Фруг Семен Григорьевич - Стихотворения

Въ сумеркахъ.

-- Ты устала, дорогая!

Труденъ былъ тревожный день.

Но, надъ міромъ пролетая,

Тихо стелетъ ночь нѣмая

Освѣжающую тѣнь,

Тихимъ сномъ головку клонитъ,

Вѣетъ отдыхомъ въ тиши.

Что-жь покой желанный гонитъ

Отъ измученной души?...

-- Братъ мой! Божій міръ огроменъ,

Онъ прекрасенъ, онъ широкъ;

Отчего-жь такъ тихъ и теменъ

Нашъ укромный уголокъ?

Были дни... О, гдѣ тѣ сказки,

Что текли изъ устъ твоихъ?

Столько свѣта, столько ласки,

Столько счастья было въ нихъ!

О, взгляни: все та же вѣчно

Молодая Красота

Безпредѣльно, безконечно

Надъ вседенной разлита,--

Тутъ поетъ волна рѣчная,

Подъ вечерней полутьмой

Сонный берегъ опѣняя

Бѣлоснѣжною каймой.

Тамъ, обвѣяны прохладой,

Сквозь разливы синей мглы

Въ даль уходятъ колоннадой

Сосенъ стройные стволы,

И въ бору, бору зеленомъ

Струйки плещутъ въ темнотѣ,

Древней саги тихимъ звономъ

Вторя дремлющей мечтѣ...

Сколько нѣги, сколько ласки,

Сколько чаръ волшебныхъ въ нихъ!...

Гдѣ-жь тѣ пѣсни, гдѣ тѣ сказки,

Что текли изъ устъ твоихъ?...

-- Гдѣ тѣ пѣсни? Другъ мой милый!

Лепестками вялыхъ розъ

Надъ забытою могилой

Вѣтеръ буйный ихъ разнесъ.

Тускло свѣтитъ мой вечерній,

Мой пугливый огонекъ.

Изъ колючихъ, старыхъ терній

Я сплетаю свой вѣнокъ...

О, что дѣлать мнѣ, родная,

Если, сердцемъ проникая

Въ ту глубокую печаль,

Что свинцовыми волнами

Заливаетъ передъ нами

Затуманенную даль,

Въ этой тьмѣ глухой, пустынной,

Я не вижу ни единой

Ярко блещущей звѣзды,

Ни единой силы, смѣло

Призывающей на дѣло,

На завѣтные труды?

Сколько силъ, подъ властью рока,

Неповинно и до срока

Пало въ сумракъ гробовой --

Отъ безпутья ли глухаго,

Отъ безвременья лихаго,

Отъ неволи роковой!...

Другь мой, теменъ, тихъ и тѣсенъ

Уголокъ нашъ... A вокругъ...

Нѣтъ, усни, усни безъ пѣсенъ,

Бѣдный другъ!...

С. Фругъ.

"Русская мысль", No 4, 1888

ВЪ ПОЛѢ.

Вы помните-ль, друзья, завѣты прошлыхъ дней

И рѣчи пылкія за круговою чашей,

И пѣсни юности, любимой пѣсни нашей

Созвучья стройныя среди родныхъ полей:

"О, сѣйте, братья, правды сѣмя,

Свободы вѣчное зерно:

Придетъ пора, настанетъ время --

Обильно жатву дастъ оно"...

* * *

Какая ширь и сколько свѣта!

Да, здѣсь, и только здѣсь, друзья,

Опять свѣжа, опять согрѣта,

Опять жива душа моя.

Въ травѣ мерцаютъ переливы

Холодной утренней росы;

Я вижу зрѣющія нивы,

Я слышу яркій звонъ косы.

Звучитъ, какъ благовѣстъ нагорный,

Какъ пѣснь побѣды этотъ звонъ,

Труду, работѣ плодотворной

Вѣщаетъ гимнъ хвалебный онъ...

"О, сѣйте, братья, правды сѣмя,

Свободы вѣчное зерно:

Придетъ пора, настанетъ время --

Обильно жатву дастъ оно"...

Глядите: всюду на просторѣ

Все нивы, нивы... Вкругъ меня

Какъ золотое блещетъ море

Колосьевъ спѣлыхъ чешуя.

Тамъ, у дороги, въ тучахъ пыли,

Два стебелька ржаныхъ стоятъ,--

И тѣ цвѣтутъ, и тѣ шуршатъ:

-- Мы побѣдили, побѣдили!...

И лишь оттиснутыя нивой,

Торчатъ, угрюмы и сонливы,

И жмутся въ тѣсные ряды

Колючки высохшей крапивы,

Щетины чахлой лебеды....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такъ сѣй-то-жъ, братья, правды сѣмя,

Свободы вѣчное зерно:

Придетъ пора, настанетъ время --

Обильно жатву- дастъ оно!...

С. Фругъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 8, 1890

ДУМА.

Забыта муза гнѣва и печали,

Умолкъ ея рыдающій тропарь,

И паутины пыльныя заткали

Во прахъ поверженный алтарь.

Но гдѣ-же пѣсня новая, живая,

Которой ждетъ страна родная,

Чтобы излить волной горячей въ ней

Свои порывы, грезы, упованья,

Вѣками накипѣвшія рыданья

И гнѣвъ, и жаръ души своей?

Пришелъ-ли онъ, учитель долгожданный,

Явился-ли могучій тотъ поэтъ,

Что мысли нашей, блѣдной и туманной,

Укажетъ путь обѣтованный

Къ разумной, свѣтлой, покой жизни?... Нѣтъ!

Чтобъ разбудить уснувшее въ насъ чувство,

Встревожить умъ заглохшій -- намъ нужны

Въ слезахъ и мукахъ -- фейерверкъ искусства

И въ скорби -- лоскъ мишурный новизны...

