Книговод

Война в воздухе

Уэллс Герберт Джордж


ГЕРБЕРТЪ УЭЛЬСЪ.

ВОЙНА ВЪ ВОЗДУХѢ.

РОМАНЪ
ИЗЪ НЕДАЛЕКАГО БУДУЩАГО.

Переводъ Л. А. Мурахиной-Аксеновой.

Типографія Т-ва И. Д. Сытина, Пятницкая ул., свой домъ.
Москва.-- 1909.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   ГЛАВА I. Стремленіе къ прогрессу. Семья Смолуэйсовъ
   " II. Какъ Бертъ Смолуэйсъ попалъ въ затруднительное положеніе
   " III. Въ воздушномъ пространствѣ
   " IV. Воздушный флотъ
   " V. Битва въ сѣверной Атлантикѣ
   " VI. Нападеніе на Нью-Йоркъ
   " VII. Воздушная битва
   " VIII. Разгромъ германскаго флота
   " IX. На Козьемъ островѣ
   " X. Въ Америкѣ
   " XI. Міровая война и ея послѣдствія
   Эпилогъ
  

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Стремленіе къ прогрессу. Семья Смолуэйсовъ.

I.

   -- Ишь ихъ прорываетъ! Такъ и лѣзутъ вверхъ!-- говорилъ Томъ Смолуэйсъ.-- А интересно знать, что еще придумаютъ люди? По-моему, имъ больше ничего уже не придумать. Летать даже начали -- чего жъ имъ еще?
   Такъ разсуждалъ онъ еще задолго до начала воздушной войны.
   Томъ Смолуэйсъ сидѣлъ на заборѣ въ концѣ своего сада и смотрѣлъ на обширный бенъ-хилльскій газовый заводъ такимъ взглядомъ, въ которомъ, если не выражалось ни особеннаго одобренія ни порицанія, зато сверкало любопытство. Надъ газометрами, казавшимися издали тѣсно скученными, моталось три странныхъ предмета, походившихъ на тонкіе, неуклюжіе, раскачивавшіеся пузыри, нѣсколько времени обвисло колебавшіеся изъ стороны въ сторону. Понемногу эти пузыри начали надуваться, округляться и увеличиваться въ объемѣ. Это были воздушные шары, приготовившіеся для подъема членовъ Южноанглійскаго аэроклуба. Была суббота, и въ этотъ день всегда дѣлались подъемы на воздухъ.
   -- Каждую недѣлю начали баловаться,-- замѣтилъ сосѣдъ Тома Смолуэйса, мистеръ Стринджеръ, имѣвшій рядомъ съ нимъ небольшую молочную.-- Давно ли весь Лондонъ сбѣгался поглазѣть, когда поднимался воздушный шаръ? Давно ли эти шутки были диковинкою? А теперь, вотъ, пожалуйте, чуть не въ каждомъ углу завелось по воздушному клубу и каждую недѣлю дѣлаются подъемы наверхъ, точно какое-то важное дѣло... Эхъ, дурятъ, дурятъ люди, удержа имъ нѣтъ!
   -- Да,-- подхватилъ Смолуэйсъ,-- вотъ и я то же говорю. Прошлую субботу мнѣ пришлось свезти съ своего картофельнаго поля три воза песку... цѣлыхъ три воза, понимаете, а? А все сверху набросали. Берутъ его съ собою для тяжести, а потомъ, когда надо опускаться, и выбрасываютъ его... Половина картофеля испорчена: сверху весь оказался помятымъ... Одно только разореніе честнымъ людямъ изъ-за этихъ лодырей, прости Господи!
   -- Да имъ что... Вонъ и барыни туда же стали забираться.
   -- Барыни?-- протянулъ Смолуэйсъ, презрительно фыркнувъ въ носъ.-- Хороши "барыни", которыя таскаются по воздуху въ шарахъ и швыряютъ добрымъ людямъ на голову цѣлые воза песку!.. Нѣтъ, по-моему, такія вертихвостки иначе называются, сказалъ бы, да не хочу языкъ марать.
   Мистеръ Стринджеръ одобрительно закивалъ головой. Нѣсколько времени оба сосѣда молча продолжали смотрѣть на раздувающіеся шары. Во взглядахъ обоихъ порицателей выражалось явное презрѣніе и негодованіе.
   Мистеръ Томъ Смолуэйсъ по профессіи былъ зеленщикъ, а по охотѣ садовникъ. Торговлю вела его жена Джессика. Небо создало мистера Смолуэйса для спокойной, мирной, созерцательной жизни, но, къ несчастью, забыло создать для него подходящій міръ. Поэтому мистеру Смолуэйсу пришлось существовать въ средѣ безпрерывныхъ перемѣнъ, и, какъ нарочно, судьба помѣстила его въ такомъ углу земли, гдѣ отрицательныя послѣдствія этихъ перемѣнъ сказывались съ особенной назойливостью. Вообще этому мирному человѣку, какъ говорится, не везло. Даже самая основа его матеріальнаго существованія была очень шатка. Земля, на которой онъ съ такою затратою труда и денегъ развелъ огородъ и садъ, находилась у него въ годовой арендѣ, о чемъ ему постоянно напоминало объявленіе, красовавшееся надъ входомъ въ садъ. Объявленіе гласило, что весь этотъ, тщательно обработанный участокъ земли продается какъ особенно пригодный для построекъ. Это былъ здѣсь послѣдній еще не застроенный участокъ, и его злополучный арендаторъ вѣчно находился подъ угрозою отказа отъ аренды. Какъ человѣкъ спокойный, онъ утѣшалъ себя мыслью, что, авось, современному "бѣснованію" скоро наступитъ конецъ.
   -- По-моему, больше уже нечего придумывать,-- твердилъ онъ.-- Какъ ни ломай голову, а дальше этого летанья по воздуху имъ ужъ не счудить.
   Сѣдоволосый отецъ Тома помнилъ Бенъ-Хиль еще въ то время, когда это мѣстечко было идиллической кентской деревней. До пятидесятаго года своей жизни онъ исправно служилъ кучеромъ у сэра Питера Боуна, затѣмъ началъ понемногу пить и допился постепенно до того, что былъ уволенъ и долженъ былъ поступить къ содержателю омнибусовъ, у котораго и дотянулъ до семьдесятъ восьмого года. Достигнувъ этого почтеннаго возраста, онъ зажилъ на покоѣ. Сидя съ утра до вечера въ креслѣ передъ каминомъ, доживалъ свой вѣкъ этотъ престарѣлый возница, сплошь напичканный воспоминаніями о прошломъ, и всѣ его желанія теперь сводились къ тому, чтобы найти слушателя, передъ которымъ онъ могъ бы всласть раскладывать свои воспоминанія. Свѣжему человѣку интересно было послушать эту живую хронику. Старикъ въ мельчайшихъ подробностяхъ описывалъ прекрасное помѣстье сэра Питера Боуна, давнымъ давно уже распроданное по частямъ подъ постройки, при чемъ не забывалъ упомянуть, какъ этотъ магнатъ держалъ въ своихъ рукахъ весь округъ. Описывалъ псовыя и другія охоты. Разсказывалъ, какъ его господа ѣздили четверней и какъ на томъ мѣстѣ, гдѣ потомъ былъ воздвигнутъ газовый заводъ, разстилался великолѣпный лугъ для игры въ крикетъ. Разсказывалъ, какъ на его глазахъ возникалъ Хрустальный дворецъ. Этотъ дворецъ находился въ шести миляхъ отъ Бенъ-Хиля, представляя собою безконечно длинный фасадъ, по утрамъ сверкавшій точно расплавленный металлъ, послѣ полудня выдѣлявшійся прозрачною голубою массою, а по ночамъ представлявшій для всего окрестнаго населенія безплатное зрѣлище сіяющихъ потѣшныхъ огней. Разсказывалъ, какъ стали проводиться желѣзныя дороги, а вдоль нихъ одна за другою начали вырастать щегольскія виллы, и какъ потомъ эти хорошенькія зданьица были вытѣснены газовымъ заводомъ, водопроводными сооруженіями и цѣлымъ моремъ безобразныхъ, грязныхъ рабочихъ жилищъ. Разсказывалъ, какъ отвели воду изъ Оттерборна и превратили эту красивую рѣчку въ отвратительный, пахнувшій гнилью ровъ; какъ послѣ проведенія второй желѣзнодорожной линіи по Бенъ-Хилю быстро выросъ новый поселокъ съ множествомъ домовъ, лавокъ и даже магазиновъ съ зеркальными окнами; какъ появилось училище, пошли омнибусы, а за ними и конки, сообщавшіяся прямо съ центромъ города; какъ то и дѣло стали взимать все новые и новые налоги; какъ зашныряли велосипеды, а потомъ автомобили, чуть не съ каждымъ днемъ возраставшіе количествомъ; какъ завели народную читальню, гдѣ стали читать лекціи для народа, и т. д.
   -- Нѣтъ, теперь ужъ, кажется, дальше итти некуда,-- повторялъ сынъ старика, Томъ, выросшій при всѣхъ этихъ перемѣнахъ, новшествахъ и диковинкахъ, и отецъ поддакивалъ ему.
   Однако шли все дальше и дальше, безъ удержу, безъ границъ. Зеленная и фруктовая торговля, заведенная Томомъ въ самомъ маленькомъ изъ уцѣлѣвшихъ деревенскихъ домиковъ, на концѣ проѣзжей дороги, выглядѣла теперь какой-то сжатой, подавленной, точно она безпомощно пряталась отъ чего-то грознаго, постоянно надвигавшагося на нее. Когда замостили дорогу, превративъ ее такимъ образомъ въ главную улицу этой мѣстности, лавочка Тома очутилась настолько ниже мостовой, что пришлось проложить три ступени для спуска въ нее. Томъ всѣми силами старался обойтись продуктами собственнаго огорода и плодовника, но покупатели находили, что у него малъ выборъ, и онъ волей-неволей, подчиняясь натиску обстоятельствъ, долженъ былъ, подобно своимъ конкурентамъ, заполнить свои два окна французскими артишоками и тому подобными "субтильными" овощами, бананами, заграничнымъ виноградомъ, всякаго рода орѣхами, плодами самаго "что ни на есть тропическаго" происхожденія, грушами, сливами и яблоками "изъ всѣхъ странъ свѣта". Особенно не нравились Тому яблоки, которыя онъ принужденъ былъ выписывать изъ Нью-Йорка, Калифорніи, Канады, Новой-Зеландіи и Богъ вѣсть еще откуда.
   -- Съ виду-то они ничего, красивы, а на вкусъ ничего не стоятъ въ сравненіи съ нашими яблоками,-- съ досадою говаривалъ онъ.
   Автомобили, мчавшіеся мимо него съ сѣвера на югъ и обратно, постоянно увеличиваясь въ количествѣ и объемѣ, все больше и больше вытѣсняли другіе способы передвиженія, все быстрѣе мчались и все сильнѣе заражали воздухъ зловоніемъ. Вмѣсто исчезавшихъ конныхъ повозокъ появились моторныя фуры, развозившія всякаго рода кладь; конные омнибусы замѣнились моторными. Даже кентская земляника, по ночамъ свозившаяся въ Лондонъ, стала возиться ужъ не на конныхъ телѣжкахъ, а на моторахъ, и, благодаря прогрессу и бензину, теряла свою свѣжесть и ароматъ.
   У Тома Смолуэйса былъ младшій братъ, Бертъ, и вотъ вдругъ этотъ Бертъ, къ ужасу старшаго брата, завелъ и себѣ велосипедъ съ моторомъ...
  

II.

   Нужно сказать, что Бертъ Смолуэйсъ былъ изъ "прогрессивныхъ". Ничто ярко не можетъ иллюстрировать быстрое распространеніе прогресса, какъ то обстоятельство, что онъ проникъ въ кровь даже Смолуэйсовъ. Не успѣлъ Бертъ еще скинуть дѣтскихъ башмаковъ, какъ уже сталъ проявлять нѣкоторую склонность къ предпріимчивости и симпатію къ прогрессу. На пятомъ году онъ пропадалъ цѣлый день и его съ большимъ трудомъ отыскали среди машинъ газоваго завода; на седьмомъ онъ утонулъ было въ резервуарѣ водопроводной башни; на десятомъ блюститель порядка отобралъ у него "настоящій" пистолетъ; въ то же время мальчуганъ выучился курить "настоящія" американскія папиросы, предназначавшіяся спеціально для молодыхъ людей его возраста и стоившія одинъ пенни десятокъ. На двѣнадцатомъ году Бертъ своимъ способомъ выраженій приводилъ въ ужасъ всю семью, зато каждую недѣлю зарабатывалъ, не меньше трехъ шиллинговъ разноскою "Бенъ-Хильскаго Еженедѣльника", носкою мелкаго багажа для пассажировъ на вокзалѣ и т. д. Всѣ эти шиллинги онъ добросовѣстно тратилъ на пріобрѣтеніе папиросъ, карикатурныхъ листковъ, юмористическихъ журналовъ и другихъ "прогрессивностей", въ изумительномъ разнообразіи и ужасающихъ количествахъ распространяемыхъ въ ту "просвѣщенную" и жадную къ новинкамъ эпоху. Но все это совершалось Бертомъ не въ ущербъ его "научныхъ" занятій, благодаря которымъ онъ въ необычайно юные годы добрался въ школѣ до старшаго класса. Всѣ эти подробности мы сообщаемъ съ тою цѣлью, чтобы у читателя не могло оставаться ни малѣйшаго сомнѣнія относительно характера Берта Смолуэйса.
   Бертъ былъ на шесть лѣтъ моложе Тома, и одно время, именно тогда, когда двадцатилѣтній Томъ женился на тридцатилѣтней Джессикѣ, принесшей ему сравнительно довольно порядочное сбереженьице отъ своихъ трудовъ въ качествѣ прислуги въ богатомъ домѣ,-- старшій братъ хотѣлъ пріучить и младшаго къ занятію въ огородѣ или къ торговлѣ, вообще къ чему-нибудь полезному. Но Бертъ былъ не изъ тѣхъ, которые любятъ оказывать пользу другимъ. Копаться въ огородѣ и торговать онъ терпѣть не могъ, а когда ему поручалось разнести товаръ по заказчикамъ, то въ немъ съ непреодолимою силою просыпалась страсть къ бродяжничеству; корзина превращалась какъ бы въ походный ранецъ, и онъ готовъ былъ тащить ее, несмотря на ея тяжесть, какое угодно разстояніе, лишь бы только не къ мѣсту назначенія. Вокругъ все манило и зазывало всяческими способами, и Бертъ со своей корзиною шелъ всюду, гдѣ было на что поглазѣть. Убѣдившись, что Берта невозможно передѣлать никакими уговариваніями и даже пристыживаніями, Томъ продолжалъ самъ разносить свой товаръ и подыскивать брату дѣло у другихъ, еще не знавшихъ особенностей молодого человѣка.
   Бертъ поочередно вступалъ въ преддверія различныхъ профессій: былъ швейцаромъ въ богатомъ домѣ, аптекарскимъ ученикомъ, мальчикомъ на побѣгушкахъ у доктора, подручнымъ у мастера на газовомъ заводѣ, писцомъ въ конторѣ, возчикомъ при большой молочной торговлѣ, лодочникомъ и, наконецъ, приказчикомъ въ велосипедной торговлѣ. Послѣднее мѣсто больше остальныхъ удовлетворяло его склонность къ прогрессивности. Хозяинъ его, мистеръ Гребъ, былъ молодой человѣкъ съ наружностью морского разбойника, постоянно мечтавшій объ изобрѣтеніи какой-то особенной передаточной цѣпи и проводившій ночи въ кафе-шантанахъ. Для Берта онъ являлся идеаломъ, достойнымъ подражанія. Гребъ держалъ для отдачи напрокатъ самые ненадежные велосипеды во всей южной Англіи, и съ поразительной ловкостью выпутывался изъ непріятныхъ послѣдствій, возникавшихъ по этому поводу. Бертъ и Гребъ быстро сошлись, Бертъ въ очень короткое время сдѣлался почти виртуозомъ въ велосипедной ѣздѣ; въ нѣсколько недѣль онъ выучился пробѣгать разстоянія въ нѣсколько миль на такихъ колесахъ, которыя развалились бы на первыхъ же шагахъ подъ всякимъ другимъ ѣздокомъ. Достигнувъ такого совершенства, молодой человѣкъ пріобрѣлъ хорошую привычку умываться послѣ окончанія своей службы, сталъ заводитъ себѣ самые сногсшибательные галстуки и воротнички, курить болѣе дорогія папиросы и брать уроки стенографіи въ Бенъ-Хильскомъ училищѣ для желающихъ пополнить свое образованіе. Изрѣдка онъ навѣшалъ брата, при чемъ такъ блисталъ наружностью и работалъ языкомъ, что Томъ и Джессика, имѣвшіе врожденную потребность поклоняться кому и чему-нибудь, прониклись къ нему полнымъ уваженіемъ.
   -- Паренекъ пробирается впередъ. Страсть сколько ужъ нахватался разной премудрости,-- говорилъ Томъ, проводивъ блестящаго братца.
   -- Только не черезчуръ бы ужъ набивалъ себѣ ею голову,-- замѣчала Джессика, отличавшаяся склонностью къ нѣкоторымъ ограниченіямъ.
   -- Все идетъ впередъ въ нынѣшнее время,-- со вздохомъ разсуждалъ Томъ.-- Вотъ теперь даже у насъ, въ Англіи, стали выращивать новый сортъ картофеля, который поспѣваетъ раньше другихъ сортовъ. Если такъ будетъ продолжаться, то мы скоро будемъ имѣть молодой картофель даже въ мартѣ... Да, что ни день, то какая-нибудь новость... А замѣтила ты, Джессика, какой на немъ былъ галстукъ?
   -- Какъ не замѣтить, Томъ, конечно, замѣтила. Только такіе галстуки ему не идутъ. Они для настоящихъ джентльменовъ, а Бертъ еще далеко до нихъ не доросъ, хоть и шагнулъ дальше насъ съ тобой...
   Въ одинъ прекрасный день Бертъ завелъ себѣ полный велосипедный костюмъ со всѣми принадлежностями и почувствовалъ себя на верху блаженства. Видѣть его катящимъ въ обществѣ Греба на колесѣ, съ низко опущенной головой, согнутой въ три погибели спиной и выпученными глазами,-- значило получить полное понятіе относительно заложенныхъ въ смолуэйской крови способностей къ прогрессу.
   Да, времена были вполнѣ прогрессивныя. Старый Смолуэйсъ корпѣлъ въ своемъ дѣдовскомъ креслѣ передъ каминомъ и безъ удержу болталъ о блескѣ давно миновавшихъ дней, когда сэру Питеру Боуну нужно было только сутки, чтобы съѣздить на своей четверкѣ взадъ и впередъ въ Брайтонъ, болталъ о бѣлыхъ цилиндрахъ этого джентльмена, о леди Боунъ, ножки которой никогда не касались земли, за исключеніемъ прогулокъ по саду; о кулачной борьбѣ въ Кревлеѣ; о красныхъ охотничьихъ курткахъ и гамашахъ изъ свиной кожи; о лисицахъ, водившихся въ томъ мѣстѣ, гдѣ недавно была выстроена лѣчебница для душевно-больныхъ; о кисейныхъ платьяхъ дамъ, о кринолинахъ и т. д. Но его никто не слушалъ. Міръ создалъ себѣ новый типъ "джентльмена"; джентльмена въ запыленной клеенкѣ, въ автомобильныхъ очкахъ и въ удивительныхъ головопокрышкахъ; джентльмена распространяющаго зловоніе и вздымающаго тучи пыли, отъ которой самъ же старается умчаться со скоростью вѣтра; джентльмена, совсѣмъ не по-джентльменски энергичнаго и во всѣхъ отношеніяхъ являющагося культурною разновидностью разбойника съ большой дороги прежнихъ временъ". "Лэди" также сдѣлалась совершенно свободна отъ всякихъ "предразсудковъ". Закаленная въ житейской борьбѣ, настолько же далекая отъ нѣжности къ самой себѣ и къ другимъ, она, вмѣсто кисейныхъ платьевъ, тоже стала носить "спортивные" костюмы, дѣлавшіе ее похожею на плодъ боязливой фантазіи прошлыхъ вѣковъ.
   Быть такимъ джентльменомъ Бертъ желалъ всѣми силами своего сердца. Высшаго идеала для него не существовало. Побить рекордъ быстроты въ ѣздѣ на колесѣ было его наивысшей цѣлью. Скоро ему показался недостаточнымъ пробѣгъ по пятнадцати миль въ часъ, и онъ нѣсколько дней мучилъ себя попытками пробѣгать въ то же время не менѣе двадцати миль по улицамъ и дорогамъ, чуть не съ каждою минутою становившимся все болѣе и болѣе пыльными и шумными, благодаря новымъ механическимъ способамъ передвиженія.
   Благодаря системѣ ежемѣсячныхъ взносовъ, Берту удалось пріобрѣсти довольно порядочный велосипедъ съ моторомъ. Въ первое же воскресенье послѣ взноса послѣдняго шиллинга Бертъ съ ловкостью кошки взмостился на колесо и понесся въ зловонныхъ тучахъ пыли, увеличивая своею особою возможность лишнихъ несчастныхъ случаевъ.
   -- Въ Брайтонъ покатилъ!-- сказалъ старый Смолуэйсъ, стоявшій у окна своей комнатки, расположенной во второмъ этажѣ, надъ лавкою, и со смѣсью гордости и недовольства слѣдившій за своимъ шаркнувшимъ мимо младшимъ сыномъ.-- Да, времена измѣнились. Я въ молодые годы ни разу не былъ въ Лондонѣ... Вообще дальше Кревлея не попадалъ. Тогда, кромѣ господъ, никто и не думалъ разъѣзжать. А теперь, вотъ, повсюду всѣ шныряютъ, точно такъ и должно... Никто больше ужъ не сидитъ на мѣстѣ... Мечутся, какъ угорѣлые, и сами не знаютъ зачѣмъ... И лошадки не нужны ужъ стали: стальныхъ коней себѣ завели... А развѣ можетъ глупая машина равняться съ умнымъ живымъ рысакомъ?.. Эхъ-ма, на что только это все стало похоже? Чисто бѣснованіе какое-то напало на людей...
   -- Да,-- съ кислой миной подхватила Джессика, убиравшая у старика въ комнатѣ,-- только всѣ и знаютъ шмыгать на колесахъ да зря бросать деньги.
  

III.

   Одно время Бертъ такъ былъ поглощенъ прелестями моторнаго колеса, что совсѣмъ не обращалъ вниманія на то, что вѣчно стремящееся впередъ человѣчество стало рваться въ новую область для умноженія способовъ сношеній,-- въ воздушную. Онъ не замѣчалъ, что моторное колесо, такъ же точно, какъ и предшествовавшее ему велосипедное, начинаетъ ужъ дѣлаться обыкновеннымъ явленіемъ, потерявшимъ прелесть новизны, и люди ищутъ чего-нибудь болѣе интереснаго. Раньше другихъ замѣтилъ это Томъ, привыкшій наблюдать небо, отыскивая на немъ признаки погоды, имѣвшей большое значеніе для его дѣла. Близость Бенъ-Хильскаго газоваго завода и Хрустальнаго дворца, съ площадокъ передъ которыми постоянно дѣлались подъемы воздушныхъ шаровъ, и забрасываніе его огорода пескомъ при спускахъ,-- все это, вмѣстѣ взятое, заставило его понять, что жажда новаго, которою болѣютъ люди, потянула ихъ уже и на воздухъ. И дѣйствительно, на глазахъ Тома начинался первый натискъ на воздушную область.
   Бертъ и его хозяинъ или, скорѣе, товарищъ, Гребъ, въ первый разъ узнали объ этомъ въ ночномъ кабачкѣ, потомъ эту новость подтвердилъ имъ кинематографъ: затѣмъ фантазія Берта была воспламенена новымъ, дешевымъ, изданіемъ классическаго труда объ аэронавтикѣ мистера Джорджа Гриффиса, озаглавленнаго: "Пловецъ въ облакахъ". Такимъ образомъ интересъ обоихъ молодыхъ людей, отличавшихся замѣчательнымъ единодушіемъ, былъ возбужденъ до послѣдней степени.
   Количество воздушныхъ шаровъ увеличивалось съ изумительною быстротою. Не только по субботамъ, но и по средамъ -- одного дня въ недѣлю оказалось уже мало для любителей новаго спорта -- эти огромные пузыри стали витать надъ Бенъ-Хиллемъ. Въ одинъ изъ этихъ дней Бертъ, несшійся на своемъ моторѣ въ Кройдонъ, вынужденъ былъ остановиться передъ Хрустальнымъ дворцомъ, на площади, гдѣ собралась огромная толпа, слѣдившая за подъемомъ необычайно большого шара особой формы. Не имѣя возможности ни объѣхать эту толпу, ни пробраться черезъ нее, Бертъ остановилъ своего стального коня, слѣзъ съ него и вмѣстѣ съ другими принялся наблюдать за подъемомъ шара. Это сооруженіе походило на колоссальную клинообразную подушку съ перегнутымъ угломъ. Подъ подушкой была прикрѣплена сравнительно небольшая машина съ быстро вращавшимся винтомъ спереди и чѣмъ-то въ родѣ парусиннаго руля сзади. На этой машинѣ сидѣлъ человѣкъ. Наполненный газомъ цилиндръ, т.-е. самый "шаръ", словно нехотя тащился немного въ бокъ за увлекавшей его машиною. Сложное чудовище медленно поднялось въ воздухъ и, повинуясь движенію руля, плавно понеслось на югъ, къ цѣпи холмовъ, затѣмъ повернулось и направилось обратно къ Хрустальному дворцу, гдѣ благополучно и спустилось на землю.
   Съ этого дня послѣдовалъ безконечный рядъ новыхъ явленій въ воздухѣ, начиная съ цилиндровъ всевозможныхъ размѣровъ и окрасокъ, конусовъ, грушевидныхъ чудовищъ и кончая ослѣпительно сверкавшимъ алюминіевымъ сооруженіемъ, которое Гребъ, въ смутномъ представленіи о панцирныхъ броняхъ, склоненъ былъ принять за воздушный военный корабль.
   Вообще увлеченіе аэронавтикою все росло и росло, такъ что въ одинъ прекрасный день Бертъ нарисовалъ на тоненькой дощечкѣ слѣдующую надпись: "Починка и подновленіе аэроплановъ" и выставилъ эту дощечку въ окнѣ мастерской своего хозяина. Сдѣлавъ это, онъ, однако, немного усомнился въ возможности выполненія того, за что они съ Гребомъ брались: вѣдь аэропланъ -- не велосипедъ, хотя бы и моторный. Но слыша со всѣхъ сторонъ одобреніе своей предпріимчивости, онъ живо успокоился, утѣшивъ себя тѣмъ, что для того, кто умѣетъ обращаться съ машинами, летающими по землѣ, ничего не значатъ и воздушныя.
   Повсюду, даже въ самыхъ укромныхъ уголкахъ Лондона со всѣми его обширными предмѣстьями, только и шла рѣчь о летаніи по воздуху. Изъ всѣхъ устъ только и слышалось: "Къ тому идемъ; задумалъ человѣкъ летать тамъ, наверху, надъ облаками, ну и будетъ летать". Однако дѣло все-таки не клеилось. Летать-то летали понемножку, слѣдуя принципу, чтобы машина была тяжелѣе воздуха, но очень ужъ много было при этомъ катастрофъ: то съ машиною не ладилось, то самъ аэронавтъ что-нибудь не такъ сдѣлалъ, и т. д. Иногда снарядъ благополучно совершитъ взадъ и впередъ полетъ въ нѣсколько миль, понадѣются на него, а онъ въ слѣдующій разъ возьметъ да и кувыркнется. Во всѣхъ этихъ воздушныхъ сооруженіяхъ не было необходимой устойчивости: они кувыркались и отъ напора вѣтра, и отъ дѣйствія воздушныхъ теченій надъ землею, и отъ несвоевременно промелькнувшей въ головѣ аэронавта мысли, отвлекшей его вниманіе, и даже такъ, безъ всякой видимой причины, словно по прихоти.
   -- Да, аэропланамъ не хватаетъ именно устойчивости,-- говорилъ Гребъ, повторяя слова своей газеты:-- кувыркаются да кувыркаются и именно тогда, когда никто этого и не ожидаетъ, вполнѣ увѣрившись въ нихъ.
   Послѣ двухъ лѣтъ всевозможныхъ опытовъ, по большей части оканчивавшихся очень плачевно, общество охладѣло къ аэронавтикѣ, сочтя ее неразрѣшимою задачей. Положимъ, нѣсколько времени еще продолжалось "поднятіе" съ луговины Хрустальнаго дворца въ обыкновенныхъ шарахъ, и огороды попрежнему исправно засыпались пескомъ, но насчетъ "летанія" замолчали.
   Такъ прошло цѣлыхъ шесть лѣтъ, и Тому стало казаться, что скоро окончится баловство съ шарами. Вдругъ на смѣну имъ явилось увлеченіе однорельсовою желѣзною дорогою; это тоже угрожало мирнымъ жителямъ лондонскихъ пригородовъ многими неудобствами и опасностями.
   Объ однорельсовой дорогѣ говорилось уже и раньше, но восторжествовала эта новинка лишь въ 1907 году, когда мистеръ Бреннанъ, членъ Королевскаго общества, представилъ изумленной публикѣ модель своего гироскопическаго вагона. Обширное помѣщеніе, предоставленное въ распоряженіе мистера Бреннана, оказалось тѣснымъ для огромной массы нахлынувшей публики, желавшей присутствовать при демонстраціи новаго сногсшибательнаго изобрѣтенія. Храбрые военные, знаменитые проповѣдники, прославленные писатели, разряженныя дамы изъ высшаго круга,-- вся эта пестрая толпа чуть не лѣзла на головы другъ другу, чтобы хоть однимъ глазкомъ уловить новое чудо, и считала себя счастливой, когда, вернувшись домой, могла похвалиться, что видѣла гироскопическій вагонъ, "открывающій новую эру въ области путей сообщенія".
   Великій изобрѣтатель очень убѣдительно (хотя его было слышно только въ ближайшихъ къ нему рядахъ) доказывалъ пользу своего изобрѣтенія и заставлялъ свою маленькую модель послушно подниматься вверхъ и внизъ по гнувшимся проволочнымъ канатамъ. Моделька съ головокружительной быстротою носилась на своихъ двухъ, помѣщенныхъ сзади, колесахъ по одному рельсу, ловко огибала крутые повороты, поворачивалась, останавливалась, снова неслась впередъ -- и все это безъ малѣйшей задержки, безъ малѣйшаго уклоненія, въ полномъ равновѣсіи. Каждый ея поворотъ сопровождался громомъ рукоплесканій и гуломъ восторженныхъ одобреній зрителей. Въ отдѣльныхъ группахъ публики поднялся оживленный обмѣнъ мыслей насчетъ удовольствія пронестись въ такомъ вагонѣ надъ какой-нибудь зіяющей пропастью. Слышались восклицанія: "А вдругъ гироскопъ остановится!" Но очень немногіе угадывали и десятую долю тѣхъ перемѣнъ и послѣдствій, какія должна была произвести во всемъ мірѣ однорельсовая желѣзная дорога по системѣ Бреннана.
   Вполнѣ это было понято лишь нѣсколько лѣтъ спустя. Вскорѣ же послѣ проведенія первыхъ однорельсовыхъ желѣзнодорожныхъ путей никто больше не находилъ ничего особеннаго въ шныряніи надъ бездною въ "гироскопахъ", и этотъ способъ передвиженія вытѣснилъ всѣ остальные механическіе способы. Гдѣ еще была недорога земля, тамъ рельсъ прокладывался по землѣ, а гдѣ она была дорога, рельсъ поднимался на столбы. Скоро легкіе и быстроходные "гироскопы" стали мчаться во всѣ стороны, заставляя бросать прежнія дорого стоившія и громоздкія сооруженія обыкновенной желѣзной дороги.
   Когда старый Смолуэйсъ умеръ, Томъ вздохнулъ и сказалъ: "Да, во времена молодости отца на свѣтѣ ничего не было высокаго, кромѣ дымовыхъ трубъ на крышахъ: ни одного телеграфнаго провода, ни одного проволочнаго канатика въ воздухѣ, ничего такого".
   Зато теперь старика несли въ могилу подъ цѣлой, тѣсно переплетенной сѣтью всевозможныхъ проводовъ; Бенъ-Хилль теперь сдѣлался узловымъ пунктомъ обслуживавшей предмѣстья однорельсовой дороги. Кромѣ того, въ немъ почти каждый домъ имѣлъ свой телефонъ.
   Массивныя желѣзныя, выкрашенныя ярко-зеленою краскою, сооруженія для воздушной однорельсовой дороги скоро сдѣлались однимъ изъ наиболѣе видныхъ украшеній городскихъ улицъ. Одно такое сооруженіе какъ разъ высилось передъ домомъ Тома и окончательно подавляло своимъ величіемъ этотъ домикъ. Второе пришлось на томъ концѣ сада Смолуэйса, гдѣ все еще красовалась доска съ объявленіемъ объ его распродажѣ подъ постройки и пестрѣли два новыхъ объявленія -- одно съ восхваленіемъ "чудодѣйственнаго средства для укрѣпленія расшатанныхъ нервовъ", а другое -- съ изображеніемъ "самыхъ дешевыхъ въ мірѣ" карманныхъ часовъ, въ два съ половиною шиллинга за штуку. День и ночь мчались надъ домомъ Тома длинные, широкіе и комфортабельные вагоны, сіявшіе въ темнотѣ цѣлымъ моремъ свѣта. Это было для обывателей улицы нѣчто въ родѣ безпрерывной ночной молніеносной грозы, которая сначала никому не давала уснуть, пока къ ней не привыкли, какъ и ко многому другому.
   Наконецъ однорельсовая дорога была переброшена и черезъ Ламаншъ, по длинному ряду массивныхъ желѣзныхъ столбовъ, вышиною съ башню Эйфеля. Особенно высоки они были на серединѣ Канала, гдѣ проходили пароходы Лондоно-Антверпенской и Гамбурго-Американской линій.
   Вмѣстѣ съ тѣмъ по этой дорогѣ стали проноситься и товарные вагоны, что заставило Берта глубоко призадуматься относительно чудовищной быстроты прогресса, за которымъ ему, при всемъ его желаніи, не было никакой возможности угнаться.
   Всѣ эти новинки въ области передвиженія, разумѣется, захватили вниманіе общества, которое, однако, вскорѣ было отвлечено въ сторону поразительнаго открытія миссъ Патричіей Гидди золотоносныхъ жилъ у побережья Англіи. Миссъ Гидди окончила Лондонскій университетъ, блестяще сдавъ экзаменъ по минералогіи и геологіи. Занявшись писаніемъ диссертаціи на тему золотоносныхъ утесовъ сѣвернаго Уэльса, она вдругъ наткнулась на мысль, что, быть-можетъ, золото находится и въ подводныхъ частяхъ этихъ утесовъ. Желая удостовѣриться въ вѣрности своей догадки, она, не долго думая, воспользовалась недавно изобрѣтенною докторомъ Альберто Кассини подводною лодкою и отправилась въ ней производить свои изслѣдованія. И она не ошиблась. Со свойственной женскому генію смѣсью сообразительности и инстинктивнаго чутья, энергичной ученой удалось въ первый же приступъ отыскать золото и, послѣ едва трехчасового нырянія въ морѣ у подножія утеса, она подняла наверхъ около двухъ центнеровъ золотоносной руды съ небывалымъ процентнымъ содержаніемъ 17 унцій на тонну. Однако, какъ ни интересна исторія этого открытія, мы откладываемъ ея описаніе до другого раза, ограничившись пока замѣчаніемъ, что открытіе миссъ Гидди произвело большую сенсацію.
   Между тѣмъ сильное вздорожаніе всѣхъ продуктовъ, рабочихъ рукъ и вообще всего обихода жизни, различныя спекуляціи и тому подобныя экономическія и финансовыя осложненія нѣсколько времени мѣшали оживленію интереса къ воздухоплаванію.
  

IV.

   Возрожденіе этого интереса началось какъ-то вдругъ и притомъ съ такою силою, что сразу охватило весь міръ. Оно нагрянуло какъ буря въ солнечный день, съ утра отличавшійся полною тишиною. О воздухоплаваніи снова всюду заговорили съ такимъ видомъ, точно никто ни на минуту не забывалъ объ этой темѣ. Въ газетахъ снова появились замѣтки и запестрѣли рисунки съ изображеніями различнаго рода летательныхъ приборовъ во всѣхъ видахъ и положеніяхъ. Страницы серьезной періодической печати снова наполнялись научно-популярными статьями объ аэронавтикѣ и опытахъ съ новыми машинами и т. п. Въ поѣздахъ однорельсовыхъ дорогъ то и дѣло слышался вопросъ: "Да когда же мы, наконецъ, будемъ летать по воздуху безъ всякихъ связей съ землею"? Новые изобрѣтатели являлись сразу цѣлыми десятками, словно грибы послѣ хорошаго дождя. Аэроклубъ объявилъ о своемъ намѣреніи устроить большую аэронавтическую выставку на обширномъ участкѣ земли, только что освобожденномъ изъ-подъ загромождавшихъ его уайтчапельскихъ бараковъ.
   Нахлынувшая волна вскорѣ вызвала соотвѣтствующей силы всплескъ и въ мастерской Греба. Онъ гдѣ-то раздобылъ попорченную летательную машину, кое-какъ привелъ ее въ состояніе, похожее на исправное, и попытался устроить на ней полетъ. Но попытка его окончилась тѣмъ, что онъ разбилъ въ сосѣдней цвѣточной торговлѣ нѣсколько рамъ и повредилъ десятка два растеній: это повлекло за собой большую непріятность съ сосѣдомъ.
   И вотъ вдругъ неизвѣстно гдѣ возникъ и съ быстротою молніи распространился упорный слухъ, что великая тайна открыта и проблема воздухоплаванія рѣшена. До Берта этотъ слухъ дошелъ въ трактирѣ въ Нетфильдѣ, куда молодой человѣкъ однажды вечеромъ попалъ на своемъ самокатѣ. На скамейкѣ, подъ окномъ трактира, сидѣлъ одѣтый въ хаки солдатъ-саперъ и съ задумчивымъ видомъ курилъ трубку. Солдатъ заинтересовался моторомъ Берга. Разговорились. Основательно обсудивъ достоинства велосипеда, который, кстати замѣтить, своимъ восьмилѣтнимъ существованіемъ представлялъ нѣкотораго рода устойчивость въ тѣ измѣнчивые дни, солдатъ сказалъ:
   -- Да это что! Всѣмъ начинаетъ ужъ надоѣдать глотать пыль по дорогамъ. То ли дѣло аэропланъ.
   -- Объ этомъ давно ужъ болтаютъ, да все зря,-- замѣтилъ Бертъ.
   -- Нѣтъ, не зря!-- подхватилъ саперъ.-- Напротивъ, вполнѣ серьезно.
   -- Ну, да, какъ же! Когда увижу самъ, тогда и повѣрю. Не въ первый разъ обманываютъ...
   -- Увѣряю васъ, что на этотъ разъ безъ всякаго обмана... Я собственными глазами видѣлъ, какъ летаютъ во всѣхъ направленіяхъ,-- увѣрялъ солдатъ.
   -- Видѣлъ и я,-- говорилъ Бертъ:-- полетятъ-полетятъ да и кувырнутся. Очевидно, не могутъ еще управлять...
   -- А я вамъ говорю, что я видѣлъ такую машину, которая идетъ куда ее заставятъ, даже противъ вѣтра,-- перебилъ солдатъ.-- И очень легко управлять ею: повинуется, какъ по командѣ.
   -- Этого быть не можетъ! Ничего подобнаго вы не могли видѣть. Ни одна машина не можетъ итти противъ вѣтра,-- упорствовалъ Бертъ.
   -- А я все-таки видѣлъ и не дальше, какъ въ Альдершотѣ,-- увѣрялъ солдатъ.-- Они тамъ таятся, молчатъ о своемъ успѣхѣ, но шила въ мѣшкѣ не утаишь. Дѣло рѣшено на чистоту, и наше военное министерство на этотъ разъ не упуститъ своего, будьте покойны.
   Сомнѣнія Берта поколебались. Онъ засыпалъ сапера потокомъ вопросовъ, и тотъ становился все словоохотливѣе и откровеннѣе.
   -- Въ Альдершотѣ,-- продолжалъ онъ,-- есть такая низинка, на которой дѣлаютъ опыты. Оградились плетнемъ изъ колючей проволоки въ десять футовъ вышиною, и возятся тамъ. Заглянешь къ нимъ туда и кое-что подсмотришь потихоньку. Многіе ужъ подмѣтили, да не только наши -- это куда бы еще ни шло,-- но и нѣмцамъ стало извѣстно... пронюхали даже японцы. Должно-быть, ихніе шпіоны... они вѣдь такъ у насъ и шныряютъ подъ разными видами. Всѣхъ не переловишь.
   -- Гмь?.. Да!..-- въ раздумьѣ бормоталъ пораженный Бертъ. А интересная это будетъ штука.
   -- На что еще интереснѣе!-- воскликнулъ саперъ, снова набивая свою трубку.-- Когда дѣло пойдетъ въ ходъ, начнутся такія чудеса, какихъ никогда еще не было... Игра будетъ прямо умопомрачительная... въ родѣ, напримѣръ, всемірной войны... Мы уже кое-что объ этомъ слышали. Ну, а въ вашихъ газетахъ объ этомъ ничего еще не говорятъ? Я ихъ не читаю. У насъ свои.
   -- Намеки были,-- отвѣтилъ Бертъ.
   -- Намеки?.. Ну, да, конечно, только одни намеки пока и могутъ быть... А вы мнѣ вотъ что скажите: вы никогда не обращали вниманія на то, что изобрѣтатели летательныхъ машинъ стали куда-то исчезать?-- Вспыхнутъ, какъ ракета, да вдругъ и пропадутъ.
   -- Нѣтъ, признаться, я не обращалъ на это вниманія.
   -- Да?-- Ну, а я обратилъ. Сколько разъ я уже замѣчалъ, что появится какой-нибудь новый изобрѣтатель, нашумитъ, всѣхъ заинтересуетъ и вдругъ -- нѣтъ его больше, ни слуху ни духу о немъ. Точно въ воду канулъ, понимаете? Сперва появились въ Америкѣ братья Райтъ. И отлично заплавали было по воздуху... крику что тамъ надѣлали -- страсть! Потомъ вдругъ о нихъ сразу замолчали. Это было этакъ около 1905 года. Потомъ были, кажется, тоже два брата въ Ирландіи... забылъ ихъ имена. И о нихъ вездѣ кричали, что они свободно летаютъ, но тоже въ одинъ прекрасный день скрылись и они, забыли и о нихъ... Не слыхать, чтобы они погибли, но и въ живыхъ ихъ нельзя считать. Не то мертвы, не то живы, а гдѣ они -- неизвѣстно. А сколько послѣ этого писалось и говорилось о томъ французѣ, который облетѣлъ вокругъ Парижа и ухнулъ въ Сену... Де-Болей, что ли, его звали, навѣрно не помню. Знаю только, что онъ самъ уцѣлѣлъ, а куда потомъ дѣлся -- тоже неизвѣстно. И такъ много...
   -- Ужъ не попадаютъ ли они всѣ въ руки какого-нибудь тайнаго общества?-- выразилъ догадку Бертъ, начитавшійся о такого рода обществахъ.
   Солдатъ принялся закуривать погасшую трубку.
   -- Тайнаго общества?-- повторилъ онъ, съ трубкою въ зубахъ.-- Скажите лучше -- въ руки какого-нибудь военнаго министерства, а то и нѣсколькихъ заразъ.-- Онъ всталъ и направился къ своему собственному велосипеду, стоявшему около дома.-- Голову даю на отсѣченіе,-- продолжалъ онъ на ходу, -- если когда-нибудь... даже въ скоромъ времени, не окажется, что нѣтъ на всемъ свѣтѣ страны, мало-мальски крупной, которая не имѣла бы хоть парочки летательныхъ машинъ въ запасѣ... настоящихъ, вполнѣ исправныхъ и управляемыхъ по вѣтру и противъ вѣтра. Но всѣ таятся другъ отъ друга. Конечно, не хотятъ, чтобы переняли другіе, но все-равно разнюхаютъ... А сколько на это тратится денегъ, труда и времени, чтобы хоть что-нибудь повывѣдать другъ у друга,-- страсть!.. Скажу вамъ по секрету,-- добавилъ онъ,-- у насъ на четыре мили кругомъ не допускаютъ не только ни одного иностранца, но даже и своего, если у него нѣтъ особаго разрѣшенія. Да и то, кажется, ухитряются кое-что подглядѣть, хоть это и трудно.
   -- Интересно бы и мнѣ посмотрѣть,-- сказалъ Бертъ.-- Вообще, повторяю, когда увижу самъ, только тогда и повѣрю, что это не обманъ, какъ было до сихъ поръ.
   -- Увидите, увидите и, можетъ-быть, раньше даже, чѣмъ ожидаете,-- бросилъ солдатъ, ловко вскакивая на своего стального коня.-- До свиданія!-- крикнулъ онъ и быстро укатилъ.
   Бертъ остался сидѣть на скамьѣ, серьезный и задумчивый. Шапка на затылкѣ, папироса въ зубахъ, руки въ карманахъ, ноги далеко протянуты впередъ. Воплощеніе удали и залихватства.
   "Если это правда,-- думалъ онъ,-- то намъ съ Гребомъ надо держать ухо востро, какъ говорятъ старики, и поосновательнѣе заняться новымъ дѣломъ. Иначе мы останемся на мели".
  

V.

   Не успѣло еще поблѣднѣть въ умѣ Берта воспоминаніе о намекахъ солдата, какъ въ исторіи прогресса человѣчества открылась одна изъ самыхъ поразительныхъ страницъ: люди открыли-таки тайну летанія и полетѣли.
   Чудо это было совершено нѣкимъ мистеромъ Альфредомъ Беттериджемъ, который безъ малѣйшаго инцидента пролетѣлъ отъ Хрустальнаго дворца въ Глазго и обратно, на маленькой, отлично управляемой машинѣ, тяжелѣе воздуха, двигавшейся совершенно легко, спокойно и увѣренно, какъ настоящая птица.
   Всѣми чувствовалось, что это являлось уже не новымъ шагомъ впередъ въ дѣлѣ аэронавтики, а цѣлымъ скачкомъ. Мистеръ Беттериджъ пробылъ въ воздухѣ болѣе двѣнадцати часовъ и во все это время съ его машиною не случилось никакого недоразумѣнія.
   Эта машина не походила ни на птицу ни на бабочку, какъ другія, и не имѣла той широты боковыхъ частей, которыми отличались всѣ аэропланы. Она скорѣе походила на пчелу или осу. Нѣкоторыя ея части вертѣлись съ неимовѣрною скоростью и вызывали въ глазахъ зрителей впечатлѣніе прозрачныхъ крыльевъ. Другія же части, въ особенности два своеобразно загнутыхъ "накрыльника", оставались напряженно вытянутыми и неподвижными. Въ серединѣ прибора находилось длинное округленное тѣло, какъ у осы, на которомъ изобрѣтатель сидѣлъ верхомъ, точно на конѣ. Сходство прибора съ осою дополнялось производимымъ имъ громкимъ жужжаніемъ.
   Мистеръ Беттериджъ явился сюрпризомъ для всего міра. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ людей, которые по временамъ вдругъ выныриваютъ изъ ничтожества и неизвѣстности, чтобы чѣмъ-нибудь удивить человѣчество и вызвать подражаніе. Откуда онъ появился -- этого никто навѣрное не могъ сказать. Одни говорили, что онъ изъ Австраліи, другіе -- изъ Америки, третьи -- изъ южной Франціи. Увѣряли даже, что это сынъ человѣка, разбогатѣвшаго производствомъ золотыхъ "чудо-перьевъ Беттериджа"; но такое увѣреніе, какъ потомъ выяснилось, оказалось невѣрнымъ: изобрѣтатель этихъ перьевъ былъ только его однофамильцемъ. Впрочемъ, его происхожденіе не имѣетъ особеннаго значенія. Скажемъ лучше нѣсколько словъ о немъ самомъ. Несмотря на свою топорную наружность, "трубный" голосъ, неотесанныя манеры, грубое хвастовство, нахальное, вызывающее обращеніе съ другими и тому подобныя отрицательныя качества, Альфредъ' Беттериджъ уже нѣсколько лѣтъ состоялъ членомъ большинства существовавшихъ въ то время аэро-клубовъ. Въ одинъ прекрасный день -- какъ это принято говорить -- онъ циркулярнымъ письмомъ извѣстилъ всѣ лондонскія газеты, что въ такой-то день и часъ совершитъ полетъ отъ Хрустальнаго дворца и этимъ полетомъ докажетъ, что онъ преодолѣлъ всѣ затрудненія въ техникѣ летанія. Однако очень немногія изъ газетъ рѣшились помѣстить его письмо на своихъ страницахъ и еще меньше нашлось читателей, повѣрившихъ заявленію мистера Беттериджа. Вообще всѣ остались вполнѣ равнодушны. Никто не смутился даже и тогда, когда обѣщанный полетъ былъ нѣсколько замедленъ, благодаря тому непредвидѣнному обстоятельству, что какъ разъ въ минуту подъема мистеру Беттериджу вздумалось за что-то поколотить заѣзжаго знаменитаго музыканта. Объ этомъ инцидентѣ въ печати только кратко было упомянуто въ отдѣлѣ "Событія дня". Словомъ, вплоть до окончанія своего полета неизвѣстному изобрѣтателю ничѣмъ не удалось привлечь вниманіе публики. Несмотря на весь производимый имъ шумъ, во второй назначенный для полета день къ Хрустальному дворцу собрались не болѣе трехъ десятковъ любопытныхъ. Да и эти три десятка равнодушно-скептическимъ взоромъ смотрѣли, какъ изобрѣтатель, быстро вылетѣвъ изъ верхней галлереи дворца, взвился на своемъ исполинскомъ, оглушительно жужжавшемъ насѣкомомъ на воздухъ и плавно понесся по голубой выси. Было всего шесть часовъ утра лѣтняго дня, и воздухъ еще не успѣлъ принять свойственной ему въ этой области сѣроватой окраски.
   Но не успѣло гигантское насѣкомое обогнуть всѣхъ башенъ дворца, какъ слава уже подняла свою громогласную трубу. Спавшіе на скамьяхъ въ паркѣ бродяги были разбужены жужжаніемъ машины и, вскочивъ съ испугу, увидѣли, какъ колоссальная оса огибала башню Нельсона. А когда эта "оса", часовъ около одиннадцати, достигла Бирмингэма, трубные звуки славы пронеслись уже по всей странѣ. Чудо совершилось; удалось то, что до сихъ поръ считалось невозможнымъ: человѣкъ полетѣлъ,-- полетѣлъ тихо, плавно, спокойно, какъ птица. Вся Шотландія ожидала прибытія аэронавта, разинувъ ротъ. Около часу дня онъ достигъ Глазго, и по газетнымъ отчетамъ того дня видно, что ни одна фабрика, ни одинъ заводъ, ни одна верфь въ этомъ громадномъ промышленномъ ульѣ не возобновляла своихъ работъ вплоть до половины второго, когда аэропланъ вновь исчезъ. Общественное мнѣніе вполнѣ достаточно прониклось убѣжденіемъ въ невозможности рѣшенія задачи летанія, чтобы по достоинству оцѣнить мистера Беттериджа, такъ блестяще доказавшаго противное. Онъ окружилъ университетскія зданія и опустился чуть не на головы толпы въ Уэстэндскомъ паркѣ, на склонѣ Гильморской высоты. Машина двигалась совершенно спокойно, со скоростью трехъ миль въ часъ, описывая широкую дугу, и съ такимъ сильнымъ жужжаніемъ, что оно заглушило бы даже "трубный" голосъ мистера Беттериджа, если бы аэронавтъ не былъ снабженъ рупоромъ. Приставивъ этотъ рупоръ ко рту и ловко огибая церкви, высокія зданія и однорельсовыя сооруженія, онъ ревѣлъ въ толпу:
   -- Мое имя Беттериджъ... Б-е-т-т-е-р-и-д-ж-ъ! Слышите?!. Смотрите, не перепутайте! Мать моя была шотландка!..
   Убѣдившись, что его услыхали и поняли, онъ, при громѣ рукоплесканій, восторженныхъ крикахъ и рявканьи "ура!" снова плавно поднялся въ высь и быстро понесся по направленію къ юго-западному горизонту. Машина удачно подражала осѣ и въ волнообразномъ движеніи то вверхъ, то внизъ.
   Возвращеніе аэронавта въ Лондонъ -- по пути онъ посѣтилъ Манчестеръ, Ливерпуль и Оксфордъ, останавливался надъ каждымъ городомъ и ревѣлъ по слогамъ свое имя -- было событіемъ, вызвавшимъ безпримѣрную сенсацію. Все населеніе стояло съ запрокинутыми назадъ головами и поднятыми кверху лицами. На улицахъ въ этотъ день было задавлено столько людей и животныхъ, сколько въ обыкновенное время полагается давить лишь въ три мѣсяца. Пароходъ "Исаакъ Ньютонъ" налетѣлъ было на одинъ изъ устоевъ Вестминстерскаго моста и спасся отъ аваріи только тѣмъ, что успѣлъ во-время дать задній ходъ и засѣсть на мель.
   Около солнечнаго заката мистеръ Беттериджъ вернулся къ Хрустальному дворцу, этому исходному пункту всѣхъ аэронавтическихъ предпріятій, и благополучно влетѣлъ въ прежнюю галлерею, входъ въ которую демонстративно распорядился захлопнуть передъ носами массы сбѣжавшихся фотографовъ и репортеровъ.
   -- Я до смерти усталъ... весь разбить отъ этой верховой ѣзды,-- объявилъ онъ своимъ помощникамъ, ожидавшимъ его въ галлереѣ.-- Поэтому не въ состояніи ни съ кѣмъ говорить... Крикните этимъ дуракамъ, которые торчатъ вонъ тамъ, за дверьми, что мое имя Беттериджъ, что я имперіалистическій англичанинъ и что завтра приму ихъ всѣхъ.
   Но толпа предпріимчивыхъ молодыхъ людей въ мягкихъ шляпахъ, экстравагантныхъ воротничкахъ и галстукахъ, съ записными книжками и фотографическими аппаратами въ рукахъ, настойчиво стала ломиться въ двери, требуя впуска или выхода къ нимъ аэронавта. Мистеръ Беттериджъ, наконецъ, не выдержалъ и вышелъ самъ къ нетерпѣливой толпѣ... высокій, широкоплечій, широкогрудый, съ разинутымъ ртомъ подъ огромными черными усищами, съ искаженнымъ отъ напряженія лицомъ и выпученными глазами, онъ такъ рявкнулъ въ рупоръ на эту толпу, что она въ невольномъ страхѣ отхлынула назадъ и въ почтительномъ отдаленіи молча смотрѣла на эту внезапно появившуюся міровую знаменитость, какъ бы символизировавшую свое значеніе громаднымъ рупоромъ въ рукѣ.
  

VI.

   Томъ и Бертъ Смолуэйсы оба были свидѣтелями тріумфальнаго возвращенія Беттериджа. Они стояли на вершинѣ Бенъ-Хиля, откуда такъ часто любовались фейерверками Хрустальнаго дворца. Бертъ былъ сильно взволнованъ. Томъ оставался спокойнымъ и вялымъ, какъ всегда, когда не касалось что-либо близко его самого. Ни одинъ изъ нихъ не предчувствовалъ, какъ въ ближайшемъ будущемъ отразятся на ихъ судьбѣ послѣдствія изобрѣтенія Беттериджа.
   -- Быть-можетъ, Гребъ теперь посерьезнѣе займется дѣломъ. Только не засадилъ бы его этотъ несчастный цвѣтоводъ Штейнбергъ, которому наша машина надѣлала такой убытокъ,-- замѣтилъ Бертъ.
   Томъ ничего не отвѣтилъ на замѣчаніе младшаго брата и продолжалъ съ. вялымъ видомъ смотрѣть въ сторону дворца.
   Немного помолчавъ, Бертъ добавилъ, что изъ-за этого новаго изобрѣтенія газеты "закоробятся" отъ усердія прославить его. Молодой человѣкъ уже смыслилъ настолько въ аэронавтикѣ и ея значеніи, чтобы выразиться такъ о газетахъ. И онъ не ошибся: на слѣдующій же день вся лондонская печать положительно "коробилась" отъ усердія подчеркнуть грандіозность беттериджскаго генія и корчилась въ истерическомъ кликушествѣ, стараясь прославить его. Господствующею нотою во всемъ этомъ гамѣ являлись "необычайно геніальная" личность Беттериджа и неслыханныя требованія, предъявляемыя имъ за открытіе секрета своего изобрѣтенія.
   "Оса" Беттериджа дѣйствительно заключала въ себѣ тайну, и онъ тщательно оберегалъ ее. Онъ самъ сооружалъ свой аппаратъ въ тиши и отдаленіи громадныхъ галлерей Хрустальнаго дворца, съ помощью тупо-равнодушныхъ рабочихъ, а на другой день послѣ полета лично разобралъ аппаратъ по частямъ и самъ упаковалъ эти части; для отправки же ихъ, куда ему было нужно, онъ нанялъ ничего не смыслившихъ въ его дѣлѣ и вообще не привыкшихъ шевелить мозгами людей. Собственноручно запечатанные имъ ящики были отправлены на сѣверъ, востокъ и западъ страны различнымъ машиностроительнымъ заводамъ. Вся эта процедура была обставлена самыми тщательными мѣрами предосторожности, которыя дѣйствительно оказались не лишними въ виду настойчиваго требованія фотографическихъ снимковъ и другого рода изображеній машины. Очевидно, мистеръ Беттериджъ твердо рѣшился никому зря не выдавать ни одной іоты своей тайны. Показалъ всѣмъ, на что способна его машина, а что касается подробностей, то онъ находилъ, что публикѣ нѣтъ до нихъ никакого дѣла. Онъ просто ставилъ британскому народу вопросъ: "хочетъ этотъ народъ заплатить за его тайну, сколько онъ требуетъ, или нѣтъ?" Будучи, какъ онъ постоянно объявлялъ, "имперіалистическимъ" англичаниномъ, онъ желалъ видѣть свое изобрѣтеніе монополіей своего отечества, но..
   Въ этомъ-то вотъ "но" и стояла, какъ говорится, вся загвоздка.
   Мистеръ Беттериджъ былъ человѣкъ, совершенно свободный отъ ложной... точнѣе -- отъ всякой скромности. Онъ всегда готовъ былъ принимать репортеровъ, интервьюеровъ и другого рода охотниковъ за новостями: охотно давать отвѣты на какіе угодно вопросы, за исключеніемъ воздухоплавательныхъ, высказывалъ обо всемъ свои "особыя" мнѣнія, щедро снабжалъ желающихъ фотографическими или иными снимками съ своей особы и автобіографическими свѣдѣніями,-- словомъ, ничего не имѣлъ противъ того, чтобы вся подлунная была полна однимъ имъ. Портреты его, безъ которыхъ не обходилась ни одна, витрина какой-либо подходящей торговли, не говоря ужъ о разнаго рода изданіяхъ, всегда показывали свирѣпо-заносчивое лицо съ огромными усами. У всѣхъ видѣвшихъ только эти портреты, а не его самого, сложилось убѣжденіе, что Беттериджъ долженъ быть маленькаго роста; почему-то предполагалось, что человѣкъ высокаго роста не можетъ обладать лицомъ съ такимъ непріятнымъ выраженіемъ. Между тѣмъ знаменитый аэронавтъ былъ шести футовъ и двухъ дюймовъ ростомъ и обладалъ соотвѣтствующимъ вѣсомъ.
   Теперь перейдемъ къ самой "загвоздкѣ". У мистера Беттериджа была очень странная и своеобразная любовная исторія, и англійскій народъ, въ большинствѣ, все еще остававшійся очень нравственнымъ, съ отвращеніемъ и ужасомъ узналъ, что въ число требованій великаго изобрѣтателя, предъявляемыхъ имъ къ желающимъ пріобрѣсти секретъ его машины, входитъ и условіе отнестись со всевозможнымъ сочувствіемъ и почтеніемъ къ предмету его страсти. Впрочемъ, подробности этой "исторіи" никогда не были выяснены вполнѣ. Кажется, "любовь" Беттериджа была замужемъ за -- употребляю собственное образное выраженіе великаго изобрѣтателя -- "трусливымъ вонючкою", и этотъ зоологическій феноменъ всячески мѣшалъ ея благополучію. Мистеръ Беттериджъ съ особеннымъ жаромъ разсказывалъ о своей связи и всѣми силами старался освѣтить "величіе характера" любимой особы, обреченной на "неслыханныя нравственныя страданія". Это было большимъ неудобствомъ для печати, привыкшей держаться въ строгихъ рамкахъ приличія, и, хотя не избѣгавшей касаться личныхъ дѣлъ извѣстныхъ людей, но отнюдь не допускавшей чего-либо черезчуръ ужъ личнаго. Интервьюеры чувствовали себя очень неловко, видя, съ какимъ усердіемъ мистеръ Беттериджъ обнажаетъ передъ нимъ свое слишкомъ широкое сердце и вообще подвергаетъ себя вивисекціи, воображая, что это его долгъ, какъ знаменитости.
   -- Въ моей любви къ этой выдающейся женщинѣ -- вся моя слава,-- говорилъ онъ смущенно ерзавшему передъ нимъ на стулѣ интервьюеру, и при этомъ съ силою ударялъ кулакомъ по чему попало, даже по собственному колѣну или по груди, если поблизости не было удобнаго для этой операціи другого предмета.
   И онъ пускался въ такія интимныя тонкости своей любовной исторіи, что у его собесѣдника волосы поднимались дыбомъ, тѣмъ болѣе, что новоиспеченная знаменитость непремѣнно настаивала, чтобы каждое его слово было занесено въ записную книжку и затѣмъ появилось въ печати.
   -- Позвольте, вѣдь это такія деликатныя отношенія...-- начиналъ было интервьюеръ, но мистеръ Беттериджъ горячо прерывалъ его.
   -- Вотъ именно потому, что они деликатны, ихъ и не слѣдуетъ скрывать отъ общества!-- кричалъ онъ.-- Стѣсненіе личной свободы и чувства человѣка -- величайшая несправедливость, и я, во имя попранныхъ правъ любимой женщины, готовъ воевать не только съ какимъ-нибудь животнымъ, имѣющимъ на нее какія угодно права, но и съ цѣлымъ міромъ. Понимаете, сэръ: я, Альфредъ Беттериджъ, готовъ защищать эту благородную, никѣмъ непонятую, страдающую женщину противъ всѣхъ громовъ земныхъ и небесныхъ!.. Я люблю Англію, очень люблю, но ненавижу ея пуританизмъ... ненавижу и презираю!.. Онъ вызываетъ во мнѣ невыразимое отвращеніе. Такъ и запишите, сэръ.
   Онъ провѣрялъ записи интервьюеровъ, и если находилъ, что они слишкомъ много выпустили изъ его эротическихъ откровеній, то собственноручно, грубымъ, мажущимъ почеркомъ и съ ужасающею безграмотностью, вписывалъ туда еще больше, чѣмъ было имъ сообщено.
   Весь британскій газетный и журнальный міръ былъ какъ на иголкахъ. Никогда еще не приходилось ему развертывать передъ публикою болѣе назойливой и непривлекательной любовной исторіи; никогда еще общество не отвертывалось съ такимъ отвращеніемъ отъ подобной исторіи, не представлявшей ничего симпатичнаго. Тайна же изобрѣтенія мистера Беттериджа приковывала общее вниманіе. Но какъ только кто касался именно этой тайны, мистеръ Беттериджъ съ удивительной настойчивостью избѣгалъ всякаго разговора о ней, и когда собесѣднику удавалось отвлечь его отъ любовной темы, то онъ начиналъ, со слезами въ голосѣ, распространяться о своей матери и о своемъ дѣтствѣ, главное о матери, цѣлый рядъ самыхъ трогательныхъ качествъ которой увѣнчивался въ его глазахъ тѣмъ, что она была шотландкою.
   -- Положимъ,-- добавилъ онъ,-- въ ея жилахъ текла примѣсь и другой крови, но родилась она въ Шотландіи, и ея сердце всегда стремилось къ этой странѣ... Я своей матери обязанъ всѣмъ... всѣмъ, понимаете ли? Спросите каждаго человѣка, чѣмъ-нибудь отличавшагося, и онъ вамъ скажетъ, что если изъ него вышло что-нибудь путное, то онъ обязанъ этимъ исключительно своей матери... Вообще все, что мы имѣемъ хорошаго, получается нами, благодаря женщинѣ... Да, сэръ, женщина -- это истинная суть всего; мужчина же не что иное, какъ преходящее явленіе, если женщина не сумѣла или ей не удалось вложить въ него часть своей души. Женщина, сэръ, всюду ведетъ мужчину, и куда она его поведетъ, туда онъ и пойдетъ. Меня она повела вверхъ, и вотъ я наверху.
   Много въ такомъ духѣ говорилъ онъ, подкрѣпляя свои слова самыми энергичными жестами. Но никто не могъ понять, сколько онъ желаетъ получить за секретъ своего изобрѣтенія отъ правительства, кромѣ уже извѣстнаго требованія къ обществу насчетъ его "любви". Вообще онъ представлялся человѣкомъ не столько корыстолюбивымъ, сколько жаднымъ къ самой широкой извѣстности. О немъ циркулировало множество слуховъ. Между прочимъ, передавалось изъ устъ въ уста, что онъ былъ собственникомъ большой гостиницы въ Капштадтѣ и присвоилъ себѣ всѣ планы и бумаги одного молодого, очень скромнаго и робкаго, совершенно безроднаго изобрѣтателя, по имени Пализеръ, умершаго тамъ чахоткою. Объ этомъ даже открыто писалось въ американской печати, но англійская, разумѣется, этого слуха не распространяла. Въ дѣйствительности же о немъ ничего опредѣленнаго не было извѣстно.
   Въ скоромъ времени онъ поразилъ публику тѣмъ, что со свойственнымъ ему упорствомъ сталъ домогаться сразу всѣхъ денежныхъ премій, назначенныхъ за успѣхи въ аэронавтикѣ. Въ большинствѣ эти преміи предлагались издателями газетъ и журналовъ. Нѣкоторые заплатили ему по первому требованію, о чемъ и трубили по всему міру; другіе же подъ разными предлогами хотѣли увильнуть отъ платежа, и съ ними Беттериджъ вступилъ въ ожесточенный споръ, довели дѣло даже до суда. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ всячески агитировалъ, чтобы убѣдить правительство въ необходимости пріобрѣсти его секретъ. Но правительство почему-то вдругъ прервало всѣ переговоры съ нимъ. Тогда подняла тревогу печать. Первою завопила по этому поводу "Лондонская Кумушка", помѣстивъ у себя большую статью подъ заманчивымъ заглавіемъ: "Мистеръ Беттериджъ высказывается". Это было новое интервью, гдѣ знаменитый изобрѣтатель -- если только онъ дѣйствительно былъ изобрѣтателемъ -- излилъ свою душу до самаго дна.
   -- Я явился сюда съ другого конца свѣта,-- говорилъ онъ, какъ бы подтверждая капштадтскій слухъ о себѣ,-- чтобы принести своей родинѣ въ даръ тайну, которая обезпечила бы за нею міровое владычество. А какую я получилъ за это благодарность?-- Онъ сдѣлалъ передышку, свирѣпо вращая своими черными, непріятно острыми глазами.-- Кучка старыхъ мандариновъ морщится при видѣ меня, точно я какая-то гадина... А съ женщиною, которую я люблю, обращаются, какъ съ зачумленною... Я -- имперіалистическій англичанинъ,-- продолжалъ онъ съ особеннымъ напряженіемъ въ голосѣ, размахивая сжатыми кулаками.-- Но и моему терпѣнію есть границы, и я не забываю, что существуютъ еще молодыя, полныя жизни государства... живые и дѣятельные народы; они не страдаютъ вялостью старческаго ожирѣнія и отупѣнія, не дремлютъ въ безпомощной лѣни на мягкихъ подстилкахъ разныхъ формальностей... Эти народы не оттолкнутъ отъ себя возможности господствовать надъ міромъ... не оттолкнутъ ради только того, чтобы обидѣть человѣка, ничего дурного имъ не сдѣлавшаго, и оскорбить благородную женщину, которой они недостойны развязать ремня на обуви... Есть народы, не закрывающіе глазъ на великое значеніе науки, не впавшіе еще въ сухой, безплодный педантизмъ и безмозглое декадентство... Словомъ,-- прошу васъ, сэръ, подчеркнуть это,-- кромѣ Англіи существуютъ и другія государства...
   Рѣчь эта произвела глубокое впечатлѣніе на Берта, внимательно прочитавшаго ее раза три подъ рядъ.
   -- Знаешь что, Томъ,-- сказалъ онъ брату, которому нарочно завезъ газету съ этой статьей,-- вѣдь и въ самомъ дѣлѣ, если этотъ секретъ попадетъ нѣмцамъ или американцамъ, то намъ придется плохо... Нашъ флагъ, которымъ мы такъ гордимся, не будетъ стоить и того коленкора, изъ котораго онъ сшитъ.
   Томъ хлопалъ глазами и краснорѣчиво мычалъ, а жена его воспользовалась удобнымъ случаемъ.
   -- Чтобы тебѣ сегодня помочь намъ, Бертъ,-- сказала она.-- Весь Бенъ-Хиль объѣдается новымъ картофелемъ, и намъ столько его заказано, что одному Тому не справиться съ доставкою. Ты бы занесъ кое-кому по корзинкѣ.
   -- Правда пишутъ газеты, что мы живемъ точно на вулканѣ,-- продолжалъ свои политическія разсужденія Бертъ, притворяясь глухимъ къ словамъ Джессики.-- Каждую минуту можетъ разразиться война... да еще какая война-то -- никогда небывалая.
   И онъ съ зловѣщимъ видомъ потрясъ головою.
   -- Пора начать разноску, Томъ,-- приставала Джессика.-- А тебѣ развѣ нѣкогда?-- рѣшительно обратилась она къ Берту.
   -- Время-то есть,-- нехотя отвѣтилъ молодой человѣкъ.-- Въ мастерской тихо, и Гребъ меня отпустилъ на два часа. Только опасность страшной войны такъ меня разстраиваетъ, что...
   -- Ничего, развлечешься въ разноскѣ,-- прервала его энергичная невѣстка, вручая ему довольно объемистую корзину съ отборнымъ картофелемъ и адресъ, куда ее доставить.
   Подъ тяжестью ноши патріотическая тревога Берта превратилась въ досаду на "грубость" и "безстильность" картофеля и на Джессику, отличавшуюся тѣми же отрицательными качествами, по мнѣнію молодого человѣка, вкусы котораго были утончены въ кафе-шантанахъ средней руки.
  

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Какъ Бертъ Смолуэйсъ попалъ въ затруднительное положеніе.

I.

   Ни Тому, ни даже Берту Смолуэйсамъ и въ голову не приходило, чтобы памятное воздушное представленіе мистера Беттериджа могло такъ или иначе повліять на ихъ личную жизнь и выдѣлить ихъ изъ милліоновъ согражданъ. Полюбовавшись съ Бенъ-Хильской возвышенности, какъ исполинская "оса" Беттериджа, крылья которой въ лучахъ заходящаго солнца казались сотканными изъ золотистаго тумана, красиво юркнула въ широко раскрытыя ворота галлереи Хрустальнаго дворца, они, по дорогѣ домой, углубились въ обсужденіе одного дѣла.
   Дѣло это заключалось въ томъ, что Бертъ, желавшій поддержать Греба, финансы котораго пришли въ полное разстройство, благодаря тому, что судъ приговорилъ его къ уплатѣ сравнительно большой суммы сосѣду Штейнбергу, которому онъ своимъ неудачнымъ опытомъ летанія нанесъ большой ущербъ,-- уговаривалъ брата помочь ему вступить съ Гребомъ въ компанію. Но какъ ни разрисовывалъ ему Бертъ всѣ выгоды и прелести этого коммерческаго предпріятія, Томъ не сдавался, и младшій братъ въ этотъ день дѣлалъ на него послѣдній, рѣшительный натискъ, ужасаясь про себя его "неразвитости".
   Бертъ былъ настойчивъ, упоренъ и мастеръ говорить. Видя, что никакія, даже самыя витіеватыя, разсужденія въ "прогрессивномъ" духѣ на Тома не дѣйствуютъ, онъ закинулъ удочку братской любви, родственной солидарности и тому подобныхъ прекрасныхъ чувствъ; сердце старшаго брата растаяло, результатомъ чего оказалось нѣсколько фунтовъ стерлинговъ въ карманѣ у младшаго. Съ этимъ капиталомъ на другой же день и создалась торговая фирма "Гребъ и Смолуэйсъ", бывшая "Гребъ".
   Гребу особенно не повезло въ послѣдніе годы. Впрочемъ, его фирма и раньше влачила довольно жалкое существованіе въ маленькомъ невзрачномъ помѣщеніи, на главной улицѣ Бенъ-Хиля. Это помѣщеніе было наполнено всевозможными велоспедными принадлежностями, объявленіями и пестрыми рекламами, имѣвшими отношеніе къ колесному спорту, а на окнахъ и на двери красовались куски картона съ слѣдующими заманчивыми надписями: "Здѣсь даютъ напрокатъ велосипеды". "Починка велосипедовъ и моторовъ". "Накачиваніе шинъ". "Продажа бензина, ацетилена и карбида". Гребъ бралъ и на комиссію велосипеды сомнительныхъ фабрикъ, держалъ дешевые граммофоны и тому подобныя игрушки. Но главнымъ источникомъ его доходовъ была отдача велосипедовъ напрокатъ. Эта операція производилась имъ очень своеобразно. Всѣ его машины были самаго плохого качества, и онъ снабжалъ ими только легкомысленныхъ, неопытныхъ, черезчуръ увлекающихся и довѣрчивыхъ юнцовъ. За первый часъ пользованія велосипедомъ онъ взималъ шиллингъ, а за каждый послѣдующій -- пятьдесятъ пенсовъ. Впрочемъ, эта плата измѣнялась сообразно обстоятельствамъ: нѣкоторые особенно настойчивые юноши могли насладиться катаніемъ на колесѣ и сопряженной съ этимъ опасностью и за двадцать пять пенсовъ въ часъ. Но это случилось лишь тогда, когда ему были очень нужны деньги. Такимъ кліэнтамъ онъ привинчивалъ сѣдло и руль съ особенной небрежностью и вдобавокъ требовалъ съ нихъ обезпеченія, которое, въ случаѣ поврежденія машины, оставлялъ у себя. А такъ какъ его самокаты отличались свойствомъ обнаруживать на ходу массу самыхъ непредвидѣнныхъ "случайностей", то катастрофы съ ними были постояннымъ правиломъ. Когда же наниматель, весь красный отъ возбужденія, возвращался пѣшкомъ, ведя разбитаго стального коня, Гребъ спокойно, не слушая ни жалобъ, ни брани, осматривалъ машину, затѣмъ безапелляціонно изрекалъ:
   -- Всему виною ваше неумѣніе обращаться съ велосипедомъ. Нельзя же отъ него требовать, чтобы онъ носилъ васъ, какъ нянька на рукахъ. Нужно помнить, что это не разумное существо, а безсмысленная машина, и ею слѣдуетъ управлять своимъ разумомъ.
   Очень часто дѣло доходило и до суда; Гребу приходилось расплачиваться за свое легкомысліе кошелькомъ. Но это его нисколько не обезкураживало, и онъ попрежнему продолжалъ надѣяться на... Впрочемъ, онъ и самъ хорошенько не зналъ, на что именно надѣется. У него, какъ и у Берта, въ головѣ было больше фантазіи, чѣмъ практической сметки.
   Однажды, глядя на бугристую мостовую передъ своей торговлей (кстати сказать, нигдѣ, кажется, нѣтъ такихъ неровныхъ улицъ, какъ въ англійскихъ городахъ, что и придаетъ имъ такой живописный видъ), Гребъ вдругъ проникся блестящей мыслью.
   -- Нужно будетъ завести побольше куръ,-- сказалъ онъ Берту.
   -- Куръ?!-- удивился тотъ.-- Зачѣмъ? Да съ ними страшная возня: прокормъ чудовищно дорогъ, а яицъ онѣ либо нанесутъ либо нѣтъ...
   -- Ахъ, дѣло совсѣмъ не въ яйцахъ!-- возразилъ Гребъ.-- Я хочу завести куръ для того, чтобы ихъ давили вонъ эти шаркуны,-- и онъ указалъ на пролетавшій въ это время мимо нихъ моторъ.-- За это можно будетъ сдирать съ нихъ хорошія деньги. Побоятся суда.
   Бертъ понялъ его мысль.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ онъ,-- куръ заводить не стоитъ. А вотъ, если бы какой-нибудь автомобиль заѣхалъ къ намъ въ окно, это было бы очень хорошо. За поврежденіе зеркальнаго стекла можно потребовать сразу столько, сколько никогда не получишь за цѣлую тысячу перерѣзанныхъ куръ. Рано или поздно это непремѣнно должно случиться, увѣряю васъ. Непремѣнно нужно вставить зеркальныя стекла. А пока вотъ еще что. Давайте, заведемъ собакъ. Если ихъ передавятъ, это тоже будетъ недурно.
   Зеркальныя стекла въ окнахъ торговаго дома "Гребъ и Смолуэйсъ" были вставлены на средства Берта, выуженныя имъ у брата и внесенныя компаньону.
   Мысль о собакахъ Гребъ тоже одобрилъ, и Бертъ пріобрѣлъ цѣлыхъ трехъ. Онъ все разыскивалъ слѣпыхъ и глухихъ, чѣмъ очень удивлялъ торговцевъ этими животными.
   -- Помилуйте,-- говорили ему,-- такихъ собакъ мы не держимъ: вѣдь онѣ ни на что негодны. Онѣ слѣпнутъ и глохнутъ только въ старости. А на что же нужна старая, слѣпая и глухая собака?
   -- А мнѣ вотъ нужна, и именно старая, слѣпая и въ особенности глухая. Я, знаете ли, торгую граммофонами и всегда держу собаку, потому что люблю этихъ животныхъ и не могу безъ нихъ быть. Но какъ только заведешь граммофонъ, собака начинаетъ волноваться и выть, а это, знаете, мѣшаетъ покупателю слушать и портить мнѣ все дѣло. Вотъ мнѣ и нужно обязательно глухую.
   Ослѣпшія и оглохшія отъ дряхлости собаки, однако, нашлись, Бертъ пріобрѣлъ ихъ, какъ мы уже сказали, цѣлую тройку, но его проектъ потерпѣлъ полную неудачу: первая собака на другой же день безслѣдно пропала; вторая, дѣйствит

Герберт Джордж Уэллс.

Война в воздухе.

The War in the Air, 1908.

Перевод Э. К. Пименовой.

   Первая публикация перевода: Уэллс Г. Война в воздухе / Перевод с англ. Э. К. Пименовой. -- М.: Польза, Антик и Ко (Универсальная б-ка No 282-285), 1911. -- 370 (1) с.
   Источник текста: Уэллс Г. Дж. Собрание фантастических романов и рассказов / Пер с англ. -- М.: ВЕК, 1995. -- 400 с. -- (Литературная газета). С. 7 - 322.
   Печаталось по изданию: Уэллс Г. Полное собрание фантастических романов в 15-ти тт.: т.10. -- М.-Л.: Земля и Фабрика, 1930. -- с. 9 -- 369.
   OCR Купин А. В.

Предисловие

   [Это предисловие было написано в 1930 году к изданию собрания сочинений Г. Уэллса издательством "Земля и Фабрика" и оставлено нами без изменений. Нам представляется, что читателю будет интересно ознакомиться с состоянием науки и искусства в то время. Прим. ред.]
   
   Роман Уэллса был написан за несколько лет до мировой войны. Он пронизан осознанием неизбежности катастрофы, -- в романе Уэллса мы находим уже те основные группы, которые столкнулись на европейских полях летом 1914 года.
   Правда, автор перенес действие в воздух, он преувеличил будущую роль и значение авиации. "Судьба Германии -- в воздухе", -- уверяет автор ученого труда Рудольф Мартин. Но читатель в этом лозунге без труда узнает заявление германского империализма, не сходившее со страниц предвоенной печати: "Судьба Германии -- на воде".
   Уэллс увидел в Германии виновника и застрельщика катастрофы. Его воинственный принц Альберт становится поджигателем европейского мира.
   Уэллс не ограничивается изображением будущей битвы народов. Он пытается раскрыть те глубочайшие противоречия, которые несет миру империализм, -- противоречия, порождающие в конечном счете войну. Еще дед Смоллуэйса, героя "Войны в воздухе", жил мирной жизнью кентского обывателя. Он мирно трудился, поставляя овощи и фрукты в соседний город. "Но время принесло огромные перемены в путях, целях и возможностях человеческой жизни", -- говорит Уэллс. Все прежние границы народов и стран были нарушены. Давно установленные привычки и традиции изменились. Вооружения становились все более и более чудовищными. "Историческая арена стала слишком тесной", -- поясняет писатель. И потому "правительства ведут себя как невоспитанные люди в переполненном вагоне, толкают друг друга локтями, наступают на ноги".
   Герой романа Берт Смоллуэйс -- рядовой обыватель, один из тех миллионов людей в Европе и Азии, которые были вырваны из родной почвы и увлечены бурным потоком. Берт Смоллуэйс, вся премудрость которого была почерпнута из дешевых брошюр и газет, любил потолковать о соперничестве Германии и о праве Англии на мировое господство, о "черной и желтой опасности". Он вырос в обстановке растущего антагонизма. Он с юных лет слышал о колоссальных затратах на вооружение, с детства привык к воинственным кличам толпы.
   "Европа только и занималась тем, что производила громадные пушки и маленьких Смоллуэйсов", -- едко иронизирует романист.
   Уэллс дальновиден. Он понимает, что мировая война должна развязать освободительное движение колониальных народов. В Египте, Индии и других подвластных Великобритании странах вырастали новые поколения; в них накопилось страшное негодование, громадная энергия и активность, не отстававшие от века. "Правящий класс Великобритании очень медленно усваивал новый взгляд на подчиненные народы как на пробуждающиеся нации", -- говорит Уэллс.
   И в своем романе он выносит действие за пределы Европы. Роман становится предвосхищением будущих битв между Западом и Востоком. Писатель рисует всеобщую разрушительную войну "всех против всех", оканчивающуюся крушением европейской цивилизации.
   Берт Смоллуэйс, скромный кентский обыватель, любивший гонять на мотоцикле и влюблявшийся в девушек, становится участником самых неожиданных событий. Он попадает в плен к немцам, к воинственному принцу Карлу-Альберту. Вместе с немцами Смоллуэйс делает налет на Нью-Йорк, превращенный воздушными кораблями в груду развалин. Он переживает крушение германского военного могущества, разбитого эскадрильями восставших азиатских народов, и после долгих странствий возвращается в разрушенную Европу, пустынную, уничтоженную войной и "пурпурной болезнью".
   "Война в воздухе" пропитана пацифистскими тенденциями. Милитаризм в изображении пацифиста и демократа Уэллса наделен самыми отрицательными чертами. В романах Уэллса не раз звучит тема крушения европейской цивилизации. В другом своем о романе "Когда спящий проснется" Уэллс сумел с большой силой изобразить борьбу гигантских трестов.
   Уэллс верит, что миром правят "идеи и добрые намерения", а если бы правительства "не толкали друг друга локтями" и не вели в себя подобно невоспитанным людям в переполненном вагоне, то события могли бы сложиться иначе. Недаром после мировой войны Уэллс всерьез занялся составлением дидактического, нравоучительного труда, обобщающего опыт мировой истории; человечеству достаточно понять те уроки, которые преподает ему Уэллс, для того чтобы добровольно отказаться от ужасов войны. По мнению х Уэллса, вся беда заключается в том, что "нравственное развитие е человечества не поспевает за ростом техники", за ростом его материального благополучия.
   Но вместе с тем по глубине своего замысла "Война в воздухе" -- одно из значительнейших произведений нашего времени. Роман поднимается на высоту тех Проблем, которые стоят перед всем человечеством. Как всегда у Уэллса, общие идеи облечены в высокохудожественную образную форму. Уэллс умеет внести в повествование тонкий юмор, являющийся одной из отличительных черт его 9 творчества.
   Надеюсь, читатель сумеет взять лучшее, что есть в романе Уэллса, оценив по достоинству его слабые стороны и, прежде всего, его философию буржуазного пацифизма.

А. Страчаков.

