Крашенинников Николай Александрович - Горе греха

Николай Крашенинников

Горе греха

Светлой памяти А. П. Чехова.

Надежда Павловна торопливо одевалась в своем будуаре. В кружевном платье, стоившем около тысячи рублей, в высокой модной прическе и огромной шляпе, накладывавшей заметную тень на верхнюю половину лица, она казалась себе самой красивой женщиной в мире. Надменная улыбка плавала на ее губах, когда она смотрелась в зеркало. Любила она в себе и безукоризненное изящество линий лица, и яркие, точно накрашенные, губы, и безмятежно ровный матовый цвет висков. Но всего больше ей нравились ее голубые глаза. Казалось, всегда они пламенели и в то же время были полны слабой, беспомощной покорности, так очаровывавшей мужчин.

Окончив свой туалет, Надежда Павловна еще раз опрыскала себя английскими духами и сделала несколько шагов к двери будуара. Через полчаса ей следовало быть в одном месте, и она запоздала.

Поэтому она нахмурилась, и подвижное лицо ее выразило неудовольствие, когда на пороге комнаты она столкнулась с Петром Николаевичем, ее мужем, красивым, молодым, с близорукими, тоже голубыми, глазами и розовым лицом, похожим на женское.

-- Куда-то едешь? -- мягко спросил Петр Николаевич. -- На долго?

Надежда Павловна нервно пожала плечами.

-- Ну да, еду, -- нетерпеливо бросила она. -- Расспросы, приставания... Ты знаешь, я не люблю.

Петр Николаевич как-то особенно усмехнулся; Надежда Павловна чуть заметно вздрогнула и сказала, торопясь:

-- Я думала, что тебя нет дома.

-- Я только что приехал... -- Он говорил медленно, как будто лениво. -- Мне хотелось с тобой поговорить. Впрочем, тебе необходимо ехать.

Он так подчеркнул "необходимо", что Надежда Павловна поглядела на него встревожено. Но лица мужа ей не было видно: наклонившись, он целовал ее маленькую руку с острыми ногтями, похожую на кошачью, всю унизанную кольцами и сверкавшую. Стоявшие на камине часы пробили полдень. Надежда Павловна взглянула на часы с беспокойством. Петр Николаевич выпустил ее руку и, медленно отойдя, сел в кресло.

-- Поезжай... что же, -- с длинным зевком проговорил он.

Голос его неприятно разнесся по маленькой комнате, сплошь уставленной дорогими безделушками; ламповый тюльпан слабо зазвенел тоскливым звуком... Надежде Павловне вдруг сделалось страшно, и она решила прикрыть нахлынувшее на нее чувство резкостью.

-- Что за разговоры? -- крикнула она. -- Вы стали вести себя как последний мещанин! Неужели уж вы совсем отвыкли от порядочности?

Она рассчитала, что наступил удобный момент выехать из дому. С деланной небрежностью она сорвала с письменного стола свою сумочку и направилась к выходу, но по дороге запнулась за ковер.

-- Римлянин вернулся бы назад! -- шутливо уронил Петр Николаевич.

Надежда Павловна обернулась и увидела, что он сидит бледный, с унылым лицом, и его шутка показалась зловещей... Хотела было остановиться, чтобы потребовать у мужа объяснений, но вспомнила, что опоздала, и, махнув рукой, поспешно вышла из комнаты.

И сейчас же ее охватила робость... Она как будто избегала объяснений с мужем. Ей пришло в голову, что он может истолковать себе это для нее невыгодно... И она подалась к будуару, где слышалось какое-то необычное покашливанье Петра Николаевича, точно он задыхался. Сердце ее сжалось от мучительного предчувствия, но сейчас же что-то иное родилось в уме, и она восторженно улыбнулась.

-- Сейчас... иду!.. -- точно отвечая на чей-то тайный зов, сказала она.

И вышла в прихожую.

Ожидала ее горничная Таня. Она подала Надежде Павловне дорогой, сшитый по последним модным картинкам, сак и забежала вперед, чтобы отворить двери.

Надежда Павловна остановилась пред ними недовольная.

-- Зонтик забыла я, Таня, -- сказала она горничной.

"Римлянин вернулся бы назад", -- вспомнилось ей, и жуткое, тоскливое чувство обожгло мозг. Ей и в самом деле стало страшно ехать.

Мысль, что Петр Николаевич как-то особенно кашляет в ее будуаре, что у него перед ее выходом, было такое страшное, унылое лицо, спутала ей ноги. Но подошла Таня с зонтиком и вперила в нее свои, полные любопытства, маленькие калмыцкие глаза. Надежда Павловна пожала плечами и вышла на улицу.

II.

Извозчиков подле не было; пришлось пройти довольно много по тротуару, прежде чем попалась на дороге пролетка. Надежда Павловна села в нее не торгуясь и с трепетом следила за движением часовой стрелки, уже давно пробежавшей цифру двенадцать... Постепенно, убаюкиваемая рессорами, она несколько ожила и улыбнулась; в ушах уже не слышался сдавленный кашель мужа, и на душе стало ровнее.

Она подъехала к одному дому на Трубной площади и щедро расплатилась с извозчиком; после этого оправила на лице темный вуаль и с замиранием сердца скользнула мимо расфранченного швейцара вверх по лестнице. На третьем этаже, в полутемном уголке, перед дверью стоял человек в котелке, весьма приличной наружности, -- очевидно, лакей. Увидав вошедшую даму, он засуетился, начал кланяться и подал ей ключ. Чувствуя дрожь по всему телу, Надежда Павловна протянула руку и взяла его.

-- Постучат три раза, -- лениво сказал человек в котелке.

Он толкнул рукою дверь, та открылась. Надежда Павловна робко вошла в комнату, и слышны были в дверь удалявшиеся шаги лакея.

