Краснова Екатерина Андреевна - Забитая свекровь

Екатерина Андреевна Краснова

Забитая свекровь

(Из деревенских портретов)

В жаркий летний день я заблудилась в лесу: тропинка, по которой я шла, привела меня не на знакомую поляну, к заглохшему пруду, как я ожидала, а в какую-то незнакомую мне сечу.

Передо мною было большое пространство, покрытое недавно сведённым лесом, за которым синели верхушки больших деревьев. Всё это место уже успело зарасти цветущими травами, земляникой и неизбежным в наших краях малинником. Пробираясь всё дальше и дальше между пнями, хворостом и зелёными кустами, я потеряла и ту тропинку, по которой пришла. Теперь меня окружало со всех сторон море цветущих трав; над головой синело яркое небо, и кроме неба и зелени ничего не было видно; пахло мёдом и полынью. Солнце стояло уже высоко, а птички весело и звонко щебетали, несмотря на то, что июль приближался к концу. Я очутилась в совершенно незнакомом месте, в какой-то зелёной пустыне...

Но это была не пустыня; я ошибалась. Тут было ещё одно живое существо, кроме меня.

Откуда она взялась -- я не могла понять. Точно из земли выросла и встала передо мной как лист перед травой маленькая сгорбленная, худенькая старушонка. В изодранной холщовой рубахе и синем сарафане, с выбивающимися из-под платка прядями жидких седых волос, босиком, с какими-то лохмотьями вместо кацавейки на плечах, она имела жалкий, за сердце хватающий вид. Её маленькое, съёжившееся лицо покрывали бесчисленные морщины; глаза побелели и потускнели, узкие губы беззубого рта точно провалились между носом и подбородком. Её босые ноги были так уродливо худы и искривлены, что с первого взгляда казалось, будто на них гораздо больше пальцев, чем обыкновенно бывает.

Это дрожащее, трясущееся, покрытое лохмотьями существо точно вынырнуло из земли и остановилось передо мной.

Старуха прикрыла своей сморщенной, чёрной рукой белые глаза, поглядела на меня и поклонилась молча, чуть не до земли. В другой руке у неё была большая корзинка, наполненная необыкновенно крупной и спелой малиной.

-- Здравствуй, бабушка. Малину собираешь?

-- Малину, родимая, малину, красавица, -- торопливо забормотала старуха дребезжащим голосом, и, к моему немалому удивлению, из её белых глаз, окружённых точно кровавой каймой, сейчас же потекли слёзы.

-- Ты, стало быть, здешняя, бабушка? Знаешь, что это за место?

-- Не здешняя я, нет, не здешняя. Издали я, горькая; из села Фоминского. Может, слыхали, матушка?

-- Как же, знаю. Это вёрст за пять от нас. А славная у тебя малина, где это ты такую набрала? Покажи-ка.

Старуха вдруг неожиданно бухнулась мне в ноги.

-- Что ты, бабушка, Бог с тобой! Встань скорее. Чего тебе надо?

-- Купи ты у меня малинку, сударыня, сделай милость Божескую! Помоги мне, горькой старушонке!..

-- Да полно, тебе, встань! С удовольствием куплю. Только бы домой попасть, -- у меня с собой и денег нет.

-- Я дойду с тобой, сударыня, только не оставь -- возьми малинку.

-- О чём же ты плачешь, бабушка? Я же сказала, что куплю.

-- Не плачу я, родимая; это так -- слеза идёт. Так, стало быть, возьмёшь?

-- Непременно. Только, видишь ли, я заблудилась тут в лесу, дорогу потеряла. Не знаю, как до дома дойти. Может, ты моему горю поможешь?

Оказалось, что старуха хорошо знает местность, и что нам с ней стоит только немножко пройти, чтобы добраться до сторожки лесника, за которой начиналась настоящая дорога. А там мне было уже очень легко попасть домой.

III

Старуха пошла вперёд, я за ней.

Странное дело: вид у неё был такой, что мне казалось, будто она едва может передвигать ногами, а между тем она довольно бодро, хотя медленно, шла вперёд, раздвигая кусты и травы костлявой рукой. Её белые глаза были похожи как две капли воды на глаза слепого, а между тем она ими видела; трясущаяся голова была плотно повязана платком, а между тем она слышала.

-- Бабушка, сколько тебе лет?

Старуха обернулась, посмотрела на меня тусклыми глазами, из которых продолжали выкатываться редкие слезинки, и жалобно проговорила:

-- Пятый десяток доходит, сударыня. Никак пятьдесят годков прожила.

-- Да не может быть! -- воскликнула я невольно.

Я думала, что ей, по крайней мере, сто лет.

-- Пожалуй, что и того нет, родная. Немного годов мне от Бога -- люди состарили... Люди! Прости, Господи, моё согрешение...

Она забормотала что-то непонятное и медленно поплелась по тропинке, согнувшись чуть не вдвое. О моём присутствии она точно забыла. Так мы шли до самой сторожки.

По-видимому, лесник хорошо знал мою старуху, потому что он очень приветливо окликнул её с порога своей крохотной избушки:

-- Здорово, бабушка Аксинья! Сядь, отдохни на крылечке -- кваску принесу.

