Краснова Екатерина Андреевна - В старом доме

Екатерина Андреевна Краснова

В старом доме

Святочный рассказ

Всё было тихо.

Тихо сиял на зимнем небе яркий месяц; тихо горели крупные звёзды.

-- Постой... Пусти меня, милый... Пусти! Кто-то идёт...

-- Не бойся, моя радость! Это обледеневшая веточка упала на землю... Это хрустнул снег под нашими ногами... Не бойся!

-- Мне кажется, я слышу шаги! Кто-то идёт...

-- Мы одни, совсем одни! Никого нет...

Никого не было. Только заяц пробирался по белоснежной поляне, бросая чёрную тень на сверкающий снег. Только волчьи глаза мелькали красными искрами далеко-далеко за рекой, скованной морозом.

Высокие деревья окутались кружевом инея; поля оделись снеговой пеленой, и всё сверкало и искрилось от лунного света. Ледяная бахрома звенела от дыхания морозного воздуха; снег хрустел под ленивыми шагами влюблённых.

Они шли, прижавшись друг к другу. Он крепко обвил её стан могучей рукою. Маленькая и воздушная, она прильнула к нему, высокому и сильному.

Над их головами сплетались хрустальные ветви, образуя сияющий белый свод. Под их ногами расстилалась серебряной скатертью широкая дорога, спускавшаяся к реке. А за рекой белела необозримая степь, поросшая кустарником, окутанная снежной пеленой.

Они идут, попирая звёзды на земле, любуясь звёздами над головой, любуясь друг другом.

Он наклоняется к ней.

-- Ты не озябла? Тебе не холодно?

-- О, нет, нет, мне не холодно!

-- Но ты вся дрожишь... Я боюсь, что тебе холодно. Мороз так силен. Скажи правду -- холодно? Тогда мы вернёмся.

-- Нет, нет -- право не холодно! Но мне страшно: каждую минуту нас могут хватиться... Посмотри, как мы далеко ушли: дома уже не видать за деревьями... Как хороши эти деревья! Что за ночь!

Они остановились; они забыли всё.

Нежным, серебряным звуком звенел над ними белоснежный свод, уходя фантастической аркой в глубь морозного неба. Таинственно улыбалась святочная ночь. Она окружила влюблённых блеском и молчанием; она сияла и искрилась.

Заяц выскочил из-за куста, зашумел обледенелыми прутьями шиповника, увешанного красными ягодами, и промелькнул по снегу чёрной тенью...

Влюблённые встрепенулись...

-- Пора, пора, милый... Вернёмся!

-- Постой. Надо же придумать, как нам видеться. Так невозможно! Дом полон гостей -- ни минуты не пробудешь с тобой наедине. А я не могу... Я умру!

Она засмеялась. Она крепче прижалась к нему.

-- Нет, нет -- живи! Мы устроим это как-нибудь...

-- Одно средство -- сказать всем о нашей...

-- Ни за что в мире! Теперь совсем не время... Ни за что...

-- Ты права; лучше подождать. Особенно пока она здесь...

-- Лидия?

Она быстро подняла головку. Месяц осветил нежное личико с глазами газели, тонкие сдвинувшиеся брови и озабоченный, вопросительный взгляд.

-- Ну да, Лидия... Нечего так смотреть на меня. Ведь ты знаешь, что этого хотел только мой отец. Я ему уж давно сказал, что никогда я на ней не женюсь!

-- Но она сама...

-- Что за дело? Тебе ли заботиться об этом, мой ангел?

Глаза газели загорелись огнём любви; горячий вздох раскрыл розовые губки... Они были слишком близко от его страстных уст. Его бледное лицо вспыхнуло под лунным светом, он наклонился, и опять жаркий поцелуй заставил их забыть холод морозной ночи.

-- Довольно, довольно... милый! Нам пора! Идём скорее!

-- Но мы так и не придумали ничего...

-- Знаешь что? Будем встречаться в угловой комнате, наверху? Ведь она совершенно пустая?

-- В самом деле! Туда никогда никто не входит. Она стоит запертою с незапамятных времён. Только одно...

-- Чего же лучше? Разве это не блестящая мысль?

-- Пожалуй... Хотя, может быть, лучше бы было не тревожить этой комнаты...

