какъ будто поставили втупикъ эти слова, и онъ только отвѣтилъ:
-- Такія суетныя мысли не могутъ привести ни къ чему хорошему.
Все это я смутно помню и только впослѣдствіи узналъ слѣдующіе факты, которые имѣли потомъ значительное вліяніе на мою жизнь.
Въ 1671 году, или годъ позже, но во всякомъ случаѣ до прибытія въ Америку Вильяма Пэна, мой дѣдъ переѣхалъ чрезъ океанъ и поселился въ Честерѣ, на землѣ, принадлежавшей шведамъ. Причиной его переселенія изъ Англіи было слѣдующее обстоятельство. Въ 1669 году въ Уэльсѣ англиканская церковь и мѣстныя власти стали преслѣдовать квакеровъ, заставляя платить десятину. Въ числѣ нарушителей закона было не мало мелкихъ дворянъ, особливо въ Маріонетширѣ.
Мой дѣдъ Гью Винъ былъ сынъ и наслѣдникъ Годфрея Вина, владѣльца Винкота. Онъ, говорятъ, въ молодости велъ веселую жизнь, но, достигнувъ зрѣлаго возраста и сойдясь съ квакерами, сталъ серьезнымъ, задумчивымъ человѣкомъ, покинулъ установленную церковь и поступилъ въ общество друзей. За отказъ платить церковный налогъ онъ былъ подвергнутъ пенѣ, а потомъ посаженъ въ тюрьму, гдѣ высидѣлъ цѣлый годъ, нимало не перемѣнивъ своего мнѣнія насчетъ платежа десятины непризнаваемому имъ духовенству.
Его братъ Вильямъ, сохранившій преданность англиканской церкви и считавшій охоту за лисицами важнѣе всего на свѣтѣ, однако, любилъ своего старшаго брата и, боясь, чтобы онъ не умеръ въ тюрьмѣ, предложилъ ему переселиться въ Америку. Дѣдъ на это заявилъ согласіе и отказался отъ своихъ правъ на родовое помѣстье въ пользу брата, а такъ какъ это было на руку властямъ, то они немедленно выпустили его изъ тюрьмы. Конечно, у дѣда были кое-какія средства для того, чтобы покинуть Уэльсъ и начать новую жизнь въ Пенсильваніи, но эти средства не могли быть большими. Кромѣ денегъ и вещей, онъ вывезъ съ собою изъ старой родины свидѣтельство отъ общества квакеровъ. Я видѣлъ этотъ странный документъ: въ немъ говорилось, что мой дѣдъ и бабушка были преданные и достолюбезные друзья, извѣстные своими услугами на пользу братьевъ, безупречной жизнью, душеспасительной бесѣдой и т. д.
Вильямъ Винъ умеръ неожиданно въ 1679 году бездѣтнымъ, и ему наслѣдовалъ третій братъ Овенъ, который былъ приверженъ къ крѣпкимъ напиткамъ. За его смертью родовое помѣстье перешло къ его малолѣтнему сыну Овену, который, съ теченіемъ времени, женился и имѣлъ двухъ сыновей: Вильяма и Артура, о существованіи которыхъ я узналъ гораздо позднѣе.
Быть можетъ, нѣкоторымъ покажется, что мой дѣдъ легкомысленно и неблагоразумно отказался отъ наслѣдія своихъ предковъ, но это наслѣдіе не было очень значительно, такъ какъ помѣстье было заложено и не приносило большого дохода, а, главное, для дѣда свобода совѣсти значила болѣе богатства. Я хорошо помню, что моя тетка Тенора Винъ часто обсуждала этотъ вопросъ и приводила въ ярость моего отца. Она, повидимому, думала, что отецъ знаетъ болѣе, чѣмъ она, и что между дѣдомъ и его братомъ были какія-то невѣдомыя ей условія. По этой ли причинѣ, или просто по складу своего ума, она наполняла мою дѣтскую голову разсказами о величіи нашего рода, о великолѣпіи стараго дома въ Винкотѣ и о томъ, что мы потеряли все это, благодаря желанію нашего предка, дышать болѣе свободнымъ воздухомъ.
Подъ мягкимъ и справедливымъ управленіемъ Вильяма Пэна мой дѣдъ процвѣталъ, и съ теченіемъ времени его старинное помѣстье въ Уэльсѣ все болѣе и болѣе забывалось, а новыя владѣнія въ Буксѣ и Меріанѣ превосходили его по величинѣ и плодородію, а, владѣя многими невольниками въ Мэриландѣ и Пенсильваніи, они пользовался авторитетомъ, который постепенно потеряли колонисты въ отношеніи англичанъ, въ то время преимущественно офицеровъ, отличавшихся надменнымъ тономъ превосходства. Однимъ словомъ, какъ человѣкъ высокаго ума, онъ имѣлъ большое значеніе, состоялъ однимъ изъ любимыхъ совѣтниковъ Вильяма Пэна и много содѣйствовалъ ему въ спорахъ съ лордомъ Бальтиморомъ о границахъ коренныхъ земель. Наконецъ Пэнъ, по собственнымъ словамъ самого, не могъ болѣе удерживать въ колоніи жены и дочери и уѣхалъ съ ними въ Англію, а свою власть передалъ такимъ людямъ, какъ Маргаму, Логану и моему дѣду. Послѣдній сдѣлался задолго передъ своей смертью такимъ вліятельнымъ человѣкомъ, въ сравненіи съ которымъ маленькій англійскій сквайэръ казался ничѣмъ, и онъ, по всей вѣроятности, пересталъ вовсе думать о своемъ семействѣ въ метрополіи.
Въ первое время его поселенія въ Америкѣ онъ часто, то-есть два раза въ годъ, получалъ письма съ родины, а потомъ они стали получаться рѣже, а послѣ смерти его брата Вильяма, прекратились ли они совершенно, или поддерживалась переписка съ его наслѣдникомъ -- мнѣ неизвѣстно. Въ продолженіе многихъ лѣтъ я зналъ только одно, что уэльскіе родственники владѣли помѣстьемъ нашихъ предковъ, а мы большими землями въ новой, свободной странѣ. Естественно, что грубая жизнь англійскаго сквайэра, охотящагося за лисицами, или скромная доля преслѣдуемаго властями квакера въ маленькомъ помѣстьѣ Мерьюнетшира не могли соблазнить моего отца, а потому о сохранившемся изображеніи Винкота онъ мало думалъ, и только два раза въ моемъ дѣтствѣ онъ при мнѣ упоминалъ о своемъ англійскомъ происхожденіи и гербѣ. Первый случай былъ вызванъ посѣщеніемъ нашего дома помощникомъ губернатора, а второй произошелъ, когда мнѣ уже было двѣнадцать лѣтъ.
Однажды, войдя въ спальню, я засталъ отца, отличавшагося самыми строгими квакерскими правилами жизни, окончательно стушевавшими всякую родовую гордость,-- въ очень странной позѣ. Онъ стоялъ неподвижно противъ вида своего родового помѣстья и пристально смотрѣлъ на него. Я хотѣлъ удалиться, но онъ замѣтилъ меня и подозвалъ. Я повиновался съ тѣмъ страхомъ, который онъ всегда внушалъ мнѣ своими суровыми манерами. Къ моему величайшему удивленію, глаза его были влажны и лицо взволновано. Онъ положилъ руку мнѣ на плечо и, не сводя глазъ съ герба подъ картиной, произнесъ отрывистымъ, странно звучавшимъ голосомъ:
-- Меня сегодня оскорбилъ Томасъ Бродфордъ. Богъ помогъ мнѣ отвѣчать ему съ христіанскимъ смиреніемъ. Онъ пошелъ далѣе брани. Но, сынъ мой, да будетъ это тебѣ урокомъ. Очень тяжело жить побожески человѣку, происходящему отъ такой гордой, буйной семьи, какъ Вины.
Я посмотрѣлъ на него съ любопытствомъ. Онъ улыбнулся и продолжалъ:
-- Но они не всѣ дурные люди, Гью. Помни, что аристократическое происхожденіе что нибудь да значитъ среди этого гнѣзда низкихъ торгашей.
Сказавъ это, онъ отвернулся отъ герба моихъ предковъ и строго прибавилъ:
-- А ты сегодня хорошо зналъ урокъ?
-- Да.
-- Надѣюсь, что ты хорошо подумалъ, прежде чѣмъ отвѣтить. Въ послѣднее время ты сталъ лѣниться. Если отзывы о тебѣ учителя не будутъ лучше, то ты въ этомъ раскаешься. Пора тебѣ смотрѣть на жизнь болѣе серьезно. То, что я тебѣ сказалъ, должно остаться между нами
Я вышелъ изъ комнаты съ смутнымъ сознаніемъ, что пострадалъ за мистера Брадфорда и отказъ отца отъ участія съ другими колонистами въ сопротивленіи гербовому сбору. Это было въ ноябрѣ 1765 года. Слова отца сильно подѣйствовали на меня. Въ то время вся молодежь была противъ гербоваго сбора, а потому я боялся, что въ этомъ случаѣ шелъ не только противъ правительства, но и противъ отца. Вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ стыдно было, что такой суровый человѣкъ, какъ отецъ, котораго я боялся болѣе всего на свѣтѣ, могъ унизиться до того, что допустилъ обидѣть себя. Я уже тогда начиналъ подъ вліяніемъ школьной жизни колебаться въ своей преданности квакерскому ученію о непротивленіи, которое, мнѣ казалось, нимало не содѣйствовало человѣческому благосостоянію. Я сожалѣлъ, что отецъ не далъ энергичнаго отпора мистеру Брадфорду, хотя впослѣдствіи научился очень уважать этого достойнаго джентльмена.
