Лондон Джек - Жемчужины Парлея

Джек Лондон

Жемчужины Парлея

Из сборника "Сын солнца"

The Pearls of Parlay (1911)

Перевод Марии Коваленской

Лондон Д. Собрание повестей и рассказов (1911--1916). М., "Престиж Бук", 2011.

Канак, стоявший у руля, повернул колесо, и "Малахини", скользнув под ветер, выпрямилась на киль. Ее передние паруса обвисли, раздалось тарахтение концов рифов и талей, шхуна накренилась и повернула на другой галс. Несмотря на то что было еще очень рано и дул холодный ветер, пять белых, лежавших на палубе, были едва одеты. Дэвид Гриф и его гость, англичанин Грегори Малхолл, пребывали в пижамах и в китайских ночных туфлях на босу ногу. Капитан и помощник были в нижних рубашках и мягких полотняных штанах. Судовой приказчик все еще держал в руках рубаху, не решаясь надеть ее. Пот проступил у него на лбу; он, видимо, жаждал освежить свою грудь ветром, но и ветер не давал прохлады.

-- Ветер, а жарко, -- жаловался он.

-- А что делается там, на западе, хотелось бы мне знать! -- присоединился к общим жалобам Гриф.

-- Это будет продолжаться недолго, -- сказал помощник, голландец Герман. -- Ветер всю ночь менялся, пять минут дул отсюда, пять минут оттуда, а потом целый час еще из третьего места.

-- Что-то готовится! Что-то готовится, -- закаркал капитан Уорфидд, разглаживая пальцами свою бороду и подставляя под ветер подбородок в поисках прохлады. -- Вот уже две недели, как погода точно с ума сошла. Третью неделю нет настоящего пассата. Все перепуталось. Барометр упал вчера и продолжает падать и теперь. Знатоки погоды говорят, что это ничего не значит, но я чувствую себя очень беспокойно, не люблю колебаний барометра. Это действует на нервы. Когда у нас погиб "Ланкастер", барометр так же колебался. Я тогда был юнгой, но все-таки я все помню очень ясно. Новое, четырехмачтовое, обшитое броней судно... в первый же рейс... Его гибель сокрушила старика. Он прослужил в Компании сорок лет. После этого он стал чахнуть и через год умер.

Несмотря на ветер и на ранний час, стояла невыносимая жара. Ветер нашептывал о прохладе, но не приносил ее. Можно было подумать, что он дует из самой Сахары, если бы не его чрезвычайная насыщенность влагой. Ни тумана, ни даже намеков на туман или мглу не было, но дали были как-то тусклы. Туч не было на небе, но какая-то пелена закрывала солнце, и лучи солнца не могли пробиться сквозь нее.

-- К повороту! -- скомандовал капитан Уорфилд медленно, но резко. Коричневые матросы-канаки в трусиках плавными, но быстрыми движениями устремились на снасти носовой части судна.

-- Круто к ветру!

Рулевой быстро повернул рулевое колесо. "Малахини" грациозно устремилась по ветру.

-- Черт возьми! Ваша шхуна -- волшебница! -- с одобрением воскликнул Малхолл. -- Я не знал, что вы, купцы Южных морей, плаваете на яхтах.

-- "Малахини" первоначально была рыболовным судном в Глостере, -- объяснил Гриф, -- а все тамошние суда по своей конструкции, такелажу и ходу являются яхтами.

-- Если вы направляетесь к проливу, почему же вы не входите в него? -- критически заметил англичанин.

-- А ну-ка попробуйте, капитан Уорфилд, -- предложил Гриф. -- Покажите ему, как входить в лагуну при сильном отливе.

-- В бейдевинд! -- крикнул капитан.

-- В бейдевинд, -- повторил канак, поворачивая колесо на половину спицы.

"Малахини" направилась к узкому проливу, который вел в просторную лагуну длинного и узкого атолла. Атолл состоял как бы из трех атоллов, которые в период формации столкнулись и соединились. На песчаной полосе острова росли кокосовые пальмы; местами попадались в песке ямы, где песок сползал прямо в море. Через эти провалы можно было видеть защищенную лагуну, воды которой походили на слегка тронутую рябью поверхность зеркала. Эта неправильно очерченная лагуна вмещала в себя огромное количество воды, и во время отлива вся масса воды устремлялась в узкий канал. Канал был так узок, а напор воды так силен, что проход скорее напоминал речную быстрину, чем обыкновенный вход в атолл. Вода в проливе кипела, бурлила, образовывала водовороты и проскальзывала в море в белой пене стремительных волн. Каждая из этих мощных волн, ударявшая судно в нос, сбивала шхуну с ее курса и точно стальным клином отталкивала ее к берегу пролива. После того как часть пути была пройдена, близость к опасным коралловым рифам заставила шхуну повернуть. Переменив галс, она стала бортом к течению, и ее помчало течением в открытое море.

-- Ну, теперь как раз кстати пустить в ход вашу новую дорогую машину, -- добродушно посмеивался Гриф. Все знали, что эта машина была больным местом капитана Уорфилда. Он упрашивал и умолял купить ее, пока Гриф не дал своего согласия.

-- Она еще окупится, -- возражал капитан. -- Со временем вы убедитесь. Это лучше всякой страховки, а ведь вы знаете, что страховые общества не отвечают за крушение в архипелаге Паумоту.

Гриф указал на небольшой катер, который позади них шел тем же курсом.

-- Ставлю пять франков, что маленькая "Нухива" обгонит нас.

-- Несомненно, -- согласился капитан Уорфилд. -- Она относительно сильнее нас. Мы по сравнению с ней настоящий океанский пароход. У нее десять лошадиных сил, и она так и скачет по волнам. Она могла бы, кажется, добраться до самой преисподней, и все-таки ей не одолеть этого течения. Скорость течения теперь десять узлов.

"Малахини" швыряло и качало на все лады, и со скоростью этих десяти узлов она вылетела в открытое море.

-- Через полчаса станет тише, и тогда мы войдем в пролив, -- сказал капитан Уорфилд с раздражением, которое объяснилось его словами: -- Он же не имел права называть остров Парлей. Остров обозначен на адмиралтейских и на французских картах под названием Хикихохо. Остров открыл Бугенвиль и назвал туземным именем.

-- Дело не в названии, -- вставил судовой приказчик, воспользовавшийся разговором, чтобы остановиться с руками, уже наполовину засунутыми в рукава рубашки. -- Важно то, что остров тут, под самым нашим носом, и что на нем сидит старик Парлей со своим жемчугом.

-- А кто видел его, этот жемчуг? -- спросил Герман, посматривая то на одного, то на другого.

-- Да это всем известно, -- ответил судовой приказчик. -- Таи-Хотаури, -- обратился он к рулевому, -- что ты знаешь о жемчуге Парлея?

Канак был доволен, что к нему обратились, он с чувством собственного достоинства перебирал спицы рулевого колеса.

-- Мой брат нырял для Парлея три-четыре месяца. Он много говорил о жемчуге. Хикихохо -- очень хорошее место для жемчуга.

