Каган Аврам - Рождество рабби Элиезера

Рождество рабби Эліезера.

Святочный разсказъ Абрагама Кагана.

Переводъ съ англійскаго Анны Бронштейнъ.

Двѣ прилично одѣтыя дамы шли по улицамъ гетто. Одна изъ нихъ -- небольшая, худенькая женщина съ рѣзкими чертами лица и сѣдыми волосами -- внезапно остановилась.

-- Посмотрите на этого человѣка!-- съ восторгомъ сказала она, обращаясь къ своей высокой спутницѣ и указывая на пожилого еврея, который сидѣлъ за уличнымъ прилавкомъ съ папиросами и что-то шепталъ, склонившись надъ открытою книгой.-- Не правда ли въ его лицѣ есть что-то львиное? И вмѣстѣ съ тѣмъ какой покорный, трогательно-грустный взглядъ! Я никогда не видѣла такого сочетанія.

Другая равнодушно согласилась, что старикъ, дѣйствительно, прекрасенъ, но старшая этимъ не удовлетворилась.

-- Вы такъ это говорите, какъ будто міръ переполненъ такими лицами,-- протестовала нервная женщина.-- Я никогда не видала такой чудесной головы. Она -- положительно классическая... Живая трагедія. Одни глаза его обогатили бы начинающаго художника. Я непремѣнна телеграфирую Гарольду.

-- Да, въ его глазахъ есть что-то трогательное,-- согласилась распорядительница университетскаго поселенія {Такъ называются въ Европѣ и Сѣверной Америкѣ поселенія, устраиваемые интеллигентными людьми въ бѣднѣйшихъ частяхъ города съ цѣлью вліять на населеніе и поднимать его умственный и нравственный уровень при помощи безплатныхъ чтеній и спектаклей, даровой раздачи книгъ и даже матеріальныхъ пособій, насколько позволяютъ средства. Въ еврейской части Нью-Іорка пять университетскихъ поселеній: три устроенныхъ евреями и два христіанами.}, тоже, наконецъ, заинтересованная.

-- Трогательное! Это просто глаза мученика! Вы только посмотрите миссъ Колтонъ, какъ это восковое лицо выступаетъ, строго очерченное изъ этой массы бѣлыхъ волосъ и бороды. А эти глаза! Не кажется ли вамъ, будто они глядятъ изъ могилы или изъ какой-то недоступной дали? Надо подойти и заговорить съ нимъ. Онъ похожъ на дряхлаго ручного льва...

Миссъ Бемисъ держала въ рукахъ списокъ кліентовъ, "заслуживающихъ поддержки", большей частью ирландцевъ, который миссъ Коттонъ приготовила для нея, какъ и въ прошломъ году. Но на этотъ разъ ея энтузіазмъ не носилъ исключительно филантропическаго характера. Она недавно свела знакомство съ небезызвѣстною литературною семьей и такъ увлеклась, что съ тѣхъ поръ все искала "типовъ".

Подойдя къ прилавку, дамы увидѣли, что на немъ, кромѣ папиросъ, лежали также конфекты и еврейскія газеты, а сзади, въ стѣнѣ, былъ прилаженъ грубый шкафъ, наполненный книгами въ плохихъ переметахъ.

Миссъ Колтонъ, которая говорила по-нѣмецки и старательно изучала жаргонъ гетто, играла для своей спутницы роль переводчицы.

-- Сколько стоятъ эти папиросы?-- спросила она, взявъ пачку съ портретомъ капитана Дрейфуса.

-- Папиросы?-- переспросилъ старикъ съ подобіемъ улыбки, отъ которой его лицо сдѣлалось еще печальнѣе.-- Сколько папиросъ? Одна, двѣ или вся пачка?-- нерѣшительно прибавилъ онъ.

-- Пачка, конечно. Развѣ вамъ кажется страннымъ, чтобъ женщины покупали папиросы?

-- Боже сохрани. Кто же говоритъ, что это странно?-- поспѣшно отвѣтилъ старикъ.-- У меня дамы покупаютъ каждый разъ...