Техника воздушной войны

   Роман Г. Уэллса "Война в воздухе" вышел в свет в 1908 г., когда уже летали первые цеппелины и первые аэропланы, правда, неуклюжие и слабосильные. Внимательный анализ воздушного дела позволил все же Уэллсу довольно правильно угадать особенности применения летательных машин на войне, а в связи с этим и те изменения, которые должно было внести в характер войны появление нового боевого оружия.
   Книга Уэллса имеет для нас особый интерес прежде всего потому, что значительная часть его предсказаний, преимущественно относящихся к социально-бытовой стороне современной войны, оправдалась с поразительной точностью.
   Мировой размах войны; случайный подбор коалиций, группирующихся около основных ее участников; "усыпляющее действие" прессы, угрожающие предупреждения которой приедаются обывателю и перестают беспокоить его сознание; квасной поверхностный патриотический подъем в начале войны; полная ликвидация сопротивления демократии; запоздалое прозрение обывателя; страшные опустошения, особенно в промышленности и транспорте; упадок культуры и одичание населения, особенно резкие в экономически отсталых странах; наконец, разрушение денежной системы -- все эти явления и последствия мировой войны изображены Уэллсом такими яркими красками, что при чтении его книги кажется, что она написана человеком, уже пережившим все ужасы мировой катастрофы.
   Что касается техники ведения воздушной войны, то некоторые картины боевых действий в воздухе обрисованы Уэллсом с почти документальной точностью, тем более удивительной, что не только перед мировой войной, но и в первые годы после ее окончания тактика боевой работы авиации и воздухоплавания осознавались даже специалистами воздушного дела в крайне туманных и неустойчивых формах.
   В связи с этим читателя не должны смущать некоторые "исторические" неточности книги, касающиеся масштаба и характера о боевых действий авиации и воздухоплавания.
   Центр тяжести мировой войны, по Уэллсу, с самого ее начала переносится в воздух: на деле мы замечаем, что пехота и артиллерия сохранили еще роль важнейшей боевой силы. Однако развитие техники воздушных средств неуклонно ведет как раз к тому, что рано или поздно им будет принадлежать решающее слово в вооруженных столкновениях.
   Современные роману Уэллса воздушные средства были, конечно, слишком слабы для того, чтобы вообще можно было считать боевыми средствами.
   Правда, цеппелины 1908 года обладали уже неплохими летными качествами и в первую очередь достаточной надежностью полета и сносной грузоподъемностью:
   
   Объем газа 15 ООО кубических метров
   Длина 136 метров
   Полная нагрузка 4 600 килограммов
   Скорость 48 километров в час
   
   Однако дирижабли обладали все же рядом существенных недостатков, важнейшим из которых была серьезная уязвимость от артиллерийского огня с земли (большие размеры, малая скорость и поворотливость, легкая воспламеняемость водорода). Поэтому даже такие совершенные дирижабли, как немецкие, имели успех только в первых своих налетах и с 1916 года должны были перевести центр тяжести работы на морские и полуколониальные театры военных действий, где средства воздушной обороны не достигли еще в то время надлежащего развития.
   Первые аэропланы были еще слабее дирижаблей; германская военная мысль, делавшая, подобно Уэллсу, основную ставку в воздушной войне на цеппелины, имела для этого вполне реальные основания.
   Для того, чтобы понять причины слабости самолетов и уяснить в основном ход их дальнейшего усовершенствования, необходимо сказать несколько слов о сущности так называемого скользящего полета.
   Прообразом самолета являлся воздушный змей, или, иначе говоря, плоскость, наклоненная под известным углом к направлению ветра; основная разница между аэропланом и змеем заключается в том, что змей удерживается на месте ниткой и поднимается вверх струями воздуха, самолет же сам быстро движется вперед при помощи винта и, налетая своими наклонными плоскостями на неподвижные массы воздуха, получает необходимую подъемную силу. Недостатком первых самолетов являлась слабосильность двигателей (20-30 лошадиных сил), сообщавших аппарату слишком небольшую скорость (40-50 км в час); при такой скорости аэроплан имел ничтожную подъемную силу и легко терял устойчивость, подобно тому, как это имеет место с воздушным змеем при слабом ветре. Положение осложнялось тем, что первые летчики не были знакомы с воздушной стихией и ее капризами: неровное волнообразное движение воздуха непосредственно над землей, а также происходящие от неравномерного нагревания земной поверхности вертикальные, поднимающиеся и опускающиеся воздушные течения (так называемые "воздушные ямы") долгое время были смертельны для пионеров авиации; еще в первой половине мировой войны воздушные течения значительно сокращали продуктивность летной работы, и только самолеты 1916-го года и позднейших выпусков имели уже и достаточную прочность и достаточную скорость для того, чтобы проскакивать через "воздушные ямы", ограничиваясь лишь сравнительно легким колебанием или толчком.
   Для того, чтобы самолет со слабым мотором мог вообще держаться в воздухе, приходилось делать непомерно большие крылья, а это увеличивало так называемое лобовое сопротивление аэроплана и тем самым еще более сокращало скорость.
   Борьба за увеличение скорости полета характеризует эволюцию авиатехники с 1903 года до наших дней.
   Военные самолеты начала мировой войны обычно имели скорость от 100 до 130 км в час, лучшие истребители 1918 года -- 200-220, истребители времен Второй Мировой войны -- 400, современные лайнеры -- 750 км в час.
   Параллельно со скоростью росла прочность самолета, позволявшая ему выдерживать не только толчки, происходившие от воздушных течений, но и более серьезные напряжения, возникающие при так называемых фигурных полетах; большинство систем аэропланов уже в 1915 году безболезненно переносило удары, вызываемые струей воздуха от летящего снаряда, вплоть до 16-дюймового чемодана "толстой Берты".
   Полет, как таковой, стал безопасным, однако погоня за большими скоростями полета имела и серьезные отрицательные стороны.
   Вместе с горизонтальной скоростью полета увеличивались пределы и так называемой посадочной скорости, то есть той минимальной скорости, при которой самолет может опуститься на свой аэродром, не теряя устойчивости и не опрокидываясь. Если минимальная скорость первых типов аэропланов не превосходила 30-40 км в час, то самолеты начала мировой войны имели посадочную скорость уже 50-70 км в час, а наиболее быстроходные истребители 1918-1924 годов -- 90-100 км в час. Нетрудно представить, что означают эти цифры в применении к машине с жиденьким "птичьим" шасси, катящейся после посадки по относительно неровной поверхности полевого аэродрома: посадка аэроплана сделалась чрезвычайно тонкой и опасной операцией, причем ни один даже самый опытный летчик не мог считать себя застрахованным от аварии. В мирной обстановке влияние больших посадочных скоростей сказывается слабо, но на войне, когда летчик возвращается на аэродром с расстроенными боевым напряжением нервами, влияние увеличения посадочных скоростей стало более чем угрожающим. Достаточно упомянуть, что из всех потерь, понесенных в мировую войну авиацией, только 2% относится на долю собственно боевых причин (воздушные бои, огонь с земли); остальные 98% -- результат аварий.
   Немудрено, что истребители, которым старались придать возможно большую горизонтальную скорость, получили с самого начала кличку "самоистребителей".
   Все это привело к страшной дороговизне содержания авиации при относительно небольшом числе самолетов, несущих боевую службу на фронте.
   К концу войны считалось, что для того, чтобы можно было содержать на фронте один "штатный" действующий самолет, необходимо выстроить в течение года десять аппаратов Значительная часть их расходовалась на обучение в авиашколах, а также на перевооружение.
   Так, к концу мировой войны Франция имела на фронте около 3 500 самолетов, Германия -- около 2 000- 2 500; построено же было в течение войны:
   
   во Франции около 60 000 самолетов и 90 000 моторов
   в Германии > 50 000 > 45 000 >
   
   Одновременно с ростом боевых качеств усложняется и удорожается постройка самолета и мотора; самолеты не только первых годов существования авиации, но и первых годов мировой войны недалеко ушли от современных авиеток и планеров; если эти самолеты свободно можно было строить в кустарных и полукустарных мастерских (как это изображено у Уэллса), то очень скоро выявилась необходимость не только рациональной заводской постановки авиационного производства, но и широкой организации научно-конструкторских учреждений. Необходимо, впрочем, отметить, что за исключением Германии и отчасти Англии, рационализированная научная постановка дела привилась недостаточно быстро.
   Ограничение количественного роста действующих воздушных сил чрезмерной аварийностью еще более подчеркнуло основную слабость авиации -- недостаточную грузоподъемность. Для того, чтобы поднять на воздух груз одного товарного поезда потребовалось бы около тысячи самолетов средних размеров, причем общая мощность их двигателей составит около полумиллиона лошадиных сил.
   Читателю должно быть ясно, что огромные размеры дальности полетов без спуска дают только самое отдаленное представление о фактическом радиусе действия боевых самолетов. Если, например, полная грузоподъемность самолета составляет, за вычетом экипажа, вооружения и оборудования, 1000 кг, то эта грузоподъемность может быть использована различно: можно погрузить на самолет 800 кг бомб, и тогда придется взять горючего примерно часа на два полета; можно сделать и наоборот: нагрузить горючего на восемь часов, но поднять лишь ничтожное количество бомб. Кроме того, при полетах в боевой обстановке радиус действия сокращается вследствие необходимости лететь не строго по прямой, а по более или менее извилистому маршруту; еще больше сокращает его борьбу с воздушными течениями [При рекордных полетах на дальность обычно используются в той или иной степени попутные ветры, также необходимость сохранить в баках запас бензина на случай непредвиденных боевых случайностей. В конечном итоге радиус действия, или, точнее, глубина проникновения в расположение неприятеля нормально груженных бомбардировочных самолетов не превосходила в Первую Мировую войну 100-150 км.].
   Нельзя не оговориться, что Уэллс был далеко не одинок в своей переоценке роли воздушных сил в Первой Мировой войне: эту ошибку разделяли все без исключения авторитетные военные круги; начало воины принесло довольно жестокое разочарование в мощности воздушных средств и поставило авиацию на то место, которое она в то время заслуживала; вместо мечтаний о разгроме неприятельской экономической мощи летчики занялись обслуживанием войск, разведкой и фотографированием, корректированием артиллерийского огня и службой связи; собственно боевые действия авиации (бомбометание и обстрел) вылились преимущественно в форму боевого и оперативного содействия войскам (нападение на войска, бомбардирование складов и железных дорог).
   Правда (вопреки постановлению Гаагской конференции о воздушной войне), немцы организовали относительно регулярные бомбардировочные полеты на Лондон и Париж, а французы и англичане отвечали им воздушными нападениями на ряд незащищенных германских городов; однако эти бомбардировки ни в коей мере не могли ни запугать противника, ни заставить его подумать о прекращении войны; во всяком случае, воздушные силы в их действии по экономическим центрам врага не дали и сотой доли того эффекта, который был достигнут подводной войной.
   Наибольшее внимание было уделено немцами бомбардировке английских городов (преимущественно Лондона), причем были произведены разрушения, стоимость которых определяется лишь в несколько десятков миллионов долларов; потери населения достигли лишь пяти тысяч человек вследствие того, что немцы проявили непонятную для них гуманность и применяли при налете на города крупные бомбы с замедлителями; благодаря тому, что эти бомбы взрывались только через полторы минуты после падения, люди успевали разбежаться.
   Наиболее серьезным и реальным результатом воздушных налетов на неприятельские столицы было оттягивание для их охраны с фронта огромных сил зенитной артиллерии и истребительной авиации, ценность которых во много раз превышала стоимость бомбардировочных средств, вводившихся в дело для нападения.
   Слабые результаты воздушных налетов в мировую войну объясняются не только недочетами машин, о которых мы уже упоминали, но также и тем обстоятельством, что средства противодействия воздушному противнику получили во время войны довольно серьезное развитие; правда, Уэллс с поразительной точностью предсказал ничтожную уязвимость воздушных сил (включая дирижабли) от огня с земли: потери, нанесенные в мировую войну авиации зенитной артиллерией, составляют лишь несколько долей процента от общей суммы сбитых и разбившихся самолетов; однако как раз во время бомбометания, когда самолет должен строго выдерживать курс полета, вероятность поражения его огнем с земли значительно увеличивается; если реальная опасность при этом и не чрезмерно велика, то во всяком случае меткий зенитный огонь достаточно сильно действует на психику летчиков и заметно увеличивает процент недовыполненных полетов.
   Неизмеримо более серьезным препятствием для работы авиации оказалась парализация ее деятельности активными воздушными средствами.
   Воздушные бои начались с первых же месяцев войны, но более или менее организованная работа истребительной авиации, специально приспособленной для борьбы в воздухе, началась лишь в 1916 году.
   Картина этой борьбы, нарисованная Уэллсом, отличается почти фотографической точностью. Летчики долгое время не знали, как же им драться; слабые результаты огня с одного летящего самолета по другому привели к необходимости сближения в бою на самые короткие дистанции; при этом не помогли и остроумные приспособления для установки пулеметов (пулеметы, стреляющие сквозь винт для летчиков, и пулеметы на вращающихся турелях для наблюдателей), групповые бои одноместных истребителей немедленно разбивались на ряд неорганизованных индивидуальных столкновений, и за воздушным боем до последнего времени сохранилась кличка "собачья свалка".
   Тем не менее развитие борьбы за перевес в воздухе сказалось уже на общей продуктивности действий авиации самым решительным образом: непрерывное ожидание внезапной атаки во время каждого боевого полета доводит нервное напряжение и нервное утомление летчика до крайних пределов; а это обстоятельство влечет за собой резкое повышение аварийности, о котором мы уже упоминали. Действия истребителей увеличили процент недовыполненных полетов в неизмеримо большей степени, чем зенитный огонь. Интересно отметить, что почти все налеты немцев на Лондон доводились до конца (полет к цели почти на всем протяжении выполнялся над своей территорией или над морем); между тем к Парижу долетала обычно лишь очень небольшая часть высылавшихся на бомбометание немецких летчиков.
   В итоге авиация стала дополнительным боевым фактором, заставившим все армии резко изменить тактику действий.
   Однако под влиянием непрекращающегося роста боевой мощи аэроплана осуществление прогнозов Уэллса возрождалось вновь и нашло подтверждение в годы Второй Мировой войны. Возросли скорость и дальность полета, грузоподъемность самолетов, что позволило увеличить количество перевозимых бомб и, как следствие, бомбардировки приобрели ужасающий характер и стали одним из отличительных признаков современной войны. Нелишне вспомнить, что инициатором новой всемирной войны, что бы ни говорили сейчас, также являлась Германия. И это дает основание утверждать, что Уэллс не просто предсказатель будущего, а в большей степени великолепный психолог, знающий особенности как человеческой натуры обывателя, так и чувствующий все сложные перипетии взаимоотношений народов и государств. Обращает на себя внимание также и то, как точно, короткими мазками мастера, автор описывает маленького человека, вовлеченного в мешанину глобальной катастрофы, масштабы которой, зная современные возможности военной техники, совсем не кажутся теперь фантастическими.

Глава I. О прогрессе и семье Смоллуэйсов

1

    -- Вот это прогресс! И чем дальше, тем больше! -- воскликнул мистер Том Смоллуэйс. -- Кто бы мог поверить, что дело дойдет до таких штук!
   Так говорил мистер Том Смоллуэйс еще задолго до начала войны в воздухе. Он сидел у плетня в конце своего сада и равнодушно смотрел на огромный газовый завод Бен-Хил-ла. Над группой газометров показались три каких-то тонких пузыря, болтавшихся во все стороны, хлопавших и свертывающихся в трубки. Мало-помалу они становились все толще и круглее и, надуваясь, превращались в воздушные шары. Это были те самые воздушные шары, на которых еженедельно, по субботам, южно-английский аэроклуб устраивал полеты.
   -- Они поднимаются каждую субботу, -- сказал сосед Смоллуэйса, мистер Стринджер, продавец молока. -- Еще так недавно весь Лондон сбегался глазеть на полет воздушного шара, а теперь в каждой маленькой деревушке каждую неделю совершаются полеты. Для газовых компаний это прямо-таки спасение.
   -- В прошлую субботу на мои грядки обрушились три огромных мешка с песком. Целых три мешка! Этот груз они выбрасывают как балласт. Некоторые из моих растений были сломаны, а другие совершенно засыпаны песком, -- заметил Смоллуэйс.
   -- Говорят, и дамы поднимаются на воздушных шарах, -- проворчал Стринджер.
   -- Полагаю, что это не настоящие леди. Я не могу представить себе, чтобы леди летала на воздушном шаре и выбрасывала оттуда песок на публику внизу. У меня свой взгляд на это...
   Стринджер кивнул головой в знак согласия и несколько мгновений задумчиво смотрел на раздувавшиеся шары. Но во взгляде его выражалось осуждение.
   Том Смоллуэйс, по профессии зеленщик, питал большую склонность к садоводству. Его маленькая жена Джессика наблюдала за торговлей, а он благоденствовал. Том Смоллуэйс был создан для спокойной жизни, но, к несчастью для него, судьба распорядилась иначе. Окружающий мир постоянно подвергался изменениям, и притом таким, которые угрожали личному спокойствию мистера Смоллуэйса. Даже почва, которую он обрабатывал, не была застрахована от перемен. Он арендовал клочок земли, где находился его сад, но могущественный совет округа вдруг объявил его участок годным для построек. Он занимался огородничеством, но знал, что у него всегда могут отобрать этот последний зеленый клочок земли в округе: весь округ был захвачен новыми веяниями, город грозил все поглотить!..
   Смоллуэйс утешал себя, как мог. Ведь должен же наступить конец этому!
   Его старик-отец еще помнил те времена, когда Бен-Хилл представлял собой тихую, мирную кентскую деревушку. Старик Смоллуэйс до пятидесяти лет служил кучером у сэра Питера Бона. Потом он начал немного выпивать и, лишившись места, поступил на станцию почтовых дилижансов, где оставался до семидесяти восьми лет. Затем он бросил службу. Теперь он постоянно сидел, скорчившись, у очага, готовый, однако, всегда везти, если понадобится, какого-нибудь беспечного иностранца. Этот древний старик-кучер жил воспоминаниями. Он мог бы рассказать вам об исчезнувших поместьях сэра Питера Бона, которые находились здесь еще задолго до начала эры строительства в этой местности; о
   том, как этот магнат управлял своими поместьями, какие тут устраивались охоты, какие почтовые кареты разъезжали по большой дороге, какое огромное поле для игры в крокет простиралось там, где теперь находится газовый завод. Старик Смоллуэйс помнил, когда был построен Хрустальный дворец. Дворец возвышался в шести милях от Бен-Хилла, и его огромный фасад сверкал в лучах утреннего солнца, а по вечерам он сиял огнями, представляя даровой фейерверк для всего населения Бен-Хилла. Потом вокруг виллы появились железная дорога, газовые заводы, водопроводы и множество жалких лачуг для рабочих. Была проведена канализация, и вода исчезла из Отерберна, который превратился в отвратительную грязную канаву. Затем построили новую железнодорожную станцию -- Южный Бен-Хилл; выросли новые дома -- много домов, лавок, витрин. Конкуренция возрастала, появились омнибусы, трамваи, идущие прямо в Лондон, автомобили, библиотека Карнеджи.
   -- Нет, кто бы мог поверить, что так пойдет и дальше! -- говорил мистер Том Смоллуэйс, живя посреди этих чудес. Его лавочка, помещавшаяся в одном из старых уцелевших деревенских домов, в нижней части Хай-стрит, как будто хотела притаиться и спрятаться от нескромных взоров, стороживших ее. Когда была поднята мостовая Хай-стрит, то лавочка очутилась внизу, и приходилось спускаться на три ступеньки, чтобы попасть в нее. Том изо всех сил старался продавать только свои собственные превосходные продукты, не отличавшиеся большим разнообразием, но и он должен был в конце концов уступить требованиям времени. В витринах у него замелькали французские артишоки, иностранные фрукты, яблоки из Нью-Йорка, из Калифорнии, из Канады, из Новой Зеландии.
   -- Красивые фрукты, не похожие на наши английские яблоки, -- говорил Том, -- бананы, странные орехи, виноград, манго.
   Автомобили мчались во всех направлениях. Скорость их движения возросла, а скверный запах, исходивший от них, все больше распространялся в воздухе. Огромные гремящие платформы с керосиновыми двигателями, развозившие уголь и тюки товаров, заменили прежние конные повозки. Моторные омнибусы бегали теперь вместо исчезнувших вдруг дилижансов, и даже кентская земляника, отправляемая в Лондон ночью, терпела ущерб от этой замены, потому что во время перевозки на грузовиках она подвергалась слишком большой тряске, и к ее аромату примешивался запах бензина.
   В конце концов и молодой Берт Смоллуэйс тоже приобрел мотоцикл...

2

   Надо сказать, что Берт был представителем прогрессивных идей в семье Смоллуэйсов.
   Распространение влияния новых веяний на семью Смоллуэйсов было красноречивейшим доказательством беспощадной силы прогресса. Впрочем, Берт всегда отличался предприимчивостью и уже в очень юном возрасте обнаруживал стремление не отставать от прогресса. Когда ему было только пять лет, он пропал однажды на целый день, а когда ему исполнилось семь лет, он чуть не утонул в резервуаре нового водопровода. Ему было только девять лет, когда настоящий полисмен отнял у него настоящий револьвер. Он научился курить, но не так, как некогда его брат Том, куривший трубку, набитую бумагой: он курил настоящие американские папиросы, изготовленные специально для английских мальчиков. Его манера выражаться шокировала отца уже тогда, когда ему минуло всего двенадцать лет. В этом же возрасте, выжидая покупателей и зарабатывая три шиллинга в неделю продажей на железнодорожной станции бен-хиллской газеты "Еженедельный Экспресс", Берт тратил свой заработок на папиросы и на разные вещи, необходимые для того, чтобы жить в свое удовольствие и чтобы просветить свой ум. Все это, однако, нисколько не мешало его школьным занятиям, и он окончил школу раньше многих своих сверстников.
   Берт был на шесть лет моложе Тома. Одно время его пытались приучить к делу в зеленной лавочке; это случилось тогда, когда Том, которому исполнился двадцать один год, женился на тридцатилетней Джессике и скопил немного денег. Но Берт был не из тех людей, судьбой которых можно было распоряжаться. Он ненавидел земляные работы, а когда ему поручали отнести корзину с каким-нибудь товаром, то в нем просыпался бродяжнический инстинкт, и он отправлялся шататься, не замечая тяжести своей ноши и забывая о том, куда должен ее доставить. Мир был полон для него особого очарования, и он устремлялся вперед вместе с корзиной и со всем, что в ней находилось. Волей-неволей Тому пришлось самому разносить свои товары, а Берту было предложено поискать другое занятие. Берт перепробовал множество профессий. Он служил у суконщика, у химика, был рассыльным у доктора, младшим помощником у газовщика, строчил адреса на конвертах, помогал разносчику молока, был носильщиком и, в конце концов, поступил приказчиком в велосипедную лавку.
   Тут, видимо, он нашел то, чего так жаждал его предприимчивый ум. Его хозяин, молодой человек, по имени Грабб, мечтавший о различных изобретениях, днем расхаживал весь вымазанный в саже, а по вечерам заседал в концертном зале. Берту он казался образцом очень одаренного джентльмена. Грабб ухитрялся сбывать самые скверные велосипеды во всей южной Англии и с удивительной энергией улаживал возникавшие после этого недоразумения. Берт хорошо уживался с ним. Сделавшись чрезвычайно искусным велосипедистом, Берт мог проделывать с велосипедами настоящие фокусы. Он проезжал целые мили на таких велосипедах, которые неминуемо развалились бы, если бы мы с вами вздумали на них прокатиться.
   После работы Берт всегда тщательно отмывал свое лицо, а иногда и, шею. Все свои деньги он тратил на разные необыкновенные галстуки и воротнички, на папиросы и на изучение стенографии в бен-хиллском институте.
   Иногда он заглядывал в лавочку Тома и своим блестящим разговором производил такое впечатление на него и Джессику, что они оба, почтительные со всеми, к Берту относились сверхпочтительно.
   -- Он передовой парень, этот Берт, не правда ли? -- говорил Том жене. -- Он много знает.
   -- Будем надеяться, что это не повредит ему, -- возражала обычно благоразумная Джессика.
   -- Теперь время другое, -- продолжал Том. -- Все стремятся вперед. Вот мы уже в марте будем иметь молодой картофель, и притом английского происхождения, если, конечно, все пойдет так, как теперь! Я еще не видывал таких времен, Джессика. Ты заметила, каким узлом был завязан его галстук?
   -- Это ему не идет, Том. Такой бант годится лишь для джентльмена, а не для него. Он не подходит ни к его лицу, ни к костюму. Ему не следует носить такие галстуки...
   Но Берт скоро облачился в костюм велосипедиста, и когда они вместе с Граббом, оба изогнувшись дугой, мчались на своих велосипедах в Брайтон и обратно, пожалуй, можно было бы поверить, что Смоллуэйсы в состоянии достигнуть многого.
   Ну и времена!
   Старый Смоллуэйс, сидя у очага и вспоминая величие прежних дней, мог сколько угодно рассказывать о старом сэре Питере, которого он за двадцать восемь часов возил в Брайтон и обратно; о его белой высокой шапке; о леди Бон, никогда не ходившей пешком (за исключением только прогулок по саду); о состязаниях на приз в Кроуэлле; об охотах на лисиц в Ринк-Баттоме (где теперь устроен приют для душевнобольных); о платьях и кринолинах леди Бон, -- но никто уже не обращал внимания на его рассказы. Родился новый тип джентльмена, обладавшего самой неджентльменской энергией, -- джентльмена, одетого в запыленную и замасленную кожаную куртку, в огромных наглазниках, в удивительной шапке, распространявшего по дороге аромат бензина и быстро мчавшегося в облаках пыли. А леди, сопровождающая такого джентльмена, -- если иногда удавалось увидеть ее в Бен-Хилле, -- была лишена всякого изящества: с обветренным лицом, не столько одетая, сколько запакованная, будто для отправки большой скоростью.
   Берт жил мечтами о все увеличивающейся скорости передвижения. Он изучил, насколько мог, конструкции велосипедов и все их разновидности. Но ни один из них не удовлетворял его. Одно время он разъезжал на велосипеде, делая по двадцать миль в час, по дорогам, где все чаще и чаще встречались механические экипажи. Но такая скорость все же была далека от его идеала. Наконец, когда он накопил достаточно сбережений, он приобрел мотоцикл. Компания, сдававшая напрокат мотоциклы, обанкротилась, и благодаря этому Берт в одно прекрасное и памятное для него воскресное утро, напутствуемый советами и указаниями Грабба, умчался на своем собственном мотоцикле по большой дороге. На этой дороге и так уже было самое оживленное движение, а Берт, со своей стороны, добавил еще одну опасность ко всем уже существующим удовольствиям путешествия по южной Англии.
   -- Помчался в Брайтон! -- сказал старик Смоллуэйс, поглядывая из окна лавочки вслед своему младшему сыну. Во взоре его отражалось нечто среднее между гордостью и осуждением. -- В его годы я ни разу не был в Лондоне, ни разу не был южнее Кроулен и вообще никуда не ездил. Да и никто тогда никуда не ездил. Даже образованные люди сидели дома. А теперь все куда-то стремятся, все разбегаются в разные стороны, и вся наша страна как будто разлетается на куски. И удивительно, что все они возвращаются назад!.. Да, все мчатся в Брайтон. А разве кто-нибудь покупает теперь лошадей?..
   -- Но про меня ты не можешь сказать, чтобы я ездил в Брайтон, -- заметил Том.
   -- И нечего тебе ездить! -- резко возразила Джессика. -- Только зря деньги швырять!

3

   На некоторое время Берт так увлекся своим мотоциклом, что совершенно не замечал происходивших вокруг него перемен. Он не замечал, что время таких штук, как его мотоцикл, проходит, и что уже возникают новые способы передвижения. В самом деле, замечательно, что
   именно Том первый обратил на это внимание. Его занятие садоводством заставляло его внимательно следить за небом. Близость же бен-хиллского газового завода и Хрустального дворца, откуда постоянно поднимались воздушные шары, а также то обстоятельство, что на его картофельные грядки часто падал балласт, внушали Тому подозрение, что на этот раз в небесах, а не на земле, должны произойти новые перемены. Это была эпоха, когда только что начиналось увлечение воздухоплаванием.
   Грабб и Берт услышали об этом в первый раз в концертном зале; затем они увидали это в кинематографе, но на воображение Берта больше всего подействовало чтение шестипенсовой книжки Джорджа Гриффита "Изгнанники воздуха". Так воздухоплавание покорило воображение Берта.
   Прежде всего бросалось в глаза заметное увеличение количества воздушных шаров. Небо в Бен-Хилле, казалось, было наполнено этими шарами. Особенно по четвергам и субботам нельзя было взглянуть на небо и не увидеть где-нибудь воздушного шара. И вот в один прекрасный день Берт, ехавший на своем мотоцикле в Кройдон, был задержан на дороге появлением огромного шаровидного чудовища, поднимавшегося над Хрустальным дворцом. Берт остановился и стал наблюдать. Внизу шара была прикреплена деревянная рама, где сидел человек и находилась машина, приводившая в движение винт, очень быстро вращавшийся в носовой части дирижабля. Позади помещался руль, сделанный из парусины. Издали могло показаться, что деревянная рама, где сидит человек, тащит за собой упирающийся шар, заставляя его двигаться. Это удивительное сооружение не только двигалось вперед, но, несомненно, его движениями можно было управлять. Поднявшись на высоту трехсот метров (Берт ясно слышал шум машины), оно направилось к югу и скрылось за холмами. Затем оно появилось вдали, на востоке, в виде маленькой голубоватой полоски, и, быстро двигаясь, вернулось к Хрустальному дворцу, обогнуло его башни и, выбрав место для спуска, медленно опустилось на землю...
   Берт глубоко вздохнул и вернулся к своему мотоциклу.
   Все чаше и чаще стали появляться в небе странные фигуры, имевшие цилиндрическую, конусообразную или грушевидную форму, а однажды появилось какое-то сооружение из алюминия, необыкновенно блестевшее и почему-то вызывавшее в уме Грабба представление о броненосце.
   Затем уже начались настоящие полеты. Однако из Бен-Хилла их нельзя было наблюдать, так как они совершались в специально приспособленных для этого местах, при благоприятных условиях. Берт и Грабб узнавали об этих полетах только из газетных статей или по кинокартинам. Но все же об этом говорили очень много; поэтому Берт решил повесить на окне магазина дощечку с надписью: "Здесь строят и чинят аэропланы". Том, увидев эту вывеску, разволновался. Ему казалось легкомысленным такое отношение к собственному делу.
   Но соседи Грабба, и в особенности те, кто занимался спортом, очень одобряли его.
   Все говорили о полетах и повторяли одни и те же слова: "Они своего добьются!" Но тут было что-то неладное. Правда, люди летали на аппаратах тяжелее воздуха. Но эти аппараты часто ломались. Иногда разбивалась только машина, иногда аэроплан, а чаще -- и то и другое. Те аппараты, которые, поднявшись на пять или шесть километров, благополучно совершали полет и возвращались обратно, подвергались катастрофе в следующий раз. Казалось, доверять им было невозможно, достаточно было малейшего ветерка, чтобы нарушить правильность их движения или незначительной рассеянности пилота, чтобы все погубить. Казалось, что идея авиации бесповоротно скомпроментирована.
   -- Им не хватает устойчивости, -- говорил Грабб, повторяя слова своей газеты. -- Они бросаются во все стороны и разбиваются вдребезги.
   Мало-помалу, после двухлетних ожиданий, интерес к воздухоплаванию ослабел. Газетам надоело воспроизводить дорогостоящие фотографические снимки с различных воздухоплавательных аппаратов, а публике надоело читать оптимистические отчеты, сменяемые сообщениями о катастрофах, за которыми следовало зловещее молчание. Полеты на летательных аппаратах почти прекратились, и даже воздушные шары показывались теперь значительно реже, хотя песочный балласт продолжал сыпаться на сады и луга жителей Бен-Хилла. Но все-таки Том мог рассчитывать по крайней мере на десять лет спокойствия, так как воздухоплавание, видимо, не развивалось дальше. Теперь наступало другое увлечение, и Том, следивший с тревожным вниманием за появлением в небесах летательных машин, должен был обратить свои взоры вниз, где тоже появились грозные симптомы надвигавшихся изменений.
   Об однорельсовой системе железных дорог говорили уже давно. Но настоящая беда началась лишь тогда, когда Бреннан выступил в Королевском обществе с демонстрацией гироскопического однорельсового вагона. Это произвело сенсацию, и в 1907 году общественное внимание было уже всецело поглощено этим открытием. Помещение, где был выставлен вагон, не могло вместить всех желающих. Военные, политические деятели, заслуженные беллетристы, светские дамы заполняли узкий проход, проталкиваясь локтями вперед, и радовались, если им удавалось увидеть хоть кончик рельса. Великий изобретатель невнятно, но убедительно излагал публике историю своего изобретения и демонстрировал модель будущего поезда, которая послушно двигалась по одному рельсу, проходила закругления и подъемы, останавливалась, возвращалась назад -- и все время сохраняла равновесие. Гром аплодисментов сопровождал эту демонстрацию. Публика разошлась, рассуждая: "Что за наслаждение проехаться по такой стальной проволоке над пропастью! Представьте, если гироскоп остановится!" Но лишь очень немногие предвидели те перемены, которые должно было произвести изобретение Бреннана.
   Через несколько лет никто уже не боялся ездить в вагоне, висящем над пропастью на стальной проволоке. Однорельсовая система вытеснила все другие способы передвижения, трамваи и железные дороги. Там, где земля была дешева, рельс был проложен по земле, где она была дорога, рельс висел в воздухе, прикрепленный к железным столбам. Легкие и удобные вагоны бежали во все стороны и выполняли все, что было нужно. Прежняя система передвижения по двойным рельсам отжила свой век.
   Когда старик Смоллуэйс умирал, его сын Том сказал:
   -- А ведь когда он был молод, ничего не было выше наших труб -- ни одной проволоки, ни одного каната не висело в небесах!
   Теперь же густая сеть проводов протянулась над Бен-Хиллом, где электрическая компания поставила трансформаторы и соорудила электрическую станцию около старого газового завода. Ветвь однорельсовой дороги прошла и в Бен-Хилл. Кроме того, каждый местный житель обзавелся телефоном -- его можно было найти почти в каждом доме.
   Колонны, к которым был прикреплен рельс новой дороги, представляли собой мощные железные сооружения, выкрашенные в темно-голубой цвет. Сооружения эти резко выделялись на общем фоне городского пейзажа. Одна такая гигантская колонна возвышалась как раз возле домика Тома, подавляя его своей величиной, а другая -- в углу его огорода. Тут же находились две огромные доски с рекламами. Одна из этих реклам рекомендовала дешевые часы, другая -- средство для укрепления нервов, причем обе доски были поставлены почти горизонтально для того, чтобы пассажиры, проезжающие в однорельсовых вагонах, могли читать эти объявления. Таким образом, рекламы служили крышей для навеса, где лежали садовые инструменты Тома и хранились грибы. И днем, и ночью над головой Тома быстро проносились вагоны -- длинные, комфортабельные, ярко освещенные в темноте. Они мчались ночью из Брайтона и Гастингса, сопровождаемые грохотов, и улицы внизу на мгновение освещались как во время грозы.
   Такая же однорельсовая дорога была проложена и через Ла-Манш. Огромные железные сооружения, величиной с Эйфелеву башню, возвышались на пятьдесят метров над водой. Посередине пролива они были сделаны еще выше для того, чтобы дать проход пароходам Антверпенской и Гамбургско-Американской линий.
   Наконец и тяжелые товарные вагоны стали передвигаться только на двух колесах, вместо четырех. Это обстоятельство почему-то особенно сильно взволновало Тома, и он целый день ходил мрачный после того, как первый такой вагон промчался над его лавочкой.
   Само собой разумеется, что общественное внимание было поглощено развитием однорельсовой гироскопической системы. Большую сенсацию произвело также открытие, сделанное мисс Патрицией Гидда, доктором геологии и минералогии Лондонского университета. После кратковременной агитации в пользу женского избирательного права она вернулась к своим научным трудам и занялась исследованием золотоносных скал Северного Уэльса. Во время этой работы у нее возникла мысль, что и под водой можно найти такие скалы. Чтобы проверить это, она воспользовалась подводным аппаратом доктора Альберта Кассини. Благодаря счастливому сочетанию интуиции, свойственной ее полу, и логики ученого ей действительно удалось найти золото во время первой же подводной экскурсии; пробыв под водой три часа, она поднялась наверх с грузом руды, содержавшей золото в небывалом количестве: до пятисот тридцати граммов золота на одну тонну породы! Но история ее подводной работы, -- хоть это и очень занимательная история, -- должна быть рассказана в другое время. Сейчас достаточно упомянуть только то, что возобновление интереса к воздухоплаванию совпало с последующим возрастанием цен и развитием духа предприимчивости.

4

   Любопытно, как началось это новое, последнее увлечение воздухоплаванием. Оно налетело словно вихрь в тихую погоду: ничто не вызывало его, оно появилось само собой. Люди снова заговорили о полетах с таким видом, как будто они никогда и не переставали думать об этом. Рисунки и изображения полетов и летательных машин снова запестрели в газетах, и число статей о воздухоплавании заметно увеличилось даже в серьезных журналах. В однорельсовых поездах пассажиры спрашивали друг друга: "Когда же мы, наконец, полетим?" Изобретатели воздухоплавательных аппаратов вырастали точно грибы после дождя. Аэроклуб возвестил о своем проекте устроить грандиозную выставку летательных машин, которая будет помещаться на огромной площади, оставшейся после снесения всех трущобных домов в Уайт-Чепеле.
   Эта волна скоро докатилась и до Бен-Хилла. Грабб разыскал среди старого хлама модель своей летательной машины и начал пробовать ее во дворе, позади своей лавочки. Ему удалось добиться чего-то вроде полета, но при этом были разбиты семнадцать оконных стекол и девять цветочных горшков в оранжерее на соседнем дворе.
   И вот, наконец, неизвестно откуда, возник упорный, волнующий слух, что проблема воздухоплавания разрешена, что тайна уже известна. Берт услышал это в одной гостинице близ Нетфилда, куда он заехал отдохнуть во время поездки на своем мотоцикле. Там он встретился с неизвестным субъектом в хаки, видимо, сапером, который очень заинтересовался его машиной и начал внимательно рассматривать ее. Это был довольно прочный аппарат, но, принимая во внимание быстро меняющиеся времена, он мог уже считаться старым, так как существовал почти восемь лет. Осмотрев с серьезным видом машину Берта, солдат сказал:
   -- В следующий раз я отправлюсь на аэроплане. Мне надоело таскаться по всяким дорогам.
   -- Да об этих аэропланах -- одни только разговоры, -- заметил недоверчиво Берт.
   -- О них говорят и их делают. Это будет скоро.
   -- Все "скоро" да "скоро". Я поверю, когда увижу своими глазами.
   -- Ждать придется недолго.
   Разговор принял характер дружеского спора.
   -- Говорю вам, что я видел, как они летают, -- настаивал на своем солдат. -- Я сам видел это.
   -- Мы все это видели, -- возражал Берт.
   -- Да я вовсе не имел в виду эти полеты и падения. Я говорю о безопасном и управляемом полете, даже при встречном ветре.
   -- Ну, положим, таких полетов вы не видели!
   -- Видел в Альдершоте. Но это держат в секрете. И правильно делают. Не станет же наше военное министерство разглашать эту тайну...
   Недоверие Берта пошатнулось. Он закидал солдата вопросами, и тот отвечал:
   -- Я вам вот что скажу. У них есть огороженное место, гектаров двести шестьдесят, что-то вроде долины, окруженной проволочной изгородью; изгородь -- вышиной в три метра и вся усажена шипами. Там, внутри, они и занимаются этими делами. Но в лагерь проникают слухи, и нам удалось кое-что подсмотреть. Однако, не только у нас есть такие аппараты. Они, конечно, есть и у японцев, и у немцев! Я не могу допустить, чтобы и французы отстали от нас в этом отношении. Ведь они изобрели броненосцы, подводные лодки; они и тут не останутся позади.
   Солдат стоял перед Бертом, расставив ноги, и с серьезным видом набивал свою трубку. Берт облокотился на низкий забор и прислонил к нему свой мотоцикл.
   -- Вот если теперь начнется война, занятная будет штука! -- заметил Берт.
   -- Да, вопрос скоро решится, -- сказал солдат. -- Когда это случится, то начнется ужасное представление. Но уверяю вас, что каждый будет на своем месте, когда поднимется занавес... Вот тогда будет сражение! Вам в газетах об этом не случалось читать?
   -- Я читал кое-что...
   -- Ну, так вы обратили внимание на замечательный случай исчезновения изобретателя; он произвел публично несколько весьма удачных опытов, а потом о нем больше ничего не было слышно.
   -- Что-то не помню...
   -- А я знаю такие факты. Какой-нибудь изобретатель добился успеха. И вдруг он исчезает, как будто проваливается сквозь землю! Скоро о нем уже никто ничего не слышит. Понимаете? Такие изобретатели исчезают. Уходят, не оставляя своего адреса. Спустя некоторое время -- впрочем, это уже старая история! -- появляются братья Райт из Америки. Они как-то проскользнули мимо и потерялись из виду. Да, да, они исчезли... Потом -- эти ирландцы... Я забыл их имена. Все говорили, что они умеют летать. И они тоже куда-то исчезли. Я слышал, что они живы; но правда ли это -- никто точно сказать не может. Где они -- никто не знает. А вот еще этот парень, который облетел вокруг всего Парижа и упал в Сену. Де-Булей, кажется. Забыл его имя. Его полет был замечателен, несмотря на неудачный конец. Куда же он исчез? Ведь он не пострадал во время падения. Но о нем также не слышно...
   Солдат стал раскуривать свою трубку.
   -- Похоже на то, как будто их всех проглатывает какое-то тайное общество, -- заметил Берт
   -- Тайное общество? Не-ет, не то...
   Солдат зажег спичку и поднес ее к трубке, которую держал во рту.
   -- Тайное общество? -- проговорил он сквозь зубы и бросил спичку. -- Скорее, это военное министерство, вот что. Говорю вам, что теперь нет ни одной крупной державы в Европе, Азии, Америке или Африке, которая не запаслась бы уже одной или двумя летательными машинами. Но только державы хранят это в тайне. Уверяю вас, что нет ни одной. У каждой есть настоящие летательные аппараты, вполне пригодные к употреблению. А как они шпионят друг за другом, к каким прибегают уловкам, чтобы выведать тайну у других! Ни один иностранец, сэр, даже никто из местных жителей не может теперь проникнуть в заповедные места около Лидса, не говоря уже о нашем небольшом округе в Альдершоте и опытном лагере в Голуэйе. О нет!
   -- Хорошо, -- решительным тоном заявил Берт. -- Я постараюсь как-нибудь проникнуть туда, чтобы увидеть собственными глазами. Увижу -- и тогда поверю, обещаю вам это.
   -- Вы скоро увидите, -- ответил солдат, садясь на свой велосипед.
   Сдвинув на затылок шапку, Берт остался стоять у стены, держа в руках папироску и задумчиво поглядывая вслед умчавшемуся велосипедисту.
   -- Если только он говорит правду, -- сказал, наконец, Берт, -- то мы с Граббом совершенно напрасно теряем драгоценное время. Не говоря уже об убытках из-за этой разбитой оранжереи...

5

    Как раз в то время, когда Берт был поглощен мыслью о своем таинственном разговоре с солдатом, случилось удивительное событие, представляющее одну из самых драматических глав человеческой истории. Первый удачный полет! Люди обычно очень просто говорят о событиях, составляющих эпоху в истории. А это было именно такое событие мировой важности. Неожиданно и незаметно была решена важная задача...
   Мистер Альфред Беттеридж совершил полет из лондонского Хрустального дворца в Глазго и обратно на небольшом аппарате тяжелее воздуха; аппарат уже производил впечатление настоящего, вполне пригодного для практических целей. Беттеридж в совершенстве управлял этой машиной, которая летала точно голубь.
   Все почувствовали, что это был уже, действительно, гигантский скачок вперед, разрешивший проблему воздухоплавания.
   Мистер Беттеридж держался в воздухе в продолжение девяти часов и летал с такой уверенностью, как будто он и в самом деле превратился в птицу. Но его летательный аппарат не был похож ни на птицу, ни на бабочку, не имел также таких широких боковых поверхностей, какие бывают у аэропланов. Своим видом он скорее напоминал большую пчелу или осу. Некоторые части аппарата вертелись с огромной частотой, производя впечатление прозрачных крыльев. Другие части, включая изогнутые "надкрылья", -- если уж продолжать сравнение аппарата с насекомыми -- оставались во время полета совершенно неподвижными. Посередине находилось длинное, кругловатое тело, своим видом напоминающее тельце моли; на нем сидел верхом мистер Беттеридж, совершенно так же, как сидят на лошади. Сходство с насекомым увеличивалось еще тем, что во время полета аппарат издавал жужжащий звук, совершенно такой же, какой издает оса, когда она бьется об оконное стекло.
   Мистер Беттеридж поразил весь мир, внезапно вынырнув откуда-то на своем аппарате. Он был одним из тех, неизвестно откуда являющихся людей, которые предназначены судьбой служить примером для всего остального человечества. Одни говорили, что он приехал из Америки или Австралии, другие утверждали, что он -- из южной Франции. Про него рассказывали также, что он был сыном человека, нажившего хорошее состояние на производстве стальных перьев с золотыми кончиками и изображением "самопишущего пера Беттериджа". Но на самом деле это был совсем другой Беттеридж. Наш мистер Беттеридж был в течение нескольких лет членом большинства существующих воздухоплавательных ассоциаций, -- правда, совершенно незаметным, хотя у него и был громкий голос, внушительная наружность и вызывающие манеры.
   В один прекрасный день Беттеридж написал во все лондонские газеты, что он уже закончил приготовления к полету из Хрустального дворца на своем аппарате и что с изобретением этого аппарата ликвидированы все трудности в деле воздухоплавания. Однако, лишь немногие из газет напечатали это письмо, и еще меньше нашлось людей, которые поверили ему. Никого не взволновало то обстоятельство, что обещанный полет был отложен. На лестнице одного первоклассного отеля на Пикадилли Беттеридж захотел по причинам личного характера отхлестать одного знаменитого немецкого музыканта; вышел скандал, помешавший полету. В газетах было по-разному рассказано об этом, причем сама фамилия Беттериджа была искажена. Само собой разумеется, что, пока он не совершил полета, он не мог привлечь к себе внимание. Едва нашлось тридцать человек, пожелавших взглянуть на его аппарат, когда он открыл для публики двери огромного сарая, где находилось его детище. Это было нечто вроде огромной модели мегатерия, выставленной в Хрустальном дворце. И вот, наконец, это гигантское насекомое с жужжанием вылетело навстречу пренебрежительному и неверующему миру.
   Но прежде чем Беттеридж во второй раз облетел башни Хрустального дворца, молва о нем уже распространилась повсюду. Спавшие на улицах около Трафальгарской площади бродяги с испугом повскакали со своих мест, услышав жужжание его аппарата, и увидели, как он огибал колонну Нельсона. А когда он перелетел через Бирмингем, в половине десятого вечера, слава о нем уже прогремела по всей стране. То, в чем уже начали отчаиваться, было достигнуто. Человек мог летать свободно, легко и безопасно!
   Вся Шотландия смотрела на него восторженными глазами, когда он прилетел туда. Он был в Глазго в час дня, и говорят, что в этом промышленном улье не было ни одной фабрики, ни одной верфи, где работа могла бы начаться в этот день раньше половины второго: все смотрели на летающего человека. Мир привык считать проблему полетов почти неразрешимой, но все были уже настолько осведомлены в вопросах воздухоплавания, что могли оценить по достоинству изобретение Беттериджа. Он обогнул университетские строения и опустился на склоне Джильмура под восторженные крики толпы, доносившиеся до него из Вест-Энда. Он летал на своем аппарате уверенно и спокойно, со скоростью приблизительно 50 километров в час, описывая широкие круги в воздухе. Громкое жужжание, сопровождавшее его полет, могло бы совершенно заглушить его звучный голос, если бы он предварительно не запасся мегафоном. Он очень ловко маневрировал при снижении, избегая однорельсовых кабелей, церквей и других высоких строений.
   -- Мое имя Беттеридж, -- кричал он глазевшей внизу толпе. -- Беттеридж! Запомните хорошенько! Моя мать была шотландка!..
   Убедившись, что его поняли, он снова поднялся вверх под громкие крики толпы и легко, и свободно полетел дальше, то поднимаясь, то опускаясь; волнообразные движения аппарата чрезвычайно напоминали полет осы...
   Возвращение Беттериджа в Лондон, после того как он посетил Манчестер, Ливерпуль и Оксфорд, выкрикивая везде свое имя, произвело неслыханную сенсацию. Все жители высыпали на улицу и глазели в небо. На городских улицах, пожалуй, за три месяца не перебывало столько народу, сколько было в этот день; у Вестминстерского моста чуть не произошло несчастье с пароходом, который налетел на сваю вследствие того, что шкипер загляделся на небо.
   Беттеридж вернулся к вечеру в Хрустальный дворец, -- это классическое место для всех воздухоплавательных опытов, -- и, благополучно заведя свой аппарат в ангар, захлопнул дверь перед самым носом фотографов и журналистов, ожидавших его возвращения.
   -- Вот что, ребята, -- сказал он, обращаясь к напиравшей толпе, когда его ассистент запер ворота ангара, -- я смертельно устал и едва могу стоять. Я не в состоянии говорить с вами теперь. Мое имя: Беттеридж... Беттеридж! Запомните хорошенько! Мы поговорим завтра...
    Ассистент Беттериджа с трудом проложил себе дорогу через толпу назойливой молодежи, наступавшей на него с записными книжками и фотографическими камерами в руках. А Беттеридж стоял, выпрямившись во весь свой высокий рост, возвышаясь над собравшимися. В этот момент он был самым знаменитым человеком в стране. И мегафон, которым он сейчас размахивал, был как бы символом его славы...

6

   Том и Берт Смоллуэйсы наблюдали за возвращением Беттериджа с вершины холма, откуда часто следили за пиротехническими опытами в Хрустальном дворце. Берт был очень возбужден, а Том спокойно и тупо смотрел на происходившее. Но ни тот, ни другой не могли знать тогда, какое огромное влияние окажет это событие на их собственную жизнь.
   Берт только заметил:
   -- Быть может, это заставит старину Грабба кое-что переменить в своей лавочке и бросить в огонь доморощенную модель аэроплана. Не думаю, однако, чтобы это могло спасти нас, если мы только не поплывем по течению и не ухватимся за новую идею.
   Берт был уже настолько знаком с проблемами воздухоплавания, что мог вполне оценить значение нового открытия. Гигантская пчела должна была, по его выражению, "вскружить голову газетным репортерам".
   Действительно, на другой день страницы всех газет и журналов чернели фотографическими снимками. Статьи напоминали скорее горячечный бред, нежели произведения печати. Через день стало еще хуже. К концу недели все улицы были полны криками газетчиков, сообщавших различные подробности, касающиеся личности изобретателя и тех необыкновенных требований, которыми он ограничивал свое согласие открыть тайну изобретения.
   Действительно, он окружил свое изобретение непроницаемой тайной. Он сам построил свой аппарат в укромном и безопасном убежище, предоставленном ему администрацией Хрустального дворца. Ему помогали рабочие, изготовлявшие для него отдельные части, но не интересовавшиеся целым. На другой день после полета он собственноручно разобрал свой аппарат, запаковал некоторые главные части, а затем, призвав малосведущих помощников, уложил все остальные в запечатанные ящики и отправил на различные склады технических изделий, где его машины были тщательно спрятаны. Такие предосторожности оказались далеко не лишними ввиду огромного спроса на фотографические снимки или эскизы с его аппарата. Но мистер Беттеридж, продемонстрировав свой аппарат, не желал давать более никаких разъяснений. Он хотел сохранить свою тайну от преждевременного раскрытия.
   Мистер Беттеридж обратился к британцам с вопросом, желают ли они получить его изобретение или нет. Он заявлял, что он -- империалист и хочет, чтобы исключительно Англия воспользовалась его открытием, только...
   Вот тут-то и начались затруднения!
   Беттеридж был, очевидно, человеком совершенно свободным от всякой ложной скромности, пожалуй, даже лишенным всякой скромности. Он очень охотно принимал газетных корреспондентов, отвечал на какие угодно вопросы, за исключением тех, что касались авиации, высказывал мнения, критиковал, сообщал автобиографические подробности, раздавал свои портреты, позировал для фотографов и вообще наполнял собой вселенную. На его портретах прежде всего бросались в глаза его огромные черные усы и свирепое, надменное выражение лица. Общее впечатление было таково, что Беттеридж -- ничтожный человек. Действительно, талантливый человек не мог бы смотреть на всех так вызывающе. Но в физическом отношении Беттериджа можно было назвать выдающейся особой. Ростом он был -- в сто восемьдесят восемь сантиметров, и вес его был пропорционален росту. Кроме того, у него была какая-то подозрительная любовная история, о которой он не стеснялся говорить. Британское общество, столь строгое в вопросах морали, к ужасу своему, узнало, что официальное вмешательство в эту историю было непременным условием раскрытия Беттериджем его тайны, от которой зависела судьба Британской империи!
   Точные подробности этой любовной истории не были никому известны, но, по-видимому, героиня, выражаясь словами одной из неопубликованных речей Беттериджа, повинуясь голосу своего благородного сердца, неосторожно вступила в брак с "трусливым хорьком". Беттеридж, очевидно, любил зоологические сравнения. Такой поступок окончательно погубил ее социальное положение и счастье. Беттеридж очень хотел подробно распространиться об этом для того, чтобы показать во всем блеске благородный характер своей возлюбленной. Но это привело в большое смущение газеты, всегда обнаруживавшие большую сдержанность в этом отношении и поэтому не решившиеся печатать такие слишком интимные подробности личной жизни изобретателя. Вообще, было очень неловко слушать его рассказы об этом, хотя Беттеридж с чрезвычайной готовностью раскрывал свою душу перед журналистами, и они никак не могли избежать его признаний. Он прославлял свою любовь и требовал, чтобы газеты писали о ней.
   -- Но ведь это, в конце концов, частное дело, -- возражали ему.
   -- Несправедливость, сэр, -- это дело, касающееся всего общества, -- говорил он. -- Мне все равно, имею ли я тут дело с учреждениями или отдельными личностями, и против кого я восстаю! Я защищаю дело женщины, женщины, которую люблю, непонятной, благородной женщины, сэр! Я хочу отомстить всему миру за нее!
   -- Я люблю Англию, -- прибавлял он обыкновенно, -- да, я люблю ее. Но пуританизм я ненавижу. Я питаю к нему невыразимое отвращение. Он стоит у меня поперек горла. Возьмите, например, обстоятельства моего дела...
   Он постоянно возвращался к этому вопросу и требовал от газетных корреспондентов, чтобы ему показывали оттиски его разглагольствований. Если они недостаточно распространялись в своих отчетах о его любовных чувствах, то он вычеркивал все остальное.
   Да, для британской журналистики настали трудные времена! Никогда еще не бывало более простой и неинтересной любовной истории, не возбуждавшей сочувствие публики. А между тем общество было чрезвычайно заинтересовано открытием Беттериджа. Но когда интервьюерам удавалось отвлечь Беттериджа от его любовной темы, то он начинал говорить растроганным голосом и со слезами на глазах о своем детстве -- о матери, представлявшей настоящий кладезь всех материнских добродетелей, и к тому же "шотландке". Она была почти красавицей, по словам Беттериджа.
   -- Я всем обязан моей матери, -- заявлял он, -- всем! Впрочем, спросите любого человека, достигшего чего-нибудь в жизни, и он вам скажет то же самое. Всем, что мы имеем, мы обязаны женщинам. Они -- хранительницы рода. Мужчина -- не более как призрак. Он приходит и уходит, как сон. Но душа женщины ведет нас к прогрессу.
   Так разглагольствовал Беттеридж со всеми репортерами.
   Что, собственно, он желал получить от правительства за свой секрет, он не говорил. И затем непонятно было, чего можно было ожидать в данном случае от государства, кроме денег? Общее впечатление было таково, что он не столько стремится что-то получить, скольк о желает воспользоваться беспримерным случаем, чтобы покрасоваться и прокричать о себе на весь мир. Между тем стали распространяться различные слухи о его происхождении. Говорили, что он был владельцем большого отеля в Капштадте, где однажды остановился один молодой, очень скромный изобретатель, по имени Паллизер, прибывший в южную Африку из Англии и находившийся в последней стадии чахотки. Беттеридж видел его планы и чертежи, и когда изобретатель умер, то похитил его бумаги и уехал с ними. Так, по крайней мере, утверждали наиболее распространенные американские газеты. Но ни опровержения, ни подтверждения этих слухов так и не было сделано.
   Беттеридж страстно вступал в спор, доказывая свое право на получение различных денежных премий. Некоторые из этих премий за успешный механический полет были объявлены еще в 1906 году. Примерно в то время, когда Беттеридж появился со своим изобретением, многие газеты, уверенные в безуспешности таких попыток, объявили, что уплатят громадные суммы первому человеку, который пролетит из Манчестера в Глазго, из Лондона в Манчестер, -- словом, пролетит полтораста или триста километров. Большинство этих газет, впрочем, обусловило платеж различными оговорками и теперь отказывались платить. Но одна или две газеты все-таки заплатили и громогласно заявили об этом; мистер Беттеридж предъявлял иски к тем, которые отказывались платить, продолжая в то же время добиваться, чтобы правительство купило у него изобретение.
   Для всех, однако, являлось очевидным, что Беттеридж, несмотря на все его хвастовство и прочие личные качества, несмотря на его постоянные разговоры о любовных делах, был единственным человеком, владевшим секретом постройки удивительного аэроплана, и от этого секрета зависела не только будущность авиации, но, пожалуй, даже будущность мирового положения империи. К великому огорчению огромного большинства, включая Берта, переговоры о покупке этого драгоценного секрета английским правительством, если таковые действительно происходили, по-видимому, не увенчались успехом. Лондонская газета "Дейли Реквием" первая высказалась по этому поводу в статье "Мистер Беттеридж высказывает свое мнение".
   В этом интервью изобретатель, если только он был им в действительности, изливал свое негодование.
   -- Я приехал сюда с другого конца света, -- говорил он, отчасти подтверждая этим слухи насчет Капштадта, -- я привез на свою родину секрет, который должен обеспечить ей мировое господство... И что же я встречаю здесь? -- Он сделал паузу. -- Старые бюрократы пренебрегают мной... а с женщиной, которую я люблю, обращаются как с прокаженной!
   -- Я -- империалист! -- напыщенно заявил он в интервью, написанном его собственной рукой. -- Но существуют границы и для человеческого сердца! Есть более молодые, более предприимчивые страны, которые не дремлют и не задыхаются беспомощно в тисках различных формальностей и рутины. Такие страны не станут колебаться и не будут подвергать опасности государство из-за желания выказать свое пренебрежение к человеку, имя которого им неизвестно, и оскорблять женщину, у которой они недостойны даже развязать ботинок! Есть страны, не подчиняющиеся слепо разным ученым и не отдающие себя в руки разным выскочкам и выродкам. Короче говоря, заметьте мои слова: есть другие государства!
   На Берта Смоллуэйса эти слова произвели потрясающее впечатление.
   -- Если этим секретом воспользуются немцы или американцы, -- сказал он с запальчивостью своему брату, -- Британская империя погибла! Английский флаг "Юнион Джек" превратится в простую тряпку, помяни мое слово, Том!
   -- Не можешь ли ты, Берт, помочь нам отнести сегодня утром картофель в город? -- обратилась к нему Джессика с вопросом, когда он замолчал. -- Все требуют молодого картофеля. А Том не в состоянии всех удовлетворить.
   -- Мы живем на вулкане, -- продолжал Берт, не обращая внимания на Джессику, -- Каждый момент может разразиться война... и какая война!
   Он со зловещим видом покачал головой.
   -- Возьми этот мешок, Том, -- сказала Джессика и, внезапно повернувшись к Берту, настойчиво спросила: -- Ты ведь можешь пожертвовать нам одно утро, Берт?
   -- Да, могу, -- ответил Берт. -- В лавке дело мало. Но эта опасность, которая грозит нашей империи, не дает мне покоя!
   -- Не думай об этом, -- посоветовала Джессика.
   Берт, согнувшись под тяжестью мешка с картофелем и под тяжестью своих патриотических огорчений, вышел из лавочки наружу -- в мир перемен и чудес. Он возмущался и Джессикой, и этим безобразным мешком с картошкой.

Глава II. Как Берт попал в затруднительное положение

1

   Ни Том, ни Берт Смоллуэйс, конечно, не предполагали, что замечательный полет мистера Беттериджа может как-нибудь отразиться на их судьбе. Они не думали, что благодаря ему они выдвинутся из массы других людей, таких же, как они сами. Полюбовавшись с вершины Бен-Хилла на летательную машину, на ее вращающиеся плоскости, отсвечивающие золотом в лучах заката, они пошли домой, а машина с жужжанием спустилась к своему ангару. Оба брата думали о том разговоре, который начался между ними еще до того, как мистер Беттеридж со славой вынырнул из лондонского тумана.
   Это был очень неприятный и бесплодный спор. Когда они направлялись к вершине холма, чтобы посмотреть на полет, грохот гироскопических моторных вагонов, пересекших Хай-стрит, заглушал их слова, так что приходилось прямо-таки кричать. А между тем, разговор их был частного характера. Но они оба были раздражены и горячились.
   Дела Грабба шли плохо, и поэтому он предложил Берту стать его компаньоном. Последнее время Берт не получал от него жалованья, и отношения между хозяином и Бертом были самые неопределенные.
   Берт старался убедить Тома, что преобразованная компания "Грабб и Смоллуэйс" для рассудительного человека с небольшим капиталом представляет небывалые преимущества и выгоды. Но тут Берту пришлось лишний раз убедиться в том, что Том был совершенно неспособен воспринять какую-нибудь идею. В конце концов, однако, оставив в стороне всякие финансовые соображения и опираясь исключительно на чувство братской привязанности, Берт получил от Тома в долг кое-какую сумму, дав при этом честное слово вернуть ему эти деньги при первой возможности.
   Фирме "Грабб и Смоллуэйс" (прежде "Грабб") как-то особенно не везло в этом году. Уже в течение нескольких лет Грабб боролся с неудачами в своей маленькой лавочке на Хай-стрит, украшенной разноцветными объявлениями о велосипедах и уставленной всевозможными принадлежностями велосипедного спорта; тут были целые коллекции звонков и брюкодержателей, жестянки для масла, насосы; чехлы, сумки, объявления: "Велосипеды напрокат", "Ремонт", "Надувание шин бесплатно", "Бензин" и т.д. Грабб был агентом многих неизвестных велосипедных фабрикантов, но весь его наличный запас заключался всего-навсего в двух новых машинах... Иногда ему удавалось продать что-нибудь. Он брал также вещи в починку и делал все, что мог, хотя не всегда удачно исправлял то, что ему приносили. Он продавал дешевые граммофоны и имел дело с музыкальными ящиками. Но основу его коммерческого предприятия все-таки составлял прокат велосипедов. Это было, во всяком случае, странное предприятие, которое не считалось вообще ни с какими экономическими принципами.
   В лавочке находился запас дамских и мужских велосипедов, очень плохих, но несколько подновленных, которые и отдавались напрокат нетребовательным и беспечным или ничего не смыслившим в велосипедах людям. Грабб брал по шиллингу за первый час и по шесть пенсов за остальные. В действительности же у него не было установленной таксы, и настойчивые мальчуганы могли получить велосипед и подвергнуть себя опасности за ничтожную сумму в три пенса, если только им удавалось убедить Грабба, что больше у них нет денег. Грабб прилаживал седло и руль к велосипеду, отдаваемому напрокат, и, взяв залог (исключение он допускал только в отношении известных ему клиентов), смазывал машину и затем предоставлял клиентов их собственной судьбе. Как правило "он" или "она", взявшие велосипед, возвращались в лавочку, но в некоторых случаях Берту или Граббу приходилось самим отправляться за своими велосипедами, чтобы доставить их домой. Плата всегда удерживалась ими из залога и рассчитывалась исходя из того времени, когда велосипед был доставлен назад в лавочку. Очень редко велосипеды, отдаваемые ими, находились действительно в безукоризненном состоянии. Обычно же, в каждой отдельной части велосипеда уже заключалась возможность катастрофы: в винте, прикреплявшем седло, и в непрочных педалях, и в плохо соединенных звеньях цепи, и в руле, и, больше всего, в тормозах и шинах. Стук, звон и странный ритмический треск сопровождали отважного велосипедиста, когда он мчался по дороге. Случалось, что колокольчик переставал звонить, или тормоз отказывался служить, когда велосипедист спускался с холма. Иногда соскальзывала подушка, или седло вдруг опускалось на семь или десять сантиметров, производя неприятный толчок, или слишком свободная цепь соскакивала с шестерни в то время, когда велосипедист спускался с горы -- машина внезапно останавливалась, и велосипедист летел кувырком. Иногда шина отказывалась служить и, испустив глубокий вздох, спадала с колеса...
   Когда велосипедист возвращался пешком, разгоряченный ходьбой, Грабб, игнорируя всякие словесные жалобы, с серьезным видом исследовал машину и говорил:
   -- Так нельзя обращаться с велосипедом.
   Затем он начинал мягко увещевать пострадавшего.
   -- Ведь не можете же вы ожидать, чтобы велосипед брал вас на руки и вез, -- говорил он в таких случаях, -- вы должны были действовать разумно. Ведь это же не что иное, как машина!
   Случалось, впрочем, что процесс ликвидации последующих жалоб кончался рукоприкладством. Правда, приходилось тратить много слов на убеждения и подвергаться большим неприятностям, но ведь в такие прогрессивные времена нельзя жить, если не производить шума около своего дома. Порою приходилось очень трудно, но прокат велосипедов доставлял все же верный доход, пока, наконец, двое чересчур критически настроенных велосипедистов, нечувствительных к риторике, не произвели полного разгрома в лавочке Грабба, разбив окна и повредив выставленные образцы. Это были здоровенные кочегары из Гревсенда. Один выражал недовольство тем, что у него отвалилась педаль, а другой -- тем, что у него шина ослабела. В сущности, это были мелкие неприятности, на которые не стоило бы обращать внимания. Несомненно, все произошло от грубого обращения с таким нежным механизмом, но велосипедисты и слышать не хотели об этом. Конечно, они прибегли к очень странным доводам и, желая убедить хозяина лавочки в том, что он дал им плохие велосипеды, выбросили на улицу его насос и, захватив гонги, швырнули их ему обратно через окно. Само собой разумеется, такой метод убеждения не мог подействовать на Грабба или Берта, а только еще пуще разозлил их. Одна ссора всегда влечет за собой другую, и поэтому нелюбезный поступок велосипедистов вызвал спор между Граббом и домовладельцем по вопросу о законной и нравственной ответственности за разбитые стекла в окнах. Спор этот разгорелся как раз накануне Троицына дня, и в результате Грабб и Смоллуэйс должны были прибегнуть к ночному стратегическому передвижению на новые позиции.
   Впрочем, они уже давно предполагали поступить именно так. Это была маленькая, похожая на сарай лавочка с витриной и комнатой позади, как раз у крутого поворота дороги, в нижней части Бен-Хилла. Здесь они мужественно боролись с преследовавшими их неудачами и, несмотря на приставания своего прежнего домохозяина, не теряли надежды на счастливый случай, который помог бы им выпутаться из затруднительных обстоятельств. Местоположение лавочки, казалось, благоприятствовало этому, но и тут их постигло разочарование.
   Большая дорога, идущая из Лондона в Брайтон через Бен-Хилл, достигла своего теперешнего значения постепенно. В противоположность другим европейским дорогам, английские большие дороги никогда не выравнивались и не выпрямлялись, и от этого, вероятно, зависит их живописность. Старая бен-хиллская большая улица в конце круто спускалась на двадцать пять или тридцать метров, поворачивала под прямым углом налево и, образуя изгиб на расстоянии тридцати метров, подходила к кирпичному мосту, проложенному через высокую канаву, где некогда протекала речка Отерберн. Отсюда дорога снова круто поворачивала направо, огибала густую рощу и, наконец, перестав извиваться в разные стороны, становилась обыкновенной прямой и ровной дорогой. Прежде чем Берт и Грабб поселились в лавочке у крутого поворота дороги, там произошло несколько несчастных случаев с лошадьми, повозками и велосипедистами, и, говоря откровенно, именно это обстоятельство, то есть вероятность других подобных же несчастных случаев, побудило их выбрать это место.
   Однако вначале их планы поправить свои дела носили несколько юмористический характер.
   -- Тут как раз такой угол, где можно снискать пропитание разведением кур, -- заметил Грабб.
   -- Ну, ты ничего этим не наживешь, -- возразил Берт.
   -- Если твоя курица попадет под автомобиль, то ведь тебе за нее заплатят, -- сказал Грабб.
   Когда они поселились на новом месте, то вспомнили этот разговор. Но кур держать было негде: для них не было пристанища. Новая лавочка имела более современное устройство, нежели прежняя; она обладала большой витриной из цельного стекла.
   -- Рано или поздно, -- сказал Берт, -- к нам сюда въедет автомобиль.
   -- Это было бы хорошо, -- ответил Грабб. -- Тогда мы потребовали бы вознаграждение. Я бы ничего не имел против, если бы он заехал прямехонько в лавку, и даже если бы я получил повреждения...
   -- А пока, -- лукаво проговорил Берт, -- я пойду и куплю собаку.
   Он так и сделал. Он купил трех собак, одну за другой, и очень удивил продавцов собак в Баттерси, когда объявил, что разыскивает непременно глухую собаку. Он отвергал всякую собаку, которую предлагали ему, если только замечал, что она настораживает уши.
   -- Мне нужен хороший, глухой, малоподвижный пес, такой, который ни за что не сойдет с места, -- говорил он.
   Продавцы собак выказывали при этом совершенно ненужное любопытство и заявляли Берту, что глухие собаки попадаются редко.
   -- Видите ли, говорили они, -- собаки не бывают глухими.
   -- Но мне нужна глухая собака, -- настаивал он. -- У меня уже бывали другие собаки. Такие мне не нужны... Я продаю граммофоны. Конечно, я должен заводить их, чтобы показать покупателям. Ну вот, неглухая собака не любит этого. Она приходит в возбужденное состояние, обнюхивает, лает, ворчит. А это волнует покупателя. Понимаете? Притом неглухая собака склонна фантазировать, принимает проходящих людей за ночных грабителей и готова сражаться с каждым прошумевшим автомобилем. Все это недурно, если вы нуждаетесь в оживлении своего жилища. Но мне этого не нужно. Наше место достаточно оживленно и так. Мне не нужна такая собака. Мне нужна спокойная собака...
   В конце концов ему удалось раздобыть трех глухих псов. Но ничего хорошего из этого не вышло. Первая собака убежала, не обращая внимание на зов. Вторая была убита ночью моторным вагоном, нагруженным фруктами, который исчез, прежде чем Грабб успел сойти вниз. Третья попала в переднее колесо проезжавшего велосипедиста, который пробил в витрине стекло. Он оказался актером без занятий и, кроме того, банкротом. Этот господин стал требовать вознаграждения за какие-то воображаемые увечья и слышать ничего не хотел о ценной собаке, которую убил, и о разбитом стекле. Прибегнув к грубым физическим приемам, он заставил-таки Грабба исправить ему погнувшееся переднее колесо. Но этим дело не закончилось, и его поверенный забросал несчастных владельцев лавочки самыми невозможными требованиями, на которые Грабб старался отвечал язвительно, что было, по мнению Берта, ошибкой.
   Дела шли все хуже и хуже. Разбитую витрину пришлось заколотить досками, и по этому поводу у них возникли очень неприятные пререкания с новым домохозяином, бен-хиллским мясником. Это был грубый, крикливый человек, очень недовольный тем, что окно надолго остается не вставленным. Последнее напомнило хозяевам лавочки, что у них еще не улажен спор с прежним домовладельцем...
   Таково было положение вещей, когда Берт решил обратиться к Тому и уговорить его вложить деньги в дело, чтобы получать изрядные проценты. Но Том не был склонен к предприимчивости и наотрез отказался.
   Злой рок, преследовавший компанию "Грабб и Смоллуэйс", нанес последний удар их предприятию и окончательно погубил его.
   Только совсем несчастные люди не могут веселиться, но Берт и Грабб еще не были такими; поэтому, когда наступил праздник Троицы, они захотели забыть на время о своих огорчениях. Отчасти этому способствовало и то, что Берт все-таки занял денег у брата, и так как почти половина отдаваемых напрокат велосипедов была у них взята, то они могли позволить себе отдохнуть в Троицын день, чтобы потом со свежими силами приняться за работу. Утомленный и обескураженный человек не может придумать ничего хорошего! Случилось, что как раз перед тем они познакомились с двумя молодыми девушками, служившими приказчицами в магазине Клепгема: мисс Флосси Брайт и мисс Эдной Бенторн. И вот на Троицу было решено устроить вчетвером маленькую увеселительную поездку в Кент, чтобы провести день на лоне природы, между Ашфордом и Медстоном.
   Мисс Брайт умела ездить на велосипеде, и для нее отыскали дамский велосипед, конечно, не из тех, которые отдавались напрокат, а из лучших -- которые предназначались для продажи. Но мисс Бенторн -- симпатия Берта -- не умела ездить на велосипеде. Берт с большим трудом раздобыл для нее напрокат плетеную корзину на колесах, которую и прикрепил к своему мотоциклу. Приятно было смотреть на них, когда, нарядившись в светлые костюмы и покуривая папироски, они отправились к назначенному месту, где их ожидали дамы. Грабб очень ловко управлял своим велосипедом, везя рядом с собой дамский велосипед, а Берт катил на мотоцикле, весело размышляя о том, что смелость города берет и даже может восторжествовать над несостоятельностью. Домохозяин хотел было остановить их, когда они выезжали, но не успел и только злобно крикнул что-то вслед их удалявшимся спинам.
   Погода была прекрасная. Хотя они выехали из дома раньше девяти часов утра, но все дороги были уже полны праздничной толпой. Множество молодых мужчин и женщин ехало на велосипедах и мотоциклах. Гироскопические автомобили, двигавшиеся подобно велосипедам, на двух колесах, смешивались с четырехколесными автомобилями. В такие праздники всегда можно было встретить на дорогах и вышедшие из употребления старинные экипажи и старых людей. Попадались также трехколесные велосипеды, электрические кареты и пришедшие в ветхость старые беговые автомобили с огромными пневматическими шинами. Наши велосипедисты встретили даже настоящую лошадь, запряженную в коляску, а дальше они увидели молодого всадника, скакавшего на черной лошади мимо веселой праздничной толпы, осыпавшей его шутками. Они видели также множество управляемых газовых воздушных кораблей, не говоря уже о воздушных шарах, паривших в воздухе. После всех тех забот и тревог, которые испытали Берт и Грабб, это праздничное оживление казалось им особенно приятным, бодрящим. Эдна была очень интересна в своей коричневой соломенной шляпке, украшенной маками, и восседала в корзине точно королева, а мотоцикл, несмотря на свой почтенный возраст, мчался так, как будто бы он только вчера вышел из мастерской.
   Настроение мистера Берта Смоллуэйса нисколько не изменилось даже тогда, когда они увидели газетный плакат:
   
   "Германия осуждает доктрину Монроэ.
   Двусмысленное поведение Японии.
   Как поступит Великобритания?
   Будет ли война?"
   
   Такого рода громкие заявления были самым обычным делом, но в праздники на них не обращали внимания. В будни, в свободное послеобеденное время, можно было терзать себя мыслями о судьбе империи и международной политике, но в яркий солнечный день, в воскресенье, когда везешь с собой хорошенькую девушку и видишь, как проезжающие велосипедисты бросают завистливые взгляды, никакие политические соображения не могут завладеть человеком. Наши молодые люди не придали также большого значения признакам усиленной военной деятельности, которые невольно бросались в глаза. Близ Медстона они наткнулись на одиннадцать моторных пушек особенной конструкции, выстроившихся в ряд возле дороги. Около них группа озабоченных инженеров наблюдала в подзорную трубу за устройством траншеи. Но Берт отнесся к этому с большим невниманием.
   -- Что это? -- спросила Эдна.
   -- Маневры, вероятно, -- сказал Берт.
   -- Маневры? А я думала, что они происходят в Истере, -- заметила Эдна, успокаиваясь.
   Последняя война, которую вели англичане, южноафриканская, давно уже была забыта, и общество перестало интересоваться военными делами.
   Наши молодые люди очень весело провели время. Пикник вполне удался, и они были счастливы совершенно так же, как бывали счастливы люди в старину, еще в древней Ниневии. Глаза у них блестели. Грабб был весел и почти остроумен. Берт сыпал эпиграммами. Зеленая изгородь из жимолости и шиповника закрывала пыльную дорогу; оттуда к ним доносились звуки автомобильных гудков, которые, в конце концов, прекрасно могли сойти за звуки рога в волшебной стране. Они смеялись, болтали, собирали цветы, ухаживали за девушками, которые, шутя, курили папиросы. Пробовали также в шутку бороться. Говорили, между прочим, и о воздухоплавании, и о том, как они в скором времени отправятся на пикник, все вместе, на летательной машине, изобретенной Бертом. Все казалось им возможным и веселым в этот яркий солнечный день!
   К семи часам вечера они пустились в обратный путь, не предвидя никакой катастрофы.
   Но она случилась с ними на вершине спуска, между Ротемом и Кингстоном.
   Они забрались на холм уже в сумерки. Берт старался проехать как можно дальше без фонарей. Они промчались мимо множества велосипедистов, чуть не опрокинув их, потом мимо старомодного четырехколесного автомобиля, потерпевшего крушение из-за лопнувшей шины. Пыль набилась в рожок мотоцикла, и поэтому он издавал странный свистящий и щелкающий звук, очень смешивший Эдну. Ради забавы Берт даже старался по возможности усиливать этот звук во время езды, чтобы заставить Эдну хохотать в ее корзине. Они мчались сломя голову вдоль дороги, что производило весьма различное впечатление на других путешественников, вызывая негодование или восторги, в зависимости от темперамента. Эдна, правда, заметила голубоватый, дурно пахнущий дымок, струившийся из резервуара мотора, но подумала, что так всегда бывает при движении мотоцикла, и не беспокоилась.
   Вдруг показалось желтоватое пламя.
   -- Берт! -- вскрикнула она.
   Берт затормозил с такой силой, что она запуталась в его ногах, когда хотела вылезти. Наконец, выкарабкавшись из корзины, она отошла в сторону, чтобы поправить свою шляпку, пострадавшую от толчка.
   -- Ой, ой! -- воскликнул Берт.
   Несколько секунд он стоял неподвижно, глядя, как пламя медленно увеличивается. В голове у него прежде всего мелькнуло сожаление, что он не продал год назад этот старый мотоцикл. Конечно, ему следовало сделать это тогда, но теперь уже было поздно думать об этом.
   Он повернулся к Эдне и крикнул ей:
   -- Достаньте мокрого песка!
   Он отвел машину к краю дороги, оглядываясь, нет ли поблизости мокрого песка. От движения пламя стало разгораться сильнее, а мрак кругом сгустился еще больше. Дорога была каменистая, известковая, и найти песок было трудно.
   Эдна вскоре заметила толстого велосипедиста и тотчас же остановила его.
   -- Нам нужен сырой песок, -- сказала она, -- наш мотор загорелся.
   Низенький, толстый велосипедист посмотрел на нее с изумлением, но тотчас же сообразил, в чем дело, и бросился собирать кремнистый песок на дороге. Его примеру последовали Берт и Эдна. Другие велосипедисты, поравнявшись с ними, останавливались и с любопытством смотрели, что они делают.
   -- Сырой песок... Нужен сырой песок! -- говорил толстый велосипедист и с ожесточением скреб дорогу.
   Некоторые из велосипедистов присоединились к нему. Они бросали пригоршнями мокрый песок в пламя, но от этого оно только разгоралось сильнее.
   Наконец примчался Грабб. Он что-то кричал. Быстро соскочив с велосипеда, он бросил его к плетню и принялся командовать:
   -- Только не лейте воды! Ни в коем случае нельзя лить воды!
   Грабб выказал большое присутствие духа. Все подчинились его распоряжениям и повторяли его слова: "Только не лейте воды!" Но воды и не было.
   -- Гасите же пламя, болваны! -- крикнул он.
   Он выхватил шерстяной коврик из корзины (это было зимнее одеяло Берта) и принялся тушить огонь. На мгновение он как будто одержал победу над пламенем, но зато разбрызгал во все стороны горящий керосин. Другие, подражая ему, делали то же самое. Берт достал подушку из плетеной корзины и стал бить по пламени этой подушкой. Та же участь постигла другую подушку и скатерть, а какой-то юный герой даже сорвал с себя куртку и заработал ею. Несколько минут ничего не было слышно, кроме тяжелого дыхания и ожесточенного шлепания.
   Флосси, прибежавшая на шум, вскрикнула: "О, господи!" и разразилась слезами. Она кричала: "Помогите, пожар!.."
   Пострадавший автомобиль, мимо которого так лихо прокатил Берт, исправив свои шины, подъехал к месту происшествия и остановился точно сконфуженный. Высокий седой господин, сидевший в автомобиле, с акцентом оксфордского уроженца, осведомился, в чем дело, и, взглянув, заметил:
   -- Можно ли вообще тут чем-нибудь помочь?
   Коврик, скатерть, подушка и куртка -- все это пропиталось керосином и тоже начало гореть. Подушка, которой размахивал Берт, порвалась, и воздух наполнился пухом, паривщим точно снежинки.
   Берт был покрыт пылью и потом и сильно разгорячен. Ему казалось, что в самый момент победы оружие ускользнуло у него из рук. Пламя распласталось по земле, точно умирая, и при каждом новом ударе судорожно вздрагивало. Но Грабб отошел в сторону, чтобы затоптать горевшее одеяло, рвение же других ослабело. Кто-то побежал к мотоциклу, но Берт остановил его криком. Бросив горевшие остатки
   подушки, он быстро сбросил куртку и с громким восклицанием прыгнул в пламя. Он топтал его, пока огонь не начал подниматься по его сапогам.
   Эдна смотрела на Берта, освещенного красным сиянием пламени, как на героя, и подумала: "Как хорошо быть мужчиной!"
   В одного из стоявших поблизости полетела раскаленная монета. Берт вспомнил о бумагах в своих карманах и бросился назад, пробуя потушить загоревшуюся куртку, и прыгал, как бешеный. Эдна, заметив неизвестного джентльмена в шелковой шляпе и праздничной одежде, который, казалось, с участием смотрел на происходящее, бросилась к нему и с отчаянием воскликнула:
   -- О, помогите же этому молодому человеку! Как вы можете стоять и смотреть просто так?
   Тотчас же раздался крик:
   -- Брезент!
   Другой джентльмен с серьезным лицом, в светло-сером велосипедном костюме, вдруг очутился у автомобиля и спросил его владельца:
   -- У вас есть брезент?
   -- Да, -- отвечал тот любезно. -- Да, мы взяли с собой брезент.
   -- Ну, так давайте скорее! -- крикнул джентльмен с серьезным лицом.
   Джентльмен, сидевший в автомобиле, двигаясь, точно загипнотизированный, со странными молитвенными жестами вытащил, наконец, превосходный брезент.
   -- Здесь! -- крикнул серьезный джентльмен, обращаясь к Граббу. -- Держите крепче!
   Все поняли, что будет испробован новый метод тушения огня. Тотчас же к брезенту протянулось множество рук. Остальные приветствовали находчивого незнакомца громкими возгласами одобрения. Брезент был протянут над горящим мотоциклом как балдахин и затем опущен, чтобы закрыть мотоцикл со всех сторон.
   -- Мы должны были сделать это раньше, -- проговорил со вздохом Грабб.
   Это был момент торжества. Пламя исчезло. Каждый непременно старался прикоснуться к краю брезента, а Берт держал его обеими руками и, кроме того, придерживал ногой. Но брезент, вздувшийся в центре, имел такой вид, как будто хотел сдержать восторги1 толпы. Наконец он лопнул в центре и точно расплылся в широкой улыбке. В самом деле, он словно открыл широкий рот и, улыбаясь, извергал пламя, отражавшееся в огромных наглазниках джентльмена, сидевшего в автомобиле.
   -- Спасайте коляску! -- крикнул кто-то.
   Это был последний акт борьбы. Но спасти коляску было уже невозможно. Прутья, из которых она была сплетена, разгорелись... Все молча смотрели. Керосин продолжал медленно догорать, но ивовая коляска горела с треском, и искры разлетались во все стороны. Толпа разделилась на группы критиков, советчиков и нейтральных людей, не принимавших никакого участия в происшествии. В центральной группе находились главные действующие лица, возбужденные и огорченные случившимся. Юноша, видимо, хорошо знакомый с мотоциклами, приставал к Граббу, желая ему во что бы то ни стало доказать, что несчастья могло бы и не случиться. Грабб рассеянно слушал его, и молодой человек, наконец, исчез в толпе. Но, заметив благосклонно смотревшего старого джентльмена в шелковой шляпе, юноша обратился к нему и стал говорить, что люди, ничего не понимающие в подобных машинах, всегда сами виноваты, если случаются такие вещи.
   Старый джентльмен предоставил ему возможность говорить какое-то время, а затем вдруг радостно воскликнул:
   -- Я ведь совсем глухой... Пренеприятная вещь, знаете ли...
   Какой-то румяный человек в соломенной шляпе обратил на себя внимание толпы.
   -- Я спас переднее колесо, -- сказал он. -- Эта шина была бы тоже охвачена огнем, если бы я вовремя не снял ее.
   Действительно, переднее колесо, сохранившее свою шину, уцелело и медленно вертелось среди почерневших и скрюченных остатков машины.
   -- Это колесо стоит теперь, по крайней мере, фунт стерлингов! -- воскликнул румяный джентльмен, поворачивая его.
   Вновь прибывшие присоединились к толпе, спрашивая, что случилось, и эти вопросы только раздражали Грабба. Лондонские полисмены разгоняли толпу. Постепенно она рассеялась. Большинство покатило дальше на своих велосипедах, автомобилях и других средствах передвижения с видом людей, довольных тем, что им удалось увидеть интересное зрелище. Голоса их удалялись в полумраке, доносились взрывы смеха при воспоминании о каком-нибудь особенно забавном моменте этого достопамятного вечера.
   -- Боюсь, что мой брезент испорчен, -- сказал джентльмен, сидевший в автомобиле.
   Грабб согласился с этим, так как владелец брезента был в данном случае, конечно, наилучшим судьей.
   -- Больше я ничем не могу помочь вам? -- спросил джентльмен, как показалось Граббу, несколько иронически.
   Берт вмешался и, обратившись к джентльмену, сказал:
   -- Вы видите эту молодую даму? Если она к десяти часам не будет на месте, то ее не впустят в дом. Понимаете? Все деньги, которые лежали у меня в кармане куртки, пропитаны сажей и так горячи, что я не могу к ним притронуться. Мастерская Кленгема будет вам по дороге?
   -- Не совсем, -- заметил оксфордский джентльмен, владелец автомобиля, однако, повернувшись к Эдне, добавил:
   -- Я буду очень рад, если вы поедете с нами. Мы все равно уже опоздали к обеду, и, следовательно, можем отправиться домой по другой дороге, мимо Кленгема. Как бы то ни было, но мы должны попасть в Сербитон. Боюсь только, вам покажется, что мы немного медленно двигаемся.
   -- Но что же будет делать Берт? -- спросила Эдна.
   -- Я не знаю, чем мы можем помочь Берту, хотя были бы рады услужить и ему, -- заметил джентльмен.
   -- Но вы ведь не сможете захватить с собой все это! -- воскликнул Берт, указывая рукой на жалкие остатки обгоревшего мотоцикла.
   -- Боюсь, что не смогу... очень огорчен... вы понимаете?
   -- проговорил извиняясь, оксфордский джентльмен.
   -- Мне придется здесь остаться. Надо хорошенько осмотреть все. Поезжайте, Эдна.
   -- Мне не хочется оставлять вас, Берт.
   -- Что же делать, Эдна?..
   В последний раз Эдна увидела фигуру Берта: он стоял на дороге в обгорелой и почерневшей от дыма рубашке и старался извлечь из пепла уцелевшие железные части мотоцикла. Любопытные уже разошлись, оставалось не более двенадцати человек. Флосси и Грабб тоже собирались удрать...
   -- Не унывайте, Берт! -- крикнула Эдна, стараясь придать бодрость своего голосу. -- Скоро увидимся!
   -- Когда, Эдна? -- спросил Берт.
   -- Завтра...
   -- Итак, до завтра! -- отвечал Берт, не подозревая, что ему суждено объездить большую часть земного шара, прежде чем он снова увидится с ней.
   Берт начал зажигать спички, взятые им у одного из присутствующих, и старательно разыскивал среди пепла и обломков оброненную монету -- полкроны. Его лицо было серьезным и выражало огорчение.
   -- Как я огорчена, что это случилось! -- воскликнула Флосси, проезжая мимо вместе с Граббом...
   Берт остался один. Он стоял, печальный и растерянный, раздумывая о том, не нанять ли ему повозку и нельзя ли будет каким-нибудь чудесным путем хотя бы частично восстановить стоимость его единственного имущества. Но темнота все сгущалась, и он понял, что все его намерения тщетны. В первый раз истина явилась ему во всей своей наготе, и его обдало холодом. Он все-таки взялся за ручку и попробовал поставить мотоцикл; заднее колесо, лишенное шины, сильно погнулось, как он и думал. Несколько минут он в отчаянии простоял неподвижно. Потом с большим усилием столкнул обгорелый мотоцикл в канаву, несколько минут смотрел на него, затем повернулся и решительно зашагал по дороге к Лондону.
   Он даже ни разу не обернулся.
   "Конец мотоциклу! -- грустно сказал себе Берт. -- Не ездить больше Берту Смоллуэйсу, по крайней мере, еще год или два. Прощайте, светлые дни! О, я должен был продать эту проклятую машину три года назад, когда представлялся случай!"