-- И скупщикам жемчуга никогда не удавалось вытянуть у Парлея ни одной жемчужины, -- вмешался в разговор капитан.

-- Рассказывают, что, отправляясь на Таити, он вез Арманде целую шляпу жемчуга, -- продолжал рассказывать приказчик. -- Это было пятнадцать лет назад, а с тех пор он все копил и копил, собирал даже перламутр. Все видели этот перламутр -- несколько сотен тонн. Говорят, что теперь из лагуны все выловлено дочиста. Может быть, поэтому он и объявил теперь аукцион.

-- Если Парлей действительно распродаст свой жемчуг, то это будет наибольшая партия за целый год на всем Паумоту, -- сказал Гриф.

-- Скажите же, наконец, в чем дело? -- вышел из себя Малхолл, как и все остальные, измученный влажным зноем. -- Что все это значит? Что это за старый Парлей? Что это за жемчуг? Почему все это окружено такой таинственностью?

-- Хикихохо принадлежит старому Парлею, -- ответил приказчик. -- У него целое состояние в жемчуге. Он собирал его всю жизнь. Несколько недель назад он вдруг оповестил всех, что будет продавать его с аукциона. На завтра назначен аукцион для распродажи жемчуга. Посмотрите, сколько мачт видно внутри лагуны.

-- Восемь, насколько я заметил, -- сказал Герман.

-- Что бы им тут делать, в таком ничтожном атолле? -- продолжал приказчик. -- Здесь за целый год не наберется копры для одной хорошей шхуны. Все они явились сюда на аукцион. Вот почему и маленькая "Нухива" прыгает сзади нас. Впрочем, я совершенно не понимаю, что она может купить. Ею владеет и управляет Нарий Эринг, наполовину туземец, наполовину английский еврей; все его имущество состоит из его нахальства, долгов и неоплаченных счетов за виски. По этой части он гений. У него столько долгов, что в Папаэте нет ни одного коммерсанта, который не был бы заинтересован в его благополучии; купцы бросают свои дела, чтобы помочь ему. Им приходится идти на это, а Нарию это на руку. Я вот никому не должен. И что же в результате? Если бы я упал на берегу в обморок, они предоставили бы мне спокойно лежать и умереть. Они от этого ничего не потеряли бы. Но Нарий Эринг! Чего бы они не сделали, чтобы спасти его. Ничего не пожалели бы. Он слишком связан с их деньгами, чтобы они дали ему умереть. Они взяли бы его к себе в дом и ухаживали бы за ним, как за братом. Поверьте, честно платить по счетам вовсе не такая хорошая штука, как об этом толкуют ханжи.

-- При чем тут этот Нарий? -- запальчиво спросил англичанин. -- Что это за чепуха с этим жемчугом? -- сказал он, обращаясь к Грифу. -- Расскажите мне все по порядку.

-- А вы помогайте мне припомнить, -- обратился Гриф к остальным и начал рассказ.

-- Старый Парлей очень характерен. Насколько я могу судить, он до известной степени помешанный, но тихий. Вот его история. Парлей -- чистокровный француз; как-то он рассказал мне, что он родом из Парижа. У него настоящий парижский выговор. Прибыл он сюда в давние времена, занялся торговлей и всякими такими делами. Оттого-то он и попал на Хикихохо. Явился сюда торговать, когда меновая торговля действительно была прибыльным делом. На острове жило около сотни жалких паумотанцев, Парлей женился на их королеве -- женился по туземному обряду. После ее смерти все перешло к нему. Появилась эпидемия кори; после нее осталось в живых не более десятка дикарей. Он кормил их, заставил их работать, был их королем. Перед смертью жена родила ему девочку. Эта девочка и есть Арманда. Когда ей исполнилось три года, Парлей отослал ее в монастырь в Папеэте. В возрасте семи или восьми лет он отправил ее во Францию. Видите, какая получилась ситуация. Наилучший и наиболее аристократический из монастырей Франции не был достаточно хорош для единственной дочери островного властителя и капиталиста. Как вы знаете, в доброй старой Франции не обращают внимания на цвет кожи. Дочь была воспитана, как принцесса; сама она думала, что она настоящая принцесса. Вместе с тем она считала себя вполне белой и совершенно не подозревала о расовых перегородках и о своем сомнительном происхождении. Вот тут и начинается трагедия. У старика всегда были причуды и странности, и он так долго был властелином на Хикихохо, что в его голову запала мысль, что он и на самом деле король, а дочь его -- принцесса. Когда Арманде исполнилось восемнадцать лет, он вызвал ее к себе. Денег у него было убийственно много. Он выстроил в Хикихохо громадный дом, а в Папеэте -- чудесное бунгало. Арманда должна была прибыть из Новой Зеландии с почтовым пароходом, и он отправился на своей шхуне встретить ее в Папеэте. Возможно, что ему удалось бы спасти положение, несмотря на всю индюшачью спесь тамошней аристократии, если бы не ураган. Это случилось в тот самый год, когда затопило Ману-Хухи и погибло свыше тысячи ста человек туземцев.

Остальные кивнули, а капитан Уорфилд сказал:

-- Я был на "Мегпай" во время этого шторма; все пассажиры были выброшены на берег со всем экипажем, поваром и вашим покорным слугой. Нас забросило на четверть мили в глубь кокосовой рощи, около бухты Тайохай, а она считается самой безопасной бухтой на случай шторма.

-- Так вот, -- продолжал Гриф. -- Старик Парлей попал в этот самый шторм и прибыл в Папеэте со своей шляпой, наполненной жемчугом, с опозданием на три недели. Ему пришлось поднять шхуну на козлы и устроить для нее катки в полмили длиной, прежде чем попасть обратно в море. Это время Арманда провела в Папеэте. Никто не посетил ее. По французскому обычаю, она первая сделала визит губернатору и портовому доктору. Они приняли ее, но ни одной из их жен-наседок не оказалось дома и ни одна из них не отдала ей визита. Она не принадлежала к их обществу, она была вне касты, вне общества, хотя ничего не подозревала об этом, и они не нашли более деликатного способа, чтобы объяснить ей это. На французском крейсере был молодой жизнерадостный лейтенант. Он отдал ей свое сердце, но головы не потерял. Можете себе представить, какой это был удар для молодой, изящной, красивой женщины, воспитанной как аристократка, избалованной всем самым лучшим, что можно достать за деньги в старой Франции! Вы, конечно догадываетесь, чем это кончилось. -- Гриф пожал плечами. -- В бунгало находился слуга-японец. Он видел все и говорил потом, что она проделала это с хладнокровием самурая. Взяла стилет, без всякой торопливости направила острие стилета прямо в сердце и обеими руками медленно и глубоко вонзила его в себя. Старый Парлей со своим жемчугом прибыл уже после этого. Одна из его жемчужин, говорят, стоила не менее шестидесяти тысяч франков. Питер Джи видел ее и говорил мне, что сам предлагал ему эту сумму. Старик на некоторое время совсем спятил. Его два дня продержали в смирительной рубашке в Колониальном клубе.

