Минаев Дмитрий Дмитриевич - Стихотворения

Складчина. Литературный сборникъ составленный изъ трудовъ русскихъ литераторовъ въ пользу пострадавшихъ отъ голода въ Самарской губерніи

С.-Петербургъ, 1874

СТИХОТВОРЕНІЯ Д. Д. МИНАЕВА.

I.
СТРАННИЦА.

"Кто ты, прекрасная жена?

До этихъ поръ тебя нигдѣ я

Не видѣлъ въ наши времена

Среди народа...."

-- Я идея!

Безстрастье истины цѣня,

Я родилась гермафродитомъ,

Но люди бѣгаютъ меня;

Цѣпями рабскими звеня,

Они бредутъ путемъ избитымъ,

Предъ каждой новою тропой

Дрожатъ ордою непреклонной

И платятъ злобою слѣпой

Мнѣ за тревогу мысли сонной.

Языкъ мой простъ. Какъ солнца свѣтъ,

Доступенъ всѣмъ онъ въ мірѣ Божьемъ,

Гдѣ я скитаюсь сотни лѣтъ,

Но, распростертъ передъ подножьемъ

Богини пошлости земной,

Народъ и знать меня: не хочетъ

И, обезумленный, больной,

То проклинаетъ, то хохочетъ,

То буйно пляшетъ предо мной;

А въ тѣхъ, которыхъ въ дни гоненья

Я выше ставила другихъ,

Бросаетъ грязь онъ, иль каменья,

Иль подъ ногами топчетъ ихъ.

И такъ всегда я одинока....

Но я безсмертна на землѣ.

Быть можетъ, время не далёко,

Когда съ сіяньемъ на челѣ

Пойду въ тріумфѣ я великомъ

И голосъ мой, какъ Божій громъ,

Не заглушатъ ни хриплымъ крикомъ,

Ни грознымъ пушечнымъ ядромъ.

II.
ДУМА.

Для счастья личнаго ужасно

Терять васъ, лучшихъ дней друзья,

Но очистительно-прекрасна

Смерть ходитъ по свѣту, безстрастна,

Какъ неподкупный судія.

Смерть -- революція природы.

Она, какъ мрачный другъ свободы,

Сметаетъ дряхлый міръ съ земли,

Чтобъ поколѣній новыхъ всходы

На ней привольнѣе росли.

Такъ горе самое слабѣетъ,

Излившись ливнемъ жаркихъ слезъ,

И сердце снова молодѣетъ;

Такъ послѣ славныхъ, вешнихъ грозъ

Земля цвѣтетъ и зеленѣетъ.

III.
ПРОПАВШЕМУ БЕЗЪ ВѢСТИ.

Omnes eodem cogimue.

Ты вчера еще былъ съ нами

Въ цвѣтѣ силъ, надеждъ и лѣтъ,

А сегодня, другъ нашъ бѣдный,

Отъ тебя простылъ и слѣдъ.

Такъ на свѣтѣ все ведется:

Нынче -- солнце, завтра -- тьма,

То согрѣетъ душу счастье,

То бѣда сведетъ съ ума;

То мелькнетъ свободы призракъ

И -- глядишь -- уже исчезъ,

То на небѣ ангелъ плачетъ,

То въ аду хохочетъ бѣсъ.

IV.
* * *

Страданія -- стихія человѣка.

Едва родясь, страдать мы начинаемъ;

Страдаемъ, ненавидя и кляня,

Да и любя -- не менѣе страдаемъ.

Страдаемъ мы при каждой каплѣ слезъ,

При вздохѣ затаённаго рыданья,

И даже смѣхъ людской -- прислушайтесь къ нему --

Есть только продолженіе страданья.

ЗАДНІЯ КОМНАТЫ.

Въ домахъ купеческихъ, въ помѣщичьихъ хоромахъ

Къ торжественному дню крестинъ и именинъ,

Сбираясь угостить на славу всѣхъ знакомыхъ,

Преображается лѣнивый славянинъ.

Въ парадныхъ комнатахъ онъ наблюдаетъ зорко

За чистотой. Скребутъ, метутъ полы,

Въ парадныхъ комнатахъ съ утра идетъ уборка;

Съ старинной мебели снимаются чехлы,

Изъ сундуковъ съ наслѣдными дарами

Является хрусталь, и бронза и фарфоръ;

Покои устилаются коврами,

И съ потолковъ причудливый узоръ

Гирляндами нависшей паутины

Снимается; изъ золоченыхъ рамъ

Свѣжѣе смотрятъ старыя картины.

Все для другихъ готовится...

А тамъ,

Въ тѣхъ заднихъ комнатахъ, гдѣ не бываютъ гости,

Гдѣ цѣлая семья и дышетъ и живетъ,

Во всѣхъ углахъ, куда свой взглядъ ни бросьте,

Нечистоту и грязь найдете круглый годъ:

Чадъ кухни, копоть, рваные диваны,

Тяжелый, спертый воздухъ съ полутьмой

И стѣны съ паутинной бахрамой,

Гдѣ флегматически блуждаютъ тараканы.

Лохмотья роскоши, какъ язвы скрытыхъ ранъ,

Здѣсь выдаютъ всю истину открыто

И шепчутъ повѣсть внутренняго быта

Въ парадныхъ комнатахъ пирующихъ славянъ.

Не тѣ же ли народныя хоромы

Напоминаетъ намъ общественный нашъ бытъ,

Который такъ обставили хитро мы

Кулисами! Все ново, все блеститъ,

Подмостки приставляются къ подмосткамъ,

Какъ золото горитъ на солнцѣ мишура

И все, что насъ коробило вчера,

Стирается подъ европейскимъ лоскомъ.

Какъ барскій домъ, привѣтливый съ лица,

Кулисъ общественныхъ насъ тѣшитъ подмалёвка,

Но въ заднихъ комнатахъ намъ всѣмъ дышать неловко.

Когда заглянемъ въ нихъ мы съ задняго крыльца?

Дмитрій Минаевъ.

"Отечественныя Записки", No 7, 1871

НОВОГРЕЧЕСКАЯ ПѢСНЯ.

Отчего ты, сердце, ноешь,

Отчего болишь ты сердце?

-- "Оттого, что край родимый

Терпитъ иго иновѣрца;

"Оттого, что о свободѣ

Между нами нѣтъ помину,

Оттого, что наши братья

Рать сбираютъ на чужбину.

"И стоитъ надъ всей страною

Тучей черною -- кручина: --

Мужъ прощается съ женою,

Мать съ слезами креститъ сына,

"И на мѣстѣ, гдѣ прощались

Сестры съ братьями, рыдая,

Никогда не брызнетъ снова

Въ полѣ зелень молодая.

Дмитрій Минаевъ.

ДѢВОЧКѢ.

(Е. Д. М--ой.)

Русокудрая головка!

Занятъ я твоей судьбой,

И -- мнѣ горько и неловко

Лгать, дитя, передъ тобой.

Русокудрая головка!

Ты, какъ ангелъ создана;

Но родная обстановка

Сокрушительно -- сильна.

Не такія съ ней сражались

Дѣти слабыя, какъ ты,

И безсильно наклонялись,

Какъ завялые цвѣты.

Свѣтлый путь, любовь и воля...

Въ нихъ ты вѣруешь шутя,

Но едва-ль такая доля

Предстоитъ тебѣ, дитя!

Сердце счастьемъ заохотивъ,

Я тебя не обману...

Нѣтъ, ребенокъ мой, напротивъ,

Я разсказывать начну --

О средѣ, гдѣ счастье рѣдко,

Гдѣ обычай -- Богъ людской,

Гдѣ золоченная клѣтка

Ждетъ тебя съ твоей тоской.

Съ жаждой силы и свободы,--

Ждетъ та сфера, жадно ждетъ,

Гдѣ толпѣ свои клейноды

Только пошлость создаетъ,

Гдѣ нѣтъ бури... Что за бури!

Не онѣ страшны,-- страшна

Пылкой, огненной натурѣ

Лишь нѣмая тишина,

Да затишье праздной скуки

Безъ борьбы и безъ труда,

Гдѣ опущенныя руки

Лѣнь сковала на-всегда...

Жизнь пройдетъ -- и не узнаешь

И съ непочатой душой.

Какъ другія, ты истаетъ

Воскуяровой свѣчей.

Гнетъ, осмѣянныя грезы,

Неоконченный романъ,

Недоплаканныя слезы

И супружескій обманъ --

Вотъ одна я таже сказка,

Напѣваемая намъ,

Обыденная развязка

Обыденныхъ нашихъ драмъ.

Потому, малютка, больно

За тебя мнѣ не шутя;

Если жъ я солгалъ невольно,

Если жъ, мился дитя,

И ошибся, можетъ статься

То, повѣрь, я былъ бы радъ

Такъ почаще ошибаться

И пророчить не впопадъ.

Дмитрій Минаевъ.

"Дѣло", No 8, 1867

ЛѢВОЙ-ПРАВОЙ!..

Свѣжъ, завитъ, причесанъ гладко,

Въ парикѣ съ двойнымъ проборомъ,

Улыбается такъ сладко,

Мало занятъ разговоромъ.

Въ чистыхъ, дѣвственныхъ перчаткахъ,

И въ услугахъ безконеченъ,

Онъ начальствомъ въ безпорядкахъ

Никогда не былъ замѣченъ.

Съ нимъ молчанье неразлучно,

Но зато, какъ воинъ бравый,

Онъ, гдѣ нужно -- крикнетъ звучно:

-- Лѣвой-правой, лѣвой-правой...

Кавалеромъ бывши дамскимъ,

Чуждъ онъ моднаго трезвона,

И обѣдаетъ съ шампанскимъ

Постоянно у Донона;

Свѣта высшаго скиталецъ,

Знаетъ точно онъ науку,

Что подать кому -- гдѣ палецъ,

Гдѣ два-три, а гдѣ всю руку.

На бильярдѣ, кію вѣрный,

Подвизается со славой,

Ходитъ съ выправкой примѣрной --

Лѣвой-правой, лѣвой-правой!..

Трудъ считая лишней ношей,

Изо всей литературы

Объ одной онъ Ригольбоши

Перечитывалъ брошюры.

Аплодируя Ристори,

Больше чтилъ онъ Леотара,

И чуждался въ шумномъ спорѣ

Полемическаго жара,--

И въ прогрессѣ и въ наукѣ,

Передъ гласностью лукавой

Умывалъ всегда онъ руки --

Лѣвой-правой, лѣвой-правой...

Былъ всегда онъ скромно веселъ,

И -- поклонникъ всѣхъ балетовъ --

Въ бенефисъ бралъ пару креселъ:

Для себя и для букетовъ.

Надъ ковромъ его кровати,

Съ увлеченіемъ поэта,

Муравьевой и Розатти

Два повѣшено портрета.

Онъ гордился безконечно

Межь актрисъ почетной славой,

Но принципъ его сердечный --

Лѣвой-правой, лѣвой-правой...

Безъ душевныхъ бурь и ломки

Онъ судьбой своей утѣшенъ;

Подъ надзоромъ экономки

Сонъ его всегда безгрѣшенъ.

Подъ атласнымъ одѣяломъ

Грезитъ онъ -- сны ясны, тихи --

О невѣстѣ съ капиталомъ,

О стотысячной купчихѣ.

Лишь порой, въ просонкахъ, громко,

Крикнетъ въ позѣ величавой,

Такъ что вздрогнетъ экономка:

-- Лѣвой-правой, лѣвой-правой...

Д. Минаевъ.

1861.

"Русскій Вѣстникъ", No 4, 1861

* * *

(М. К. Г-н.)

Когда невольно съ языка

Злость иль проклятіе сорвется,

Ихъ прямо высказать въ лицо

Всегда кому нибудь найдется.

Когда жъ любовь со дна души

Захочетъ вырваться наружу,

Какъ подъ землей бѣгущій ключъ,

Не замерзающій и въ стужу,

Тогда, кругомъ бросая взглядъ,

Своихъ желаній устыдишься,

И вмѣсто благодатныхъ слезъ

Недобрымъ смѣхомъ разразишься.

Д. Минаевъ.

"Дѣло", No 5, 1869

* * *

По недвижнымъ чертамъ молодаго лица,

По глазамъ, по улыбкѣ твоей не узнаешь,

Что ты, бѣдная, гордо и молча страдаешь,

Что страданью глубокому нѣтъ и конца.

Ты страдаешь втройнѣ,-- только я это видѣлъ,--

За себя, за растрату погубленныхъ силъ,

За того, кто ревниво тебя ненавидѣлъ,

И потомъ за того, кто терзая любилъ.

Ненавистная дочь, ты семьей проклиналась,

Какъ жена, жизнь свою ты должна проклинать,

И какъ мать, безконечно несчастной являлась:

У тебя сына отняли, бѣдная мать!..

Но безъ слезъ и безъ жалобъ, чтобъ вызвать участье,

Вѣры въ лучшій и свѣтлый удѣлъ лишена --

И какъ дочь, и какъ мать, и жена

Затаила въ себѣ ты всю горечь несчастья

Съ цѣломудріемъ гордой души...

Ты не бросилась въ воду въ полночной тиши,

Не искала въ развратѣ спасенья

И его золотой, обаятельный грѣхъ

На рѣсницы твои сладкихъ сновъ искушенья

Никогда не сводилъ... Ты была не изъ тѣхъ

Слабыхъ душъ, что въ могилѣ находятъ забвенье,

Иль въ безумномъ развратѣ забыться хотятъ,

Словно дастъ имъ забвенье безумный развратъ.

Нѣтъ, страдалица гордая, жить ты осталась,

Неубитая жизнью, и тѣ,

Что дивились спокойной твоей красотѣ,

Если ты между ними, порою, являлась --

Никогда не прочтутъ, можетъ быть,

Въ темныхъ взорахъ, глубокихъ, какъ море,

Сколько муки и жгучаго горя

Ты умѣла въ себѣ затаить.

Д. Минаевъ.

"Дѣло", No 6, 1869

НАРОДНЫЕ МОТИВЫ.

"Не пеки, жена, блиновъ мнѣ,

А не то, я распеку".

А жена перепитъ мужу:

-- "Вотъ на зло да напеку..."

