Фаминцын Андрей Сергеевич - Современное естествознание и психология

СОВРЕМЕННОЕ ЕСТЕСТВОЗНАНІЕ О ПСИХОЛОГІЯ.

Академика А. Фаминцына.

(Продолженіе *).

*) См. "Міръ Божій", No 1, январь.

Глава вторая.

Что есть реальное? или, другими словами: что должно разсматривать какъ реальное? Для многихъ вопросъ этотъ можетъ показаться празднымъ. Неужели можетъ быть какое-либо недоумѣніе и разногласіе въ рѣшеніи этого вопроса? Неужели, спросятъ многіе, можетъ возникнуть какое-либо сомнѣніе, что внѣ меня существуютъ другіе, подобные мнѣ люди, также животныя, растенія, что реальны земной шаръ, солнце, мѣсяцъ и звѣзды? Прочитавшіе предыдущую главу уже имѣли случай, если не ознакомиться со взглядомъ, клеймящимъ нашу увѣренность въ реальности внѣшняго міра, какъ заблужденіе, то, по крайней мѣрѣ, убѣдиться, что таковой раздѣляется цѣлой философской школой. Слѣдовательно, при болѣе внимательномъ разсмотрѣніи вышепоставленнаго вопроса отвѣтъ на него оказывается далеко не такимъ простымъ, а господствующее воззрѣніе не столь безапелляціоннымъ, какъ это принято думать. Постараемся прежде всего ближе разслѣдовать этотъ вопросъ.

Взгляды на этотъ предметъ, какъ извѣстно, весьма расходятся. Большинство людей придерживается такъ называемаго наивнаго реализма, т. е. считаетъ не подлежащимъ сомнѣнію, что внѣшній міръ воспринимается нами такимъ, какъ онъ есть въ дѣйствительности; наши представленія принимаются за объекты, внѣ насъ находящіеся; между тѣмъ, и въ настоящее время многихъ послѣдователей среди философовъ насчитываетъ ученіе, утверждающее, что мы не только не воспринимаемъ непосредственно предметовъ міра внѣшняго, но что даже и не имѣемъ возможности убѣдиться въ ихъ существованіи; что все, что мы знаемъ, ограничивается нашими ощущеніями; а о томъ, что за ними лежитъ и ихъ вызываетъ, мы въ состояніи лишь высказывать различныя предположенія, звать же объ этомъ ничего положительнаго не можемъ. Поэтому, если ограничиваться лишь одною нашею познавательною способностью, то и существованіе даже живыхъ существъ внѣ насъ является вещью недоказуемою. Кромѣ этихъ крайнихъ взглядовъ, имѣется весьма большое число различныхъ міровоззрѣній, въ большей или меньшей степени приближающихся къ одному изъ вышеприведенныхъ:

Независимо отъ коренного различія міровоззрѣній, во всѣхъ современныхъ философскихъ системахъ служитъ основою извѣстное изрѣченіе Декарта: cogito ergo sum, по которому достовѣрно лишь сознаніе коего существованія или, другими словами, присущія мнѣ мысли и ощущенія. Все же остальное, какъ не ощущаемое непосредственно, а лишь умозаключаемое, подлежитъ сомнѣнію.

Естествоиспытатели, напротивъ того, какъ было выяснено, исходной точкой своихъ изслѣдованій признаютъ міръ внѣшній и строятъ свое міровоззрѣніе на фактическихъ данныхъ, доставляемыхъ намъ при посредствѣ внѣшнихъ органовъ чувствъ. Спорнымъ является, слѣдовательно, основной вопросъ: что считать реальнымъ? Только ли наши ощущенія, за предѣлами которыхъ намъ ничего неизвѣстно и не можетъ никогда сдѣлаться извѣстнымъ? или же, разсматривая наши ощущенія, какъ болѣе или менѣе надежныя указанія на явленія міра насъ окружающаго и существующаго помимо нашего сознанія, положить въ основу нашихъ розысканій міръ внѣшній, признавая за несомнѣнное его реальность?

Разсмотрѣніе этого вопроса и составитъ содержаніе главъ 2-й и 3-й; въ настоящей я разсмотрю: 1) степень достовѣрности свидѣтельства факта, составляющаго краеугольный камень всего естествознанія, и 2) что считаютъ реальнымъ естествоиспытатели.

Въ слѣдующей же главѣ я намѣренъ выяснить, что принимаетъ за реальное большинство современныхъ философовъ и гдѣ кроется, по моему мнѣнію, истина.

Все, что мы знаемъ о мірѣ внѣшнемъ или, какъ нѣкоторые выражаются, воображаемъ знать о немъ, основывается на ощущеніяхъ, передаваемыхъ нашему сознанію внѣшними органами чувствъ. Послѣдніе считаются всѣми, кто признаетъ реальность внѣшняго міра, за единственные пути общенія съ нимъ нашей психики. Съ потерей зрѣнія насъ окружаетъ безпросвѣтная тьма; съ потерей слуха міръ становится беззвучнымъ, и жизнь наша является потрясенной въ самой основѣ; въ столь сильной степени связана она съ ощущеніями или, вѣрнѣе, съ воспріятіемъ нашихъ ощущеній при посредствѣ внѣшнихъ чувствъ; ими обогащается запасъ нашихъ знаній новыми фактами. Изъ подобныхъ фактовъ сложилась и роскошно разрослась наука о природѣ, естествознаніе безъ фактовъ немыслимо; они -- его твердая и надежная опора.

Неудивительно поэтому, что пароль современнаго натуралиста -- фактъ {Согласно установившемуся среди естествоиспытателей обычаю, подъ именемъ факта подразумѣвають какъ то, что даетъ одиночное наблюденіе или одиночный опытъ, такъ и согласный результатъ совокупности наблюденій или опытовъ и даже совокупности цѣлаго ряда и наблюденій, и опытовъ. Въ строгомъ смыслѣ, только данное одного опыта или наблюденія, т. е. результатъ, полученный въ каждомъ частномъ случаѣ, есть фактъ; всякое же обобщеніе нѣсколькихъ наблюденій или фактовъ есть не фактъ, а выводъ. Между тѣмъ, общепринято и послѣдній называть фактомъ; напр., млекопитающія суть теплокровныя животныя, они не могутъ жить въ отсутствіи кислорода, зеленыя части растенія на свѣтѣ разлагаютъ углекислоту атмосферы, выдѣляя кислородъ, цвѣтковыя растенія размножаются сѣменами и тому подобныя положенія, называютъ также фактами. Перваго рода фактъ, въ строгомъ смыслѣ слова, можно назвать фактомъ простымъ; выводные же факты обозначать названіемъ: фактъ сложный. Подъ фактомъ же я буду подразумѣвать и тѣ, и другіе, безъ указанія на категорію факта, въ предположеніи, что читатель не затруднится отличить въ каждомъ частномъ случаѣ: говорится ли о фактѣ простомъ или сложномъ.}. Открытіе новыхъ фактовъ, приведеніе ихъ въ связь съ фактами уже извѣстными и изслѣдованіе причинной связи явленій -- вотъ исключительныя его задачи. Естествоиспытатель не признаетъ знанія безъ фактической подкладки; что не поддается наблюденію и опыту, говоритъ онъ, остается тайной и не можетъ составлять предмета научныхъ изслѣдованій.

Постараемся опредѣлить точнѣе, что подразумѣвается подъ фактомъ.

Всякому извѣстно, что факты, понимаемые въ общепринятомъ опредѣленіи, не одинаково достовѣрны; нерѣдко даже считаемые всѣми за вѣрные оказываются ложными при болѣе тщательной ихъ провѣркѣ. Факты частью относятся къ явленіямъ, нашей внутренней жизни (называемой психической), частью же къ явленіямъ міра внѣшняго (со включеніемъ состояній нашего тѣла). Только послѣдніе, доставляемые намъ исключительно при посредствѣ нашихъ органовъ чувствъ, составляютъ предметъ изслѣдованія натуралистовъ; о нихъ, поэтому, исключительно я и поведу рѣчь.

Вопросы о способахъ и средствахъ воспріятія нами впечатлѣній извнѣ, о переработкѣ ихъ въ представленія, понятія, сужденія и умозаключенія, а равно и о послѣдующей волевой на нихъ реакціи подробно разбираются въ психологіи и теоріи познанія. Опираясь на результаты ихъ, я и постараюсь разобрать, изъ какихъ составныхъ частей слагается такъ называемый фактъ.

Въ настоящее время несомнѣнно доказано, что всякій фактъ, не исключая и простѣйшихъ, слагается изъ двухъ совершенно различныхъ частей: 1) изъ доставляемыхъ нашему сознанію органами чувствъ ощущеній, специфическихъ для каждаго изъ нихъ, въ связи съ внутреннимъ мускульнымъ чувствомъ (см. ниже) и 2) изъ переработки этихъ ощущеній нами въ представленія, понятія, сужденія и умозаключенія.