Но болѣе всего этотъ случай возбудилъ во мнѣ желаніе узнать какъ можно болѣе о семействѣ Винъ, и я почувствовалъ въ себѣ какую-то родовую гордость, которая, конечно, перешла ко мнѣ отъ отца, такъ тщательно скрывавшаго это чувства.
Прежде отъѣзда изъ Англіи, мой дѣдъ женился на дальней своей родственницѣ, Еллинѣ Овенъ, а, спустя много лѣтъ послѣ смерти бездѣтной первой супруги, вступилъ во второй бракъ съ ея младшей сестрой Генорой, такъ какъ Овены также сдѣлались квакерами и эмигрировали въ Америку. Отъ второй жены онъ имѣлъ одну дочь, Тенору, и одного сына, Джона, моего отца. Я совершенно не помню ни дѣда, ни бабушки; они оба покоятся на квакерскомъ кладбищѣ безъ памятниковъ или надгробныхъ плитъ съ надписями по обычаю друзей.
Мой отецъ, суровый и молчаливый, подвергся закону природы въ томъ отношеніи, что контрасты сходятся, и влюбился въ Марно Бовэ, дочь француза изъ Прованса, который сдѣлался квакеромъ. Единственнымъ плодомъ ихъ брака остался я, такъ какъ сестра Елинора умерла, когда я былъ еще ребенкомъ. Мое появленіе на свѣтъ произошло 9-го января 1759 года въ 9 часовъ вечера въ городѣ Вильяма Пэна.
Мнѣ стоитъ только закрыть глаза, чтобъ передо мною явился домъ, въ которомъ прошла моя юность. Онъ стоялъ на берегу Доковой бухты, близъ Болькотской улицы. Е адъ натъ доходилъ до самой воды, а по обѣ стороны наружной двери возвышались двѣ большихъ сосны, остатки вѣковыхъ лѣсовъ, подъ тѣнью которыхъ нашли убѣжище первые поселенцы. За домомъ находилась особая, длинная, низкая постройка, гдѣ производилась стряпня, и жили отдѣльно невольники.
Большой садъ простирался на западъ до Третьей улицы и былъ переполненъ фруктовыми деревьями, а также дынями, которыя впервые мой отецъ выписалъ на своихъ судахъ въ Америку. Было у насъ и много ягодъ, а на лѣкарственныя растенія моя мать, какъ всѣ хорошія хозяйки того времени, обращала большое вниманіе, такъ какъ тогда лѣчили простуду и другія легкія болѣзни домашними средствами. Цвѣты также были къ изобиліи и мать моя въ особенности любила пересаживать въ свои куртины лѣсные цвѣты изъ губернаторской рощи.
Домъ былъ сложенъ изъ краснаго и чернаго кирпича; по обѣ стороны бѣлой наружной двери находилось по два окна, и вообще все жилище дышало достаткомъ и гостепріимствомъ. Въ сѣняхъ висѣли на стѣнѣ кожаныя ведра съ надписями: "Пожаръ" и "Дж. В.".
Первый день, когда я пошелъ въ школу, живо сохранился въ моей памяти. Я вижу себя, толстаго мальчугана, восьми лѣтъ, въ сѣрой одеждѣ, изъ сотканной дома матеріи, въ короткихъ панталонахъ, чулкахъ, башмакахъ и низенькой поярковой шляпѣ. Я слышу ясно голосъ матери:
-- Вотъ для твоего учителя два большихъ яблока.
Тогда былъ обычай располагать учителя подарками къ его ученикамъ, и я часто потомъ носилъ ему яйца къ корзиночкѣ или цвѣты.
-- Ну, бѣги скорѣе, а то опоздаешь,-- прибавила она, хлопая въ ладоши, и не спускала съ меня глазъ, пока я не исчезъ изъ вида.
Она же встрѣтила меня въ дверяхъ по моемъ возвращеніи изъ школы и только тогда успокоилась, когда замѣтила улыбку на моемъ лицѣ. По правдѣ сказать, я со страхомъ отважился на этотъ важный шагъ, и она, повидимому, очень безпокоилась обо мнѣ.
-- Ну, или скорѣе,-- воскликнула она: -- я едва дождалась тебя. Я такъ сожалѣла, что не пошла съ тобою, Гью. Ну, это было очень страшно? Покажи свой дневникъ. Что же тебя похвалили за ученье? А ты сказалъ, что я научила тебя грамотѣ? Въ школѣ есть и дѣвочки?
И она продолжала засыпать меня вопросами, не дожидаясь отвѣтовъ.
Между тѣмъ мы прошли черезъ сѣни, въ которыхъ стояли высокіе стулья краснаго дерева, рельефно выдѣлявшіеся на выбѣленныхъ стѣнахъ, какъ во всѣхъ комнатахъ. Я былъ такъ радъ вырваться на свободу, послѣ скучныхъ трехъ часовъ, проведенныхъ въ школѣ, что весело прыгалъ и наконецъ, поскользнувшись, упалъ, растянувшись на посыпанномъ пескомъ полу. Моя мать засмѣялась и торжественно произнесла, подражая голосу одного изъ квакерскихъ проповѣдниковъ:
-- Всегда горе слѣдуетъ за радостью, друзья, въ сей юдоли плача.
Я захохоталъ, но въ ту же минуту въ дверяхъ гостиной показался мой отецъ, и за его спиной я увидѣлъ нѣсколькихъ друзей, державшихъ въ своихъ рукахъ толстыя трости съ золотыми набалдашниками.
-- Убирайся въ огородъ,-- крикнулъ онъ строго:-- твой мальчикъ намъ мѣшаетъ своимъ шумомъ, жена. Вѣдь ты знаешь, что у меня засѣдаетъ комитетъ старѣйшинъ.
-- Убѣжимъ отсюда, Гью,-- шепнула мнѣ мать, и мы поспѣшили въ столовую: -- посмотри, какъ я устроила полъ. У насъ обѣдаютъ друзья.
И она съ гордостью указала на полъ: онъ былъ устланъ толстымъ слоемъ бѣлаго песку, на которомъ добрая женщина вывела прихотливые узоры. Среди комнаты стоялъ большой тяжелый столъ изъ краснаго дерева, и къ нему были положены доски, чтобъ можно было накрывать обѣдъ, не нарушая рисунка на пескѣ. Въ углахъ стояли буфеты съ стекляными дверцами, за которыми красовались серебро, дельфтская посуда и большая ваза для пунша.
-- Полъ красивъ, не правда ли,-- сказала мать: -- я еще вывела бы на немъ цвѣты, да твой отецъ считаетъ все это суетой суетъ, а другъ Пембертонъ сталъ бы смотрѣть на меня такъ пристально въ свои очки, что я наговорила бы ему непріятностей. Ну, пойдемъ въ садъ, я найду тебѣ спѣлыхъ ягодъ, а къ ужину спрячу тебѣ кэка, если другъ Вордеръ не съѣстъ всего. Онъ маленькій человѣчекъ, но ѣсть много,-- прибавила она вдругъ, передразнивая Джоржа Вордера.
Вообще моя мать была очень искусна въ подражаніи, что считалось за грѣхъ квакерами.
-- Ну,-- воскликнула она, когда мы очутились съ ней въ саду:-- догони меня.
И она быстро побѣжала по дорожкамъ. Ея сѣрое платье и голубой ситцевой передникъ мелькали между старыми деревьями, а роскошныя каштановыя кудри развѣвались вѣтромъ. Повидимому, она очень гордилась этими кудрями, которыя противорѣчюш обычаю квакерскихъ женщинъ, всегда прилизывавшихъ свои волоса на вискахъ. Вообще она во многомъ не походила на квакеровъ, была всегда весела, граціозна, легкоподвижна, добродушна, щедра, смѣла и не боялась никого, ни своего суроваго мужа, ни инквизиторскихъ комитетовъ друзей. Милая, добрая, дорогая мама! Не было никого на свѣтѣ равнаго тебѣ, и никого я такъ не любилъ въ своей жизни, какъ тебя, кромѣ еще одного существа, у котораго была такая же свѣтлая душа, какъ у тебя, но совершенно другія манеры, другія чары...
Такъ началась моя школьная жизнь. Я ходилъ въ школу два раза въ день отъ 8 до 11 и отъ 2 до 4, такъ какъ отецъ не одобрялъ троекратнаго посѣщенія школы, что было заведено не знаю по какой причинѣ въ квакерскихъ школахъ. Училище, которое я посѣщалъ, находилось въ Видальской аллеѣ, близъ Чикотской улицы, его содержалъ Дэвидъ Довъ, и въ немъ было много мальчиковъ и дѣвочекъ а мать учителя, вдова, жила рядомъ и была хозяйкой меблированнаго дома, въ которомъ жили англійскіе офицеры, обыкновенно курившіе трубки на подъѣздѣ и презрительно отзывавшіеся о проходившихъ гражданахъ и женщинахъ.