Внезапное омерзение мгновенно заполнило ее душу, и комната, куда вошла она, показалась отвратительно темной. Осмотрелась. Постепенно начала успокаиваться. Квартира была обставлена комфортабельно, с претензией на шик: была бронза и мебель хорошего мастера. Надежда Павловна загляделась на вещи; все казалось ей интересным и было ново; на свидание она вышла впервые, и обстановка его невольно заинтересовала ее. Случайно взгляд ее упал на красивые алебастровые часы в роде урны; они показывали час дня и напомнили ей о том, что тот, для которого она пришла, не только не встретил ея, как было условлено, но даже опоздал явиться на целый час... Надежда Павловна поморщилась. Она привыкла к поклонению мужчин; поклонялся ей "даже муж", -- пронеслось в голове.

И сейчас же всплыл сам собой вопрос, зачем же она собралась сегодня его обманывать. Что Петр Николаевич любил ее, было вне сомнения; она знала, что он неглупый, очень честный и воспитанный человек, красивый и нескучный. Краска залила лицо Надежды Павловны, когда в голове ее появилась мысль о том, что она изменяет просто от пресыщения, только от скуки. Скользнуло и оцарапало, -- не было никаких оснований изменять мужу. Вспомнила, что много читала в романах о семейных ссорах и "преступной любви"; но там всегда грех оправдывался тяжестью обстановки, являлся вынужденным.

Ничего подобного в ее жизни не было. В жажде к чему-либо придраться, припоминала она историю своего знакомства с тем, кого ждала. И много было обидно-случайного в той слишком заурядной истории.

III.

Недели две тому назад Надежда Павловна была с мужем в увеселительном саду. Давались там опереточные спектакли, и гастролировал модный молодой артист, по фамилии Бельский; предсказывали ему блестящую будущность. Шли "Корневильские колокола". Театр шумно аплодировал Бельскому, и арию "Мои скитанья" ему пришлось повторить сряду раз восемь. Артист пел с ленивой и томной грацией; хороший грим удивительно красил его лицо, и со сцены казался он очень интересным. Надежда Павловна, не всегда внимательная слушательница, заинтересовалась и красотой, и свежим голосом Бельского, но больше всего его своеобразной манерой петь, его ленивым изяществом, так и выказывавшим в певце баловня женщин. Выло ясно, как избалован он женским вниманием. Не сомневалась, что он знал множество женщин; в другом это показалось бы ей отталкивающим, в этом же, очень красивом, эффектно одетом, который вдобавок очаровывал всех свежим и гибким голосом, это ей особенно понравилось; артист много бы потерял в ее глазах, если бы по нем не было видно, что он любимец красивых женщин; с личностью актера она сливала исполняемую им роль, и тайное желание обладать красивым, вероятно, капризным и легкомысленным мужчиной раздражало ее. Она глухо волновалась, осматривая возбужденные и ставшие некрасивыми лица дам, на которых ярко читалась раздраженная чувственность... и все женщины казались ей противными.

Во всем театре Надежда Павловна казалась себе самой красивой; поэтому ей думалось, что именно она имеет преимущественное право на внимание певца. Слово "внимание" она истолковала себе в глубине души так откровенно, что ее лицо в одно мгновение заалело, и она с беспокойством повернулась к мужу посмотреть, следил ли он в тот момент за нею.

Петр Николаевич сидел в ложе за ее креслом и, стараясь поддерживать на лице выражение заинтересованности, тихонько зевал в афишу. Увидав обращенное к нему лицо жены, он красиво склонился к ней и приблизил к ее руке свои глаза и губы, как бы затем, чтобы поцеловать ее. Движение мужа и весь его вид сказали Надежде Павловне, что тот ее любит, и ей стало стыдно только что промелькнувшей в голове мысли. Стараясь казаться вполне спокойной, она ласково посмотрела на него и спросила медленно:

-- Ну, как тебе нравится... он?

Голос ее перед концом фразы осекся, и она смутилась, подумав, что выдала себя мужу. Подняла на него неуверенные глаза, и ей чудилось, что украла она у него что-то дорогое, ему принадлежавшее... Она думала, что Петр Николаевич станет бранить актера или смеяться над ним, и судила так по себе: если бы какая-нибудь женщина спросила ее о том, как она находит певца, -- она, из тайного эгоистического чувства, непременно стала бы находить в нем недостатки. Надежда Павловна думала, что. муж скажет:

-- Так себе... Ничего... Кривляется очень...

Поэтому она очень удивилась, услышав от него:

-- Как певец и артист он великолепен.

Она посмотрела на мужа с благодарностью.

-- "Милый", -- мелькнуло у нее в голове. И она вся зарделась, задавши себе вопрос: для кого из двух вырвалось у нее ласкающее слово... Сначала она решила: для мужа! -- но, взглянув на его лицо, подумала:

-- Он, конечно, хороший, добрый... -- и остановилась, горя стыдом.

IV.

И казалось ей невыносимо отвратительным, что она почувствовала влечение к совершенно незнакомому ей человеку, и так скоро, цинично-просто, увидавши его всего один раз. Надежда Павловна терялась в хаосе мыслей, набравшихся в голову; было страшно сознавать в себе это новое чувство, казавшееся ей отвратительно скользким и липким... И хотелось думать, что обще оно всем.

-- Все так... -- бормотала она С капризным, жестоким упрямством и нехорошо усмехалась... потому что не верила.

Оглушительный треск аплодисментов заставил ее вздрогнуть.

Она подняла глаза и везде: в ложах, в партере, в купонах, на галерее увидела женщин, возбужденных и чувственных. У всех их было приделано по лицу Надежды Павловны: у всех были сладострастные голубые глаза; искаженные чувственностью черты лица; бесстыдные губы... Она перевела взгляд на сцену. Небрежно усмехающееся красивое лицо актера смотрело на нее. И вся фигура его показалась ей ходульной, недостойной внимания. Скользнула взглядом по мужу. Глаза его были устремлены на жену с легким смешком и, казалось, говорили:

"Смотри, какие вы пошлые! Как мало вам надо"...