Не предрѣшая вопроса о томъ, что считать реальнымъ, я буду, описывая явленія, выражаться въ этой главѣ, ради удобства, въ терминахъ естествоиспытателей. Подъ міромъ внѣшнимъ я буду подразумѣвать совокупность всего, находящагося внѣ нашего тѣла.

Прежде чѣмъ перейти къ анализу состава факта, необходимо опредѣлить точнѣе генезисъ ощущеній, возникающихъ во внѣшнихъ органахъ чувствъ. "Мы сами творимъ наши ощущенія", говоритъ Кантъ. Это положеніе вѣрно въ томъ смыслѣ, что они возникаютъ въ насъ вслѣдствіе особенностей нашей организаціи и не существуютъ, какъ таковые, внѣ насъ; но, съ другой стороны, это описаніе ихъ генезиса не полно, такъ какъ не можетъ быть подвергнуто сомнѣнію, что ощущенія во внѣшнихъ органахъ не возникаютъ сами по себѣ произвольно, а навязываются намъ; естествоиспытатели приписываютъ ихъ появленіе раздраженію органовъ чувствъ какимъ-нибудь, внѣ нашего тѣла находящимся раздражителемъ. Всякому извѣстно, что мы можемъ часто, по произволу, измѣненіемъ положенія нашего тѣла относительно внѣшнихъ условій, измѣнять или возбуждать опредѣленныя ощущенія. Вѣрнѣе, поэтому говорить не то, что "мы творимъ ощущенія", а что въ насъ, согласно нашей организаціи (т.-е. тѣла и психики) и независимо отъ нашей воли, возникаютъ ощущенія, подъ вліяніемъ раздраженій, производимыхъ внѣшними условіями въ нашихъ органахъ чувствъ.

Не останавливаясь здѣсь на этомъ важномъ положеніи подробнѣе, перехожу къ выясненію: А) въ чемъ заключаются непосредственныя свидѣтельства чувствъ и Б) въ чемъ состоитъ дальнѣйшая ихъ переработка нашей психикой {Словами "наша психика" я подразумѣваю здѣсь всю совокупность процессовъ, участвующихъ въ этой переработкѣ, не предрѣшая ничего о ихъ природѣ.}.

А. Объ ощущеніяхъ. Естествоиспытатели согласны въ томъ, что наши органы чувствъ суть единственные пути общенія психики нашей съ міромъ внѣшнимъ. Только благодаря указаніямъ, доставляемымъ органами чувствъ, организмы получаютъ возможность удовлетворять свои потребности, жить и размножаться. Къ этой цѣли наши органы чувствъ превосходно приспособлены, и какъ сложностью, такъ и цѣлесообразностью своею возбуждаютъ невольное удивленіе во всякомъ, кто дастъ себѣ трудъ вникнуть въ ихъ строеніе. Но объ этомъ рѣчь впереди.

Совершенно иную оцѣнку заслуживаютъ они, если разсматривать ихъ, какъ аппараты для разслѣдованія міра внѣшняго; къ послѣдней цѣли они оказываются, къ сожалѣнію, весьма мало пригодными.

Естествоиспытатель чувствуетъ себя вслѣдствіе этого въ очень неловкомъ и стѣсненномъ положеніи, которое можно пояснить слѣдующимъ сравненіемъ. Представимъ себѣ человѣка духовнаго склада, мало интересующагося матеріальной обстановкой жизни, довольствующагося въ этомъ отношеніи самыми скромными требованіями, но жаждущаго изученія природы и выясненія цѣли своего существованія. Представимъ себѣ, что онъ пріѣхалъ къ своему пріятелю, радушному сельскому хозяину, въ благоустроенномъ имѣніи котораго можетъ быть удовлетворена всякая изъ житейскихъ прихотей гостя. Несомнѣнно, что послѣдній вскорѣ бы затосковалъ о своемъ ученомъ кабинетѣ или лабораторіи, не находя подъ рукою ни одного изъ нужныхъ для его разслѣдованій приборовъ и не имѣя никакой возможности предаваться любимымъ занятіямъ. Въ такомъ положеніи оказался и человѣкъ, когда впервые, по удовлетвореніи насущныхъ потребностей жизни, въ немъ пробудилось новое, до того времени невѣдомое желаніе взглянуть на окружающій міръ не съ утилитарной, а болѣе высокой, философской точки зрѣнія, когда, оставивъ точку зрѣнія сельскаго хозяина на природу, онъ сдѣлался мыслителемъ, и внѣшній міръ превратился изъ предмета эксплуатаціи въ великое невѣдомое цѣлое, въ которомъ личность мыслителя является затерянною среди мірозданія, какъ песчинка на берегу морскомъ.

Обративъ вниманіе на свои пять чувствъ, столь превосходно устроенныхъ для использованія внѣшняго міра ради своихъ житейскихъ выгодъ, человѣкъ-мыслитель нашелъ ихъ мало пригодными для его новой, въ немъ зародившейся потребности. Подъ вліяніемъ гнетущаго чувства своего безсилія, нѣкоторые мыслители, какъ мы видѣли, сочли даже возможнымъ отрицать познаваемость внѣшняго міра, на основаніи свидѣтельства нашихъ внѣшнихъ чувствъ, и усомнились даже въ его существованіи.

Въ самомъ дѣлѣ, мы лишены возможности измѣрять, при посредствѣ нашихъ ощущеніи, какъ пространство, такъ и время. Предметы, напр., строенія, кажущіеся въ дѣтскомъ возрастѣ очень большими, въ возмужаломъ представляются малыми; величина предмета, кромѣ того, измѣняется сообразно съ разстояніемъ, отдѣляющимъ насъ отъ него; размѣры предмета безпрерывно увеличиваются, по мѣрѣ приближенія къ нему, и убываютъ, по мѣрѣ удаленія отъ него. Столь же субъективною оказывается и оцѣнка времени; оно, какъ выражаются, тянется безконечно долго во время болѣзни, страданій или ожиданія. Одинъ и тотъ же промежутокъ времени мчится быстро для одного, и тянется невыносимо медленно для другого.

При посредствѣ нашихъ внѣшнихъ чувствъ мы воспринимаемъ воздѣйствія лишь небольшою числа внѣшнихъ дѣятелей и то далеко не полностью; каждый изъ органовъ чувствъ приспособленъ къ воспріятію раздраженій одного изъ внѣшнихъ дѣятелей и реагируетъ лишь на раздраженія только извѣстной напряженности, заключенныя между опредѣленными предѣлами; всѣ раздраженія, стоящія ниже извѣстнаго предѣла, не доходятъ до нашего сознанія или, какъ принято выражаться, не достигаютъ порога сознанія; раздраженія же, превышающія по интенсивности верхній предѣлъ, сказываются лишь въ видѣ неопредѣленнаго чувства, чувства боли, безъ специфической для каждаго изъ органовъ чувствъ окраски.

Оказалось далѣе, что доступъ воспринимаемаго ощущенія къ сознанію не свободный: онъ въ высокой степени зависитъ какъ отъ ощущеній, предшествовавшихъ моменту воспріятія новаго впечатлѣнія, такъ и отъ одновременно съ нимъ воспринимаемыхъ. Зависимость степени воспріятія ощущенія отъ сопутствующихъ ему и предшествующихъ ощущеній въ психологіи извѣстно подъ названіемъ закона отношенія.

Закономъ отношенія обусловливается, что порогъ сознанія не пребываетъ постояннымъ, но, подъ вліяніемъ ощущеній, предшествовавшихъ воспринимаемому и одновременно съ нимъ воспринимаемыхъ, то повышается, то понижается. По этой причинѣ, напр., звѣзды, ярко свѣтящіяся ночью, невидимы днемъ, по сравнительно съ солнечнымъ слабому ихъ свѣту; также и звуки, слышимые въ ночной тиши, не ощущаются днемъ изъ-за другихъ звуковъ, несравненно болѣе сильныхъ.

Закономъ отношенія объясняется неоднократно констатированный фактъ, что въ пылу боя, даже смертельно раненные не чувствуютъ въ первое время боли, поглощенные ходомъ сраженія.

На основаніи закона отношенія понятно, почему, при быстромъ слѣдованіи однородныхъ раздраженій, послѣднія, суммируясь, сливаются въ одно непрерывное ощущеніе; такъ, при быстромъ передвиженія по кругу горящаго угля получается сплошное кольцо свѣта; при быстромъ же вращеніи круга, раздѣленнаго на секторы, окрашенные въ цвѣта соотвѣтственно спектру, получается кругъ цвѣта почти бѣлаго.

Закономъ отношенія обусловливаются особенно интересныя явленія, наблюдаемыя, если подвергать организмъ раздраженіямъ однороднымъ, чрезвычайно медленно возрастающимъ въ интензивности.