3

   Глубокое уныние овладело обоими компаньонами фирмы "Грабб и Смоллуэйс", так что на следующее утро они даже не обратили никакого внимания на огромные плакаты, появившиеся в табачной лавочке, напротив них. Там было напечатано следующее:
   "Американский ультиматум.
   Великобритания должна воевать.
   Наше упрямое военное министерство все еще отказывается выслушать мистера Беттериджа.
   Страшная катастрофа на однорельсовой дороге в Тимбукту".
   Другие плакаты гласили:
   "Война -- вопрос нескольких часов.
   Нью-Йорк спокоен.
   В Берлине -- волнение".
   Или:
   "Вашингтон все еще молчит.
   Что будет делать Париж?
   Паника на бирже.
   Королевская увеселительная поездка к замаскированным туарегам.
   Мистер Беттеридж снова делает предложение.
   Последнее пари в Тегеране".
   Или:
   "Хочет ли Америка войны?
   Антигерманские беспорядки в Багдаде.
   Муниципальные скандалы в Дамаске.
   Изобретение Беттериджа приобретается Америкой".
   Берт смотрел на эти объявления, красовавшиеся на дверях лавочки, и не видел их. На нем была почерневшая фланелевая рубашка и жалкие остатки его вчерашнего праздничного костюма. В лавочке было темно и уныло. Несколько плохих велосипедов, предназначенных для проката, выглядели особенно жалкими в это печальное утро. Берт смотрел на них и думал о предстоящих пререканиях, о прежнем и теперешнем домохозяевах, о счетах и о суде. Жизнь в первый раз представилась ему безнадежной борьбой против неотвратимого рока...
   -- Грабб, дружище! -- воскликнул он. -- Мне надоело возиться с этой лавчонкой!..
   -- И мне тоже, -- отвечал Грабб.
   -- Она мне стала прямо противна. Я больше не в состоянии разговаривать ни с одним из покупателей.
   -- Вдобавок, еще эта колясочка... -- заметил задумчиво Грабб.
   -- К черту все! Во всяком случае, я не оставлял за нее залога. Следовательно... Да не все ли равно! Мы нисколько не преуспеваем здесь. Мы теряем деньги пригоршнями. Дела наши запутаны до последней степени!
   -- Но что же нам делать? -- спросил Грабб.
   -- Бросить все. Продать, что только можно, и за такую цену, какую дадут. Ликвидировать все дело. Понимаешь? Что за польза биться, как рыба об лед, когда все равно дело это пропащее! Ничего хорошего мы не добьемся. Глупо было бы продолжать.
   -- Это так, -- возразил Грабб, но ведь не твой капитал погибает здесь...
   -- Зачем же и нам погибать вместе с нашим капиталом? -- отвечал Берт, игнорируя замечание Грабба.
   -- Однако, я не считаю себя ответственным за эту коляску. Ни в коем случае! Это не мое дело.
   -- Никто не взваливает на тебя ответственность. Если тебе больше нравится оставаться здесь, то как тебе угодно. Я ухожу. Слышишь?
   -- Покидаешь меня?
   -- Да, покидаю... если ты останешься.
   Грабб оглянулся. В самом деле, какой унылый вид имела лавка! Было время, когда все казалось здесь так хорошо, когда у них были надежды на успех нового начинания, был запас товара, и они рассчитывали на кредит. Теперь все разлетелось прахом... Очень возможно, что хозяин дома явится и затеет ссору из-за разбитого окна.
   -- Куда же ты хочешь, Берт? -- спросил Грабб.
   Берт обернулся и в упор посмотрел на него.
   -- Я уже думал об этом, когда шел домой, -- сказал он, -- и думал всю ночь... Я не мог заснуть ни на минуту!
   -- О чем же ты думал?
   -- Я составлял планы.
   -- Какие?
   -- О! Ведь ты же остаешься здесь?
   -- Нет, если найдется что-нибудь получше...
   -- У меня есть одна идея...
   -- Выкладывай ее скорее!..
   -- Ты помнишь, как смеялись вчера девушки, когда ты пел им эти куплеты?
   -- Кажется, будто это было так давно!
   -- А бедняга Эдна даже заплакала, когда я запел свою песню.
   -- Да, ей попала в глаз мошка. Я заметил это. Но какое это имеет отношение к твоим планам?
   -- Очень большое.
   -- Не думаешь же ты петь на улицах?
   -- На улицах? Нет! Но что ты скажешь о поездке по разным курортам Англии, Грабб? Если попробовать петь там? Разве молодые люди, даже из хорошего общества, не поют ради веселья? У тебя неплохой голос, у меня -- тоже. Да мы заткнем за пояс любого из певцов, которых мне приходилось слышать на пляжах!.. Вот моя идея, Грабб. Мы будем делать то, что делали вчера ради забавы. Программу придумать нетрудно. Шести хорошеньких песенок вполне достаточно для начала. Одну или две надо иметь про запас, и затем мы должны рассчитывать на свое красноречие. Я, во всяком случае, на него рассчитываю.
   Грабб задумался. Он смотрел на свою потемневшую и унылую лавочку, вспомнил о домохозяевах, о тяжелой борьбе за существование в эту эпоху, -- типичную эпоху мещанства; показалось, что откуда-то издалека доносится звон бубна и голос, поющий на берегу. Он ощущал горячий песок, освещаемый солнцем, и ему представилось, что вокруг него дети, люди в праздничных одеждах, и он слышит шепот:
   "Да ведь они и вправду джентльмены!" Потом -- звук медяков, падающих в шляпу... Иногда -- и серебряные монеты... Это был чистый доход; никаких издержек, никаких счетов!
   -- Я согласен, Берт, -- сказал он.
   -- Согласен? Прекрасно. Медлить нечего! -- воскликнул Берт.
   -- Но нам нельзя пускаться в путь совершенно без средств, -- возразил Грабб. -- Если мы выберем лучшие из этих велосипедов и отвезем их на велосипедную биржу, в Финсберн, то мы выручим за них шесть или семь фунтов. Мы можем это сделать завтра, прежде чем кто-нибудь узнает о нашем намерении.
   -- Как приятно думать, что старый хозяин явится со своими обычными претензиями и увидит на дверях объявление: "Закрыто на ремонт"...
   -- Так и сделаем! Непременно так и сделаем! -- воскликнул Грабб с воодушевлением. -- И знаешь ли, мы вывесим еще одно объявление, направляющее к нему всех, кто будет нас разыскивать, а? Понимаешь? Пусть знают нас!..
   К вечеру план нового предприятия был уже окончательно разработан. Сначала они хотели соорудить себе новые костюмы, напоминающие форму морских офицеров. Берту очень нравилась мысль покрасоваться в ярко-голубом мундире со множеством позументов, нашивок и украшений. Но этот план оказался неосуществимым: чтобы сшить такие костюмы, потребовалось бы слишком много времени и денег. Надо было придумать что-нибудь более дешевое и легкое. Грабб предложил нарядиться в белые маскарадные костюмы. Они подумывали о том, чтобы выбрать два самых скверных велосипеда, -- из тех, которые отдавались напрокат, -- выкрасить их пунцовой эмалевой краской, заменить звонки громким гудком и кататься на этих велосипедах в начале и в конце каждого представления.
   Но и эту мысль пришлось оставить.
   -- Найдутся люди, которые, пожалуй, сразу распознают наши старые велосипеды, -- заметил Берт. -- Нет, уж лучше нам не делать этого. Надо окончательно порвать со старым и начать новое...
   -- Я так хочу этого, так хочу, -- сказал Грабб.
   -- Нам надо забыть о том, что было, и выбросить вон всю эту рухлядь. Они не принесли нам ничего хорошего, эти дрянные велосипеды!
   Тем не менее решено было все-таки рискнуть и взять с собой два велосипеда. Они придумали также и подходящий для себя костюм: коричневые чулки и сандалии, балахоны из дешевого небеленого полотна и парики и бороды из пакли. Они назовут себя "дервишами пустыни" и будут петь наиболее популярные песенки и куплеты, вроде: "Мой кавалер" и "Почем шпильки?"
   Порешили отправиться сначала в наиболее скромные местечки на морском берегу и лишь постепенно, завоевав внимание публики, перейти на более крупные курорты.
   Для начала они выбрали Литтлстон в Кенте, главным образом потому, что это было глухое место.
   Пока они обсуждали свой план, половина всех правительств мира усиленно готовилась к войне. Берт и Грабб узнали об этом уже около полудня, когда увидели плакаты вечерней газеты на противоположной стороне улицы.
   Там огромными буквами было напечатано:
   "Тучи сгущаются.
   Возможна война!"
   -- Все говорят о войне, -- покачал головой Берт. -- Право, они накличут ее когда-нибудь, если будут так неосторожны...

4

   Нет ничего удивительного в том, что внезапное появление "дервишей пустыни", нарушившее спокойное однообразие жизни в песках Даймчерча, было встречено зрителями не особенно дружелюбно. Однорельсовая дорога в Даймчерч еще не была проложена, и поэтому тишина этого местечка еще ничем не была нарушена. Немногочисленные посетители Даймчерча особенно ценили это спокойствие и отсутствие той шумихи и всякого рода неожиданностей, которые составляют неизбежную особенность любого курорта. Здесь они могли купаться, лежать на берегу, мирно беседовать и играть с детьми на песке. Понятно, что "дервиши пустыни" им не особенно понравились.
   Весь Даймчерч встрепенулся, когда вдали показались две белых фигуры, мчавшиеся на красных велосипедах по дороге из Литтлстона. Они быстро приближались, трубя в рог и издавая дикие крики и вообще демонстрируя прямо-таки угрожающую веселость.
   -- Послушайте! Что это такое? -- спрашивали себя обитателя Даймчерча.
   Подкатив, наши молодые люди, согласно выработанному плану, объехали вокруг пляжа, сошли с велосипедов, при общем внимании и сказали:
   -- Леди и джентльмены! Позвольте представиться вам... Мы -- "дервиши пустыни"...
   Немногочисленная публика, прогуливавшаяся по пляжу, с испугом смотрела на них.
   -- Тут мы ничего не получим, -- заметил Грабб шепотом.
   Но дети, заинтересовавшись, подошли ближе. Какой-то мальчуган рассмеялся от души, когда они с комически деловым видом сложили в кучу свои велосипеды. Затем, они начали петь. Грабб запевал, а Берт изображал хор. А в конце каждого куплета они исполняли тщательно отрепетированный ими танец, держась за полы своих балахонов.
   Тинга-линга, тинга-линга, тинга-линга-танг, Почем нынче шпильки?..
   Так они пели и танцевали на берегу в Даймчерче. Солнце ярко светило.
   Дети были довольны этим неожиданным развлечением и обступили молодых людей веселой гурьбой, дивясь их странному поведению; но взрослые взирали на незваных певцов холодно и недружелюбно.
   Везде, по всем берегам Европы, раздавалось в это время веселое пение разных странствующих певцов. Дети весело играли в песке, согретом солнечными лучами. Сновали яхты
   и лодки, заполненные веселыми, беззаботными людьми, и, казалось, никто не замечал грозных туч, покрывающих горизонт, и надвигавшейся опасности. В городах люди спокойно занимались своими делами и развлекались. С газетами случилось то же, что с пастухом в басне: они раньше слишком часто кричали: "Волк, волк!", и теперь, когда пришел настоящий волк, им никто уже не верил...

5

   Когда Берт и Грабб в третий раз повторяли свои куплеты, они вдруг заметили в северо-западном углу горизонта низко летевший огромный золотисто-коричневый шар, который быстро приближался к ним.
   -- Какая досада! -- сказал Берт. -- Как раз, когда нам удалось наконец привлечь их внимание, явилось это новое развлечение. Но, как бы то ни было, продолжай, Грабб!
   Тинга-линга, тинга-линга, тинга-линга-танг, Почем нынче шпильки?
   Шар поднимался и опускался и, наконец, скрылся из виду.
   -- Спустился, слава Богу! -- воскликнул Грабб, подпрыгивая. -- Скорее, Берт! Будем танцевать, а то они заметят его...
   Они окончили свой танец и только тогда посмотрели в сторону шара.
   -- С ним что-то случилось, -- сказал Берт.
   Все стали смотреть теперь на шар, подгоняемый свежим северо-западным ветром. Конечно, никто уже не интересовался ни танцами, ни пением. Даже Берт и Грабб сами забыли о своей дальнейшей программе. Шар подпрыгивал, как будто собирался спуститься. Он приближался, медленно опускаясь, почти касался земли, затем подскакивал вверх метров на пятнадцать и снова опускался. Корзина шара коснулась группы деревьев, и темная фигурка, барахтавшаяся в веревках, упала или спрыгнула назад в корзину. Наконец шар опустился еще ниже и медленно полетел над песчаным
   берегом. Шар был огромный, величиной с дом, а за ним волочился по земле длинный канат. Из корзины раздавались отчаянные вопли.
   Какой-то человек как будто старался сбросить с себя одежду и затем, нагнувшись над краем корзины, крикнул:
   -- Хватайте скорее канат!
   -- Спасай, Берт! -- закричал Грабб, стараясь поймать конец веревки.
   Берт тоже кинулся и столкнулся при этом с рыбаком, который нагнулся к канату. Женщина с ребенком на руках, двое мальчиков с игрушечными шпагами и какой-то толстый господин во фланелевом костюме -- все сразу бросились ловить канат. Они делали уморительные прыжки, стараясь поймать его. Но Берту удалось наступить ногой на извивавшуюся змеей и скользившую по земле веревку, и, чтобы не упустить ее, он встал на четвереньки и обеими руками ухватился за нее. Через несколько мгновений уже все отдыхающие на пляже сбежались к этому месту, и множество рук уцепилось за канат.
   -- Тяните сильнее! -- кричал им человек из корзины.
   Но шар продолжал еще несколько минут нестись вперед и тащил за собой людей, державшихся за канат, прямо к морю. Опустившись, он коснулся воды. Легкий серебристый плеск -- и шар отпрянул точно палец при внезапном ожоге. Из корзины снова раздался крик:
   -- Вытащите ее! Она в обмороке!
   Человек, находившийся в корзине шара, возился около невидимого предмета, в то время как люди внизу изо всех сил тянули за веревку. Берт, бывший впереди других, прикладывал все усилия, чтобы не упустить канат; впопыхах он все время путался в длинном балахоне своего костюма дервиша. Он и представить себе не мог, что шар может быть таким огромным и ярким; корзина, сплетенная из коричневых прутьев, казалась ему сравнительно маленькой. Канат, за который цеплялся Берт, был прикреплен к крепкому кольцу над корзиной. Чем сильнее Берт тянул канат, тем ближе приближалась к нему корзина. Оттуда чей-то взволнованный голос продолжал кричать:
   -- Она без чувств! Ее сердце не выдержало всего, что ей пришлось вынести!
   Наконец шар уступил и опустился вниз. Берт бросил канат и забежал вперед, чтобы схватить его поближе к шару. Через мгновение он уже держался рукой за край корзины.
   -- Держите крепче! -- сказал человек в корзине, лицо которого показалось Берту подозрительно знакомым.
   У этого человека были блестящие глаза, большие черные усы и плоский нос. Он снял куртку и жилет, предполагая, вероятно, что ему придется, ради спасения жизни, плыть; черные волосы были растрепаны.
   -- Пусть все возьмутся за корзину и держат ее. Там находится дама без чувств. Может быть, у нее даже разрыв сердца! Кто знает?! Мое имя -- Беттеридж... Беттеридж... на воздушном шаре! Теперь, пожалуйста, вы все держитесь за край корзины. Последний раз в своей жизни я делаю такую глупость! Как можно было довериться этой палеолитической выдумке? Веревка от клапана оборвалась, и я не мог его открыть. Если я когда-нибудь встречу негодяя, который...
   Он вдруг просунул голову между веревками и умоляющим голосом проговорил:
   -- Достаньте коньяка! Хоть немного хорошего коньяка!..
   Кто-то из собравшихся тотчас же побежал за виски.
   В корзине, на скамье, лежала, будто в хорошо заученной позе, полная белокурая дама, в меховом пальто и огромной шляпе с цветами. Голова ее была откинута назад, в угол корзины, глаза зажмурены, рот открыт...
   -- Моя дорогая! -- сказал Беттеридж своим обычным голосом. -- Мы спасены!
   Но она не пошевелилась.
   -- Моя дорогая! -- громко крикнул еще раз Беттеридж. -- Мы спасены!
   Она не шевелилась...
   Тут Беттеридж не смог сдержать себя и дал волю своему необузданному темпераменту.
   -- Если она умерла, -- воскликнул он, поднимая кулаки и грозя огромному трепетавшему над корзиной шару, -- если она умерла, то я разорву небесный свод, как полотно! Я должен снять ее отсюда! -- кричал он, и ноздри его раздувались от волнения. -- Не могу же я допустить, чтобы она умирала здесь, в этой плетеной корзине величиной в квадратный метр, -- она, которая создана только для королевских дворцов! Держите крепче корзину! Найдется среди вас достаточно сильный человек, который мог бы удержать ее на руках?
   Он нагнулся к даме, лежавшей без чувств, и сильным движением рук поднял ее над корзиной.
   -- Держите крепче корзину! -- крикнул он тем, кто уцепился за край корзины. -- Держите крепче! Навалитесь вовсю. Эта дама не из легких, и как только мы ее вытащим, облегченный шар может дернуться вверх...
   Берт легко вскочил на край корзины и уселся верхом. Остальные крепче ухватились за канат и за кольцо.
   -- Готово? -- спросил Беттеридж, стоя на скамейке и держа на вытянутых руках женщину.
   Потом он присел на противоположный от Берта край корзины и перебросил ногу, старательно соблюдая равновесие. Одна из снастей шара, видимо, мешала ему.
   -- Не поможет ли мне кто-нибудь? -- спросил он. -- Не возьмет ли кто-нибудь даму?
   Но как раз в тот момент, когда Беттеридж балансировал на краю корзины, держа на руках даму, которая была в бессознательном состоянии, она вдруг пришла в себя и с громким душераздирающим криком: "Альфред, спаси меня!" -- обняла Беттериджа.
   Берту показалось, что корзина на мгновение наклонилась и подпрыгнула в воздухе. Берта сильно толкнуло, он увидел ботинки дамы и правую ногу джентльмена, описавшие странную дугу в воздухе и исчезнувшие за краем корзины. Затем, он смутно почувствовал, что и сам теряет равновесие и падает вниз головой в корзину. Инстинктивно он протянул руки вперед и стал вверх ногами. Привязанная борода свалилась с него, пакля попала в рот, а потом он зарылся в мешок с песком. Корзина сильно качнулась и затем как будто остановилась.
   -- Черт возьми! -- произнес Берт.
   Он испытывал странное ощущение -- как будто он внезапно оглох. В ушах шумело, а голоса людей становились все глуше и глуше...
   Берт с трудом приподнялся. Его ноги запутались в одежде Беттериджа, которую тот снял, когда думал, что шар опустится в воду.
   Берт сердито крикнул:
   -- Вы должны были предупредить, что отпустите корзину!
   Конвульсивно обхватив руками веревки, он встал и начал осматриваться. Под ним, далеко внизу, сверкали воды Ла-Манша. Он видел изогнутый, точно выдолбленный пляж морского берега и неправильную кучку домиков -- это был Даймчерч. На берегу он увидел небольшую толпу, с которой так внезапно расстался; видел, как Грабб в белом балахоне "дервиша пустыни" бежит вдоль берега; видел Беттериджа, стоящего по колено в воде и что-то кричащего. Его дама, в огромной шляпе с цветами, сидела на песке, всеми забытая. Весь пляж был покрыт крошечными людьми, казалось, они состояли только из одних голов и ног, -- все смотрели вверх. Шар, потерявший в лице Беттериджа и его дамы довольно тяжелый груз, мчался в небесах со скоростью автомобиля.
   -- Черт побери! -- воскликнул Берт. -- Вот так шпарит!
   Он смущенно глядел вниз на быстро удалявшийся берег
   и с удовольствием убедился, что не чувствует ни малейшего головокружения. Затем, он осмотрел веревки и канаты: нельзя же сидеть так, сложа руки, надо "что-нибудь делать!"
   -- Ну, я не стану возиться с этим, -- сказал он, наконец, и уселся на матрац, лежавший на скамейке. -- Ну его совсем, а то, пожалуй, будет еще хуже... Не могу себе представить, что вообще можно делать в таком положении!..
   Скоро, впрочем, он опять вскочил и долго смотрел вниз на удалявшуюся землю. Он видел белые скалы на востоке и плоские болота с левой стороны. На мгновение показались леса и долины; потом он увидел, точно в тумане, города, набережные, реки и извивающиеся ленты дорог; затем -- суда, доки, высокие дымящиеся трубы, море вдали и, наконец, огромный мост однорельсовой дороги, пересекающий канал и
   соединяющий Фолькстон с Булонью. Но вот появились первые небольшие клочья облаков, и вскоре плотная заоблачная завеса совсем скрыла землю от глаз Берта.
   Впрочем, Берт не чувствовал ни страха, ни головокружения; он был просто смущен происшедшим.

Глава III. Шар

1

   Берт Смоллуэйс был самым обыкновенным человеком в мире, -- наглым, несколько ограниченным; таких, как он, продуктов старой культуры начала двадцатого века, были миллионы. Он прожил всю свою жизнь на узких улицах, среди плохих домов, и мысли его вращались постоянно в узком кругу идей, из которых для него не было выхода. Он думал, что главная задача человека заключается в том, чтобы быть наряднее других и уметь пользоваться случаем. В сущности, такого сорта люди сделали Америку и Англию тем, чем они обе были в то время. До сих пор Берта преследовали неудачи, но не это главное. Берт был человек с резко выраженными наклонностями к захвату, нападению, без всякого понятия о государстве, о лояльности, чести и даже без особого мужества. Но, по странной случайности, он вдруг отделился от собственного мира и понесся, словно неодушевленная вещь, между небом и водой, куда уже не достигали никакие звуки и призывы земли; небесам как будто захотелось произвести над ним опыт, захотелось поближе рассмотреть этот образчик Британии и узнать, во что же теперь обратилось сердце человека. Все же я не берусь решить вопрос, зачем именно он понадобился небесам в данном случае, так как я давно уже оставил всякую надежду понять идеалы и вкусы небес...
   Однако, что же может сравниться с тем положением, в котором находился Берт, поднявшийся на высоту четырех-пяти километров? Это высшее, что только может быть доступно человеку! Никакая летательная машина не может подняться на такую высоту. Ведь это значит -- быть оторванным от всего земного. Это значит -- быть в полном одиночестве и безмолвии. Это значит -- не слышать ни малейшего шелеста, который мог бы нарушить эту страшную тишину. Это значит -- видеть небо!..
   Никакие звуки, никакой шум человеческой жизни не достигают такой высоты. Воздух там необыкновенно чист и прозрачен; ни одна птица, ни одно насекомое не может залететь туда. Нет даже и легчайшего дуновения ветра: шар двигается вместе с ветром, составляя как бы часть атмосферы. Поднявшись так высоко, шар остается совершенно спокойным, и нельзя чувствовать, поднимается ли он или опускается. Берту было очень холодно, но у него не было признаков горной болезни. Он надел поверх своего дервишского одеяния куртку, сброшенную Беттериджем, его пальто и перчатки, и долго сидел неподвижно, подавленный безмолвием. Над головой Берта был светлый, прозрачный раздувшийся шар из блестящей коричневой, пропитанной маслом шелковой материи. Над головой Берта ослепительно сиял яркий солнечный свет и громадный, глубокий небосвод. Далеко внизу виднелась освещенная солнцем, разорванная в разных местах завеса облаков, сквозь щели которой мелькало море.
   Если бы вы могли наблюдать за Бертом снизу, то увидели бы прежде всего его голову в виде маленького черного клубочка, свесившегося с одной стороны корзины, затем заметили бы, как этот клубок исчезает с одной стороны и появляется снова с другой.
   Берт не ощущал ни беспокойства, ни страха. Он даже не думал о том, что так внезапно поднявшийся шар может столь же внезапно опуститься вместе с ним. Он испытывал лишь сильнейшее изумление -- и больше ничего. Вообще, ощущение страха и беспокойства появляется у воздухоплавателей только тогда, когда шар начинает приближаться к земле. Когда же он парит высоко в небесах, этого ощущения не бывает.
   Однако, просидев неподвижно некоторое время, Берт почувствовал потребность говорить.
   -- Ого! -- сказал он. -- Это лучше всякого автомобиля... Превосходно! Я думаю, обо мне уже телеграфировали повсюду...
   Он принялся внимательно осматривать свое временное жилище; прямо над собой он видел туго перетянутое, связанное горло шара.
   Берт заглянул через горло внутрь: там было огромное, пустое пространство. Оттуда спускались две тонкие веревки -- одна белая, другая красная; веревки эти шли к особым клапанам внизу кольца. Сетка вокруг шара оканчивалась веревками, привязанными к кольцу, а корзинка прикреплялась к толстому стальному крюку. С бортов корзины свешивались канат, якорь, холщовые мешки. Берт решил, что это балласт, который надо сбрасывать вниз, когда шар начинает слишком быстро опускаться.
   "Ну, пока, кажется, не предвидится такой опасности", -- подумал Берт.
   К кольцу был привешен барометр и какой-то инструмент в виде ящика. На дощечке из слоновой кости было написано: "Statoscope" и еще какие-то другие французские слова. Маленькая стрелка индикатора колебалась из стороны в сторону между словами "Подъем" и "Спуск".
   -- Хорошо, -- произнес Берт, -- по крайней мере я буду знать, поднимается ли шар или опускается...
   На красивых подушках сиденья в корзине лежали мешки и фотографический аппарат, а в углу валялась пустая бутылка из-под шампанского и стакан. Берт с меланхолическим видом посматривал на пустую бутылку, но вдруг ему пришла в голову блестящая мысль исследовать обе скамейки, обитые материей и покрытые матрацами и одеялами. Там оказались ящики, и в них Берт нашел всевозможные запасы. Очевидно, мистер Беттеридж был очень предусмотрительным человеком. В корзине с провизией Берт обнаружил паштет из дичи, пирог, холодную курицу, томаты, салат, сандвичи с ветчиной и креветками и большой кекс. Тут же были уложены ножи и вилки, бумажные тарелки, жестянки с кофе и какао, хлеб, масло, варенье, несколько хорошо упакованных бутылок шампанского, несколько бутылок с минеральной водой, большой кувшин с водой для умывания, портфель, карты, компас и сумка с туалетными принадлежностями; в сумке были даже щипцы для завивки волос, а также шпильки и шапка с наушниками,
   -- Недурно, -- заметил Берт, рассматривая все эти вещи, и, надев на голову шапку, он завязал тесемки от наушников под подбородком, у Берт перегнулся через край корзины. Далеко внизу расстилались освещенные солнцем облака. Они так сгустились, л что совершенно закрыли землю. К югу они образовали огромные снежные массы, видом напоминавшие горы. На севере и на востоке облака имели волнообразные очертания и ослепительно сверкали на солнце.
   -- Хотел бы я знать, как долго может продержаться шар наверху?
   Берт думал, что шар висит неподвижно, так как совсем не замечал его движения.
   -- Нет, лучше не спускаться, пока мы не переменим места, -- заметил он.
   Затем, взглянув на статоскоп, он сказал:
   -- Все еще поднимается... А что, если дернуть за веревку? Нет, лучше не трогать, а то может еще выйти что-нибудь неладное.
   Однако, он все-таки дернул за обе веревки; одна открывала клапан, другая разрывала оболочку шара. Но, как это уже заметил Беттеридж раньше, обе веревки не действовали, а потому ничего и не случилось. Иначе шар был бы разодран как от хорошего удара шашкой, и мистер Смоллуэйс помчался бы в вечность со скоростью несколько километров в секунду.
   -- Не работает! -- произнес он, дергая изо всех сил за веревку. Наконец, ему надоело. Он бросил веревку и решил позавтракать.
   Берт откупорил бутылку шампанского. Как только он перерезал проволоку, пробка вылетела с такой силой, что большая часть содержимого бутылки вылилась в пространство.
   -- Атмосферное давление, -- сказал Берт, вспомнив уроки элементарной физики в школе. -- Буду поосторожнее в следующий раз. С какой стати расточать попусту драгоценный напиток!
   Желая воспользоваться сигарами, оставленными Беттериджем, Берт начал шарить по карманам в надежде сыскать хоть одну спичку. И на этот раз судьба благоприятствовала ему: он не нашел спичек. Зажги он спичку, газ в воздушном шаре вспыхнул бы, и Берт превратился бы в яркий, но мгновенный фейерверк.
   "Эдакий дубина Грабб! -- подумал Берт, тщетно обшаривая карманы. -- Наверное, он утащил мою коробку. Он всегда таскает спички"...
   Отдохнув немного после завтрака, Берт принялся приводить в порядок корзину, поправил балластные мешки на дне и снова заглянул вниз, на облака, потом достал ящик с географическими картами и начал их рассматривать. Он любил карты. Он тщательно разглядывал их, надеясь найти карту Франции или пролива Ла-Манш. Но не нашел ни той, ни другой. Все это были карты английских графств, выпущенные британским военным ведомством. Затем, Берт начал вспоминать знакомые ему французские фразы: "Je suis anglais. C'est une meprise. Je suis arrive par accident ici". ("Я -- англичанин. Это -- ошибка. Я попал сюда случайно".) Эти фразы он считал наиболее пригодными. Наконец, он решил заняться чтением писем и исследованием записной книжки Беттериджа.
   Так он провел целый день.

2

   Берт сидел на ящике, плотно закутавшись; воздух, необыкновенно чистый и прозрачный, был все-таки чересчур свеж. Берт был одет в довольно скромную пару из синей саржи -- обыкновенный костюм молодых франтов из лондонского предместья. На ногах у него были велосипедные туфли вроде сандалий и коричневые чулки, натянутые на штаны. Поверх этого на Берте был еще белый балахон дервиша. Кроме того, он надел куртку и жилет Беттериджа и его подбитое мехом пальто, а сверху накинул еще дамскую меховую шубу. Колени он завернул одеялом. На голове у него остался парик из пакли, но он надел еще большую шапку Беттериджа с наушниками. Ноги его согревались большими меховыми сапогами Беттериджа. Корзина воздушного шара была мала, но уютна, и Берт нашел в ней легкий складной столик, который он поставил себе под локоть, чтобы удобнее было сидеть. Возле себя на столике он поставил бокал шампанского и погрузился в чтение бумаг Беттериджа.
   Над Бертом и вокруг него, и под ним расстилалось необозримое пространство -- такая прозрачная пустота и такая тишина, какие знакомы только пилотам.
   Берт не знал, куда уносит его воздушный шар и чем это может кончиться. Он относился к своему положению с удивительным спокойствием, которое, конечно, должно было делать честь его мужеству. Он был убежден, что где-нибудь он все же спустится на землю, и если не разобьется вдребезги, то кто-нибудь или, может быть, какая-нибудь "компания" заберет его вместе с шаром и доставит в Англию. Если же никого не найдется, он обратится к британскому консулу. Он даже придумал французскую фразу для этой цели: "Apportezmoi a la consule britanique, s'il vous plait" (то есть что-то вроде: "Принесите меня, пожалуйста, к британскому консулу"). Ведь он же учился говорить по-французски!
   Исследование корреспонденции мистера Беттериджа явилось для нег ельно, попала подъ автомобиль и была раздавлена насмерть, но быстроходная машина исчезла раньше, чѣмъ Бертъ успѣлъ замѣтить ея владѣльца, а третья была сильно помята волосипедистомъ, котораго Бертъ, хотя и задержалъ, однако тутъ же принужденъ былъ выпустить безо всякаго осязательнаго результата: велосипедистъ оказался бѣднымъ актеромъ безъ ангажемента, ѣздившимъ на чужомъ самокатѣ, и съ него нечего было взять.
   Со стеклами тоже не повезло. Правда, одно изъ нихъ вскорѣ же было разбито налетѣвшимъ моторомъ, но онъ унесся безслѣдно. А такъ какъ на новое стекло у компаньоновъ лишнихъ денегъ не оказалось, то его пришлось просто-напросто залѣпить полосками бумаги, что выглядывало не особенно красиво.
   Вообще дѣла фирмы "Гребъ и Смолуэйсъ" съ каждымъ днемъ шли все хуже и хуже. Покупатели, наниматели самокатовъ и работодатели все убывали, и даже "прогрессивный" Бертъ не въ состояніи былъ надолго подпереть собою шатавшуюся фирму.
   Крахъ надвинулся даже скорѣе, чѣмъ ожидали компаньоны.
  

II.

   "Бѣдное сердце, не знающее никакой радости", говоритъ англійская поговорка. Воспользовавшись тѣмъ, что много самокатовъ было взято напрокатъ на Троицынъ день, Бертъ и Гребъ рѣшились на этотъ день закрыть свое заведеніе и использовать праздникъ въ свое удовольствіе. Въ понедѣльникъ можно было съ новыми силами продолжать тяжелую борьбу за существованіе. Недавно судьба столкнула ихъ съ двумя молодыми дѣвушками, миссъ Флосси Брайтъ и миссъ Эдною Бенторнъ, служившими въ Клепгемѣ и не отказавшимися познакомиться съ молодыми людьми. Бертъ разыскалъ этихъ миссъ на мѣстахъ ихъ службы и уговорился съ ними устроить въ Троицынъ день вчетверомъ пикникъ гдѣ-нибудь за городомъ, между Эмфордомъ и Медстономъ, а ѣхать туда -- на велосипедахъ. Впрочемъ, таково было первоначальное предположеніе Берта. Когда же онъ узналъ, что только миссъ Флосси Брайтъ умѣетъ ѣздить на самокатѣ, а миссъ Эдна Бенторнъ, къ которой онъ питалъ особенную симпатію, этимъ умѣніемъ не обладаетъ, то рѣшилъ прицѣпить для нея къ своему самокату легкую плетеную колясочку, на что дѣвушка съ радостью согласилась. Миссъ, же Брайтъ былъ предложенъ одинъ изъ рекламныхъ велосипедовъ фирмы "Гребъ и Смолуэйсъ", болѣе другихъ надежный.
   Было всего девять часовъ утра, когда маленькое общество понеслось за городъ, въ южномъ направленіи, но шоссе уже кишмя кишѣло празднично разодѣтымъ людомъ, спѣшившимъ въ зелень, куда всѣхъ манила чудная погода. Между множествомъ велосипедовъ, моторовъ, автомобилей и гироскопическихъ двухколесокъ, бѣжавшихъ прямо по землѣ, трехколесокъ и старыхъ бѣговыхъ моторовъ съ огромными колесами попадались и конные экипажи, хотя и въ очень ограниченномъ количествѣ. Видъ этого "допотопнаго" способа передвиженія вызывалъ градъ веселыхъ насмѣшекъ со стороны "прогрессивныхъ" поклонниковъ механическихъ самокатовъ. Нашелся даже всадникъ на черной лошади, и его преслѣдовали такимъ шумнымъ гиканьемъ, что онъ долженъ былъ свернуть на первую попавшуюся боковую тропинку, оказавшуюся пустою.
   Бертъ былъ въ восторгѣ. Эдна Брайтъ, въ изящномъ лѣтнемъ нарядѣ и новой коричневой шляпѣ съ пучкомъ яркокраснаго мака, была очаровательна и сидѣла въ своей колясочкѣ, прицѣпленной къ мотору, въ позѣ принцессы. Моторъ, несмотря на свои восемь лѣтъ, бѣжалъ великолѣпно. Всѣ будничныя заботы были на время забыты. Молодого человѣка не смущали даже повсюду расклеенныя газетныя афиши съ крупною надписью, указывающей заглавіе статей послѣдняго номера:
   "Германія выступаетъ противъ доктрины Монроэ". "Двусмысленное поведеніе Японіи". "Что предприметъ Англія? Будетъ ли война?"
   По буднямъ, въ свободные часы послѣ обѣда, когда наступало затишье въ магазинѣ, Бертъ еще могъ интересоваться вопросами внѣшней и внутренней политики, но не въ праздникъ и въ особенности, когда молодой человѣкъ спѣшилъ на веселый пикникъ, имѣя за собой прекрасную спутницу. Поэтому ни онъ да и вообще никто изъ молодыхъ людей, всей душой отдавшихся праздничному настроенію, не обратили вниманія и на проявлявшіеся въ нѣкоторыхъ мѣстахъ признаки особенно оживленной военной дѣятельности. Возлѣ Медстона наткнулись на цѣлый рядъ какихъ-то орудій своеобразной конструкціи, выстроенныхъ вдоль дороги и окруженныхъ отрядомъ озабоченно выглядѣвшихъ саперовъ, наблюдавшихъ въ полевые бинокли какое-то земляное укрѣпленіе въ дюнахъ. Бертъ и въ этомъ не увидѣлъ ничего особеннаго и на вопросъ Эдны: "Что тутъ такое дѣлается?" -- равнодушно отвѣтилъ: "Пустяки -- маневры. Дѣло обыкновенное".
   -- Да? А я думала, что маневры бываютъ только разъ въ году, ранней весною, около Пасхи,-- замѣтила миссъ Бенторнъ и заговорила о другомъ.
   День прошелъ очень весело. Молодые люди были счастливы и довольны. Глаза у всѣхъ сіяли радостью. Гребъ острилъ и потѣшалъ свою, даму разными комическими выходками. Бертъ отваживался даже на эпиграммы. Отдаленные сигнальные звуки самокатовъ, долетавшіе съ окутанной пыльною мглою дороги въ лѣсъ, гдѣ происходилъ пикникъ, напоминали поэтически настроеннымъ дѣвушкамъ рыцарскіе романы и волшебныя сказки. Всѣ смѣялись, болтали всякій веселый вздоръ, рвали цвѣты и слегка флиртовали. Дѣвушки со звонкимъ хохотомъ курили тоненькія папироски, поднесенныя имъ Бертомъ, забавлялись пусканіемъ сизыхъ колечекъ дыма. Въ концѣ-концовъ устроили настоящую возню съ бѣганьемъ вперегонки, принимались даже бороться, съ соблюденіемъ, впрочемъ, всѣхъ приличій. Во время отдыха послѣ возни говорили и о воздухоплаваніи и выразили надежду, что лѣтъ этакъ черезъ десять они опять вчетверомъ соберутся на пикникъ уже въ летательной машинѣ, которую къ тому времени изобрѣтетъ Бертъ. Вообще этотъ день представлялся молодежи полнымъ всякихъ пріятныхъ возможностей. Около семи часовъ вечера, въ настроеніи, еще болѣе радужномъ, чѣмъ утромъ, отправились въ обратный путь, не предчувствуя, что на высотѣ, между Розгемомъ и Кингсдауномъ, ихъ ожидаетъ крайне непріятное приключеніе.
   Наступали уже сумерки, когда молодые люди стали подниматься на высоту. Бертъ желалъ проѣхать какъ можно дальше, не зажигая своего фонаря, потому что плохо надѣялся на успѣхъ этого предпріятія: фонарь былъ съ "норовомъ". Моторъ его несся съ изумительной добросовѣстностью, обгоняя множество другихъ самокатовъ. Въ одномъ мѣстѣ онъ вихремъ промчался мимо захромавшаго автомобиля "стараго" типа. Рожокъ Берта запылился, отчего издаваемые ими звуки были очень странные: не то мяукала кошка, не то визжалъ поросенокъ, не то пищалъ ребенокъ. Ради забавы и въ порывахъ шалости, Бертъ то и дѣло извлекалъ изъ рожка эти звуки, къ величайшему удовольствію своей спутницы, хохотавшей до слезъ при каждомъ новомъ тонѣ, издаваемомъ рожкомъ.
   Маленькая компанія катилась бѣшеною волною неподдѣльнаго веселья, вызывавшаго со стороны остальной публики на дорогѣ самыя разнохарактерныя замѣчанія, соотвѣтственно темпераменту и настроенію каждаго отдѣльнаго лица. Вдругъ Эдна замѣтила облачко синеватаго, зловоннаго дыма, поднимавшееся между педалей мотора ея спутника, но не придала этому явленію особаго значенія; дѣвушка думала, что это явленіе, хотя и непріятное, но вполнѣ естественное въ моторахъ. Но немного спустя изъ этого облачка показался небольшой острый желтоватый огненный язычокъ.
   -- Бертъ, у васъ въ моторѣ что-то не въ порядкѣ!-- крикнула она, инстинктивно почуявъ опасность.
   Молодой человѣкъ такъ быстро затормозилъ моторъ, что Эдна чуть было не вылетѣла изъ коляски.
   -- Ахъ, чортъ возьми!-- пробурчалъ онъ сквозь зубы, соскочивъ съ велосипеда и взглянувъ на резервуаръ съ бензиномъ.
   Въ теченіе нѣсколькихъ зловѣщихъ секундъ Бертъ тупо смотрѣлъ, какъ бензинъ вытекалъ по каплямъ изъ своего помѣщенія, а огонь, съ веселымъ трескомъ, все возрасталъ и распространялся по мотору. Первою мыслью молодого человѣка была та, что онъ напрасно не продалъ, года два тому назадъ, этотъ велосипедъ, за который ему тогда давали хорошую цѣну. Къ сожалѣнію, это позднее раскаяніе не могло въ данномъ случаѣ принести никакой пользы. Точно сознавая это, молодой человѣкъ крикнулъ отбѣжавшей въ сторону Эднѣ, чтобы она поискала мокраго песку, а самъ свелъ машину съ дороги, опрокинулъ ее на землѣ и, въ свою очередь, принялся искать песокъ. Между тѣмъ огонь не замедлилъ воспользоваться данною ему возможностью продолжать свое разрушительное дѣло и разгорался все ярче и ярче, по мѣрѣ того, какъ темнота вокругъ все больше и больше сгущалась. Дорога пролегала по твердой какъ камень мѣловой почвѣ и песку на ней было мало даже сухого.
   Эдна обратилась къ маленькому, толстенькому велосипедисту, поравнявшемуся съ нею.
   -- Нашъ моторъ загорѣлся!-- крикнула она.-- Намъ нуженъ мокрый песокъ. Ради Бога, помогите намъ поискать.
   Толстякъ машинально остановилъ своего стального коня, слѣзъ съ него и нѣсколько времени соображалъ, что именно отъ него требуется. Наконецъ онъ понялъ и, испустивъ сочувственное восклицаніе, усердно принялся рыться въ дорожной пыли. Бертъ и Эдна послѣдовали его доброму примѣру. Черезъ нѣсколько минутъ на мѣстѣ происшествія сгруппировалась цѣлая толпа другихъ катальщиковъ. Всѣ останавливались и глазѣли. Освѣщенныя огнемъ лица выражали любопытство, злорадство и удовольствіе, доставляемое безплатнымъ зрѣлищемъ.
   -- Мокраго песку нужно! Мокраго песку!-- сопѣлъ толстякъ, усердно копаясь въ сухой пыли и собирая ее цѣлыми горстями.
   Ему сталъ помогать другой. Собираемая въ потѣ лица мѣловая пыль бросалась въ огонь, который съ пылкою восторженностью принималъ эту новую пищу.
   Но вотъ, наконецъ, прибылъ и отставшій съ своей спутницей Гребъ.
   Соскочивъ съ велосипеда и прислонивъ его къ ближайшей изгороди, онъ сразу овладѣлъ положеніемъ и сталъ проявлять изумительное присутствіе духа, и не менѣе изумительную дѣятельность.
   -- Только воды не лейте, господа! Слышите?-- кричалъ онъ, продираясь впередъ къ горѣвшему мотору.
   -- Воды не лейте! Воды не лейте!-- какъ попугаи повторяли за нимъ другіе, хотя ея ни у кого не было.
   -- Какъ это никто не догадается заглушить огонь!-- продолжалъ Гребъ и тутъ же, подавая примѣръ, выхватилъ изъ коляски шерстяное одѣяло, принадлежавшее Берту, и принялся колотить этимъ одѣяломъ по пылавшему мотору.
   Несмотря на то, что при такомъ способѣ тушенія огненныя брызги дождемъ разсыпались по дорогѣ, угрожая зажечь все, на что попадали, этому способу стали подражать. Бертъ схватилъ подушку, лежавшую въ той же коляскѣ, и также началъ хлопать ею по огню. Двое другихъ схватили вторую подушку и большую пикниковую скатерть и, въ свою очередь, пустили ихъ входъ для борьбы съ огнемъ. Одинъ молодой герой даже снялъ съ себя куртку и съ ея помощью принялъ участіе въ борьбѣ съ коварной стихіей. Нѣсколько времени почти не было слышно говора. Раздавалось одно тяжелое дыханіе и усердное хлопанье. Только одна Флосси отчаянно рыдала и вопила: "Горимъ!.. Помогите!.."
   Приплелся и хромавшій автомобиль съ нѣсколькими пассажирами и тоже остановился. Управлявшій имъ рослый пожилой господинъ въ очкахъ, съ обликомъ ученаго, спросилъ, какъ-то особенно рѣзко выговаривая слова:
   -- Не можемъ ли и мы помочь?
   Одѣяло, подушки, скатерть и куртка, воевавшіе съ огнемъ, все гуще и гуще покрывались огненными языками горящаго бензина. Подушка, которою манипулировалъ Бертъ, испускала изъ себя душу: кружившіяся по воздуху облака мелкихъ перьевъ и пуха давали иллюзію снѣжной мятели. Бертъ былъ весь въ поту и пыли. Усердію его, казалось, не было границъ.
   Когда у него въ рукахъ осталась одна пустая тлѣющая оболочка бывшей подушки, онъ заскрежеталъ зубами: ему представлялось, что онъ лишился оружія какъ разъ въ рѣшительный моментъ побѣды. Огонь злобно извивался по землѣ, подобно издыхающей змѣѣ. При каждомъ новомъ ударѣ пламя судорожно вспыхивало, точно въ мукахъ предсмертной агоніи. Гребъ оттащилъ загорѣвшееся одѣяло въ сторону и топталъ его ногами. Остальные тоже отступали. Тотъ, у котораго была въ рукахъ вторая подушка, бросилъ ее куда попало и возвратился къ своему автомобилю.
   -- Да что жъ это такое?!-- кричалъ Бертъ.-- Еще немного и огонь былъ бы потушенъ, а тутъ всѣ бросаютъ дѣло и улепетываютъ!
   Онъ со злостью отшвырнулъ отъ себя быстро тлѣвшую тряпку, сорвалъ съ себя куртку и, съ дикимъ выкрикомъ прыгнувъ прямо въ огонь, сталъ продѣлывать въ немъ нѣчто въ родѣ пляски австралійскихъ огнепоклонниковъ, яростно размахивая курткою. Пламя жадно лизало его сапоги, выказывая явное намѣреніе пробраться выше.
   Эднѣ казалось, что она видитъ въ этомъ озаренномъ краснымъ огнемъ юношѣ настоящаго героя древнихъ легендъ, и ея сердце переполнилось благоговѣйной нѣжностью къ нему.
   Вдругъ одному изъ зрителей попала въ лицо раскаленная мѣдная монета, выскочившая изъ кармана куртки, которою продолжалъ размахивать Бертъ. Услыхавъ болѣзненное восклицаніе зрителя, молодой человѣкъ вспомнилъ, что въ карманахъ его куртки были и бумажныя деньги. Желая ихъ спасти, если было еще возможно, онъ поспѣшилъ выбраться изъ огня и принялся тушить пылавшую куртку. Онъ чувствовалъ себя побѣжденнымъ, разбитымъ, униженнымъ и совершенно обезкураженнымъ.
   Эднѣ бросилась въ глаза благожелательная наружность одного зрителя среднихъ лѣтъ, въ цилиндрѣ и приличной одеждѣ.
   -- Какъ можете вы такъ равнодушно смотрѣть на чужое несчастье, не пытаясь ничѣмъ помочь?-- укоризненно обратилась она къ нему.-- Помогите же этому бѣдному молодому человѣку, если у васъ не каменное сердце!
   -- Хорошо бы кожаный фартукъ!-- крикнулъ кто-то.
   Рядомъ съ автомобилемъ вдругъ вынырнулъ изъ темноты очень серьезнаго вида джентльменъ, въ свѣтло-сѣромъ велосипедномъ костюмѣ, и спросилъ господина въ очкахъ, нѣтъ ли у него кожанаго фартука.
   -- Есть,-- отвѣтилъ очконосецъ.
   -- Такъ давайте его скорѣе!-- повелительно сказалъ свѣтлосѣрый.
   Очконосецъ покорно, хотя и вяло, точно въ состояніи гипнотизма, досталъ изъ внутренности своего самоката большой кожаный фартукъ, который тотчасъ же былъ подхваченъ свѣтло-сѣрымъ и переброшенъ Гребу, предупрежденному соотвѣтствующимъ восклицаніемъ.
   Всѣ поняли, что дѣло идетъ о новомъ методѣ тушенія. Цѣлый десятокъ рукъ ухватилось за кожаный фартукъ и, разостлавъ его балдахиномъ надъ огнемъ, сразу опустили и крѣпко прижали къ землѣ. Зрители одобрительно гудѣли.
   -- Вотъ это слѣдовало бы сдѣлать въ самомъ началѣ!-- хрипѣлъ Гребъ, изо всѣхъ силъ нажимая руками и ногами на фартукъ.
   Наступилъ моментъ торжества. Огненные языки исчезли. Кто только могъ, нажималъ руками и ногами на кожу. Бертъ усердствовалъ больше всѣхъ.
   Раздувшись посерединѣ, фартукъ словно подавлялъ торжествующую улыбку.
   Но вдругъ его самосознаніе прорвалось; улыбка сдѣлалась ярко-сіяющей.
   Казалось, въ самой его серединѣ дѣйствительно раскрывается пылающій красный ротъ. Струи ликующаго пламеннаго смѣха отразились въ очкахъ ученаго. Публика инстинктивно отхлынула назадъ.
   -- Спасайте коляску!-- послышался чей-то звонкій голосъ.
   Бросились отцѣплять коляску, но спасти ее не удалось: легкое соломенное плетеніе успѣло уже загорѣться. Кверху взвилась яркая вспышка, и скоро отъ верха коляски не осталось и слѣда.
   Среди публики вдругъ водворилась полная тишина. Всѣ молча смотрѣли, какъ догоралъ на землѣ бензинъ. Фартукъ пылалъ и коробился. Толпа вновь загудѣла. Центръ ея составляли главныя дѣйствующія лица. Простые зрители расположились полукругомъ и обмѣнивались критическими замѣчаніями. Какой-то молодой человѣкъ, обладавшій, очевидно, небольшими техническими познаніями и большою самоувѣренностью, назойливо старался доказать Берту, что "вся эта исторія вовсе не должна бы случиться, если бы"... Но Бертъ не дослушалъ и огрызнулся на него.
   Обиженный "техникъ" пробрался въ задній рядъ къ благожелательному на видъ джентльмену въ цилиндрѣ и принялся внушать ему убѣжденіе, что у людей, не умѣющихъ обращаться съ моторами, всегда возможны подобныя катастрофы.
   Джентльменъ въ цилиндрѣ терпѣливо выслушалъ его, потомъ съ обязательною улыбкою отвѣтилъ:
   -- Извините, я немного... тугъ на ухо. Да, вы правы, погода сегодня восхитительная.
   Окончательно обезкураженный "техникъ", потерпѣвъ и тутъ неудачу, поспѣшилъ покинуть и благожелательнаго джентльмена.
   Въ толпѣ вертѣлся еще одинъ молодой человѣкъ, розоволицый, красивый, въ широкополой соломенной шляпѣ.-- Я спасъ переднее колесо!-- говорилъ онъ, захлебываясь отъ радости.-- Шина тоже загорѣлась бы, если бы я все время не вертѣлъ колесо.
   Дѣйствительно, переднее колесо осталось невредимо и, по инерціи, продолжало медленно вращаться среди покоробленныхъ а почернѣвшихъ другихъ частей злополучной машины Берта.
   -- Колесо стоитъ, по меньшей мѣрѣ, двадцать шиллинговъ,-- продолжалъ розоволицый молодой человѣкъ и самодовольно прибавилъ, обращаясь къ Берту:-- Безъ моей помощи оно тоже сгорѣло бы... Я все время вертѣлъ его, вотъ и...
   -- Ахъ, убирайтесь вы къ чорту!-- обрѣзалъ его Бертъ.
   Розоволицый юноша еще больше покраснѣлъ и со смущеннымъ видомъ отошелъ къ галдѣвшей толпѣ.
   Между тѣмъ къ мѣсту катастрофы прибывали все новые и новые любопытные и съ однимъ и тѣмъ же вопросомъ: "что такое здѣсь случилось?" Обращались преимущественно къ Берту, ближе всѣхъ стоявшему около своей погибшей машины. Молодой человѣкъ свирѣпо огрызался и вообще имѣлъ такой видъ, точно готовъ былъ съѣсть всю публику.
   Но вотъ мало-по-малу число зрителей стало рѣдѣть. Осталось только нѣсколько самыхъ любопытныхъ, или тѣхъ, которымъ некуда было спѣшить. Въ числѣ ихъ оказался и собственникъ автомобиля.
   -- Кажется, мой фартукъ порядочно пострадалъ?-- спросилъ онъ, ни къ кому не обращаясь.
   Бертъ съ злобной ироніей крикнулъ ему въ отвѣтъ:
   -- Вамъ это только кажется? Успокойтесь, вашъ фартукъ не лучше моей машины!
   -- Развѣ?-- протянулъ очконосецъ и тутъ же добродушно прибавилъ:-- Не могу ли я быть еще чѣмъ-нибудь полезенъ?
   -- Нѣтъ,-- рѣзко проговорилъ Гребъ, но, взглянувъ на стоявшую рядомъ съ собою Эдну, добавилъ болѣе мягкимъ, даже просящимъ тономъ:-- Если ужъ хотите оказать еще услугу, то не захватите ли съ собою вотъ эту даму? Ей нужно въ Клепгэмъ. Не по пути ли это вамъ?
   -- Съ удовольствіемъ,-- проговорилъ владѣлецъ автомобиля.-- Крюкъ небольшой, а я все равно уже опоздалъ къ обѣду. Садитесь, пожалуйста,-- предложилъ онъ дѣвушкѣ.
   Эдна поблагодарила и, обернувшись къ Берту, спросила:
   -- А вы, Бертъ, развѣ не поѣдете?
   -- Къ сожалѣнію, я не могу никого взять еще -- не хватитъ мѣста,-- сказалъ очконосецъ, помогая дѣвушкѣ взобраться на машину.
   -- Не безпокойтесь обо мнѣ, Эдна,-- отвѣтилъ молодой человѣкъ.-- Я еще посмотрю, что осталось отъ моего несчастнаго мотора, а потомъ какъ-нибудь доберусь до города. До свиданія. Желаю вамъ счастливаго пути.
   Дѣвушка, уже сидя на автомобилѣ, еще разъ бросила взглядъ на молодого человѣка, и сердце ея сжалось отъ жалости. Какимъ героемъ казался онъ ей недавно и какимъ жалкимъ представился теперь, безъ куртки, грязнымъ, закопченнымъ и въ самой унылой позѣ, передъ остатками своего мотора.
   Эдна поспѣшно смахнула навернувшіяся на глаза слезинки и, желая ободрить убитаго несчастнымъ приключеніемъ молодого человѣка, крикнула ему веселымъ тономъ:
   -- Ну, до пріятнаго свиданія, Бертъ!.. До завтра.
   -- До завтра!-- машинально повторилъ молодой человѣкъ, не предчувствуя, что ему не скоро суждено вновь увидѣть свою "симпатію".
   Когда автомобиль скрылся во мракѣ надвигавшейся ночи, Бертъ съ помощью спичекъ и свѣчного огарка, данныхъ ему однимъ изъ зрителей, принялся отыскивать золотую монету, вывалившуюся изъ прожженнаго кармана его куртки, но не могъ найти ея. Лицо молодого "прогрессиста" было блѣдно и грустно.
   -- Ахъ, какое ужасное несчастье!-- говорила спутница Греба, усаживаясь вслѣдъ за нимъ на свой велосипедъ.-- Не унывайте только, Бертъ... Сдѣланнаго не поправишь уныніемъ. До свиданія!-- добавила она и укатила вмѣстѣ со своимъ провожатымъ.
   Бертъ остался почти одинъ. До этой минуты онъ все еще утѣшалъ себя надеждою, что отыщетъ хоть золотую монету, послѣднее свое достояніе, найметъ въ сосѣднемъ селеніи какую-нибудь повозку и свезетъ на ней печальные остатки своего самоката въ мастерскую, гдѣ понемногу возстановитъ его. Но теперь и эта надежда улетучилась вмѣстѣ съ монетой. Бумажныя деньги сгорѣли, и онъ остался буквально безъ гроша.
   Бертъ схватилъ покрытый копотью, но успѣвшій уже остыть руль и сдѣлалъ попытку поднять остовъ машины. Заднее колесо, лишенное шины, было сильно попорчено; вести моторъ было очень затруднительно, а нести -- не по силамъ. Съ минуту онъ простоялъ неподвижно, съ выраженіемъ полнаго отчаянія на лицѣ и во взорахъ. Потомъ вдругъ встрепенулся, понатужился поднялъ искалѣченный велосипедъ и съ силою швырнулъ его въ ближайшую канаву. Послѣ этого, бросивъ послѣдній злобный взглядъ на злополучную машину, онъ съ рѣшительнымъ видомъ зашагалъ по направленію къ городу.
   -- Ну, съ этимъ удовольствіемъ пока покончено!-- пробормоталъ онъ дорогою сквозь крѣпко стиснутые зубы.-- Годика два-три придется поработать, пока удастся завести новый моторъ... Ахъ, какой я былъ оселъ, когда не продалъ его тому дураку покупателю, который давалъ за него такую хорошую цѣну!.. Вѣдь на тѣ деньги я могъ бы пріобрѣсти себѣ другой, болѣе надежный...
   Съ такими грустными мыслями онъ добрался до дому и, совершенно разбитый тѣлесно и душевно, повалился не раздѣваясь на постель.
  

III.

   Слѣдующее утро застало учредителей фирмы "Гребъ и Смолуэйсъ" въ состояніи полной угнетенности. Ни одного изъ компаньоновъ не могли заинтересовать огромныя афиши, красовавшіяся въ окнахъ табачной и газетной торговли, находившейся напротивъ; между тѣмъ эти афиши сообщали слѣдующія сенсаціонныя новости:
   "Опубликованіе американскаго ультиматума.-- Англія вынуждается на войну.-- Наше ослѣпленное военное министерство все еще упорно отказывается войти въ соглашеніе съ мистеромъ Беттериджемъ.-- Грандіозная желѣзнодорожная катастрофа въ Тимбукту".
   "Война -- вопросъ лишь нѣсколькихъ часовъ.-- Въ Нью-Норкѣ пока спокойно.-- Берлинъ въ тревогѣ".
   "Вашингтонъ все еще молчитъ.-- Что предприметъ Парижъ?-- На биржѣ паника.-- Мистеръ Беттериджъ вноситъ новое предложеніе.-- Отчетъ о послѣднемъ состязаніи въ Тегеранѣ".
   "Рѣшится ли Америка на войну?-- Антигерманское возмущеніе въ Багдадѣ.-- Скандалъ въ дамасскомъ муниципалитетѣ.-- Мистеръ Беттериджъ предлагаетъ свое изобрѣтеніе Америкѣ".
   Афиши эти появлялись одна за другою, по мѣрѣ полученія телеграфныхъ и телефонныхъ сообщеній.
   Съ глубоко задумчивымъ видомъ стоялъ передъ окномъ въ своемъ магазинѣ Бертъ и, хотя смотрѣлъ на виднѣвшіяся на, противъ афиши, но, очевидно, не замѣчалъ ихъ. Видъ молодого человѣка былъ очень неказистъ. Закопченный и перепачканный жилетъ, одѣтый поверхъ грязной фланелевой рубашки, разорванные въ нѣсколькихъ мѣстахъ и. тоже запачканные панталоны и полупрожженные сапоги дѣлали молодого "прогрессиста" похожимъ на кузнеца въ рабочей одеждѣ. Магазинъ выглядывалъ также очень мрачно и безотрадно, а стоявшіе около стѣнъ на подставкахъ убогіе самокаты, казалось, смотрѣли на Берта съ какою-то особенно злою насмѣшкою.
   Гребъ тоже находился въ магазинѣ. Костюмъ его былъ гораздо приличнѣе, но самъ онъ имѣлъ такой же невеселый видъ, какъ и его товарищъ,
   Бертъ съ ужасомъ думалъ о тѣхъ бурныхъ сценахъ, которыя ожидали ихъ, когда вернутся наемщики велосипедовъ; думалъ о домохозяинѣ, которому скоро нужно будетъ вносить плату за помѣщеніе, а денегъ не было; думалъ и о многихъ другихъ непріятностяхъ. Въ первый еще разъ жизнь представилась ему безнадежною борьбой со злою судьбою.
   -- Знаешь что, дружище,-- вдругъ обратился онъ къ Гребу, съ которымъ давно уже былъ на "ты",-- мнѣ страшно надоѣла вся эта наша... нескладеха.
   -- Мнѣ тоже,-- мрачно отвѣтилъ Гребъ.
   -- Такъ опротивѣла,-- продолжалъ Бертъ,-- что хоть бросай все и бѣги, куда глаза глядятъ. Сколько намъ предстоитъ разныхъ платежей и другихъ непріятностей,-- страшно даже дѣлается...
   -- Да, и, кромѣ того, придется еще платить за коляску, которую ты сжегъ вмѣстѣ съ моторомъ,--не безъ ехидства подхватилъ Гребъ.
   -- Это ужъ одно къ одному. Чортъ съ ней, съ этой несчастной коляской!-- со злостью воскликнулъ Бертъ,-- Намъ все равно нечѣмъ платить долговъ, не заплатимъ и за коляску... Да, Гребъ, въ самомъ дѣлѣ, я сейчасъ окончательно рѣшилъ, что здѣсь, въ этомъ старомъ гнѣздѣ, мы ничего путнаго но добьемся... Дѣла съ каждымъ днемъ все хуже и хуже, а денегъ выходитъ пропасть... Потомъ эта вѣчная канитель съ покупателями, нанимателями и давальцами, чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ!
   -- Ну, а что же намъ предпринять, по-твоему?-- полюбопытствовалъ Гребъ.
   -- По-моему, распродать все, что находится въ этой противной лавчонкѣ, потомъ бросить ее и заняться чѣмъ-нибудь другимъ, если и не особенно... складнымъ, зато болѣе выгоднымъ. Намъ давно пора бы сдѣлать это. Нѣтъ никакого смысла цѣпляться за корабль, который тонетъ. Цѣлый капиталъ просадили на эту глупую...
   -- Ну, твой-то капиталъ былъ не особенно великъ,-- перебилъ Гребъ пренебрежительнымъ тономъ.
   -- Какой бы онъ ни былъ, а ухнулъ. Такъ не ждать же, пока мы и сами ухнемъ въ какое-нибудь... теплое мѣстечко за неплатежъ долговъ или за что-либо еще. Вотъ почему я и говорю, что необходимо утекать отсюда, пока еще есть возможность... Впрочемъ, если тебѣ такъ нравится здѣсь, то оставайся себѣ на здоровье. Что же касается меня, то я безповоротно рѣшилъ...
   -- Бросить меня одного! Хорошъ другъ!
   -- Что жъ дѣлать, когда ты не желаешь разстаться съ этой подлой лавчонкой и своимъ глупымъ дѣломъ?
   Гребъ обвелъ глазами свой магазинъ и глубоко вздохнулъ Когда-то это небольшое помѣщеніе отличалось сравнительной чистотою, новыми предметами торговли, свѣжимъ починомъ и надеждою, даже увѣренностью въ успѣхѣ, а теперь -- увы!-- все это поблекло и исчезло... Да, Бертъ правъ: кромѣ непріятностей, теперь ужъ нечего ожидать. Помимо разныхъ кредиторовъ и жалобщиковъ, того и гляди заявится самъ домовладѣлецъ, этотъ неотесанный толстосумъ-свиноторговецъ, не знающій и счета деньгамъ, и начнетъ приставать, почему не вставлено новое стекло въ окнѣ и кстати напомнитъ о наступающемъ срокѣ платежа за помѣщеніе. А тамъ еще пропасть разныхъ непріятностей... Да, Бертъ правъ: дѣйствительно нужно скорѣе избавиться отъ всего этого и приняться за что-либо другое.
   -- Что же ты намѣренъ предпринять, Бертъ, когда покинешь меня?-- спросилъ онъ товарища.
   -- Я уже придумалъ кое-что,-- произнесъ тотъ съ торжествующимъ видомъ.-- Я не спалъ почти всю эту ночь, и мнѣ пришла въ голову одна мысль...
   -- Какая же, Бертъ?-- съ живостью спросилъ заинтересованный компаньонъ.
   -- А вотъ какая... Впрочемъ, если ты остаешься здѣсь, то я лучше оставлю эту мысль при себѣ и постараюсь привести ее въ исполненіе одинъ.
   -- А если я найду твою мысль недурною и самъ послѣдую за тобою?
   -- Ну, тогда я скажу... Но, пожалуй, ты не согласишься?
   -- А ты говори толкомъ. Можетъ-быть, и соглашусь.
   -- Ну, вотъ, видишь въ чемъ дѣло. Ты такъ хорошо смѣшилъ вчера нашихъ спутницъ своими комическими куплетами...
   -- Но какое же это имѣетъ отношеніе...
   -- Погоди! А я заставилъ ихъ чуть не ревѣть своими жалобными элегіями...
   -- Помню и это, но все-таки не могу понять, что все это имѣетъ общаго съ твоей мыслью?
   -- А вотъ именно на этомъ-то она и основана.
   -- На этомъ?!
   -- Ну, да! Неужели ты все еще не понимаешь, Гребъ?
   -- Не понимаю... Впрочемъ, погоди, ужъ не хочешь ли ты завести шарманку и таскаться по дворамъ?-- спросилъ Гребъ и громко расхохотался.
   -- Вовсе нѣтъ!-- съ неудовольствіемъ проговорилъ Бертъ.-- Мы почище одѣнемся и будемъ ѣздить по какимъ-нибудь курортамъ, въ родѣ, напримѣръ, морскихъ купаній, въ качествѣ... ну хоть артистовъ-любителей хорошаго тона. У тебя очень порядочный голосъ, да и мой, говорятъ, недуренъ. Ты будешь распѣвать свои веселые куплеты, а я -- слезливыя элегіи... Станемъ устраивать концерты, тѣмъ болѣе, что я умѣю даже немного бренчать на цитрѣ, да и ты, кажется, играешь на чемъ-то... Программу составимъ поинтереснѣе. Посмотри, какой у насъ будетъ успѣхъ. Твои слушатели будутъ лопаться отъ смѣха, а мои -- изливаться въ слезахъ. Идетъ, что ли, дружище, а?
   Гребъ еще разъ окинулъ тоскливымъ взоромъ свой неказистый, угрюмый магазинъ, и ему снова представилась, во всей своей неприглядности, перспектива ожидающихъ ихъ непріятностей. Вмѣстѣ съ тѣмъ вдругъ ему показалось, что издали доносится мелодичная музыка и слышится нѣжный голосъ плывущей къ берегу морской сирены. Гребъ какъ бы чувствовалъ ласковые лучи солнца на бѣломъ морскомъ пескѣ, видѣлъ цѣлыя массы купальщиковъ и слышалъ ихъ восторженный шопотъ: "Это настоящіе артисты. Нужно ихъ поддержать". Слышалъ даже пріятный звонъ серебряныхъ и золотыхъ монетъ, которыми осыпаютъ его и Берта признательные слушатели. Весь этотъ сборъ будетъ чистымъ доходомъ безъ всякихъ хлопотъ, заботъ и непріятностей.
   -- Бертъ, и я съ тобою!-- воскликнулъ онъ, съ трудомъ оторвавшись отъ представившейся ему радужной перспективы.
   -- Ну, вотъ, и отлично!-- весело проговорилъ его товарищъ.-- Только смотри, Гребъ, не откладывай дѣла бъ долгій ящикъ. Чѣмъ скорѣе мы выберемся изъ этой трущобы, тѣмъ будетъ лучше.
   -- Ну, конечно, засиживаться здѣсь теперь не будемъ... И знаешь что, Бертъ, мы вѣдь не останемся безъ гроша, если поумнѣе поведемъ дѣло. Захватимъ съ собою тѣ изъ велосипедовъ, которые еще сносны, и гдѣ-нибудь продадимъ ихъ. Кое-что за нихъ все-таки получимъ, если даже спустимъ ихъ и по дешевой цѣнѣ... Только нужно будетъ вывести ихъ отсюда пораньше утромъ, когда всѣ еще спятъ, чтобы никто по возможности не замѣтилъ.
   -- Да, да, это будетъ отлично, Гребъ... Вотъ обозлится-то этотъ старый свинятникъ, нашъ хозяинъ, когда явится сюда ругаться изъ-за окна и вмѣсто насъ вдругъ найдетъ на двери билетикъ съ надписью: "Магазинъ запертъ по случаю ремонта". Ха, ха, ха...
   -- Да, это будетъ очень забавно, Бертъ!-- съ веселымъ смѣхомъ вскричалъ Гребъ.-- Непремѣнно сдѣлаемъ такъ. Кромѣ того, налѣпимъ на самомъ видномъ мѣстѣ еще одно объявленіе о томъ, чтобы публика за справками по дѣламъ фирмы "Гребъ и Смолуйзсъ" обращалась къ тому же свинятнику... Вотъ будетъ потѣха-то, понимаешь?
   Оба компаньона разразились дружнымъ хохотомъ и принялись обсуждать ликвидацію прежней своей дѣятельности и начало новой. Къ вечеру этотъ планъ былъ разработанъ во всѣхъ подробностяхъ. Сначала товарищи рѣшили было назвать себя "Голубыми мистерами О.", въ подражаніе группѣ извѣстныхъ гимнастовъ, именовавшейся "Красными мистерами E." Бертъ во что бы то ни стало желалъ имѣть свѣтло-голубого цвѣта тужурку, обшитую золотымъ позументомъ. Гребъ также не прочь былъ нарядиться въ нее. Но при дальнѣйшемъ обсужденіи эту затѣю пришлось оставить: она была не по карману да, кромѣ того, пришлось бы слишкомъ долго ждать, пока будутъ изготовлены тужурки. Рѣшили выбрать костюмы подешевле и лучше всего готовые.
   Остановившись на этомъ рѣшеніи, они въ дополненіе къ обыкновенному костюму придумали нѣчто болѣе оригинальное и даже практичное для предохраненія его отъ солнца, дождя и пыля: одѣть поверхъ всего подобіе мѣшка изъ простой, небѣленой ткани, съ отверстіями для головы и рукъ, голову обвернуть полотенцемъ, а ноги обуть въ сандаліи и, въ довершеніе всего этого, прилѣпить бороды изъ пакли. Въ такомъ преображенномъ видѣ назвать себя "дервишами пустыни". Главными номерами ихъ музыкально-вокальной программы будутъ двѣ уличныхъ пѣсенки: "Тандемъ" и "Что стоитъ головная шпилька". Начать свое артистическое турнэ они предполагали съ небольшихъ побережныхъ мѣстечекъ, гдѣ бываютъ купальщики средней руки, а затѣмъ, по мѣрѣ успѣховъ, перейти и къ болѣе значительнымъ морскимъ курортамъ.
   Занятые своими личными дѣлами, будущіе артисты не обращали никакого вниманія на то, что дѣлалось въ мірѣ, половина котораго готовилась къ небывалому кровопролитію. Послѣ полудня въ окнахъ табачнаго торговца появилась новая афиша съ грозными словами: "Военныя тучи скапливаются".
   Бертъ замѣтилъ только эту афишу и, пожавъ плечами, пренебрежительно проговорилъ:
   -- Пусть ихъ пустобрешничаютъ, а мы займемся своими дѣлами.
  

IV.

   Тишина Даймчерчскаго побережья вдругъ была поражена необычнымъ явленіемъ. Даймчерчъ былъ однимъ изъ тѣхъ немногихъ англійскихъ береговъ, до котораго только что началъ достигать рельсовый путь, и его обширное побережье ко дню нашего повѣствованія все еще оставалось тихимъ и пріятнымъ мѣстечкомъ для непритязательныхъ посѣтителей. Сюда забирались только тѣ, которые избѣгали шума и дорогихъ модныхъ морскихъ курортовъ, чтобы въ тишинѣ и спокойствіи отдохнуть, покупаться, погулять и поболтать другъ съ другомъ. Поэтому "дервиши пустыни" появились здѣсь совсѣмъ некстати.
   Бѣлыя фигуры на ярко-красныхъ велосипедахъ внезапно вынырнули изъ безконечной дали побережья со стороны Литльстона и налетѣли съ раздирающими уши ревомъ автомобильныхъ рожковъ, дикими криками и гиканьемъ, какъ настоящіе дикари.
   Возгласы недоумѣнія и испуга пронеслись среди пораженной публики.
   Между тѣмъ наши "артисты" одновременно круто остановили своихъ стальныхъ коней передъ публикою, спрыгнули на землю, стали рядомъ и громогласно провозгласили:
   -- Многоуважаемыя леди и досточтимые джентльмены! Честь имѣемъ представиться: дервиши пустыни.
   Затѣмъ отвѣсили во всѣ стороны по низкому поклону.
   Немногочисленная публика, раздѣленная на группы, не трогаясь съ мѣста, молча смотрѣла на прибывшихъ съ удивленіемъ, отвращеніемъ и нѣкоторымъ испугомъ. Только нѣсколько подростковъ да маленькіе ребятишки, движимые любопытствомъ, подошли къ нимъ поближе.
   -- Нигдѣ ни одного полисмена,-- шепнулъ Бертъ товарищу.-- Можно начать.
   "Дервиши пустыни" съ комической суетливостью, доставившей большое удовольствіе подросткамъ и ребятишкамъ, составили свои самокаты, прислонивъ ихъ одинъ къ другому, потомъ забрали побольше воздуху въ свои легкія и громко запѣли: "Что стоитъ головная шпилька?" при чемъ Гребъ былъ запѣвалой, а Бертъ подхватывалъ. Въ концѣ каждаго куплета "артисты", подобравъ полы своихъ мѣшковъ, слегка подплясывали.
   Пока самозванные "дервиши пустыни" давали свое представленіе, доставлявшее такое удовольствіе ребятишкамъ и заставлявшее недоумѣвать взрослыхъ, что означаетъ появленіе этихъ сумасшедшихъ, вниманіе всѣхъ было привлечено другимъ, такимъ же необычнымъ въ этихъ мѣстахъ явленіемъ.
  

V.

   Лишь только "артисты", покончивъ съ куплетами о шпилькѣ, сдѣлали небольшую передышку, чтобы затѣмъ начать новую пѣсню, вокругъ раздались крики: "Шаръ! воздушный шаръ!" Бертъ и Гребъ подняли глаза кверху и увидѣли быстро приближавшійся съ сѣверо-запада огромный золотисто-коричневый воздушный шаръ.
   -- Ну, вотъ, только этого недоставало!-- съ досадою прошепталъ Гребъ.-- Еще бы немного -- и это дурачье клюнуло бы нашу приманку, а тутъ этотъ дурацкій шаръ... Ну, Бертъ, я затяну, а ты подхватывай.
   "Артисты" снова заголосили. Между тѣмъ шаръ то опускался, то поднимался и вдругъ исчезъ ("Слава Богу"!-- сказалъ про себя Гребъ), но потомъ опять появился и больше уже не исчезалъ; напротивъ, сталъ опускаться къ землѣ, съ каждою секундою увеличиваясь въ объемѣ.
   -- Чортъ бы его побралъ,-- снова прошепталъ Гребъ и, обернувшись къ товарищу, скороговоркою сказалъ ему вполголоса: "Жарь во всю, Бертъ, не жалѣй горла. Нужно отвлечь этихъ любопытныхъ дураковъ отъ шара".
   Но сдѣлать этого имъ не удалось: среди "дураковъ" вновь раздались крики: "Смотрите, смотрите, что дѣлается съ шаромъ!"
   "Артисты" перестали пѣть и тоже невольно взглянули вверхъ.
   -- Да, съ шаромъ дѣйствительно творится что-то неладное,-- замѣтилъ Бертъ.
   И въ самомъ дѣлѣ шаръ дѣлалъ какіе-то странные прыжки, въ то же время продолжая медленно приближаться къ землѣ, но почти коснувшись ея, снова вдругъ поднимался футовъ на 50 вверхъ. Къ полному недоумѣнію зрителей, онъ продѣлалъ эти манипуляціи нѣсколько разъ. Наконецъ шаръ ударился о группу деревьевъ, и выдѣлявшаяся въ его корзинѣ черная фигура, тщетно боровшаяся съ канатами, на мгновеніе скрылась тамъ,-- очевидно упала на дно корзины. Черезъ минуту шаръ очутился совсѣмъ близко отъ того мѣста, гдѣ стояли "артисты". Казалось, цѣлый домъ скользилъ сверху внизъ. За шаромъ тащился, касаясь земли, длинный канатъ. Сидѣвшая въ корзинѣ черная фигура испускала отчаянные крики, которыхъ никто не могъ понять, но всѣ замѣтили, что эта фигура какъ будто раздѣвается. Вслѣдъ за тѣмъ изъ корзины высунулась голова мужчины и послышался ясный крикъ: "Держите канатъ!"
   -- Давай ловить его, Бертъ!-- крикнулъ Гребъ и первый бросился за канатомъ. Бертъ послѣдовалъ примѣру товарища и чуть не сшибъ съ ногъ рыбака, также бѣжавшаго за канатомъ. Пока эти трое ловили канатъ, который извивался по землѣ, точно змѣя, вокругъ нихъ собралась цѣлая толпа. Всѣ принялись охотиться за недававшимся въ руки канатомъ. Берту первому удалось наступить на канатъ ногою, а затѣмъ, опустившись на колѣни, онъ крѣпко схватилъ его и обѣими руками. Вслѣдъ за нимъ за канатъ ухватилось еще нѣсколько рукъ. Всѣ принялись подтягивать къ себѣ шаръ, который почему-то упорно не желалъ поддаться соединеннымъ усиліямъ нѣсколькихъ человѣкъ.
   -- Тяните сильнѣе! какъ можно сильнѣе!-- поощрялъ ихъ громкимъ голосомъ воздухоплаватель.
   Но шаръ, подъ напоромъ вѣтра и по собственному упрямству, продолжалъ увлекать вцѣпившійся въ канатъ живой якорь къ морю. Вдругъ шаръ, коснувшись слегка поверхности воды, отскочилъ отъ нея, какъ отдергивается рука, коснувшаяся чего-нибудь горячаго.
   -- Тяните къ берегу!.. къ берегу!-- умолялъ изъ корзины воздухоплаватель.-- Она въ обморокѣ!
   Пока всѣ старались подтащить упорный шаръ къ берегу, человѣкъ, сидѣвшій въ корзинѣ, возился тамъ съ чѣмъ-то невидимымъ. Бертъ находился ближе другихъ къ шару и суетился больше всѣхъ. Усердствуя изо всѣхъ силъ, онъ все время спотыкался о шлейфъ своего маскараднаго костюма. До этой минуты молодой искатель приключеній не имѣлъ яснаго представленія о дѣйствительной величинѣ воздушнаго шара, потому что видѣлъ эти шары только издали. Теперь же, находясь въ непосредственной близости, онъ былъ пораженъ его грандіозными размѣрами. Бертъ съ любопытствомъ разсматривалъ какъ самый шаръ, такъ и его принадлежности. Подвѣшенная къ шару корзина, сплетенная изъ толстой коричневаго цвѣта соломы, была сравнительно не велика. Длинный канатъ, который теперь волочился по землѣ и за который ухватилось нѣсколько десятковъ рукъ, былъ прикрѣпленъ къ массивному желѣзному кольцу, висѣвшему футовъ на пять надъ корзиною. Весь шаръ покрывала сѣть изъ тонкихъ крѣпкихъ бечевокъ.
   Все это хорошо разсмотрѣлъ теперь Бертъ, пока съ помощью своихъ помощниковъ тянулъ къ себѣ шаръ. Послѣдній, хотя и съ упорствомъ, но началъ подаваться, и каждое новое усиліе добровольныхъ тружениковъ приближало упрямца все ближе и ближе къ берегу. Между тѣмъ изъ корзины несся, точно ревъ разъяреннаго звѣря, хриплый голосъ: "Она въ обморокѣ!.. У нея разрывъ сердца!.. Ради Бога, скорѣе тяните!"
   Наконецъ шаръ повисъ надъ землею, а корзина коснулась самой земли. Бертъ выпустилъ канатъ, бросился къ корзинѣ и схватился за нее обѣими руками.
   -- Держите крѣпче!.. какъ можно крѣпче!-- хрипѣлъ воздухоплаватель, и его лицо очутилось возлѣ лица Берта.
   Лицо это, съ сердито насупленными щетинистыми бровями, толстымъ носомъ и огромными черными усами, показалось молодому человѣку знакомымъ, и онъ старался припомнить, гдѣ видѣлъ его, но не могъ сразу вспомнить. Воздухоплаватель былъ безъ сюртука и жилета,-- вѣроятно, онъ сбросилъ ихъ, въ ожиданіи, что ему придется спасаться на берегъ вплавь; огромная голова его, съ цѣлымъ лѣсомъ черныхъ взлохмаченныхъ волосъ, не была ничѣмъ покрыта.
   -- Держитесь крѣпче за корзину!.. какъ можно крѣпче,-- повторилъ онъ болѣе спокойнымъ голосомъ.-- Моя спутница въ глубокомъ обморокѣ... или, быть-можетъ, ужъ и умерла отъ разрыва сердца... не могу еще точно опредѣлить... Мое имя -- Беттериджъ... Слышите?-- Беттериджъ! Я собственникъ этого шара... Держите же крѣпче корзину... вотъ такъ! Я довѣрился было этому допотопному сооруженію, но, клянусь, что въ послѣдній разъ!.. Разрывающая веревка за что-то зацѣпилась, клапанъ и вентиля перестали дѣйствовать. Если мнѣ когда-нибудь попадется тотъ мошенникъ, который всучилъ... Онъ вдругъ перегнулся черезъ край корзины и крикнулъ повелительнымъ голосомъ: "Принесите мнѣ коньяку... только хорошаго! Живо!"
   Кто-то изъ публики услужливо бросился въ ближайшій ренсковой погребокъ за потребованнымъ напиткомъ.
   Между тѣмъ на днѣ корзины, въ заученной позѣ, на чемъ-то мягкомъ и удобномъ, неподвижно лежала увѣсистая бѣлокурая дама въ мѣховой ротондѣ; голова дамы, въ большой, украшенной цвѣтами, шляпѣ, безпомощно опиралась на уголъ корзины съ мягкой обивкой. Глаза дамы были закрыты, ротъ полуоткрытъ, и она старалась дышать какъ можно неслышнѣе.
   -- Дорогая, мы спасены!-- крикнулъ надъ самымъ ея ухомъ Беттериджъ.
   Дама не шевелилась. Беттериджъ повторилъ свой крикъ такимъ голосомъ, который могъ бы разбудить мертваго. Дама незамѣтно вздрогнула, но оставалась безучастною. Беттериджъ сжалъ кулаки и, грозя ими шару, рявкнулъ такъ, что всѣхъ присутствовавшихъ морозъ подралъ по кожѣ:
   -- Если она умерла, я раздеру на клочья и тебя и самое небо вмѣстѣ съ тобою!.. Ее необходимо удалить отсюда!.. Я не могу допустить, чтобы она умерла въ этой дурацкой корзинкѣ, устроенной, очевидно, для котятъ или щенковъ, а совсѣмъ не для людей!.. Она создана для трона и должна умереть въ несчастной кошачьей корзинѣ!.. Есть среди васъ сильный человѣкъ, который могъ бы принять ее отъ меня съ рукъ на руки?-- обратился онъ къ публикѣ, съ трудомъ поднимая со дна корзины и держа на рукахъ неподвижную массивную фигуру.-- Но смотрите, чтобы шаръ не поднялся. Налягте хорошенько на корзину. Дама эта довольно... полная, и какъ только корзина освободится отъ нея, то окажется безъ значительнаго балласта.
   Бертъ, привыкшій легко вскакивать на велосипедъ, подобралъ полы своего балахона и однимъ ловкимъ взмахомъ взобрался на край корзины и усѣлся тамъ, свѣсивъ ноги на наружную сторону. Остальные обступили корзину и стали ее придерживать.
   -- Готово?-- спросилъ Беттериджъ и, приподнявъ повыше находившуюся у него на рукахъ довольно значительную даже для него тяжесть, перекинулъ одну ногу черезъ край корзины и усѣлся на немъ верхомъ.-- Ну, берите же ее!-- снова крикнулъ онъ, съ огромнымъ трудомъ удерживая равновѣсіе на своемъ неудобномъ сидѣньи и съ такою тяжестью на рукахъ.
   Но въ этотъ моментъ случилось нѣчто совершенно неожиданное какъ для самого Беттериджа, такъ и для всѣхъ окружающихъ. Дама вдругъ проявила признаки жизни. Испустивъ громкій визгъ: "Альфредъ, спаси меня!" она обѣими руками обхватила шею Беттериджа.
   Бертъ почувствовалъ, какъ заколебалась и подпрыгнула кверху корзина. Въ то же время онъ замѣтилъ, какъ изящные мѣховые сапожки дамы и огромные кожаные сапоги Беттериджа описали въ воздухѣ широкую дугу и куда-то исчезли, а самъ онъ, Бертъ, очутился на днѣ корзины, уткнувшись носомъ во что-то похожее на мѣшокъ съ пескомъ, при чемъ часть искусственной бороды изъ пакли оказалась у него во рту. Вскорѣ послѣдовало еще нѣсколько сильныхъ толчковъ, затѣмъ корзина, повидимому, остановилась.
   -- Фу ты, чортъ!-- воскликнулъ молодой человѣкъ, съ сердцемъ выплевывая бороду и стараясь понять, что произошло.
   У него было такое ощущеніе, точно его чѣмъ-то ударили по головѣ и отшибли часть памяти; въ ушахъ звенѣло. Вблизи было тихо, а голоса людей доносились какъ бы издали, дѣлаясь все слабѣе и слабѣе. Онъ поднялся на ноги, схватился руками за канаты, на которыхъ висѣла корзина, выглянулъ черезъ ея край и ахнулъ.
   Въ страшной глубинѣ подъ нимъ переливались ярко-синія волны канала. Блестящее бѣлое побережье съ безпорядочно разбросанными группами домиковъ, казавшихся игрушечными, постепенно уменьшаясь и точно скользя по отвѣсной плоскости, исчезало изъ глазъ. Кучка людей, отъ которой онъ такъ неожиданно былъ оторванъ, казалась кукольною. Его товарищъ, подобравъ полы своего балахона, метался по берегу, отчаянно размахивая руками по направленію къ уносившемуся шару. Беттериджъ, стоя зачѣмъ-то по колѣни въ водѣ, тоже размахивалъ руками и, повидимому, что-то кричалъ. Дама его одиноко сидѣла прямо на пескѣ, держа на колѣняхъ свою огромную шляпу. Все больше и больше сбѣгалось живыхъ куколъ; всѣ онѣ размахивали руками и съ живѣйшимъ интересомъ слѣдили глазами за шаромъ, который, освободившись отъ двойной тяжести Беттериджа и его дамы, со скоростью бѣгового мотора, поднимался все выше и выше къ голубому небу.
   -- Вотъ такъ штука!-- вскричалъ невольный воздухоплаватель, слѣдя глазами за раскинуи лейся подъ нимъ картиною.-- Значитъ я лечу?..
   Онъ выпустилъ изъ рукъ веревки, отвернулся отъ края корзины и принялся осматривать свое новое воздушное помѣщеніе. Окинувъ его поверхностнымъ взглядомъ и убѣдившись, что, повидимому, непосредственной опасности пока не предвидится, онъ опустился на мягкій тюфякъ, разостланный на полу корзины, и сталъ обдумывать свое положеніе.
   -- Вотъ ужъ никакъ не ожидалъ, что вскорѣ же попаду такъ высоко,-- проговорилъ онъ вслухъ.-- Что же мнѣ предпринять теперь? Вѣдь я не бельмеса не смыслю въ воздушныхъ шарахъ и совершенно не умѣю управлять ими; это не моторъ... Н-да, положеніе, если и не очень скверное, то, во всякомъ случаѣ, чрезвычайно... странное.
   И онъ глубоко задумался. Но немного спустя онъ снова поднялся на ноги и неподвижнымъ взоромъ сталъ смотрѣть на еле виднѣвшійся подъ нимъ міръ; на бѣлые утесы, покрытую верескомъ равнину, темные лѣса и сѣрыя дюны; на окутанные туманною пеленою города съ перепутанными лентами улицъ; на рѣки, озера, гавани съ безчисленными судами; на раскидывающееся все шире и шире море; на всю эту пеструю картину земной поверхности,-- смотрѣлъ до тѣхъ поръ, пока она, эта картина, не превратилась въ одно безразличное сѣрое пятно.
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Въ воздушномъ пространствѣ.

I.