В конце спектакля к ним в ложу зашел театральный рецензент Пахомов, нелюбимый артистами за свои всегда желчные статьи, человек больной и раздражительный, но интересный.

Пахомов женщин "не признавал" и бесцеремонно бранился в их присутствии; небрежно он поздоровался с Надеждой Павловной и сел в углу, вытянув длинные как жерди ноги. Петр Николаевич заговорил с Пахомовым; тот бранил Бельского и называл его "кривлякой". Надежде Павловне было неприятно слушать желчные речи хроникера, но вступать с ним в спор она не решилась.

-- Единственный аванс его -- морда смазливая, -- заключил раздражительный критик и вышел, почему-то не простившись с Надеждой Павловной.

И стало ей жаль того, который пел, которого так оскорбляли; когда же критик ушел, не подавши ей на прощание руки, Надежда Павловна оскорбилась и за себя. Ей представилось, что Пахомов презирает ее и, что-то уже предчувствуя, нарочно обошел ее при прощании... Хотела было двинуться, поднять голову, как бы затем, чтоб показать, что душа у нее большая и сильная; но сейчас же почувствовала себя связанной; попыталась усмехнуться, но не смогла и поняла со страхом, что с нею. Сделалось и жутко и неприятно в одно и то же время. И мысль о Бельском слабо дрожала в душе. И почему-то казалось ей, что счастье с ним будет красивым и интересным.

По окончании спектакля Надежда Павловна не уехала из сада, а осталась с мужем поужинать. Сидя вдвоем за большим столом, она печально размышляла о том, что их только двое... и думала: недостает важного.

Петр Николаевич старался занимать жену: усаживал ее на самые удобные места, так чтобы ей были видны исполнявшиеся на открытой сцене "номера" и суетившаяся публика; заказывал ее любимые кушанья и с оживлением говорил что-то длинное и, судя по выражению его глаз, смешное... Но Надежда Павловна не слушала мужа; она лишь рассеянно улыбалась ему, сама же блуждала глазами по ярким панно потолка галереи, по массе разноцветных электрических лампочек, развешанных по колоннам и стенам. Она думала о том, как странно и нелепо зажглось в ней новое чувство: достаточно было всего раз увидать ей Бельского, чтобы увлечься так малодушно. И казалось Надежде Павловне, что зародилось в ней чувство под влиянием резких, оскорбительных слов Пахомова; но она сейчас же отвергла эту мысль, потому что его было нельзя оскорбить... Придумала было, что увлеклась талантом, но должна была отказаться и от этого, потому что жив был в душе цинический голосок, твердивший ей, что захвачена она лишь одной его внешностью. Надежда Павловна поняла, что ей нравятся его тонкие черты, его губы, глаза... И вся встревожилась от смутного ощущения.

-- При чем же тут музыка... оперетта, талант? -- шептала она пылавшими губами, с острою грустью и беспомощным недоумением. Она быстро повела глазами, как бы желая узнать, не заметил ли кто, что с нею?.. И вдруг близ себя увидела Бельского.

Он стоял вместе с критиком Пахомовым, и женщины внимательно разглядывали его. Подметив их взгляды, Надежда Павловна вспыхнула от смутной ревнивой злости, закусила губы и склонилась к столу... Затем осторожно стала приподнимать глаза... Чувство неподдельного восхищения засветилось в ее взгляде. Артист и вне сцены показался ей красивым. Он был одет в черное английское пальто и блестящий высокий модный цилиндр. Правда, лицо его бесконечно разнилось от недавно виденного розового балованного лица с закрученными кверху усами и острой бородкой, но и второе лицо, находила Надежда Павловна, было не менее хорошо. Тонкий оттенок изящной грусти носило оно; гладко выбритое, казалось худым и утомленным. Модное пальто с отложными рукавами, широкий английский клапан на талии и, в особенности, лощеный цилиндр отдавали будничным; но Надежда Павловна сейчас же заметила в Бельском алую свежесть губ. Стало стыдно от какой-то мысли и она растерянно покосилась на мужа.

Долго смотрела в сторону Пахомова, втайне желая, чтоб он подошел вместе с артистом. Пахомова она уже ненавидела и, несмотря на это, усмехалась ему приветливо, почти зазывно. Когда же это не помогало, и театральный критик по-прежнему не оборачивался в ее сторону, Надежда Павловна, собравши все силы, сделала невинное лицо и сказала мужу:

-- А вот и Пахомов.

Петр Николаевич обернулся в ту сторону, куда указала жена, прищурил свои близорукие глаза и, вероятно думая, что Надежда Павловна желает видеть его приятеля, крикнул довольно громко:

-- Пахомов, Пахомов!

Надежда Павловна побледнела. Она заметила, что рецензент подходит один. Ненависть к больному, небрежно одетому человеку снова охватила ее, но тотчас же лицо ее вспыхнуло от удовольствия, когда она увидала, что, отойдя несколько тагов, Пахомов повернулся назад, шепнул Бельскому что-то и повел его, слегка упиравшегося, с собою. Бельский подходил к ней.

-- Тащу на буксире, -- объявил Пахомов, обращаясь к Петру Николаевичу. -- Здравствуй, приятель, еще раз.

Он обернулся к Надежде Павловне и сказал небрежно-насмешливо:

-- Надежда Павловна. Наш сигноре. Прошу любить и жаловать. Касторини, Мазини, Рицини... и прочее.

Надежда Павловна тревожно взглянула на мужа. Петр Николаевич смотрел на нее добродушно и ласково; с тем же добродушием он пожал руку Бельскому и пригласил подошедших сесть.

