Фаррер Клод - Высокая стена

Клод Фаррер

Высокая стена

Перевод В. Вальдман

Когда маленькой Нектар минуло десять лет, и она усвоила предметы, преподаваемые в армянской школе в Кади-Кей, родители отдали ее Перуц-Ханум, знаменитой артистке турецкого театра, чтобы Нектар у нее научилась плясать.

И маленькая Нектар, после тяжелых и утомительных лет учения, стала Нектар-Ханум, танцовщицей, певицей и драматической актрисой. Эти три ремесла составляют на Востоке одно целое.

Ее отец сказал: "Для нее это подходящее ремесло, потому что она красива и гибка. Она будет зарабатывать много денег не только в турецких театрах, но и в гаремах, куда ее будут приглашать турецкие дамы в качестве учительницы пения и из желания насладиться ее красотой".

А мать добавила: "Не считая того, что в театре ее смогут видеть во время представления многие мужчины, христиане и турки, и они дадут еще больше денег за право провести с нею ночь".

Отец и мать Нектар жили в маленьком деревянном домике, подобном всем домам армян из беднейшей части населения. Они были бедны, но жили, не обременяя себя излишней работой: как ни мало было у них денег, но они отдавали их в рост туркам, обычно уже немолодым и небогатым, но вдруг загорающимся для таких, вне своего дома, удовольствий, за которые в их возрасте "вне своего дома" надо было платить...

У маленькой Нектар были сестра и брат. Сестра была уже большая и имела ребеночка, но не знала, от кого он. Брат был моложе; он бегал по улицам и зарабатывал металлические монетки, сопровождая туристов, посещавших большое кладбище в Скутари Азиатском.

Они жили все вместе дружно и счастливо.

III

В течение всех лет своего учения и даже позднее, когда, став великой артисткой и звездой, как Перуц-Ханум, она пела и плясала в театре, Нектар всегда, когда только это оказывалось возможным, садилась за стол вместе со всей своей семьей. Она добросовестно приносила домой все заработанные ею деньги. Она выполняла все, чего желали от нее ее родители...

Перуц-Ханум скоро горячо привязалась к своей ученице.

Перуц-Ханум было сорок лет. Это была очень полная армянка, когда-то бывшая красавицей. Она и сейчас еще обладала своеобразной прелестью и обаянием, и публика в театре встречала ее восторженно. В Турции, как и в странах, населенных франками, артисток ценят особенно тогда, когда они вполне созреют. Их красота и талант, под угрозой надвигающейся старости, кажутся хрупкими, трогательными и особенно драгоценными.

Нектар-Ханум хотя была молода и стройна, но зато была послушна и старательна, и поэтому она начинала завоевывать себе имя у знатоков. Перуц-Ханум гордилась свое ученицей и, кроме того, находя ее красивой, обучала с удовольствием всему, что любят дамы, живущие в гаремах. За этими уроками обычно происходили длинные беседы. Обе они были одинакового происхождения и получили одинаковое воспитание, и мысли, которыми они с обоюдным удовольствием обменивались, были почти тождественными у обеих женщин.

Театр Гассана-Эффенди, где выступала Перуц-Ханум, представлял собой красивый круглый балаган, сколоченный из полированных досок, с рядом решетчатых лож для турецких дам. На сцене представлялись веселые комедии, а в качестве интермедий ставились танцы. Танцовщицы медленно покачивались, держась то вдвоем, то одна за другой, усиливая сладостную прелесть пляски страстными напевами, то жалобными, то дикими.

Нектар-Ханум вызывала уже восхищение своей поразительной красотой раньше, чем оценили ее развивающийся талант. Зрители выражали свое одобрение, каждый по обычаю своей страны. Турки громко смеялись и хлопали в ладоши. Греки связывали вместе двух белых голубей и бросали их на сцену. Франки, когда бывали в театре, стоя, кричали "браво" и, вырвав из петлицы цветы, бросали их к ногам артистки. Часто те, кто были особенно сильно увлечены, мусульмане и христиане, ждали у маленькой выходной дверки. Но наученная Перуц-Ханум и всегда осторожная Нектар-Ханум, не слушая никого, спешила к своей арбе или каику: потому что лишь жены какого-нибудь паши не имели права следить за своими мужьями... К тому же, не она, великая Нектар-Ханум, а ее брат, знающий, несмотря на свои небольшие годы о том, как часто самоуверенность мужчины не в ладу с содержанием его кошелька, охлаждал ее поклонников ценой и названием дорогой гостиницы...

VII

Дело происходило иначе, когда приглашение исходило от турецких дам, видевших Нектар-Ханум из глубины своих решетчатых лож и увлекшихся ею.

Турецкие дамы открыто посылали прислужницу постучать в дверь армянского домика в Кади-Кей. И прислужница, вполне официально, передавала поклоны от гаремных дам и приглашение явиться завтра или послезавтра в такой-то час в гарем и дать урок танцев.