Учителя обыкновенно бываютъ эксцентричными личностями, и Дэвидъ Довъ не составлялъ исключенія, и, право, я не знаю, почему такому странному человѣку довѣряли воспитаніе дѣтей. Я думаю, что моя мать выбрала его по той причинѣ, что онъ рѣдко прибѣгалъ къ тѣлесному наказанію, а обыкновенно ставилъ провинившагося ученика или ученицу на стулъ, засунувъ розгу ему или ей за спину, такъ что она торчала надъ головой. Я ненавидѣлъ это наказаніе, такъ какъ дѣвочки очень смѣялись, и мнѣ казалось, что я предпочелъ бы порку, но впослѣдствіи я перемѣнилъ свое мнѣніе.
Тихо текла моя жизнь, пока я учился писать, считать и настолько латынѣ и греческому языку, на сколько требовалось для поступленія въ академію, которую открылъ докторъ Франклинъ въ 1750 году въ Четвертой улицѣ. Въ школѣ я сблизился съ Джономъ Вордеромъ, сыномъ друга Джоржа, любившаго кэки, и будущимъ авторомъ дневника. Большая часть игръ не считались приличными для дѣтей квакеровъ, а потому наши забавы были очень ограничены, и мы преимущественно удили рыбу лѣтомъ, катались на конькахъ зимой и во всякое время года ходили по кораблямъ, разговаривая съ матросами.
Моя школьная жизнь у Дова окончилась чередъ четыре года очень страннымъ образомъ. Мнѣ было тогда двѣнадцать лѣтъ, и я сталъ здоровеннымъ, смѣлымъ мальчикомъ, заимствовавшимъ у отца твердость и правдивость, а у матери веселость. Однажды я опоздалъ въ школу, потому что по дорогѣ перелѣзъ черезъ заборъ въ садъ друга Пембертона и наполнилъ себѣ карманы яблоками. Учитель придумалъ странное наказаніе для опоздавшихъ учениковъ; онъ посылалъ имъ на встрѣчу четырехъ старшихъ мальчиковъ съ фонаремъ и колокольчикомъ; первый надѣвали на шею провинившемуся, а въ колокольчикъ звонили пока его вели въ этомъ видѣ до школы. Я теперь подвергся этому наказанію, и мнѣ было бы все равно, еслибъ не встрѣтилъ на улицѣ отца, который спокойно посмотрѣлъ на меня и не сказалъ ни слова. Но когда я вернулся домой въ 11 часовъ, онъ задалъ мнѣ трепку, не смотря на просьбы матери, а, найдя яблоки у меня въ карманѣ, довелъ до сознанія и послалъ къ другу Пембертону просить прощенія.
Добрый человѣкъ побранилъ меня, но сказалъ, чтобъ я вернулся съ однимъ или двумя товарищами, когда яблоки созрѣютъ, и набралъ бы ихъ въ волю.
Послѣ этого учитель мнѣ сталъ ненавистенъ, тѣмъ болѣе, что онъ безжалостно наказалъ одну дѣвочку, съ которой я и Джонъ Вордеръ были большіе пріятели. Она не приняла участія въ общемъ смѣхѣ, который былъ возбужденъ моимъ появленіемъ съ фонаремъ на шеѣ, а напротивъ расплакалась, а когда на вопросъ учителя о причинѣ ея слезъ она сказала, что жаль меня, то онъ приказалъ ей обнажить плечи и сталъ немилосердно бить по нимъ розгой, что тогда было обычнымъ наказаніемъ для дѣвочекъ. Я зажалъ себѣ пальцами уши, чтобъ не слыхать ея криковъ, и закрылъ глаза, чтобъ не видѣть ея истязанія. Потомъ, выходя изъ дома, я написалъ мѣломъ на наружной стѣнѣ школы "Дэвидъ Довъ злая бестія".
На слѣдующій день учитель взошелъ на каѳедру и надѣлъ двѣ пары очковъ, что означало въ немъ припадокъ злобы. Онъ гнѣвно спросилъ нѣсколько разъ, кто написалъ оскорбительную для него фразу, и потомъ прибавилъ, что заплатитъ фунтъ стерлинговъ тому, кто откроетъ имя виновнаго. Никто изъ мальчиковъ и дѣвочекъ не отвѣчалъ ни слова. Но мнѣ пришла въ голову мысль, что не дурно было бы заполучить такую сумму денегъ, на которую можно было купить много книгъ, шариковъ, волчковъ и всякой всячины. Поэтому я поднялъ руку:
-- Что такое?-- спросилъ учитель.
-- Вы дѣйствительно дадите фунтъ стерлинговъ всякому, кто вамъ откроетъ эту тайну?
-- Стыдись!-- воскликнулъ одинъ изъ мальчиковъ, думая, что я хочу донести на кого нибудь изъ товарищей.
Довъ приказалъ ему замолчать и повторилъ свое обязательство. Тогда я торжественно произнесъ:
-- Я сдѣлалъ это. Заплатите мнѣ фунтъ стерлинговъ.
Учитель набросился на меня и такъ безжалостно избилъ меня, что дѣвочки разревѣлись, а я упалъ на полъ, изнемогая отъ страданій. Черезъ нѣсколько времени я всталъ и сѣлъ на скамейку; меня болѣе огорчала несправедливость, чѣмъ жестокость учителя, который обманулъ меня и но далъ такъ тяжело заработанныхъ мною денегъ.
Вернувшись домой, я ничего не сказалъ родителямъ, но отецъ замѣтилъ, что я какъ-то неловко поворачиваюсь на стулѣ, и спросилъ:
-- Что тебя наказали сегодня, а за какую провинность?
-- Скажи, сыночекъ, въ чемъ дѣло, не бойся,-- прибавила мать мягкимъ тономъ.
Я не выдержалъ, горько расплакался и объяснилъ случившееся со мною трагическое происшествіе.
-- Иди сюда,-- воскликнулъ отецъ, побагровѣвъ отъ злобы, и всталъ изъ-за стола.
-- Нѣтъ, нѣтъ, Джонъ,-- промолвила мать, заслоняя меня:-- посмотри, какъ у него избиты руки и шея. Грѣхъ его еще бить. Я не позволю тебѣ этого. Оставь его мнѣ.
Къ моему удивленію, отецъ отвѣчалъ:
-- Какъ хочешь.
Она быстро увела меня въ свою комнату. Тамъ она поговорила со мной по душѣ, и тѣмъ дѣло кончилось. Потомъ она положила меня въ постель подъ предлогомъ лихорадки и не выпускала цѣлый день, боясь, чтобъ я не встрѣтился съ отцемъ.
Это было въ субботу, а въ понедѣльникъ я пошелъ, какъ всегда, въ школу, но часовъ въ десять неожиданно явился туда мой отецъ и громко сказалъ, обращаясь къ учителю:
-- Дэвидъ Довъ, мой сынъ былъ непочтителенъ къ тебѣ и къ твоей лавочкѣ; я не говорю, что онъ солгалъ въ своей надписи на стѣнѣ, потому что ты дѣйствительно злой и несправедливый бестія. Онъ достаточно пострадалъ за свой грѣхъ (я съ удовольствіемъ услышалъ эти слова), но онъ заключилъ съ тобою сдѣлку. Онъ обязался тебѣ за фунтъ стерлинговъ сказать, кто написалъ извѣстную надпись на стѣнѣ; онъ исполнилъ свое обязательство, и ты, другъ Шейлокъ, спустилъ у него фунтъ мяса. Ну, отдавай же и ты, Довъ, должный ему фунтъ стерлинговъ.
Услыхавъ эти слова, одна изъ дѣвочекъ взглянула на меня съ улыбкой, а Бордеръ ущипнулъ меня за руку. Учитель съ минуту помолчалъ, а потомъ заявилъ, что нѣтъ закона, который заставилъ бы его исполнить то, что онъ сказалъ по легкомыслію.
-- Погоди,-- отвѣчалъ сурово отецъ:-- мой сынъ тебѣ повѣрилъ и исполнилъ свою долю обязательства, и тебѣ я совѣтую сдѣлать то же, а то я задамъ тебѣ такую трепку той самой розгой, которой ты наказываешь учениковъ, что ты меня меня никогда не забудешь. Надѣюсь, что Господь Богъ проститъ меня, если это будетъ грѣхомъ.
Онъ говорилъ съ такимъ остервенѣніемъ, что я уже надѣялся присутствовать при экзекуціи нашего тирана, какъ вдругъ учитель, пошаривъ въ карманѣ, молча подала, отцу золотую гинею.
Отецъ взялъ деньги и сказалъ:
-- Лишній шилингъ зачтется въ проценты.
Объяснивъ такимъ образомъ, почему онъ не далъ сдачи съ гинеи, которая дороже фунта стерлинговъ на одинъ шиллингъ, отецъ вышелъ изъ комнаты, крикнувъ мнѣ:
-- Слѣдуй за мной, Гью!
Я повиновался, очень довольный тѣмъ, что получу свои деньги, но не смѣлъ сказать объ этомъ отцу, а онъ какъ будто забылъ о нихъ. Всю дорогу онъ толъ, задумавшись и заложивъ руки за спину.
На слѣдующій день я спросилъ у матери, какъ мнѣ добыть свою гинею, но она отвѣчала со смѣхомъ:
-- Плохую ты сдѣлалъ операцію, Гью. Ужъ лучше не упоминай объ этомъ долгѣ, а то получишь еще проценты. На югѣ Франціи существуетъ пословица: если чортъ тебѣ долженъ деньги, то лучше съ него не взыскивай. Ай, ай! что я сказала, кого я назвала чортомъ? Забудь, сынокъ, объ этомъ долгѣ. А повтори-ка, что сказалъ отецъ учителю.