Пестрѣе распишите намъ кулисы,

Разсыпьте всюду блестки и цвѣты,

Пусть въ бархатѣ и кружевахъ актрисы

Намъ представляютъ сцены нищеты, --

Рыдаютъ, но умѣренно, прилично,

Безъ громкихъ воплей, судорогъ и мукъ,

Чтобъ каждый стонъ ихъ прозвучалъ ритмично

И стройно звуку вторилъ звукъ.

Скорби, поэтъ, надъ пошлостію нашей,

Но ядъ твоихъ терзаній и скорбей,

Но горечь пѣсни пламенной твоей

Ты подноси намъ въ золоченой чашѣ

Среди цвѣтовъ, среди огней...

А муза та, что скорбь и гнѣвъ намъ пѣла,

Была проста, угрюма и груба:

Она въ нуждѣ и мракѣ зачерствѣла,

Ее взростила горькая судьба;

Учили пѣть ее мятель степная,

Гроза въ лѣсу, удушье тѣсноты

И засуха, и темень роковая,

И трудъ кровавый въ мракѣ нищеты...

Та пѣсня красотою не плѣняла

И чаровать и нѣжить не могла,

Но въ ней вѣдь жизнь и пѣла, и рыдала,

Будила мысль и сердце жгла.

Когда-то ей съ восторгомъ и любовью

Внимали мы: тяжелый, грубый стихъ,

Сочившійся родной, горячей кровью,

Глубоко западалъ въ сердцахъ людскихъ;

И сколько думъ высокихъ въ насъ будила

Угрюмой пѣсни благостная сила!...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нѣтъ, въ нищетѣ душевной намъ нужны

Лишь пестрота и блестки новизны,

Порывъ мгновенный, смутное волненье,

Лучей и красокъ зыблющійся строй

Съ ихъ легкой и забавною игрой...

И вотъ -- былого лучшія стремленья

Разбивъ небрежною рукой,

Какъ душную, томительную клѣтку,

Мы съ панихиды въ оперетку

Ушли разгульною толпой...

С. Фругъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No , 1890

Исповѣдь.

Изъ міра легендъ, изъ обители грёзъ

Принесъ я печальному міру

Родникъ благодатный восторговъ и слёзъ

И грустную, чуткую лиру.

Я выросъ въ привольи зеленыхъ степей,

Въ спокойной и радостной долѣ,

Но время настало -- и въ пѣснѣ моей

Звучатъ отголоски тяжелыхъ цѣпей

И вопли о горькой неволѣ...

Судьба къ этимъ воплямъ и стонамъ глуха,

Она не даетъ утѣшенья...

Но есть у меня два тяжелыхъ грѣха,--

Найду ли для нихъ искупленье?--

И первый мой грѣхъ, что когда я мечталъ

О правдѣ, о раѣ, о небѣ,

Я часто святую мечту обрывалъ

И въ мысли единой я весь замиралъ --

Въ отчаянной мысли о хлѣбѣ.

И рано извѣдавъ мучительный гнетъ

Нужды мелочной и грошовыхъ заботъ,

Я падалъ, объятый угрюмой тоскою,

И струны рвались подъ безсильной рукою.

И грѣхъ мой второй, что -- свободенъ и смѣлъ --

Въ толпѣ выступая съ упрекомъ,

Я часто и самъ устоять не умѣлъ

Предъ властною силой неправедныхъ дѣлъ,

Предъ страшнымъ, но сладкимъ поровомъ.

Тяжелъ этотъ грѣхъ,-- онъ томитъ и гнететъ

И въ сердцѣ отчаянье будитъ...

Но это же спокойно меня упрекнетъ,

И это меня смѣло осудитъ?...

О, дайте лишь воли вы пѣснѣ моей!

И если, внимая съ отрадою ей,

Страдалецъ на мигъ хоть забудетъ

Губительный сумракъ, царящій надъ нимъ,--

О, вѣрю я, полнымъ и лучшимъ моимъ

Оно искупленіемъ будетъ.

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.VI, 1887

* * *

Околдуй меня, очаруй меня,

Зашуми грозой надъ душой моей,--

Я хочу борьбы, я хочу огня,

Жить, я жить хочу!... Дай душою всей

Окунуться въ глубь этихъ сладкихъ мукъ,

Гдѣ быстрѣй-прочнѣй богатырскихъ рукъ,

И безъ молота, и безъ пламени,

Скорбь и гнѣвъ куютъ всепобѣдный мечъ

Для горячихъ битвъ, для геройскихъ сѣчъ!...

Безъ меча въ рукѣ и безъ знамени

Мнѣ-ль идти на бой, на великій бой

Съ мощнымъ недругомъ, съ роковой судьбой?

Укрѣпи-жь меня, ополчи меня,

Жизнью до-полна грудь налей мою,--

Я хочу грозы, я хочу огня,

Побѣдить иль пасть... но въ бою, въ бою!...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.VII, 1887

* * *

Какъ унылы наши пѣсни,

Какъ безсиленъ крикъ: "воскресни!" --

Въ душномъ склепѣ, средь могилъ!

Наши скорби, наше горе

Не родятъ огня во взорѣ,

Свѣтлыхъ думъ и свѣжихъ силъ,

Только грудь тоской терзаютъ,

Только плакать научаютъ --

Плакать робко, какъ рабы,

Отъ обиды, отъ позора,

Безъ отвѣта, безъ укора,

Безъ отваги для борьбы...

О, когда-жь ты будешь спѣта,

Пѣсня мира, пѣсня свѣта,

Пѣсня радости живой?