-- Дядя его жены, старик паумотанец, разрезал рубашку и освободил его, -- вставил свое замечание приказчик.

-- Тут-то старик Парлей и начал куролесить, -- продолжал Гриф. -- Всадил три пули в негодяя лейтенанта...

-- Он пролежал три месяца в лазарете, -- добавил капитан Уорфилд.

-- Швырнул в лицо губернатору стакан с вином, с портовым доктором дрался на дуэли, избил своих слуг-туземцев, разнес вдребезги лазарет, переломал два ребра и одну ключицу санитару и удрал из больницы; побежал к своей шхуне с револьвером в каждой руке, издеваясь над начальником полиции и жандармами, пытавшимися его арестовать, и отплыл в Хикихохо. Говорят, что с тех пор он никогда не покидал острова.

-- Это случилось пятнадцать лет назад, -- прибавил судовой приказчик, -- и с тех пор он не трогался с места.

-- И все время собирал жемчуг, -- сказал капитан. -- Старик, конечно, помешан. Мороз по коже дерет. Он настоящий колдун.

-- Это еще что такое? -- спросил Малхолл.

-- Он владычествует над погодой, по крайней мере так думают туземцы. Спросите хоть Таи-Хотаури. Ну-ка, Таи-Хотаури, как ты думаешь, что делает старик Парлей с погодой?

-- Он все равно что великий демон погоды, -- раздался ответ канака. -- Я знаю. Он хочет большую бурю -- делает большую бурю. Не хочет ветра -- не приходит ветер.

-- Настоящий старый колдун, -- сказал Малхолл.

-- Нехорош его жемчуг, нет счастья, -- продолжал болтать Таи-Хотаури, зловеще покачивая головой. -- Он говорит -- он продает. Много шхун приходит. Тогда он делает большой шторм, всем конец, вы видите. Да. Все наши так говорят.

-- Теперь как раз сезон ураганов, -- мрачно усмехнулся капитан Уорфилд. -- Туземцы в значительной степени правы. Что-то надвигается, и я был бы гораздо спокойнее, если бы "Малахини" была за тысячу миль отсюда.

-- Да, он не совсем нормален, -- резюмировал свой рассказ Гриф. -- Я старался понять его точку зрения. Но у него в голове путаница. Восемнадцать лет все его мысли были направлены на Арманду. И теперь он очень часто воображает, что она жива и еще не вернулась из Франции. Это одна из причин, почему он так держится за свой жемчуг. Вместе с тем он ненавидит всех белых. Он не может забыть, что они убили ее, хотя часто забывает, что ее нет в живых! Алло! Куда же делся ваш ветер?

Над их головами безжизненно обвисли паруса; капитан Уорфилд возмущенно ворчал. Жара, и раньше нестерпимая, с прекращением ветра стала убийственной. Пот струился по лицам, и то один, то другой глубоко вздыхали, стараясь вобрать в себя побольше воздуха.

-- Вот и снова подул -- поворот на восемь румбов. На реи!

Канаки бросились исполнять приказания капитана. В течение пяти минут шхуна устойчиво держалась в проливе, даже преодолевала течение. Потом ветер снова стих. Через некоторое время он начал дуть в прежнем направлении и заставил моряков вновь переменить шкоты и тали.

-- Вот идет "Нухива", -- сказал Гриф. -- Она пустила в ход свою машину. Смотрите, какая пена!

-- Готово? -- спросил капитан механика, португальца-метиса, голова и шея которого высовывались из небольшого люка, как раз перед рубкой; он вытирал пот с лица пучком грязной пакли.

-- Есть, -- ответил он.

-- Ну, так пускайте ее в ход.

Механик скрылся в своей берлоге, и через минуту где-то внизу закашлял и засипел глушитель. Но шхуна все же отставала от катера. Маленький катер проходил три фута, в то время как она проходила два фута, и вскоре поравнялся с ней, потом перегнал ее. На его палубе были одни туземцы да стоявший у руля человек, который помахал им рукой и с насмешкой поздоровался, а затем попрощался.

-- Это Нарий Эринг, -- сказал Гриф Малхоллу. -- Этот высокий парень у руля самый значительный и самый бесстыдный негодяй во всем Паумоту.

Пять минут спустя радостные крики канаков на "Малахини" заставили Грифа и его собеседников обратить внимание на "Нухиву". Ее машина испортилась, и шхуна "Малахини" догнала ее. Матросы на "Малахини" вскарабкались на реи и насмехались над катером, в то время как шхуна обгоняла его; маленький катер, накренившийся от ветра, несся назад по течению, словно собака, убегающая с костью в зубах.

-- Машина-то наша какова! -- похвалил машину Гриф, когда перед ними открылась лагуна, и курс был изменен, чтобы плыть прямо к стоянке.

Капитан Уорфилд был заметно польщен, хотя он проворчал только:

-- Не беспокойтесь, она себя окупит.

"Малахини" вошла в самую гущу маленькой флотилии, прежде чем нашла место, куда опустить якорь.

-- Здесь Айзекс на "Долли", -- заметил Гриф, посылая рукой знаки приветствия. -- А также и Питер Джи на "Роберте". Еще бы! Такая распродажа! А вот и Франчини на "Кактусе". Все скупщики собрались сюда. Старик Парлей может рассчитывать на хорошие цены.

-- А они все еще не исправили своей машины, -- злорадно буркнул капитан Уорфилд.

Он смотрел через лагуну в ту сторону, где сквозь редкие пальмы виднелись паруса "Нухивы".

Дом Парлея представлял собой двухэтажную постройку из калифорнийского леса, крытую оцинкованным железом. По своим размерам он так мало соответствовал узкому кольцу атолла, что казался чудовищным корытом на узкой полосе песка. Как только "Малахини" стала на якорь, прибывшие на ней, соблюдая долг вежливости, отправились на берег. В большой комнате дома уже находились капитаны и скупщики с других судов, рассматривая жемчужины, предназначенные для завтрашнего аукциона. Слуги-паумотанцы, туземцы с Хикихохо и родственники хозяина сновали между приезжими, предлагая виски и абсент. Сам Парлей, болтая и насмешливо хихикая, прохаживался среди этого странного сборища. Он был теперь лишь тенью самого себя -- сильного, высокого человека, каким он был когда-то. Глаза его глубоко ввалились и блестели лихорадочным огнем, щеки были впалы, и кожа на них была вся изрыта. Волосы на голове торчали седыми кустиками, усы и эспаньолка поредели.

-- Черт побери! -- пробормотал Малхолл себе под нос. -- Да это настоящий длинноногий Наполеон Третий, только обгоревший, прокаленный, растрескавшийся от жары; к тому же он еще и в коросте. Неудивительно, что он держит голову набок. Приходится сохранять равновесие.

-- Будет буря, -- приветствовал старик Парлей Грифа. -- Вы, вероятно, очень интересуетесь жемчугом, если решились выйти в такую погоду.