   Бертъ Смолуэйсъ былъ одинъ изъ тѣхъ дюжинныхъ человѣческихъ существъ съ ограниченною душонкою, но самоувѣренныхъ и нахальныхъ, какія въ началѣ XX столѣтія цѣлыми милліонами стали появляться во всѣхъ странахъ міра изъ-подъ желѣзнаго штампа извращенной цивилизаціи. Онъ всю жизнь провелъ въ узкихъ улицахъ, среди огромныхъ уродливыхъ зданій, выше которыхъ не могъ поднять глазъ, и въ такомъ же узенькомъ кругу мысли, изъ котораго не было выхода. Онъ былъ убѣжденъ, что всѣ обязанности человѣка состоятъ только въ томъ, чтобы обманывать другихъ, нахапать побольше денегъ и жить въ свое удовольствіе. Словомъ, онъ былъ изъ того сорта людей, которые лишены всякаго сознанія гражданскаго долга, всякаго признака законности, всякаго понятія о самопожертвованіи, мужествѣ и чести.
   До сихъ поръ ему не везло, и онъ злился за это, но не на самого себя, а на другихъ и на обстоятельства, не дававшія ему возможности развернуть его "прогрессивныя" способности во всю ихъ ширь. Въ описываемую нами минуту онъ, по странному капризу случая, вдругъ былъ вырванъ изъ своего "прогрессивнаго" міра и повисъ между этимъ міромъ и небомъ. Казалось, небу изъ всѣхъ милліоновъ британцевъ вздумалось сдѣлать опытъ именно надъ этой человѣческой душонкой, съ цѣлью поближе ознакомиться съ ней и узнать, что теперь она будетъ дѣлать въ такомъ необычайномъ положеніи, въ которомъ очутилась.
   А очутиться вдругъ на высотѣ 14--15 тысячъ футовъ надъ поверхностью земли -- дѣло не совсѣмъ обыкновенное даже для человѣка, болѣе сильнаго духомъ, чѣмъ Бертъ. Это послѣдняя (по крайней мѣрѣ, до сихъ поръ) достижимая человѣкомъ возможность подняться такъ высоко. Это значитъ отрѣшиться отъ всѣхъ человѣческихъ дрязгъ; это значитъ находиться въ полномъ одиночествѣ, въ полной тишинѣ, въ общеніи только съ самимъ собою; это значитъ видѣть небо и не слышать ни одного звука земной какофоніи; это значитъ дышать самымъ чистымъ, благодатнымъ воздухомъ, о которомъ не имѣютъ и понятія на землѣ. Ни одно насѣкомое ни одна птица не въ состояніи подняться на такую высоту. Тамъ не бываетъ никакихъ вѣтровъ, и шаръ, какъ бы составляя самъ часть атмосферы, свободно движется вмѣстѣ съ нею. Разъ поднявшись на такую высоту, онъ уже не колеблется и остается какъ бы неподвижнымъ, такъ что безъ надлежащихъ приборовъ нельзя даже опредѣлить, движется онъ, поднимается или опускается.
   Бертъ началъ дрожать отъ холода. Чтобы немного согрѣться, онъ одѣлъ поверхъ того, что было на немъ, жилетъ, сюртукъ, пальто и перчатки Беттериджа, и долгое время сидѣлъ совершенно неподвижно, подавленный величіемъ царившаго вокругъ полнаго покоя. Надъ нимъ, сквозь прозрачный шаръ, сдѣланный изъ пропитанной каучукомъ коричневаго цвѣта шелковой матеріи, просвѣчивало солнце и бездонная глубина яркосиняго неба. Подъ нимъ, въ такой же бездонной пропасти, виднѣлись клубящіяся массы облаковъ, между которыми временами проглядывала синеватая гладь моря.
   Кромѣ холода и учащеннаго дыханія, Бертъ не испытывалъ никакихъ неудобствъ и не чувствовалъ никакого безпокойства. Онъ полагалъ, что это воздухоплавательное сооруженіе могло такъ же быстро опуститься, какъ поднялось, и находилъ это вполнѣ естественнымъ. Главнымъ его чувствомъ было изумленіе.
   -- Н-да, вотъ такъ штука!-- повторилъ онъ, чувствуя непреодолимую потребность поговорить хоть съ самимъ собою.-- Это будетъ почище любого автомобиля... Вотъ ужъ никакъ не могъ ожидать такого сюрприза!.. Я вотъ куда-то лечу, а всѣ тѣ, которые остались тамъ, внизу, навѣрное теперь телеграфируютъ и телефонируютъ обо мнѣ по всему свѣту... Преинтересное приключеніе, чортъ возьми!.. А Гребъ... Что онъ теперь думаетъ про меня?.. Вотъ тебѣ и вокально-музыкальныя представленія! Пусть-ка онъ теперь подвизается на нихъ одинъ, ха-ха-ха...
   Побесѣдовавъ нѣсколько времени въ такомъ духѣ съ самимъ собою, невольный воздухоплаватель занялся подробнымъ изслѣдованіемъ устройства и содержанія воздушнаго помѣщенія, куда онъ попалъ по прихоти судьбы. Надъ корзиною находилась туго стянутая и обвязанная крѣпкими шелковыми веревками шейка шара; оставалось лишь небольшое отверстіе, чрезъ которое Бертъ могъ видѣть безконечную безмолвную пустоту; изъ этого же отверстія спускались двѣ тонкихъ шелковыхъ веревки, красная и бѣлая, и къ нимъ, подъ кольцомъ, было привѣшено по небольшому мѣшку съ чѣмъ-то. Сѣть, которою былъ покрытъ весь шаръ, заканчивалась веревками, прикрѣпленными къ кольцу и образовавшими одинъ огромный, обвитый стальною пластинкою, узелъ; къ этому-то узлу и была подвѣшена самая корзина и якорь съ его канатомъ. Надъ стѣнками корзины свѣшивалось нѣсколько мѣшковъ съ пескомъ, служившихъ, какъ понялъ. Бертъ, балластомъ, который нужно было выбросить, когда предстояла надобность подняться, На кольцѣ висѣлъ барометръ-анероидъ и еще какой-то приборъ, въ видѣ ящичка, на которомъ была небольшая костяная дощечка съ надписью "Статоскопъ", а по краямъ стояли два французскихъ слова: "Montée" и "Descente", между которыми дрожала и колебалась крошечная стальная стрѣлка. Бертъ на минуту задумался было надъ этимъ приборомъ, потомъ вдругъ радостно вскричалъ:
   -- А, понялъ! По этой штукѣ можно узнать, поднимается шаръ или опускается.
   На мягкихъ, обтянутыхъ красною тканью, турецкихъ диванчикахъ, расположенныхъ вокругъ стѣнокъ корзины, лежала пара одѣялъ и валялся небольшой фотографическій аппаратъ, такъ называемый "кодакъ". Передъ однимъ изъ дивановъ находился низенькій столикъ, на которомъ стояли бутылка изъ-подъ шампанскаго и стаканъ. Столикъ съ бутылкой и стаканомъ особенно заинтересовалъ Берта.
   -- Эге!-- воскликнулъ молодой человѣкъ; -- да они, оказывается, недурно проводили тутъ время. Посмотримъ, нѣтъ ли въ диванахъ чего-нибудь. Помнится, я у кого-то видѣлъ такой диванъ и внутри его было помѣщеніе, въ родѣ сундука.
   Дѣйствительно сидѣнье дивановъ приподнималось какъ крышка и внутри оказалось все, что мистеръ Беттериджъ считалъ необходимымъ для воздушнаго путешествія: прекрасный паштетъ съ дичью, жареная живность, разные консервы, нѣсколько бѣлыхъ хлѣбовъ, большой миндальный тортъ, алюминіевые ножи, вилки и ложки, тарелки изъ прессованной бумажной массы, мармеладъ, конфеты, легкая жестяная самоварка и нѣсколько тщательно упакованныхъ бутылокъ съ шампанскимъ и минеральными водами, большой алюминіевый крѣпко закупоренный кувшинъ съ чистою водою, какъ гласилъ наклеенный на немъ ярлыкъ. Кромѣ того, оказались двѣ сумки, одна съ письмами, географическими картами и небольшимъ компасомъ, а другая съ разными туалетными принадлежностями. Около сумокъ лежала мѣховая шапка съ наушниками.
   Послѣдняя находка особенно обрадовала Берта. Голова его, повязанная, въ видѣ чалмы, легкой бумажной тканью, сильно зябла. Онъ тотчасъ же сорвалъ съ головы свое восточное украшеніе, швырнулъ его въ пространство, надѣлъ шапку и радостно воскликнулъ:
   -- Да здѣсь цѣлый гастрономическій, винный и парфюмерный магазинъ! Ай-да Беттериджъ... молодчина! Сколько наготовилъ мнѣ всякаго добра! Вотъ спасибо-то, право! А то что бы я сталъ тутъ дѣлать, если бы ничего этого не было?
   Онъ снова выглянулъ изъ корзины. Далеко внизу сіяли блестящія облака, за которыми скрывалась земная поверхность; на юго-западѣ они были нагромождены такими массами, что казались горами, а на сѣверо-востокѣ разстилались волнообразными равнинами, залитыми яркимъ солнечнымъ свѣтомъ.
   -- Желалъ бы я знать, сколько времени можетъ продержаться въ воздухѣ этотъ шаръ?-- Да и движется ли еще онъ?-- произнесъ Бертъ, садясь на диванъ.
   Молодому человѣку казалось, что шаръ стоитъ неподвижно на мѣстѣ, такъ незамѣтно неслось вмѣстѣ съ воздухомъ это огромное сооруженіе. Онъ взглянулъ на статоскопъ и пробормоталъ:
   -- Все еще на Montée -- значитъ не опускаемся... А что если потянуть за какую-нибудь веревку?.. Впрочемъ, нѣтъ, не слѣдуетъ... надѣлаешь, пожалуй, такой бѣды, что потомъ и но поправишь.
   Но немного погодя онъ все-таки не утерпѣлъ -- потянулъ, и какъ разъ за ту веревку, которая, по словамъ Беттериджа, перестала дѣйствовать. Поэтому ничего и не произошло. А если бы эта веревка была въ исправности, она разрѣзала бы шаръ, какъ ножомъ, и спровадила бы неопытнаго воздухоплавателя со скоростью нѣсколькихъ тысячъ футовъ въ секунду въ вѣчность.
   -- Нѣтъ, ничего не выходитъ!-- проговорилъ онъ послѣ нѣсколькихъ тщетныхъ усилій и принялся съ досады завтракать.
   Плотно закусивъ, онъ началъ было раскупоривать бутылку шампанскаго, чтобы спрыснуть свое "высокое", какъ онъ самъ выразился про себя, положеніе. Но лишь только молодой человѣкъ подрѣзалъ проволоку, пробка съ силою вылетѣла и увлекла за собою большую часть содержимаго бутылки.
   -- Вотъ тебѣ и разъ!-- воскликнулъ озадаченный воздухоплаватель.-- Впрочемъ, это, кажется, называется "атмосферическимъ давленіемъ",-- черезъ минуту прибавилъ онъ, радуясь, что припомнилъ частичку школьныхъ познаній и досадуя, что сдѣлалъ это немного поздно.
   Онъ съ наслажденіемъ выпилъ остатки искрометной влаги и принялся искать спичекъ, чтобы закурить одну изъ сигаръ, которыя нашлись въ карманѣ пальто Беттериджа. Судьба и на этотъ разъ поблагопріятствовала неопытному воздухоплавателю: зажги онъ спичку въ такой непосредственной близости отъ газа, которымъ былъ наполненъ шаръ, это горючее вещество тотчасъ же воспламенилось бы и отъ самаго шара вмѣстѣ съ воздухоплавателемъ осталось бы только одно воспоминаніе,
   -- Чортъ бы побралъ этого разиню, Греба!-- сердился Бертъ, обыскивая всѣ свои карманы:-- опять оставилъ у себя мою коробочку со спичками. Никогда у него нѣтъ своихъ... Да и Беттериджъ хорошъ: сигары имѣетъ, а спичекъ нѣтъ. Чѣмъ же онъ закуривалъ? Впрочемъ, поищемъ, авось, что и найдется под ходящее. Здѣсь много страннаго. Быть-можетъ, вмѣсто спичекъ онъ пользовался чѣмъ-нибудь другимъ?
   Однако поиски его оказались напрасными. Подосадовавъ нѣсколько времени, онъ отъ нечего дѣлать принялся разсматривать географическія карты. Ему хотѣлось найти карту, на которой былъ бы изображенъ каналъ Ламаншъ и Франція. Онъ предполагалъ, что несется именно къ Франціи. Но такой карты не оказалось; всѣ онѣ были англійскія и указывали разныя мѣстныя графства. Это занятіе навело его на мысль о французскомъ языкѣ, и онъ сталъ припоминать тѣ французскія фразы, которыя училъ въ школѣ. Послѣ нѣкотораго напряженія памяти ему удалось составить три слѣдующія фразы: "Je suis Anglais". "Cest une méprise". "Je suis arrivé par accident ici" (Я -- англичанинъ. Это ошибка. Я попалъ сюда случайно). Эти фразы показались ему самыми подходящими, когда придется объясняться съ французами.
  

II.

   По окончаніи этого занятія онъ принялся за найденныя въ вещахъ Беттериджа письма. Онъ сидѣлъ на диванѣ, тщательно закутанный, потому что воздухъ былъ очень холодный и рѣзкій, несмотря на кажущееся отсутствіе въ немъ движенія. Сверхъ мѣхового пальто Беттериджа молодой человѣкъ накинулъ на себя и дамскую ротонду, а ноги укуталъ одѣяломъ. Корзина была небольшая, но для одного совершенно достаточная и очень уютная, и если бы не холодъ, было бы совсѣмъ хорошо,
   Бертъ пододвинулъ поближе столикъ и положилъ на него пакетъ съ письмами и картами. Молодой искатель приключеній не зналъ навѣрное, куда его несетъ; онъ только предполагалъ, что къ Франціи, а можетъ-быть, и еще куда и что съ нимъ будетъ. Онъ покорился своей участи съ тѣмъ душевнымъ спокойствіемъ, которое можно было бы принять за мужество, если бы оно скорѣе не было легкомысліемъ и невѣжествомъ. Онъ былъ увѣренъ, что шаръ гдѣ-нибудь да долженъ же будетъ опуститься. Если это случится заграницей, то онъ, Бертъ, обратится къ англійскому консулу, и тотъ поможетъ ему возвратиться на родину.
   Успокоившись на этомъ, Бертъ сталъ разбирать корреспонденцію Беттериджа. Въ числѣ этой корреспонденціи оказалось нѣсколько писемъ самаго пламеннаго любовнаго характера, написанныхъ крупнымъ женскимъ почеркомъ. Прочитавъ эти письменныя изліянія и ошеломленный ихъ черезчуръ ужъ откровеннымъ содержаніемъ, молодой человѣкъ воскликнулъ:
   -- Чортъ возьми, вотъ такъ баба!.. Неужели это писала та кувалда, которая была тутъ съ нимъ?.. Откровенно выражается, нечего сказать!
   Дальше онъ нашелъ пачку вырѣзокъ изъ газетъ и нѣсколько писемъ на нѣмецкомъ и англійскомъ языкахъ, написанныхъ однимъ и тѣмъ же почеркомъ. Бертъ сталъ читать англійскія письма (по-нѣмецки онъ не зналъ ни слова). Первое письмо начиналось извиненіемъ въ томъ, что авторъ сразу не догадался писать по-англійски и заставилъ уважаемаго мистера Беттериджа испытать столько безпокойства и потерять такъ много драгоцѣннаго времени на прочтеніе нѣмецкихъ писемъ. Затѣмъ затрогивалась тема, поглотившая все вниманіе Берта.
   "Намъ,-- говорилось въ письмѣ,-- вполнѣ понятна затруднительность вашего положенія, и мы вѣримъ, что вы въ настоящее время находитесь подъ наблюденіемъ... Но не думаемъ, чтобы вы встрѣтили серьезныя препятствія, если бы пожелали покинуть свою страну и пожаловать къ намъ обычнымъ маршрутомъ -- черезъ Дувръ, Остэнде, Булонь или Діеппъ -- со всѣми вашими чертежами. Съ трудомъ вѣрится и вашему предположенію, что васъ убьютъ съ цѣлью овладѣть вашей тайной. Не понимаемъ, на чемъ вы основываете такое предположеніе..."
   -- Гмъ, вотъ интересно-то!-- замѣтилъ Бертъ, принимаясь за остальныя письма, написанныя въ томъ же духѣ и по тому же предмету.
   По прочтеніи всѣхъ писемъ онъ принялся обсуждать ихъ, по своему обыкновенію, вслухъ.
   -- Судя по этимъ письмамъ,-- соображалъ молодой человѣкъ,-- нѣмцамъ очень хотѣлось бы заманить Беттериджа къ себѣ, но выказать этого вполнѣ опредѣленно они не желаютъ съ цѣлью, очевидно, посбить съ него спеси и поторговаться... Должно-быть, это не отъ правительства, а отъ какой-нибудь частной фирмы... Бумага конторская съ печатными объявленіями наверху о различныхъ воздухоплавательныхъ приборахъ... Во всякомъ случаѣ, видно, что Беттериджъ задумалъ продать свой секретъ за границу. Такъ и должно было ожидать... А, вотъ, кажется, и самый секретъ. Посмотримъ.
   Въ сумкѣ оказалось еще помѣщеніе, открывавшееся при помощи едва замѣтной кнопки. Въ этомъ помѣщеніи находилась пачка аккуратно сложенныхъ чертежей, исполненныхъ красками. Тутъ же было нѣсколько плохихъ любительскихъ фотографическихъ снимковъ съ машины Беттериджа. Бертъ весь дрожалъ отъ охватившаго его волненія.
   -- Вотъ будетъ сюрпризъ этому изобрѣтателю, когда онъ узнаетъ, въ чьи руки попала его тайна!-- воскликнулъ молодой человѣкъ, развертывая чертежи.
   Онъ началъ изучать ихъ и сравнивать со снимками, но вскорѣ же убѣдился, что не въ состояніи понять, какъ должны относиться другъ къ другу отдѣльныя части машины, изображенныя на чертежахъ; къ тому же нѣкоторыхъ частей какъ будто недоставало.
   -- Эхъ, жаль, что я почти ни бельмеса не смыслю въ техникѣ!-- проворчалъ съ досадою Бертъ.-- Впрочемъ, потомъ, можетъ-быть, и поразберусь, а теперь посмотримъ, что дѣлается въ пространствѣ.
   Онъ всталъ, перегнулся черезъ бортъ корзины и сталъ смотрѣть на громоздившіяся подъ нимъ, озаренныя солнцемъ облака. Вниманіе его вдругъ было привлечено огромнымъ темнымъ пятномъ, скользившимъ по облачной массѣ и точно преслѣдовавшимъ шаръ. Сначала Бертъ испугался, думая, что это погоня за нимъ, но потомъ, поприглядѣвшись и поразмысливъ, понялъ, что темное пятно -- тѣнь, отбрасываемая его же собственнымъ шаромъ, и успокоился.
   Остальную часть дня воздухоплаватель провелъ въ разсматриваніи сильно заинтересовавшихъ его чертежей и въ составленіи, по собственной грамматикѣ, французскихъ фразъ, которыя въ переводѣ на какой-нибудь общепонятный языкъ должны были означать слѣдующее: "Здравствуйте, господа! Я англійскій изобрѣтатель. Имя мое -- Беттериджъ. Я явился сюда съ цѣлью продать секретъ летательной машины. Понимаете? Можно ли ею управлять? О да, вполнѣ! Это машина-птица, поэтому и всѣ ея движенія птичьи. Я желаю продать свое изобрѣтеніе вашему правительству. Направьте меня куда слѣдуетъ".
   -- А должно-быть, грамматика-то у меня здорово хромаетъ?-- произнесъ Бертъ, съ трудомъ припоминая отдѣльныя слова и всовывая ихъ въ надлежащія мѣста фразъ.-- Ну, да ладно, поймутъ!.. А что если они потребуютъ, чтобы я подробно объяснилъ имъ всѣ эти штуки?-- продолжалъ онъ, косясь на чертежи.-- Я чувствую, что въ нихъ чего-то недостаетъ, а чего именно -- никакъ не могу догадаться...
   Ему было страшно досадно, что онъ, пожалуй, не въ состояніи будетъ извлечь пользу изъ своей находки.
   -- Какъ только спущусь,-- а это можетъ случиться каждую минуту,-- обо мнѣ тотчасъ же дадутъ знать настоящему изобрѣтателю. Онъ нагрянетъ, и тогда мнѣ достанется... Съ нимъ, судя по его звѣриной наружности, шутки плохи... Впрочемъ, и всякій другой на мѣстѣ Беттериджа едва ли бы ласково отнесся къ похитителю его тайны,-- размышлялъ вслухъ Бертъ.-- Нѣтъ, съ этимъ, повидимому, ничего путнаго не выйдетъ!-- со вздохомъ сожалѣнія рѣшилъ онъ, свертывая и убирая обратно въ сумку чертежи и письма.
   Пригрѣтый какимъ-то особеннымъ тепломъ и замѣтивъ яркій золотистый отблескъ на шелковомъ пузырѣ надъ своей головою, онъ взглянулъ на западъ и увидѣлъ сіяющій золотистый шаръ солнца плывущимъ среди розовыхъ, пурпурныхъ и багряныхъ, окаймленныхъ нѣжнымъ золотымъ бордюромъ, волнъ облачнаго моря. Невольно любуясь этимъ великолѣпнымъ зрѣлищемъ Бертъ, вдругъ замѣтилъ вдали, въ прозрачной синевѣ воздуха, три длинныхъ темныхъ предмета, походившихъ на громадныхъ рыбъ. Загадочные предметы быстро скользили одинъ за другимъ, виляя хвостами, какъ настоящія рыбы. Озаренныя волшебнымъ сіяніемъ, странныя фигуры рѣзко и отчетливо вырисовывались въ прозрачной синевѣ воздуха. Не довѣряя своимъ глазамъ, онъ протеръ ихъ и вновь взглянулъ на востокъ, но загадочныя "рыбы" уже исчезли... Долго блуждалъ Бертъ недоумѣвающимъ взоромъ по необозримому синему пространству, но ничего больше на увидѣлъ.
   -- Вѣроятно, мнѣ это только показалось,-- проговорилъ, наконецъ, онъ, покидая свой обсерваціонный пунктъ.-- Оптическій обманъ... отъ солнечнаго свѣта. Это бываетъ.
   Солнце стало опускаться все ниже и ниже. Черезъ нѣсколько времени оно совсѣмъ скрылось. Вмѣстѣ съ нимъ погасъ и дневной свѣтъ. Вдругъ сдѣлалось темно и холодно. Съ трудомъ разсмотрѣвъ стрѣлку статоскопа, Бертъ замѣтилъ, что она начала склоняться къ "Descente".
  

III.

   -- Гмъ! что-то будетъ теперь?-- съ нѣкоторою тревогою спросилъ самъ себя Бертъ.
   Медленно, неуклонно поднималась вокругъ него холодная сѣрая клубящаяся масса. Опускавшійся среди вечерней мглы шаръ вдругъ очутился въ вихрѣ снѣжныхъ хлопьевъ. Бертъ почувствовалъ, что точно ледяныя призрачныя руки касаю о развлечением. Тут были страстные любовные письма, самого интимного характера, адресованные Беттериджу и написанные женской рукой; конечно, такие письма Берту не следовало бы читать, -- это была большая нескромность с его стороны. Но он прочел их и даже с восторгом воскликнул:
   -- Ах, черт возьми! -- Он задумался. -- Неужели это от нес? -- проговорил он наконец.
   И он снова принялся изучать тайны Беттериджа. Теперь это были уже деловые письма, множество вырезок из газет, помещавших интервью с Беттериджем, и несколько немец-
   ких писем. Но затем Берту попались английские письма, написанные тем же почерком.
   -- Ага! -- произнес Берт.
   Одно из этих писем начиналось извинением автора, что он раньше не писал Беттериджу по-английски и что это внесло неудобства и замедление в переписку. Далее в письме говорилось о том предмете, который сильнейшим образом заинтересовал Берта.
   "Мы вполне понимаем трудности вашего положения, -- писал неизвестный автор, -- и то, что за вами зорко следят. Но сэр, мы все-таки не думаем, что какие-нибудь серьезные препятствия могли бы помешать вам, -- если вы захотите покинуть страну, -- приехать к нам со всеми вашими планами, обычной дорогой, через Дувр, Остенде, Булонь, или Дьепп. Нам трудно поверить, чтобы вам действительно могла угрожать опасность быть убитым из-за вашего чрезвычайно важного изобретения".
   -- Смешно! -- заметил Берт и несколько призадумался. Потом опять принялся за письма.
   -- По-видимому, они хотят, чтобы он приехал к ним, -- сказал Берт. -- Но сами они как будто не желают сделать ни одного шага, чтобы привлечь его. Или, может быть, они только притворяются, чтобы он сбавил цену... Однако вряд ли эти переговоры с ним ведет какое-нибудь правительство... Скорее просто какая-нибудь торговая фирма. -- Прибавил Берт после некоторого размышления.
   На грифе каждого письма было напечатано по-немецки: "Летающие драконы. Воздушные драконы. Воздушные шары..."
   -- Это для меня все равно, что греческий язык.
   -- Однако! -- воскликнул Берт спустя еще несколько минут. -- Он хочет продать свое великое изобретение за границу! Это так. Это уже не по-гречески! Черт возьми! А, вот где его тайна!
   Берт вскрыл портфель и увидел множество чертежей, раскрашенных в условные цвета, -- в том стиле, какой принят среди инженеров. К этому были приложены фотографические снимки летательной машины Беттериджа, сделанные, видимо, фотографом-любителем, близким Беттериджу, которого он допустил в свой сарай, где хранилась машина.
   Берт задрожал от волнения:
   -- Боже мой! -- воскликнул он. -- Я и вместе со мной эта великая тайна, мы летим, затерянные в беспредельном пространстве...
   Успокоившись немного, он снова принялся за чертежи, сравнивая их с фотографическими снимками. Тут он убедился, что половины чертежей не хватает.
   Он постарался восстановить в своем воображении недостающие части, но это ему не удавалось.
   -- Это трудно, -- вымолвил он наконец. -- Как жаль, что я не обучался инженерному искусству. Если б я мог дополнить эти чертежи!
   Он перегнулся через край корзины и долго задумчиво смотрел на огромную кучу облаков, напоминавших вершину Монте-Роза, медленно таявшую под солнечными лучами. Внимание его привлекла маленькая черная точка, которая двигалась над этими облаками. Это его встревожило. Маленькая точка, медленно двигаясь далеко внизу, над самыми облаками, неизменно ползла за его шаром. Что бы это могло быть? Зачем эта черная точка следует за ним?
   Но вдруг его осенила мысль. Да ведь это тень от его шара! И все же он не без сомнения поглядывал на эту точку...
   Почти весь день он провел в рассматривании планов и в размышлениях над ними. Он даже составил новую замечательную фразу по-французски, которая звучала приблизительно так: "М-сье. Я -- английский изобретатель. Мое имя -- Беттеридж. Бе-е-те-те-е-эр-и-де-же. Я прибыл здесь продавать секрет летательной машины. Компренэ? Продавать тотчас за деньги, деньги чистоганом на руки. Компренэ? Эта машина летает по воздуху. Компренэ? Машина делает птицу. Компренэ? Балянсэ? Вот-вот! Настоящая птица, машина сама летает. Я желаю продать ее вашему правительству. Хотите ли вы направить меня туда?"
   -- Немножко нескладно с точки зрения грамматики, -- сказал Берт, -- но, я думаю, сойдет. Они, наверное, ухватятся за это обеими руками... Однако, что же я буду делать, если они потребуют от меня подробных объяснений?
   С огорченным видом он снова принялся рассматривать чертежи.
   -- Наверное, тут не все, -- с грустью решил он.
   Он продолжал раздумывать о том, как ему поступить со своей удивительной находкой.
   Ведь ежеминутно он может спуститься на землю и очутиться среди неизвестных ему людей!..
   -- Я должен воспользоваться этой удачей, -- убеждал он себя. Однако, он скоро убедился, что это не так-то легко. -- Они будут телеграфировать тотчас же, как только я спущусь. Газеты напечатают об этом... Беттеридж узнает и выследит меня...
   ...О, Беттеридж должен быть страшен в гневе!.. Берт вспомнил его огромные черные усы, его треугольный нос, его пронзительный голос, свирепый взгляд. Не очень-то приятно попасться ему на дороге.
   Мечты Берта о присвоении и продаже открытия мало-помалу рассеялись как дым: здравый смысл подсказал Берту, что это невозможно.
   -- Если так, то что пользы об этом думать? -- решил он и медленно, нехотя снова вложил бумаги и чертежи в портфель и спрятал их на прежнее место.
   Яркие золотые лучи заливали все пространство, и Берт даже ощутил особенную теплоту в голубом своде небес. Он встал и начал смотреть на солнце: ослепительно блестящий золотой шар поднимался над волнующимся морем пурпурных облаков, окаймленных золотистыми полосами. Это было странное и удивительное зрелище, не поддающееся описанию. К востоку Берт видел беспредельное море облаков, темнеющую лазурь небес, и ему казалось, что перед его глазами находится полушарие какого-то мира. Вдали, в синеве, Берт приметил три длинные тени, напоминавшие рыб, скользивших в воде. Действительно, эти тени походили на рыб: у них было даже что-то вроде хвоста. Это странное явление удивило Берта. Он смотрел изо всех сил, до боли в глазах, но странные тени уже исчезли. Долго еще Берт внимательно оглядывал беспредельное пространство, но больше ничего не было видно.
   -- Никогда я не видел ничего подобного, -- сказал он. -- Что бы это могло быть?
   Солнце медленно спускалось и исчезло. Вместе с ним исчез дневной свет и теплота. Стрелка статоскопа, дрожа, остановилась на "спуске".

3

   Холодная, облачная, серая пустыня надвигалась медленно, неотвратимо. Облака перестали походить на снежные вершины гор: они стали теперь как бы нематериальными, но все же чувствовалось их быстрое, безмолвное движение, чувствовались пробегавшие по ним вихри...
   "Ну, что-то теперь будет", -- подумал Берт.
   Шар спускался, но когда он уже совершенно приблизился к бесформенной серой массе облаков, его движение как будто на мгновение приостановилось, затем вдруг небо скрылось за облаками, последние признаки дневного света исчезли, и шар быстро полетел вниз, в темноте, в снежной пурге... Ветер гнал снежные хлопья, они неслись мимо, падали на шар и на все вещи, находившиеся в корзине, призрачными, холодными пальцами прикасались к лицу Берта. Берт дрожал от холода. Изо рта у него при дыхании шел пар, и все кругом моментально отсырело. Ему казалось, что снежная метель усиливается, и он скоро убедился, что падение шара ускоряется.
   Чуть слышный звук достиг его ушей. Великое безмолвие окончилось.
   Что же это за звук?
   Берт перегнулся через край корзины, тревожно прислушиваясь. Сначала ему показалось, что он видит... но потом подумал, что это ему только почудилось. Однако, вскоре он ясно увидел внизу гребни пенистых волн, перегонявших друг друга, и обширное водное пространство. Вдали показалось лоцманское судно с огромным парусом, на котором виднелись какие-то черные буквы; на верхушке мачты виднелась маленькая желтоватая светящаяся точка. Судно качалось и ныряло в волнах, между тем Берт не ощущал никакого ветра. Гул моря становился все слышнее, все ближе. Берт с испугом подумал: "Я падаю в море!"
   Он поспешно схватил мешок с балластом и выбросил его за борт корзины. Не дожидаясь результатов, он сбросил другой мешок. Взглянув вниз, Берт еще раз на секунду увидел белые брызги на темной поверхности воды и, затем, снова очутился среди снега и облаков. Без всякой нужды, один за другим, он выбросил еще два мешка, и шар поднялся еще выше, туда, где воздух был чист, прозрачен и холоден и где еще продолжался день. Берт вздохнул с облегчением.
   На небе кое-где засверкали звезды, а на востоке показалась яркая большая луна...

4

   После этого приключения Берт ни на минуту не мог забыть, что под ним находится огромное, неизмеримое водное пространство. Была летняя ночь, но она казалась Берту необыкновенно длинной. Он испытывал странное чувство беспокойства, и почему-то ему казалось, что, как только взойдет солнце, все опасности минуют. Берту захотелось есть. Он нащупал в темноте ящик, достал кусок паштета и несколько сандвичей и даже с некоторым успехом откупорил полбутылки шампанского. Это согрело и подкрепило его. Посетовав на Грабба за то, что он взял его спички, Берт закутался потеплее, прислонился к ящику и задремал. Однако, он часто просыпался и несколько раз вставал, чтобы удостовериться, что шар находится достаточно высоко над морем. Сначала облака, освещенные луной, казались белыми и плотными. Тень, падавшая от шара, быстро двигалась по этим облакам и бежала как собака за хозяином. Потом облака поредели. Лежа в корзине и смотря вверх на огромный темный шар, Берт вдруг сделал открытие. Он случайно услышал шелест бумаги под подкладкой своего, или, вернее, чужого жилета: ведь на Берте был жилет Беттериджа. Но ни вытащить, ни исследовать этих бумаг Берту не удалось, как он ни бился.
   Проснулся Берт от крика петухов, лая собак и пения птиц... Шар медленно и довольно низко летел над обширной равниной, залитой лучами восходящего солнца. Берт видел хорошо возделанные поля, пересеченные дорогами, по краям которых тянулись телеграфные линии. Затем, шар пролетел над большой деревней: проплыла высокая колокольня, домики, выкрашенные в белую краску, красные черепичные крыши. Несколько крестьян, мужчин и женщин, в светлых блузках и неуклюжих башмаках, побросали свою работу и с любопытством смотрели на летящий шар, который опустился так низко, что его якорный канат касался земли.
   Берт смотрел на этих людей и раздумывал: "Что же это за страна? Ведь, пожалуй, надо спуститься здесь". Но вдруг он заметил, что шар летит прямо на сооружение однорельсовой дороги. Он поскорее выбросил еще два или три мешка балласта, чтобы миновать препятствие.
   "Гм... Когда только и можешь сказать "Prenez"... Жалко, я не знаю, как сказать по-французски: "Хватайте веревку!.." Ведь, должно быть, это французы".
   Он еще раз внимательно посмотрел вниз.
   -- А может быть, это Голландия? Или Люксембург? Или Лотарингия, насколько я могу судить?.. Что это за огромная постройка? Пожалуй, печь для обжигания кирпичей... Во всяком случае, страна эта имеет цветущий вид.
   Цветущий вид страны навел Берта на соответствующие размышления:
   "Надо все-таки, чтоб шар двигался, а то какой это воздушный корабль!" -- сказал себе Берт и решил подняться несколько выше.
   Так как ему стало жарко, то он скинул свой парик и выбросил еще мешок с балластом. К его удивлению шар понесся с удивительной быстротой.
   -- Ого! -- сказал Берт. -- Кажется, я чересчур много выбросил балласта. Интересно было бы знать, когда я начну снова опускаться? Ну, да ладно: завтрак-то во всяком случае есть... -- прибавил он.
   Стало совсем тепло. Берт взял шапку и парик и необдуманно швырнул их за борт корзины. Стрелка статоскопа тотчас качнулась в сторону "Подъем".
   "Кажется, эта милая штука начнет скоро подниматься, даже если бросить только взгляд вниз!" -- сострил мысленно Берт, открывая ящик с провизией.
   Он нашел несколько жестянок жидкого какао, с очень подробным описанием, как их откупоривать. Берт исполнил все в точности. Он проткнул в указанном отверстии дно жестянки ключом, который был приложен к ней, и вскоре заметил, что жестянка начинает нагреваться все больше и больше. Наконец, стало уже невозможно держать ее в руках. Тогда он открыл крышку с другого конца. Какао стало горячим без всякого нагревания на огне. Это было уже старое изобретение, но Берт ничего не слышал о нем. В том же ящике Берт нашел кусок ветчины и варенье, так что завтрак вышел очень сытным.
   Солнце пекло; Берт сбросил с себя пальто. Тут он вспомнил, как ночью в подкладке жилета шелестела бумага. Сняв жилет, Берт внимательно осмотрел его. "Плут Беттеридж не очень-то будет доволен, если я раскрою его жилет", -- подумал Берт. Несколько минут он колебался, но затем все же распорол подкладку. Как раз там он отыскал недостающие чертежи вращающихся плоскостей, от которых и зависела устойчивость летательного аппарата.
   Если теперь какой-нибудь ангел поглядел бы на Берта на воздушном шаре, то увидел бы, что Берт сидит, о чем-то усиленно размышляя. Немного спустя он встал с таким видом, будто его осенила благая мысль, свернул изорванный жилет Беттериджа и бросил его вниз. Жилет медленно опускался, пока, наконец, не шлепнулся на физиономию немца-туриста, мирно спавшего вблизи Гегенвега, около Вильдбаха. Шар, разумеется, ответил на эту выходку Берта новым прыжком вверх...
   Однако Берт уже не обращал на это внимания. Он стащил с себя куртку и жилет, расстегнул воротник и рубашку и, засунув руку за пазуху, вытащил оттуда широкий ярко-красный предмет. Это был фланелевый нагрудник, очень распространенный среди протестантов, вместе с разными гигиеническими препаратами, пилюлями и лекарствами, заменившими прежние священные реликвии и образки. Берт всегда носил этот нагрудник. Гадалка в Мергете сказала ему, что у него слабые легкие, и, основываясь на этом, он воображал, что должен беречь свою грудь.
   Вытащив свой талисман наружу, Берт взял перочинный нож и, распоров сшитые вместе два куска красной фланели, засунул между ними чертежи, которые нашел в подкладке жилета Беттериджа. Сделав это, он принялся за туалет, вымылся, побрился, плотно застегнул куртку, скрыв под ней свое белое дервишское одеяние, надел большую шляпу и меховое пальто и, чувствуя прилив бодрости, начал рассматривать страну, над которой проносился теперь воздушный шар.
   Зрелище было действительно великолепное. Быть может, этой картине недоставало той особенной красоты и величия, которыми Берт мог восхищаться накануне, когда шар летел в облаках, освещенный солнцем. Но в некотором отношении она была гораздо интереснее. Воздух -- чист и необыкновенно прозрачен; небо -- совершенно безоблачное, за исключением южной и юго-западной части. Страна была холмистая, и лишь местами виднелись заросли хвойных деревьев да чернели горные площадки. Множество ферм было разбросано в живописном беспорядке. Зияли глубокие ущелья с извилистыми речками, течение которых прерывалось запрудами и турбинами электрических станций. Местность была усеяна красивыми деревнями. Домики с плоскими черепичными крышами имели очень опрятный вид. В каждой деревне торчала красивая церковь с колокольней и мачта для беспроволочного телеграфа. Кое-где виднелись замки и обширные парки, белели дороги и тропинки; вдоль дороги рядами тянулись телеграфные столбы, выкрашенные белой и красной краской, резко выделявшиеся среди окружающего ландшафта. Зеленели сады, окруженные стенами; мелькали скирды, житницы, какие-то электрические циферблаты. Горные местности изобиловали скотом. Поезда пробегали через туннель и пересекали насыпи. Жужжащий шум, достигавший ушей Берта, указывал на прохождение поезда. Все было видно Берту необыкновенно ясно, до мельчайших подробностей. Раза два он заметил пушки и солдат, и это напомнило ему тс странные военные приготовления, которые бросились ему в глаза в Англии в Троицын день. Но ничто не указывало на необычность этих приготовлений, ничто не объясняло, почему пушки были обращены жерлами вверх и почему доносились слабые звуки выстрелов.
   -- Хотел бы я знать, как можно спуститься, -- задумчиво проговорил Берт, глядя вниз с высоты трех километров, и опять без всякого успеха стал дергать то за красную, то за белую веревку.
   Наконец он решил произвести тщательный осмотр своих припасов. Пребывание на такой высоте вызывало у него сильнейший аппетит и, так как он не знал, как долго будет носиться над землей, то и счел более благоразумным разделить все свои припасы на порции.
   По его предположениям, он должен был провести в воздушном пространстве неделю или даже более.
   Вначале обширная панорама, которая расстилалась внизу, казалась совершенно безмолвной, точно нарисованная картина. Но к вечеру, вследствие медленной утечки газа, шар начал опять опускаться ближе к земле. Тогда Берт смог различать подробности, ускользавшие от него раньше. Люди были видны уже яснее; стали доноситься свист и грохот проходящих поездов, рев скота, звон колокольчиков на шеях у быков и бой барабанов, а временами Берт мог уловить даже человеческие голоса.
   Наконец, шар опустился так низко, что гайдроп снова стал задевать за встречные предметы. Раза два, когда гайдроп задел за электрические провода, Берт почувствовал легкий удар; волосы у него поднялись, и на корзину посыпались искры. Но он отнесся к этому совершенно спокойно. Это были случайности путешествия, и только. Он теперь думал об одном: как бы опустить железный якорь, который висел на кольце шара.
   Первая попытка оказалась неудачной, быть может, потому, что Берт выбрал плохое место для спуска. Шар должен спускаться на открытом, пустом пространстве, а Берт увидел прекрасный маленький городок и, не подумав хорошенько, решил бросить якорь здесь. Домики с плоскими крышами, над которыми возвышалась высокая колокольня, были
   разбросаны среди деревьев. Городок был окружен стеной, и широкие ворота открывались на большую дорогу, обсаженную деревьями. Все проволоки и кабели сходились тут точно в центре. Этот городок имел очень веселый и привлекательный вид, и это впечатление еще более усиливалось обилием флагов. Дорога была очень оживлена: крестьяне, в огромных двухколесных телегах и пешком, двигались по ней. Иногда пробегал вагон однорельсовой дороги, а у перекрестка, за городом, расположилась среди деревьев группа хорошеньких маленьких домиков. Берту понравилось это оживление и, по-видимому, благоденствующее население. Шар его летел совсем низко, над самыми верхушками деревьев, и Берт уже готовился сбросить свой якорь и явиться интересным гостем среди жителей этого городка.
   Берт уже представлял себе, как он будет объясняться знаками и словами с восхищенной гурьбой крестьян, которые окружат его...
   Но судьба распорядилась иначе. Прежде чем собравшиеся внизу, между деревьями, поняли, в чем дело, гайдроп уже причинил немало бед. Какой-то уже пожилой и, видимо, подвыпивший крестьянин, в блестящей черной шляпе и с красным зонтиком в руках, первый заметил волочившийся гайдроп и побежал за ним с громким криком. Но гайдроп пересек дорогу наискось, окунулся в ушат с молоком, стоявший возле фермы, и потащил далее свой мокрый конец, оставляя за собой молочный след. По дороге гайдроп задел автомобиль с фабричными работницами, остановившийся у городских ворот. Работницы подняли крик; сбежался народ. Берт стал было раскланиваться, но собравшиеся приняли поклоны Берта, которые он считал очень изящными, за оскорбительные жесты. Затем, корзина шара слегка задела крышу сторожки у дороги, сбила флагшток и, подпрыгивая на телеграфных проводах, с силой сбросила вниз порванные проволоки, которые ударили людей точно плетью; это, разумеется, лишь усилило всеобщее раздражение. Берт сам едва удержался от падения вниз головой.
   Двое молодых солдат и несколько крестьян что-то кричали ему, грозили кулаками и уже бросились было вдогонку, но тут Берт исчез за стеной, окружавшей город.
   Вот так восторженный прием, нечего сказать!
   Шар коснулся земли, вследствие чего вес его на секунду убавился; затем дерзко подскочил и перенес Берта через городскую стену. В одно мгновение Берт очутился над площадью, наполненной народом, крестьянами и солдатами, по-видимому, очень недружелюбно настроенными.
   -- Якорь! -- крикнул Берт и потом, подумав немного, прибавил по-французски: -- Головы! Головы! Эй, вы! Слышите! Берегитесь!
   Якорь метнулся и, скользнув по покатой крыше, обрушил вниз град поломанных черепиц. Потом он пронесся по улице среди криков и вопля толпы, стукнулся о какое-то зеркальное стекло с очень неприятным треском. Шар качнулся, корзину подкидывало во все стороны. Но якорь нигде не задержался и вдруг опять взвился в воздух с хрупким детским стулом, который подцепил одной из своих лап. Какой-то лавочник с отчаянным криком побежал за ним. Якорь на мгновение повис неподвижно в воздухе, а затем довольно осторожно опустил свою ношу, среди неистового рева толпы, на голову женщины, сидевшей на базаре и продававшей овощи...
   Теперь уже все заметили воздушный шар и бросились ловить якорь и гайдроп. Но якорь, раскачиваясь, словно маятник, налетал на людей, заставляя их разбегаться во все стороны. Вот он снова коснулся земли, опрокинул неизвестного джентльмена в синем костюме и соломенной шляпе, щелкнул по раме молочной лавочки, повалил на четвереньки солдата-велосипедиста и запутался в задних ногах барана, делавшего отчаянные усилия, чтобы освободиться. Протащив барана по воздуху, якорь опустил его посредине площади. Шар снова подпрыгнул вверх. Но тут множество рук ухватилось за гайдроп и стало тащить его к земле. В тот же момент Берт ощутил свежий ветер, подувший ему в лицо.
   Несколько мгновений Берт стоял в корзине, с трудом удерживаясь от падения, так как корзину сильно подбрасывало. Он смотрел на раздраженную толпу и старался собраться с мыслями. Он был очень удивлен. Неужели все эти люди в самом деле так озлоблены против него? Все только недовольны, и никто не заинтересован его появлением. Крики там, внизу, право же, скорее походили на ругательства, чем на приветствия. Берт увидел каких-то людей в мундирах и в треуголках, тщательно старавшихся сдержать толпу. Кулаки и палки мелькали в воздухе. Какой-то человек подбежал к возу с сеном и достал оттуда вилы, а солдат в синем мундире отстегнул портупею шашки.
   В эту минуту Берту пришло в голову, что этот маленький городок вовсе не подходящее место для высадки на землю.
   А он-то воображал, что его примут как героя! Теперь он понял, что ошибся...
   Он находился уже на расстоянии каких-нибудь трех метров от толпы, как вдруг у него созрело решение. Бездействие кончилось. Он вскочил со своего места и, рискуя упасть вниз головой, отвязал веревку якоря от кольца, к которому она была прикреплена и так же поступил с гайдропом. Якорь упал, шар подпрыгнул вверх -- и следом за тем раздался свирепый крик собравшихся. Что-то просвистело над головой Берта -- впоследствии он решил, что это была репа. За якорем последовал и гайдроп. Толпа отпрянула, а шар с ужасающим треском налетел на телеграфный столб. Берт ожидал электрического удара или разрыва оболочки шара. Но ничего не случилось. Судьба покровительствовала ему.
   Через минуту шар, освобожденный от тяжести гайдропа и якоря, снова был высоко над землей. Берт продолжал сидеть скорчившись на дне корзины. Когда он, наконец, решился подняться и выглянуть, то увидел, что маленький городок становится все меньше и, точно убегая от него вместе с холмистой равниной, совершает круговое движение. Впрочем, когда Берт привык к вращательному движению своего шара, то нашел это даже очень удобным, так как оно избавляло его от необходимости двигаться в корзине.

5

   Если бы кто-нибудь наблюдал небо в летний день 191... года, он увидел бы одинокого воздухоплавателя, странствующего в небесах на высоте трех километров. Воздушный шар, медленно вращаясь, двигался в северо-восточном направлении. Воздухоплаватель, облокотясь на край корзины, рассматривал страну, расстилавшуюся внизу. Лицо его выражало сильнейшее замешательство, и губы шептали: "Стрелять в человека! Да, разумеется, я готов спуститься, но как?.."
   Белый балахон "дервиша пустыни" свешивался с края корзины, очевидно, с той же целью, с какой вывешивается белый флаг, но теперь было уже поздно.
   Берт ясно видел, что он заблуждался, и что страна внизу совсем не такая, какую он рисовал в своем воображении. Она не была населена наивными поселянами, готовыми с восторгом встретить его, когда он спустится на землю. Наоборот, он возбуждал сильнейшее раздражение, и все с напряженным вниманием и нетерпением следили за движениями его воздушного шара. Однако, вовсе не Берт выбрал курс, по которому двигался шар: он был во власти ветра. Странные, таинственные слова доносились до него снизу. На разных языках Берту выкрикивали эти слова через рупоры, и он вслушивался в них совершенно растерянный и ошеломленный. Какие-то, очевидно, должностные лица делали ему сигналы, размахивали руками и флагами. Во всех фразах, которые доходили до ушей Берта, преобладали гортанные звуки неизвестного, измененного английского языка; в конце концов Берт понял: от него требовали, чтобы он спустился, иначе в него будут стрелять!
   -- Хорошо вам кричать, -- заметил Берт. -- Да как спуститься?
   Скоро начали стрелять по шару. Выстрелили шесть или семь раз, и одна пуля пролетела так близко, что Берту даже послышался треск разрывающегося шелка, и он уже приготовился стремглав лететь вниз. Но снизу или нарочно метили в сторону, чтобы не задеть шара, или же промахнулись; как бы то ни было, пули просвистели рядом и лишь напугали Берта...
   Воспользовавшись временной передышкой, когда люди внизу как будто перестали преследовать шар своим вниманием, Берт позавтракал горячим кофе и паштетом. Но он
   чувствовал, что это не более как антракт, и поэтому, завтракая, продолжал тревожно высматривать, что делается внизу. Сначала он объяснил себе всеобщий переполох своей неудачной попыткой опуститься в маленьком городке. Но скоро он понял, что не гражданское население страны, а военное больше всего заинтересовано и встревожено его появлением.
   Сам того не подозревая, Берт играл таинственную роль международного шпиона. Он видел то, что окружалось величайшей тайной. Он не догадался, что перед ним раскрываются замыслы такой державы, как Германская империя, что он, помимо своей воли, попал в самый центр мировой политики и летел над воздухоплавательным парком. Этот колоссальный парк с головокружительной быстротой был создан Германией с целью втихомолку воспользоваться великими открытиями Стосселя и Гунштеда, соорудить воздушный флот раньше других государств и сделать Германию владычицей воздуха и всего мира.
   Как раз перед тем, как Берта подстрелили, он увидел огромное пространство, освещенное лучами заходящего солнца и полное воздушных кораблей. Они лежали, точно чудовища на пастбище. Площадь, занятая ими, тянулась далеко на север, и Берт не видел ей конца; пронумерованные навесы, газометры, ангары и небольшие военные лагеря располагались в правильном порядке на площади, пересеченной в разных направлениях однорельсовыми линиями. Однако, над площадью не было видно ни проволок, ни кабелей. Повсюду развевались германские флаги и простирали свои крылья черные орлы. Но даже и без этих признаков можно было догадаться, что это Германия, так как всюду и во всем была заметна большая аккуратность. Бесчисленные толпы людей сновали взад и вперед. Многие были в темной походной форме и возились около воздушных кораблей; другие маршировали. Кое-где блестели парадные мундиры.
   Но Берт больше всего интересовался воздушными кораблями. Он догадывался теперь, что прошлой ночью видел три таких корабля, которые производили маневры под прикрытием тумана.
   Эти воздушные корабли формой напоминали рыб. Именно при помощи воздушного флота Германия и произвела нападение на Нью-Йорк, сделав последнее гигантское усилие захватить мировое господство, -- тогда человечество еще не убедилось в эфемерности такой мечты. Этот немецкий флот состоял из прямых потомков цеппелиновского воздушного корабля, пролетевшего над Констанцским озером в 1906 году, и летательных аппаратов Лебоди, совершивших свои полеты над Парижем в 1907 и 1908 годах.
   Каркас немецких воздушных кораблей был сделан из стали и алюминия, а внешняя крышка -- из крепкой неэластичной парусины. Внутри находился непроницаемый резиновый газовый резервуар, разделенный поперечными перегородками на множество отделений: от пятидесяти до ста. Все эти отделения, абсолютно не пропускавшие газа, были наполнены водородом. Весь аппарат поддерживался в воздухе на определенной высоте при помощи внутренних воздушных камер, в которые можно было по желанию либо накачивать газ, либо выкачивать его. Воздушный корабль мог, таким образом, становиться тяжелее или легче воздуха, и потеря в весе вследствие сжигания топлива, метания бомб и т.п. могла возмещаться посредством накачивания в камеры газового резервуара. В конце концов там образовывалась чрезвычайно взрывчатая смесь, но в таких случаях нельзя останавливаться перед риском. Через весь аппарат проходила стальная ось: это был как бы хребет, заканчивавшийся в машине и пропеллере. Над передней частью, выступавшей в виде головы, помещался ряд кают -- для складов и людей. Необыкновенно сильная машина типа Пфорцгейм, представлявшая величайшее торжество германской изобретательности, приводилась в движение электричеством; машина управлялась людьми, находившимися в передней силовой части корабля. Если замечалась какая-нибудь неисправность, инженеры переправлялись в заднюю часть корабля при помощи веревочной лестницы внизу его каркаса или же пользовались проходом, устроенным в газовых отделениях. Чтобы избежать боковой качки корабля, с каждой стороны были приделаны горизонтальные боковые плавники, а направление придавалось двумя вертикальными: эти плавники обычно устраивались с каждой стороны головной части и походили на жабры у рыб. Вообще вся форма воздушного корабля чрезвычайно напоминала рыбу, у которой плавательный пузырь и голова помешались внизу, а не вверху. Но особенно странное впечатление производил аппарат беспроволочного телеграфа, выступавший из передней каюты и находившийся, следовательно, как раз под нижней челюстью рыбы.
   Эти воздушные чудовища могли двигаться со скоростью сто пятьдесят километров в час в тихую погоду и могли состязаться в быстроте с кем и чем угодно, уступая разве лишь урагану. Длина их была различна: от двухсот пятидесяти до шестисот метров; поднять они могли от семидесяти до двухсот тонн. История не сообщает нам, сколько таких кораблей имела Германия, но Берт, пролетая мимо, насчитал до восьмидесяти штук.
   Таковы были те средства, при помощи которых Германия хотела утвердить свое господство в мире, когда решилась отвергнуть доктрину Монроэ и потребовать своей доли в Новом Свете. Но она опиралась не только на этот воздушный флот. В ее распоряжении находились также летательные аппараты для одного человека. Это были так называемые "летающие драконы", и предназначались они специально для бомбометания. Эти аппараты помещались в другом колоссальном воздухоплавательном парке, к востоку от Гамбурга, поэтому Берт и не видел их среди воздушных кораблей франконского воздухоплавательного парка, над которым он летел до тех пор, пока удачный выстрел не заставил его спуститься вниз.
   Шар подстрелили очень ловко, воспользовавшись для этого новыми пулями, которые некий Вольфе из Энгельберга изобрел специально для воздушной войны. Такая пуля, снабженная сильным хвостиком, с легким треском пронзила шар и вышла из него. Газ начал с шумом выходить из оболочки, и шар стал опускаться. Растерявшись в первую минуту, Берт выбросил затем мешок с балластом. Немцы вежливо, но неуклонно ответили еще двумя выстрелами прямо в оболочку шара...

Глава IV. Германский воздушный флот

1

   Берт Смоллуэйс жил в том веке, когда, под влиянием империалистической международной политики, шовинизм сделался необыкновенно шумным, несносным и опасным. Их всех продуктов человеческого воображения той эпохи наиболее странным был этот патриотизм. В душе каждого человека живет привязанность к своей семье, к своей стране, к своему языку. Прежде, до наступления научной эры, эти чувства, составлявшие принадлежность едва ли не каждого человеческого существа, служили важным фактором в развитии человечества. Конечно, эти чувства и тогда уже вызывали враждебность к чужому народу и пренебрежительное отношение к чужой стране, но и то и другое большей частью были совершенно безвредны. Когда же произошли огромные перемены в путях, целях, материале, масштабе и возможности человеческой жизни, все прежние границы народов и стран были нарушены. Прежние, давно установившиеся привычки и традиции, столкнувшись с новыми условиями, должны были измениться. Но приспособиться к новым условиям человеческой жизни они не могли уже потому, что эти условия сами, в свою очередь, подвергались постоянным изменениям. Таким образом, все прежнее было либо уничтожено, либо изменилось до неузнаваемости.
   Дед Берта Смоллуэйса, живший еще в те времена, когда Бен-Хилл был деревушкой, находившейся под властью родителей Питера Бона, великолепно знал это место. Он прекрасно понимал, перед кем ему нужно снимать шапку, и всегда выказывал снисходительное пренебрежение к тем, кого считал ниже себя. С такими взглядами он и прожил свою жизнь -- от колыбели до могилы. Он был англичанин и вдобавок кентский уроженец, поэтому он считал, что нигде нет такого пива, такого красивого шиповника, такого чудесною хмеля и такого яркого солнца, как на его родине. Газеты и политика мало интересовали его. Потом наступила перемена. Первые главы рассказа дают некоторое понятие о том, что происходило в Бен-Хилле и как целый поток различных нововведений обрушился на эту мирную сельскую страну и совершенно видоизменил жизнь. Берт Смоллуэйс был только одним из числа тех бесчисленных миллионов людей в Европе, Америке и Азии, которые не могли пустить корни в родной почве, потому что бурный поток мировой борьбы сразу увлек их, и они вынуждены были с ним бороться, не вдумываясь хорошенько в его значение. Все, во что верили их отцы, изменилось, и многое приняло в высшей степени странные формы. Особенно большим изменениям и искажениям под влиянием новых форм подверглась идея патриотизма. Для дедушки Берта слово "офранцуженный" было выражением крайнего презрения. А в мозгу Берта уже гнездились всевозможные идеи относительно соперничества Германии, "желтой опасности", "черной опасности" и обязанностей белого человека, то есть нелепого права еще более запутывать и без того запутанную политику таких же маленьких человечков (только более темного цвета), которые курят папироски и разъезжают на велосипедах в Булавайо, Кингстоне (Ямайка) или Бомбее (Индия). Но это были по мнению Берта, "низшие расы", и Берт готов был умереть (впрочем, не сам лично, а уполномочив на это тех, кто запишется в ряды войск) только для того, чтобы поддержать это "право" английского господства. Мысль о том, что он может потерять это право, лишала его сна по ночам.
   Между тем сущность политики в эпоху, когда жил Берт Смоллуэйс (и когда разразилась великая война в воздухе), была довольно проста, только никто не хотел взглянуть на вещи надлежащим образом. Колоссальное развитие науки и техники изменило человеческие отношения. Благодаря увеличивающимся скоростям механического передвижения нации приблизились друг к другу, люди стали ближе в экономическом, социальном и физическом отношениях, так что прежние разделения на нации и государства утратили свое значение. Новый, более широкий синтез человеческих отношений стал не просто необходимостью, а необходимостью
   неизбежной. Как некогда независимые герцогства Франции должны были слиться в единое государство, так теперь последние должны были стремиться к более широкому слиянию, должны были заботиться о том, чтобы сберечь то, что практично и ценно, и отбросить то, что вредно и уже устарело. Более разумный мир понял бы это стремление к слиянию государств, своевременно обсудил и осуществил бы это, в результате такого слияния возникла бы великая культура, и это было вполне возможно для выросшего человечества.
   Но мир Берта Смоллуэйса не сделал ничего подобного. Правительства этого мира не только не шли навстречу такому слиянию, но, вследствие взаимного недоверия, опасались его. Великодушные порывы были им незнакомы. Они начали вести себя как плохо воспитанные люди в переполненном вагоне: толкать друг друга локтями, наступать друг другу на ноги. Тщетно было пытаться убедить их, что все они могут с удобствами устроиться в этом вагоне, если не будут так тесниться и толкаться. Историк начала XX века везде, во всем мире, отметит одни и те же явления. Старые понятия и старые предрассудки мешают установиться новым порядкам, новым общественным отношениям. Получается какое-то неискоренимое бестолковое смешение старого и нового, полная путаница понятий. Историческая арена стала слишком тесной, и вот государства забрасывают друг друга своими фабрикатами, раздражают друг друга тарифами и всякого рода коммерческими притеснениями и постоянно угрожают друг другу армиями и флотами, которые с каждым годом принимают все более и более чудовищные размеры...
   Невозможно точно определить теперь, как много средств и сил было потрачено миром на военные приготовления и снаряжения, но ясно одно: затраты были колоссальные. Англия тратила на свою армию и флот так много денег, что, если бы все это было направлено ею в область подлинной культуры и воспитания, британцы стали бы аристократией мира. Если бы правители Англии заставляли подрастающее поколение учиться и воспитывали бы его вплоть до восемнадцатилетнего возраста, то каждый такой Берт Смоллуэйс на Британских островах был бы не только физически крепким, но и нравственно развитым, интеллигентным человеком. Для этого требовалось только, чтобы то, что тратилось на военные цели, расходовалось на образование. Вместо этого каждый мальчуган, еще не достигнув четырнадцатилетнего возраста, привыкал к виду развевающихся флагов, к воинственным кличам толпы, а затем, покинув школу, принимался за разные, более или менее сомнительного свойства, предприятия, с целью наживы или просто ради куска хлеба. Франция тоже допускала у себя подобные нелепости. В Германии, пожалуй, дела обстояли еще хуже. Россия, под давлением все усиливавшегося милитаризма, стремилась прямо навстречу банкротству и гибели. Европа только и занималась производством громадных пушек и бесчисленного множества маленьких Смоллуэйсов. Азиатские народы ради самозащиты вынуждены были использовать все возможности, предоставляемые новейшими научно-техническими изобретениями.
   Накануне возникновения войны шесть великих держав мира и множество маленьких стояли вооруженные с головы до ног, напрягая все свои силы, стремясь опередить друг друга в смертоносной силе оружия и в военной готовности. К числу великих держав принадлежали и Соединенные Штаты. Это государство вынуждено было усиленно вооружаться благодаря не только попыткам Германии распространить свое господство на Южную Америку, но и естественным последствиям собственных действий, заключавшихся в присоединении земель у самой границы Японии. Поэтому Соединенным Штатам приходилось содержать два гигантских флота, на востоке и на западе, а внутри государства создался резкий конфликт между федеральным правительством и отдельными правительствами штатов в связи с вопросом о всеобщей воинской повинности. За Соединенными Штатами следовал великий Восточно-Азиатский Союз, -- тесное объединение Китая и Японии; влияние этого союза в решении мировых вопросов все росло и становилось, пожалуй, даже преобладающим. Германия боролась изо всех сил за осуществление мечты о насаждении своего языка и о распространении своей власти на всю Европу, объединенную насильственным путем. Это были три наиболее рьяные и наиболее воинственные державы.
   Британская империя была менее воинственной: ее владения были рассеяны по всему земному шару, защищать их было трудно; кроме того, внимание английского правительства было отвлечено революционным движением в Ирландии и в других местах. Великобритания научила закабаленные ею народы курить папиросы, носить большие шляпы, играть в крокет, устраивать бега, снабдила их дешевыми револьверами, керосином, системой промышленности, дешевыми газетами на английском и туземном языках, дала возможность получать ничего не стоящие университетские степени, ввела мотоциклы и электрические трамваи, развила целую литературу, выражающую презрение к подчиненным народам, и сделала эту литературу вполне доступной для них. Но английское правительство было убеждено, что все это не вызовет для него никаких дурных последствий, а все потому, что кто-то когда-то сказал: "Забывчивый восток..." и еще потому, что Киплинг вдохновенно произнес:
   
   Восток -- восток, а запад -- запад,
   И встрече близнецов не быть...
   
   Между тем в Египте, Индии и других подвластных Великобритании странах выросли новые поколения; и в этих-то поколениях копились страстное негодование, громадная энергия и активность, не отстававшие от века. Правящие классы Великобритании очень медленно усваивали себе новый взгляд на подчиненные народы как на пробуждающиеся нации; усилия этих классов удержать империю от распада среди происходивших перемен подвергались постоянному риску. Опасность была в том легкомыслии, с которым миллионы таких, как Берт Смоллуэйс, подавали свои голоса на выборах; опасность была в том, что у британских подданных из цветных рас чувствовалось все меньше уважения к должностным лицам. "Дерзость" цветных джентльменов переходила всякие границы, она выражалась уже не только в выстрелах и бросании камней, но и в цитатах из Бернса и Дарвина и в забрасывании аргументами.
   Более миролюбивыми, нежели британская империя, были Франция и ее союзники. Латинские державы, правда, были вооружены с головы до пят, но эти государства сражались неохотно, и во многих отношениях, как социально, так и политически, стояли во главе западной цивилизации. Россия была тоже мирной державой, правда, поневоле. Ее раздирали внутренние распри между революционерами и реакционерами; страна была почти парализована хроническими беспорядками и бесконечной политической борьбой. Маленькие государства, втиснутые между огромными мощными державами, постоянно угрожавшими им, также вынуждены были, дрожа за свою независимость, вооружаться с головы до ног, насколько допускали их ресурсы.
   Все это привело к тому, что в каждой стране сотни энергичных людей все больше тратили свои силы и ум на совершенствование и изобретение разного рода оружия, и так должно было продолжаться до тех пор, пока напряжение не достигнет высшей точки и не разразится война. Каждая держава старалась окружать тайной свои приготовления, держала в запасе новое оружие и стремилась не только опередить своих соперников, но и проникнуть в тайны их приготовлений. Воображение правительства любой страны находилось под вечным страхом, что другое государство уже запаслось каким-либо новым открытием. То распространялся слух, что Великобритания обладает необыкновенной пушкой, превосходящей все остальные в мире, то -- что Франция изобрела замечательное ружье, Япония -- новый взрывчатый состав, а Америка -- подводную лодку, которая в состоянии изгнать из морей все броненосцы.
   В любой момент могла наступить паника и разразиться война.
   Все силы государств, все помышления их были направлены в строну войны. Между тем основная масса граждан в этих воинственных государствах была совершенно неспособна к борьбе и в моральном, и в физическом отношениях. Пожалуй, можно было бы даже прибавить, что еще никогда до тех пор народные массы не были так непригодны к борьбе. Это был парадокс того времени -- этого почти единственного периода в мировой истории! Аппараты войны, ее методы и искусство менялись чуть ли не каждые десять-двенадцать лет, все более и более совершенствуясь, но в то время, как все подготавливалось к войне, люди становились все менее воинственными, и войны не было...
   И вот, наконец, она разразилась. Она явилась неожиданной для всего мира, потому что истинные причины ее были скрыты. Отношения между Германией и Соединенными Штатами были давно уже натянутыми вследствие крайне ожесточенной борьбы из-за таможенных тарифов и двусмысленного поведения Германии в вопросе и доктрине Монроэ; возникали также конфликты между Соединенными Штатами и Японией вследствие непрекращавшегося спора о правах японских граждан в Америке. Все это постоянно приводило к обострению отношений. Однако настоящим толчком, как это теперь известно, послужили усовершенствования, достигнутые Германией в машине Пфорцгейма, что дало возможность построить быстроходный и легко управляемый воздушный корабль. В это время Германия была наиболее деятельной державой в мире, лучше всех организованной для быстрых и секретных действий, лучше всех вооруженной достижениями современной науки и техники, обладавшей самыми вымуштрованными и воспитанными администраторами и чиновниками. Она это знала и настолько преувеличивала свое могущество, что относилась с презрением к тайнам своих соседей. Может быть, именно вследствие такого самомнения она менее тщательно шпионила за своими врагами. Кроме того, она по традиции не стеснялась в своих действиях никакими этическими соображениями и не соблюдала необходимой осторожности. Располагая мощными орудиями войны, Германия решила, что ее час наступил, и что она может теперь утвердить свое господство над всем миром. Казалось, действительно перевес был на ее стороне; она могла начать борьбу и победить, прежде чем другие добьются каких-нибудь существенных результатов в своих опытах в области воздухоплавания.
   Прежде всего Германия должна была нанести решительный удар Америке; только Америка могла соперничать с ней в воздухоплавании. Было, известно, что Америка уже имеет в своем распоряжении летающую машину весьма практичного устройства, представляющую дальнейшее усовершенствование модели Райта. Однако никто не думал, что вашингтонское правительство воспользуется этим изобретением и сделает попытку создать воздушный флот. Конечно, надо было нанести удар, прежде чем Америка решится на это. Франция имела флот из тихоходных дирижаблей, из которых многие были построены еще в 1908 году. Разумеется, такой флот не мог соперничать с новым типом воздушных кораблей. Французские воздушные шары служили исключительно для рекогносцировки на восточной границе. Большей частью они были слишком малы, могли поднять не больше двенадцати-двадцати человек, и ни один из этих шаров не мог двигаться даже со скоростью шестидесяти километров в час. Англия же, в припадке скупости, спорила и торговалась с Беттериджем, предлагавшим свое удивительное изобретение. Следовательно, и она не могла идти в счет по крайней мере в течение некоторого времени. Азия же не подавала никаких признаков жизни. Остальных конкурентов не стоило принимать в расчет.
   "Теперь или никогда! -- сказало германское правительство. -- Теперь или никогда мы должны завладеть воздухом, подобно тому, как прежде англичане завладели морем!
   Надо сделать это именно теперь, пока другие занимаются лишь опытами!"
   Быстро, систематически и тайно готовилась Германия к войне, и план ее был превосходен. Она могла опасаться только Америки, которая являлась ее главной соперницей р мировой торговле и строила различные препятствия ее империалистическим замыслам. Следовательно, прежде всего надо было сразить Америку. Германия пошлет в небеса над Атлантическим океаном свой гигантский воздушный флот, который и повергнет в прах ничего не подозревавшие и не подготовленные к такой войне Северо-Американские Штаты...
   Во всяком случае, судя по тем сведениям, которые находились в руках германского правительства, такое предприятие имело все шансы на успех. Германия могла рассчитывать на то, что застигнет всех врасплох. Дело в том, что можно гораздо скорее создать воздушные корабли и летательные машины, нежели броненосцы, на постройку которых требуется, по крайней мере, два года. Если только есть достаточное количество рабочих рук и все необходимые принадлежности, то можно изготовить множество таких аппаратов за несколько недель. Можно наводнить небо летающими драконами и воздушными кораблями -- были бы только оборудованные парки да мастерские. И точно, в известный момент корабли взлетели, "словно мухи, зародившиеся в навозе", -- как едко выразился один французский писатель.
   Нападение на Америку являлось, таким образом, первым ходом в чудовищной игре. Но тотчас же по выступлении этого флота воздухоплавательные парки должны были приняться за сооружение нового воздушного флота, способного произвести налеты на Лондон, Париж, Рим, Петербург, а также все другие места, где его появление будет признано необходимым, чтобы вызвать нужный эффект.
   Такая внезапность должна была поразить мир и завоевать его. Можно лишь удивляться, как действительно близки были к осуществлению эти колоссальные планы, задуманные и выработанные предприимчивыми честолюбцами!
   Роль Мольтке в этой изумительной войне в воздухе должен был играть фон Штернберг. Но император колебался, и только упрямый романтизм принца Карла-Альберта мог склонить его в пользу этого плана.
   Принц был центральной фигурой в этой мировой драке. Он был душой империалистического движения в Германии и идеалом новой аристократии, -- нового рыцарства, как их называли. Эта аристократия возникла благодаря внутренним раздорам и отсутствию дисциплины и явилась результатом сосредоточения богатств в руках немногих.
   Услужливые льстецы сравнивали Карла-Альберта с Черным Принцем, с Алкивиадом, с молодым Цезарем. Многим он казался даже "сверхчеловеком" Ницше. Принц был белокурый, толстый, мужественного вида человек и отличался полным отсутствием нравственных устоев. Его первым великим актом, изумившим Европу и чуть не вызвавшим новую Троянскую войну, был отказ от принцессы Елены Норвежской и категорически заявленное нежелание жениться на ней. Затем последовал его брак с простой швейцарской девушкой, Гретхен Красс, несравненной красавицей, и его отважный поступок, чуть не стоивший ему жизни -- спасение трех утопающих портных, лодка которых опрокинулась в море вблизи Гельголанда. За это и за победу над американской яхтой "Защитник" в одном состязании император простил принца и поручил ему контроль над новым воздушным флотом Германии.
   Принц занялся этим с величайшей энергией и умением, объявив, что решил повергнуть к ногам Германии небо, землю и море. Обаяние принца распространялось не только на Германию. Во всем мире восхищались его непоколебимой и жестокой энергией, и он так же увлекал умы, как некогда увлекала их наполеоновская легенда. Англичане, недовольные медленными и сложными приемами своей политики, обращали взоры на мощную фигуру этого человека, не признававшего никаких компромиссов. Французы верили в него. В Америке слагали в его честь поэмы. А между тем именно он вызвал эту войну!
   Население Германии неменьше остального мира удивлялось быстроте и энергии имперского правительства. Но, в сущности, многочисленная литература, помещавшая на своих страницах предсказания относительно военного будущего Германии, еще в 1906 году должна была подготовить умы немцев к победному акту: как раз тогда Рудольф Мартин выступил со своим блестящим сочинением, в котором произнес пророческие слова:
   "Будущее Германии -- в воздухе!"

2

   Берт Смоллуэйс не имел никакого понятия об этих гигантских замыслах и мировых силах, в самом центре которых он вдруг очутился. Но его очень занимал вид воздушных кораблей, возлежавших точно огромное стадо чудовищ. Каждое из них казалось ему длиной с набережную, а шириной с Трафальгарскую площадь; некоторые были длиной не меньше, чем в треть мили. Никогда в жизни не случалось Берту видеть ничего похожего на этот огромный, правильной формы парк воздушных кораблей. В первый раз у него мелькнула мысль, что на свете существует множество чрезвычайно важных вещей, о которых ни он, ни его современники и не подозревали до сих пор. Он всегда воображал себе немцев толстыми, смешными людьми, которые курят фарфоровые трубки, питаются наукой, колбасой, кислой капустой и прочими несъедобными вещами.
   Со своей высоты Берт успел взглянуть вниз только мельком: тотчас же после первого выстрела он согнулся в корзине, а вслед за тем шар начал быстро спускаться.
   Мысли у Берта путались, и он не знал, на что ему решиться, как объяснить свое появление, и назваться ли ему Беттериджем или нет.
   "Что делать?" -- шептал он в тоске. Тут он взглянул на свои сандалии и внезапно почувствовал отвращение к самому себе.
   -- Ведь они подумают, что я совершеннейший идиот! -- воскликнул он и в отчаянии сбросил мешок с балластом, вызвав этим ответные выстрелы в шар.
   В голове у Берта мелькнула даже мысль, не представиться ли ему сумасшедшим, чтобы избежать неприятных и затруднительных объяснений. Но затем ему показалось, что воздушные корабли поднялись, как будто желая взглянуть на него, и корзина его стукнулась о землю. Он полетел вниз головой...
   Когда Берт очнулся, он был уже знаменит. Он услышал голос, кричавший:
   -- Да, да! Это Беттеридж, герр Беттеридж! Он самый!
   Берт лежал на маленькой зеленой лужайке, возле одной
   из главных дорог воздухоплавательного парка. Перед ним расстилалась громадная, уходившая вдаль перспектива воздушных кораблей. На тупом носу каждого из них красовался черный орел. По другой стороне дороги тянулся ряд газовых генераторов, а везде в промежутках по земле были раскинуты резиновые рукава. Тут же, поблизости, находился и съежившийся шар Берта. Корзина этого шара казалась необыкновенно миниатюрной, сломанной игрушкой в сравнении с гигантским корпусом возвышавшегося поблизости воздушного корабля. Этот корабль поднимаясь, как скала, заслонял проход, находившийся между ним и другими кораблями.
   Когда Берт пришел в себя, то увидел, что его окружает группа взволнованных людей, затянутых в мундиры; большей частью это были здоровые, рослые ребята. Все говорили, а некоторые что-то кричали по-немецки. Берт догадался, что это по-немецки, потому что публика издавала мяукающие и придушенные звуки как котята. Только одну фразу повторяли они постоянно, и Берт мог разобрать в ней имя Беттериджа.
   "Черт возьми! -- подумал Берт. -- Они узнали".
   -- Хорошо! -- сказал кто-то, и затем последовала быстрая речь по-немецки.
   Возле себя Берт заметил полевой телефон; высокий офицер в голубом мундире что-то говорил про него в телефонную трубку. Другой офицер стоял рядом и держал в руках портфель с чертежами и фотографиями. И все вокруг смотрели на Берта.
   -- Вы говорите по-немецки, герр Буттерайдж? -- спросил его один из офицеров на ломаном английском языке.
   Берт решил лучше прикинуться оглушенным от падения. Это ему удалось.
   -- Где я? -- спросил он.
   Кругом слышался несмолкаемый говор. Несколько раз упоминали о "принце". Где-то далеко прозвучал рог, подхваченный другим горнистом, находившимся неподалеку.
   Все пришло в волнение. С грохотом промчался вагон однорельсовой дороги. Телефон трещал не переставая, и высокий офицер, видимо, о чем-то горячо спорил. Наконец, он подошел к группе, окружавшей Берта, и Берт расслышал немецкое слово "принести с собой".
   Истощенный человек, с очень серьезным лицом и белыми усами, обратился к Берту на ломаном английском языке.
   -- Герр Буттерайдж, -- сказал он, -- мы должны отправиться.
   Но Берт повторил:
   -- Где я?
   Кто-то схватил его за плечо и спросил:
   -- Вы -- герр Буттерайдж?
   -- Герр Буттерайдж, мы должны отправляться, -- повторил господин с белыми усами.
   Офицер, говоривший по телефону, все еще бубнил свою фразу относительно "принца" и слова: "принести с собой".
   Человек с белыми усами на мгновение призадумался, потом его как будто осенила какая-то мысль. Он стал громко отдавать какие-то приказания. Послышались вопросы и доктор, стоявший около Берта, ответил несколько раз: "Да, да!", а потом что-то сказал про "голову".
   Затем, он торопливо поднял сопротивляющегося Берта с земли. Тотчас же два огромных солдата, в серых куртках, подошли к Берту и поддержали его.
   -- Алло! -- произнес Берт с изумлением. -- Что же это такое?
   -- Ничего, -- успокоил его доктор. -- Они вас понесут.
   -- Куда? -- спросил Берт, но не получил ответа.
   -- Возьмите их руками за шею... понимаете? За шею, -- говорил доктор.
   -- Да... Но куда? -- повторил Берт.
   -- Держитесь крепче!
   Прежде чем Берт успел произнести еще хоть одно слово, два дюжих солдата подхватили его и понесли. Они взялись за руки, устроив таким образом сиденье для Берта, посадили его, а его руки положили себе на плечи. Раздалась команда: "Вперед!" Кто-то бежал впереди с портфелем в руке. Солдаты быстро понесли Берта по широкой дороге между газовыми генераторами и воздушными кораблями. Они несли, в общем, довольно осторожно и только два раза споткнулись о резиновые рукава генераторов, чуть не уронив свою ношу.
   У Берта на голове была английская шапка Беттериджа, а на плечах его плащ. Он отвечал, когда его называли Беттериджем. Сандалии беспомощно шлепали у него на ногах. Все куда-то страшно торопились. Он смотрел, бесконечно удивляясь и не понимая, что происходит вокруг...
   Систематический порядок, множество солдат, аккуратно стоженные груды материалов и бесчисленные линии однорельсовой дороги, а также гигантские кузова воздушных кораблей, -- все это напоминало ему доки в Вульвиче, где он был очень давно -- еще мальчиком. Но тут отражалась вся мощь современной науки, создавшей этот гигантский парк. Странное впечатление производил также электрический
   свет, исходивший откуда-то снизу, от самой земли. В сгустившихся сумерках все тени отбрасывались вверх, и Берт видел свою громадную смешную тень и тени солдат, несших его на руках. Тени сливались вместе, принимая вид фантастического гигантского чудовища, на коротких ногах, с огромным горбом, двигавшегося вдоль цепи воздушных кораблей. Освещение было устроено внизу, чтобы избежать установки столбов и стоек, которые могли бы помешать подъему воздушных кораблей.
   Темнота сгущалась. Вечер был тихий, небо безоблачное. Все предметы, вследствие освещения снизу, бросали громадные тени, уходившие вверх и расплывавшиеся в неопределенные, полупрозрачные массы. Внутри кузовов кораблей горели лампочки, сверкая точно звезды сквозь облака. Все носило странный, удивительно призрачный характер. Названия кораблей были нанесены черными буквами на белом поле, по бокам корпуса, а на носу простирал свои крылья в темноте имперский орел. Раздавались звуки горна, мимо пробегали с шумом вагоны однорельсовой дороги, набитые солдатами. Каюты, устроенные внизу передней части воздушных кораблей, были освещены, и через открытые двери можно было видеть обложенные подушками проходы. Иногда раздавался чей-то голос, отдававший приказания невидимым рабочим.
   Берта пронесли мимо часовых по ступеням, затем по длинному, узкому проходу, мимо сваленного в беспорядке багажа и, наконец, опустили на пол в дверях обширной каюты. Берт на глаз определил, что пол комнаты -- около одного квадратного метра, а высота -- более двух с половиной метров. Каюта была обита красными подушками и отделана алюминием.
   Высокий молодой человек, с птичьей физиономией, маленькой головой, длинными ногами и бесцветными волосами, стоял в каюте, держа в руках разные принадлежности туалета, и что-то ворчал про "бога", про "громы небесные" и про "дурака Буттерайджа". Должно быть, это был прежний обитатель каюты, которого теперь выселяли оттуда.
   Когда он исчез, Берта опустили на койку в углу каюты и подложили ему под голову подушку. Дверь закрылась, и он остался один. Все почему-то торопились выйти.
   "Черт возьми! -- подумал он. -- Что же будет дальше?"
   Он внимательно осмотрел каюту.
   -- Как быть? -- проговорил Берт. -- Должен ли я поддерживать их заблуждение или нет? Гм... комната не похожа на тюрьму, не похожа и на больницу...
   Тут он вспомнил о своих сандалиях и капризно сбросил их:
   -- На черта мне эти сандалии! Они мне все портят!..

3

   Вдруг дверь открылась и в каюту вошел плотный молодой человек в военной форме. Он принес портфель Беттериджа, мешок и маленькое зеркальце для бритья. У него было открытое лицо и рыжевато-белокурые волосы.
   -- Так значит вы -- Беттеридж? -- сказал он, безукоризненно выговаривая английские слова. Опустив на пол скудный багаж Берта, он прибавил: -- Мы должны были тронуться в путь через полчаса. Вы попали вовремя.
   Он с любопытством разглядывал Берта и на мгновение его взгляд остановился на сандалиях.
   -- Вам бы следовало явиться сюда на своей летательной машине, мистер Беттеридж! -- сказал он и, не дожидаясь ответа, продолжал: -- Принц поручил мне позаботиться о вас. Конечно, он не может принять вас теперь, но ваше прибытие он считает счастливым предзнаменованием. Милость неба! Алло!
   Он вдруг остановился и начал прислушиваться.
   Снаружи доносился топот ног, звуки отдаленного горна, которому вторили горнисты уже вблизи. Слышны были громкие человеческие голоса, отрывисто и резко говорившие о каких-то важных вещах. Им отвечали откуда-то издали. Раздался звук колокола, и по коридору послышались шаги.
   Затем наступила жуткая тишина, и как бы зажурчала и заплескалась вода.
   Молодой человек слушал, подняв брови. Он размышлял несколько мгновений, потом бросился вон из комнаты. Тотчас же последовал сильный толчок, сопровождавшийся целой гаммой разнообразных звуков и криками "ура".
   Молодой человек появился снова.
   -- Они выпускают воду из маленького шара, -- сказал он.
   -- Какую воду?
   -- Которая удерживала нас на земле. Ловкая штука, а?
   Берт с удивлением взглянул на него.
   -- В самом деле, вы, кажется, ничего не понимаете? -- воскликнул молодой человек.
   Берт почувствовал, что его койка слегка дрогнула.
   -- Это машина, -- сказал молодой человек ободряющим тоном. -- Теперь уже недолго.
   Он опять начал прислушиваться. Каюта закачалась.
   -- Ага! -- воскликнул он радостно. -- Мы поднимаемся!..
   -- Поднимаемся? Куда? -- спросил Берт, привстав с койки.
   Но молодой человек уже выбежал из комнаты. В проходе раздавалась громкая немецкая речь и другие звуки, странно действовавшие на нервы Берта.
   Молодой человек вошел снова.
   -- Мы поднялись уже достаточно высоко...
   -- Куда мы поднимаемся? -- вскричал Берт. -- Я хочу, чтобы вы выражались яснее. Слышите! Где я нахожусь? Я ничего не понимаю!..
   -- Как! -- воскликнул молодой человек. -- Вы не понимаете?
   -- Нет. Меня оглушило падение, и я ничего не могу сообразить. Где мы находимся? И куда мы поднимаемся?
   -- Вы не знаете, где вы находитесь и что это такое?
   -- Конечно, не знаю. Отчего эта качка и весь этот шум?
   -- Нет! Каков шутник! А! Вы ничего не знаете? Не знаете, что мы отправляемся в Америку? Не поняли этого? Вы как раз застали нас в самый момент выступления. И теперь вы находитесь на старом "Фазерлэнде", на флагманском судне принца... Вы, таким образом, ничего не пропустите. Что бы ни случилось, вы можете быть уверены, что "Фазерлэнд" не останется позади...
   -- Мы... в Америку?..
   -- Конечно.
   -- На воздушном корабле?
   -- А то как же!
   -- Чтобы я отправился в Америку на воздушном корабле! И сейчас же после воздушного шара? Нет, слуга покорный! Говорю вам, я не хочу! Я хочу гулять на собственных ногах. Пустите меня! Я не знал.
   Он бросился к двери. Но молодой человек жестом удержал Берта и, дернув за ремень, раздвинул панель: под мягкой обивкой открылось окно.
   -- Смотрите! -- произнес он.
   Они встали рядом и заглянули в окно.
   -- Вот так штука! -- сказал Берт. -- И в самом деле, мы поднимаемся!
   -- Да поднимаемся... и очень быстро! -- радостно заметил молодой человек.
   Воздушный корабль поднимался очень ровно, медленно двигаясь над воздухоплавательным парком. Геометрически правильные очертания парка были намечены в темноте пунктиром ярких электрических огней. Черная дыра в длинном р тся его лица, и самъ онъ весь оказался покрытымъ бѣлыми расплывающимися пятнами. Въ нѣсколько секундъ все вокругъ него было покрыто сыростью. Онъ дрожалъ отъ сильнаго холода, и его дыханіе превращалось въ паръ. У него было такое представленіе, точно сильнѣйшая снѣжная буря съ неимовѣрною, все возрастающею быстротою стремится вверхъ. Онъ вскорѣ понялъ, что шаръ опускается. Наконецъ до его слуха достигъ смутный шумъ. Но что это былъ за шумъ и откуда онъ доносился,-- молодой человѣкъ понять не могъ.
   Смущенный и озабоченный, Бертъ осторожно выглянулъ черезъ край корзины и увидѣлъ подъ собою волнующееся водяное пространство. Въ нѣкоторомъ отдаленіи неслась большая лодка съ косымъ парусомъ, на которомъ чернѣлись буквы какой-то надписи; на носу лодки мигалъ красновато-желтый огонекъ. Было видно, что лодка борется съ сильнымъ штормомъ, между тѣмъ какъ наверху, гдѣ находился Бертъ, не чувствовалось даже легкаго вѣтерка. Шумъ волнующагося, бичуемаго вѣтромъ моря все возрасталъ.
   Шаръ опускался все ниже и ниже, и Бертъ съ ужасомъ ожидалъ, что его корзина погрузится въ море. Молодой человѣкъ встрепенулся. Схвативъ одинъ изъ мѣшковъ съ пескомъ, онъ перебросилъ его черезъ бортъ и, не выждавъ его дѣйствія, спровадилъ вслѣдъ за нимъ другой. Когда послѣ этого онъ снова взглянулъ внизъ, передъ его глазами мелькнула пѣнящаяся воронка воды, затѣмъ его снова охватила снѣжная метель въ облачной массѣ. Здѣсь онъ также не пожелалъ оставаться и выбросилъ еще два мѣшка. Облегченный шаръ снова взвился въ верхніе тихіе, чистые, ясные и холодные слои воздуха. Тамъ было еще довольно свѣтло. Въ синевѣ неба сверкали звѣзды. На востокѣ поднималась луна.
   -- Уфъ!-- со вздохомъ облегченія вырвалось изъ груди Берта.-- Слава Богу, на этотъ разъ все обошлось благополучно!
  

IV.