-- Кому же она нужна?

Он не отвечал; на минуту его блестящие глаза под длинными ресницами подёрнулись задумчивостью. Но ненадолго: беспечная усмешка снова осветила молодое лицо, и он весело отряхнул серебристый иней с тёмных кудрей.

-- Пусть будет по твоему! Как только выдастся удобная минута -- сейчас в уго?льную комнату, и отыскивай нас, кто хочет!

-- А теперь домой! Надо торопиться -- уж поздно... Пусти меня... Ты меня совсем задушишь...

-- На прощанье!.. Моя радость... Моя звёздочка...

-- Ну, теперь идём...

Алмазы неба горели над их головой; алмазы инея сверкали у их ног и сияли в воздухе на опушённых деревьях.

Они оглянулись ещё раз на волшебное царство зимы и пошли, обнявшись, углубляясь под своды белоснежной аллеи. А впереди, из-за осеребрённой чащи столетнего сада, старый деревенский дом сиял бесчисленными огнями.

Дом был полон гостей.

С незапамятных времён этот дом славился своим широким гостеприимством. Поколения за поколениями собирались праздновать святки в его патриархальных стенах. Со всех сторон, на двадцать вёрст в окружности, спешили туда весёлые люди в погоню за весельем и находили его в старом доме.

Чудный это был дом.

Он стоял среди глухой степи со своими бесчисленными службами и со своим вековым, огромным садом. Кругом простиралась степь, и далеко-далеко ничего не было видно, кроме гладкой степи. Но усадьба сама составляла целый город, а сад составлял целый лес. Под садом протекала быстрая река; она катилась и извивалась, и уходила в голубую даль, пробираясь по золотым пескам, по разноцветным камням, среди частых кустов, обвитых летом зелёным хмелем.

Старый каменный дом со своими колоннами и бельведером, со своими террасами и крытыми подъездами, возвышался монументально и величаво между садом и обширным двором, обставленным службами и флигелями.

И внутри старого дома благодатно жилось большой семье: жилось прохладно и привольно знойным летом, тепло и уютно холодной зимой. Были там и большие, высокие залы с хрустальными люстрами в белых чехлах, с тяжёлой штофной мебелью и старинным дубовым паркетом. Были там и уютные, смеющиеся комнатки, где сладко спалось свежей молодости в бурю и в метель, и сладко мечталось ей в полные аромата весенние вечера, когда ветер приносил в открытые окна благоухание сирени и снежные лепестки вишнёвых и яблочных цветов.

Прадедовские портреты в золотых тяжёлых рамах охраняли старый дом и новые поколения, стерегли их честь и покой.

И теперь, когда глубокий снег окутал всю степь и улёгся на крышах, когда седой иней опушил и осеребрил все деревья столетнего сада, все колонны и все узорные решётки огромного дома, когда быстрая река присмирела под толстым слоем хрустального льда -- уютнее и теплее, чем когда-либо, жилось внутри старого дома, и тепло и веселье сияли сквозь его окна бесчисленными огнями.

III

-- Женя! Женя! Наконец-то!

Целая толпа девушек теснится на широкой лестнице, подымающейся из сеней на второй этаж. Они перевешиваются через перила, смеются и кричат.

-- Где ты была? -- Куда ты девалась? -- Пора гадать.

-- Да откуда ты? Вся в снегу! -- кричит хор весёлых голосов.

-- Я гадала! -- сочиняет Женя. -- Я была в саду... в поле...

-- Одна? Вот храбрая! Что же ты выгадала? Что тебе вышло? -- раздаётся со всех сторон.

-- Вышло всё хорошее... самое лучшее!.. -- она звонко смеётся.

-- Ты спрашивала, как зовут?

-- Как его зовут?

-- Кого ты встретила?

-- Смотрите, как она покраснела!

Действительно, она вся раскраснелась. Её глаза сияют. Вьющиеся, каштановые волосы выбились из-под меховой шапочки и падают крупными кольцами на плечи и на нежный лоб. Волосы, мех, бархат шубки -- всё осыпано блестящим инеем. Смеясь и отряхивая серебристую снежную пыль, она бежит на лестницу, лёгкая и стройная. Девушки окружают её с радостью и поцелуями, но она отбивается и хохочет.

