Казимир-Перье Огюст - Юность Шарлотты Корде

Юность Шарлотты Корде.

(Статья Казиміра Перье).

Предъ наступленіемъ зимы 1860 года умерла, на восемьдесятъ восьмомъ году отъ-роду, родственница моей матери, до послѣднихъ дней жизни сохранившая драгоцѣннѣйшія качества сердца и рѣдкія способности ума. Мадамъ М.... уже давно овдовѣвшая и бездѣтная, жила довольно уединенно, въ кругу немногихъ друзей, то въ Р., то гдѣ нибудь по сосѣдству съ Р. Единственный недостатокъ ея престарѣлаго возраста состоялъ въ глухотѣ, которая не мѣшала ей, однако, принимать дѣятельное участіе въ разговорѣ. Она вносила въ него изумительную живость и множество дѣльныхъ замѣчаній, выработанныхъ ею, при помощи знанія многихъ языковъ, долгимъ чтеніемъ, на которое посвящала она почти цѣлые дни и большую часть ночей. Горячая легитимистка, въ политическихъ вопросахъ увлекающаяся до забывчивости, свободная въ своихъ сужденіяхъ, но всегда веселая, она остановилась на 1788 году. Она едва признавала реставрацію; для нея не существовала монархія 1830 года. Но никогда ея личныя привязанности не страдали отъ несогласій, рождавшихся въ такихъ случаяхъ между нею и нѣкоторыми членами ея семейства; никогда не кидала она ядовитымъ словомъ въ того, кого любила и кто уважалъ ее такъ глубоко, что старался избѣгать противорѣчій съ нею, хотя иногда и не могъ не высказать своего протеста. Словомъ, это былъ умъ оригинальный, но привлекательный, характеръ бойкій и твердый, сердце преданное, вѣрное и неизмѣнное. Я провелъ съ нею немалую часть моей юности; ея разсказы очаровывали мое дѣтство. Позже, разстояніе, раздѣлявшее насъ, мѣшало нашимъ частымъ свиданіямъ, но любезность и прелесть ихъ никогда не утрачивались; ежегодно я хотя разъ отправлялся въ Г.

Мадамъ М. часто разсказывала про дѣла прошлаго вѣка -- она любила то время. Однажды, передавая мнѣ съ удивительною точностью свои воспоминанія о сценахъ временъ революціи, она вручила мнѣ рукопись, въ которую много лѣтъ тому назадъ внесла свои замѣтки о ея сношеніяхъ съ Шарлоттою Корде, и дала мнѣ право обнародовать послѣ ея смерти эти страницы, посвященныя подругѣ ея дѣтства. Въ настоящее время я исполняю мою обязанность, и если подписываю подъ ними мою фамилію, то единственно для того, чтобы гарантировать подлинность документа и объяснить, какимъ образомъ эти записки попали въ мои руки.

Юность Шарлотты Корде всегда была покрыта какою-то смутною неизвѣстностью и, если не ошибаюсь, то статья моя впервые представитъ задушевныя и достовѣрныя подробности о первыхъ годахъ жизни этой необыкновенной женщины {Въ интересномъ сочиненіи, недавно обнародованномъ III. Вателемъ (Vatel), гдѣ есть отрывки изъ процеса Шарлотты Корде, между прочимъ, находится письмо къ Фукье-Тенвиллю отъ комитета общественной безопасности. Тамъ сказано: "Комитетъ полагаетъ, что безполезно и даже, быть можетъ, опасно дать слишкомъ много гласности письмамъ этой необыкновенной женщины, которая успѣла уже вдохнуть въ души злонамѣренныхъ горячее участіе къ себѣ". "Этой необыкновенной женщины!" восклицаетъ Ватель: "такое выраженіе, подписанное такими именами, чуть ли не высшее изъ всѣхъ благоговѣніи, когда либо принесенныхъ памяти Шарлотты Корде".} -- подробности, разсказанныя несомнѣннымъ очевидцемъ и свидѣтелемъ. Я не позволю себѣ измѣнить ни одного слова. Я могъ бы отбросить нѣсколько отрывковъ, посвященныхъ оправданію фактовъ, отнынѣ безспорныхъ; я могъ бы возразить на клеветы, которыхъ никто не осмѣливается повторять; но я не дѣлаю этого именно потому, что желаю сохранить всю оригинальность эскиза.

Когда мадамъ М. писала свои мемуары, Шарлотта Корде еще не подверглась тому безпристрастному суду, который былъ оказанъ ей впослѣдствіи. Въ то время еще не появлялось множества исторій революціи, а также барантовой Исторіи Конвента; честное повѣствованіе послѣдней нашло сочувствіе въ мадамъ М.... И въ сужденіяхъ моей знакомой, при всемъ энтузіазмѣ, съ какимъ старается она придать характеру Шарлотты Корде истинный смыслъ, я не нахожу никакихъ затрудненій подвесть ихъ подъ сужденія знаменитаго историка: "Понимая, какая неурядица имѣла вліяніе на душу столь благородную и столь непорочную въ ту эпоху, когда жила она (то есть, Шарлотта Корде), нельзя остаться безучастнымъ къ ея судьбѣ: сожалѣніе поневолѣ возникаетъ въ груди. Забвеніе и пренебреженіе религіозныхъ и нравственныхъ обязанностей, надменность индивидуальнаго разума, преданность, выражаемая языкомъ напыщеннымъ и театральнымъ.. анархія мнѣній, сбили съ пути и какъ бы упоили этотъ характеръ, въ сущности благородный и чувствительный; безумное дѣло, совершенное ею, было скорѣе не ея преступленіемъ, а самой эпохи; она шла на убійство какъ на мученическій подвигъ и пролила кровь Марата изъ любви къ человѣчеству менѣе произвольно, чѣмъ свою" {Histoire de la Convention nationale, par M. de Barante, t. III p. 203.}.

Шарлотта Корде обманулась вдвойнѣ. Республиканка и федералистка, она ускорила гибель федералистовъ и не спасла республики отъ ея кровожадной ярости, ибо за Маратомъ слѣдовалъ Робеспьеръ; нельзя было однимъ подвигомъ самоотверженія и мужества извлечь націю изъ-подъ террора. Ея имя передается будущимъ вѣкамъ вмѣстѣ съ воспоминаніемъ о поступкѣ, который не можетъ быть оправданъ даже гнусностью личности, принесенной въ жертву. Всякое дѣло, какъ бы оно справедливо и невинно ни было, если блеснетъ кинжаломъ, то всегда раздражитъ своихъ защитниковъ ко вреду принципамъ общественной нравственности, уважать и защищать которые есть главное дѣло и первая обязанность всѣхъ честныхъ людей, какой бы то ни было партіи.

-----

Много говорили, много писали о Шарлоттѣ Корде. Но до сихъ поръ никто не судилъ ея какъ слѣдуетъ, никто не узналъ ея вполнѣ. Почти всѣ подмѣнили исторію баснею и старались, смотря по своему вдохновенію въ ту или другую сторону, начертить себѣ фантастическій портретъ этой женщины и потомъ порицать или оправдывать то проявленіе ея неустрашимости и самопожертвованія, которымъ она увѣковѣчила свое имя. Поступокъ ея, безъ сомнѣнія достойный порицанія, былъ вызванъ чувствомъ, весьма рѣдко встрѣчающимся въ наше время -- чувствомъ любви къ отечеству.

Шарлотта Корде пожертвовала собою своей странѣ. По крайней мѣрѣ, таково было ея собственное убѣжденіе, и эта погрѣшность облагороживаетъ въ нѣкоторой степени ея преступленіе: побужденія къ нему были безкорыстныя и непорочныя. Шарлотта Корде въ цвѣтѣ лѣтъ и красоты пожертвовала своею жизнью для спасенія многихъ тысячъ французовъ и для потушенія факела гражданскихъ междоусобій. Безъ высокой цѣли въ виду, безъ сильнаго мотива, эта знаменитая дѣвушка не рѣшилась бы на такой шагъ, столь противный нѣкоторымъ качествамъ ея пола, кротости ея нрава, чувствительности ея сердца; а между тѣмъ наши хроникеры, весьма талантливые въ своихъ описаніяхъ сценъ вѣковъ прошедшихъ, менѣе искусны, когда имъ приходится разсуждать о настоящемъ времени. Не имѣя подлинныхъ документовъ, они заставляютъ разсуждать и дѣйствовать своихъ героевъ, какъ дѣйствуютъ и разсуждаютъ сами; вотъ почему они съузили эту высокую и величавую душу въ весьма тѣсные размѣры. Неспособные подняться до ея, величія, они старались подвести ее подъ общій уровень. Имъ не удалось понять той экзальтаціи, того высокаго самопожертвованія и той мужественной храбрости, которыя, несмотря на противодѣйствіе сострадательнаго и мягкаго характера Шарлотты Корде, подняли ея руку, чтобы вонзить желѣзо мести въ грудь чудовища, недостойнаго умереть отъ такой руки.