Она со смѣхомъ снова выслушала мой разсказъ и потомъ, принявъ серьезный видъ, замѣтила:
-- Ничто никогда такъ не волновало твоего отца послѣ его отказа присоединиться къ протесту противъ гербоваго сбора, какъ эта исторія. Жаль, что я не пошла съ нимъ въ школу: я люблю видѣть, какъ энергичный человѣкъ разсердится въ справедливомъ дѣлѣ. Но что я говорю? Я боюсь, что стала плохою квакершей.
Въ сущности моя мать нимало не отставала отъ принциповъ квакерства, но не раздѣляла нѣкоторыхъ узкихъ взглядовъ друзей.
Что касается до моего отца, то онъ долго не прощалъ мнѣ, что но моей милости вышелъ изъ себя и пригрозилъ учителю. Впрочемъ онъ всегда былъ очень строгъ ко мнѣ, и хотя безмилосердно наказывалъ за всякій пустякъ, но никогда и ни за что не хвалилъ меня. Относительно моей гинеи я долженъ прибавить, что нашолъ ее, спустя много лѣтъ, въ столѣ отца: на бумажкѣ, въ которую она была завернута, находилась надпись: "эти деньги принадлежатъ Гью, но ему лучше обойтись безъ нихъ".
Вообще отца боялся весь домъ, начиная съ меня и до слугъ, а только одна мать умѣла съ нимъ обращаться и почти всегда настаивать на своемъ. Внѣ дома также рѣдкіе люди рѣшались противодѣйствовать ему, такъ какъ онъ былъ богатъ, справедливъ въ дѣловыхъ отношеніяхъ и, несмотря на свой обычный холодный деспотизмъ, заботился объ интересахъ друзей. Его сестра, а моя тетка Тенора, принадлежала къ тому небольшому числу личностей, которыя не поддавались его волѣ, а шли своей дорогой.
Спустя два дня послѣ этой исторіи, я поступилъ въ академію, или коллегію, какъ тогда называли то, что теперь носить имя университета. Въ спискахъ этого учрежденія я помѣченъ поступившимъ Т-то іюня 1765 года, и рядомъ со мною занесено имя Джона Вордера, такъ какъ, по совѣту отца, Джоржъ Вордеръ взялъ, своего сына изъ школы вмѣстѣ со мной. Наша маленькая пріятельница, благодаря которой произошла столь важная перемѣна въ нашей жизни, вскорѣ также покинула школу и переѣхала жить къ теткѣ въ Бристоль, на берегу Делавара, такъ какъ она осталась сиротой послѣ смерти матери. Ее звали Дартея Винистонъ, и на много лѣтъ она исчезла съ горизонта моей жизни.
Академія помѣщалась и теперь помѣщается въ простомъ кирпичномъ домѣ на Четвертой улицѣ; спереди и сзади дома простиралась широкая вымощенная площадка. Весь западный фасадъ былъ занятъ главною аудиторіей, а надъ нею, въ верхнемъ этажѣ, была отведена большая пустая комната для христіанскихъ сектъ, которыя не имѣли своего храма. Такова была воля основателя академіи, и здѣсь проповѣдывалъ знаменитый Вайтфильдъ, а внизу училось одно поколѣніе за другимъ.
Въ первое время я очень боялся академіи. Тѣлесное наказаніе было въ то время въ большомъ ходу, и, кромѣ того, свирѣпствовала постоянная война между учениками и городскими мальчиками, такъ что драка каменьями и снѣжками была обычнымъ препровожденіемъ времени, что, конечно, противорѣчило правиламъ квакеровъ. Эта академія, или коллегія, пользовалась громадной репутаціей, и среди ея первоначальныхъ учениковъ было много лицъ, прославившихъ себя въ созданіи Соединенныхъ Штатовъ. Поэтому я съ удовольствіемъ распространился бы о внутренней жизни этого замѣчательнаго училища, но время и мѣсто мнѣ этого не позволяютъ, а потому ограничусь тѣмъ, что касается лично меня.
Въ дневникѣ моего друга Джона Вордера находится мой портретъ, который, я полагаю, очень схожъ.
"Когда мы съ Гью Виномъ перешли изъ школы въ академію на Четвертой улицѣ,-- пишетъ онъ,-- то онъ былъ такимъ здоровеннымъ могучимъ мальчикомъ, что я невольно завидовалъ его силѣ. Въ двѣнадцать лѣтъ онъ, по росту, равнялся шестнадцати-лѣтнему юношѣ, а, благодаря своей мускульной силѣ и энергіи, онъ обѣщалъ достигнуть массивныхъ размѣровъ своего отца. Онъ не зналъ, что такое страхъ, и любилъ болѣе всего рисковать опасностью, чего я никакъ не могъ понять. Онъ наслѣдовалъ отъ матери ея прекрасные большіе голубые глаза и свѣтлый цвѣтъ лица. Мы двое, да еще два другихъ мальчика, были единственные сыновья квакеровъ, находившіеся въ академіи, и, благодаря основательной подготовкѣ, данной намъ жестокимъ Довомъ, мы знали болѣе, чѣмъ большинство нашихъ товарищей".
Конечно, я оставляю на отвѣтственности моего друга всѣ, высказываемые имъ въ своемъ дневникѣ, взгляды и перейду къ своимъ собственнымъ воспоминаніямъ.
Вскорѣ послѣ моего поступленія въ академію отецъ далъ мнѣ однажды утромъ письмо къ теткѣ Тенорѣ Винъ; я долженъ былъ отнести его во время утренняго роздыха, а если я не засталъ бы ея дома, то могъ остаться у нея до возвращенія въ училище. Отецъ не любилъ посѣщать своей сестры, такъ какъ она измѣнила вѣрѣ своей семьи и вернулась въ лоно установленной церкви. Она постоянно посѣщала церковь Христа и даже, къ величайшему негодованію своего брата, водила меня въ сентябрѣ 1763 года слушать проповѣдь Вайтфильда. Ничто въ сестрѣ не нравилось моему отцу: ни ея вѣра, ни ея общество, ни ея образъ жизни, ни ея одежда. Со времени моего дѣтства она объявила своимъ обычнымъ рѣшительнымъ тономъ, что я буду ея единственнымъ наслѣдникомъ, а она имѣла большое состояніе. По этой причинѣ мнѣ было дозволено посѣщать ее, когда я желалъ, и я часто бывалъ у нея. Въ сущности я никого столько не любилъ, сколько эту добрую женщину, конечно, послѣ моей матери. По правдѣ сказать, я не понимаю, почему отецъ, зная взгляды сестры, далъ мнѣ такую свободу въ моихъ отношеніяхъ къ теткѣ, такъ какъ, конечно, его нельзя заподозрѣть, чтобы онъ жертвовалъ своимъ мнѣніемъ въ пользу матеріальныхъ интересовъ.
Когда я съ письмомъ отца явился въ домъ тетки въ Аркадной улицѣ, дверь была мнѣ отворена маленькимъ негромъ въ странной одеждѣ паяца: на немъ былъ сѣрый камзолъ съ красными пуговками и красный тюрбанъ на головѣ. Тетки не было дома, и я былъ очень радъ, что могъ на свободѣ осмотрѣть ея квартиру. Ея большая гостиная, выходившая тремя окнами на улицу, представляла рѣзкій контрастъ съ нашимъ скромнымъ жилищемъ. Въ этой комнатѣ, на гладко-полированномъ полу, лежали смирискіе ковры, и это было тогда такой рѣдкостью, что люди нарочно заѣзжали къ ней, съ цѣлью посмотрѣть драгоцѣнные ковры. Мебель была изъ темнаго орѣха, съ рѣзбою, а столы, большіе и маленькіе, такъ наполняли всю комнату, что надо было осторожно пробираться между ними, изъ боязни уронить что либо изъ разставленной на нихъ массы бездѣлушекъ, привезенныхъ изъ Франціи, Испаніи и съ Востока. Въ одномъ углу стояли клавикорды, а въ другомъ шкафъ съ книгами, число которыхъ постоянно увеличивалось съ каждой почтой изъ метрополіи. Надъ большимъ каминомъ висѣли два портрета тетки, изъ которыхъ одинъ былъ рисованъ сэромъ Джонсуа Рейнольдсомъ во время ея пребыванія въ Англіи, въ 1750 году. Она была видная, красивая женщина, быть можетъ, съ слишкомъ крупными чертами лица въ молодости, но подъ старость сѣдые волоса скрасили этотъ недостатокъ. Подобно представителямъ всей нашей семьи, она была высокаго роста, крѣпкаго тѣлосложенія и отличалась чисто мужской силой, а также независимостью, рѣдко встрѣчавшеюся у прекраснаго пола. Она смѣло шла своей дорогой, сама управляла своими значительными помѣстьями и ни у кого не спрашивала совѣта. Подобно брату, она любила господствовать надъ окружающими ее лицами, была занята дѣломъ цѣлый день и съ удовольствіемъ оказывала помощь всѣмъ нуждавшимся въ ней; въ особенности же она питала склонность къ устройству браковъ.