-- Что же! За вашим жемчугом можно пойти в преисподнюю, -- засмеялся в ответ, не смущаясь, Гриф и пробежал глазами по выставленному на столе жемчугу.

-- Кое-кто уже совершил из-за него это путешествие, -- загоготал старый Парлей. -- Взгляните вот хоть на эту! -- указал он на крупную превосходную жемчужину, величиной с небольшой грецкий орех, лежавшую отдельно на кусочке замши. -- Мне предлагали за нее на Таити шестьдесят тысяч франков. Завтра мне дадут за нее еще больше, если покупателей не унесет буря. Эта жемчужина была найдена моим двоюродным братом по жене. Он был туземцем. Но он был и вором. Он ее спрятал, а она была моя. Его двоюродный брат, который был и моим двоюродным братом, -- мы ведь все здесь родственники, -- убил его из-за этой жемчужны и бежал на катере в Ноо-Нау. Я пустился за ним в погоню, но прежде чем я захватил его, вождь Ноо-Нау убил его из-за той же жемчужины. Да, немало людей погибло из-за выставленного на этом столе жемчуга. Прошу вас выпить, капитан. Ваше лицо мне что-то незнакомо. Скажите, вы еще новичок на наших островах?

-- Это капитан Робинзон с "Роберты", -- сказал Гриф, представляя его. Малхолл тем временем здоровался с Питером Джи.

-- Никогда не думал, что на свете так много жемчуга, -- сказал Малхолл.

-- Да, я никогда не видел одновременно такого количества жемчужин, -- заметил Питер Джи.

-- Что может стоить все это?

-- Пятьдесят или шестьдесят тысяч фунтов -- это для нас, скупщиков. В Париже... -- Он только пожал плечами и поднял брови, указывая на чрезвычайные размеры суммы.

Малхолл вытер пот с век. Все присутствующие сильно вспотели и с трудом дышали. В напитках не было льда, виски и абсент приходилось проглатывать тепловатыми.

-- Да, да, -- гоготал Парлей. -- Много покойников лежит на этом столе. Я хорошо знаю историю всех этих жемчужин. Посмотрите-ка на эти три. Не правда ли, прекрасно подобраны? Водолаз с острова Пасхи выловил мне их в одну неделю. На следующую неделю его самого выловила акула: она отцапала ему руку; антонов огонь доконал его. А вот эта, большая, неправильной формы, не очень ценная, я буду рад получить за нее завтра двадцать франков. Она добыта с глубины двадцати двух фатомов. Водолаз был с Раратонга. Он побил рекорд -- добыл ее с глубины в двадцать два фатома. Я сам видел его. Не то в легких у него что-то лопнуло, не то он надорвался, только через два часа он умер. Ну и кричал он, -- за несколько миль было слышно. Это был самый сильный туземец, какого только я встречал. Человек шесть моих водолазов умерли от судорог. И многие еще умрут, многие.

-- Перестаньте каркать, Парлей, -- возмутился один из капитанов. -- Бури не будет.

-- Если бы я был покрепче, не поддался бы я на удочку, убрался бы отсюда прочь подобру-поздорову, -- возразил Парлей своим старческим фальцетом. -- Если бы, конечно, я был достаточно крепким, любящим радости жизни. Но вы не таковы. Вы останетесь. Я бы и предупреждать вас не стал, если бы думал, что вы меня послушаетесь. Сарычей не отгонишь от падали. Выпейте-ка еще, мои храбрые моряки. Отлично, отлично. Чем только не рискнет человек из-за нескольких мелких, жалких устричных наростов! Вот они, красавицы! Аукцион завтра, ровно в десять. Старый Парлей распродается, сарычи уже слетелись, а в свое время старый Парлей был покрепче любого из вас, да и очень многих из вас он еще увидит мертвыми.

-- Подлая старая скотина! -- прошептал Питеру Джи судовой приказчик с "Малахани".

-- А даже если и будет шторм, -- сказал капитан с "Долли", -- Хикихохо еще никогда не затопляло.

-- Тем больше оснований думать, что это случится, -- возразил капитан Уорфилд. -- Не очень-то я доверяю этому острову.

-- Ну, а теперь кто каркает? -- упрекнул его Гриф.

-- Я очень боюсь, что мы лишимся нашей новой машины, раньше чем она окупит себя, -- мрачно ответил капитан Уорфилд.

Парлей с изумительным упорством пробрался через переполненную людьми комнату и устремился к висевшему на стене барометру.

-- А ну-ка посмотрите, мои уважаемые моряки! -- воскликнул он ликующим тоном.

Капитан, стоявший ближе других к барометру, взглянул на него. Лицо капитана побледнело, так поразило его то, что он увидел.

-- Барометр упал на десять делений. -- Это было все, что он сказал, но на всех лицах появилось беспокойство; казалось, что каждому хочется немедленно убраться подобру-поздорову.

-- Послушайте, -- скомандовал Парлей.

Среди наступившей тишины шум прибоя казался необычайно сильным; слышен был громкий, раскатистый рев.

-- Море начинает сильно волноваться, -- сказал кто-то.

Все посмотрели в окна в сторону моря, видневшегося в промежутках между редкими кокосовыми пальмами. Правильно чередуясь, плавно катились громадные волны на коралловый берег.

Несколько минут все смотрели на это страшное зрелище и разговаривали вполголоса; казалось, что даже за эти несколько минут волны увеличились. Было что-то зловещее в этом росте морских волн; жутко было видеть при мертвом штиле волнующееся море; голоса людей в комнате стали невольно еще тише. Старый Парлей неприятно загоготал:

-- Еще есть время уйти в море, уважаемые джентльмены. Лагуну вы можете пройти на буксире.

-- Все обстоит благополучно, старина, -- сказал Дарлинг, помощник с "Кактуса", крепкий двадцатилетний юноша. -- Буря несется к югу и минует нас. Мы остаемся совершенно в стороне.

По комнате пронесся вздох облегчения. Разговоры возобновились, голоса зазвучали громче, некоторые из скупщиков возвратились к столу и продолжали рассматривать жемчужны. Снова послышалось тупое гоготанье Парлея.

-- Вот это правильно, -- подбадривал он. -- Если бы даже наступил конец мира, и то вы продолжали бы заниматься торговлей!

-- Да, несмотря ни на что, завтра, несомненно, мы раскупим ваш жемчуг, -- уверял его Айзекс.

-- Наверное, придется вам торговать им уже в преисподней.

Взрыв недоверчивого смеха привел старика в бешенство. Он свирепо набросился на Дарлинга:

-- С каких это пор дети стали разбираться в штормах! И кто может указывать урагану, как ему двигаться! В каких книгах вы это найдете? Я плавал здесь раньше, чем старший из вас появился на свет. Я-то знаю всю суть. На востоке ураган мчится по такому широкому кругу, что путь его кажется прямой линией. Здесь, на западе, он круто загибает. Припомните ваши карты. Как это могло случиться, чтобы штормом девяносто первого года были сметены Аури и Хиолау? Все дело в загибе, мой уважаемый мальчик, в загибе! Через час два, самое большее -- три обозначится ветер. Прислушайтесь-ка!

