Бестужев-Марлинский Александр Александрович - Полное собрание стихотворений

Библиотека Поэта. Большая серия. Второе издание

Л., "Советский писатель", 1961

А. БЕСТУЖЕВ-МАРЛИНСКИЙ

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ

СОДЕРЖАНИЕ

"Близ стана юноша прекрасный..."

"Себе любезного ищу..."

Дух бури (Из Лагарпа)

К К<реницын>у

Шарады

1. "Часть первая моя в турецкой стороне..."

2. "Лишенный головы, ни рыба я, ни зверь..."

Подражание первой сатире Буало

Отрывок из комедии "Оптимист"

К. некоторым поэтам

Эпиграммы

1. "Как Нина хорошо скрывает..."

2. "По городу молва несется..."

Обитель сна (Подражание Овидию)

<К Рылееву>

Михаил Тверской

<Эпиграмма на Жуковского>

Алине

Имениннику

Саатырь (Якутская баллада)

<Надпись над могилой Михалевых в Якутском монастыре>

Череп

Юность (Подражание Гете)

Из Гафиза

Из Гете (С персидского)

Из Гете (Подражание)

Зюлейка

С персидского

Ей

Всегда и везде (Из Гете)

Магнит (Из Гете)

Финляндия

Тост

В день именин

Лиде

Разлука

Пресыщение

Е. И. Б<улгари>ной (В альбом)

Часы

Сон............

К облаку

Дождь

Оживление

"Еще ко гробу шаг -- и, может быть, порой..."

Шебутуй (Водопад Станового хребта)

<Отрывок>

Осень

Эпиграммы

1. "Люблю я критика Василья..."

2. "Клим зернами идей стихи свои назвал..."

3. "Да, да, в стихах моих знакомых!.."

Приписка к богатому надгробию в бедности умершего поэта

Ответ

Поэтам Архипелага нелепостей в море пустозвучия

"Я за морем синим, за синей далью..."

Забудь, забудь

Адлерская песня........

Из письма к С. В. Савицкой

Из "Поездки в Ревель"

Из "Дорожных записок на возвратном пути из Ревеля"

Из "Листка из дневника гвардейского офицера"

Из повести "Замок Венден"

Эпиграфы из повести "Ревельский турнир"

Из письма к братьям

Из повести "Испытание"

Из повести "Наезды"

Эпиграф к "Вечеру на Кавказских водах в 1824 году"

Эпиграф к рассказу "Страшное гаданье"

Эпиграф из повести "Лейтенант Белозор"

Из письма к братьям

Из повести "Аммалат-бек"

Эпиграф к очерку "Красное покрывало"

Из рассказа "Латник"

Из письма к К. А. Полевому

Эпиграф к отрывку "Он был убит"

Из повести "Мулла-Нур.

СТИХОТВОРЕНИЯ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ А. А. БЕСТУЖЕВУ

Извещение (Из Парни)

Завтра! К Лиле (Из Парни)

Беспечный

К сочинителю поэмы "Руслан и Людмила"

<Надпись на "Полярной звезде">

Близ стана юноша прекрасный

Стоял, склонившись над рекой,

На воды взор вперивши ясный,

На лук опершися стальной.

Его волнистыми власами

Вечерний ветерок играл,

Свет солнца с запада лучами

В щите багряном погасал.

Он пел: "Вы, ветерки, летите

К странам отцов, к драгой моей,

Что верен был всегда, скажите,

Отчизне, славе, чести, ей.

Отечество и образ милой

В боях меня воспламенят,

Они своей чудесной силой

Мне в грудь геройства дух вселят.

Когда ж венец побед лавровый

Повергну я к стопам драгим,

Любовь мне будет славой новой,

Блаженство, коль еще любим.

Но, может, завтра ж роковая

Меня в сраженьи ждет стрела,

Паду и сам, других сражая,

Во прах на мертвые тела.

Тогда вы, ветерки, летите

К любезной сердцу с вестью сей,

Что за отчизну пал, скажите,

Для славы, для драгой моей".

Умолк! Лишь лука тетивою

Вечерний ветерок звучал,

И уж над станом и рекою

Луны печальный свет блистал.

До 1818(?)

Себе любезного ищу

Без хитрости и без искусства,

В любви я находить хочу

Не прихоть, а сердечны чувства.

Чтоб милого найти такова,

На все я опыты готова,

Коль нужно, сквозь огонь и воды

Его найду

И для него на край природы

Везде пойду.

Хочу, чтоб был он в тридцать лет.

В сей возраст мыслят, рассуждают, --

Весну увенчивает цвет,

Но летом розы собирают.

И ловкий вид, и простота

Мой дух почти равно прельщают,

Но чувствований красота

Меня пленяет, восхищает.

Чтоб милого найти такова и проч.

Хочу, чтоб в пламенных очах

То резвость милая блистала,

То в томных иногда глазах

Чтоб я задумчивость читала.

Хочу, чтоб милый был умен,

Но без ученого педантства,--

С стрелой смеется купидон,

Но циркуль не его убранство.

Чтоб милого найти такова и проч.

Хочу таланты видеть в нем,

В них -- прелесть жизни скоротечной,

Они щепят своим огнем

Мученье зависти сердечной.

Хочу, чтобы любезный мой

И ревности питал бы чувство:

Излишне мало -- знак худой,

Излишне много -- есть безумство.

Чтоб милого найти такова и проч.

Приятно видеть перлы слез,

Которы тмят прелестны взоры,

Подобно как на листьях роз

Сверкают слезочки Авроры.

Хочу, чтоб сей любимец счастья

Мог плакать в недрах сладострастья.

Так, существует милый мой,

Не тщетно сердце пламенеет,

Богов он сотворен рукой,

Любить и нравиться умеет.

Чтоб совершить мои желанья,

На все готова испытанья,

Без страха сквозь огонь и воды

Его найду,

Пойду хотя на край природы,

Или умру.

До 1818 (?)

ДУХ БУРИ
(Из Лагарпа)

Отважным Гамою ведомы корабли

В безвестный Океан за славою текли.

Уж скалы Африки от взоров убегали,

Как вдруг из влажных недр неведомых валов

Восстал призрак до облаков --

И устрашенные пловцы вострепетали.

Покрыла бурную пред ним стихию мгла,

Столпились тучи вкруг грозящего чела,

И гром, и вихрь окрест, и молнии вилися.

Зловещий глас его подвигнул дно морей.

Отгромы бедственных речей,

Раздавшись вдалеке, над бездной пронеслися.

"Остановись, -- он рек, -- неистовый народ!

Познай во мне царя тобой струимых вод,

Впервые от рулей белеющихся пеной.

Не мните ль, что себя дозволю оскорбить.

Кормами океан браздить,

Без казни нарушать покой сих мест священный?

Нет, трепещи! Твой дух, корыстолюбьем полн,

До быстрых пронесет тебя Мелинда волн,

Которые вотще судьба вдали сокрыла;

Тебе последуют несчетны племена,

Но вновь открытая страна

Всем будет пришлецам обширная могила.

Уже мне слышится среди судокрушенья,

Смешавшись с ревом бурь, прерывный крик сраженья

И громы медных жерл с перуном в небесах.

Но победители, равно как побежденны,

Моею бездной поглощенны,

С преступным золотом сокроются в волнах".

Скончал! -- И вдруг, склонясь над пенными валами.

Между шумящими сокрылся он скалами,

Где стонут ярые валы, дробясь о них.

Казалось, твердь зажглась и рухнул брег гранитный,

И вдруг перун зубчатовидный

Трикраты проблеснул по грядам туч густых.

<1818>

К К<РЕНИЦЫН>У

Тебе ли, муз питомец юный,

Томить печалью звучны струны,

Чело под скукою клонить?

Прожив три люстра с половиной,

Полет забывши соколиный,

Оледенить себя судьбиной!

Поэту ль малодушным быть?

Бесспорно, что не в нашей воле

Быть счастливыми в сей юдоле;

Но можно менее страдать

В оковах грусти бесполезной;

Поверь мне в этом, друг любезный:

Возможно жезл судьбы железной

Терпением перековать.

Не вечно ветр в долинах воет,

Не век перун крылатый роет

Гранитну цепь Кавказских гор;

Почто же волею своею

Страдать подобно Прометею,

Топтать веселия лилею,

Печалью свой туманить взор?

Конечно, кто избег кручины!

От ней ни юность, ни седины,

Ни сан, ни род не защитят, --

Везде ее проникнут жалы,

И часто пиршества бокалы

Вздыханья царские струят.

Но ах! чему тоска поможет?

Она шипы на розах множит,

В пыл жизни чувства холодит;

Нам радости даны часами,

Но грусть свинцовыми крылами

Вперед нас двигает годами;

А невозвратна жизнь летит.

Друг! примирись с самим собою,

Престань печальною мечтою

Болезнь сердечну пробуждать.

Пусть зефир дружбы с новой силой

Развеет мрак души унылой,

Путь жизни бог Цитеры милой

Забав цветами будет стлать.

Последуй дружества совету:

Поставь лишь радости за мету,

А скуку на ветер пускай;

То с чашей нектара златою,

То граций с резвою толпою

Спеши знакомою тропою

И в счастьи счастье воспевай!

1818

ШАРАДЫ

Часть первая моя в турецкой стороне

Гроза для янычар и часто для султана;

Вы окончание хотите знать во мне?

Оно в Германии отличьем служит сана;

А целое мое -- у россиян

Есть имя знатных и крестьян.

Лишенный головы, ни рыба я, ни зверь,

Но ползаю в воде и в пищу пригожуся;

Мне дайте голову -- с водой соединюся

И вас развеселю. Узнаете ль теперь?

<1819>

ПОДРАЖАНИЕ ПЕРВОЙ САТИРЕ БУАЛО

Бегу ст вас, бегу, петропольские стены,

Сокроюсь в мрак лесов, в пещеры отдаленны,

Куда бы не достиг коварства дикий взор

Или судей, писцов и сыщиков собор.

Куда бы ни хвастун, ни лжец не приближался,

Где б слух ни ябедой, ни лестью не терзался.

Бегу!.. Я вольности обрел златую нить.

Пусть здесь живет Дамон, -- он здесь умеет жить.

За деньги счастия нередким став примером,

Он из-за стойки в год возникнул кавалером.

Пусть Клит живет, его коммерчески дела

Французов более нам причинили зла.

Иль Граблев, коего бесчинства всем знакомы,

Ивана Каина могли б умножить томы.

Иль доблестный одной дебелостью Нарцисс

Пускай меняет здесь сиятельных Лаис.

Пусть к пагубе людей с друзьями записными

Понт счастье пригвоздил за картами своими.

Пусть Грей, любя одни российские рубли,

Катоном рядится отеческой земли

И с четками в руках твердит: "Чтоб жить безбедно,

Нам щит -- невежество, нам просвещенье вредно".

Таким людям житье в продажной стороне.

Но мне здесь жить? К чему? И что здесь делать мне?

Могу ль обманывать? Могу ли притворяться?

Нет! Чтоб возвыситься -- постыдно пресмыкаться!

Свободен мыслию, хоть скованный судьбой,

Не променяюсь я за выгоды душой.

Не захочу, на крест иль чин имея виды,

Смывать забвением вельможные обиды

Иль продавать назло и вкусу, и ушам

Тому, кто боле даст, стиховный фимиам!

Служить любовникам не ведаю искусства

И знатных услаждать изношенные чувства;

Я продаю товар, каков он есть, лицом:

Осла ослом зову, Бибриса -- подлецом.

За то гоним, презрен, забыт в несчастной доле,

Богат лишь бедностью, скитаюсь в Петрополе.

"Скажи, к чему теперь, -- я слышу, говорят, --

Слинявшей мудрости цинический наряд?

Сей добродетели Обуховской больницы

Давно в помине нет у жителей столицы.

Высокомерие здесь -- титул богачам,

А гибкость, рабство, лесть приличны беднякам.

Сим только способом бессребренны поэты

Исправить могут зло их мачехи-планеты".

Так! В наш железный век Фортуна-чародей

Творит директоров из глупых писарей.

Злорада, например, на смех, на диво свету

С запяток в пышную перенесла карету

И, золотым шитьем сменивши галуны,

Ввела и в честь, и в знать умильностью жены.

Теперь он, пагубным гордясь законов знаньем,

Упитан грабленным соседей достояньем,

С сверкающих колес стихиею своей

Из милости грязнит достойнейших людей.

Меж тем как Персии наш пешком повсюду рыщет

И обонянием чужих обедов ищет;

И, рад или не рад, нуждою предведом,

По дыму трубному спешит из дому в дом.

Конечно, росский Тит, в наградах справедливый,

Вплетая в лавр побед дельфийские оливы,

Гордыню разгромив, в Европе бедных муз

Рукою благости освободил от уз.

Меч превращается в Эрмиев жезл крылатый.

Наш Август царствует, -- но где же Меценаты?

Опорой слабого кто обречется быть?

Притом возможно ли дорогу проложить

Сквозь тысячи певцов, искателей голодных,

Стихосплетателей похвал простонародных,

На коих без заслуг струится дождь щедрот:

Шмели у пчел всегда их расхищают сот.

Престанем же наград лелеять ожиданье,--

Без покровителей что значит дарованье?

Ужель не видим мы Боянов наших дней,

Влачащих жизнь свою без денег, без друзей,

Весной без обуви, а в зиму без шинели,

Бледнее схимников в конце страстной недели,

И получающих в награду всех трудов

Насмешки, куплены ценою их стихов,

На коих потеряв здоровье и именье,

Лишь в смерти зрят себе от бедности спасенье?

Иль, за долги в тюрьме простершись на досках,

Без хлеба в жизни сей, бессмертья ждут в веках.

На авторов давно прошла у знатных мода,

И лучший здесь поэт, честь века и народа,

Вовек не будет чтим с шутами наравне.

"Ступай в подьячие, там счастье", -- шепчут мне.

Неужли должен я, наскучив Аполлоном,

Как прежде рифмами, -- теперь играть законом

И локтем обметать чернильные столы?

Как? Чтобы я, сменив корысть на похвалы,

В дедале крючкотворств бессмысленных блуждая

И звоном золота невинность заглушая,

Для сильных стал весы Фемиды уклонять,

По правде белое -- по форме черным звать?

И в справках вековых, в сношениях напрасных

Бесстыдно волочить просителей несчастных?

Скорей, чем эта мысль мне в голову придет,

В июне месяце Неву покроет лед.

Скорей луна светить в подлунную престанет,

Вралев писать стихи, злословить Клит устанет,

И Трусова скорей увидят храбрецом,

Чем я решусь сидеть в палатах за столом.

Почто же медлить здесь? Оставим град развратный.

Не добродетелью -- лишь зданиями знатный,

Где дерзостный порок деяний всех вождем,

Заслуги с счастием нейдут одним путем,

Коварство кроется в куреньях тонкой лести,

Где должно почести купить ценою чести,

Где под личиною закона изувер

В почтеньи, истину скрывая тьмой химер,

Где гнусные ханжи и набожны прелесты

Ниноны дух таят под покрывалом Весты,

Где роскоши одной не прегражден успех,

Науки ж, знание в презрении у всех

И где к их пагубе взнесли чело строптиво

Искусства: красть умно и угнетать учтиво,

Где беззаконно все -- и мне велят молчать!

Но можно ли с душой холодной ободрять

Столичных жителей испорченные нравы?

И кто в улику им, путь указуя правый,

Не изольет свой гнев в бесхитростных стихах?

Нет! Чтоб сатирою вливать в порочных страх,

Не нужно кротких муз ждать вдохновенья с неба,--

Гнев справедливости, конечно, стоит Феба.

"Потише, -- вопиют, -- вотще и остроты,

И град блестящих слов пред ними сыплешь ты.

Взойди на кафедру, шуми с профессорами

И стены усыпляй моральными речами.

Там -- худо ль, хорошо ль -- все можно говорить".

Так, мня грехи свои насмешками прикрыть,

Смеются многие над правдою и мною,

И, с ложным мужеством под ранней сединою,

Чтоб в бога веровать, ждут лихорадки в дом,

Но бледны, трепетны, внимая дальний гром,

Скучают небесам безверными мольбами.

А в ясны дни, смеясь над бедными людями,

"Терпите, -- думают, -- лишь было б нам легко:

Далеко до царя, до бога высоко!"

Но я, уверен быв, что для самой Фортуны

Хоть дремлют, но не спят каратели-перуны,

От развращения спешу себя спасти.

Роскошный Вавилон, в последнее: прости!

Февраль 1819

ОТРЫВОК ИЗ КОМЕДИИ "ОПТИМИСТ"

Крутой

Но я, сударь, своим примером и ответом

Поссорю навсегда вас с жизнию и светом;

Всё без изъятия и зло, и худо в нем

Не только в нравственном, в физическом, во всем,

И мы осуждены терпеть одни мученья:

До смертного часа от самого рожденья

Наружным, внутренним пременам жертвой быть

И тела и души болезни преносить.

Стихии грозные враждебной нам природы

То рушат твердь земли, то воздвигают воды;

Мы сами против нас самих озлоблены;

Собратий истреблять изобрели войны,

Яд, казни, всех смертей мучения жестоки;

Нам мало бед, мы к ним прибавили пороки;

Невинность силе здесь, богатству предана;

Нет добродетели, честь в откуп отдана;

Источники забав от пресыщенья мутны.

Мы стары в двадцать лет, а в пятьдесят распутны.

Брак без любви; любовь найдете ли вы где?

Почтенье к женщинам потеряно везде.

Долги не платятся, в забвении обеты;

Благотвореньями полны одни газеты;

А прозы и стихов несносен жалкий сброд.

Все судят о вещах всегда наизворот.

И, словом, целый век мы в мире злу подвластны,

Все люди злобны в нем, и глупы, и несчастны]

Людмил

Прекрасно! Как верна картина жизни сей;

Но сходства, думаю, ты сам не видишь в ней.

Я гневу твоему не нахожу причины.

Горячность в прениях, мой друг, -- довбд бессильный.

Волканы, океан нейдут к твоим словам,

Живи себе в Москве, не езди по морям.

Войны жестокости, раздоры проклинаю,

Но мира твердого наверно ожидаю.

Что многие должны, согласен я с тобой;

Зачем же верят им, гоняясь за лихвой?

Брак без любви? -- Спроси жену мою об этом.

Любови нет нигде? Мне Софьюшка ответом.

Кокетки женщины? В том нет большой вины:

Они нам нравиться на свет сотворены.

Забавы ложны все? Но часто меж друзьями

Ты радости небес вкушал под небесами.

Есть жалкие стихи! Но разве Аполлон

Нам всё печатное читать скрепил закон?

Хоть редко мы цветы поэзии сбираем,

Но иногда стихи прекрасные читаем.

Системы ложные умы вскружили нам?

Все заблуждаются!-- тому пример ты сам.

Смягчи свой гнев, мой друг, будь прямо

беспристрастен.

И знай, что человек ни злобен, ни несчастен.

Конечно, вижу я, как ты, как всяк другой,

Есть зло, но есть зато и благо под луной;

Я благом пользуюсь, а зло сносить стараюсь,

Но мнениям твоим и пеням удивляюсь.

Напрасны жалобы не большее ли зло?

Не множь собой, мой друг, хулителей число;

Небесной мудрости познай закон священный

И верь, что создано всё к лучшему в вселенной.

1819

Стрельна

К НЕКОТОРЫМ ПОЭТАМ

О вы, сподвижники мои и образцы 1

Столь многих мелочей тяжелые творцы,

Премаленьких стишков, комедий преогромных,

Идиллий, песенок, трагедий многотомных,

Что пародиями вся публика зовет --

Хоть смотрит, но труда прочесть их не берет,--

Вы, кои прихотью затейливый музы

Поэтов стран чужих куете в русски узы,

Вы торжествуете! Вам дерзновенье -- щит,

Вкус ложный царствует, талант в пыли лежит.

С непросвещенными давно ли здесь умами

Мы восхищалися Державина стихами?

Давно ль Фонвизину театр рукоплескал?

Давно ли Дмитриев гармонией пленял?

Но вам благодаря, на высотах двухолмных

Мы судим иначе поэтов многословных:

Теперь Глупениус взял верх над Княжниным

И Мевия зовут Горацием вторым.