"Не носи блиновъ мнѣ въ поле;

Заруби ты на носу..."

А жена перечитъ мужу:

-- "Вотъ на зло да принесу".

"А пойдешь, такъ мостъ минуй ты..."

-- "Черезъ мостъ на зло пойду..."

"Не клади въ подолъ каменьевъ..."

-- "Непремѣнно накладу..."

"Да не прыгай съ моста въ воду..."

А жена кричитъ: "спрыгну!..."

"Не вспугни чертей въ болотѣ"...

А жена кричитъ: "вспугну!..."

Ѣхалъ мужъ чрезъ мостъ обратно,

А его чертенокъ вплавь

Догоняетъ: "Другъ любезный!

Отъ жены своей -- избавь!...

Отъ нея теперь житья нѣтъ

Мнѣ въ водѣ..." -- "Ну ладно, братъ:

Коль тебѣ съ ней тошно стало,

Такъ возьметъ-ли мужъ назадъ?"

II.

Ходитъ, ротъ розиня,

По Москвѣ Тарасъ.

Все въ столицѣ диво

Для мужицкихъ глазъ.

Передъ колокольней

Сталъ онъ, и глядитъ:

"Галокъ-то, вотъ галокъ

Сколько тамъ сидитъ".

Сталъ считать онъ галокъ,

Вдругъ солдатъ идетъ...

"Ну, чего стоишь ты

Здѣсь розиня ротъ?

Скалишь только зубы"?..

-- "Галокъ счесть хочу,

Господинъ служивый"...

"Я-те проучу...

Ты казенныхъ галокъ

Въ городѣ считалъ?.

Нѣтъ, шалишь, другъ милый,

Маршъ за мной въ кварталъ".

-- "Смилуйся, служивый!

Въ чемъ я виноватъ?"

"Въ чемъ? казенныхъ галокъ

Не считай здѣсь, братъ..."

-- "Смилуйся, служивый!

Ты ужь больно крутъ..."

"Ну, пойдемъ, въ кварталѣ

Дѣло разберутъ".

-- "Смилуйся, служивый!

Хочешь денегъ взять?"

"Ну, а сколько галокъ

Смѣлъ ты насчитать?"

-- "Три десятка..." -- "Ладно,

Нравъ не злобенъ мой,--

Дай мнѣ тридцать гривенъ

И пошелъ домой.

-- "На, служивый, только

Не води лишь въ часть:

Знамо, въ это мѣсто

Не-любо попасть!.."

Вотъ въ артель вернулся

Съ хохотомъ Тарасъ.

"Ты чему смѣешься?

Али съ пьяныхъ глазъ?"

Говорятъ Тарасу...

"Ну, чему ты радъ?"

-- "Москаля надулъ я,

Даромъ что солдатъ:

Насчиталъ я галокъ

Сотни двѣ -- смотри,

А его увѣрилъ,

Что десятка три.

Только тридцать гривенъ

Отдалъ ему я...

Что же, братцы, смѣтка

Есть ли у меня?.."

Д. Минаевъ.

"Дѣло", No 10, 1868

ПОСЛѢДНЯЯ ИРОНІЯ.

У свѣжей насыпи кургана

Мы собрались... Снѣга кругомъ,

И блѣдно-розовымъ пятномъ

Смотрѣло солнце изъ тумана.

Въ могильный склепъ мы гробъ снесли

И, по обычаю, въ печали,

На крышку гроба мы бросали

Горстъ свѣжей глины и земли...

Пока могила зарывалась

Бѣднякъ! я думалъ о тебѣ:

Въ твоей нерадостной судьбѣ

Насмѣшка горькая сказалась.

И проклиная и боясь

Тебя при жизни, съ наглой ложью,

Вслѣдъ за тобой съ трусливой дрожью

Клеветники бросали грязь.

Еще не стихла волчья злоба

Твоихъ враговъ, какъ ты угасъ,

И вотъ друзья тебѣ сейчасъ

Бросали грязь на крышку гроба.

Но ты ужь спишь.... Спитъ мертвымъ сномъ

Кладбища снѣжная поляна,

И смотритъ солнце изъ тумана

Въ міръ блѣдно-розовымъ пятномъ.

Дмитрій Минаевъ.

"Дѣло", No 4, 1868

МОЕЙ ГАЛАТЕѢ.

Долго, жарко молился твоей красотѣ и,

И мольба такъ всесильна была,

Что сошла ты съ подножья, моя Галатея,

Ты, статуя моя, ожила.

Но подъ сѣверной мглою холоднаго крова

Снова сонъ тебя прежній сковалъ

И взошла ты, нѣмая красавица, снова

На покинутый свой пьедесталъ.

Ни лобзанья, ни ласки, ни жгучія слезы,

Ни порывы безумныхъ рѣчей

Разбудить ужь не могутъ отъ мраморной грезы

Галатеи холодной моей.

Дмитрій Минаевъ.

"Дѣло", No 3, 1868

СВОБОДА.

Молода, безсмертна, какъ природа,

Какъ невѣста, сходитъ въ міръ свобода.

И передъ ней, благоговѣйно тихъ,

Міръ не разъ склонялся, какъ женихъ;

И не разъ межъ нихъ -- землѣ казалось --

Обрученья тайна совершалась,

И въ виду священныхъ, вѣчныхъ узъ

Близокъ былъ божественный союзъ:

На челѣ прекрасной-новобрачной

Былъ покровъ таинственно-прозрачный,

Но, при видѣ брачнаго вѣнца,

Жизнь сбѣгала съ гордаго лица,

И съ себя срывая покрывало,

Каждый разъ невѣста умирала...

И до нынѣ сходитъ въ міръ она,

Цѣломудріемъ своимъ защищена,

Оставаясь вѣчно во вселенной

Недоступной, чистой и нетлѣнной.

Д. Минаевъ.

"Дѣло", No 12, 1868

ИЗЪ СТАРАГО АЛЬБОМА.

Завидую я вамъ: у васъ еще осталась

Способность жаркихъ слезъ. Когда на днѣ души

Даръ жизни -- горе тайное скоплялось,

Его всегда могли вы выплакать въ тиши...

Слезами сердце, словно, обновлялось

И примиряли васъ съ печальною судьбой,

Какъ вешній дождь, цѣлебныя рыданья;--

А намъ, давно озлобленнымъ борьбой,

Знакома только засуха страданья.

II.

Дыханье давитъ полдень знойный,

Недвижный воздухъ раскалёнъ;

Не дрогнетъ листъ и тополь стройный

Стоитъ, какъ погруженный въ сонъ.

Колышется въ дремотѣ нива,

Ползутъ лѣниво облака,

И мысль работаетъ лѣниво,

Не сходитъ слово съ языка,--

А ты лепечешь не смолкая

Мнѣ о любви своей весь день,--

Но, милый другъ, жара такая,

Что и любить, ей Богу, лѣнь!..

Дмитрій Минаевъ.

"Отечественныя Записки", No 12, 1879

НАШИ ЧИТАТЕЛИ *).

Юмористическіе эскизы.

*) Помѣщая эта стихотворные опыты одного изъ начинающихъ провинціальныхъ поэтовъ, мы хоть и замѣчаемъ въ немъ нѣкоторую "легкость въ мысляхъ", но надѣемся, что онъ отъ большаго упражненія и въ особенности отъ солиднаго изученія статей гг. Страхова и Н. Косицы, впослѣдствіи станетъ глубже и серьезнѣе относиться къ своей дѣятельности и къ тѣмъ мотивамъ общественной жизни, на которыхъ придется ему останавливать свое вниманіе.

Землевладѣлецъ раззоренный

Не спитъ, съ заботой на челѣ,

Въ усадьбѣ, снѣгомъ занесенной,

Въ глухую ночь въ родномъ селѣ.

Жена ворчитъ: "Не спишь всю ночь ты!..

Чего ты ждешь все, mon ami?" --

"Вѣдомостей Московскихъ" съ почты

Я жду, сударыня!.. Пойми!..

II.

Сплетню путая на сплетней,

Двѣ сосѣдки, сѣвъ рядкомъ,

Беззаботно въ день субботній

Забавляются чайкомъ.

Сплетенъ все же не достало...

Тихо. Чайникъ лишь кипитъ...

И маіорша замолчала,

И поручица молчитъ.

Наконецъ одна сказала:

-- Завтра мы,-- забудь свой страхъ,--

Сплетенъ выудимъ не мало

Въ "Биржевыхъ Вѣдомостяхъ".

III.

Въ погребкѣ дешевый хересъ

Вечеркомъ приказчикъ пьетъ,

И дешевый хересъ черезъ

Край стакана на полъ льетъ.

Дремлетъ парень. Съ красной хари

Отирая локтемъ потъ,

Носомъ въ "Голосѣ" клюетъ

Подпись Нила Адиирари.

IV.

Въ спальнѣ сабли, ружья, сѣдла,

Этажерки, столъ, кровать...

Видно, что живетъ осѣдло,

Только кто? Прошу понять!..

Все есть въ комнатѣ богатой,

Кромѣ книгъ, и лишь въ углу

"Инвалида" нумеръ смятый

Кѣмъ-то брошенъ на полу.

Появилась въ лавкѣ дама,

Хороша, какъ муза Жандра,

И нарядна, какъ реклама

Кача Александра.

Платья моднаго закройка

Ей нужна,-- по той причинѣ

Стала рыться дама бойко

Въ "Модномъ Магазинѣ."

VI.

На крыльцѣ сидитъ слуга --

Княжескій -- Кузьма.

Съѣвъ краюшку пирога,

Молвилъ онъ: "Эхъ-ма!

Отслужилъ я господамъ,

Значитъ, время есть,

И читать сталъ по складамъ

Онъ газету "Вѣсть".

VII.
КУПЕЦЪ.

Какъ дѣлишки, братецъ?

РАЗСЫЛЬНЫЙ ИЗЪ ГАЗЕТНОЙ КОНТОРЫ.

Худо.

Поручила мнѣ контора

Продавать по гривнѣ съ пуда

"Время Новое" Киркора.

Въ лавкѣ есть у васъ посуда,

Такъ купите, чтобъ отсюда

Не таскать тюка мнѣ дальше.

КУПЕЦЪ.

Что-жъ! давай сюда... Безъ фальши

Взвѣсимъ тюкъ твой, да и баста!..

Намъ нужна бумага часто.

VIII.

Блуждаетъ фельдшеръ хромоногій

Въ больницѣ съ ранняго утра,

Глядитъ насупясь, недотрогой,

Какъ всѣ на свѣтѣ фельдшера.

Онъ ставитъ банки, кровь пускаетъ,

Съ больными пасмуренъ и кругъ,

А къ ночи тихо вслухъ читаетъ

Двумъ сторожамъ "Всемірный Трудъ".

IX.

Ему было семьдесять лѣтъ,

Она была годомъ моложе;

Ума въ немъ отъ дряхлости нѣтъ,

Съ ума она спятила тоже.

Надѣвши подъ вечеру очки,

"Зарю" они вмѣстѣ читали,

А послѣ -- играть въ дурачки

До самаго сна начинали.

Недавно въ желтый домъ больного привезли

О въ немъ талантъ особенный нашли:

Всѣ сумасшедшіе дивились книгоѣду,

Который,-- подивитесь, господа --

Зналъ наизусть "Домашнюю Бесѣду"

За всѣ ея года,

На чемъ и помѣшался навсегда.

Что въ имени тебѣ моемъ!

ГРАЖДАНСКІЙ ПОДВИГЪ.

Ты полонъ, другъ, высокихъ думъ,

Мѣщански-доблестныхъ стремленій,

И вѣритъ собственный твой умъ

Въ свой собственный творящій геній.

Но это кончится все вдругъ,

Все выгоритъ въ стремленьи быстромъ --

И станешь ты, мой юный другъ,

Вполнѣ законченнымъ филистромъ.

Угаснутъ прежнія мечты,

Послушный голосу природы,

О размноженіи породы

Начнешь заботиться лишь ты;

Иной задачей оживленный,

Ты ею умъ свой обновишь,

И для отчизны умиленной

Филистровъ юныхъ наплодишь.

Трудись, пока достанетъ силы,

Тебѣ дарованной Творцомъ,--

И назовутъ тебя, мой милый,

Предобросовѣстнымъ самцомъ!

Есть у судьбы свои капризы:

Такъ конь могучій и лихой,

На скачкахъ получавшій призы,

Вдругъ ногу вывихнетъ, порой --

Его торжествъ минуло время,

Побѣдамъ наступилъ конецъ,

Но оставляется на племя

Сломавшій ногу жеребецъ.

Н. Верховъ.

НАДПИСИ И ЭКСПРОМТЫ.

I.
АВТОРУ "НЕРОНА", ЖАНДРУ.

Неронъ сжегъ Римъ во время оно

И судъ исторіи суровъ былъ и жестокъ.

Но кто бъ тебѣ могъ высказать упрекъ,

Когда бы своего несчастнаго "Нерона"

Ты, русскій стихотворецъ, въ печкѣ сжегъ?

II.
МАННУ.

(Творцу "Говоруновъ" и "Общаго блага".)

Трудъ, взятый не по силамъ,

Не кончится добромъ

И, если разберемъ:

Владѣть ты могъ бы шиломъ,

Но вовсе не перомъ.

III.
ЧЕЛОВѢКЪ ОНЪ БЫЛЪ!..

Вы правы, человѣкъ онъ милый, господа.

Я бросилъ въ спорамъ глупую привычку;

Къ тому жъ и спорить то какая мнѣ нужда:

Сказать при встрѣчѣ съ нимъ мнѣ хочется всегда: --

Эй, "человѣкъ", подай-ка, братецъ, спичку!

IV.

Стихи свои ты пишешь безъ цензуры,

И этому я радъ,

Но вотъ что худо, братъ:

Зачѣмъ стихи ты пишешь безъ цезуры?

V.
ЗЕМЛЯЧКѢ.

Попасть, -- я право не лукавлю, --

Къ вамъ на зубокъ я не хочу:

Я этимъ лишь доходъ доставлю

Зубному вашему врачу.