Турецкие гаремы тщательно закрыты решеточками, сделанными из перекрывающихся деревянных пластинок. Ни вы, ни я никогда не узнаем, что там происходит.

VIII

И понемногу Нектар-Ханум стала знаменитостью, хотя ей было всего девятнадцать лет. Не покидая театра Гассана-Эффенди, в котором она была второй звездой, уступая только своей возлюбленной учительнице, Перуц-Ханум, Нектар-Ханум иногда плясала и пела и в других театрах, чтобы заработать побольше денег, и возбуждала соревнование антрепренеров.

Однажды вечером она плясала в Пере, в театре, посещаемом иностранцами. Здесь все, было иначе, чем в Скутари или Стамбуле. Во время антракта женщина, прислуживающая при артистических уборных, пришла сообщить ей, что один из зрителей пожелал обладать ею:

-- Он не стар. Он -- из Франции. Он заплатит столько, сколько ты захочешь.

Нектар-Ханум подумала, что франки лучше турок, потому что их женщины не так ревнивы, и опасность не так велика.

-- Он говорит по-турецки, знаешь... -- настойчиво говорила женщина, хотевшая заработать бакшиш. -- Он отлично говорит по-турецки.

Нектар-Ханум назначила свидание иностранцу в турецком доме на улице Абдула. Это был дом, полный таинственности, которым посетители пользовались для своих самых секретных похождений. У него было два выхода, дававшие возможность выйти на два различных темных перекрестка. С другой стороны, здесь мог проходить мимо каждый, не обратив на себя ничье внимание, так как через эти перекрестки вел кратчайший путь, соединявший две самые шикарные улицы: улицу Сира-Сельви и улицы Перы.

Нектар-Ханум вовсе не нуждалась в таких предосторожностях, чтобы встретиться с иностранцем. Но Перуц-Ханум говорила ей не раз, что влюбленные больше всего любят таинственность, хотя бы и совершенно излишнюю.

В комнате, устланной циновками и увешанной коврами, переходящими в низкие тахты, Нектар-Ханум и иностранец пытались беседовать...

Иностранец действительно прекрасно говорил по-турецки.

-- Когда вы танцевали, -- сказал он галантно, -- мне казалось, что передо мной вьется бабочка или стрекоза.

И он наговорил ей много любезностей, на которые Нектар-Ханум ответила тоже комплиментами. Но он захотел потом объяснить ей, почему он находил ее красивой и считал большой артисткой, и Нектар-Ханум не могла никак понять его: похвалы были совершенно невпопад, он восхищался совсем не тем, чем надо, и умалчивал о главных достоинствах. Впрочем, она не испытывала удивления, зная по опыту, что все иностранцы таковы, и вежливо благодарила его, кланяясь по-турецки и прикладывая руку к груди, к губам и ко лбу.

XII

...Они сплелись в объятиях на низком диване, подарили друг другу наслаждение, но в пароксизме страсти она восклицала: "Аман, аман, аман", как шепчут все анатолийские женщины, а он шептал непонятные слова на незнакомом ей языке.

XIII

Они отдыхали. Он попросил ее остаться обнаженной и принять позу, принимаемую ею во время одного танца. Она согласилась, хотя ей была непонятна эта прихоть.

"К чему это теперь? -- думала она. -- Ведь он не нуждается в возбуждающих средствах, он не старик..."

XIV

И вдруг иностранец заплакал.

Маленькая девочка, -- говорил он сквозь слезы, -- между твоим телом и моим нет сейчас даже самой легкой преграды, и несколько минут тому назад мы слились воедино, опьяненные лаской. Между тем, наши души есть и будут всегда бесконечно чужды и никогда не поймут друг друга. Между нами нет ничего общего, и эта мысль наполняет меня печалью.

-- Ах, маленькая моя... -- говорил он. -- Только потому, что наши матери зачали нас на разных берегах океана и убаюкивали нас разными колыбельными песнями, только потому, что нам выдумали богов, непохожих друг на друга, только поэтому между нами выросла стена во сто раз более неприступная, высокая и страшная, чем все стены Китая.

Нектар-Ханум слушала очень внимательно. Но поняла она только, что у иностранца на душе какая-то печаль. Тогда, чтобы утешить его, она обняла его снова своими гибкими и стройными руками.

XVI

Дни уходили за днями, и Нектар-Ханум плясала в разных театрах. Несколько раз иностранец приглашал ее в турецкий дом на улице Абдула. Она охотно соглашалась, не чувствуя к нему отвращения. Да, кроме того, он хорошо платил.

Но теперь они обменивались только коротенькими, вежливыми фразами. И их ласки были безмолвны. Иногда, снисходя к его просьбе, она оставалась обнаженной и принимала свои красиво-изогнутые позы. А он смотрел на нее с грустью.