-- Не хотел идти. Скромность, видите ли, египетская, -- скрипел над ухом Надежды Павловны хроникер. Было заметно, что он подвыпил; этим и объяснялись его развязные разговоры с Надеждой Павловной и то, что он решился поболтать в компании, где была женщина. Из его разговоров с артистом Надежда Павловна узнала, что Пахомов с Бельским были на "ты", и это неприятно ее удивило; затем услышала, что певец был его товарищем по гимназии и дружит с ним, Пахомовым, "от юных лет". Надежду Павловну удивило и то, что рецензент, несмотря на дружбу, так жалит Бельского в своих фельетонах, и впервые некоторое уважение к "газетчику" всплыло у нее на душе. Рецензент называл певца кривлякою и за столом; Надежда Павловна смотрела на Бельского большими глазами, ожидая его возражений, негодования... Но ничего подобного не было. Артист лишь улыбался на все нападки хроникера и первый хохотал его остротам. Надежде Павловне сначала показалось, что Бельский боится газетного человека; брови ее двинулись. К тому же она заметила, что певец много теряет, когда сидит, снявши цилиндр, с непокрытой головой: волосы у него были неестественно блестящие и редкие, сильно завитые.

Но вскоре она отбросила свою мысль об его трусости, как недостойную; ей представилось, что тот не возражает Пахомову из гордости и превосходства. Эта мысль ей понравилась, с ней она и осталась.

Надежде Павловне сделалось ужасно весело. Захотелось шалить и прыгать как ребенку. Она понимала, что душит ее охватившая мысль... и не казалось нужным бороться с нею.

Она сказала мужу, что желает слушать цыган, и Петр Николаевич ласково усмехнулся и отправился распорядиться насчет кабинета. С ним пошел и захмелевший Пахомов. Надежда Павловна осталась с Бельским одна.

Стало вдруг жутко...

Она побледнела; артист, заметив это, склонился к ней внимательно. Надежда Павловна нерешительно улыбнулась ему и спросила:

-- Давно вы поете?

Она не слышала слов, которыми ответил ей Бельский; но и не надо было его слов; оживленно, с горящими глазами, вдруг заговорила она, какого громадного успеха его была свидетельницей; как хорошо жить людям таланта и славы, как они должны быть счастливы.

-- Чем же я могу быт особенно счастлив? -- медленно спросил Бельский.

Она сейчас же ответила весело, с задором:

-- Тем, что вам все доступно. Вам хорошо жить, беспечно, спокойно.

Бельский близко склонился к ее лицу и глухо проговорил, блестя глазами:

-- Я не хочу спокойствия. Вы помните, где-то сказано: "Я прокляну эту ночь, если она будет спокойной".

Надежда Павловна посмотрела на него изумленно и радостно... отшатнулась от него в жгучем страхе. Сейчас же ощутила его легкое рукопожатие и усмехнулась ему рабской усмешкой.

В этом было и все; Надежде Павловне страшно подумать, что объяснение произошло так быстро... и через какие-то две недели она уже очутилась в квартире Бельского.

И не было никаких особенных объяснений в любви, не было оживленных речей, красиво звучавших слов, как это происходит на сцене. В жизни все случилось обидно просто. Он нескромно шепнул ей одну фразу, пожал руку, указал адрес. Она обманула мужа, взяла извозчика и приехала на свидание. И, вся затрясшись пред пошлостью обстановки, среди которой была должна согрешить, она вскинула глаза кверху и беззвучно шепнула:

-- Господи!

И страстно потянуло ее прочь от чужой комнаты, от ее бархата и бронзы, где все отдавало грехом. Тоскливо осмотрелась она по сторонам, мысль о муже беспокойно вступила в сердце. Страх все увеличивался, бурей пронеслась в голове острая мысль, что еще немного -- и все будет кончено. И встала она и подошла к двери с тем, чтоб бежать. Но ноги не повиновались и уйти не было сил. А с лестницы уже доносились легкие торопливые шаги.

-- Бельский!

Сердце ее замерло.

VI.

Бельский вошел торопливо и грациозно. Он был в дорогом цилиндре и в коротком английском пиджаке, на пальцах его блестели бриллианты, красивая трость была в руке. Надежда Павловна скользнула по нему взглядом и, отвернувшись к стене, закрыла лицо- руками, как девочка. Она не рисовалась, ей действительно было страшно и стыдно; все лицо ее пылало и обжигало пальцы; лишь маленький, чуть заметный холодок доставляло золото колец.

"Обручальное!" -- подумала она. Жутко стало. И еще подумала: -- "с чего? с чего?"

Бельский подошел к ней, торопливо обнял, вполголоса, как бы с мягким укором прошептав высоким, чрезвычайно приятным голосом: -- Ай, ай!.. -- и, держа за талию, подвел к креслу и усадил в него.

Надежда Павловна все не отнимала рук от лица...

Плечи ее вздрагивали; Бельский нежно пытался отнять ее пальцы, Надежда Павловна качала головой и всхлипывала. Бельский ждал терпеливо и привычно, когда пройдет первое ощущение новизны и страха. Он опустился перед Надеждой Павловной на одно колено и что-то бормотал над ее ухом.

Когда волнение Надежды Павловны немного поулеглось, она, все еще не отнимая рук от лица, посмотрела одним глазом в щелку меж пальцами. Она увидела Бельского стоящим перед ней на коленях, и его поза показалась ей театральной. Ей представилось, что она уже видела его в точно такой же позе в оперетке, и когда он сделал движете к ее лицу, Надежда Павловна отшатнулась в ужасе и крикнула со слезами:

-- Не надо! Не надо!