Раскатистый удар потряс все коралловое основание атолла. Дом задрожал. Слуги-туземцы с бутылками виски и абсента в руках столпились в кучу, как бы ища защиты друг у друга; с ужасом они таращили в окна глаза, глядя на могучую волну, хлынувшую далеко в глубь побережья, до одного из навесов для копры.

Парлей взглянул на барометр, загоготал и искоса поглядел на гостей. Капитан Уорфилд большими шагами подошел к барометру.

-- Двадцать девять, семьдесят пять, -- объявил он. -- Ртуть опустилась на пять делений. Ей-богу, старый черт прав. Буря надвигается. Я отправляюсь на судно.

-- Становится темно, -- сказал вполголоса Айзекс.

-- Черт побери, совсем как на сцене, -- сказал Малхолл, взглянув на часы. -- Десять часов утра, а на дворе сумерки. Огни тушат, трагедия начинается. Что же не слышно тихой музыки?

Как бы в ответ, новый раскатистый удар потряс атолл и дом. Почти все бросились в панике к двери. В полумраке лица казались жуткими.

От удушливой жары Айзекс задыхался, как в астме.

-- Что вы так торопитесь? -- издевался Парлей над уходящими гостями. -- Выпьем на прощание, уважаемые джентльмены!

Никто не обращал на него внимания. Когда они вышли на окаймленную раковинами дорожку, ведущую к берегу, он просунул голову в дверь и закричал:

-- Не забудьте, джентльмены, -- завтра, ровно в десять старый Парлей распродает жемчуг.

III

На берегу происходила любопытная сцена. Вельбот за вельботом поспешно наполнялся людьми и отчаливал. Стало еще темнее. Затишье продолжалось, но при каждом ударе волн о берег песчаная почва дрожала под ногами. Нарий Эринг не спеша прогуливался по песчаному берегу. Он смеялся над стремительной поспешностью капитанов и скупщиков. Его сопровождали трое из его канаков, а также Таи-Хотаури.

-- Садись в лодку и бери весло, -- приказал ему капитан Уорфилд. Таи-Хотаури подошел к капитану, тогда как Нарий Эринг и три его канака остановились футах в сорока и наблюдали.

-- Я больше не работаю на тебя, шкипер, -- громко и нахально заявил Таи-Хотаури. Он усиленно подмигивал капитану. -- Ругай меня, шкипер, -- прошептал он, снова многозначительно подмигивая.

Капитан Уорфилд понял его намек и вошел в свою роль. Он повысил голос и погрозил кулаком.

-- Влезай в шлюпку, -- заревел он, -- или я семь шкур спущу с тебя!

Канак со свирепым видом отскочил назад, а Гриф стал между ними, чтобы успокоить капитана.

-- Я теперь буду работать на "Нухиве", -- сказал Таи-Хотаури, присоединяясь к другой группе.

-- Пошел назад! -- неистовствовал капитан.

-- Он свободный человек, шкипер, -- заявил Нарий Эринг. -- Он и прежде плавал со мной и теперь опять хочет ко мне вернуться, вот и все!

-- Идите скорей, пора на судно, -- настаивал Гриф. -- Смотрите, как сгустилась темнота.

Капитан Уорфилд сдался, но, когда лодка отчалила, он, стоя на корме, продолжал грозить кулаками в сторону берега.

-- Я еще посчитаюсь с вами, Нарий! -- кричал он. -- В этих местах вы единственный шкипер, сманивающий чужих матросов. -- Наконец капитан уселся и проговорил, понизив голос: -- Что задумал Таи-Хотаури? Он что-то затеял, но что же это такое?

Когда шлюпка подошла к "Малахини", над перилами показалось встревоженное лицо Германа.

-- Барометр падает черт знает как, -- объявил он. -- Надвигается шторм. Я велел спустить второй якорь со штирборта.

-- Держите наготове также и большой якорь, -- приказал капитан Уорфилд, принимая командование. -- Втащите шлюпку, переверните ее на палубе вверх дном и привяжите покрепче ремнями.

На палубах всех шхун кипела работа. Слышен был резкий металлический звук спускаемых цепей, одно за другим все суда поворачивались и бросали второй якорь. Те из них, у которых, как у "Малахани", имелся третий якорь, готовились спустить его, как только выяснится направление ветра.

Рев прибоя все усиливался, хотя зеркальная поверхность лагуны продолжала оставаться спокойной. На песчаном берегу, где находился дом Парлея, не было заметно никакого признака жизни. Около навесов, где хранились лодки, копра и раковины, не было никого.

-- С удовольствием я бы снялся с якоря и отчалил, -- сказал Гриф. -- Если бы перед нами было открытое море, я так бы и сделал. Но северные и восточные цепи атоллов держат нас в мешке. Нам лучше всего оставаться здесь. Как вы думаете, уважаемый капитан Уорфилд?

-- Я согласен с вами, хотя лагуна и не мельничный пруд, чтобы разъезжать по ней. Хотелось бы знать, откуда начнется ветер. Смотрите-ка! Вот уж летит один из навесов Парлея для копры.

Видно было, как крытый соломой навес приподнялся и свалился, а вспененная волна перекатилась через песчаный гребень и скатилась вниз в лагуну.

-- Брешь проделана, -- воскликнул Малхолл. -- Для начала это кое-что значит. А вот и еще волна.

Обломки сарая были подброшены кверху и брошены на песчаный холм. Третья волна увлекла обломки в лагуну.

-- Хоть бы буря скорее, хоть бы охладиться немного, -- ворчал Герман. -- Я совершенно задыхаюсь. Проклятая жара! Я точно в раскаленной печке.

Своим складным ножом он вскрыл кокосовый орех и выпил кокосовое молоко. Остальные последовали его примеру, остановившись на минуту, чтобы взглянуть, как рушился один из навесов Парлея для раковин. Барометр теперь показывал 29,50.

-- Должно быть, мы очень близко к центру полосы низкого давления, -- беззаботно отметил Гриф. -- Я еще никогда не попадал в центр урагана, да и для вас, Малхолл, это будет небезынтересно. Судя по скорости, с которой падает барометр, нам предстоит увидеть нечто величественное.

Капитан Уорфилд забурчал что-то, и все взоры обратились на него. Он смотрел в бинокль вдоль юго-восточной стороны лагуны.

-- Вот и он, -- сказал Уорфилд спокойно.

Им уже не было надобности смотреть через стекла. Быстро движущееся грозное облако, казалось, заволокло все над поверхностью лагуны. Одновременно вдоль атолла, как бы отмечая появление урагана, сгибались пальмы и неслись оторвавшиеся листья. Граница, которой достиг ураган на поверхности лагуны, была ясно отмечена темной, резко выделявшейся полосой вздымавшейся от ветра воды. Впереди этой полосы, словно застрельщики, двигались покрытые рябью участки. За этой полосой, в четверть мили шириной, лежала гладкая как зеркало, спокойная полоса. Далее следовала снова потемневшая от ветра полоса, позади которой лагуна была вся в волнах, клокотала и кипела.