-- Как же мы будем гадать? Когда же мы начнём?

-- Сними шубу сначала!

-- В столовую, в столовую! Там бабушка ждёт!

-- Мы будем лить воск и олово!

Только красный огонь камина освещает резные стены и дубовую мебель столовой, отражаясь в блестящем полу. Дрова ярко пылают, дробятся на красные угли, выпускают синие и жёлтые языки, распространяя смолистый запах сосны и ели. Другого освещения не должно быть при гадании.

-- Так страшнее, -- говорит бабушка.

Сама она сидит у камина в своём большом вольтеровском кресле. Из-под кружев её белого чепчика видны её чёрные волосы, до сих пор едва тронутые сединой и заложенные на висках колечками, по старинной моде. Строгий, красивый профиль бабушки, сохранивший своё изящество, несмотря на то, что её лицо давно покрылось морщинами, и тёмные глаза утратили свой блеск, озарён красным светом камина. В молодости бабушка была красавица, и это заметно.

Но на Женю вид её наводил страх. Это его бабушка. Что-то скажет она, когда узнает? Согласится ли быть бабушкой и ей?..

На столе стоит глубокое блюдо со снегом. Расплавленное олово клокочет в кастрюльке, которую бережно держит за деревянную ручку старая няня.

-- Барышни! Барышни! Живее! Остынет... Кто первая выльет?

-- Я! -- Я! -- Я! -- кричат со всех сторон.

В столовую врывается толпа молодых людей.

-- Прочь! Прочь! Идите вон! Бабушка, скажите им, чтобы они ушли! Уходите! Нельзя! Мы про женихов гадаем! -- кричит весёлый хор.

-- Мы тоже хотим гадать! Бабушка, мы тоже! Позвольте нам...

Страшная суматоха, крик и смех. Женя чувствует, как кто-то схватил её руку и сжимает крепко-крепко, до боли. Ай! Это он!

-- Володя! -- кричат его сёстры. -- Удостоил! Какая честь!

Бабушка водворяет порядок со своего кресла. Наступает молчание.

Склонивши голову набок, затаивши дыхание, Нина первая выливает олово. Расплавленная струя шипит, клокочет и застывает в снегу. Бабушка и няня надевают очки и внимательно осматривают причудливую фигуру на тени, падающей на стену, освещённую отблеском камина. Все ждут.

-- Сад! -- объявляет няня. -- Сад!.. И, как будто, деньги!.. Сноп! Богато будешь жить, матушка!

-- Да, сад, -- подтверждает бабушка, кивая чепцом.

-- И глядите, барыня, словно как двое гуляют... Двое и под одним зонтиком! -- оживляется няня.

-- Двое, двое! -- соглашается бабушка.

-- Под одним зонтиком! -- подхватывают все. -- Слышишь, Нина? Поздравляю, Нина! Няня, как его зовут?

Все хохочут. Смеётся и Нина, довольная.

Девушки льют олово одна за другой. Чёрные тени принимают в разгорячённом воображении самые разнообразные формы; бабушка вещает со своего кресла о их таинственном значении. По потолку движутся другие причудливые тени, тени зимней ночи; на стене шевелятся тени молодых голов, склонившихся над столом с оживлением и любопытством.

Бабушка приказывает принести свечи, чтобы жечь бумагу и топить воск.

-- Бабушка, петуха! Велите принести петуха, бабушка! Мы хотим петуха!

Няня отправляется за петухом. Кто-то идёт за овсом.

-- У кого есть кольцо? Кто даст кольцо?

Один из кузенов, над которым немало смеются, оттого что он носит на мизинце бирюзовое кольцо неизвестного происхождения, предлагает свои услуги.

-- Сашино кольцо! Саша даёт знаменитое кольцо! -- возглашает неумолимая Соня.

Никто не замечает, как укоризненно смотрит на него Нина, как он смеётся и пожимает плечами в ответ на её взгляд. Няня является с петухом, и испуганный криком и смехом петух хлопает крыльями и мечется по комнате. Его ловят, яростно размахивая полотенцами и платками; он забивается под буфет, и оттуда его с триумфом вытаскивают, причём он клюёт руки храброму гусарскому корнету, который взял его в плен.

-- Самый злющий петух! -- с гордостью говорит няня. -- Так и клюётся: есть хочет!

