Косякевич Винцент - Литература моей жены

Винцентъ Косякевичъ.
Литература моей жены.

Утромъ, прямо съ постели, я всталъ, подошелъ къ стѣнѣ, на которой висѣлъ календарь, и оторвалъ листокъ со вчерашнимъ числомъ. Сегодня -- многознаменательный день въ моей жизни. День тринадцатаго декабря. Число это отпечатано толстыми черными цифрами. Внизу, маленькими буквами, помѣщено имя святой, празднуемой въ этотъ день,-- святой Люціи.

Именины моей жены. Вотъ уже четвертый годъ я праздную этотъ день, одинокій, покинутый.

Долго стоялъ я, всматриваясь въ листокъ календаря. Меня пробудилъ стукъ въ дверь. Принесли цвѣты, еще вчера заказанные мною въ цвѣточномъ магазинѣ. Я началъ поспѣшно одѣваться. Изъ-за двери меня спрашиваютъ, буду ли я пить кофе.

-- Нѣтъ, благодарю, Эльжбета, мнѣ некогда, да, къ тому же, я вовсе не голоденъ. И, кромѣ того,-- поспѣшилъ прибавить я,-- я сегодня и обѣдать не буду.

Эльжбета на этотъ разъ не заворчала, хотя имѣетъ привычку ворчать всегда, когда я предупреждаю, что не буду обѣдать дома. Часовая стрѣлка подходила уже къ десяти. Я надѣлъ пальто, подошелъ къ бюро и досталъ оттуда нѣсколько тоненькихъ книжечекъ въ черномъ клеенчатомъ переплетѣ. То была "литература моей жены".

Спустя четверть часа, я сходилъ съ лѣстницы съ этими книжечками въ карманѣ и съ двумя вѣнками въ рукахъ. Путь мнѣ предстоялъ на Повбизки {Кладбище близъ Варшавы. Примѣч. перев.}. У заставы я расплатился съ извощикомъ и пошелъ на кладбище пѣшкомъ вдоль старой стѣны, изъ-за которой виднѣлись печальныя, безлиственныя, мертвыя деревья. Мертвыя... но это не вѣчная смерть. Весною эти деревья проснутся, оживутъ. Только тѣ, что лежатъ тамъ, подъ землею, не проснутся никогда. Для нихъ все кончено.

Я вошелъ на кладбище въ первыя ворота. Земля, такъ скупо распредѣленная между здѣшними обитателями, кое-гдѣ была покрыта пятнами грязнаго, тающаго снѣга. Я прошелъ широкую улицу, обставленную каменными и желѣзными памятниками, миновалъ огромный, во сто разъ печальнѣй самой смерти, склепъ, миновалъ вторыя, внутреннія ворота. Здѣсь, на этомъ скромномъ клочкѣ земли, усыпанномъ черными крестами, была и ея могила. Могила Люціи была послѣдняя въ одномъ изъ рядовъ.

Я положилъ два вѣнка на маленькомъ бугоркѣ земли, который прикрывалъ все, что я любилъ когда-то...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я успокоился.

За оградой кипѣла жизнь. На широко-раскинувшемся полѣ стояли хатки предмѣстья, по дорожкамъ, перерѣзывающимъ эти поля, ѣхали телѣги, шли люди. Тутъ же за оградой широко размахивали четыре крыла вѣтряной мельницы. Неустанный грохотъ колесъ долеталъ сюда и нарушалъ тишину этой обители смерти.

Я сѣлъ на деревянной лавочкѣ у забора вблизи могилы Люціи и вынулъ изъ кармана одну изъ маленькихъ черныхъ книжекъ. Съ глубокимъ волненіемъ началъ я переворачивать страницы, испещренныя блѣдными слѣдами карандаша. То была обыкновенная книжка, въ которой хорошія хозяйки записываютъ свои мелочные расходы.

Вотъ дюжина рюмокъ, мисокъ и блюдъ, которыми мы забыли снабдить свое хозяйство передъ нашею свадьбой. Ниже -- чай, сахаръ, хлѣбъ, снова сахаръ, мясо, масло, и опять хлѣбъ. И то же самое на нѣсколькихъ страничкахъ. Да, первые мѣсяцы нашей совмѣстной жизни прошли не въ роскоши. Я задолжалъ, чтобы хоть кое-какъ устроить наше гнѣздышко, а теперь приходилось платить и долги, и проценты. Первый мѣсяцъ: половина жалованья пошла на уплату долга. А потомъ снова хлѣбъ, чай, сахаръ, мясо, хлѣбъ и опять хлѣбъ.

