Киплинг Джозеф Редьярд - Его законная супруга

Его законная супруга

Рассказ Киплинга

Перевод Е. Д. Ильиной.

Великий поэт сказал где-то о том, что и червяк может обернуться и восстать, если вы на него наступите слишком грубо.

Самое благоразумное не наступать на червяка, хоть бы это был самый скромный из низших служащих, только что прибывший из Англии, еле еще вывернувший из папиросной бумаги свои новенькие, блестящие пуговицы, и не утративший роз, нажитых от сочных домашних ростбифов.

Мы расскажем о червяке, который таким образом повернулся.

Это название "Червяка" мы дадим Рамзаю Фызанну, хотя это был премилый юноша, без признака бороды и с тальей молодой барышни, когда его прислали в второй батальон полка Шикарри, где и начали мучить всякими фасонами.

Шикарри был один из важных полков, где надо было уметь себя вести, хорошо играть в баньо, быть выдающимся ездоком, певцом, танцором и кавалером.

А "Червяк" умел только валиться с коня, как мешок и задевать за все двери, где проходил.

На бильярде он не играл, а только рвал сукно; пел фальшиво, ни с кем не сходился и только и делал, что писал домой, мамаше и сестрицам, письма.

Это все являлось пороком у Шикарри, и его старались проучить. Всем известно, как смягчают нравы друг другу, господа унтер-офицеры, пока это им не надоест.

А Шикарри перешикаривали "Червяка" на свой лад усиленно, но он все переносил терпеливо.

Он был очень добр и очень хотел выучиться, но краснел так неистово, что скоро его оставили в покое. Только старший сержант задался мыслью отравить жизнь "Червяку".

Он вовсе не хотел быть злым, но его шутки были очень грубы, и он не умел остановиться вовремя. Ему слишком долго не везло по службе, а это, что ни говори, озлобляет человека.

Да еще к тому же он был влюблен, что еще хуже.

Однажды, выпросив у "Червяка" его экипаж, будто для дамы, он целый день им пользовался, да еще рассказал об этом со смехом в клубе.

-- Это превосходный фарс -- сказал "Червяк" спокойным тоном -- но я держу пари на целое месячное жалование, что я скоро сыграю с вами шутку, о который вы будете вспоминать всю жизнь и о которой еще будут говорить в полку, когда вас уж и на свете не будет.

Так как "Червяк" это говорил без всякого гнева, то его слова вызвали аплодисменты.

Тогда старший сержант оглядел "Червяка" с ног до головы и сказал:

-- Ладно, идет, малютка.

"Червяк" призвал присутствующих в свидетели пари, и кротко принялся за чтение какой-то книги.

Прошли два месяца. Я уже говорил, что сержант был влюблен.

Но что гораздо удивительнее, что была барышня, влюбленная в сержанта. И несмотря на грозные слова полковника, ворчанье майоров, насмешки молодежи, помолвка состоялась.

Сержант был так доволен, что даже забывал мучить "Червяка".

Молодая девушка была прехорошенькая и владела независимым состоянием. В этой истории она не играла никакой роли. В один жаркий вечер, вся клубная компания сидела на террасе в клубе. Одного "Червяка" не было, он ушел писать домой письма. Музыка уже кончила играть, но никто не расходился. Были и дамы, жены молодых офицеров.

Безумие влюбленных переходит все границы. Сержант начал распространяться счет высоких качеств его невесты, о чем дамы сочувственно улыбались, а кавалеры зевали.

Вдруг послышался шорох шелкового и в полумраке террасы, раздался слабый, усталый голосок:

-- Где мой муж?

Я вовсе не хочу опорочивать добродетели Шикарри, но должен сказать, что при вопросе четверо мужчин подскочили точно раздался нежданный выстрел.

Трое из них были женаты.

Быть может они испугались неожиданного появления их жен из Англии?

Четвертый уверял, что он повиновался невольному импульсу.

Тогда голос тихо проворковал:

-- О! Лионель!

Лионелем звали сержанта. На слабо освещенной террасе появилась женская фигура. Она ощупью пробиралась к сержанту; тихим плачем.

Мы все вскочили, не сомневаясь, что должно произойти нечто интересное. Конечно каждый был готов к наихудшим выводам.

Мало ли что могло произойти? Быть может сержант как-нибудь запутался в дни юности? Попал в ловушку?

Иногда всю жизнь приходится таскать на себе подобные цепи.

Мы ничего не знали, стремились узнать, и жены офицеров любопытствовали не меньше мужей.

Если он попал в ловушку, то это было простительно, потому что эта приезжая особа, в запыленном, сером платье, была прехорошенькая, хоть никто не знал, откуда она явилась.