Чья рука съ волшебной силой

Въ сердце родины унылой

Броситъ чудный пламень твой,

О, великой пѣснѣ вторя,

Изъ кипучей бездны моря,

Изъ таинственныхъ могилъ,

Изъ пещеръ, изъ тьмы суровой

Свѣтлымъ гимномъ жизни новой

Грянетъ хоръ воскресшихъ силъ?..

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1887

Поминки.

За хмѣльной, веселой чашей

Какъ шутливо вспомнилъ ты

Пылкой молодости нашей

Упованья и мечты!

Тѣнь печали, звукъ укора

Не смутятъ души твоей --

Ярко блещущаго взора,

Звонко льющихся рѣчей...

Я внимаю -- и невольно

Въ глубинѣ души встаетъ

Грусть тяжелая и больно

Сердце давитъ и гнететъ:

Тѣхъ немного остается,

Въ комъ завѣтно до сихъ поръ

Прежней силой сердце бьется,

Прежней вѣрой блещетъ взоръ;

Испытаній горькихъ сила,

Заградивъ завѣтный путь,

Придавила, изсушила

Ихъ измученную грудь;

Но какими же слезами

Въ уголкѣ своемъ -- взгляни --

Надъ погибшими мечтами

Обливаются они!

Ты же... братъ! вѣдь, ты хоронишъ

Жизни лучшія мечты --

И слезинки не уронишь,

И цвѣтка не бросишь ты!...

С. Фругь.

"Русская Мысль", кн.X, 1887

Памяти друга.

Туча грозная съ молніей, ливнемъ и градомъ

Пронеслась надъ цѣтущимъ, линующимъ садомъ...

И вѣнокъ изъ раздавленныхъ бурею розъ

На могилу твою я принесъ...

Рано, рано ты легъ въ роковую могилу,

Бѣдный другъ! Безъ щита, безъ брони

Шелъ ты въ бой на могучую силу --

Не дошелъ и погибъ!... А они,

Тѣ бойцы, что единое знамя съ тобою

Поднимали и въ битву единую шли,

И донынѣ не сломаны грозной борьбою:

Труденъ путь ихъ, но въ мрачной дали

Имъ сіяетъ и свѣтитъ заря золотая,

И побѣда, лучи разсыпая вокругъ,

Рветъ душистыя розы, вѣнки имъ сплетая...

Бѣдный другъ!

Та гроза, что волной благодатной, обильной

Изольется на дубъ вѣковой,

Ломитъ подъ-корень колосъ безсильный,

Убиваетъ цвѣтокъ полевой...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.XI, 1887

* * *

Не говорите намъ: "Безсильна Правда ваша:

Ужь въ мірѣ уголка такого нѣтъ,

Куда бы ни проникъ ея творящій свѣтъ,

А горькая, губительная чаша

Тлетворной лжи и злобы вѣковой

Еще полна, полна отравой роковой..."

-- Безсильна не она, безсмертная, святая,

Безсильны мы, пигмеевъ жалкихъ рой,

Безсиленъ голосъ нашъ, пугливый и глухой,

Чтобъ, адскій хоръ вражды и злобы заглушая,

Въ сердцахъ людскихъ огонь божественный зажечь...

Есть рѣчь, есть молніей сверкающая рѣчь,

Мечемъ архангела пылающее слово:

Изъ устъ пророческихъ и сладко, и сурово

Божественный глаголъ надъ міромъ зазвучитъ.

Внимая властному, могучему глаголу,

И мудрый голову невольно клонитъ долу,

И сильный въ ужасѣ дрожитъ;

Чертоги рушатся, какъ съ дрогнувшей вершины

По ребрамъ скалъ крутыхъ катящіяся льдины;

Ерошится, какъ песокъ, темницъ нѣмой гранитъ;

Какъ лепестки сухихъ вѣнковъ отъ дуновенья,

Безсильно сыплются оковъ стальныя звенья;

И новыхъ думъ огонь горитъ въ душѣ людской,

И новыхъ силъ родникъ потокомъ вольнымъ льется...

Но голосъ тотъ, увы!-- могучій и святой --

Въ тысячелѣтье разъ надъ міромъ раздается!...

Не намъ въ ладьѣ своей обтечь

Подъ грозной бурей жизни море

И Правды вѣчной на просторѣ

Провозгласить святую рѣчь;

Въ убогій нашъ вѣнецъ ни терній,

Ни лавровъ пышныхъ не вплести.

Нашъ пламень искоркой вечерней

Едва мерцаетъ на пути:

Сырая-ль туча пронесется,

Холодный вѣтеръ ли дохнетъ,

Она замечется, забьется

И безъ слѣда навѣкъ замретъ...

Но непрерывно, неустанно,

Пока, хоть блѣденъ, одинокъ,

Еще мерцаетъ средь тумана

Нашъ робкій, тусклый огонекъ,

Отдавшись вольному порыву,

Взывать, о братья, будемъ къ вамъ:

Внемлите братскому призыву,

Услышьте насъ, придите къ намъ!

Поднимемъ вмѣстѣ наше бремя,

Неволи рабской тяжкій гнетъ.

Скорбей и бѣдъ не вѣчно время,--

Господня Правда къ намъ грядетъ!

Сквозь мракъ и сонъ, сквозь дымъ и пламя

Она несетъ святое знамя

И бичъ возмездія несетъ...

Она придетъ, она разсудитъ...

Она темницы отопретъ

И мертвецовъ отъ сна разбудитъ,

И къ воздаянью призоветъ --

За всѣ печали, скорби, боли,

За каждый день, за каждый мигъ

Невинныхъ слезъ во тьмѣ неволи,

За каждый стонъ, за каждый крикъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.XII, 1887

Дума.