Всѣ наши расходы были написаны на одной сторонѣ листка; на другой стояла колонна цифръ.

И опять хлѣбъ, черезъ двѣ, черезъ три строчки. Я отлично помню тѣ круглые, трехфунтовые караваи хлѣба, что Люція приносила въ корзинкѣ. Придя домой, въ нашу квартирку на третьемъ этажѣ, она весело улыбалась, чтобъ я не подумалъ, что высокая лѣстница утомляетъ ее. Она ставила на столъ корзинку, изъ которой выкладывала каравай хлѣба, и тотчасъ же записывала новый расходъ въ свою книжку.

Хлѣбъ, хлѣбъ, хлѣбъ! Какое огромное количество хлѣба съѣли мы за это время! Каждый день фигурируетъ эта рубрика, а напротивъ нея стоитъ цифра: двадцать четыре гроша.

Въ то время жалованья я получалъ тридцать рублей, изъ которыхъ десять шло на удовлетвореніе кредиторовъ. Но это обстоятельство вовсе не огорчало насъ. Люція была такая чудесная хозяйка, что мы ни въ чемъ не испытывали лишенія.

Но въ книжечкѣ появляется новое слово: картофель. Значитъ, наступила глубокая осень. Люція не покупала картофеля, пока онъ былъ дорогъ, считался новинкой. Подъ картофелемъ снова хлѣбъ. Подъ нимъ соль. Но что это такое? вино! да, да, тутъ ясно написано: вино, рубль двадцать копѣекъ бутылка, и печенье. Что же это за празднество? Ахъ! Это семнадцатое сентября, мои именины! А затѣмъ опять хлѣбъ, сахаръ, хлѣбъ...

Ага! уголь. Подошла зима. На другой страницѣ снова уголь. На третьей угля не значится. Должно быть, наступила оттепель. Но черезъ нѣсколько страницъ уголь появляется снова, и этимъ словомъ оканчивается первая книжка.

Я вынулъ другую книжку. Она начинается хлѣбомъ, затѣмъ слѣдуетъ уголь. И такъ далѣе, копѣечныя цифры, изрѣдка прерываемыя огромною цифрой семи рублей, противъ которой значится объясненіе: квартира за мѣсяцъ...

А вотъ и еще что-то необычное: сливокъ кварта, грибовъ полфунта, -- что это такое? День двадцать четвертаго декабря, -- канунъ Рождества. Есть даже меню обѣда: грибной супъ, потомъ жареныя сельди, капуста съ грибами и компотъ изъ чернослива. Я бойню этотъ нашъ первый канунъ Рождества... мы были тогда такъ веселы, такъ счастливы!... А на первый день Рождества у насъ былъ жареный заяцъ. Слѣдующія страницы не заключаютъ ничего новаго. Жизнь наша шла обычною колеей. Ламповое стекло. Вѣроятно стекло лопнуло во время моихъ занятій, вѣроятно, я позабылъ уменьшить огонь. А! вотъ и еще праздникъ,-- вино и пирожное. То шестой день апрѣля -- годовщина нашей свадьбы. Черезъ двѣ страницы является такое необыкновенное замѣчаніе: "Втораго мая послѣдній платежъ долга. Всего уплачено сто тридцать рублей".

Какой это радостный день былъ для насъ! Съ той поры книжка становится какъ будто бы болѣе веселою. Хлѣбъ повторяется гораздо рѣже. За то появляются булки. Черезъ четыре страницы -- масло, иногда кофе, но рѣдко. А вотъ и новая статья расхода: лѣкарство.

Въ это время у меня болѣли глаза. Приходилось много заниматься по ночамъ, а комнатка у насъ была маленькая, низкая. Дальше записанъ задатокъ за квартиру.

Въ это время я уже выздоровѣлъ; если сопоставить время между двумя этими помѣтками, то выходитъ, что я прохворалъ двѣ недѣли. Потомъ мы немедленно перемѣнили квартиру. Новая комната была больше и выше, а платили мы за нее, какъ значится въ книжкѣ, девять рублей.

Третья и четвертая книжка не рознятся существенно отъ второй. То же самое -- хлѣбъ, сахаръ, булки, кофе... Кое-гдѣ, только очень рѣдко, является расходъ на обувь или на платье. Пятая книжка начинается радостною новостью: "Сегодня мужу прибавили жалованья". Да, я получилъ награду и десять рублей въ мѣсяцъ прибавки. Но въ книжкѣ ничего не измѣнилось; развѣ только съ великимъ трудомъ можно отыскать слѣдъ двухъ билетовъ въ раекъ или найма извощика за городъ въ праздничный день. Но въ общемъ -- все то же самое.