-- Что это за спокойная полоса? -- спросил Малхолл.

-- Штиль, -- ответил Уорфилд.

-- Но он движется с такой же скоростью, как ветер, -- возразил Мюлльхолл.

-- Он должен двигаться, иначе ветер догнал бы его, и штиля уже не было бы. Это циклон с двумя центрами. Однажды я попал в такой же циклон в Саваи. Это -- двойной ураган. Ну и хватило нас! Потом настало затишье, потом снова налетела буря. Держитесь крепче! Ураган уже над нами. Посмотрите на "Роберту".

"Роберту", лежавшую ближе к ветру, вдруг накренило, повернув точно соломинку. Затем ее встряхнуло, цепи натянулись, и она стала носом к ветру. Шхуна за шхуной, в том числе и "Малахини", были подхвачены первыми порывами ветра и сдерживались только якорными цепями. Малхолл и многие канаки свалились с ног, когда "Малахини" рванулась на своих цепях.

Затем наступило полное затишье. Полоса штиля надвигалась. Гриф зажег спичку; не защищенный ничем огонек горел ровно, -- воздух был неподвижен. Темнело. Покрытое туманом небо, которое уже в продолжение нескольких часов низко висело над водою, казалось, совсем спустилось на океан.

Цепи "Роберты" натянулись, когда порыв урагана снова налетел на нее; то же самое по очереди происходило и с другими судами. Море побелело от яростно клокочущих волн. Палуба "Малахини" сотрясалась под ногами людей. Крепко натянутые фалы бились о мачты, и от снастей несся вой, точно их колотила чья-то гигантская рука. Невозможно было дышать, стоя лицом к ветру. Малхолл скрылся вместе с другими за выступы рубки; его легкие в одно мгновение так сильно наполнились воздухом, что он не мог продохнуть, пока не повернул головы.

-- Что-то немыслимое, -- прокричал он, но никто его не слышал.

Герман и несколько канаков ползком стали спускать третий якорь. Гриф дотронулся до капитана Уорфилда и показал на "Роберту". Она двигалась, таща свой якорь. Уорфилд приблизил свой рот к ушам Грифа и крикнул:

-- Мы тоже тащим якорь!

Гриф рванулся к рулевому колесу, энергично нажал на него, повернув "Малахини" влево. Третий якорь держал прочно, а "Роберта" прошла мимо на расстоянии ярдов двадцати. Гриф и Уорфилд помахали рукой Питеру Джи и капитану Робинзону, который с несколькими матросами работал на носу.

-- Они сшибают якорные цепи, -- закричал Гриф. -- Пытаются проникнуть в пролив, пройти через него. Якоря не держат.

-- Теперь мы держимся, -- послышалось в ответ с "Роберты". -- А вот "Кактус" летит на "Мизи". Им приходится плохо.

"Мизи" еще кое-как держалась, но "Кактус" сорвал ее с места, и, сцепившись, они понеслись по кипящим, побелевшим от пены водам. Видно было, как матросы пытались расцепить суда. "Роберта", лишенная своих якорей, с поставленным на носу куском брезента, шла к проходу в северо-западном конце лагуны. С "Малахини" было видно, как "Роберта" проскользнула в пролив и вышла в море. "Мизи" и "Кактус" никак не могли расцепиться; их выбросило на берег атолла в полумиле от пролива.

Тем временем ветер все крепчал и крепчал. Невозможно было устоять на ногах против его напора; после нескольких минут ползанья против ветра матросы чувствовали себя обессиленными. Герман со своими канаками продолжал упорно работать, подвязывая паруса.

Ветер рвал с матросов их тонкие рубашки. Матросы двигались медленно, как будто их тело весило целые тонны, и все время держались за что-нибудь обеими руками.

Малхолл дотронулся сначала до одного из матросов, потом до другого и показал на берег. Тростниковые сараи исчезли, а дом Парлея качался точно пьяный. Вследствие того что ветер дул вдоль острова, дом оказался защищенным кокосовыми пальмами, росшими на протяжении нескольких миль, но гигантские волны подмывали и разрушали его фундамент. Дом уже почти съехал с песчаного откоса, он неминуемо должен был погибнуть. Деревья не качались. Согнутые ветром, они так и застыли в этом положении. Внизу, на берегу, клокотала белая пена. Шхуны ныряли и прыгали по волнам, как щепки. "Малахини" по временам черпала носом и даже боком, и палуба ее была залита водой.

-- Теперь настало время пустить в ход вашу машину! -- заревел Гриф, и капитан Уорфилд пополз к машине, отдавая приказание диким криком.

"Малахини" выправилась, когда машина заработала. Волны продолжали захлестывать палубу, но шхуна не так жестоко дергалась на якорных цепях. Все же невозможно было совершенно ослабить цепи. Вся работа машины в сорок лошадиных сил была достаточна только для того, чтобы заставить цепи натягиваться несколько меньше. А ветер все еще усиливался. Маленькой "Нухиве", стоявшей рядом с "Малахини", ближе к берегу, было плохо: машина была испорчена, и капитан остался на берегу. "Нухива" так глубоко погружалась в воду, что каждый раз возникал вопрос: сможет ли она вынырнуть. В три часа вечера она не успела еще выбраться из одной волны, как на нее нахлынула другая, и больше она не показалась на поверхности моря.

Малхолл посмотрел на Грифа.

-- Залило трюм, -- последовал ответ.

Капитан Уорфилд показал на "Уинифрид", маленькую шхуну, которая то поднималась, то опускалась на волнах около них, и что-то закричал Грифу на ухо. Слова раздавались неясно, по временам вовсе ничего не было слышно, так как воющий ветер относил слова.

-- Жалкое, гнилое суденышко... держали якоря... Как оно только держится... Стара, как Ноев ковчег...

Час спустя Герман указал на "Уинифрид". Битенги, передняя мачта и большая часть носа были разрушены. Осталось пять судов, и из них только на одной "Малахини" работала машина. Боясь, чтобы их не постигла участь "Нухивы" и "Уинифрид", две шхуны последовали примеру "Роберты" и, разорвав якорные цепи, понеслись в пролив. "Долли" шла первой, но у нее тотчас же снесло штормовой парус, и она разбилась на подветренной стороне атолла, близ "Мизи" и "Кактуса". Несмотря на гибель "Долли", "Моана" все же рискнула повторить ее маневр, но и ее постигла та же участь.

-- Отличнейшая машина, а? -- крикнул капитан Уорфилд.

Гриф пожал ему руку.

-- Она себя окупает, -- крикнул он в ответ. -- Ветер поворачивает к югу, и наше положение улучшается.