Шумъ крыльевъ молодыхъ несется надъ полями;

Воскресшихъ силъ кипитъ пѣвучій хороводъ

И гонитъ звонкими струями

Весеннихъ водъ

Могучій бѣгъ,

Послѣдній ледъ,

Послѣдній снѣгъ...

И вотъ она, та ширь безъ грани, безъ предѣла,

Та заповѣдная, родная цѣлина,

Что ждетъ, вѣками ждетъ, для творческаго дѣла,

Подъема бодраго и свѣжаго зерна.

Столѣтіями ждетъ невспаханная нива;

Но день за днемъ идетъ -- и гуще, и темнѣй

Бурьяны жесткіе, да жгучая крапива

Со всѣхъ сторонъ ползутъ и стелются по ней...

О, Господи! не Ты-ль вѣщалъ: "Настанутъ годы,

Въ сердцахъ людей зажгу Я новые лучи;

Я миръ пошлю землѣ,-- и копья, и мечи

Въ серпы и сощникй перекуютъ народы.

Я миръ пошлю землѣ... Надъ логовищемъ львовъ,

Гнѣздилищемъ змѣи, норою скорпіона

Уляжется дитя, какъ у роднаго лона,

Вкушая благодать спокойныхъ, свѣтлыхъ сновъ;

Гдѣ мечется самумъ, гдѣ ураганъ бушуетъ,

Гдѣ воютъ по ночамъ гіена и шакалъ --

Зальется жавронокъ и голубь заворкуетъ..."

Не Ты ли, Господи, вѣщалъ?

О, гдѣ-въ онъ, свѣтлый путь къ покою и веселью?

Такой просторъ кругомъ и мракъ такой надъ нимъ!...

Какія пѣсни мы поемъ надъ колыбелью?

Съ какой молитвою надъ гробомъ мы стоимъ?

Гдѣ юность вольная, гдѣ золотые годы

Съ той звонкой пѣснею веселья и свободы,

Которой бы звучать, кипѣть и бить волной

Надъ этой дѣвственной, могучей цѣлиной,

Надъ гладью этихъ рѣкъ, надъ этими борами,

Гдѣ нынѣ мы стоимъ, поникнувъ головами,

Въ тяжеломъ забытьи унылыхъ, смутныхъ грезъ,

Съ душой запуганной, съ безсильными руками

И ѣдкой горечью невыплаканныхъ слезъ?...

О, Господи! Богъ силъ, Богъ истины и свѣта!

Когда-жь воскреснетъ нива эта?

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.V, 1888

ВЕСНОЮ.

Вѣтеръ вольный вѣетъ въ полѣ,

Травкой ранней шевеля...

Птичка бѣдная въ неволѣ,

Пѣсня грустная моя!

Встань, проснись, моя родная,

Безотрадная моя!

Посмотри: звеня, сіяя,

Плещетъ, бьется, какъ живая,

Опѣненная струя.

То отхлынетъ въ вольномъ бѣгѣ,

То къ прибрежью вновь прильнетъ,

Замираетъ въ сладкой нѣгѣ,

Тихо дышетъ и поетъ.

И, пѣвучей струйкѣ вторя,

На сіяющемъ просторѣ

Зеленѣющихъ луговъ

Льются сотни голосовъ.

И гремитъ ихъ перекличка,

Свѣтлой радостью звеня...

О, запуганная птичка,

Пѣсня грустная моя!

Встань, проснись, волной пѣвучей

Влейся въ этотъ хоръ могучій,

Въ этотъ яркій перезвонъ,

Что гремитъ со всѣхъ сторонъ.

И, напившись воли, свѣта,

Жизнью, радостью, согрѣта,

Пой странѣ моей родной

Дни веселья, дни расцвѣта,

Озаренные весной.

Пой про зори золотыя,

Про вечернюю росу,

Про побѣги молодые,

Про колосья наливные,

Да про звонкую косу,--

Про надежды, про зарницы,

Свѣтъ души, сіянье дня...

Встрепенись, моя орлица,

Пѣсня вольная моя!...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.V, 1889

На кладбищѣ.

(Посвящается B. П. Острогорскому).

Я люблю иногда одиноко бродить

По кладбищу. Минувшаго темная нить

Обрывается здѣсь. Паутина и прахъ

Зыбкой сѣтью чернѣютъ на ветхихъ плитахъ,

И лежитъ краткихъ надписей рядъ предо мной

Оглавленьемъ отрывочнымъ книги большой,--

Мудрой книги, которой завѣтный конецъ

Не умѣетъ прочесть ни единый мудрецъ...

Мимо пышныхъ аркадъ, обелисковъ, колоннъ

Съ начертаньями громкихъ, почетныхъ именъ,

Гдѣ безсмертникъ и лавры гирляндой живой

Стройно вьются по гранямъ плиты гробовой

И вѣщаетъ о славныхъ дѣяньяхъ людскихъ

Позолотой на мраморѣ блещущій стихъ,

Чуть замѣтною, узкой тропинкой иду

Къ вамъ, курганы унылые въ заднемъ ряду,

Къ вамъ, могилки подъ сѣнью убогихъ крестовъ

Безъ рѣзьбы, позолоты и пышныхъ вѣнковъ.

Миръ вамъ, блѣдныя тѣни минувшихъ временъ!

Вашихъ образовъ кроткихъ, безвѣстныхъ именъ

Не отмѣтила Слава, въ нетлѣнныхъ чертахъ,

На чарующихъ мраморахъ, дивныхъ холстахъ;

Въ темнотѣ и въ глуши, какъ могила, нѣмой

Въ одиночку несли вы свой крестъ роковой.

И не знаетъ никто, сколько крови и слезъ

Пролилъ въ жизни своей, сколько мукъ перенесъ,

Сколько горькихъ обидъ выпилъ каждый изъ васъ,

Какъ страдалъ и любилъ, отмерцалъ и угасъ...