Люція ничего не хотѣла измѣнять въ обстановкѣ нашей жизни и отвергала всѣ мои проекты о перемѣнѣ квартиры или наймѣ кухарки. Когда я настаивалъ, она доставала старый бумажникъ и, улыбаясь, показывала мнѣ нѣсколько десятирублевокъ. "Видишь.-- говорила она въ такихъ случаяхъ,-- у насъ ничего не было бы на черный день. Зачѣмъ намъ брать кухарку, если я совсѣмъ здорова, а всякая работа идетъ мнѣ на пользу?"

Седьмаго декабря записано: зимнее пальто мужу,-- сорокъ рублей. Пальто поглотило всю экономію моей жены.

Но послѣдняя книжка не окончена. Въ ней остались три пустыхъ, неисписанныхъ листка. Въ началѣ отмѣчены три визита доктора. Люція захворала, а я былъ въ отчаяніи, что не могу проводить цѣлые дни у ея постели. Я долженъ былъ обязательно высидѣть восемь часовъ въ канцеляріи, да,.кромѣ того, приносилъ домой цѣлую гору бумагъ. Короче говоря, меня измучили работой. Въ канцеляріи царилъ ужасный хаосъ. Открыты разныя злоупотребленія, взяточничество. Начальникъ отдѣленія подалъ въ оставку, бухгалтеръ и его помощникъ уволены безъ прошенія. Я работалъ за нихъ за всѣхъ, не переставая работать за себя.

Тогда-то я и нанялъ Эльжбету, которую намѣревался оставить и послѣ выздоровленія Люціи. Никакія слова и доказательства не заставятъ меня измѣнить мое рѣшеніе. Кто знаетъ, теперешняя болѣзнь Люціи не есть ли послѣдствіе утомленія?

Но, несмотря на болѣзнь, Люція не перестала заниматься хозяйствомъ и записывать расходы въ книжечку. Какъ грустно смотритъ это вино, купленное по предписанію врача! А сколько разъ на страницѣ попадается слово лѣкарство! Болѣзнь Люціи затягивается. Она продолжается цѣлый мѣсяцъ. Я самъ чувствую, что почти падаю отъ усталости. Ночь я провожу въ креслѣ, не раздѣваясь, и вскакиваю при каждомъ движеніи Люціи. А днемъ эта ужасная работа, уносящая остатки моихъ силъ,-- работа, которой хватило бы на четырехъ человѣкъ.

Но пришло время, когда все это кончилось. На меня свалилась награда. Директоръ позвалъ меня въ свой кабинетъ и собственноручно передалъ мнѣ указъ о назначеніи меня бухгалтеромъ. Двѣ тысячи рублей жалованья! На такое счастье я могъ разсчитывать развѣ только черезъ десять лѣтъ! Обрадованный, я побѣжалъ къ постелѣ моей жены. "О! теперь,-- думалъ я,-- конецъ всѣмъ нашимъ бѣдамъ. Теперь я не позволю ей прикоснуться ни къ какой работѣ. Мы наймемъ кухарку и мальчика, и будемъ жить спокойно, безъ всякой заботы. Я вознагражу тебя за эти годы нужды и лишенія!"

Люція сразу увидала перемѣну во мнѣ.

Я разсказалъ ей все съ такою вѣрой въ будущее, и эта новость, казалось, лучше подѣйствовала на нее, чѣмъ аптекарскія стклянки, уставленныя на ея столѣ.

Люція радостно улыбнулась мнѣ, какъ будто самыя лучшія ея мечтанія осуществились... и въ ту же ночь... умерла.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Она не раздѣлила со мной жизни, которая обѣщала покой и счастье. Скрасивъ долгіе годы моей борьбы за кусокъ хлѣба, она довела меня до порога безбѣднаго существованія и... оставила меня одного. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наступалъ вечеръ. Солнце зашло, не показавшись ни разу въ теченіе дня. Коротокъ зимній день... Я забралъ книжки моей жены и медленнымъ шагомъ удалился отъ мѣста ея вѣчнаго успокоенія. За заставою на улицахъ города -- шумъ и движеніе. Опять я услыхалъ грохотъ экипажей, говоръ тысячеголосной толпы народа.

Я вступалъ въ этотъ очагъ лихорадочнаго движенія съ неохотой, съ неохотой подчиняясь силѣ предначертанной мнѣ судьбы. На всей землѣ для меня нѣтъ никакой утѣхи и радости съ той минуты, когда ее зарыли въ землю...

В. Л.

"Русская Мысль", кн.XI, 1889