И, словом, все жильцы пермесской колыбели

Судить самих себя архонтами засели;

В таланты жалуют, бессмертие дают;

А гениев у нас и куры не клюют!

Блаженны времена, украшенные вами,

Обильны славными ничтожества трудами.

Смотрите, радуйтесь, как в недре двух столиц

Питомцы Фебовы и девяти сестриц,

В сомнамбулическом жару летя за славой,

Поправ пятою вкус, грамматику, ум здравый,

Стремятся гению неведомой стезей

На верх Парнасских гор бестрепетной стопой

И, там собравшися ревущею ватагой,

Бутят храм памяти измаранной бумагой!

О други! сам восторг мне речь сию внушил!

Он к подражанию в меня охоту влил.

Бросаю автора застенчивость меж нами:

Я стою равными венчаться похвалами --

Подобно вам, друзья, и я пишу стихи,

Чтоб рифмою прикрыть невежества грехи.

Мы в многом разнимся, но в главном очень сходны:

И ваши, и мои творения негодны.

Лишь превращению благодаря в умах

Теперь плывете вы на полных парусах

В залив бессмертия, под флагами забвенья.

От вас жалеет мир о выдумке тисненья;

Журналы, зрители, чтецы трепещут вас...

Но дребезжащий мой слабеет хвальный глас!

Прославить может ли бесценных ряд творений

Едва из скорлупы рождающийся гений?

Но, к ободрению ревнуя чуждых дел,

Для вашего венца я лавр сыскать хотел

И тщетно пробегал долины Геликона;

Там люди самого испорченного тона:

Державин, Дмитриев, Жуковский и Крылов,

Там автор Душеньки, там Карамзин, Костров...

Давно уж вырвали не только лавры -- розы,

Оставивши для вас репейник, плющ и лозы.

1819

ЭПИГРАММЫ

Как Нина хорошо скрывает

Под живописью древность лет!

Три вещи вдруг в себе одной соединяет:

Она оригинал, художник и портрет.

По городу молва несется,

Что тощий журналист Фома

Сошел с ума.

Что ж чудного?-- Где тонко, там и рвется.

ОБИТЕЛЬ СНА
(Подражание Овидию)

В горах Киммерии в чертог его над входом

Скала угрюмая сложилась мрачным сводом,

Где, мхом увенчанных пещер во глубине,

Беспечный дремлет сон в пустынной тишине;

И от создания огнисты Феба очи

Не позлащали стен сего владенья ночи;

Лишь с влажным сумраком сомнительный рассвет

В туманах бледное мерцание лиет.

Там петел никогда не пробуждал денницы,

И никогда лай псов и голос вещей птицы,

На Капитолия возникнувший стенах,

Не разливали там смятение и страх;

Ни коней ржание, ни вой волков от века,

Ни бранный звук трубы, ни песни человека,

Ни мимолетный ветр, свистя в ущельях скал,

Немой пустыни сей покоя не смущал.

Повсюду мертвенность; из урны молчаливой

Едва-едва журчит забвенья ток ленивый,

Скользя меж раковин по илистому дну,

Под шепот струй своих склоняется ко сну.

И маки пышные, раскинувшись грядою,

С прибрежной, сонною лобзаются волною;

Их собирает ночь и в воздух льет росой

Отрадный сок дремот, Зевеса дар благой;

Порога не хранят бессменных стражей взоры,

Не поражают слух гремящие затворы,

Но там, в тиши палат, безвестных для небес,

Под древним пологом, в тени двойных завес,

На ложе, роскошью изобретенном, лежа

И томну лень свою в зыбях пуховых нежа,

Сна молчаливый бог под маковым венцом

Век наслаждается ненарушимым сном.

Осуществленные мечтой воображенья,

Порхают вкруг него крылаты сновиденья,

И грез, как падший лист, бесчисленны рои.

Как Ливии пески, как Тибровы струи.

<1820>

<К РЫЛЕЕВУ>

Он привстал с канапе,

Он понюхал рапе,

Он по комнате вдруг зашагал,

Подошел он к бумаги стопе

И "Поэма" на ней написал.

Вот приходит Плетнев,

Он певец из певцов,

Он взглянул, он вздрогнул, он сказал:

"За возвышенный труд

Не венец тебе -- кнут

Аполлон на Руси завещал".

1823 или 1824 (?)

МИХАИЛ ТВЕРСКОЙ

В темнице мрачной и глухой

Ночною позднею порой

Лампада томная мелькает

И слабым светом озаряет

В углу темницы двух мужей:

Один во цвете юных дней;

Другой, окованный цепями,

Уже покрыт был сединами.

Зачем сей старец заключен

В твоих стенах, жилище страха?

Здесь век ли кончить присужден,

Или ему готова плаха?..

Не слышно вздохов на устах,

И в пламенных его очах

Божественный покой сияет.

То к небу взор он подымает,

То с нежной грустию глядит

На сына, полного печали,

И так в утеху говорит:

"В слезах довольно утопали

Твои глаза, друг добрый мой;

Пора расстаться мне с тобою

И Михайловой главою

Купить отечеству покой.

Всегда будь верен правде, чести.

И, если хочешь, чтоб венец

Имел веселью твой отец,

Оставь врагов его без мести..."

На площади народ шумит

В столице хищных, злобных ханов,

России яростных тиранов;

Он с зверской радостью глядит

На труп, весь ранами покрытый.

Над ним, отчаяньем убитый,

Младой князь слезы горьки льет.

Свои власы, одежду рвет,

Татар, Узбека укоряет

И бога мести призывает...

Он внял ему, сей сильный бог.

Россиянам восстать помог

И снял с лица земли тиранов:

Их город стал жилищем вранов;

Иссохли злачные луга,

Ослабла в брани их рука,

И, пораженные слугами,

Они их сделались рабами.

<1824>

<ЭПИГРАММА НА ЖУКОВСКОГО>

Из савана оделся он в ливрею,

На пудру променял свой лавровый венец

С указкой втерся во дворец;

И там, пред знатными сгибая шею,

Он руку жмет камер-лакею...

Бедный певец!

1824

АЛИНЕ

Еще, еще одно лобзанье!

Как в знойный день прохлада струй,

Как мотыльку цветка дыханье,

Мне сладок милой поцелуй.

Мне сладок твой невинный лепет

И свежих уст летучий трепет,

Очей потупленных роса

И упоения зарница...

Всё, всё, души моей царица, --

В тебе и прелесть, и краса!

Какой отрадой повевает

С твоих кудрей, с твоих ланит!

Дыханье -- негою поит,

От взора -- сотом сердце тает,

И быстро молния любви

Течет, кипит в моей крови.

Когда ж твой легкий стан объемлю,

. . . . . . . . . . . . . . . .

Я, мнится, покидаю землю...

Оковы праха отреша,

Орлом ширяется душа!

Но целый мир светлеет раем,

Когда, восторженные, мы

Уста, и чувства, и умы

В одно лобзание сливаем!

О друг мой, если б в этот миг,

Неизъяснимый, невозвратный,

Далекий горестей земных,

Дней наших факел благодатный

Погас в пучине светлых струй

И пал за нами смертный полог,--

Чтоб был последний поцелуй

Как небо чист, как вечность долог!

1827 или 1828

ИМЕНИННИКУ

Я, пробужденный ранним звоном,

За вас угоднику хочу

Поставить с набожным поклоном

Свою смиренную свечу.

И, как елей, к отцу святому

Моя молитва потечет:

"Да здравствует утеха дому,

Одноименник твой Федот.

Вели, чтоб на него дождили

Рубли рекой. Да повели,

Чтобы всегда сохранны были

Его кони и корабли!

Чтобы птенцы его росли

Со всяким днем умней и краше,

Чтоб у него, как в полной чаше,

Велось приятелям вино,

А бедным лишние копейки;

Росло сторицею зерно,

Плодились куры и индейки...

И продолжи, как лепту, вновь

К нему и дружбу и любовь!

Чтобы по-прежнему соседы

Твердили: "Он душа беседы!"

И пол прекрасный говорил:

"Федот Федотыч очень мил!

Как он приветлив и забавен,

Услужлив и веселонравен!"

Так от заштатного поэта,

Не осуди, прошу принять

Слова нелестного привета,

На нем души моей печать.

И, наконец, я пропою

(Как закоснелый греховодник)

В мольбах тебе, святой угодник,

Еще секретную статью:

"Благослови, чтоб у Федота

На ложе радостном любви

Не утомлялася работа,

И труд его благослови!

И бодро жизненною силой

Одушеви житье-бытье,

И неизменное копье

Скрепи, воздвигни и помилуй!"

2 марта 1828

Якутск

СААТЫРЬ

(Якутская баллада)

Не ветер вздыхает в ущелье горы,

Не камень слезится росою --

То плачет якут до полночной поры,

Склонясь над женой молодою.

Уж пятую зорю томится она,

Любви и веселья подруга,

Без капли воды, без целебного сна

На жаркой постели недуга;

С румянцем ланит луч надежды погас,

Как ворон, над нею -- погибели час.

Умолкните, чар и моления вой

И бубнов плачевные звуки!

С одра Саатырь поднялась головой,

Простерла поблеклые руки;

И так, как под снегом роптанье ручья,

Как звон колокольчика дальный,2

Струится по воздуху голос ея.

Внемлите вы речи прощальной.

Священ для живых передсмертный завет:

У гробных дверей лицемерия нет!

"О други! Уйдет ли журавль от орла?

От пуль -- быстроногие козы?

Коль смертная тень мне на сердце легла,

Прильют ли дыхания слезы?

О муж мой! Не плачь: нам судьба изрекла

И в браке разлучную долю.

По воле твоей я доселе жила,

Исполни теперь мою волю:

Покой и завет нерушимо храня,

На горном холме схорони ты меня!

Не вешай мой гроб на лесной вышине3

Духам, непогодам забавой;

В родимой земле рой могилу ты мне

И кровлей замкни величавой.

Вот слово еще, роковое оно:

Едва я дышать перестану,

Сей перстень возьми и ступи в стремено,

Отдай его князь Буйдукану.

Разгадки ж к тому не желай, не следи --

Тайна эта в моей погребется груди!.."

И смерть осенила больную крылом,

Сомкнулись тяжелые вежды;

Казалось, она забывается сном

В объятиях сладкой надежды;

С дыханием уст замирали слова,

И жизнь улетела со звуком;

Отринув стрелу, так звенит тетива,

Могучим расторгнута луком.

Родных поразил изумляющий страх...

На сердце тоска, и слеза на очах.

Убрали. Поднизки подобием струй

Текут на богатые шубы.4

Но грусти печать -- от родных поцелуй

Не сходит на бледные губы;5

Лишь смело к одру подходил Буйдукан

Один, и стопою незыбкой;

Он обнял ее, не смущен и румян,

И вышел с надменной улыбкой.

И чудилось им -- Саатыри чело,

Как северным блеском, на миг рассвело!..

Наутро, где Лена меж башнями гор

Течет под завесой туманов

И ветер, будя истлевающий бор,

Качает гробами шаманов,6

При клике родных Саатырь принесли

В красивой колоде кедровой,7

И тихо разверстое лоно земли

Сомкнулось над жертвою новой.

И девы и жены, и старый и млад

В улус потекли, озираясь назад.

Вскипели котлы, задымилася кровь

Коней, украшения стада,

И брызжет кумыс от широких краев,

Он -- счастья и горя услада;

И шумно кругом, упоенья кумир,

Аях пробегает бездонный;8

Уж вянет заря. Поминательный пир

Затих! У чувала9 склоненный

Круг сонных гостей возлежит недвижим,

Лишь в юрте, синея, волнуется дым.

Осыпаны кудри цветных тальников

Росинками ночи осенней,

И вышита зелень холмов и лугов

Узором изменчивых теней;

Вот месяц над теменем сумрачных скал

Вспрянул кабаргой златорогой,

И луч одинокий по Лене упал

Виденьям блестящей дорогой:

По мхам, по тропам заповедных полян

Мелькают они сквозь прозрачный туман.

Что крикнул испуганный вран на скале,

Блюститель безмолвия ночи?

Что искрами сыплют и меркнут во мгле

Огнистые филина очи?

Не адский ли по лесу рыщет ездок

Заглохшей шаманскою тропкой?

Как бубен звуча, отражаемый скок

Гудит по окрестности робкой...

Вот кто-то примчался -- он бледен лицом,

Как идол, стоит на холме гробовом.

И прянул на землю; удар топора

Раздвинул затвор над могилой,

И молвит он мертвой: "Подруга, пора!

Жених дожидается милой!

Воскресни для новых веселия дней,

Для жизни и счастия. Кони

Умчат нас далеко, и ветер степей

Завеет следы от погони.

Притворной кончиною вольная вновь,

Со мной ты найдешь и покой, и любовь".

"Ты ль это? О милый! о князь Буйдукан!

Как вечно казалось мне время!

Как душно и страшно мне было! Обман

На сердце налег, будто бремя!..

Роса мне катилась слезами родных,

На ветре -- их стон безотрадный!

И черви наместо перстней золотых

Вились -- и так смело, так жадно!..

Вся кровь моя стынет... А близок ли путь?

О милый, согрей мне в объятиях грудь!"

И вот поцелуев таинственный звук

Под кровом могильной святыни,

И сладкие речи... Но вдруг и вокруг

Слетелися духи пустыни,

И трупы шаманов свились в хоровод,

Ударили в бубны и в чаши...10

Внимая, трепещут любовники. Вот

Им вопят: "Вы наши, вы наши!

Не выдаст могила схороненный клад;

Преступников духи карают, казнят!"

И падают звезды, и прыщет огонь...

Испуганный адскою ловлей,

Храпит и кидается бешеный конь

На кровлю -- и рухнула кровля!

Вдали огласился раздавленных стон...

Погибли. Но тень Саатыри

Доныне пугает изменчивых жен

По тундрам Восточной Сибири.

И ловчий, когда разливается тьма,

В боязни бежит рокового холма...

Примечания автора

Содержание этой баллады взято из якутской сказки. Саатырь -- значит "игривая".

1 Якуты до сих пор не кинули обычая при болезнях призывать шаманов, которые гаданья, леченья и мольбы свои сопровождают воплями и звуками бубна (дюгюрь).

2 Якутские узды нередко увешиваются позвонками.

3 В старину они вешали гробы свои на деревьях или ставили их на подрубленных пнях.

4 Серебряные украшения женские, сделанные довольно искусно из цепочек и пластинок, весьма широких.

5 Якуты боятся прикосновения к мертвым.

6 Шаманы более прочих пользовались правом воздушного погребения. Еще и теперь в диких местах можно видеть гробы их.

7 Колода, пустая в середине и расколотая пополам, -- якутский гроб.

8 Аях -- огромный деревянный кубок; в него входит ведра полугора, но я видел удальцов, которые осушали его сразу. Прожорство якутов на праздниках (исых) невероятно: в моих глазах один из них выпил 30 фунтов растопленного масла.

9 Чувал -- камин, очаг, он стоит посредине юрты, спинкою ко входу. Якуты не знают иных печей.

10 Суеверия всех народов сходны. Якуты верят, что колдуны их покидают ночью гробы свои, пляшут, бьют в бубны, стараются вредить живым и тому подобное.

1828

Якутск

<НАДПИСЬ НАД МОГИЛОЙ МИХАЛЕВЫХ В ЯКУТСКОМ МОНАСТЫРЕ>

Неумолимая, холодная могила

Здесь седины отца и сына цвет сокрыла.

Один под вечер дней, другой в полудни лет

К пределам вечности нашли незримый след.

Счастливцы! Здесь и там не знали вы разлуки,

Не знали пережить родных тяжелой муки.

Любовью родственной горевшие сердца

Покой вкусили вдруг для общего венца.

Мы плачем; но вдали утешный голос веет,

Под горестной слезой зерно спасенья зреет,

И все мы свидимся в объятиях творца.

1828

Якутск

ЧЕРЕП

Was grinsest du mir, hohler Schädel, her?

Als dass dein Hirn, wie meines, einst verwirret

Den leichten Tag gesucht und in der Dämmrun? schwer,

Mit Lust nach Wahrheit, jämmerlich geirret.

Qoethe's Faust 1.

Кончины памятник безгробной!

Скиталец-череп, возвести:

В отраду ль сердцу ты повержен на пути,

Или уму загадкой злобной?

Не ты ли -- мост, не ты ли -- первый след

По океану правды зыбкой?

Привет ли мне, иль горестный завет

Мерцает под твоей ужасною улыбкой?

Где утаен твой заповедный ключ,

Замок бессмертных дум и тленья?

В тебе угас ответный луч,

Окрест меня туман сомненья.

Ты жизнию кипел, как праздничный фиал,

Теперь лежишь разбитой урной;

Венок мышления увял,

И прах ума развеял вихорь бурный!

Здесь думы в творческой тиши

Роилися, как звезды в поднебесной.

И молния страстей сверкала из души,

И радуга фантазии прелестной.

Здесь нежный слух вкушал воздушный пир,

Восхищен звуков стройным хором;

Здесь отражался пышный мир,

Бездонным поглощенный взором.

Где ж знак твоих божественных страстей,

И сил, и замыслов, грань мира облетевших?

Здесь только след презрительных червей,

Храм запустения презревших!

Где ж доблести? Отдай мне гроба дань,

Познаний светлых темный вестник!

Ты ль бытия таинственная грань?

Иль дух мой -- вечности ровесник?

Молчишь! Но мысль, как вдохновенный сон.

Летает над своей покинутой отчизной,

И путник, в грустное мечтанье погружен,

Дарит тебя земле мирительною тризной.

1828

1 Что скалишь зубы на меня, пустой череп? Не хочешь ли сказать, что некогда твой мозг, подобно моему, в смятении искал радостных дней и в тяжких сумерках, жадно стремясь к истине, печально заблуждался? "Фауст" Гете (нем.). -- Ред.

ЮНОСТЬ

(Подражание Гете)

Реют ласточки весною

По долам и по водам;

Так мечтанья за мечтою

Вдаль и вкруг, и там и сям;

Новость манит в испытанье,

Сердце ноет взором дев;

Грусть для юноши -- питанье.

Слезы -- счастия припев.

1828

ИЗ ГАФИЗА

Прильнув к твоим рубиновым устам,

Не ведаю ни срока, ни завета.

Тоска любви -- единственная мета,

Лобзания -- целительный бальзам.

ИЗ ГЕТЕ

(С персидского)

Пейте! Самых лет весна --

Упоенье без вина.

Старец, пей вино до млада:

В нем чудесная отрада;

На печаль грустит любовь,

Враг печали -- гроздий кровь.

Не пытай, зачем оно

Было встарь запрещено!

Что заветно, то и слаще,

Пей же лучшее, да чаще;

Будешь гяуром вдвойне

Проклят на плохом вине.

1828

ИЗ ГЕТЕ

(Подражание)

Как часто, милое дитя,

Тебя чуждаюсь я невольно,

Когда, в толпе людей блестя,

Крутимся мы, хоть сердцу больно.

Но в мраке ночи и в тиши

Тебя, не видя, нахожу я

По жару девственной души,

По сладкой неге поцелуя.

1828

ЗЮЛЕЙКА

Нет, ты мой, и мой навечно!

От любви любовь крепка,

Прелесть страсти, друг сердечный,

Краше перстня и венка.

Гордо я подъемлю брови

От твоих высоких дум;

Бытие мое в любови,

А душа любови -- ум.

1828

С ПЕРСИДСКОГО

Будь, любезная, далеко,

Так, как запад от востока, --

Но любви чего нельзя?

Степь и море -- ей стезя,

Сердце всюду страж и плата,

К милой шаг и до Багдада.

1828

ЕЙ

Когда моей ланитой внемлю

Пыланию твоих ланит,

Мне радость небеса и землю

И золотит, и серебрит;

Душе так сладко и покойно,

И тих, и волен сердца ход;

Так солнце катится беззнойно

На лоно зеркальное вод.

1828

ВСЕГДА И ВЕЗДЕ

(Из Гете)

Ключ бежит в ущелья гор,

В небе свит туманов хор;

Муза манит к воле, в поле

Трижды тридевять и боле.

Вновь напененный бокал

Жарко новых песен просит,

Время катит шумный вал,

Но опять весну приносит.

1828 (?)

МАГНИТ

(Из Гете)

Вечно ли тайна магнита

Будет для смертных сокрыта?

Тайна разгадана вновь --

Это вражда и любовь.