Вамъ, страдальцы безвѣстные, чьи имена

Сохранила донынѣ могила одна,--

Вамъ несу я лампаду -- мой тихій привѣть,

Братской памяти вѣчный, негаснущій свѣтъ;

Вамъ несу я вѣнокъ -- даръ луговъ и полей

Безотрадной, убогой отчизны моей,

Породившей такъ мало прославленныхъ силъ

И такъ много нѣмыхъ, безъименныхъ могилъ...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.VI, 1889

Три души.

(Древнее сказаніе).

Три блѣдныхъ тѣни чередой

Стучатся робко въ двери рая:

-- "Открой, святой ключарь, открой!" --

Съ мольбою тихою взывая.

И вопрошающій вдали

Онѣ внимаютъ голосъ: -- "Кто вы,

Во тьмѣ грядущіе съ земли

Подъ эти благостные кровы?

Чѣмъ были вы? Въ какой борьбѣ

Какіе подвиги свершали?

Какъ жили вы и чѣмъ себѣ

Блаженство райское стяжали?"

И говоритъ изъ нихъ одна:

-- "Мнѣ чуждъ былъ громъ

Житейской битвы:

Вся жизнь моя была полна

Благоговѣнья и молитвы.

Я былъ жрецомъ всю жизнь, людей

Добру и правдѣ поучая,

Гася постыдный пылъ страстей

И свѣточъ вѣры возжигая..."

-- "Съ мечомъ въ рукѣ я міръ земной

Прошелъ,-- отвѣтила вторая,--

Широкой, пламенной волной

И страхъ, и гибель разливая.

Вся жизнь прошла средь буйныхъ сѣчъ,

Но лишь за немощныхъ и правыхъ

Я поднималъ и стягъ, и мечъ

Въ бояхъ кипучихъ и кровавыхъ..."

-- "А твой путь чѣмъ былъ освященъ?" --

Апостолъ третью вопрошаетъ.

Глубокій, долгій, тяжкій стонъ

Звучитъ въ отвѣть и замираетъ...

И голосъ тихій и больной

Пугливо шепчетъ: -- "Я?... Не знаю...

Не помню... что-то... мракъ сырой...

Пустыня... холодъ... ночь глухая...

Чужія окна, въ нихъ огни...

Чужія двери на запорѣ...

И такъ вся жизнь, вся жизнь и дни,

И ночи... голодъ, стыдъ и горе...

Молилась... нѣтъ, я не могла

Я не умѣла... Богъ... не знаю,

Не помню... Голодъ, стужа, мгла...

О, посмотри, какъ я страдаю!...

Какъ страстно жаждала я дня

И часа благостной кончины!...

Открой, открой, впусти меня...

Прилечь, согрѣться разъ единый,

Уснуть, уснуть... А тамъ -- конецъ...

Покой и миръ, и тишь нѣмая..."

-- "Посторонитесь, вождь и жрецъ!" --

Раздался гласъ у двери рая.

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.VII, 1889

На кладбищѣ.

(Посвящается В. П. Острогорскому).

Я люблю иногда одиноко бродить

По кладбищу. Минувшаго темная нить

Обрывается здѣсь. Паутина и прахъ

Зыбкой сѣтью чернѣютъ на ветхихъ плитахъ,

И лежитъ краткихъ надписей рядъ предо мной

Оглавленьемъ отрывочнымъ книги большой,--

Мудрой книги, которой завѣтный конецъ

Не умѣетъ прочесть ни единый мудрецъ...

Мимо пышныхъ аркадъ, обелисковъ, колоннъ

Съ начертаньями громкихъ, почетныхъ именъ,

Гдѣ безсмертникъ и лавры гирляндой живой

Стройно вьются по гранямъ плиты гробовой

И вѣщаетъ о славныхъ даяньяхъ людскихъ

Позолотой на мраморѣ блещущій стихъ,

Чуть замѣтною, узкой тропинкой иду

Къ вамъ, курганы унылые въ заднемъ ряду,

Къ вамъ, могилки подъ сѣнью убогихъ крестовъ

Безъ рѣзьбы, позолоты и пышныхъ вѣнковъ.

Миръ вамъ, блѣдныя тѣни минувшихъ временъ!

Вашихъ образовъ кроткихъ, безвѣстныхъ именъ

Не отмѣтила Слава, въ нетлѣнныхъ чертахъ,

На чарующихъ мраморахъ, дивныхъ холстахъ;

Въ темнотѣ и въ глуши, какъ могила, нѣмой

Въ одиночку несли вы свой крестъ роковой.

И не знаетъ никто, сколько крови и слезъ

Пролилъ въ жизни своей, сколько мукъ перенесъ,

Сколько горькихъ обидъ выпилъ каждый изъ васъ,

Какъ страдалъ и любилъ, отмерцалъ и угасъ...

Вамъ, страдальцы безвѣстные, чьи имена

Сохранила донынѣ могила одна,--

Вамъ несу я лампаду -- мой тихій привѣть,

Братской памяти вѣчный, негаснущій свѣтъ;

Вамъ несу я вѣнокъ -- даръ луговъ и полей

Безотрадной, убогой отчизны моей,

Породившей такъ мало прославленныхъ силъ

И такъ много нѣмыхъ, безъименныхъ могилъ...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.VI, 1889

Слезы радости.

(Восточная сказка).

Двѣ долины по обѣимъ

Сторонамъ горы цвѣтутъ,

А въ долинахъ тѣхъ два брата,

Двое отроковъ живутъ.

Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ прелестнѣй,

Веселѣе одного;

Нѣтъ печальнѣе другаго

И задумчивѣй его.