"При незначительномъ и постоянномъ усиленіи раздраженія,-- пишетъ Гефдингъ {Гефдингъ. "Очерки психологіи", стр. 123.},-- раздраженіе можетъ оставаться незамѣченнымъ, даже если оно достигнетъ такой силы, что въ другомъ случаѣ вызвало бы ощущеніе. Очень медленное усиленіе электрическаго тока можетъ разрушить самый нервъ, на который дѣйствуетъ, а между тѣмъ не обнаруживается никакихъ признаковъ ощущенія. Постепеннымъ, медленнымъ повышеніемъ или пониженіемъ температуры удается сварить лягушку или заморозить, безъ малѣйшаго видимаго протеста съ ея стороны. На этомъ основаніи можно заключить, что ощущеніе тепла и холода возникаетъ лишь тогда, когда температура кожи претерпѣваетъ измѣненіе, происходящее съ извѣстною скоростью".

Всѣ эти недостатки нашихъ органовъ чувствъ, хотя и существенные, стушевываются передъ ихъ особенностью возбуждать въ насъ, при раздраженіи ихъ внѣшними дѣятелями, вмѣсто изображеній, соотвѣтствующихъ предметамъ внѣшняго міра, лишь своеобразныя, какъ сейчасъ увидимъ, совершенно субъективныя ощущенія; при посредствѣ послѣднихъ мы можемъ, правда, въ большинствѣ случаевъ, судить о присутствіи или отсутствіи раздражителя, вызывающаго опредѣленныя ощущенія, до извѣстной степени и о большей или меньшей степени интензивности раздраженія нашихъ органовъ, но не болѣе. Воспринимая, при посредствѣ нашихъ органовъ чувствъ лишь субъективныя впечатлѣнія, мы являемся какъ бы совершенно лишенными возможности непосредственнаго созерцанія внѣшняго міра.

Убѣдиться въ субъективности нашихъ ощущеній нетрудно; легче всего на чувствахъ обонянія и вкуса. Понятно безъ дальнѣйшихъ разъясненій, что ощущаемые нами запахъ или вкусъ не аттрибуты или свойства реагирующаго на наши органы предмета, а обусловливаются главнымъ образомъ специфическимъ строеніемъ нашихъ органовъ обонянія и вкуса. Въ самомъ дѣлѣ, мы знаемъ, что ощущенія эти сильнѣе всего проявляются въ первый моментъ дѣйствія на насъ, а за тѣмъ, не смотря на продолжающееся раздраженіе органа, постепенно притупляются до полнаго исчезновенія; при нѣкоторыхъ же состояніяхъ, напр., при насморкѣ, обоняніе временно совершенно исчезаетъ; также выпадаютъ вкусовыя ощущенія при параличѣ nervus glossopharyngeus, между тѣмъ какъ свойства внѣшнихъ тѣлъ, вызывающихъ ощущенія вкуса и запаха, остаются за это время безъ измѣненія; измѣненными оказываются лишь соотвѣтствующіе органы чувствъ и обусловленныя ими ощущенія.

Нельзя не признать, что ощущенія тепла и холода суть ощущенія тоже чисто субъективныя, обусловленныя организаціей нашего тѣла. Прикосновеніе къ предмету температуры болѣе низкой, чѣмъ температура тѣла, вызываетъ въ насъ, какъ извѣстно, ощущеніе холода; прикосновеніе же тѣла, нагрѣтаго сильнѣе, чѣмъ наше тѣло, производитъ ощущеніе тепла. Субъективная (природа этихъ ощущеній сказывается еще особенно рѣзко въ томъ, что, по достиженіи извѣстнаго предѣла напряженности, ощущенія какъ холода, такъ и тепла, превращаются въ ощущенія особаго рода,-- болевыя, по характеру не отличающіяся между собою.

Не составляютъ исключенія изъ общаго правила и ощущенія звуковыя и свѣтовыя, хотя съ перваго раза и трудно себѣ представить, что природа сама по себѣ беззвучна и безпросвѣтна, и что наполняется звуками и загорается яркимъ свѣтомъ лишь для живыхъ существъ, которые снабжены соотвѣтствующими органами для воспроизведенія этихъ ощущеній.

Ощущенія наши представляютъ, слѣдовательно, по общепринятому въ психологіи взгляду, даже и при допущеніи реальности внѣшняго міра, не болѣе, какъ условные знаки или шифрованныя депеши, руководствуясь которыми, мы. при посредствѣ цѣлаго ряда внутри насъ происходящихъ психическихъ процессовъ, строимъ наше представленіе о внѣшнемъ мірѣ. Въ подтвержденіе непригодности нашихъ органовъ чувствъ къ познаванію внѣшняго міра ссылаются, между прочимъ, на открытую Іоганомъ Мюллеромъ въ сороковыхъ годахъ специфическую энергію внѣшнихъ органовъ чувствъ. Суть ея вполнѣ опредѣляется слѣдующими двумя положеніями: 1) каждый изъ внѣшнихъ органовъ чувствъ доводитъ до вашего сознанія лишь одно специфическое для него, субъективное ощущеніе, независимо отъ характера раздражителя и способа раздраженія. Глазъ, напр., вызываетъ ощущеніе свѣта при раздраженіи глаза волнами эфира опредѣленной длины и частоты; между тѣмъ, однако, извѣстно, что ощущеніе свѣта получается также и при усиленномъ приливѣ крови къ глазу, при ударѣ глаза, или при сильномъ давленіи на глазное яблоко, при раздраженіи глаза электрическимъ токомъ, однимъ словомъ, подъ вліяніемъ нѣсколькихъ раздражителей, не имѣющихъ со свѣтомъ ничего общаго. Такъ что глазъ, принаровленный, по своему строенію, преимущественно къ воспріятію свѣтовыхъ волнъ эфира, воспринимаетъ и нѣкоторыя другія раздраженія, во доводитъ и эти раздраженія до вашего сознанія, только въ видѣ свѣтового ощущенія. Что здѣсь приведено относительно органа зрѣнія, вполнѣ относится и до остальныхъ органовъ чувствъ.

2) Второе положеніе, находящееся въ тѣснѣйшей связи съ первымъ, состоитъ въ томъ, что, если выбрать такой внѣшній раздражитель, который реагируетъ на всѣ органы чувствъ, то, прилагая его послѣдовательно къ каждому изъ нихъ, мы будемъ получать ощущеніе специфическое для каждаго органа. Таковое дѣйствіе производитъ электрическій токъ, въ глазу онъ вызываетъ ощущеніе свѣта, въ слуховомъ органѣ -- звуки, на языкѣ опредѣленное вкусовое ощущеніе, въ кожѣ -- ощущеніе тепла, холода или прикосновенія, соотвѣтственно мѣсту его дѣйствія {Helmholtz. Reden. Die neuem Fortschritte in der Theorie des Sehens. II, p. 264--268.}.

Вотъ что говоритъ Гельмгольцъ по этому поводу: "Изъ этихъ и подобныхъ фактовъ слѣдуетъ весьма важный выводъ, что наши ощущенія, по ихъ качеству, представляютъ лишь условные знаки внѣшнихъ предметовъ, и ни въ какомъ случаѣ не суть ихъ изображенія или копіи, такъ что ничего сходнаго съ ними не имѣютъ. Изображеніе должно быть въ какомъ-нибудь отношеніи однородно съ объектомъ, какъ, напр., статуя человѣка, сходная съ изображаемымъ лицомъ по внѣшней формѣ; картина, сходная съ изображаемымъ предметомъ въ окраскѣ и перспективной проекціи. Для знака достаточно, если онъ будетъ постоянно появляться одвовременно съ предметомъ, имъ обозначаемымъ; здѣсь не требуется никакого другого соотвѣтствія, кромѣ одновременнаго появленія знака и предмета.

Подобнаго рода соотношеніе и существуетъ между нашими ощущеніями и ихъ объектами. Знаки эти. читать которые мы выучились, составляютъ языкъ, дарованный вамъ въ связи съ нашей организаціей, языкъ, которымъ намъ говорятъ окружающіе васъ предметы и которому мы научаемся чрезъ упражненіе и опытъ, совершенно такъ, какъ мы выучиваемся нашему родному языку" {Helmholtz. Reden. Ueber das Ziel und die Fortschritte der Naturwissenschaft. I, p. 308.}.

Въ предѣлахъ воспріятія специфическихъ раздраженій внѣшніе органы чувствъ, въ связи съ мускульнымъ чувствомъ, доводятъ до нашего сознанія слѣдующаго рода ощущенія: органы зрѣнія -- свѣтовыя ощущенія, воспринимаемыя сѣтчатой оболочкой глаза и отличаемыя нами по интенсивности свѣта, окраскѣ его и распредѣленію свѣтовыхъ впечатлѣній на сѣтчаткѣ; органъ слуха передаетъ намъ слуховыя ощущенія, вызываемыя сотрясеніями барабанной перепонки; органы осязанія доставляютъ намъ ощущенія сопротивленія, тепла и холода; органы обонянія и вкуса, представляя какъ бы пробную камеру для изслѣдованія степени пригодности вводимой въ организмъ пищи, служатъ въ тоже время превосходными указателями на присутствіе или отсутствіе различныхъ химическихъ соединеній. Этимъ и ограничиваются доставляемыя органами чувствъ изъ міра внѣшняго свѣдѣнія, служащія лишь сырымъ матеріаломъ для построенія факта.