Я не въ состояніи наложить печать молчанія на ложь и глупыя бредни; я не могу стереть съ лица земли множества нелѣпыхъ статей, подло извращающихъ смыслъ такого факта, подобіе которому можно найти только въ священномъ писаніи; но какъ бы то ни было, я сама знала героиню, я была ея подругою и моя обязанность изобличить ея клеветниковъ. Я полагаю, что памяти ея должно быть возвращено нравственное уваженіе; я не хочу ни порицать, ни оправдывать этой женщины, но я постараюсь только выяснить ее во всѣхъ подробностяхъ и съ мельчайшею точностью. Я знала ее въ дѣтствѣ, я могла слѣдить за нею до грѣховной эпохи, когда бѣдствія того времени, развивъ въ молодой дѣвушкѣ богатую и сильную организацію, погрузили ее въ то восторженное состояніе, въ которомъ она равно неустрашимо нанесла смерть другому и сама приняла ее.

Когда Шарлотта Корде привела Марата передъ судъ божій, а сама подверглась осужденію людской справедливости, въ то время появилось множество нелѣпѣйшихъ разсказовъ объ этой замѣчательной женщинѣ, положившей предѣлы кровавой и преступной карьерѣ тирана. Я помню, я видѣла тогда портретъ Корде въ костюмѣ работницы, въ кругломъ, маленькомъ чепцѣ. Ее представляли себѣ какою-то гризеткою, которая захотѣла отмстить за своего любовника, возведеннаго на эшафотъ по распоряженію Марата. У Шарлотты Корде любовникъ!... Однако, подобное объясненіе было такъ просто и вѣроятно для того, кто его давалъ или получалъ. Въ этомъ образѣ, приниженною до уровня обыкновенныхъ женщинъ ее понимали лучше и безъ затрудненій. О ней сожалѣли, ее находили почти невинною; всякая молодая дѣвушка твердила тайно въ своемъ сердцѣ: "Я поступила бы такъ же". Но до Шарлотты Корде не достигали слабости человѣческія; кинжалъ ея презиралъ мщеніе личной обиды, мщеніе простого несчастія. Извлечь свое общество изъ-подъ тираніи злодѣя, остановить кровопролитіе, наложить вѣчное молчаніе на этотъ бѣшеный голосъ, требовавшій сотни тысячъ жертвъ -- вотъ истинная и единственная побудительная причина, заставившая стать Юдиѳью это скромное и робкое созданіе, жизнь котораго до ужасной катастрофы проходила въ тишинѣ, невинности и неизвѣстности. Вотъ что вложило въ нее мужественную энергію, непокидавшую ее съ тѣхъ поръ до самаго эшафота. Француженка по рожденію, римлянка сердцемъ, она не унизила это второе общество, исторія котораго имѣла весьма сильное вліяніе на всю судьбу нашей замѣчательной женщины.

Праправнучка великаго Корнеля {Марія Корнель, старшая дочь великаго Корнеля, вдова по первому браку своему съ г. де-Генебо (Guénébault), вышла замужъ вторично за г. Жака де-Фаре (Jacques de Farey). Дочь ея, Франциска Фаре, была замужемъ за г. де-Корде и матерью Жанъ-Франсуа де-Корде д'Армонъ, отца Шарлотты Корде.}, Шарлотта была дочерью дворянина де-Корде д'Армонъ и Шарлотты Годье де-Мениваль. У д'Армона (такъ его всегда называли) было четверо дѣтей: два сына и двѣ дочери. Старшій сынъ обучался въ военной школѣ, туда же приготовляли младшаго. Небогатая семья Шарлотты Корде помѣщалась въ маленькомъ домишкѣ на пригоркѣ Сеи-Жиль, въ двухъ шагахъ отъ великолѣпнаго женскаго монастыря, Аббе-о-дамъ, украшающаго городъ Канъ и основаннаго женою Вильгельма-Завоевателя, королевою Матильдою, бренные останки которой похоронены здѣсь подъ церковнымъ клиромъ. Семейство д'Армона жило весьма экономно и не имѣло обширнаго круга знакомствъ. Съ дочерью д'Армона подружилась моя старшая сестра. Оба д'Армона, отецъ и мать, съ большими пожертвованіями старались объ удовлетвореніи расходовъ своего старшаго сына и о приготовленіи будущихъ издержекъ для младшаго. Самъ д'Армонъ, человѣкъ скромный и степенный, имѣлъ привычку ничего не таить отъ своихъ дѣтей; онъ не скрывалъ отъ нихъ цифру своего капитала, объяснялъ имъ въ подробности, на какое употребленіе шли деньги, и такимъ довѣріемъ вполнѣ достигала, своей цѣли, удерживая дѣтей отъ расточительности. Онъ давалъ имъ знать объ умѣренности своихъ рессурсовъ, убѣждая тѣмъ въ необходимости экономіи для удовлетворенія домашнихъ нуждъ. Вслѣдствіе того дѣти самопроизвольно отказывались отъ всякихъ чрезвычайныхъ расходовъ, и каждый изъ нихъ старался служить и помогать добрымъ родителямъ. Прекраснымъ образцомъ въ этомъ отношеніи служила ихъ старшая сестра, кроткая, спокойная, одаренная умомъ свыше возраста; ей было только двѣнадцать или тринадцать лѣтъ, когда мы поселились въ кварталѣ Сен-Жиль, но сосѣдству съ ними. То была молодая дѣвушка съ прекрасными качествами, покорная, трудолюбивая, добрая и удивительно услужливая. Въ хозяйствѣ она помогала во всемъ своей матери и, несмотря на нѣжность своего возраста, исполняла довольно тяжелыя работы.

Мы часто сходились у д'Армоновъ. Я припоминаю теперь, какъ однажды утромъ въ ильмовой аллеѣ, тянувшейся вдоль наружныхъ стѣнъ аббатства, встрѣтила я эту дѣвушку; ее несли блѣдную, съ окровавленнымъ лицомъ, почти безъ чувствъ, упавшую при выходѣ изъ церкви. Она улыбалась для успокоенія своей встревоженной матери, на лицѣ которой можно было прочесть боязливыя опасенія за здоровье дочери. При этомъ мать Шарлотты сказала моей матери: "Эта дѣвочка твердаго характера, она никогда не жалуется и мнѣ приходится всегда отгадывать самой, когда она больна; она этого никогда не скажетъ."

Женскій монастырь оставилъ во мнѣ много пріятныхъ воспоминаній. Много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, а впечатлѣнія того времени все еще живы предо мною, они пережили самое аббатство, гдѣ, какъ я полагаю, расположился теперь полкъ солдатъ. Тогда настоятельницею монастыря была мадамъ де-Бельзюнсъ; она воспитывала при себѣ одну изъ своихъ племянницъ, дѣвицу Александрину де-Форбенъ д'Оппедъ (впослѣдствіи канонисса). На сороковомъ году отъ-роду умерла въ родахъ мадамъ д'Армонъ; пятое дитя пережило свою мать только нѣсколькими минутами. Настоятельница, тронутая сожалѣніемъ къ остальнымъ дѣтямъ, предложила осиротѣвшему отцу позаботиться о нихъ и дать имъ монастырское образованіе вмѣстѣ съ ея племянницею. Бѣдный дворянинъ принялъ такое предложеніе тѣмъ съ большею признательностью, что въ королевское аббатство никогда не допускались частныя пансіонерки. Онъ ввѣрилъ молодыхъ сиротъ этому важному покровительству и удалился изъ города въ деревню. Около того же времени мои родители также перемѣнили мѣсто жительства и переѣхали въ улицу Сен-Жанъ. Аббе-о-дамъ было далеко отъ насъ. Наши сношенія съ предмѣстьемъ Сен-Жиль какъ бы порвались; мать моя, зная, что дѣвицы д'Армонъ въ хорошихъ рукахъ, не занималась ими.