Нѣтъ, просто мной пренебрегая,

Отъ гнѣва будьте далеки;

Вставные зубы сберегая,

Меня, землячка дорогая,

Не поднимайте на зубки.

L'homme qui rit.

"Дѣло", No 12, 1869

* * *

Столица шумная въ волненьи,

Есть пища новая умамъ:

О предстоящемъ наводненьи

Слухъ темный ходитъ по домамъ.

Счастливцы жизни, сна не зная,

Не могутъ страха превозмочь,

Лишь только пушка крѣпостная

Встревожитъ ихъ въ глухую ночь,

Столицу грозно извѣщая,

Что выше колецъ поднялась

Вода на пристани въ тотъ часъ.

Но бѣдняки -- иное дѣло,

Они испуга далеки...

Еще недавно чье-то тѣло

Пристало къ берегу рѣки.

Сошлась толпа надъ мирно-спящей,

Усопшей женщиной... Вдали

Какъ будто выросъ изъ земли

Хожалый, съ бляхою блестящей,

И вотъ въ участокъ близь лежащій

Трупъ мертвой женщины свезли.

Кто жъ эта мертвая?-- Къ чему же

Вопросъ тотъ: жизни не вернешь!

Еще, пожалуй, будетъ хуже,

Когда распрашивать начнешь...

Бѣдняжкѣ видно улыбалась

Въ грядущемъ -- бѣдность иль тюрьма,

Она потопа не дождалась

И въ воду кинулась сама.

Дм. Минаевъ

"Дѣло", No 10, 1869

БЕЗУМНОЕ ЖЕЛАНІЕ.

Согнавши смутно немощь вѣка,

Какъ Діогены позднихъ лѣтъ,

Мы въ мірѣ ищемъ "человѣка":

"Гдѣ онъ? кричимъ: кто дастъ отвѣтъ?"

Безумцы! Знайте: въ полной силѣ

Когда бы къ намъ явился онъ,

Его бъ мы тотчасъ ослѣпили,

И онъ бродилъ бы, какъ Самсонъ,

Пока при общемъ осмѣяньѣ

Нашъ гнусный пиръ не посѣтилъ

И разшатавъ колонны зданья

Съ собой всѣхъ насъ не схоронилъ.

Д. Минаевъ.

"Дѣло", No 5, 1869

* * *

Жизнь человѣчества сложилась

Изъ элементовъ мощныхъ двухъ:

Въ немъ -- и животные инстинкты,

И духъ боговъ, безсмертный духъ.

То, какъ орелъ, взлетая къ небу,

То въ грязный падая потокъ,

Ты, человѣкъ, поперемѣнно,

Былъ то животное, то богъ.

Но если бъ въ міръ теперь явился

Богоподобный человѣкъ,

То подъ копытами животныхъ

Погибъ бы онъ въ нашъ славный вѣкъ.

Д. Минаевъ.

"Дѣло", No 1, 1870

ДВА ПОРТРЕТА.

(разсказъ моего сосѣда.)

Можетъ быть, господа,

Я сужу несовсѣмъ безпристрастно,

Но подчасъ подвернется такая бѣда,

Что становится очень опасно

Разрѣшать, кто виновенъ, кто нѣтъ:

Словно въ лѣсъ попадаешь дремучій...

Разскажу для примѣра вамъ случай.

Хоть прошло уже нѣсколько лѣтъ,

Какъ случилась исторія эта,

Но о ней говорить я безъ слезъ не могу.

Вотъ висятъ на стѣнѣ два портрета:

Этотъ юноша,-- право, не лгу,--

Мнѣ былъ сына родного дороже,

Росъ почти на глазахъ у меня,

А она-то, голубка моя...

Вы вглядитесь въ черты, о, мой Боже!..

Какъ живая съ портрета глядитъ.

Хороша вѣдь, не такъ-ли? Бывало,

Взглянетъ, точно рублемъ подаритъ,

И меня, старика, умиляла.

Хоть за связь ихъ, на первыхъ порахъ,--

(Съ нимъ она, господа, не вѣнчалась) --

Я не рѣдко испытывалъ страхъ,

Но потомъ даже мнѣ такъ казалось,

Что простится ей грѣхъ въ небесахъ

За побѣгъ отъ жестокаго мужа...

Ктожъ предвидѣлъ, что выпадетъ хуже

Доля ей?.. Но, позвольте, для васъ

Непонятенъ пока мой разсказъ.

Дѣло въ томъ, что мой Саша (всегда я

Звать его такъ привыкъ)

Въ школѣ былъ лучше всѣхъ ученикъ,

А по службѣ пошелъ, возбуждая

Отъ начальства однѣ похвалы.

Видный, умникъ, любимецъ молвы,

Онъ вошелъ скоро въ обществѣ въ моду,

А отъ женщинъ не зналъ и проходу.

Огорчалъ онъ меня глубоко,

Что смотрѣлъ такъ на женщинъ легко:

Поиграетъ, пошутитъ и -- баста!..

Съ нимъ за это я ссорился часто,

Упрекалъ его съ горечью... Чтожъ!

Что посѣешь, то самъ и пожнешь.

Какъ-то изъ виду Саша мой скрылся,

Дни проходятъ. Гдѣ, думаю, онъ?

Жду, пожду... Наконецъ онъ явился:

-- "Милый мой! Я теперь измѣнился",

Обнимая, кричитъ: "я влюбленъ

Я живу не одинъ.." -- "Ты женился?"

-- "Нѣтъ, нельзя., она замужемъ.. Ну,

Колебаться мнѣ было нелѣпо:

Мужъ -- палачъ, просто, извергъ...жену

Вырвать долженъ былъ я изъ вертепа,

Бросилъ прежнюю жизнь, кутежи,

Женщинъ всѣхъ... я отвыкъ отъ разврата..

А она-то, мой милый, она-то!...

Хочешь видѣть ее?" -- "Покажи.."

Мы отправились. Вѣрилъ я мало,

Признаюсь, перемѣнѣ такой!

Страхъ, предчувствіе, что-ли, мнѣ сжало

Сердце вдругъ, лишь рукой

Я къ звонку на подъѣздѣ коснулся.

Входимъ мы. Не хочу вспоминать

Встрѣчи той, но минутъ черезъ пять

Я, на старости, чуть не рехнулся:

Такъ Луиза понравилась мнѣ.

Я не мастеръ на всѣ описанья,

Но предъ вами портретъ на стѣнѣ.

Полюбуйтесь: точьвточь -- изваянье!

Въ этихъ истинно дивныхъ чертахъ

Грусть какая-то вѣчно бродила,

Только въ сжатыхъ губахъ, да въ глазахъ

Проявлялась желѣзная сила

Твердой воли...

Безъ малаго годъ

Счастье, этихъ людей продолжалось.

Саша, вѣтренникъ прежній и мотъ,

Сталъ другимъ человѣкомъ, казалось.

Волокита и бывшій игрокъ,

Если сядетъ, подчасъ, за картишки,

То играетъ всегда на мелокъ;

Дома -- весело... музыка, книжки,

Пожалуй, любовь, да цвѣты...

Въ чью-бы душу сомнѣнье запало,

Что надъ домомъ прекрасной четы,

Словно, туча, несчастье всплывало?..

Оба -- я и Луиза -- весной

Замѣчать стали первыя тучи.

Саша сдѣлался словно шальной:

То ворчитъ, то цѣлуетъ ей ручки,

То, какъ камень, молчитъ, и предлогъ

Чаще сталъ находить для отлучки:

По три дня пропадалъ онъ... Суди его Богъ,

Но замѣтить мнѣ было нетрудно,

Что несчастной голубки любовь

Онъ ногами топталъ безразсудно,

Зажилъ прежнею жизнію вновь.

Обо всемъ и она догадалась,

Поняла, что со счастьемъ прощалась,

Но молчала, безъ жалобъ и слезъ:

Только брови сдвигаляся хмуро,

Да въ глазахъ замѣчать мнѣ пришлось

Вспышки молній... Такая натура

Въ этой женщинѣ странной была:

Если разъ, она счастье нашла,

То за счастье такое готова

Жизнь сгубить -- и свою и другого.

Разошлось они. Словно вчера

Совершилась послѣдняя наша

Встрѣча въ мірѣ. Сюда въ номера,

Гдѣ живу я теперь,переѣхалъ и Саша.

Я его и корилъ и хулилъ,

У негожъ нѣтъ другого отвѣта:

"Я-ль виновенъ, что я разлюбилъ?"

Какъ вамъ нравится логика эта?

Жилъ онъ въ комнатѣ, рядомъ со мной,

Но съ нимъ очень я рѣдко встрѣчался:

Такъ поступокъ его показался

Гадкомъ мнѣ. Лишь съ Луизой одной,

По привычкѣ, я часто видался.

Ни полслова о немъ никогда

Не сказала она въ разговорѣ.

Что въ душѣ ея было,-- вражда,

Или гордое, тайное горе,--

Угадать я не могъ

До ужасной минуты послѣдней.

Какъ-то вечеромъ, поздно, въ передней

У себя я услышалъ звонокъ:

-- "Васъ зовутъ, сударь, въ номеръ сосѣдній.,"

Мнѣ сказали.-- "Но кто же зоветъ?"

-- "Тамъ какая-то барыня ждетъ..."

Кровь мнѣ въ голову хлынула снизу,

Только отперъ я ближнюю дверь:

Возлѣ Саши нашелъ я Луизу.

Онъ сидѣлъ -- (помню я и теперь) --

На диванѣ, въ углу, полулежа,

Какъ довольный собой человѣкъ,

А она, на себя непохожа,

И блѣдна, точно на полѣ снѣгъ,

Неподвижно и молча стояла.

-- "Я ждала васъ", она мнѣ сказала:

"Вы должны, какъ и онъ, все узнать.

И пусть Богъ насъ обоихъ разсудитъ.

Я къ нему обратилась, какъ мать,

Мать ребенка, котораго будетъ

Онъ отцомъ,-- и на это отецъ

Только смѣхомъ однимъ отозвался".

(Онъ при этомъ опять засмѣялся:)

-- "Скоро-ль этому будетъ конецъ?"

-- "Скоро-ль? а, ты его дожидался?!--

Такъ умри-же со мной ты подлецъ."

И въ рукѣ у Луизы сверкнуло

Пистолетное дуло,

Грянулъ выстрѣлъ, другой; впопыхахъ

Отвратить это страшное дѣло

Не успѣлъ я: въ дыму, въ трехъ шагахъ

Отъ себя я увидѣлъ два тѣла.

Въ тужъ минуту народъ набѣжалъ;

Полицейскіе, докторъ явился:

Саша мертвый, убитъ на повалъ,

Тихо на полъ съ дивана скатился

Получивши ужасный урокъ;

А несчастная женщина въ бокъ

Нанесла себѣ рапу, но все-же

Жить осталась. Выла бы дороже

Смерть для жертвы погибшей... Въ острогъ

Посадили ее, разумѣется, вскорѣ;

На допросахъ во всемъ сознавалась она

Механически какъ-то и тупо, полна

Безысходнаго, мрачнаго горя.

Съ нетерпѣньемъ я ждалъ дня суда,

Ждали многіе -- случай былъ рѣдкій.

Сердце билось, какъ птичка подъ сѣткой,

У меня въ ту минуту, когда

Очутился въ судебной я залѣ

И пробрался къ колонкѣ впередъ.

Вдругъ -- смотрю -- взволновался народъ;

Общій шопотъ... всѣ съ мѣстъ привставали:

То ввели подсудимую. Сабли сзеркали...

О, тогда я едва не заплакалъ навзрыдъ

За печальную участь людей двухъ любимыхъ:

Вотъ одна -- на скамьѣ подсудимыхъ,

А другой -- на кладбищѣ зарытъ!...

Ко всему безучастна, блѣдна, и вся въ черномъ,

И со взглядомъ недвижно-упорнымъ,

Устремленнымъ куда-то, богъ вѣсть,

Подсудимая сѣла. Не могъ я прочесть

Въ этомъ образѣ, тихо покорномъ,

Ничего, кромѣ скорби... Казалось, что лечь

Ей въ могилу нестрашно...

Защитника рѣчь

Въ положеньяхъ блестящихъ, отважныхъ

Развивалась, межъ тѣмъ, и росла,

Но, признаться, для многихъ присяжныхъ

Не совсѣмъ-то понятна была:

На подборъ современныя фразы,

Ограненныя, точно алмазы,

Только не было въ нихъ простоты,

Задушевности, той теплоты,

Что невольно за сердце хватаетъ

И суровую душу смиряетъ.

Кончилъ рѣчь, наконецъ, адвокатъ

И умолкъ. Долго судъ совѣщался

И вернулся съ рѣшеньемъ назадъ.

Стихло все... Приговоръ состоялся:

"Семь лѣтъ каторги"...

Вкругъ

Вздохъ глухой и едва уловимый

Пролетѣлъ электрически вдругъ:

Лишь въ лицѣ у одной подсудимой

И рѣсницы не дрогнули. Взоръ

Неподвиженъ... улыбка печали:

Словно не ей прочитали

На судѣ приговоръ.

Да, убійство -- ужасное слово:

Судьи правы, но правы и мы,

Если мы не осудимъ сурово

Эту грѣшницу... Свѣта и тьмы,

Зла съ добромъ роковое смѣшенье

Есть, я думаю, въ каждомъ изъ насъ...

Но еще не оконченъ разсказъ:

Нужно знать вамъ его заключенье.

Осужденная жить не могла,

Какъ другіе; одно ей осталось:

Черезъ мѣсяцъ она помѣшалась

И въ острогѣ въ родахъ умерла.

Такъ погибли напрасно двѣ силы,

Дорогія и близкія мнѣ;

Лишь остались отъ нихъ двѣ могилы,

Да портреты на этой стѣнѣ.

Дм. Минаевъ.

"Дѣло", No 12, 1870

* * *

(П. П. Р-п-ву).

Когда-то, милые друзья,

Среди студенческаго пѣнья

Съ сознаньемъ вторилъ вамъ и я:

"Впередъ безъ страха и сомнѣнья"!

Я снова пѣть готовъ "впередъ"!

Инымъ, грядущимъ поколѣньямъ,

Но страхъ въ груди моей живетъ

И мысль отравлена сомнѣньемъ.