Бельский близко склонился к ней и, наконец, отвел от лица ее руки. Она взглянула на него с испугом, широко раскрытыми, беспомощно детскими глазами и тотчас же отвернулась; но он поймал ее на этом движении и торопливо поцеловал в щеку, слегка ударившись о нее носом и уколов бритым подбородком.

Надежда Павловна почувствовала, что поцелуй был некрасив, и опять отвернулась; снова ей захотелось бежать, но она понимала, что теперь уже поздно и что ее так не выпустят. Она взглянула на Бельского умоляюще... Тут же заметила, что на лице его много морщин, что зубы его нехороши, что из ушей росли волосы... и поняла, насколько некрасиво и это; Надежда Павловна видела его днем в первый раз, -- после перваго знакомства она встретилась с ним только однажды, опять в увеселительном саду, вечером и при электрическом освещении; замеченное лишь теперь ее покоробило. Это лицо уже вовсе не напоминало того, прекрасного, из театра. Оно было тускло и вполне обыденно. Волосы были жирны и завиты, глаза показались Надежде Павловне странными; они были двуцветные: карие у зрачков и голубые к внешнему краю радужной оболочки. Бельский дышал ей на щеку, обдавая ее тяжелым запахом сигар, и это рвало последнюю дымку поэзии... Очарование улетучивалось, огромный страх загромождал душу.

-- Что я делаю? Что делаю? -- лепетала Надежда Павловна, ежась под объятиями Бельского.

Его крепкие, мускулистые руки оплетали ее как сетью, и ей было ясно, что она беспомощна перед силой мужчины.

Как во сне слушала она бархатный голос, говоривший ей, что счастье только одно на земле и что всякий человеке -- кузнец своего счастья. Потом она перестала разбирать слова, было слышно лишь жужжание, мягкое, переливчатое и приятное. Через несколько времени она увидала близ себя глаза, сначала горевшие огнем, потом усталые. Они ей понравились, на душе сделалось легче. Она поняла, что отступление отрезано... Попреж- нему замечала она на лице морщины; но это не отвращало теперь, потому что она уж не видела перед собою божества, а лишь обыкновенного красивого человека. Одного такого, именно мужа, она потеряла, но тем больше представлялось оснований держаться за этого. И, обвив его шею руками, она спросила тоскующим голосом:

-- Будешь ли ты любить меня всю жизнь?

И тот отвечал, ни минуты не колеблясь:

-- Буду любить тебя всю жизнь.

Надежда Павловна знала, что мелодичный голос прозвучал искренно, но она знала также, что сказанное им была -- ложь. Но было приятно слушать и эту музыкальную ложь, и она заставила его повторить клятву.

Живое ощущение страха и горя примешивалось на душе к тому чувству, которое звала она счастьем. Было и светло и темно; и радостно и грустно; и тоскливо и весело, -- был хаос. Горечь плыла по сердцу. Настало время расстаться, и последние остатки смутной радости вдруг улетучились, и напала подавляющая тоска. Она почувствовала, что этот для нее -в настоящее время то единственное, что заполняет теперь огромную пропасть, образовавшуюся на ее жизненном пути. Целуя его, она вдруг заплакала, а он уходил прочь, немного ленивый, немного беспечный, грациозный и утомленный; может быть, уходил он от нее к другим женщинам, -- Надежда Павловна боялась спросить. Она отдавала все, а он только часть, может быть, он думал уже о других. Инстинктом она чувствовала, что ей всеми силами следует поддерживать в себе праздничное, светлое настроение, явившееся в начале; без него было бы страшно глянуть на дома, на улицы, на людей... на мужа. Бельский ушел, а она, сидя в кресле, стала думать о том, что он скоро снова придет... что они будут видеться, будут, будут... несмотря ни на что.

И вместе с надеждой росла в ней уверенность, что она и в самом деле счастлива; казалось, что прочь уходит тоскливое, острое чувство сомнения; мысль о совершенном грехе тушевалась в мозгу... и искусственно вызванные мечты о счастье разбегались по сердцу, наполняя душу восторженной уверенностью, что светло будет дальше...

VII.

Она вышла из подъезда, осмотрелась. Солнце ярко и радостно обливало лучами улицы и дома, но на душе от этого света сделалось тоскливо. Надежда Павловна заробела... но сейчас же вспомнила о том, что было, и постаралась улыбнуться.

Улыбнулась она слабо, одними губами, а глаза бегали беспокойно по сторонам.

-- Кажется, хорошо! -- мечтательно прошептала она.

И показалось снова, что все нравится ей в огромной, гремящей Москве: и высокие, давно некрашеные дома, и гористые, неустроенные улицы, и нарядные торопливые люди. Улыбаясь, добрела она до бульвара, около которого рядами выстроились извозчики-лихачи.

"Поеду кататься, -- внезапно мелькнуло в голове. -- Еще рано... домой..."

Слово "домой" Надежда Павловна Проговорила чуть слышно и стыдливо, вся затуманенная, точно вспомнила о чем-то страшном, перед чем следовало ей казаться спокойной и улыбаться фальшиво. И как бы желая поскорее отделаться от неприятной мысли, она быстро вскочила в пролетку и.крикнула:

-- Пошел!

Извозчик что-то спросил, и Надежда Павловна увидела перед собой его огненно-рыжее широконосое лицо. Она не сразу поняла его и с удивлением смотрела на его кудластые волосы, на желтые глаза.

-- Прямо... все прямо. -- Она откинулась к спинке экипажа.

Ей почудилось, что извозчик усмехнулся; в голове

Надежды Павловны промелькнула мысль, что тот принял ее за распутную, и она болезненно сморщилась. Затем опять вспомнила о Бельском, снова загорелось лицо, и она проговорила упрямо и капризно, как бы подбадривая себя:

-- Пусть... Пусть...