Въ утро ясное взбѣгаетъ

На вершину первый братъ,--

Пѣсни радости и счастья

Въ блескѣ солнечномъ звучатъ.

Грустно всходитъ на вершину

Ночью темною -- другой,--

Вздохи, жалобы и стоны

Раздаются въ тьмѣ ночной.

Лишь порой, когда нежданно,

Въ мракѣ темныхъ, грозныхъ тучъ,

Вдругъ горячей искрой вспыхнетъ

И заблещетъ солнца лучъ,--

Оба брата вмигъ сойдутся

На вершинѣ ясной тамъ:

Сыплютъ бисеръ по листочкамъ,

Мечутъ перлы по цвѣтамъ...

Та гора людьми зовется

Человѣческой Душой;

Смѣхъ и Плачъ -- два брата -- всходятъ

На вершину чередой.

А сойдутся въ блескѣ счастья,

Не алмазная роса,--

Чуднымъ свѣтомъ, перломъ рая

Блещетъ радости слеза...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.II, 1890

* * *

Что день, яснѣй небесъ лазурь,

А въ глубинѣ души унылой

Еще звучатъ съ враждебной силой

Глухіе стоны зимнихъ бурь.

Пѣвцы Весны-тепла и свѣта,

Для вашихъ пѣсенъ нѣтъ преградъ:

Съ лучомъ румянаго разсвѣта,

Съ росой, кропящей лѣсъ и садъ,

Онѣ текутъ въ струяхъ лазури...

Но нѣтъ, стократъ блаженнѣй васъ,

Кто можетъ пѣть въ тяжелый часъ,

Подъ лютый вой грозы и бури...

Блаженъ, кто можетъ въ мракъ и холодъ.

Осеннихъ дней, когда кругомъ

Все засыпаетъ мертвымъ сномъ,

Сказать: "Друзья, я молодъ, молодъ!

Тоски и сна не можетъ знать

Мой духъ, свободный, смѣлый, гибкій,

Мнѣ недосугъ и не подъ стать

Минувшихъ дней считать ошибки.

Кто юнымъ сердцемъ не скорбѣлъ,

Встрѣчая свѣжія могилы

Разбитыхъ грезъ, убитыхъ дѣлъ

И безъ плода увядшей силы?

Несите пышные цвѣты

На дорогіе намъ курганы,

Но пусть безсильные персты

Не бередятъ зажившей раны;

Пусть гимна свѣтлаго крестинъ

Не заглушаетъ плачъ отходной

И въ мукахъ скорби мигъ одинъ

Цѣпей не носитъ духъ свободный,

Чтобъ свѣтлыхъ думъ и дѣлъ живыхъ

Кипѣла сила молодая!..."

О, больше, больше намъ такихъ

Взрости, вскорми, страна родная!

С. Фругъ.

"Русская Мысль". кн.VI, 1891

* * *

Заря въ лѣсу, огни надъ пышною эстрадой,

Гостиныхъ пестрый шумъ, степей нѣмая даль --

Питаютъ той-же горькою отрадой

Мою безсонную печаль.

Мнѣ близки радости, близка мнѣ скорбь людская,

Природы тѣнь и свѣтъ сродни душѣ моей.

Но духъ томитъ загадка роковая,

И не найти отвѣта ей:

Въ младенческіе дни лампадки отблескъ нѣжный

Всю землю озарялъ для радужной мечты;

И звукъ молитвы дѣтской, безмятежной

Былъ полонъ дивной красоты.

Какъ сладокъ былъ тотъ страхъ предъ тайной горделивой

Средь смутныхъ призраковъ священной полутьмы!..

Но этотъ свѣтъ угасъ въ душѣ строптивой,

Умолкли кроткіе псалмы.

Съ тревожной юностью пришли толпой сомнѣнья,

Лампадки благостной задули огонекъ;

Путь знанья, путь пытливаго мышленья

Открылся -- свѣтелъ и широкъ.

Нѣтъ робкой вѣры тамъ, нѣмого послушанья,

Тамъ нѣтъ пугливыхъ сновъ, загадокъ и чудесъ;

Тамъ призваны равно на судъ познанья

И мракъ земли, и блескъ небесъ.

Какой могучій крикъ восторга грудь подъемлетъ.

Когда предъ разумомъ по всѣмъ его путямъ

Все новые огни встаютъ, и внемлетъ

Душа безсмертья голосамъ!

Какою гордостью и силой сердце дышетъ

Въ тотъ свѣтлый часъ, когда, какъ мнится, мысль твоя

Уже завѣсу темную колышетъ

Надъ самой тайной бытія!..

Но отчего-жъ порой начнетъ такъ сердце биться

И жаждать, и молить восторговъ дѣтскихъ дней,

И горячо такъ хочется молиться

И плакать, плакать передъ ней,

Предъ этой кроткою, забытою лампадой

Въ часовенкѣ лѣсной, гдѣ на закатѣ дня

Все вѣетъ грустной, милою отрадой

Надъ вѣчной тайной бытія?..

С. Фругъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 3, 1893

СИБИРЬ.

(На открытіе Сибирскаго университета).

Далекій, чуждый край, суровый и унылый!

Въ раздумьѣ о судьбѣ загадочной твоей

Малюткою печальною и хилой

Являлся ты мечтѣ моей.

Малютка родилась въ семьѣ большой и шумной,

Но сестрамъ съ раннихъ дней была она чужда,

Ни гнѣва матери, и строгой, и разумной,

Ни ласкъ ея не знала никогда.

Ее батрачкою безправною считали,

Рожденной для труда, безсильной для борьбы;

Одну въ углу сыромъ и темномъ оставляли,

И пыль, и соръ изъ всей избы

Въ ея каморку выметали...