Д. Свіяжскій.

"Дѣло", No 11, 1871

КАМЕНОТЕСЪ.

(Японская сказка).

Жилъ-былъ въ японскомъ царствѣ бѣднякъ-каменотесъ,

Работалъ много, то нужды тяжелой несъ

И сталъ роптать. "Ахъ, если-бъ,-- взывалъ онъ къ небесамъ,--

Разбогатѣть! Лежалъ бы по цѣлымъ я часамъ

На дорогихъ циновкахъ, всегда-бъ ходилъ въ шелку"...

Мольбу такую слыша, Духъ добрый бѣдняку

Желанное богатство далъ сразу. О нуждѣ

Забылъ разбогатѣвшій работникъ, о трудѣ

Не помышлялъ, на мягкихъ циновкахъ возлежалъ

И нѣжился подъ шелкомъ и пухомъ одѣялъ.

На улицѣ однажды кортежъ увидѣлъ онъ:

Шелъ мимо императоръ, который окруженъ

Былъ свитою блестящей своею; впереди

Шуты и скороходы бѣжали; назади

Надъ головой владыки громадный зонтъ несли;

Прохожіе съ поклономъ склонялись до земли

Передъ его особой.-- "Ахъ, что въ богатствѣ мнѣ,--

Каменотесъ воскликнулъ:-- когда въ родной странѣ

Со спитою, по царски, ходить я не могу!

Зачѣмъ не царь я?" -- "Въ этомъ тебѣ я помогу".--

Шепнулъ ему Духъ добрый, и въ ту-жъ минуту вдругъ

Въ царя преобразился работникъ бывшій. Вкругъ

Его толпилась свита, молчаніе храня,

И зонтъ несли роскошный надъ нимъ въ сіяньи дня.

А солнце сильно грѣло и жаръ былъ нестерпимъ.

-- "Я царь, но велика ли мнѣ честь назваться имъ,--

Замѣтилъ императоръ,-- когда я изнемогъ

Отъ зноя, обезсилѣлъ отъ головы до ногъ...

Не лучше-ли быть солнцемъ!" -- "Такъ будь имъ", Духъ сказалъ,

И, обратившись въ солнце, царь въ небѣ засіялъ

Лучами золотыми,-- какъ ласку и привѣтъ,

На землю проливая живительный свой свѣтъ.

Вдругъ набѣжала туча и стала въ вышинѣ

Между землей и солнцемъ.-- "Какая дерзость! маѣ

Свѣтить она мѣшаетъ,-- воскликнулъ свѣточъ дня:--

Ужъ если такъ, быть тучей удобнѣй для меня".

И духъ сказалъ: "Пусть будетъ по твоему!" Тогда

Свершилось превращенье. Надменна и горда,

Въ лазури неба туча мгновенно разрослась,

Грозою разразилась, на землю пролилась

Такимъ дождемъ, что скоро изъ береговъ своихъ

Озера, рѣки вышли и съ ревомъ волны ихъ

Окрестность затопили. Стоялъ одинъ утесъ

Незыблемо: могучій потокъ его не снесъ

Въ своемъ напорѣ грозномъ.-- "Хорошій мнѣ урокъ!--

Сказала туча гнѣвно:-- сопротивляться могъ

Грозѣ моей какой-то ничтожный камень! Съ нимъ

Не лучше:ть помѣняться мнѣ жребіемъ своимъ?"

-- "Хною исполню волю", отвѣтилъ духъ. Въ гранитъ

Преобразилась туча, принявъ утеса видъ.

И тотъ утесъ недвижный, холодный и нѣмой,

Не чувствовалъ ни бури, ни холода зимой,

Ни солнца жаркимъ лѣтомъ, ни града, ни дождя.

Утесъ однажды только былъ изумленъ, слѣдя

За тѣмъ, какъ у подножья его одинъ бѣднякъ

То молотомъ, то ломомъ работать началъ такъ

Усердно, что кусками гранитъ летѣлъ кругомъ.

-- "Такъ вотъ кого назвать я могу своимъ врагомъ,

Врагомъ опаснымъ!-- гнѣвно проговорилъ утесъ:--

Онъ, человѣкъ ничтожный, простой каменотесъ,

Изъ нѣдръ моихъ рвать можетъ куски большихъ камней!

О, если при сравненьи со мною, онъ сильнѣй,

То лучше человѣкомъ мнѣ быть!" -- И не былъ глухъ

Къ желанію утеса ему покорный Духъ.

И вновь въ каменотеса бѣднякъ былъ превращенъ,

Опять въ каменоломнѣ работать началъ онъ,

Въ поту лица насущный хлѣбъ добывалъ опять

И пересталъ на жребій тяжелый свой роптать.

Дмитрій Минаевъ.

"Памяти В. М. Гаршина". СПб., 1889

ДВѢ СУДЬБЫ.

(Переводъ съ итальянскаго.)

Завидуя когда-то

Ихъ счастью безконечно,

Не могъ я знать, конечно,

Что сгибнутъ безъ возврата

Они для свѣта оба:

Она -- подъ крышей гроба,

Оплакана чужими,

А онъ -- подъ небесами

Такими.... а какими,

Поймете вы и сами.

Сперва о нихъ тужили,

Сперва ихъ вспоминали,

Но новыя печали,

Какъ тучи, плыли, плыли,

И скоро всѣ забыли

Обоихъ ихъ невольно...

И насъ всѣхъ жизнь томила.

Летѣли дни за днями...

Ее взяла -- могила,

Его взяла... Довольно!..

Досказывать, какъ больно,

Поймете вы и сами.

Д. Минаевъ.

"Дѣло", No 7, 1870

* * *

Пусть говорятъ, что самъ себѣ я врагъ,

Что я съ людьми полезными не лажу,

Что дуракомъ мнѣ кажется дуракъ

И бѣлою не назову я сажу.

Пусть говорятъ, что самъ себѣ я врагъ:

"Люби своихъ враговъ" -- есть заповѣдь у Бога,

Такъ и меня винить нельзя никакъ,

Что я, врагъ собственный, себя люблю немного.

Дм. Минаевъ.

"Дѣло", No 12, 1871

НЕУДАВШІЙСЯ ДѢЛЕЖЪ.

(Японская басня.)

На свѣтѣ маясь иного тысячъ лѣтъ

Бѣсъ, наконецъ, рѣшался разложиться

Химически, и такъ, чтобъ цѣлый свѣтъ

Могъ чѣмъ-нибудь отъ чорта поживиться.

И вотъ свой внѣшній видъ

И нравственныя свойства,

Найдя, что жизнь большое безпокойство,

Между людьми онъ раздѣлить спѣшитъ.

Задумано -- и, какъ по маслу, дѣло

Пошло впередъ. На собственный свой страхъ

Бѣсъ по частямъ, какъ душу, такъ и тѣло,

Въ народѣ разбросалъ на первыхъ же порахъ.

Между мужей рога свои ввелъ въ моду

И даже имъ прибавилъ ростъ,

Вельможамъ далъ, тщеславью ихъ въ угоду,

Изъ прихвостней довольно длинный хвостъ;

Надломанныя когти и копыта

Онъ рецензентамъ преподнесъ,

Слухъ тонкій всѣмъ, кто падокъ на доносъ.

И въ дипломаты вывелъ паразита

При помощи блестящаго вранья;

А чтобъ людей отъ долгаго житья,

Иль смерти на больничной скучной койкѣ

Избавить, онъ шепнулъ имъ на ушко,

Что ихъ спасутъ -- ходить не далеко --

Дорогъ желѣзныхъ быстрыя постройки,

Гдѣ люди гибнутъ такъ легко,

Какъ мухи.

Бѣсъ вообще былъ въ духѣ,

Увидя, что пошла повсюду кутерьма,

Но, дѣйствуя согласно съ хитрымъ планомъ,

Онъ былъ смущенъ явленіемъ нежданымъ:

Съ людьми все раздѣляя, чѣмъ сама

Его натура адская богата,

Не могъ нигдѣ пристроить онъ ума,

А вѣдь у всѣхъ чертей ума палата.

И вотъ безъ устали, разорванный въ клочки,

Таскался всюду онъ съ своей тяжелой ношей,

Но всѣ ее считали нехорошей

И гнали дьявола въ толчки.

А если иногда, случайно, духу вѣка

Наперекоръ,

Бѣсъ, заражалъ умомъ иного человѣка,

То про такой заслышавши позоръ,

Всей массой человѣческое племя

Вставало, бушевало и съ лица

Сырой земли стирало храбреца,

Который смѣлъ быть умнымъ въ наше время.

И снова бѣсъ

Чтобъ сбыть свой умъ изъ кожи просто лѣзъ,

Но толку въ этомъ было мало...

На томъ и дѣло стало,

А чортъ съ своимъ умомъ ушелъ въ дремучій лѣсъ.

Подписывать мораль не стану я подъ басней:

Морали я боюсь: всегда одна бѣда съ ней.

Дмитрій Минаевъ.

ДАРЫ ВЕСНЫ.

Опять, опять пришла весна,

Медовый мѣсяцъ всей природы,

И снова, какъ въ былые годы,

Для всѣхъ дары свои она

Рукою щедрой расточаетъ,

Роститъ душистые цвѣты,

Ихъ въ кудри женскія вплетаетъ,

И надмогильные кресты

Плющемъ зеленымъ обвиваетъ.

Даритъ больными -- докторовъ,

Навозомъ свѣжимъ -- агрономовъ,

Травою сочною -- коровъ

Шпинатомъ, спаржей -- гастрономовъ.

Весна за данью сыплетъ дань:

Загаръ, кумысъ, веснушки, розы,

Побѣги дѣвственной березы

Для педагоговъ и для бань.

Весна во всѣ стучится двери,

Бѣжитъ быстрѣе въ жилахъ кровь...

Въ сердцахъ -- весенняя любовь

И тифъ въ весенней атмосферѣ.

Дм. Минаевъ.

"Дѣло", No 11, 1871

Русская стихотворная пародия (XVIII-начало XX в.)

Библиотека Поэта. Большая серия

Л., "Советский Писатель", 1960

<СТИХОТВОРЕНИЯ ПСЕВДОНИМОВА>

Буря на море

Монолог художника в драме "Джулиано Бертини, или Терновый венок гения"

Разрушение мира (Стихотворение, которое найдено неконченным)

Бал

Еврейская мелодия ("Я приду к тебе с цевницею...")

Чувство грека

"Раз проселочной дорогою..."

Две тени

Весенняя песня

"Подбоченясь ходит месяц..."

-----

К солнцу. (Эротическое стихотворение)

"Кто сия? Она склонилась..."

Дуэт Фета и Розенгейма (Бессознательное ликование и бессознательное хуление)

"Мысль мне, мысль! Владея словом..."

Серенада ("Воздух майский негой тает...")

Старый мотив

"Топот, радостное ржанье..."

"Пусть травы на воде русалки колыхают..."

Авдотье Кукшиной

"Гоняйся за словом тут каждым!.."

Двустишия

Виденье

Отрывок из романа, который никогда не напечатается

На взморье

Еврейско-русская мелодия ("Приходи, моя желанная!..")

Литературные попытки Михаилы Бурбонова:

1. "На реке, если б были деньжонки..."

2. Признание в любви

Последний дуэт

Нашим пессимистам

Звезды и Случевский

"Я лежал в камышах на спине..."

"Посреди журнальных погремушек..."

БУРЯ НА МОРЕ

В сугубом страхе несся ветхий челн,

Гоним бурливою напастью грозных волн,

И мнил пловец, что та бездонна бездна

Похитит всё, чем жизнь ему любезна.

Морская глубь, злобна и разъяренна,

Его пожрать готова, как геенна;

Перуны грозные потоки молний льют,

И громы адские под облаком ревут.

Погода ясная вдруг сделалась ненастна.

О ты, пловец! судьба твоя ужасна.

Но верный Промыслу, он Промыслом спасен,

И, лишь с мольбой вознесся к небу он,

Стихии яростной замолкли буйны страсти,

И он спасен был гибельной напасти.

Перуны стихнули, смирились волны грозны,

И лил пловец спасенный реки слезны.

МОНОЛОГ ХУДОЖНИКА В ДРАМЕ "ДЖУЛИАНО БЕРТИНИ, ИЛИ ТЕРНОВЫЙ ВЕНОК ГЕНИЯ"

Я весь в жару, как в первый день признанья.

Души моей натянутые струны

Готовы вдруг одним певучим хором

Ответить небесам мелодиею звуков.

Чело горит, струится в жилах пламень,

Я чувствую пришествье вдохновенья

Во имя чистого, великого искусства!..

Искусство!

(Падает на колени.)

Весь я твой -- и ты мое, искусство!

Вот здесь, в груди, божественная искра

Горит огнем небесного веленья,

Тревожит, жжет меня, и я, небес избранник,

Весь трепещу под чарой вдохновенья.

(Быстро встает и начинает импровизировать.)

Я расторгнул жизни путы,

Вдохновенный без границ.

В те великие минуты

Люди, люди-лилипуты,

Предо мной падите ниц.

На колени! Песнопений

Для грядущих поколений

Я пролью за звуком звук.

Вы -- толпа, я -- светлый гений,

Я -- рожден для вдохновений,

Вы -- для мелких бед и мук.

Для детей погибших мира

Я пою,-- смиряет лира

Горе, скорби и печаль,

С именами Гёте, Данта

Имя нового гиганта

Люди впишут на скрижаль.

Душно, душно!.. мир мне тесен...

(Сбрасывает с себя галстук и сюртук.)

Муза, Муза! лиру мне!

Нужно звуков, рифм мне, песен --

Я горю, я весь в огне.

(Обессиленный и облитый холодным потом, опускается на ковер, поддерживаемый Музой.)

РАЗРУШЕНИЕ МИРА
(СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ НАЙДЕНО НЕКОНЧЕННЫМ)

Мир надтреснул, сокрушенный.

Вот в разбеге потрясенный

Пошатнулся -- и раскат

Рос могучий, отдаленный

Распадающих громад.

Брызги молний, хохот грома,

Всюду ада смрадный след,

В безднах темного пролома

Гасли в судоргах погрома

Груды сброшенных комет.