   Хотя лѣтняя ночь и была короткая, но она показалась нашему воздушному страннику длиннѣе зимней. Послѣ того, какъ онъ едва не угодилъ въ водяную бездну, у него явилось чувство неувѣренности за каждую слѣдующую минуту, пока будетъ темно; при дневномъ же свѣтѣ, ему почему-то казалось, будетъ безопаснѣе.
   Несмотря на всѣ испытанныя имъ треволненія, ему захотѣлось ѣсть. Онъ основательно закусилъ и выпилъ полбутылки шампанскаго, довольно успѣшно на этотъ разъ откупоренной. Послѣ этого онъ очень желалъ бы покурить, но за неимѣніемъ спичекъ не могъ удовлетворить этого желанія. Ворча на Беттериджа, не запасшагося спичками, и на Греба за его привычку не возвращать взятыхъ спичекъ, онъ улегся, поплотнѣе закутался и быстро заснулъ.
   Онъ крѣпко проспалъ нѣсколько часовъ и видѣлъ во снѣ, что онъ неудержимо стремится въ какую-то бездну. Подъ вліяніемъ этого сна онъ вдругъ проснулся весь въ холодномъ поту. Поспѣшно вскочивъ, онъ бросился къ борту корзины и заглянулъ черезъ него въ пространство, но ничего особеннаго не замѣтилъ. Онъ успокоился, снова улегся и старался опять заснуть. Однако сонъ убѣгалъ отъ него, и молодой человѣкъ долго проворочался съ боку на бокъ, тщетно стараясь забыться сномъ. Лежа на спинѣ и упершись взглядомъ въ громадный темный пузырь надъ собою, онъ вдругъ сдѣлалъ новое открытіе: надѣтый имъ жилетъ Беттериджа какъ-то странно шуршалъ при каждомъ его дыханіи, точно въ немъ находилась бумага. Бертъ поспѣшилъ ощупать жилетъ, и тотчасъ же убѣдился, что въ немъ дѣйствительно защиты бумаги. Къ сожалѣнію, было еще темно для просмотра этихъ бумагъ, и онъ оставилъ ихъ тамъ до разсвѣта. Послѣ этого, незамѣтно для себя, онъ снова задремалъ.
   Его разбудилъ концертъ собачьяго лая, пѣтушинаго пѣнія, птичьяго гомона и гулъ людскихъ голосовъ. Бертъ поспѣшно вскочилъ, бросился къ краю корзины и выглянулъ черезъ него. Было почти совсѣмъ уже свѣтло, и шаръ медленно несся на незначительной высотѣ надъ обширнымъ ландшафтомъ, озареннымъ золотистыми лучами восходящаго солнца. Бертъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на разстилавшіяся внизу прекрасно обработанныя поля, перерѣзанныя превосходными дорогами, вдоль которыхъ тянулись ряды телеграфныхъ и телефонныхъ столбовъ. Шаръ его только что миновалъ большое, замѣчательно чистое, точно вылизанное, селеніе съ бѣленькими домиками подъ крутыми красными черепичными кровлями и съ красивою церковью готическаго стиля. Толпа поселянъ, мужчинъ и женщинъ, въ простой, но чистой и удобной одеждѣ и не особенно складной, зато прочной обуви, очевидно спѣшившая на полевыя работы, остановилась и принялась наблюдать за шаромъ, уже задѣвавшимъ своимъ канатомъ за землю.
   -- Эхъ, жаль я не знаю, что нужно сдѣлать, чтобы опуститься!-- говорилъ Бертъ, съ сожалѣніемъ глядя на уходившее изъ-подъ его носа селеніе.-- Развѣ крикнуть имъ, чтобы они ловили канатъ?.. Да, но какъ это сказать по-французски?.. Слово "ловить" я еще могу сказать, а вотъ какъ называется на ихъ дурацкомъ языкѣ "канатъ", не знаю... Впрочемъ, слѣдуетъ ли еще мнѣ опускаться здѣсь? Какъ бы не вышло какой скверной исторіи?.. Можетъ-быть, это вовсе не французы. Что-то здѣсь очень чисто и складно. У французовъ, кажется, такъ не бываетъ.
   Утѣшивъ себя этимъ объясненіемъ, Бертъ снова взглянулъ на красивый ландшафтъ и вдругъ замѣтилъ, что его шаръ несется прямо на однорельсовый желѣзнодорожный путь. Чтобы миновать это опасное сооруженіе, онъ поспѣшилъ выбросить пару мѣшковъ съ пескомъ. Шаръ сразу поднялся вверхъ.
   -- Гмъ! балласта остается немного,-- проговорилъ Бертъ, оглядывая мѣшки съ пескомъ.-- И если я повыкидаю его весь, а шару вздумается опять спуститься, то мнѣ волей-неволей придется сойти на землю и представиться тѣмъ, къ кому я попаду. Нужно, значитъ, на всякій случай немного прифарфориться, чтобы не напугать ихъ звѣринымъ видомъ.
   Съ этой цѣлью онъ выбросилъ еще мѣшокъ съ пескомъ, такъ какъ ему показалось, что шаръ поднялся недостаточно высоко и, прежде чѣмъ онъ успѣетъ привести себя въ порядокъ, опять опустится. Воздухоплаватель не замѣтилъ, что шаръ и послѣ двухъ мѣшковъ поднялся на порядочную высоту, а теперь, послѣ третьяго, съ огромною быстротою сталъ взвиваться все выше и выше.
   -- Вотъ тебѣ и разъ!-- вскричалъ озадаченный молодой человѣкъ.-- Значитъ, я пересолилъ... Ну, дѣлать нечего. Пока что -- закусимъ, а тамъ ужъ и займемся туалетомъ.
   Такъ какъ сдѣлалось гораздо теплѣе, то онъ снялъ шапку и мѣховое пальто, которыя сильно его стѣсняли, и принялся за приготовленіе какао, который оказался въ жидкомъ видѣ въ одной изъ жестянокъ. Нужно было только подогрѣть его. Съ этой цѣлью Бертъ взялъ жестяную самоварку, внимательно прочиталъ наклеенное на ней наставленіе, какъ обращаться съ нею, и въ точности выполнилъ его: налилъ въ самоварку сколько было нужно какао, потомъ вложилъ въ подлежащее отверстіе на днѣ прибора небольшой ключикъ, находившійся при самомъ приборѣ, и сталъ вертѣть этотъ ключикъ направо. Вскорѣ приборъ сталъ согрѣваться и черезъ нѣсколько минутъ сдѣлался настолько горячимъ, что его нельзя было уже держать въ рукахъ. Бертъ вытащилъ ключикъ изъ отверстія, поставилъ самоварку на столикъ, открылъ крышку и убѣдился, что напитокъ совершенно готовъ. Это было уже давнишнее изобрѣтеніе, но для Берта оно являлось новостью.
   Выпивъ нѣсколько чашекъ душистаго напитка и полакомившись вкусными бисквитами, молодой человѣкъ вспомнилъ о бумагахъ въ жилетѣ. "Навѣрное тутъ тѣ чертежи, которыхъ вчера недоставало", подумалъ онъ, распарывая подкладку жилета. Дѣйствительно это оказались чертежи подвижныхъ боковыхъ частей, на которыхъ основывалась устойчивость всего механизма машины.
   Долго просидѣлъ Бертъ въ глубокомъ раздумьѣ надъ этими чертежами. Потомъ онъ всталъ, швырнулъ въ пространство жилетъ Беттериджа и досталъ кусокъ фланели. Тщательно зашивъ въ эту фланель драгоцѣнную находку, онъ спряталъ ее у себя на груди. Послѣ этого молодой человѣкъ разыскалъ каучуковый тазикъ, налилъ въ него изъ кувшина воды, обрился, умылся и причесался. Сбросивъ затѣмъ съ себя свой балахонъ, онъ надѣлъ сюртукъ, пальто и шапку, такъ какъ сдѣлалось опять довольно свѣжо, когда шаръ снова поднялся вверхъ.
   Принявъ такимъ образомъ болѣе приличный видъ, невольный воздухоплаватель выглянулъ изъ корзины. Шаръ теперь рѣялъ надъ холмистой мѣстностью. Тамъ и сямъ виднѣлись хвойные лѣса, разстилались покрытыя цвѣтущимъ верескомъ долины и сверкали серебристыя ленты рѣкъ; повсюду пестрѣли привѣтливыя, чистенькія, утопавшія въ зелени селенія и отдѣльныя небольшія усадьбы; въ каждомъ селеніи высился острый шпиль церковной колокольни и виднѣлись столбы безпроволочнаго телеграфа и телефона; на возвышенностяхъ красовались прелестные замки, окруженные цвѣтущими садами и обширными парками. Куда ни хваталъ глазъ, всюду виднѣлись превосходно содержимыя шоссированныя дороги и однорельсовые желѣзнодорожные пути, окаймленные телеграфными и телефонными столбами; каждое селеніе и каждая усадьба были окружены полями и лугами, походившими на сады; всѣ хозяйственныя постройки находились въ образцовомъ порядкѣ; пастбища были полны прекрасныхъ стадъ всевозможнаго рогатаго скота. До Берта доносился грохотъ быстро мчавшихся по желѣзнымъ мостамъ поѣздовъ. Кое-гдѣ онъ видѣлъ отряды войскъ, пушки и вообще очевидные признаки военныхъ приготовленій, напоминавшихъ ему тѣ, свидѣтелемъ которыхъ онъ недавно былъ у себя на родинѣ. По временамъ ему слышался какъ бы гулъ отдаленныхъ пушечныхъ выстрѣловъ.
   Шаръ несся на высотѣ 10.000 футовъ. "Какъ бы мнѣ спуститься?" подумалъ Бертъ, которому уже стало надоѣдать это невольное воздушное путешествіе, несмотря на весь его интересъ и новизну. Молодой человѣкъ снова принялся дергать за красную и бѣлую веревки, но попрежнему безъ всякаго результата. Бросивъ, наконецъ, это безполезное занятіе, онъ отъ нечего дѣлать подвергъ тщательной ревизіи остатокъ своего провіанта и нашелъ, что его, при нѣкоторой экономіи, можетъ хватить еще чуть не на недѣлю. Это его успокоило. Если ему и придется еще нѣсколько дней мотаться между небомъ и землею, то онъ, по крайней мѣрѣ, не умретъ съ голоду.
   Бертъ не зналъ, что ему дѣлать, и снова выглянулъ черезъ бортъ корзины. Когда онъ смотрѣлъ раньше, огромная панорама подъ нимъ была безжизненна, какъ нарисованная картина. Но по мѣрѣ того, какъ солнце поднималось все выше и выше и шаръ, изъ котораго постепенно улетучивался газъ, неуклонно, хотя и медленно, опускался, внизу все стало оживать; картина дополнилась движеніемъ. Бертъ уже ясно могъ разслышать разнообразные звуки -- желѣзнодорожные свистки, шумъ колесъ, ревъ и блеяніе скота, сигналы военныхъ рожковъ и даже человѣческіе голоса.
   Наконецъ канатъ шара снова потащился по землѣ, и Бертъ сталъ уже подумывать о спускѣ. Нѣсколько разъ канатъ задѣвалъ за разные предметы, но не запутывался въ нихъ и шаръ не останавливался.
   Бертъ тихо подлеталъ къ одному изъ самыхъ прелестныхъ городковъ въ мірѣ. Молодой человѣкъ еще издали замѣтилъ группы красивыхъ городскихъ зданій съ высокими крутыми кровлями подъ сѣнью вѣковыхъ деревьевъ. Посерединѣ городка высилась церковь, а вокругъ шли высокія стѣны. Прекрасныя широкія ворота вели на окаймленную деревьями дорогу. Электрическіе провода и кабели со всего округа сбѣгались сюда, точно на веселый пиръ. Видъ городка былъ самый привѣтливый и уютный, а развѣвавшіеся повсюду пестрые флаги еще болѣе увеличивали его нарядность. По всѣмъ дорогамъ ѣхали въ двухколесныхъ телѣжкахъ или шли пѣшкомъ сельчане. Временами по однорельсовому желѣзнодорожному пути проносился поѣздъ. Передъ вокзаломъ, за городомъ, подъ деревьями, бѣлѣлось множество палатокъ. Очевидно, здѣсь была ярмарка. Вся эта мѣстность представлялась нашему воздушному путешественнику полною порядка, видимаго довольства и тѣснаго общенія. Онъ уже видѣлъ себя среди этихъ добрыхъ людей, изумлявшихся его разсказу (хоть даже при помощи переводчика) объ его необыкновенныхъ приключеніяхъ и геройствѣ.
   Но какъ разъ съ этого именно момента и начались всѣ его злоключенія. Не успѣло еще мѣстное населеніе путемъ разглядѣть носившійся надъ нимъ шаръ, какъ канатъ этого шара возбудилъ уже общее негодованіе. Раньше другихъ увидѣлъ волочившійся по землѣ канатъ пожилой поселянинъ, въ высокой черной шляпѣ и съ большимъ краснымъ зонтомъ надъ нею, бывшій, очевидно, немного навеселѣ. Съ очевиднымъ желаніемъ во что бы ни стало поймать этотъ "чортовъ хвостъ", бравый поселянинъ съ энергичной бранью бросился за нимъ. Канатъ скользнулъ поперекъ дороги, окунулся по пути въ кадку со сметаной и, замаравъ въ ней свой конецъ, мазнулъ имъ по лицамъ фабричныхъ работницъ, спѣшившихъ въ автомобильномъ омнибусѣ на работу. Работницы подняли страшный визгъ. Всѣ поспѣшили взглянуть наверхъ и увидѣли въ корзинѣ, подъ громаднымъ пузыремъ, улыбающееся лицо Берта, дѣлавшаго имъ какіе-то знаки. По мнѣнію молодого человѣка, эти знаки были дружескіе и привѣтственные, а по мнѣнію взбудораженной толпы, они выражали насмѣшку и оскорбленіе, и ея возбужденіе стало расти.
   Вдругъ корзина съ силою ударилась о кровлю небольшого домика, стоявшаго близъ городскихъ воротъ, сломала флагштокъ, помѣщавшійся на переднемъ концѣ кровли, затѣмъ проѣхалась по тонкимъ телефоннымъ проводамъ, оборвала одну проволоку, конецъ которой, извиваясь какъ змѣя, упалъ прямо на головы зрителей. Самъ воздухоплаватель тоже едва не свалился на нихъ. Во время перелета черезъ крышу дома онъ чуть не выскочилъ изъ корзины и удержался въ ней только благодаря тому, что во-время успѣлъ схватиться за веревочную сѣть, на которой висѣла корзина.
   Возбужденіе негодовавшей толпы противъ "чортова воздушнаго пришельца" еще больше увеличилось. Нѣсколько молодыхъ солдатъ и поселянъ, осыпая злосчастнаго воздухоплавателя ругательствами и потрясая кулаками, бросились вдогонку за тащившимся по землѣ канатомъ, когда шаръ сталъ переноситься черезъ городскую стѣну.
   -- Хороши эти "добрые" люди, нечего сказать!-- съ горечью воскликнулъ Бортъ, крѣпко держась обѣими руками за веревки раскачивавшейся во всѣ стороны корзины.-- Чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ!.. А все-таки лучше бы спуститься здѣсь, а то неизвѣстно, куда еще занесетъ меня, и что натворитъ этотъ дьявольскій шаръ... Эй, вы!-- крикнулъ онъ внизъ на своемъ "французскомъ" языкѣ,-- берегитесь! Я опускаю якорь!
   Опущенный не во-время и неумѣлою рукою якорь загремѣлъ по высокой кровлѣ другого дома, откуда вмѣстѣ съ цѣлою лавиной разбитыхъ черепицъ скользнулъ по оконной рамѣ, выбилъ въ ней нѣсколько стеколъ и рухнулъ на мостовую, къ счастью, никого не задѣвъ изъ зрителей. Шаръ заколебался изъ стороны въ сторону, а корзина едва не опрокинулась, и воздухоплаватель опять съ трудомъ удержался въ ней. Но якорь нигдѣ не нашелъ себѣ точки опоры. Зацѣпивъ одною изъ своихъ лопастей дѣтское креслице и преслѣдуемый взбѣшеннымъ торговцемъ, которому принадлежала эта игрушка, якорь поднялся вверхъ, повернулся нѣсколько разъ вокругъ самого себя вмѣстѣ съ креслицемъ, затѣмъ опустилъ его на голову торговкѣ зеленью.
   Въ толпѣ поднялся невообразимый шумъ; яростные крики мужчинъ слились съ визгомъ женщинъ. Всѣ бросились ловить продолжавшій тащиться по землѣ канатъ. Шаръ то опускался, то поднимался, а якорь, раскачиваясь изъ стороны въ сторону какъ маятникъ, вновь приблизился къ землѣ и принялся за новыя шутки: сшибъ соломенную шляпу съ головы толстаго господина, съ важнымъ видомъ курившаго сигару, перебилъ и сбросилъ со стола горшечника нѣсколько предметовъ его издѣлій, заставилъ одного браваго военнаго ловко отскочить въ сторону и попасть прямо въ объятія толстой торговки фруктами, и, въ довершеніе всего этого, подхвативъ поперекъ небольшого барашка, тщетно старавшагося съ жалобнымъ блеяніемъ освободиться, бережно опустилъ его на огромную шляпу городской щеголихи. Послѣ всего этого, стукнувшись о каменный столбъ, стоявшій посрединѣ площади и отбивъ часть его украшеній, вмѣстѣ съ шаромъ, который вдругъ рванулся кверху, поднялся на воздухъ. Въ тотъ же моментъ десятокъ рукъ, поймавъ, наконецъ, канатъ, ухватились за него и стали тянуть шаръ внизъ.
   Употребляя всѣ усилія, чтобы не вывалиться изъ сильно раскачивавшейся во всѣ стороны корзины, злополучный воздухоплаватель недоумѣвалъ: спуститься ему или нѣтъ. Съ одной стороны ему страшно надоѣло раскачиваться, съ опасностью жизни, въ своей "люлькѣ", какъ онъ сталъ называть корзину, а съ другой -- онъ опасался попасть въ руки разъяренной толпы.
   А толпа, дѣйствительно, бушевала, какъ бурное море. Бертъ всюду замѣтилъ искаженныя злобою лица и пылавшіе негодованіемъ взоры; слышалъ яростные возгласы и угрожающіе крики; видѣлъ поднятые на него кулаки и палки. Нѣсколько должностныхъ лицъ, въ красивыхъ мундирахъ и треуголкахъ, тщетно старались успокоить взбудораженную толпу и водворить среди нея порядокъ. Бертъ понялъ, что ему не сдобровать, если онъ очутится во власти этой толпы, и что слѣдуетъ какъ можно скорѣе принять мѣры для своего спасенія.
   Подъ давленіемъ необходимости часто и самый заурядный человѣкъ становится геніемъ сообразительности. Молодой человѣкъ перерѣзалъ канатъ, поднялъ къ себѣ якорь и выбросилъ сразу два мѣшка съ пескомъ. Шаръ моментально взвился кверху, корзина выпрямилась, и воздухоплаватель съ чувствомъ удовлетворенія увидѣлъ, какъ растянулись на землѣ тѣ, которые держали въ рукахъ канатъ, и въ какомъ изумленіи, съ разинутыми ртами, смотрѣли остальные на быстро поднимавшійся все выше и выше шаръ.
  

V.

   Къ вечеру яснаго лѣтняго 191* года -- говоря слогомъ прежнихъ романистовъ -- въ хорошій полевой бинокль можно было видѣть воздушный шаръ, который, на высотѣ 11.000 футовъ, несся поперекъ Франконіи въ сѣверо-западномъ направленіи.
   Одинокій воздухоплаватель, помѣщавшійся въ корзинѣ, подвѣшенной къ этому шару, высунувъ голову надъ ея краемъ, широко открытыми, испуганно-недоумѣвающими глазами смотрѣлъ внизъ и восклицалъ:
   -- Вотъ такъ штука! Стрѣлять еще вздумали въ меня, несмотря на простыню, которую я вывѣсилъ въ знакъ моихъ миролюбивыхъ намѣреній... Только этого недоставало!
   Бертъ (это былъ, конечно, онъ) теперь вполнѣ убѣдился, что провинціалы, которыхъ онъ всегда представлялъ себѣ такими наивными, добрыми и довѣрчивыми, вовсе не были намѣрены по-ребячьи восторгаться имъ, напротивъ, относились къ нему очень недовѣрчиво и недружелюбно и, очевидно, вовсе не желали его появленія въ ихъ области. Положимъ, онъ и самъ не хотѣлъ бы теперь находиться въ этой неизвѣстной странѣ. Но что же было ему дѣлать, когда онъ несся надъ нею не по своей волѣ, а по прихоти шара, который, впрочемъ, въ свою очередь, зависѣлъ отъ прихоти вѣтра!
   Посредствомъ рупоровъ до слуха невольнаго воздухоплавателя достигали таинственные голоса, кричавшіе ему на разныхъ непонятныхъ для него языкахъ что-то, повидимому, очень грозное и о чемъ-то предупреждали его разноцвѣтными флагами и другими видными сигналами. По временамъ онъ могъ различать гортанныя подражанія его родному языку, настоятельно требовавшія, чтобы онъ немедленно спустился, если не желаетъ быть разстрѣленнымъ въ воздухѣ. А такъ какъ онъ не имѣлъ возможности исполнить этого требованія, о чемъ они, разумѣется, не могли догадаться, то въ него, дѣйствительно, было произведено нѣсколько выстрѣловъ изъ дальнобойныхъ полевыхъ орудій, къ счастью, безвредныхъ. Только разъ, когда мимо него пронеслось одно ядро, Берту показалось, что онъ слышитъ звукъ раздираемаго шелка, и злосчастный воздухоплаватель уже приготовился было къ переходу въ небытіе, но къ его счастью и радости, шаръ остался цѣлъ и невредимъ. Сначала воздухоплаватель приписывалъ такое непріязненное къ себѣ отношеніе со стороны мѣстнаго населенія своимъ неудачнымъ попыткамъ спуститься въ тѣхъ мѣстностяхъ, черезъ которыя онъ пролеталъ, и продѣлкамъ своего шара, но потомъ убѣдился, что имъ интересуются не столько само населеніе и гражданскія власти, сколько военныя.
   Помимо своей воли, вовсе не желая и не зная этого, Бертъ невольно попалъ въ непріятную роль иностраннаго шпіона. Какъ нарочно насмѣшливая судьба занесла его въ самый центръ міровой политики, и онъ могъ узнать строго охраняемыя военныя тайны могущественной германской державы. Словомъ сказать, судьба, съ помощью слѣпой силы -- вѣтра, несла его надъ воздухоплавательнымъ паркомъ, сооруженнымъ германскимъ правительствомъ, чтобы тамъ, въ тайнѣ отъ всего міра, съ лихорадочной поспѣшностью и въ грандіозныхъ размѣрахъ использовать великія изобрѣтенія Хенстеда и Стосселя и, такимъ образомъ, создавъ, помимо другихъ народовъ, огромный воздушный флотъ, обезпечить себѣ владычество надъ воздухомъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и надъ всѣмъ міромъ.
   Немного позже, когда угрожающими выстрѣлами его все-таки заставили спуститься, Бертъ увидѣлъ обширную горную долину, въ которой находилось множество воздушныхъ судовъ, подобно стаду допотопныхъ чудовищъ. Вся долина, простправшаяся къ сѣверу, была аккуратно разбита на нумерованные участки, на которыхъ были расположены мастерскія, газометры, склады и казармы. Все это огромное пространство перерѣзывалось однорельсовою желѣзною дорогою, но на воздухѣ не было ни одного провода или кабеля. Повсюду виднѣлись черные, бѣлые и красные флаги и вездѣ распростиралъ свои крылья черный германскій орелъ. Но и безъ этихъ символовъ можно было понять, по царившему вездѣ и во всемъ образцовому порядку, по дружной и планомѣрной работѣ, что здѣсь именно Германія.
   Множество людей копошилось въ этой долинѣ. Одни, въ сѣрыхъ рабочихъ курткахъ, возились надъ разными воздушными сооруженіями, другіе, въ военныхъ мундирахъ "защитнаго" цвѣта, производили разныя упражненія. Тамъ и сямъ блестѣли мундиры начальствующихъ лицъ. Особенное вниманіе Берта привлекали воздухоплавательныя машины. По ихъ виду онъ догадался, что прошлой ночью видѣлъ именно три такихъ машины, когда онѣ, надѣясь остаться незамѣченными, дѣлали пробные полеты. Онѣ дѣйствительно имѣли видъ рыбы. Огромные воздушные корабли, съ которыми Германія, во время своей послѣдней борьбы съ Америкой изъ-за мірового владычества (въ то время человѣчество еще не поняло, что мечта объ этомъ владычествѣ никогда не можетъ быть осуществлена) налетѣла на Нью-Йоркъ, были прямыми потомками воздушнаго корабля графа Цеппелина, перелетѣвшаго въ 1906 году черезъ Боденское озеро, и воздушныхъ плавуновъ Лебоди, совершавшихъ въ 1907--8 годахъ свои памятные полеты надъ Парижемъ.
   Германскія воздушныя суда состояли изъ ребровидныхъ стальныхъ и алюминіевыхъ скелетовъ и плотной, не растягивающейся парусинной оболочки, въ которой былъ помѣщенъ непроницаемый каучуковый, въ видѣ мѣшка, резервуаръ для газа, подраздѣленный 50--100 поперечными перегородками на отдѣльныя камеры. Всѣ эти камеры отличались безусловною непроницаемостью для выхода изъ нихъ газа и наполнялись водородомъ. Такая машина могла держаться на любой высотѣ, благодаря длинному внутреннему баллонету (шарообразному сосуду) изъ хорошо промасленной и просмоленной шелковой ткани; изъ этого баллонета, по мѣрѣ надобности, всегда можно было выкачать и вкачать въ него воздухъ. Такимъ образомъ, аэростатъ, по желанію, быстро могъ быть сдѣланъ легче или тяжелѣе воздуха, и всякая убыль въ необходимомъ вѣсѣ немедленно могла возмѣщаться воздухомъ, впускаемымъ въ отдѣленія общаго газоваго резервуара. Положимъ, подобныя летательныя машины были крайне опасны въ томъ отношеніи, что находившійся въ нихъ газъ постоянно грозилъ опасностью взорваться. Но подобнаго рода сооруженія всѣ сопряжены съ опасностью; съ нею необходимо считаться и принимать противъ нея соотвѣтствующія предосторожности. Прежде всего на немъ не должно быть огня ни въ какомъ видѣ и никакихъ легко воспламеняющихся и самовозгорающихся веществъ. Это самое главное условіе для безопасности. Стальная ось, подобіе позвоночника, заканчивалась въ хвостѣ особаго устройства машиною и винтовымъ двигателемъ. Помѣщенія для людей и склада запасовъ находились въ широкой передней части судна, суда эти строились по знаменитой пфорцгеймской модели, этого чуда нѣмецкаго изобрѣтательнаго генія. Сказанная машина обслуживалась съ передней части посредствомъ электрическихъ проводовъ. Только эта часть и была обитаема. Если замѣчалось, что въ машинѣ не все въ порядкѣ, механики должны были пробираться туда по веревочной лѣстницѣ подъ рамою. Въ предупрежденіе качки къ каждому боку судна было прилажено подобіе плавника, какіе имѣютъ рыбы, а управленіе судномъ производилось, главнымъ образомъ, съ помощью двухъ другихъ горизонтальныхъ плавниковъ, которые при нормальныхъ условіяхъ плотно прилегали къ обѣимъ сторонамъ головы, подобно жабрамъ. Словомъ, это было почти полное подражаніе рыбѣ, примѣненное къ воздушнымъ условіямъ, съ тою лишь разницей, что плавательный пузырь, мозгъ и глаза помѣщались не въ передней части, а въ задней.
   Эти искусственныя чудовища въ тихую погоду могли проходить или, вѣрнѣе, пролетать 90 миль въ часъ, такъ что ихъ могъ обгонять только самый сильный вѣтеръ. Длина ихъ колебалась между 800 и 2.000 футами, а сила подъема тяжести была разсчитана на 70--200 тоннъ.
   Сколько было у Германіи такихъ чудовищъ,-- неизвѣстно, но Бертъ насчиталъ ихъ 80 штукъ.
   Таковы были средства, на которыя, главнымъ образомъ, опиралась Германія, когда она отрицала правило Монроэ (Америка для американцевъ) и требовала себѣ доли господства надъ Новымъ Свѣтомъ. Кромѣ того, она имѣла неизвѣстное количество "бомбомечущихъ летающихъ драконовъ". Эти страшные и таинственные аппараты-разрушители укрывались въ другомъ воздухоплавательномъ паркѣ на восточной сторонѣ Гамбурга.
   Но возвратимся къ нашему злополучному воздухоплавателю. Въ концѣ-концовъ нѣмецкіе выстрѣлы попали-таки въ цѣль. Одно ядро пробило оболочку шара. Послѣдовалъ какой-то глухой трескъ, сопровождаемый зловѣщимъ шелестомъ разрывающагося шелка и равномѣрнымъ паденіемъ шара. Смущенный и испуганный Бертъ поспѣшилъ выбросить послѣдніе мѣшки съ пескомъ. Въ отвѣтъ на это раздалось еще два выстрѣла, и шаръ сталъ падать быстрѣе...
  

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Воздушный флотъ.

I.

   Въ душѣ каждаго человѣка таится любовь къ собственной породѣ, собственному воздуху, отечеству и родному языку. До наступленія "научнаго" вѣка эта совокупность благородныхъ чувствъ была прекраснымъ факторомъ въ нравственномъ обиходѣ каждаго приличнаго человѣка. Обрушившійся же на человѣчество бѣшеный шквалъ измѣнилъ всѣ условія жизни, уничтожилъ всѣ преграды, раздѣлявшія и оберегавшія ранѣе отдѣльныя народности. Всѣ стародавніе, глубоко вкоренившіеся обычаи, нравы и привычки были разомъ сметены, и ничего устойчиваго новаго взамѣнъ не могло образоваться. Человѣчество оказалось не въ состояніи приспособиться къ постоянно мѣняющимся условіямъ жизни и безпомощно завертѣлось въ безсмысленномъ вихрѣ новыхъ требованій, новыхъ ощущеній...
   Дѣдъ Берта Смолуэйса отлично зналъ "обязанности" своего положенія. Къ высшимъ онъ былъ почтителенъ, къ низшимъ относился съ полупрезрительнымъ снисхожденіемъ, и отъ колыбели до могилы ни на Іоту не измѣнилъ своихъ убѣжденій и привычекъ. Онъ былъ уроженцемъ Англіи, въ тѣсномъ смыслѣ -- Кента, а это значило, что онъ видѣлъ вокругъ себя солнце, зелень и цвѣты. Газетъ, политики и дальнихъ поѣздокъ для него и для людей его положенія не существовало. Затѣмъ вдругъ произошла перемѣна. Предыдущія главы нашего повѣствованія дали понятіе о томъ, какъ видоизмѣнялся Бенъ-Хиль, бывшее помѣстье сэра Питера Боуна, и какъ на мирное сельское населеніе налетѣлъ ураганъ всякихъ "прогрессивныхъ" новшествъ.
   Что же касается Берта Смолуэйса, то онъ былъ однимъ изъ многихъ милліоновъ людей всего міра, родившихся не на твердой почвѣ установившагося вѣками строя, а въ водоворотѣ борьбы, смысла которой никто не могъ понять. Все, во что вѣрили ихъ отцы, было опрокинуто, раздавлено, до неузнаваемости искажено, втиснуто въ самыя странныя и уродливыя формы. Особенно была искажена и изуродована симпатичная традиція о патріотизмѣ. Въ прежнее время въ Англіи существовали твердо обоснованные взгляды на иноземщину, вызывавшіеся, главнымъ образомъ, боязнью растлѣвающаго вліянія Франціи; назвать у насъ что-либо "французскимъ", значило безповоротно осудить это. Въ мозгу же Берта Смолуэйса и подобныхъ ему людей безпорядочными отрывками мелькали навязанныя крикливою печатью смутныя идеи о "германской конкуренціи", о "желтой и черной опасности", объ "обязанностяхъ бѣлой расы", и т. д. Съ головами, набитыми такими "прогрессивными" мыслями, всѣ эти Берты, въ сущности только и умѣвшіе разъѣзжать на велосипедахъ и дымить папиросою или сигарою, пыжились какъ индѣйскіе пѣтухи и мнили, что они велики ужъ однимъ своимъ происхожденіемъ отъ бѣлокожихъ родителей; всѣ же "цвѣтныя" расы -- низшія, презрѣнныя, подчиненныя, не имѣющія никакихъ человѣческихъ правъ, слѣдовательно, бѣлые, какъ люди расы "господствующей", имѣютъ право всячески притѣснять ихъ.
   Для Бертовъ Смолуэйсовъ не существовало да и не могло существовать здраваго взгляда на человѣческія отношенія, а это и привело къ міровой катастрофѣ. Развитіе научныхъ знаній совершенно измѣнило масштабъ человѣческихъ отношеній. Благодаря быстрымъ механическимъ способамъ сообщенія, люди въ соціальномъ, экономическомъ и физическомъ отношеніяхъ были приведены въ такое тѣсное соприкосновеніе, что прежнія обособленія на отдѣльныя государства утратили всякій смыслъ, явилась потребность въ новой формѣ общежитія. Но этой формы никто не могъ установить. Берты Смолуэйсы были слишкомъ узколобы, чтобы сумѣть выбросить изъ прежняго все сдѣлавшееся непригоднымъ, и, оставивъ одно разумное и полезное, приспособить къ этому новое. Вмѣсто того, чтобы по-дружески сойтись и оберегать права другъ друга. Берты всѣхъ странъ стали вести себя, какъ неразумное стадо: тѣсниться, толкаться, поднимать споры и драки. Не умѣя да и не желая отдѣлаться отъ прежнихъ національныхъ предразсудковъ, народы, тѣсно сдвинувшись, начали съ особеннымъ неистовствомъ осыпать другъ друга своими произведеніями, давить пошлинами и другими экономическими мѣропріятіями и угрожать арміями и флотами, съ каждымъ годомъ возраставшими до чудовищныхъ размѣровъ.
   Трудно учесть, сколько средствъ и энергіи было потрачено міромъ на военныя сооруженія. Одна Великобританія расходовала на флотъ и войско такія суммы и силы, которыя сдѣлали бы изъ англичанъ міровую аристократію, если бы онѣ были употреблены на дѣло культуры, разумнаго воспитанія и образованія. Остальныя европейскія государства волей-неволей подражали ей въ ея безуміи. Вся Европа стала производить только огромныя сооруженія для истребленія другъ друга да крохотныхъ, безсильныхъ выродковъ въ родѣ Берта Смолуэйса. Инстинктъ самоохраненія побудилъ и азіатскіе народы слѣдовать примѣру Европы.
   Наканунѣ всемірной войны на свѣтѣ было шесть великихъ державъ. Всѣ онѣ были вооружены съ головы до ногъ и изо всѣхъ силъ старались превзойти другъ друга количествомъ, силою и разрушительностью военныхъ приспособленій.
   Первою великою державою были Сѣверо-Американскіе Соединенные Штаты. Эта, въ сущности, чисто торгово-промышленная нація была вынуждена на военныя мѣропріятія, во-первыхъ, стараніями Германіи захватить часть Южной Америки, а во-вторыхъ, естественными послѣдствіями своей необдуманной авантюры, толкнувшей ее на территоріальный захватъ передъ самымъ носомъ Японіи. Штаты содержали два огромныхъ флота на Востокѣ и Западѣ, а у себя внутри раздирались безпрерывными спорами между общимъ и союзными правительствами. Второю великою державою являлся союзъ Японіи съ Китаемъ, съ каждымъ годомъ все энергичнѣе и энергичнѣе протягивавшій руку за ролью господствованія на міровой сценѣ. За ними выступала Германская имперія, старавшаяся осуществить свою давнишнюю мечту сначала о преобладаніи въ Европѣ, а потомъ и во всемъ мірѣ. Это были самыя предпріимчивыя и воинственныя державы въ мірѣ. Болѣе мирною была Великобританія, составныя части которой, къ несчастью, были разбросаны по всему лицу земли, и которая, благодаря постояннымъ безпорядкамъ въ Ирландіи и возстаніямъ въ колоніяхъ, вѣчно находилась на точкѣ кипѣнія. Она одарила свои многочисленныя колоніи всѣми своими "прогрессивными" произведеніями, произвела огромную литературу, дышавшую полнымъ презрѣніемъ къ покореннымъ цвѣтнымъ расамъ и, навязывая имъ же эту литературу, со спокойнымъ духомъ воображала, что всѣ эти возбудительныя средства останутся безъ всякихъ послѣдствій, и что сонный Востокъ никогда больше не проснется.
   А вышло не то. Индія, Египетъ и другія страны, находившіяся подъ владычествомъ Великобританіи, воспитали новыя поколѣнія, полныя силъ, жажды дѣятельности, знаній и глубокаго возмущенія противъ своей угнетательницы. Съ большимъ трудомъ великобританскіе заправилы признали фактъ пробужденія соннаго Востока,-- признали и спохватились, но было уже поздно...
   Еще болѣе мирными оказались Франція и союзныя съ ней романскія государства, а если и они щетинились, то поневолѣ. Россія, занятая своими внутренними дѣлами, стояла въ сторонѣ отъ всеобщей будораги. Мелкія же государства, стиснутыя между крупными, кое-какъ влачили свое ненадежное существованіе и тоже высасывали изъ себя послѣдніе соки, чтобы тянуться за большими.
   Въ каждой странѣ множество изобрѣтательныхъ и энергичныхъ умовъ исключительно было занято усовершенствованіемъ военныхъ сооруженій. Каждое государство старалось держать свои приготовленія втайнѣ, имѣть запасы новѣйшаго оружія, развѣдывать о вооруженіи своихъ соперниковъ и превзойти ихъ. Чувство опасности новыхъ смертоносныхъ изобрѣтеній угнетало всѣ народы. Постоянно распространялись самые фантастическіе слухи: то англичане будто бы изобрѣли такую пушку, передъ разрушительною силою которой ничто не могло устоять, то у французовъ появилось самое быстрострѣльное орудіе въ мірѣ, то японцы придумали новое взрывчатое вещество чудовищной силы, то американцы обзавелись такими подводными лодками, что имъ теперь ничего не стоитъ въ одну минуту уничтожить какой угодно флотъ. Каждый такой слухъ порождалъ всеобщую панику.
   Всѣ помыслы и чувства народовъ были устремлены на изобрѣтеніе способовъ истребленія другъ друга. Но съ усовершенствованіемъ этихъ способовъ у людей стала исчезать прежняя доблесть и тотъ воинственный духъ, которымъ отличались когда-то народы. Всѣ боялись другъ друга, и на войну никто не рѣшался.
   Вдругъ война разразилась, и притомъ небывалая по своимъ жертвамъ и по способу, какимъ повели ее. Она явилась ошеломляющимъ ударомъ для всѣхъ, потому что никто не зналъ ея дѣйствительной причины. Между Германіей и Соединенными Штатами давно существовали крайне натянутыя отношенія изъ-за ожесточеннаго тарифнаго спора и непризнаванія Германіею принципа Монроэ. Не ладила Америка и съ Японіей изъ-за нѣкоторыхъ острововъ на Тихомъ океанѣ, которые оба государства признавали своими. Это было извѣстно всѣмъ, но никто не ожидалъ, что дѣло дойдетъ до войны. Да не это и было главною причиною. Побудительнымъ толчкомъ къ войнѣ, какъ потомъ выяснилось, оказалось замѣчательное изобрѣтеніе нѣмецкаго генія -- пфорцгеймская машина и вызванная, благодаря этому изобрѣтенію, возможность постройки быстроходныхъ воздушныхъ судовъ. Германія въ то время была самою энергичною державою, лучше всѣхъ сорганизованною для смѣлыхъ и рѣшительныхъ дѣйствій. Когда была изобрѣтена пфорцгеймская машина, Германія быстро создала огромный воздушный флотъ и рѣшила дѣйствовать.
   Прежде всего нужно было посчитаться съ Америкой, какъ наиболѣе опасной соперницей. Соединенные Штаты, хотя и обладали летальною машиною довольно значительной практической цѣнности, построенною по системѣ Райта, но не слышно было, чтобы они озаботились созданіемъ воздушнаго флота, поэтому Германія и рѣшила использовать свой, пока заатлантическіе торгаши не успѣли обзавестись такимъ же. У Франціи былъ уже воздушный флотъ, но онъ состоялъ изъ тихоходныхъ судовъ, построенныхъ еще въ 1908 году и ни въ какомъ случаѣ не могшихъ успѣшно соперничествовать съ германскими. Французскія воздушныя суда были предназначены исключительно для рекогносцировокъ, отличались небольшими размѣрами, вмѣщали не болѣе двадцати человѣкъ, очень незначительное количество запасовъ и могли пролетать только 40 миль въ часъ. Великобританія вовсе не имѣла воздушнаго флота и, въ припадкѣ неумѣстнаго скряжничества, все еще никакъ не могла сторговаться съ Беттериджемъ, изобрѣтеніе котораго, быть-можетъ, нисколько не уступало германскому. Слѣдовательно, ее не стоило и принимать въ расчетъ. Объ Японіи ничего не было слышно, и Германія объясняла себѣ это "отсутствіемъ духа изобрѣтательности у этихъ азіатскихъ обезьянъ". Вообще у Германіи не было ни одного серьезнаго противника, и она сказала себѣ: "Теперь или никогда я должна овладѣть воздухомъ, какъ нѣкогда Англія овладѣла водою. Медлить болѣе нечего".
   Быстро, планомѣрно и въ глубокой тайнѣ стала подготовляться Германія къ задуманному. Прежде всего ей необходимо раздавить Америку, своего главнаго торговаго конкурента и главный тормозъ, препятствовавшій распространенію ея мірового владычества. Перебросить черезъ океанъ воздушный флотъ, напасть на свою соперницу врасплохъ и заставить ее покориться, вотъ что задумала Германія.
   Имѣвшіяся у германскаго правительства точныя свѣдѣнія о положеніи дѣлъ въ другихъ большихъ государствахъ убѣждали его, что задуманное имъ смѣлое предпріятіе должно увѣнчаться успѣхомъ. Воздушные корабли были несравненно удобнѣе морскихъ броненосцевъ, постройка которыхъ была такъ трудна и требовала столько времени; воздушныхъ же кораблей можно было надѣлать цѣлую уйму въ самое короткое время.
   Нападеніе на Америку было только первымъ ходомъ въ затѣянной Германіею гигантской игрѣ. Какъ только будетъ отправленъ воздушный флотъ къ Новому Свѣту, тотчасъ же долженъ сооружаться другой, отдѣльныя части котораго предназначались для витанія надъ Лондономъ, Парижемъ, Вѣною, Римомъ, Петербургомъ, словомъ вездѣ, гдѣ было необходимо произвести сильное впечатлѣніе и извѣстное давленіе. Вообще Германія задумала во что бы ни стало покорить весь міръ.
   Роль Мольтке въ этой воздушной войнѣ была предназначена нѣкоему Штернбергу, который вмѣстѣ съ принцемъ Карломъ-Альбертомъ и разработалъ грандіозный планъ войны. Императоръ долго колебался, прежде чѣмъ одобрить этотъ планъ. Только убѣдительныя представленія принца Карла-Альберта заставили его дать свое согласіе. Этотъ принцъ являлся средоточіемъ міровой драмы. Онъ былъ любимцемъ германскаго имперіалистическаго духа, идеаломъ "новаго рыцарства", возникшаго послѣ краха соціализма, который послѣдовалъ вслѣдствіе внутренняго раскола, недостатка дисциплины и скопленія капитала въ рукахъ нѣсколькихъ лицъ изъ его же среды. Льстецы сравнивали Карла-Альберта съ Алкивіадомъ, съ Цезаремъ и съ Чернымъ принцемъ. Многимъ онъ представлялся даже воплощеніемъ ницшевскаго "сверхчеловѣка". Это былъ высокій, бѣлокурый, крѣпко сложенный человѣкъ, очень мужественный и замѣчательно безнравственный. Первымъ его подвигомъ, поразившимъ всю Европу и едва было не повлекшимъ за собою новой троянской войны, было похищеніе норвежской принцессы Елены и категорическій отказъ вступить съ нею въ бракъ. Послѣ этого онъ прошумѣлъ своею-женитьбой на Гретхенъ Крассъ, молодой красавицѣ-швейцаркѣ. Затѣмъ съ опасностью собственной жизни онъ спасъ трехъ рыбаковъ, лодку которыхъ опрокинуло возлѣ о. Гельголанда. Ради этого подвига и вслѣдъ за нимъ побѣды надъ американскою яхтою "Дифендеръ" императоръ простилъ ему предыдущіе и назначилъ его главнокомандующимъ своимъ воздушнымъ флотомъ. На этомъ отвѣтственномъ посту принцъ проявилъ изумительную энергію и умѣнье. Онъ хотѣлъ, по его собственному выраженію, "положить къ ногамъ Германіи землю, море и самое небо". Національная страсть къ завоевательной политикѣ нашла въ немъ своего высшаго представителя.
   Смѣло можно сказать, что воздушную войну создалъ онъ.
   Само германское населеніе было поражено быстротою дѣйствія своего правительства, несмотря на то, что это населеніе должно уже было быть подготовлено къ грандіозному предпріятію правительства современною литературою. Еще въ 1906 году Рудольфъ Мартинъ издалъ интересную книгу подъ заглавіемъ: "Будущее Германіи кроется въ воздухѣ".
  

II.

   Но возвратимся къ нашему герою. Бертъ Смолуэйсъ и понятія не имѣлъ обо всѣхъ этихъ грандіозныхъ замыслахъ, пока неожиданно не очутился въ самомъ, такъ сказать, ихь фокусѣ. Находясь еще въ корзинѣ шара, онъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на воздушныя чудовища, притаившіяся пока на землѣ. Каждое изъ нихъ казалось ему длиною съ главную улицу въ Бенъ-Хилѣ, а шириною -- съ цѣлую площадь. Никогда Берту не приходилось ни видѣть ни слышать ничего подобнаго этому воздухоплавательному парку, устроенному и содержимому въ такомъ изумительномъ порядкѣ. До сихъ поръ молодой человѣкъ всегда представлялъ себѣ нѣмцевъ толстыми, неподвижными, смѣшными тюфяками, вѣчно курящими коротенькую трубку, пьющими пиво и чувствующими особенное тяготѣніе къ отвлеченнымъ наукамъ, жирнымъ блюдамъ, вообще ко всему плохо переваримому.
   Но онъ могъ полюбоваться на представившіяся его взорамъ чудеса всего нѣсколько минутъ. Послѣ третьяго выстрѣла, когда шаръ, несмотря на послѣдній выброшенный балластъ, сталъ быстро опускаться, молодой человѣкъ понялъ, что теперъ ему уже не убѣжать, и задался мучительными вопросами: какое дать объясненіе этимъ людямъ, въ руки которыхъ онъ сейчасъ попадетъ и назваться ли Беттериджемъ или своимъ собственнымъ именемъ.
   -- Вотъ невозможное-то положеніе!-- простоналъ онъ, глядя на быстрое паденіе шара и судорожно цѣпляясь за веревки, на которыхъ висѣла раскачивавшаяся изъ стороны въ сторону корзина.
   Вдругъ онъ машинально взглянулъ на имѣвшіяся у него на ногахъ сандаліи (теплые сапоги Беттериджа онъ скинулъ, когда ему сдѣлалось жарко въ нижнихъ слояхъ воздуха, и съ досадою воскликнулъ:
   -- И угораздило же меня такъ по-дурацки вырядиться!.. За кого они меня примутъ?..
   Но тутъ размышленія его были прерваны. Корзина съ силою ударилась о землю и накренилась на бокъ. Воздухоплаватель вылетѣлъ изъ нея и потерялъ сознаніе.
   Очнулся онъ въ качествѣ уже, такъ сказать, "знаменитости", судя по тому, что вокругъ него шелъ удивленный шопотъ:-- "Да, да, это Буттерайдшъ... самъ мистеръ Буттерайдшъ!"
   Бертъ нашелъ себя лежавшимъ на луговинѣ, близъ одной изъ главныхъ аллей воздухоплавательнаго парка. Съ одной стороны безконечною перспективою тянулись громадныя воздушныя суда, украшенныя съ передней части большимъ чернымъ орломъ съ широко распростертыми крыльями; по другую сторону шелъ рядъ газометровъ; въ промежуточномъ пространствѣ вытягивались какъ исполинскія змѣи газопроводные рукава. Возлѣ молодого человѣка безпомощно валялся его почти совершенно опустѣвшій шаръ и имѣвшій теперь видъ сморщеннаго пузыря, а стоявшая тутъ же корзина походила на дѣтскую игрушку въ сравненіи съ тѣми гигантскими сооруженіями, которыя ее окружали.
   Вокругъ Берта толпилась масса рослыхъ и крѣпкихъ людей въ узкихъ мундирахъ. Всѣ были сильно возбуждены и громко разговаривали на непонятномъ ему языкѣ. Онъ понялъ только одно постоянно повторяемое слово: "Буттерайдшъ".
   "Чортъ возьми, вотъ такъ влопался!" думалъ молодой человѣкъ, соображая, какъ ему теперь быть. Онъ замѣтилъ, что вблизи находился полевой телефонъ, передъ которымъ стоялъ высокій офицеръ въ синемъ мундирѣ и что-то говорилъ въ него, то и дѣло повторяя слово "Буттерайдшъ". Рядомъ съ этимъ офицеромъ находился другой, пониже, державшій въ рукахъ сумку съ письмами и чертежами Беттериджа, взятую изъ корзины. Оба они по временамъ бросали взглядъ на Берта.
   -- Вы говорите по-нѣмецки, мистеръ Буттерайдшъ?-- вдругъ обратился къ нему на ломаномъ англійскомъ языкѣ третій офицеръ изъ обступившей его группы.
   Бертъ рѣшилъ притворяться ничего не понимающимъ человѣкомъ, у котораго при паденіи отшибло соображеніе и память. Онъ обводилъ окружающихъ безсмысленнымъ взглядомъ и повторялъ одинъ и тотъ же вопросъ: "Гдѣ я?"
   Вокругъ него заговорили возбужденнѣе прежняго. Поминали имя принца. Вдругъ въ отдаленіи прозвучалъ военный рожокъ, потомъ другой -- поближе, затѣмъ третій -- совсѣмъ близко. Эти сигналы заставили всѣхъ засуетиться. Мимо съ грохотомъ пронесся по одному рельсу электрическій вагонъ, телефонъ усиленно зазвонилъ и высокій офицеръ, выслушавъ что-то въ трубку, коротко отвѣтилъ, затѣмъ, обернувшись къ группѣ около Берта, крикнулъ ей нѣсколько словъ. Тотчасъ же высокій, худощавый офицеръ, съ длинными бѣлокурыми усами, нагнулся къ Берту и сказалъ ему на плохомъ англійскомъ языкѣ:
   -- Мистеръ Буттерайдшъ, мы получили приказъ къ выступленію.
   -- Гдѣ я?-- вмѣсто отвѣта спросилъ глухимъ голосомъ Бертъ.
   Офицеръ потрясъ его за плечо и повторилъ сказанное, но не получивъ и на этотъ разъ отвѣта, съ отчаяніемъ воскликнулъ:
   -- Съ нимъ безполезно говорить! Онъ ничего не понимаетъ... Что же намъ теперь дѣлать съ нимъ?
   Офицеръ, стоявшій у телефона, снова что-то крикнулъ. Бѣлокурый выпрямился и отдалъ кому-то какое-то приказаніе, затѣмъ заставилъ упиравшагося Берта подняться на ноги. Въ это время къ молодому человѣку подошли два высокихъ, сильныхъ солдата. Не успѣлъ Бертъ и рта разинуть, какъ уже сидѣлъ на скрещенныхъ рукахъ этихъ богатырей. Кто-то заставилъ его обхватить рукою шею каждаго солдата. Затѣмъ, по командѣ "впередъ!" его быстро понесли по аллеѣ между воздушными кораблями и газометрами.
   Мимо часовыхъ, по веревочнымъ опускнымъ лѣстницамъ, потомъ по длинному, узкому проходу, черезъ цѣлыя груды всевозможныхъ предметовъ, Бертъ былъ куда-то внесенъ. Когда его поставили на ноги, онъ увидѣлъ себя въ довольно помѣстительной кабинѣ (такъ называются отдѣльныя помѣщенія въ вагонѣ или на пароходѣ), обитой красной матеріей съ алюминіевою отдѣлкою. Какой-то длинновязый молодой офицеръ поспѣшно собиралъ со стола разныя туалетныя принадлежности и съ недовольнымъ видомъ ворчалъ что-то не особенно лестное по отношенію къ "Буттерайдшу". Очевидно, это былъ обитатель кабины, изгоняемый теперь изъ нея ради "почетнаго гостя". Забравъ все со стола, офицеръ бросилъ мимолетный взглядъ на своего замѣстителя и исчезъ.
   Когда дверь за офицеромъ неслышно затворилась и Бертъ остался одинъ, онъ съ любопытствомъ оглядѣлъ свою новую "тюрьму", какъ уже успѣлъ назвать это уютное помѣщеніе, потомъ усѣлся на мягкую кушетку стоявшую около одной изъ стѣнъ и замѣнявшую постель, и принялся обсуждать свое положеніе.
   "Посмотримъ, что будетъ дальше, -- думалъ онъ.-- Меня, очевидно, считаютъ за Бетгериджа. Оставить ихъ въ этомъ заблужденіи или нѣтъ?.. Интересно бы узнать, гдѣ я нахожусь? На настоящую тюрьму словно не похоже... Эхъ, кабы только не эти дурацкія сандаліи, я отлично разыгралъ бы роль Беттериджа!.. Впрочемъ, чѣмъ чортъ не шутитъ, попробую. Можетъ-быть, какъ-нибудь и выпутаюсь изъ всей этой глупой исторіи..."
  

III.

   Размышленія его были прерваны. Дверь вдругъ отворилась и въ кабину вошелъ представительный, внушительнаго роста, молодой офицеръ. У него были свѣтло-рыжіе волосы и лицо его сіяло довольствомъ и жизнерадостностью.
   -- Добрый вечеръ!-- проговорилъ офицеръ на чистѣйшемъ англійскомъ языкѣ, кладя на столъ сумку.-- Такъ это вы, мистеръ Беттериджъ?.. Вы прибыли какъ разъ во-время. Еще какіе-нибудь полчаса и вы не нашли бы уже насъ здѣсь.
   Онъ съ видимымъ любопытствомъ оглядѣлъ Берта и покосился на его сандаліи.
   -- Вамъ лучше слѣдовало бы явиться сюда на своей летательной машинѣ, мистеръ Беттериджъ,-- продолжалъ офицеръ и, не дождавшись отвѣта, прибавилъ:-- Принцъ приказалъ мнѣ позаботиться о васъ. Онъ извиняется, что сейчасъ не можетъ принять васъ, но въ вашемъ внезапномъ прибытіи видитъ, такъ сказать, перстъ Провидѣнія... Ага, уже!
   Этимъ восклицаніемъ онъ прервалъ самъ себя и сталъ прислушиваться. За стѣнами кабины раздались торопливые шаги множества людей и отдаленные сигналы, вдругъ подхваченные вблизи. Кто-то громкимъ, рѣзкимъ голосомъ выкрикивалъ короткія фразы. Продребезжалъ рѣзкій звонокъ, и шаги участились, постепенно замирая гдѣ-то вдали. Потомъ вдругъ воцарилась тишина, а черезъ минуту послышались громкое бульканье, плескъ и журчаніе падающей воды.
   Нахмуривъ брови, офицеръ бросился вонъ изъ кабины. Вслѣдъ за тѣмъ Бертъ почувствовалъ сильный толчокъ и одновременно услышалъ громовые раскаты "ура". Офицеръ снова появился.
   -- Ужъ выпускаютъ воду изъ баллонета,-- сказалъ онъ.
   -- Какую воду?-- спросилъ Бертъ.
   -- А ту, которая удерживаетъ насъ на землѣ,-- пояснилъ офицеръ и прибавилъ:-- Славная выдумка, не правда ли?
   Бертъ противъ своей воли сдѣлалъ глупое лицо. Офицеръ замѣтилъ это и съ улыбкою проговорилъ:
   -- Ну, конечно, вамъ не понять этого: вы вѣдь съ этимъ еще незнакомы... А слышите, какъ заработала машина?.. Ну, теперь скоро!
   Бертъ, конечно, ничего не понималъ и только чувствовалъ, какъ слегка заколебалась кабина.
   -- А! вотъ и поднялись!-- восторженно воскликнулъ офицеръ.-- Теперь только держись... понесемся какъ птицы!
   -- Понесемся!-- испуганно повторилъ Бертъ.-- На чемъ и куда?
   Но офицеръ снова исчезъ. За стѣнами слышался возбужденный говоръ и происходилъ какой-то странный шумъ. Колебаніе кабины усиливалось.
   -- Поднимаемся!-- торжественно объявилъ возвратившійся офицеръ.
   -- Да куда? на чемъ? зачѣмъ?-- приставалъ Бертъ.--Гдѣ я нахожусь? что тутъ происходитъ? Я ничего не понимаю...
   -- Какъ не понимаете?-- удивился офицеръ.
   -- Честное слово, ничего не понимаю!-- искренно повторилъ Бертъ.-- При паденіи на землю у меня отшибло всю память, и я никакъ не могу сообразить,-- прибавилъ онъ, спохватившись.
   -- Ахъ, вотъ что!-- тономъ сожалѣнія проговорилъ офицеръ.-- Ну, такъ я вамъ сейчасъ объясню. Вы находитесь на бортѣ "Фатерланда". Это -- флагманское воздушное судно самого принца... онъ тоже находится здѣсь. Мы полетимъ на немъ въ Америку...
   -- Въ Америку?!-- съ изумленіемъ и испугомъ воскликнулъ Бертъ.
   -- Да, въ Америку,-- невозмутимо повторилъ офицеръ.-- Что жъ въ этомъ удивительнаго?.. Впрочемъ, мы пока еще не летимъ, а только поднимаемся, но скоро и полетимъ. Вотъ смотрите.
   Офицеръ протянулъ за ременное ушко въ стѣнѣ. Часть обивки раздвинулась и обнаружила небольшое окно. Бертъ поспѣшилъ взглянуть въ него. Дѣйствительно они тихо и плавно, подъ ритмическій стукъ машины, поднимались надъ воздухоплавательнымъ паркомъ, имѣвшимъ видъ огромной шахматной доски, разлиневанной правильными перекрещивающимися рядами яркихъ огоньковъ электрическихъ фонарей. Зіяющая пустота въ ряду крутобокихъ сѣрѣвшихся воздушныхъ кораблей указывала мѣсто, откуда поднялся "Фатерландъ". За нимъ тихо поднималось второе чудовище, потомъ третье, четвертое и т. д., въ полномъ порядкѣ и на равныхъ разстояніяхъ одно отъ другого.
   -- Въ Америку! въ Америку!-- твердилъ Бертъ, отвертываясь отъ окна.-- Но я вовсе не желаю туда... Я и такъ цѣлыхъ два дня мотался на проклятомъ пузырѣ, а теперь вотъ еще...
   -- Ну, теперь ужъ поздно сожалѣть объ этомъ!-- со смѣхомъ перебилъ офицеръ.-- Нужно было заявить о вашемъ нежеланіи сопутствовать намъ, когда мы еще находились на землѣ, а теперь вамъ волей-неволей придется покориться неизбѣжному.
   Бертъ на минуту задумался, потомъ спросилъ:
   -- Но я все-таки не понимаю, зачѣмъ мы летимъ въ Америку!.. А главное -- къ чему вы тащите съ собою меня?
   Офицеръ тоже задумался и черезъ минуту проговорилъ серьезнымъ тономъ:
   -- Я вамъ все объясню. Находись мы на землѣ, я бы этого не имѣлъ права сдѣлать, а здѣсь можно... вы вѣдь не можете уйти отсюда и выдать нашу тайну. Ну-съ, такъ вотъ видите, въ чемъ дѣло...
   -- Виноватъ!-- остановилъ его Бертъ.-- Скажите, вы -- нѣмецъ?
   -- Чистокровный. Мое имя -- Курцъ. Я -- лейтенантъ воздушнаго флота.
   -- А почему же вы такъ хорошо говорите по-англійски?
   -- Моя мать была англичанка и меня воспитывали въ Англіи. Но душою я, конечно, нѣмецъ... Теперь поняли?
   -- Понялъ. Продолжайте, пожалуйста, свое объясненіе. Я сгораю отъ нетерпѣнія.
   Лейтенантъ слегка наклонилъ голову и продолжалъ:
   -- Мы, во главѣ воздушнаго флота, летимъ въ Америку, чтобы посчитаться съ этими торгашами. Мы давно уже собирались сдѣлать это, но насъ кое-что останавливало. Теперь это препятствіе устранено, и вотъ мы летимъ... А относительно себя не безпокойтесь. Вамъ ничего не сдѣлаютъ худого. Вотъ увидитесь съ принцемъ и столкуетесь съ нимъ. А пока успокойтесь и покоритесь неизбѣжному.
  

IV.

   Бертъ сѣлъ и глубоко задумался, усиливаясь привести въ порядокъ свои мысли. Курцъ смотрѣлъ въ окно, какъ поднимались другіе корабли. Потомъ, когда ему это надоѣло, онъ закрылъ его, подсѣлъ къ своему спутнику и вновь заговорилъ.
   -- Все это,-- началъ онъ,-- должно быть ново для васъ, мистеръ Беттериджъ. Вѣдь конструкція нашихъ воздушныхъ кораблей совсѣмъ иная, чѣмъ ваша. Видите, какъ здѣсь все удобно устроено. Вотъ, напримѣръ, постель (онъ нажимомъ кнопки заставилъ выдвинуться изъ стѣнки и вновь скрыться туда прекрасную койку со всѣмъ необходимымъ). А вотъ туалетныя принадлежности (онъ открылъ стѣнной шкафчикъ, также снабженный нужными предметами).-- Мыться здѣсь, къ сожалѣнію, много нельзя: для этого нѣтъ лишней воды, она имѣется только для питья. Купанье, души и тому подобныя удовольствія придется оставить до Америки. Обтираться можно. Для бритья ежедневно будете получать порцію кипятку. Въ ящикѣ подъ кушеткою найдете теплое одѣяло и мѣховую одежду; въ нихъ скоро окажется надобность. Въ верхнихъ слояхъ, куда мы скоро попадемъ, говорятъ, ужасный холодъ. Хотя я и не былъ тамъ, но знаю это... Впрочемъ, вамъ это должно быть хорошо извѣстно: вѣдь вы уже побывали тамъ на своемъ "пузырѣ", какъ вы удачно назвали вашъ несчастный шаръ... Ну-съ, еще что?.. Ахъ, да! вотъ за этою дверкою складной столъ съ такимъ же стуломъ... Смотрите, какія это легкія вещи.
   Онъ подхватилъ стулъ и принялся балансировать его на кончикѣ мизинца.
   -- Легко и красиво, не правда ли?.. Это изъ алюминія съ магнезіевою лигатурою, а внутри пусто... Подушки наполнены водородомъ. Умно, а? Все судно такого устройства. И во всемъ флотѣ нѣтъ человѣка, вѣсъ котораго превышалъ бы 112 фунтовъ, исключая принца и еще двухъ-трехъ начальствующихъ лицъ... Пытались уменьшить ихъ вѣсъ посредствомъ курса потѣнія, но ничего не вышло... Завтра покажу вамъ все судно. Это доставитъ мнѣ огромное удовольствіе... А вы ужасно молодо выглядите, мистеръ Беттериджъ,-- неожиданно проговорилъ онъ, озаряя Берта своею ясною улыбкою.-- Я всегда представлялъ себѣ васъ старикомъ съ сѣдою бородою... Въ родѣ древнихъ философовъ, а вы оказались совсѣмъ молодымъ, но такимъ умнымъ человѣкомъ.
   Бертъ довольно ловко отвѣтилъ на этотъ комплиментъ.
   -- А почему вы явились къ намъ не на своей летательной машинѣ, мистеръ Беттериджъ?-- вдругъ спросилъ лейтенантъ.
   -- Это... очень длинная исторія,-- отвѣтилъ съ запинкою Бертъ и поспѣшилъ перейти къ другому.-- Мистеръ Куртъ (онъ не могъ выговорить нѣмецкое слово "Курцъ", какъ нѣмцамъ было трудно произнести англійское "Беттериджъ"), не можете ли вы одолжить мнѣ пару ботинокъ? Мнѣ страшно надоѣли эти противныя сандаліи... Я, знаете ли, держалъ пари съ однимъ пріятелемъ, что...
   -- О, съ удовольствіемъ!-- воскликнулъ услужливый офицеръ и, не дослушавъ дальнѣйшаго объясненія своего собесѣдника, стремглавъ вылетѣлъ изъ кабины.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ возвратился съ цѣлымъ ворохомъ различной обуви.
   -- Вотъ выбирайте, пожалуйста,-- запыхавшись проговорилъ онъ, кладя на полъ принесенную обувь, между которой особенно выдѣлялась пара бархатныхъ туфель пурпурнаго цвѣта, красиво вышитыхъ золотыми цвѣтами.
   -- Ахъ, только не эти!-- воскликнулъ Курцъ, быстро выхватывая изъ кучки обуви туфли, и смущенно прибавилъ:-- Это мнѣ подарила... сестра, и я ни за что не разстанусь съ ними.
   -- Понимаю,-- съ сочувственною улыбкою произнесъ Бертъ и выбралъ себѣ пару простыхъ, но прочныхъ ботинокъ.
   Пока онъ переобувался въ нихъ, молодой офицеръ свои драгоцѣнныя туфли вмѣстѣ съ остальною обувью отнесъ обратно къ себѣ. Когда онъ вернулся назадъ, то нашелъ своего собесѣдника смотрѣвшимъ въ окно, которое тотъ сумѣлъ открыть. Къ окно ничего особеннаго не было видно, и Курцъ сказалъ:
   -- Отсюда вы ничего не увидите. Пойдемте лучше на галлерею. Тамъ мы больше увидимъ.
   Они вышли въ длинный проходъ, слабо освѣщенный небольшою электрическою лампочкою, а оттуда на открытый балконъ, съ котораго по легкой лѣстницѣ спустились къ нависшей надъ бездною сквозной металлической галлерейкѣ. Бертъ со всевозможными предосторожностями слѣдовалъ за своимъ проводникомъ, болѣе знакомымъ съ этими опасными переходами. Съ галлерейки ясно развертывалось чудесное зрѣлище перваго воздушнаго флота, быстро несшагося по ночному воздуху. Корабли летѣли клиномъ, имѣя во главѣ "Фатерландъ" и напоминая своимъ видомъ гигантскихъ рыбъ. Огней на нихъ почти совсѣмъ не было видно. Машины мѣрно работали. Флотъ находился уже на высотѣ 5--6000 футовъ, но все еще поднимался.
   -- Какъ, вѣроятно, долженъ быть счастливъ человѣкъ, который можетъ дѣлать такія изобрѣтенія!-- восторженно произнесъ лейтенантъ, любуясь этимъ дѣйствительно грандіознымъ зрѣлищемъ.-- А какимъ образомъ вамъ, мистеръ Беттериджъ, впервые пришла мысль объ устройствѣ вашей машины?-- обратился онъ къ своему спутнику.
   -- Да развѣ это можно припомнить?-- ловко увильнулъ и на этотъ разъ мнимый изобрѣтатель.-- Пришла эта мысль -- вотъ я и ухватился за нее.
   -- У насъ всѣ ужасно рады, что удалось залучить васъ,-- продолжалъ Куртъ.-- Боялись, какъ бы ваше изобрѣтеніе не попало въ руки вашихъ соотечественниковъ... Неужели они не старались объ этомъ?
   -- Старались, но... Ничего не вышло,-- отвѣтилъ какъ бы нехотя Бертъ.
   -- Почему же?-- полюбопытствовалъ лейтенантъ.
   -- Да потому... Впрочемъ, это очень длинная и скучная исторія,-- проговорилъ Бертъ, не зная, что поскладнѣе соврать.
   -- Да?-- съ видимымъ разочарованіемъ протянулъ Курцъ.-- Ну, вы когда-нибудь на досугѣ разскажете... А изобрѣтать вообще, должно-быть, очень трудно. Мнѣ вотъ, кажется, никогда ничего не удастся изобрѣсти!-- со вздохомъ прибавилъ онъ.
   Наступило молчаніе. Каждый былъ погруженъ въ свои мысли. Вдругъ раздался звонокъ; зовъ къ запоздавшему обѣду, какъ пояснилъ Курцъ, и пригласилъ Берта вмѣстѣ съ собою въ общую столовую, гдѣ будетъ присутствовать и принцъ.
   -- Но какъ же мнѣ быть?-- возразилъ молодой человѣкъ:-- у меня нѣтъ подходящаго костюма для параднаго обѣда. Я всегда такъ былъ углубленъ въ...
   -- О, объ этомъ не безпокойтесь!-- перебилъ его Курцъ:-- у насъ здѣсь нѣтъ никакихъ церемоній. Каждый явится въ томъ, въ чемъ обыкновенно ходитъ. На вашъ... рабочій костюмъ никто и не обратитъ вниманія. Снимите только верхнее пальто, потому что столовая отапливается особеннымъ способомъ, и въ ней всегда очень тепло. Идемте!
   Черезъ нѣсколько минутъ, явившись вмѣстѣ со своимъ проводникомъ въ столовую, Бертъ очутился тамъ въ обществѣ "нѣмецкаго Александра", героя обѣихъ гемисферъ (полушарій), принца Карла-Альберта.
   Бертъ внимательно осмотрѣлъ его. Это былъ красивый бѣлокурый человѣкъ, среднихъ лѣтъ, съ глубоколежащими сѣровато-голубыми, блестящими глазами, немного вздернутымъ носомъ, закрученными кверху усами и длинными бѣлыми пальцами. Онъ сидѣлъ выше другихъ, какъ бы на тронѣ.
   Берта особенно поражало, что принцъ во все время смотрѣлъ не на присутствовавшихъ, а поверхъ нихъ, точно человѣкъ, подверженный видѣніямъ. Вокругъ стола стояло человѣкъ двадцать офицеровъ разныхъ ранговъ. Всѣ съ нескрываемымъ любопытствомъ ожидали появленія "знаменитаго Буттерайдша" и очень разочаровались, когда увидѣли его.
   Принцу представили эту знаменитость. Онъ милостиво кивнулъ ей головою и сказалъ нѣсколько словъ, которыхъ Бертъ не понялъ, но догадался отвѣсить низкій поклонъ. Рядомъ съ принцемъ сидѣлъ пожилой человѣкъ съ обвѣтрившимся лицомъ въ глубокихъ складкахъ, съ пушистою сѣдою бородою и въ серебряныхъ очкахъ, очень внимательно наблюдавшій за Бертомъ.
   Послѣ непонятныхъ для нашего искателя приключеній церемоній всѣ усѣлись за столъ и съ замѣтнымъ аппетитомъ принялись за ѣду..
   Блюда были самыя простыя: супъ, жареная баранина и сыръ. Говорили мало и очень сдержанно. Вообще въ столовой замѣчалась какая-то особенная торжественность, навѣянная, вѣроятно, отчасти усталостью послѣ напряженной дѣятельности, а отчасти ожиданіемъ грядущихъ событій и связанныхъ съ ними опасностей. Принцъ все время былъ погруженъ въ думы.
   Только по окончаніи обѣда онъ вдругъ поднялся и, съ бокаломъ шампанскаго въ рукѣ, провозгласилъ тостъ за императора. Всѣ присутствовавшіе хоромъ грянули громкое "Hoch" (ура).
   Такъ какъ куренье было строжайше воспрещено на всемъ суднѣ, то всѣ тотчасъ же по окончаніи обѣда покинули столовую и разошлись по своимъ мѣстамъ. Бертъ тоже отправился въ свое помѣщеніе, улегся тамъ на кушетку и сейчасъ же заснулъ.
  

V.

   Онъ видѣлъ во снѣ Эдну и слышалъ ея послѣднія слова: "до завтра, Бертъ!" Вслѣдъ затѣмъ онъ проснулся и принялся мечтать объ этой дѣвушкѣ, которая такъ нравилась ему. Что если бы ему удалось продать секретъ изобрѣтенія Беттериджа, вѣдь у него тогда оказалось бы въ рукахъ цѣлое состояніе, и онъ могъ бы жениться на Эднѣ. Въ самомъ дѣлѣ, вдругъ ему дадутъ нѣсколько десятковъ тысячъ фунтовъ -- такія суммы ужъ получались изобрѣтателями и даже большія,-- вѣдь тогда онъ могъ пріобрѣсти домикъ съ садомъ, завести хорошую обстановку, новый надежный автомобиль, одѣться франтомъ и надарить Эднѣ разной разности.
   Вотъ они зажили бы тогда!.. Положимъ, выдавать себя за другого и распоряжаться его изобрѣтеніемъ -- очень рискованно: того и гляди уличатъ въ обманѣ... Вотъ, если бы удалось поскорѣе получить деньги, удрать съ ними и зажить подъ чужимъ именемъ гдѣ-нибудь подальше...
   Можно потомъ выписать къ себѣ и Эдну... "Да,-- продолжалъ онъ свои размышленія,-- если мнѣ и удастся получить деньги, то какъ удрать съ этого проклятаго самолета? Вѣдь не спустятъ же его на землю, чтобы высадить меня. Придется, значитъ, и мнѣ летѣть вмѣстѣ съ этими головорѣзами въ Америку, да не въ видѣ хоть и далекаго, но простого путешествія, а на войну и еще какую!.. Впрочемъ, такая война едва ли затянется надолго. Живо покончатъ съ нею. И тогда... А что если американцы -- вѣдь они тоже не промахъ -- возьмутъ да и запустятъ въ насъ какую-нибудь игрушку въ видѣ хорошенькой разрывной бомбочки? Вѣдь тогда отъ нашего хваленаго "Фэттерленда" со всѣми находящимися на немъ и слѣда не останется...
   Впрочемъ, что жъ, если суждено такъ случиться, то, значитъ, судьба, ничего не подѣлаешь... Нѣтъ, что ни говори, а все-таки обидно будетъ погибнуть въ самой, такъ сказать, славѣ, богатствѣ и во цвѣтѣ лѣтъ...
   Если мнѣ это суждено, то, по крайней мѣрѣ, пусть воспользуется моимъ богатствомъ та, которая мнѣ послѣ него дороже всего на свѣтѣ... Да, нужно непремѣнно оставить въ ея пользу завѣщаніе. Можетъ-быть, его потомъ и найдутъ, если даже и погибнетъ эта нѣмецкая выдумка, на которую меня занесла судьба.
   И будущій богачъ началъ вырабатывать въ головѣ текстъ завѣщанія, безсознательно прислушиваясь къ однообразному стуку машины. Потомъ онъ вдругъ всталъ и, почувствовавъ сильный холодъ, надѣлъ мѣховое пальто, такую же шапку и сапоги, которые нашлись вмѣстѣ съ мѣховыми вещами. Въ кабинѣ царствовалъ полумракъ, несмотря на открытое окно. Бертъ отыскалъ кнопку, которую ему указалъ Курцъ, повернулъ ее, и небольшое помѣщеніе мгновенно озарилось мягкимъ электрическимъ свѣтомъ. Послѣ этого онъ заперъ наружную дверь, сѣлъ къ столу, вынулъ изъ находившейся у него на груди фланели чертежи, объяснительныя къ нимъ записи Беттериджа и разложилъ ихъ на столѣ. Потомъ открылъ ящикъ стола, досталъ оттуда тетрадку бумаги и письменныя принадлежности. Ему сначала хотѣлось разобраться въ чертежахъ и записяхъ Беттериджа настолько, чтобы сумѣть дать необходимыя объясненія, когда потребуется.
   Школьныя свѣдѣнія, а главное -- практика, пріобрѣтенная въ мастерской Греба, помогли ему понять главную суть изобрѣтенія Беттериджа, тѣмъ болѣе, что чертежи, рисунки и записки были сдѣланы очень ясно и находились здѣсь всѣ налицо. Часа въ полтора онъ скопировалъ самое, по его мнѣнію, необходимое, а объ остальномъ сдѣлалъ для себя отмѣтки. Убравъ снятыя копіи и отмѣтки туда, гдѣ были оригиналы, а послѣдніе сунувъ въ боковой карманъ сюртука, онъ съ глубокимъ вздохомъ облегченія отперъ дверь, погасилъ свѣтъ и снова улегся на постель. Что же касается завѣщанія, то онъ даже не вспомнилъ о немъ и, повертѣвшись нѣсколько минутъ на постели, догрузился въ крѣпкій сонъ.
  

VI.

   Графъ Винтерфельдъ принадлежалъ къ тѣмъ государственнымъ дѣятелямъ, которые страдаютъ безсонницей, и по ночамъ, вмѣсто отдыха, обдумываютъ и рѣшаютъ важныя дѣла. Въ эту ночь ему попалось особенно интересное дѣло, такъ что онъ не могъ заснуть даже подъ утро, какъ обыкновенно дѣлалъ, а потому явился къ Берту, когда тотъ, хотя уже и не спалъ, но еще находился въ постели. Молодой человѣкъ пилъ кофе, принесенный ему солдатомъ.
   Сѣдые яду серых округлых кузовов воздушных кораблей указывала то место, откуда поднялся "Фазерлэнд". Рядом с этой дырой виднелось другое чудовище, которое тоже медленно поднималось, освобожденное от связей и кабелей. Когда корабль поднялся на определенное расстояние, за ним последовал третий, потом четвертый.
   -- Видите, мистер Беттеридж, теперь уже поздно, -- заметил молодой человек Берту. -- Мы поднялись. Я понимаю, для вас это было неожиданностью. Но что же делать? Принц велел вас взять с собой...
   -- Слушайте! -- воскликнул Берт. -- У меня, в самом деле, голова кружится. Что это за штука? Куда мы отправляемся?
   Молодой человек постарался объяснить Берту:
   -- Это флагманский корабль, -- сказал он, -- корабль принца Карла-Альберта. Германский воздушный флот отправляется в Америку, чтобы проучить это зазнавшееся государство. Нас тревожило только ваше изобретение. И вот теперь вы сами явились сюда!
   -- Скажите, вы -- немец? -- спросил Берт.
   -- Лейтенант воздухоплавательного экипажа, Курт, к вашим услугам. Моя мать была англичанка. Ходил в школу в Англии. Потом был стипендиатом Родса. И все-таки я -- немец. Теперь прикомандирован принцем, чтобы заботиться о вас. Вы были ошеломлены падением. Но теперь опять все хорошо. У вас купят вашу машину и все остальное. Пока устраивайтесь здесь и не тревожьтесь. Полагаю, вы скоро свыкнитесь со своим новым положением...

4

   Сидя на койке, Берт старался собраться с мыслями, а лейтенант Курт говорил ему о воздушном корабле. Курт был очень тактичный и любезный молодой человек.
   -- Смею думать, -- сказал он, -- что все это для вас новость. Это не такая машина, как ваша. Правда, каюты здесь недурны?
   Он прошелся по маленькой комнате, объясняя Берту ее устройство.
   -- Вот постель, -- откинул он складную кровать и вновь, с шумом, прихлопнул ее к стене. -- А вот туалетные принадлежности. -- Он открыл шкафчик и показал Берту. -- Но долго умываться нельзя. Воды у нас мало, только для питья. Ни ванн, ничего, пока мы не прилетим в Америку и не спустимся на землю. Обтирайтесь губкой. А для бритья получите кружку горячей воды. Больше ничего. В ящике под вами вы найдете шерстяные одеяла и простыни. Вам они понадобятся. Говорят, будет холодно. Я не знаю; никогда еще не поднимался так высоко. Три четверти людей из нашего экипажа тоже никогда не бывали так высоко... А вот складной стул и столик, -- тут, за дверью. Не правда ли, удобно? А?
   Он взял стул и на одном пальце приподнял его.
   -- Очень легок! А? Сделан из алюминия с примесью магнезия, внутри пустота. Вот эти подушки -- все наполнены водородным газом. Хитрая штука, а? Весь корабль так устроен. И никого, за исключением принца, да еще одного или двух офицеров, кто бы превышал определенный вес -- около 55 килограммов. В работе никто, знаете ли, не сравнится с принцем. Завтра все решится. Я просто горю от нетерпения.
   Взглянув внимательно на Берта, Курт прибавил:
   -- А ведь вы выглядите молодым. Я всегда представлял вас стариком, с большой бородой, с наружностью философа... Не понимаю, отчего это умных людей всегда воображаешь себе стариками! Я, например, всегда так думал...
   Берт несколько смущенно возразил что-то на этот комплимент, но лейтенант уже осаждал его новыми вопросами, -- отчего он не явился на своей собственной летательной машине.
   -- Это длинная история, -- сказал Берт и отрывисто прибавил: -- Послушайте, не можете ли вы одолжить мне туфли или ботинки, или что-нибудь в этом роде? Я видеть не могу эти сандалии. Они никуда не годятся, я взял их у друга...
   -- О, конечно! -- воскликнул Курт и на минуту вышел из комнаты.
   Он вернулся с ворохом обуви. Тут были легкие бальные туфли и туфли для купания, и пара ярких пунцовых туфель, с вышитыми на них золотыми цветами. Однако на эти последние Курт посмотрел не без сожаления.
   -- Я даже не надевал их ни разу... Просто захватил с собой... впопыхах. Это мне вышили в Оксфорде... Приятельница... -- прибавил он с конфиденциальной улыбкой. -- Но вы все же возьмите их.
   Берт выбрал бальные туфли.
   -- Каково! -- заметил лейтенант. -- Вот мы тут с вами выбираем ботинки, а внизу, под нами, развертывается гигантская панорама мира. Разве это не забавно? А взгляните-ка сюда!..
   Берт вместе с ним выглянул в окошко маленькой красной, отделанной серебристым алюминием каюты. Внизу, на земле, все было черно, и нельзя было различить отдельных очертаний, только неизвестное озеро слегка выделялось на общем темном фоне. Других воздушных кораблей в темноте тоже не было видно.
   -- Посмотрим снаружи, -- сказал лейтенант. -- Пойдемте. Тут есть маленькая галерея...
   Он провел Берта по длинному коридору, освещенному лишь одной электрической лампочкой, мимо нескольких надписей на немецком языке и вышел на открытый балкон. Легкая лестница вела вниз на галерею, сделанную из металлической решетки и повисшую над пустотой. Берт, медленно и осторожно ступая по лестнице, спустился вслед за Куртом на галерею. Отсюда можно было наблюдать чудное зрелище: ночной полет первого воздушного флота. Воздушные корабли летели сомкнутым строем в виде клина; "Фазерлэнд" был выше и впереди всех. Хвост этой удивительной процессии уходил далеко в небеса. Огромные темные воздушные корабли, своим видом напоминавшие рыб и почти не освещенные, быстро перемещались правильными, длинными, волнообразными движениями. Стук машин был отчетливо слышен. Они летели на высоте полутора или двух километров, постепенно поднимаясь выше. Внизу, на земле, все было тихо, и только иногда темнота освещалась пламенем доменных печей, или же появлялись огоньки освещенных улиц больших городов...
   Мир, казалось, лежал в невероятной глубине, над которой сверху навис огромный воздушный флот.
   Некоторое время они молча наблюдали ландшафт внизу.
   -- Должно быть, интересно изобретать разные вещи, -- произнес вдруг лейтенант Курт. -- Скажите, как это вам впервые пришло в голову изобрести такую машину?
   -- Это плод долгих раздумий, -- отвечал Берт после небольшой паузы.
   -- У нас горят нетерпением узнать все относительно вас. Думали, что англичане уже приобрели ваше изобретение. Ведь они добивались его?
   -- До известной степени... но это длинная история...
   -- Мне кажется, необыкновенно трудно изобретать! Я бы, кажется, никогда не изобрел ничего...
   Оба замолчали, углубившись в свои мысли и в созерцание темневшего внизу мира. Звук гонга, созывавшего к позднему обеду, прервал их размышления. Берт вдруг встревожился.
   -- Разве не надо переодеваться к обеду? -- спросил он. -- Видите ли, я всегда был слишком поглощен наукой и плохо знаком со светскими обычаями...
   -- Будьте спокойны, -- сказал Курт. -- Тут никто не имеет другого платья, кроме того, которое на нем. Мы ведь путешествуем без багажа. Быть может, вы снимете пальто? В конце каждой комнаты имеется электрический радиатор для обогревания...
   И вот Берт очутился за столом, в присутствии германского "Александра Великого", знаменитого принца Карла-Альберта, героя всего земного шара. Это был красивый белокурый человек, с плоским носом и глубоко сидящим глазами. Усы его были закручены вверх, длинные руки очень белы. Он сидел на высоком кресле, под германским императорским флагом и черным орлом, широко распростершим крылья. Он как будто восседал на троне, и Берта поразило то, что когда принц ел, то смотрел через головы присутствовавших, как человек, который видит что-то, невидимое остальным. Двадцать офицеров различного ранга теснились вокруг стола. Все, видимо, сгорали нетерпением увидеть прославленного Беттериджа, и когда появился Берт, они не смогли скрыть своего изумления. Принц с важностью кивнул ему головой, на что Берт, по счастливому вдохновению, ответил низким поклоном.
   Возле принца находился смуглый, сморщенный человек в серебряных очках, с пушистыми грязновато-серого цвета бакенбардами. Этот человек разглядывал Берта с особенным вниманием, которое очень смущало Берта. Исполнив какие-то, непонятные для Берта, церемонии, собравшиеся уселись за стол. На другом конце стола сидел офицер с птичьей физиономией, который вынужден был уступить Берту свою каюту. Он также смотрел на Берта с недоброжелательным вниманием и что-то шептал своему соседу.
   Два солдата прислуживали за столом. Обед был скромный: суп, свежая баранина и сыр.
   Говорили очень мало.
   Вообще, за обедом преобладало торжественное настроение. Отчасти сказывались все волнения и напряженная работа перед началом похода, отчасти это зависело от осознания необычайной важности положения и риска всего предприятия. Принц тоже погрузился в размышления. Он встал, чтобы предложить тост за императора, и все крикнули: "Hoch" [Hoch (нем.) -- да здравствует, ура!], как прихожане в церкви, повторяющие припев. Курить не позволялось, но некоторые из офицеров вышли на галерею, чтобы пожевать табак. Вообще, всякий огонь был опасен среди массы взрывчатых веществ на воздушном корабле.
   Берт почувствовал дрожь и начал зевать. Он был подавлен сознанием собственного ничтожества среди этих громадных, быстроходных чудовищ. Жизнь казалась необъятной -- Берт никак не мог ее вместить. Он пожаловался Курту на головную боль; по крутой лестнице прошел с маленькой висячей галереи внутрь воздушного корабля в свою каюту и, точно ища убежища, кинулся в постель...

5

   Берт спал неспокойно: его преследовали страшные сны. Большей частью он видел себя в бесконечном коридоре воздушного корабля, с бесчисленным множеством подъемных дверей или среди сквозного переплета, образующего каркас корабля, и безумный, непонятный ужас охватывал его...
   -- Ох! -- воскликнул он, проснувшись. В эту ночь он уже седьмой раз летел вниз головой через бесконечное пространство.
   Берт сел на койке в темноте и начал растирать колени. Движения воздушного корабля были далеко не такими плавными, как движения воздушного шара. Берт чувствовал -- вот корабль идет вверх-вверх-вверх, потом вниз-вниз-вниз, потом стук и дрожь корпуса машины.
   Воспоминания нахлынули на Берта, когда он сидел в темноте, и все чаще всплывал тревожный вопрос: что-то будет завтра? Завтра, как сообщил Курт, секретарь принца, граф фон Винтерфельд, придет к Берту, чтобы поговорить с ним насчет летательной машины, а затем Берту будет дана аудиенция у принца. Берту надо будет укрепить мнение, что он -- Беттеридж, и продать его изобретение. А если они выведут его на чистую воду?.. Он увидел перед собой призрак взбешенного Беттериджа... Предположим, что потом он сознается, скажет, что это было недоразумение! Он начал обдумывать план действий. Как продать этот секрет и обойти Беттериджа? Какую сумму назначить? Берт решил, что двадцать тысяч фунтов стерлингов будет подходящей ценой.
   Постепенно Бертом овладело уныние. Он затеял опасную игру, -- слишком опасную!..
   "Где я был в это время прошлой ночью?" -- старался вспомнить он, восстанавливая в памяти все подробности. Да, он был в облаках, на воздушном шаре Беттериджа. Он вспомнил, как опустился сквозь облака и в холодном сумеречном свете увидел внизу море, совсем близко.
   Все это представлялось ему теперь точно в кошмарном сне. А всего лишь за ночь перед этим они с Граббом искали дешевый ночлег в Литтлстоне, в Кенте... Как все это далеко теперь! Казалось, минули годы... В первый раз он живо представил себе своего товарища, "дервиша пустыни", которого он покинул в песках Даймчерча с двумя велосипедами, выкрашенными в ярко-красный цвет.
   "Ну, без меня-то он не сумеет давать представления -- подумал Берт. -- А ведь касса наша осталась у него в кармане!" -- вспомнил он.
   Накануне перед тем был праздник, и они сидели вдвоем и обсуждали свое трубадурское предприятие, составляя программу, репетируя куплеты. А за день до этого была Троица.
   -- Надо же! -- воскликнул Берт. -- К чему привело меня это приключение с мотоциклом!..
   Ему почудился глухой звук от хлопанья подушкой по горящему мотоциклу. Вспомнил он также и чувство бессилия, которое овладело им, когда пламя вспыхнуло вновь, несмотря на все старания потушить его. Но среди всех этих грустных воспоминаний ярко выделялся один светлый образ -- образ молодой девушки, крикнувшей ему на прощание: "Я ведь завтра увижу вас, Берт?"
   Все, связанное с Эдной, приурочивалось теперь именно к этому моменту, именно к этим ее словам. Понемногу, однако, Берт впал в блаженное состояние, которое выразилось, наконец, в решении: "Я женюсь на ней, если только она этого захочет..." И тут же у него в мозгу молнией пронеслась мысль, что, если он продаст секрет Беттериджа, его брак с Эдной может осуществиться. В самом деле, ведь он может получить двадцать тысяч фунтов! Такие суммы выплачивались за изобретения... Он мог бы купить дом с садом, мог бы одеться по самой последней моде, приобрести мотор, путешествовать и вообще пользоваться вместе с Эдной всеми удовольствиями культурной жизни. Конечно, все это сопряжено с риском для него. "Беттеридж, наверное, не оставит меня в покое", -- подумал Берт, и им опять овладело уныние.
   В данный момент он был еще в самом начале своих похождений. Ему надо выдать документы и получить деньги из кассы. Но прежде, чем это будет... Ведь до возвращения домой еще далеко. Он летит в Америку и будет там сражаться. Положим, вряд ли придется много сражаться. Но если вдруг какой-нибудь снаряд угодит в бок "Фазерлэнда"?
   "Не составить ли мне завещание?" -- мелькнуло в мозгу Берта, и он снова улегся на койку, чтобы хорошенько поразмыслить об этом. Конечно, он составит завещание в пользу Эдны -- он уже решил, что получит свои двадцать тысяч. Но когда он занялся распределением небольших сумм в пользу других лиц, то мысли его стали путаться, и завещание приняло необыкновенно причудливую форму. Он снова проснулся от неприятного ощущения падения в пространстве. Уже восьмой раз в течение одной ночи!
   "Это полет так действует на мои нервы!" -- подумал Берт. Он ясно ощущал волнообразное движение судна: сперва спуск вниз-вниз-вниз, потом подъем вверх-вверх-вверх, и все время непрерывное "тук-тук-тук" машины!..
   Берт встал, закутался в одеяло и пальто Беттериджа -- было холодно -- и стал смотреть в окно на облака, сквозь которые уже пробивался сероватый рассвет. Потом он зажег электричество, закрыл дверь на засов и, присев к столу, вытащил свой нагрудник. Достав оттуда планы, он разгладил их рукой и принялся внимательно рассматривать; затем вынул из портфеля другие чертежи. Двадцать тысяч фунтов! Надо только умело действовать. Во всяком случае стоило попробовать.
   Берт открыл указанный Куртом ящик, где хранились письменные принадлежности.
   Берт Смоллуэйс был вовсе не дурак и в некотором отношении он получил даже неплохое образование. В школе он научился немного чертить, вычислять и разбираться в чертежах. Если его учение на этом кончилось, и он вынужден был бороться за свое существование в атмосфере всевозможных рискованных предприятий и реклам, то это в конце концов была не его вина. Он стал таким, каким сделала его среда. Но из этого еще нельзя сделать заключение, что Берт был абсолютно неспособен понять идею летательной машины Беттериджа. Она показалась ему сначала очень запутанной, но потом знания, которые он приобрел в школе, и опыт, приобретенный в мастерской Грабба, помогли Берту разобраться, хотя изобретатель, кто бы он ни был, по-видимому, боялся целиком раскрыть свои намерения. Берт долго сидел над чертежами, очень недурно скопировал их, сделал рисунки и заметки -- и задумался. Наконец он встал и, тяжело вздохнув, засунул чертежи в нагрудник, а нагрудник
   -- во внутренний карман куртки; копии чертежей Берт очень аккуратно поместил на место оригиналов. В сущности, у него не было никакого определенного плана, когда он проделал все это, просто ему была неприятна мысль о том, что придется расстаться с этим изобретением. Он еще долго сидел, задумавшись и вздыхая. Наконец он погасил электричество и решил снова лечь и попробовать заснуть...