-- Зачѣмъ? курить?

-- Ну! Какъ это женщина будетъ курить?-- сказалъ старикъ. Но у нея, можетъ, мужъ есть, что куритъ, или женихъ.

Миссъ Бемисъ купила пачку съ портретомъ Дрейфуса и еще одну съ портретомъ Дрейфуса и еще одну съ портретомъ Карла Маркса. Старикъ понемногу оправился отъ застѣнчивости и разсказалъ, въ отвѣтъ на вопросы дамъ, что его зовутъ Эліезеромъ, но люди называютъ его рабби Эліезеромъ изъ уваженія къ его сѣдинамъ и благочестію. Онъ уже два года въ Америкѣ и одинокъ, какъ перстъ.

-- А сколько вамъ даетъ въ недѣлю этотъ прилавокъ?

Онъ только вздохнулъ въ отвѣть и безнадежно махнулъ рукой. Помолчавъ немного, онъ сказалъ:

-- Я сижу и зябну, какъ собака, съ шести часовъ утра до одиннадцати ночи... Сами вы видите!.. А что же я имѣю за свои труды? Если заработаю пять долларовъ, то говорю, что мнѣ везло. Было бы у меня побольше товару, я бы, можетъ быть, зарабатывалъ больше Это Америка, а не Россія; чтобъ торговать, надо имѣть разный товаръ... Все же роптать грѣшно. Я не умираю съ голоду, хвала Господу!..

Онъ объяснилъ дамамъ, что книжный шкафъ представляетъ библіотеку.

-- Глупости все,-- съ презрѣніемъ прибавилъ онъ.-- Въ этих книжкахъ одна только ложь; разныя выдумки о томъ, какъ господинъ влюбился въ барышню, и еще такіе же пустяки; а между тѣмъ приходится держать этотъ хламъ! Ахъ, не за этимъ пріѣхалъ я въ Америку! Чего мнѣ не хватало? Птичьяго молока развѣ!.. Я былъ соферъ {Переписчикъ скрижалей. Рукописныя копіи Ветхаго Завѣта въ большомъ ходу между набожными евреями.}. Я жилъ бѣдно, но никогда не голодалъ, и люди меня уважали. Жилъ себѣ мирно, пока черный годъ занесъ въ нашъ городъ человѣка, который подбилъ меня ѣхать въ Америку. Онъ увядалъ какъ я рисовалъ Мизрахъ, знаете,-- это такая картина; евреи ее вѣшають въ лучшей комнатѣ на восточной стѣнѣ. Я ее отдѣлалъ такъ чисто, съ красивыми колоннами, два льва держатъ амвонъ, кругомъ разныя украшенія. Конечно, это многіе умѣютъ, но я такое умѣю, что рѣдкому доступно. Могу вписать все Второкнижіе въ кружокъ не больше стаканнаго донышка!..

Темные глаза его заискрились, и улыбка заиграла вокругъ рта, а лицо оставалось попрежнему печально.-- Возьму, бывало, обыкновенный стаканъ, опрокину его на бумагу, очерчу вокругъ перомъ, а потомъ -- за работу. Люди съ трудомъ разбираютъ, такъ мелко написано, а если дамъ имъ увеличительное стекло, такъ каждое слово видно, а почеркъ какой! Все-равно что печать...

-- Ну, ребъ Эліезеръ,-- говоритъ этотъ человѣкъ,-- у васъ золотыя руки, но смысла у васъ ни на грошъ. Зачѣмъ вамъ пропадать въ такомъ сонномъ городишкѣ? Да вы поѣзжайте въ Америку, тамъ васъ жемчугомъ осыплютъ.-- Ребъ Эліезеръ остановился, потомъ махнулъ рукой въ сторону своего товара и, горько улыбаясь, прибавилъ:-- вотъ онъ, жемчугъ...

-- А что сталось съ вашими картинами?-- спросила заинтересованная миссъ Колтонъ.