Но бѣдное дитя росло и выростало,--

И вотъ, сознанія и силъ живыхъ полна,

Будя и радуя, мечтѣ моей предстала

Разумная и гордая жена.

Изъ темныхъ тайгъ, съ равнинъ, снѣгами заметенныхъ,

Сквозь мракъ ненастій, подъ ревъ гудящихъ вьюгъ

Идетъ она... Толпа сыновъ ея вокругъ,

При свѣтѣ факеловъ зажженныхъ,

Ей пролагаетъ путь по дебрямъ и снѣгамъ

Туда, гдѣ въ сумракѣ сверкаетъ дивный храмъ

И, заглушая вой угрюмой непогоды,

Звучитъ великій гимнъ познанья и свободы...

Такъ будьте жъ до конца грядущихъ свѣтлыхъ дней

Благословенны небесами,

Вы, славные сыны, возставшіе бойцами

Въ защиту родины своей!..

Да будетъ этотъ храмъ, сооруженный вами,

Животворящихъ силъ источникомъ святымъ

И да смѣнитъ онъ тьму, царившую вѣками

Надъ вашими печальными полями,

Сіяньемъ вѣчнымъ и живымъ!...

С. Фругъ.

"Восточное Обозрѣніе", No 43, 1885

Изъ пѣсенъ бѣдности.

"Со скорбію будешь питаться отъ ней

(земли) во всѣ дни жизни твоей... И тернъ,

и волчецъ произраститъ она тебѣ".

Бытіе, III, 17--18.

Ей чужды бури шумные порывы.

Степнаго вихря буйная игра;

Не гасятъ вѣтры тусклаго костра

И градъ не бьетъ ея заглохшей нивы.

Но эта игла безъ образовъ и сновъ,

Но эта грусть безъ мысли, безъ названья --

О, тяжелѣй не можетъ быть оковъ,

Мучительнѣй и глубже испытанья!

Затеряны во мракѣ путь и цѣль,

По каплѣ истекаетъ жизни сила...

Убогая, безъ пѣсенъ, колыбель,

Безъ имени забытая могила...

II.

Не тѣмъ горька она, что день за днемъ тоскливо

Влачитъ ярмо лишеній и труда,

Что свѣтъ и радость боязливо

Сторонятся ея унылаго гнѣзда.

Горька она, когда и свѣтлая минута,

Падучей звѣздочкой блеснувъ случайно ей,

Лишь ярче оттѣнитъ, лишь выдвинетъ полнѣй

И мракъ, и наготу убогаго пріюта,--

И каждый уголокъ на радостный привѣть

Простонетъ: "Уходи! Тебѣ здѣсь мѣста нѣтъ!"

Я видѣлъ ихъ въ счастливое мгновенье:

Въ невѣдомомъ до той поры смущеньи,

Въ испугѣ радостномъ, волнуясь и спѣша,

Она къ нему на грудь головкою припала

И тайну милую чуть слышно прошептала...

Забытой радостью наполнилась душа;

Какой-то силою и гордостью дохнуло

Въ ихъ бѣдномъ уголкѣ. Лишеній гнетъ и мгла,

Недуги, трудъ скупой, казалось, все минуло..;

Но бѣдность тихо подошла,

Объятья чистыя безмолвно разомкнула,

По ихъ глазамъ рукой холодной провела...

И тамъ, гдѣ грезились имъ въ милой колыбели

Родного личика черты --

Во тьмѣ ночной, подъ шумъ метели

Поднялся черный призракъ нищеты,

И тѣснота, и мракъ ихъ комнатки наемной

Имъ глянули въ лицо съ такой насмѣшкой злой

Надъ свѣтлой материнскою мечтой

И долей горькою и темной!...

III.

Нѣтъ, не по книгамъ мудрецовъ,

Не по созвучьямъ лиры нѣжной

Узнаешь вѣсъ земныхъ оковъ,

Измѣришь глубь тоски мятежной.

Холодной мудрости огни,

Искусства пламенныя ласки --

Для жизни будничной они

Всегда въ дали, всегда въ тѣни,

Какъ образъ притчи или сказки.

Повѣрь, дитя мое, повѣрь:

Чтобъ скорбь чужую ты познало,

По той душѣ ты горе мѣрь,

Въ чью глубину оно запало.

И лишь тогда несчастья гнетъ

Постигнуть жизнь тебя научитъ,

Когда въ твою же грудь вольетъ

Огонь скорбей и ядъ заботъ

И горемъ собственнымъ измучитъ...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.VI, 1892

* * *

Поры осенней мракъ вечерній --

Нужды грошовой рядъ заботъ --

Тяжелъ вѣнецъ ихъ мелкихъ терній,

Невыносимъ ихъ тайный гнётъ.

Легендъ властительное слово,

Священныхъ гимновъ стройный хоръ --

Звучитъ такъ холодно, сурово

Ихъ величавый приговоръ:

"Героемъ будь! Во вѣкъ нетлѣнный

Оставь свой образъ на землѣ;

А робкій духомъ, съ волей плѣнной --

Влачи свой крестъ въ тиши смиренной,

Въ святой отшельничества мглѣ"...

Но есть толпа, но есть милльоны:

Имъ, въ темной долѣ, міръ -- тюрьма;

Ихъ рѣчь -- мольба; ихъ пѣсня -- стоны;

Единый подвигъ -- жизнь сама.

Какъ ихъ душа болитъ, тоскуетъ,

Какъ ихъ терзаетъ жизни гнётъ --

Легенда намъ не повѣствуетъ,

Псаломъ нарядный не поетъ.

А въ воздаяніе за бремя

Всѣхъ пережитыхъ мукъ и бѣдъ --

Съ могильныхъ плитъ стираетъ время

Именъ забытыхъ робкій слѣдъ...

С. Фругь.