Въ Канѣ революція началась подъ предзнаменованіями кровавыхъ, ужасовъ. Я никогда не забуду того страшнаго дня въ августѣ, когда разъяренная толпа убила молодаго виконта Генриха де-Бельзюнса, племянника настоятельницы и майора бурбонскаго полка. За этимъ послѣдовали ужасныя сцены; каннибалы не удовлетворились одною жертвою. Виконтъ де-Бельзюнсъ былъ двадцати-одного года отроду, весьма красивый брюнетъ, блѣдный, стройный, съ изящными манерами. Еще наканунѣ онъ катался съ нами по аллеямъ сада отеля Фодоаса. Мадамъ Бельзюнсъ недолго пережила своего племянника; ея мѣсто заняла мадамъ Понтекуланъ, продолжавшая покровительствовать дочерямъ д'Армона.

Насталъ 1791 годъ. Отца моего отозвали на службу въ Парижъ; за нимъ поѣхала и я съ матерью. Мы были свидѣтелями возвращенія короля изъ Варення и спѣшили уѣхать изъ Парижа, уже страшнаго въ то время, хотя ему предстояло еще оскверненіе безчисленными новыми преступленіями. Едва прибыли мы въ Канъ, какъ отправились къ мадамъ де-Бретвиль. Здѣсь необходимо короткое отступленіе.

Но рожденію богатая наслѣдница, дѣвица Лекутелье де-Бунебо была дочерью стараго скряги, который никакъ не могъ рѣшиться дать ей приданое. Такимъ образомъ она вышла замужъ за Бретвиля, когда ей было уже сорокъ лѣтъ. Бретвиль, разорившійся дворянинъ, ожидалъ наслѣдства отъ своего тестя, дождался наконецъ, но спустя три мѣсяца и самъ отправился за нимъ. Мадамъ де-Бретвиль, вдова съ сорока тысячами ливровъ дохода, привыкшая къ жизни съ лишеніями, не перемѣнилась и послѣ смерти мужа; она сберегала свой старый домъ, старую мебель, осталась при томъ же скудномъ столѣ, и носила ту же простую одежду. Боязливая и недовѣрчивая, она вѣчно опасалась сдѣлаться жертвою интригановъ низшаго сорта. Это было причиною ея сближенія съ нами, потому что заставляло ее искать помощи и совѣтовъ у моей матери.

Мадамъ де-Бретвиль, обрадованная нашимъ пріѣздомъ въ Канъ, поспѣшила къ намъ, и мы встрѣтили ее у нашихъ дверей.-- "Какое счастье, что вы возвратились!" сказала она моей матери: -- "я не знаю, какому святому обязана я вашимъ пріѣздомъ. Наконецъ-то вы пріѣхали; теперь я чувствую себя спасенною, но, боже мой, какъ я мучилась безъ васъ!" -- "Что съ вами? отчего?" спросила моя мать.-- "Да какъ же, отвѣчала она:-- вы уѣхали, а тутъ откуда ни взялась, пріѣхала ко мнѣ родственница, которую я никогда не знала; я уже давно забыла о ея семействѣ. Она явилась ко мнѣ мѣсяцъ тому назадъ и объявила, что у нея дѣла въ Капѣ, что прибыла сюда въ надеждѣ, что я приму ее. Сказала свое имя; по имени она въ самомъ дѣлѣ моя родственница, но я никогда не видала ея прежде и это меня сильно безпокоитъ".-- "Почему же? Вы одиноки, у васъ нѣтъ дружественнаго кружка; развѣ она не доставляетъ вамъ удовольствія, живя вмѣстѣ съ вами?" -- "Мало, потому что она почти ничего не говоритъ. Она молчалива и сосредоточена въ себѣ; она вѣчно погружена богъ-знаетъ въ какія размышленія; наконецъ, я сама не знаю почему, но я боюсь ея; у нея такой видъ, будто обдумываетъ какое-то злое дѣло".

Впослѣдствіи, какъ часто вспоминала я съ моею матерью эти слова мадамъ де-Бретвиль, женщины простой и недальняго ума. Неужели инстинктъ менѣе обманчивъ, чѣмъ разсудокъ?

Мадамъ де-Бретвиль, увѣренная въ помощи, предложенной моею матерью, отправилась наконецъ домой, но мы должны были дать обѣщаніе посѣтить ее въ тотъ же день, несмотря на то, что утомились отъ двухдневнаго пути. Она старалась всѣми силами убѣдить мою мать свидѣться съ ея молодою родственницею и выспросить у ней, зачѣмъ она пріѣхала въ Капъ и безъ церемоніи остановилась у мадамъ де-Бретвиль, которая не знала ее ни по Адаму, ни по Евѣ: это ея собственное выраженіе.

Мы скоро отправились на свиданіе; тамъ не успѣли мы разглядѣть высокую и красивую дѣвушку, какъ она уже подбѣжала къ моей матери съ распростертыми руками и съ жаромъ обняла ее. Мать моя, изумленная отъ этого пріема молодой незнакомки, молча взглянула на нее, стараясь припомнить черты лица. Незнакомка замѣтила изумленіе матери.-- "Какъ! воскликнула она:-- вы уже совсѣмъ забыли меня? Вы не знаете маленькой д'Армовъ?" Тутъ все прояснилось, и признаніе воспослѣдовало съ обѣихъ сторонъ. Мадамъ де-Бретвиль, увѣрившись въ личности своей родственницы, окончательно успокоилась. Съ тѣхъ поръ мы видѣлись ежедневно и старая дружба наша возобновилась.

Я знала по-англійски и по-итальянски; Шарлотта стала моею ученицею в-ь обоихъ языкахъ, но успѣхи ея не соотвѣтствовали моимъ ожиданіямъ. Она сильно вытянулась и замѣчательно похорошѣла. Стройная талія ея показывала благородство. Она занималась туалетомъ весьма небрежно и не старалась выказывать своихъ личныхъ преимуществъ. Мать моя заботилась объ исправленіи ея вкуса, а я завивала нерѣдко ленту въ ея роскошные волосы, стараясь убрать ихъ какъ можно граціознѣе. Мадамъ де-Бретвиль подарила ей нѣсколько прекрасныхъ платьевъ, мать моя распорядилась покроемъ, и Шарлотта стала совершенно иною, несмотря на то, что сама она все-таки не обращала вниманія на свой туалетъ. Она была обольстительной бѣлизны и замѣчательной свѣжести. Лицо -- бѣлое какъ молоко, алое какъ роза и бархатное какъ персикъ. Кожа замѣчательно тонкая, какъ лепестки лиліи; казалось, можно было видѣть, капъ кровь бѣжитъ по жиламъ. Она краснѣла съ удивительною легкостью, и нельзя было тогда не восхищаться ею. Глаза у нея, слегка закрытые, были большіе и красивые; подбородокъ, нѣсколько выдавшійся впередъ, не вредилъ общему впечатлѣнію, пріятному и полному достоинства. На прекрасномъ лицѣ Шарлотты выражалась невыразимая прелесть и такая же прелесть звучала въ ея голосѣ. Никогда никто не слышалъ органа столь гармоничнаго, столь очаровательнаго; никогда никто не наблюдалъ взгляда столь кроткаго, столь невиннаго, улыбки столь привлекательной. Свѣтлокаштановые волосы удивительно шли къ этому лицу; словомъ -- это была великолѣпнѣйшая женщина. Она дурно держала себя, голова у нея была слегка наклонена впередъ и мы часто замѣчали ей это; она улыбалась тогда и обѣщала исправиться; но всѣ ея усилія въ томъ оставались безуспѣшными.