Неслышно катилась дорогая пролетка по камням мостовой, чуть подрагивая на неровностях; вместе с этим тихо и радостно дрожало что-то и в самой Надежде Павловне. И она твердила себе, что дрожит в ней душа ликующая... Вздыхала, щурила глаза, и страстно хотелось ей, чтобы никогда не кончалось ее светлое, праздничное настроение, чтобы та, напоенная, как казалось ей, счастьем улыбка, которая трогала ее красные точно вишни губы, так и не сходила с них.

"Теперь заснуть бы..." Она томно потягивалась, и солнце пригревало ее, убаюкивали рессоры... и то, что мимо глаз быстро мелькали предметы и люди, действовало на нее усыпляюще... И никогда сон не казался ей таким приятным и обольстительным: он выростам перед нею в каком-то знакомом образе.

Она усмехнулась и сказала печально:

-- Как хорошо!

Резкое ощущение холода и страха нахлынуло на нее. Перед глазами нарисовалось внезапно лицо мужа, бледное, страшное, обезображенное мученьем и злобой; захотелось вскрикнуть, бежать прочь.

Она сделала неопределенное движение... и не поняла сама, в какую сторону; раскинула руки, как бы призывая кого-то. Глаза раскрылись, забытье рассеялось, пролетка тихо плелась по улице, извозчик говорил что-то насчет дороги.

VIII.

Почтительная насмешка звучала в его голосе, Надежда Павловна сморщилась, поглядела вокруг; казалось, улица двигалась; конка, звеня, проезжала мимо, переполненная народом, смотревшим тоже насмешливо; как будто бы смеялся над Надеждой Павловной и кондуктор, испитой мужичок, с большой рыжей сумкой, и коренастый городовой, с кирпичным усталым лицом. Сначала она нахмурилась, потом засмеялась. Собственный смех неприятно прозвучал в ее ушах и тяжелым камнем лег на душу. Надежда Павловна сгорбилась, точно ее пригибало к земле. Ей представилось, что она маленькая и бессильная... и мучительно захотелось ей от людей помощи, внимания и сочувствия, чтобы как можно больше добрых было на ее стороне.

"Лихачу я дам двадцать рублей", -- решила она.

Ласково посмотрела на его спину, украшенную косым рядом стеклышек, вправленных в фольгу, на воротничок его "манишки", перетягивавший ярко- красную потную шею, изрезанную складками, и грязная шея показалась ей очень красивой. Ей нравились и намазанные маслом волосы извозчика, и его пояс, и светло-каряя лошадь, и даже дребезжание пролетки. Вдруг она заметила, что приближается к дому, и вся затряслась, и побледнела, и крикнула:

-- По бульвару, направо!

Кремль был совсем в противоположной стороне от дома, поэтому ее потянуло в Кремль. Ей думалось, что будет это интересно... А главное, хотелось быть дальше. В Кремле все осматривала она с жадным, почти ребяческим вниманием; забывшись, усмехалась прохожим, яркому небу, золоту и серебру, блестевшим на куполах церквей. И говорила себе, что кругом действительно хорошо... и все обстоит благополучно.

Из Кремля они выбрались на площадь, въехали на Тверскую. Надежда Павловна робко и смущенно перекрестилась перед Иверской часовней, увидавши, что ее лихач снял шапку и истово, по-московски, крестится. Она попыталась даже заглянуть с экипажа во внутрь часовни, переполненной молящимся народом и зажженными свечами. Но ей почудилось, что темный облик иконы строго глянул на нее, -- и она вздрогнула и изменившимся голосом крикнула:

-- Скорее!..

Пролетка промчалась мимо университета, и вид его почему-то подействовал на Надежду Павловну успокоительно. Ей понравилось и самое здание, и памятник... Приятно всплыло в голове, что Петр Николаевич никогда не учился в университете, что он не получил настоящего образования, и был самый заурядный человек... Хотелось как-нибудь унизить его... тогда было бы легче на сердце... а, прежде всего, бежать прочь хотелось, как можно дальше... Но часы показывали шесть. Она долго всматривалась в циферблат, ничего не видя; когда же поняла, что близко свидание с мужем, желание бежать обострилось до боли. -- "Неужели сейчас?., увидеть его?., сейчас?.." -- Она даже вскрикнула, осмотрелась по сторонам, ища спасенья. Растерянный взгляд ее упал на одноэтажное облезлое желтоватое здание с надписью "Кухмистерская". Брезгливо покосилась она на проржавевшую вывеску, но мгновенно в мозгу промелькнула мысль, что она будет в безопасности в этом маленьком и неказистом доме. Во всех ресторанах ее видеть привыкли, там она могла столкнуться и с мужем, и с многочисленными знакомыми. Надежда Павловна обернулась назад, еще раз оглядела здание, мимо которого уже проехала, и велела извозчику повернуть назад. Подъехав к кухмистерской, она торопливо вышла из пролетки, дала лихачу два десятирублевика. и велела подождать. Получив деньги, тот внимательно пересмотрел их и гаркнул по-солдатски:

-- Здравствовать желаем, барышня! Я подожду-с.

-- "Он на моей стороне", -- нелепо пронеслось в ее голове, и на душе сделалось ровнее.

У дверей кухмистерской Надежда Павловна увидала нищего, здоровенного мужика с волосатым лицом, в сапогах и калошах. Брезгливое чувство опять повело ее губы, но она попыталась приветливо ему усмехнуться и дала пять рублей. Нищий торопливо зажал золотой в руке и пошел прочь; Надежде Павловне показалось, что он даже не взглянул на данную ему монету. Она удивилась, посмотрела ему вслед обиженно. Ей представилось, что он все знает и презирает ее... Сейчас же подошел и другой нищий, старый, с серою бородою и георгиевским крестом на зеленом от времени ватном пиджаке. Надежда Павловна и ему дала пять рублей. Старик весь вздрогнул и сделал губами: "Апп...", точно захлебнулся, потом стал низко кланяться и ворочать глазами.