-- Съ картинами? Лучше и не спрашивайте, барыня,-- вздохнулъ старикъ.

-- Я просидѣлъ шесть ночей, пока кончилъ одну, а продалъ ее за долларъ, и то изъ милости. Мнѣ сказали, что мои львы похожи на картошку, а Второкнижіе имъ вовсе ненужно. "Знай,-- говорятъ,-- что тутъ Америка. Такія вещи здѣсь на машинѣ дѣлаются и продаютъ по пятаку за штуку!" Лавочникъ показалъ мнѣ одну пачку. Что-жъ не буду спорить: львы были получше моихъ, да и буквы еще меньше, но только вы думаете, какъ онѣ были сдѣланы? Рукой? Какъ же! Они здѣсь пишутъ ихъ попросту большими буквами, а потомъ снимаютъ ихъ какъ-то такъ хитро, что выходитъ въ сто разъ меньше. Понимаете?.. "Да вѣдь это обманъ!-- я говорю имъ.-- Машинная работа, а я вѣдь каждую букву выписываю собственной рукой; мои слова -- живыя слова!" -- "А ну тебя и съ руками, и съ словами!-- говорить купецъ.-- Это, говоритъ,-- не Россія, это Америка; здѣсь въ ходу машина, а не ручная мазня!" Вотъ оно какъ!-- Голосъ старика упалъ.-- Уменьшаютъ слова... еще бы!-- продолжалъ онъ убитымъ голосомъ. Да они и меня уменьшили въ сто разъ. Горсть пепла они изъ меня сдѣлали. Славная старость! Мерзнешь, какъ собака, и никто тебѣ даже слова добраго не скажетъ,-- закончилъ онъ, торопясь смахнуть навернувшуюся слезу и сжать дрожащія, какъ у ребенка, губы.

Душа миссъ Бемисъ одновременно наполнилась состраданіемъ и еще другимъ чувствомъ, какое бываетъ у энтомолога, неожиданно открывшаго рѣдкую букашку.

-- Спросите его, сколько бы нужно было денегъ, чтобъ пополнить его прилавокъ товаромъ,-- прямо приступила она.

Сѣрое лицо ребъ Эліезера покрылось краской, и онъ отвѣтилъ, заминаясь:

-- Сколько? Быть можетъ, цѣлыхъ пятнадцать долларовъ! Хоть бы десять было!..

Когда миссъ Бемисъ взялась за кошелекъ, старый переписчикъ скрижалей даже перемѣнился въ лицѣ и отвелъ глаза въ сторону.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не успѣли обѣ дамы отойти, какъ торговцы со всѣхъ сторонъ обступили ребъ Эліезера.

-- Сколько она вамъ дала?-- жадно спрашивали они.

-- Сколько!-- передразнилъ онъ.-- Меньше ста долларовъ, не безпокойтесь.

-- Чего вы боитесь сказать? Развѣ мы отнимемъ?

-- Боюсь! Чего мнѣ бояться? А только къ чему приставать: сколько да сколько?

Одна торговка рыбой сказала, что знаетъ ту изъ двухъ дамъ, что повыше ростомъ.

-- Она изъ того дома въ слѣдующемъ кварталѣ,-- объяснила она,-- гдѣ съ дѣтьми возятся; еще гдѣ ихъ учатъ, чтобы они держались, какъ паны, понимаете.. Онѣ тамъ всѣ христіанки, но лучше, чѣмъ алмазъ. Сколько же она вамъ дала, ребъ Эліезеръ?-- вкрадчиво закончила она.

Ребъ Эліезеръ не отвѣтилъ. Онъ старался смотрѣть спокойно, но никакъ не могъ. Бумажка въ двадцать долларовъ, спрятанная у него за пазухой, представляла величайшую сумму, какую онъ когда либо держалъ въ рукахъ. Каждый разъ, когда покупатель подходилъ къ прилавку, старикъ вздрагивалъ и съ лихорадочнымъ усердіемъ бросался подавать товаръ, но въ то же время онъ былъ такъ разсѣянъ, что часто предлагалъ не то, чего просили. Каждый разъ онъ совалъ руку за пазуху, чтобъ убѣдиться, что бумажка быга на своемъ мѣстѣ. Ему то казалось, что въ карманѣ дыра, то онъ сомнѣвался, что дѣйствительно спряталъ драгоцѣнную бумажку какъ слѣдуетъ. Онъ какъ будто ясно помнилъ, что положилъ ее въ кошелекъ, но минутами все стиралось съ его памяти.