Стол с шумом и грохотом отодвигается к стене. Стулья поставлены полукругом; овёс насыпан перед каждым. Няня прячет кольцо; все садятся. Негодующий петух стоит, поджавши одну ногу, и презрительно моргает круглыми глазами. Его поощряют и бранят. Наконец, он встряхивается, вытягивает шею, склоняет голову набок и гордо двигается в путь. Вот он подбирается к овсу...

-- Клюнул! Клюнул у Володи! -- восторженно кричат его сёстры и кузины.

Сама бабушка в волнении приподнимается на кресле и не спускает глаз с петуха. Все-все, кроме Жени, смотрят на Лидию, и потому не замечают, как волнуется Женя.

Петух решительно идёт к Жене и клюёт у её ног. Что-то звенит под его клювом... Кольцо! Нет, каково -- у Жени! Женю поздравляют и дразнят; шумный восторг наполняет столовую. Женя наклоняется, чтобы скрыть своё смущение и поднять кольцо. Она наклоняется низко-низко и почти сталкивается своей золотистой головкой с чьей-то другой тёмной кудрявой головой. Её сердце сильно бьётся; над её ухом раздаётся знакомый шёпот:

-- Завтра, в это же время! Я буду ждать!

Смеркается. На западе ещё догорают пурпуровые и палевые полосы, но небо уже темнеет. Белая степь слегка зарумянилась от прощального поцелуя солнца. Прозрачен морозный воздух.

Подымая целые облака снежной пыли, звеня сбруей и колокольчиками, несутся по степи тройки одна за другой. Синие тени бегут за ними по блестящему снегу. Далеко разносятся звонкие молодые голоса и весёлый смех. Седой иней осыпал серебряными звёздочками бобровые воротники и вьющиеся кудри, убелил усы и бороды, опушил меховые полости, осыпал и сани, и лошадей. Всё бело, всё сияет и смеётся. Мчатся тройки и несут домой, в гостеприимную усадьбу, равнодушных и весёлых, отверженных и влюблённых.

Они вместе. Они не одни в санях, но никто не обращает на них внимания. Прижавшись друг к другу, они точно замерли, и им кажется, что они несутся по серебряной дороге, в серебряное царство, вместе с блестящими снежинками. Дыхание захватывает от бешеной езды, снежная пыль окружает их искристым облаком, и звенит-звенит колокольчик, и бежит из глаз, мчится белая степь...

Ах, если бы никогда не кончилась эта безумная скачка!

Они смотрят друг на друга и смеются. Его тёмные волосы и усы, его борода и бобровая шапка -- всё поседело и побелело. Ещё чернее, ещё ярче блестят его проницательные глаза. Ещё краснее кажутся из-под белых усов насмешливые, гордые уста.

-- Какой ты смешной! -- шепчет она.

А сама она вся разгорелась от мороза; лёгкие пряди волос серебряными кольцами падают на лоб и на плечи. Глаза сияют сквозь серебристую бахрому ресниц. И странно, и весело ему смотреть на молодое разрумяненное личико, увенчанное снегом. Они смотрят друг другу в глаза, и улыбаются, и забывают всё на свете. Он наклоняется всё ниже и ниже...

-- Помни, в одиннадцать часов! Я жду... -- слышит она как во сне...

-- С нами крестная сила! -- кто-то громко вскрикивает.

-- Кто? Что случилось?

Бледный как полотно старый слуга, сидевший на козлах, оборачивается и указывает вперёд дрожащей рукой.

А впереди белеет огромный сад, и виднеется старый дом на фоне потемневшего неба.

-- Что с тобой, Емельян? Что случилось?

-- Разве вы не видите, батюшка Владимир Николаевич? Разве вы не видите? Дым!

-- Что? Горит? Пожар? -- заволновались в санях.

-- Из этой трубы! Ведь это камин уго?льной комнаты! О, Господи! -- бормочет старик.

Влюблённые переглядываются и улыбаются.

-- Что ж такое... Затопил кто-нибудь.

-- Сохрани Бог!

-- Да и не оттуда совсем дым! Не та труба!..

Тройка остановилась. Молодой барин первый выпрыгнул из саней и поспешно шепнул старому слуге:

-- Тише! Молчи об этом! -- и прибавил ещё тише, но уже в другую сторону. -- Так я жду? В одиннадцать часов!