1828 (?)

ФИНЛЯНДИЯ

(А. А. З<акревско>му)

Я видел вас, граниты вековые,

Финляндии угрюмое чело,

Где юное творение впервые

Нетленною развалиной взошло.

Стряхнув с рамен балтические воды,

Возникли вы, как остовы природы!

Там рыщет волк, от глада свирепея,

На черепе там коршун точит клёв,

Печальный мох мерцает следом змея,

Трепещет ель пролетом облаков;

Туманы там -- утесов неизменней

И дышат век прохладою осенней.

Не смущены долины жизни шумом;

Нетлением седеет дальний бор;

Уснула тень в величии угрюмом

На зеркале незыблемых озер;

И с крутизны в пустынные заливы,

Как радуги, бегут ключи игривы.

Там силой вод пробитые громады

Задвинули порогом пенный ад,

И в бездну их крутятся водопады,

Гремучие, как воющий набат;

Им вторит гул, жилец пещеры дальней,

Как тяжкий млат по адской наковальне,

Я видел вас! Бушующее море

Вздымалося в губительный потоп

И, мощное в неодолимом споре,

Дробилося о крепость ваших стоп;

Вам жаркие и влажные перуны

Нарезали чуть видимые руны.

Я понял их: на западе сияло

Светило дня, златя ступени скал,

И океан, как вечности зерцало,

Его огнем живительным пылал,

И древних гор заветные скрижали

Мне дивные пророчества роптали!

16 января 1829

ТОСТ

Вам, семейство милых братии,

Вам, созвездие друзей,

Жар приветственных объятий

И цветы моих речей!

Вы со мной -- и лед сомненья

Растопил отрадный луч,

И невольно песнопенья

Из души пробился ключ!

В благовонном дыме трубок,

Как звезда, несется кубок,

Влажной искрою горя

Жемчуга и янтаря;

В нем, играя и светлея,

Дышит пламень Прометея,

Как бессмертия заря!

Раздавайся ж, клик заздравный,

Благоденствие, живи

На Руси перводержавной,

В лоне правды и любви!

И слезами винограда

Из чистейшего сребра

Да прольется ей услада

Просвещенья и добра!

Гряньте в чашу звонкой чашей.

Небу взор и другу длань,

Вознесем беседы нашей

Умилительную дань!

Да не будет чужестранцем

Между нами бог ланит,

И улыбкой, и румянцем

Нас здоровье озарит;

И предмет всемирной ловли,

Счастье резвое, тайком

Да слетит на наши кровли

Сизокрылым голубком!

Чтоб мы грозные печали

Незаметно промечтали,

Возбуждаемы порой,

На веселье и покой!

Да из нас пылает каждый,

Упитав наукой ум,

Вдохновительною жаждой

Правых дел и светлых дум,

Вечно страху неприступен,

Вечно златом неподкупен,

Безответно горделив

На прельстительный призыв!

Да украсят наши сабли,

Эту молнию побед,

Крови пламенные капли

И боев зубчатый след!

Но, подобно чаше пирной

В свежих розанах венца,

Будут искренностью мирной

Наши повиты сердца!

И в сердцах -- восторга искры,

Умиления слеза,

И на доблесть чувства быстры,

И порочному -- гроза!

Пусть любви могучий гений

Даст нам радости цветы

И перуны вдохновений

В поцелуе красоты!

Пусть он будет, вестник рая,

Нашей молодости брат,

В пламень жизни подливая

Свой бесценный аромат,

Чтобы с нектаром забвенья

В тихий час отдохновенья

Позабыть у милых ног

Меч, и кубок, и венок.

Февраль 1829

В ДЕНЬ ИМЕНИН

Ал. Ив. М....й

Невольный гость в краю чужбины,

Забывший свет, забывший лесть,

Желал бы вам на именины

Цветов прелестнейших поднесть:

Они -- дыханию услада,

Они -- веселие очей.

При них бы мне писать не надо

Вам поздравительных речей:

Желанье счастья без печали

В цветах вы сами б угадали...

Но, ах!-- якутская весна

Не зелена и не красна!

И здешний май, холодный, дикой,

Одной подснежною брусникой,

А не жасминами богат.

Природа спит, и в поле целом

Я разжился одним пострелом,

А я слыхал, такой наряд

На именины не дарят.

Итак, по воле и неволе

Пришлось приняться за перо,

Хоть я забыл в угрюмой доле

Писать забавно и пестро.

Примите ж это благосклонно,

И в шуме праздничного дня

Не осудите вы меня

За мой привет простой и сонный

В нем правда -- каждая черта;

Притом же ваша доброта

По слуху, по сердцу и дома

И вчуже страннику знакома...

Когда про наши все грехи

Едва не пели петухи,

Когда решил собор соседов,

Что мы опасны, как чума,

Что мы без сердца, без ума,

Вы очень смирных людоедов

И обласкали, и нашли

В изгнанниках родной земли.

В краю зимы и дружбы зимной,

Поверьте, только вы одне,

Ваш разговор гостеприимный

Напоминал друзьям и мне

О незабвенной стороне.

О, будь же добродетель та же

И с нею брат ее -- покой,

Как неизменный часовой,

У сердца вашего на страже.

Да никогда печали тень

Не хмурит тихий свет забавы,

И, проводив веселый день,

Поутру встанете вы здравы...

Да будут ясны ваши сны,

Как небо южныя весны,

И необманчивы надежды,

И перед вами все невежды

По крайней мере хоть скромны;

Совет подруги чист и верен,

Знакомых круг нелицемерен,

Неутомителен бостон,

Ни бальных скрипок рев и стон!

Когда ж на берега великой,

На берега моей Невы,

Покинув край морозов дикой,

Стрелою полетите вы,

Да встретят путницу родные,

Беспечной юности друзья,

И все по сердцу не чужие,

И вся родимая семья

Благополучны и здоровы,

И пылки, и разлукой новы,

И смех, и радость, и расспрос,

И сладкий дождь свиданья слез!!

Зачем же, искра упованья --

Дожить до сладкого свиданья, --

В груди моей погасла ты!

Но я ступил из-за черты

Сорокаверстного посланъя.

И мне, и вам унять пора

Болтливость моего пера,

Но знайте: это всё с начала

По пунктам истина скрепляла,

Хоть неподкупна и строга;

Тут не сплетал из лести кружев

Ваш всепокорнейший слуга

Пустынник Александр Бестужев.

18 мая 1829

Якутск

ЛИДЕ

Приди, о милая, приди

На берег изумрудный!

Разлуки сон в моей груди --

Тяжелый, беспробудный.

Приди и сердце оживи

Очей волшебным светом,

Невинной ласкою любви,

Младенческим приветом!

С тобой, красавица-душа,

Светлее утра слезы

И, благовоннее дыша,

Горит румянец розы.

С тобой, струями говоря,

Поток сверкает ярче,

Свежей вечерняя заря

И тихий полдень жарче.

И мнится, воздух напоен

Неведомым томленьем

И лист, зефиром оживлен,

Трепещет наслажденьем.

И, к смертным благости полна,

По синеве бездонной

Над нами катится луна

С улыбкой благосклонной.

Приди, о милая, приди!

И страсти вал мятежный

Ты укротишь в моей груди

Елеем дружбы нежной.

1829

РАЗЛУКА

О дева, дева,

Звучит труба!

Румянцем гнева

Горит судьба!

Уж сердце к бою

Замкнула сталь,

Передо мною

Разлуки даль.

Но всюду, всюду,

Вблизи, вдали,

Не позабуду

Родной земли;

И вечно-вечно --

Клянусь, сулю!--

Моей сердечной

Не разлюблю.

Ни день истомы,

И страх, и месть,

Ни битвы громы,

Ни славы лесть,

Ни кубок пенный.

Ни шумный хор,

Ни девы пленной

Манящий взор...

1829

Якутск

ПРЕСЫЩЕНИЕ

Ты пьешь любви коварный мед,

От чаши уст не отнимая,

И в сердце юное течет

Струя восторгов огневая;

И упоен, и утомлен,

Ты ниспадаешь в тихий сон.

Мечтаний рой тебя лелеет,

Кропя росою сладких слез.

Так с жадных крыл прохладу веет

На жертву неги кровосос;

Так в цвете истлевают силы

От пресыщенья в пыль могилы.

Ты скажешь: "Мил заветный плод,

Не дважды молодость цветет,

И без желаний волны Леты

Шумят всегда у наших стоп!"

Но ты и сердцу прежде меты

Готовишь гибельный озноб,

И поздний плач, и ранний гроб.

1829

Е. И. Б<УЛГАРИ>НОЙ

(В альбом)

Зачем меня в тяжелом сне

Тревожат лестные веленья?

Нет, не поминок обо мне,

Я жажду струй самозабвенья!

Мое любимое давно

Во прахе лет погребено.

Минувших дней змеиный свиток

Хранит лишь дней моих избыток

И радостей, которых нет,

Неизменимо-хладный след.

Зачем, зачем же вы желали

Мне сердце пробудить опять,

В свои летучие скрижали

Мою кручину записать?

Зачем? Вам будут непонятны

Страстей мятежных письмена,

И воли грозная волна,

И прихоть думы коловратной,

Которой сила, как стрела,

Сквозь ад и небо протекла.

Но дайте года два терпенья,

И, может быть, как важный гусь,

И я по озеру смиренья

Бесстрастно плавать научусь.

Когда с порой мечтанья минет

Вся поэтическая дурь

И на душе моей застынет

Кипучий след минувших бурь,

Тогда, поэт благоразумный,

Беспечно сидя на мели,

Я налюбуюсь издали

На треволненье жизни шумной;

Тогда премилый ваш альбом

Я испещрю своим пером.

И опишу отменно точно,

Что я случайно иль нарочно

Изведал на своем веку:

Печалей терны, счастья розы,

Разлуки знойную тоску

И неги сладостные слезы,

И свод небес, и ропот струй,

И вечно первый поцелуй.

Тогда, покорен вашей воле,

На арзерумского пашу

В пятнадцать песен, даже боле,

Я эпопею напишу.

Зато позвольте мне дотоле,

Скрепив измученную грудь,

От рифм и горя отдохнуть.

1829

ЧАСЫ

И дум, и дел земных цари,

Часы, ваш лик сияет страшен,

В короне пламенной зари,

На высоте могучих башен,

И взор блюстительный в меди

Горит, неотразимо верный,

И сердце времени в бесчувственной груди

Чуть зыблется приливом силы мерной.

Оживлены чугунною стрелой

На вас таинственные роки,

И оглашает вещий бой

Земле небесные уроки.

Но блеск, но голос ваш для ветреных племен

Звучит и озаряет даром

Подобно молнии неведомых письмен,

Начертанных пред Валтасаром.

"Летучее мгновение лови, --

Поет любимцу голос лести --

В нем золото и ароматы чести,

Последний пир, свидания любви

И наслажденья тайной мести".

И в думе нет, что упований прах

Дыханье времени уносит,

Что каждый маятника взмах

Цветы неверной жизни косит.

Заботно времени шаги считает он

И бой, к веселию призывный;

Еще не смолк металла звон,

А где же ты, мечты поклонник дивный?

Окован ли безбрежный океан

Венцом валов -- минутной пеной?

Детям ли дней дался победный сан

Над волей века неизменной?

Безумен клик "хочу -- могу".

Вознес Наполеон строптивую десницу,

Сдержать мечтая на бегу

Стремимую веками колесницу...

Она промчалась! Где ж твой меч,

Где прах твой, полубог гордыни?

Твоя молва -- оркан пустыни,

Твой след -- поля напрасных сеч.

Возникли светлые народов поколенья

И внемлют о тебе сомнительную речь

С улыбкой хладного презренья.

1829

СОН

Зачем зарницею без гула

Исчезла ты, любви пора,

И птичкой юность упорхнула

В невозвратимое "вчера"?

Давно ль на юношу, давно ли,

Обетом счастия горя,

Цветами радости и воли

Дождила светлая заря?

Давно ль с родимого порога

Сманила жизнь на пышный пир

И, как безгранная дорога,

Передо мной открылся мир?

И случай, преклоняя темя,

Держал мне золотое стремя,

И, гордо бросив повода,

Я поскакал туда, туда!..

Летим -- сорвал бразды шелковы

Неукротимый конь судьбы,

И брызжут пламенем подковы,

Гремя о плиты и гробы.

Я обезумел, воздух свищет --

Всё вдаль и вдаль, надежда прочь.

И вот на нас упала ночь,

И под скалою бездна прыщет,

Над головой расшибся гром,

И конь, и всадник, прянув с края,

Кусты и глыбы отрывая,

В пучину ринулись кольцом.

Замлело сердце! Вихрь кончины

Мне обуял и взор, и ум.

Раздавлен на брегу пучины,

Едва я слышу рев и шум.

Вот набегают грозно, жадно

За валом вал наперерыв;

Уж мой отчаянный призыв

Стихает, залит пеной хладной...

И вдруг с утеса на утес,

Как зверь, поток меня понес.

. . . . . . . . . . . . . . .

Очнулся я от страшной грезы,

Но всё душа тоски полна,

И мнилось, гнут меня железы

К веслу убогого челна.

Вдаль отуманенным потоком

Меж сокрушающихся льдин,

Заботно озираясь оком,

Плыву я грустен и один.

На чуждом небе тьма ночная;

Как сон, бежит далекий брег,

И, шуму жизни чуть внимая,

Стремлю туда невольный бег,

Где вечен лед, и вечны тучи,

И вечносеемая мгла,

Где жизнь, зачахнув, умерла

Среди пустынь и тундр зыбучих,

Где небо, степь и лоно вод

В безрадостный слияны свод,

Где в пустоте блуждают взоры

И даже нет стопе опоры!

Плыву. На тихом сердце хлад,

Дремотой лени тяжки вежды,

И звезды искрами надежды

В угрюмом небе не горят.

Забвенья ток меня лелеет,

Мечта уснула над веслом,

И время в тихий парус веет

Своим мирительным крылом.

Всё мертво у меня кругом...

И близко бездна океана

Белеет саваном тумана.

1829

К ОБЛАКУ

Куда столь быстро и легко,

И гордо, и прелестно,

Ты пролегаешь, облачко,

Скиталец поднебесный?

Земли бездомное дитя,

Игралище погоды,

Напрасно, радугой блестя,

Ты, радостью природы!

Завоет вихрь, взметая прах, --

И ты из лона звездна

Дождем растаешь на степях

Бесславно, бесполезно!..

Блести, лети на ветерке

Подобно нашей доле --

И я погибну вдалеке

От родины и воли!

1829

Якутск

ДОЖДЬ

Провиденья перст незримый,

Облаков летучих вождь,

Ниве, жаждою томимой,

Посылает шумный дождь.

Звучно, благостью обильный,

Брызнул ток живой воды,

Освежая злаки пыльны

И замершие плоды.

Вот и радуга завета

Капли светлые зажгла:

То улыбка бога света --

Сень бессмертного чела.

1829

ОЖИВЛЕНИЕ

Чуть крылатая весна

Радостью повеет,

Оживает старина,

Сердце молодеет;

Присмирелые мечты

Рвут долой оковы,

Словно юные цветы

Рядятся в обновы,

И любви златые сны,

Осеняя вежды,

Вновь и вновь озарены

Радугой надежды.

1829

* * *

Еще ко гробу шаг -- и, может быть, порой,

Под кровом лар родных, увидя сии строки,

Ты с мыслью обо мне воспомнишь край далекий,

Где, брошен жизни сей бушующей волной,

Ты взора не сводил с звезды своей вожатой

И средь пустынь нагих, презревши бури стон,

Любви и истины искал святой закон

И в мир гармонии парил мечтой крылатой.

1829

ШЕРУТУЙ

(ВОДОПАД СТАНОВОГО ХРЕБТА)

Стенай, шуми, поток пустынный,

Неизмеримый Шебутуй,

Сверкай от высоты стремнинной

И кудри пенные волнуй!

Туманы, тучи и метели

На лоне тающих громад,

В гранитной зыбля колыбели.

Тебя перунами поят.

Но, пробужденный, ты, затворы

Льдяных пелен преодолев,

Играя, скачешь с гор на горы,

Как на ловитве юный лев.

Как летопад из вечной урны,

Как неба звездомлечный путь,

Ты низвергаешь волны бурны

На халцедоновую грудь;

И над тобой краса природы,

Блестя, как райской птицы хвост,

Склоняет радужные своды

Полувоздушных перлов мост.

Орел на громовой дороге

Купает в радуге крыле,

И серна, преклоняя роги,

Глядится в зеркальной скале.

А ты, клубя волною шибкой,

Потока юности быстрей,

То блещешь солнечной улыбкой,

То меркнешь грустию теней.

Катись под роковою силой,

Неукротимый Шебутуй!

Твое роптанье -- голос милой;

Твой ливень -- братний поцелуй!

Когда громам твоим внимаю

И в кудри льется брызгов пыль --

Невольно я припоминаю

Свою таинственную быль...

Тебе подобно, гордый, шумный,

От высоты родимых скал

Влекомый страстию безумной,

Я в бездну гибели упал!

Зачем же моего паденья,

Как твоего паденья дым,

Дуга небесного прощенья

Не озарит лучом своим!

О жребий! Если в этой жизни

Не знать мне радости венца --

Хоть поздней памятью обрызни

Могилу тихую певца.

Май 1829

<ОТРЫВОК>

Вечерел в венце багряном

Ток могучего Днепра,

Вея радужным туманом

С оживленного сребра.

Черной тучею над бездной

Преклонен, дремучий лес

Любовался чашей звездной

Опрокинутых небес.

И за девственною дымкой,

Чуть блестя росою сна,

Возлетала невидимкой

Благодатная луна.

Отвечает горд и весел

Звучный лад, настройки взмах,

И взлетает с гибких весел

<След?> ладьи, алмазный прах.

И за быстрою кормою

[Говорливая] бразда

Сыплет искры за собою,

Как летучая звезда.

1830 (?)

ОСЕНЬ

Пал туман на море синее,

Листопада первенец,

И горит в алмазах инея

Гор безлиственный венец.

Тяжко ходят волны хладные,

Буйно ветр шумит крылом.

Только вьются чайки жадные

На поморий пустом.

Только блещет за туманами,

Как созвездие морей,

Над сыпучими полянами

Стая поздних лебедей.

Только с хищностью упорною

Их медлительный отлет

Над твердынею подзорною

Дикий беркут стережет.

Всё безжизненно, безрадостно

В померкающей дали,

Но страдальцу как-то сладостно

Увядание земли.

Как осеннее дыхание

Красоту с ее чела,

Так с души моей сияние

Длань судьбины сорвала.

В полдень сумраки вечерние --

Взору томному покой,

Общей грустью тупит терние

Память родины святой!

Вей же песней усыпительной,

Перелетная метель,

Хлад забвения мирительный

Сердца тлеющего цель!

Между мною и любимого

Безнадежное "прости!"

Не призвать невозвратимого,

Дважды сердцу не цвести.

Хоть порой улыбка нежная

Озарит мои черты,

Это -- радуга наснежная

На могильные цветы!

<1831>

Дагестан

ЭПИГРАММЫ

Люблю я критика Василья --

Он не хватает с неба звезд.

Потеха мне его усилья

Могучих дум замедлить рост:

Вороне мил павлиний хвост,

Но страшны соколины крылья!

Клим зернами идей стихи свои назвал;

И точно, все, как зерна, их лелеют:

Заключены в хранительный подвал,

Пускай они до новой жизни тлеют!

Да, да, в стихах моих знакомых

Собранье мыслей -- насекомых!

<1831>

ПРИПИСКА К БОГАТОМУ НАДГРОБИЮ В БЕДНОСТИ УМЕРШЕГО ПОЭТА

Не спас от нищеты полет орлиных крыл,

Ни песней дар, ни сердца пламень!

Жестокие! У вас он хлеба лишь просил,

Вы дали -- камень.

<1831>

ОТВЕТ

Литература наша -- сетка

На ловлю иноморских рыб;

Чужих яиц она наседка;

То ранний плод, то поздний гриб;

Чужой хандры, чужого смеха

Всеповторяющее эхо!

1831 (?)

ПОЭТАМ АРХИПЕЛАГА НЕЛЕПОСТЕЙ В МОРЕ ПУСТОЗВУЧИЯ

Печальной музы кавалеры!