Старуха села, предварительно поклонившись леснику чуть не в ноги. Я расспросила дорогу и пошла домой, повторивши своё обещание бабушке Аксинье купить у неё ягоды.

Часа через полтора она явилась со своей малиной и, получивши от меня две серебряные монетки, опять упала мне в ноги, причём слёзы быстрее потекли по её морщинистому лицу.

Я велела покормить несчастную старуху и хотела оставить её ночевать, так как до дома было ей далеко, а солнце уже близилось к закату. Но она ни за что не соглашалась.

-- Да ведь ты устала, бабушка?

-- И то устала, сударыня, притомилась, -- жалобно говорила она, сидя на ступеньках кухонного крылечка, вся сгорбленная и сморщенная, сжимая в костлявых руках мои два двугривенных, точно это были какие-нибудь драгоценные алмазы.

-- Так отчего ж ты не хочешь остаться у нас? Переночуешь в людской избе, со скотницей, а завтра рано утром накормят тебя, и пойдёшь домой.

-- Убьёт она меня, матушка, больно убьёт, коли деньжонок не принесу до солнышка...

-- Как убьёт? Кто?

-- Невестка, -- произнесла старуха чуть слышно, и вдруг выражение такого непреодолимого, тупого страха появилось на её лице, что я невольно вздрогнула.

-- Твоя невестка? Да как же она смеет!? А сын-то твой чего же смотрит?

-- Далеко он, родная, в солдаты сдан, и не знамо где. Некому заступиться за меня, за нищую старушонку...

-- Никого у тебя, кроме невестки, и нет, и кормить тебя некому?

-- Как не быть... Хозяин у меня, мужик богатый...

Она с усилием встала, поклонилась мне низко-низко и поплелась прочь, не прибавив больше ни одного слова.

Я осталась в полнейшем недоумении.

А между тем она говорила правду. Дело было очень просто.

Муж её, Захар, был самый зажиточный мужик в селе. Всего у них было вдоволь, тем более, что и семья невелика: один сын, Иван. Всё шло хорошо, пока его не женили. Понравилась ему красивая, разбитная девка из большого торгового села Рогачева. Но, к несчастью, понравилась она не только Ивану, но и его отцу. Как только вошла в дом молодая хозяйка, так и перевернулось всё вверх дном. Ивана отец скоро спровадил в солдаты и стал открыто жить со снохой, которая принялась всячески мучить и угнетать свою свекровь. Она заставляла её страшно работать, почти не кормила, била и истязала самым жестоким образом, а когда Аксинья из здоровой, пожилой женщины превратилась в очень короткое время в дряхлую, бессильную, измученную старуху -- стала посылать её за грибами и ягодами летом, а зимой заставляла ходить по миру. Все вырученные деньги, каждый собранный кусок хлеба несчастная старуха приносила невестке и боялась её до такой степени, что даже вдали от неё не смела ничего съесть из того, что ей давали в виде подаяния.

Говорили, что до сына-солдата дошли печальные вести обо всём этом, и что он будто бы спился с горя и пропадает неизвестно где...

Три лета сряду бабушка Аксинья приносила мне самые крупные, спелые ягоды, какие только бывают в полях и лесах. В июне она приносила землянику, а с середины июля до середины августа чуть не каждый день приходила с большой корзинкой душистой, алой малины.

В прошлое лето она не пришла. Земляника поспела и сошла, началась малина, а бабушки Аксиньи всё не было. Куда она девалась -- у нас никто не знал.

В один прекрасный день мне пришли сказать, что меня спрашивает какой-то старик.

Сам старик был мне совершенно неизвестен.

Его худощавое лицо с глубоко впалыми глазами, ушедшими под кустастые, чёрные брови, крупный нос, высокий, обнажённый лоб и длинная седая борода мне были совершенно незнакомы. Но что мне было положительно знакомо -- это почерневшая, сплетённая из прутиков корзинка с алой, необыкновенно крупной малиной: то была корзинка и отборные ягоды бабушки Аксиньи.

Высокая мощная фигура незнакомого старика в синей линялой рубахе и стареньком армяке низко склонилась передо мной, пока он кланялся мне в пояс.

-- Сударыня, -- проговорил он суровым, почти торжественным голосом, -- я старик вашей летошней старухи.

И он подал мне корзинку с малиной.

-- А! Стало быть это бабушка Аксинья прислала мне малину? А что же она сама не пришла?

-- Упокой, Господи, её душу, -- тихо сказал старик, сотворяя крестное знамение. -- А мне пошли, Господь, милосердное прощение за великий мой грех...

И, помолчавши, он прибавил:

-- Нищий я, сударыня, стою перед вами: всё роздал... Буду подаянием кормиться... А что пожалуете за малинку -- пойдёт во святую церковь, за упокой её души...

------------------------------------------------------------

Источник: Краснова Е. А. Раcсказы. -- СПб: Типография бр. Пателеевых, 1896. -- С. 279.

OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2013 г.

Оригинал здесь: Викитека.