6

   Граф фон Винтерфельд тоже плохо спал в эту ночь.
   Впрочем, он вообще спал очень мало и ночью занимался разрешением в голове разных сложных дипломатических проблем. А теперь как раз ему предстояло разрешить особенно трудную задачу.
   Винтерфельд явился к Беттериджу, когда тот находился еще в постели. Каюта была освещена солнечными лучами, отраженными снизу, от поверхности Северного моря. Берт попивал кофе, принесенный ему солдатом. Винтерфельд пришел с портфелем под мышкой, в больших серебряных очках, солнце ярко освещало его седую голову, и вид у него был почти добродушный. Он говорил по-английски бегло, но с очень сильным немецким акцентом, особенно, когда дело доходило до букв "би" и "ти-эйч"; он все сбивался на букву "з", а Берта называл "Путтерайдж". Любезно поклонившись, он взял складной стул и столик, спрятанные за дверью, поставил стол между собой и Бертом и, слегка откашлявшись, раскрыл портфель. Затем, облокотившись локтями на стол, приложил пальцы к губам и сказал, бросив на Берта взгляд, приведший того в замешательство.
   -- Вы явились к нам, герр Путтерайдж, помимо вашей воли.
   -- Откуда вы это знаете? -- спросил изумленный Берт после некоторой паузы.
   -- Я вижу по картам, найденным в вашей корзине. Это карта Англии. И по провизии, найденной там. Это все взято для пикника. Также и веревки у вас были запутаны. Вы тянули, но без толку. Вы не могли более управлять шаром. И другая сила, более могучая, нежели ваша, принесла вас к нам. Не так ли?
   Берт молчал, размышляя.
   -- Хорошо, -- продолжал Винтерфельд, -- а где же дама?
   -- Это еще что? Какая дама?
   -- Вы поднялись вместе с дамой. Это ясно. Вы устроили на воздушном шаре пикник. Человек с вашим темпераментом, конечно, должен был взять с сопой даму. Но ее не было с вами, когда вы опустились в Дорнгофе. Нет! Осталась только ее жакетка... Конечно, это ваше дело. Но мне было бы очень интересно знать...
   -- Откуда вы все это узнали? -- спросил Берт.
   -- Я сужу по тем припасам, которые вы взяли с сопой. Но я не могу сказать, что вы сделали с дамой, мистер Путтерайдж. Не могу также сказать, отчего вы надели простые зандалии и такое дешевое зимнее платье. Это, впрочем, и не входит в мои инструкции. Быть может, вы это сделали ради забавы. Официально мы игнорируем эти подробности. Дамы приходят и уходят... Я понимаю это. Я ведь тоже светский человек. Видел я также очень умных людей, которые носили зандалии и даже держались вегетарианских привычек. Я знал людей -- во всяком случае, я знал химиков, -- которые не курили... По всей вероятности, вы где-нибудь спустили свою даму. Хорошо! А теперь перейдем к делу. Высшая сила, -- сказал он торжественным тоном, и глаза его, смотревшие сквозь увеличительные стекла очков, еще более расширились -- высшая сила доставила вас и ваш секрет прямо к нам. Так! Да будет воля всевышнего! -- он на мгновение склонил голову. -- Тут судьба Германии и моего принца, -- продолжал он. -- Я понимаю, что вы всегда носите с собой этот секрет. Вы поитесь грабителей и шпионов. И таким образом, этот секрет попал вместе с вами в наши руки. Мистер Путтерайдж, Германия заплатит вам за него!
   -- Да?
   -- Да, -- сказал секретарь принца и сурово взглянул на сандалии Берта, брошенные в угол около ящика.
   Он встал и начал рассматривать какие-то записи. Берт с напряженным вниманием и страхом следил за ним.
   -- Германия, -- я уполномочен объявить вам это, -- всегда хотела купить ваш секрет. Мы даже очень хотели приобрести его, страстно желали скорее купить его. И только опасение, что вы в данном случае из патриотических побуждений действуете наперекор пританскому военному министерству, заставило нас поступать осторожно и сдержанно в переговорах с вами через посредников. Но мы нисколько не колебались в принятии ваших условий, и мне поручено заявить вам, что мы зогласны уплатить вам сто тысяч фунтов, которые вы спрашиваете.
   -- Черт возьми! -- невольно воскликнул Берт.
   -- Что вы сказали?
   -- В голову кольнуло, -- ответил Берт, подняв руки к своей забинтованной голове.
   -- А!.. Итак, мне поручено заявить вам, что во всей истории этой плагородной и несправедливо обвиненной леди, которую вы так мужественно защищали против пританского лицемерия и черствости, все рыцарство Германии пезусловно находится на ее стороне.
   -- Леди? -- робко спросил Берт. Но тут он вспомнил любовную историю Беттериджа. "Неужели этот старик прочел любовные письма? Если так, то ведь он должен считать его страстно влюбленным в эту леди!"
   -- Прекрасно, -- пробормотал, наконец, Берт. -- Что касается ее, то я не сомневался относительно этого, я...
   Он запнулся. Секретарь смотрел на него во все глаза, и Берту эта неловкая минута показалась бесконечной.
   -- Очень хорошо, -- сказал после паузы Винтерфельд. -- Леди -- это ваше дело, я только выполнил свою инструкцию. И титул барона вы тоже можете получить, герр Путтерайдж. Это все можно...
   Он снова уставился глазами в стол и, помолчав немного, прибавил:
   -- Я должен сказать вам, сэр, что вы явились к нам как раз в замый момент кризиса в мировой политике. Я не вижу теперь никакой опасности в изложении вам наших планов. Прежде чем вы покинете это зудно, наши планы уже станут известны всему миру. Война, пыть может, уже объявлена в данную минуту. Мы отправимся в Америку. Наш воздушный флот опустится на Зоединенные Штаты. Эта страна зовершенно не подготовлена к войне, зовершенно! Американцы всегда полагались на Атлантический океан. А их флот? Мы изпрали известный пункт, -- это тайна наших командиров, -- и, захватив его, устроим там пазу, своего рода внутренний Гибралтар. Это пудет -- с чем бы сравнить это? -- да, это пудет орлиное гнездо. Там пудет стоянка нашего воздушного флота. Там пудет производиться ремонт кораблей, и оттуда они пудут спускаться в Зоединенные Штаты, наводить ужас на города и население, подчинят Вашингтон своей власти, заставят принять наши условия. Вы слушаете то, что я вам говорю?
   -- Продолжайте, -- произнес Берт.
   -- Мы, конечно, могли бы всего этого достигнуть, пользуясь лишь нашими воздушными кораблями и летающими драконами, но приобретение вашей машины дополняет наш проект. Мы не только получаем более усовершенствованную летательную машину, но испавляемся от всякой тревоги относительно Великопритании. Без вас, сэр, Великопритания, -- страна, которую вы так люпили и которая так дурно вам отплатила, страна фарисеев и рептилий, -- не в зостоянии пудет сделать ничего, ни-че-го!.. Вы видите, я с вами беседую вполне откровенно. Прекрасно! Мне поручено заявить вам, что Германия все это признает и что она желает иметь вас в своем распоряжении. Мы приглашаем вас на пост главного инженера нашего воздушного флота. Мы хотим, чтобы вы построили целый рой таких летающих шмелей, которые и пудут находиться под вашим руководством. Вы пудете управлять этой зилой. Вы нам нужны именно в Америке, где мы хотим устроить станцию. Поэтому мы, без всякого колебания и оговорок, заглашаемся на все ваши условия, поставленные вами неделю назад: сто тысяч фунтов наличными деньгами, жалование три тысячи фунтов в год, пензию в тысячу фунтов и титул барона, как вы этого желали. Вот и все мои инструкции...
   Закончив свою речь, граф уставился в лицо Берта. Берт старался подавить свое волнение и сохранить спокойствие и хладнокровие. Теперь наступил момент осуществления той схемы, которую он обдумывал ночью.
   Винтерфельд с удвоенным вниманием рассматривал воротник Берта и лишь один раз мимоходом взглянул на сандалии -- и опять на Берта.
   -- Надо подумать, -- сказал Берт, чувствуя себя неловко под упорным взглядом графа. Наконец, собравшись с духом, он проговорил решительно: -- Видите ли, у меня в руках секрет. Не так ли?
   -- Да.
   -- Но, отдавая его вам, я не хочу, чтобы упоминалось имя Беттериджа.
   -- Из деликатности?
   -- Вы угадали. Вы покупаете секрет, я продаю его вам, и все...
   Берт чувствовал, что робеет под упорным взглядом графа, не спускавшего с него глаз.
   -- Вы хотите это сделать анонимно? Не так ли?
   -- Да, -- подтвердил Берт, все более и более смущаясь. -- Я назовусь другим именем, ну, скажем, Смоллуэйсом... Баронского титула мне не нужно. Я раздумал... Деньги, сто тысяч фунтов, я прошу распределить следующим образом: тридцать тысяч должны быть внесены в отделение Лондонского банка в Бен-Хилле, в Кенте, и выплачены мне непосредственно за передачу чертежей; двадцать тысяч должны быть положены в Английский банк, а остальные разделены пополам между каким-нибудь хорошим французским банком и Германским национальным банком. Но я не хочу, чтобы они были внесены на имя Беттериджа. Я предлагаю положить их на имя Альберта Питера Смоллуэйса. Это мой псевдоним. Это одно условие...
   -- Далее! -- сказал секретарь.
   -- Затем другое условие: вы не делаете никаких расследований относительно документов. Я имею в виду то, что делают английские джентльмены, когда продают или предоставляют вам выгружать товар. Вам нет надобности знать, откуда я взял этот товар! Я нахожусь здесь, отдаю вам свой товар -- и дело кончено. Видите ли, могут оказаться люди, которые будут иметь дерзость говорить, что это не мое изобретение. Ну, вы знаете, что это не так. Хорошо! Но я не хочу никаких расспросов. Я хочу, чтобы была заключена окончательная сделка, просто и верно, и больше ничего. Понимаете?
   В ответ на его слова последовало глубокое молчание. Винтерфельд вздохнул, откинулся на спинку стула и, достав зубочистку, принялся задумчиво ковырять в зубах.
   -- Какое имя вы назвали? -- спросил он, наконец, закончив свое занятие. -- Я должен записать его...
   -- Альберт Питер Смоллуэйс, -- робко проговорил Берт.
   Секретарь довольно долго записывал его, испытывая некоторое затруднение вследствие различного произношения букв английского и немецкого алфавита. Наконец он справился с этими трудностями, и тогда, снова откинувшись на спинку стула, взглянул в упор на Берта и сказал:
   -- А теперь, мистер Шмолльвэйс, расскажите мне, как вы завладели воздушным шаром мистера Путтерайджа...

7

   Когда, наконец, граф фон Винтерфельд ушел, он оставил Берта в самом подавленном настроении. Берт поведал ему всю свою историю.
   Он, как говорится, начисто исповедовался во всем. Он должен был рассказать все подробности, объяснить свой костюм, сандалии, свою затею -- все! Секретарь, по-видимому, очень заинтересовался его рассказом, и вопрос о чертежах был на время оставлен в стороне.
   Винтерфельд пустился даже в различные предположения относительно прежних путешественников на этом воздушном шаре.
   -- Полагаю, что эта леди не была "действительно" леди. Впрочем, это не наше дело. Это очень интересная и запавная история, -- улыбнулся он. -- Но я боюсь, что принц пудет недовлен. Он действовал со своей обычной решительностью. Он всегда действует с изумительной решительностью... Точно Наполеон! Как только ему донесли, что вы опустились в лагере Доригофа, он немедленно сказал: "Принесите его сюда, принесите его сюда! Это моя звезда!" Вы понимаете? Он пудет разочарован. Он ожидал, что вы -- герр Путтерайдж, а вы -- не герр Путтерайдж. Вы попробовали выдать себя за него, но неудачно. Его зуждения о людях всегда пывают очень верны и справедливы, и для людей пудет лучше, если они пудут зообразоваться с этими зуждениями. Озопенно теперь... В озопенности теперь...
   Он снова приложил пальцы к губам и заговорил почти конфиденциальным тоном:
   -- Пудет неловко. Я пробовал внушить зомнения принцу, но меня опровергли. Принц и слушать не хотел. На этой вызоте он всегда пывает в возпужденном зостоянии. Пыть может, он подумает, что его "звезда" подшутила над ним... или подумает, что я ломаю дурака...
   Он наморщил лоб, и углы его рта опустились.
   -- Но чертежи-то у меня, -- заметил Берт.
   -- Это верно. Да. Но, видите ли, принц пыл заинтересован Путтерайджем преимущественно с романтической стороны. Герр Путтерайдж представлялся ему зовсем иным... Ах, он воопражал сепе его гораздо значительнее... Поюсь, что вы также не в зостоянии пыли бы удовлетворить его и в другом отношении -- не могли бы управлять машинным отделом нашего воздушного парка, как он этого желал бы... Он рассчитывал... Затем, тут играет роль и престиж Путтерайджа... Хорошо! Мы посмотрим, что можно пудет сделать. Давайте чертежи!
   Секретарь протянул руку. Сильная дрожь охватила Берта. Никогда, до конца своей жизни, он не мог с точностью сказать, заплакал ли он в самом деле в этот момент. Но в голосе его, несомненно, слышались слезы, когда он проговорил:
   -- Что ж, я ничего даже не получу за них?
   Секретарь посмотрел на него добродушно и сказал:
   -- Вы ничего не заслуживаете.
   -- Но я мог бы разорвать их.
   -- Они вам не принадлежат.
   -- Но ведь они и не ваши...
   -- Нет надобности платить что-нибудь.
   Берт, видимо, был готов на отчаянный поступок. Он крепко вцепился руками в пальто и воскликнул:
   -- Ну, так вы не получите их! К черту!
   -- Успокойтесь, -- сказал ему секретарь, -- выслушайте меня. Вы получите пятьсот фунтов. Я опешаю вам это. Я сделаю это для вас, но это все, что я могу сделать. Возьмите их от меня. Напишите название банка... Так! Я говорю вам, что с принцем шутки плохи! Не думаю, что ваша наружность удовлетворила его вчера вечером. Он хотел иметь Путтерайджа, а вы обманули его. Принц -- я зовершенно не понимаю причины -- находится теперь в странном зостоянии. Пыть может, так повлияло на него волнение при подъеме и этот великий полет в воздухе. Я зовсем не могу ручаться за него. Но если все пойдет хорошо, -- я уж позабочусь об этом! -- то вы получите пятьсот фунтов. Зогласны? Тогда давайте мне чертежи...
   -- Старый мошенник! -- воскликнул Берт, когда дверь захлопнулась. -- Черт побери! Этакий негодяй!
   Берт уселся на стул и некоторое время сидел молча, не двигаясь.
   -- Хорошую бы штуку я преподнес ему, если б изорвал чертежи! -- сказал он, наконец, потирая пальцем переносицу. -- Да! Я проиграл игру! Дернуло меня заговорить об анонимности... Ай! Ай! Поторопился, брат Берт! Чересчур стремительно! Ах, я просто готов убить себя! Такого свалял дурака!.. Впрочем, я бы все равно не смог провести это дело... и, в конце концов, пожалуй, не так уж плохо... -- прибавил он. -- Все-таки -- пятьсот фунтов... Как-никак, ведь это не мой секрет... Пятьсот фунтов! Хотел бы я знать, сколько стоит обратный билет из Америки домой?

8

   Вечером того же дня жалкий и дрожащий Берт Смоллуэйс предстал перед принцем Карлом-Альбертом.
   Разбирательство дела происходило на немецком языке. Принц находился в своей каюте, в самом конце воздушного корабля. Каюта выглядела чудесно: стены были увешаны красивыми циновками; во всю стену простиралось окно, из которого можно было смотреть вперед. Принц сидел за складным столом, покрытым зеленым сукном. Рядом сидели Винтерфельд и еще два офицера. Перед ними лежали карты Америки, портфель, письма Беттериджа и еще какие-то бумаги. Берту не было предложено сесть, и он стоял во время допроса. Винтерфельд рассказал его историю, но Берт понял только слова: Путтерайдж и воздушный шар. Лицо принца все время сохраняло суровое, зловещее выражение. Другие офицеры осторожно наблюдали за ним, временами поглядывая на Берта. В их взорах, когда они смотрели на принца, выражалось и любопытство, и, вместе с тем, затаенная боязнь. Вдруг принцу, очевидно, пришла в голову какая-то мысль, и он принялся подробно рассматривать чертежи. Потом поднял голову и отрывисто спросил Берта по-английски:
   -- Вы видели когда-нибудь, как эта штука летает?
   Берт встрепенулся.
   -- Да, ваше королевское высочество, я видел это в Бен-Хилле, -- сказал он.
   Фон Винтерфельд что-то объяснил принцу.
   -- Как быстро "это" двигается? -- спросил принц.
   -- Не могу сказать ваше королевское высочество. Но газеты, "Ежедневный курьер", например, писали, что со скоростью сто тридцать километров в час.
   Они заговорили между собой по-немецки, потом принц снова обратился к Берту:
   -- Может "это" висеть в воздухе?
   -- Может повернуться в воздухе, словно оса, ваше королевское высочество...
   -- Много лучше, не правда ли? -- заметил принц Винтерфельду, и оба заговорили опять по-немецки.
   Разбор чертежей кончился, офицеры взглянули на Берта. Один из них позвонил в колокольчик, пришел дежурный и унес портфель. После этого началось разбирательство дела Берта. Принц, по-видимому, был склонен поступить с ним очень строго. Но Винтерфельд возражал ему. Очевидно, он приводил какие-то теологические соображения в пользу Берта, так как Берт несколько раз расслышал слово "gott" [Gott (нем.) -- бог]. Наконец, было принято окончательное решение, и Винтерфельду, видимо, было поручено объявить об этом Берту.
   -- Мистер Шмолльвэйс, -- сказал он, -- вы попали на этот воздушный корабль посредством бесчестного и зистематического опмана...
   -- Систематического? Нет! -- прервал его Берт. -- Я...
   Принц жестом велел ему замолчать.
   -- ...И во власти его высочества поступить с вами как со шпионом, -- продолжал Винтерфельд.
   -- Как! Ведь я же явился, чтобы продать...
   -- Шш! -- прикрикнул на него один из офицеров.
   -- Но, принимая во внимание, что вы послужили орудием провидения, и через вас чертежи Путтерайджа попали в руки принца, вас пощадили! Да, вы пыли посланником не-пес... Поэтому вам позволяется оставаться на этом зудне, пока вами не распорядятся как-нибудь иначе... Вы понимаете?
   -- Мы возьмем его с собой как балласт, -- прибавил принц грозно, бросив при этом суровый взгляд на Берта.
   -- Вы отправитесь с нами как "балласт", понимаете? -- повторил ему Винтерфельд.
   Берт раскрыл было рот, чтобы спросить насчет пятисот фунтов, но вовремя спохватился и благоразумно промолчал. Ему показалось, что он заметил одобрение во взгляде Винтерфельда, который слегка кивнул ему головой.
   -- Ступайте! -- сказал принц, делая жест рукой по направлению к двери.
   Берт вылетел точно лист, уносимый бурей.

9

   После своего разговора с Винтерфельдом и прежде чем попасть к принцу на допрос, Берт все-таки ухитрился осмотреть "Фазерлэнд".
   Этот осмотр чрезвычайно заинтересовал Берта, несмотря на то, что он был очень встревожен своей беседой с графом.
   Курт, как и большинство членов экипажа германского воздушного флота, до назначения на воздушный корабль не имел никакого понятия о воздухоплавании. Но он был в восхищении от этого назначения и с чисто мальчишеской горячностью предложил Берту осмотреть корабль во всех подробностях. Его приводила в восторг мысль о том, какое мощное орудие находится теперь в руках Германии! Он заставлял Берта обращать особое внимание на необычайную легкость всех предметов на корабле, на применение всевозможных алюминиевых трубок, на эластичные подушки, наполненные сжатым водородом. Переборки между каютами также представляли резервуары с водородом, покрытые сверху тонкой искусственной кожей. Посуда из легкого фарфора без глазури была почти невесома. Там, где требовалась прочность, пускался в ход шарлоттенбургский сплав, или так называемая германская сталь, которая считалась самым прочным и упругим металлом в мире.
   Внутри корабль был весьма обширен. Величина свободного пространства не имела значения, если только при этом вес не увеличивался. Обитаемая часть корабля простиралась в длину на семьдесят пять метров. Каюты был расположены в два яруса, а над ними помещались замечательные маленькие башенки из белого металла, с огромными окнами и двойными, непроницаемыми для воздуха дверями; эти двери вели в огромную полость корабля, где находились газовые камеры.
   Берта поразило внутреннее устройство корабля. До сих пор он не мог представить себе воздушного корабля иначе, как в виде большого мешка, наполненного газом. А теперь он видел над собой как бы спинной хребет аппарата и громадные ребра по бокам.
   -- Точно нервные волокна и кровеносные сосуды, -- сказал Курт, который немного занимался биологией.
   -- Пожалуй, -- согласился Берт, не имевший, однако, ни малейшего понятия о том, что означают эти слова.
   Для сигнализации другим кораблям, в том случае если что-нибудь произойдет, были устроены наверху специальные электрические лампочки. Через газовые камеры шли лестницы.
   -- Но вы же не в состоянии пройти там, -- возражал Берт, -- вы задохнетесь!
   Лейтенант открыл шкафчик и показал Берту полный костюм, сделанный из шелка, пропитанного маслом. Резервуар для сжатого воздуха и шлем были сделаны из алюминия или какого-то другого легкого металла.
   -- Мы можем проходить по внутренней сети, -- объяснил Курт, -- когда надо заделать отверстия, проделанные пулями, или исправить иные повреждения. Внутри и снаружи корабля существует сеть. Наружная покрышка корабля представляет, так сказать, веревочную лестницу.
   В задней части обитаемой половины корабля помещался склад взрывчатых материалов. Это были бомбы различного типа, большей частью стеклянные. Ни один из немецких воздушных кораблей не имел пушек, за исключением маленькой пушки "пом-пом" -- это старинное английское прозвище было дано этой пушке еще во время бурской войны. Посередине корабля, под газовыми камерами, проходила крытая галерея, с алюминиевыми ступеньками на полу и веревочными перилами. Галерея эта вела в машинное отделение, находившееся в хвосте корабля. Но Берт там не был и ни разу не видел машин. Зато он поднялся по лестнице, заключенной в газонепроницаемую трубу и представлявшей собой запасный пожарный выход. Лестница вела на небольшую наблюдательную галерею; здесь стояли телефон и пушка "пом-пом" с ящиком гранат, отлитая из германской стали. Галерея была целиком сделана из сплава алюминия с магнием. Плотная, непроницаемая передняя часть воздушного корабля вздымалась как скала, и на этой скале черный орел грозно распростер свои крылья. Носа и кормы корабля не было видно за выпуклостью газового резервуара...
   Далеко внизу, под этими парящим орлами, на расстоянии чуть больше километра, лежала Англия, казавшаяся такой маленькой и беззащитной в лучах утреннего солнца...
   Когда Берт понял, что там, внизу, находилась Англия, он вдруг почувствовал какое-то раскаяние. Новые мысли зародились в его голове. В самом деле, следовало разорвать чертежи и выбросить их... Эти люди ничего не смогли бы ему сделать. А если бы даже?.. Разве он не должен жертвовать жизнью ради своей родины! До сих пор ему это не приходило в голову. Современная цивилизация, развивавшая конкуренцию до высшей степени, не давала времени думать об этом. Теперь у него было очень подавленное настроение. Он сознавал, что поступил не так, как было нужно. Отчего он раньше не понимал этого? В самом деле, разве он не изменник?..
   "Интересно бы знать, -- размышлял он, -- какой вид имеет этот воздушный флот снизу? Должно быть, очень грозный, и все здания в сравнении с ним -- прямо карлики..."
   Курт сказал ему, что они пролетают теперь между Манчестером и Ливерпулем. Берт видел сверкающую ленту канала и волнующуюся линию судов далеко впереди, в устье Мерсея. Берт был родом из южной Англии. Он был поражен количеством фабрик и труб, большинство из которых уже не дымило: огромные генераторные электрические станции, работавшие бездымно, сделали лишним сооружение труб. Берт видел старые железнодорожные мосты, однорельсовую сеть, склады и обширное пространство сероватых домиков и узких улиц, как-то бесцельно разбегавшихся в разные стороны. Кое-где, точно накрытые сетью, были заметны поля и земледельческие поселки. На таком расстоянии все смешивалось. Вероятно, там находились музеи, ратуши, соборы... Но Берт не мог их разглядеть: они совсем не выделялись в широко раскинувшейся внизу беспорядочной группе фабрик, заводов, мастерских, переполненных рабочими, домов... И над этим ландшафтом промышленной цивилизации скользила тень германских воздушных кораблей, точно стая хищных рыб...
   Разговор перешел на тактику воздушного боя, и Курт повел Берта на нижнюю галерею, чтобы показать ему летающих драконов, которых правое крыло воздушного флота поймало ночью и теперь тащило за собой на буксире. Каждый корабль тащил трех или четырех летающих драконов. Они напоминали своим видом коршунов увеличенных размеров и парили в воздухе на концах невидимых веревок. Голова такого коршуна была длинная, четырехугольная, хвост -- плоский, с боковыми пропеллерами.
   -- Надо много ловкости, чтобы управлять ими, -- заметил Берт.
   -- Еще бы!
   Пауза.
   -- Ваша машина не похожа на эти, мистер Беттеридж?
   -- Совсем не похожа, -- отвечал Берт. -- Она скорее напоминает насекомое, нежели птицу. Она жужжит и не вертится, как эти. Ну, что они могут сделать?
   Курт и сам хорошенько не понимал этих вещей, но все же он принялся что-то объяснять Берту, как вдруг Берта позвали к принцу.
   После аудиенции у принца Берт окончательно перестал быть мистером Беттериджем, и для всех на корабле стал просто Смоллуэйсом. Солдаты уже больше не отдавали ему чести, а офицеры как будто совершенно не замечали его, за исключением лейтенанта Курта. Берта выселили из прежней прекрасной каюты, и он должен был перейти со всем своим скарбом в каюту лейтенанта Курта, самого младшего на корабле. Офицер, с птичьей физиономией, бормоча проклятья, снова расположился в своей каюте, притащив туда всевозможные невесомые туалетные принадлежности: необыкновенно легкие щеточки, зеркальца, разные помады и прочее. Берта поместили вместе с Куртом потому, что на всем корабле нельзя было сыскать ни одного местечка, где бы он мог преклонить свою забинтованную голову. Ему объявили, что он должен обедать вместе с матросами...
   Курт пришел и, расставив ноги, несколько минут молча смотрел на Берта, который с унылым видом сидел в каюте.
   -- Как же вас зовут, наконец? -- спросил Курт, еще не вполне осведомленный относительно нового положения дел.
   -- Смоллуэйс.
   -- Я всегда думал, что вы жуликоватый парень, даже тогда, когда принимал вас за Беттериджа. Счастье для вас, что принц воспринял это спокойно. Он ведь очень горяч и не замедлил бы вышвырнуть за борт такого проходимца, как вы, если бы нашел это нужным... Да! Они вас спихнули ко мне, но вы знаете, что это моя каюта?
   -- Я не забуду этого, -- сказал Берт.
   Курт вышел из каюты. Когда Берт наконец решился окинуть взором свое новое жилище, то первое, что он увидел, была приклеенная к обивке стены копия знаменитой картины Зигфрида Шмальца; на ней был изображен бог войны, шествующий в багряном плаще и шлеме викинга среди всеобщего разрушения. Страшная фигура с мечом в руках очень походила на Карла-Альберта, и это сходство было ей придано, чтобы доставить удовольствие воинственному принцу.

Глава V. Сражение в Атлантическом океане

1

   Принц Карл-Альберт произвел на Берта очень сильное впечатление. Берту казалось, что он никогда в жизни не видел более страшного человека. Смоллуэйс чувствовал ужас и страстную антипатию к этому человеку. Берт долго сидел один в каюте Курта, не решаясь даже приоткрыть дверь, чтобы не увидеть вблизи человека, внушающего ему такие чувства. Поэтому он последний на судне узнал новости, сообщенные беспроволочным телеграфом. Телеграф передавал отрывочные сведения о ходе великого морского сражения посреди Атлантического океана. В конце концов, Берт узнал об этом от Курта.
   Курт вошел в каюту с таким видом, как будто Берта тут вовсе и не было, тем не менее он пробормотал английские слова:
   -- Изумительно! Тут, должно быть, в ящике...
   Он достал какие-то книги и ящик с картами. Разложив эти карты на складном столике, Курт принялся их внимательно рассматривать. Некоторое время немецкая дисциплинированность боролась в его душе с природной болтливостью и добродушием. Наконец, немецкая чопорность была побеждена.
   -- Они добились, Смоллуэйс! -- выпалил он.
   -- Добились? Чего? -- спросил Берт почтительным тоном.
   -- Сражения! Американская североатлантическая эскадра и почти весь наш флот. Наш "Железный Крест" получил пробоину и тонет, а их "Майльс Стендиш", самый большой корабль, пошел ко дну со всем экипажем. Вероятно, -- торпеды. Этот корабль был побольше "Карла Великого", но на пять или на шесть лет старше... Черт побери!.. Хотел бы я увидеть это, Смоллуэйс! Битва среди океана! Гром пушек, суда идут на всех парах...
   Он снова развернул карты и, так как ему хотелось говорить, прочел Берту целую лекцию о положении эскадры.
   -- Это здесь, -- сказал он. -- Тридцать градусов и пятьдесят минут северной широты и столько же градусов долготы. От нас это день пути, во всяком случае. Они все идут на юго-запад, полным ходом, так что нам ничего не придется увидеть. Как жаль! Мы даже не понюхаем этой битвы!..

2

   Положение дел в северной части Атлантического океана было исключительное. Соединенные Штаты были гораздо сильнее Германии на море, но главная часть американского флота находилась в Тихом океане. Войны опасались больше всего со стороны Азии, так как отношения между американцами и японцами приняли в последнее время очень резкий и даже определенно враждебный характер. Японское правительство обнаружило при этом беспримерную несговорчивость. В момент нападения Германии половина американских морских сил находилась в Маниле, а то, что называлось второлинейным флотом, выстроилось поперек Тихого океана, поддерживая по радиотелеграфу постоянную связь между Сан-Франциско и азиатской станцией. Североатлантическая эскадра являлась в то время единственной представительницей американских морских сил у восточных берегов. Эскадра возвращалась после дружественного визита к берегам Франции и Испании и находилась как раз среди океана, где накачивала из тендеров в свои резервуары нефть: большинство судов были паровыми. Между тем, международное положение обострилось. Эскадра состояла из четырех броненосцев и пяти броненосных крейсеров, почти такой же силы, как броненосцы, причем все они были построены не позднее 1913 года. Американцы, однако, до такой степени свыклись с тем, что Англия будет всегда охранять мир в Атлантике, что не допускали даже мысли о возможности какого-либо нападения и оказались совершенно неподготовленными к битве. Но еще до объявления войны, а именно на Троицу, весь германский флот, в составе восемнадцати броненосцев, целой флотилии тендеров с запасами топлива и крупных коммерческих пароходов, превращенных в транспортные суда, прошел через Дуврский пролив и смело направился в Нью-Йорк для поддержки германского воздушного флота. Германский военный флот численностью вдвое превышал американский, и, кроме того, германские суда были новейшей конструкции и лучше вооружены. По крайней мере, семь из них были снабжены шарлоттенбургскими двигателями внутреннего сгорания и шарлоттенбургскими стальными пушками.
   Бой произошел в среду после Троицы, еще до настоящего объявления войны. Американцы выстроились в линию, согласно требованию современной тактики, растянулись на протяжении почти пятидесяти километров и все время держались этого строя, чтобы не позволить неприятелю подойти близко к восточным штатам или к Панаме. Как ни важно было для американцев охранять приморские города, особенно Нью-Йорк, -- еще важнее было не допустить проникновения немцев в канал, так как это помешало бы главному американскому флоту вернуться из Тихого океана.
   -- Без сомнения, -- заметил Курт, -- что теперь американский флот стремится с наибольшей возможной скоростью вернуться в Атлантический океан, если только японцам не пришла в голову та же мысль, что и нам!
   В самом деле, американская атлантическая эскадра не питала ни малейшей надежды победить немцев, но она могла надеяться в случае неудачи задержать движение германского флота и нанести ему такой ущерб, который в значительной степени ослабил бы атаку врага на береговые позиции. Американский флот, в данном случае, совершил самоотверженный акт -- а это самое трудное! Пока он удерживал в отдалении германский флот, подводные заграждения Нью-Йорка, Панамы и других важнейших пунктов приводились в порядок...
   Таково было положение дел в среду после троицы, когда оба флота встретились.
   Только тогда американцы впервые услышали о Дорнгофском воздухоплавательном парке и о возможности нападения не только со стороны моря, но и сверху, с воздуха. Замечательно, что газеты того времени до такой степени не пользовались доверием общества, что в Нью-Йорке почти никто не поверил их подробным описаниям германского воздушного флота, пока этот флот не появился над самым Нью-Йорком.
   Курт больше ворчал под нос. Он стоял над морской картой, раскачивался вместе с воздушным кораблем и все толковал о пушках, о вместимости кораблей, об их постройке, о количестве сил и скорости, о стратегических позициях и операционных базах. За офицерским столом Курт был застенчив, мало говорил и больше слушал. Но теперь эту застенчивость как рукой сняло.
   Берт стоял, молча слушал и следил за путешествовавшим по карте пальцем Курта.
   -- Газеты давно уже писали об этом, -- заметил Берт. -- И вдруг это стало действительностью!
   Курт, оказывается, имел самые подробные сведения о погибшем американском корабле "Майльс Стендиш".
   -- Этот корабль стрелял великолепно, побивал рекорды. Хотел бы я знать, как мы одолели его, -- пальбой из орудий или каким-нибудь другим способом? Как жаль, что я не участвовал в сражении! Какой из наших кораблей победил американца? Может быть, снаряд попал в машинное отделение, и от этого корабль пошел ко дну? Ведь корабли не стоят на одном месте во время сражения!.. Хотел бы я знать, что делает "Барбаросса?" Он ведь тоже отправился туда. Это мой старый корабль; он если и не первоклассное, то очень хорошее судно... Только представьте себе эту картину! Вот они наносят друг другу удары; большие орудия стреляют, лопаются гранаты, взрываются склады снарядов, во все стороны летят железные осколки, точно солома, уносимая ветром... Как часто мы за последние годы рисовали себе в мечтах такое сражение! Я полагаю, что мы полетим теперь прямо в Нью-Йорк, как будто ничего не случилось. Я думаю, что в нас там не нуждаются, так как происшедшее сражение лишь прикрывает наше движение. Все эти тендеры и транспорты отправляются на юго-запад от Нью-Йорка, чтобы устроить для нас плавучие склады. Смотрите!.. -- Он коснулся карты указательным пальцем. -- Вот где мы! Наши транспорты -- здесь, а наши броненосцы -- там, и они гонят американцев прочь с дороги...
   Когда Берт спустился вниз, в столовую экипажа, чтобы получить свою вечернюю порцию, почти никто не обратил на него внимания, только кто-то молча указал на него, когда он вошел. Все с жаром говорили о бое, спорили, доказывали, и временами, если не вмешивался кто-либо из старших и не приказывал молчать, в каюте поднимался сильный шум. Был получен новый бюллетень с места сражения, но Берт не понял, в чем дело, понял только, что говорится о "Барбароссе". Некоторые из матросов смотрели на Берта в упор, и он слышал несколько раз, как его называли "Буттерайдж", но все же его никто не обижал, и когда до него дошла очередь, он получил полностью свою порцию супа и хлеба. Втайне он побаивался, что ему ничего не дадут и что ему не полагается никакой порции. Если бы это случилось, он просто не знал бы, что делать!
   После ужина Берт отправился на маленькую висячую галерею, где находился одинокий часовой. Погода была хорошая, но поднимался ветер, и поэтому волнообразное движение корабля усиливалось. Берт крепко ухватился за перила: он чувствовал легкое головокружение. Земли уже не было видно, и воздушный флот летел над темно-синей пустыней океана, то поднимаясь, то опускаясь ближе к его поверхности. Старая грязная бригантина, под британским флагом, качалась на синих волнах. Это было единственное судно, которое виднелось в необъятной шири океана.

3

   К вечеру поднялся шторм, и воздушный корабль начал нырять в воздухе словно дельфин. Курт сказал Берту, что уже многие заболели морской болезнью, но на Берта качка не действовала. Очевидно, он был создан, чтобы быть моряком. Он спал хорошо, но ночью его разбудил огонь, и он увидел: Курт что-то ищет в каюте. Наконец, в ящике под кроватью он нашел то, что искал. Это был компас. Курт смотрел то на него, то на карту и, помедлив, произнес:
   -- Да, мы изменили курс. Мы идем по ветру. Не понимаю, что это значит! Мы идем в сторону от Нью-Йорка, на юг... Можно подумать, что мы хотим принять участие-
   Курт еще некоторое время продолжал высказывать вслух свои мысли.
   Утро было серое и ветреное. Снаружи окно покрыли капли' дождя, и ничего нельзя было разглядеть. Было довольно холодно. Берт закутался в одеяло и сидел в углу на ящике, пока не услышал звук гудка, призывавшего к завтраку. После завтрака Берт опять вышел на маленькую галерею, но не мог разглядеть ничего, кроме бешено мчавшихся облаков и неясных очертаний ближайших воздушных кораблей. Лишь изредка, когда облака на мгновение рассеивались, Берт улавливал полосу серого бушующего внизу моря.
   Днем "Фазерлэнд" изменил свое положение и поднялся выше. Он плыл теперь в чистом, прозрачном воздухе, на высоте почти четырех километров, как сказал Курт.
   Берт находился в каюте и следил, как исчезали капли воды на окнах. Наконец, показалось солнце.
   Он выглянул наружу и увидел ту же самую картину, которую наблюдал с воздушного шара: освещенное солнцем море облаков внизу и суда германского воздушного флота, одна за. другим выплывавшие из белого тумана, точно огромные рыбы из глубины на поверхность.
   Берт с минуту смотрел в окно каюты, а затем побежал на галерею, чтобы лучше все разглядеть. Внизу свирепствовал ураган, который гнал облака к северо-востоку, а вверху небо было ясное, воздух -- холоден и прозрачен, стояла тишина, лишь изредка ощущалось легкое дуновение холодного ветра, и в воздухе мелькали- снежинки.
   Ничего не было слышно, кроме стука машин, нарушавших безмолвие этих высот. Огромный отряд воздушных кораблей, поднимавшихся один за другим из облаков, казался стаей удивительных и страшных чудовищ, переселявшихся в неведомый мир.
   Никто не знал, были ли какие-нибудь новые известия утром или нет. Если они и были, то принц их никому не сообщал, и лишь к середине дня появились бюллетени, которые привели лейтенанта Курта в сильнейшее волнение.
   -- "Барбаросса" выведен из строя и идет ко дну! -- воскликнул Курт. -- Мой бедный старый "Барбаросса"!.. А ведь какой был вояка, -- прибавил он по-немецки, -- какой хороший вояка!
   Он начал ходить быстрыми шагами по раскачивающейся каюте и в отрывистых немецких фразах изливал свое огорчение; затем он снова заговорил по-английски:
   -- Подумайте только, Смоллуэйс! Наш старый корабль, который мы всегда содержали в такой чистоте, в таком порядке! Все разлетелось вдребезги, железные осколки летят во все стороны, люди разорваны в клочья! Бог мой! Ведь я знаю там каждого человека! Вода кругом вся кипит, огонь и треск, гром пушек!.. Палят чуть не в упор. Как будто все, все разрывается на куски... А я здесь, наверху, так близко и в то же время так далеко!.. Бедный, старый "Барбаросса"!..
   -- А другие суда погибли? -- спросил Берт.
   -- Еще бы! Мы потеряли "Карла Великого", лучшее и самое большое судно. На него наткнулся британский пароход, который нечаянно попал в эту свалку и хотел как-ни-будь выбраться из нее. Ведь они там сражаются во время урагана! Пароход с разбитым носом уносится волнами... Никогда еще мир не видел такой битвы, никогда! С обеих сторон хорошие суда и хорошие солдаты... Буря, ночь, рассвет... и все это происходит в открытом океане, на полном ходу! Никакого холодного оружия! Никаких подводных лодок! Орудия и стрельба! Мы ничего не знаем, по крайней мере, о половине наших судов, так как мачты у них сбиты, и беспроволочный телеграф не действует. 30® 38 северной широты, 41® 31 западной долготы... Где это могло быть?..
   Он снова развернул карту и рассеянно посмотрел на нее.
   -- Бедный, старый "Барбаросса"! -- пробормотал он. -- Мне все представляется, как он гибнет. Снаряды попадают в машину, огонь вырывается из топок наружу, кочегары и механики умирают, обваренные паром! Люди, с которыми я вместе обедал, Смоллуэйс, люди, которых я хорошо знал! И вот настал их последний день! Счастье было не на их стороне... Поврежден и идет ко дну! Конечно, не всем улыбается счастье в сражении... Бедный, старый Шнейдер! Я убежден все-таки, что он отплатил им чем-нибудь...
   Целый день беспроволочный телеграф приносит известия. Американцы потеряли уже второе судно; название неизвестно; "Герман", прикрывавший "Барбароссу", поврежден...
   Курт метался по воздушному кораблю точно зверь в клетке. Он то взбирался на верхнюю галерею под орлом, то спускался на висячую галерею, то снова бросался к картам. Он заразил Берта своим волнением, и тот тоже проникся сознанием, что там, на океане, происходит страшная, кровавая битва.
   Но когда Берт спустился вниз, на галерею, то мир опять стал пустым и бесконечным: все кругом было тихо; вверху -- прозрачное темно-синее небо; внизу -- тонкая завеса перистых облаков, освещенных солнцем.
   Иногда показывается быстро несущееся дождевое облако, но моря нигде не видно. "Тук-тук-тук-тук" -- стучат машины, и по небу расстилается огромный волнистый клин воздушных кораблей вслед за флагманским судном, подобно стае лебедей, летящих за своим предводителем. Если бы не этот непрерывный стук машин, то было бы тихо, как во сне...
   А где-то внизу, среди урагана и дождя, гремят орудия, лопаются снаряды, и люди, как и во время прежних войн, борются и умирают...

4

   К концу дня погода несколько прояснилась, и стало видно море. Воздушный флот медленно спустился в более низкие слои атмосферы, и, наконец, перед закатом солнца, вдали, с восточной стороны показались остатки "Барбароссы".
   Берт услышал, как люди бегут по коридору. Он тоже выскочил на галерею, где несколько офицеров рассматривали в полевые бинокли брошенные обломки военного судна. Тут же виднелось еще два корабля: пустой нефтяной тендер, высоко поднявшийся над водой, и транспорт. Курт стоял в конце галереи, поодаль от других.
   -- Вот! -- воскликнул он наконец. -- Ведь это все равно, как если бы я видел, что старому другу отрезали нос, и он ждет, когда с ним покончат! "Барбаросса"!
   Повинуясь внезапному порыву, он вдруг протянул свой бинокль Берту. Берт протиснулся к нему, игнорируемый всеми, и тоже устремил свой взор на поверхность моря. Три судна представлялись ему чуть заметными черными точками вдали.
   Никогда в жизни Берту не приходилось видеть ничего подобного! Броненосец был разодран на куски, и было непонятно, как он еще может держаться на поверхности воды. Его погубили свои же слишком сильные машины.
   Во время продолжительной ночной погони он вышел из линии и прошел между "Сусквеганной" и "Канзас-Сити". Те, однако, заметили его и тотчас же повернули назад. Приблизившись, они сигнализировали другим судам -- "Теодору Рузвельту" и "Маленькому Монитору".
   Когда рассвело, германское судно увидело, что оно окружено. Через каких-нибудь пять минут с востока показался "Герман", и тотчас же, вслед за ним, с запада -- "Князь Бисмарк".
   Американцы отступили, но в этот короткий промежуток времени они успели разнести стального "Барбароссу" в пух и прах: на нем они выместили всю злобу из-за своего отступления накануне.
   Теперь корабль представлял собой фантастический, искривленный металлический каркас, плавающий в море. Трудно было различить отдельные части судна, можно было только догадываться, где что находилось раньше.
   -- Вот! -- шептал Курт, взяв бинокль, переданный ему Бертом. -- Там были Альбрехт, славный Альбрехт, и старый Циммерман, и фон Розен!
   И долго после того, как "Барбаросса" исчез в сгущавшихся сумерках, Курт оставался на галерее, продолжая смотреть в бинокль, а когда вернулся в каюту, то был молчалив и задумчив.
   -- Это страшная игра, Смоллуэйс, -- сказал он наконец. -- Да, война -- страшная игра! Она представляется в ином свете после того, как увидишь ее вблизи! Много людей строило этот корабль, много людей было на его борту, и немало таких, которые не каждый день встречаются! Альбрехт -- там был один офицер, которого звали Альбрехт, -- играл на цитре и импровизировал. Хотел бы я знать, что с ним произошло! Мы были большие друзья, как это у нас, немцев, бывает...

5

   Смоллуэйс проснулся ночью, в темноте. В каюте был сквозняк. Курт говорил сам с собой, по-немецки, стоя у открытого окна и выглядывая наружу. Холодный прозрачный полусвет проникал в каюту, сгущая тени по углам и предвещая скорое появление зари на облачных высотах.
   -- Что за шум? -- спросил Берт.
   -- Стреляют! -- сказал Курт. -- Разве вы не слышите?
   Действительно, в ночной тишине ясно слышался повторный гул пушечных выстрелов. Раз, два -- пауза, и затем три выстрела, быстро следующие один за другим...
   -- Черт возьми! Пушки! -- вскричал Берт и тотчас же очутился возле Курта.
   Воздушный корабль плыл высоко; море внизу было скрыто тонкой пеленой облаков. Ветер прекратился, и Берт, устремив взор по направлению, указанному Куртом, заметил, как сквозь бесцветную завесу облаков мелькнуло красное пламя, затем, через некоторое время -- еще вспышка. Это пламя не сопровождалось в первый момент звуком, и лишь спустя несколько секунд раздался отдельный раскат. Курт что-то быстро заговорил по-немецки.
   Призывно загудел гудок. Курт вскочил в сильнейшем волнении и опять, что-то бормоча по-немецки, бросился к двери.
   -- Что такое? Что случилось? -- спросил Берт.
   Лейтенант стоял в дверях, заслоняя свет.
   -- Вы оставайтесь здесь, Смоллуэйс, -- сказал он. -- Сидите смирно и ничего не делайте. Мы вступаем в бой...
   С этими словами он исчез.
   Сердце Берта учащенно забилось. Он чувствовал, что воздушный корабль висит в облаках, над сражающимися судами. Неужели он ринется на них, как сокол на птицу?
   -- Ох! -- испуганно прошептал Берт.
   ...Бум! Бум! Берт уловил еще одну ослепительно яркую красную вспышку, мелькнувшую вдали, и в то же время он ощутил странную перемену в движении "Фазерлэнда", но в чем дело -- не понял.
   Стук машин стал еле слышным. Берт просунул голову в окно и увидел в темноте, что и другие воздушные корабли замедлили свой ход настолько, что движение их стало почти незаметным.
   Снова прогудел гудок, и звук его передавался с одного корабля на другой, постепенно ослабевая. Огни погасли, и воздушный флот повис в воздухе в виде огромной темной массы неопределенных очертаний среди безграничного голубого пространства небес. Где-то блеснула звездочка...
   Флот оставался неподвижным в течение довольно долгого времени, которое Берту показалось бесконечным; затем, он услышал, как начали накачивать воздух, и "Фазерлэнд" начал медленно снижаться.
   Сколько ни высовывал Берт голову, ему все же не удалось рассмотреть, следует ли за "Фазерлэндом" остальной флот. Газовые камеры мешали его наблюдению. Но это медленное, бесшумное снижение корабля сильно подействовало на нервы Берта.
   Мгла сгустилась на некоторое время, звезда, блестевшая на горизонте, исчезла, и Берт ощутил холодное прикосновение тумана. Потом вдруг яркий свет внизу принял определенные очертания и превратился в пламя, и тогда "Фазерлэнд" перестал опускаться.
   Теперь корабль почти висел в воздухе, вблизи летящих облаков, и, вероятно, никем не замеченный, наблюдал битву, происходившую внизу, на расстоянии трехсот метров...
   Ночью морская битва и отступление приняли новый оборот. Американцам удалось выстроить в колонну бегущие суда и в темноте поменять курс, так что к рассвету они уже полным ходом шли на север с намерением прорваться через германскую боевую линию и напасть на флотилию, шедшую в Нью-Йорк для поддержки германского воздушного флота.
   Многое уже изменилось после первого столкновения флотов.
   Американский адмирал О'Коннор получил, наконец, сведения о том, что у немцев есть воздушные корабли. Он больше не был связан с Панамой, так как подводная флотилия уже пришла туда из Кей-Уэста, а "Делавар" и "Авраам Линкольн", дв волосы посѣтителя и массивныя серебряныя очки придавали ему въ утреннемъ освѣщеніи почти добродушный видъ. Онъ свободно говорилъ по-англійски, но съ замѣтнымъ нѣмецкимъ акцентомъ. Вѣжливо извинившись за раннее посѣщеніе и отрекомендовавшись, онъ, не дожидаясь приглашенія, усѣлся къ столу и положилъ на него принесенный съ собою портфель; потомъ облокотился обѣими руками на столъ и пристально уставился на Берта своими пытливыми и умными глазами.
   -- Мистеръ Буттеридшъ, вы попали къ намъ противъ своей воли,-- вдругъ сказалъ онъ.
   -- Почему вы такъ думаете, графъ?-- спросилъ Бертъ смущенный пытливымъ взглядомъ и этимъ неожиданнымъ, но правдивымъ замѣчаніемъ посѣтителя.
   -- Сужу по нѣкоторымъ даннымъ,-- отвѣтилъ тотъ, продолжая пристально смотрѣть на молодого человѣка.-- Въ корзинѣ вашего шара оказалось нѣсколько ландкартъ и всѣ онѣ англійскія. Провіантъ у васъ былъ такой, какимъ обыкновенно запасаются, когда отправляются на простую прогулку, а не въ дальнее путешествіе, хотя бы и воздушное. Вы дергали за веревку, открывающую клапанъ, но безуспѣшно: она не поддавалась, потому что зацѣпилась, и вы не могли справиться съ шаромъ. Другая воля, а не ваша собственная привела васъ къ намъ. Развѣ не такъ, а?
   Пока еще болѣе смущенный Бертъ придумывалъ, что отвѣтить на все это, странный посѣтитель озадачилъ его новымъ вопросомъ:
   -- А куда дѣвалась ваша дама?
   -- Дама?!-- искренно удивился Бертъ.-- Какая дама?
   -- Будто ужъ вы не знаете?-- улыбнулся старикъ.-- Съ вами находилась дама до самаго Дорнфельда, гдѣ вы хотѣли спуститься, а оттуда она исчезла. Вотъ мнѣ и хотѣлось бы знать, какъ и гдѣ вы высадили вашу даму.
   -- Но какимъ путемъ вы узнали и объ этомъ?-- продолжалъ изумляться Бертъ, вспомнивъ наконецъ, о какой дамѣ говоритъ его допросчикъ.
   -- Также путемъ нѣкоторыхъ... данныхъ. Кромѣ того, на васъ оказались кнейповскія сандаліи вмѣсто обыкновенной обуви; это тоже доказываетъ, что вы даже на самый шаръ попали какъ бы случайно. Правда, въ корзинѣ шара нашлись теплые сапоги, какими обыкновенно запасаются, когда предполагаютъ попасть въ холодную страну или въ верхніе слои воздуха, но эти сапоги не ваши,-- они для васъ слишкомъ велики. Все это наводитъ меня на нѣкоторыя... размышленія...
   -- Но...-- началъ было Бертъ и, окончательно смутившись, замолчалъ.
   -- Это къ самой сути дѣла не относится, хотите вы, вѣроятно, сказать?-- замѣтилъ съ улыбкою старикъ.-- Хорошо, пусть будетъ такъ. Перейдемъ къ этой сути. Высшая Сила,-- продолжалъ Винтерфельдъ, переходя на торжественный тонъ и придавая своему лицу соотвѣтствующее выраженіе,-- привела васъ съ вашей тайною къ намъ. Благодареніе за это Провидѣнію (онъ съ благоговѣніемъ поднялъ вверхъ глаза). Это Оно сдѣлало для счастья и Германіи и моего принца... Вѣроятно, я не ошибусь, если предположу, что вы имѣете свою тайну при себѣ? Вѣдь вы такъ опасаетесь разныхъ шпіоновъ и любителей чужой собственности... Мистеръ Буттеридшъ, Германія желаетъ пріобрѣсти вашу тайну, т.-е. ваше изобрѣтеніе...
   -- Да?!-- радостно воскликнулъ Бертъ.
   -- Да,-- подтвердилъ Винтерфельдъ, вынимая изъ своего портфеля листокъ съ замѣтками и пробѣгая его глазами.-- Мнѣ поручено сообщить вамъ, что наше правительство съ самаго начала переговоровъ съ вами, посредствомъ извѣстныхъ вамъ частныхъ лицъ, готово было сдѣлать это, но намъ необходимо было лично видѣть васъ и убѣдиться, что тайна вашего изобрѣтенія находится при васъ, а не въ чьихъ-либо еще рукахъ. Теперь мы удостовѣрились въ этомъ, и я уполномоченъ заявить вамъ, что мы готовы уплатить вамъ просимую вами сумму въ сто тысячъ фунтовъ стерлинговъ.
   -- Неужели! Ахъ, чортъ возьми!-- невольно вырвалось у пораженнаго Берта.
   -- Какъ... что вы сказали?-- спросилъ не менѣе изумленный этимъ восклицаніемъ старый дипломатъ.
   Бертъ тотчасъ же спохватился и поспѣшилъ оправдать свою неосторожность.
   -- Простите, графъ! Это все моя головная боль, полученная мною при паденіи изъ корзины,-- пробормоталъ онъ, схватившись за голову.-- Продолжайте, пожалуйста.
   -- А-а! Да, это непріятно... Ну-съ, кромѣ того, мнѣ поручено объявить вамъ, что все наше рыцарство готово выступить въ защиту дамы, которую вы такъ мужественно отстаиваете противъ британскаго лицемѣрія...
   -- Опять дама?!-- закричалъ молодой человѣкъ, но, припомнивъ любовныя письма Беттериджа, подумалъ: "Ужъ не читалъ ли этотъ старый хитрецъ всѣ письма? Если да, то за какого бабника онъ долженъ принимать меня!" -- Ахъ, это вы о ней?-- произнесъ онъ вслухъ.-- Ну, это ужъ старая исторія, и я просилъ бы...
   -- Да?-- засмѣялся дипломатъ.-- Ну, хорошо, оставимъ и это въ сторонѣ. Перейдемъ къ третьему пункту вашего условія. Вы желаете имѣть титулъ, онъ тоже можетъ быть исходатайствованъ вамъ. Вообще мы согласны на всѣ ваши условія. Далѣе мнѣ поручено передать вамъ, что вы попали къ намъ -- теперь ужъ можно говорить объ этомъ -- въ эту минуту крупнаго политическаго переворота. Мы идемъ на Америку. Страна эта совершенно не подготовлена къ борьбѣ. Соединенные Штаты всегда считали себя достаточно защищенными океаномъ и своимъ флотомъ, но такой защиты теперь ужъ недостаточно. Мы намѣтили себѣ тамъ пунктъ, который займемъ прежде всего, и устроимъ на немъ настоящее орлиное гнѣздо, нѣчто въ родѣ второго Гибралтара. Тамъ будутъ наши доки и склады. Оттуда наши воздушные корабли будутъ носиться надъ всей Америкой до тѣхъ поръ, пока она не приметъ всѣхъ нашихъ условій. Понимаете?
   -- Понимаю,-- отвѣтилъ заинтересованный Бертъ.-- Этотъ планъ, по-моему, все-таки очень смѣлъ.
   -- Да, но не безнадеженъ и даже вполнѣ выполнимъ, если къ нашимъ воздушнымъ кораблямъ и летающимъ драконамъ присоединить еще ваше изобрѣтеніе. Тогда въ нашихъ рукахъ сначала будетъ Америка, а потомъ и... Впрочемъ, мы пока посчитаемся только съ Америкой. Вы видите, я отъ васъ ничего не скрываю... Итакъ, я уполномоченъ объявить вамъ, что Германія вполнѣ оцѣнила васъ и предлагаетъ вамъ поступить къ ней на службу. Мы предлагаемъ вамъ должность главнаго инженера нашего воздушнаго флота съ тѣмъ, чтобы вы, въ возможно непродолжительный срокъ, создали намъ цѣлый рой вашихъ "осъ" и были ихъ главнымъ начальникомъ. За все это мы, во-первыхъ, выдаемъ вамъ полностью сумму, которую вы назначили, т.-е. сто тысячъ фунтовъ стерлинговъ; во-вторыхъ, предлагаемъ вамъ ежегодное содержаніе въ три тысячи фунтовъ; въ-третьихъ, пожизненную пенсію въ тысячу фунтовъ въ годъ, и въ-четвертыхъ, желаемый вами титулъ. Вотъ условія, которыя я уполномоченъ предложить вамъ. Согласны вы на нихъ?
   Старый дипломатъ умолкъ и впился въ лицо Берта своими проницательными глазами. Тотъ такъ былъ ошеломленъ всѣмъ услышаннымъ, что даже не замѣтилъ этого пытливаго взгляда. Молодой человѣкъ уже видѣлъ осуществленіе своихъ ночныхъ грезъ, и притомъ въ такомъ размѣрѣ, о которомъ не смѣлъ мечтать даже во снѣ. Онъ не зналъ, что отвѣтить. Его особенно смущало предложеніе быть главнымъ инженеромъ и строителемъ воздухоплавательныхъ машинъ. Вѣдь онъ въ этомъ ничего не смыслилъ, и, конечно, сразу осрамится, чѣмъ тутъ же и выдастъ себя. Какъ бы поумнѣе отдѣлаться отъ этого предложенія? Вотъ деньги -- дѣло другое, титулъ -- тоже; онъ даже очень шелъ бы къ человѣку съ ста тысячами фунтовъ стерлинговъ въ карманѣ... "Впрочемъ, пожалуй, откажусь и отъ титула. Вѣроятно, они хотятъ дать его только въ томъ случаѣ, если бы я согласился принять всѣ ихъ предложенія. Лучше однѣ деньги, это важнѣе всего". Въ такомъ духѣ онъ рѣшилъ отвѣтить. Но прежде всего ему хотѣлось удостовѣриться, убѣждены ли они, что у него въ рукахъ находится вся тайна Беттериджа. Потомъ нужно постараться устроить полученіе денегъ на имя не Беттериджа, а на какое-нибудь Другое и лучше всего на его собственное, тѣмъ болѣе, что оно здѣсь никому неизвѣстно.
   -- Вы, значитъ, вполнѣ теперь убѣдились, что тайна моего изобрѣтенія находится всецѣло у меня?-- спросилъ онъ.
   -- Вполнѣ,-- отвѣтилъ старый дипломатъ.
   -- Ну, такъ вотъ что,-- продолжалъ Бертъ, стараясь держать себя какъ можно увѣреннѣе и тверже, хотя голосъ его замѣтно дрожалъ,-- я бы не желалъ, чтобы въ этомъ дѣлѣ упоминалось имя Беттериджа... не нахожу этого удобнымъ, понимаете?
   -- Ради предосторожности, во избѣжаніе огласки?-- спросилъ съ какою-то загадочною улыбкою старикъ.
   -- Да, и вообще... Слѣдовательно, вы покупаете тайну, а я продаю вамъ ее по порученію... вы уже знаете кого (тутъ голосъ его невольно еще больше дрогнулъ: пристальный взглядъ нѣмца страшно смущалъ молодого авантюриста)? Я бы желалъ извлечь изъ всей этой исторіи исключительно одну матеріальную пользу, понимаете?
   Графъ молчалъ. Только проницательный взглядъ его становился все острѣе и невыносимѣе. Бертъ съ храбростью отчаянія понесся противъ теченія.
   -- Я бы желалъ,-- продолжалъ онъ,-- назваться другимъ именемъ... Смолуэйсомъ, напримѣръ. Отъ титула и отъ предлагаемой вами должности я отказываюсь... Я рѣшилъ жить въ тишинѣ и заниматься только наукою... А относительно денегъ я бы просилъ сдѣлать такъ: тотчасъ же по полученіи отъ меня чертежей 30.000 фунтовъ внести въ лондонское отдѣленіе земельнаго банка въ Бенъ-Хилѣ, въ графствѣ Кентъ, 20.000 въ Англійскій банкъ, 25.000 во французскій и 25.000 въ германскій, только не на имя Беттериджа, а на имя Альберта-Питера Смолуэйса. Это мое первое условіе.
   -- Дальше!-- коротко проговорилъ старикъ.
   -- Второе мое условіе заключается въ томъ, чтобы вы не наводили никакихъ справокъ о моемъ правѣ на эти чертежи. Они у меня, я вамъ ихъ уступаю за условленное вознагражденіе -- вотъ и все. Поняли?
   Наступило довольно продолжительное молчаніе. Наконецъ графъ Винтерфельдъ вздохнулъ, подвинулъ къ себѣ листъ чистой бумаги, взялъ въ руку перо и обратился къ Берту:
   -- Какъ вы называли имя, на которое желали бы, чтобы были внесены деньги?
   Бертъ повторилъ полностью свое имя. Графъ записалъ его, потомъ откинулся на спинку своего стула и повелительно произнесъ:
   -- Ну-съ, мистеръ Смолуэйсъ, теперь раскажите мнѣ поподробнѣе о своей дѣйствительной профессіи и о томъ, какъ вы попали въ шаръ Беттериджа.
  

VII.

   Графъ Винтерфельдъ, капля по каплѣ, выкачалъ изъ Берта Смолуэйса всю его исторію. Злополучному искателю приключеній пришлось дать полную исповѣдь не только о происшествіи, сдѣлавшемъ его обладателемъ тайны Беттериджа, но и обо всемъ своемъ прошломъ. Вывѣдавъ все это, старый дипломатъ самодовольно проговорилъ какъ бы самъ себѣ:
   -- Интересная исторія... интереснѣе даже, нежели я предполагалъ!.. Слѣдовательно, это и была та именно дама... Гмъ! да, крайне интересно... Ну, мой другъ,-- обратился онъ къ Берту,-- дѣло ваше едва ли выгоритъ: принцъ будетъ очень раздосадованъ... Онъ всегда дѣйствуетъ такъ же рѣшительно, какъ Наполеонъ... Когда ему доложили о вашемъ появленіи въ паркѣ, онъ не задумавшись приказалъ: "Взять его съ собою. Это моя звѣзда". Звѣзда его судьбы и вдругъ такое разочарованіе!.. Это должно очень непріятно поразить его, и я опасаюсь, какъ бы вы... Онъ разсчитывалъ имѣть дѣло съ самимъ мистеромъ Беттериджемъ, но, увидѣвъ вмѣсто него васъ, сразу усомнился... Взглядъ у него всегда очень вѣрный и онъ рѣдко ошибается въ своихъ сужденіяхъ, притомъ онъ человѣкъ горячій, высокой честности и очень самолюбивый. Можете представить себѣ, какъ должно все это подѣйствовать на него? Не придумаю даже, чѣмъ успокоить его...
   -- Но вѣдь главное -- чертежи, а они всѣ у меня,-- рѣшился, наконецъ, возразить Бертъ, хватаясь хоть за эту соломинку.
   -- Да, это-то такъ... Но принцъ интересуется мистеромъ Буттеришемъ не только какъ изобрѣтателемъ, но и какъ человѣкомъ изъ-за его романтичной исторіи съ тою дамой. Кромѣ того, онъ имѣлъ на него виды. И все это оказалось комедіей, мыльнымъ пузыремъ, который тутъ же лопнулъ... Ну, да что будетъ возможно, я постараюсь сдѣлать для васъ, молодой человѣкъ, успокойтесь. Давайте чертежи.
   У Берта помутилось въ глазахъ. Всѣ надежды разомъ рухнули.
   -- Но какъ же это!-- вскричалъ онъ со слезами на глазахъ,-- вы хотите взять ихъ у меня такъ... совсѣмъ даромъ?..
   -- Да хотя бы и такъ,-- строго проговорилъ старый вельможа:-- вѣдь они и вамъ достались даромъ.
   -- Но я могъ бы ихъ уничтожить...
   -- Чужіе-то документы, и притомъ такіе важные?!
   -- А что жъ такое?.. Говорятъ, они и Беттериджу-то не принадлежатъ. Онъ тоже у кого-то...
   -- Развѣ?.. Ну, это мы потомъ разберемъ. Давайте ихъ.
   -- Нѣтъ, такъ я ихъ ни за что не отдамъ!-- въ припадкѣ отчаянія вскричалъ злосчастный искатель приключеній, судорожно прижимая лѣвую руку къ груди, гдѣ надъ сильно бившимся сердцемъ находились требуемые чертежи... Лучше я ихъ...
   -- Потише, потише, мой милый!-- остановилъ его графъ повелительнымъ голосомъ и затѣмъ тономъ презрительнаго состраданія прибавилъ: -- Послушайте меня до конца. Вы получите за эти чертежи 500 фунтовъ. Это все, что я могу сдѣлать для васъ... въ крайнемъ случаѣ, самъ уплачу. Давайте же ихъ, не задерживайте меня... мнѣ некогда.
   Берту осталось только покориться и исполнить требованіе. Оставшись одинъ, онъ нѣсколько времени съ задумчивымъ видомъ смотрѣлъ на то мѣсто, гдѣ только сидѣлъ его сановный собесѣдникъ, потомъ опустился на кушетку и принялся, по своему обыкновенію, разсуждать вслухъ:
   -- Чортъ возьми, все выпытала отъ меня эта старая лисица!.. И какой я былъ дуракъ, что не сумѣлъ остаться Беттериджемъ!.. Этимъ все дѣло испортилъ... Самъ виноватъ, упустилъ птицу прямо изъ рукъ!.. Просто хоть въ петлю полѣзай съ горя!.. Возился-возился съ этими дьявольскими чертежами, а что изъ всего этого вышло?.. Лучше бы ужъ уничтожилъ ихъ. Пускай бы эта проклятые нѣмцы побѣсновались!.. А главное -- зачѣмъ я назвался своимъ дурацкимъ именемъ? Впрочемъ, передъ этой лисой мнѣ все-равно до конца не выдержать бы, и тогда могло выйти еще хуже, а теперь хоть пять сотъ фунтовъ, да есть. Что ни говори, а это все же деньги, тѣмъ болѣе, что тайна Беттериджа мнѣ, дѣйствительно, досталась даромъ. Значитъ горевать-то особенно не стоитъ. Только бы удалось получить хоть эти деньги, потомъ выбраться по добру, по здорову изъ этой проклятой воздушной тюрьмы да вернуться на родину.
   Нѣсколько утѣшенный такимъ выводомъ изъ всѣхъ своихъ разсужденій, плѣнникъ (какимъ онъ совершенно основательно считалъ себя) замолкъ и сталъ мечтать, что онъ сдѣлаетъ, когда вернется на родину съ тѣми пятьюстами фунтовъ стерлинговъ, которые, какъ-никакъ, а все-таки послала ему судьба.
  

VIII.

   Часа черезъ два Бертъ Смолуэйсъ, въ позѣ преступника, стоялъ передъ принцемъ Карломъ-Альбертомъ.
   Принцъ находился въ собственной кабинѣ, устроенной въ самомъ концѣ воздушнаго судна, отдѣльно отъ прочихъ. Это было довольно большое и очень красивое помѣщеніе, искусно отдѣланное узорчатымъ соломеннымъ плетеньемъ, съ окномъ почти во всю боковую стѣну. Карлъ-Альбертъ помѣщался въ легкомъ, удобномъ креслѣ, передъ складнымъ столомъ. Рядомъ ер принцемъ сидѣлъ графъ Винтерфельдъ, а по бокамъ -- двое высшихъ офицеровъ съ серьезными лицами. На столѣ были разложены ландкарты Соединенныхъ Штатовъ, чертежи и письма Беттериджа и другія бумаги.
   Берта не приглашали садиться, и онъ все время долженъ былъ стоять. Бесѣда между принцемъ и присутствовавшими происходила на нѣмецкомъ языкѣ, такъ что Бертъ ровно ничего не понималъ изъ нея. Лицо принца было строго и даже грозно; лица прочихъ -- безстрастны.
   Поговоривъ нѣсколько времени съ присутствовавшими, принцъ вдругъ обернулся къ Берту и спросилъ его на правильномъ англійскомъ языкѣ:
   -- Видѣли вы, какъ летаетъ машина Беттериджа?
   Бертъ невольно вздрогнулъ и поспѣшилъ отвѣтить слегка дрожавшимъ голосомъ, которому тщетно старался придать твердость:
   -- Видѣлъ, ваше высочество.
   -- Гдѣ именно?
   -- Въ Бенъ-Хилѣ, ваше высочество.
   Карлъ-Альбертъ вопросительно взглянулъ на графа Винтерфельда. Тотъ по-нѣмецки пояснилъ, гдѣ находится Бенъ-Хиль.
   -- А какова скорость ея полета?-- продолжалъ принцъ.
   -- Не могу съ точностью сказать, ваше высочество,-- отвѣчалъ Бертъ болѣе твердымъ голосомъ.--Но утверждаютъ, что она можетъ пролетать 80 милъ въ часъ.
   Опять переговоры принца съ присутствовавшими по-нѣмецки, потомъ новый вопросъ Берту по-англійски:
   -- А можетъ ли машина Беттериджа держаться на воздухѣ неподвижно?
   -- Да, ваше высочество, я самъ видѣлъ, какъ она стояла на одномъ мѣстѣ и рѣяла какъ оса.
   Послѣ новаго обмѣна мыслей съ присутствовавшими принцъ еще разъ обратился къ Берту, скользнувъ по немъ острымъ какъ сталь взглядомъ.
   -- Мистеръ Смолуэйсъ, вы прокрались сюда, на нашъ воздушный корабль, при помощи цѣлаго ряда самой гнусной, систематической лжи, и я былъ бы въ правѣ...
   -- Но, ваше высочество...-- началъ было поблѣднѣвшій Бертъ
   Принцъ остановилъ его повелительнымъ движеніемъ руки и взглянулъ на графа Винтерфельда.
   -- Его высочество былъ бы въ правѣ распорядиться съ вами, какъ со шпіономъ,-- сказалъ послѣдній Берту.-- Но принимая во вниманіе...
   -- Милордъ,-- пытался оправдываться Бертъ,-- вѣдь вамъ хорошо извѣстно, что я явился сюда не по своей...
   -- Шшш!-- прервалъ его графъ и продолжалъ:-- Но принимая во вниманіе счастливое стеченіе обстоятельствъ, благодаря которымъ къ намъ въ руки попалъ секретъ изобрѣтенія Буттеридша, его высочество рѣшилъ, не причиняя вамъ никакого вреда, оставить васъ пока здѣсь...
   -- Въ качествѣ... балласта!-- рѣзко добавилъ принцъ.
   Бертъ хотѣлъ было напомнить о тѣхъ пятистахъ фунтахъ, которые ему обѣщалъ графъ Винтерфельдъ, но, встрѣтивъ предостерегающій взглядъ послѣдняго, не отважился на это и стоялъ съ глупымъ видомъ, смотря исподлобья то на принца, то на графа.
   -- Ступайте!-- сухо произнесъ принцъ, указавъ ему на дверь.
   Бертъ сдѣлалъ неловкій поклонъ и поспѣшилъ удалиться изъ "пыточной камеры", какъ онъ назвалъ про себя кабину принца.
  

IX.

   Въ промежутокъ между свиданіемъ съ графомъ Винтерфельдомъ и допросомъ у принца Берту удалось довольно подробно ознакомиться съ воздухоплавательнымъ судномъ, на которомъ онъ находился. Путеводителемъ былъ, конечно, лейтенантъ Курцъ, которому доставляло особенное удовольствіе похваляться передъ "знаменитымъ англійскимъ изобрѣтателемъ" своимъ отечественнымъ произведеніемъ. Съ восторженностью хорошаго ребенка указывалъ онъ Берту на легкій вѣсъ алюминіевыхъ трубъ и вообще всего состава и отдѣлки судна. Обивка стѣнъ, наполненныхъ водородомъ, была изъ очень легкаго вещества, отдѣланнаго подъ кожу. Вся посуда состояла изъ такъ называемаго "глазированнаго бисквита", почти неимѣющаго вѣса. А гдѣ требовалась особенная прочность, тамъ примѣнялась "нѣмецкая сталь",-- самый крѣпкій и устойчивый металлъ.
   Вмѣстительность судна была очень велика. Обитаемая часть имѣла въ длину 250 футовъ. Кабины шли двумя параллельными рядами; надъ ними находились маленькія помѣщенія съ большими окнами и непроницаемыми для воздуха дверями; изъ этихъ помѣщеній была видна пустота газовыхъ камеръ. Надъ газовыми камерами виднѣлся исполинскій металлическій рыбообразный остовъ судна и шли лѣстницы для проходовъ изъ одной части въ другую. Освѣщеніе всюду было электрическое. Курцъ досталъ изъ стѣнного шкапчика нѣчто въ родѣ водолазнаго костюма изъ пропитаннаго особымъ составомъ шелка; мѣшокъ для воздуха и шлемъ къ нему были изъ соединенія алюминія съ другимъ легкимъ металломъ.
   -- Въ этомъ костюмѣ,-- пояснялъ лейтенантъ,-- въ полной безопасности можно лазить по всей внутренности корабля, когда понадобится отыскивать какія-нибудь поврежденія. Кстати сказать, все судно, какъ внутри, такъ и снаружи покрыто цѣлою сѣтью лѣстницъ.
   За обитаемою частью судна, до самой его середины, былъ устроенъ складъ различныхъ разрывныхъ снарядовъ. На каждомъ изъ этихъ воздушныхъ судовъ была только одна пушка, называвшаяся "помпончикомъ" и помѣщавшаяся на передней галлерейкѣ, въ самомъ сердцѣ гербоваго орла. Отъ середины судна до самаго машиннаго отдѣленія въ хвостѣ тянулась крытая галлерея съ алюминіевыми порогами на полу и веревкою, за которую можно было держаться, подъ потолкомъ, т.-е. подъ газовымъ баллонетомъ.
   Машинъ Курцъ не показалъ Берту, а повелъ его вверхъ, по особо устроенной лѣстницѣ, на галлерейку, осѣненную исполинскими крыльями германскаго имперскаго орла. Когда Бертъ очутился на этой галлерейкѣ, сплетенной точно изъ серебристаго кружева, то увидѣлъ внизу, въ страшной глубинѣ, Англію, показавшуюся ему такою маленькою и безпомощною посреди водъ необозримаго Атлантическаго океана. Видъ родины внушилъ ему приступъ патріотическаго чувства. Онъ въ первый разъ глубоко пожалѣлъ, почему не уничтожилъ чертежей Беттериджа. Что могли сдѣлать ему за это нѣмцы? Убили бы его, принявъ за шпіона? Ну, что жъ, развѣ стыдно умереть за свое отечество? Вѣдь теперь онъ, говоря по совѣсти, является предателемъ этого отечества... Какъ это раньше не пришло ему въ голову? И онъ, тоже въ первый разъ, сильно задумался надъ этимъ чувствомъ.
   Только замѣчаніе Курца вывело его изъ задумчивости. Лейтенантъ сказалъ, что они сейчасъ летятъ между Ливерпулемъ и Манчестеромъ, этими фабричными центрами съ ихъ скученнымъ рабочимъ населеніемъ, ютившимся въ своихъ темныхъ, сырыхъ, промозглыхъ жилищахъ вокругъ огромныхъ заводовъ, превращавшихъ людей въ такія же безсмысленныя машины, какъ тѣ, на которыхъ они работали.
   Поговоривъ о воздухоплаваніи, Курцъ повелъ своего спутника къ нижней геллереѣ, чтобы показать ему "летающихъ драконовъ", шедшихъ по три и по четыре на буксирѣ у воздушныхъ судовъ. Эти машины дѣйствительно походили на огромныхъ фантастическаго вида драконовъ, державшихся на воздухѣ какимъ-то особеннымъ способомъ. У нихъ были длинныя четырехугольныя головы и плоскіе хвосты съ боковыми двигателями.
   -- Ваша машина, вѣроятно, устроена тоже въ этомъ родѣ, мистеръ Беттериджъ?-- спросилъ Курцъ.
   -- Нѣтъ, совсѣмъ въ другомъ,-- отвѣтилъ Бертъ.-- Она болѣе походитъ на насѣкомое, нежели на такія чудовища, какъ ваши... А къ чему служатъ эти драконы?
   Курцъ пустился было въ подробныя объясненія, какъ вдругъ разыскивавшій Берта вѣстовой пригласилъ его къ принцу.
   Черезъ нѣсколько минутъ послѣ такъ плачевно окончившагося для нашего искателя приключеніи допроса у принца по всему судну сдѣлалось извѣстно, кѣмъ оказался "знаменитый англійскій изобрѣтатель", и всѣ сразу измѣнились къ нему. Солдаты болѣе не вытягивались при его появленіи, а офицеры перестали замѣчать его. Только одинъ Курцъ, къ которому, какъ къ младшему, помѣстили Берта, отнесся къ нему, по своему мягкосердечію, болѣе человѣчно.
   Но и этотъ добрякъ не могъ на первый разъ удержаться отъ небольшой демонстраціи по отношенію къ развѣнчанному изобрѣтателю, положеніе котораго такъ круто измѣнилось. Когда Бертъ, подавленный своимъ несчастьемъ, ежился въ углу новаго и довольно тѣснаго для двоихъ помѣщенія, лейтенантъ остановился передъ нимъ на широко разставленныхъ ногахъ и, безцеремонно разглядывая его, точно какую-нибудь диковинку, спросилъ:
   -- Да какое же у васъ настоящее имя? Мнѣ говорили, да я плохо разслышалъ
   -- Альбертъ Смолуэйсъ, г. лейтенантъ,-- отвѣтилъ Бертъ болѣе почтительнымъ тономъ, чѣмъ раньше.
   -- Гмъ!.. Впрочемъ, мнѣ всегда, когда я еще вѣрилъ, что вы самъ Беттериджъ, казалось въ васъ что-то не такъ... Ну, счастье ваше, что принцъ отнесся къ вамъ такъ милостиво! Съ нимъ шутки плохи. Будь онъ не въ духѣ, вамъ бы не сдобровать... перелетѣли черезъ бортъ. А вотъ теперь онъ, вмѣсто этого справедливаго возмездія за всѣ ваши "подвиги", приказалъ помѣстить васъ ко мнѣ, а мнѣ и одному-то здѣсь не очень просторно... Ну, да дѣлать нечего, будемъ тѣсниться. Только прошу помнить, что эта кабина моя!
   Послѣ этихъ словъ лейтенантъ круто повернулся и вышелъ вонъ. Этимъ его демонстрація и ограничилась. Дальнѣйшее его отношеніе къ Берту, какъ мы увидимъ, продолжалось почти прежнее.
   Оставшись въ кабинѣ Курца одинъ, Бертъ сталъ осматриваться. Прежде всего ему бросилась въ глаза висѣвшая на стѣнѣ картина Зигфрида Шварца. Она изображала бога войны, въ видѣ страшной, всеуничтожающей фигуры, въ багряной мантіи, съ шлемомъ викинговъ на головѣ, съ обнаженнымъ мечомъ въ рукѣ, шествуя среди смерти и разрушенія. Фигура эта походила на принца Карла-Альберта, потому что, говорятъ, была написана въ прославленіе его будущихъ подвиговъ. Больше ничего интереснаго въ этомъ тѣсномъ помѣщеніи не нашлось. Бертъ отъ нечего дѣлать снова улегся въ своемъ уголкѣ и продолжалъ мечтать о будущемъ.
  

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Битва въ сѣверной Атлантикѣ.

I.

   Принцъ Карлъ-Альбертъ произвелъ на нашего героя подавляющее впечатлѣніе. Никогда еще Бертъ не встрѣчалъ личности, которая внушала бы его мелкой душонкѣ современнаго полуинтеллигента такой сильный ужасъ и такую глубокую антипатію.
   Сдѣлавшись на суднѣ принца простымъ "балластомъ", Бертъ былъ послѣднимъ, до котораго дошла вѣсть о большомъ сраженіи, происходившемъ въ сѣверной Атлантикѣ между флотами германскимъ и американскимъ. Вѣсть эту, передававшуюся принцу частями по безпроволочному телеграфу, сообщилъ Берту Курцъ.
   Стремительно войдя въ свою кабину съ такимъ видомъ, точно въ ней никого не было, молодой офицеръ что-то бормоталъ про себя. Изъ этого бормотанья Бертъ понялъ только одно слово: "Грандіозно!" Затѣмъ Курцъ, крикнувъ Берту: "Эй, вы! Вставайте! Нечего валяться!" досталъ изъ стола футляръ съ ландкартами, вынулъ изъ него нѣсколько картъ, разложилъ ихъ по столу и сталъ разсматривать. Нѣкоторое время нѣмецкая щепетильность молодого офицера боролась съ его природнымъ добродушіемъ и словоохотливостью, но, въ концѣ-концовъ, послѣднія свойства взяли верхъ.
   -- Заварилась-таки каша, Смолуэйсъ!-- сказалъ онъ.
   -- Какая каша, г. лейтенантъ?-- спросилъ Бертъ, приподнимаясь на ноги
   -- Дѣло началось. Американская сѣверо-атлантическая эскадра и наша наткнулись другъ на друга. Нашъ "Желѣзный Крестъ" сильно потрепанъ, а ихъ "Майльсъ-Стендишъ", одинъ изъ самыхъ большихъ броненосцевъ, потопленъ нашими торпедами... Ахъ, Смолуэйсъ, какъ мнѣ хотѣлось бы видѣть эту схватку въ открытомъ морѣ! Битва, такъ сказать, на всѣхъ парахъ,-- вѣдь это чудо что такое!.. Вотъ смотрите, въ какомъ это мѣстѣ... Видите вотъ 30® 50' сѣверной широты и 30® 50' западной долготы... Далеконько еще отсюда, по крайней мѣрѣ въ 24 часахъ, а они идутъ на юго-западъ, такъ что мы, къ сожалѣнію, пожалуй, ничего не увидимъ... Какая досада!
  

II.

   Положеніе въ сѣверной Атлантикѣ въ это время для Америки было очень критическое. Хотя ея флотъ и на много превосходилъ германскій по численности, но главная его часть находилась въ Тихомъ океанѣ. Соединенные Штаты больше всего опасались Азіи, такъ какъ Японія держала себя по отношенію къ Америкѣ очень вызывающе. Нѣмцы напали на американскую эскадру при Манильѣ, гдѣ она, возвращаясь послѣ дружескаго визита Франціи и Испаніи, остановилась для накачки нефти со своихъ средне-атлантическихъ тендеровъ. Вся защита восточнаго побережья Сѣверной Америки заключалась въ этой эскадрѣ, состоявшей изъ 4 броненосцевъ и 5 панцырныхъ крейсеровъ, при чемъ моложе 1913 года не было ни одного судна; главный же флотъ находился въ Тихомъ океанѣ. Американцы такъ привыкли къ мысли объ охранѣ Атлантики Великобританіей, что возможность нападенія на ихъ эскадру у восточнаго ихъ побережья имъ и въ голову не могла прійти. Однако еще задолго до объявленія войны весь германскій флотъ, въ составѣ 18 броненосныхъ судовъ и цѣлой флотиліи тендеровъ и отставныхъ линейныхъ кораблей, нагруженныхъ амуниціей и провіантомъ для воздушнаго флота, прошелъ черезъ Доуэръ по направленію къ Нью-Йорку. Германскія военныя суда превосходили американскую эскадру не только численностью, но болѣе новѣйшей, усовершенствованной конструкціей и лучшимъ вооруженіемъ. Семь изъ этихъ судовъ были снабжены приспособленіями, выбрасывавшими взрывчатые снаряды; кромѣ того, на всѣхъ имѣлись сильнѣйшія дальнобойныя орудія изъ нѣмецкой стали.
   Враждебные флоты столкнулись еще за нѣсколько дней до офиціальнаго объявленія воины. Американцы приняли обычную позицію, т.-е. вытянулись въ одну линію, съ промежутками около тридцати нѣмецкихъ миль, стараясь держаться между непріятельскимъ флотомъ и Панамою. Какъ ни важна была для нихъ оборона береговыхъ городовъ, въ особенности Нью-Йорка, но еще важнѣе представлялась защита канала, чтобы нѣмцы не могли воспрепятствовать проходу черезъ него главнаго флота изъ Тихаго океана.
   Объясняя все это Берту, Курцъ прибавилъ:
   -- Этотъ флотъ, увѣдомленный по безпроволочному телеграфу о событіяхъ въ Атлантикѣ, теперь, навѣрное, уже жаритъ на всѣхъ нарахъ сюда, если только японцы не вздумали сдѣлать то же, что мы.
   Было ясно, что американская эскадра не въ состояніи противостать натиску германскаго флота, но она могла задержать его и настолько повредить ему, чтобы ослабить его натискъ на береговые города. Вообще задача американской эскадры состояла не въ побѣдѣ, а въ самопожертвованіи, что иногда бываетъ славнѣе побѣды.
   Таково было положеніе американцевъ. Но имъ и въ голову не приходило, что и это само но себѣ уже критическое положеніе можетъ еще ухудшиться. Они поняли это только тогда, когда достовѣрно узнали о воздушномъ германскомъ флотѣ и о возможности нападенія на нихъ нѣмцевъ не только со стороны моря, но и со стороны воздуха. Хотя печать и предупреждала о проносившемся надъ Англіей германскомъ флотѣ, но въ печать всѣ уже такъ извѣрились, что, напримѣръ, нью-йоркцы повѣрили ея сообщеніямъ лишь тогда, когда этотъ флотъ появился въ виду самого города.
   Всѣ эти объясненія, которыя Курцъ давалъ Берту, доставляли молодому офицеру большое удовольствіе, удовлетворяя его потребности высказаться и похвастаться своими знаніями передъ человѣкомъ, который не могъ знать больше него. Разглагольствовать въ офицерской компаніи, гдѣ онъ былъ младшимъ, ему мѣшали природная робость со старшими и чувство ихъ превосходства надъ собою; съ Бертомъ же онъ могъ держать себя вполнѣ развязно и даже быть авторитетомъ.
   Бертъ со вниманіемъ слушалъ объясненія своего собесѣдника и слѣдилъ за его указаніями ко картѣ. Молодой офицеръ выказалъ порядочное знакомство съ американскимъ броненосцемъ "Майльсъ-Стендишъ".
   -- Орудія на этомъ броненосцѣ стрѣляли бомбами,-- разъяснялъ онъ своему внимательному слушателю.--Хотѣлось бы мнѣ видѣть, какой изъ нашихъ его доконаетъ и какъ. Хотѣлось бы также знать, въ какомъ сейчасъ положеніи находится нашъ "Барбаросса". Это мой корабль. Онъ не изъ первоклассныхъ, но построенъ очень солидно. Если старикъ Шнейдеръ въ духѣ, то, навѣрное, ужъ далъ себя знать американцамъ... Ахъ, подумать только: они тамъ налетаютъ другъ на друга, пушки грохочутъ, гранаты съ трескомъ лопаются, котлы взрываются, обломки желѣза носятся по воздуху, какъ сухіе листья въ бурю, а я сижу здѣсь!.. Я еще въ дѣтствѣ мечталъ, какъ бы хорошо участвовать въ настоящей битвѣ. Но, должно-быть, мы до самаго Нью-Йорка долетимъ такъ мирно и тихо, точно совершаемъ прогулку, а не военный походъ. Впрочемъ, наше дѣло еще впереди, а они тамъ дѣйствуютъ, чтобы замаскировать нашу главную цѣль... Вотъ, смотрите: здѣсь находимся сейчасъ мы; въ этомъ вотъ мѣстѣ, совсѣмъ въ сторонѣ, наша провіантская флотилія, а вотъ тутъ наши военные корабли преграждаютъ путь американскимъ.
   Бесѣда въ такомъ духѣ между Курцемъ и его сожителемъ продолжалась съ небольшими перерывами до самаго ужина, т.-е. цѣлый день. Когда Курцъ отправился въ общую офицерскую столовую, а Бертъ пошелъ на кухню за своей солдатской порціей (его теперь уже -- увы!-- не приглашали въ столовую, и онъ долженъ былъ самъ ходить за ѣдой), онъ услышалъ, какъ между солдатами то и дѣло произносилось слово "Барбаросса" и понялъ, что, вѣроятно, были получены новыя извѣстія съ мѣста морской битвы, но въ чемъ они заключались, узнать, конечно, не могъ.
   Послѣ ужина онъ отважился выйти одинъ на небольшую висячую галлерейку съ одинокимъ часовымъ. Погода была довольно ясная, но подымался вѣтеръ, и воздушный корабль стало сильно качать. Молодой человѣкъ обѣими руками крѣпко ухватился за перила. У него начала кружиться голова, тѣмъ не менѣе, онъ рѣшился взглянуть внизъ. Было еще свѣтло, и онъ замѣтилъ, что "Фатерландъ" несся надъ голубыми водами, крутыя волны которыхъ бѣлѣлись пѣнистыми гребнями. По этимъ волнамъ безпомощно носилась жалкая старая бригантина подъ англійскимъ флагомъ -- единственное судно, находившееся въ виду.
  

III.