Признайтесь: только стопы вы

Обули в новые размеры,

Не убирая головы!

И рады, что нашли возможность,

На разум века не смотря,

Свою распухлую ничтожность

Прикрыть цветами словаря!

1831 (?)

* * *

Я за морем синим, за синею далью

Сердце свое схоронил.

Я тоской о былом ледовитой печалью,

Словно двойной нерушимою сталью,

Грудь от людей заградил.

И крепок мой сон. Не разбит, не расколот

Щит мой. Но во мраке ночей

Мнится порой, расступился мой холод,

И снова я ожил, и снова я молод

Взглядом прелестных очей.

1834

ЗАБУДЬ, ЗАБУДЬ

Кн. Н. У.

Ты улетаешь, ангел света,

И свет души уносишь ты,

Но не зальет годами Лета

Тобой зажженные мечты.

А я бы жаждал в тьме забвенья,

В холодной бездне утонуть.

О сердце! Милое виденье

Ты навсегда забудь, забудь!

Запомни сладость первой встречи,

И негой думы полный взор,

И ум чарующие речи,

И голос -- ключ певучий гор!

Нет, не падет росой целебной

Слеза прощальная на грудь.

Забудь, о сердце, сон волшебный --

И навсегда забудь, забудь...

28 августа 1835

Пятигорск

АДЛЕРСКАЯ ПЕСНЯ

(На голос "Как по камешкам чиста реченька течет...")

Плывет по морю стена кораблей,

Словно стадо лебедей, лебедей.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Словно стадо лебедей, лебедей.

Волны по морю кипят и шумят,

Меж собою таку речь говорят --

Ай, жги, жги, жги, говори --

Меж собою таку речь говорят:

"Уж зачем это наши корабли,

Как щетиною, штыками поросли?

Ай, жги, жги, жги, говори,

Как щетиною, штыками поросли?

Уж не будет ли турецкая кровь

Нас румянить по-старому вновь?

Ай, жги, жги, жги, говори,

Нас румянить по-старому вновь?"

Тучи по небу летят и шумят,

Меж собой они речь говорят --

Ай, жги, жги, жги, говори --

Меж собой они речь говорят:

"Для чего полны солдат корабли,

У орудий курятся фитили?

Ай, жги, жги, жги, говори,

У орудий курятся фитили?

Уж недаром слетаются орлы,

Как на пир, на черкесские скалы.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Как на пир, на черкесские скалы".

Паруса надуваются, шумят,

Что на палубах солдатушки сидят.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Что на палубах солдатушки сидят.

Им ефрейторы делают наряд,

Усачи молодым говорят --

Ай, жги, жги, жги, говори --

Усачи молодым говорят:

"Ей вы, гой еси кавказцы-молодцы,

Удальцы, государевы стрельцы!

Ай, жги, жги, жги, говори,

Удальцы, государевы стрельцы!

Посмотрите, Адлер-мыс недалеко,

Нам его забрать славно и легко.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Нам его забрать славно и легко.

Каждый гоголем встряхнись, встрепенись,

Осмотри ружье да в шлюпочки садись.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Осмотри ружье да в шлюпочки садись.

С кораблей врагам пару поддадут,

Через головы там ядра заревут.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Через головы там ядра заревут.

А чуть на мель, мы вперед, усачи,

Сумы в зубы, в воду по пояс скачи!

Ай, жги, жги, жги, говори,

Сумы в зубы, в воду по пояс скачи!

Вражьих пуль не считай, не зевай,

Мигом стройся, да команды ожидай.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Мигом стройся, да команды ожидай.

И придет вам потешиться пора --

Дрогнет Адлер от солдатского ура.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Дрогнет Адлер от солдатского ура.

Беглым шагом на завал, на завал,

Тому честь и крест, кто прежде добежал.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Тому честь и крест, кто прежде добежал.

В рукопашную пали и коли,

И вали, и усами шевели.

Ай, жги, жги, жги, говори,

И вали, и усами шевели.

Нам похвально, гренадеры, егеря,

Молодцами умирать за царя.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Молодцами умирать за царя.

Нам не диво, гренадеры, егеря,

Пить победную чару за царя.

Ай, жги, жги, жги, говори,

Пить победную чару за царя".

5 июня 1837

На 44 пушенном фрегате "Анна"

ИЗ ПИСЬМА К С. В. САВИЦКОЙ

...Что ж до меня, то я бы желал прихода лета -- тогда, Софья Васильевна, я бондировал бы всю Ладогу балладами и идиллиями, -- но теперь

Как жаль, что веют здесь Бореи -- не Зефиры,

Что не цветут цветы,

И словом: вешних дней не видно красоты!

А то бы, волю дав струнам пернатой лиры

(В простонаречии: гусиное перо),

На крыльях юныя мечты,

Я б мог представить вас среди полей, кусточков,

Гуляющу в тени лесов,

Задумавшуюся при шуме ручейков,

При говоре листочков,

При пеньи птиц лесных;

И даже, вспомнивши тираду из Моины,

Вздыхающею (для картины);

Или в душе с мечтой, с мадам Жанлис в руке,

Спешите к Волхову-реке,

То с песнями по ней катаясь в челноке,

То на уде, и гибкой, и дрожащей,

Прельстившись чешуей блестящей,

Влечете бьющихся невинных рыб из волн,

То к старой Ладоге стремите утлый челн

И там, с высот уже осиротелых башен,

Раздробленных веков стопой,

На все окрестности бросаете взор свой.

Воспоминаете, сколь Игорь в них был страшен,

Как славою сей град гремел!..

А ныне? Там, где меч о камнь точил воитель,

Где щит войну звучал, звенели тулы стрел,

Смиренная стоит отшельников обитель;

Плющом каменья поросли,

Упали стены и бойницы,

И кролики живут героев средь столицы.

Вы мыслите: "Так всё проходит на земле!.."

И в гости на кадриль спешите.

Потом я мог представить вас

На берегу крутом, где Волхов волны рьяны

Катит через порог, через бугры песчаны,

Стрелой летя от глаз.

Я вижу мысленно: на сопке вы сидите,

На запад пламенный глядите,

Любуетесь, когда среди пурпурных туч

Играет, отразясь, последний солнца луч;

Как с тверди мраки льются,

Как по холмам туманы вьются.

...Вы погрузились в море дум;

Вот слышится плеск волн, дубравы тихой шум

И ветров хладных завыванье,

И под курганами подземное стенанье.

По чувствам трепет пробежал,

Цепями призрак зазвучал.

О ужас! близко... Не пугайтесь...

Не бойтесь мертвецов, -- с живыми забавляйтесь

В кругу своих

Знакомых и родных.

Об ужасах лишь в снах видайте,

Лишь в жмурках в мрачности блуждайте.

И, стихотворному поверя не всему,

Благодарите вновь зиму,

Котора, в теплые вас комнаты загнавши,

Вкруг игр и радости собравши,

С сестрами, братьями заставила весть дни

В священной отческой сени!

А то бы силою обильна рифм теченья

И летнего воображенья

Я, может быть, заставил вас

Парить из Ладоги -- по ветру на Кавказ!

...Но еще все ли я высказал? Посещения, приемы, игры, танцы, катанья, гулянья и проч. и пр. занимают вас, я думаю, не менее приятно во всё время праздников.

Лишь к удовольствиям желания стремя,

Смеетесь, резвитесь, танцуете, а я?

А я скучаю по обыкновению, сижу дома по привычке, занимаюсь по охоте. Много читаю, мало пишу, и еще менее сочиняю. По общему уделу людей думаю и раздумываю, в неудачах приговариваю, всё к лучшему! О смертной косе думаю редко; ибо люблю жить, хоть и не боюсь смерти, веселюсь, когда можно (это не часто бывает), радоваться здесь нечему --

Я не живу почти, -- дышу,

Скучаю сам, других смешу

И, хладность дружбы

Мечтами золотя,

Играю цепью службы,

Как милое дитя.

1816 или 1817

ИЗ ПИСЬМА К С. В. САВИЦКОЙ

...Прошу вас при первом сухом времени идти прогуливаться, -- иначе мое желание может сделаться пустым; вот оно:

Чтоб с первым вешним ветерком

Повеяла вам радостью свобода,

Чтоб первым полевым цветком

Украсила вас юная природа.

Чтоб зелень первая играющих ветвей

Склонилася над вашею главою,

Чтоб первый <же> сверкающий ручей

Кристальной освежил струею

И сладкой песнью соловей

Вас первую пленил собою.

...Теперь в прибавку этого желаю вам, что можно желать на нашей скудной радостями земле --

Чтобы во всякое время, в полях и лесах,

Тихой мечтою сердце лелея,

Вы были довольны при Феба лучах

И счастливы в снах, на маках Морфея.

1 апреля 1819

ИЗ "ПОЕЗДКИ В РЕВЕЛЬ"

ИЗ ПИСЬМА ПЕРВОГО

Желали вы, -- я обещал,

Мои взыскательные други,

Чтоб я рассказам посвящал

Минутных отдыхов досуги

И приключения пути

Вам описал, как Дюпати;

Чтоб я, питомец праздной лени

И пестун прихотей ее,

Ловил крылатых мыслей тени

Под сонное перо мое;

Чтоб я былого с идеальным

Разнообразные черты

Воображением хрустальным

Одел в блестящие цветы

Поэзии, всегда игривой,

Или веселости шутливой;

Я обещал, друзья мои,

И уверительно, и смело,

Когда звездилося Аи

И с кровью резвою кипело.

Теперь совсем иное дело:

Мечты сокрылись, былей нет,

И я, грызя перо с досады,

Напрасно устремляю взгляды

Сквозь наблюдательный лорнет:

Здесь люди -- люди, свет как свет,

А на <гвардейские> петлицы

(Замечено из-под руки)

Не вьют цветочные венки

Парнаса милые сестрицы;

Затем напутный мой рассказ

Без пиитических прикрас

Рука небрежная писала;

Итак, друзья, начнем с начала.

Я расстался с вами ненадолго, судя по времени, надолго по сердцу, и в 7 часов вечера шлагбаум Нарвской заставы прогремел далеко за мною. Кони ринулись, и звонкие колокольчики двух троек залились на Петергофской дороге. Мороз был жестокий, небо яснело, мрачились мысли мои. Один сидел я в санях и вполне чувствовал свое одиночество.

Сменив лошадей в Стрельне, мы помчались далее. Приближаясь к Кипени, я бросил взор на холмы и поля, окрест Дудергофа и Красного Села лежащие. Там каждое лето маневрируем мы и приучаемся к будущим битвам.

Бывало, там, когда природа в сне,

Гремела пушка заревая,

И всадник по полю, рисуясь, на коне

Скакал, оружием сверкая,

И вдруг стекался к строю строй,

Перун послышав боевой,

Пехота двигалась стенами,

Смыкались латников полки,

И налетали казаки,

И, тихо вея флюгерами,

Уланов приближался рой;

И луч денницы золотой

Дробился на штыках граненых

И на доспехах вороненых.

Вот слышим: "Смирно! По местам!"

И только, друзья мои. Во фронте нет рассказов. Ученье кончилось; я, запыленный, усталый, бросаюсь с коня и уже под вечер выхожу подышать чистым воздухом на крутой скат горы, откуда всё море, весь Петербург видны как на ладони.

Там с милым Геснером ночь тихую встречал

И с вечною фантазией крылатой;

Прощальный свет зари, как роза, увядал,

И меркнул запад полосатый.

И месяц-юноша, задумчивый, один,

Едва бросал лучи свои румяны;

Как море, в глубине объятых сном долин

Дымилися махровые туманы.

И шепчущий тростник, сверкающий ручей,

И небосклон, безмолвием угрюмый, --

Всё наводило грусть, и всё в душе моей

Унылы воскрешало думы.

Вдруг тучи сизые, как ворона крылом,

Одели свод небес; перуны запылали;

А мы, нетрепетны, под трепетным шатром

Шум бури смехом заглушали.

Бледнела молния перед огнем ланит

Беспечных юношей; за чашей круговою

Беседу прежних битв рассказ животворит,

И настоящее сменялось стариною.

Внимая подвигам наездников полка,

Душа неведомым огнем воспламенялась,

И взгляд врага искал, и смелая рука

За рукоять меча хваталась.

...Я застал роман моего героя на главе женитьбы; но это не помешало мне узнать, что он -- кларнетист Иван Иванович Пошман, что его отец был громкий человек, потому что в театре играл на трубе; что бывший тесть его, гробовой мастер, делал самые крепкие гробы в Петербурге, без течи и сквозного ветра; что жена бранилась с ним каждый день и била его всякое воскресенье, -- однако же он любил ее за отличное искусство варить кофе и ревновал, потому что это водится.

Но, взор за нею устремя,

Напрасно он гремел замками:

Лель видит более двумя,

Чем ревность тысячью глазами.

Попросту сказать, жена ему изменила, подобрала себе в Зигварты какого-то аптекаря и принудила мужа заплатить за разводную.....

ИЗ ПИСЬМА ВТОРОГО

...Брат уехал вперед; скоро и я пустился за ним же.

Ворота скрипнули за мною,

И я в дорогу поскакал;

Туман волнистой пеленою

Кругом всё поле застилал;

Бледнея, утренни поляны

Тонули в сумрачных зыбях,

И солнце на восток румяный

Вдруг вышло в пламенных лучах.

Поля алмазные зажглися,

Туманы в облачки слилися,

Полупрозрачною грядой

На свод взбежали голубой.

В жемчуг осыпанными снежный

Ветвями ветерок играл;

От сосн и от угрюмых скал

Простерлись тени перебежны.

Яснело утро; я скакал,

И с скрипом подрези жужжали,

И быстро мимо нас мелькали

Леса, и холмы, и поля;

От взоров небеса бежали,

Катилась из-под ног земля,

И снег, взвеваемый конями,

Летел за резвыми санями

И, будто огненным дождем,

Сверкая в радуге цветистой,

На след ложился серебристый.

В самом деле, какое прекрасное зрелище представляет зимой восходящее солнце, когда багряным щитом выкатывается оно над заснеженною землею!

...Без особенных приключений добрались мы в самое рождество Христово до последней станции к Ревелю. Уже было 7 часов вечера, как мы пустились в дорогу, и долго ехали по едва набитой тропе. Вдруг порхнул снег, сгустился, поднялась вьюга и обширная пустыня морского берега взволновалась под крылами бушующего ветра. Гранные камни, означающие путь, начали скрываться, снег ослеплял глаза, вихрь заметал дорогу; наконец и след ее исчез.

"Не так ли,-- думал я,-- исчезнем и мы?"

Промчатся веки вслед векам

За улетающим мгновеньем,

И смерть по жизненным путям

Запорошит наш след забвеньем!..

...Здешние балы не походят на столичные, откуда так часто возвращаешься с пустотою в душе, с дремотою в глазах и с пылью на платье. На них не встретишься с шумной толпою фанфаронов, которые у нас скучают паркетом и с важным видом рассказывают обветшалые пустяки; они

Довольные собою сами

И тупы остротой чужой,

Всех душат скукой выписной,

Любезностями и духами.

Кокеток не увидишь там,

Разряженных не по летам,

Которые состав скудельный

Цветят гирляндою поддельной

И, снова думая блеснуть

Давно забытой красотою,

Хотят под сетью кружевною

Свою антическую грудь

Зефиром купленным надуть;

Незнаемы чувств ложных взоры,

Расписанных не видно лиц,

И лестью жителей столиц

Там не румянят разговоры;

Насмешек, пересудов нет,

Незнаем философский бред,

И колкость шутке неизвестна;

Веселость сердца не шумна;

Там и застенчивость прелестна,

И прелесть самая скромна;

Девиц заемной мишурой

Ни ум, ни платье не блистает,

Но их невинность украшает

Неотцветаемой красой.

В самой вещи здесь редко увидишь летучие перья, которые так удачно дамы наши избрали эмблемою своего легкомыслия, или райскую птичку на голове какой-нибудь Медузы. Переходя сюда, петербургские моды теряют странность свою, и потому недостаток ее заменяют здесь вкусом...

ИЗ ПИСЬМА ЧЕТВЕРТОГО

...Я встретил Новый год очень весело, а вы знаете, что душевная веселость цветет во мне столь же редко, как и цвет на алоэ... мне понравилась маска... Он был одет почтальоном и всем коротко знакомым своим разносил письма, заключавшие в себе небольшие куплеты. Вот те, которые помню как могу и перевожу как умею.

Хозяйке дома

Душа семьи и мать, достойная похвал,

Ты -- счастие родных, ты -- ближних идеал.

Одной красавице

Небесный взор очей твоих,

Как в зеркале, души являет совершенство;

Но одному он принесет блаженство

И горе множеству других!

Девушке, которая прекрасно пела

Как в пении твоем сребристый голос нежный,

Течет в твоей груди спокойство безмятежно.

Мужу, у которого жена мила как ангел

Кто б позавидовать тебе не захотел?

Богиня смертному досталася в удел.

Жене его

Цветок первейших благ, как радость неизменный,

Цветет в душе твоей бесценной...

...Парни, где кисть твоя? Стерн, где твое перо? Возможно ли живописать подобно им все прелести, меня окружающие?.. Я был весел, потому что смотрел на всё в радужные очки юности. Этот вечер будет записан красными чернилами в календарь моей жизни; но пожалейте, други, о беспокойном духе моем, который всегда идет навстречу к неприятностям и шепчет мне среди забав: удовольствия исчезнут, как ракета, и лишь дым воспоминания ляжет на сердце.

Ах, если радости земной

Сокроется очарованье

И мне безвременно судьбой

Таится в будущем страданье!

О молодость! умчи с собой

О счастии воспоминанье!

1820-1821

ИЗ "ДОРОЖНЫХ ЗАНИСОК НА ВОЗВРАТНОМ ПУТИ ИЗ РЕВЕЛЯ"

СТАНЦИИ ЧИРКОВИЦЫ

Взяв на Нарвской станции лошадь, я отправился верхом к водопаду; скачу и через двадцать минут останавливаю коня своего:

Там, где гремучая Нарова

С утеса падает крутого,

Сперва она, раскинув лед,

К порогам с гордостью течет;

Вот ожемчуженной грядою

Толпятся волны за волною

В стесненный, боязливый круг.

Вот близко пропасти... и вдруг,

Сверкнув лучом хрустальной влаги,

Вниз скачут, полные отваги,

И, прядая через скалы,

Играют в красоте чудесной

Отливом радуги небесной,

Огнями громовой стрелы;

Вот в бурные слились валы

И с грохотом алмазну стену,

Упав, разбрызгивают в пену.

Громами падающих вод

Двоит свой шум водоворот,

И, берег одичалый роя,

Нарова грозная шумит

И снова, чуждая покоя,

В затворах мельницы кипит.

Река, ниспадая, делится надвое и образует остров, на котором стоят две пильные мельницы. Голова кружится, внимая шуму волн: они стонут, разбиваясь о кремнистые утесы, стелются на них всплесками и с пеною, с ревом текут, стрелой несутся далее. Рыболовы уверяют, что под наклоненными скалами порога есть пещеры, недоступные воде. Многие смельчаки пробирались туда сквозь бой водоворота и безвредны возвращались назад.

Но посмотрите снова на водопад:

Струи, свергаясь пеленою,

Как бы играют меж собою;

То брызжут золотым снопом,

То гнутся радугою смелой,

То, вспыхнувши цветным лучом,

Летят и гаснут в пене белой.

И это еще не всё, друзья мои! Вспомните, что театр представляет мороз в 15о, что солнце отражается в тысячах разновидных ледяных кристаллов:

Там виден зеркалом наяд

Оледенелый водопад,

И цепи мхов, и плющ печальный

Корой подернуты кристальной;

Гроздями вылился алмаз;

С прибрежных сосн, с ветвей долины

Кистями зыблются рубины

И блеском ослепляют глаз.

И всё величие картины --

Покров сияющий зимы,

Реки пенистые холмы,

Плеск волн, порогов содроганье,

Скрип колеса, жужжанье пил

Свершили чувств очарованье,

И мнилось мне, что взмахом крыл,

По манию волшебной трости,

Я занесен к Армиде в гости

Или в чертог бесплотных сил.

И, в пурпурны слиянный тучи,

Кругом от брызгов дым летучий,

И волн серебряный туман --

Всё обольщенье уловляло

И всё в мечтателе питало

Души оптический обман.