Моя мать спросила ее о причинѣ ухода изъ монастыря.-- "Чтобы жить съ отцомъ, давно лишившимся общества своихъ дочерей".-- Зачѣмъ пріѣхала она въ Капъ? На это отвѣтъ послѣдовалъ менѣе ясный и неточный; но мы поняли тогда, что она поссорилась съ отцомъ но различію взглядовъ. Старый дворянинъ, вѣрный преданіямъ своихъ отцовъ, былъ роялистомъ до мозга костей. Дочь, находившая умственную пищу въ постоянномъ чтеніи греческихъ и римскихъ авторовъ, любимыхъ ею съ ранняго дѣтства, проявляла чувства республиканскія, зародившіяся въ ней отъ этого изученія гораздо ранѣе, чѣмъ явилась пропаганда французской революціи. Обстоятельства эпохи способствовали только ихъ развитію; они были въ ней и прежде, какъ бы врожденныя этой мужественной и величавой душѣ. Древнія добродѣтели возбуждали въ ней удивленіе и энтузіазмъ. Она презирала наши легкомысленные и распущенные нравы; она сожалѣла о славныхъ временахъ Спарты и Рима -- ей нужно было бы родиться въ тѣ геройскія эпохи. "Но -- говорила она -- французы недостойны ни понимать, ни реализировать ту республику съ ея строгими добродѣтелями, величественными самопожертвованіями и благородными подвигами. Наша нація слишкомъ подвижна; ей нужно скрѣпиться, переродиться, найти въ лѣтописяхъ прошедшаго традиціи прекраснаго, великаго, истиннаго, благороднаго, и забыть всѣ пошлости, которыя порождаютъ порчу и вырожденіе народовъ".

Таковы были ея выраженія, когда она предавалась увлеченію искренней бесѣды, гдѣ она высказывалась, несмотря на обыкновенную свою сосредоточенность, окружавшую ее какъ бы непроницаемою завѣсою.

Но мнѣнія дѣвицы д'Армонъ открылись передъ нами не вдругъ, а только мало-по-малу. Мадамъ де-Бретвиль и все ея общество (включая и насъ) гнушалось нововведеніями и съ ужасомъ смотрѣло на мнимое возрожденіе, проявлявшееся тогда поджогами, грабежомъ, возмущеніями и убійствами. Факелъ новаго свѣта не освѣщалъ -- онъ горѣлъ; а начать съ повсемѣстнаго разрушенія намъ казалось страннымъ средствомъ къ улучшенію.

Вообще Шарлотта думала больше, чѣмъ говорила. Она любила молчать, и часто, когда къ ней обращались съ вопросомъ, она, казалось, какъ бы пробуждалась тогда изъ своего привычнаго мечтанія. Говорили, будто духъ ея, внезапно припоминая свою отдаленную мечту, возвращался изъ невѣдомой области, куда мысли уносили его. Быть можетъ, она боялась высказать слишкомъ рѣзкое противорѣчіе окружающимъ и тѣмъ оскорбить ихъ привязанности и вѣрованія; но за то, когда случалось ей увлечься важностью предмета или разспросами моей матери, истинно любимой ею, тогда предавалась она вся разговору и удивляла насъ величіемъ своихъ идей и безчисленными разсказами о героиняхъ древности;-- въ этомъ она была неистощима. Мать Гракховъ, мать Коріолана, Паулины, Порціи, быстро проходили передъ нашими глазами во всемъ блескѣ исторіи и величія прошедшихъ вѣковъ. Все это было прекрасно, но манія эта такъ часто находила на нее, что я опасалась наконецъ, не педантка ли моя новая подруга; иногда она казалась мнѣ странною. Я говорю это совершенно откровенно. Стоило припомнить Ветурію или Корнелію, и она уже смотрѣла на меня, краснѣла, вдохновеніе лилось съ ея устъ. Одно время я уже полагала, что мнѣ удалось избавить Шарлотту отъ увлекательнаго для нея классическаго багажа; но я ошибалась -- на словахъ она перестала восхвалять героинь своихъ мечтаній, но въ сердцѣ она питала къ нимъ то же обожаніе, какъ и прежде.

Когда, спустя четыре года, Шарлотта Корде убила Марата, то въ разныхъ кружкахъ толковали, будто это было мщеніе за смерть виконта де-Бельзюнсъ, будто она любила послѣдняго. То же говорили и о Барбару: въ тотъ вѣкъ трагедія безъ любви не соотвѣтствовала требованіямъ вкуса. Но оба разсказа одинаково ложны и нелѣпы. Шарлотта не только никогда не любила де-Бельзюнса, но еще смѣялась всегда надъ его женственными манерами. Она никого не любила; ея мысли принадлежали другой области. Наконецъ, я могу дать честное слово, что мысль о замужествѣ занимала у ней самое послѣднее мѣсто. Она не согласилась на множество самыхъ приличныхъ предложеній и объявила твердое намѣреніе не измѣнять своего положенія. Было ли то -- отвращеніе этой дѣвственной души? было ли то оттого, что этотъ гордый умъ возмущался мыслью подчиниться существу, которое ниже его,-- я не знаю; я могу утверждать только, основываясь на самыхъ искреннихъ бесѣдахъ съ мадмоазель д'Армонъ, что никогда никто не могъ похвалиться завоеваніемъ хотя частички ея сердца. "Никогда, говорила она мнѣ нѣсколько разъ: -- никогда я не откажусь отъ дорогой свободы, никогда вамъ не придется писать "мадамъ", адресуя ко мнѣ ваши письма". Этого непоколебимаго рѣшенія не могъ измѣнить никто, ни Барбару и никто изъ его товарищей. Дружбу съ нею можно было вести только политическую. Геройское сердце этой женщины было способно только на одну любовь, на благороднѣйшую, для которой она жертвовала всѣмъ -- на любовь къ отечеству. Она была, какъ я уже, кажется, сказала, чрезвычайно скрытною, даже боязливою; въ ней не было ни признака кокетства. Она не жаловалась и не старалась блеснуть. Благочестивая съ самаго ранняго дѣтства, она укрѣпила свои религіозныя вѣрованія долгимъ пребываніемъ въ Аббе-о-Дамъ; религія ея была столь же искренна, сколько глубока. Она не прочла ни одного романа: въ произведеніяхъ фантазіи серьёзный и положительный складъ ума Шарлотты не находилъ ничего особеннаго. Ей понравилась, однако, "Histoire philosophique des Deux Indes" аббата Рейналя, но ни за что не соглашалась она прочесть Вольтера и Руссо, боясь, какъ объясняла, повредитъ чистотѣ своей вѣры. Въ этомъ отношеніи она отличалась замѣчательною строгостью. Слыша толки о краснорѣчіи аббата Фоше, новаго конституціоннаго (то-есть давшаго присягу конституціи) епископа въ Кальвадосѣ, на проповѣди котораго стекались многіе роялисты не какъ христіане, подчиненные епископской власти, а скорѣе какъ любопытные послушать доказательства его доктринѣ -- она не послѣдовала ихъ примѣру. Ей было весьма жаль, говорила она, что совѣсть не позволяетъ ей судить самой о талантѣ этого оратора {Замѣчательно, что Фоше ввелъ Шарлотту Корде въ трибуны конвента наканунѣ смерти Марата и поплатился за то цѣною своей жизни. Шарлотта не знала, что это тотъ самый Фоше, проповѣдей котораго она не хотѣла слушать.}. Ее сильно огорчали скандалёзныя сцены, происходившія въ деревняхъ но случаю постановленія присяжныхъ священниковъ; ея сердце возмущалось противъ этихъ нечестивыхъ сатурналій; она называла этихъ священниковъ самозванцами. Въ такія-то минуты безъ мѣры и безъ отступленій лились разсказы изъ греческой и римской исторіи; въ нихъ находила она доказательства, насколько древнія республики были выше грубыхъ опытовъ, производимыхъ только для того, чтобы навсегда заглушитъ мысль объ этомъ родѣ правленія, благороднѣйшемъ изъ всѣхъ.

Однажды, когда Шарлотта невольно увлеклась своими разсказами, мать моя вдругъ прервала ее.-- "Вы сдѣлаетесь республиканкою когда-нибудь". Она покраснѣла и скромно отвѣчала: "я бы сдѣлалась ею, если бы французы были достойны республики". Живи дѣвица д'Армонъ во времена преслѣдованій религіозныхъ, она, безъ сомнѣнія, умерла бы мученицею за вѣру. Дѣва христіанская перенесла бы мученія, она не поблѣднѣла бы среди кровавой арены. Рожденная въ эпоху не менѣе страшную, но менѣе славную, она сдѣлалась жертвою своихъ политическихъ убѣжденій; древность не представляетъ болѣе высокаго примѣра стоической твердости.