Въ ея роскошномъ домѣ собирались всѣ выдающіеся англійскіе офицеры, и часто у нея велась серьезная картежная игра до поздней ночи. Сама мистриссъ Тенора Винъ, такъ какъ въ то время старымъ дѣвамъ придавали титулъ мистриссъ, а не миссъ, отличалась хладнокровіемъ стараго игрока, что немало тревожило моего отца. Моя же мать была любимицей тетки, которая дарила ей дорогіе наряды, на зло квакерамъ, которые сердились, но не осмѣливались принимать какихъ либо мѣръ противъ такой рѣшительной женщины, какъ моя мать.
Дожидаясь пріѣзда тетки, я сталъ разсматривать недавно полученныя ею изъ Англіи книги и напалъ на новое изданіе путешествій капитана Гуливера. Я такъ заинтересовался этимъ знаменитымъ сочиненіемъ Свифта, что не замѣтилъ, какъ въ комнату вошла моя тетка съ тремя выдающимися дамами города. Къ моему величайшему удивленію, за ними слѣдовалъ мой отецъ. Всѣ дамы весело болтали и приставали къ отцу съ вопросами, какого цвѣта выбрать маски для предстоявшаго уличнаго маскарада. Онъ нимало не казался смущеннымъ среди свѣтскихъ дамъ, а напротивъ чувствовалъ себя въ этомъ обществѣ гораздо болѣе дома, чѣмъ между квакерами. Онъ говорилъ любезно, съ достоинствомъ и во всѣхъ отношеніяхъ походилъ на настоящаго джентльмена. Наконецъ ему, повидимому, надоѣла дамская болтовня, и онъ со смѣхомъ объявилъ сестрѣ, что придетъ къ ней въ другой разъ съ тѣмъ дѣломъ, которое привело его въ домъ, такъ какъ болѣе не можетъ поддерживать свѣтскаго разговора. Но тутъ дамы вспомнили, что у нихъ еще много визитовъ, и присѣдая удалились изъ комнаты, а отецъ проводилъ ихъ всѣхъ до дверей съ такими низкими поклонами, на которые, я думалъ, онъ былъ совершенно не способенъ.
Не успѣли они уйти, какъ онъ спросилъ у меня свое письмо, которое теперь было излишне, и полюбопытствовалъ узнать, что я читаю. Тетка Тенора взглянула на книгу и отвѣчала за меня:
-- Это путешествіе, Джонъ. Возьми книгу домой, Гью, и если ты не найдешь въ ней ничего неприличнаго, то дай ее почитать отцу.
Она ужасно любила трунить надъ братомъ.
-- Я не понимаю, что можетъ быть дурнаго въ путешествіи,-- отвѣчалъ отецъ:-- ты можешь читать эту книгу, Гью. Ну, поговоримъ теперь съ тобою, Тенора. Правда, ты хотѣла купить у меня табаку, но я не люблю заключать торговыя сдѣлки съ сестрой, да и вообще мнѣ претитъ, чтобъ она занималась торговлей, а потому я продалъ товаръ въ другія руки. Теперь же узнаю, что все-таки табакъ попалъ къ тебѣ. Я зашелъ къ тебѣ, чтобъ предупредить о скоромъ прибытіи новыхъ грузовъ. Смотри, ты понесешь потерю.
Тетка Тенора ничего не отвѣтила и сняла свою верхнюю одежду, послѣ чего спросила:
-- Хочетъ, Джонъ, стаканъ мадеры? Или выпьешь голландской водки?
-- Голландской водки.
-- Гью, позвони. Ну, сколько же ты даешь мнѣ сегодня за твой табакъ?
-- Зачѣмъ ты всегда шутишь?
-- Я уже продала свой товаръ и нажила сто фунтовъ. Два судна, нагруженныя табакомъ, потерпѣли крушеніе у Гинлапена. Развѣ ты объ этомъ не слыхалъ?
-- Прощай,-- промолвилъ отецъ и удалился, повидимому, недовольный тѣмъ, что сестра не понесла убытка.
Вообще она рѣдко несла потери въ своихъ торговыхъ операціяхъ, которыя велъ для нея Джоржъ Вордеръ. Будучи щедрою иной разъ даже до легкомыслія, эта добрая женщина, однако, вообще отличалась расчетливостью и любила деньги.
-- Ну, Гью,-- сказала она по уходѣ отца:-- будемъ ѣсть и пить. Отложи книгу, ты возьмешь ее домой и не давай никому другому. Вотъ тебѣ шесть пенсовъ изъ моего барыша. Я надѣюсь, что ты никогда не будешь торгашемъ; да и къ чему при моей жизни и послѣ нея? А какъ ты думаешь, не поступить ли тебѣ на военную службу?
-- Я бы этого очень желалъ.
-- Пора нашей семьѣ бросить торговлю и взять въ руки родовую шпагу.
Мы весело пообѣдали, а потомъ тетка посадила меня къ себѣ на колѣни и начала разсказывать, какими славными джентельменами были мои предки, и какъ глупо поступилъ дѣдъ, сдѣлавшись квакеромъ, о томъ, сколько она проиграла наканунѣ денегъ мистеру Пэну, и о многомъ другомъ, о чемъ было бы лучше мнѣ вовсе не знать. Но она не обращала на это вниманія и наполняла всегда мою голову мыслями о томъ, что хорошо было бы освободиться отъ конторской жизни, которая мнѣ предстояла.
-- Однако ты сталъ очень тяжелъ, Гью,-- сказала она, наконецъ:-- правду говоритъ красавица Фергюсонъ, ты сталъ слишкомъ великъ, чтобы дамы тебя цѣловали, хотя еще рано тебѣ самому цѣловать дамъ. Ну, пора, ступай въ академію на вечерній классъ.
Не пробылъ я и двухъ недѣль въ училищѣ, какъ получилъ первый урокъ въ безполезности непротивленія, такъ что разлетѣлись въ прахъ всѣ навязанныя мнѣ дома теоріи по этому предмету. Мы возвращались домой съ Джономъ Вордеромъ, веселые и счастливые, потому что послѣ ужина мы должны были попробовать новую лодку, которую мнѣ подарила тетка. Передъ нами шла группа старшихъ учениковъ. Вдругъ они остановились, и одинъ изъ нихъ сказалъ:
-- Винъ, тебѣ надо драться.
-- Зачѣмъ?-- отвѣчалъ я: -- не хочу.
-- Это необходимо, чтобъ хорошо поставить себя въ училищѣ, и ты будешь драться съ Томомъ Оловэ.
Я протестовалъ и бросился бѣжать съ Джономъ, но два мальчика догнали насъ, и, право, не знаю, какъ у насъ завязалась серьезная драка. Я такъ разгорячился, что рѣшительно не помню происшедшаго, а когда я пришелъ въ себя, то передо мною стоялъ другъ Форестъ, который часто проповѣдывалъ на квакерскихъ собраніяхъ о подставленіи второй щеки, когда ударяли по первой, и т. д. Но онъ, повидимому, смотрѣлъ съ удовольствіемъ на нашу драку.
-- Это крупное побоище; въ чемъ дѣло?-- произнесъ онъ, расталкивая насъ.
-- Я долженъ бороться, чтобъ хорошо поставить себя въ училищѣ, а я не хочу.
-- Однако, ты за минуту передъ симъ былъ, кажется, противоположнаго мнѣнія, и у васъ не будетъ мира, пока ты не докажешь своей силы. Значитъ, скидывай куртку и за дѣло, да смотри, не осрамись.
Я удивился, но захохоталъ отъ удовольствія. Я ничего на свѣтѣ такъ не желалъ, какъ помѣриться силами съ Томомъ Оловэ, который былъ больше и старше меня.
Мы схватились. Конечно, мнѣ трудно было противостоять опытнымъ кулакамъ моего соперника, но я былъ сильнѣе его и не терялъ головы. Наконецъ, мнѣ удалось схватить его за голову и нанести ему такіе удары, что онъ зашатался, блѣдный, какъ полотно.
-- Будетъ,-- воскликнулъ другъ Форестъ, схвативъ меня:-- спроси его, признаетъ ли онъ, что довольно.
-- Нѣтъ, чортъ его возьми,-- промолвилъ я.
-- Тише, не надо ругаться,-- произнесъ Форестъ.
-- Я не хочу говорить съ этимъ дьяволомъ.
-- Ну, ты разомъ обезпечилъ себѣ хорошее положеніе въ школѣ,-- отвѣчалъ со смѣхомъ Форестъ, смотря въ слѣдъ Оловэ, который молча удалился, не рѣшаясь продолжать драки и стыдясь признать себя побѣжденнымъ.
-- Теперь моя очередь, но съ кѣмъ мнѣ бороться?-- воскликнулъ Джонъ.
-- Отецъ Фокса!-- произнесъ Форестъ: -- война окончена. Пойдемте, дѣти, мнѣ надо уладить эту исторію.
И онъ повелъ насъ въ домъ моего отца, который, увидавъ насъ въ изорванной одеждѣ и въ крови, воскликнулъ:
-- Это что такое?
Другъ Форестъ спокойно разсказалъ о случившемся и въ особенности настаивалъ на своемъ участіи въ моей дракѣ. Къ моему удивленію, отецъ улыбнулся.
-- Очевидно дѣти ни въ чемъ не виноваты,-- сказалъ онъ: -- но какъ ты отвѣтишь за это друзьямъ?