Примѣчаніе. Болѣе обстоятельный анализъ возникновенія ощущеній и роли внѣшнихъ органовъ чувствъ, какъ передаточной станціи свѣдѣній о внѣшнемъ мірѣ, читатель найдетъ въ слѣдующихъ главахъ.

Сколь недостаточную для построенія факта часть составляютъ эти данныя, рельефно выступаетъ на слѣдующихъ примѣрахъ. Никто не станетъ оспаривать, что участіе органа зрѣнія, при разборѣ рукописи или печатной книги, совершенно одинаково, и независимо отъ того, написаны ли онѣ на языкѣ вамъ знакомомъ, или же совершенно неизвѣстномъ. Въ послѣднемъ случаѣ мы увидимъ лишь начертанныя на бѣломъ фонѣ черные, ничего не говорящіе намъ знаки. Только это передаютъ намъ глаза, когда мы разбираемъ рукопись или книгу, содержаніе которыхъ намъ понятно; между тѣмъ чтеніе ихъ способно вызывать въ насъ необыкновенно разнообразные и сильные аффекты. Сказанное объ органѣ зрѣнія въ полной мѣрѣ примѣняется и къ органу слуха; не самые звуки, а то, что строится изъ нихъ при посредствѣ психическихъ процессовъ, составляетъ львиную долю при построеніи изъ нихъ такъ называемаго факта; и здѣсь выступаетъ съ неменьшею ясностью, что ощущаемые нами звуки, какъ и образы зрительные, суть ни что иное, какъ сырой матеріалъ, самъ по себѣ ничего не говорящій нашему сознанію, но тѣмъ не менѣе дающій основу, на которой мы строимъ наше міровоззрѣніе. Подобно тому, какъ красота и прочность возводимаго зданія всецѣло зависятъ отъ генія архитектора, такъ и всѣ наши выводы и воззрѣнія на міръ внѣшній, суть продукты нашей внутренней психической дѣятельности и носятъ на себѣ ея отпечатокъ. Другими словами: отдѣльныя, извнѣ получаемыя нами ощущенія относятся къ построеннымъ на нихъ продуктамъ мышленія, какъ кусокъ мрамора къ созданной скульпторомъ статуѣ, какъ краски и холстъ къ нарисованной картинѣ.

Б. Переработка ощущеніи нашей психикой въ фактъ. Мы видимъ, что каждый фактъ естествознанія получается не непосредственнымъ созерцаніемъ природы, а есть сложный продуктъ дѣятельности нашей психики, слагаемый а) изъ ощущеній, возбуждаемыхъ въ нашихъ органахъ чувствъ внѣшними раздражителями и б) изъ дальнѣйшей переработки ощущеній нашею мыслительною способностью. Прямое слѣдствіе изъ этого -- громадное значеніе для естествоиспытателя знакомства съ наукой о нашей психикѣ и о правильномъ примѣненіи ея при разработкѣ факта.

Факты естествознанія удобно могутъ быть распредѣлены въ двѣ категоріи: 1) точныя и тщательныя описанія явленій и отдѣльныхъ предметовъ, напр., описаніе рельефа и ландшафта мѣстности, напластованія земной коры, со включенными въ нихъ окаменѣлостями, описаніе растеній и животныхъ, ихъ строенія, развитія и функцій ихъ органовъ; болѣе простые по существу, эти факты принадлежать къ наиболѣе надежнымъ; 2) факты, касающіеся преимущественно разслѣдованія причинной связи явленій, а также, именуемые фактами же, фактическія данныя, или выводы изъ совокупности большаго или меньшаго числа наблюденій и опытовъ. При построеніи фактовъ послѣдней категоріи, погрѣшности, обусловленныя вышеописанными несовершенствами внѣшнихъ органовъ чувствъ, усугубляются ошибками, возможными при послѣдующей переработкѣ ощущеній цѣлымъ рядомъ психическихъ процессовъ. Участіе психики въ построеніи факта сказывается здѣсь особенно рельефно; поэтому я и остановлюсь преимущественно на фактахъ послѣдней категоріи.

Чрезвычайно наглядный примѣръ совершенно различныхъ толкованій явленій, обусловленный погрѣшностями нашей мыслительной способности, представляетъ историческое развитіе ученія о движеніи земли, кажущагося движенія небеснаго свода и движеній луны, планетъ и солнца. Только нѣсколько столѣтій тому назадъ перестали разсматривать землю какъ центръ, вокругъ котораго двигаются сводъ небесный, солнце, планеты, и достигнуто, не подлежащее сомнѣнію, объясненіе относительныхъ ихъ перемѣщеній. Между тѣмъ, въ основу различныхъ взглядовъ на передвиженіе этихъ небесныхъ тѣлъ приняты были одни и тѣ же наблюденія, при посредствѣ органа зрѣнія. Но не ошибки показаній нашихъ глазъ, а произвольное толкованіе этихъ показаній оказались главною причиною неправильнаго пониманія этихъ явленій. Отсутствіе строгихъ и послѣдовательныхъ наблюденій, конечно, служило громаднымъ препятствіемъ древнимъ астрономамъ къ достиженію правильнаго разъясненія этихъ явленій; тѣмъ не менѣе, если бы изслѣдователи тогдашняго времени свели вопросъ о кажущемся передвиженіи небесныхъ тѣлъ относительно земли на отвлеченную математическую задачу, не предрѣшая вопроса о неподвижности земли, то они, вѣроятно, могли бы и въ то время уже придти къ сознанію возможности истолковать наблюдаемыя передвиженія небесныхъ свѣтилъ и земли согласно воззрѣнію, общепринятому въ настоящее время.

Неправильности въ выработкѣ факта нашею психикой, изъ ощущеній, главнымъ образомъ обусловливаются двумя причинами: 1) отсутствіемъ точнаго разграниченія непосредственно наблюденнаго и ощущаемаго отъ того, что приложено къ нему при дальнѣйшей переработкѣ его нашей психикой; 2) не вполнѣ точнымъ пониманіемъ причинной связи явленій раскрываемой наблюденіями и опытами.

Вотъ что пишетъ, между прочимъ, Стюартъ Милль въ своей "Логикѣ" о первой изъ этихъ причинъ {J. S. Mill. А system of Logik. Vol. II, p. 178.}:

"Первое условіе заключается въ томъ, чтобы то, что признается наблюденнымъ, дѣйствительно было наблюдено, чтобы оно представляло наблюденіе, а не выводъ (изъ наблюденія), такъ какъ въ каждомъ актѣ нашей наблюдательной способности наблюденіе и выводъ тѣсно слиты. То, что мы принимаемъ за наблюденіе, представляетъ, обыкновенно сложный результатъ, 1/10 котораго добыта наблюденіемъ, а 9/10 принадлежать выводу.

Я утверждаю, напр., что слышу голосъ человѣка. На обыкновенномъ языкѣ это значить, что я непосредственно воспріялъ ощущеніемъ голосъ этого человѣка. На самомъ же дѣлѣ ощущеніе заключалось лишь въ томъ, что я услышалъ звукъ. Утвержденіе же, что я слышу голосъ, и что этотъ голосъ есть голосъ человѣка, есть не наблюденіе, а выводъ. Я утверждаю далѣе, что я видѣлъ сегодня утромъ, въ опредѣленномъ часу, моего брата. Подобное сужденіе, удостовѣряющее фактъ, обыкновенно разсматриваютъ, какъ дознанное чрезъ непосредственное свидѣтельство чувствъ. На самомъ же дѣлѣ здѣсь произошло совершенно иное. Я видѣлъ только опредѣленную, окрашенную поверхность, или, вѣрнѣе, я имѣлъ родъ ощущеній зрѣнія, составленныхъ, обыкновенно, изъ окрашенныхъ поверхностей; на основаніи этихъ, изъ прежнихъ опытовъ дознанныхъ признаковъ, я и заключаю, что видѣлъ моего брата. Я бы могъ имѣть совершенно сходныя ощущенія и безъ того, чтобы мой братъ тамъ находился. Я могъ увидѣть кого-нибудь другого, на столько на него похожаго, что при той степени вниманія, съ которымъ на него смотрѣлъ, я могъ принять его за моего брата. Я могъ спать и видѣть его во снѣ, или же мои нервы могли находиться въ болѣзненномъ состояніи, и мнѣ могъ представиться и на яву, въ галлюцинаціи, образъ брата. Многіе люди во всѣхъ этихъ случаяхъ предполагаютъ, что они видятъ своихъ хорошихъ знакомыхъ, какъ умершихъ, такъ и вдали отъ нихъ находящихся. Если бы одно изъ этихъ предположеній оправдалось, то утвержденіе, что я видѣлъ моего брата, оказалось бы ложнымъ; самый же предметъ воспріятія: ощущенія глаза, остались бы совершенно истинными. Не хорошо обоснованнымъ представилось бы только заключеніе въ томъ, что я приписалъ ощущенія не соотвѣтственной причинѣ.

Легко привести безчисленное множество примѣровъ такъ-называемаго обмана чувствъ и анализировать ихъ подобнымъ же образомъ".