Она кивнула и засмеялась. До одиннадцати уж недолго!

В спальнях барышень хаос и смятение. Барышни вздумали наряжаться. Бабушкины старинные сундуки перевёрнуты вверх дном; горничные сбились с ног. Мужчины не отстают: они также требуют маскарадных костюмов. Этого только недоставало! Положим -- очень весело, но как же зато и несносно! Ведь ничего они сами не умеют; поминутно стучатся у дверей, присылают то за тем, то за другим, угрожают войти, когда... ну, невозможно, решительно невозможно! Соня только начинает одеваться, Нина и Лиза и наполовину не готовы, а тут вдруг... булавок Владимиру Николаевичу! (Ну, зачем ему булавки!) Анатолий Дмитриевич просят старого капота... Скажите на милость -- гусарский корнет, и вдруг -- капот!! Опять стучатся... Ещё что?

-- Саша просит помады! Саша хочет вымазаться помадой! -- объявляет Соня с негодованием.

-- Не давать ему! -- кричит Нина из-под жёлтой юбки испанского костюма, которая пока ещё у неё на голове.

-- Скоро ли вы? Я сейчас войду! -- угрожает кто-то из коридора, потрясая дверью.

-- Нет, это невыносимо! Держите дверь, не пускайте!

-- Да и так не войдёт, не беспокойся! -- спокойно замечает Лидия.

Она в польском костюме. Зелёный атлас так идёт к её рыжим косам; её белые плечи и руки так картинно выделяются из собольей опушки; задорная конфедератка так грациозно сидит на её головке... Это ужасно! Женя смотрит на неё с отчаянием... Так она и знала -- он непременно влюбится в Лидию в этот вечер! Это ужасно, ужасно!

Сама Женя стоит перед высоким трюмо, в облаке серебряной пудры, которою покрывают её каштановые кудри.

Скорее! Скорее! Ножки в атласных туфлях танцуют от нетерпения. Кончено! Слава Богу! Прочь батистовый пеньюар... Трюмо отражает игрушечную маркизу в розовом атласе, затканном серебром. Нежная шея тонет в старинных кружевах и сияет бриллиантами. Бриллианты на груди, на маленькой головке, -- бриллианты и розы. Она готова. Только ещё мушку посадить рядом с ямочкой на левой щеке... Нет, Лидия уж не так эффектна в своём польском костюме! Скорее бы эти одиннадцать часов!..

Восклицания и восторги. Женю находят ослепительной. Какова испанка вышла из Нины! Как, эта сумасшедшая Соня оделась-таки пажом? Как не стыдно! Каково, Лиза уж готова! Вот так русская боярышня -- прелесть! Все? Скорее! Кто забыл веер? Ну, что там ещё такое? Кто стучится в дверь?

Бабушка прислала домино и маски. Вот так веселье! Кому розовое? Женя берёт голубое -- прекрасно. Серое -- фи, какая гадость! Лидия великодушно выбирает серое. Вниз, вниз!

Все старшие в сборе. Вся прислуга у дверей зала. Одна из тётушек уже сидит за фортепиано.

Гусар в капоте и чепце возбуждает негодование пажа. Паж предпочитает гусарский мундир; гусар в восторге от пажеского наряда. Испанка тщетно скрывается под капюшоном красного домино от взоров любопытного турка, увенчанного чалмой из бабушкиной турецкой шали.

-- Я вас узнал по ногам, -- шепчет турок.

Под красным капюшоном смех.

-- А помада зачем понадобилась? -- слышит он оттуда.

Розовую маркизу преследует монах в белой рясе; она тщетно стремится к маркизу. Она в отчаянии. Она не терпит духовенства, -- особенно в такую минуту. А минута решительная: серое домино совершенно завладело маркизом, и часовая стрелка показывает половину одиннадцатого...

Неизвестно откуда, в зал врывается толпа ряженых. Тут преобладают хвосты и рога, носы и колпаки. Всё смешивается, всё кружится и хохочет. Тётушка у фортепиано выбивается из сил. Вальс грозит продолжаться до бесконечности. Часы бьют одиннадцать...