Надежда Павловна поняла, что он обрадовался, и засмеялась. Ей хотелось, чтоб старик был так же счастлив, как она... А самой вдруг сделалось грустно. Она попыталась усмехнуться и сказала печально:

-- Как хорошо!..

IX.

Смущение охватило сердце, когда Надежда Павловна взялась за ручку входной двери, и та тихо скрипнула. Прихожая была темная, вся увешанная мужскими пальто, среди которых очень много было студенческих. Женской накидки она не заметила ни одной, и это увеличивало ее робость.

Но ей понравилось то, что в прихожей никого не было. Надежда Павловна могла оправиться, и через несколько секунд овладела собою. Повесив свой богатый сак поверх студенческих пальто, она подошла к порогу обеденной комнаты и осторожно заглянула туда. Вся зала была переполнена посетителями. Студенческие сюртуки и, чаще, тужурки мелькали черными, зелеными и серыми пятнами, и было приятно смотреть на них.

Надежде Павловне пришло в голову, что ее роскошное платье не подходит к общей простецкой обстановке... Она покраснела, но отступать было поздно; шурша платьем, к ней подходила горничная. Надежда Павловна с заметною неловкостью присела за свободный столик, близ самой двери, и опустила глаза на скатерть, местами мокрую и заплатанную.

-- Что прикажете? -- услышала она молодой и гибкий голос.

Подняла глаза и увидала перед собою круглое, совсем смуглое и еще детское лицо с маленьким, слегка вздернутым носом, бойкими черными глазами и розовым ртом; волосы девушки были опалены щипцами и зачесаны по-модному; маленькая белая батистовая наколка в форме бабочки придавала ей сходство с мотыльком; быстро порхала она между столами и имела привычку размахивать головой и пухлыми небольшими руками, красивой формы, но с нечистыми ногтями. Надежда Павловна посмотрела на горничную с удовольствием. Потеплело на сердце от ее взгляда; лицо девушки было доброе, мягкое, расплывчатое и наивное; казалось, она не могла подозревать ни в чем нехорошем; по ее глазам, правда, было заметно, что она удивляется визиту богатой барыни, но в этом видит лишь причуду, каприз; глаза ее никак не напоминали взгляд мужа, испытующий и печально-внимательный. Они словно говорили ей, плутовские и веселые:

"Знаю я тебя, ах, знаю! Сиди, затейница!"

Стало весело; все происшедшее вдруг показалось легкой, забавной причудой, нисколько не серьезной и необременительной... Думалось, что ничего не было позади; хотелось дышать полною грудью, радоваться лету, воздуху, солнцу, студентам.

Надежда Павловна посмотрела вокруг с благодарностью. Ей так было хорошо в небольшой зале, заставленной столами, за которыми сидели такие добрые и умные, понимающие лица. Уходить не хотелось. Она дружелюбно улыбнулась горничной, спросила, как ее зовут, нашла, что Маша очень красивое имя, и осведомилась о том, какия кушанья может она получить.

Маша вскинула на посетительницу недоумевающие глаза, точно удивлялась тому, что она не знает меню кухмистерской, и начала перечитывать:

-- Суточные щи, телячьи ножки, грудинка...

Еще она что-то говорила и перебирала складки чистенького фартучка, а Надежда Павловна, не понимая, смотрела на девушку ласковыми глазами, любовалась ею и думала:

"Милая Маша..."

Ей хотелось расцеловать девушку в пухлые губы, так похожие на розовые черешни; хотелось расспросить, любит ли она кого-нибудь, и много ли посетителей заглядывается на ее бархатные глаза.

-- Телячьи ножки, грудинка, -- повторяла вслед за горничной Надежда Павловна; она чувствовала стоявший в комнате запах табаку, горячих русских щей; и то и другое казалось ей приятным. Она спросила себе щи и ножки и засмеялась чему-то немного стыдливо, немного радостно. Вспомнила двуцветные глаза, так ярко блестевшие в темноте, завитые волосы... и вдруг ощутила желание, чтобы он был здесь же, рядом с нею, сидел бы около, смотрел бы ей в глаза, говорил бы с нею и ел бы эти самые кушанья... И чтоб не стояло за ними никакого прошлого, а были бы они брат и сестра, учились бы: он в университете, она -- на курсах... ходили бы в обществе серых тужурок каждый день сюда обедать, спорили бы, хохотали заразительно весело и легко...

Очарование все теснее и теснее окружало ее, а потом сразу, точно по удару, рассеялось. Она вздохнула протяжно, с всхлипыванием, поглядела вокруг виноватыми и печальными глазами, вспомнила все.

Ей хотелось подсесть к студентам и заговорить с каждым из них ласково-ласково... Хотелось всмотреться внимательнее в их молодые глаза, чтобы выведать в них, умели ли они любить, были ли любимы и, в особенности, следует ли любить так вот... как недавно она... там, в комнате... ни с того, ни с сего... грехом.

Маша подошла, гремя тарелками; поставила убогую солонку, помятую перечницу и в засиженной мухами баночке горчицу. Облитую скатерть она прикрыла салфеткой, тоже средней чистоты и усеянной мелкими дырочками. Из кушаний она прежде всего подала на стол тарелку с гречневой кашей, от которой Надежда Павловна с испугом отодвинулась, и суточные щи; крепкий запах капусты распространился, казалось, по всей комнате; на поверхности щей плавали не то обваренные мухи, не то пленки мяса; Надежда Павловна сначала брезгливо поморщилась, затем тихо улыбнулась и налила себе щей полную тарелку, которых, однако, не ела, а для видимости лишь подносила к губам.