Однако я заметил, что мое воображение, привычное только летать, а не плавать, опустило мотыльковые крылья свои, и оттого, может быть, заметите вы, что и поэзия моя упала на точку замерзания.

Отдаляясь от водопада, я не уставал любоваться им. Вдруг печальное воспоминание о несчастье одного из предков моих, как тучей, набежало на довольную мысль мою.

1821

ИЗ "ЛИСТКА ИЗ ДНЕВНИКА ГВАРДЕЙСКОГО ОФИЦЕРА"

День вечереет. На берегу Пенпуса сижу я на разбитой молнией сосне, и ветер сдувает с волос моих крупные капли недавнего дождя. Разорванные тучи то разлетаются по небу, то громадятся на краю небосклона и вдалеке распадаются дождем. Пейпус бушует: волны длинными рядами катятся на берег, и ни души нет на берегу, ни лодки на озере; кругом всё пусто и дико, как будто и мысль человека не залетала сюда. Но смотрите, как отрадно сверкнула мгновенная радуга между облак, нависших над мрачною бездною, -- отрадно, как воспоминанье минувшего. Но исчезла радуга...

Смотри, как буря в лоне туч

С багровой молниею зреет,

Как солнца одинокий луч,

Прокравшись, в озере бледнеет;

Как грозно, под завесой мглы,

Седые плещутся валы.

И вот низвергся ливень градный,

И быстрый вихорь, лист полей

Крутя, шумит, звучит отрадно

Для жаждущей души моей.

Мне ужасы природы милы:

На лад стихий и бури вой,

И лишь тогда, расправив крылья,

По свету реет гений мой.

Он любит с пламенной мечтой

В тумане древности носиться,

И вот она, покинув тлен,

Былою жизнью оживится,

И вспять течет река времен;

И снова край отчизны зрится,

Богатырями населен.

И озеро с природой в бое

Мне кажет поле боевое.

В жужжаньи ветра слышу я

Свист стрел, ломление копья,

Булата звонкое крушенье,

И ратных клик, и битвы гром,

И вновь в ударе роковом

Коней и всадников паденье.

О Пейпус, Пейпус! Сколько раз смывало ты с берегов своих кровь германскую и русскую! Сколько раз твои волны и льдяное покрывало твое багрились ею!.........В 1241 году немцы завладели Псковом; герой Невский, соединясь с братом Андреем, присланным от заботливого их родителя, незабвенного Ярослава, вместе с новогородцами, с низовцами, ударил на них, выбил из Пскова, с уроном прогнал восвояси и далеко повоевал, выжег землю Орденскую. Магистр, по прошлогоднему опыту ведая, с кем ведаться должно, поднялся со всеми епископами, вооружил чудь и емь, подкрепился норвежцами (мурманами) и лишь тогда только двинул тяжкую силу свою на разгром легких дружин князя. Между тем Невский не уходил, но возвращался. Послышав приближение магистра, он обратился к нему навстречу; сошел на озеро и устроил полки, примкнув левым крылом к Узменю, близ Вороньего камня. Это было в субботу 6 апреля. С восходом солнца оба войска двинулись лицом к лицу, немцы близились быстро.

Но Александр оплотом сил

Напор врага остановил.

И вот железною стеною

Сомкнулись вновь германцы к бою.

Ужасен длинных копий ряд,

Не проразима крепость лат;

Как звери лютые их кони

Закованы в литые брони.

...Россиян ужас обуял;

В дружинах мертвое молчанье,

И видно в ратных колебанье,

И страх мечи зачаровал;

Щиты безмолвны; под рукою

Неотразимая стрела

С вещуньей смерти -- тетивою,

Как будто страхом замерла.

Но вот пред стихшими полками,

Златой кольчугою звеня,

Нисходит Александр с коня.

С главы слагает шлем узорный;

С молитвой теплой и покорной

Возводит очи к небесам

И песнь воскликнул величаву:

"Ие нам, о господи! не нам,

Твоему имени дай славу,

Твоим глаголом победи!"

Уж на коне, уж впереди,

Уж русский вождь в налете быстром,

Как вихорь, сгрянулся с магистром;

И Александрово копье

Сквозь щит, сквозь медь пробило всё --

С плеча скользнув, с петлей сорвало

Шелома твердое забрало;

Вот на лице горит печать,

И конь несет магистра вспять.

И в полк железный наши деды

Ворвались с воплями победы.

И дали рыцари хребет,

И плен, и кровь, и труп их след.

И нет от гибели спасенья

Посереди безбрежных льдов,

И Александр, как ангел мщенья,

Следил, разил, губил врагов...

И вешний лед под их стопою

Неровным бегом натружен,

Со треском расступился он,

И разом плещущей волною

Врагов остаток поглощен.

Это не вымысел. В Временнике Софийском летописец, писавший по словам самовидца, входит еще в дальнейшие подробности, может быть, весьма занимательные для историка и стратегика, но которые не всегда дружатся с поэзиею.......Битва, мною описанная, известна под именем Ледового побоища.

1821

ИЗ ПОВЕСТИ "ЗАМОК ВЕНДЕН"

Золоторогий месяц едва светит сквозь облако; дремлющий лес не шелохнет, и черная тень башен недвижно лежит на поверхности вод. Изредка дуновенье вспорхнувшего ветерка струит складки знамени гермейстерского, и, ниспав, они снова объемлют древко. Одно мерное бренчанье палаша часового раздается по стенам замка. То, опершись на копье, он погружает наблюдательные взоры свои в темную даль, то, в мечтах об оставленной родине, о далекой невесте, напевает старинную песню. Он поет:

О звуки грустные, летите

К моей красавице Бригите!

Давно меня мой добрый конь

Умчал дорогою чужою;

Но не погас любви огонь

Под тяжкой бронею стальною.

А ты, в родимой стороне,

Верна иль изменила мне?

В походах дальних, на пирах,

Опершись в боевое стремя,

Ты мне казалася в мечтах.

Я вспоминал былое время

Наяве с милой и во сне;

А ты грустишь ли обо мне?

За честь твоих, Бригита, глаз

Не первый ланец изломался,

И за тебя твой шарф не раз

Моею кровью орошался.

А ты, в далекой стороне,

Готовишь ли награду мне?

Богатый изумруд сверкал

На нежной шее девы пленной, --

Я для тебя его сорвал

Рукой любови неизменной.

Для золота, для красоты

Ужель мне изменила ты?

Я видел смерть невдалеке:

На камнях Сирии печальной

Мой конь споткнулся -- ив руке

Меч разлетелся, как хрустальный,

Булат убийственный блистал,

Но я Бригиту призывал!

1821

ЭПИГРАФЫ ИЗ ПОВЕСТИ "РЕВЕЛЬСКИЙ ТУРНИР"

К ГЛАВЕ 2-Й

На радуге воображенья

Воздушный замок строит он;

Его любви лелеет сон...

Но бьет минута пробужденья!

К ГЛАВЕ 3-Й

В любви, добыче и утрате

Мои права -- в моем булате.

К ГЛАВЕ 5-Й

Летит как вихорь, как огонь,

Пред недвижимым строем;

И пышет златогривый конь

Под будущим героем.

1824 или 1825

ИЗ ПИСЬМА К БРАТЬЯМ

...Я теперь плотно принялся за германизм, на днях кончил Валленштейна и теперь ломаю голову над Фаустом. Если бы сию же минуту не набил я к перу оскомины рассуждениями о них в письме к матушке, то поскучал бы тем же вам; в этот раз, однако ж, баста о словесности, о науках:

Блажен, кто лестною надеждой ободряем

Безвредно всплыть из океана тьмы.

Чего не знаем мы -- употребляем,

И невозможно то, что знаем мы.

1828

ИЗ ПОВЕСТИ "ИСПЫТАНИЕ"

...в зале он невольно остановился, увидев и услышав Ольгу, которая, ничего не зная о госте и ничему не внимая вокруг себя, пела следующее, аккомпанируя чистый, выразительный голос свой звуками фортепиана:

Скажите мне, зачем пылают розы

Эфирною душою по весне

И мотылька на утренние слезы

Манят, зовут приветливо оне?

Скажите мне!

Скажите мне, не звуки ль поцелуя

Дают свою гармонию волне?

И соловей, пленительно тоскуя,

О чем поет во мгле и тишине?

Скажите мне!

Скажите мне, зачем так сердце бьется

И чудное мне видится во сне,

То грусть по мне холодная прольется,

То я горю в томительном огне?

Скажите мне!

Ольга умолкла; но князь еще слушал.

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 3-Й

Вы клятву дали? Эта клятва --

Лишь перелетным ветрам жатва.

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 4-Й

Для нас, от нас, а, право, жаль:

-- Ребра Адамова потомки,

Как светло-радужный хрусталь4

Равно пленительны и ломки.

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 6-Й

Так! Я -- мечтатель, я -- дитя,

Мой замок -- карты, но не вы ли

Его построили шутя

И, насмехаясь, разорили!

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 8-Й

Я был отважно хладнокровен;

Но, признаюсь, на утре лет

Не весело покинуть свет

И сердца бой не очень ровен,

Когда вопросом: "Быть иль нет?"

Вам заряжают пистолет.

<1830>

ИЗ ПОВЕСТИ "НАЕЗДЫ"

...Многие из них припевали куплеты, называемые мазуречками, не имеющие между собой никакой связи. Их в Польше бесчисленное множество ходячих, кроме тех, которые импровизируются удалыми танцорами при каждом умиленном личике. На этот раз ограничимся бывшими в устах старика Колонтая:

Милы полякам

Битвы, беседы,

Храброму лаком

Кубок победы!

Любит он звон мечей,

Любит он блеск очей,

Стройные пляски,

Нежные ласки I

Хором

Кубок и сабля,

Сабля и кубок!

Сладостна капля

С розовых губок!

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 1-Й

В поле, витязь удалой!

Жеребец играет лютый;

С нетерпенья сокол твой

Рвет серебряные путы.

Реет лань в тени елей:

Смычь собак, седлай коней!

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 2-Й

Однажды по ночи глубокой

Мы слышим воющий набат;

Вдали стенанья, вопль жестокой

И тучи заревом горят...

"К коням! седлай, бесценно время,

На пояс меч и ногу в стремя!.."

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 4-Й

Я -- формалист: люблю я очень

В фарфоре чай, вино -- в стекле;

В обеде русском -- добрый сочень,

Roast-beef -- на английском столе.

Люблю в гостиной вести, фразы;

Люблю в гостинице проказы,

И даже ссоры в злые дни

(Чего нас боже сохрани!).

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 5-Й

За слово, за надменный взгляд

Рубиться он готов и рад;

О прежней дружбе нет поминок.

И вот на званый поединок

Сошлись; товарищи кругом,

Поклоны -- и мечи крестом.

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 6-Й

Их вера -- в колокольном звоне,

Их образованность -- в поклоне.

(С польского)

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 7-Й

Я ль не изведал на веку

Любови терния и розы,

Ее восторг, ее угрозы

И гнева знойную тоску,

И неги сладостные слезы!

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 8-Й

Ужели сердца тайный страх

Нам -- семена грядущей муки?

Ужели вестницей разлуки

Дрожит слеза в твоих очах?

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 9-Й

Во мгле непробудимой ночи,

Казалось, блещут злые очи,

Внимает влажная стена

И будто шепчет тишина!..

Порой лишь капля водяная

Сквозь плит холодною слезой,

На миг безмолвие смущая,

На звонкий пол спадала мой,

Как память жизни, воли милой,

Цветущих над моей могилой.

ЭПИГРАФ К ГЛАВЕ 10-Й

Жребии в лоне таинственном рока

Зреют, незримы для смертного ока!

<1830>

ЭПИГРАФ К "ВЕЧЕРУ НА КАВКАЗСКИХ ВОДАХ В 1824 ГОДУ"

Зачем от нас могил ужасный клад

Видения и страхи сторожат?

<1830>

ЭПИГРАФ К РАССКАЗУ "СТРАШНОЕ ГАДАНЬЕ"

Давно уже строптивые умы

Отринули возможность духа тьмы;

Но к чудному всегда наклонным сердцем,

Друзья мои, кто не был духоверцем?..

<1830>

ЭПИГРАФ ИЗ ПОВЕСТИ "ЛЕЙТЕНАНТ БЕЛОЗОР"

К ГЛАВЕ 4-Й

Довольно я скитался в этом мире

Вдали моих отечественных звезд:

Я видел Рим -- величия погост,

Британию в морской ее порфире,

Венецию, но Поцелуев мост --

Милее мне, чем Ponte de Sospiri.1

<1830>

1 Известный в Венеции Мост Вздохов близ площади св. Марка, соединяющий палаты дожа с темницами.

ИЗ ПИСЬМА К БРАТЬЯМ

Кончаю почтовый год мой, добрые, нежно любимые братья Николай и Михаил, письмом к вам, заключенникам. Недаром написал я в одном альбоме:

Минувших дней заветный свиток

Хранит лишь бед моих избыток.

И когда я при конце года считаюсь с Кроном, как московский лавочник с хозяином, в барышах у меня остаются одни только щелчки судьбы........

Между 1828 и 1831

ИЗ ПОВЕСТИ "АММАЛАТ-БЕК"

...далека была мысль Аммалата от поля битвы; она орленком носилась над горами Аварии, и тяжко-тяжко ныло сердце разлукою. Звук металлических струн горской балалайки (комус), сопровождаемый протяжным напевом, извлек его из задумчивости: то кабардинец пел песню старинную.

На Казбек слетелись тучи,

Словно горные орлы...

Им навстречу, на скалы

Узденей отряд летучий

Выше, выше, круче, круче

Скачет, русскими разбит:

След их кровию кипит.

На хвостах полки погони;

Занесен и штык, и меч;

Смертью сеется картечь...

Нет спасенья в силе, в броне...

"Бегу, бегу, кони, кони!"

Пали вы, -- а далека

Крепость горного леска!1

Сердце наших -- русским мета...

На колена пал мулла --

И молитва, как стрела,

До пророка Магомета,

В море света, в небо света,

Полетела, понеслась:

"Иль-Алла, не выдай нас!"

Нет спасенья ниоткуда!

Вдруг, по манию небес.

Зашумел далекий лес:

Веет, плещет, катит грудой,

Ниже, ближе, чудо, чудо!..

Мусульмане спасены

Средь лесистой крутизны!

1 Редко случались примеры, чтобы мы стрелками своими могли выжить горцев из лесу, и потому лес считают они лучшею крепостью. Вся песня переведена почти слово в слово.

"Так бывало в старину, -- сказал с улыбкою Джембулат, -- когда наши старики больше верили молитве, а бог чаще их слушал; но теперь, друзья, лучшая надежда -- своя храбрость..."

...Ядра с противоположного берега иногда ложились вкруг бесстрашных горцев; порой разрывало между них гранату, осыпая их землей и осколками, но они не смущались, не прятались и, по обычаю, запели грозно-унылым голосом смертные песни, отвечая по очереди куплетом на куплет.

СМЕРТНЫЕ ПЕСНИ

Хор

Слава нам, смерть врагу,

Алла-га, Алла-гу!

Полухор

Плачьте, красавицы, в горном ауле,

Правьте поминки по нас:

Вслед за последнею меткою пулей

Мы покидаем Кавказ.

Здесь не цевница к ночному покою,

Нас убаюкает гром;

Очи не милая черной косою --

Ворон закроет крылом!

Дети, забудьте отцовский обычай:

Он не потешит вас русской добычей!

Второй полухор

Девы, не плачьте; ваши сестрицы,

Гурии, светлой толпой,

К смелым склоняя солнца-зеницы,

В рай увлекут за собой.

Братья, вы нас поминайте за чашей:

Вольная смерть нам бесславия краше!

Первый полухор

Шумен, но краток вешний ключ!

Светел, но где он -- зарницы луч?

Мать моя, звезда души,

Спать ложись, огонь туши!

Не томи напрасно ока,

У порога не сиди,

Издалека, издалека

Сына ужинать не жди.

Не ищи его, родная,

По скалам и по долам:

Спит он... ложе -- пыль степная,

Меч и сердце пополам!

Второй полухор

Не плачь, о мать! Твоей любовью

Мне билось сердце высоко,

И в нем кипело львиной кровью

Родимой груди молоко;

И никогда нагорной воле

Удалый сын не изменял:

Он в грозной битве, в чуждом поле,

Постигнут Азраилом, пал.

Но кровь моя на радость краю

Нетленным цветом будет цвесть,

Я детям славу завещаю,

А братьям -- гибельную месть!

Хор

О братья! Творите молитву;

С кинжалами ринемся в битву!

Ломай их о русскую грудь...

По трупам бесстрашного путь!

Слава нам, смерть врагу,

Алла-га, Алла-гу!

Поражены каким-то невольным благоговением, егеря и казаки безмолвно внимали страшным звукам их песен...

ЭПИГРАФ К ПЕРВОНАЧАЛЬНОЙ РЕДАКЦИИ ГЛАВЫ 3-Й

Под рукою изобилья

Каплет негой виноград.

Ветки веют, словно крылья,

Воды песнию звучат.

Гор венцы пылают златом,

Ветер шепчет ароматом

Сердцу путника: "Живи

Для природы и любви".

1831

ЭПИГРАФ К ОЧЕРКУ "КРАСНОЕ ПОКРЫВАЛО"

Любви на сердце отраженье --

Небесной радуги цвета:

Она ярка, она чиста,

Она свята, как вдохновенье!

<1831>

ИЗ РАССКАЗА "ЛАТНИК"

...всякий раз, склоняя голову на подушку, я обнимал ее, как друга-чародея, который унесет меня к милым.

Отрадно плыть во сне туманной Летой,

Забыв часов бряцающую медь;

В видениях пожить вне жизни этой

И без кончины умереть!

Моралисты сулят покой несчастным за дверью гроба. Зачем ходить так далеко? Сон есть лучший уравнитель в жизни...

<1831>

ИЗ ПИСЬМА К К. А. ПОЛЕВОМУ

...Я готов, право, схватить Пушкина за ворот, поднять его над толпой и сказать ему: стыдись! Тебе ли, как болонке, спать на солнышке перед окном, на пуховой подушке детского успеха? Тебе ли поклоняться золотому тельцу, слитому из женских серег и мужских перстней, -- тельцу, которого зовут немцы маммон, а мы, простаки, свет? Ужели правда и для тебя, что

Бывало, бес, когда захочет

Поймать на уду мудреца,

Трудится до поту лица,

В пух разорить его хлопочет.

Теперь настал светлее век,

Стал крепок бедный человек --

Решенье новое задаче

Нашел лукавый ангел тьмы:

На деньги очень падки мы,

И в наше время наипаче

Бес губит -- делая богаче.

Но богаче ли он или хочет только стать богаче?

<1833>

ЭПИГРАФ К ОТРЫВКУ "ОН БЫЛ УБИТ"

От праха взят, ты снова станешь прахом!

Но вечно ли? Но весь ли я? Мой взор,

Неведомым одолеваем страхом,

Таинственный читает приговор.

Ужели дух и мысли чада света

Не убегут тлетворного завета?

Между 1828 и 1835

ИЗ ПОВЕСТИ "МУЛЛА-НУР"

...Призывание дождя заключалось обыкновенно припевом...

Гюдуль, Гюдуль, добро пожаловать!

Вослед тебя дождик идет!

Встань, красавица, на ноги,

Поди пополнить свой ковш.

...Кичкене резво схватила бубен, висевший на стене, и, колебля его звонки между расцвеченными хной пальчиками, вместо ответа пропела известную песню -- "Пенджарая гюн тюшты":

Для чего ты, луч востока,

Рано в сень мою запал?

Для чего ты стрелы ока

В грудь мне, юноша, послал?

Светит взор твой -- не дремлю я;

Луч блеснул -- и сон мой прочь.

Так, сгорая и тоскуя,

Провожу я день и ночь!

У меня ли бархат -- ложе,

. Изголовье -- белый пух,

Сердце -- жар; и для кого же,

Для кого, бесценный друг?

Между 1830 и 1836

СТИХОТВОРЕНИЯ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ А. А. БЕСТУЖЕВУ

ИЗВЕЩЕНИЕ

(Из Парни)

Лишь своею ризой темной

Ночь сокроет свет от глаз,

Лишь на башне отдаленной

Полночи ударит час,

Удовольствия толпою

Соберутся в терем твой

И утехи чередою

Все явятся пред тобой,

И пребудут до рассвета

У тебя, моя Лилета!