-- Я никого не боюсь.
-- Знаю, но ты недавно побилъ слугу друга Вилиса. Ахъ, я боюсь, ты кончить дурно.
-- Но кто же донесетъ объ этомъ?
-- Конечно, не я.
-- Еще бы. Впрочемъ, не бойся, Джонъ. Я хорошій квакеръ, и если иногда выхожу изъ себя, то потомъ искренно раскаиваюсь.
-- Я знаю. Ты, Гью, или къ своей матери, а ты, Джонъ Вордеръ, погоди, я напишу записку твоему отцу. Другъ Форестъ, выпей чего нибудь.
Увидавъ меня въ такомъ жалкомъ видѣ, мать расплакалась, но потомъ сказала:
-- Я рада, что ты хорошо побилъ его. Никогда не надо драться, сынъ мой, но ужъ если случится такая бѣДа, то старайся всегда выйти побѣдителемъ. О Боже мой, Боже мой, какъ я боюсь буйной крови Виновъ!
Мы весело поужинали, и тѣмъ кончилась моя первая драка, составлявшая крутой поворота въ моей жизни.
Послѣ этого моя жизнь потекла мирно. Помощь и примѣръ Джона много содѣйствовали моему ученію, которое я не очень долюбливалъ. Но за то я питалъ страсть къ книгамъ и пожиралъ ихъ безъ конца, благодаря теткѣ, которая постоянно ссужала меня чтеніемъ. По временамъ отецъ заглядывалъ въ тѣ томы, которые я приносилъ отъ тетки, но, заглянувъ въ нихъ, онъ вскорѣ засыпалъ, сидя въ покойномъ дубовомъ креслѣ, которое подарилъ моему дѣду губернаторъ Пэнъ.
Мнѣ уже было пятнадцать лѣтъ, когда я прочелъ съ Джономъ впервые "Робинсона Крузо", и онъ привелъ насъ въ такой восторгъ, что мы вдвоемъ устроили на маленькомъ островкѣ среди Делавара шалашъ, гдѣ весело проводили время, разыгрывая Джонъ Робинсона, а я -- Пятницу. Большимъ счастьемъ было для насъ также кататься по рѣкѣ на лодкѣ, на которой мы устроили мачту и парусъ, но не мало удовольствія доставляли намъ прогулки въ экипажѣ съ моей матерью въ губернаторскомъ лѣсу, который простирался отъ Широкой улицы до Шилькиля и отъ Кологиля до Южной улицы. Тамъ мы гуляли, собирали цвѣты, играли съ матерью, которая въ лѣсу казалась моложе, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ, и весело рѣзвилась съ нами; уставъ, мы отдыхали на травѣ, слушая разсказы о Франціи или волшебныя сказки, далеко не во вкусѣ друзей.
Дома у насъ продолжала царить прежняя строгая дисциплина. По словамъ тетки Теноры, отецъ въ молодости былъ далеко не ревностнымъ квакеромъ, но съ годами онъ становился все болѣе и болѣе суровымъ ригористомъ, что дѣлало очень непріятной жизнь всѣмъ окружавшимъ его. Такъ, онъ уже велѣлъ вынести картину, изображавшую Винкотъ, на чердакъ, ссорился съ матерью за ея любовь къ нарядамъ, и чѣмъ мрачнѣе становился политическій горизонтъ, тѣмъ болѣе мрачный и суровый видъ принималъ онъ на себя.
Наша школьная "жизнь текла тихо, спокойно, среди уроковъ и забавъ, а наши старшіе пока были озабочены постоянно ухудшавшимися отношеніями между колоніей и королемъ. Но, за исключеніемъ шумныхъ критическихъ моментовъ, насъ, учениковъ, мало интересовали политическія затрудненія.
Большая часть торговыхъ фирмъ выгружали получаемые товары съ судовъ или на рѣкѣ съ помощью баржъ, или на городскихъ пристаняхъ, но у насъ былъ свой особый докъ съ амбарами. Туда приходили суда съ табачныхъ плантацій отца близъ Анаполиса и съ тѣхъ острововъ, съ которыми была дозволена торговля, именно Зеленаго мыса и Мадеры. Предметами вывоза у насъ были обручи для боченковъ, табакъ и соленая рыба, а взамѣнъ мы получали восточные товары, вино и ромъ. Остальные предметы, выписываемые отцомъ изъ Франціи, и чай шли черезъ Англію, такъ какъ намъ было запрещено вести прямо торговлю съ вропейскимъ континентомъ и Индіей.
Незадолго до того дня, когда мнѣ минуло шестнадцать лѣтъ, тетка подарила мнѣ лошадь, и я вскорѣ научился отлично ѣздить верхомъ, благодаря урокамъ все той же тетки, которая была ловкой наѣздницей. Отецъ Джона, всегда слѣдовавшій примѣру моего отца, также подарилъ лошадь, и мы вдвоемъ вскорѣ изъѣздили верхомъ всю окрестную страну до Джерментауна и Каштановой горы. Но въ особенности я любилъ кататься съ теткой; весной 1769 г. ея обычнымъ кавалеромъ состоялъ капитанъ Монтрезоръ. Это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, большого роста и плотнаго тѣлосложенія. Многіе говорили, что онъ хотѣлъ жениться на теткѣ Тенорѣ, хотя она была старше его, но, по замѣчанію ея большаго пріятеля, Оливера Лансея, "деньги не имѣютъ возраста и всегда молоды". Къ тому же она была еще видной женщиной и казалась моложе своихъ лѣтъ, которыхъ она нимало не скрывала по чисто мужской привычкѣ. Этотъ обычай вести себя во многихъ отношеніяхъ, какъ мужчина, мѣшалъ ей, какъ она сама однажды прямо сказала мистеру Лансею,-- выйти замужъ. "Я болѣе мужчина, чѣмъ всѣ англійскіе офицеры,-- произнесла она:-- какъ же выйду замужъ за одного изъ нихъ".
Во время одной изъ прогулокъ верхомъ съ теткой и капитаномъ Монтрезоромъ я былъ свидѣтелемъ сцены, которая произвела на меня сильное впечатлѣніе и осталась въ моей памяти. Была суббота; мы поѣхали послѣ полудня въ имѣніе мистера Гамильтона, лежавшее на горѣ, въ живописной мѣстности, надъ лѣниво катившимъ свои воды Шелькилемъ. Подъ классическимъ портикомъ великолѣпнаго дома находились въ моментъ нашего пріѣзда: мистеръ Гамильтонъ, мистриссъ Пэнъ, съ надутыми, сѣрыми глазами, мистриссъ Фергюсонъ, хорошенькая Ребека Франксъ, мало думавшая, что она кончитъ жизнь въ Лондонѣ женою англійскаго генерала и баронета, маленькая Пели Шиппенъ, Андрю Алленъ, сынъ верховнаго судьи, и многіе другіе изъ губернаторскаго кружка. Къ этому кружку принадлежали еще Галовеи, Еадеальдеры и Виллинги; всѣ они исповѣдывали догматы англійской церкви и составляли замкнутое общество, подражавшее англійскимъ обычаями^, обѣдавшее въ 4 часа, игравшее въ карты и устроивавшее балы, скачки, даже пѣтушиные бои. Съ ними водили дружбу такъ называемые приличные квакеры: Морисы, Пембертоны, Вортаны и Логаны.
Весело болтало и смѣялось общество, собравшееся у Андрю Гамильтона и среди котораго было много лицъ, записавшихъ свои имена въ лѣтописи нашей исторіи. Новыхъ гостей приняли радушно и тотчасъ предложили имъ чая или пунша; тѣ изъ присутствующихъ, которые болѣе не желали продолжать чаепитіе, клали ложку поперекъ чашки и, разбиваясь на группы, вели оживленный разговоръ.
Открывъ свой бархатный ридикюль, который висѣлъ у нея на тальѣ, чтобъ заплатить мистриссъ Фергюсонъ картежный долгъ, тетка Тенора воскликнула:
-- Ахъ, я и забыла, у меня есть для васъ подарокъ, мистеръ Монтрезоръ. Вотъ вамъ гербовая марка Гренвиля: я достала двѣ у гербоваго сборщика. Это диковина.
-- Я сохраню марку до того времени, когда она вновь войдетъ въ употребленіе,-- отвѣчалъ Монтрезоръ съ почтительнымъ поклономъ.
-- Этого никогда не будетъ,-- рѣзко произнесъ Андрю Алленъ, оборачиваясь.
-- Никогда,-- подтвердила тетка:-- будемъ надѣяться, что это послужитъ урокомъ для всѣхъ будущихъ министровъ.
-- Въ Нью-Іоркѣ необходимъ энергичный человѣкъ на мѣсто Гэджа,-- воскликнула мистриссъ Фергюсонъ:-- что же касается до пуританъ Новой Англіи, то они всегда были бунтовщиками и на старой родинѣ и здѣсь.
-- Ну, а что же вы скажете о Нью-Іоркѣ, о нашемъ городѣ и о Виргиніи?-- спросила тетка, гордо поднявъ носъ.
-- Уже давно слѣдовало усмирить всѣхъ этихъ бунтовщиковъ,-- замѣтила миссъ Фергюсонъ.
-- Право, удивительно, что оказываютъ такое сопротивленіе правительству,-- сказалъ мистеръ Галовей:-- кажется, мы можемъ быть довольны своей судьбой.