Медленно ветер поворачивал к югу или, вернее, к юго-западу, и три уцелевшие шхуны были прибиты к берегу. Остов дома Парлея был подхвачен ветром, брошен в лагуну и теперь несся прямо на шхуну. Миновав "Малахини", он налетел на "Папару", стоявшую на четверть мили дальше "Малахини". На палубе началась бешеная работа, и через четверть часа судно было очищено от обломков дома; передняя мачта и бушприт "Папары" были сломаны. Стройная и похожая на яхту "Тахаа" стояла ближе к берегу; на ней было слишком много мачт. Ее якорь держал ее, но капитан, видя, что ветер продолжается, решил срубить мачты, чтобы уменьшить напор ветра.

-- Отличная машина, -- поздравлял Гриф своего шкипера, -- она спасет наши мачты.

Капитан Уорфилд с сомнением покачал головой. Благодаря переменившемуся ветру волны в лагуне быстро утихали, но зато волны, катившиеся с моря, хлестали через атолл. Деревья сильно поредели. Некоторые из них были сломаны, другие вырваны с корнем. С "Малахини" было видно, как за одно дерево цеплялись три человека, но оно переломилось и в вихре понеслось в лагуну. Двое из находившихся на дереве отцепились от него и поплыли к "Тахаа". Как раз перед наступлением темноты Гриф увидел, как один из этих людей спрыгнул с борта шхуны и понесся к "Малахини" по белым волнам, от которых разлетались брызги.

-- Это Таи-Хотаури, -- решил Гриф. -- Теперь мы узнаем новости.

Канак ухватился за канат, вскарабкался на нос судна, а с него пробрался на корму. После того как ему дали время отдышаться, он, примостившись за рубкой, начал рассказывать, говоря отрывочно и помогая себе знаками:

-- Нарий... проклятый разбойник... он хотел украсть... жемчуг... Убить Парлея... Один человек убить Парлея... Ни один человек не знает этого человека... трое канаков... Нарий, я... Нарий подал знак... Пять бобов... шляпа... Нарий говорит, один боб черный... Никто не знает... Убить Парлея... Нарий -- проклятый лгун... Все бобы черные... Пять черных... Темные навесы над копрой... Каждый получил по черному бобу... Подул сильный ветер... Не было удачи... Каждый бросился к дереву... этот жемчуг не принесет счастья, говорю вам... Не будет счастья...

-- Где же Парлей? -- крикнул Гриф.

-- На дереве... трое из его канаков с ним. Нарий и еще один канак на другом дереве... Мое дерево унесло к черту, и я поплыл на корабль.

-- Где же жемчуг?

-- У Парлея, на дереве. Того и гляди, Нарий захватит его.

Рассказ Таи-Хотаури Гриф прокричал на ухо каждому. Капитан Уорфилд особенно рассвирепел и даже заскрежетал зубами.

Герман сошел вниз и вернулся с сигнальным фонарем, но едва только его подняли на уровень рубки, как ветер затушил его. Дело было удачнее с лампой от компаса, которая была зажжена после долгих усилий.

-- Довольно приятная ночь с таким ветром, -- крикнул Гриф на ухо Малхоллу. -- Ветер становится все сильнее.

-- Как велика его скорость?

-- Сто миль в час, а может быть -- и двести миль... Не знаю. Мне еще не случалось видеть такого сильного ветра.

Морские волны, хлеставшие в лагуну через атолл, все сильнее волновали ее воды. Несмотря на отлив, уровень воды в лагуне повышался, так как ураган гнал туда воду с нескольких сотен миль поверхности океана.

Луна и ветер как будто сговорились залить водой всего Южного океана островок Хикихохо. Капитан Уорфилд вернулся из машинного отделения, куда он ходил по временам, и сообщил, что машинист без сознания.

-- Между тем машину нельзя останавливать, -- беспомощно заявил он.

-- Несите его на палубу; я заменю его, -- сказал Гриф.

В машинное отделение можно было пробраться только через узкий проход около рубки, так как люк был закрыт. От жары и дыма там можно было задохнуться. Гриф быстро осмотрел машины и все приспособления в этом тесном помещении и задул лампу. Он работал в полной темноте, если не считать мерцания огонька тех бесчисленных сигар, которые он бегал закуривать в рубку. Хотя он отличался хладнокровием, но скоро и в нем стало сказываться сильнейшее напряжение, которое охватывает людей, имеющих дело с этим чудищем техники, которое работало, стонало, тарахтело в жуткой темноте. Гриф был обнажен до пояса, покрыт грязью и нефтью, весь избит и исцарапан от толчков и качки; он натыкался на разные предметы; его голова кружилась от газов и ужаснейшего воздуха, которым ему приходилось дышать. Он работал час за часом, то с любовью благословляя машину, то жестоко проклиная ее и все к ней относящееся. Огонь стал вялым. Еще более вяло стало действовать водоснабжение, а хуже всего было то, что цилиндры начали нагреваться.

В рубке состоялся совет, на котором машинист-метис просил и умолял остановить машину на полчаса, чтобы она охладилась и чтобы водоснабжение снова наладилось. Капитан Уорфилд был против всякого прекращения работы. Метис убеждал его, что машина рано или поздно остановится и при этом она настолько попортится, что ее нельзя будет исправить. Гриф со сверкающими глазами, весь грязный и избитый, громко кричал, посылая их обоих к черту, и начал отдавать приказания. Судовой приказчик, Малхолл и Герман были поставлены на рубку нагнетать газолин. В полу машинного отделения прорезали отверстие, и канак поливал водой из трюма цилиндры, тогда как Гриф смазывал маслом те части машины, которые находились в движении.

-- Я не знал, что вы специалист по газолину, -- восхищался Грифом капитан Уорфилд, когда Гриф вошел на минуту в рубку подышать несколько менее испорченным воздухом.

-- Я купаюсь в газолине, -- дико прорычал Гриф сквозь зубы. -- Я глотаю его...

Какое еще было у него употребление газолина, так и осталось никому неведомым, потому что как раз в это мгновение всех находившихся в каюте швырнуло вперед, на переборку. "Малахини" глубоко погрузилась в воду.

В продолжение нескольких минут никто не был в состоянии встать на ноги, и все перекатывались взад и вперед, толкаясь о стены. На шхуну налетели три исполинские волны, и она затрещала, застонала и задрожала, опускаясь под тяжестью воды, залившей палубу. Гриф пополз в машинное отделение, а капитан Уорфилд пробрался на палубу по трапу.

Он вернулся только через полчаса.

-- Вельбот снесло, -- объявил он. -- Камбуз снесло. Все снесло, кроме палубы и люков. А если бы машина не работала, мы бы погибли. Необходимо продолжать работу.

К полуночи легкие и голова машиниста в достаточной степени прочистились от газового смрада, и Грифа освободили. Он в свою очередь вышел на палубу проветрить свои легкие и голову и присоединился к остальным, которые находились за рубкой. Для большей надежности они привязали себя канатами к перилам. Все они образовали собой какую-то сплошную груду тел, так как место за рубкой было единственным убежищем для них и для канаков. Некоторые из канаков прошли было в каюту, куда звал их Гриф, но дым и чад сейчас же выгнали их.