"Въ калейдоскопѣ мы видимъ не то, что въ немъ находится, т.-е. не одно случайное распредѣленіе кусочковъ окрашенныхъ стеколъ, но нѣсколько таковыхъ распредѣленій, расположенныхъ симметрично вокругъ одной точки. Обманъ обусловливается тѣмъ, что во мнѣ возбуждается ощущеніе, совершенно сходное съ тѣмъ, которое я испытывалъ бы, если бы подобное симметричное расположеніе въ дѣйствительности предстало предъ моими взорами.

Если скрестить пальцы, указательный и средній, и помѣстить между ними небольшого размѣра предметъ, напр., шарикъ изъ хлѣба, т.-е. привесть его въ прикосновеніе съ мѣстами пальцевъ, которыя обыкновенно не подвергаются одновременному прикосновенію, и при этомъ закрыть глаза, то оказывается невозможнымъ отдѣлаться отъ представленія, что между пальцами находятся два шарика. Но не осязаніе, въ послѣднемъ случаѣ, и не зрѣніе въ первомъ обманываютъ насъ; обманъ кроется, независимо отъ того, будетъ ли онъ мгновеннымъ, или продолжительнымъ, въ моемъ сужденіи. Отъ органовъ чувствъ я воспринимаю только ощущенія, и эти истинны и вѣрны. Вслѣдствіе привычки воспринимать эти и имъ подобныя ощущенія, при извѣстномъ распредѣленіи внѣшнихъ предметовъ, относительно моихъ органовъ чувствъ, я, при воспріятіи этихъ ощущеній, и заключаю о соотвѣтственномъ распредѣленіи внѣ меня этихъ предметовъ. Привычка эта достигаетъ такой интенсивности, и производимое мною заключеніе слѣдуетъ съ такою быстротою и инстинктивною безошибочностью, что становится чрезвычайно трудно отличить его отъ интуитивнаго воспріятія.

Если заключеніе это вѣрно, то я даже и не сознаю, что оно нуждается въ доказательствѣ; если же я знаю, что оно ложно, то мнѣ стоить большаго труда воздержаться отъ этого заключенія".

Эти разсужденія съ достаточною отчетливостью выясняютъ, какъ велики и разнообразны могутъ быть ошибки, обусловленныя неправильнымъ толкованіемъ нашихъ ощущеній, чему безчисленные примѣры имѣются не только въ обыденной жизни, но и въ естествознаніи.

Этимъ недостаткомъ далеко не исчерпываются еще ошибки при построеніи такъ-называемыхъ фактовъ.

Много ошибочнаго вкрадывается подчасъ въ формулировку факта вслѣдствіе не рѣдко встрѣчаемаго, неправильнаго пониманія характера причинной связи явленій, раскрываемой наблюденіями и опытами. Послушаемъ, что говоритъ по этому поводу Стюартъ Милль {John Stuart Mill. System of Logik. I, p. 358.}:

"Законъ причинности,-- пишетъ Милль,-- есть истина, охватывающая всю область человѣческаго опыта и состоящая въ томъ, что каждая вещь, имѣющая начало, имѣетъ и причину", "это законъ, по которому каждое событіе подчинено закону, и все происходитъ закономѣрно".

"Между явленіями природы, происходящими въ извѣстный моментъ, и явленіями слѣдующаго момента существуетъ неизмѣнная послѣдовательность". "За опредѣленными событіями слѣдуютъ другія опредѣленныя, и, какъ мы полагаемъ, и впредь постоянно будутъ слѣдовать. Неизмѣнно предшествующее событіе мы называемъ причиной, неизмѣнно слѣдующее за нимъ -- дѣйствіемъ; общность закона причинности состоитъ въ томъ, что всякое послѣдующее событіе соединено какою-то связью съ предшествовавшимъ, или цѣлымъ рядомъ предшествовавшихъ событій".

"Случаи неизмѣнной послѣдовательности событія за однимъ только опредѣленнымъ предшествующимъ, если и встрѣчаются, то чрезвычайно рѣдко; обыкновенно же послѣдующее событіе находится въ причинной связи съ различными событіями предшествующими и происходить вслѣдствіе совокупнаго дѣйствія нѣсколькихъ предшествующихъ. Въ этихъ случаяхъ обыкновенно одно изъ предшествующихъ событій выдѣляютъ, обозначая его -- причиной, остальныя же относятъ къ числу условій (необходимыхъ для наступленія ожидаемаго событія). Обыкновенно говорятъ, что ѣда была причиною смерти, если кто-нибудь поѣстъ кушанья, отъ котораго умираетъ, т. е. онъ не умеръ бы, если въ данномъ случаѣ этого блюда не съѣлъ. Между тѣмъ нѣтъ необходимости предполагать неизмѣнной связи между принятіемъ этой пищи и смертью; вѣрно однако, что обстоятельства, которыя тогда имѣли мѣсто, образовали своею совокупностью сочетаніе, непремѣннымъ послѣдствіемъ котораго была смерть, напр., комбинація потребленія этой пищи, особаго состоянія здоровья и, можетъ быть, и атмосферныхъ вліяній. Совокупность этихъ обстоятельствъ образовала въ этомъ частномъ случаѣ условія явленія (смерти). Истинная причина смерти есть, слѣдовательно, совокупность ихъ, и съ философской точки зрѣнія мы, строго говоря, не имѣемъ никакого права обозначать какое-либо одно изъ обстоятельствъ, какъ исключительную причину смерти". "Обозначеніе причины окажется всегда неполнымъ, если мы въ какой-либо формѣ не включимъ всѣхъ условій явленія. Представьте себѣ, что кто-нибудь принялъ ртутный препаратъ, вышелъ изъ дому и простудился. Мы можемъ себѣ объяснить причину простуды тѣмъ, что больной простудился вслѣдствіе того, что вышелъ изъ дому. Между тѣмъ ясно, что необходимой причиной простуды могло быть и принятіе внутрь ртути; поэтому, хотя принятіе выхода на воздухъ за причину простуды и болѣе подходитъ къ общепринятому способу выраженія, тѣмъ не менѣе несравненно точнѣе обозначеніе причины простуды: выходъ на воздухъ, подъ вліяніемъ принятой внутрь ртути".

Привычка обозначать одно изъ предшествовавшихъ наблюдаемому явленію обстоятельствъ, за причину послѣдняго, Милль объясняетъ тѣмъ, что остальныя подразумѣваются или могутъ быть опущены безъ ущерба, какъ не имѣющія значенія для преслѣдуемой цѣли. Если, напр., говорятъ, что за причину смерти опредѣленнаго лица принимаютъ, что нога его поскользнулась въ то время, какъ это лицо взбиралось по лѣстницѣ, то не упоминаютъ о его вѣсѣ, хотя это обстоятельство было совершенно необходимо для паденія этого лица. Такъ же, при рѣшеніи законодательнаго собранія, принятомъ при голосованіи лишь перевѣсомъ, доставленнымъ голосомъ предсѣдателя, это послѣднее лицо обыкновенно разсматриваютъ, какъ причину всѣхъ послѣдствій, вызванныхъ этимъ рѣшеніемъ.

"Во всѣхъ этихъ случаяхъ за причину явленія признаютъ обстоятельство, позже другихъ вступившее въ дѣйствіе". Но опредѣленнаго правила для руководства въ обозначеніи причины не имѣется. Ничто не можетъ лучше иллюстрировать отсутствіе всякаго научнаго осно* какія въ различеніи явленія природы отъ его условій, какъ странный способъ выбора, по нашему произволу, одного изъ условій явленія за его причину. Какъ бы ни были многочисленны условія, мы, въ каждомъ частномъ случаѣ, выбираемъ одно, и оказываемъ ему номинальное предпочтеніе, какъ причинѣ явленія.

Напр., на вопросъ: какія условія производятъ, что камень, брошенный въ воду, опускается на дно? Милль перечисляетъ ихъ нѣсколько: первое условіе -- присутствіе земли, такъ что поэтому часто говорятъ, что паденіе камня производится землею, или же силою или свойствомъ земли, и причину паденія камня приписываютъ притяженію земли; другое условіе, которое тоже принадлежитъ къ необходимымъ, состоитъ въ томъ, чтобы камень находился въ сферѣ притяженія земли, и чтобы не было другого тѣла, притягивающаго его со стороны противоположной, съ равною или еще большею силою. Далѣе необходимо для паденія камня на дно, чтобы удѣльный вѣсъ его былъ больше удѣльнаго вѣса воды. Поэтому съ равнымъ правомъ можно разсматривать за причину паденія камня въ водѣ его большій удѣльный вѣсъ. По теоріи тяготѣнія, наконецъ, паденіе камня есть слѣдствіе взаимнаго притяженія землею камня и камнемъ земли.

Мы видимъ поэтому, что можно послѣдовательно принимать каждое изъ условій явленія за его причину, и что всѣ эти, по одиночкѣ взятыя, условія съ одинаковымъ правомъ могутъ быть приняты за причину явленія, но только при обычномъ способѣ выраженія; въ строгоже научномъ смыслѣ всѣ эти положенія въ одинаковой степени ошибочны, и ни одно изъ этихъ условій не можетъ быть принято за единственную причину явленія.