Но когда бы день златой

Нам заря не возвещала,

То другая б ночь застала,

Верно, их еще с тобой.

<1818>

ЗАВТРА!

К ЛИЛЕ
(Из Парни)

Меня ты лаской забавляешь

И беспрестанно обещаешь...

Но обещанья, как листок,

Резвясь, уносит ветерок.

Ты всякий день твердишь, Лилета:

Приду я завтра до рассвета.

Но, как-наступит мрачна ночь,

Утехи и любовь стыдливость гонит прочь.

Ты снова завтра повторяешь,

Теперь ты даром обладаешь

Казаться новой с каждым днем.

Но время быстрое крылом

Тебя коснется мимоходом

Дурнеть ты будешь с каждым годом;

Ты завтра ж станешь увядать,

И завтра же тебя начну я забывать.

<1818>

БЕСПЕЧНЫЙ

Пускай твердят, что нет примера

Глупцу, который всё бранил;

Что он таланты помрачил

И Еврипида, и Гомера.

Что до того мне за нужда?

Смеюсь я дерзости Вольтера --

Что до того мне за нужда,

Пою иль пью вино когда?

Пускай капризом превышает

Темира самый нрав дурной;

Пусть Хлоя с низкою душой

Пороки все соединяет.

Что до того мне за нужда?

Меня Лилета утешает --

Что до того мне за нужда,

Пою или пью вино когда?

Пусть Бригадиршу побужденье

С Лаисой в дружбу завлечет;

Пусть к черту хоть ее пошлет

Муж добрый, потеряв терпенье.

Что до того мне за нужда?

К подобным сердца есть влеченье --

Что до того мне за нужда,

Пою иль пью вино когда?

В одежде будет пусть богатой

Глупец, как с пропуском, ходить;

Пускай судья щеголеватый

Закон не может затвердить.

Что до того мне за нужда?

Я стряпчий, право, плоховатым --

Что до того мне за нужда,

Пою иль пью вино когда?

Пусть дева зрелая ругает,

За то зовет развратным свет,

Что на старухе в сорок лет

Никто жениться не желает.

Что до того мне за нужда?

Меня женитьба не прельщает --

Что до того мне за нужда,

Пою иль пью вино когда?

Пусть в восхищение приходят

От Л.... на сцене вод;

Пускай словесники, народ

Их превосходными находят.

Что до того мне за нужда?

Они мне скуку лишь наводят --

Что до того мне за нужда.

Пою или пью вино когда?

Дурак пусть златом обладает

И ото всех за то любим;

Пусть наводненьем дождевым

Астроном свету угрожает.

Что до того мне за нужда,

Что глупый землю потопляет? --

Что до того мне за нужда,

Пою иль пью вино когда?

Князь N, Лилетой обладая,

Пусть не жалеет кошелька;

Пускай она исподтишка

Ощиплет Мидаса, лаская.

Что до того мне за нужда?

Я счастлив, Лилу обожая,

Что до того мне за нужда,

Пою иль пью вино когда?

Пусть, получив безделку эту,

Издатель, прочитав, сожжет

Иль удостоит и прочтет,

И показать захочет свету.

Что до того мне за нужда?

Я восхищаю ей Лилету --

Что до того мне за нужда,

Пою иль пью вино когда?

<1818>

К СОЧИНИТЕЛЮ ПОЭМЫ "РУСЛАН И ЛЮДМИЛА"

Скажи мне, отважный питомец Камен,

Покроется ль сильный бессмертною славой,

Когда не искусит он крепких рамен

За ближних и братии на сече кровавой?

Когда, препираясь с могущим врагом

О жизни и чести, он твердой рукою

Из вражеской выи широким мечом

Не вырвет победы с надменной душою,

Но мужества пылкость во тьме утаит

И в сенях пустынных крылатые стрелы,

За робкою ланью гонясь, расточит?

Ему ли дубрава положит пределы?

Смотри, как рыдает бесстрашный Эней,

В час бури жестокой объятый волнами.

Не слезы жен слабых из гордых очей

По медным доспехам катятся струями

И кровь с них смывают ахейских дружин.

Он плачет о поздней, о праздной кончине!

Почто от пергамских героев один

Не пал он за Трою на бранной равнине!

Вот слезы великих! Быть может, певец,

И ты, исторгаясь из смертного круга

И взором недвижным признавши конец,

Не раз проливал их на ложе недуга?

И видел, как юноши с гордым челом,

Не трогаясь тайным и тяжким томленьем,

Молчали и, стоя пред смертным одром,

На славные слезы смотрели с презреньем.

Все знают, что людям из жизни земной

Ничто не потребно за пыльной могилой,

Но избранных сердце, отвергнув покой,

Бессмертие зиждет над жизнию хилой.

А сколько потребно для смерти трудов?

И сколько деяний для истинной славы?

Почто же восторги священных часов

Ты тратишь для песней любви и забавы?

И, вслед за толпою туманным путем

Сбежавши в бесплодную область видений,

Ты хочешь, чтоб в мраке холодным перстом

Бесценное время отсчитывал гений.

Дни юности дважды, певец, не придут!

Утраченным чувствам не будет возврата!

И жадный Кронион протекших минут

Не выдаст за цену всесильного злата!

Оставь притуплённым и праздным душам

Отгнать беззаботно их срочное время!

Оставь сладострастье коварным женам!

Сбрось чувственной неги позорное бремя!

Пусть бьются другие в волшебных сетях

Ревнивых прелестниц, -- пусть ищут другие

Награды с отравой в их хитрых очах!

Храни для героев восторги прямые!

Согрей их лучами возвышенных дел

И стройной красою изящного мира,

И доблести строгой дай лиру в удел,

И доблестью строгой прославится лира!

О, если б мой юный и слабый язык,

Коснеющий рано на ложе страданья,

В твое вдохновенное сердце проник!

О, если б, как в прахе взятые стяжанья,

Нам было возможно наш дух завещать!

К тебе бы прибегнул я с теплой мольбою

О сиром герое. Тебе передать

Желал бы я душу с привычной мечтою:

Быть может, грядущих времен исполин,

Пленяся высокою песней твоею,

Как древле Филиппа бестрепетный сын,

Пришел поклониться б к второму Пелею.

<1822>

<НАДПИСЬ НА "ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ"

Тоска мне душу обуяет,

Как пташке сирой без гнезда...

И мне вовек не засияет

Моя померкшая звезда.

ПРИМЕЧАНИЯ

Стихотворные произведения А. А. Бестужева-Марлинского, разбросанные в журналах и альманахах, при жизни автора ни разу не были собраны и изданы отдельно. Только после гибели поэта-декабриста вышла в свет часть 11-я "Полного собрания сочинений" (начатого под заглавием "Русские повести и рассказы") -- "Стихотворения и полемические статьи" (СПб., 1838). Здесь были напечатаны: незаконченная повесть в стихах "Андрей, князь Переяславский" (две первые главы и два отрывка из незаконченной пятой) и 28 стихотворений. Ряд стихотворений, опубликованных самим Бестужевым в журналах, оказался невключенным, но зато 12 стихотворений появилось здесь впервые. В подготовке издания принимала участие сестра поэта, Е. А. Бестужева, в распоряжении которой были его автографы, по большей части не дошедшие до нас. Это определило авторитетность издания, несмотря на несомненные его недостатки: помимо неполноты, в издании не выдержан хронологический порядок расположения материала, не всегда правильна и точна датировка, а некоторые вещи даны в искаженных или сокращенных редакциях, что объясняется или вмешательством цензуры, или недосмотром.

Собрание стихотворений Бестужева, осуществленное в 1838 г., служило источником неоднократных перепечаток в позднейших изданиях сочинений Бестужева.

В первом научном издании стихотворных произведений А. А. Бестужева-Марлинского (Собрание стихотворений. Подгот. текста Г. В. Прохорова. Вступ. статья, редакция и примечания Н. И. Мордовченко. Л., 1948. "Библиотека поэта". Большая серия), кроме поэмы "Андрей, князь Переяславский", были помещены 53 стихотворения; помимо этого помещены были некоторые стихотворения, извлеченные из писем Бестужева и его прозаических произведений, агитационные песни, созданные им совместно с К. Ф. Рылеевым, и, наконец, прозаический перевод поэмы М. Ф. Ахундова "На смерть Пушкина".

За прошедшее десятилетие были обнаружены и опубликованы стихотворение Бестужева "Михаил Тверской", несколько неизвестных агитационных "подблюдных" несем и новые, более полные варианты текстов ранее известных агитационных песен. Кроме того, в настоящем издании помещены: одно незаконченное стихотворение Бестужева ("Вечерел в венце багряном..."), стихотворное эпиграфы к прозаическим произведениям и небольшие стихотворные вставки, встречающиеся в письмах и повестях Бестужева; от всем этих материалов редакторы издания 1948 г. отказались. Помещен также эпиграф к одной из глав "Аммалат-бека" из первоначальной редакции повести.

Остались неразысканными стихотворения "Взоры" и "Прогулка по Лене", упомянутые Бестужевым в собственноручном перечне его напечатанных произведений (Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук СССР, ф. 604, No 12/5581, л. 168 об.) Не разыскано стихотворение, строки из которого были взяты Бестужевым в качестве эпиграфа к отрывку "Он был убит".

В специальном разделе "Стихотворения, приписываемые Бестужеву" помещено 5 стихотворений, для которых возможность авторства Бестужева редакторами издания 1948 г. отрицалась. Как и в издание 1948 г., в настоящий сборник не вошли: 1) детское стихотворение Бестужева "Летит Борей..." (Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук СССР, ф. 604, No 4/5573, лл. 87-- 88) и 2) песня "Что не ветер шумит во сыром бору", дума "Прокаженный" и "Утренняя песнь (Из Камне)", опубликованные под именем А. А. Бестужева в "Собрании стихотворений декабристов" (Лейпциг, 1862, стр. 183--187); первое из этих произведений, как известно, принадлежит М. А. Бестужеву, а последние два совершенно не соответствуют стилистической манере А. Л. Бестужева, -- никаких же, даже предположительных или косвенных данных о принадлежности их ему нет. Не включена также приписанная Бестужеву неким Ч., без какой-либо аргументации, эпиграмма на строителя Кругобайкальской дороги, инженера Чертова (см. "Справочный листок города Казани", 1867, No 140).

Автографы стихотворений А. А. Бестужева дошли до нас в очень незначительном количестве. Часть автографов, а также авторитетных копий была учтена при подготовке издания 1948 г. (преимущественно из числа сохранившихся в архиве семьи Бестужевых в Институте русской литературы Академии наук СССР (ф. 604) и в собрании бумаг братьев Бестужевых в Гос. Публичной библиотеке им. M. Ç. Салтыкова-Щедрина (ф. 69). Для настоящего издания все тексты заново проверены по рукописям и первым публикациям, в том числе и но оставшимся неизвестными редакторам издания 1948 г.

В примечаниях к отдельным произведениям специальные указания на источник печатаемого текста даются только в случаях расхождения текстов в различных источниках.

Стихотворения в данном сборнике распределены по трем разделам. Во второй раздел вошли все стихотворения, извлеченные из писем и прозаических произведений Бестужева: включены сюда и эпиграфы, источник которых не был указан Бестужевым, однако предполагать их автором Бестужева есть все основания: известно, что он пользовался для этой цели своими стихами, часть эпиграфов находится в черновых автографах, большинство из них написаны в типичном "бестужевском стиле"; заглавия в этом разделе даны редактором. В третьем разделе помещены агитационно-сатирические песни, большая часть которых написана совместно с К. Ф. Рылеевым.

В каждом из разделов стихотворения расположены, насколько это возможно, в хронологической последовательности. Предположительные даты сопровождаются таком: (?). Даты, заключенные в угловые скобки, обозначают год, позже которого стихотворение не могло быть создано (дата первой публикации, дата письма и т. д.). Все остальные датировки либо имеются в автографах или авторитетных списках и публикациях, либо точно установлены.

Слова, зачеркнутые в рукописи, воспроизводятся в квадратных скобках; слова, восстановленные по смыслу, -- в угловых скобках.

Ниже, в примечаниях, фамилия А. А. Бестужева указывается сокращено: Б.

Примечания для данного издания пересмотрены и вновь дополнены. Примечания к агитационным песням, а также к стихотворениям, отсутствовавшим в издании 1948 г., написаны заново.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

ГПБ -- Государственная Публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей.

Дек. -- сб. "Декабристы и их время". Л., 1951.

изд. 1948 г. -- А. Бестужев-Марлинскнй. Собрание стихотворений. Л.. 1948 (Большая серия "Библиотеки поэта").

ИРЛИ -- Институт русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом). Рукописное отделение.

ЛГ -- "Литературная газета"

MT-- "Московский телеграф".

ПД -- сб. "Памяти декабристов". Л., 1926.

ПСС -- Полное собрание сочинений А. Марлинского, т. 11. СПб, 1838.

PB -- "Русский вестник".

С -- "Соревнователь просвещения и благотворения".

СО -- "Сын отечества".

А. БЕСТУЖЕВ-МАРЛИНСКИЙ

"Близ стана юноша прекрасный...". Впервые -- изд. 1948 г, стр. 14--15, по копии рукой Е. А. Бестужевой (ИРЛИ, ф. 604, No 11/5530, л. 7).

"Себе любезного ищу...". Впервые -- изд. 1948 г., стр. 12--14, по копии рукой Е. А. Бестужевой (ИРЛИ, ф. 604, No 11/5580, лл. 6--6 об).

Дух бури. Перевод отрывка из оды Ж.-Ф. Лагарпа "La Navigation". Впервые -- СО, 18 13, No 31. стр. 228--229, с подписью: А Бес-ж-в. В ПСС не вошло. Принадлежность Б., помимо прозрачного криптонима, подтверждается указанием самого Б. в связи с просьбой о разрешении на издание журнала "Зимцерла". В переведенном отрывке Лагарп вольно изложил один из главных эпизодов поэмы Л. Камоэнса "Лузиады"; описывается появление перед кораблями Васко да Гама, огибающими мыс Бурь (Доброй Надежды), духа мыса Бурь Адамастора. Именно этот отрывок Лагарп привел в комментариях к своему прозаическому переводу "Лулпад" (Paris, 1776). Мелинда -- торговая гавань арабов на восточном берегу Африки, важный этап путешествия Васко да Гама.

К К<реницын>у. Впервые -- изд. 1948 г., стр. 4--5, по автографу (архив "Вольного общества любителей словесности, наук и художеств" в Научной библиотеке мм М. Горького при Ленинградском гос. университете, по оп. 214). Подпись: А. Б., датировано. Эпикурейские мотивы послания восходят к лирике Горация, Креницын Александр Николаевич (1801--1865), приятель Б. и Е. А. Баратынского, поэт, воспитанник Пажеского корпуса, исключенный в 1820 г. и определенный в рядовые за участие в так называемом Арсеньевском бунте пажей. Люстр (лат.) -- пять лет.

Шарады. Впервые -- С, 1819, No 10, стр. 87, с подписью: А. Б. В ПСС не вошло. Разгадка шарад: 1) Агафон, 2) Арак и дурак.

Подражание первой сатире Буало. Впервые -- "Литературный архив", No 1, М.--Л., 1938, стр. 411--414, публикация по списку (ГПБ, ф. 69, No 2, лл. 7--9), ошибочно принятому за автограф Б. Там же (лл. 36--38 об.) писарская копня с него. В изд. 1948 г. -- несколько иной текст, по копии рукой Е. А. Бестужевой (ИРЛИ, ф. 604, No 11/5580, лл. 7--9, датировано). Сохранился также список начала 1820-х годов в делах б. Военно-ученого комитета (Центральный гос. военно-историчсский архив, ф. 410, No 34, лл. 1--2 об.), любезно указанный Л. В. Домановским. На списке -- сведения о Б. рукой Н. В. Каразина. Копия этого списка находилась также в бумагах Каразина в "Комитете 6 декабря 1826 года". Ясно, что список этот -- еще одно свидетельство осведомительной деятельности Каразина. Все три списка не вполне исправны. Поэтому, хотя в основу печатаемого текста положен список Центрального военно-исторического архива. однако в него внесены исправления по обоим другим. Наиболее существенные разночтения:

ст. 21 Везде, хваля себя, твердит: "Чтоб жить безбедно,

ст. 23 Пусть царствуют они в продажной стороне

ст. 26 Нет! К возвышению постыдно пресмыкаться

ст. 42 Давно, весьма давно не носят средь столицы

ст. 43 Высокомерие -- законно богачам

ст. 59 С бесценным даром сим для авторов знаком

ст. 65 Астреи могут ждать теперь наук пенаты

ст. 67 Опорой слабого кто здесь захочет быть

ст. 70 Сих жалких авторов восторгов всенародных

Сих жалких Левиев восторгов всенародных.

ст. 71 На коих иногда струится дождь щедрот

ст. 72 Шмели у пчел всегда снедают сладкий сот

ст. 74 Без покровителей напрасно дарованье

ст. 82 Лишь в смерти обретать от бедности спасенье

ст. 87 Вовеки будет чтим с шутами наравне

Едва ль, едва ли чтим с шутами наравне

ст. 91 И локтями сметать чернильные столы

И локтями стирать чернильные столы

ст. 93 В хаосе крючкотворств бессмысленных блуждая

ст. 105 Но что же медлим здесь? Оставим град развратный

ст. 108 С заслугой к счастию идут одним путем

ст. 115 Где роскоши одной является успех

ст. 117 И где к их пагубе взнеслися горделиво

ст. 122 И кто в улику им, на путь склонившись правый

ст. 138 И в ясны дни, смеясь несчастных над слезами

Стихотворение было прочитано и одобрено на заседании "Вольного общества любителей словесности, наук и художеств" в начале 1820 г., но, видимо, не прошло через цензуру и оказалось ненапечатанным. Весьма сочувственный письменный отзыв о стихотворении, сохранившийся в архиве "Вольного общества" (Научная библиотека им. M Горького при Ленинградском гос. университете, по оп. 161), принадлежал А. X. Востокову. Б. отбросил начало знаменитой сатиры Буало, опустил личные намеки и приурочил сатиру к русской современности, перенеся действие из Парижа в Петрополь (Петербург). Катон Марк Порций Старший (234--149 до н. э.) -- политический деятель и писатель древнего Рима. Персий Авл Флакк (34--62) -- римский поэт-сатирик. Росский Тит. Имеется в виду Александр Т. С именем римскою императора Тита (39--81) связывалось представление о победах и мягком правлении. Дельфийские оливы -- имеется в виду мир, благоприятствующий искусствам (оливы -- символ мира; Дельфы -- город в древней Греции, знаменитый святилищем и оракулом Аполлона). Эрмий -- Гермес (греч. миф.), бог торговли и дорог, вестник богов Дедал -- лабиринт, по имени строителя лабиринта на о Крит (греч. миф.). Ниноны дух. Нинон де Ланкло (1615--1705) -- французская красавица, знаменитая своим литературным салоном и любовными похождениями. Веста (римск. миф.) -- богиня целомудрия. Астрея (римск. миф.) -- богиня справедливости, обитала на земле в "золотом веке". Лесий -- римский поэт (I в. до н. э.).

Отрывок из комедии "Оптимист". Впервые -- СО, 1819, No 10, стр. 180--181, с подписью: А. Б., датировано. Вошло в ПСС. В отрывке варьируются мотивы диалогов Альцеста и Филинта в "Мизантропе" Мольера и в особенности тех же персонажей в комедии Фабр д'Эглантина "Филинт Мольера, или Продолжение Мизантропа" (1790). Крутон -- имя главного героя "Мизантропа" в русском переводе Ф. Кокошкина (у Мольера -- Альцест).

К некоторым поэтам. Впервые -- "Благонамеренный", 1820, No 7, стр. 56--58, с подписью: A. Ma--ни, датировано, с примечанием: "Читано в собрании С.-Петербургского Общества любителей словесности, наук и художеств 8 ч. сего апреля". Вошло в ПСС. Бутят -- от глагола "бутить", заваливать яму, ров. Геликон -- горный массив в Греции, в греч. миф. -- обиталище муз.