Маркиза вырывается из объятий чёрта с красными рогами и кавалерийскими сапогами, обличающими его происхождение. Она оглядывает зал. Его нет. Но и серого домино тоже нет... Она пробирается к двери, потом через толпу глазеющих слуг, и бежит по лестнице, стуча своими розовыми каблучками. Пусто, никого нет. Все внизу. Сердце её бьётся. Она бежит дальше и дальше по коридору -- в самый конец, туда, где уго?льная комната. Он там, он ждёт! Розовые губки улыбаются при мысли о поцелуях, которые их ждут за этой дверью... Она добежала, она остановилась, чтобы перевести дыхание. Навстречу ей дверь отворяется; горячею, удушливою струёю вырывается оттуда воздух, и вместе с ним стремительно выскакивает что-то... Женская фигура в сером платье... Что-то неопределённое, тёмное... Серое домино! Это она, она, Лидия... И он за ней...

-- Кто это? С кем ты здесь был?

Он ничего не отвечает. Его лицо бледно как полотно. Он весь дрожит, -- должно быть, от волнения. Его глаза неподвижно, дико устремлены в глубь коридора -- туда, где скрылась серая фигура...

-- Ты не отвечаешь? Ты даже не оправдываешься? Так это была она?

В её голосе звучат слёзы.

-- Не спрашивай меня... Молчи, ради самого Бога!

Она быстро откинула на плечи свой голубой капюшон. Её глаза засверкали гневом. Бриллианты переливались на груди, подымавшейся от волнения.

-- Скажи мне сию минуту, кто был с тобой в этой комнате! -- произнесла она, задыхаясь. -- Скажи сию минуту, или...

Он схватил её в свои объятия и крепко прижал к груди, точно боялся, что её отнимут у него. Его руки были холодны как лёд. Она вырвалась и оттолкнула его.

-- Ты не хочешь говорить...

-- Женя, уйдём отсюда! Не спрашивай меня никогда, никогда...

-- Так я и знала! Ну, и люби её... Люби! -- закричала она в отчаянии. -- Оставь! Не подходи, не говори со мной!.. Я не хочу больше ничего, ничего...

Голос её прервался. Она повернулась и бросилась от него по коридору, шурша атласом платья. Он рванулся за ней. И вдруг... В глубине коридора показалась серая фигура, странно закружилась на месте и устремилась к розовой беглянке. Он вскрикнул. Женя оглянулась на его крик.

-- А, так она ещё подсматривала! -- прозвенел её негодующий голос, и быстрые каблучки застучали, спускаясь по лестнице.

Он пошатнулся, схватился за перила; огненные круги завертелись у него перед глазами, и он лишился чувств.

Долго спал старый дом, утомлённый бессонной ночью.

Странные вести встретили его пробуждение: бабушка не ложилась совсем и провела всю ночь у постели старшего внука. Его принёс в спальню бабушки старый Емельян, который нашёл молодого барина лежащим на полу, в верхнем коридоре.

Старик не мог привести его в чувство и должен был перенести бесчувственного, с помощью других слуг. Поражённый этим печальным случаем, старый Емельян ещё постарел и сгорбился в одну ночь, хотя всё обстояло благополучно к полудню. Эти странные вести заставили приуныть всю молодёжь, собравшуюся в столовой к позднему чаю. Тут были все, кроме Жени: она не выходила из своей комнаты, у неё болела голова.

День прошёл тихо и печально в старом доме. Но молодость и святки взяли своё. За обедом все развеселились, особенно когда оказалось, что бабушка заняла своё обычное место в вольтеровском кресле, а за нею появился и молодой хозяин дома, бледный и немного томный, но совершенно похожий на самого себя. Его встретили радостью и любопытными взорами; но расспросы сами собой не сходили с любопытных уст. Со своего места он отыскал глазами Женю. Глаза их встретились. Она отвернулась.

Она не видала, как его взгляд постоянно останавливался на её бледном личике, непонятно сияя неизречённым счастьем...

VII

Большой тёмный зал тонул в вечернем сумраке. Отблеск камина играл в хрустале люстры и зажигал золотые искры в массивных рамах прадедовских портретов. Слабо потрескивали угли, слегка подёрнутые пеплом... Чёрные тени скользили по лепному потолку и карнизам. Таинственно и жутко было в большом зале. Все оробели и притихли.