"Въ большей части случаевъ, въ которыхъ проявляется причина, отличаютъ предметъ, который дѣйствуетъ, и предметъ, на который дѣйствіе производится: Agens и Fattens", "при ближайшемъ разсмотрѣніи однако это различіе исчезаетъ". Напр., "если въ вышеприведенномъ примѣрѣ паденія тѣлъ задались бы вопросомъ: какая причина обусловливаетъ паденіе камня? То при отвѣтѣ "самъ камень" получилось бы кажущееся противорѣчіе въ этомъ выраженіи относительно значенія слова причина, такъ какъ камень разсматривается, какъ Fattens, а земля, какъ Agens, или причина. Но можно доказать, что различіе это не есть основное, такъ какъ при формулировкѣ вопроса другими словами: какая причина обусловливаетъ движеніе камня къ землѣ по вертикальному направленію? мы, не впадая въ ошибку, могли бы говорить о камнѣ и о всякомъ другомъ тяжеломъ тѣлѣ, какъ объ Agens, который начинаетъ движеніе по направленію къ землѣ, вслѣдствіе присущихъ ему законовъ и свойствъ"; "по теоріи тяготѣнія камень въ такой же мѣрѣ есть Agens по отношенію къ землѣ, которая не только притягиваетъ камень, но и притягивается имъ".

Въ слѣдующей главѣ Милль излагаетъ интересныя соображенія о сложеніи причинъ или совокупномъ дѣйствіи причинъ нѣкоторыхъ явленій.

Если въ самыхъ простыхъ случаяхъ, какъ, напр., касательно паденія камня въ водѣ, признаніе одной какой-нибудь причины представляется произвольнымъ, то можно себѣ представить недоразумѣнія, возникающія при такой постановкѣ вопроса въ явленіяхъ сложныхъ. Научное знаніе, отличающееся отъ обыденнаго исключительно всестороннимъ анализомъ явленій и возможно точной формулировкой полученнаго результата, самымъ кореннымъ образомъ заинтересовано въ указаніи способа избѣжать ошибокъ, могущихъ вкрасться отъ этого въ выводы. Возьмемъ одинъ изъ простыхъ примѣровъ: мнѣ неоднократно приходилось получать отъ сельскихъ хозяевъ письма со вложенными въ письмо сухими, покрытыми бурыми пятнами, листьями; въ письмѣ заключалась просьба указать на причину появленія этихъ пятенъ, нерѣдко причиняющихъ гибель громадныхъ плантацій растеній; при чемъ обыкновенно указывалось, что появленію бурыхъ пятенъ предшествовали продолжительные и сильные туманы (мгла, какъ нѣкоторые писали). При разслѣдованіи пятенъ на листьяхъ, не трудно было узнать въ нихъ грибницу и плодоношенія обыкновеннѣйшихъ паразитныхъ грибковъ. Съ перваго взгляда не только вопросъ, но и категорическій на него отвѣтъ можетъ показаться совершенно выясненнымъ, но по нѣкоторомъ размышленіи дѣло представляется не столь простымъ, а категорическій отвѣтъ на запросъ о единственной причинѣ заболѣванія, даже невозможнымъ. Для произведенія бурыхъ пятенъ нужно содѣйствіе двухъ факторовъ: присутствія воспроизводительвыхъ крупинокъ (споръ) паразитнаго грибка и большой влажности атмосферы. Безъ сомнѣнія, въ отсутствіи грибка никакой туманъ не въ состояніи вызвать появленіе бурыхъ пятенъ; но, съ другой стороны, постоянно попадающіяся на листьяхъ споры грибка въ сухомъ воздухѣ не даютъ ростковъ, а, слѣдовательно, и бурыхъ пятенъ. Какой же изъ этихъ двухъ факторовъ указать сельскому хозяину, какъ причину болѣзни? Если ближайшій факторъ болѣзни и есть грибъ, то не однимъ своимъ присутствіемъ онъ вызываетъ болѣзнь; не будь продолжительнаго тумана, и болѣзнь бы не появилась. Сельскимъ же хозяиномъ, который ежегодно находитъ споры паразитнаго грибка на листьяхъ, но въ сухіе годы безвредные, за причину появившейся болѣзни можетъ быть признанъ продолжительный туманъ, хотя, какъ видно, въ строго научномъ смыслѣ, ни одно изъ условій нельзя признать за единственную причину болѣзни растеній.

Въ этомъ сравнительно еще простомъ случаѣ мы можемъ по произволу предупреждать заболѣваніе, или, напротивъ, его вызывать, устраняя одинъ или оба фактора, или же, наоборотъ, воспроизвести болѣзнь при совокупномъ дѣйствіи гриба и сырости; другими словами, мы въ состояніи овладѣть явленіемъ. Несравненно труднѣе точная формулировка причины наблюдаемаго явленія, если она касается какого-нибудь процесса въ живомъ организмѣ. Напр., извѣстно, что растенія, вырощенныя изъ сѣмени въ темнотѣ, лишены зеленой окраски; они получаются бѣлыми, съ желтоватымъ оттѣнкомъ; перенесенныя же на свѣтъ, быстро зеленѣютъ. Свѣтъ, слѣдовательно, представляется какъ бы непосредственною причиною зеленѣнія, т. е. образованія зеленаго пигмента (хлорофилла). Такую причинную связь и признавали за неразрывную, пока не удалось Саксу показать, что проростки хвойныхъ и вайи папоротниковъ интензивно зеленѣютъ въ темнотѣ, въ то время, какъ рядомъ помѣщенные проростки большинства другихъ растеній остаются бѣлыми. Затѣмъ выяснилось, что проростки растеній и на свѣтѣ выростаютъ бѣлыми, если температура, окружающая ихъ, низкая и не поднимается выше опредѣленнаго предѣла, различнаго для разныхъ растеній.

Оказалось далѣе, что при выращиваніи растенія изъ сѣмени въ почвѣ, лишенной желѣза, при всѣхъ остальныхъ благопріятныхъ условіяхъ, только первые листья получаются зелеными, всѣ же послѣдующіе желтовато-бѣлыми, безъ слѣда зеленой окраски. Это объясняется тѣмъ, что запаса желѣза въ сѣмени хватило лишь на развитіе первыхъ листьевъ; послѣдующіе же, изъ-за недостатка желѣза, не образовали хлорофилла. Заключеніе это подтверждается тѣмъ, что, по введеніи въ растеніе соли желѣза въ видѣ хлорнаго желѣза, или желѣзнаго купороса, бѣлые листья уже чрезъ нѣсколько часовъ пріобрѣтаютъ интензивный зеленый цвѣтъ. Желѣзную соль вводятъ въ растеніе или чрезъ корни, поливая слабымъ растворомъ ея почву, или же непосредственно смазываютъ кистью листья; въ послѣднемъ случаѣ получается зеленый рисунокъ въ мѣстахъ, смоченныхъ растворомъ этой соли; на остальномъ же протяженіи листья, по прежнему, остаются бѣлыми. Которое же изъ этихъ условій признать за причину зеленѣнія? Очевидно они всѣ должны быть на лицо, и одновременно съ ними и всѣ остальныя условія, необходимыя для прорастанія.

Возьмемъ еще примѣръ: свѣжее куриное яйцо можно, какъ извѣстно, продержать на холоду безъ измѣненія, но стоитъ только перенесть его въ температуру 37о Ц., чтобы вызвать развитіе цыпленка. Увеличеніемъ или уменьшеніемъ температуры до извѣстнаго предѣла можно, слѣдовательно, пробудить въ зародышѣ развитіе или задержать его. Ближайшая причина возбужденія жизни въ данномъ случаѣ несомнѣнно повышеніе температуры; но было бы совершенно неправильно изъ этого заключить о преобладающемъ вліяніи означенной температуры на развитіе цыпленка и о непосредственной отъ нея зависимости. Не трудно убѣдиться, что развитіе цыпленка не послѣдуетъ, если помѣстить яйцо въ атмосферу температуры 37о Ц., но лишенную кислорода. Однимъ словомъ, въ данномъ случаѣ повышеніе температуры оказалось единственнымъ недостающимъ условіемъ для осуществленія желаемаго явленія, именно развитія цыпленка.