Эпиграммы. Впервые -- "Благонамеренный", 1820, No 6, стр. 422, с подписью: A. Map.....ий. В ПСС не вошло. Принадлежность Б. подтверждается его собственноручным перечнем напечатанных произведений (ИРЛИ, ф. 604, No 12/5581, л. 168 об.).

Обитель сна. Вольный перевод отрывка из "Метаморфоз" Овидия (книга XI, стихи 592--615). Впервые -- С, 1820. No 11, стр. 201--202, с подписью: А. Бестужев. В ПСС не вошло. Печ. с исправлением явной опечатки в тексте С ("На Капитолии возникнувший стенах"). За год до Б. перевод всего мифа, вошедшего в книгу XI "Метаморфоз", выполнил В. А. Жуковский -- см. "Ценкс и Гальциона (Отрывок из Овидиевых превращений)".

<К Рылееву>. Впервые -- "Русская старина", 1893, No 4, стр. 54, публикация по копии, хранившейся в Берлинской королевской библиотеке. Стихотворение является пародией на балладу Жуковского "Замок Смальгольм". "Поэма" -- вероятно, имеется в виду поэма Рылеева "Войнаровский", которая была посвящена Б. и которую он очень ценил, -- см., например, сочувственную оценку поэмы в письме Б. к П. А. Вяземскому от 23 мая 1823 г. ("Литературное наследство", No 60, кн. 1. М., 1956, стр. 204) и восторженное упоминание о поэме во "Взгляде на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов". Плетнев Петр Александрович (1792--1865) друг Пушкина и Дельвига, поэт и критик, не сочувствовавший направлению творчества Рылеева. "Историю никак не уломаешь в лирическую пиесу, -- писал Плетнев Пушкину 22 января 1825 г., -- Рылеев это прежде него <Козлова> доказал своими Думами" (Пушкин. Полное собрание сочинении, т. 13. М., 1937, стр. 134).

Михаил Тверской. Впервые -- СО, 1824, No 3, стр. 277--279, с подписью: Б.....в. В ПСС не вошло. Принадлежность установлена в публикации Б. В. Томашевского ("Ученые записки Ленинградского государственного университета", No 200, серия филологических наук, вып. 25. 1955, стр. 205). Сюжетом стихотворения послужила казнь князя Михаила Ярославовича в Орле в 1318 г., списанная в "Истории государства Российского" H. M. Карамзина (т. 4, 1819, стр. 183 и сл.). В гражданственно-романтической трактовке темы несомненно влияние "Дум" Рылеева. Узбек -- имя татарского хана Золотой Орды (1312--1342).

<Эпиграмма на Жуковского>. Впервые -- сб. "Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Дополнение к 6 томам петербургского издания". Берлин, 1861, стр. 105 -- как принадлежащая Пушкину (публикация Н. В. Гербля). Как пушкинскую сообщил эту эпиграмму в свое время А. Е. Измайлов в письме П. Л. Яковлеву от 10 мая 1825 г. Пушкину эпиграмма приписывалась также В. П. Гаевским в статье "Пушкин в лицее и лицейские его стихотворения" ("Современник", 1863, No 8, стр. 363). Вслед за Гаевским эпиграмму приписывали Пушкину позднейшие исследователи. Н. И. Греч в воспоминаниях об А. Ф. Воейков пишет, что Жуковский считал автором эпиграммы Ф. В. Булгарина, что прочел ее Жуковскому Воейков и что будто бы Жуковский после этого говорил Гречу: "Скажите Булгарину, что он напрасно думал уязвить меня своею эпиграммою; я во дворец не втирался, не жму руки никому. Но он принес этим большое удовольствие Воейкову, который прочитал мне эпиграмму с невыразимым восторгом". В примечании к этому месту своих воспоминаний Греч полностью привел текст эпиграммы, добавив при этом: "По отзывам некоторых лиц, это эпиграмма Пушкина, а по другим -- Воейкова" (Н. И. Греч. Записки о моей жизни. Л., 1939. стр. 657). То, что Жуковский действительно слышал какую то эпиграмму от Воейкова, подтверждается письмом А. И. Тургенева к П. А Вяземскому от 22 мая 1825 г., где упомянуто о "мерзкой эпиграмме на чистого и чувствительного Жуковского" и о том, что Воейков "с торжеством поспешил первый прочесть эту эпиграмму Жуковскому" ("Остафьевский архив", т. 3. СПб., 1899, стр. 127--128). На принадлежность эпиграммы Б. впервые и притом совершенно определенно указал М. А. Бестужев, включивший эпиграмму в текст своих мемуаров. "Помню, как зашла речь о Жуковском,-- писал М. А. Бестужев, -- и как многие жалели, что лавры на его челе начинают блекнуть в придворный атмосфере, как от сожаления неприметно перешли к шуткам на его счет. Ходя взад и вперед с сигарами, закусывая пластовой капустой, то там, то сям вырывались стихи с оттенками эпиграммы или сарказма, и наконец брат Александр, при шуме возгласов и хохота, редижировал известную эпиграмму, приписанную впоследствии А. Пушкину..." ("Воспоминания Бестужевых". M--Л.. 1951, стр. 54). В пользу авторства Б. высказался в старости и П. А. Вяземский, сделавший к эпиграмме (в экземпляре берлинского издания) пометку: "Не Пушкина, а Александра Бестужева, что подтверждается братом его в "Русской старине" Семевского" ("Старина и новизна", кн. 8 М., 1904, стр. 37). Печ. по тексту "Воспоминаний Бестужевых", стр. 54. В изд. 1948 г. был принят текст Н. В. Гербеля:

Из савана оделся он в ливрею,

На ленту променял лавровый свой венец,

Не подражая больше Грею,

С указкой втерся во дворец --

И что же вышло наконец?

Пред знатными сгибая шею,

Он руку жмет камер-лакею.

Бедный певец!

А. Е. Измайлов привел эту эпиграмму в несколько иной редакции:

На саван променяв ливрею,

На пудры -- лавры и венец,

С указкой втерся во дворец.

И что же вышло наконец?

Пред знатными сгибая шею.

Жмет руку он... камер-лакею.

Бедный певец!

("Воспоминания Бестужевых" М.--Л., 1951, примечание М. К. Азадовского, стр. 697--698). Датируем эпиграмму 1824 г., так как с января этого года в письмах Б. настойчиво повторяется тот же мотив. В письме к П. А Вяземскому от января 1824 г.: "Жуковского видел утром у выхода, он здоров, и пудра стала его стихия" ("Литературное наследство", No 60, кн. 1. М., 1956, стр. 211--212); в письме к неизвестному от 3 марта 1824 г.: "Жуковский пудрится" ("Русская старина", 1889, No 11, стр. 376); в письме к Пушкину от 9 марта 1825 г.: "...это <Байрон в переводах Козлова> лорд в Жуковского пудре" (А. А. Бестужев-Марлинский Сочинения в двух томах, т 2. М., 1958, стр. 628). В эпиграмме Б. пародируется стихотворение Жуковского "Певец". С указкой втерся во дворец. Жуковский обучал русскому языку жену великого князя, будущую императрицу Александру Федоровну.

Алине. Впервые -- СО, 1829, No 21, стр. 47--48, без подписи. ПСС, стр. 152--153 -- с изменениями, дата: 1829. Печ. по тексту ПСС. Варианты текста СО:

ст. 19 Оковы праха разреша

ст. 27 Забвенья горестей земных

В тексте СО строка точек после ст. 16 отсутствует. В письме из Якутска от 25 января 1829 г., посылая матери и сестре два стихотворения -- "Финляндия" и "Алкна", Б. отметил, что "1-е написано ныне, 2-е давно" (ПД, 2, стр. 218). Поэтому стихотворение можно датировать только периодом между заключением в Петропавловской крепости и январем 1829 г.

Имениннику. Впервые -- "Сборник историко-статистических сведений о Сибири и сопредельных ей странах", т. 2, вып. 1. СПб., 1875, стр. 41--42, по копии, снятой штабс-капитаном Степановым с автографа, принадлежавшего Губареву. Последние 12 строк, исключенные в названном сборнике как "невозможные для печати", впервые -- изд. 1948 г., стр. 22. Современный список -- ИРЛИ, Р. 1, оп. 2, No .270, датирован. Стихотворение обращено к управляющему откупом в Якутске Федоту Федотовичу Колесову. "Он служил предметом постоянных насмешек Бестужева", -- сказано в редакционном примечании в названном сборнике. Стихотворение сопровождалось припиской Б.: "Я надеюсь, вы извините меня, что я не приду сегодня поздравить вас лично. Причины вам известны. Ваш искренно А. Бестужев".

Саатырь. Впервые -- СО, 1831, No 18, стр. 205--211, с подписью: А. Б. Вошло и ПСС.

<Надпись над могилой Михалевых в Якутском монастыре>. Впервые -- "Библиографические записки", 1861, No 14, стлб. 418, по сообщению М. И. Муравьева-Апостола. Современный список под заглавием "Надгробие", с пометой о принадлежности А. С. Пушкину -- ИРЛИ, Р 1, оп. 2, 270, л. 5. Декабрист М. И. Муравьев-Апостол, рассказывая о своей ссылке в Сибирь и о приезде в Якутск, сообщает: "От нечего делать я вздумал ознакомиться с местностью и зашел в монастырскую ограду, где кладбище прилегало к церкви, и заметил на одной гробнице надпись в несколько строк. Я прочел эту надгробную эпитафию, и стихи мне так понравились, что я тут же их списал. Стихи, написанные, как я впоследствии узнал, А. Бестужевым, помещаю здесь". Далее следовал текст стихотворения, сопровожденный пометой: "Якутск, 1828 года. Скончались Михалевы" (М. И. Муравьев-Апостол. Воспоминания и письма. Пг., 1922, стр. 70).

Череп. Впервые -- "Невский альманах на 1830 год", СПб., 1829, стр. 342--344; вместо подписи: *. ПСС, стр. 125--126 -- с явными искажениями, без эпиграфа, датировано. Печ. по тексту "Невского альманаха". Варианты текста ПСС:

ст. 6 Над океаном правды зыбкой

ст. 7 Привет ли мне, иль горестный ответ

ст. 15 Венок понятия увял

Посылая стихотворение "Череп" в числе других своих стихотворений Е. И. Булгариной, Б. писал ей 10 июня 1828 г. из Якутска: "..."Череп", я думаю, найдет немногих читателей: этот род размышлений требует и в самом чтеце особое расположение к глубокомыслию и особенное просвещение, ибо отвлеченные предметы ловятся не ушами, а душой. К тому же надобен и приученный к романтизму вкус, которого вовсе не замечаю я в русских, потому что Пушкин, бог моды настоящего, весьма мало имеет в себе идеального, т. е. романтического" (ПД, 2, стр. 206). Через полгода Б. послал стихотворение "Черепv матери и сестре. "При сем прилагаю два стихотворения Череп и Тост для продажи в печать", -- писал он им 25 февраля 1829 г. из Якутска (там же, стр. 220). И в тот же день Б. писал братьям: "Теперь посылаю к матушке два стихотворения, Череп и Тост. Первый -- метафизика, мистическая шарада, которой я и сам не могу разгадать. Эпиграф его из Гете; другой -- сон небывалого счастья" (PB, 1870, No 5, стр. 251).

Юность. Впервые -- СО, 1831, стр. 281, без заглавия, с подзаголовком "Из Гете", с подписью: А. Б. ПСС, стр. 146 -- с изменением ст. 2 и подзаголовка, датировано. Печ. по тексту ПСС. Вариант текста СО:

ст. 2 По горам и по долам

Общую оценку переводов Б. из Гете см.: В. М. Жирмунский. Гете в русской литературе. Л., 1937, стр. 127 и 147.

Из Гафиэа. Перевод стихотворения Гете "Lass deinen süssen Rubinenmund..." (West-Oestlicher Divan. Buch Sulei-ka). Впервые -- ПСС, стр. 149, датировано.

Из Гете ("Пейте! Самых лет весна..."). Перевод стихотворений Гете "Trunken müssen wir alle sein!" "Da wird nicht mehr nachgefragt" (West-Oestlicher Divan. Schenkenbuch). Впервые -- ПСС, стр. 143, датировано.

Из Гете ("Как часто, милое дитя..."). Перевод стихотворения Гете "Nähe". Впервые -- ПСС, стр. 144, датировано.

Зюлейка. Перевод стихотворения Гете "Suleika. Nimmer will ich dich verlieren..." (West-Oestlicher Divan. Bucii Suleika). Впервые -- ПСС, стр. 148, датировано.

С персидского. Перевод стихотворения Гете "Bist du von deiner Geliebten getrennt" (West-Oestlicher Divan. Buch Suleika). Впервые -- ПСС, стр. 147, датировано.

Ей. Впервые -- СО, 1831, No 24, стр. 246, под заглавием "Нине", с подписью: Id. ПСС, стр. 142 -- с изменениями, датировано. Печ. по тексту ПСС. Варианты текста СО:

ст. 4 И серебрят и золотят

ст. 7 Так солнце падает беззнойно

ст. 8 На лоно дышащее вод

Всегда и везде. Перевод стихотворения Гете "Ummer und Überall". Впервые -- СО, 1831, No 22, стр. 116, под заглавием "Каждому свое", с подписью: А. Б. ПСС, стр. 145 -- с исправлением опечатки в ст. 2. Датируется предположительно, поскольку переводы Б. из Гете относятся к 1828 г. В письме к Н. А. Полевому из Дербента от 9 июля 1831 г. Б. сообщал: "В "Сыне отечества" по временам печатаются мои стиховные грехи, но от опечаток и в прозе и в виршах житья нет. В одной пиесе, например, в 22 No, вместо: "В небе свит туманов хор", поставлено: "В небе свист, туманов хор". Ник. Ив. <Греч>, кажется, верует, что в поэзии не должно быть смыслу, и потому какую бы чепуху ни наврал корректор, он не заглянет в рукопись" (PB, 1861, No 3, стр. 302). Опечатка, указанная Б., относится к данному стихотворению (ст. 2).

Магнит. Впервые -- СО, 1831, No 19, стр. 281, с подзаголовком "Из Гете", с подписью: А. Б. В ПСС не вошло. Датируется предположительно, поскольку цикл переводов из Гете создан был Б. в 1828 г.

Финляндия. Впервые -- СО, 1829, No 20, стр. 373-- 374, с датой: 16 января 1829 г., без подписи. ПСС, стр. 123--124 -- с изменениями. Печ. по тексту ПСС. Разночтения в тексте СО:

ст. 15 Вздремала тень в величин угрюмом

ст. 18 Как радуги, летят ключи игривы

25 января 1829 г. Б. писал из Якутска матери и сестре: "Финляндия (если гремушки самолюбия не заглушают критики смысла), кажется, имеет некоторое достоинство" (ПД, 2, стр. 218). Упомянул Б. об этом стихотворении и в письме к братьям от того же числа (PB, 1870, No 5, стр. 250). Первая строка частично повторяет ст. 2 стихотворения Е. А. Баратынского "Финляндия" ("Граниты финские, граниты вековые"). Стихотворение посвящено Закревскому Арсению Андреевичу, генерал-губернатору Финляндии.

Тост. Впервые -- "Невский альманах на 1830 год". СПб, 1829, стр. 287--290, без подписи. ПСС, стр. 157--159, с изменением в ст. 61 и с пропуском ст. 28--31. Сохранилась часть автографа, начиная со ст. 54 (ИРЛИ, ф. 604, No 8/5577, л. 1), датировано. Печ. по тексту "Невского альманаха", с исправлением ст. 61 по автографу. Вариант первопечатного текста:

ст. 61 Даст нам звездные цветы

Об этом стихотворении Б. писал братьям 25 февраля 1829 г. (см. примечание к стихотворению "Череп", стр. 280).

В день именин. Впервые -- ПСС, стр. 129--134, с очевидными цензурными сокращениями, с датой: 1828. Сохранился неполный список, начиная со ст. 24, рукой Е. А. Бестужевой, с датой 18 мая 1829 (ГПБ, ф. 69, No 2, л. 33--33 об.). Полный современный список неизвестной рукой, почти полностью совпадающий со списком ГПБ (со ст. 24) -- ИРЛИ, Р 1, оп. 2, No 270, лл. 2 об. -- 3 об, с датой: 18 мая 1828 г. и заглавием: "На именины Ал. Ив. М-Г-К.". Печ. по списку ИРЛИ, с исправлениями по списку ГПБ. Разночтения в тексте ПСС:

ст. 15 А не лилеями богат

ст. 32--39 отсутствуют

ст. 49 Да никакой печали тень

ст. 86 ........в

Разночтения в списке ИРЛИ:

ст. 36 Что мы без чувства, без ума

ст. 49 И никогда печали тень

Адресат послания не установлен.

Лиде. Впервые -- ПСС, стр. 154--155, датировано.

Разлука. Впервые -- ПСС, стр. 150--151, датировано.

Пресыщение. Впервые -- ПСС, стр. 165, датировано.

Е. И. Б<улгари>ной. Впервые -- ПСС, стр. I33--135, датировано. Булгарина Елена Ивановна, жена Ф. В. Булгарина и двоюродная сестра Б., которой он посылал из Якутска стихи (см. ПД, 2, стр. 206--207).

Часы. Впервые -- ЛГ, 1830, No 27, без подписи. ПСС, стр. 127--128 -- без последних трех строк, датировано. Печ. по тексту ЛГ. Начертанных пред Валтасаром. По библейскому рассказу, последнему вавилонскому царю Валтасару во время пира огненные слова на стене возвестили гибель его царства и его самого. Оркан -- тропический циклон.

Сон. Впервые -- ПСС, стр. 160--162, датировано.

К облаку. Впервые -- ПСС, стр. 139, под заглавием "Облако", с датой: 1828. Автограф, с датой: 1829. Якутск (ГПБ, ф. 69, No 4, л. 10 об.). Печ. по автографу. Ст. 8 в ПСС: "Ты, прелестью природы".

Дождь. Впервые -- СО, 1831, No 24, стр. 246, с подписью: Id. С изменением ст. 10 -- ПСС, стр. 140, датировано. Ст. 10 в СО: "Капли пурпуром зажгла".

Оживление. Впервые -- СО, 1831, No 22, стр. 115, под заглавием "Обновление", с подписью: А. Б. Вошло в ПСС.

"Еще ко гробу шаг -- и, может быть, порой...". Впервые -- в очерке М. П. Головачева о М. И. Муравьеве-Апостоле (М. П. Головачев. Декабристы. М., 1906, стр. 148), только стихи 5--8, как посвященные Б. М. И. Муравьеву-Апостолу. Полностью -- в кн : Декабристы. Под ред. М. П. Головачева. М., 1907, стр. 1, с датой: 1 июля 1829 г. в Витиме. В инициале подписи: "М. А. Бестужев" явная опечатка, так как М. А. Бестужев находился в это время в Читинском остроге. М. И. Муравьев-Апостол после декабря 1827 г. в Сибири с ним не встречался; расставшись в начале 1828 г. с Б., он с ним больше не встретился. Пребывание же Б. в Витиме, по пути из Якутска на Кавказ; подтверждается бумагами М. А. Назимова, там проживавшего (ИРЛИ, ф. 604, No 6/5575, л. 115 б). Возможно, что Назимову и посвящено стихотворение. Написано оно, очевидно, не в июле, а в июне, так как 2 июля Б. уже выехал из Иркутска. М. А. Назимов (1802--1888) -- один из организаторов Северного общества декабристов.

Шебутуй. Впервые -- MT, 1831, No 12, стр. 425--426, вместо подписи -- *, дата: 1829. Иркутск. ПСС, стр. 120--122-- с изменениями. Автограф (ИРЛИ, ф. 604, No 8/5577, лл. 5--6) с датой: 1829, май. Хотя и написанная рукой автора, дата эта не может быть верной, ибо стихотворение, как это само собой разумеется, написано не в Якутске, где Б. находился в мае 1829 г., а по пути из Якутска на Кавказ -- возможно, действительно в Иркутске. Печ. по автографу. Варианты текста MT:

Подзаголовок: Водопад Саянского хребта

ст. 1 Стенай, реви, поток пустынный,

ст. 2 Неукротимый Шебутуй

ст. 5 В гранитной зыбля колыбели

ст. 6 На лоне тающих громад

ст. 7 Туманы, тучи и метели

ст. 18 Полувоздушных перлов мост

ст. 19 Сгибает радужные своды

ст. 20 Блестя, как райской птицы хвост

ст. 45--48 отсутствуют

<Отрывок>. Печ. впервые. В бумагах Б. сохранились разрозненные черновые наброски, частично относящиеся, по-видимому, к одному произведению -- возможно, из истории Киевской Руси (ИРЛИ, ф. 604, No 7/5576, лл. 13--14 об). Печатаемый отрывок-- единственный относительно законченный и дающий какое-то представление о неосуществленном замысле Б. Датируется предположительно, исходя из того, что все эти наброски находятся на листах черновой рукописи воспоминания Б. об А. С. Грибоедове (см. следующее примечание). В ст. 18 зачеркнутое слово заменено: "шипучая", но строка не закончена.