Прах вселенной несся...

Залит бал волнами света;

Благовонием нагрета,

Зала млеет, как букет.

Упоительно-небрежно,

Зажигательно-мятежно

Ноет скрыпка и кларнет.

В вихре звуков, в море жара,

С сладострастием угара

В вальс скользит за парой пара,

Опьянения полна,

В ураган огнепалящий,

Душу пламенем мутящий,

Волканически летящий,

Грудь взрывающий до дна.

Вот она, царица бала,

Раздраженная смычком,

Быстро сбросив покрывало,

В танце бешеном летала,

Припадя ко мне плечом.

Кудри змеями сбегали,

Волновались, трепетали

И, играя предо мной,

По щекам меня хлестали

Ароматною волной.

Мы неслись -- мелькали люди,

Ряд колонн и ряд гостей,

Фермуары, плечи, груди,

Лампы, люстры, блеск свечей,

Косы, жемчуг, бриллианты,

Дымки, кружева, атлас,

Банты, франты, аксельбанты

И алмаз горящих глаз.

Мы неслись -- кружилась зала,

Я дрожал, как кровный конь,

Весь был жар я, весь огонь,

В жилах лава пробегала,

И корсет ей прожигала

Воспаленная ладонь.

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

Я приду к тебе с цевницею

В твой далекий вертоград,

Лишь за тающей денницею,

Вместе с трепетной зарницею,

Тени ночи низлетят.

В пору темную, туманную

Не узнают Ноя дочь.

Я походкой неустанною

Под одеждой легкотканною

Проберусь к тебе в полночь.

Я приникну голубицею

Ко щеке твоей лицом,

И под темною ложницею

Буду жечь тебя сторицею

Поцелуем, как огнем.

ЧУВСТВО ГРЕКА

Мы на ложах сидели пурпурных

В благодатной тени сикоморы;

Ароматы курилися в урнах,

И гремели певучие хоры.

И Эллады живые напевы,

Как вино, нашу кровь разжигали,

На коврах ионийские девы

С негой южною нас щекотали.

Целовала меня Навзикая,

На груди волновался гиматий,

И, устами к устам приникая,

Ожидала ответных объятий;

Но ни ласка, ни песня, ни шутка

Мне немилы от девы Эллады.

Мальчик розовый -- дивный малютка

Привлекал мои жадные взгляды;

Я внимал, как лились, не смолкая,

Его песни согласные звуки,

И рыдала вдали Навзикая,

Опустив свои смуглые руки.

* * *

Раз проселочной дорогою

Ехал я,-- передо мной

Брел с котомкою убогою

Мужичок как лунь седой.

На ногах лаптишки смятые,

Весь с заплатками армяк.

Видно, доля небогатая

Тебе выпала, бедняк.

Подпираясь палкой длинною --

Путь-то, верно, был далек,--

Брел он с песней заунывною.

-- "Дядя, сядь на облучок".

Сел старик. Седую бороду

Только гладит.-- "Ты куда?"

-- "Пробираюсь, барин, к городу,

Ждут оброка господа.

Крепко староста наказывал...

Вот бреду, болит спина..."

И, склонившись, мне рассказывал

Свою повесть старина.

"Погоди, дед! С тяжкой болию

Ты не ляжешь умирать.

На отчизну божьей волею

Сходят мир и благодать.

После лет долготерпения,

Бесконечного труда,

Под лучами просвещения

Смолкнет лютая нужда".

В мужике сердечный пламень я

Этой речью оживил,

И старик честное знаменье

С благочестьем сотворил.

ДВЕ ТЕНИ
(ПОСВЯЩАЕТСЯ А. ФЕТУ)

Две тени слетают с тоскливой любовью

Ко мне, как две чистые грезы,

И, кротко склонясь к моему изголовью,

Льют тихие, теплые слезы.

Офелия легкой проносится тенью...

И песни, и слезы, и стоны...

И вторит печальному долгому пенью

Скорбящая тень Дездемоны.

ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Часто ночью, весной, когда Муза молчит

И перо я грызу до рассвета,

Вдохновение вновь у меня закипит

Над весенней страницею Фета.

И весенние песни растут, и звенят,

И щекочат подмышки поэта.

Вот за образом образов встал целый ряд

Над весенней страницею Фета.

И испанский мотив и еврейский напев

Так и просятся в формы куплета,

Я румянец у роз похищаю для дев

Над весенней страницею Фета.

"Ты поэт! Ты поэт!" -- мне природа кричит,

И я слушаю с трепетом это,

А в груди сердце бьется и нойно стучит

Над весенней страницею Фета.

* * *

Подбоченясь ходит месяц

Голубой, лазурной высью,

От востока и на запад

Пробегая плавной рысью.

И, прищуря томно глазки.

Со звездой звезда болтает,

А Меркурию Венера

Подозрительно мигает.

И над миром усыпленным,

Где не спят жуки да блохи,

Рея, плавают в тумане

Лишь одни людские вздохи.

<Д. Д. Минаев>

<1860>

Впервые -- "Время", 1861, No 1, стр. 70--82, в рецензии на четыре сборника переводов из Гейне, без подписи. Д. Д. Минаев -- см. стр. 769 В фельетоне излагается биография "поэта трех звездочек" (т. е. печатавшегося анонимно под тремя звездочками вместо подписи), оставшегося безвестным, хотя он на протяжении нескольких десятилетий "успешно" подражал наиболее знаменитым и модным современникам. Он родился в Москве в то время, "когда "Вестник Европы" пел вечную память престарелому классицизму и юный романтизм в лице "Бедной Лизы" Карамзина принимался с восторгом всем молодым поколением". Еще в гимназии Псевдонимов выучил "все правила риторики" и однажды написал на заданную тему сочинение в стихах "Буря на море", в котором подражал Ломоносову. Проникшись сознанием своего таланта, окрыленный восторгами своего наставника, Псевдонимов "перестал выражаться презренной прозой, а все облекал в поэтическую форму". Вместо того чтобы попросить за столом передать ему кусок хлеба, он восклицал:

О школьный друг, подай мне ради Феба

Один кусок иль два ржаного хлеба.

"Переживая многие фазы нашей литературы, начиная с драм Кукольника, повестей Марлинского и кончая Случевским и Кусковым,-- Псевдонимов постоянно воссоздавал чужие образы, вариировал чужие мотивы и наивно считал свои произведения плодом творческого самобытного дарования". Этот пародийный персонаж, по словам Минаева, "олицетворяет в себе тип поэтов, у которых впечатлительность заменяет творческую силу и фантазию, а наивное передразнивание, модулированье -- всякое самобытное дарование". Выдержки из "дневника" Псевдонимова и его стихи показывают развитие поэзии "от Кукольника до Случевского", т. е. наиболее неприемлемых для критика-пародиста литературных явлений.

Буря на море. Псевдонимов в этом стихотворении еще "подражает" поэзии классицизма.

Монолог художника в драме "Джулиано Бертини, или Терновый венок гения". "Монологу" предшествует запись в "дневнике" Псевдонимова (от 27 октября 1836 г.), указывающая пародийный адрес: "Прочел драму Кукольника "Джулио Мости". Нужно быть гранитом, обросшим мохом бесстрастия, чтобы не растаять при чтении этого удивительного создания. Вчера вечером я был на именинах у нашего частного пристава. После ужина меня почти насильно заставили прочесть некоторые сцены из моего "Джулиано Бертини"... Все были сильно пьяны и целовали меня за прочтение". Критик попутно дает характеристику мещанско-обывательской и чиновничьей среды, где были особенно популярны ходульно-романтические произведения Марлинского, Кукольника и Бенедиктова (см. вступ. статью, cip. эО--55).

Разрушение мира. Пародии предшествует запись в "дневнике" Псевдонимова (от 3 декабря 1840 г.), где он поясняет, что не печатает своих стихов, чтобы не "услышать брань глупца и ругательства какого-нибудь доморощенного московского критика, который какого-то Гоголя превозносит до небес, а нашего первого поэта, поэта мысли, как назвал его весьма справедливо г. Шевырев,-- Бенедиктова -- считает наборщиком громких фраз и звонких рифм" (намек на В. Г. Белинского). "Разрушение мира" -- пародия не только на Бенедиктова, но и на родственных ему поэтов, в особенности А. В. Тимофеева (см. стр. 720), у которого было стихотворение "Последнее разрушение мира" (БдЧ, 1838, No 5):

Тихо зарево взыграло

По челу седых небес;

С неба на землю упало,

Озарило дол и лес,

Разостлалось багряницей

По ковру широких вод

И летучею зарницей

Весь зажгло небесный свод.

... И вдруг все вздрогнули.

Как черное знамя

Покрыло мгновенно багровое пламя,

Как грозная туча взвилась над землей...

Бал. Псевдонимов читает это произведение "петербургскому литератору", который иронически замечает: "Поздравляю вас, батюшка: вы самого Бенедиктова перещеголяли, и в вас он найдет достойного соперника" (запись в "дневнике" Псевдонимова от 12 февраля 1841 г.). Пародия на стихотворение Бенедиктова "Вальс" с включением мотивов из других произведений Бенедиктова ("змеи кудрей", "кровный конь" и др.). По щекам меня хлестали Ароматною волной. Ср. у Бенедиктова в стихотворении "Напоминание":

Русый локон незаметно

По щеке скользил моей...

Еврейская мелодия. Псевдонимов, перебравшись в Петербург, в письме к приятелю в 1850 г. уже пренебрежительно отзывался о Бенедиктове: "Гениальная прозорливость Белинского еще десять лет назад под блестящей формой произведений этого писателя умела заметить отсутствие всякой поэзии и содержания. Читай лучше Некрасова или Майкова -- вот это поэты. А читал ли ты "Еврейские мелодии" Мея -- это удивительные стихи". Мей Лев Александрович (1822--1862) -- поэт и драматург, примыкавший к школе "чистого искусства". Пародия на "Еврейские песни" Мея, представляющие собой переложение библейской книги "Песнь песней".

Чувство грека. Пародируется обращение Н. Ф. Щербины (о нем см. стр. 740) к античным мотивам, в частности его стихотворение "Пир":

На пурпурных мы ложах сидели,

Рассыпали нам женщины ласки,

Ионийские песни мы пели

И милетские слушали сказки...

и т. д.

Гиматий -- верхняя одежда древних греков. Минаев Пародирует употребление Щербиной этого слова также в стихотворении "Фанты" (И, 1863, No 26). В стихотворении "Пир" поэт обращается к мальчику (который оказывается переодетой возлюбленной, брошенной поэтом):

Что ты спрятал на грудь под гиматий?..

Что так выпукла грудь молодая? ..

"Раз проселочной дорогою..." Вошло в сборник Д. Д. Минаева "Думы и песни" (СПб., 1863) с добавлением строфы (между предпоследней и последней), пропущенной в журнальной редакции:

От его превосходительства

Слышал я -- а он мне зять,--

Что теперь само правительство

Будет слабых защищать...

Используя сюжетную схему стихотворения Некрасова "Школьник", Минаев высмеивает либеральные настроения предреформенных лет.

Две тени. Псевдонимов отмечает в своем "дневнике" под датой 16 июля 1858 г., что "ни на одного современного поэта так не нападают теперь, как на Фета. Его бранят даже те журналы, где прежде от него же приходили в восторг" (намек на С, где в 50-х гг. печатались стихи Фета).

"Подбоченясь ходит месяц..." Пародия на стихи Константина Константиновича Случевского (1837--1904), представителя "чистой поэзии". Пародируются общие мотивы и образный строй поэзии Случевского, в том числе стихотворение, напечатанное в С (1860, No 1) и сделавшееся мишенью юмористов 60-х гг.:

Ходит ветер избочась

Вдоль Невы широкой,

Снегом стелет калачи

Бабы кривобокой.

Рея, плавают в тумане. Используется строка из "Демона" Лермонтова ("Тихо плавают в тумане Хоры стройные светил"). Лишь одни людские вздохи. Намек на стихотворение Случевского "Людские вздохи" в том же номере С.

-----

К СОЛНЦУ

(ЭРОТИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ)

День играет и смеется,

Как проснувшийся ребенок;

Звук по воздуху несется,

Серебрист, и чист, и звонок.

Солнце греет воздух ясный,

В щеки дышит и целует,

Как вакханка, сладострастно,

Распаляет и волнует.

Золотое это солнце

Лишь уйдет -- и я тоскую,

Набежит на солнце тучка --

Я, как женщина, ревную.

И, забыв дела мирские,

Дев и жен былые ласки,

Всё бы пил я золотые

Света солнечного краски.

<Д. Д. Минаев>

<1861>

К солнцу. Впервые -- РСл., 1861, No 12, стр. 21, в фельетоне Д. Д. Минаева "Дневник темного человека". Стихи получены фельетонистом от некоего "нового дарования" (разновидность Псевдонимова). "Все эти юные таланты,-- замечает фельетонист,-- воспитанные на переводных стихотворениях Гейне, на старых мотивах Фета, начали доводить свои лирические причитания до самых уродливых нот, и если бы "любезная природа", которую они постоянно воспевают, могла их слышать, то она бы сделала самую кислую мину". "Ученик" ("новое дарование") -- "пошел еще дальше своих наставников и красоты поэзии своих менторов довел до идеала безобразия".

* * *

Кто сия? Она склонилась

На подушках ста веков,

Вместо мантии покрылась

Серой ризой облаков.

Кто сия? Почила сладко,

Скрыт огонь палящих глаз;

Под челом ее -- Камчатка,

Под пятой ее -- Кавказ.

Вместо кос, спадавших в ноги,

Темным лесом облита,

Вместо пояса на тоге --

Ветвь Уральского хребта,

Вместо ленты -- Волга вьется,

В диадеме -- голова,

И в груди не сердце бьется --

Бьется матушка Москва.

Молвит -- двинутся громады,

Встанет -- рост до облаков,

Мощной власти -- нет преграды,

И пронизывают взгляды

Миллионами штыков...