Невозможно также, напр., указать ближайшую причину прорастанія сѣмянъ, какъ среди послѣдовательнаго ряда условій, предшествовавшихъ прорастанію, такъ и одновременно дѣйствующихъ. Представимъ себѣ, что я взялъ сухое сѣмя, перенесъ его въ почву, смочилъ ее водою и сѣмя проросло. Что разсматривать какъ причину прорастанія?-- перенесеніе ли сѣмени въ почву, или же поливку почву водою, такъ какъ сѣмя въ сухой почвѣ не проросло бы? Очевидно, что въ данномъ случаѣ ближайшею причиною является поливка почвы водою. Но извѣстно, что для прорастанія не менѣе необходимы кислородъ воздуха и опредѣленная температура; если бы одного изъ этихъ двухъ послѣднихъ условій недоставало, и вслѣдствіе этого прорастаніе было бы задержано, а при введеніи этого условія -- обнаружилось, то ближайшей причиной, въ обыденномъ значеніи этого слова, было бы признано, и не безъ основанія, но только для даннаго случая, это послѣднее, недостающее для прорастанія условіе. Другими словами: признаніе одного изъ условій за единственную или даже ближайшую причину прорастанія оказывается и въ данномъ случаѣ въ виду исключительной зависимости его отъ случайно отсутствующаго условія, совершенно произвольнымъ. Сколько путаницы внесено въ физіологію растеній работами, имѣвшими, наприм. цѣлью выяснить причину поднятія воды по растенію, роста, и реакцій на раздраженіе Mimosa и другихъ растеній, хорошо извѣстно тѣмъ, кто знакомъ съ этими главами физіологіи растеній.

Если вникнуть въ общій характеръ и значеніе вышеприведенныхъ надъ живыми существами опытовъ, которые я намѣренно привелъ въ большомъ числѣ и заимствовалъ изъ разслѣдованій по различнымъ вопросамъ, то мы получимъ совершенно опредѣленное, но отъ обычнаго взгляда отличное заключеніе: что разслѣдованія причины явленій, особенно въ живомъ организмѣ, даютъ гораздо меньшій результатъ, чѣмъ это принято думать.

Обычный пріемъ подобнаго рода разслѣдованій, гдѣ требуется выяснить вліяніе какого-либо внѣшняго условія на организмъ растительный или животный, заключается въ устройствѣ двухъ параллельныхъ рядовъ опытовъ съ организмами, возможно одинаковыми; одинъ изъ нихъ ставятъ въ наиболѣе благопріятныя условія; этотъ организмъ служитъ контрольнымъ; другой же -- въ тѣ же условія, видоизмѣняя лишь изъ внѣшнихъ условій то, вліяніе котораго требуется выяснить. Тщательнымъ сравненіемъ обоихъ организмовъ въ концѣ опыта и опредѣляютъ вызываемое опредѣленнымъ условіемъ вліяніе.

Изъ сказаннаго понятно, что подобные опыты не могутъ ни въ какомъ случаѣ указать непосредственной связи ни одного изъ отправленій организма съ какимъ-либо внѣшнимъ дѣятелемъ, или внѣшнею причиной; они даютъ лишь положительное указаніе, необходимъ ли, или же безразличенъ опредѣленный внѣшній дѣятель для изслѣдуемаго отправленія и притомъ же только въ данномъ частномъ случаѣ, т. е. опредѣляютъ его вліяніе на изслѣдуемое отправленіе при наличной комбинаціи множества другихъ условій, среди которыхъ могутъ находиться въ неопредѣленномъ числѣ и условія, отъ насъ еще скрытыя. Опредѣленіе вліянія внѣшняго дѣятеля на какую либо функцію живого организма усложняется еще слѣдующимъ обстоятельствомъ: слѣдуя общепринятому въ физіологіи пріему мы лишь получимъ положительныя указанія касательно вліянія его на сумму всѣхъ жизненныхъ отправленій организма и на степень видоизмѣненія интересующаго насъ отправленія въ зависимости не только отъ этого внѣшняго условія, но и отъ измѣненій, вызванныхъ имъ въ остальныхъ отправленіяхъ организма.

Болѣе внимательное отношеніе къ изложеннымъ соображеніямъ сдѣлало бы невозможнымъ появленіе изрѣченій, въ родѣ надѣлавшаго много шума изрѣченія Моллешота: ohne Phosphor kein Gedanke", (безъ фосфора нѣтъ мысли) и многихъ другихъ подобныхъ.

Изъ вышесказаннаго ясно, что въ строго научномъ смыслѣ невозможно указать на одну, опредѣленную причину изслѣдуемаго явленія, и это невозможно, не вслѣдствіе несовершенства нашей природы или пріемовъ разслѣдованія, а по зависимости всякаго явленія отъ совокупности условій ему предшествующихъ, а также и явленій, его сопровождающихъ.

Эти строки не могутъ не возбудить въ читателѣ недоразумѣнія относительно того, какъ согласовать необычайные успѣхи естествознанія, зиждущагося преимущественно на розысканіи причинной связи явленій, съ невозможностью указать, для любого явленія, причины, вызвавшей его появленіе? Очевидно, здѣсь есть недомолвка и притомъ весьма существенная. Одно изъ двухъ: или естествознаніе не нуждается въ отыскиваніи опредѣленныхъ одиночныхъ причинъ явленій, такъ что разсматриваемое за непосредственную причину есть что-либо иное, чѣмъ естествознаніе и можетъ довольствоваться; или же весь блескъ и могущество результатовъ естествознанія есть, если не миражъ, то не предвидѣнный и не замѣченный самообманъ.

Изъ предыдущаго уже можетъ быть до нѣкоторой степени предусмотрѣнъ отвѣтъ: естествознаніе ограничивается лишь разслѣдованіемъ причинной связи опредѣленнаго явленія съ опредѣленнымъ внѣшнимъ условіемъ и притомъ не иначе, какъ при наличности всѣхъ остальныхъ необходимыхъ для искомаго явленія условій, въ томъ числѣ и условій, намъ совершенно неизвѣстныхъ; слѣдовательно, результатомъ разслѣдованія можетъ быть лишь только выясненіе вліянія, на изучаемое явленіе, присутствія и отсутствія опредѣленнаго внѣшняго условія, а никакъ не органическая связь явленія съ какою-либо одною, опредѣленною причиной.

Всѣ причинныя связи явленій, составляющія предметъ естествознанія, удобно поясняются слѣдующимъ простымъ примѣромъ: представьте себѣ, что я нахожусь въ совершенно темной комнатѣ, въ которую внесли свѣчу и я увидѣлъ свѣтъ. На вопросъ: какая причина того, что я увидѣлъ свѣтъ? всякій несомнѣнно отвѣтитъ: причина этому внесенная въ комнату зажженная свѣча; представимъ себѣ, что со мною въ комнатѣ находятся еще нѣсколько человѣкъ; изъ нихъ одинъ спитъ, и потому не замѣчаетъ свѣчи и не видитъ свѣта; по сравненію съ этимъ лицомъ я могу сказать, что увидѣлъ свѣтъ, потому что бодрствовалъ; у второго -- завязаны глаза и онъ, конечно, тоже не можетъ замѣтить свѣта; поэтому съ одинаковымъ правомъ я могъ бы утверждать, что вижу свѣтъ вслѣдствіе того, что у меня не повязаны глаза; третій же, не видитъ свѣта потому, что слѣпъ отъ рожденія; имѣя его въ виду, я, слѣдовательно, могу разсматривать какъ причину того, что я увидѣлъ свѣтъ, обстоятельство, что я не слѣпъ. Каждое изъ этихъ условій имѣетъ ни больше и ни меньше права, чѣмъ остальныя, быть принятымъ за причину того, что я увидѣлъ свѣтъ; выборъ между ними одного условія за причину будетъ исключительно зависѣть отъ выбора лица, съ которымъ я себя буду сравнивать. Для каждаго частнаго сравненія указываемое различіе и будетъ представлять причину явленія, понимаемую въ смыслѣ, придаваемомъ естествознаніемъ причинности явленій, которая составляетъ существенный и главнѣйшій предметъ его розысканій. Разслѣдованію причинности явленій, понимаемой въ этомъ послѣднемъ смыслѣ, и только въ этомъ, и обязано естествознаніе своимъ роскошнымъ развитіемъ. Указанія, подобныя вышеприведеннымъ, что я по сравненію со спящимъ вижу свѣтъ, потому что бодрствую, по сравненію со вторымъ, потому что у меня нѣтъ повязки на глазахъ, а по сравненію съ третьимъ, что я не слѣпъ, могутъ служить схемами добываемыхъ естествознаніемъ результатовъ.

Принимая во вниманіе сказанное, придется во многомъ измѣнить формулировку результатовъ какъ въ физіологіи растеній, такъ и въ физіологіи животныхъ, разслѣдующихъ преимущественно причинную связь между явленіями жизни съ одной стороны и зависимости ихъ отъ внѣшнихъ условій -- съ другой.

Произведенный анализъ обѣихъ частей, изъ которыхъ слагается фактъ, показалъ намъ, сколь разнообразны и подчасъ ненадежны процессы при, посредствѣ которыхъ послѣдній строится. Мы познали, насколько неполно и несовершенно освѣдомляютъ насъ органы чувствъ о внѣшнемъ мірѣ. Нельзя не признать: 1) что при посредствѣ ихъ мы имѣемъ возможность воспринимать воздѣйствія сравнительно небольшого числа внѣшнихъ дѣятелей, 2) что воспріятіе дѣйствія и этихъ дѣятелей заключено въ опредѣленныхъ предѣлахъ; ниже порога сознанія вліяніе ихъ вовсе не ощущается, выше опредѣленной напряженности раздраженіе органовъ чувствъ теряетъ специфическій для каждаго изъ органовъ чувствъ характеръ и вызываетъ лишь неопредѣленное чувство боли; 3) что доступъ воспринятаго ощущенія къ сознанію не свободный и обусловленъ ощущеніями какъ сопутствующими изслѣдуемому ощущенію, такъ и предшествовавшими моменту его воспріятія, и, наконецъ, въ 4) что особенно важно: ощущенія субъективны и представляютъ лишь условные знаки или шифрованныя депеши изъ внѣшняго міра.