Я привязалась къ мысли исправить ошибочныя мнѣнія Шарлотты, и потому нерѣдко вступала съ нею въ споръ. Я вносила въ него живость и увлеченіе, которыя, но моему мнѣнію, должны были восторжествовать надъ ересью, самою застарѣлою. Она не отказывалась отъ борьбы. Ея возраженія были сжатыя, быстрыя, блистательныя; я же отдавалась сильнѣе чувству, чѣмъ разсудку. Меня трогала за живое судьба Лудовика XVI, хотя въ то время еще далеко было до того гибельнаго конца, который совершился на вѣчный позоръ Франціи. Все для короля -- вотъ былъ мой девизъ, а у Шарлотты Корде: "короли созданы для народовъ, а не народы для королей". Безъ сомнѣнія, ея девизъ былъ справедливъ, но эта справедливость оскорбляла предметъ моего идолослуженія. Невозмутимое спокойствіе моего противника выводило меня изъ терпѣнія, и я ссорилась съ Шарлоттой, потомъ я мало-по-малу примирилась съ нею, и наконецъ сдѣлала кое-какія уступки... Иначе было невозможно: въ ней выражалось столько правды, что нельзя было скрывать свои чувства.

Я была до такой степени пропитана роялизмомъ, что онъ составлялъ какъ бы часть моего существа. Однажды, читая исторію Англіи съ моею милою Елеонорою въ прекрасныхъ аллеяхъ фодоасовскаго сада, я плакала горячими слезами о несчастіяхъ Карла-Перваго и сочувствовала преданности, обезсмертившей приверженцевъ Стюарта. "Да, моя милая, говорила я своей маленькой подругѣ:-- я поступила бы такъ же, еслибъ то же самое случилось во Франціи. Я пожертвовала бы собою для короля, я желала бы умереть за него!" -- "Я не поступила бы такъ, отвѣчала она: -- я служила бы ему, на сколько силъ хватало, но умереть за него не желаю -- лучше защищать свою голову". Эти слова никогда не ускользаютъ изъ моей памяти съ той минуты, когда эта прелестная головка упала подъ ударомъ революціоннаго топора. Она желала жить -- и погибла! Я желала умереть, а между тѣмъ живу еще теперь, живу чтобъ оплакивать моихъ лучшихъ друзей и скорбѣть о несчастіяхъ моего отечества!

Но возвратимся къ мадмоазель д'Армонъ. Намъ приходилось разлучиться вторично, потому что родители мои приготовлялись переѣхать изъ Кана въ Руанъ. Горячія и фанатическія головы въ Канѣ не обѣщали спокойной будущности въ этомъ городѣ; руанцы же, напротивъ, отличались разсудительностью и умѣренностью и не переставали отличаться этими качествами впродолженіе всего царствованія террора. Мадамъ де-Бретвиль, испуганная нашимъ отъѣздомъ и полумертвая отъ страха, почти рѣшалась слѣдовать за нами, къ чему ее побуждала и юная родственница. Къ осуществленію этого предположенія представлялось только одно препятствіе, но препятствіе это было непобѣдимое. Старуха услыхала, что при въѣздѣ въ Руанъ надобно переѣзжать черезъ плашкоутный мостъ, и никакія доказательства, никакое краснорѣчіе не могли уговорить ее отправиться съ нами: она боялась, что когда мы въѣдемъ на мостъ, мостъ уйдетъ въ открытое море. Какъ ни смѣшна была эта боязнь, однако мы не могли вырвать ее изъ узкой головы, въ которой не вмѣщалось никогда, двухъ мыслей разомъ. Чтобы не переѣзжать черезъ мостъ, предложили отправиться въ Парижъ; противъ этого она возстала еще сильнѣе. Въ Парижъ! только съумасшедшій пойдетъ рисковать своею жизнью въ это пагубное мѣсто. Ѣхать въ Парижъ, значитъ -- сказать прости навсегда.

Прошло четыре мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ мы возобновили наше знакомство съ молодою пенсіонеркою аббатства. Мы нѣжно привязались къ ней. Но и ее опечаливалъ нашъ отъѣздъ. Она сильно сожалѣла но моей матери, вліяніемъ которой на старуху-родственницу улучшилась ея жизнь; сверхъ того, мать моя напоминала ей счастливые дни дѣтства. Останься мы съ нею и, быть можетъ, она не вошла бы въ общество федералистовъ, о которыхъ не было у насъ ни слуху, ни духу. Добрые совѣты, пріятная взаимность, наши общія занятія, быть можетъ, способствовали бы къ успокоенію этой экзальтированной головы.

За нѣсколько дней до отъѣзда, мадамъ де-Бретвиль дала намъ прощальный обѣдъ. Отецъ д'Армонъ, умилостивленный письмами моей матери, простилъ дочери безразсудный поступокъ, удалившій ее изъ-подъ родительскаго крова. Увѣренный, что горячность молодой дѣвушки уступила добрымъ совѣтамъ окружавшихъ лицъ, онъ согласился на примиреніе и пріѣхалъ въ Капъ съ младшею дочерью и младшимъ сыномъ, который отправлялся въ эмиграцію къ старшему брату въ Кобленцъ. Съ тѣмъ же намѣреніемъ прибылъ въ Капъ мосье де-Турнели, молодой родственникъ мадамъ де-Бретвиль. Такимъ образомъ обѣдъ приготовлялся вдвойнѣ прощальный: мы отправлялись въ Руанъ, а молодые люди на Рейнъ. Мадмоазель д'Армонъ весьма понравилась г. де-Турнели. Хотя Шарлотта была весьма отдаленною кузиною мадамъ де-Бретвиль, однако оба они называли старуху тёткою; мать моя сильно желала, чтобы взаимныя притязанія обѣихъ вѣтвей слились въ связь, весьма приличную для нашей подруги и для любезнаго молодаго человѣка, но Корде не думала объ этомъ и по какой-то склонности къ противорѣчію стала выражать еще яснѣе свои мнѣнія, вполнѣ враждебныя надеждамъ эмиграціи. Турне я и пытался возвратить на добрый путь эту заблудшуюся овцу; подобно намъ, онъ приписывалъ идеи, иногда выражаемыя Шарлоттою, ошибочности ея взгляда на вещи. Не воображая, что она желаетъ разрушенія нашей древней и славной монархіи, онъ прощалъ ей пристрастіе къ Риму и Спартѣ. Изъ этихъ противорѣчій родилась мелкая война, въ которую каждый изъ насъ вносилъ свое слово.

Никогда этотъ обѣдъ не исчезнетъ изъ моей памяти. Былъ день св. Михаила 1791 года. Мадмоазель д'Армонъ, одѣтая въ лучшее платье изъ подаренныхъ ей старухою, изумляла всѣхъ своей красотой. Я присутствовала при ея туалетѣ; намъ хотѣлось побѣдить отца на всѣхъ пунктахъ. Я и теперь еще какъ-будто вижу ее, одѣтую въ платье изъ розовой тафты съ бѣлыми воланами, въ бѣлой шелковой юбкѣ. Ея талія обольстительно рисовалась въ этомъ костюмѣ. Розовая лента вилась въ волосахъ и гармонировала съ цвѣтами. ея лица, одушевленнаго неизвѣстностью пріема со стороны отца и душевнымъ волненіемъ увидѣть себя въ средѣ своей семьи. Въ тотъ день она въ самомъ дѣлѣ казалась какимъ-то идеальнымъ существомъ.

Г. д'Армонъ встрѣтился съ моею матерью не то радостно, не то печально. Въ минуту свиданія прошедшее пробѣжало передъ глазами этого почтеннаго человѣка. Мать моя представила ему дочь; онъ обнялъ ее съ нѣжностью отца. Онъ не выразилъ ни жалобъ, ни упрековъ, и милостиво согласился оставить ее у мадамъ де-Бретвиль, недовольной этою для нея ненужною благосклонностью, хотя по слабости своего характера она и не могла избавиться отъ того, что почитала для себя тягостью.