<Д. Д. Минаев>

<1863>

"Кто сия? Она склонилась..." Впервые -- РСл., 1863, No 7, стр. 22, в фельетоне "Дневник темного человека". Пародия на псевдопатриотическую ходульную поэзию. Написано якобы в Парголове, под Петербургом, после купанья в тамошнем озере. По словам фельетониста: "Озеро имеет такое свойство: каждый, кто выкупается в нем, непременно, хотя бы на время, сделается патриотическим поэтом". Желая убедиться в этом, автор отправился в Парголово, "запасясь на дорогу стихотворениями князя Вяземского, Бенедиктова и А. Майкова". Выкупавшись в чудодейственном озере, он почувствовал "позыв к импровизации" и по наитию свыше сочинил огромное стихотворение, из которого предлагает только начало. Под пятой ее Кавказ. Пародически используется образ Ломоносова в "Оде на день восшествия... Елисаветы Петровны" (1748 г.), в которой Россия, главой "коснувшись облаков", сидит, "возлегши локтем на Кавказ".

ДУЭТ ФЕТА И РОЗЕНГЕЙМА
(БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ ЛИКОВАНИЕ И БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ ХУЛЕНИЕ)

Фет

Я пришел к тебе с приветом

Рассказать, что солнце встало.

Розенгейм

Я пришел к тебе с памфлетом

Рассказать, что нынче летом

По трактирам, по буфетам

Всюду мясо вздорожало.

Фет

Рассказать, что лес проснулся,

Весь проснулся, веткой каждой.

Розенгейм

Рассказать, как я согнулся

От забот и ужаснулся:

Целый город захлебнулся

И томится винной жаждой.

Фет

Рассказать, что с той же страстью,

Как вчера, пришел я снова...

Розенгейм

Рассказать, что с дикой властью

Нас глотает адской пастью

Злоба ига откупного.

Фет

Рассказать, что отовсюду

На меня весельем веет.

Розенгейм

И открыть родному люду,

Что всех взяточников буду

Бить, как старую посуду,

И мой стих их стон развеет.

<Д. Д. Минаев>

<1865>

Дуэт Фета и Розенгейма. Впервые -- Б, 1865, No 71, стр. 281, в фельетоне Д. Д. Минаева "Дневник темного человека". "Мы все,-- писал фельетонист,-- с особенным любопытством должны останавливаться на новейших представителях того "чистого искусства", которому доступны одни только "светлые явления жизни"". В "Дуэте" строки из известного стихотворения Фета "Я пришел к тебе с приветом..." перемежаются с пародией на "гражданскую лирику" М. П. Розенгейма (см. стр. 795). Этим, в частности, объясняется и иронический подзаголовок.

* * *

Мысль мне, мысль! Владея словом,

Рифмой, музыкой речей,

Я с стихом своим громовым,

Искрометным, бойким, новым,

Пронесусь между людей.

Дайте мысль мне, мысль любую,

О прогрессе, об очах,--

Волканическую, злую,

Затяну вам песнь живую,

С пышной речью в завитках.

Буду млеть над стеблем розы,

Жарко, в пафосе святом,

Лить серебряные слезы

И в крещенские морозы

Заливаться соловьем.

Я чело земного шара

Обовью вокруг косой

И, шалея от угара

Поэтического жара,

Захлестну весь мир волной.

Ад -- найду -- в блаженстве счастья

. . . . . . . . . . . . . . . .

Гибель в муках сладострастья,

Гром средь мертвой тишины.

Из старухи безобразной

Красоту толпе создам

И, как жизнь разнообразный,

Стих граненый и алмазный

В удивленье брошу вам.

Обличительный поэт <Д. Д. Минаев>

<1859>

"Мысль мне, мысль! Владея словом..." Впервые -- там же, стр. 24--25. Пародия на стиль Бенедиктова, содержащая общую характеристику его поэзии.

СЕРЕНАДА
(ПОДРАЖАНИЕ ФЕТУ)

Воздух майский негой тает,

Гуще мрак ночной,

Где-то пес на месяц лает...

Спи, городовой!

Кто-то крадется сторонкой:

Узел под полой,

Веет снами воздух тонкой...

Спи, городовой!

Из проулка крик несется:

"Караул! Разбой!"

А над будкой греза вьется --

Спи, городовой.

Обличительный поэт <Д. Д. Минаев>

<1860>

Серенада ("Воздух майский негой тает..."). Впервые -- И, 1860, No 14, стр. 156. Пародируется "Серенада" Фета:

Тихо вечер догорает,

Горы золотя;

Знойный воздух холодает,--

Спи, мое дитя...

СТАРЫЙ МОТИВ

Я пришла к тебе с рассветом

Рассказать, что я устала,

Что всю ночь за тем поэтом,

Что ты дал мне, продремала.

Он поет, как лес проснулся,

Каждой травкой, веткой, птицей,

Но над этою страницей

Уже сон меня коснулся.

Утром только я узнала,

Что от жажды лес уж плачет,

И к тебе я прибежала,

Чтоб узнать, что это значит?

Фет <Д. Д. Минаев>

<1862>

Старый мотив. Впервые -- "Гудок", 1862, No 3, стр. 23. Пародия на стихотворение Фета "Я пришел к тебе с приветом..."

* * *

Топот, радостное ржанье,

Стройный эскадрон,

Трель горниста, колыханье

Веющих знамен,

Пик блестящих и султанов;

Сабли наголо,

И гусаров и уланов

Гордое чело;

Амуниция в порядке,

Отблеск серебра,--

И марш-марш во все лопатки,

И ура, ура!..

Майор Бурбонов <Д. Д. Минаев>

<1863>

"Топот, радостное ржанье..." Впервые -- И, 1863, No 44, стр. 645. Пародия сопровождается следующим издевательским комментарием автора: "Все знают его стихотворение "Шепот. Робкое дыханье", но никто не знает первобытного состояния этого стихотворения, уже переделанного после". Следует пародия, после чего майор Бурбонов объясняет: "В иное время г. Фет по настоянию И. С. Тургенева переделал эту похвалы достойную пьеску на статский манер, и тогда уже явились в печать его известные стихи". Сочувствуя Фету, майор Бурбонов выражает сожаление, что поэт "изменил своему настоящему направлению". "Служа в уланах, г. Фет должен был придать непременно песням своим боевой, военный характер, званию его свойственный, а он сделался статским стихотворцем, явился штафиркой на Парнас". Следует отметить, что это стихотворение Фета десятки раз служило поводом для пародий и пародических (чаще всего юмористических) использований.

* * *

Пусть травы на воде русалки колыхают,

Пускай живая трель ярка у соловья,

Но звуки тишины ночной не прерывают...

Как тихо... Каждый звук и шорох слышу я.

Пустив широкий круг бежать по влаге гладкой,

Порой тяжелый карп плеснет у тростников;

Ветрило бледное не шевельнет ни складкой;

Уснули рыбаки у сонных огоньков.

Скользит и свой двойник на влаге созерцает,

Как лебедь молодой, луна среди небес.

Русалка белая небрежно выплывает;

Уснуло озеро; безмолвен черный лес.

Михаил Бурбонов <Д. Д. Минаев>

1863

"Пусть травы на воде русалки колыхают..." Впервые -- И, 1863, No 44, стр. 645. Пародия представляет собой стихотворение Фета "Уснуло озеро; безмолвен черный лес...", прочитанное в обратном порядке, т. е. от конца к началу. "Положа руку на сердце,-- уверяет Бурбонов,-- можно сказать, стихотворение даже выигрывает при последнем способе чтения, причем описываемая картина выражается последовательнее и художественнее. Кто же упрекнет меня теперь, что я не сочувствую высоким способностям г. Фета". Ср. аналогичную проделку Н. Полевого со стихотворениями Пушкина в пародии "Вот сердца горестных замет..." (стр. 724).

АВДОТЬЕ КУКШИНОЙ

Не здесь ли в капоте нечистом,

Мой гений, мой ангел, мой друг,

Ты пьешь редерер с нигилистом

И пепел бросаешь вокруг?

Не здесь ли мы в комнате слышим,

Как грязными пальцами вдруг

Усердно ты бьешь по клавишам,

Мой гений, мой ангел, мой друг,

М. Бурбонов <Д. Д. Минаев>

1863

Авдотье Кукшиной. Впервые -- РСл., 1863, No 9, стр. 27, в статье "Лирическое худосочие". Авдотья Никитична Кукшина -- персонаж из романа И. С. Тургенева "Отцы и дети", напечатанного в 1862 г. в PB. В романе Кукшина ходит "в шелковом, не совсем опрятном платье", стучит "плоскими ногтями по клавишам расстроенного фортепьяно", пьет шампанское с нигилистом Базаровым. Этот образ был воспринят как карикатура на демократическую молодежь 60-х гг. Михаил Бурбонов "посвящает" Кукшиной стихи, пародируя стихотворение Фета из цикла "К Офелии":

Не здесь ли ты легкою тенью,

Мой гений, мой ангел, мой друг,

Беседуешь тихо со мною

И тихо летаешь вокруг?..

* * *

Гоняйся за словом тут каждым!

Мне слово, ей-богу, постыло!..

О, если б мычаньем протяжным

Сказаться душе можно было!

<Д. Д. Минаев>

1863

"Гоняйся за словом тут каждым!.." Впервые -- РСл., 1863, No 9, стр. 24, в статье "Лирическое худосочие". Пародируется стихотворение Фета "Как мошки зарею...", кончающееся признанием: "О, если б без слова Сказаться душой было можно!"

ДВУСТИШИЯ

Право, в дороге не то, что в столичной квартире под крышей:

Можно повсюду в ней делать окрошку из разных двустиший.

В окна вагона врывается ветер весенний.

Дева! в твоей голове тоже ветер играет.

Милый сосед! аппетит твой предвижу заране:

Порцию славных битков истребишь ты в Любани.

Люди в дороге сближаются скоро, я слышал;

Нужно и мне понемножку сблизиться с смуглой соседкой.

Странное дело: кондуктор курить запрещает в вагоне.

Только б никто не дрался, а курить отчего не позволить?

Так я настроен, что если бы ногу мою здесь украли,

Я бы, ей-богу, протеста писать не подумал.

Поезд в восьмнадцать часов из Москвы в Петербург приезжает,

Мысли ж московские ездят повсюду на долгих.

<Д. Д. Минаев>

1864

Двустишия. Впервые -- РСл., 1864, No 5, стр. 7, в фельетоне "Дневник темного человека". Пародируется плоская рассудочность "Двустиший" Майкова (PB, 1864):

И терны и розы, улыбки и слезы,

И сеются разом, и вместе растут.

Тащит свой невод рыбак -- рвется из невода рыбка.

Дева! на волю я рвусь -- и за тобою иду.

ВИДЕНЬЕ

Я спал, когда в виденьи мне

Явился старец среброкудрый,

В парчу одетый и в виссон,

С челом высоким, с речью мудрой:

"О человече! -- он изрек.--

Ты награжден талантом свыше,

А между тем твои труды

Грызут в подвалах книжных мыши,

И современниками ты

Совсем забыт еще при жизни.

Но кто ж виновен, что тебя

Забвенью предали в отчизне?

Ты сам, бояне, виноват.

Забудь свой век и ряд "проклятых"

Его вопросов, воспевай

Одних духов шестикрылатых,

Драконов с львиной головой,

Галлюцинации блаженных,

От воздержанья, от поста

И от бессонниц вдохновенных.

Вот настоящий твой удел!"

И скрылось чудное виденье,

И я проснулся и прозрел,

Свое постигнув назначенье.

<Д. Д Минаев>

<1878>

Виденье. Впервые -- "Биржевые ведомости", 1878, No 74, 16 марта, в фельетоне "Чем хата богата". Пародируется стихотворное переложение отдельных эпизодов "Апокалипсиса", сделанное Майковым ("Виденье было мне: внезапно небо..."), Бояне -- пародийное обращение к Майкову (по имени древнего поэта Бояна, упоминаемого в "Слове о полку Игореве").

ПРОСЬБА ХУДОЖНИКА

О, не стыдись, не бойся, не красней

Передо мной в изорванном бурнусе:

Ты мне мила, хоть будь в сто раз бедней,

Ходи пешком весь век иль езди в омнибусе.

Боишься ль ты, что в рубище твоем

Твоя краса померкнет на мгновенье?

О нет, дитя! Молю я об одном --

Услышь художника горячее моленье:

Полна невинности, явись ты предо мной

Без платья, без убранств, без узкого корсета,

Как вышла некогда богиня, неодета,

Из пены волн, блистая наготой.

Обличительный поэт <Д. Д. Минаев>

<1859>

Просьба художника. Печ. по книге: "Перепевы. Стихотворения Обличительного поэта", вып. 1. СПб., 1859, стр. 7. Пародия слово в слово преследует стихотворение Щербины "Просьба художника":

О, не стыдись, не бойся, не красней

Своих одежд, изорванных и бедных:

От пурпура и льна не будешь ты милей,

Не нужно лилии для персей темно-бледных.

Боишься ль ты, что я не полюблю

Твою красу под этой епанчою?

О нет, дитя!.. Но я тебя молю

Художника восторженной мольбою:

Полна невинности, явись ты предо мной,

Чтоб не была ничем краса твоя покрыта,

Как вышла некогда богиня Афродита

Из пены волн, блистая наготой.

Прозаические "бурнус", "корсет" и другие "будничные" слова снижают и разоблачают напускной эстетизм стихотворения Щербины.

СМЕРТНОМУ

Смолкни, больной и мятежный

Смертный! нет больше страданья!

Мир пред тобою безбрежный,--

Вечная жизнь мирозданья.

Ты в оркестре миров,

Светом их залитой, освященный,

Мировую любовь

И свободы глагол вдохновенный

Обретешь, человек!

Так оставь же борьбе обреченный

И в вражде истлевающий век.

Выйди ты в поле широкое,

Ляг на гряде огорода,--

Горе забудешь глубокое!

Небо стоокое,

Звезды полночного свода

Чувство навеют глубокое!

Ты и природа!

Звезды считай неба южного,

Слушай, как змеи шипят,

Слушай, что волны жемчужные

В море с волной говорят.

Пусть в тебя гады впиваются,

Кровь твою пьют комары,

Змеи вкруг ног обвиваются --

Слушай! вот хор: то спеваются

В гимне вселенной миры.