Осень. Впервые -- СО, 1831, No 17, стр. 161--163, под заглавием "Каспийское море. Элегия", без подписи, с пометой: Дагестан. Вошло в ПСС. Автограф (ИРАН, ф. 604, No 8/5577. лл. 2--5) с датой: 1829, аир. Однако дата эта, хотя и написанная рукой автора, не может быть верной (ср аналогичный случай со стихотворением "Шебутуй", автограф которого находится вместе с автографом "Осени" и записан одновременно -- см. выше примечание к этому стихотворению). Стихотворение "Осень" опубликовано впервые под заглавием "Каспийское море", причем то, что заглавие это дано самим Б., подтверждается его собственноручным перечнем напечатанных произведений (ИРЛИ, ф. 604, No 12/5581, л. 168). Помета "Дагестан" характерна для печатавшихся в журналах произведений Б. кавказских лет. Пейзаж и детали обстановки, запечатленные в стихотворении, никак не соответствуют Якутску и, наоборот, совершенно соответствуют Дагестану. Наконец, набросок одной из строф стихотворения находится на листах черновой рукописи статьи Б. "Знакомство с Грибоедовым" (ИРЛИ, ф. 604, No 7/5576). Хотя М. К. Азадовский считал, что Б. начал писать свои заметки о Грибоедове еще в Якутске (см. "Воспоминания Бестужевых". М.-Л., 1951, стр. 803), но это -- недоразумение. Б. получил известие о гибели Грибоедова в конце мая, перед самым отъездом из Якутска (см. в письме к матери от 25 мая 1829 г. -- PB, 1870, No 5, стр. 261--262); безусловно, сестра Б., Е. А. Бестужева, сообщила М. И. Семевскому дату: 1829, Кавказ, которая была проставлена на копии статьи, сделанной Е. А. Бестужевой и опубликованной в "Отечественных записках". Если же датировать "Осень" апрелем 1829 г., то придется принять, что Б. начал писать воспоминания о Грибоедове еще до получения известия о его гибели. Ошибки в датах "Осени" и "Шебутуя" вполне допустимы -- все автографы на лл. 1--6 (ИРЛИ, ф. 604, No 8/5577) -- позднейшие; стихи явно переписывались для издания сочинений.

Эпиграммы. Впервые -- СО, 1831, No 24, стр. 246, с подписью: А. Б. В ПСС не вошли. Принадлежность Б. подтверждается его перечнем напечатанных произведений (см. предыдущее примечание). Первая эпиграмма направлена, вероятно, на Василия Тимофеевича Плаксина (1796--1869), литературного критика и педагога, в связи с его статьей "Взгляд на состояние русской словесности в последнем периоде (Лекции из истории литературы)" в СО, 1829, NoNo 33--35. Разбирая различные определения романтической поэзии, автор приходил к выводу, что все мнения "при всех недостатках более тли менее подходят к истине". Вторую эпиграмму предположительно можно отнести к нашумевшему стихотворению С. П. Шевырева "Мысль", первые появившемуся в "Московском вестнике", 1828. Ср. начальные строки стихотворения Шевырева:

Падет в наш ум чуть видное зерно

И зреет в нем, питаясь жизни соком;

Но придет час -- и вырастет оно

В создании иль подвиге высоком.

Третья эпиграмма является несомненным откликом на стихотворение Пушкина "Собрание насекомых", впервые увидевшее свет в альманахе "Подснежник" на 1830 г. и напечатанное также в ЛГ в 1830 г.

Приписка к богатому надгробию в бедности умершего поэта. Впервые -- СО, 1831, No 24, стр. 245, с подписью: А. Б. В ПСС не вошло. В тексте СО в первом слове заглавия, очевидно, опечатка: "Приписки..."

Ответ. Впервые -- MT, 1831, No 16, стр. 457--458, с подписью: А. М. В ПСС не вошло. Автограф -- ГПБ, в письме к Н. А. Полевому от 13 августа 1831 г. из Дербента (ф. 69, No 17. 11 об.) Делясь впечатлениями от только что прочитанного "Бориса Годунова", Б. писал: "В других стихотворцах не вижу ничего хорошего особенно. Гладкие стихи, изредка чужая мысль, и та причесана, завита так, что боже упаси! <Далее следовал текст шестистишия.> Та беда еще, что не выбирают хорошего для подражания. Дались им Уланды, Ламартины, как будто на свете не существует ни Шекспира, ни Шиллера, ни Данте, ни Байрона" (PB, 1861, No 3, стр. 304-305).

Поэтам Архипелага нелепостей в море пустозвучия. Впервые -- MT, 1832, No 8, стр. 494, с подписью: А. М. В ПСС не вошло. Автограф -- ГПБ, в письме к Н. А. Полевому от 1 января 1832 г. из Дербента (ф. 69, No 17, л. 20 об.). "Надо бы подарить сережки и сестрице, нашей поэзии (она же, бедняжка, право, дура бессережная), -- писал Б., -- да та беда, что для ее испанских титулов, С. Шевырев, С. Кугушев, С. Трилунный, etc, etc, etc, нет у меня места: это совершенно Крысий Архипелаг нелепостей в море пустозвучия. Как читаешь раздирающие жизнь (а нередко и ухо) их стихотворения, так и хочется сказать: <далее следовал текст восьмистишия>. Впрочем, в Шевыреве водятся иногда мысли, в Трилунном -- чувства, но это так редко или так ветхо! Прочих поэтов не помню даже имен; они все, кажется, берут напрокат стоптанные туфли Пушкина".

"Я за морем синим, за синею далью...". Впервые -- "Литературные прибавления к "Русскому инвалиду"", 1838, No 12, стр. 230, под заглавием "Мечта", с подписью: А. Марлинский. ПСС, стр. 163 -- с изменениями, датировано. Печ. по тексту ПСС. Разночтения в "Литературных прибавлениях...":

ст. 7 Щит мой. Но в грезах ночей

ст. 9 И снова я ожил, и снова я пылок

Забудь, забудь. Впервые -- "Пантеон русского и всех европейских театров", 1840, No 5, стр. 40, с подписью: А. Марлинский, датировано. В ПСС не вошло.

Адлерская песня. Впервые -- СО, 1838, No 2, стр. 150--153, вместо подписи: ***. В ПСС не вошло. Опубликовано также -- PB, 1870, No 7, стр. 77--78, без заглавия. Копия рукой Е. А. Бестужевой, без заглавия, датировано (ИРЛИ, ф. 604, No 11/5580, л. 181). Песня -- как можно думать, выполнение своеобразного служебного поручения -- была написана вслед за переводом поэмы М. Ф. Ахундова "На смерть Пушкина", за два дня до высадки русского отряда на мыс Адлер. 7 нюня 1837 г., в бою за мыс Адлер, Б. погиб.

Из письма к С. В. Савицкой. Впервые -- ПД, 1, стр. 15--17. Копия рукой Е. А. Бестужевой -- ИРЛИ, ф. 604. No 11/5580, лл. 3--4. Датируется, исходя из пометки Е. А. Бестужевой на копии. Савицкая Софья Васильевна -- соседка Б. по имению (в Новоладожском уезде Петербургской губ., на берегу Волхова). М. А. Бестужев в своих мемуарных заметках упоминает о "знакомстве брата Александра с домом Савицких" и об его "сердечном участии" в этом знакомстве ("Воспоминания Бестужевых". М.--Л., 1951, стр. 269). Моина -- героиня трагедии В. А. Озерова "Фингал". Жанлис Стефани Фелиситэ (1746--1830) -- французская писательница.

Из письма к С. В. Савицкой. Впервые -- ПД, 1, стр. 19. Копия рукой Е. А. Бестужевой -- ИРЛИ, ф. 604, No 11/5580, лл. 4--5. Датировано.

Из "Поездки в Ревель". Впервые -- С, 1821, No 2, стр. 133--134, 135, 136--137, 147, 149--150, 155, 161--162, 172, 174. Датировано в тексте. Дюпати Шарль-Маргерит-Жан (1746--1788) -- французский писатель и юрист, автор "Писем об Италии". Геснер Соломон (1730--1788) -- швейцарский поэт и художник, автор "Идиллий" в прозе. Парни Эварист-Дезире де Форж (1753--1814) -- французский поэт, известный своими анакреонтическими стихотворениями. Стерн Лоренс (1713--1768) -- выдающийся английский писатель, один из основателей сентиментальной школы.

Из "Дорожных записок на возвратном пути из Ревеля". Впервые -- "Невский зритель", 1821, No 4, стр. 20--23. Датировано в тексте. Армида -- героиня поэмы Т. Тассо "Освобожденный Иерусалим".

Из "Листка из дневника гвардейского офицера". Впервые -- С, 1823, No 6, стр. 259--264. Датировано в тексте. Пейпус -- Чудское озеро.

Из повести "Замок Венден". Впервые -- "Библиотека для чтения, составленная из повестей, анекдотов и других произведении изящной словесности", кн. 9. СПб., 1823, стр. 11-- 12. Датировано в тексте.

Эпиграфы из повести "Ревельский турнир". Впервые -- "Полярная звезда на 1825 год". СПб., 1825, стр 47, 58, 77. Во 2-м издании "Русских повестей и рассказов", ч. 4 (СПб., 1835, стр. 159) ст. 2 эпиграфа к главе 5 -- с изменением, вошедшим во все последующие издания ("Пред неподвижным строем"). Там же под этим эпиграфом помета: А. Од. Таким образом, возможно, что это строки из не дошедшего до нас стихотворения А. И. Одоевского. Однако во "Втором полном собрании сочинений" (1847) помета снята. Печ. по тексту "Полярной звезды".

Из письма к братьям. Перевод первых строк монолога Фауста ("Фауст" Гете, ч. 1, сц. 2). Впервые -- PB, 1861, No 3, стр. 302. Автографы -- ИРЛИ, ф. 604, No 11/5580, л. 62 об.; ГПБ, ф. 69, No 17, л. 10. Первоначально было включено Б. в его письмо к братьям Николаю и Михаилу из Якутска от 9 декабря 1828 г. Через два с половиной года в письмо к Н. А. Полевому из Дербента от 9 нюня 1831 г. Б. включил то же четверостишие.

Из повести "Испытание". Впервые -- СО, 1830. No 32, стр. 311-312; No 30, стр. 181, 197; No 31, стр 254; No 32, стр. 322. Автографы -- ГПБ, ф. 69, No 8, лл. 42--42 об., 14 об., 22, 34 об , 46 сб. Повесть датирована: 1830. Романс "Скажите мне, зачем пылают розы..." написан под очевидным влиянием стихотворения Пушкина "Певец".

Из повести "Наезды" (стр 214). Впервые -- СО, 1831, No 14, стр. 386--387; No 7, стр. 377; No 8, стр. 3; No 10, стр. 129; No 11, стр. 193; No 13, стр. 381; No 14 стр. 385; No 15, стр. 3; Nо 16, стр. 65. Автографы -- ИРЛИ, ф. 93, оп. 2, No 16, лл. 3, 10 об., 22 об., 28 об., 34, 38 об., 43 об., 48 об. Печ. по автографам. Варианты текста СО и всех последующих изданий:

ст. 3 эпиграфа к главе 8-й

Ужель предвестницей разлуки

ст. 4 эпиграфа к главе 9-й

И что-то шепчет тишина

Оба этих эпиграфа по своему характеру похожи на отрывки из каких-то более крупных произведений -- однако о таких произведениях Б., хотя бы набросках их, данных нет. Повесть "Наезды" датирована 1830 г., но эпиграфы могли быть написаны раньше.

Эпиграф к "Вечеру на кавказских водах". Впервые -- СО, 1830, No 37, стр. 193.

Эпиграф к рассказу "Страшное гаданье". Впервые -- MT. 1831, No 5, стр. 36. Автограф -- ГПБ, ф. 69, No 5, л. 1 Рассказ датирован: 1830.

Эпиграф из повести "Лейтенант Белозор". Впервые -- СО, 1831, No 37, стр. 257. Беловой автограф -- ИРЛИ, ф. 9, оп. 2, No 14, л. 31 об. Шестистишие по своему характеру похоже на отрывок из какого-то более крупного произведения; кроме того, как известно, Б. не был ни в Англии, ни в Италии. Поэтому принадлежность этого эпиграфа Б. вызывает некоторое сомнение.

Из письма к братьям. Впервые -- "Отечественные записки", 1860. No 7, стр. 45. Включено было Б. в его письмо к братьям Николаю и Михаилу от 24 декабря 1831 г. из Дербента. Автограф -- ИРЛИ, ф. 604, No 11/5580, л. 119.

Из повести "Аммалат-бек". Старинная кабардинская песня и "Смертные песни" впервые -- MT, 1832, No 2, стр. 187--188 и 199--200. Автографы -- ГПБ, ф. 69, No 7. л. 27 об. -- 28, 32--33, 34. Черновой автограф "Смертных песен" -- ГПБ, ф. 69, No 2, лл. 32--32 об. Эпиграф к главе 3-й печ. впервые по первоначальной редакции части повести -- ИРЛИ, ф. 93, оп. 2, No 12, л. 28. Повесть датирована: 1831. Судя по черновым автографам, стихи были созданы одновременно с повестью. Старинная кабардинская песня написана Б. под очевидным влиянием стихотворения А. С. Грибоедова "Дележ добычи" ("Хищники на Чегеме").

Эпиграф к очерку "Красное покрывало". Впервые -- "Тифлисские ведомости", 1831, No 6, стр. 41, с опечаткой в ст. 1. Печ. по тексту "Русских повестей и рассказов", ч. 2. Изд. 2, СПб., 1835, стр. 185. Очерк датирован: 1831.

Из рассказа "Латник". Впервые -- СО, 1832, No 2, стр. 81. Рассказ датирован: 1831.

Из письма к К. А. Полевому. Впервые -- PB, 1861, No 4, стр 429. Автограф -- ГПБ, ф. 69, No 15, л. 12 об. Письмо К. А. Полевому от 26 января 1833 г. из Дербента.

Эпиграф к отрывку "Он был убит". Впервые -- "Библиотека для чтения", 1835, No 9, стр. 35, с подписью: А. Б. Автограф -- ГПБ, ф. 69, No 10, л. 1. Это, очевидно, отрывок из неизвестного нам, более раннего стихотворения Б.

Из повести "Мулла-Hyp". Переводы с азербайджанского. Впервые -- "Библиотека для чтения", 1836, No 7, стр. 25, 64.

СТИХОТВОРЕНИЯ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ А. А. БЕСТУЖЕВУ

Извещение. Перевод стихотворения Э. Парни "Billet". Впервые -- "Благонамеренный", 1818, No 3, стр. 291, с подписью: Б......в. См. ниже примечание к стихотворению "Беспечный". Парни Эварист-Дефорж (1753--1814) -- французский поэт, автор популярных любовных элегий.

Завтра!.. Перевод стихотворения Э. Парни "Demain". Впервые -- "Благонамеренный", 1818, No 4, стр. 12. с подписью: Ал. Бе.....в. См. следующее примечание.

Беспечный. Перевод с французского, оригинал не установлен. Впервые -- "Благонамеренный", 1818, No 6, стр. 275-- 277, с подписью: Ал...ей Бе -- жев. Все три стихотворения приписаны Б. М. П. Алексеевым ("Поэты-декабристы", Одесса, 1921, стр. 35). В изд. 1948 г. возможность авторства Б. была отвергнута, поскольку имя в подписи под стихотворением "Беспечный" расшифровывается скорее всего как "Алексей" и поскольку сам Б. в прошении, поданном в Цензурный комитет, назвал стихотворение "Дух бури" своим первым печатным произведением. Однако в подписи под стихотворением "Беспечный" вполне возможна опечатка; что же касается заявления в Цензурный комитет, то в нем Б. лишь ссылался на свою известность публике -- понятно, что при этом он мог указать только более крупные переводы.

К сочинителю поэмы "Руслан и Людмила". Впервые -- СО, 1822, No 10, стр. 129--131, с подписью: А. М. Приписано Б. предположительно С. И. Пономаревым в его библиографическом указателе "Пушкин в родной поэзии" (Сборник Отделения русского языка и словесности Акад. наук, т. 44, No 2, 1888, стр. 5) на основании подписи, расшифрованной как: А. Марлинский. В дальнейшем, как принадлежащее Б., было помещено в хрестоматии В. Каллаша "Русские поэты о Пушкине" (М., 1899) и в антологии "Декабристы" (М.--Л., 1951). В сб. "Поэты-декабристы" (Одесса, 1921, стр. 36) и в изд. 1948 г. авторство Б. было отвергнуто на основании якобы несоответствия содержания стихотворения сочувственной оценке Б. пушкинской поэмы в письме Б. сестре от 27 октября 1820 г. (см. ПД, 1, стр. 20). Однако, во-первых, в письме этом сказано лишь, что "за поэму Пушкина "Руслан и Людмила" восстала здесь ужасная чернильная война -- глупость на глупости, -- но она недурна". Во-вторых, письмо это относится к 1820 г., а стихотворение "К сочинителю поэмы "Руслан и Людмила"" напечатано в 1822 г.; содержание его вполне соответствует настроениям декабристов и примыкавших к ним передовых литераторов; оно полностью отвечает требованиям устава "Союза благоденствия" ("изыскать средства изящным искусствам дать надлежащее направление, состоящее не в изнеживании чувств, но я укреплении, благородствовании и возвышении нравственного существа нашего" -- см. "Избранные социально-политические и философские произведения декабристов", т. 1. М., 1951, стр. 271). Как известно, декабристские литераторы всё настойчивее призывали Пушкина к разработке героических тем. По языку и стилю комментируемое стихотворение сравнительно близко к таким ранним произведениям Б., как "Подражание первой сатире Буало" и "К некоторым поэтам". Отверг авторство Б. и Б. В. Томашевский, считая автором комментируемого стихотворения А. М. Мансурова, на основании того, что последний печатался в журналах начала 1820 годов (с полной подписью), а в одном из номеров СО за 1822 г. было помещено стихотворение с подписью "А. М. Мценск" (см.: "Ученые записки Ленинградского гос. университета", No 200, серия филологических наук, вып. 25, 1955, стр. 205--206). К этому можно добавить, что одно из стихотворений Мансурова ("К поэту-сибариту") по своему настроению сравнительно близко к комментируемому (см.: "Труды Общества любителей российской словесности", ч. 17, 1820). Но по языку и стилю стихотворения Мансурова весьма далеки от известных нам ранних произведений В., да и идентичность Мансурову автора, скрывшегося под инициалами "А. М." с пометой "Мценск" ничем не доказывается (в то время как Б. неоднократно употреблял эти инициалы взамен подписи -- правда, в эти годы псевдоним "Марлинский" употреблялся им преимущественно для критических выступлений). На некоторое сомнение в принадлежности комментируемого стихотворения Б. наводит строка "коснеющий рано на ложе страданья", если понимать ее не как поэтическую условность. Смотри, как рыдает бесстрашный Эней. Имеется в виду эпизод из "Энеиды" Вергилия. На пути из Сицилии в Италию Энею угрожает смертельная опасность во время бури, которую наслала противница троянцев Юнона. Эней сокрушается, почему ему не довелось погибнуть под стенами Трои. Как древле Филиппа бестрепетный сын. Имеется в виду посещение Александром Македонским развалин Трои -- места гибели Ахилла, сына Пелея.

<Надпись на "Полярной звезде">. Впервые -- П. В. Быков. Силуэты далекого прошлого. М.--Л., 1930, стр. 31. Как передает Быков, надпись находилась на экземпляре альманаха "Полярная звезда", подаренном Б. отцу Быкова.