Въ началѣ обѣдъ шелъ весьма весело. Всѣ были полны надеждъ. Наши будущіе эмигранты полагали совершить только недалекую прогулку на берега Рейна, а потомъ, на зиму воротиться въ Парижъ: къ тому времени все окончится. Шарлотта издѣвалась надъ ихъ быстрымъ отъѣздомъ и близкимъ возвращеніемъ. Она сравнивала ихъ съ Дон-Кихотомъ: они надѣялись встрѣтить Дульциней, а найдутъ только Мариторнъ. Смѣялись, шутили, все шло какъ нельзя лучше, но вдругъ предложили тостъ за здоровье короля. Мы всѣ поднялись съ своихъ мѣстъ; не поднялась только старшая дочь д'Армона, рюмка ея осталась на столѣ. "За здоровье короля"! повторили всѣ. То же положеніе и то же молчаніе со стороны Шарлотты. Брови отца нахмурились; онъ опустилъ глаза съ видимымъ неудовольствіемъ. Мать моя слегка тронула за руку молодую д'Армонъ, чтобы та встала. Шарлотта взглянула на нее скромно и спокойно, но не тронулась съ мѣста. "Какъ, дитя мое, сказала ей тихо моя мать: -- вы отказываетесь пить за здоровье нашего короля, такого добраго и добродѣтельнаго!" -- "И я полагаю, что онъ добродѣтеленъ, отвѣчала она своимъ мягкимъ, гармоничнымъ голосомъ: -- но слабый король не можетъ быть добрымъ: онъ не въ силахъ устранить бѣдствія народа". За этимъ отвѣтомъ все замолчало. Я сердилась, мать моя едва скрывала свою досаду. Никто не выпилъ за дорогое намъ здоровье; всякій сѣлъ, видимо огорченный и раздосадованный. Само собою разумѣется, что Шарлотта не желала обидѣть насъ; откровенная и неспособная къ притворству, она покраснѣла какъ отступница отъ того, чего требовало приличіе, но чего не позволяли твердость характера и непреклонность ея принциповъ. Это противорѣчіе взглядамъ отца во время примирительнаго обѣда, этотъ отказъ на просьбы друзей, были безконечно непріятны для всѣхъ присутствовавшихъ; неудовольствіе и холодность, выразившіяся на всѣхъ лицахъ, продолжались до конца праздника.

Случайно въ тотъ же день конституціонный епископъ (аббатъ Фоше) торжествовалъ свое вступленіе въ городъ Канъ и шелъ, окруженный подкупленною толпою; воздухъ дрожалъ отъ ея криковъ: да здравствуетъ нація, да здравствуетъ конституціонный епископъ! Оба молодыхъ человѣка, пораженные этими восклицаніями и безъ сомнѣнія раздраженные страннымъ поведеніемъ дѣвицы Корде, подошли къ окну, подъ которымъ двигалась процесія, съ намѣреніемъ крикнуть въ честь короля. Такой поступокъ подвергалъ насъ всѣхъ вѣрной смерти. Народъ изрубилъ бы насъ, ибо въ подобныя минуты безумія несчастіе тому, кто, невооруженный необходимою силою для сопротивленія толпѣ, раздражаетъ ее противъ себя! Мы бросились машинально между ними и окномъ, чтобы не допустить нашихъ юношей до этой неизвинительной глупости; они подняли свои головы и, будучи не въ состояніи прорваться сквозь преграду, устроенную противъ ихъ пылкости, старались крикнуть: да здравствуетъ король! какъ можно громче, чтобы кликъ этотъ достигъ до буйной толпы, шедшей но улицѣ. Тутъ Шарлотта, схвативъ твердою рукою Турнели, отвела его въ глубь комнаты, а самъ д'Армонъ властью отца заставилъ замолчать сына. "Вы не боитесь? говорила она неблагоразумному молодому человѣку, все еще держа его за руку: -- вы не боитесь, что несвоевременное выраженіе вашихъ чувствъ станетъ роковымъ для всѣхъ, окружающихъ васъ? И вы думаете, что такъ можно служить вашему дѣлу; въ такомъ случаѣ вы напрасно уѣзжаете". "Да какъ же, пылко отвѣчалъ Турнели: -- вѣдь сейчасъ только вы сами не боялись же оскорбить чувство вашего отца, вашего брата, всѣхъ вашихъ друзей, вы отказались же присоединить вашъ голосъ къ крику, столь дорогому для нашего сердца?" Она улыбнулась. "Мой отказъ, сказала она:-- повредилъ только мнѣ; между тѣмъ какъ вы рисковали жизнью всѣхъ насъ, не имѣя никакой полезной цѣли въ виду. Скажите же мнѣ теперь, кто ни" насъ великодушнѣе?" Турнели склонилъ голову и замолчалъ. Толпа разошлась, и этотъ случай не имѣлъ особенныхъ послѣдствій.

Мы обѣщали другъ другу вести частую переписку -- писать при всякомъ удобномъ случаѣ. И въ самомъ дѣлѣ, я получила отъ Шарлотты десять или двѣнадцать инеемъ; изъ нихъ уцѣлѣли только два. Остальныя мать моя почла благоразумнымъ сжечь: она боялась, что найдутъ ихъ у насъ въ случаѣ домашняго обыска, которые въ ту эру свободы производились весьма часто; переписка съ такою знаменитою женщиною, какъ Корде, при имени которой трепетали наши тираны -- такая переписка не обошлась бы мнѣ даромъ. Я душевно сожалѣю, что не сохранила этихъ писемъ: они были весьма характеристичны; но я не забыла ихъ. Катастрофа, которой вскорѣ послѣ того подверглась писавшая, отпечатала ихъ до мельчайшихъ подробностей въ моей памяти. Тамъ было отвращеніе къ жизни, скорбь о существованіи безъ пользы и безъ цѣли, наконецъ полное разочарованіе души, долго питавшейся самыми обольстительными мечтаніями и разбитой въ своихъ надеждахъ. О политикѣ она писала немного, но всегда съ оттѣнкомъ ироніи. Она издѣвалась надъ эмигрантами, и надъ ихъ химерными предположеніями, она сѣтовала на нечестивыя сцены, происходившія въ нѣкоторыхъ церквахъ. Однажды она описала мнѣ мятежъ въ приходѣ Версонъ, близь Кана, гдѣ нанесли жестокое оскорбленіе женщинамъ, оставшимся вѣрными своему прежнему богослуженію; въ свое отмщеніе женщины изорвали шарфъ на муниципальномъ офицерѣ. "Это значило обидѣть осла до узды", поясняла она. Шарлоттѣ непріятно было, что она не могла заставить свою тётку переправиться къ намъ въ Руанъ. "Будь у меня кольцо феи, я бы построила мостъ покрѣпче того, который наводитъ такую боязнь на малодушную старуху! Будь я съ вами, прибавляла она:-- я бы снова стала вашею ученицею и, надѣюсь, была бы гораздо внимательнѣе къ вашему преподаванію. Быть можетъ, въ вашей дружбѣ и дружбѣ вашей доброй матери, въ литературѣ и изученіи языковъ, я нашла бы вознагражденіе за всю скуку, отъ которой страдаю здѣсь. Если нельзя жить настоящимъ и не видишь ничего въ будущемъ, то приходится прибѣгать къ прошедшему и отыскивать въ идеалѣ жизни всего, чего недостаетъ въ дѣйствительности."

Я отвѣчала всегда тотчасъ же. Но такъ-какъ нельзя было писать но почтѣ, а случаи для пересылки представлялись все рѣже и рѣже, то къ концу 1792 года корреспонденція наша уже прекратилась. Я тосковала по нашей перепискѣ. Впродолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ я не получала никакихъ извѣстій изъ Кана, какъ вдругъ во всѣхъ журналахъ обнародовали убійство Марата какою-то молодою дѣвушкою, по имени Серде де-Сети-Арманъ. По этой исковерканной фамиліи нельзя было добраться до настоящаго смысла. И мы оставались въ полномъ невѣдѣніи, кто убилъ Марата, пока не стали печатать судебныхъ вопросовъ и отвѣтовъ обвиненной. Имя ея все-таки печаталось невѣрно. Мы были объяты ужасомъ, когда прочли слѣдующіе вопросы: "У кого вы жили въ Канѣ?" -- "У родственницы." "Какое общество посѣщали вы?" -- "Господина де-ла-Рю." Тутъ облако разсѣялось и намъ явилась величавая фигура Шарлотты Корде совершенно въ новомъ свѣтѣ.