"Малахини" часто окуналась глубоко в воду, и им приходилось дышать воздухом, насыщенным брызгами и пеной.

-- Довольно омерзительная погода, Малхолл, -- крикнул Гриф своему гостю между двумя погружениями в воду.

Малхолл захлебывался и задыхался, он мог только кивнуть в ответ.

Шпигаты были недостаточно велики для стока всей воды. Вода плескалась через борт или неслась от одного борта к другому. По временам, когда нос шхуны был устремлен прямо в небо, вода бурным потоком затопляла корму. Она клокотала во всех проходах, заливала верх рубки, сшибая и захлестывая тех, кто цеплялся за рубку, и стремилась дальше, выливаясь за борт.

Малхолл первый увидел на палубе постороннего человека и обратил на него внимание Грифа. Это был Нарий Эринг. Скорчившись, он лежал там, где компасная лампа проливала свой тусклый свет. Эринг был почти голый; на нем был только пояс, и за поясом заткнут нож.

Капитан Уорфилд распутал свои канаты и стал протискиваться к нему сквозь сгрудившиеся тела. Все видели, что он что-то говорил, но ветер относил слова в сторону. Он не хотел прикасаться губами к ушам Нария. Он просто указал ему рукой за борт. Нарий Эринг понял. Оживленная и насмешливая улыбка обнажила его белые зубы. Он встал, обнаруживая свое великолепное сложение.

-- Это убийство, -- закричал Грифу Малхолл.

-- Он сам хотел убить старика Парлея, -- крикнул Гриф.

В эту минуту вода сбежала с палубы, и "Малахини" стала на ровном киле. Нарий смело пошел было к борту, но ветер сшиб его с ног. Тогда он пополз и скрылся в темноте; все были уверены, что он перескочил через борт.

"Малахини" глубоко нырнула, и, когда они выбрались из воды, Гриф приник к уху Малхолла.

-- Он не пропадет. На Таити его называют человеком-рыбой. Он, наверное, хочет пересечь лагуну и выбраться на берег атолла с другой стороны, если только осталось еще что-нибудь от атолла.

Минут через пять, когда вода снова нахлынула, с крыши рубки вместе с водой обрушилась целая куча тел. Матросы "Малахини" подхватили и держали их, пока не схлынула вода, затем снесли вниз и пытались опознать их. Старик Парлей лежал навзничь на полу, с закрытыми глазами и без движения. Двое других были его родственники-канаки. Все трое были голые и в крови. У одного из канаков беспомощно висела сломанная рука, у другого из ужасной раны на голове текла кровь.

-- Это дело его рук? -- спросил Малхолл.

Гриф покачал головой:

-- Нет, они разбились о палубу и о крышу каюты.

Вдруг наступила какая-то перемена, совершенно их ошеломившая. Сразу никто не мог понять, что, собственно, произошло. Оказалось, ветра не было больше. Ветер точно был срезан быстрым взмахом меча. Шхуна колыхалась и ныряла. Она рвалась на своих якорных цепях, грохот, которых они теперь слышали. В первый раз услышали они плеск воды на палубе. Машинист затормозил, и машина стала работать медленнее.

-- Мы попали в мертвый центр, -- сказал Гриф. -- Сейчас будет перемена. Но будет еще хуже. -- Он посмотрел на барометр. -- Двадцать девять, тридцать два, -- прочел Гриф.

Он не смог сразу приспособиться говорить обыкновенным голосом, за несколько часов он привык орать что есть мочи, перекрикивая ветер; Гриф закричал так громко, что своим голосом оглушил окружающих.

-- У него переломаны все ребра, -- сказал судовой приказчик, ощупав Парлея. -- Он еще дышит, но ему не выжить, он кончается.

Старый Парлей застонал, пошевелил рукой и открыл глаза. В них мелькнул проблеск сознания.

-- Мои уважаемые джентльмены, -- прошептал он прерывающимся голосом, -- не забудьте... про аукцион... в десять часов... в аду...

Его глаза закрылись, и нижняя челюсть стала отвисать, но он преодолел агонию и в последний раз насмешливо хихикнул.

И тотчас же точно весь ад сорвался с цепи. Раздался снова знакомый рев ветра. Ветер со страшной силой задул шхуне в бок, она описала дугу, насколько это позволяли ей якорные цепи, и едва не опрокинулась, но затем резким толчком выпрямилась. Винт привели в действие, и машина заработала снова.

-- Норд-вест! -- закричал Уорфидд Грифу, когда они пришли на палубу.

-- Теперь Нарию не удастся переплыть лагуну, -- заметил Гриф.

-- Тем хуже! Его опять отнесет к нам.

Барометр начал подниматься, как только пронесся центр урагана. Ветер стал быстро падать. Когда он стал нормальным, машина подпрыгнула в последних конвульсивных усилиях своих сорока лошадиных сил, сорвалась со своих устоев и опрокинулась набок; из трюма на нее хлынула вода, и поднялись целые облака пара. Машинист был крайне расстроен, но Гриф посмотрел с любовью на останки машины и пошел в каюту, чтобы стереть со своей груди и рук грязь остатками пакли.

Когда он вышел на палубу, солнце поднялось, легкий бриз ласково веял в воздухе. Гриф только что зашил рану на голове одному из канаков и другому перевязал руку. "Малахини" находилась вблизи берега. Герман и матросы вытаскивали якорные канаты. "Папара" и "Тахаа" скрылись; капитан Уорфидд отыскал в бинокль берег атолла.

-- От всех шхун не осталось ни единой щепки, -- сказал он. -- Вот что случается, когда на судне нет машины. Их, вероятно, унесло еще до того, как переменился ветер.

На берегу, на том месте, где находился дом Парлея, не осталось никаких признаков жилья. На протяжении трехсот ярдов, где бушевало море, не осталось не только ни одного дерева, но даже пня. Вдали кое-где высились одинокие пальмы; большинство пальм были сломаны у самого корня. Таи-Хотаури уверял, что он видит, будто кто-то копошится в кроне одной из уцелевших пальм. У "Малахини" не осталось ни одной лодки, и они стали следить за тем, как Таи-Хотаури бросился вплавь к берегу и влез на дерево.

Он вернулся не один, -- с ним была туземная девушка, принадлежавшая к штату прислуги Парлея. Прежде чем перелезть через борт, она подала наверх помятую корзину -- в ней оказалось несколько штук слепых котят, только один из них был еще жив и чуть слышно мяукал.

-- Алло, -- сказал Малхолл. -- Это еще кто такой?

Они увидели шедшего по берегу человека. Он шел свободно и небрежно, точно совершал утреннюю прогулку. Капитан Уорфилд заскрежетал зубами. Это был Нарий Эринг.

-- Алло, шкипер, -- окликнул его Нарий, -- разрешите мне навестить ваше судно и позавтракать?

Лицо и шея капитана Уорфидда побагровели, он хотел заговорить, но задохнулся.

-- За два цента... за два цента... -- это единственные слова, которые он был в состоянии произнести.