Херн Лафкадио - На станции железной дороги

Лафкадио Хёрн.
На станции железной дороги

Накануне из Фукуоки по телеграфу пришла весть о задержании тяжкого преступника. Он был приговорен к смертной казни и его ждали с двенадцатичасовым поездом в Кумамото.

Однажды ночью, четыре года тому назад, вор забрался в один дом, связал обитателей, похитил множество драгоценностей и скрылся. Полиция быстро изловила его. Но по пути в тюрьму ему удалось разорвать оковы, вырвать у полицейского саблю, убить его и скрыться; все это было делом одного мгновения. С тех пор о нем не было ни слуху, ни духу.

И вот, через четыре года, один из полицейских чиновников случайно посетил тюрьму в Фукуоке; в каторжном отделении его внезапно поразило одно лицо, лицо, четыре года тому назад неизгладимо запечатлевшееся в его памяти.

-- Кто этот человек? -- спросил он.

-- Вор, -- ответили ему, -- у нас он записан под именем Кузабэ.

Чиновник подошел к заключенному и сказал ему:

-- Тебя зовут не Кузабэ! Номура Тейхи, четыре года тому назад в Кумамото ты совершил убийство.

Преступник сознался во всем.

Вслед за большой толпой народа и я отправился на вокзал, чтобы увидать преступника. Я ждал порывов гнева со стороны толпы; я боялся даже насилия. Убитый пользовался большой любовью; в толпе были, конечно, и родственники его; а толпа в Кумамото свирепа. Я ждал также большого наряда полиции. Но ничего подобного не было.

Когда поезд остановился, моим глазам представилась обычная, шумно суетливая картина железнодорожной сутолоки: нервная беготня путешественников, спешащих, скрещивающихся и незамечающих друг друга; крик маленьких торговцев, предлагающих газеты и лимонад. Нам пришлось прождать около пяти минут за барьером. Но вот двое полицейских протолкнули в дверь преступника, коренастого малого; с опущенной на грудь головой, со связанными на спине руками, он остановился в дверях рядом с караульным.

Тогда, чтобы лучше видеть, толпа хлынула вперед, напряженная, безмолвная. Вдруг громкий, внятный голос полицейского прервал молчание:

-- Сугихара Сан! Сугихара О-Киби! Тут ли она?

Стоявшая рядом со мною нежная маленькая женщина с ребенком за спиной ответила:

-- Ха-и!

И двинулись вперед. Это была вдова убитого; ребенок -- их сын.

Полицейский сделал знак, и толпа расступилась; вокруг преступника и его конвоя образовалось свободное место. Там стояла вдова со своим мальчиком и смотрела убийце прямо в лицо. Полицейский обратился не к женщине, а к ребенку; и говорил он тихо, по так внятно, что до меня ясно долетал каждый звук:

-- Деточка, смотри, вот человек, который убил твоего отца. Тебя еще не было на свете, ты еще покоился во чреве матери. Этот человек виноват в том, что ты не знал отеческой ласки. Взгляни на него, -- полицейский грубо схватил преступника за подбородок и заставил его поднять голову, -- взгляни на него, мальчик, не бойся, -- это долг твой, -- смотри на него!

Широко раскрытыми испуганными глазами мальчик смотрел из-за плеча матери; рыдание вырвалось из его груди, слезы ручьем хлынули из глаз, но он послушно и пристально продолжал смотреть в судорожно подергивающееся лицо преступника.

Толпа безмолвствовала, затаив дыхание.

Лицо преступника исказилось. И вдруг, несмотря на оковы, он бросился на колени, ударился лицом о землю, и в голосе его прозвучало такое страстное, такое жгучее отчаяние, что все сердца дрогнули и сжались:

-- Прости меня, малютка, прости! Не по злобе я убил отца твоего, -- страх, желание спастись заставили меня пойти на это преступление. Страшный, страшный грех я совершил по отношению к тебе; но я искупаю свой грех; я иду на казнь; я хочу умереть, умираю охотно, только будь милосерд, малютка, прости меня!

Ребенок все еще плакал.

Тюремщик поднял с земли рыдающего преступника, толпа расступилась направо и налево, чтобы дать им дорогу. А когда загорелый конвойный проходил мимо меня, я увидел то, чего еще никогда не видел и вероятно не увижу больше никогда: я увидел слезы на глазах японского полицейского.

Толпа рассеялась, а я остался один в глубоком размышлении о внутреннем смысле только что разыгравшейся сцены.

Справедливость довела до сознания виновного весь ужас преступления, явив ему потрясающее зрелище последствий его. И вызвала в преступнике отчаянное раскаяние, жаждущее смерти и прощения.

А народная толпа, по природе свирепая, дикая, мстительная, -- при виде этого раскаяния смягчилась и все поняла; вид сокрушенного преступника преисполнил ее великой печалью, и она интуитивно почувствовала, как жизнь непосильно тяжела и как слаб человек.

Но для Востока характернее всего то, что в преступнике было затронуто отеческое чувство, эта потенциальная любовь к ребенку, так глубоко заложенная в душе каждого японца...

Рассказывают, будто известный преступник, Исхикава Гоэмон, во время ночного нападения так был очарован улыбкой ребенка, протягивающего к нему ручонки, что совершенно забыл о своем преступном намерении и, заигравшись с малюткой, пропустил удобный момент для выполнения своего плана.

Этот рассказ очень правдоподобен. Полицейские анналы ежегодно приводят факты сострадания, жалости и трогательной заботливости профессиональных преступников по отношению к детям.

-------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Душа Японии. Рассказы. Из сборников Кокоро, Кью-шу и Ицумо / [Соч.] Лафкадио Херна; Перевод С. Лорие. -- Москва: т-во скоропеч. А. А. Левенсон, 1910. С. 113--118.