Я не попытаюсь описывать и не люблю вспоминать о тѣхъ мучительныхъ ощущеніяхъ, какія я испытала тогда. Какая важность въ томъ, что мое сердце страдало отъ этого внезапнаго и тягостнаго обнаруженія характера, въ которомъ я вполнѣ ошибалась. Дѣвица д'Армонъ дѣйствовала подъ вліяніемъ истиннаго предопредѣленія. Эта жизнь женщины, прежде столь нелѣпая, пріобрѣла цѣну въ ея глазахъ съ той самой минуты, когда можно было пожертвовать ею предмету своего обожанія, своей постоянной думы, своему отечеству! Она надѣялась цѣною своей крови купить миръ, сліяніе партій и окончаніе гражданскихъ раздоровъ. Она не колебалась и отдала свою жизнь.

"Жизнь, говорила она:-- я цѣню только по пользѣ, какую она можетъ принести" -- и позже: "Маратъ ежедневно возбуждалъ страсти, сбивалъ съ пути и фанатизировалъ умы; я думала, что стоитъ только погасить этотъ факелъ анархіи, и все придетъ въ порядокъ, всему можно будетъ устроиться. Я трепетала отъ восторга, надѣясь, что жизни одной женщины достанетъ для сбереженія множества драгоцѣнной крови".

Не было ничего инаго, что бы побуждало ее исходишь подобное намѣреніе, и ничему не довѣряла она. Разъ принято рѣшеніе -- и исчезли всѣ преграды къ цѣли: женская нѣжность, всякая мысль о самой себѣ, всякая привязанность къ своему семейству. Сердце столь мужественное и столь мягкое закрылось какъ бы бронею, недоступною никакимъ чувствамъ, противнымъ предпріятію. Спокойная, твердая, рѣшительная, разъ убѣжденная, что ударъ, наносимый ею, падаетъ на ненавистное иго и наводитъ согражданъ на болѣе великодушныя мысли, она нисколько не я:алѣла себя; она не пролила ни одной слезы надъ страшнымъ концомъ, который сама приготовляла себѣ; она поступила безъ слабости и не знала угрызеній совѣсти; она забыла все -- свою юность, красоту свою, будущность, мученіе, причиняемое ею отцу и друзьямъ, опасности, которымъ подвергала и того, и другихъ... Жертва была отмѣчена; должно было принести ее.

Всѣмъ извѣстно, какъ она выполнила свое намѣреніе. Всѣ знаютъ, что сдѣлала она, что говорила и писала. Извѣстно также, какъ мужественно пошла она на смерть: прекрасная, спокойная, гордая и улыбающаяся, она господствовала тогда надъ толпою съ вышины своей постыдной телеги, заставляя величіемъ своего достоинства молчать необузданную чернь и вызывая къ себѣ удивленіе въ тѣхъ, кто пришелъ съ цѣлью оскорбить ее!

Она согрѣшила предъ Богомъ и людьми, а по ея мнѣнію -- исполнила свою обязанность, и потому грѣхъ этотъ былъ добродѣтелью. Одушевляемая безпрестаннымъ созерцаніемъ древности и разгоряченная образами величественныхъ самопожертвованій, обезсмертившихъ имена ея любимыхъ дѣятелей, она считала себя жертвою общаго благополучія и ожидала славы и правосудія въ будущемъ!

Я не хочу ни судить, ни порицать, ни оправдывать ее. Единственною цѣлью этого разсказа я считаю поясненіе ея характера и страстей, одушевлявшихъ эту замѣчательную женщину. Чище, благоразумнѣе и безкорыстнѣе этихъ побужденій міръ никогда ничего не видалъ. Исторія произнесла надъ нею свои приговоръ; я же -- подруга ея, я могу только сказать, что до послѣдней минуты буду считать честью ея дружбу ко мнѣ.

-----

Къ воспоминаніямъ мадамъ М. я присовокупляю здѣсь и оба письма ея подруги.

Письмо Шарлотты Корде къ мадмоазель Л.... впослѣдствіи мадамъ М...

Мартъ 1792.

"Возможно ли, дорогая подруга, чтобъ въ то время, какъ я ворчала на вашу лѣность, вы сдѣлались жертвою натуральной оспы. Полагаю, вы довольны, что она покинула васъ, не оставивъ на вашемъ лицѣ слѣдовъ по себѣ; это была милость съ ея стороны: съ иными хорошенькими она поступаетъ иначе. Вы были больны, а я и не знала о томя, Обѣщайте мнѣ, моя драгоцѣнная, что впередъ, если нападетъ на васъ фантазія хворать, вы тотчасъ дадите мнѣ знать; нѣтъ ничего ужаснѣе, какъ нерадѣніе о судьбѣ своихъ друзей. Вы меня спрашиваете о новостяхъ; въ настоящее время, милая моя, въ нашемъ городѣ нѣтъ ничего особеннаго; чувствительныя души воскресли и отправились; ваши проклятія на нашъ городъ имѣли свои послѣдствія: если на улицахъ нѣтъ еще травы, то въ этомъ виновно само время года. Фодоасы уѣхали, а вмѣстѣ съ ними исчезла и часть ихъ мебели. Гербъ охраняетъ мосье де-Кюсси -- онъ женится на дѣвицѣ Флеріо. При такомъ общемъ бѣгствѣ, у насъ водворяется спокойствіе: чѣмъ меньше людей, тѣмъ меньше опасностей отъ возмущенія. Что касается до меня, то я желала бы увеличить собою число бѣглецовъ въ Руанъ, но не изъ боязни за свое спокойствіе, а изъ желанія быть съ вами, моя милая, поучиться у васъ: я, вѣдь, избрала васъ своею учительницею англійскаго и итальянскаго языковъ и, увѣрена, многимъ бы попользовалась отъ вашихъ знаній. Мадамъ де-Бретвиль, тётка моя, весьма благодарна вамъ за то, что вы вспомнили о ней и за ваше желаніе успокоить ее; однако, ни здоровье ея, ни склонности не даютъ ей никакого утѣшенія: она довѣрчиво ожидаетъ будущихъ событій, которыя не кажутся ей слишкомъ отчаянными; она проситъ засвидѣтельствовать мадамъ Л... {Мать мадамъ М.} свою признательность за память о ней и передать, что никто такъ искренно не привязанъ къ вашей матери, какъ она; она сильно сожалѣетъ, что вы обѣ не съ нами и убѣждается, подобно мнѣ, что вы ужь не вернетесь въ нашъ городъ, столь справедливо ненавидимый вами. Нѣсколько дней тому назадъ уѣхалъ мой братъ, чтобъ увеличить число дон-кихотовъ; быть можетъ, на пути своемъ они встрѣтятся съ вѣтреными мельницами. Я не съумѣла бы мыслить подобно нашимъ знаменитымъ аристократамъ; несмотря на сильное вооруженіе націи, имъ все кажется, будто устроятъ для нихъ торжественное возвращеніе безъ всякой борьбы. Я согласна, что люди, держащіе ихъ сторону, остаются безъ дисциплины; но эта идея свободы придаетъ имъ нѣчто похожее на храбрость и имъ могло бы принести пользу само отчаяніе; вообще я сильно безпокоюсь, куда броситъ насъ судьба. Я вижу впереди неизбѣжный деспотизмъ; если имъ удастся снова сковать народъ, мы попадемъ тогда изъ Сциллы въ Харибду, и намъ выпадетъ на долю вѣчное страданіе. Но, моя милая, я нишу вамъ эти объясненія противъ моихъ желаній, ибо всѣ эти жалобы ни къ чему не послужатъ; во время карнавала онѣ подвергнутся еще сильнѣйшему осужденію. Со мною случилось печальное происшествіе: я затеряла ваше письмо и забыла вашъ адреса.; если мое дойдетъ до васъ, то прошу васъ тотчасъ увѣдомить меня. Мадамъ Мальмонте уѣхала въ деревню вмѣстѣ съ мадамъ Малерба, и я не знаю, отъ кого узнать вашъ адресъ: я не желала бы, чтобъ мои письма къ вамъ прочелъ кто нибудь посторонній.