Мы видѣли, что недостатки эти, хотя и крупные, еще осложняются возможными ошибками при переработкѣ ощущеній въ то, что мы называемъ фактомъ.

Возможность познаванія міра внѣшняго представляется, согласно вышеизложенному, какъ бы совершенно безнадежнымъ, и понятно, почему нѣкоторые мыслители усомнились даже въ возможности познаванія нами внѣшняго міра.

Но посмотримъ поближе, дѣйствительно ли положеніе наше безвыходное, и нѣтъ ли средствъ какимъ-нибудь путемъ выдти изъ него и стать на болѣе твердую почву?

Неоцѣненная услуга и помощь, для осуществленія этой цѣли, пришла со стороны естествоиспытателей. Болѣе остальныхъ заинтересованные въ усовершенствованіи способовъ разслѣдованія явленій міра внѣшняго, при посредствѣ внѣшнихъ чувствъ, они не пожалѣли ни времени, ни труда на крайне кропотливыя и утомительныя изысканія въ различнѣйшихъ областяхъ частныхъ и спеціальныхъ вопросовъ, часто ничего почти не говорящія сами по себѣ ни уму, ни сердцу, но неотразимыя и важныя по своему рѣшающему значенію при обсужденіи интереснѣйшихъ вопросовъ не только естествознанія, но и основныхъ положеній философскихъ доктринъ. Неслышная и скрытая отъ взоровъ большинства современниковъ работа по созиданію этого, какъ бы подземнаго, научнаго фундамента съ небывалой въ прежнее время энергіей и усиліемъ ведется въ настоящій вѣкъ тысячами естествоиспытателей и послужитъ навѣрное одной изъ характернѣйшихъ особенностей прогресса человѣческой мысли истекающаго столѣтія. Естествоиспытатели научили измѣрять съ чрезвычайною точностью пространство временемъ и обратно. Вмѣсто приблизительной лишь оцѣнки вѣса предметовъ на ощупь, имѣются въ нашемъ распоряженіи вѣсы, дозволяющіе опредѣлять вѣсъ до тысячныхъ долей миллиграмма, а равно и съ легкостью опредѣлить вѣсъ тѣлъ въ сотни пудовъ, которые и сдвинуть съ мѣста немыслимо одному человѣку. Термометры, барометры, фотометры, электрометры и другіе измѣрительные приборы расширили и увеличили нашу способность количественной оцѣнки явленій до невѣроятныхъ предѣловъ, низводя до минимума вліяніе оцѣнки субъективной. Эти приборы оказали особенныя услуги тѣмъ, что дозволяютъ избѣгать непосредственное опредѣленіе количественной стороны явленія посредствомъ ощущенія; при помощи измѣрительныхъ приборовъ сравниваются два явленія разнородныхъ, изъ коихъ одно дается, такъ сказать, въ терминахъ другого, наблюдатель же лишь констатируетъ показаніе прибора; такъ, напр., температура опредѣляется наблюденіемъ надъ повышеніемъ или пониженіемъ столбика ртути въ термометрѣ, а не субъективнымъ ощущеніемъ тепла или холода. Понятенъ, безъ дальнѣйшихъ разъясненій, великій прогрессъ въ познаваніи явленій внѣшняго міра, обусловленный введеніемъ измѣрительныхъ приборовъ; ими, слѣдовательно, устраняются несовершенства нашихъ органовъ чувствъ, указанныхъ въ трехъ первыхъ пунктахъ (стр. 140). Совершенствованіе показаній органа зрѣнія изобрѣтеніемъ телескоповъ и микроскоповъ, дало, кромѣ того, возможность, съ одной стороны, разслѣдовать движеніе, форму и до нѣкоторой степени даже химическій составъ небесныхъ тѣлъ, отстоящихъ отъ насъ на разстояніяхъ превышающихъ наше воображеніе, съ другой -- сдѣлало доступнымъ разслѣдованіе строенія и жизни простѣйшихъ микроорганизмовъ, о существованіи которыхъ никто и не подозрѣвалъ до открытія микроскоповъ. Особенными приборами удалось, кромѣ того, открыть и разслѣдовать обширную и важную область магнитныхъ и электрическихъ явленій.

Не перечисляя остальныхъ научныхъ пріобрѣтеній этимъ путемъ на поприщѣ естествознанія, я только прибавлю, что невозможно не только опредѣлить, но и предвидѣть предѣла совершенствованія въ будущемъ показаній нашихъ органовъ чувствъ.

Мнѣ могутъ однако возразить съ полнымъ правомъ, что этимъ неустраняется самое важное изъ возраженій противъ возможности познаванія міра внѣшняго: именно указанная въ 4-мъ пунктѣ субъективность нашихъ ощущеній, вслѣдствіе чего они являются не изображеніями предметовъ, а лишь условными знаками, что особенно рельефно выражается въ вышеописанной специфической энергіи чувствъ. Разъясненіе этого пункта будетъ приведено мною въ слѣдующей главѣ, послѣ критическаго разбора философскихъ системъ, трактующихъ объ этомъ предметѣ, въ указанномъ смыслѣ. Тѣмъ не менѣе я полагаю возможнымъ уже здѣсь высказать свое убѣжденіе, что считаю приводимые философами доводы не достаточно обоснованными и отрицаю ихъ право быть верховными судьями въ данномъ вопросѣ.

Изъ содержанія этой главы выяснилось, изъ сколь различныхъ частей слагается то, что обыкновенно понимаютъ подъ фактомъ. Уже составъ простого факта оказался очень сложнымъ и построеннымъ изъ двухъ совершенно различныхъ частей: 1) изъ условныхъ знаковъ воспринимаемыхъ нашими органами чувствъ изъ внѣшняго міра и 2) изъ переработки ихъ цѣлымъ рядомъ психическихъ процессовъ въ простой фактъ. Не требуетъ разъясненія, на сколько болѣе еще сложнымъ является то, что называютъ фактами сложными. Далѣе были подробно разсмотрѣны недочеты въ свидѣтельствахъ нашихъ органовъ чувствъ съ одной стороны, и недостатки способовъ дальнѣйшей переработки ихъ нами -- съ другой, наконецъ, указаны усовершенствованія, введенныя натуралистами въ изученіе явленій внѣшняго міра, и обращено вниманіе на возможность совершенствованія работы мысли при построеніи факта.

Если присоединить къ возможно достижимому идеалу совершенствованія наблюденій и опытовъ, при посредствѣ спеціально для этой цѣли устроенныхъ аппаратовъ, еще и возможно широкое примѣненіе математическаго анализа, къ разслѣдованію связи и хода явленій, а также и предѣльное совершенствованіе построенія психическими процессами факта, то получится въ результатѣ полностью все знаніе, достижимое для современнаго естествовѣдѣнія. Міръ внѣшній во всѣхъ деталяхъ предстанетъ тогда, по мнѣнію естествоиспытателей, ихъ взорамъ; одновременно выяснится вполнѣ суть и значеніе нашей жизни, а вмѣстѣ съ тѣмъ и удастся свести всѣ жизненныя явленія на движенія атомовъ. Эти данныя и послужатъ, по мнѣнію естествоиспытателей, наиболѣе совершеннымъ выраженіемъ того, что, по ихъ мнѣнію, есть реальное.

Не трудно однако замѣтить, что указанныя, и, для естествоиспытателей крайне желательныя и важныя поправки въ конструкціи факта, ни на волосъ не могутъ уменьшить отрицательнаго къ нимъ отношенія Канта и послѣдователей критической философіи вообще; они, даже при идеальной и безупречной постановкѣ опыта, будутъ продолжать разсматривать подобные факты какъ свидѣтельства столь же недостаточныя, какъ и всѣ остальныя, для признанія, на основаніи показанія внѣшнихъ чувствъ, существованія міра внѣшняго внѣ нашего сознанія. Считая реальными лишь наши ощущенія, они, по прежнему, и съ ихъ точки зрѣнія, съ полнымъ правомъ, будутъ утверждать, что, обреченные на вѣчное заточеніе въ заколдованномъ кругѣ субъективныхъ ощущеній, мы не въ состояніи проникнуть въ міръ внѣшній.

Слѣдующая глава, тѣсно связанная съ настоящей, будетъ заключать: 1) изложеніе и критику господствующихъ воззрѣній относительно существованія міра внѣшняго внѣ нашего сознанія и 2) опытъ опредѣленія: что есть реальное?

"Міръ Божій", No 2, 1898