И опять она вздрогнула. Мысль о муже всплыла на душе. Она увидала перед собою голубые, как и у нее, близорукие глаза Петра Николаевича, его полное румяное лицо, очень похожее на женское, с красивыми губами... Вспомнила, что когда-то была сильно влюблена в мужа и очень счастлива с ним. Потом это счастье поблекло. Появилось другое. Может быть, со временем поблекнет и это; откроется возможность нового, третьего... и так далее.

Надежда Павловна похолодела; она поняла, что это значит, и широко раскрытыми глазами осмотрелась по сторонам.

"Спасите!" хотелось крикнуть ей, но голоса не было. Кругом по-прежнему стучали ножами и вилками, ели с заразительным аппетитом и, чудилось, спешили куда-то... Тонкое, едва уловимое чувство- задора вдруг затеплилось в ее душе и стало разгораться в крови. Она тряхнула головой, высоко приподняла ее; глаза ее засверкали и, потемнев, сделались влажными.

-- Ах, все равно! -- прошептала она. -- Все равно, -- сейчас я люблю и любима.

Тяжелое сомнение в красивом человеке с двухцветными глазами запало в ум.

-- Что, если? -- Она слабо откинулась к спинке стула. Ей представилось, что стены в зале обрушились и под ногами ее раскрылась черная яма. Жадно ища в окружающем спасенья, она остановилась на двух прекрасных глазах, смотревших на нее загадочно и упорно. Она вся подалась к этим блестящим глазам и проговорила:

-- Маша, Маша!

Опять увидала себя в столовой; все было по-прежнему; стены не двигались. Никто ничего не заметил. Разве у нее голова закружилась, -- что?

-- Маша, скажите, -- негромко заговорила она, доверчиво и дружелюбно улыбаясь девушке. -- Бы такая хорошенькая. Ведь за вами, наверное, здесь все ухаживают?

Убиравшая тарелки горничная выронила из рук сначала одну тарелку, потом еще несколько и покраснела.

-- Ах, что вы сказываете! -- в смущении пробормотала она и, склонившись, начала прибирать осколки. А Надежда Павловна смотрела на нее, улыбаясь, и по лицу ее видела, что она отгадала.

-- И вы не решились бы... -- хотела было спросить она, но внезапно мысль, что слова ее циничны, обожгла ее мозг. Надежде Павловне показалось, что она отвратительна и физически... и сознание своего уродства стало угнетать ее. Она печально взглянула на Машу, перевела взгляд на молодых мужчин, обедавших за столиками... и вдруг увидала в маленьком зеркале свое бледное, правильное, удивительно красивое лицо. Своими голубыми дальнозоркими глазами она ясно разглядела в стекле все черты... и не могла не найти, что она хороша. Мысль о внутреннем безобразии стушевалась сейчас же, она гордо выпрямилась и усмехнулась.

"Хороша, хороша!" было написано на стенах; эти же слова сверкали на потемневшем потолке, искрились в зеркале, на лице Маши, на тюле окон. Надежда Павловна бросила на стол золотой и, надменно кивнув Маше головой, вышла из залы...

Ея извозчик почтительно ей поклонился; Надежда Павловна уселась в экипаж и, посмотрев на часы, сгорбилась, веки глаз задрожали: золотая стрелка указывала семь. Следовало отправляться домой. Она вздрогнула и покосилась в сторону дома мужа с жутью и отвращением.... Затем стала высчитывать минуты, во сколько можно будет доехать. И каждая секунда казалась ей чудной, как жизнь. Решив оттянуть на полчаса возвращение к мужу, она приказала лихачу ехать в противоположную сторону и как можно быстрее, чтобы дальше уйти от того, что так грозило.

Пролетка плавно катилась по улице, и Надежда Павловна ощущала в душе присутствие огромного счастья от мысли, что отдаляется от дома, где жил ее муж. Ей хотелось хоть издали повидать уголок, где она была, как казалось ей, счастлива, и она проехалась по Трубной площади; все лицо ее вспыхнуло, когда завидела она тот дом, откуда вышла такая радостная и вместе с тем печальная; потом проехала она и мимо театра, в котором пел тот, кого она, как думалось ей, любила. С напряженным вниманием всматривалась она в черные стекла окон... и было печально, что стекла тусклы и темны. Неумолимо огромное, подавляющее чувство ужаса надвигалось на душу.

Она взглянула на небо. Все оно из чудного голубого вдруг перекрасилось в молочно-серый цвет; тусклой пеленой оно задернулось, как саваном, и возвращение к мужу казалось необходимым, как смерть... Стало безумно страшно. И то, что было меж нею и красивым человеком с двуцветными глазами, уж вовсе не представилось близким и необходимым; в глубине души все чаще и чаще мелькало желание, чтобы то, происшедшее, оказалось сном. Стал накрапывать дождь. Надежда Павловна вздрогнула от первых капель, упавших на лицо и руки; они показались ей холодными и в то же время жгли... Лицо запылало, болезненно закружилась голова, когда она подъехала к дому. Не решилась сразу выйти из экипажа, было страшно.

"Дальше! Дальше!" хотела крикнуть она.

Извозчик смотрел на нее с удивлением... и Надежда Павловна вспыхнула перед его взглядом и сгорбилась, как побитая собака.

Надо было выходить. Извозчик все смотрел ей в лицо и теперь улыбался уже грубо, точно все понимая. Напрягши мускулы рук, она поднялась и вышла из экипажа. Умирало сердце; закушенные губы не раздвигались, в глазах темнело... а в голове тяжело горели жуткие мысли.

------------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Крашенинников Н. А., Тени любви : Рассказы. -- Москва: Моск. кн-во, 1915. -- 207 с. ; 21 см. - (Собрание сочинений; Т. 6). С. 21--50.

Распознание, современная орфография: В. Есаулов, 19 апреля 2016 г.