   До завтрака слѣдующаго дня не было никакихъ новыхъ извѣстій съ мѣста битвы, но потомъ они такъ посыпались одно за другимъ, что Курцъ, въ концѣ-концовъ, дошелъ почти до бѣлаго каленія.
   -- Ну, вотъ и "Барбаросса" выбитъ изъ строя... погружается въ море!-- внѣ себя кричалъ онъ, влетая въ свою кабину и балансируя руками, чтобы сохранить равновѣсіе по случаю сильной качки.-- Но, говорятъ, онъ не дешево сдался... дрался какъ левъ... Ахъ, Смолуэйсъ, если бы вы знали, какъ мнѣ жаль этотъ старый корабль! Вѣдь я учился на немъ. Онъ всегда былъ такой чистенькій и нарядный и вдругъ теперь только представить себѣ его разбитымъ, погибающимъ!.. А мои прежніе товарищи? Господи! Да отъ нихъ, я думаю, теперь ничего не осталось?.. А я здѣсь, за облаками, цѣлехонекъ!.. Просто стыдно даже дѣлается: точно я убѣгаю отъ нихъ, спасая свою шкуру!.. Погибъ и "Карлъ Великій"... Это былъ нашъ лучшій броненосецъ. Онъ потопленъ англійскимъ линейнымъ кораблемъ, который случайно очутился въ самой серединѣ боя... вѣтромъ какъ-то занесло. Ну, вотъ онъ и налетѣлъ на "Карла Великаго" и пустилъ его ко дну... Впрочемъ, тутъ что-нибудь не такъ: не можетъ быть, чтобы броненосецъ погибъ отъ простого столкновенія съ обыкновеннымъ судномъ. Это потомъ выяснится... На многихъ другихъ нашихъ судахъ сбиты мачты и оказались другія поврежденія... Надо отдать справедливость американцамъ: драться умѣютъ, если, впрочемъ, дѣйствовали только одни они, а не помогали имъ... Ну, да это потомъ тоже все выяснится... Нѣтъ, только представить себѣ стараго бѣднаго "Барбароссу"!.. На немъ такъ много было разныхъ взрывчатыхъ снарядовъ, такъ что онъ весь разодранъ на кусочки вмѣстѣ со всѣмъ его несчастнымъ экипажемъ, со всѣми моими бѣдными товарищами и старымъ, храбрымъ Шнейдеромъ!.. Ахъ, какъ обидно, что меня не было тамъ! Легче бы погибнуть вмѣстѣ съ ними, чѣмъ издали, въ полной безопасности, услышать о ихъ гибели...
   Затѣмъ получилось извѣстіе, что американцы потеряли еще одинъ броненосецъ, а у нѣмцевъ былъ сильно поврежденъ "Германнъ", прикрывавшій собою "Барбароссу".
   Курцъ отъ нетерпѣливаго ожиданія новыхъ извѣстій метался по всему воздушному судну, какъ посаженный въ клѣтку звѣрь, заражая и Берта своимъ нетерпѣніемъ.
   Передъ обѣдомъ плѣнникъ вышелъ на главную галлерею взглянуть, что дѣлалось вокругъ. Надъ нимъ разстилалось чистое синее небо, а подъ нимъ -- волнистая пелена облаковъ. Больше ничего не было видно. Царившее вокругъ безмолвіе нарушалось лишь ритмическимъ стукомъ машинъ летящихъ воздушныхъ судовъ. Но гдѣ-то тамъ, далеко внизу, выла буря, хлесталъ дождь, грохотали пушки, трещали разрывавшіеся снаряды, бились и погибали неизвѣстно за что люди...
  

IV.

   Воздушный флотъ, поднявшійся было въ верхніе слои, чтобы миновать бурю, къ вечеру, когда она стихла, снова опустился въ средніе. Передъ заходомъ солнца вдругъ распространилась вѣсть, что видны остатки "Барбароссы". Всѣ бросились на галлерею. Пробрался туда вмѣстѣ съ Курцемъ и Бертъ. Офицеры смотрѣли въ морскіе бинокли на море, гдѣ безпомощно носился по волнамъ исковерканный остовъ когда-то славнаго германскаго боевого корабля, рядомъ съ пустымъ нефтянымъ тендеромъ и полуразбитымъ линейнымъ кораблемъ.
   -- Господи!-- восклицалъ Курцъ, опуская бинокль,-- словно видишь стараго друга съ отрѣзанною головою!.. Бѣдный "Барбаросса"! бѣдные товарищи!..
   Въ порывѣ своего мягкаго сердца молодой офицеръ сунулъ бинокль Берту, чтобы и тотъ могъ взглянуть на страшную картину разрушенія. Никогда Смолуэйсу не приходилось еще видѣть подобной картины. Грозный огромный броненосецъ былъ буквально изодранъ въ клочья, и можно было только удивляться, какъ онъ могъ еще держаться на водѣ. Этотъ гигантъ погибъ благодаря, главнымъ образомъ, своей неосторожности. Судя по депешамъ, онъ во время ночной битвы выступилъ изъ линіи своихъ спутниковъ и очутился между непріятельскими крейсерами "Канзасъ-Сити" и "Сэсквегэнна", которые сначала отступили было, потомъ, заручившись помощью "Теодора Рузвельта" и "Монитора", сообща напали на него. Когда наступило утро, "Барбаросса" оказался окруженнымъ со всѣхъ сторонъ. Схватка не продолжалась и пяти мунутъ, какъ вдругъ появленіе "Германна" съ одной стороны и "Князя Бисмарка" -- съ другой заставило американцевъ вновь отступить, но въ этотъ короткій промежутокъ времени они успѣли взорвать "Барбароссу".
   -- Боже мой! Боже мой!-- бормоталъ со слезами на глазахъ Курцъ, снова приставляя къ глазамъ возвращенный ему Бертомъ бинокль,-- подумать только, что сдѣлалось съ виртуозомъ Альбрехтомъ и со старымъ плотникомъ Гансомъ, котораго мы всѣ такъ любили за его остроуміе и веселость!.. А нашъ бѣдный Розенъ?..
   Долго еще причиталъ лейтенантъ Курцъ, стоя на галлереѣ и смотря въ бинокль на едва виднѣвшуюся внизу синевато-сѣрую волнистую поверхность моря. А когда онъ, наконецъ, вернулся въ свою кабину, то сначала былъ необыкновенно задумчивъ и молчаливъ, но потомъ не выдержалъ и вновь разразился изліяніями волновавшихъ его чувствъ.
   -- Ахъ, Смолуэйсъ, какая, оказывается, ужасная и отвратительная вещь это война!-- говорилъ онъ, дѣлая по два шага взадъ и впередъ по своему тѣсному помѣщенію.-- Прежде я представлялъ ее себѣ совсѣмъ въ другомъ свѣтѣ, а теперь, когда увидѣлъ, во что превратился бѣдный "Барбаросса" со всѣмъ его экипажемъ, я понялъ, какъ она омерзительна и безцѣльна... Сколько стоило труда создать и поддерживать въ порядкѣ "Барбароссу", сколько было не немъ людей, да еще какихъ!-- и все это погибло въ одну минуту... И къ чему это люди устраиваютъ такія бойни?... Неужели имъ тѣсно на землѣ и они никакъ не могутъ подѣлить ее между собою, и зажить, наконецъ, мирно?..
  

V.

   Въ слѣдующую ночь, уже подъ утро, Бертъ проснулся отъ какого-то разговора. Оказалось, что это разсуждалъ самъ съ собою по-нѣмецки лейтенантъ Курцъ, сидя у открытаго окна. Холодный воздухъ и полупрозрачный предутренній полусвѣтъ проникали въ небольшое помѣщеніе.
   -- Что случилось, г. лейтенантъ?-- тревожно спросилъ Бертъ, поспѣшно поднимаясь съ кушетки, уступленной ему на ночь собственникомъ кабины.
   -- А развѣ не слышите?-- отвѣтилъ Курцъ, указывая въ окно.
   Бертъ прислушался. Съ моря, издали, доносился грохотъ пушечныхъ выстрѣловъ.
   -- Ого! пушки!-- воскликнулъ онъ и, завернувшись въ одѣяло, бросился къ окну.
   "Фатерландъ" несся еще очень высоко надъ моремъ, покрытымъ тонкимъ облачнымъ покрываломъ. Въ нижнихъ слояхъ воздуха было тихо. Слѣдя взглядомъ за пальцемъ Курца, Бертъ сначала увидѣлъ сквозь безцвѣтную облачную пелену призрачный красноватый отблескъ, затѣмъ возлѣ него быструю вспышку, а за нею, въ нѣкоторомъ разстояніи, другую, третью, казавшіяся беззвучными зарницами, и только по прошествіи нѣсколькихъ секундъ доносился опаздывавшій звукъ выстрѣла.
   -- Бумъ!.. бумъ!-- вторилъ Курцъ, зажмуривая глаза.
   Вдругъ по всему судну разнесся звукъ сигнальнаго рожка.
   Курцъ сорвался съ мѣста и бросился къ двери.
   -- Ради Бога, г. лейтенантъ, скажите, что случилось?-- крикнулъ ему вдогонку Бертъ умоляющимъ голосомъ.
   Офицеръ остановился на минуту въ дверяхъ и быстро проговорилъ:
   -- Оставайтесь здѣсь, Смолуэйсъ, за мной не ходите, слышите? Кажется, начинается что-то и у насъ.
   У Берта болѣзненно сжалось сердце. Онъ чувствовалъ себя точно висящимъ на волоскѣ надъ бездной, въ глубинѣ которой происходилъ бой. Быть-можетъ, черезъ нѣсколько минутъ тотъ корабль, на которомъ онъ находится, и весь воздушный флотъ ринутся внизъ, подобно стаѣ хищныхъ птицъ на подмѣченную добычу.
   -- Ну, ну, что дальше, то хуже!-- прошепталъ подавленнымъ голосомъ молодой человѣкъ.-- Что-то будетъ теперь съ нами?
   Бумъ! бумъ!-- раздалось снова съ моря. Бертъ поспѣшилъ къ окну и увидѣлъ внизу красноватый отблескъ; потомъ вдругъ почувствовалъ, что съ "Фатерландомъ" происходитъ что-то странное; пульсированіе машины сдѣлалось еле слышно, точно она останавливалась. Молодой человѣкъ съ трудомъ просунулъ голову въ узкое окно и замѣтилъ, что вмѣстѣ съ "Фатерландомъ" и весь воздушный флотъ почти пересталъ двигаться.
   Раздался второй рожковый сигналъ и сталъ передаваться съ корабля на корабль; всѣ огни на нихъ мгновенно погасли, и весь флотъ превратился въ массу темныхъ призрачныхъ тѣлъ, витавшихъ подъ голубымъ небомъ, на которомъ коегдѣ еще мерцали одинокія звѣздочки. Въ такомъ положеніи флотъ находился довольно долго, потомъ послышался шумъ вкачиваемаго въ баллонетъ воздуха и вслѣдъ за тѣмъ "Фатерландъ" началъ медленно опускаться. Бертъ вытянулъ шею, но, благодаря нависшимъ надъ окномъ газовымъ камерамъ, не могъ видѣть, слѣдуютъ ли за своимъ вождемъ остальныя воздушныя суда. При медленномъ и безшумномъ опусканіи корабля чувствовалась какая-то особенная жуткость.
   Одно время сдѣлалось темнѣе, чѣмъ было, и Бертъ ощутилъ близость холодныхъ облаковъ. Потомъ отблескъ снизу сталъ принимать болѣе опредѣленныя очертанія, превратившись мало-по-малу въ пламя. "Фатерландъ" снова остановился прямо подъ грядою несшихся облаковъ. Будучи на высотѣ тысячи метровъ надъ мѣстомъ морской битвы, онъ едва ли могъ быть видимъ снизу, но съ него, очевидно, производились наблюденія.
   За эту ночь битва вступила въ новый фазисъ. Американцы сдвинули вмѣстѣ свои отступающіе корабли и составили изъ нихъ длинную колонну, державшуюся въ южномъ направленіи отъ медленно преслѣдовавшихъ ихъ нѣмцевъ. Потомъ, еще до начала разсвѣта, пользуясь темнотою и тѣсно сплотившись, они на всѣхъ парахъ понеслись къ сѣверу. Цѣль ихъ была прорвать боевую линію нѣмцевъ и произвести атаку на флотилію, двигавшуюся къ Нью-Йорку въ подкрѣпленіе воздушнаго флота. Адмиралъ О'Конноръ, ведшій американскую эскадру, теперь вполнѣ убѣдился въ существованіи у непріятеля воздушнаго флота и потому главное вниманіе устремлялъ уже не на одну Панаму, такъ какъ получилъ извѣстіе, что туда прибыла подводная флотилія изъ Ки-Веста и что "Делаваръ" и "Авраамъ Линкольнъ", два сильныхъ, совершенно новыхъ, еще не бывшихъ въ дѣлѣ, броненосца, уже находятся въ Ріо-Гранде, на тихоокеанской сторонѣ пролива. Взрывъ котла на "Сэсквегэннѣ" замедлилъ маневры этого корабля, благодаря чему онъ на разсвѣтѣ оказался такъ близко къ германскимъ броненосцамъ "Веймаръ" и "Бременъ", что тѣ открыли по немъ огонь. Если О'Конноръ не хотѣлъ покинуть свой корабль на произволъ судьбы, то долженъ былъ наступать со всѣмъ своимъ флотомъ. Онъ такъ и сдѣлалъ.
   Утро было облачное и пасмурное, и нѣмцы воображали, что имѣютъ дѣло только съ одной "Сэсквегэнной" вплоть до того момента, когда вся американская эскадра чуть не подъ самымъ ихъ носомъ, всего въ одной милѣ разстоянія, выплыла изъ тумана.
   Таково было положеніе дѣлъ на океанѣ, когда "Фатерландъ" началъ спускаться ниже облаковъ. Красный отблескъ, превратившійся потомъ въ пламя, увидѣнный Бертомъ, происходилъ отъ горѣвшей "Сэсквегэнны". Вся въ огнѣ и накренившись на бокъ, она, тѣмъ не менѣе, продолжала обороняться своими двумя пушками и медленно двигалась въ южномъ направленіи. "Бременъ" и "Веймаръ", оба сильно поврежденные, уходили отъ этихъ пушекъ къ юго-западу. Американская эскадра, съ "Теодоромъ Рузвельтомъ", во главѣ, прошла позади ихъ и отрѣзала имъ путь, остановившись между ними и "Княземъ Бисмаркомъ", приближавшимся съ западной стороны.
   Бертъ, конечно, не могъ видѣть всѣхъ этихъ подробностей, да если бы и видѣлъ, все равно ничего бы не понялъ, не будучи морякомъ и не умѣя отличать германскія суда отъ американскихъ. Его ошеломлялъ пушечный грохотъ, и при каждомъ новомъ выстрѣлѣ сердце его трепетало въ ожиданіи слѣдующаго. Раньше онъ видалъ военные корабли во время боя только на рисункахъ, а теперь, когда увидѣлъ ихъ въ дѣйствіи, такъ сказать, живыми, впечатлѣніе у него получилось совсѣмъ другое. Почти на всѣхъ судахъ взглядъ его встрѣчалъ пустыя палубы, и лишь при болѣе внимательномъ разсматриваніи онъ замѣчалъ кучки людей, укрывшихся за стальными бульверками. Всего виднѣе ему были длинныя подвижныя жерла пушекъ, изрыгавшихъ цѣлые вулканы огня.
   Сначала надъ картиною морского сраженія изъ всего германскаго воздушнаго флота показался одинъ "Фатерландъ", витая надъ "Теодоромъ Рузвельтомъ" на не особенно значительной высотѣ; весь же воздушный флотъ оставался на высотѣ 6--7000 футовъ надъ облачнымъ шатромъ, поддерживая сношенія съ "Фатерландомъ" посредствомъ безпроволочнаго телеграфа.
   Неизвѣстно, въ какой именно моментъ увидѣли, наконецъ, изумленные американцы этого новаго врага. Можно себѣ представить, что должны были почувствовать изнемогавшіе отъ безпрерывной битвы люди, когда они вдругъ увидѣли надъ своими головами исполинское неподвижное чудовище, которое своми размѣрами на много превосходило самый крупный броненосецъ? Затѣмъ, по мѣрѣ того, какъ небо все болѣе и болѣе прояснялось, очищаясь отъ облаковъ, въ воздушной лазури появлялись все новыя и новыя чудовища. Въ гордомъ презрѣніи они не показывали никакихъ орудій, но двигались по тому же направленію и съ такою же скоростію, какъ морскія суда.
   Съ самаго начала и до конца боя въ "Фатерландъ" почему-то не было произведено ни одного выстрѣла изъ крупныхъ орудій; стрѣляли въ него только изъ мелкихъ скорострѣльныхъ пушекъ. Этотъ воздушный корабль все время виталъ надъ обреченною на погибель американскою эскадрой, и принцъ Карлъ-Альбертъ руководилъ съ него движеніями своего флота.
   И вотъ вдругъ, но распоряженію вождя, отъ этого флота отдѣлились два корабля, "Фогельштернъ" и "Пруссія", имѣя каждый на буксирѣ по шести летающихъ драконовъ. Обогнавъ съ головокружительною быстротою миль на пять американскія суда, они ринулись внизъ. "Теодоръ Рузвельтъ" встрѣтилъ ихъ выстрѣлами изъ своихъ огромныхъ орудій. Но гранаты взорвались, не достигнувъ цѣли, и драконы, опустившись ниже своихъ кораблей, приступили къ атакѣ.
   Бертъ имѣлъ возможность наблюдать первую стычку механическихъ воздушныхъ чудовищъ съ морскими. Онъ видѣлъ, какъ драконы съ ихъ широкими, плоскими крыльями, четырехугольными головами, движущимися на колесахъ туловищами и одинокими сѣдоками, бросились внизъ, подобно стаѣ гигантскихъ хищныхъ птицъ. Это необычайное зрѣлище сильно заинтересовало его, и онъ съ нетерпѣніемъ сталъ ожидать, чѣмъ окончится эта страшная игра. Одинъ изъ драконовъ перевернулся на спину, взвился кверху по вертикальной линіи, взорвался съ громкимъ трескомъ и, весь въ огнѣ, упалъ въ море. Другой сразу кувырнулся прямо въ море и, лишь только коснулся его поверхности, какъ тутъ же разорвался на тысячу частей.
   Но вотъ на палубѣ "Теодора Рузвельта" засуетились люди: брошенная съ третьяго дракона бомба попала въ самую середину передняго барбета броненосца и надѣлала не мало бѣдъ. Въ отвѣтъ на это зачастили выстрѣлы изъ скорострѣльныхъ орудій американцевъ. Въ то же время съ "Князя Бисмарка" упала граната. Бросили по бомбѣ еще два дракона, а третій, ударившись объ исполинскую трубу броненосца, разрушилъ ее. Одновременно раздалось новое "трахъ!" и изъ американскаго флагманскаго броненосца, точно невидимыми могучими руками, былъ выхваченъ огромный кусокъ металла и отброшенъ далеко въ море. Въ образовавшуюся брешь влетѣла пылающая огнемъ бомба съ дракона. Вслѣдъ за тѣмъ въ бурлящей около морского гиганта водѣ закопошилось множество маленькихъ существъ. Неужели все это люди?.. Да, это люди, полурастерзанныя, утопающія человѣческія существа, судорожно размахивавшія руками и точно хватавшіяся за что-то, какъ бы ища въ этомъ спасенія!.. Бертъ въ ужасѣ закрылъ глаза. Когда же онъ взглянулъ снова, то копошившихся въ водѣ существъ уже не было видно: ихъ поглотила пучина. Надъ этою пучиною медленно проходилъ теперь американскій "Эндрю Джексонъ", поврежденный потонувшимъ германскимъ "Бременомъ".
   Пораженный ужасомъ, молодой человѣкъ отвернулся было отъ окна, но, привлеченный вдругъ раздавшимся страшнымъ трескомъ, снова высунулся изъ него. Трескъ произошелъ отъ взрыва "Сэсквегэнны". Выбрасывая цѣлые столбы огня, подобно огнедышащему вулкану, она медленно исчезала въ бурлившемъ водоворотѣ. Нѣсколько мгновеній ничего не было видно, кромѣ взрытой бездны водъ; потомъ эта бездна съ страшнымъ клокотаньемъ извергла клубы пара, нефти, обломки дерева и металла и останки людей...
   Когда въ битвѣ наступила пауза, Бертъ сталъ отыскивать глазами драконовъ. Остатки одного изъ нихъ неслись около "Монитора", другіе, продолжая бросать бомбы въ американскія суда, полетѣли дальше. Два дракона находились на водѣ, повидимому, неповрежденные; три или четыре, описывая большую дугу, возвращались къ своимъ кораблямъ, истощивъ, очевидно, запасы снарядовъ. Порядокъ американской эскадры былъ нарушенъ. Сильно пострадавшій "Теодоръ Рузвельтъ" повернулъ къ юго-востоку, а "Эндрю Джексонъ", хотя также порядкомъ потрепанный, но съ уцѣлѣвшею боевою частью, старался прикрыть его, продвигаясь между нимъ и совершенно еще свѣжимъ и бодрымъ "Княземъ Бисмаркомъ". Съ запада появились и вступали въ дѣло "Германнъ" и "Германикъ". Во время паузы, наступившей послѣ взрыва "Сэсквегэнны", до слуха Берта донесся глухой шумъ, напоминавшій скрипъ двери на немазанныхъ, ржавыхъ петляхъ. Это были крики "ура" экипажа "Князя Бисмарка"
   Вдругъ во всемъ своемъ блескѣ взошло солнце. Темныя до сихъ поръ воды превратились въ ярко-синія, и все вокругъ озарилось потоками свѣта. Это была точно сіяющая улыбка среди сценъ ужаса. Облачная завѣса сразу исчезла, и вверху ясно обрисовался огромный германскій воздушный флотъ, во всемъ своемъ составѣ теперь обрушивавшійся на мѣсто битвы.
   Загрохотали американскія пушки. Но броненосцы не были приспособлены для борьбы съ воздушными судами, и американскіе снаряды въ большинствѣ случаевъ не достигали цѣли. Эскадра была приведена почти въ полную негодность. "Теодоръ Рузвельтъ", съ разбитымъ корпусомъ и попорченными орудіями на передней части палубы, отсталъ далеко назади; "Сэсквегэнна" была взорвана и потонула, а "Мониторъ" находился въ большой опасности и былъ вынужденъ, какъ и флагманскій корабль, прекратить огонь. Германскіе "Веймаръ" и "Бременъ" также были выбиты изъ строя и лишены возможности дѣйствій.
   Всѣ эти четыре исполина находились въ невольномъ перемиріи, на разстояніи выстрѣла другъ отъ друга. Только четыре американскихъ корабля изъ всѣхъ семи, во главѣ съ "Эндрю Джексономъ", держали курсъ на юго-востокъ. Параллельно имъ, безпрерывно поражая ихъ изъ пушекъ, слѣдовали "Князь Бисмаркъ", "Германнъ" и "Германикъ", стремившіеся обогнать ихъ. Въ воздухѣ тихо поднимался "Фатерландъ", готовясь къ послѣднему дѣйствію этой драмы.
   Выстроившись въ рядъ, десятокъ воздушныхъ кораблей понеслись вдогонку американской эскадрѣ, оставаясь, однако, на высотѣ 2000 футовъ. Поравнявшись же съ броненосцами, они опустились и принялись осыпать каждый изъ нихъ разрывными снарядами. Такимъ образомъ американцамъ приходилось разрываться на двѣ стороны. Почти всѣ пушки у нихъ были подбиты, но, тѣмъ но менѣе, разбитые, израненные, они упорно продолжали путь, оказывая геройское сопротивленіе и посылая въ своихъ преслѣдователей градъ ядеръ изъ мелкихъ, дальнобойныхъ орудій и даже пуль изъ простыхъ ружей.
   Вдругъ Бертъ замѣтилъ, что картина битвы стала отдаляться, предметы начали уменьшаться, а грохотъ взрывовъ и трескотня выстрѣловъ съ каждою секундою становились слабѣе и слабѣе. "Фатерландъ" тихо и плавно началъ подниматься все выше и выше, пока, наконецъ, находившіеся внизу морскіе гиганты не превратились въ едва замѣтныя точки, а звуки совсѣмъ перестали доноситься.
   Онъ уже не могъ видѣть, какъ "Бременъ" и "Теодоръ Рузвельтъ" спустили по двѣ лодки и переполнили ихъ людьми, и какъ эти лодки то исчезали въ волнахъ, то вновь появлялись на гребняхъ волнъ, чтобы потомъ, по всей вѣроятности, исчезнуть навсегда въ морской пучинѣ. Не видѣлъ онъ, какъ одинъ изъ воздушныхъ гигантовъ, рухнувшій въ море, изображалъ изъ себя снопъ пламени; не видѣлъ онъ и того, какъ вдали, съ юго-запада, спѣшили на мѣсто битвы еще три германскихъ броненосца.
  

VI.

   Поднявшись вновь за облака, "Фатерландъ", вмѣстѣ со всѣми своими спутниками, понесся прямо къ Нью-Йорку.
   Берту пришлось присутствовать при первой борьбѣ воздушныхъ кораблей съ броненосными морскими, начавшими свою карьеру, въ видѣ пловучихъ батарей Наполеона III, во время Крымской кампаніи, и просуществовавшими, въ все болѣе и болѣе усовершенствованной формѣ, чуть не три четверти вѣка, на постройку которыхъ затрачено столько человѣческихъ силъ и средствъ. Въ теченіе этихъ трехъ четвертей вѣка міръ построилъ болѣе 12.000 такихъ чудищъ всевозможныхъ формъ, изъ которыхъ каждое новое чудище своими размѣрами, боеспособностью своихъ орудій и разрушительностью старалось превзойти предшествовавшее. Каждое подобное сооруженіе сначала привѣтствовалось какъ чудо, потомъ, когда на смѣну ему явилось новое, оно продавалось на сломъ. Только пять процентовъ изъ всего этого огромнаго количества участвовали въ "дѣлѣ", т.-е. въ битвахъ, и погибали, а остальные гибли отъ разныхъ другихъ причинъ или "старѣлись", т.-е. дѣлались негодными для своей главной цѣли -- взаимоистребленія. Ради нихъ были использованы жизнь неисчислимаго множества людей, геній и трудъ многихъ тысячъ изобрѣтателей, механиковъ и рабочихъ и выброшены огромныя средства; нищета милліоновъ людей, обреченныхъ на тяжелый, плохо оплачиваемый трудъ, на полуголодное существованіе, гибель множества способностей и талантовъ, но имѣвшихъ подъ гнетомъ безысходной нужды возможности развиться,-- были послѣдствіемъ ихъ созиданія. Средства на сооруженіе этихъ пловучихъ взаимоистребителей должны были доставаться всякими путями, высасываться изъ народовъ всяческими способами,-- таково было требованіе времени, таковъ былъ законъ существованія этихъ же самыхъ народовъ. Дѣйствительно, это были самыя страшныя, зловредныя и дорогія "игрушки" пресловутой эпохи "торжества механики и техники". И вотъ вдругъ, какъ бы въ противовѣсъ имъ, появились воздушныя, легкія и сравнительно дешевыя, приспособленія, которыя и должны вытѣснить прежнія тяжелыя и дорого стоящія морскія.
   Берту никогда еще не приходилось видѣть такой ужасной картины гибели людей и ихъ трудовъ, и это дѣйствовало на него самымъ удручающимъ образомъ. Ему очень хотѣлось узнать, какое впечатлѣніе произвело на Курца; кромѣ того, онъ чувствовалъ сильный голодъ. Отворивъ осторожно дверь, онъ выглянулъ въ проходъ, въ противоположномъ концѣ котораго, возлѣ спуска въ нижнее отдѣленіе судна, стояла группа людей, что-то разглядывавшихъ. Одинъ изъ нихъ былъ въ костюмѣ водолаза. Берта сильно заинтересовалъ шлемъ, который водолазъ держалъ подъ мышкою, и молодой человѣкъ несмѣло двинулся впередъ. Но когда онъ очутился возлѣ ниши, препятствовавшей ему видѣть то, вокругъ чего толпились люди, онъ забылъ о шлемѣ и чутъ не вскрикнулъ отъ ужаса: на полу лежало тѣло молодого солдата, убитаго гранатой съ "Теодора Рузвельта". Бертъ не зналъ, что и до "Фатерланда" иногда долетали разрывные снаряды, и недоумѣвалъ, отъ чего могъ умереть этотъ солдатъ.
   Послѣдній лежалъ на томъ мѣстѣ, гдѣ его сразила граната. Куртка на немъ была разодрана и прожжена, лѣвое плечо раздроблено и оторвано отъ туловища вмѣстѣ съ рукою. Тотъ, который былъ въ водолазномъ костюмѣ, что-то говорилъ, указывая на круглое отверстіе въ полу и на расщепленную деревянную обшивку, гдѣ разрушительный снарядъ истощилъ свою послѣднюю силу. Лица слушателей были серьезны, задумчивы, и печальны. Очевидно, смерть товарища очень тяжело отразилась на нихъ.
   Вдругъ съ маленькой галлерейки раздался чей-то громкій и властный голосъ.
   -- Принцъ!-- прошепталъ одинъ изъ стоявшихъ возлѣ убитаго.
   Всѣ подтянулись. На поворотѣ прохода показалась группа офицеровъ, впереди которой шелъ Курцъ съ пачкою бумагъ въ рукахъ. Увидѣвъ изуродованное тѣло убитаго солдата, молодой офицеръ остановился возлѣ него и поблѣднѣлъ.
   -- Боже мой!-- воскликнулъ онъ, пораженный этимъ зрѣлищемъ.
   -- Что тутъ такое?-- спросилъ Карлъ-Альбертъ, слѣдовавшій непосредственно за лейтенантомъ.
   Курцъ молча указалъ рукою на убитаго. Карлъ-Альбертъ на одно мгновеніе впился взглядомъ въ изуродованное тѣло, потомъ, бросивъ властное "убрать!" сталъ продолжать свой путь. Вся свита послѣдовала за нимъ.
  

VII.

   Картины всего увидѣннаго совершенно измѣнили взглядъ Берта на войну. До этого времени онъ представлялъ себѣ ее чѣмъ-то веселымъ, возбуждающимъ, въ родѣ драки послѣ праздничнаго угара, только пограндіознѣе; теперь же онъ получилъ о ней совсѣмъ другое понятіе.
   Слѣдующій день еще болѣе способствовалъ исчезновенію прежнихъ иллюзій Берта, благодаря новому событію, обычному въ военной жизни, но неизвѣстному нашему "прогрессисту" и сильно оскорбившему его чувство гуманности. Городскіе жители его времени, не въ примѣръ своимъ предшественникамъ прежнихъ вѣковъ, знали о насильственномъ лишеніи жизни человѣка лишь по газетамъ и книгамъ. Бертъ тоже только читалъ и слышалъ объ этомъ, а теперь ему пришлось видѣть.
   Событіе, нанесшее новый ударъ его чувствительности, была казнь матроса съ "Фогельштерна", пойманнаго при закуриваніи трубки. Курить во всемъ воздушномъ флотѣ было строжайше воспрещено подъ страхомъ лишенія за это жизни; на каждомъ кораблѣ повсюду были вывѣшены предостерегающія надписи, и правило это всѣми строго исполнялось. Надъ матросомъ, нарушившимъ это правило, былъ наряженъ судъ подъ предсѣдательствомъ капитана "Фогельштерна" и двухъ старшихъ офицеровъ. Судъ приговорилъ виновнаго къ смертной казни черезъ повѣшеніе, и принцъ утвердилъ этотъ приговоръ. Утверждая его, Карлъ-Альбертъ сказалъ: "Нѣмцы полетѣли черезъ Атлантику не для того, чтобы своевольничать".
   Казнь, для вящщаго назиданія, должна была произойти въ присутствіи всего флота. Съ этой цѣлью весь флотъ широкимъ кольцомъ окружилъ "Фатерландъ" и "Фогельштернъ", которые находились другъ противъ друга въ разстояніи 100 метровъ и на одинаковой высотѣ, а всѣ остальныя суда настолько же ниже. Всѣ открытыя мѣста на судахъ были усыпаны зрителями. Къ борту "Фогельштерна" прикрѣпили веревку въ 60 футовъ длины съ петлей на концѣ; въ эту петлю просунули голову преступника и выбросили въ пространство, въ которомъ онъ и повисъ. Въ такомъ положеніи, въ назиданіе прочимъ, его и хотѣли оставить на нѣсколько часовъ. Но вдругъ произошло нѣчто такое, чего никто не ожидалъ: вслѣдствіе своей тяжести и стремительности паденія, тѣло новѣшеннаго оторвалось отъ головы и рухнуло въ море; немного спустя и голова, покачавшись въ воздухѣ, выскочила изъ петли и отправилась вслѣдъ за своимъ тѣломъ...
   Зрѣлище это произвело на всѣхъ присутствовавшихъ крайне тяжелое впечатлѣніе, а Берта оно прямо ошеломило. Онъ долго простоялъ на мѣстѣ, судорожно ухватившись обѣими руками за легкую балюстраду галлереи. Эта казнь показалась ему ужаснѣе самой битвы.
   Когда Курцъ, тоже сильно потрясенный этою казнью, вернулся въ свое помѣщеніе, то нашелъ плѣнника лежащимъ на кушеткѣ и въ такомъ состояніи, что поспѣшилъ спросить его:
   -- Что это съ вами, Смолуэйсъ? Ужъ не прихворнули ли вы?
   -- Нѣтъ... это такъ... совсѣмъ другое,-- еле могъ отвѣтить Бертъ, котораго трепала сильнѣйшая нервная лихорадка.
   -- Сегодня вечеромъ мы должны достичь Нью-Йорка; вѣтеръ попутный. Тамъ у насъ начнется ужъ настоящая игра.
   Бертъ ничего не отвѣтилъ на это сообщеніе Курца. Помявшись немного на мѣстѣ, лейтенантъ усѣлся къ столу, разложилъ передъ собою ландкарты и углубился въ нихъ. Но черезъ нѣсколько времени онъ откинулся на спинку стула и, бросивъ взглядъ на своего сожителя, опять спросилъ его:
   -- Да что такое въ самомъ дѣлѣ съ вами, Смолуэйсъ?
   -- Право же, ничего... особеннаго, г. лейтенантъ,-- отвѣтилъ Бертъ, едва попадая зубъ на зубъ.
   -- Какое тамъ "ничего"! Развѣ я не вижу? Говорите же; Иначе я долженъ буду...
   Бертъ перевелъ духъ и проговорилъ прерывающимся голосомъ:
   -- Я видѣлъ, какъ люди умерщвляли другъ друга на морѣ... видѣлъ убитаго солдата здѣсь... видѣлъ казнь того бѣдняка... Вообще я въ одинъ этотъ день видѣлъ слишкомъ много разныхъ ужасовъ... это не могло не подѣйствовать на меня... я не желѣзный...
   -- Мнѣ это тоже не доставляетъ особеннаго удовольствія, Смолуэйсъ. Но вы видите, я...
   -- Вы -- военный, г. лейтенантъ, а я нѣтъ,-- продолжалъ болѣе твердымъ голосомъ Бертъ.-- Я читалъ кое-что о войнѣ и о разныхъ другихъ ужасахъ. Но читать или видѣть -- огромная разница... Потомъ у меня стала теперь кружиться голова. Раньше у меня этого не было, даже, когда я носился съ шаромъ, а вотъ теперь... Должно-быть, это постоянное заглядываніе внизъ съ такой высоты, а главное -- все то, что мнѣ пришлось видѣть, такъ подѣйствовало на мои нервы, что...
   -- Къ этому нужно привыкать, Смолуэйсъ,--перебилъ молодой морякъ и послѣ минутнаго раздумья продолжалъ:-- Все это дѣйствуетъ и на другихъ... Конечно, людямъ не свойственно носиться но воздуху,-- они не птицы. А что касается разныхъ ужасовъ, то... Я говорю -- къ этому надо привыкать. Люди ко всему привыкаютъ. Чтобы имѣть храбрость, не нужно быть военнымъ. Это чувство врожденное, Смолуэйсъ.
   -- Такъ-то такъ, г. лейтенантъ,-- согласился Бертъ.-- Но все-таки...-- Онъ не докончилъ своей фразы, и они оба замолчали. Немного погодя Бертъ вдругъ спросилъ:
   -- Скажите, пожалуйста, г. лейтенантъ, за что собственно такъ ужасно казнили того бѣдняка? Я такъ и не могъ понять. Слышалъ только, что онъ въ чемъ-то провинился, но...
   -- Не просто провинился, а нарушилъ строжайшій приказъ!-- горячо воскликнулъ молодой офицеръ.-- Онъ осмѣлился потихоньку закурить! А это у насъ здѣсь считается однимъ изъ самыхъ тяжкихъ преступленій... вѣдь онъ могъ погубить все судно, а вмѣстѣ съ нимъ и всѣхъ, которые находятся на немъ. Понимаете?
   -- Ахъ, вотъ за что!-- проговорилъ Бертъ и глубоко задумался.
   Курцъ снова углубился въ разсматриваніе картъ, бормоча про себя по-нѣмецки: "Интересно бы знать, какіе у американцевъ аэропланы? Похожи ли они на нашихъ драконовъ?.. Впрочемъ, мы это скоро узнаемъ... А игра, которую мы затѣяли, все-таки очень любопытна. Но чѣмъ-то она окончится?"
   Курцъ побарабанилъ нѣсколько времени по столу пальцами, потомъ убралъ въ столъ свои карты и вышелъ изъ кабины. Немного погодя Бертъ отправился на галлерейку и нашелъ тамъ Курца. Молодой морякъ задумчиво смотрѣлъ въ сторону Нью-Йорка и что-то бормоталъ себѣ подъ носъ.
   Облачная завѣса снова закрывала море. Длинная, летѣвшая въ клинообразномъ порядкѣ вереница воздушныхъ чудовищъ, то поднимаясь, то опускаясь, подобно стаѣ птицъ, неуклонно подвигалась къ Новому Свѣту, неся съ собою грозу для него.
  

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

Нападеніе на Нью-Йоркъ.

I.

   Въ описываемую нами эпоху Нью-Йоркъ былъ самымъ обширнымъ, богатымъ и самымъ порочнымъ городомъ въ мірѣ. Онъ представлялъ собою совершеннѣйшій образецъ города научнаго и промышленнаго вѣка. Блескъ, мощь, твердый, безпринципный духъ предпріимчивости и общественное неустройство этого вѣка нашли въ Нью-Йоркѣ самое полное, всестороннее и ярко выпуклое выраженіе. Этотъ городъ давно уже превзошелъ самый Лондонъ, съ гордостью называвшій себя вторымъ Вавилономъ: онъ былъ средоточіемъ міровыхъ финансовъ, міровой промышленности, міровой торговли и міровой разнузданности, и современники сравнивали его съ апокалиптическими городами древности. Этотъ городъ впитывалъ въ себя богатства всей страны, какъ нѣкогда Римъ всасывалъ въ себя всѣ богатства Средиземія, а Вавилонъ -- Востока. На улицахъ этого города встрѣчались крайности роскоши и нищеты, цивилизаціи и варварства. Въ одномъ кварталѣ тянулись въ облака грандіознѣйшіе мраморные дворцы, залитые и увѣнчанные огнями и цвѣтами; въ другомъ, рядомъ, жалкое, вѣчно голодное и оборванное разноязычное населеніе, состоявшее изъ подонковъ всего міра, тѣснилось въ сырыхъ, грязныхъ и мрачныхъ трущобахъ. Всевозможные пороки и преступленія этихъ общественныхъ подонковъ проистекали изъ одного и того же мутнаго источника -- страстнаго желанія жить при какихъ бы то ни было условіяхъ и какими бы то ни было средствами.
   Странныя очертанія острова Мэнгэттэна, на которомъ стоитъ Нью-Йоркъ, со всѣхъ сторонъ сжатаго морскими проливами и, за исключеніемъ узкой полосы на сѣверѣ, крайне неудобнаго для распростр а могучих и вполне современных судна, находились в Рио-Гранде, у тихоокеанского входа в канал.
   Но маневр американского адмирала был замедлен взрывом парового котла на "Сусквеганне", и поэтому рассвет застал американское судно вблизи германских судов "Бремена" и "Веймара", так что адмиралу оставалось либо покинуть корабль, либо вступить в бой. Он выбрал последнее.
   Однако, битва была не совсем безнадежна для американцев. Правда, немцы превосходили их численностью и силой, но их суда растянулись по линии, по крайней мере, в семьдесят километров длиной, и поэтому можно было надеяться, что, пока они стянут свои силы для битвы, американская колонна в семь судов произведет среди них значительные опустошения.
   Утро было пасмурное, облачное. "Бремен" и "Веймар" слишком поздно поняли, что им придется иметь дело не с одной только "Сусквеганной"; остальные корабли американской колонны были замечены на расстоянии полутора километров, не более.
   Таково было положение дел, когда в облаках появился "Фазерлэнд". Яркое пламя, которое видел Берт сквозь облака, поднималось от "Сусквеганны". Несчастный корабль находился как раз внизу. Его нос и корма были в огне, тем не менее он все еще сражался; два его орудия продолжали стрелять, и он медленно шел к югу. "Бремен" и "Веймар", поврежденные во многих местах, уходили от него на юго-запад.
   Американский флот во главе с броненосцем "Теодор Рузвельт" гнался за немцами, стреляя им вдогонку и старясь врезаться между ними; а с запада на помощь немцам спешил броненосец новейшего типа "Князь Бисмарк"...
   Названия всех судов были неизвестны Берту. Обманутый странными маневрами судов, он даже некоторое время принимал немцев за американцев, а американцев за немцев. Ему показалось, что он видит колонну из шести броненосцев, преследующих три других судна, на помощь к которым явилось четвертое.
   Но когда он увидел, что "Бремен" и "Веймар" стреляют в "Сусквеганну", все его предположения рухнули. Некоторое время он смотрел, совершенно сбитый с толку. Грохот орудий действовал на него удручающе.
   Берт замечал, что звук выстрелов как-то изменился и перешел в непрерывный треск. Как только вспыхивал огонек, сердце у Берта сжималось от страха в ожидании удара. Он видел все эти броненосцы не в разрезе, как привык видеть их на картинках, а сверху, в плане, и суда казались ему странно короткими. Большей частью палубы броненосцев были пусты, и лишь в некоторых местах небольшие группы людей укрывались за стальными бортами.
   В этой картине битвы с высоты птичьего полета прежде всего бросались в глаза пушечные жерла, из которых то и дело появлялось тонкое, прозрачное пламя, и суетливая деятельность канониров.
   Американские броненосцы с паровыми турбинами [в паровых машинах движущей силой является нар, причем для получения пара пользуются котлами, отапливаемыми углем или нефтью. При использовании двигателей внутреннего сгорания в таких котлах нет необходимости: нефть (или керосин, или бензин) впрыскивается непосредственно в цилиндр двигателя, зажигается там электрической искрой (или иным путем), и получается взрыв, который дает толчок поршню двигателя. Ясно, какая экономия получается за счет отказа от котлов; особенно велико значение двигателей внутреннего сгорания для кораблей], имели по две и по четыре трубы каждый.
   Немецкие броненосцы сидели глубже в воде, и их моторы внутреннего сгорания работали теперь почему-то с сильным стуком.
   Американские броненосцы были шире и более изящны в своих очертаниях. Берт ясно различал суда в холодном свете утренней зари. Они сильно качались; дымки выстрелов вспыхивали над волновавшейся поверхностью океана. И вся эта картина внизу, которую наблюдал Берт, то поднималась, то опускалась, соответственно движению воздушного корабля.
   Вначале только один "Фазерлэнд" показался вверху, в облаках. Остальных воздушных кораблей не было видно.
   "Фазерлэнд" парил высоко над "Теодором Рузвельтом"; "Рузвельт" шел полным ходом, "Фазерлэнд" старался не отставать от него. Вероятно, с "Рузвельта" временами можно было видеть воздушный корабль сквозь бегущие облака. Остальная часть германского воздушного флота оставалась на высоте около двух километров, за облаками, поддерживая постоянные сношения с флагманским судном посредством беспроволочного телеграфа.
   Неизвестно, когда именно злосчастные американцы заметили появление нового врага. Никого не осталось в живых, некому было рассказать об этом! Мы лишь с помощью воображения можем дополнить эту картину и представить себе, что должны были почувствовать утомленные сражением моряки, когда внезапно, подняв голову, они увидели повисшее в воздухе длинное, безмолвное чудовище, на заднем конце которого развевался огромный германский флаг. Небо прояснилось, и силуэты других воздушных кораблей становились все заметнее в синеве, среди таявших облаков. Ни на одном из них не было ни пушек, ни брони, и они летели быстро, чтобы не отставать от морских кораблей, сражавшихся на ходу.
   Американцы не сделали ни одного пушечного выстрела по "Фазерлэнду" и лишь несколько раз выстрелили в него из ружей. Случайно на "Фазерлэнде" оказался один убитый. "Фазерлэнд", впрочем, до самого конца не принимал прямого участия в битве. Он летел над обреченным на гибель американским флотом, и принц посредством беспроволочного телеграфа руководил движениями других кораблей. Между тем, два воздушных корабля, "Фогельштерн" и "Пруссия", в сопровождении нескольких летающих драконов, пронзив на полном ходу облака, появились над американским флотом на высоте каких-нибудь восьми километров. "Теодор Рузвельт" тотчас же открыл пальбу из огромных орудий своей передней батареи, но гранаты разрывались гораздо ниже "Фогелыптерна", а тем временем от него отделились летающие драконы и бросились вниз, на броненосец...
   Берт, высунув голову из дверей каюты, мог наблюдать малейшие подробности этого первого столкновения дирижаблей с броненосцем. Он видел, как смешные немецкие летающие драконы, с широкими, плоскими крыльями, четырехугольными головами, формой напоминающими ящик, и вертящимися телами, спустились со своими всадниками вниз, словно стая птиц. "Черт возьми!" -- прошептал Берт, совершенно пораженный. Один из этих драконов вдруг неестественно быстро полетел вниз, резко скакнул вверх, потом лопнул с громким треском и загорелся у самой поверхности моря. Другой носом зарылся в воду и, казалось, тоже разлетелся вдребезги, как только коснулся воды. Берт различал внизу маленьких человечков на палубе американского корабля: сверху они казались странно укороченными и состояли как будто только из головы и ног. Они бегали, прицеливались. Потом, один из летающих драконов на миг заслонил палубу, раздался треск, и дождь бомб обрушился на корабль, откуда в ответ послышались лишь слабые ружейные выстрелы. К ним тотчас же присоединились скорострельные пушки американской батареи; с германского корабля "Князь Бисмарк" полетели в неприятельское судно снаряды. Затем, появились второй и третий летающие драконы и тоже сбросили бомбы на американский броненосец. С четвертым, однако, случилось несчастье. Его всадник был ранен пулей. Аппарат, кружась, упал вниз и разорвался, попав между трубами броненосца. Куски его разлетелись в разные стороны. Берт одно мгновение видел, как над палубой промелькнуло маленькое черное существо, соскакивая вниз со стремительно падавшего аппарата, как оно ударилось о трубу броненосца и полетело вниз головой, чтобы тотчас же исчезнуть среди дыма и грохота.
   Вдруг раздался оглушительный взрыв. Огромный металлический кусок отделился от передней части корабля и рухнул в воду вместе с находившимися на нем людьми; в корабле образовалось отверстие, куда один из проворно летающих драконов тотчас бросил бомбу. Затем, глазам Берта на короткое мгновение представилась страшная картина, освещенная безжалостными лучами утреннего солнца. Он ясно видел пенящийся след от корабля, и в этой пене -- маленькие, судорожно извивающиеся в корчах и борющиеся с волнами существа. Кто это был? Это не могли быть люди! Нет! Они не были похожи на людей! Но своими скрюченными в корчах пальцами они, казалось, хватались за сердце Берта... Но скоро все исчезло, и только черный корпус "Авраама Линкольна", слегка поврежденного последним выстрелом с утопавшего "Бремена", прорезал волны, бесследно поглотившие все... Ужас охватил Берта, и несколько секунд он ничего не видел внизу...
   Снова ужасный треск, вслед за ним -- несколько меньших взрывов: "Сусквеганна", находившаяся в пяти километрах к востоку, взлетела на воздух и внезапно исчезла среди пара и кипящих волн. В первое мгновение ничего не было видно. Потом, снизу, со странным хлюпаньем, стали извергаться на поверхность воды остатки корабля, куски дерева, люди, боровшиеся с волнами, воздух, пар и нефть...
   Наступила пауза. Она показалась Берту очень длинной. Он начал отыскивать взглядом летающих драконов. Сплющенные остатки одного из них плавали внизу; остальные драконы полетели с бомбами вслед за американскими судами. Сбмь драконов плавали в воде; видимо, они не были повреждены. Три или четыре летающих дракона, описывая широкие круги в воздухе, возвращались к своим воздушным кораблям. Американские броненосцы уже не составляли колонны, как прежде. Сильно поврежденный корабль "Теодор Рузвельт" повернул на юго-восток, а другой -- "Эндрью Джексон", подвергшийся значительной бомбардировке, но не потерявший боеспособности, старался встать между "Теодором Рузвельтом" и германским кораблем "Князем Бисмарком", чтобы не допустить стрельбы с "Бисмарка" по отступавшему кораблю. На западе уже показались корабли "Герман" и "Германикус" и тоже открыли стрельбу.
   Во время паузы, последовавшей за гибелью "Сусквеган-ны", Берт услышал приглушенный звук, похожий на хлопанье плохо пригнанной двери: это люди на корабле "Князь Бисмарк" кричали: "Hoch!"
   Среди всеобщего шума и смятения взошло солнце.
   Темная вода внизу вдруг стала ярко-голубой, и потоки сверкающих, золотых лучей озарили мир. Солнце точно улыбнулось хаосу ужаса и ненависти... Облачная завеса исчезла, растаяла в воздухе, и весь воздушный германский флот, готовый ринуться на свою добычу, ярко вырисовывался теперь в небесной лазури...
   Уак... бант! Уак... бант! -- начали опять пушки, но американские броненосцы не могли стрелять вверх. Единственное, что они могли сделать, -- это открыть стрельбу из ружей по воздушным кораблям. Американские суда находились в полном беспорядке, линия была прорвана в нескольких местах. "Сусквеганна" затонула, "Теодор Рузвельт" выбыл из строя вследствие повреждения передней башни; "Монитору" явно приходилось весьма плохо. Два последних судна прекратили пальбу; прекратили ее также и германские суда "Бремен" и "Веймар". Эти четыре судна, заключившие как бы невольное перемирие, находились на расстоянии выстрела друг от друга. Но флаги на них продолжали развеваться. Только четыре американских корабля, с "Эндрью Джексоном" во главе, держали курс на юго-восток. "Князь Бисмарк" и "Герман" шли параллельно, стараясь обогнать их, и посылали им вдогонку снаряды. А наверху "Фазерлэнд" медленно поднимался к небесам, готовясь к заключительному действию драмы.
   Воздушные корабли один за другим плавно спустились и, преследуя отступавший американский флот, держались над ним на. высоте примерно шестисот метров. Когда они очутились над задним американским кораблем, чуть-чуть обогнав его, то, среди дождя пуль, спустились еще ниже и, двигаясь быстрее американского броненосца, осыпали его палубу бомбами, пока она не превратилась в сплошной огонь и непрерывный взрыв. Таким образом, двигаясь вдоль американской колонны, каждый воздушный корабль прибавлял свою долю разрушения к тому, что было сделано его предшественником, и все больше увеличивал смятение и разгром американского флота, приготовившегося было продолжать борьбу с германскими кораблями -- "Князем Бисмарком", "Германом" и "Германикусом". Американские орудия умолкли, и лишь изредка раздавалось два-три германских выстрела. И тем не менее американские суда не сдавались и продолжали упорно идти вперед, искалеченные, окровавленные, изредка посылая пули в воздушные корабли и подвергаясь орудийному обстрелу со стороны германских броненосцев.
   Но Берт уже не мог следить за американскими судами, так как воздушный флот, летевший над ними, заслонял их. Впрочем, временами, когда промежутки между воздушными кораблями становились несколько шире, Берту удавалось мельком взглянуть на американские суда...
   Берт вдруг заметил, что шум выстрелов становится все слабее и битва как будто удаляется. Действительно, "Фазерлэнд" начал снова подниматься, медленно, непрерывно и безмолвно. Грохот пушечных выстрелов был уже едва различим, а четыре американских судна внизу превратились в небольшие черные предметы, плавающие на поверхности моря. Впрочем, было ли там четыре судна? Берт мог рассмотреть лишь три плавающих предмета. Это были почерневшие, дымящиеся обломки, освещенные солнцем. Германский корабль "Бремен" спустил две шлюпки, и к ним устремилась масса крошечных существ, боровшихся с громадными атлантическими волнами...
   "Фазерлэнд" явно уходил от битвы, которая отодвигалась к юго-востоку и становилась все менее заметной и все менее слышной. Один из воздушных кораблей горел, скользя по волнам и представляя чудовищный огненный фонтан, а вдали, в юго-западном направлении, вырос сначала один, потом еще три немецких броненосца: они спешили на помощь германскому флоту.

6

   Снова "Фазерлэнд" спокойно парил в воздухе, держа курс к Нью-Йорку, а за ним летели и остальные воздушные корабли. Битва постепенно скрывалась и скоро стала едва заметной на горизонте, в виде темных точек и полос желтого дыма. Еще немного -- и все скрылось. Лишь слабая окраска горизонта в этом месте напоминала о бое. Кругом было по-прежнему тихо, и яркие солнечные лучи пронизывали все пространство...
   Берт Смоллуэйс был, таким образом, невольным свидетелем первого сражения воздушного флота и флота броненосцев, игравших до этого момента такую важную роль в истории войны.
   Броненосцы начали свою военную карьеру в виде плавучих батарей Наполеона III в Крымской войне, и с тех пор они держались в течение семидесяти с лишним лет, требуя громадных затрат средств и человеческой энергии. За это время успели построить свыше двенадцати с половиной тысяч этих чудовищных судов, изобретая все новые и новые типы их, и каждое из таких чудовищ, как правило, было больше, тяжелее и смертоноснее своих предшественников. Появление всякого нового броненосца приветствовалось как последнее слово науки, но потом многие были проданы на слом. В общем, не более пяти процентов всех броненосцев участвовало в битвах. Некоторые сгорели, другие были выброшены на берег и разбились; очень многие погибли случайно, столкнувшись друг с другом. Жизнь множества людей уходила на обслуживание этих судов и растрачивалась на их изготовление. Тысячи инженеров и изобретателей трудились над ними, растрачивая свои способности и терпение. Неисчислимые миллионы были брошены на их постройку. Броненосцам мы обязаны чудовищным количеством погибших или искалеченных жизней, преждевременной изнурительной работой детей, полуголодным прозябанием бесчисленных семейств рабочих. Во что бы то ни стало сыскать средства на постройку броненосцев -- таков был закон существования правительств и государств в это странное время. Без сомнения, это были самые разрушительные мегатерии в истории механических изобретений...
   И вот изделия из прутьев и газа покончили с этими чудовищами, истребили их, бросившись на них с облаков!
   Никогда еще Берту Смоллуэйсу не случалось быть свидетелем такого разрушения. Никогда так ясно он не представлял себе ужасов войны. Он не думал и не понимал этого раньше. Поток новых впечатлений обрушился на него, но одно из них, постепенно усиливаясь, заслонило прочие. Это было впечатление, произведенное на него видом тонущих, борющихся с волнами людей, которые были сброшены в море после взрыва первой бомбы на корабле "Теодор Рузвельт".
   -- Ох! -- простонал Берт, вспоминая эту картину. -- Это могли быть я и Грабб! Попадешь в море, вода льется в горло... Я не думаю, чтобы можно было долго бороться...
   Берт сгорал от любопытства поскорее узнать, как относится Курт ко всем этим событиям. При этом он чувствовал голод; но Берт не сразу решился выйти из каюты и сперва выглянул в дверь. Он увидел: в проходе, около спуска в столовую, стояла, нагнувшись, группа людей. Они что-то рассматривали, но что -- Берту не было видно. Но вот показался человек в легком водолазном костюме. Берт уже видел такие костюмы в башенке при газовой камере, однако он заинтересовался и пошел за этим человеком, рассматривая каску, которую тот держал под мышкой. Но и каска, и костюм -- все это моментально выскочило из головы Берта, как только он поравнялся с углублением, где лежало мертвое тело юнги, убитого пулей с американского корабля "Теодор Рузвельт".
   Берт не знал, что пули достигали "Фазерлэнда", и ему даже не приходило в голову, что они могли попасть в него. Он сначала никак не мог понять, каким образом юнга оказался убитым, и никто ничего не объяснил ему.
   Мальчик лежал бездыханный на том самом месте, где он упал, сраженный пулей. Куртка на нем была изодрана и опалена; левая лопатка отделена от туловища, и вся левая сторона тела как бы измолота. Было много крови. Матросы молча стояли возле тела убитого, слушая объяснения человека в водолазном костюме; последний указывал им на маленькое круглое пулевое отверстие в полу и на разрушение, произведенное в панели корпуса, куда, очевидно, вылетела пуля, истратив остаток своей силы. Лица слушающих были очень серьезны и сосредоточенны. Для этих рассудительных белокурых, голубоглазых людей, привыкших к порядку в жизни, это окровавленное тело, некогда бывшее их товарищем, было так же непонятно, как и для Берта.
   Вдруг в коридор донесся взрыв дикого смеха. Кто-то возбужденно говорил, вернее, кричал по-немецки на маленькой
   галерее, другие голоса отвечали ему в более сдержанном и почтительном тоне.
   -- Принц! -- шепнул кто-то, и тотчас же все точно окаменели. Прежняя естественность манер сразу исчезла.
   В конце коридора показалась группа людей. Впереди шел лейтенант Курт с пакетом бумаг в руках. Поравнявшись с трупом, он вдруг остановился, и его румяное лицо побледнело.
   -- Вот что! -- воскликнул он с изумлением.
   Принц следовал за ним, беседуя через плечо с Винтерфельдом.
   -- А! -- сказал он, останавливаясь на половине фразы и смотря по направлению, указанному Куртом. Несколько мгновений он молча, что-то обдумывая, смотрел на труп, лежавший в углублении. Потом, небрежно махнув рукой, бросил капитану:
   -- Убрать это! -- и тотчас же возобновил прерванную беседу с Винтерфельдом.

7

   Из всего этого страшного боя в Атлантическом океане Берту запомнилось лишь только одно: как беспомощно тонули люди. И это воспоминание неразрывно было связано с надменной фигурой принца, молчаливо, жестом приказавшего убрать убитого матроса с "Фазерлэнда". Берт никак не мог забыть этого. Прежде ему даже нравилась идея войны. Война представлялась ему интересным, веселым и возбуждающим занятием -- чем-то вроде праздничной ярмарки, -- только гораздо более грандиозной. Теперь он узнал, наконец, что это такое.
   Следующий день принес ему еще одно новое разочарование в войне. Сам по себе этот случай представлял весьма обыкновенное явление во время войны, но на воображение "городского" жителя, каким был Берт, он подействовал очень сильно. В сущности, описываемая нами эпоха отличалась мягкостью нравов, и жители городов, в противоположность предшествовавшим эпохам, почти никогда не видали убийств и знакомились с ними только по книгам и картинам. Берт лишь три раза в своей жизни видел мертвое тело и ни разу не присутствовал при убийстве какого-нибудь живого существа, превосходящего величиной новорожденного котенка.
   Новое душевное потрясение Берт испытал, когда на корабле "Адлер" произошла казнь матроса: матрос этот был приговорен к смерти за то, что у него была обнаружена коробка спичек. Случай был тем более вопиющим, что матрос, явившись на корабль, просто забыл, что у него есть спички. Каждому из находившихся на корабле было поставлено на вид, что хранение спичек, считается важным преступлением на воздушном судне, и везде были развешаны соответствующие предупреждения. Провинившийся оправдывался тем, что он так привык к разным предосторожностям и так был занят своим делом, что не обращал на спички внимания. Таким образом выходило, что одно свое преступление он пытался оправдать другим, не менее важным в военном отношении: он сам сознался в своей халатности. Капитан корабля, на котором находился этот матрос, осудил его, и приговор был утвержден принцем по беспроволочному телеграфу. Решено было казнить преступника в назидание всему воздушному флоту.
   -- Немцы, -- заявил принц, -- пересекают Атлантический океан не ради забавы.
   И чтобы все могли присутствовать при казни и получить урок дисциплины и послушания, постановили казнить матроса не электричеством, не выбрасывать его за борт, а повесить.
   Согласно спешному распоряжению, все воздушные корабли сошлись вместе, словно рыбы в пруду, когда им кидают корм.
   "Адлер" повис в воздухе около флагманского судна. Весь экипаж "Фазерлэнда" собрался на висячей галерее. Команда других воздушных судов была послана наверх, в воздушные камеры, -- следовательно, должна была вскарабкаться по наружной сети судна наверх, а офицеры вышли на платформы механических пушек. Зрелище, которое представилось
   глазам Берта, было внушительное. Весь флот висел в воздухе, а далеко внизу, на подернутой рябью голубой поверхности океана, виднелись два парохода: один -- английский, другой -- американский. Казалось, оба парохода где-то бесконечно далеко.
   Берт стоял на галерее. Любопытство терзало его -- смертная казнь! Но втайне он чувствовал трепет, потому что этот ужасный белокурый принц стоял, выпрямившись по-во-енному и скрестив руки. Взгляд его был неописуем...
   И вот матроса с "Адлера" повесили. Взяли веревку длиной в двадцать метров чтобы повешенный висел и качался на глазах у всех, способных совершить подобное преступление, то есть прятать спички или другим способом нарушать дисциплину. Берт видел, как матрос стоял в ожидании казни. У этого, живого еще, человека сердце, несомненно, разрывалось от ужаса, от жажды бороться за свою жизнь, но внешне он был спокоен и послушен. Он стоял на нижней галерее "Адлера", выступавшей на сто метров наружу; затем его столкнули вниз...
   Он падал, вытянув руки и ноги, пока не очутился на конце веревки. По расчету, он должен был умереть и висеть на веревке в поучение другим. Но случилось нечто другое: веревка как ножом перерезала шею, голова отлетела, и тело беспомощно кружась, фантастическое и страшное, полетело в море вслед за головой...
   -- Ох! -- невольно вырвалось у Берта, и он судорожно ухватился за перила.
   И так же охнуло еще несколько человек рядом с Бертом.
   -- Так! -- сказал принц.
   Несколько мгновений он смотрел вниз, еще более надменный и суровый, затем повернулся к спуску внутрь судна и скрылся.
   Долго стоял Берт на галерее, крепко держась за перила. Он испытывал почти физическое ощущение тошноты и ужаса. То, что он видел, представлялось ему кошмарнее сражения. Нет, Берт явно был вырожденец, явно он был субъект слишком культурный.
   Под вечер Курт пришел в каюту. Берт сидел, скорчившись, на ящике, в углу, был бледен и казался очень несчастным. Но и у Курта уже не было прежнего бодрого вида.
   -- Ну что, укачало? -- спросил он Берта.
   -- Нет!
   -- Вечером мы будем в Нью-Йорке. Нас подгоняет попутный ветер. Да, в Нью-Йорке мы увидим дела!
   Берт ничего не отвечал.
   Курт достал складной стул и столик и некоторое время разглядывал карты.
   Потом он долго сидел, задумавшись, с мрачным видом. Наконец, встал и, посмотрев на Берта, спросил:
   -- Вы что?
   -- Ничего.
   -- Ничего? -- повторил Курт угрожающим тоном.
   -- Я видел, как они убили этого беднягу! Я видел, как человек с летательной машины, падая, стукнулся о трубы огромного броненосца. Я видел убитого юнгу. Сегодня я видел слишком много убийств и разрушений. Вот в чем дело! Мне это не по нутру. Я не знал, что война такова! Я ведь штатский человек. Мне это не нравится!
   -- И мне тоже! -- воскликнул Курт. -- Черт возьми, нет!
   -- Я читал про войну и про все. Но иное дело видеть это собственными глазами. Мне прямо дурно делается... прямо-таки дурно!.. Я ничего подобного не ощущал, когда летел на воздушном шаре, но парить вот так и смотреть вниз, смотреть на истребление людей... это действует мне на нервы, понимаете?
   -- А между тем это предстоит нам и дальше, -- Курт на мгновение призадумался. -- Вы не один, -- сказал он Берту, -- у всех здесь расстроились нервы. Полет... да, конечно, от этого... Само собой разумеется, что с непривычки голова немножко кружится. Что же касается убийства... Мы должны были подвергнуться кровопусканию. Мы -- кроткие, цивилизованные люди. Я думаю, что здесь не найдется и десятка людей, которым раньше случалось видеть кровь. Спокойные, мирные, законопослушные немцы, -- вот чем они были до сих пор! Теперь они находятся здесь именно для этого кровопускания. Конечно, они чувствуют себя не совсем хорошо, но вот поглядите, когда у них самих будут руки в крови... -- Курт снова задумался, потом закончил: -- Да, у всех слегка расстроены нервы...
   Он снова вернулся к своим картам. Берт продолжал сидеть, скорчившись, в углу, и Курт как будто перестал замечать его. Некоторое время оба молчали.
   -- Зачем, собственно, это нужно было принцу... повесить этого молодца? -- сказал вдруг Берт.
   -- Так было нужно, -- отвечал Курт. -- Да, это было нужно, необходимо! Везде, перед носом у каждого, висят приказы, а этот безумец имел при себе спички...
   -- Черт возьми! Как бы и мне второпях не позабыть об этом! -- заметил Берт некстати.
   Курт не отвечал ему. Он был занят измерением расстояния от того места, где находился воздушный флот, до Нью-Йорка, и при этом размышлял вслух:
   -- Интересно, какой вид имеют американские аэропланы? Должно быть, они похожи на наших летающих драконов. Впрочем, завтра, в это время, мы уже будем знать... Да, но что же мы будем знать... что? Может быть, они все-таки вступят с нами в бой... Странный это будет бой, во всяком случае!
   Он засвистел и задумался; затем, вскочив, вышел из каюты. Спустя некоторое время Берт нашел его на висячей платформе. Смеркалось. Курт стоял и смотрел вперед, -- вероятно, размышляя о том, что будет завтра...
   Облака снова заволокли все небо. Воздушные корабли то поднимались, то опускались. Они летели, выстроившись огромным треугольником, как стая таинственных, невиданных птиц, -- летели среди хаоса, и этим хаосом были не земля и не вода: им было туманное небо.

Глава VI. Война в Нью-Йорке

1

   Нью-Йорк в год нападения немцев был самым богатым и -- во многих отношениях -- самым великолепным и самым прочным городом в мире.
   Он представлял собой законченный тип города современной научно-промышленной эпохи. Он выставлял напоказ свое могущество, свое великолепие, свою беззастенчивую анархическую предприимчивость и свою социальную дезорганизацию. Нью-Йорк давно уже опередил Лондон и занял место этого нового Вавилона, сделавшись центром торгового и финансового мира и мира всяческих удовольствий. Люди сравнивали Нью-Йорк с городами иудейских пророков. Подобно древнему Риму, поглощавшему все богатства Средиземного моря, и Вавилону, всасывающему накопления Востока, Нью-Йорк извлекал все возможное из своего континента. На улицах этого города можно было найти самые вопиющие контрасты нищеты, цивилизации и средневековой дикости. В одном квартале поражали своим великолепием мраморные дворцы, залитые светом и украшенные цветами; в другом -- ютилось население, скученное до последней степени в неописуемых трущобах и подвалах. Обитатели этих трущоб совершенно ускользали от власти и контроля правительства. Здесь были свои обычаи, свои законы.
   Особенная форма острова Манхеттен, втиснутого между двумя морскими рукавами, лишила город возможности свободно расширяться, что и послужило первоначальной причиной склонности нью-йоркских архитекторов возводить очень высокие здания. Здесь все имелось в изобилии: деньги, материал, работа, лишь пространство было ограничено. Поневоле пришлось тянуться вверх. Но для этого, разумеется, надо было изобрести изящные восходящие линии, открыть новый мир архитектурных красот. Позже скученность населения несколько уменьшилась вследствие постройки подводных тоннелей, четырех колоссальных мостов и около дюжины однорельсовых путей к востоку и западу города. Однако, по инерции, Нью-Йорк все же продолжал ра^ти в высоту.
   Во многих отношениях Нью-Йорк, со своей гордой плутократией, напоминал Венецию прежних времен как великолепием своей архитектуры, скульптуры, живописи и сооружений из металла, так и суровостью своих политических методов, обусловливавших его морское и торговое господство. Но в отношении внутреннего управления Нью-Йорк не походил на Венецию. Администрация Нью-Йорка отличалась распущенностью и беспорядочностью, вследствие чего во многих округах города царило полное беззаконие. Окружная полиция в некоторые места даже носа не показывала.
   Флаги всех государств развевались в его гавани, число приезжающих и отъезжающих превышало два миллиона в год. В глазах Европы Нью-Йорк воплощал в себе Америку, в глазах же американцев он был воротами всего земного шара.
   История Нью-Йорка была социальной историей всего мира. Святоши и мученики, мечтатели и мошенники -- все устремлялись в Нью-Йорк, где труд и обычаи многих рас вносили свой вклад в творческую работу, и широким потоком вливалось в жизнь, бившую ключом на площадях и улицах.
   И над всем этим бурным смешением людей и предприятий развевался звездный флаг, одновременно служивший символом самой высокой в жизни идеи -- идеи свободы и прикрытием самого низкого личного эгоизма.
   В течение многих поколений Нью-Йорк не помышлял о войне. Война представлялась ему в виде события, происходящего где-то очень далеко; обыватели знали, что война влияет на цены, а также дает газетам обильный материал для сенсационных передовых статей и для рисунков. В Нью-Йорке, еще более, чем в Англии, верили, что нападение неприятеля невозможно, -- невозможно потому, что Атлантический океан служит естественной защитой от нападения. В этом отношении американцы разделяли ошибку англичан.
   Они чувствовали себя в такой же безопасности, как и зрители боя быков, и если чем и рисковали, то только деньгами, спекулируя на возможности войны. Американцы почерпнули свои представления о войне из истории прошлых лет, когда войны не принимали больших размеров, были более живописны и изобиловали всякого рода приключениями. Они созерцали войну как бы сквозь радужную завесу, скрывавшую ее основные черты и жестокости. Они даже склонны были считать войну чем-то облагораживающим человеческую жизнь, порою вздыхали о том, что она отошла уже для них в область преданий. Они с интересом, если не с жадностью, читали все известия, касавшиеся новых военных сооружений в Соединенных Штатах: о новых пушках, о все возрастающих размерах броненосцев, о необычайной силе взрывчатых веществ; но какое значение могли иметь для их частной жизни все эти страшные орудия разрушения, -- над этим они не задумывались. Вся литература того времени доказывает, что никто ни разу не остановился на этом вопросе, будучи уверен, что Америка находится в полной безопасности среди всего этого нагромождения взрывчатых материалов. По привычке они чтили свой национальный флаг, презирали другие государства и, где бы ни возникали международные осложнения, американское правительство всегда обнаруживало самый крайний шовинизм. Соединенные Штаты высокомерно относились к азиатским народам, к немцам, и в особенности к Англии. Британия неизменно служила мишенью для карикатуристов, всегда изображавших ее в виде мужа, находящегося под башмаком у своей капризной молодой жены -- Америки. Всем остальным американцы не интересовались, занимаясь исключительно своими делами и удовольствиями, как будто война исчезла из мира вместе с мегатериями...
   И вот на этот мир, "безмятежно" занимавшийся усовершенствованием вооружений и взрывчатых веществ, внезапно обрушилась война. Американцы вдруг увидели, что массы накопившегося горючего воспламенились, и пушки начали стрелять сами.
   Непосредственным результатом той внезапности, с которой началась война, было лишь усиление обычной запальчивости американцев. Газеты и журналы, питавшие сердце и ум американцев (книги были здесь почти упразднены и представляли лишь пищу для коллекционеров, -- у нетерпеливых американцев не было времени читать книги), тотчас же заполнили свои страницы военными рисунками и хлесткими заголовками, которые действовали на психику как ракеты или разрывные гранаты. К обычной напряженной жизни на улицах Нью-Йорка присоединилась еще военная лихорадка. Огромные толпы собирались, обычно после обеда, на площади Мэдисон и слушали возбуждающие патриотические речи, с восторгом приветствуя ораторов. Настоящая эпидемия крошечных флагов и военных бутоньерок разразилась над Нью-Йорком. Молодые люди, массами съезжавшиеся в Нью-Йорк по утрам и возвращавшиеся домой после работы, между шестью и семью часами вечера, в поездах, трамваях, экипажах, вагонах однорельсовых и подземных дорог, -- все эти молодые люди нацепили на себя бутоньерки. Не носить военной бутоньерки было опасно. Все песенки в мюзик-холлах затрагивали патриотические темы; балет в полном составе выходил с национальными флагами; устраивался апофеоз с прожекторами, бенгальскими огнями и ангелами. Все это вызывало сцены дикого энтузиазма, взрослые мужчины проливали слезы. Этот шовинистический энтузиазм охватил, конечно, и церкви...
   Множество пароходов с группами экскурсантов отправлялись к Ист-ривер, и там публика своим любопытством и восторженностью мешала морским и воздушным приготовлениям к войне. Торговля всякого рода оружием сильно возросла, а чересчур пылкие граждане давали выход своим чувствам, устраивая на улицах Нью-Йорка фейерверки более или менее героического характера. Продавались игрушечные воздушные шары последнего образца; эти шары запускались на привязи и изрядно надоедали пешеходам в Центральном парке. И, наконец, законодательное собрание в Олбани после бесконечного заседания, после долгих споров приостановило действие прежних законов и провело через обе палаты билль, устанавливающий всеобщую воинскую повинность в штате Нью-Йорк.
   Хроникеры того времени отмечают, что пока германское нашествие не коснулось непосредственно самих жителей Нью-Йорка, до тех пор они относились к войне как к простой политической демонстрации. Ношение бутоньерок, размахивание флагами, фейерверки и патриотические песни не могли, разумеется, повредить германским или японским военным силам. Но хроники забыли, что созданные наукой и техникой новые условия ведения войны вообще лишали мирную часть населения возможности наносить какой-либо серьезный вред врагу, и все ограничивалось лишь невинными демонстрациями.
   Главной действующей силой той войны являлись уже не массы, как прежде, а немногие граждане, специализировавшиеся в военном искусстве. Те дни, когда пехота решала участь сражений, давно миновали. Война стала делом машин, делом специального искусства, очень сложного и требовавшего тщательного изучения.
   Все же нельзя отрицать, что правительство Соединенных Штатов, очутившись лицом к лицу с фактом вооруженного нашествия из Европы, действовало с большой энергией, знанием дела и решительностью. Правда, вследствие неосведомленности своих дипломатов американское правительство было застигнуто врасплох; правда, его приготовления к войне, особенно по части аэропланов и дирижаблей, не могли быть поставлены в один ряд с грандиозными германскими воздухоплавательными парками. Тем не менее американское правительство сразу принялось за дело, чтобы доказать миру, что энергия, создавшая в 1864 году южные подводные лодки и "Монитор", еще не иссякла.
   Начальником американского воздухоплавательного парка, помещавшегося близ Вест-пойнта, был Кобот Синклер. Согласно распространенному в те времена обычаю, к Синклеру явился репортер. Синклер уделил ему лишь минуту и произнес следующие слова:
   -- Мы уже выбрали для себя эпитафию: "Они сделали все, что могли". А теперь... убирайтесь!
   Действительно, они все сделали все, что могли! Исключений не было. Единственным их недостатком был недостаток организации.
   Для историка этой войны одной из самых поразительных вещей является то, что вашингтонское правительство вело свои воздухоплавательные приготовления в строжайшем секрете. Ни один, даже ничтожнейший факт, касающийся военных приготовлений, не проникал в массы. Даже конгрессу не докладывали об этом, отклоняя всякие запросы по данному поводу. Войну вел сам президент и его статс-секретари, публика же не была осведомлена ни о чем. Допускали лишь такую гласность, которая могла пресечь ненужную агитацию среди масс. Главную опасность для военного воздухоплавания видели в том шуме, который может поднять интеллигентная и легко возбудимая публика своими требованиями относительно постройки воздушных судов и аэропланов для защиты местных интересов. Ввиду ограниченности ресурсов это неминуемо привело бы к дроблению имевшихся сил и средств. В особенности же правительство боялось, что его могут принудить к преждевременному выступлению ради обороны Нью-Йорка. Правительство предвидело, что такой шаг был бы на руку немцам, и поэтому всячески старалось направить общественное внимание на оборонительную артиллерию и замять вопрос о возможности воздушной битвы. Свои настоящие приготовления к войне правительство тщательно скрывало, выставляя напоказ лишь то, что считало допустимым. В Вашингтоне находился большой запас морских пушек, и они были тотчас же и с нарочитой оглаской распределены между восточными городами. Эти пушки, благодаря применению системы Доана, являлись наиболее дальнобойными в вертикальном направлении, но, к моменту налета немцев на Нью-Йорк, большинство из этих пушек еще не было установлено на лафеты. А на улицах города, где постоянно толпился народ, газеты угощали публику самыми сенсационными и превосходно иллюстрированными сообщениями, вроде следующих:
   "Секрет молнии!
   Старый ученый усовершенствовал электрическую пушку, которая истребит команды воздушных судов посредством молнии, направляемой вверх.
   Вашингтон заказал пятьсот таких пушек!
   Военный министр с восторгом скрепил это приказание и говорит, что эти пушки пригвоздят немцев к земле".
   Президент публично аплодировал этой веселой шутке.

3

   Германский военный флот достиг Нью-Йорка раньше, чем были получены известия о морском поражении американцев. Часовые в Лонг-Бренче и у Океанской рощи впервые увидели воздушные корабли, плавно летевшие с юга по направлению к северу. Флагманский корабль пролетел почти над самой обсерваторией Песчаного мыса, быстро забирая вверх, и через несколько минут уже весь Нью-Йорк дрожал от орудийного гула: стреляли в воздушный флот. Многие из орудий управлялись очень хорошо, и один снаряд разорвался так близко от "Фазерлэнда", что осколком разбило окно в каюте принца. Этот внезапный взрыв заставил Берта спрятать голову с быстротой перепуганной черепахи. Весь воздушный флот тотчас же поднялся на высоту около трех с половиной километров, куда не долетали снаряды, и проплыл над бессильными пушками, располагаясь в виде сплющенной римской цифры V, с вершиной, обращенной в сторону города. Концы этой цифры двигались над Плумфилдом и Ямайка-бей. "Фазерлэнд", пройдя к востоку от Норроу, остановился над Джерси-Сити, господствуя над Нижним городом.
   И все эти огромные странные чудовища, освещенные светом угасавшего дня висели над Нью-Йорком, спокойные и невозмутимые, совершенно игнорируя случайные взрывы ракет и пламя снарядов, разрывавшихся в нижних слоях атмосферы.
   Наступила пауза: обе стороны изучали друг друга. На время наивное человечество позабыло о войне и отдалось созерцанию доселе невиданного зрелища. Несколько миллионов человек внизу и несколько тысяч наверху с одинаковым интересом смотрели -- одни вверх, другие вниз.
   Вечер был дивный, и лишь на высоте двух или двух с половиной километров виднелись легкие облачка, скользившие по ясному небу. Ветер стих, было спокойно и как-то особенно мирно. Отдаленные раскаты орудийных выстрелов и безвредная пиротехника внизу, казалось, имели так же мало общего с убийствами, насилием и террором, как салют во время морского смотра. Внизу каждый возвышенный пункт в городе был занят зрителями. На крышах зданий, на площадях, на паромах, на всех людных перекрестках улиц густо толпился народ. На реке все дамбы были покрыты людьми, а в Центральном парке и вдоль аллеи по берегу реки каждый мало-мальски удобный для наблюдения пункт был переполнен обитателями соседних улиц. Тротуары больших мостов через Ист-ривер были также сплошь покрыты людьми. Лавочники везде покинули свои магазины, мужчины побросали работу, а женщины и дети -- дома; все выбежали на улицу, чтобы поглазеть на это чудо из чудес.
   -- Куда почище того, что писали об этом газеты, -- таково было общее мнение.
   А вверху многие из находившихся на воздушных кораблях с таким же любопытством смотрели вниз.
   Не было в мире города более прекрасного, чем Нью-Йорк, прихотливо изрезанный морскими заливами и рукавами реки и разбросанный на холмах. Великолепно видна была вся картина эффектных зданий, мостов, однорельсовых дорог и других достижений инженерного искусства. Лондон, Париж, Берлин казались по сравнению с Нью-Йорком простыми скопищами построек. Порт Нью-Йорка проникал в самый центр города, как в Венеции, и, подобно древней Венеции, Нью-Йорк был гордым, высокомерным, властным городом. Тех, кто взирал на него сверху, он должен был поражать своим оживлением. Поезда, авто сновали во все стороны, снопы ослепительного света заливали город. В этот последний вечер Нью-Йорк был особенно великолепен.
   -- Черт возьми, ну и город! -- воскликнул Берт.
   Действительно, Нью-Йорк был в этот вечер таким величаво спокойным городом, что нападение на него представлялось несуразностью не меньшей, чем осада Национальной галереи или нападение на мирных граждан, обедающих за тэбльдотом в каком-нибудь отеле. Город был так велик, так изящен, что казалось невозможным подвергнуть его действию орудий войны. Это было все равно, что засунуть лом в тонкий часовой механизм.
   Но рыбообразные чудовища, плывшие по небу и заслонявшие свет, казалось, не имели ни малейшего отношения к кровавому насилию.
   Курт, Берт Смоллуэйс и, по всей вероятности, очень многие среди экипажа воздушного флота, ясно ощущали всю несуразность этого. Лишь голова принца Карла Альберта была полна романтических представлений о войне. Он был завоевателем, а там внизу раскинулся враждебный город. Чем значительнее этот город, тем больше торжество завоевателя! Без сомнения, принц находился в эту ночь в состоянии сильнейшего радостного возбуждения, испытывая более, чем когда-либо, упоение своей властью.
   Пауза кончилась. Переговоры по беспроволочному телеграфу не привели к удовлетворительному соглашению, и как город, так и воздушный флот должны были вспомнить о том, что они -- враги.
   -- Смотрите! -- закричала толпа. -- Смотрите!
   -- Что они хотят делать?
   -- Что?
   Пять атакующих воздушных кораблей, отделившись от остальных, спустились в сумерках ближе к городу в разных местах. Один спустился к адмиралтейству, на Ист-ривер, другой -- к городской ратуше. Два воздушных великана приблизились к огромным промышленным зданиям в Уоллстрите и Нижнем Бродвее, а один направился к Бруклинскому мосту. Эти корабли быстро и плавно прошли опасную для них зону, куда долетали снаряды отдаленных орудий, и очутились в безопасной близости к городскому населению.
   Но как только они спустились, в городе внезапно остановилось всякое движение, и погасли огни. Из городской ратуши по телефону совещались с главным управлением федеральными военными силами; принимались экстренные меры для обороны города. Из ратуши обращались с требованием выслать немедленно воздушные корабли и отказались последовать совету Вашингтона, предлагавшего сдаться. Сильное волнение охватило город, начались лихорадочные приготовления к бою. Полиция очищала улицы от любопытных.
   -- Расходитесь по домам! Дело становится серьезным! -- передавали друг другу.
   Смутный страх и трепет охватил жителей. Толпы бросились бежать в темноте через город, через парки и площади, наталкиваясь на солдат и пушки и поворачивая назад. За какие-нибудь полчаса в городе произошла разительная перемена, и от величественного спокойствия и света он перешел к паническому ужасу и темноте.
   Когда к Бруклинскому мосту приблизился воздушный корабль, произошла настоящая паника, кое-кого задавили насмерть. Это было только начало.
   С прекращением движения на улицах Нью-Йорка наступила непривычная тишина, среди которой все явственнее раздавались бесполезные выстрелы пушек с фортов на холмах, защищавших город. Но в конце концов и эти выстрелы стихли. Опять наступил перерыв -- проходили дальнейшие переговоры. Все сидели в темноте, ожидая указаний по телефону, но телефон молчал. И вдруг среди этой жуткой тишины раздался страшный грохот и шум: рушился мост в Бруклине. Затем последовала перестрелка в адмиралтействе и взрыв бомб в городской ратуше и Уолл-стрит. Нью-Йорк был бессилен; он не мог ничего сделать, он ничего не понимал. Население громадного города притаилось в темноте, прислушиваясь ко всем этим отдаленным звукам, пока и они не прекратились так же внезапно, как и возникли.
   -- Что будет? -- спрашивали себя все со страхом.
   Опять наступила новая, длинная передышка. Люди начали выглядывать из окон верхних этажей и увидели огромные очертания германских воздушных кораблей, медленно скользивших над городом. Казалось, они плывут так близко, что к ним можно притронуться рукой. Потом снова зажегся электрический свет. Улицы осветились, и стаи газетчиков, выкрикивавших последние новости, начали сновать по тротуарам. Опять появились любопытные; газеты раскупались нарасхват, и огромное разношерстное население Нью-Йорка узнало, наконец, что произошло. Было сражение, и Нью-Йорк выкинул белый флаг.