-- Поповолѣ потеряешь голову, если эти завистники торчатъ кругомъ,-- жаловался онъ самому себѣ.

Онъ представлялъ себѣ, какъ его прилавокъ и книжный шкафъ будутъ выглядѣть, полные новымъ товаромъ, какъ они будутъ привлекать вниманіе проходящихъ. Все это обойдется не больше, какъ въ пятнадцать долларовъ, такъ что онъ вдобавокъ сможетъ купить себѣ новый талесъ {Молитвенное покрывало.}; старый былъ весь въ заплатахъ и потому на него, ребъ Эліезера, не обращали никакого вниманія въ синагогѣ. Вотъ удивятся всѣ въ синагогѣ. "У васъ, видно, хорошо дѣла идутъ, ребъ Эліезеръ", станутъ говорить они. Да, онъ купитъ себѣ новый талесъ и новую шляпу.

Ермолка, которую онъ носилъ во время молитвы, тоже совсѣмъ порыжѣла, но за четвертакъ можно купить новую,-- такая трата казалась теперь пустякомъ. Вдругъ онъ убѣдился, что не помнитъ, положилъ ли онъ ассигнацію въ кошелекъ. Сердце его упало. Повернувшись спиной къ прилавку и какъ будто приводя книги въ шкафу въ порядокъ, онъ поспѣшно вытащилъ свой ветхій кошелекъ... Бумажка была тамъ -- зеленая съ одной стороны и коричневая съ другой.

-- Считаете деньги, что христіанка дала?-- съ задоромъ спросила одна торговка.

-- Вовсе нѣтъ,-- пробормоталъ онъ, покраснѣвъ.

-- Глупый вы человѣкъ; развѣ вамъ кто завидуетъ?-- отозвался торговецъ морковью.

-- Не скрытничайте -- сколько?

На этотъ разъ почему-то ребъ Эліезеръ обидѣлся.

-- Чего вамъ отъ меня нужно?-- выпалилъ онъ.-- Что я долженъ кому-нибудь?

-- Не сердитесь, господинъ!-- колко отвѣтилъ торговецъ.-- Нечего вамъ важничать. Что изъ того, что христіанка дала вамъ подарокъ на Рождество -- въ честь рожденія ея Бога?

-- Вотъ именно -- подарокъ въ честь ихъ Бога,-- подтвердилъ другой, торговавшій обрѣзками ситцевъ.

Ребъ Эліезеръ былъ внѣ себя отъ гнѣва.

-- Вы это говорите потому, что у васъ глаза выскакиваютъ отъ зависти,-- свирѣпо отвѣтилъ онъ.-- Такъ знайте: она дала мнѣ двадцать долларовъ. Да!