-- Давайте играть в прятки! -- закричал кто-то.

-- Милые мои, довольно вы набегались и навозились за эти дни, -- ласково промолвила бабушка. -- И завтра вам опять хлопоты -- ёлку будете убирать. Посидите же смирно хоть один вечерок! Я вам сказку расскажу, по святочному.

-- Сказку! Сказку! Вот отлично, бабушка! Пострашнее!

-- За этим дело не станет. Да нечего далеко ходить -- я вам настоящую страсть расскажу, не выдуманную. Только не мешайте...

-- Не будем! Не будем! Рассказывайте, бабушка! -- раздалось со всех сторон.

-- Сейчас, дайте срок, не торопите. Женечка, сядьте около меня, -- сказала старушка.

Удивлённая Женя повиновалась. Бабушка оглянулась кругом, ласково кивнула старшему внуку, который стоял недалеко от её кресла, и начала тихим, ровным голосом:

-- Надо вам сказать, что не только в сказках, но и в жизни бывают очень странные, необыкновенные вещи, -- такие, что и не верится сначала. Вот так было и в той семье, в которой случилось то, что я хочу рассказать...

-- А, так это в самом деле было? Это правда, бабушка?

-- Не перебивай, Соня. Да, было. Я хорошо знала эту семью... Странные рассказы ходили про неё... Говорили, -- и солидные люди говорили, не то что кто-нибудь, -- что все члены этой семьи, а особенно старшие в роду, одарены несчастной способностью видеть страшные привидения... иногда. Являлась им серая сгорбленная старуха, с огненными глазами, с синими волосами, вся серая с головы до ног и такая страшная, что некоторые рассудка лишались или умирали, встретившись с ней...

-- Бабушка! Отчего же она им виделась?

-- А Бог её знает, друг мой, с чего. Виделась и говорила с некоторыми... "Милости просим, старший в роду!" -- скажет -- ну, и так страшно, так страшно, что выдержать нельзя. Впрочем, другие и выдерживали. Только после озирались через плечо, -- такую привычку на всю жизнь имели. Да...

Бабушка задумалась и покачала головой.

-- И являлась эта старуха, милые мои, не одним членам семьи, а иногда и другим. Старым преданным слугам, например. И ещё... если вступала в эту семью девушка, вступала с истинной, глубокой любовью, и она получала роковую способность видеть фамильный призрак...

Тут бабушка взглянула на Женю и, не спуская глаз с её мертвенно-бледного лица, продолжала:

-- Являлось виденье, как рассказывают, и днём, и ночью. И заметили, что выходит оно всегда из одной и той же комнаты, и проследили, будто бы, что является старуха, если затопить старинный камин в этой уго?льной...

Страшный крик прервал бабушку. Откинувшись назад, дрожа всем телом, Женя устремила дикий взор в топившийся камин. Все взоры обратились по тому же направлению, но кроме углей, подёрнутых пеплом, никто ничего не увидал. Один только человек, кроме неё, видел, как поднялся пепел серой кучей, зашевелился и задвигался; как выросла из него сгорбленная фигура серой старухи, выскочила и беззвучно понеслась по комнате как лист жжёной бумаги, гонимый ветром. Синие волосы вырывались из-под серого капюшона, глаза сверкали как раскалённые угли. Простирая серые руки, точно собираясь ловить кого-то, она пронеслась и задела Женю краем пепельной одежды. Женя глубоко вздохнула и упала как подкошенная к ногам бабушки.

-- Володя! -- сказала бабушка дрожащим, но громким голосом. -- Помоги мне привести в чувство твою невесту!

VIII

Шире, чем когда-либо, распахнул свои гостеприимные объятия старый дом: со всех сторон собирались весёлые люди праздновать весёлую ёлку, отложенную до нового года по болезни Жени, наречённой невесты молодого хозяина. И вместе с ёлкой старый дом торжествовал другое радостное событие: помолвку влюблённых.

И радость, и веселье наполняли старый дом, и он сиял бесчисленными огнями...

------------------------------------------------------------

Источник: Краснова Е. А. Раcсказы. -- СПб: Типография бр. Пателеевых, 1896. -- С. 117.

OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2013 г.

Оригинал здесь: Викитека.