XVII

Однажды иностранец прислал к ней старуху, прислуживающую при артистических уборных:

-- Ханум-Эффенди, твой друг, франк, просит тебя прийти к нему петь и плясать в присутствии каких-то важных господ, приехавших из его родной страны и навестивших его в Стамбуле.

Нектар-Ханум часто плясала в гаремах перед турецкими дамами. Но танцевать в гостинице перед франками -- это нечто новое... Она забеспокоилась.

Но как раз к этому времени дожди попортили деревянный домик в Кади-Кей, и родители Нектар-Ханум горько жаловались на свою бедность. Нектар-Ханум назначила цену и потребовала, чтобы ей было уплачено вперед. Отец Нектар-Ханум на другой день велел заново покрасить свой дом красной и желтой краской.

XVIII

В назначенный час Нектар-Ханум, одетая в свой самый лучший и пестрый костюм, вошла в залу, где ее ожидали франкские господа.

Их было четверо, нет, восемь человек: с франками были их дамы. Франкские дамы были красивы и не носили покрывал.

Одна из них взглянула на Нектар-Ханум странно спокойными черными глазами... И Нектар-Ханум почудилось, точно глаза эти пронзают ее, как мечи: наверное, эта чужестранка была давней дамой ее, Нектар-Ханум, франкского друга...

Она вздрогнула, но все же постаралась совладать со своим волнением и отвесила самые церемонные поклоны. Потом, согласно обычаю, царствующему в гаремах, подошла к этим дамам, не носившим покрывал, и протянула им руку. Но сердце ее замерло, когда она коснулась руки той, глаза которой все глубже проникали в нее и точно ранили ее душу... И она ощутила странное удивление, почувствовав, что эта рука, такая нежная, горячая и живая, подобна ее собственной руке.

XIX

Нектар-Ханум плясала.

Она пустила в ход весь свой талант, всю свою грацию. Сама не понимая почему, она хотела принести в дар чужестранке свое искусство и свою красоту!

Ее пляски были красивы и казались дикими. Этим пляскам ее научила Перуц-Ханум, и каждая деталь в них была тщательно продумана, рассчитана и заучена. Но это так резко отличалось от всех тех танцев, которые танцуют в стране франков, что казалось импровизацией.

Она, в неудержимом порыве, бросалась вперед и внезапно, точно оборвав движение вперед, замирала в позе, полной красоты и неги, а через мгновенье уже снова уносилась куда-то. Она кружилась в неудержимом вихре и вдруг останавливалась, упираясь руками в бедра, и ее гибкие бедра плавным покачиванием дополняли прерванный ритм... Она останавливалась неподвижная, точно высеченная из мрамора от ног и до пояса, и только верхняя часть туловища извивалась и выгибалась, потом одни только груди, потом шея и, наконец, головка с лукавой улыбкой на устах. И вдруг, точно оживая, она, вся охваченная ритмичным движением, уносилась в бурной пляске.

Она пела, танцуя. Она пела какие-то безумные чувственные и волнующие песни. Она пела мягким, точно слегка охрипшим голосом, похожим на голос женщины, истомленной ласками. И в этих песнях были поцелуи, ласки, страстные объятия. Но это не казалось бесстыдным, потому что каждый звук был исполнен страстью, почти торжественной и таившей в себе нечто мистическое.

Нектар-Ханум плясала очень долго. Перед этой чужестранкой она готова была плясать целую ночь, плясать целую жизнь!..

Вдруг она вспомнила о том, что так нравилось ее другу, франку, во время их любовных свиданий. Тогда, не раздумывая, в инстинктивном и неудержимом порыве, она повернулась лицом к чужестранке и замерла в своей самой красивой чарующей позе, точно вся принося себя в дар.

XXI

Ей было очень жарко. Мелкие капельки, точно жемчужинки, блестели на ее висках.

Французские господа осыпали ее похвалами, выражавшимися в самых любезных словах.

Чужестранка, в свою очередь, заговорила, улыбаясь, на своем непонятном языке.

-- Что она говорит? -- спросила Нектар-Ханум, замирая.

Ее друг, франк, перевел:

-- Она говорит, что Нектар-Ханум прекрасно танцует и очень красива, что она очень нравится ей...

-- Но почему... Она не говорит -- почему?

Иностранец тихонько покачал головой:

-- Маленькая девочка, маленькая девочка, существует высокая стена...

XXII

Когда ее друг, франк, провожал ее до выхода на улицу, он спросил, согласна ли она встретиться с ним сегодня вечером.

-- Нет, -- ответила она. -- Завтра только, если вы хотите...

И она побежала к своей арбе и, рыдая, поспешила в объятия Перуц-Ханум, которая убаюкала ее, лаская и шепча нежные армянские слова...

--------------------------------------------------------------------

Первое издание перевода: Маскарад (Рассказы) / Клод Фаррер; Пер. с франц. В. С. Вальдман. -- Л: Время, 1926. -- 150 с.; 20 см.