Споръ кончился, но въ сердцѣ ребъ Эліезера осталась рана. Узкій клочокъ бумаги, зеленый съ коричневымъ, внезапно сталъ пахнуть ладаномъ и вызвалъ звуки органа, которые напомнили старому еврею польскую церковь на родинѣ. Его охватилъ ужасъ. За пазухой, близко къ его сердцу, пріютилось нѣчто трефное (нечистое), враждебное, святотатственное. Горе, горе! Эта нечистая вещь была такъ дорога ему!.. И надо же было этому случиться какъ разъ въ день Рождества! Несчастье! Еслибъ эта христіанка съ доброй душой пришла хотя бы на одинъ день раньше; или, еслибъ, по крайней мѣрѣ, никого не было при томъ, когда онъ получилъ подарокъ... Впрочемъ, она вѣдь не говорила, что это рождественскій подарокъ. Онъ вспомнилъ, что многіе евреи обмѣнивались между собою и съ христіанскими друзьями подарками на Рождество; но въ этой мысли было мало утѣшенія. Что изъ того, что евреи которые брѣютъ бороду и курятъ въ субботу, посылаютъ подарки на Рождество христіанскимъ друзьямъ или такимъ же евреямъ, какъ они сами? Неужели онъ, старикъ, стоящій одной ногой въ могилѣ, послѣдуетъ ихъ безбожному примѣру? Горе ему! Неужели дошло до этого? Онъ твердо рѣшилъ возвратить христіанкѣ ея деньги, и ему какъ будто стало легче. Но вслѣдъ за тѣмъ онъ снова почувствовалъ, что не сдѣлаетъ этого, и, мало-по-малу, на душѣ его сдѣлалось попрежнему тяжело.

-- Ахъ, Боже! Черный годъ принесъ ко мнѣ этихъ дамъ съ ихъ двадцатью долларами!-- въ отчаяніи воскликнулъ онъ.

Наконецъ, послѣ долгихъ колебаній, онъ составилъ планъ дѣйствій. Онъ пойдетъ въ христіанскій домъ (такъ называлъ онъ про себя университетское поселеніе), и разузнаетъ, были ли эти деньги даны ему, какъ подарокъ на Рождество. Онъ не спроситъ прямо, потому что это было бы слишкомъ опасно. Вмѣсто того, онъ лучше такъ скажетъ: "Я бѣдный человѣкъ, но я еврей, а евреямъ нельзя принимать подарковъ въ честь христіанской вѣры. Я взялъ эти деньги, потому что добрая дама дала мнѣ ихъ. Она, навѣрно, не считала это подаркомъ на Рождество, неправда ли?" Добрая женщина пойметъ, конечно, его горе и, если даже деньги даны были, какъ рождественскій подарокъ, она скажетъ, что нѣтъ.

Ему казалось такъ легко и просто пойти и сказать эту короткую рѣчь, но когда онъ очутился передъ небольшимъ двухъэтажнымъ домомъ -- единственнымъ среди ряда высокихъ зданій, наполненныхъ мелочными лавками и дешевыми квартирами, сердце его сжалось отъ боязни, что барыня вдругъ скажетъ: "да, это былъ подарокъ на Рождество".

-- И съ какой стати я стану еще безпокоить ихъ? Развѣ мало того, что онѣ дали мнѣ такую кучу денегъ?-- сказалъ онъ себѣ съ искреннимъ чувствомъ приличія и даже отошелъ въ сторону. Однако, пройдя нѣсколько шаговъ, онъ повернулъ обратно. Медленно и нерѣшительно подходилъ онъ къ дому. Первый разъ въ жизни онъ собирался войти въ господское жилище и съ мимолетною надеждой почувствовалъ, что у него, пожалуй, не хватитъ смѣлости и позвонить. Когда онъ, наконецъ, собрался съ духомъ и позвонилъ, сердце его такъ забилось, что онъ боялся, что не съумѣетъ сказать ни слова.

Черезъ минуту онъ увидѣлъ миссъ Колтонъ. Онъ сейчасъ же узнай ее, но она показалась ему теперь моложе и выше ростомъ.

-- Чѣмъ могу служить вамъ, ребъ Эліезеръ?-- съ необыкновеннымъ радушіемъ встрѣтила она его.

Онъ сразу ободрился.

-- Я пришелъ, барыня, спросить васъ коео-чемъ, -- началъ онъ свободно и самъ себѣ удивляясь.-- Мнѣ говорятъ, что та дама дала мнѣ деньги, какъ подарокъ на Рождество. Я, знаете, еврей, и мнй нельзя принимать такіе подарки; это не мое дѣло, что другіе евреи дѣлаютъ такія вещи.