"Русская Мысль", кн.VII, 1892

* * *

Не упрекай меня за то, что въ шумѣ свѣта,

Предъ пестрой мишурой нарядной суеты,

Я забывалъ порой печаль и гнѣвъ поэта --

Завѣтный крестъ пѣвца неволи и нужды.

Они живутъ во мнѣ: подъ шуткою игривой,

Забавой шумною, смѣющимся стихомъ

Ихъ тайная струя течетъ въ душѣ тоскливой,

Подобно ручейку на берегу морскомъ:

Нахлынули валы, весь берегъ затопила

Прибоя гордаго ликующая сила,--

Не видно никому прибрежнаго ручья;

Но тамъ, подъ буйными, шумливыми валами,

Все такъ же бьетъ, кропя незримыми слезами

Подножье скалъ родныхъ, подземная струя...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.III, 1893

Въ годовщину.

Бродя одинъ средь васъ, холодныя твердыни

Суровыхъ финскихъ скалъ, я вспомнилъ край иной,--

Я вспомнилъ ширь и глушь родной моей пустыни

И путь недавній мой туда, въ просторъ степной.

Кой духъ изнемогалъ подъ тяжестію жгучей

Неисцѣленныхъ ранъ, невыплаканныхъ слезъ,--

И шелъ я въ милый край, гдѣ благодатны тучи,

Гдѣ бодрости и силъ полны полеты грозъ.

О, степь раздольная, лучи и вѣтры юга,

Сѣдыхъ кургановъ цѣпь и пѣсни старины!

Я васъ привѣтствовать готовился, какъ друга,

Въ сіяньи яркихъ зорь, средь кроткой тишины,

Въ бодрящей той глуши, въ просторѣ томъ зеленомъ,

Гдѣ нѣкогда я пилъ отраду дѣтскихъ лѣтъ.

И стономъ,-- о, какимъ великимъ, страшнымъ стономъ

Отвѣтилъ край родной на братскій мой привѣтъ!

Вливая въ грудь мою то страха острый холодъ,

То жалости струю безсильнаго огня,

Широкимъ, громовымъ раскатомъ слово: голодъ!

Еще издалека домчалось до меня.

II.

Я видѣлъ тѣ поля, тѣ жалкіе покосы,

Въ исходѣ лѣтнихъ дней. Цвѣты еще цвѣли,

Но поздніе дожди и теплота, и росы

Убитыхъ воскресить колосьевъ не могли,

Я видѣлъ очаги, остывшіе, какъ гробы,

Я видѣлъ хижины угрюмѣе могилъ.

Какой-то тайный гнетъ, смѣсь ужаса и злобы,

Ложился душной мглой и все кругомъ давилъ.

И шелъ изъ края въ край по всей странѣ, томимой

Господней карою, одинъ великій стонъ.

Не радовалъ тогда просторъ необозримый

И блескъ родныхъ равнинъ, какъ пышныхъ похоронъ

Уборы скорбные -- парча, цвѣты и свѣчи.

Какой тяжелый крестъ должна была поднять

На богатырскія, но сгорбленныя плечи

Измученныхъ дѣтей страдающая мать!

Все говорило здѣсь: "Суровой жизни море

Рождаетъ много слезъ, недуговъ и невзгодъ,

Но нѣтъ мучительнѣй, нѣтъ больше, глубже горя,

Чѣмъ горе пахаря въ неурожайный годъ.

Нѣтъ бѣдствія того, нѣтъ въ мірѣ испытанья,

Въ которомъ часть вины не пала бы на тѣхъ,

Кто понесетъ отъ нихъ печали и страданья.

Но чьи же тутъ виной ошибка или грѣхъ?"...

III.

А мы, столицъ изнѣженныя дѣти,

Живя изъ года въ годъ, не видя никогда,

Какъ на родныхъ поляхъ ростутъ колосья эти,

Плоды терпѣнія и долгаго труда;

Мы, званьемъ гордые -- искусствомъ и наукой,

Созданьями ума и творческой мечты,--

Когда до насъ дошелъ стонъ ужаса и муки

Изъ этой душной темноты,

Какъ много пышныхъ словъ и вздоховъ разсыпали

И въ тощую суму голоднаго тягла

Какіе жалкіе объѣдки мы бросали

Съ отягощеннаго стола!

Они, кормившіе насъ долгими вѣками

Обильной жатвою съ полей родной земли,

Взывали къ намъ, моля съ кровавыми слезами,

И разъ ихъ накормить мы вдоволь не могли!...

IV.

Да, глубже горя нѣтъ и нѣтъ обиды жгучѣй,

Но нѣтъ и радостнѣй, величественнѣй нѣтъ

Той вѣры пламенной и силы той могучей,

Что пахарь нашъ хранитъ, какъ вѣковой завѣтъ:

Де бросилъ онъ своей убогой десятины,

Не проклялъ онъ своей работы вѣковой,

Не палъ, подобно намъ, подъ игомъ злой годины

Съ душой запуганной, съ покорной головой.

По тѣмъ же бороздамъ, недавнею невзгодой

Придавленный къ землѣ, голодный и больной,

Онъ шелъ подъ мрачною осенней непогодой,

Неся исконный трудъ надъ нивою родной.

Холодный дождь кололъ лицо его и руки

И вѣтеръ, точно волкъ голодный, вылъ кругомъ.

Но въ этой сѣрой мглѣ, подъ стонущіе звуки

Угрюмой осени, подъ вѣтромъ и дождемъ,

Вставали борозды обычной чередою,

Ложились озими межъ темныхъ, жесткихъ грудъ...

О, смилуйся, Господь, надъ русскою нуждою!

Благослови нашъ горькій трудъ!...

С. Фругъ.

"Русская Мысль", кн.V, 1893