Она была высокого роста, с тонкой фигурой и в ее голосе слышалась дрожь, вызывавшая невольное сочувствие.

Как только она разглядела в полутьме сержанта, она воскликнула:

-- О! Мой дорогой! -- и бросилась ему на шею, жалуясь что больше не могла переносить разлуки, не могла оставаться одна в Англии, получая от него ничего, кроме холодных, коротких писем, между тем как она жить без него не может, и готова идти за ним хоть на край света.

Конечно, для настоящей леди, эти изъявления чувств показались бы слишком демонстративными, но настроение всех склонялось все-таки больше в пользу прелестной путешественницы.

Жены офицеров строго следили за сержантом, а полковник очень выразительно хмурил брови.

Несколько времени царила мертвая тишина.

Наконец полковник заговорил очень сурово:

-- Ну-с сударь, что вы скажете?

А рыдания покинутой жены стали еще громче. Сержант почти задыхавшийся в объятиях, все-таки успел пробормотать:

-- Это адский обман. Я никогда не был женат!

-- Пожалуйста не клянитесь -- заметил полковник -- пойдемте в залу, это дело надо выяснить.

И он в душе вздохнул, он так верил в своих Шикарри, этот милый полковник.

При полном освещении, красота молодой женщины еще больше выигрывала. Она стояла среди нас и, то заливаясь слезами, то страстно жестикулируя, то гордо выпрямляясь, то как ребенок протягивая руки, рассказывала свою историю. Это был настоящий четвертый акт трагедии.

Она говорила, что сержант женился на ней полтора года тому назад, когда был в отпуску в Англии. Она видимо знала о сержанте и о его семье больше, чем знали все мы. Знала она и прошлую его жизнь.

Сержант стоял бледный как смерть и напрасно пытался остановить этот поток слов.

А мы, при виде ее красоты и, замечая его смущение, готовы были видеть в нем какого-то вредного зверя.

Но в то же время нам его было немного и жаль.

Эта сцена осталась нам памятна на век. Дамы наши видимо безжалостно осудили сержанта, а полковник точно на пять лет постарел. Один из майоров прикрывал глаза рукою, другой пощипывал усы, а на физиономии сержанта отражался неописуемый ужас.

Мы точно присутствовали при казни человека и, как спектакль, это было куда интереснее повешения.

Наконец, как последнее доказательство молодая женщина сказала, что на левом плече сержанта нататуированы заглавные буквы его имени. Нам всем это было известно и доказательство мы нашли неопровержимым. Только один из холостых майоров заметил очень вежливо:

-- А всего лучше бы было, если бы вы позволили взглянуть на ваше брачное свидетельство.

Это задело женщину за живое. Она насмешливо взглянула на сержанта, как на какое-то презренное животное, и осыпала нас всех, не исключая полковника, самыми отборными ругательствами. Затем она снова заплакала, вытянула из-за корсажа какую-то бумагу и, протягивая ее с видом императрицы, проговорила:

-- Пусть-ка мой супруг прочитает это громко, если у него хватит смелости!

Все молчали и только переглядывались.

Сержант дрожащей рукой взял бумагу и начал читать. Мы все со страхом ждали, чем все это кончится.

У сержанта пересохло в горле, но в его восклицании, после того как он ознакомился с содержанием бумаги, слышалась уже радостная нота:

-- Ах! Плут! Ах! Маленькая каналья!

А женщина тем временем прокралась в дверь.

На бумаге было написано следующее:

-- "Это должно служить доказательством того, что я "Червяк" уплатил сполна сержанту мой долг и что кроме того, сержант по условию заключенному 23-го Февраля, должен мне уплатить месячное офицерское жалование".

Тогда целая депутация отправилась к "Червяку" и застала его спокойно расшнуровывающим корсет, а платье, шляпа и прочие принадлежности дамского туалета, лежали на кровати.

Мне кажется, что нам всем, исключая полковника и сержанта, было немножко жаль, что скандала не случилось, такова человеческая натура вообще.

Но отрицать драматический талант "Червяка" было невозможно. Он довел шутку до конца как раз, чтобы она не переставала быть шуткой. Все накинулись на него, зачем он никому не открыл раньше своего драматического таланта. Но он очень резонно ответил, что никто его об этом не спрашивал. Конечно его сейчас же выбрали президентом полкового драматического клуба, и он пожертвовал весь выигрыш с сержанта на декорации для сцены.

Все это было очень мило. Червяк не только отличился одним этим, и Шикарри недаром его любили и им гордились.

Одно беда: его прозвали: "Супруга сержанта", а так как теперь в полку две "Супруги сержанта", то случается путаница с вновь прибывшими в полк.

Конец

----------------------------------------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Вестник моды", 1914, No 6. С. 45--46.