-- Довольны,-- воскликнула тетка: -- поговариваютъ о налогахъ, въ установленіи которыхъ мы не будемъ имѣть голоса. Мы должны быть довольны и не смѣемъ торговать прямо съ Франціей. Я только удивляюсь, какъ находятся люди, которые спокойно сидятъ на своихъ плантаціяхъ при такихъ порядкахъ.
-- Я раздѣляю ваше мнѣніе,-- сказалъ мистеръ Макферсонъ: -- и пошелъ бы еще гораздо далѣе.
-- Они считаютъ насъ своими колонистами и не дозволяютъ имѣть своего епископа, Я бы имъ показала, еслибъ была мужчиной.
-- А что бы вы сдѣлали?-- спросилъ мистеръ Чю.
-- Я сказала бы: "господинъ генералъ-аторней, дайте намъ такую же свободу, какою пользуются всѣ англичане".
-- А еслибъ вамъ этого не дали?-- замѣтилъ съ улыбкой Монтрезоръ.
-- Еслибъ не дали, то вотъ что...
И тетка гордо дотронулась до его сабли.
-- Я надѣюсь, что вы въ такомъ случаѣ не будете командовать полкомъ,-- сказалъ капитанъ, попрежнему улыбаясь.
-- Дай-то Богъ!
-- Нѣтъ, избави Богъ, а то я обращусь въ бѣгство.
Судьба уже точила мечъ, который мы вскорѣ должны были обнажить, и среди лицъ, болтавшихъ и смѣявшихся въ этотъ день, находились такіе, которымъ суждено было сражаться съ отцами и братьями. Юноша моихъ лѣтъ, сынъ Макферсона, шутившій съ молодыми дѣвушками, не подозрѣвалъ, что сложитъ свою молодую голову на бастіонѣ въ Квебекѣ, да и мнѣ не приходило на умъ, что я приму участіе въ войнѣ, которая очевидно подготовлялась.
Вскорѣ меня послали собирать съ дѣвицами цвѣты, но я былъ очень застѣнчивъ, не привыкъ къ женскому обществу, а потому не нашелъ ничего пріятнаго въ ихъ болтовнѣ и вернулся съ удовольствіемъ въ домъ. Наконецъ, тетка собралась въ путь, и мы поѣхали снова втроемъ съ капитаномъ Монтрезоромъ, но по дорогѣ его лошадь потеряла подкову, и онъ долженъ былъ вернуться, ведя ее подъ уздцы къ Гамильтону. До этой минуты тетка упорно молчала, но, оставшись со мною вдвоемъ, она начала подсмѣиваться надо мною за то, что я не умѣлъ ухаживать за Пегги Что. Я долженъ былъ сознаться, что не имѣлъ ни малѣйшаго расположенія ни къ Пегги и ни къ какой другой дѣвицѣ.
-- Погоди, это придетъ, и скоро,-- продолжала тетка:-- тогда не забудь, что Пегги Что лучше другихъ; у нея хоть хорошія манеры. Ахъ, да, кланяясь, держи спину попрямѣе, вотъ какъ мистеръ Монтрезоръ. Бери съ него примѣръ. Жаль только, что онъ дуракъ. Да и всѣ остальные дураки, а Бетти Фергюсонъ я съ удовольствіемъ отдѣлала бы этимъ бичемъ.
И тетка такъ крѣпко ударила мою лошадь своимъ бичемъ, что она понесла, и я едва не слетѣлъ. Когда тетка меня догнала, и мы снова поѣхали рысью, я спросилъ, почему всѣ эти приличные, учтивые, любезные господа были дураками.
-- Я объясню тебѣ это,-- отвѣчала тетка:-- между нами и королемъ много несогласій. Не успѣетъ одна причина непріятностей, какъ гербовой сборъ, исчезнуть, тотчасъ появляется другая. Англію покинули и переселились сюда ея лучшіе люди, а теперь мы научились надѣяться на самихъ себя и не нуждаемся въ Англіи. Ты доживешь до мрачныхъ дней, Гью, и одному Богу извѣстно, чѣмъ все это кончится. Тебѣ могутъ казаться странными мои слова, но то, что я предвижу, совершится.
Я не зналъ, что именно предвидѣла тетка, и что, по ея словамъ, должно было совершиться, а она вдругъ замолчала, и мы доѣхали до дома, не возобновляя разговора.
Я остался въ коллегіи годъ лишній. Если мнѣ приходилось еще нѣсколько разъ драться съ товарищами, то я это скрывалъ отъ родителей и только разсказывалъ о моихъ дракахъ теткѣ Тенорѣ, которая гордилась моими подвигами и давала мнѣ каждый разъ по шилингу, чтобъ залѣчить мои раны. Что же касается до ученія, то мы прочли Горація, Цицерона, Овидія, вѣроятно, для развитія нашей нравственности, Виргилія, Салюстія и Цезаря. Изъ всѣхъ этихъ писателей мнѣ нравился только послѣдній, и мы съ Джономъ построили въ саду тетки Теноры на Каштановой горѣ мостъ по образцу того моста, который воздвигнутъ былъ Цезаремъ на Рейнѣ. Наша инженерная попытка встрѣтила сочувствіе въ капитанѣ Монтрезорѣ, который очень насъ хвалилъ, конечно, зная пристрастіе тетки къ ея племяннику.
Осенью 1769 года я началъ изученіе математики и греческаго языка подъ руководствомъ Джемса Вильсона, который тогда былъ туторомъ нашей академіи, а впослѣдствіи сдѣлался великимъ государственнымъ человѣкомъ и знаменитымъ юристомъ. Онъ очень полюбилъ Джона, а такъ какъ мы съ Джономъ были неразлучны, то онъ мирился съ моимъ легкомысліемъ и плохой подготовкой, хотя Джонъ въ своемъ дневникѣ увѣряетъ, что Вильсонъ видѣлъ во мнѣ хорошіе задатки, благодаря которымъ изъ меня могъ выйти замѣчательный человѣкъ. Какъ бы то ни было, мистеръ Вильсонъ часто гулялъ съ нами по субботамъ и дѣлалъ намъ честь кататься въ нашей лодкѣ. Мой отецъ одобрялъ нашу дружбу съ нимъ и приглашалъ его по праздникамъ къ обѣду. Слушая ихъ разговоры, я впервые понялъ, что отецъ спорилъ изъ упрямства, за что его мнѣнія отличались узкимъ ригоризмомъ. Чаще всего они разсуждали о правѣ казны налагать на насъ налоги безъ согласія на то нашихъ представителей, и Вильсонъ доказывалъ, что такъ какъ въ Англіи многіе города не имѣли представителей въ парламентѣ, то правительство, признавъ отстаиваемый нами принципъ, произведетъ и въ метрополіи коренную политическую реформу. Къ этому Вильсонъ прибавлялъ, что многіе говорили, что если нельзя допустить внутреннихъ налоговъ, то можно помириться съ ввозными пошлинами, но это было еще хуже. Мой отецъ, конечно, стоялъ за повиновеніе и непротивленіе, не понимая, что мы вели борьбу за свободу всѣхъ англичанъ. Онъ только упорно повторялъ свои мнѣнія и казался ребенкомъ въ сравненіи съ такимъ глубокомысленнымъ мыслителемъ, какимъ былъ Вильсонъ.
Въ сущности, отцу слѣдовало бы бояться вліянія на меня взглядовъ Вильсона, который открывалъ передо мною такія перспективы мысли, о какихъ я не имѣла, и понятія, но онъ такъ привыкъ къ слѣпому повиновенію всѣхъ окружающихъ его, что не подозрѣвалъ опасности. Поэтому въ моемъ умѣ были посѣяны сѣмена послѣдующаго развитія, и возбуждено сомнѣніе въ способности отца спорить съ такимъ замѣчательнымъ логическимъ и интеллектуальнымъ бойцемъ, какъ нашъ учитель.
Однако наши отношенія съ Вильсономъ были неожиданно прерваны. Однажды въ концѣ октября мы пошли съ моей матерью въ губернаторскій лѣсъ. Тамъ къ намъ присоединился Вильсонъ и сказала, мнѣ, къ величайшему нашему удивленію:
-- Я только что встрѣтилъ вашего отца и мистера Пембертона. Первый сказалъ мнѣ, что вы оба уходите изъ школы, но почему -- не знаю. Я очень сожалѣю объ этомъ.
Мы съ Джономъ въ послѣднее время ожидали этого, и я лично не ощутилъ никакого неудовольствія, но ему прекратить ученіе было не по сердцу.
Занятые мыслями о перемѣнѣ въ нашей жизни, мы, однако, стали собирать желтые и красные листья, валявшіеся на травѣ, и вить изъ нихъ вѣнокъ, которымъ украсили сѣрую шляпу матери. Мистеръ Вильсонъ похвалилъ насъ и прибавилъ, что вѣнокъ очень шелъ къ мистриссъ Винъ, но не успѣлъ онъ сказать этихъ словъ, какъ вдали показались отецъ и мистеръ Пембертонъ.
-- Ты мнѣ нуженъ сегодня вечеромъ, Гью,-- сказалъ первый, поровнявшись съ нами:-- а ты, жена, все дурачишься? Неужели ты пойдешь домой съ этимъ глупымъ украшеніемъ?