Обличительный поэт <Д. Д. Минаев>

<1859>

Смертному. Печ. по книге: "Перепевы. Стихотворения Обличительного поэта", вып. 1. СПб., 1859, стр. 32--33. Пародируется стихотворение "Мир", в котором возвещается уход поэта от волнений жизни и социального зла в мир космической вечной красоты:

Светом миров облитой,

Весь я природой объят,--

Волны со мной говорят,

Бури мне песни поют,

Травы цветущие льют

Свой для меня аромат...

...Смолкните ж, стоны страданья,

Жалобный вопль человека!

Нет в мироздании горя:

Горе -- то призрак от века.

ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ НАПЕЧАТАЕТСЯ

"Неужели так поздно?--

Лениво удаляясь прочь,

У башен спрашивает ночь.--

Который час?"

-- "Да уж девятый",--

Звонит ей Спасская в ответ.

Я. Полонский

Потух последний луч зари,

Туманы сизые упали,

И звезды, будто фонари

В саду у Излера, мерцали.

Роса на листьях, как алмаз,

Слезами крупными дрожала,

А в небесах луна, как таз,

Суконкой вытертый сейчас,

Над темным городом всплывала.

"Куда ж мне деться?" -- молвил день,

Спросив у стража Нарвской части;

Но страж молчал... лишь, в блеске власти,

Над ним всплывала ночи тень.

"Который час, кума?" --

-- "Не рано!.."

И из жилетного кармана,

Ночь, вынимая свой брегет,

Дню шлет решительный ответ:

"Иди! уж час пошел десятый,

Дремотой сладкой мир объятый

Теперь весь мой..."

И мнилось мне:

В тот час по мрачному эфиру,

Надевши темную порфиру,

Ночь, при звездах и при луне,

Гнала день палкой по спине...

<Д. Д. Минаев>

1861

Отрывок из романа, который никогда не напечатается. Впервые -- РСл., 1861, No 7, стр. 20--21, в фельетоне Д. Д. Минаева "Дневник темного человека". Пародия на роман в стихах Полонского "Свежее предание", печатавшийся в 1861-- 1862 гг. в журнале "Время", но так и оставшийся незаконченным. Эпиграф взят из этого романа. Излер Иван Иванович (1811--1877) -- владелец увеселительного заведения (сада и кафешантана) "Минеральные воды" в Петербурге. Нарвская часть -- одна из полицейских частей в Петербурге. При звездах и при луне -- цитата из "Полтавы" Пушкина.

НА ВЗМОРЬЕ
(ИЗ Я. ПОЛОНСКОГО)

Гаснул день в дымке сумерек нежных,

Солнце скрылось, когда я стоял

На одной из прибрежных,

Над заливом поднявшихся скал

И с тоскою смотрел неизменною,

Позабыв всю вселенную,

Как морские валы

Серебристо-молочною пеною

Омывали подножье скалы,

Как неслись надо мною волокна

Облаков золотисто-лиловые,

Как в прорехи их, словно как в окна,

Улыбались мне звезды перловые...

Вот и ночь... Ароматна она,

Эта ночь благодатная, южная...

Вот, как лебедь, всплыла молодая луна,

Отражаясь в воде, как жемчужная...

И в тот час я, забывши свой челн,

И свой насморк, и тело недужное,

Слушал музыку волн.

Песни волн были полны причуды,

И в их ропоте слышен совет:

"Ревматизма побойся, поэт,

И домой уходи от простуды..."

М. Д. <Д. Д. Минаев>

<1878>

На взморье. Впервые -- "Биржевые ведомости", 1878, No 74, 16 марта, в фельетоне "Чем хата богата". Пародия на стихотворение "На закате" ("Пчела", 1877, No 3).

ЕВРЕЙСКО-РУССКАЯ МЕЛОДИЯ

Приходи, моя желанная!

Ночь темна благоуханная.

Люди спят, лишь мы с тобой, мой друг, не спим.

Только звезды разгораются,

Только страстно заливаются

Соловьи в саду... мы млеем и дрожим.

Ты со мною под темной ложницею,

Вкруг куренья несутся волнами...

За лобзанье -- плачу я сторицею

И молю, чтобы утро денницею

Заиграло позднее над нами.

О, забудь же салоны гвардейские

И гвардейца того молодого,

Что шептал тебе речи злодейские.

Я спою тебе песни еврейские,

По-еврейски не зная ни слова.

<Д. Д. Минаев>

<1859>

Еврейско-русская мелодия. Впервые -- "Перепевы. Стихотворения Обличительного поэта", вып. 1. СПб., 1859, стр. 19. Печ. по книге: Д. Д. Минаев. "Думы и песни", кн. 1. 1863, стр. 205.

Пародируются стихотворные переложения Мея (см. о нем на стр. 749) библейской "Песни песней". Ср. первое стихотворение этого цикла (СО, 1857, No 7), кончающееся словами:

Милый мой, возлюбленный, желанный,

Где, скажи, твой одр благоуханный?..

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОПЫТКИ МИХАИЛЫ БУРБОНОВА

Шла соседка купаться с сестренкой,

А и той уж семнадцатый год!..

Забежал я на речку сторонкой,

Да в кусты и забрался вперед.

М. Розенгейм

На реке, если б были деньжонки,

Я б купальню устроил, ей-ей!

Для соседки и юной сестренки,

И поставил бы к ней сторожей,

Чтоб не видел нагие их позы

И изгибы их девственных игр

Сладострастный редактор "Занозы",

Притаяся в кустах, точно тигр.

2. ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ

Помню, как во мраке ночи,

Упоенный, я лобзал

Шелк кудрей, и неба очи,

И мятежной груди вал.

Мы в ногу шли, смотря в затылок...

Увы! в те дни

Я был могуч, игрив и пылок.

Прошли они!

Прошел я мимо ваших окон

И увидал

На алой щечке черный локон

И груди вал.

Плененный вашей красотою,

Я стал мечтать...

Мадам, что сделалось со мною --

Не могу знать!

Михаил Бурбонов <Д. Д. Минаев>

<1863>

Литературные попытки Михаилы Бурбонова. Впервые -- И, 1863, No 1, стр. 14. Цикл состоит из пяти пародий (помещаем две из них). Эпиграфы взяты из стихотворений Розенгейма. "Заноза" -- юмористический журнал, издававшийся в 1863--1865 гг. Розенгеймом.

ПОСЛЕДНИЙ ДУЭТ

Михаил Розенгейм

Если дурен народ, если падает край,

Зло проникло в него глубоко.

Легкомысленно в том не тотчас обвиняй

Учрежденья, законы его.

Осторожно вглядись, обсуди и тогда

К убежденью, быть может, придешь,

Что в народе самом затаилась беда,

Что закон сам собою хорош.1

Михаил Бурбонов

Если выйдет мужик из дверей кабака

И его расшатает травник,

Ты скажи, указав на него, мужика:

"Утопает в разврате мужик".

И тогда откупам сладко гимны запой:

"Журналистика наша слепа:

Ведь в народе самом затаился запой,

Не виновны ни в чем откупа".

Михаил Розенгейм

Если ты зол на свет, точно правду любя,

То не тронь в нем порядка вещей,

Но исправь-ка сперва, мой почтенный, себя,

Отучи от неправды людей.1

Михаил Бурбонов

Если ты по призванью совсем не поэт,

Но его только носишь ты сан.

Не сердись на людей, что твой каждый куплет

Им ужасней, чем сам кукельван.

Михаил Розенгейм

Если жидкость дурна, если скислось вино,

То куда ты его ни налей,

Только каждый сосуд замарает оно,

Но не будет, не станет светлей.1

Михаил Бурбонов

Если ты благороден, как истинный росс,--

Полицейских ни в чем не кори,

Но по улицам невским не жги папирос

И сигар никогда не кури.

Михаил Розенгейм

Если сплав нехорош, если дурен металл,

То какой ни придай ему вид,

В каждой форме, куда б отливать ты ни стал,

Он пороки свои сохранит.1

Михаил Бурбонов

Если будешь журнал издавать на Руси,

Хоть у нас их порядочный рой,--

По кварталам билеты везде разноси

И при будках подписку открой.

Михаил Розенгейм

Ведь не случай один правит миром, о нет!

И застою не может в нем быть,

И дух века подаст в свое время совет,

Как и что в нем должно изменить.1

Михаил Бурбонов

Если в жизни застой обличитель найдет,

Ты на месте минуты не стой,

Но пройдися по комнате взад и вперед

И спроси его: где же застой?

<Д. Д. Минаев>

<1863>

1 Стих<отворения> М. Розенгейма. 1858, СПб.

Последний дуэт. Впервые -- PC, 1863, No 1, стр. 87--88, в фельетоне Д. Д. Минаева "Забытые уголки Парнаса". Этой пародией заканчивается фельетон, в котором были объединены "под общей пломбою" реакционные поэты "майковского периода" (см. примеч. к пародии "Литературные ополченцы", стр. 751). Реплики Розенгейма взяты из его стихотворения "Современная дума", содержавшего выпады против революционно-демократического лагеря. Пародия Минаева возымела свое действие, и Розенгейм не включил этого стихотворения в последующее издание "Стихотворений" (1864). Кукельван или кукольван -- растение, семя которого употреблялось как отрава для рыб. В 1861 г. некоторые петербургские пивовары были изобличены в том, что они подмешивали в пиво кукельван. В. Курочкин посвятил этой истории поэтический фельетон "Легенды о кукельване" (И, 1862, No 1). По улицам невским не жги папирос. Курение на улицах в Петербурге, где были в то время деревянные мостовые и тротуары,-- запрещалось.

НАШИМ ПЕССИМИСТАМ

Пусть я дряхлый боец,

Пусть как меч-кладенец,

Спит в ножнах многотяжкий мой стих,

Но, друзья, дайте срок --

И сверкнет мой клинок,

На погибель врагов всех моих.

Как в былые года

Я сумел без труда,

Язвы откупа миру раскрыть,

Так и ныне могу

Пессимистов в дугу

Я согнуть и в могилу зарыть...

Литературное домино <Д. Д. Минаев>

<1873>

Нашим пессимистам. Впервые -- И, 1873, No 20, стр. 7, в фельетоне "Вчера, сегодня и завтра".

ЗВЕЗДЫ И СЛУЧЕВСКИЙ

По эфиру, как с поминок

Возвращающийся инок,

Месяц крадется бочком;

По эфиру без ботинок

Бродят звезды босиком,

Бродят ночью без опаски,

Сняв чулки и сняв подвязки,

И, мигая, словно глазки

Засорили им песком,

Пылью нашею земною,

Говорят они со мною

Мне понятным языком.

Их язык чужд нашей сфере,

Их язык, как очи Мэри,

Состоит весь из лучей,

И ему, по крайней мере,

Ни в каком диксионере

Равносильных нет речей.

С языком лучистым этим

В мире я знаком один

И внимаю звездам-детям.

Нынче вздумалось пропеть им:

"Для тебя лишь только светим

Мы, Случевский Константин!.."

<Д. Д. Минаев>

<1879>

Звезды и Случевский. Впервые -- "Молва", 1879, No 175, в фельетоне "Чем хата богата", с подписью -- М. Д. Печ. по сборнику Д. Минаева "Не в бровь, а в глаз". СПб., 1883, стр. 347--348. Пародируются стилистические особенности поэзии Случевского, вернувшегося к поэтической работе после долгого перерыва. В частности имеется в виду его перевод стихотворения немецкого поэта Людвига Тика "Ночь", помещенный в хрестоматии Н. В. Гербеля "Немецкие поэты в биографиях и образцах" (СПб., 1877).

* * *

Я лежал в камышах на спине,

Над рекою туман выплывал,

Сладострастные песни луне

Где-то там соловей распевал.

Этой песни томительный звук

Жег и нежил, как женский привет,

То Крестовский в нем слышался вдруг,

То с мотивами вешними Фет.

Вдруг я вижу -- по зеркалу вод,

Где хрустальная тает волна,

Труп красавицы мертвой плывет,

И его озаряет луна.

Расступается в брызгах струя,

И круги по реке понеслись;

Сзади вьется коса, как змея,

В груди -- черные раки впились.

Разодвинув рукой камыши,

В непонятной, безмолвной тоске

Я следил, как в полночной тиши

Труп скользил и дрожал на реке.

Но холодного трупа не смел,

Как Крестовский, я жадно обнять.

Каюсь: плавать притом не умел,

А пошел мужиков я искать.

И, созвав понятых на совет,

Я привел станового с собой:

Где есть труп -- тут не нужен поэт,

Нужен тут лишь один становой.

<Д. Д. Минаев>

<1862>

"Я лежал в камышах на спине..." Впервые -- "Гудок", 1862, No 3, стр. 18, в фельетоне "Вчера и сегодня", без подписи. Печ. по книге: Д. Минаев. "Думы и песни". СПб., кн. 2, 1864, стр. 398. Пародия на стихотворение Крестовского (РСл, 1861, No 5):

Я лежал на прибрежном песке,

А струю обгоняла струя,

И дробилася вдоль по реке

Раздражительно трель соловья...

Вдруг выносит на берег волна

Белоснежной красавицы труп... и т. д.

Пародию на то же стихотворение, принадлежащую Александру Николаевичу Иволгину (ум. 1869), привел П. В. Быков ("Фигуры литературной колоды". -- "Новая жизнь", 1914, No 2, стр. 117).

* * *

Посреди журнальных погремушек,

Обличительных, карающих стихов

Против старцев хилых и старушек,

Я устал... лежу среди подушек...

Я забыться, я уснуть готов.

Мне противно это отрицанье,

Тонкий яд оно вливает в грудь,

Я в себе лелею упованья

И, закутавшись в ночные одеянья,

Про иной мечтаю в жизни путь.

Запасясь терпеньем колоссальным,

Я желал бы -- мысль моя чиста,--

С настроеньем самым идеальным,

Жить душою в мире музыкальном

Семь недель великого поста.

Чтоб каскады музыки бежали,

Перепонка барабанная рвалась,

Ныл смычок с кларнетом в светлой зале,

Чтоб рыданье слышалось в рояле

И ревел над ухом контрабас.

...Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея,

И опять от ночи до утра,

Слушал Вурма я, благоговея,

И внимал, почти дышать не смея,

То Бушек, то пенью Лагруа.