Онъ не зналъ, какъ продолжать. Онъ зналъ, что рѣчь выходитъ совсѣмъ не та, которую онъ приготовилъ, и что эта ошибка можетъ стоить ему его двадцати долларовъ. Ему страшно хотѣлось поправитъ дѣло, но слова никакъ не выходили. Послѣ нѣкотораго молчанія, у него вдругъ сорвалось:

-- Еслибъ я получилъ эти деньги вчера или завтра, тогда другое дѣло, но сегодня!..

Миссъ Колтонъ расхохоталась.

-- Да, разумѣется, это не былъ подарокъ на Рождество,-- сказала она.-- Доброй дамѣ и въ голову не приходило дать вамъ деньги съ этой цѣлью, потому что она отлично знала, что вы еврей и вдобавокъ, навѣрное, набожный. Но разъ это васъ такъ безпокоитъ, дайте мнѣ эти двадцать долларовъ и приходите за ними завтра. Вы получите ихъ отъ имени той дамы, какъ новый подарокъ. Такъ будетъ лучше, неправда ли?

Ребъ Эліезеръ согласился, но вышелъ изъ университетскаго поселенія полный безпокойства.

Первымъ дѣломъ его было разспросить у сосѣдей, хорошая ли плательщица миссъ Колтонъ. Ему всѣ въ одинъ голосъ отвѣтили, что лучше ея не можетъ быть. Услышавъ такой отзывъ, онъ въ самомъ лучшемъ настроеніи духа отправился на вечернюю молитву въ синагогу. Тѣмъ не менѣе, при чтеніи "Восемнадцати Благословеній", онъ поймалъ себя думающимъ о деньгахъ. Пришлось повторить молитву сначала.

Когда онъ вернулся, торговля была въ полномъ разгарѣ. Троттуары и мостовая кишѣли народомъ. Сотни факеловъ съ колеблющимся пламенемъ мелькали другъ за другомъ, простираясь на западъ и на востокъ, на сѣверъ и на югъ и сливаясь въ огненныя полосы, которыя скрещивались, вспыхивали и снова терялись въ общей пестротѣ свѣта, дыма, рыбы, овощей, субботнихъ калачей, яркихъ тканей и человѣческихъ лицъ.

-- Рыбы, рыбы, хозяюшки милыя! Кто купитъ рыбы? рыбы живой, вертлявой, праздничной, пляшущей въ честь субботы!..

-- Картофелю, крупнаго по кулаку!..

-- Коленкору! Дешеваго коленкору!..

-- Купите ситцу остатокъ -- ситецъ, какъ шелкъ, хозяйки!..

Ребъ Эліезеръ, прилавокъ котораго находился въ самомъ центрѣ этого столпотворенія, сидѣлъ за стойкой и думалъ. Онъ былъ весь разбитъ духомъ и тѣломъ. Онъ со стыдомъ думалъ о лихорадочномъ своемъ безпокойствѣ относительно денегъ, о своемъ униженіи, о томъ, какъ онъ обманывалъ своего Бога... И все это изъ-за нищеты, изъ-за которой двадцать долларовъ казались ему богатствомъ... И вдругъ ему показалось, что старости его было нанесено жестокое оскорбленіе. Онъ сталъ бормотать псалмъ. Каково бы ни было значеніе древне-еврейскихъ словъ, которыя произносили его уста, дрожащій голосъ его и печальный напѣвъ просили Бога простить его и сжалиться надъ его послѣдними годами на землѣ.

Красноватое пламя упало на его восковыя черты и бѣлую бороду. Глаза его мерцали тусклымъ и безнадежнымъ блескомъ. Онъ все шепталъ и качалъ своею красивою головой, страдальческая улыбка появилась и не сходила съ его лица. Ему хотѣлось излиться слезами. "Я такъ несчастенъ, такъ несчастенъ!" говорилъ онъ себѣ, весь охваченный горемъ. И въ то же время онъ чувствовалъ, что гдѣ-то далеко въ глубинѣ его души, висѣлъ неотвязный вопросъ: отдастъ ли ему христіанская дама его двадцать долларовъ?

"Міръ Божій", No 12, 1902