-- Это очень мило и невинно,-- замѣтилъ Пембертонъ, а мать, нимало не сконфуженная, подняла на мужа свои большіе, голубые глаза.
-- Ты всегда останешься ребенкомъ,-- сказалъ отецъ.
-- Надѣюсь,-- отвѣчала мать:-- что же, меня за это поставятъ въ уголъ. Господь Богъ только что перемѣнилъ нарядъ лѣса. А интересно бы знать, другъ Пембертонъ, что Богъ -- квакеръ, или нѣтъ.
-- У тебя всегда готова шутка,-- сказалъ добродушный старикъ и прибавилъ:-- но, Джонъ, мы еще не кончили своего разговора.
И они удалились, а за ними пошли изъ лѣса и мы.
Вернувшись домой въ шесть часовъ, я увидѣлъ у нашихъ дверей экипажъ тетки и тотчасъ понялъ, что происходило нѣчто важное, такъ какъ она рѣдко пріѣзжала къ намъ и то обыкновенно утромъ, чтобъ застать мать наединѣ. Къ тому же у окна стоялъ отецъ, а онъ никогда не возвращался такъ рано.
-- Я говорилъ съ теткой о моихъ намѣреніяхъ относительно тебя,-- произнесъ онъ, какъ только я вошелъ въ комнату.
-- А я вполнѣ ихъ осуждаю,-- отвѣчала тетка.
-- Погоди,-- продолжалъ отецъ:-- я желаю, чтобъ ты поступилъ въ нашу контору въ качествѣ приказчика; но прежде этого я хочу, чтобъ ты согласно правилу, постановленному добрымъ и мудрымъ основателемъ, научился какому нибудь ремеслу, мнѣ все равно какому.
Въ то время и позднѣе нѣкоторые строгіе квакеры придерживались этого правила, очень полезнаго въ началѣ, но мало-по-малу потерявшаго силу и значеніе.
-- Отчего же тебѣ не пойти въ портные, или сапожники?-- замѣтила презрительно тетка.
-- Пожалуйста, не смущайте мальчика,-- промолвила мать.
-- Въ этомъ дѣлѣ я не потерплю возраженія,-- сказалъ отецъ:-- я пригласилъ тебя сюда, чтобъ съ тобой посовѣтоваться, а не для того, чтобы слушать твои глупыя шутки.
-- Я уже тебѣ высказала всѣ свои умныя мысли. Я думала попросить моего хорошаго пріятеля Чарльса Таузенда принять мальчика на военную службу, но теперь, когда войска посланы противъ Бостона, я не хочу имѣть съ ними никакого дѣла. Распоряжайся съ мальчикомъ, какъ хочешь. Я умываю руки.
Отецъ видимо этого не хотѣлъ и разсердился, но мать схватила его за руку, и онъ, сдержавъ свой гнѣвъ произнесъ холодно:
-- Я сообщилъ о моемъ рѣшеніи другу Джоржу Вордеру, и онъ выразилъ желаніе, чтобъ его сынъ поступилъ къ одному мастеру съ Гью. Поговори съ нимъ, Тенора.
-- Я никогда не совѣтуюсь съ своимъ агентомъ, Джонъ. Онъ только исполняетъ мои приказанія. Къ тому же я могу сдѣлать изъ него, что хочу: онъ сегодня торій, завтра вигъ и такъ далѣе. Но зачѣмъ ты болтаешь пустяки. Онъ уже приходилъ ко мнѣ за совѣтомъ. Его, бѣднягу, беретъ сомнѣніе, и онъ говорить, что надо подумать. Пусть его думаетъ, мнѣ какое до этого дѣло?
-- Если онъ перемѣнилъ мнѣніе, то я нѣтъ. Правда, онъ флюгарка.
-- Я скажу ему, какого ты о немъ мнѣнія,-- воскликнула со смѣхомъ тетка.
-- Нѣтъ, ты этого не скажешь,-- промолвила нѣжнымъ тономъ мать.
-- Ну,-- произнесъ отецъ:-- чѣмъ же онъ будетъ, кузнецомъ?
-- Чѣмъ хочешь. Вины уже достаточно унизились,-- почему имъ теперь не ковать лошадей. Прощай.
И тетка гнѣвно вышла изъ комнаты, несмотря на крики матери:
-- Тенора, Тенора!
-- Ты выйдешь изъ академіи,-- сказалъ спокойно отецъ, обращаясь ко мнѣ:-- я уже переговорилъ съ кузнецомъ Лори, на Южной улицѣ. Онъ согласенъ взять тебя на три мѣсяца.
-- Да, да,-- отвѣчалъ я и ушелъ къ себѣ очень недовольный, хотя мать кричала мнѣ въ слѣдъ:
-- Это только на короткое время, сынокъ.
Вотъ что говоритъ Джонъ въ своемъ дневникѣ:
"Мальчики въ тѣ времена были большими политиками и слѣдили съ живымъ интересомъ за пузырьками, появлявшимися на поверхности политическаго котла, который кипѣлъ все сильнѣе и сильнѣе. Министерство Чарльса Таузенда давно исчезло. Канулъ въ вѣчность и гербовый сборъ. Согласіе не покупать привозимыхъ изъ Англіи товаровъ было подписано такими людьми, какъ Андрю Алленъ и мистеръ Пэнъ. Лордъ Нордъ, очень упрямый, хотя галантерейный человѣкъ, былъ первымъ министромъ, а колоніями завѣдывалъ лордъ Гильзборо, приходившійся по сердцу королю. Новыя войска высадились въ Бостонѣ, а письма Дикенсона и Виндекса раздули пламя недовольства".
"Мы, школьники, ухитрялись знать обо всемъ, что происходило. Меня пугали распространяемыя вѣсти о Гью, между тѣмъ какъ большинство мальчиковъ находило удовольствіе во всякомъ волненіи и безпорядкѣ. Отца также смущали непріязненныя отношенія къ Англіи и кризисъ въ торговлѣ, но Джонъ Винъ и почти всѣ друзья хладнокровно продолжали вести свои коммерческія дѣла, рѣшивъ подчиниться всѣмъ постановленіямъ короля".
Пламенныя разсужденія о политикѣ съ Джономъ не мѣшали намъ каждое утро въ шесть часовъ отправляться въ кузницу Лори на Южной улицѣ. Сначала намъ не нравилась эта работа, но мало-по-малу мы привыкли къ ней и даже стали находить въ ней нѣкоторую прелесть. Кромѣ интереса, возбуждаемаго въ насъ лошадьми, которыхъ мы вскорѣ научились распознавать и цѣнить, мы съ любопытствомъ разговаривали съ собственниками этихъ лошадей, и я все болѣе и болѣе убѣждался, какъ глубоко засѣла въ народныя души рѣшимость противостоять несправедливымъ дѣйствіямъ правительства.
Юноши и въ особенности молодыя дѣвушки такъ называемаго свѣтскаго класса часто останавливались передъ кузницей и смѣялись надъ нами. Джонъ молча краснѣлъ, а я не могъ долго вытерпѣть подобныхъ оскорбленій и однажды задалъ такую трепку молодому Галовею за его насмѣшки, что разомъ прекратились издѣвательства надъ нами. Тяжелая, но физически полезная работа чрезвычайно развила наши мускулы, въ особенности у Джона, который отличался слабымъ сложеніемъ. Мой отецъ былъ очень доволенъ выказанными мною успѣхами въ кузнечномъ дѣлѣ и впервые въ моей жизни одобрялъ то, что я дѣлалъ.
Спустя три мѣсяца послѣ нашего поступленія въ кузницу, Лори женился на какой-то вдовѣ и перевелъ свое заведеніе въ домъ жены, находившійся далеко за городомъ. Въ виду этого обстоятельства, а также и того факта, что Лори засвидѣтельствовалъ нашимъ родителямъ, что мы могли хорошо дѣлать гвозди и подковы, наше ученіе кончилось. Однажды утромъ въ кузницу пришолъ мой отецъ и сказалъ, обращаясь къ намъ обоимъ:
-- Снимайте, ребята, передники и ступайте домой: вамъ теперь предстоитъ другая работа.
Мы съ удовольствіемъ повиновались, а, спустя недѣлю, Лори принесъ мнѣ славную поярковую шляпу, которую, по обычаю, каждый кузнецъ давалъ своему ученику, въ знакъ успѣшнаго обученія мастерству.
Я поступилъ вмѣстѣ съ Джономъ въ контору моего отца и, признаюсь, конторская работа, хотя я къ ней и скоро привыкъ, нравилась мнѣ еще менѣе, чѣмъ грубый трудъ на кузницѣ. Но за то меня снова стала пускать къ себѣ тетка Тенора, которая не хотѣла меня знать, пока я ковалъ лошадей. Отпуская меня въ первый разъ къ теткѣ, мать одѣла меня, съ головы до ноіъ, въ новый приличный костюмъ и напутствовала меня совѣтами, какъ вести себя въ свѣтскомъ обществѣ, собиравшемся у тетки. Конечно, отецъ былъ не доволенъ этими суетными заботами и, качая головой, повторялъ:
-- Все это пустяки, жена.! Когда ты перестанешь быть ребенкомъ?
-- Никогда, строгій папаша!-- воскликнула она со смѣхомъ и подбѣжала къ нему такъ граціозно, несмотря на свои годы, что онъ улыбнулся и поцѣловалъ ее.