Чтоб глаза слипалися дремотой,

Притупился мой усталый слух,

Утомленный тяжкою работой,

Чтоб, сраженный наконец зевотой,

Я уснул и бредить начал вслух.

<Д. Д. Минаев>

<1862>

"Посреди журнальных погремушек..." Впервые -- PC, 1862, No 3, стр. 6, в фельетоне "Дневник темного человека". Пародируется стихотворение Алексея Николаевича Апухтина "Современным витязям", носившее характер поэтической декларации. Апухтин возвещал отход от обличительной и гражданской поэзии, которым он противопоставлял индивидуалистическую лирику душевных переживаний:

Посреди безмолвных и послушных,

Посреди доверчивых глупцов

Я устал от ваших фраз бездушных,

От дрожащих ненавистью слов!..

Вурм Василий Васильевич (1826--1904) -- виртуоз на корнет-а-пистоне. С 1862 г. -- профессор петербургской консерватории. Бушек -- чешская певица, выступавшая в Москве. В 1861 г. гастролировала в Петербурге (ОЗ, 1861, No 10, "Заметки праздношатающегося", стр. 45). Лагруа Эмми (род. 1836) -- певица итальянской оперы в Петербурге. Ею восхищался молодой Чайковский. Русская музыкальная критика защищала Лагруа от нападок французской буржуазной прессы (см. В. Ф. Одоевский. Музыкально-литературное наследие. М., 1956, стр. 240--249). Чтоб глаза слипалися дремотой. Ср. в указанном выше стихотворении Апухтина:

Чтоб глаза слипались от дороги,

Чтоб сгорали жаждою уста,

Чтоб мои подкашивались ноги

Под тяжелым бременем креста.

-----

МНИМАЯ ПОЭЗИЯ

МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ ПОЭТИЧЕСКОЙ ПАРОДИИ XVIII и XIX вв.

ПОД РЕДАКЦИЕЙ Ю. ТЫНЯНОВА

"ACADEMIA"

МОСКВА -- ЛЕНИНГРАД
1931

ПОДРАЖАНИЕ СОВРЕМЕННЫМ ЛИРИКАМ

Мне был не страшен жизни холод,

Когда я с ней вдвоем сидел:

Блажен, кто с молоду был молод,

Блажен, кто во-время созрел!

При взгляде девы черноокой

Я был немым ее рабом.

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом.

Но легче призрака Ундины

Она явилась и ушла,

Скажи мне, ветка Палестины,

Где ты росла, где ты цвела?

И все мне снилась ночь свиданья,

Скалистый берег под луной,

Печальный демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей.

О, сколько новых угрызений,

Рыданий жгучих и тревог!

Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестный уголок.

Как обесславленный предатель,

Бродил я с пасмурным лицом,

Что за комиссия, создатель,

Быть взрослой дочери отцом!

Д. Д. Минаев. (71).

71. Д. Д. Минаев. Думы и песни. СПБ., 1863, с. 197--198.

* * *

Вы поддалися на приманку

Цивилизованных затей

И взяли в дом свой англичанку

Для обучения детей.

Предупреждаю вас заране:

Они вертлявее ужей;

Притом же эти англичане

Суть "фабриканты мятежей".

Страшитесь меньше скорпионов,

Кредиторов и обезьян,

Чем попирателей законов --

Рыжеволосых англичан.

(169)

ИЗ БЕРАНЖЕ

Выпив миску жженки,

К речке я подкрался:

Там без рубашонки

Мылись две сестренки...

В ближний куст к сторонке

Тихо я прижался.

Что за формы, боже!..

Торс -- как у Венеры ...

Что за тонкость кожи!..

Был бы я моложе,

То... но для чего же

Городить без меры? . .

Званием поэта

Пользуюся кстати,

Про купанье это

Сорок три куплета

Я скажу для света

И -- предам печати.

(170)

* * *

Помню, как /dd>

во мраке ночи.

Упоенный, я лобзал

Шелк кудрей и небо очи,

И мятежной, груди вал.

Мы в ногу шли, смотря в затылок ...

Увы! В те дни

Я был могуч, игрив и пылок.

Прошли они!

Прошел я мимо ваших окон

И увидал

На алой щечке черный локон

И груди вал.

Плененный вашей красотою

Я стал мечтать ...

Мадам, что сделалось со мною --

Не могу знать.

М. Бурбонов. (171)

* * *

Если сплав не хорош, если дурен металл,

То какой ни придай ему вид,

В каждой форме, куда б отливать ты ни стал,

Он пороки свои сохранит.

Если узок мундир, если жмет воротник,

Или фалды расходятся дико,

Ты не бей денщика, тут невинен денщик,

А к портному мундир отошли-ка.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Так-то мы и во всем горячимся всегда,

А не знаем, где правда, где ложь.

Вот и прав Розенгейм, что "в народе беда,

А закон сам собою хорош".

Тех, в ком совести нет, уваженья нет в ком

К установленным формам законов --

Обличать тех штыковой работы стихом

Рад стараться, Михайло Бурбонов.

(172)

* * *

Не играй, не играй,

Эти звуки, они --

Это прошлого рай,

Это счастия дни.

Эти звуки -- они, --

Здесь они я для рифмы поставил,

В те минувшие дни

Я был вне гармонических правил.

Эти песни -- оне,

Их забуду бесчувственно я ли.

Распевала их мне

Одна барышня, сев у рояля.

Эта дева -- она, --

Не ценить ли мне девы за это?

Лишь на свете одна

Во мне гений почтила поэта.

И с тех пор эти дни

Со слезой на глазах вспоминаю

И то слово -- они --

Я во всех падежах прославляю.

Обличительный Поэт. (173)

ВЕНЕЦИАНСКИЙ АЛЬБОМ

Неаполитанский альбом

Жар упал. На берег моря

Шумно в сад толпа валит,

И кругом по звонкой лаве

Экипажей рой летит...

* * *

День сгорел. Зари румянец

Хочет сумрак превозмочь,

И таинственную ночь

Чутко ждет венецианец.

Вскрыты дверцы на балкон,

И мелькают в нишах окон

Женский профиль, женский локон ...

Ожила со всех сторон Riva degli Schiavoni1

Как на праздник все спешит

Под каштаны, в темный сад

Из кофейни Донадони.

Шум весла и плеск волны...

Ночь тепла, благоуханна,

Только вы лишь, леди Анна,

К этой ночи холодны.

Только вы!.. Австрийцы даже

Эту ночь, не без причин,

Не сажали в карантин,

Пропустить велели страже.

Улыбнетесь ли хоть раз,

Грудь от страсти опорожня?..

Ах, австрийская таможня

Снисходительнее вас.

1 Единственная порядочная улица в Венеции. [Примечание "Искры"]

* * *

Всем тут весело: французам

С вечной сахарной водой,

Савве Саввичу с шампанским

И котлетой отбивной.

Площадь Марка блещет газом,

Месяц льет лучей снопы ...

Я прислушиваюсь к фразам,

К смеху, к говору толпы.

Что за вид при лунном блеске!

Точно брызги серебра

Окропили эти фески,

Фраки, шляпки, кивера.

Эти пестрые наряды

Разных наций и племен,

Эти стройные громады

К небу взброшенных колонн.

Что за смесь! Британцы, янки,

Группы дам, Парижа львы,

Звонкий шаг венецианки,

Мой папаша из Москвы,

Каски, деланные в Вене,

В Вене деланный народ ...

Все скользит, как по арене,

Шепчет, спорит иль поет.

Что за ночь! В ней новый жар мы

Почерпаем ... Горе прочь!

Даже венские жандармы

Милы мне в такую ночь.

* * *

Князь NN и граф фон-Дум-ян,

Мичман С, артист Б--ин

Мечут с хохотом червонцы

В глубину морских пучин.

В Alla Luna шум и звон.

Меж столов, подобно гончим,

Слуги бегают. Сэр Джон

Улыбается за "Пончем".

Кончив скромный свой обед,

Барин, с ленточкой на груди,

Поднял на ноги буфет

Из-за двух пропавших скуди.

Не смущен скандалом тем,

От усилья рад затюкать,

Там в углу поэт А. М.

Ищет рифм на слово: слякоть.

Что ж мне делать? Злость взяла.

В Корсо -- рано, душно в море ...

-- Мальчик, есть у вас "Пчела"?

Новый нумер? -- "No, Signore".

-- Нет! Так старый дай! Ну, что ж?

"No, Signore ..." Постоянно

Эта фраза, леди Анна,

Бьет меня, как острый нож.

Помню: вас спросил я в море:

-- Леди, любите ль меня?

Вы ж, спокойствие храня,

Мне сказали: "No, Signore".

* * *

В душу верил я когда-то

И в душе был очень рад,

Часто слыша от собрата:

"Ты глупец и ретрограда.

Нынче ... нынче ж беспрестанно

Стал себе я изменять:

Стоит знать вас, леди Анна,

Чтоб души не признавать.

* * *

Этот край обетованный,

С вечным солнцем небеса,

Кавалькады с леди Анной,

Южных красок чудеса,

Мне всю жизнь -- скажу короче --

Будут памятны они --

Эти бархатные ночи,

Эти блондовые сны.

Обличительный Поэт. (175)

169. "Искра", 1865, No 5, с. 80.

170. Там же.

171. Там же, 1863, No 3, с. 14.

172. Там же, с. 15.

173. Там же, 1861, No 31, с. 317.

175. "Искра", 1863, No 3, с. 42--43.

В ЛЕСУ

Лесом мы шли по тропинке единственной

В поздний полуночный час.

Я посмотрел, -- запад с дрожью таинственной

Гас...

Лесом иду по тропинке таинственной,

Сосны с обеих сторон ...

Из головы ж не выходит единственный

Плут в своем роде -- Семен.

Стройные ели, березы зеленые,

Словно гиганты, стоят...

(Ладить с пейзанами дело мудреное:

Только надуть норовят.)

Это затишье лесное мне нравится...

Дятела слышен лишь стук ...

(А уж Семен... становой с ним не справится:

Просто отбился от рук.)

Слышу кукушки тоскливое пение...

Пчелы к цветам так и льнут...

(Съезжу-ка я в волостное правление:

Шельму, авось, отдерут.)

Вот выхожу на просеку, заросшую

Сочной, густою травой ...

(Задал бы порку и сам я хорошую,

Если б не съезд мировой.)

Д. Д. Минаев. (194)

194. Д. Д. Минаев. Чем хата богата. СПБ, 1880.

В крепостнических очерках Фета "Из деревни", в главе "Равенство перед законом" ("Русск. Вестн.", 1863, No 1) излагается дело о взыскании одиннадцатирублевого задатка с "нерадивого работника Семена", которого Фет уволил. Ср. дальше те же намеки.

* * *

Давно ль под волшебные звуки

Носились по зале мы с ней?

& nbsp; Теплы были нежные руки,

Светлы были звезды очей

Давно ли, безумный и праздный,

Я с вами по лесу бродил.

И он нас рукою алмазной

С ветвей изумрудных кропил.

Вчера я прочел "Положенье",

В прихожей послышался стук:

Семен -- каково положенье! --

Сервиз мой сронил на сундук.

Уснул я -- и сон неотвязный

Меня в ту же рощу унес,

И сосны росою алмазной

Сверкали, как брызгами слез.

Д. Д. Минаев. (195)

195. "Искра", 1865, No 5, с. 79.

* * *

Кротко глядит небосклон.

Жарко ... чуть движутся ноги ...

Сядем с тобою в вагон

Конно-железной дороги.

Сядем с тобой в уголок,

Скрывшись от зноя и блеска:

Только один пятачок

Стоит такая поездка.

Милая! счастлива ты?

Сам я как счастлив, о боги!

Вижу прогресса цветы

В конно-железной дороге...

Д. Д. Минаев. (199)

199. Д. Д. Минаев. "Не в бровь, а в глаз". Изд. 2-е, с. 120.

* * *

Когда в Москве я побываю

То, вняв судьбе,

Для Н. Ф. П. позабываю

Ф. и Б.

Д. Д. Минаев. (244)

244. Д. Д. Минаев. Думы и песни, СПБ, 1864, с. 306. Н. Ф. П. -- Николай Филиппович Павлов, Ф. Б. -- Фаддей Булгарин.

ГОЛОС ИЗ МОГИЛЫ

Пускай холодною землею

Засыпан я ...

Пусть схоронили под землею

Давно меня,

Для всех загадкой роковою,

Откуда я.

Свой край родной, происхожденье,

Жилец могил.

В стране покоя и забвенья

Я позабыл.

И в страхе, в час жестокой муки,

Вернувшись в свет,

Ответа ждал я от науки --

Ответа нет.

Внимал я спорам, преньям шумным

Профессоров,

Но их ответ был в остроумном

Сближеньи слов,

Я слышал диспут двух ученых

И тосковал,

Что образ свой в чертах мудреных

Не узнавал.

Меня рвали они на части

Перед толпой,

Но им решить не стало власти:

Кто я такой.

Напрасно их теперь, тоскуя,

И дряхл, и стар,

Одну графу внести молю я

В мой формуляр.

"Родства непомнящий ..." -- в молчаньи

Ответ гремит,

И остов мой в немом страданьи

В земле дрожит.

Кто ж я такой? загадка снова,

Не решена,

Знать, с мертвецом святыня слова

Схоронена.

Кто я такой ... Лежу безроден:

О старине

Ни Костомаров, ни Погодин

Не скажут мне.

Обличительный поэт. (264)

264. "Искра", 1860, No 14, с. 156.

* * *

Шопот. Робкое дыханье

Трели соловья.

Серебро и колыханье

Сонного ручья.

Корш и Федор Достоевский

Михаил Катков,

Розенгейм, Андрей Краевский,

Тур и Соловьев.

Боборыкин и Дудышкин

Фет и Небольсин,

Благовещенский и Шишкин,

И Ефим Зарин.

Ростислав, В. Л., Стебницкий,

Майков, Кошино,

Чаев, Бибиков, Лохвицкий

И Михно, Михно.

Д. Д. Минаев. (270)

270. "Будильник", 1865, No 24, с. 94.