"Милая моя, я принимаюсь снова за письмо свое; оно пролежало у меня нѣсколько дней; я желала описать вамъ важныя приключенія, о которыхъ предсказывали намъ, а между тѣмъ ничего особеннаго не случилось: карнавалъ прошелъ мирно, да его и не замѣтили; маски были запрещены; по вашему, вѣдь такъ и слѣдуетъ. Мосье Фодоасъ вернулся, никто не знаетъ зачѣмъ; никто не понимаетъ его. Засвидѣтельствуйте мадамъ Л... мою почтительную преданность. Прощайте, сердце мое."

ОТЪ ТОЙ ЖЕ КЪ ТОЙ ЖЕ.

Май 1792 года.

"Когда я получаю выраженія вашей дружбы, меня всегда обнимаетъ новая радость; меня огорчаетъ только, что у васъ, любезная подруга, дурное расположеніе духа. Быть можетъ, это -- послѣдствіе натуральной оспы. Вамъ нужно поберечь себя. Вы спрашиваете меня, что случалось въ Версонѣ -- все мерзкое, что только возможно: человѣкъ пятьдесятъ зарѣзано, побито, оскорблены женщины; кажется, даже, что главное нападеніе было на послѣднихъ. Трое изъ нихъ умерли, спустя нѣсколько дней, другія больны до сихъ поръ и только немногія выздоровѣли. Въ свѣтлое воскресенье версонцы оскорбили національнаго гвардейца и его кокарду: это значило оскорбить осла до самой узды. Начались буйныя совѣщанія: рѣшено было отправиться изъ Кана въ Версопъ; приготовленія продолжались до половины третьяго. Версонцы, увѣдомленные утромъ, полагали, что смѣются надъ ними. Приходскій священникъ успѣлъ спастись, потерявъ на дорогѣ одного убитаго, котораго похоронили. Вамъ извѣстно также, что захватили аббата Адама и де-ла-Паллю, каноника гроба господня, чужаго приходскаго священника и молодаго аббата общины, а также женщинъ -- племянницъ аббата Адама, сестру приходскаго священника и жену приходскаго мера. Ихъ продержали въ темницѣ не долѣе четырехъ дней. Когда муниципальныя власти спросили одного крестьянина: патріотъ ли онъ?-- "Увы, да, господа, отвѣчалъ онъ: -- я патріотъ. Всякій знаетъ, что я первый наложилъ руку на церковное добро и вамъ извѣстно также, господа, что честные люди не хотѣли этого." Я не знаю, лучше ли бы отвѣчалъ какой нибудь благоразумный человѣкъ, чѣмъ это несчастное животное; но сами судьи, несмотря на ихъ мрачность, не могли удержаться отъ улыбки. Что бы сказать вамъ еще для скорѣйшаго заключенія этой грустной главы? Приходъ быстро измѣнился и играетъ уже въ клубы; праздновали въ честь новыхъ обращенныхъ, которые предались бы снова своему приходскому священнику, если бы тотъ когда нибудь возвратился.

Vous connaissez le peuple; on le change en un jour;

Il prodigue aisément sa haine et son amour.

"Но довольно объ этомъ. Всѣ, о комъ вы пишете -- въ Парижѣ. Сегодня наши остальные честные граждане отправляются въ Руанъ, мы остаемся здѣсь почти однѣ. Чего хотите вы? Нѣтъ силъ побороть невозможность. Я рада, что въ вашихъ мѣстахъ принимаютъ насъ гостепріимно, и тѣмъ сильнѣе была моя радость, что намъ угрожаютъ мятежомъ. Умираютъ только разъ; опасность нашего положенія не пугаетъ меня еще потому, что никому не повредитъ моя гибель, за исключеніемъ развѣ васъ, если вы дорожите моею нѣжною дружбою. Вы, можетъ быть, удивитесь, моя милая, моимъ опасеніямъ; но будь вы сами здѣсь, я васъ увѣряю, вы бы раздѣляли ихъ со мною. Можно было бы тогда показать вамъ состояніе нашего города и броженіе умовъ. Прощайте, дорогая моя; я кончаю письмо, потому что не могу писать этимъ перомъ и боюсь опоздать отсылкою письма: купцы должны отправиться сегодня. Прошу васъ засвидѣтельствовать мадамъ Л... мое почтеніе и уваженіе. Тётка моя проситъ меня засвидѣтельствовать и ей, и вамъ искреннюю привязанность и драгоцѣнное воспоминаніе о васъ. Я не говорю ничего о своей любви къ вамъ; мнѣ желательно, чтобы вы были увѣрены въ этомъ и безъ частыхъ повтореній съ моей стороны."

Мнѣ кажется, что эти письма Шарлотты Корде имѣютъ болѣе важное значеніе, чѣмъ простое удовлетвореніе любознательности. Само собою разумѣется, что въ этой дружеской перепискѣ между двумя молодыми дѣвушками нельзя найти того, что поражаетъ и волнуетъ при чтеніи ея знаменитаго письма къ Барбару, начатаго въ аббатствѣ и оконченнаго въ тюрьмѣ. Шарлотта Корде 1793-го года была не такою, какою является она здѣсь въ 1792 году -- въ Канѣ, гдѣ внѣшній шумъ тревожила" ее менѣе, чѣмъ внутреннія душевныя волненія; она не могла писать такъ, какъ писала послѣ умерщвленія Марата, въ полномъ восторгѣ отъ своего поступка, столь полезнаго и высокаго -- по ея мнѣнію, въ экзальтаціи своего самопожертвованія, тамъ, гдѣ ея сильнѣе занимали судьбы отечества и надежда принести ему спокойствіе, чѣмъ ожидавшая ее катастрофа; однако и въ этихъ письмахъ отлично обрисовываются главныя черты ея характера въ воспоминаніяхъ и изображеніяхъ лицъ, окружавшихъ эту замѣчательную женщину. Тутъ есть зрѣлища, при которыхъ она присутствуетъ въ городѣ, столь справедливо ненавидимомъ; тутъ разсказано о патріотахъ, бросающихся за городъ оскорблять женщинъ; тутъ есть жители Версона, готовые предаться своему приходскому священнику, если бы онъ только вернулся; тутъ описываютъ подлыхъ людей, подобныхъ тому крестьянину, о допросахъ котораго она пишетъ столь комично; тутъ глупцы, которымъ любовь ли, ненависть -- все ни почемъ; -- это все тѣ жалкіе и безумные люди, которые въ 1793 году вынудили ее сказать: "Почти все -- эгоизмъ, и этотъ жалкій народъ задумалъ строить республику!" {Письмо къ Барбару, обнародованное въ факсимиле Ш. Вателемъ.} Мысль, высказанная ею наканунѣ смерти: "я цѣню жизнь только но той пользѣ, какую она должна приносить", родилась уже прежде, за годъ до того и высказана въ письмѣ къ подругѣ, мадамъ М.: "умираютъ только разъ; опасность нашего положенія не пугаетъ меня еще потому, что никому не повредитъ моя гибель". Итакъ, въ этихъ письмахъ, въ мартѣ и мнѣ 1792 года, выраженъ весь характеръ неустрашимой нормандки, за исключеніемъ, конечно, тѣхъ чертъ, которыя привились къ нему впослѣдствіи отъ вліянія многоразличныхъ обстоятельствъ. То же самое расположеніе къ веселости и ироніи, тотъ же энтузіазмъ къ республиканскому дѣлу съ тою же ненавистью ко всѣмъ личностямъ, кто безчестилъ и грязнилъ это дѣло презрительнымъ насиліемъ и безстыдными сатурналіями, то же пренебреженіе жизнью и наконецъ та же смѣсь непорочныхъ побужденій, свѣжей радости, граціозной красоты, величія сердца, твердости души и бодрости духа -- вотъ что сдѣлало бы Шарлотту Корде замѣчательнѣйшею и самою очаровательною женщиною своего времени, если бы несчастіе той эпохи не заставило ее принести героическую жертву въ пользу великой ошибки.

"Отечественныя Записки", No 4, 1863