4

   Печальные события, разыгравшиеся после капитуляции Нью-Йорка, кажутся нам теперь естественным и неизбежным результатом противоречия между техническим прогрессом и социальными условиями, созданными научным веком, -- с одной стороны, и традициями грубого романтического патриотизма -- с другой.
   В первый момент американцы приняли флаг сдачи Нью-Йорка с таким же безучастным спокойствием, с каким они относятся к крушению поезда железной дороги, по которой они путешествуют, или к известию о сооружении нового общественного памятника в их городе.
   -- Мы сдались?.. Неужели это правда?..
   Такими восклицаниями многие встретили первое известие о сдаче города. Но и тут они были скорее зрителями, нежели участниками печального события, и первоначально приняли все происшедшее с таким же простым любопытством, как и появление воздушных кораблей. Только постепенно у многих проснулись другие чувства.
   -- Мы сдались! -- восклицали они затем. -- В нашем лице Америка побеждена!..
   И тогда они начали волноваться и шуметь.
   В утренних газетах, вышедших в этот день, не заключалось никаких подробностей ни относительно условий капитуляции, ни относительно характера столкновения, которое привело к ней. Более поздние выпуски газет, однако, восполнили этот пробел. Они сообщили, что соглашение состоялось на следующих условиях: Нью-Йорк должен служить продовольственной базой для германской воздушной эскадры, пополнять ее запасы взрывчатых веществ и возместить те, которые были израсходованы на истребление североатлантической американской эскадры и в битве с самим городом. Кроме того, Нью-Йорк обязался выплатить громадную контрибуцию в сорок миллионов долларов и отдать флотилию Ист-ривер.
   Затем появились очень длинные и подробные описания разрушения ратуши и адмиралтейства, и жители мало-помалу уяснили себе, наконец, что произошло в течение короткой возникшей в городе паники. Они читали рассказы о людях, разорванных на куски, о солдатах, безнадежно продолжавших борьбу среди неописуемого разрушения, о знаменах, которые волочили по земле плакавшие люди... Вместе с этим в ночных изданиях газет промелькнули первые коротенькие каблограммы из Европы о гибели североатлантической эскадры, той самой, которой Нью-Йорк всегда гордился и о которой он особенно заботился.
   По мере того, как пробуждалось коллективное сознание, возрастали недоумение и чувство унижения. Америка была застигнута врасплох. Нью-Йорк с удивлением, перешедшим в ярость, внезапно увидел себя завоеванным городом, находящимся во власти победителя.
   Как только жители Нью-Йорка вполне поняли это, ими овладела бешеная злоба.
   -- Не может быть! -- восклицали они на заре следующего утра. -- Нет! Нью-Йорк не может быть побежден! Это -- выдумка!..
   И, прежде чем наступил день, весь Нью-Йорк был охвачен типично американским гневом. Миллионное население города быстро поддалось этому чувству, которое передавалось, как зараза, от одного к другому. Однако, не успело еще гигантское волнение города выразиться в действиях, вылиться в определенную форму, а команды воздушного флота уже что-то почувствовали, -- совершенно так же, как, по рассказам, еще задолго до землетрясения животных охватывает беспокойство.
   Волнение Нью-Йорка передавалось экипажу воздушных кораблей.
   Газеты группы Кнайпа первые сформулировали словами чувства, взволновавшие жителей Нью-Йорка.
   -- Мы не соглашаемся! -- заявляли все они просто. -- Нас предали.
   Слова эти переходили из уст в уста, и на каждом углу ораторы, освещаемые бледными лучами рассвета, взывали к американскому народу, заклинали его не покоряться, и каждый слушатель испытывал чувство стыда и унижения.
   Берт с высота полутораста метров прислушивался к шуму города, и ему казалось, что этот шум, раньше носивший неопределенный характер, теперь становится похожим на жужжание большого роя потревоженных пчел.
   После разрушения ратуши и почты белый флаг был поднят на высокой башне Старого парка. Мэр города, побуждаемый перепуганными до смерти домовладельцами нижнего Нью-Йорка, отправился на эту башню для переговоров с Виндерфельдом о капитуляции.
   Спустив секретаря принца по веревочной лестнице, "Фазерлэнд" продолжал парить над большими старыми и новыми зданиями, сгруппированными вокруг парка. Другой корабль -- "Гельмгольц", который вел бой в этом районе, поднялся на высоту почти шестисот метров. Берт, таким образом, мог наблюдать все, что происходило в центральном пункте Нью-Йорка. Ратуша, суд, почтамт и масса других строений на западной стороне Бродвея были особенно сильно повреждены бомбардировкой. Первые три представляли собой груду почерневших развалин. При разрушении ратуши и суда смертных случаев было немного, но очень много рабочих, включая женщин и детей, погибло при бомбардировке почтамта. Небольшой отряд санитаров-добровольцев, с белыми повязками на руках, вошел вслед за пожарными в дымящиеся здания, откуда выносили тела погибших, а иногда еще живых, но до неузнаваемости обожженных людей. Пожарные энергично работали, направляя широкие струи воды на тлеющие развалины зданий. Рукава пожарных машин тянулись через всю площадь, на которой были выставлены полицейские кордоны, чтобы сдерживать массы народа, устремлявшиеся с восточной стороны города, к центру...
   Необычный контраст с этой картиной разрушения представлял стоявший рядом гигантский Дворец Прессы, весь залитый электрическим светом. В нем кипела работа, не прекратившаяся даже во время воздушной атаки. Служащий персонал и типографские станки ни на минуту не прерывали своей деятельности.
   Надо было поведать всем страшную историю ночи, развить и прокомментировать ее; надо было призывать к борьбе с немцами -- под самым носом немецких воздушных кораблей.
   Берт довольно долго не мог сообразить, что это за учреждение, продолжающее работать, невзирая ни на что, но, наконец, он различил стук печатных машин и понял, что это такое.
   -- Черт возьми! -- воскликнул он по своему обыкновению.
   По другую сторону Дворца Прессы тянулся еще один полицейский кордон, частично скрытый арками старой железной дороги; дорога эта проходила над улицами Нью-Йорка и уже давно была превращена в однорельсовый путь. Там же устроили нечто вроде перевязочного пункта, где доктора и сестры милосердия суетились около раненых и убитых ночью во время паники на Бруклинском мосту. Берт наблюдал все это с высоты птичьего полета, и ему казалось, что он смотрит в глубину огромного колодца, на дне которого между утесами зданий копошатся люди.
   Внизу, вдоль Бродвея, проходили митинги. Масса народа собиралась возле ораторов, произносивших зажигательные речи. Надо всем этим высился лес труб и проходила сеть электрических проводов. Берт видел крыши домов и на них группы людей, горячо рассуждавших о чем-то. Только там, где еще бушевал огонь и лились потоки воды, людей не было заметно. Повсюду торчали флагштоки без флагов; в одном месте над огромным зданием беспомощно трепыхался белый флаг.
   А на востоке поднималась заря, освещая бесстрастным холодным светом мрачные картины разрушения города и все возраставшего ожесточения жителей.
   Берт Смоллуэйс в окно наблюдал все происходившее на улицах. Там, внизу, он видел бледную туманную картину мира, точно вставленную в темную рамку окна. Он провел всю ночь, держась за эту рамку, подскакивал и вздрагивал при каждом взрыве и следил за фантастическими событиями. Воздушный корабль то поднимался так высоко, что ничего уже не было слышно, то опускался настолько низко, что ясно раздавался грохот выстрелов и взрывов. Берт видел, как воздушные корабли низко и быстро пролетали над темневшими улицами, откуда доносились крики и стоны. Он видел, как внезапно загорались огромные здания, как они корчились и оседали под влиянием губительного прикосновения бомб. В первый раз в своей жизни он был свидетелем столь разрушительной и мгновенной атаки. Но сам он находился вне этого, был как бы отдален от гибнущего мира. "Фазерлэнд" не сбросил ни одной бомбы: он лишь руководил атакой. Затем, корабль остановился и повис над городским парком, и Берт с ужасом увидел огромные здания в огне и мелькавшие внизу огоньки фонарей и легкие призрачные тени. Он догадался, что это разыскивают убитых и раненых... По мере того, как рассветало, картина становилась яснее, и Берт начал понимать, что означали эти темные скорчившиеся предметы внизу.
   Он долго наблюдал, как постепенно вырисовывались очертания города. Когда совсем рассвело, Берт почувствовал невероятную усталость. Вскинув утомленные глаза на восходившее солнце, он зевнул во весь рот и, добравшись до койки, повалился на нее и моментально заснул. В таком виде и нашел его Курт, который спустя несколько часов заглянул в каюту. Берт спал, растянувшись на койке. Лицо его было бледно и равнодушно, рот широко раскрыт, и он громко и неприятно храпел. Это был истинный образ человека, разум которого внезапно столкнулся с современными проблемами, слишком сложными для его понимания.
   Курт несколько секунд смотрел на него с выражением снисходительного презрения, затем тронул Берта за локоть.
   -- Встаньте! -- крикнул он ему. -- И лягте поприличнее.
   Берт тотчас же сел на койку и, протирая глаза, спросил:
   -- Еще сражаются?..
   -- Нет, -- ответил Курт и тоже присел, чувствуя слабость. -- Ах, -- вскричал он, наконец, закрывая лицо руками, -- если бы принять холодный душ! Всю ночь я следил, как бы шальные пули не просверлили воздушные камеры... -- Он потянулся и зевнул. -- Надо заснуть. Лучше уходите отсюда, Смоллуэйс. Я не могу вас выносить сегодня в своей каюте. Вы так чертовски бесполезны и неуклюжи. Получили вы свою порцию?.. Нет? Ну, так идите за ней и не приходите сюда... Оставайтесь на галерее...

5

   Несколько освежившись после сна и чашки кофе, Берт вернулся к своей роли подневольного участника войны в воздухе. Он отправился, как указал ему Курт, на маленькую галерею и, уцепившись за перила, забился в самый угол, позади часового, стараясь производить впечатление существа совершенно безвредного.
   Довольно сильный ветер дул с юго-востока, вынуждая "Фазерлэнд" двигаться над островом Манхеттен. На северо-западе собирались тучи. Винт, борясь с ветром, медленно вращался, и стук его был теперь гораздо слышнее, чем тогда, когда корабль шел полным ходом. Трение ветра о дно газовой камеры производило журчание, вроде того, какое бывает при движении лодки во воде, но только слабее. "Фазерлэнд" парил над временной ратушей, в Парке Роу, иногда опускаясь для возобновления переговоров с мэром города и Вашингтоном. Однако, беспокойный характер принца не позволял ему оставаться долго на одном месте, и поэтому корабль летел дальше, огибая реку Гудзон и Ист-ривер и снова возвращаясь назад. Изредка корабль начинал подниматься выше, словно хотел унестись в лазурную даль. Один раз он так быстро и высоко поднялся, что у принца и у всего экипажа начался приступ горной болезни. Берт тоже испытал головокружение и тошноту...
   Местность внизу постоянно менялась в зависимости от высоты подъема. Когда корабль опускался ниже, Берту сверху были видны двери, окна, улицы, вывески, люди, все мельчайшие подробности; и все это -- в такой странной, необычайной перспективе. Он мог наблюдать загадочное поведение людей, толпившихся на улицах, взбиравшихся на крыши домов. Но когда корабль начинал подниматься, эти подробности постепенно исчезали из вида, улицы сливались, горизонт расширялся, и массы народа уже не казались такими многочисленными. На большой высоте все представлялось как вогнутый рельеф карты. Берт видел темную поверхность густо населенной страны, пересекаемую в разных направлениях блестящими полосами воды; видел реку Гудзон, отливавшую серебром, и залив, сверкавший в лучах солнца.
   Даже мало склонный к философским размышлениям Берт был поражен контрастом между городом, расстилавшимся внизу, и флотом, парившем наверху. В этом контрасте выражалась вся противоположность между предприимчивым духом американцев и германским порядком и дисциплиной. Внизу колоссальные здания, мощные и красивые, казались гигантскими деревьями джунглей, борющимися за свое существование. Великолепие и роскошь этих построек представлялись такими же непланомерными и случайными, как скалы и ущелья. Это впечатление еще более усиливалось при виде дыма и суматохи вокруг горящих зданий. А наверху, в небесах, парили германские корабли, будто принадлежавшие к миру, где царил порядок. Все они были повернуты под одним и тем же углом к горизонту, все были одинаковы по внешнему виду и стремлению, и все двигались к одной цели, словно стая волков, построившихся так, чтобы действовать возможно вернее и смертоноснее.
   Берту, однако, показалось, что тут находится едва ли больше трети воздушного флота. Вероятно, другие воздушные корабли отправились исполнять поручения за пределы видимого горизонта. Берт был очень заинтересован этим, но спросить было не у кого. В течение дня, впрочем, он увидел с дюжину этих кораблей, показавшихся с восточной стороны. Они пополняли свои запасы и теперь тащили на буксире несколько летающих драконов.
   К концу дня погода испортилась, на юго-западе появились облака, они клубились, собирались вместе, все увеличиваясь, и ветер становился сильнее.
   К вечеру ветер превратился почти в ураган, и воздушные корабли, раскачиваясь, держались против ветра.
   Весь этот день принц вел переговоры с Вашингтоном, а воздушные корабли, отправленные на разведку, осматривали вдоль и поперек восточные штаты -- нет ли где-нибудь чего-нибудь похожего на воздухоплавательный парк. Отряд из двадцати кораблей, опустившись над Ниагарой, в течение ночи захватил город и мастерские.
   Между тем, восстание в гигантском городе разрасталось. Несмотря на то, что огромные пожары в пяти местах продолжали распространяться, охватывая огнем все новые пространства, Нью-Йорк все-таки не хотел примириться с тем, что он побежден.
   Вначале дух возмущения, взбудораживший город, выражался лишь в отдельных криках, речах ораторов да газетных статьях, призывавших граждан к оружию. Но когда утреннее солнце осветило американские флаги, вновь поднятые в различных пунктах над архитектурными колоссами города, демонстрация приобрела уже определенный характер. Возможно, что в некоторых случаях это поднятие флагов в сдавшемся городе было лишь невинным отступлением от формы, свойственным американцам, но оно явилось, несомненно, также и обдуманным актом.
   Немецкое чувство корректности было глубоко возмущено таким вызывающим поведением. Граф фон Винтерфельд тотчас же вступил в сношения с мэром города и поставил ему на вид неправильность таких поступков. Немедленно связались с пожарными станциями, которым были даны соответствующие инструкции. Нью-йоркская полиция дружно работала, стараясь удержать массы от самоуправства, и между разгоряченными гражданами, желавшими во что бы то ни стало вывесить свои флаги, и раздраженными полицейскими, вынужденными срывать их, завязалась ожесточенная схватка.
   Беспорядки приняли особенно острый характер на улицах, окружавших университет Колумбии. Капитан воздушного корабля, наблюдавшего за этим кварталом, спустил вниз аркан и стащил флаг, поднятый над зданием Моргана, но тотчас же из верхних окон огромного помещения, находившегося между университетом и набережной, посыпался град пуль, явно направленных в воздушный корабль. Большинство выстрелов не достигло цели, но две или три пули все же попали в газовую камеру, одна пуля ранила человека, стоявшего на верхней платформе. Часовой на нижней галерее тут же ответил на эти выстрелы, и автоматическая пушка, стоявшая на щите орла, скоро заставила стрелявших смолкнуть. Воздушный корабль поднялся и сигнализировал об этом происшествии флагманскому кораблю и городской ратуше. К месту происшествия были отправлены милиционеры и полицейские -- и этим дело кончилось. Но почти тотчас же произошло другое столкновение. Группа молодых клубменов из Нью-Йорка, вдохновляемая любовью к приключениям, отправилась на автомобилях в Бекон-Хилл; там молодые энергичные люди немедленно приступили к работе и устроили импровизированный форт, воспользовавшись попавшимся под руку орудием. Это орудие находилось в распоряжении недовольных канониров, которым приказано было прекратить огонь, как только состоялась капитуляция. Не трудно было заразить их духом возмущения. Канониры объявили, что их орудию не дали проявить свою силу, а уж теперь они покажут, что оно может сделать! Под руководством вновь прибывших артиллеристы соорудили траншею, сделали насыпь и устроили ряд колодцев для прикрытия. Они уже заряжали пушку, когда их заметил воздушный корабль "Пруссия". Но прежде чем бомбы, брошенные с "Пруссии", разнесли вдребезги и артиллеристов, и их примитивный форт, один снаряд из орудия все же успел разорваться над серединой газовой камеры воздушного корабля "Бинген", и поврежденный корабль свалился на землю в Статен-Эйланде. Он сплюснулся и повис между деревьями; его опустевшие центральные газовые мешки расстилались над деревьями в виде навеса и спускались фестонами. Однако, пожар не вспыхнул, и команда быстро принялась исправлять повреждения. Все действовали при этом с уверенностью, которая граничила почти с неосторожностью.
   В то время, как одна часть экипажа занялась починкой газовой переборки, другая отправилась на ближайшую дорогу, чтобы найти газопровод, и скоро очутилась в плену у враждебно настроенного населения. Вблизи дороги находился ряд вилл, обитатели которых обнаружили неприязненное любопытство и агрессивные стремления. Полицейский контроль над обширным и многолюдным населением Статен-Эйланда к тому времени ослабел, и почти в каждом доме имелось оружие и боевые припасы. Этим не замедлили воспользоваться, и после нескольких промахов был ранен в ногу один из работавших у газопровода людей. Немцы сейчас же бросили починку, укрылись за деревьями и отвечали выстрелами аненія жилищъ, побудили нью-йоркскихъ строителей вытягивать зданія вверхъ до невозможной почти высоты. За средствами, матеріалами и рабочими руками дѣло у нихъ не стояло, и вотъ они, ради выигрыша мѣста, принялись нанагромождать одинъ этажъ на другой. Для большого удобства въ центрѣ города было устроено нѣсколько подводныхъ туннелей, черезъ Истъ-Риверъ переброшено четыре колоссальныхъ моста, а къ восточной и западной окраинамъ проведены однорельсовые желѣзнодорожные пути.
   Нью-Йоркъ, съ его утопавшей въ роскоши плутократіей, во многомъ напоминалъ Венецію; напримѣръ, въ великолѣпіи зодчества, живописи, разныхъ художественныхъ издѣлій и скульптурѣ и въ чрезвычайномъ развитіи мореходства и торговли. Не могъ онъ только похвалиться порядкомъ. Въ немъ царила полная анархія. На всѣхъ его улицахъ постоянно разыгрывались кровавыя исторіи, а въ самомъ центрѣ существовалъ цѣлый притонъ для всякаго рода преступниковъ; туда даже не рѣшалась заглядывать полиція.
   Нью-Йоркъ былъ настоящей космополитической пучиною. Въ его обширной гавани постоянно развѣвались флаги всѣхъ народностей и на приходящихъ и отходящихъ судахъ ежегодно переливалось нѣсколько милліоновъ людей. Для міра Нью-Йоркъ представлялъ собою всю Америку, а для послѣдней онъ служилъ воротами во весь остальной міръ.
   Писать исторію Нью-Норка -- значитъ описывать общественно-промышленную жизнь всего міра. Разные "святые" и "мученики", мечтатели и негодяи, всевозможные авантюристы традиціи многихъ племенъ и религій переполняли его, безпрерывными потоками переливаясь на его улицахъ. И надъ всѣми этими шумными потоками гордо развѣвалось звѣздное знамя, какъ символъ самыхъ крайнихъ противоположностей: самаго благороднаго и самаго низкаго, самаго великаго и самаго ничтожнаго, стремленія ввысь и паденія въ пропасть.
   Въ продолженіе нѣсколькихъ поколѣній Нью-Йоркъ смотрѣлъ на войну, какъ на нѣчто такое, что происходило гдѣ-то далеко, чуть не на другой планетѣ, и лишь вліяло на цѣны и наполняло столбцы газетъ и журналовъ сенсаціонными заглавіями и иллюстраціями. Нью-йоркцы были, пожалуй, еще увѣреннѣе англичанъ того времени, что нападеніе на нихъ -- не возможная вещь. Такой же иллюзіи предавалась и вся Сѣверная Америка. Американцы чувствовали себя въ такой же безопасности, какъ зрители боя быковъ, защищенные надежною преградою; если же чѣмъ они и могли рисковать, такъ развѣ только деньгами, а денегъ у нихъ всегда было много. Имѣвшіяся у нихъ понятія о современной войнѣ заимствовались, главнымъ образомъ, изъ преданій о прежнихъ войнахъ, полныхъ всевозможныхъ приключеній. Они видѣли войну сквозь радужную пелену, тщательно прикрывавшую ея дѣйствительные ужасы, мечтали о ней, какъ о чемъ-то высокомъ, облагораживающемъ, и сожалѣли, что лишены возможности испытать ее лично. Они съ жадностью читали описанія своихъ новыхъ орудій, своихъ броненосцевъ, становившихся все болѣе и болѣе чудовищными, и своихъ невѣроятно разрушительныхъ взрывчатыхъ снарядовъ. Но какое могли имѣть значеніе для ихъ личной жизни всѣ эти страшныя сооруженія,-- объ этомъ имъ и въ голову не приходило. Они воображали, что Америка, сидя за грудами этихъ снарядовъ, находится въ полной безопасности. Они размахивали своимъ звѣзднымъ знаменемъ просто по привычкѣ и традиціи, громко кричали ура, презирали другіе народы и дѣлались необыкновенно патріотичными, когда у нихъ возникали какія-либо недоразумѣнія съ этими народами на денежной почвѣ, и готовы были разорвать тѣхъ изъ своихъ политическихъ дѣятелей, которые громко не порочили и не угрожали разнести въ пухъ и прахъ соперничаствующую съ ними страну. Они хохлились противъ Японіи, Германіи и Великобританіи, противъ всего міра, а въ общемъ занимались своими дѣлами и предавались удовольствіямъ съ такою безпечностью, точно надъ ними никогда не могло стрястись никакой бѣды.
   И вдругъ этотъ крикливый народъ, воображавшій, что для избѣжанія опасности нападенія со стороны другихъ народовъ вполнѣ достаточно заниматься сооруженіемъ и усовершенствованіемъ военныхъ орудій, былъ сразу выведеннымъ изъ своего вѣкового заблужденія, но оказалось уже поздно.
  

II.

   Непосредственнымъ дѣйствіемъ внезапнаго нашествія нѣмцевъ на Нью-Йоркъ явилось простое увеличеніе его обычной житейской лихорадки.
   Періодическія изданія, т.-е. газеты и журналы, которыми умственно питались нью-йоркцы (книги среди этого нетерпѣливаго дѣлового населенія пользовались спросомъ только со стороны чудаковъ-коллекціонеровъ), тотчасъ же запестрѣли всевозможными "сногсшибательными" заглавіями статей и рисунками. Къ уличной лихорадкѣ въ Нью-Норкѣ прибавилась новая, военная,-- только и всего. Вокругъ Форрегэтскаго памятника, въ Медисонъ-Скверѣ, главнымъ образомъ въ полдень, собирались цѣлыя толпы послушать патріотическихъ рѣчей ораторовъ и покричать "ура". Вся молодежь украсилась крошечными флажками и кокардами національныхъ цвѣтовъ, и кто не успѣлъ запастись такими значками, тотъ рисковалъ быть избитымъ, а то и прямо убитымъ. Роскошные кафе-шантаны придавали каждому нумеру своей программы ярко-патріотическую окраску и, благодаря этому, сдѣлались сценою проявленій самого бурнаго энтузіазма со стороны многочисленныхъ посѣтителей. Сѣдобородые мужи ревѣли какъ мальчишки при видѣ балетной группы со звѣзднымъ знаменемъ въ рукахъ. На всѣхъ домахъ засверкали злободневные огненные транспаранты. Воздухъ во всѣхъ направленіяхъ прорѣзался ослѣпительными снопами электрическихъ прожекторовъ. Въ церквахъ произносились патріотическія проповѣди.
   Подготовка морского и воздухоплавательнаго отдѣленій на Истъ-Риверѣ встрѣчала сильную помѣху со стороны цѣлой массы пароходовъ, яхтъ и лодокъ, кишмя кишѣвшихъ вокругъ и переполненныхъ пассажирами, кричавшими ура и наперебой предлагавшими свои непрошенныя услуги. Торговля мелкимъ оружіемъ сразу страшно поднялась. Многіе изъ гражданъ, дошедшіе въ своемъ патріотизмѣ до полнаго одурѣнія, отводили душу въ такихъ дикихъ выходкахъ, какъ, напримѣръ, зажиганіе разныхъ "патріотическихъ" и "героическихъ" фейерверковъ прямо на улицахъ. Въ Центральномъ паркѣ не было прохода отъ массы ребятъ, собравшихся тамъ съ игрушечными воздушными шарами новѣйшаго образца.
   Въ довершеніе всего этого, сенатъ, въ продолжительномъ, неописуемо бурномъ засѣданіи, въ Альбани, провелъ въ обѣихъ палатахъ давно уже яростно оспаривавшійся билль о всеобщей воинской повинности.
  

III.

   Германскій воздушный флотъ достигъ Нью-Йорка передъ вечеромъ, но еще до полученія тамъ извѣстія о пораженіи атлантической эскадры. Впервые его замѣтили въ Ошенъ-Гровѣ и Лонгъ-Бренчѣ быстро несущимся съ юга надъ моремъ въ сѣверо-западномъ направленіи, при чемъ "Фатерландъ" пролетѣлъ почти вертикально надъ сенди-хукской обсерваторіей, съ изумительною скоростью поднимаясь вверхъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ послѣ этого весь Нью-Йоркъ дрогнулъ отъ пущенныхъ выстрѣловъ со Стэтнъ-Эйленда. Нѣкоторые выстрѣлы были довольно удачны. Напримѣръ, одна изъ пушекъ, на разстояніи пяти миль и на 600 футовъ вверхъ, выпустила гранату, разорвавшуюся такъ близко отъ "Фатерланда", что разбила стекло въ окнѣ кабинета самого принца. Вслѣдъ за этимъ весь воздушный флотъ мгновенно поднялся на высоту 12.000 футовъ и въ полной недосягаемости пронесся надъ непріятельской артиллеріей.
   И вотъ вдругъ воздушныя чудища нависли надъ Нью-Йоркомъ. Насталъ моментъ взаимнаго любопытства. На время это чувство заглушило чувство вражды. Вечеръ былъ необыкновенно ясный и тихій. Внизу, въ городѣ, все кишѣло народомъ, съ любопытствомъ глазѣвшимъ на никогда не виданныхъ воздушныхъ чудищъ. Дѣла въ многомилліонномъ городѣ были заброшены раньше времени. Интересное зрѣлище привлекало всѣхъ. Все пестрое населеніе громаднаго города объединилось въ одномъ чувствѣ любопытства. Страха еще никто не выказывалъ. Всѣ были увѣрены, что это лишь "простая дипломатическая демонстрація" со стороны непріятеля. Дѣйствительную опасность понимало только правительство; но, опасаясь разныхъ глупостей со стороны необузданной толпы, скрывало отъ нея дѣйствительность и принимало мѣры къ устраненію этой опасности.
   Вновь прибывшіе съ неменьшимъ любопытствомъ глядѣли сверху на раскинувшуюся внизу грандіозную панораму. Ни одинъ городъ въ мірѣ не былъ такъ прекрасно расположенъ, какъ Нью-Норкъ, такъ эффектно обрамленъ моремъ и утесами, такъ хорошо устроенъ, представляя такое множество изумительныхъ произведеній строительнаго и инженернаго искусства. Даже Лондонъ, Парижъ и Берлинъ не могли равняться съ нимъ. Обширная гавань доходила до самой его сердцевины, какъ въ Венеціи, которой онъ не уступалъ въ живописности, великолѣпіи и гордости. Особенно эффектенъ онъ показался смотрящимъ на него сверху, когда весь запылалъ моремъ огней всевозможныхъ цвѣтовъ.
   -- Вотъ такъ городокъ!-- восторгался Бертъ, не отрывая отъ него глазъ съ верхней галлерейки.
   Городъ былъ такъ хорошъ и издали казался такимъ мирнымъ, что нападеніе на него съ враждебными намѣреніями, казалось, было такъ же безсмысленно и преступно, какъ атака Національной галлереи или наступленіе въ полномъ вооруженіи на мирныхъ людей, собравшихся, наприм., въ ресторанѣ. Нью-Йоркъ, при всей его обширности, былъ такъ тѣсно сжатъ и всѣ его части такъ ловко пригнаны одна къ другой, что нападеніе на него было равносильно удару ломомъ по часовому механизму. Многочисленнымъ зрителямъ снизу казалось, что нависшая надъ ними рыбообразная воздушная флотилія такъ же, какъ и они сами, ни о какихъ враждебныхъ дѣйствіяхъ вовсе и не помышляетъ. И дѣйствительно, не только Берту, но многимъ и другимъ, находившимся на этой флотиліи, казалось прямымъ безуміемъ нападеніе на этотъ чудный городъ. Но въ головѣ Карла-Альберта было совсѣмъ другое: онъ видѣлъ въ себѣ самомъ завоевателя, а въ Нью-Йоркѣ -- предметъ завоеванія. Чѣмъ грандіознѣе былъ этотъ предметъ, тѣмъ славнѣе будетъ торжество завоевателя. Въ эту ночь принцъ, по всей вѣроятности, ничего не чувствовалъ, кромѣ радости и торжества.
   Но вотъ взаимное любованіе сразу прервалось. Переговоры по безпроволочному телеграфу не привели ни къ какому соглашенію, и обѣ стороны приготовились доказывать свою правоту силою.
   Среди зрителей, густыя толпы которыхъ подобно морю заливали всѣ улицы и площади необъятнаго города, вдругъ раздались крики:
   -- Смотрите, смотрите, что дѣлается наверху!
   Взоры всѣхъ поднялись къ небу. Въ наступавшихъ и наверху сумеркахъ плавно опускалось надъ городомъ пять воздушныхъ чудищъ. Одно направилось къ морской станціи на Истъ-Риверѣ, другое -- къ городской ратушѣ, третье -- къ Бруклинскому мосту, остальныя два зарѣяли надъ крупными торговыми учрежденіями на Уолъ-Стритѣ,
   Не успѣвшіе еще опомниться отъ этого зрѣлища нью-йоркцы вдругъ были ошеломлены новою неожиданностью: вся масса трамваевъ съ драматическою внезапностью остановилась на полномъ ходу; одновременно съ этимъ сразу погасло море огней, заливавшихъ весь городъ и всѣ его зданія. Всюду воцарился почти полный мракъ. Городскія власти, наконецъ, встряхнулись, снеслись по телефону съ Вашингтономъ и стали принимать мѣры къ оборонѣ. Онѣ потребовали, чтобы въ ихъ распоряженіе былъ предоставленъ отрядъ воздушныхъ судовъ для белѣе успѣшной борьбы съ непріятелемъ; сдаться же, т.-е. признать себя, ничего еще не видя, побѣжденными, какъ совѣтовалъ сдѣлать Вашингтонъ, наотрѣзъ отказались. Въ городѣ, по распоряженію его властей, началась лихорадочная дѣятельность. Полиція съ факелами въ рукахъ принялась энергично разгонять народныя скопища. "По домамъ! По домамъ!-- кричала она.-- Готовятся серьезныя событія!" Слова эти передавались изъ устъ въ уста, разумѣется, съ добавленіями, оказавшимися, однако, на этотъ разъ нисколько не преувеличенными. Жители, спѣшившіе по домамъ, всюду натыкались, въ непривычной темнотѣ, на пушки и на солдатъ, окликавшихъ ихъ и отгонявшихъ назадъ. Не прошло и получаса, какъ весь огромный городъ изъ свѣтлаго, шумнаго и жизнерадостнаго превратился въ мрачный, зловѣще-тихій, полный тревоги и боязни въ ожиданіи грозныхъ событій.
   Первую свою жатву смерть собрала во время паническаго бѣгства толпы съ Бруклинскаго моста при видѣ спускавшагося воздушнаго корабля. Въ образовавшейся во время этого бѣгства давкѣ погибло болѣе тысячи человѣкъ.
   Въ наступившей тишинѣ все громче и громче раздавался рокотъ пушекъ, разставленныхъ на всѣхъ высотахъ, окружающихъ городъ. Но черезъ нѣсколько времени прекратился и этотъ рокотъ. Наступила пауза, во время которой происходили новые переговоры между враждовавшими сторонами. Населеніе сидѣло въ полной темнотѣ и тщетно звонилось по телефону во всѣ учрежденія, откуда хотѣло получить интересовавшія его свѣдѣнія о положеніи дѣлъ: телефоны тоже перестали дѣйствовать.
   Вдругъ полное тревожнаго ожиданія безмолвіе было нарушено громоподобнымъ взрывомъ и шумомъ -- разрушеніемъ Бруклинскаго моста, трескомъ пулеметовъ съ морской станціи и новыми взрывами бомбъ на Уолъ-Стритѣ и въ ратушѣ. Населеніе города ничего не могло понять и не знало, что предпринять. Сидя въ полномъ мракѣ, нью-йоркцы съ недоумѣніемъ и трепетомъ прислушивались къ отдаленному шуму, пока онъ не прекратился такъ же внезапно, какъ возникъ.
   Новое затишье продолжалось слишкомъ долго, по мнѣнію нью-йоркцевъ. Глядѣвшіе въ окна верхнихъ этажей могли видѣть неясныя очертанія воздушныхъ чудищъ, медленно и безшумно проносившихся надъ зданіями, но и только.
   Но вотъ вдругъ въ городѣ снова вспыхнуло электричество, и на улицахъ появились цѣлыя стаи продавцовъ только что вышедшихъ газетныхъ прибавленій и листковъ и громко предлагали ихъ публикѣ. Нью-йоркцы моментально расхватали эти вороха печатной бумаги и только теперь узнали, что происходила страшная атака города со стороны нѣмцевъ, и что онъ вывѣсилъ бѣлый флагъ.
  

IV.

   Печальныя событія, послѣдовавшія за капитуляціей Нью-Йорка, сдѣлались понятными нью-йоркцамъ только потомъ, а сначала граждане приняли совершившійся фактъ съ тѣмъ равнодушіемъ, какое обыкновенно проявляютъ люди при какомъ-нибудь неважномъ событіи. "Такъ мы сдались? Какъ же это такъ?" -- Такими вопросами были встрѣчены первыя извѣстія о капитуляціи. И лишь потомъ, когда нью-йоркцы поняли весь позоръ этой капитуляціи, они вдругъ воспылали проявленіемъ патріотизма. "Какъ! мы сдались? Это мы-то! Въ лицѣ нашего города покорена вся Америка!" раздалось повсюду, мы сердца у всѣхъ загорѣлись.
   Листки, выпущенные вторично около часа ночи, не содержали обстоятельныхъ свѣдѣній объ условіяхъ сдачи города; не сообщали они ничего и о дѣйствительной причинѣ возникновенія вражды между ними и нѣмцами. Но позднѣйшіе выпуски заполнили эти пробѣлы. Выяснивъ причину конфликта, возникшаго съ Германіей, они сообщили всѣ подробности условій сдачи. Побѣдители потребовали: снабженія провіантомъ ихъ воздушнаго флота, возмѣщенія взрывчатыхъ снарядовъ, израсходованныхъ ими при уничтоженіи атлантической американской эскадры и нападеніи на Нью-Йоркъ, передачи имъ флотиліи на Истъ-Риверѣ и сорокъ милліоновъ долларовъ контрибуціи. Далѣе въ листкахъ слѣдовали все болѣе и болѣе длинныя описанія разрушенія ратуши, Бруклинскаго моста и морской станціи. Сообщалось и объ уничтоженіи сѣверо-атлантической эскадры, составлявшей предметъ особенныхъ попеченій и гордости Нью-Йорка. Говорилось и о разорванныхъ на куски солдатахъ, совершенно напрасно погубленныхъ въ этой невозможной бойнѣ, и о многомъ другомъ въ такомъ же родѣ.
   Все это поднимало и разжигало дремавшій патріотизмъ нью-йоркцевъ.
   "Нѣтъ!-- кричали они.-- Мы еще не покорены! Это былъ только тяжелый сонъ... Кошмаръ! Мы еще постоимъ за себя!"
   Еще до наступленія утра сердца всѣхъ гражданъ многомилліоннаго города были воспламенены жаждою сопротивленія. Газеты книповскаго толка первыя оформили это стихійное чувство и выразили его въ слѣдующей краткой и энергичной формѣ: "Мы никогда не дадимъ на это своего согласія. Насъ захватили врасплохъ. Теперь же мы знаемъ, съ кѣмъ имѣемъ дѣло, и постоимъ за себя!" Слова эти пронеслись по Нью-Йорку съ быстротою урагана. На каждомъ углу, въ блѣдномъ свѣтѣ утренней зари, находились ораторы, взывавшіе къ духу великой Америки и доказывавшіе, что позоръ этого духа означаетъ личный позоръ каждаго гражданина. Ихъ слушали съ шумными одобреніями, и Берту съ высоты 500 футовъ казалось, что городъ гудитъ, какъ встревоженный пчелиный улей.
   Послѣ взрыва Бруклинскаго моста, ратуши и почтамта, на одной изъ башенъ стараго паркъ-роускаго зданія былъ вывѣшенъ бѣлый флагъ. Къ этому зданію отправился городской мэръ О'Хегэнъ для переговоровъ съ графомъ Винтерфельдомъ относительно капитуляціи. "Фатерландъ", спустивъ стараго дипломата по веревочной лѣстницѣ на землю, поднялся вверхъ и сталъ витать надъ огромными старыми и новыми зданіями, громоздившимися около городского парка. Такимъ образомъ Берту было ясно видно все, что происходило въ центрѣ города. Городская ратуша, Дворецъ Правосудія, почтамтъ и много другихъ общественныхъ зданій представляли груды почернѣвшихъ развалинъ; западная сторона Бродуэя тоже сильно пострадала. При разрушеніи ратуши и Дворца Правосудія число человѣческихъ жертвъ было сравнительно невелико, но взрывъ почтамта повлекъ за собою гибель множества служащихъ. Во многихъ разрушенныхъ зданіяхъ еще дымилось, и пожарные направляли туда цѣлые потоки воды. Длинные пожарные рукава тянулись по всему кварталу, огражденному отъ напора толпы сильнымъ кордономъ полицейской стражи.
   Рѣзкою противоположностью этой картины разрушенія выдѣлялись находившіяся вблизи и уцѣлѣвшія грандіозныя зданія паркъ-роускаго газетнаго издательства. Всѣ они были ярко освѣщены, и работа въ нихъ не прекращалась. Занятая тамъ цѣлая армія тружениковъ не удалилась даже тогда, когда сверху начали сыпаться бомбы. Въ настоящую минуту редакція и типографія проявляли самую кипучую дѣятельность, собирая подробности о страшныхъ событіяхъ ночи, растолковывая ихъ публикѣ и распространяя среди нея, прямо на виду непріятелей, самыя горячія воззванія къ сопротивленію. Бертъ долго не могъ понять, что дѣлается въ этомъ огромномъ зданіи въ такое время; но когда до его слуха донесся характерный стукъ печатающихъ машинъ, онъ понялъ и выпустилъ вслухъ свое любимое восклицаніе: "Ахъ, чортъ ихъ возьми! Вотъ такъ люди! "
   По ту сторону этого зданія, между устоями однорельсоваго воздушнаго пути, виднѣлся, также оцѣпленный кордономъ полицейскихъ, цѣлый лагерь лазаретовъ, гдѣ множество санитаровъ хлопотали вокругъ умершихъ и раненыхъ во время ночной давки у Бруклинскаго моста. На сѣверѣ Бертъ могъ видѣть крутую выемку Бродуэя, гдѣ собирались огромныя толпы слушателей вокругъ размахивавшихъ руками ораторовъ. Когда же онъ поднималъ глаза немного вверхъ, то могъ любоваться многочисленными трубами, мачтами для телефонныхъ проводовъ и плоскими кровлями зданій; на этихъ кровляхъ также тѣснились группы наблюдающихъ и оживленно дебатирующихъ людей. Всюду торчали флагштоки, но безъ флаговъ; только надъ зданіями Паркъ-Роу болтался одинокій бѣлый лоскутъ, по временамъ развѣваемый легкимъ вѣтеркомъ, потомъ снова вяло повисавшій.
   Большую часть своихъ наблюденій Бертъ дѣлалъ изъ окна кабины Курца, который отсутствовалъ. Нашъ герой всю ночь просидѣлъ у этого окна, вздрагивая и судорожно цѣпляясь обѣими руками за подоконникъ при каждомъ новомъ взрывѣ или грохотѣ. "Фатерландъ" то поднимался очень высоко, такъ что шумъ почти не достигалъ до него, то опускался совсѣмъ низко и, казалось, находился въ самомъ центрѣ грохота, взрывовъ, воплей и прочихъ ужасающихъ звуковъ.
   Активнаго участія въ дѣлѣ "Фатерландъ" не принималъ; онъ только наблюдалъ и распоряжался. Подъ утро Бертъ, насмотрѣвшись всевозможныхъ ужасовъ и измученный нравственно, отошелъ, наконецъ, отъ окна, повалился какъ, былъ, на кушетку и тутъ же забылся тяжелымъ сномъ. Сонъ захватилъ его въ такой неудобной позѣ, что вернувшійся черезъ нѣсколько часовъ Курцъ сжалился надъ нимъ и, слегка толкнувъ его, сказалъ ему:
   -- Проснитесь, Смолуэйсъ, и лягте поприличнѣе.
   Бертъ вскочилъ и, протирая глаза, испуганно спросилъ:
   -- Что такое?! Опять начали?
   -- Пока еще нѣтъ,-- проговорилъ молодой офицеръ, тяжело опускаясь на стулъ.-- Господи, какъ бы хорошо теперь выкупаться въ холодной водѣ и отдохнуть!.. Всю ночь пришлось провозиться въ воздушныхъ камерахъ... Отыскивали поврежденія... Знаете, что, Смолуэйсъ,-- прибавилъ онъ, зѣвая и потягиваясь,-- вы выспались, а я измученъ какъ собака и страшно хочу спать, но такъ, чтобы мнѣ никто не мѣшалъ. Ступайте за своей утренней порціей, а потомъ отправляйтесь на галлерею. Тамъ и оставайтесь, пока я самъ не приду туда.
  

V.

   Освѣжившись немного непродолжительнымъ сномъ и подкрѣпившись горячимъ кофе съ сухаремъ, Бертъ продолжалъ свой наблюденія съ верхней галлерейки. Онъ старался быть подальше отъ часового, чтобы поменьше обращать на себя вниманія, помня слова принца, что его считаютъ здѣсь не человѣкомъ, а "балластомъ".
   Съ юго-востока поднимался довольно свѣжій вѣтерокъ, дававшій себя чувствовать качкою, а на сѣверо-западѣ чернѣлись быстро надвигавшіяся тучи. Стукъ боровшагося съ вѣтромъ винта былъ теперь гораздо слышнѣе, чѣмъ тогда, когда корабль несся полнымъ ходомъ, и треніе воздушныхъ волнъ о нижнюю его сторону производило шумъ, похожій на плескъ воды подъ килемъ лодки, только послабѣе.
   "Фатерландъ" кружился, главнымъ образомъ, надъ временною ратушей и по временамъ опускался для возобновленія переговоровъ съ городскими властями и вашингтонгскимъ правительствомъ. Но такъ какъ нетерпѣливый принцъ не могъ долго пробыть на одномъ мѣстѣ, то его корабль все время производилъ боковыя экскурсіи то въ одну, то въ другую сторону.
   Даже Берту, при всей его умственной ограниченности, бросалась въ глаза рѣзкая противоположность между легкомысленнымъ характеромъ американцевъ и твердою непреклонностью нѣмцевъ. Всѣ нью-йоркскія зданія, несмотря на всю ихъ грандіозность и великолѣпіе, казались какъ бы враждующими другъ съ другомъ; ихъ бросающаяся въ глаза роскошь была такъ же непланомѣрна и безпорядочна, какъ случайно подобранная коллекція дорогихъ, но разнокалиберныхъ предметовъ. Впечатлѣніе это усиливалось царившею на улицахъ сумятицею. Витавшіе же надъ городомъ нѣмецкіе воздушные корабли казались существами другого міра -- міра законности и порядка. Всѣ они дѣйствовали дружно, имѣли одинаковый видъ и подчинялись одной нераздѣльной волѣ.
   Бертъ вдругъ замѣтилъ, что сдѣлалось видно только часть воздушнаго флота, а всѣ остальныя суда исчезли. Ему очень хотѣлось бы знать, куда они дѣвались, но не у кого было спросить. Черезъ нѣсколько же времени онъ самъ увидѣлъ, какъ съ восточной стороны стала быстро приближаться цѣлая дюжина воздушныхъ кораблей, таща на буксирѣ множество летающихъ драконовъ. Потомъ онъ узналъ, что они летали къ своимъ транспортнымъ судамъ на океанъ за провіантомъ.
   Въ теченіе дня вѣтеръ все крѣпчалъ, тучи густѣли и клубились; къ вечеру разыгралась настоящая буря, и качка, какъ наверху, въ воздухѣ, такъ и внизу, на морѣ, сдѣлалась очень сильная. Весь этотъ день принцъ велъ переговоры съ Вашингтономъ, между тѣмъ какъ посланные имъ корабли-развѣдчики произведи рекогносцировку восточной области: не было ли тамъ чего-либо похожаго на воздухоплавательный паркъ. Высланная имъ ночью эскадра изъ 20 воздушныхъ кораблей спустилась надъ Ніагарой и держала въ осадѣ городъ и электрическіе заводы.
   Между тѣмъ народное движеніе въ Ныо-Йоркѣ разрасталось съ страшною силою. Несмотря на разрушеніе нѣкоторыхъ общественныхъ и частныхъ зданій и на пять сильныхъ пожаровъ, охватившихъ большой районъ, нью-йоркцы не хотѣли признать себя побѣжденными. Сначала ихъ возбужденіе выражалось только въ крикахъ, рѣчахъ и газетной агитаціи, а потомъ мало-по-малу стало переходить въ дѣйствіе; утромъ одинъ за другимъ начали появляться на домахъ національные флаги; это было выраженіемъ озлобленности населенія противъ непріятеля и противъ собственнаго правительства. Германская гордость была сильно оскорблена этимъ. Графъ Винтерфельдъ тотчасъ же вошелъ въ переговоры съ городскими властями и указалъ имъ на это нарушеніе существующихъ правилъ. Вслѣдъ за тѣмъ нью-йоркская полиція получила соотвѣтствующія распоряженія, и между исполнительною властью и упрямыми гражданами, во что бы ни стало желавшими оставить поднятые ими флаги, завязалась сильная борьба; полиція срывала флаги, а граждане ихъ снова вывѣшивали, при чемъ дѣло, разумѣется, не обходилось безъ насилій съ той и другой стороны,
   Капитанъ воздушнаго судна, витавшаго надъ кварталомъ, гдѣ помѣщался колумбійскій университетъ, приказалъ спуститься, чтобы сорвать посредствомъ лассо развѣвавшійся надъ дворцомъ Моргана огромный флагъ.
   Пока экипажъ судна исполнялъ это приказаніе, изъ верхнихъ оконъ огромнаго находившагося рядомъ зданія по судну было дано нѣсколько ружейныхъ и револьверныхъ залповъ. Двѣ-три пули пробили газовыя камеры судна, а одна даже ранила кого-то въ руку. Тотчасъ же вступило въ дѣло орудіе, помѣщавшееся въ груди германскаго орла, и сразу прекратило пальбу снизу. Послѣ этого корабль взвился кверху и снесся съ "Фатерландомъ" и городскими властями; на мѣсто происшествія немедленно прибыла полиція и милиція, и порядокъ былъ быстро водворенъ.
   Но вскорѣ же возникло новое "недоразумѣніе", на этотъ разъ ужъ болѣе серьезное.. Компанія молодыхъ клубменовъ, жаждавшихъ отличиться какимъ-нибудь "геройскимъ" подвигомъ, помчалась на своихъ автомобиляхъ на Беконъ-Хиль и съ примѣрною энергіей принялась устраивать фортъ вокругъ имѣвшейся тамъ пушки на подвижномъ лафетѣ. Обозлённыхъ бездѣятельностью артиллеристовъ молодымъ людямъ нетрудно было заразить своимъ воодушевленіемъ; тѣ даже обрадовались возможности показать свое искусство и выказать свои патріотическія чувства. Общими усиліями пушка была прикрыта окопами. Когда все было готово, приступили къ заряженію орудія. На всѣ эти приготовленія обратилъ вниманіе непріятельскій воздушный корабль "Пруссія", и лишь только снизу была выпущена первая граната, причинившая довольно тяжелую аварію находившемуся ближе другихъ германскому кораблю "Бингенъ", вынужденному, благодаря этой аваріи, спуститься на Стэтнъ-Элендъ, какъ бомбы "Пруссіи" вдребезги разнесли и окопы, и пушку, и самихъ "героевъ".
   "Бингенъ", лишенный газа, повисъ на группѣ деревьевъ, но, къ счастью, на немъ не вспыхнуло огня, и его уцѣлѣвшая команда тотчасъ же принялась за исправленіе поврежденій. Часть команды, въ числѣ шести человѣкъ, по довѣрчивости или по самоувѣренности, отправилась на поиски газоваго завода, чтобы переговорить о наполненіи опустѣвшихъ камеръ поврежденнаго корабля; но тутъ же попала въ руки враждебной толпы. Поблизости находился цѣлый рядъ подгородныхъ домиковъ, обитатели которыхъ взялись за оружіе и начали срѣлять въ команду "Бингена", занятую его починкою. Укрывшись за деревьями, нѣмцы также открыли огонь по нападавшимъ.
   Перестрѣлка вызвала на сцену "Пруссію" и "Киль", которые нѣсколькими выстрѣлами изъ своихъ орудій превратили въ груды развалинъ чуть не всѣ окрестныя строенія и перебили множество ихъ обитателей. Нѣсколько времени исправленіе "Бингена" подъ защитою "Пруссіи" и "Киля" происходило безъ всякой помѣхи. Но лишь только защитники удалились, нападеніе на команду "Бингена" возобновилось, и притомъ съ большимъ упорствомъ. Кончилось все это тѣмъ, что вся команда исправляемаго корабля была перебита, и самъ онъ уничтоженъ.
   Главное затрудненіе нѣмцевъ состояло въ томъ, что они не могли высадить достаточнаго десанта. Воздушные корабли не были въ состояніи поднять большое количество людей. На каждомъ изъ нихъ было лишь столько, сколько требовалось для маневровъ и обслуживанія его. Сверху они могли наносить страшный вредъ, но обезоружить находящагося внизу непріятеля и удержать завоеванное не имѣли возможности. Все ихъ значеніе состояло въ томъ, что они угрозами возобновить бомбардировку производили извѣстное давленіе на властей. Этого и было бы вполнѣ достаточно для успѣшности переговоровъ о мирѣ, если бы въ Америкѣ существовало хорошо организованное управленіе и разумное населеніе. Но американское правительство отличалось непростительной слабостью, а населеніе -- необузданностью. Разгромъ ратуши, почтамта и другихъ центральныхъ узловыхъ пунктовъ города совершенно разстроилъ правильность дѣйствій остальныхъ его частей. Всѣ трамваи и желѣзныя дороги прекратили движеніе, телефонъ и телеграфъ почти бездѣйствовали. Нѣмцы мѣтили въ голову; эта голова была побѣждена и оглушена, но лишь для того, чтобы окончательно разнуздать тѣло. Нью-Йоркъ превратился въ безголовое, разнузданное стадо дикихъ животныхъ, бросившееся безъ вожака, вразбродъ. Къ вечеру весь городъ былъ въ полной анархіи на почвѣ, впрочемъ, патріотизма, и всѣ его дикія выходки были направлены противъ общаго врага.
  

VI.

   Натянутое перемиріе окончилось уничтоженіемъ германскаго воздушнаго корабля "Веттергорнъ". Погода къ вечеру ухудшилась. Туча за тучей проносилась надъ городомъ, разражаясь то градомъ, то дождемъ, то грозою. Сильный вѣтеръ затруднялъ операціи воздушнаго флота и принудилъ его опуститься почти до самыхъ кровель зданій, а это суживало поле его зрѣнія и подвергало опасности выстрѣловъ. Вотъ тутъ-то и произошла катастрофа съ "Веттергорномъ".
   Въ Юніонъ-Скверѣ за ночь была поставлена пушка, которую послѣ сдачи города убрали подъ арку огромнаго зданія Декстера. Утромъ нѣсколько предпріимчивыхъ патріотовъ нашли ее тамъ. Недолго думая, они втащили орудіе на одинъ изъ верхнихъ этажей дома, гдѣ, подъ прикрытіемъ оконныхъ шторъ, и установили его. Когда "Веттергорнъ" медленно проносился надъ противоположнымъ зданіемъ, патріоты открыли по немъ огонь изъ своей пушки. Выпустивъ подъ рядъ двѣ гранаты, пушка съ страшною силою разорвалась, вмѣстѣ съ тѣмъ рухнули и всѣ верхніе этажи зданія и погребли подъ своими развалинами импровизированныхъ артиллеристовъ и всѣхъ тѣхъ, которые находились въ домѣ. Зато обѣ гранаты попали въ "Веттергорнъ" и взорвали его. Исполинское воздушное сооруженіе безпорядочными грудами исковерканныхъ частей разсыпалось по кровлямъ зданій и улицамъ вмѣстѣ съ окровавленными кусками человѣческихъ тѣлъ...
   "Фатерландъ" въ это время кружилъ надъ развалинами Бруклинскаго моста и мѣстности, расположенной на югъ отъ ратуши. Пушечные выстрѣлы, грохотъ разваливающагося дома и взрывъ корабля привлекли Курца и его сожителя къ окну. Силою воздушнаго теченія, произведеннаго взрывомъ, ихъ отбросило отъ окна, при чемъ и "Фатерландъ" подпрыгнулъ, какъ мячикъ. Когда же молодые люди снова подошли къ окну и выглянули въ него, то весь Юніонъ-Скверъ представился имъ неузнаваемымъ, точно надъ нимъ пронесся страшнѣйшій ураганъ. Многіе дома на восточной сторонѣ были въ огнѣ, зажженные пылающими обломками "Веттергорна".
   -- Что такое произошло тамъ?-- испуганно спросилъ Бертъ.-- Посмотрите, г. лейтенантъ, какой переполохъ среди населенія.
   Не успѣлъ еще Курцъ и рта открыть, какъ вдругъ раздался сигналъ къ сбору. Лейтенантъ долженъ былъ поспѣшить на этотъ зовъ. Бертъ тоже вышелъ вслѣдъ за нимъ въ проходъ и тотчасъ же былъ сбитъ съ ногъ принцемъ, торопливо шедшимъ изъ своего помѣщенія въ центральную часть судна. Карлъ-Альбертъ былъ блѣденъ и весь дрожалъ отъ душившаго его гнѣва. Яростно сжимая кулаки, онъ скрежеталъ сквозь крѣпко стиснутые зубы:
   -- О, я отплачу имъ за это!.. Я разрушу весь ихъ городъ!.. Они, должно-быть, еще не знаютъ меня, такъ узнаютъ!
   Графъ Винтерфельдъ, спѣшившій за принцемъ, споткнулся о валявшагося Берта и тоже упалъ, но молча всталъ и послѣдовалъ дальше, а потомъ еще кто-то, проходя мимо, нечаянно ударилъ его ногою по лицу.
   -- Чортъ бы васъ всѣхъ побралъ!-- пустилъ имъ вслѣдъ нашъ герой, поднимаясь на ноги и потирая ушибленное лицо.
   Онъ направился было къ маленькой галлерейкѣ, но, увидѣвъ, что туда же направляется и принцъ со своими спутниками, юркнулъ назадъ въ кабину Курца, чтобы еще разъ не столкнуться съ этимъ "пугаломъ", какъ онъ величалъ про себя принца. Молодой человѣкъ снова помѣстился у окна. Городъ сквозь нависшія облака былъ почти не виденъ. Но когда "Фатерландъ" сталъ опять опускаться, городская панорама начала дѣлаться все яснѣе и яснѣе. Вдругъ съ "Фатерланда" что-то упало, маленькое и совершенно безобидное на видъ. Бертъ увидѣлъ, что лишь только этотъ предметъ коснулся мостовой, какъ окружающіе его люди какъ-то странно запрыгали, забѣгали и закувыркались; потомъ во всѣ стороны брызнули огненные языки, и множество людей было подброшено кверху, а когда они падали обратно на землю, то оставались лежать на ней, превратившись въ неподвижную безформенную массу. Въ то же время съ грохотомъ посыпались части разрушающихся зданій, и изъ этихъ зданій выбѣгали толпы испуганныхъ людей. Многіе изъ бѣжавшихъ, настигаемые падавшими обломками, погибали подъ ними. Сквозь дымъ и пыль, тучами застилавшіе улицу, проглядывало багровое пламя...
   Такъ началась расплата принца съ Нью-Йоркомъ. Но несмотря на крайнее раздраженіе противъ вѣроломнаго города, Карлъ-Альбертъ все-таки старался быть, по возможности, умѣреннымъ въ этой вынужденной бойнѣ, пытаясь съ наименьшей затратою боевыхъ силъ и наименьшимъ количествомъ человѣческихъ жертвъ дать почувствовать свою силу. Съ этою цѣлью онъ хотѣлъ ограничиться разрушеніемъ одного Бродуэя и приказалъ своему флоту пронестись колонною надъ этой городского артеріей, при чемъ съ каждаго судна должна быть брошена только одна бомба. Самъ онъ шелъ, какъ всегда, во главѣ.
   Такимъ образомъ Бертъ сдѣлался свидѣтелемъ одной изъ самыхъ хладнокровныхъ боенъ, когда-либо совершавшихся на землѣ. Высоко культурные и гуманные люди со спокойнымъ духомъ и почти ничѣмъ не рискуя сами, сѣяли смерть и разрушеніе на беззащитныя жилища такихъ же человѣческихъ существъ. Точно шутя, тихо проносясь въ безопасной высотѣ на воздушныхъ корабляхъ надъ этими жилищами, нѣмцы разрушали ихъ, какъ разрушаютъ дѣти свои карточные домики. Они оставляли за собою развалины, пожары и груды человѣческихъ тѣлъ. Южная часть громаднаго города была превращена въ одно сплошное море огня, изъ котораго не было спасенія...
   При видѣ этой страшной картины разрушенія Бертъ вдругъ подумалъ, что такая "научная" бойня была вполнѣ возможна не только здѣсь, въ этомъ чуждомъ ему городѣ, среди чуждаго народа, но и тамъ, на его родинѣ, въ Лондонѣ, въ Бенъ-Хилѣ. Какъ ни слабо было въ немъ патріотическое чувство, но и онъ задрожалъ отъ ужаса при мысли, что, продавъ нѣмцамъ секретъ Беттериджа, быть-можетъ, самъ способствовалъ этой возможности.
  

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Воздушная битва.

I.

   Американцы, наконецъ, поняли, во что имъ можетъ еще обойтись ихъ непростительная медлительность, и мобилизовали всю свою воздушную боевую силу, чтобы вырвать изъ желѣзныхъ рукъ страшнаго врага хоть то, что еще уцѣлѣло отъ Нью-Йорка.
   И вотъ произошла битва, первая, небывалая еще въ мірѣ, битва въ воздухѣ.
   На крыльяхъ свирѣпствовавшей бури, среди грозы и ливня, налетѣли они на нѣмцевъ. Американскій воздушный флотъ явился двумя отрядами изъ строительныхъ парковъ Вашингтона и Филадельфіи. Натискъ его былъ такъ стремителенъ, что чуть было не захватилъ непріятеля врасплохъ. Къ счастью для нѣмцевъ, одинъ изъ ихъ сторожевыхъ кораблей замѣтилъ быстро несущуюся американскую воздушную флотилію и поспѣшилъ оповѣстить своихъ. Прозѣвай онъ ее, всему германскому флоту пришлось бы очень плохо.
   Нѣмцы, израсходовавъ половину снарядовъ и почувствовавъ отвращеніе къ своей разрушительной дѣятельности, поднялись было отъ бури въ верхніе слои, когда сторожевой корабль извѣстилъ о появленіи американской флотиліи. По полученіи этого извѣстія принцъ выстроилъ весь свой флотъ въ одну боевую линію, приказалъ держать наготовѣ драконы и подняться еще выше въ чистую и холодную область надъ облаками.
   Бертъ въ это время находился въ кухнѣ, куда пришелъ за своей порціей ужина. Молодой человѣкъ снова нарядился въ мѣховыя вещи Беттериджа. Широко разставивъ ноги, чтобы сохранить равновѣсіе, онъ прислонился къ стѣнѣ и жадно поглощалъ выданную ему порцію супа съ хлѣбомъ. Люди вокругъ него смотрѣли усталыми и подавленными; нѣкоторые были даже мрачны и угрюмо задумчивы. Всѣми овладѣло сознаніе, что подъ ними находится страна, доведенная ими послѣ всего сдѣланнаго до полной враждебности, болѣе грозной, чѣмъ бушевавшая внизу буря. Всѣ чувствовали, что ихъ ожидаетъ страшное, справедливое возмездіе.
   Предчувствіе не обмануло ихъ, когда получилось извѣстіе о появленіи американской воздушной флотиліи. Извѣстіе это принесъ на кухню высокій, плотный силачъ съ краснымъ лицомъ, бѣлобрысыми волосами, голубыми глазами и большимъ шрамомъ на правой щекѣ. Онъ крикнулъ по-нѣмецки нѣсколько словъ, вызвавшихъ среди присутствовавшихъ сильное волненіе. Бертъ, хотя и не могъ понять этихъ словъ, но чувствовалъ, что въ нихъ было нѣчто страшное, и невольно вздрогнулъ отъ одного звука зловѣщаго голоса вѣстника. Послѣ первыхъ его словъ сначала наступила минутная пауза растерянности, потомъ посыпались разспросы. И вдругъ, какъ бы въ подтвержденіе принесеннаго вѣстникомъ извѣстія, раздались рѣзкіе звуки рожка, призывавшіе всю команду на мѣста. Всѣ бросились на этотъ призывъ, и Бертъ остался одинъ.
   -- Ну, должно-быть, стряслось что-нибудь серьезное,-- пробормоталъ молодой человѣкъ и, быстро докончивъ миску съ супомъ, бросился къ маленькой галлерейкѣ, дѣлая неимовѣрныя усилія, чтобы удержаться на ногахъ по случаю сильной качки. Судорожно цѣпляясь за перила, онъ кое-какъ спустился по лѣстницѣ на галлерейку, гдѣ бичуемыя бурей воздушныя волны обдали его точно струями холодной какъ ледъ воды. Ему ничего не было видно, кромѣ быстро мчавшагося мимо густого влажнаго тумана. Вдругъ всѣ огни надъ нимъ, на кораблѣ, сразу погасли и "Фатерландъ", весь содрогаясь и сильно раскачиваясь изъ стороны въ сторону, сталъ подыматься вверхъ.
   Когда огромное воздушное сооруженіе накренилось на бокъ, Берту удалось подхватить мимолетное, какъ молнія, видѣніе, похожее на поднимавшійся къ небу исполинскій, ослѣпительно сверкавшій акантусъ (тропическое травовидное растеніе), всѣ листья котораго казались огненными языками; это были два многоэтажныхъ, объятыхъ пламенемъ зданія подъ самымъ "Фатерландомъ". Потомъ молодой человѣкъ увидѣлъ сквозь хаосъ клубящихся тучъ смутныя очертанія другого воздушнаго корабля, также съ трудомъ пробиравшагося въ верхніе слои. Черезъ мгновеніе этотъ корабль совсѣмъ исчезъ въ тучахъ, но немного спустя снова появился въ видѣ огромнаго темнаго чудовища, борющагося съ разъяренными стихійными силами. Всюду слышались хлопанье лопастей, стукъ машинъ, свистъ, шумъ и полузаглушенные бурей вопли и крики людей. Бертъ былъ ошеломленъ, оглушенъ и ослѣпленъ всѣмъ, что творилось вокругъ него. Временами онъ превращался въ совершеннаго автомата, почти ничего не сознающаго и только машинально старавшагося сохранить въ страшной качкѣ равновѣсіе и не выскочить за бортъ въ зіявшую подъ нимъ бездну.
   Вдругъ возлѣ него изъ неимовѣрныхъ высотъ что-то упало и, быстро пронесшись въ косомъ направленіи, скрылось въ туманѣ бездны; это былъ одинъ изъ германскихъ летающихъ драконовъ. Машина летѣла съ такою страшною быстротою, что Бертъ едва успѣлъ разсмотрѣть темную съежившуюся фигуру человѣка, сидѣвшаго верхомъ на спинѣ дракона и крѣпко державшагося за рулевое колесо.
   -- Ахъ, чортъ возьми!-- вырвалось у пораженнаго Берта.-- Что же это въ самомъ дѣлѣ творится?
   Гдѣ-то спереди, во мракѣ, раздался глухой орудійный выстрѣлъ; вслѣдъ за тѣмъ "Фатерландъ" сильно накренился на бокъ, и Берту пришлось напрячь всѣ силы, чтобы не быть сброшеннымъ внизъ. Потомъ что-то страшно зарокотало уже вблизи и вокругъ засверкали частыя молніи. "Фатерландъ" повисъ почти вертикально, и Бертъ, едва удерживаясь окостенѣвшими отъ холода руками за обледянѣвшія перила, очутился вверхъ ногами надъ бездною.
   Когда корабль снова принялъ свое естественное горизонтальное положеніе, Бертъ хотѣлъ пробраться въ свое помѣщеніе, гдѣ было гораздо безопаснѣе, и началъ осторожно, ползкомъ, пробираться къ лѣстницѣ, но въ тотъ же моментъ корабль вторично поднялся на дыбы и подался назадъ, какъ заартачившаяся лошадь, желающая сбросить съ себя всадника. Раздался новый грохотъ, потомъ послышался частый трескъ пулеметовъ. Поднялся такой адскій шумъ, такъ засверкали молніи, что Бертъ отъ ужаса замеръ на мѣстѣ. Вотъ раздался новый громовой ударъ и притомъ такой, что, казалось, вся земля треснула пополамъ, и все вокругъ освѣтилось небывалымъ ослѣпительнымъ свѣтомъ. Полумертвый отъ страха, Бертъ лежалъ на полу галлерейки, судорожно вцѣпившись въ тонкія, но, къ счастью, крѣпкіе металлическіе прутья ея плетенья.
   Въ этотъ страшный мигъ онъ вдругъ увидѣлъ, что передъ "Фатерландомъ" въ воздухѣ находится какой-то странный огромный предметъ (оказавшійся, какъ потомъ узналъ молодой человѣкъ, американскимъ аэропланомъ). Аэропланъ такъ близко находился отъ "Фатерланда", что Бертъ могъ вполнѣ ясно различить на немъ людей. Корма была внизу и вся наклонилась впередъ. Это воздухоплавательное сооруженіе принадлежало къ совершенно новому типу, съ двойными торчавшими вверхъ крыльями и винтомъ въ переднемъ концѣ. Команда помѣщалась въ чемъ-то похожемъ на лодку, со всѣхъ сторонъ покрытую сѣтью. Изъ длиннаго, но очень легкаго остова аэроплана съ каждой стороны выглядывали скорострѣльныя орудія. Берта удивляло, что верхнее лѣвое крыло аэроплана по направленію книзу горѣло какимъ-то красноватымъ дымнымъ огнемъ. Но его особенно поразило то, что этотъ аэропланъ и одинъ изъ воздушныхъ нѣмецкихъ кораблей находившійся футовъ на 500 ниже, были оба точно нанизаны на молніеносномъ лучѣ, отклонившемся отъ своего прямого пути, чтобы захватить и аэропланъ и корабль, и что изъ всѣхъ угловъ и выдающихся мѣстъ крыльевъ аэроплана сверкали вѣтвистые кустики огненныхъ колючекъ.
   Только что Бертъ успѣлъ уловить глазомъ всѣ эти удивительныя подробности, какъ вдругъ снова надвинулся прежній непроницаемый мракъ, прогремѣлъ новый страшный грохотъ и послышался взрывъ отдаленныхъ жалобныхъ воплей, тотчасъ же замершихъ въ безднѣ внизу.
  

II.

   За всѣмъ этимъ послѣдовала усиленная и продолжительная качка "Фатерланда", но теперь только горизонтальная, такъ что Бертъ снова сдѣлалъ попытку пробраться въ кабину Курца. На нашемъ искателѣ приключеній не было, какъ говорится, сухой нитки, онъ весь продрогъ, былъ страшно перепуганъ и вообще чувствовалъ себя очень скверно. Вся галлерейка покрылась тонкимъ слоемъ льда, и Бертъ съ огромнымъ трудомъ ползъ на четверенькахъ.
   Долго пришлось ему ползти такимъ образомъ. Вокругъ него, вверху и внизу, зіяли страшныя бездны, полныя воющей снѣжной бури. И отъ всего этого его отдѣляла только тонкая проволочная сѣтка, которою была покрыта галлерейка. Разъ ему показалось, что мимо его уха прожужжала пуля и мракъ на мгновеніе прорѣзался молніеносною вспышкою; но онъ такъ былъ разбитъ, что даже не поднялъ головы, чтобы прислушаться, какое еще испытаніе угрожаетъ ему. Онъ весь былъ поглощенъ одною мыслью -- добраться скорѣе до своего уютнаго помѣщенія и по возможности дольше не выходить изъ него. Временами его бичевалъ градъ, и онъ корчился отъ боли.
   Наконецъ онъ облегченно вздохнулъ, очутившись въ тихомъ и сравнительно тепломъ проходѣ, но, какъ нарочно, этотъ проходъ вдругъ поднялся почти вертикально вверхъ, такъ что Бертъ едва успѣлъ ухватиться за ручку двери, возлѣ которой стоялъ. Черззъ секунду корабль принялъ свое естественное горизонтальное положеніе, и молодой человѣкъ поспѣшилъ юркнуть въ кабину Курца. Войдя въ нее, онъ осмотрѣлся, соображая, гдѣ бы ему помѣститься, чтобы не было надобности постоянно хвататься за что попало во время разныхъ положеній, то и дѣло принимаемыхъ судномъ. Онъ забрался въ помѣщеніе подъ крышкой кушетки и улегся тамъ среди груды разныхъ мягкихъ вещей. Крышка надъ нимъ тотчасъ же крѣпко захлопнулась, но онъ на это не обратилъ вниманія: ему было тутъ хотя и тѣсновато, зато тепло и уютно, а тамъ будь, что будетъ.
   Бертъ не видѣлъ, какъ "Фатерландъ" поднялся чуть не къ самымъ звѣздамъ, оставивъ подъ собою хаотическую область бури; не видѣлъ онъ и битвы своего корабля съ двумя американскими аэропланами, не зналъ, что они своими выстрѣлами пробили двѣ его заднія камеры, но были отражены взрывчатыми снарядами, и что послѣ этого принцъ приказалъ отступить. Не зналъ Бертъ и того, что "Фатерландъ" получилъ сильный ударъ въ бокъ и нѣсколько времени находился на краю гибели. Онъ сталъ быстро опускаться вмѣстѣ съ аэропланомъ, запутавшимся въ его винтахъ, между тѣмъ, какъ американцы старались взобраться къ нему на бортъ. Для нашего героя все это выражалось лишь въ сильной качкѣ. Когда же американскій аэропланъ отцѣпился отъ своего противника вмѣстѣ со своимъ экипажемъ, по большей части перебитымъ или тяжело раненымъ, Бертъ, лежа въ ящикѣ, ничего не ощутилъ кромѣ сильнаго толчка вслѣдствіе быстраго подъема "Фатерланда" кверху. Послѣ этого толчка качка сразу прекратилась. "Фатерландъ" уже не боролся съ бурей: его поврежденная машина болѣе не дѣйствовала, и, лишенный руля, онъ теперь служилъ такою же игрушкою вѣтру, какъ шаръ Беттериджа.
   Всѣ эти подробности Бертъ узналъ потомъ отъ Курца, а пока, успокоенный наступившею тишиною, онъ крѣпко заснулъ.
  

III.

   Онъ видѣлъ во снѣ Эдну, летѣвшую вмѣстѣ съ нимъ по небу, среди фейерверка бенгальскихъ огней. Ихъ преслѣдовало какое-то страшилище, похожее на принца Карла-Альберта и на Беттериджа, вмѣстѣ взятыхъ. Бертъ проснулся весь въ холодномъ поту и никакъ не могъ сообразить, гдѣ онъ. Ему трудно было пошевельнуться и онъ съ трудомъ дышалъ. Сначала ему показалось, что онъ находится въ своей спальнѣ въ квартирѣ при магазинѣ Греба, и что всѣ пережитые имъ ужасы онъ видѣлъ во снѣ.
   -- Гребъ!-- крикнулъ онъ.
   Глухой отзвукъ его голоса, неполученіе отвѣта и спертый воздухъ, въ которомъ ему такъ трудно было дышать, навели его на новую ужасную мысль. Онъ ощупалъ руками тѣсное пространство ящика, и ему показалось, что это гробъ. Значитъ онъ заживо похороненъ!
   -- Помогите!-- закричалъ онъ не своимъ голосомъ, ворочаясь и стуча кулаками въ стѣнки ящика.-- Спасите меня! Я не умеръ и не хочу умирать!
   Вдругъ одна изъ стѣнокъ его "гроба" подалась; онъ вылетѣлъ въ какое-то свѣтлое пространство и покатился по чему-то мягкому, потомъ стукнулся о кого-то и отскочилъ отъ него какъ мячикъ.
   -- Чортъ бы васъ побралъ, Смолуэйсъ!.. Вы совсѣмъ съ ума сошли! Развѣ можно такъ прыгать на человѣка?-- вскричалъ этотъ "кто-то", оказавшійся Курцемъ, потиравшимъ ушибленный бокъ и съ изумленіемъ глядѣвшимъ на валявшагося около него Берта.
   Надъ головами молодыхъ людей зіяло продолговатое отверстіе, походившее на корабельный люкъ. Бертъ сразу не могъ понять, что это за отверстіе, и только вглядѣвшись догадался, что это -- дверь ихъ кабины, перевернутой на бокъ, а они оба лежатъ на полу, или точнѣе, на стѣнѣ, превратившейся теперь въ полъ.
   -- Какъ это васъ угораздило забраться не на кушетку, а въ кушетку, Смолуэйсъ?-- продолжалъ Курцъ, поднимаясь на ноги.-- Я только что вернулся сюда и, не найдя васъ здѣсь, думалъ, что вы вмѣстѣ съ нѣкоторыми изъ нашихъ тоже отправились витать въ пространствѣ, а вы вдругъ выскакиваете изъ ящика и летите прямо на меня... Въ самомъ дѣлѣ, какъ вы попали туда, Смолуэйсъ?
   -- Простите, г. лейтенантъ,-- проговорилъ Бертъ, въ свою очередь, вставая на ноги,-- потомъ я все разскажу вамъ. А теперь мнѣ хотѣлось бы узнать, почему мы въ такомъ странномъ положеніи?
   -- А потому, что мы перевернулись вверхъ тормашками и застряли между небомъ и землей,
   -- Послѣ битвы?
   -- Конечно, да еще какой!
   -- Кто же побѣдилъ?
   -- Не знаю, Смолуэйсъ... Мнѣ извѣстно только то, что мы выбиты изъ строя, машина у насъ испорчена, и мы несемся по волѣ вѣтра, Богъ вѣсть куда... Да и какъ несемся -- миль 80 въ часъ!
   -- А что сейчасъ подъ нами, г. лейтенантъ?
   -- Кажется, Канада. Страна очень неказистая и непривѣтливая... Но разскажите же, что съ вами было и какъ вы ухитрились попасть въ ящикъ. Это меня развлечетъ.
   Бертъ передалъ о всѣхъ своихъ злоключеніяхъ во время этой ужасной ночи. Память у него возстановилась, и онъ разсказывалъ очень интересно и даже съ юморомъ. Несмотря на весь трагизмъ положенія, въ которомъ онъ находился ночью, разсказъ его мѣстами былъ такъ комиченъ, что молодой офицеръ хохоталъ чуть не до слезъ. Особенно его развеселила сцена столкновенія Берта съ принцемъ и провожатыми послѣдняго.
   -- Почему же вы не знаете, чѣмъ окончилась битва, г. лейтенантъ?-- спросилъ Бертъ послѣ своего разсказа.-- Вѣдь вы все время...
   -- Я все время просидѣлъ въ газовыхъ камерахъ вмѣстѣ съ нѣсколькими матросами, поэтому и не могъ ничего видѣть. Мы были назначены туда на случай поврежденія этихъ камеръ и немедленнаго ихъ исправленія,-- пояснилъ Курцъ.-- Камеры то и дѣло пробивались, и мы тотчасъ же накладывали заплаты на пробитыя мѣста... Разъ у насъ даже загорѣлось было, но, къ счастью, вскорѣ же погасло; весь корабль промокъ насквозь, такъ что, огонь не могъ разгорѣться, иначе намъ не сдобровать бы... Потомъ налетѣли на насъ эти бѣшеные американцы, однимъ ударомъ распороли вдоль главную газовую камеру, какъ разрѣзаютъ селедку, и разбили машину съ винтомъ. Нѣкоторыя изъ нашихъ механическихъ приспособленій полетѣли за бортъ, когда намъ удалось отцѣпить отъ себя непріятельскій аэропланъ... Хорошо, что мы успѣли это сдѣлать, иначе намъ всѣмъ не миновать бы непріятной прогулки внизъ вмѣстѣ съ тѣми бѣднягами изъ нашихъ, которые отправились туда вслѣдъ за аэропланомъ съ американцами... Пострадалъ и нашъ бѣдный Винтерфельдъ. Послѣ того, какъ онъ, по вашимъ словамъ, наткнулся въ проходѣ на васъ, съ нимъ стряслась новая бѣда: онъ упалъ въ самыхъ дверяхъ передъ кабиной принца и сильно повредилъ себѣ лодыжку... Электрическія батареи у насъ тоже всѣ повреждены и не дѣйствуютъ, и вотъ мы теперь служимъ игрушкою вѣтра и несемся на сѣверъ... быть-можетъ, прямо къ полюсу. Это было бы очень интересно: мы открыли бы, наконецъ, тайну, которая не дается ученымъ, и которая поглотила уже столько жертвъ. Благодаря темнотѣ никому изъ насъ не удалось разсмотрѣть путемъ американскіе аэропланы и что съ ними сталось. Говорятъ, мы много изъ нихъ уничтожили, зато и сами лишились болѣе половины своихъ драконовъ. Очень ужъ неустойчивы эти выдумки; чуть что -- сейчасъ и кувыркъ... Да, Смолуэйсъ, намъ самимъ сейчасъ неизвѣстно, кто побѣдилъ, мы или американцы. Не знаемъ даже, находимся ли мы еще въ ладахъ съ Англіей или уже воюемъ и съ нею. Поэтому и не рѣшаемся сдѣлать попытку спуститься. Вообще намъ ровно ничего неизвѣстно о нашемъ настоящемъ, а тѣмъ болѣе о будущемъ положеніи... Нашъ "Наполеонъ" сидитъ у себя и, вѣроятно, вырабатываетъ новые планы или думаетъ дѣйствовать по старымъ, если, конечно, это еще возможно. Одно только можно сказать съ полною увѣренностью, что мы находимся въ центрѣ великихъ,-- иронично подчеркнулъ молодой офицеръ,-- событій, много разрушили и погубили множество людей... Мы ведемъ войну на научномъ основаніи... Гмъ... научная война? еще болѣе кровавая, чѣмъ прежнія обыкновенныя войны!.. Ахъ, какъ она мнѣ опротивѣла!.. А какую я чувствую разбитость и притомъ такъ хочется ѣсть и пить!-- неожиданно заключилъ лейтенантъ и, громко зѣвнувъ, потянулся съ видомъ уставшаго человѣка.
   -- А какъ вы полагаете, г. лейтенантъ, будутъ насъ кормить сегодня?-- не безъ тревоги спросилъ Бертъ, желудокъ котораго, несмотря на всѣ пережитыя его собственникомъ треволненія, тоже начиналъ требовать своей обычной дани.
   -- А, право, не знаю,-- отвѣтилъ Курдъ и, взглянувъ на своего сожителя съ искреннимъ сожалѣніемъ, вдругъ проговорилъ:-- Знаете что, Смолуэйсъ, я теперь совсѣмъ не желалъ бы быть на вашемъ мѣстѣ. Мнѣ сдается, что ваше положеніе здѣсь очень... ненадежно. Принцъ сейчасъ сильно взбѣшенъ, и если онъ вспомнитъ о васъ, то какъ бы не приказалъ выбросить васъ за бортъ, какъ лишній балластъ, тѣмъ болѣе, что вы англичанинъ, слѣдовательно, быть-можетъ, нашъ врагъ. А между тѣмъ мнѣ почему-то жаль васъ... я чувствую къ вамъ нѣчто въ родѣ симпатіи -- вѣроятно, потому, что и во мнѣ есть англійская кровь... Вы такъ умѣете забавлять меня, и мнѣ вовсе не хотѣлось бы видѣть васъ летящимъ кувыркомъ по воздуху, а это, повторяю, легко можетъ случиться.
   -- А что же нужно сдѣлать, чтобы избѣжать этого?-- спросилъ поблѣднѣвшій Бертъ.-- Ради Бога, скажите, г. лейтенантъ. Я постараюсь...
   -- Что нужно сдѣлать?-- повторилъ Курцъ и задумался, потомъ черезъ минуту весело проговорилъ:-- Нашелъ! нашелъ! Знаете что? Вамъ нужно найти здѣсь какое-нибудь дѣло. Я, пожалуй, попрошу зачислить васъ въ мое отдѣленіе въ качествѣ... ну, хоть надсмотрщика; вѣдь вы, кажется, смыслите кое-что въ механикѣ?
   -- Да, я немного...
   -- Ну, вотъ отлично! А что васъ зачислятъ, за это я ручаюсь, потому что у насъ не осталось и половины экипажа, и люди намъ очень нужны. Только тогда вамъ придется работать, а не сидѣть сложа руки.
   -- Да мнѣ страхъ какъ скучно, г. лейтенантъ, и я съ удовольствіемъ...
   -- Ну, и прекрасно. Значитъ, это дѣло въ шляпѣ. Теперь давайте, заглянемъ внизъ, а потомъ отправимся узнавать о завтракѣ.
  

IV.

   Такъ какъ окно теперь находилось не на стѣнѣ, а на полу и было прикрыто лишь ставней, то молодые люди легли на полъ, открыли ставню и заглянули внизъ. Но кругозоръ въ небольшое окно былъ слишкомъ малъ, а движеніе воздушнаго судна очень быстрое, такъ что наблюдатели ничего не увидѣли, кромѣ лѣсовъ, озеръ да пустырей, мелькавшихъ передъ глазами, какъ въ калейдоскопѣ.
   Но вотъ вдругъ раздался знакомый звукъ рожка, призывавшій къ завтраку. Обрадованные молодые люди поспѣшили на этотъ зовъ. Добравшись при помощи стола и стула до двери, они вылѣзли черезъ нее въ проходъ, полъ въ которомъ теперь превратился въ стѣну, а стѣна стала поломъ. Шагая черезъ вентиляціонныя трубы и другія приспособленія, то и дѣло преграждавшія имъ путь, они все-таки счастливо добрались до кухни. Курцъ тоже хотѣлъ сначала завернуть въ кухню, съ цѣлью взглянуть, что тамъ дѣлается. Къ счастью, въ кухнѣ, сверхъ ожиданія, все оказалось въ полной исправности, и офицерамъ былъ приготовленъ какао, а солдатамъ -- супъ.
   Курцъ отправился въ офицерскую столовую, а Бертъ, получивъ свою порцію солдатскаго супа, сталъ тутъ же съ аппетитомъ поглощать его, въ то же время присматриваясь къ находившимся здѣсь людямъ. Всѣ они были грязные, закопченные и измученные, но ни одинъ изъ нихъ не имѣлъ звѣрскаго вида. Трудно было повѣрить, чтобы эти мирные и даже апатичные съ виду люди могли устроить такую страшную бойню въ Нью-Йоркѣ.
   Продолжая свои наблюденія и доѣдая супъ, Бертъ вдругъ замѣтилъ, что всѣ смотрятъ на находившуюся вверху дверь; взглянулъ и онъ туда и увидѣлъ Курца, громко крикнувшаго: "Его высочество, принцъ!" Вслѣдъ за тѣмъ въ двери появилась мощная фигура Карла-Альберта, который, съ помощью Курца, усѣлся верхомъ на дверной рамѣ. Принцъ, какъ всегда, былъ чисто вымытъ, причесанъ, выбритъ, одѣтъ съ иголочки и отъ него несло тончайшими духами, точно онъ находился въ своемъ берлинскомъ дворцѣ, а не на полуразрушенномъ воздушномъ кораблѣ.
   Изъ-за плечъ принца выглядывала голова Курца. Для нашего героя наступилъ критическій моментъ, когда Карлъ-Альбертъ остановилъ на немъ свой холодный, острый какъ сталь взглядъ и потомъ что-то спросилъ у Курца по-нѣмецки. Послѣдній коротко, почтительно и, повидимому, очень убѣдительно отвѣтилъ. Принцъ утвердительно кивнулъ головою. Бертъ былъ спасенъ.
   Послѣ этого Карлъ-Альбертъ, сидя на двери, какъ полководецъ на конѣ, обратился ко всѣмъ съ сильною рѣчью, сопровождаемою красивыми жестами руки. Вытянувшаяся въ струнку команда, видимо, подбадривалась этою рѣчью и выражала свое одобреніе краткими почтительно-восторженными возгласами. По окончаніи рѣчи высокій ораторъ запѣлъ теноромъ знаменитый хоралъ Лютера: "Eine feste Burg ist unser Gott" (Крѣпкая твердыня -- нашъ Господь). Солдаты хоромъ подхватили, и мощные голоса ихъ выразили всю силу нравственнаго подъема и горячаго упованія этихъ сильныхъ духомъ и тѣломъ людей на своего Творца. Общее воодушевленіе передалось и Берту. Хотя онъ и не понималъ словъ хорала, но своимъ музыкальнымъ слухомъ тотчасъ же уловилъ напѣвъ и, въ свою очередь, совершенно невольно сталъ подтягивать.
   По окончаніи пѣнія вся команда гаркнула громогласное "ура", и принцъ въ сопровожденіи Курца удалился, а Бертъ вернулся въ кабину своего заступника.
  

V.

   Возвратившійся черезъ нѣсколько минутъ въ свое помѣщеніе молодой офицеръ сообщилъ Берту, что онъ выпросилъ его у принца въ свое отдѣленіе, и тутъ же началъ знакомить своего протеже съ его обязанностями.
   Главною заботою команды, по распоряженію принца, было стараться поддерживать "Фатерландъ" въ воздухѣ, на извѣстномъ разстояніи отъ земной поверхности. Вѣтеръ хотя и былъ не такой сильный, какъ ночью, но все же настолько еще крѣпкій, что не позволялъ спуститься на землю. Необходимо было выждать, пока онъ совсѣмъ стихнетъ, и ужъ тогда сдѣлать попытку къ спуску въ какомъ-нибудь укромномъ мѣстѣ, гдѣ можно было бы спокойно заняться исправленіемъ судна или дождаться другого корабля, который, быть-ыожетъ, отправился вслѣдъ "Фатерланду" для спасенія находившихся на немъ. Чтобы удержать корабль въ воздухѣ и на опредѣленной высотѣ (иначе, спустившись, онъ могъ наткнуться на какую-нибудь гору и надѣлать большихъ бѣдъ для своихъ пассажировъ), слѣдовало облегчить его тяжесть. Съ этою цѣлью Курцъ со своимъ отрядомъ пробрался въ поврежденныя и опустѣвшія газовыя камеры, которыя нужно было разрѣзать на куски и выбросить за бортъ. Такимъ образомъ и Берту пришлось лазить по наружной сѣти судна, на высотѣ 4.000 метровъ надъ землей, и дѣлать то, что ему указывали.
   Работа эта была нелегкая, и положеніе очень опасное. Однако Бертъ вскорѣ же настолько освоился съ этимъ "высокимъ" положеніемъ и самою работою, что находилъ возможнымъ по временамъ даже бросать взгляды внизъ на гористую и лѣсистую, изрѣзанную быстрыми потоками мѣстность, черезъ которую пролеталъ "Фатерландъ". Чѣмъ дальше, тѣмъ эта мѣстность становилась болѣе дикою и угрюмою; растительность дѣлалась все рѣже и мельче; на высотахъ бѣлѣлся снѣгъ.
   Послѣ двухчасового напряженнаго труда команда лейтенанта Курца сняла съ остова воздушнаго судна и выбросила внизъ цѣлую массу перепутанной проволоки и шелковыхъ лоскутьевъ. Избавленный отъ этой тяжести, корабль еще выше взвился кверху.
   Съ этого дня Бертъ уже болѣе не считался "балластомъ" на воздушномъ суднѣ, только терпимымъ его экипажемъ, но сдѣлался тамъ настоящимъ товарищемъ и быстро пріобрѣлъ общее дружеское расположеніе къ себѣ. Это его очень радовало. Слишкомъ тяжело было ему чувствовать себя какъ бы отверженнымъ среди людей. Въ поручаемой ему работѣ онъ своимъ усердіемъ старался превзойти другихъ, и это всѣми цѣнилось, въ особенности его ближайшимъ начальникомъ, лейтенантомъ Курцемъ. Кстати сказать, самъ Курцъ, несмотря на свою изнѣженность, щепетильность и франтовство, на работѣ оказывался очень дѣльнымъ, находчивымъ, ловкимъ и проворнымъ. Онъ всюду поспѣвалъ, гдѣ было нужно, всѣхъ ободрялъ, поощрялъ и увлекалъ собственнымъ примѣромъ. Всякое затрудненіе онъ быстро и вѣрно рѣшалъ умнымъ совѣтомъ. При всемъ этомъ онъ такъ умѣлъ обращаться съ подчиненными, что тѣ, уважая его какъ начальника, вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовали къ нему привязанность, какъ къ старшему, по уму и знаніямъ, товарищу.
   Черезъ два часа явилась смѣна. Бертъ со своими новыми товарищами отправился въ теплое общее помѣщеніе, гдѣ ихъ всѣхъ ожидалъ горячій кофе съ сухарями. Полузамерзшіе, они тамъ быстро отогрѣлись, и у нихъ завязалась оживленная бесѣда съ Бертомъ, конечно, главнымъ образомъ, посредствомъ мимики, потому что ихъ новый товарищъ зналъ нѣмецкихъ словъ очень немного, да и тѣ немилосердно коверкалъ на англійскій образецъ. Но его отлично понимали и съ добродушными улыбками отвѣчали ему. Вообще онъ чувствовалъ себя теперь превосходно.
   Послѣ полудня вѣтеръ совершенно утихъ, но пошелъ опять густой снѣгъ. Ландшафтъ внизу, представлявшій почти голые утесы, съ рѣдкою хвойною порослью, былъ покрытъ бѣлою снѣжною скатертью.
   Курцъ съ новою смѣною команды забрался въ уцѣлѣвшія газовыя камеры, выпустилъ изъ нихъ извѣстное количество газа и отмѣтилъ, какія нужно было послѣдовательно, одну за другою, разрѣзать для медленнаго спуска корабля. Затѣмъ лейтенантъ отправился въ складъ взрывчатыхъ снарядовъ, чтобы выбросить весь ихъ остатокъ. Трескъ взрывовъ на пустынныхъ скалахъ слабымъ отзвукомъ доносился вверхъ до слуха воздухоплавателей.
   А часа въ четыре этого же дня и самъ "Фатерландъ", преждевременно опустившись, очутился на обширной каменистой равнинѣ въ виду голыхъ утесовъ со снѣжными вершинами. Преждевременный спускъ произошелъ благодаря ошибкѣ капитана, лично смѣнившаго своего лейтенанта и распорядившагося разрѣзать одну газовую камеру слишкомъ рано, а другую слишкомъ поздно. Корабль, съ страшною быстротою ринувшись внизъ и ударившись о землю, подпрыгнулъ сначала вверхъ, потомъ снова грузно упалъ на нее и повалился на бокъ. Небольшая висячая галлейка разбилась, и графъ Винтерфельдъ, случайно находившійся на ней, получилъ смертельный ушибъ, такъ что вскорѣ, не приходя въ сознаніе, скончался. Корабль, протащившись по инерціи нѣсколько секундъ въ такомъ положеніи по землѣ, вдругъ перевернулся нижнею частью вверхъ и остановился. Отъ этого новаго толчка свалился огромный орелъ вмѣстѣ съ находившимся въ его серединѣ орудіемъ и придавилъ все, что попало подъ него. Два матроса были сильно помяты, а Бертъ получилъ легкій ушибъ ноги. Въ общемъ же внезапное паденіе корабля обошлось сравнительно благополучно для его экипажа, потому что большинство оставалось во внутреннихъ помѣщеніяхъ, гдѣ можно было сколько угодно кувыркаться, не подвергаясь особенной опасности. Когда Бертъ вмѣстѣ съ прочими выбрался изъ опрокинувшагося корабля, то увидѣлъ, что огромный черный орелъ, который всего шесть дней назадъ такъ величественно поднимался на воздухъ изъ Франконіи, теперь въ самомъ жалкомъ видѣ лежитъ распростертымъ на холодной каменистой землѣ угрюмой пустыни...
  

VI.

   Совершенно неожиданно для себя принцъ Карлъ-Альбертъ былъ выброшенъ изъ вихря небывало грандіозныхъ міровыхъ событій, имъ же самимъ вызванныхъ, и занесенъ на пустынный Лабрадоръ. Сидя здѣсь, этотъ гордый человѣкъ выходилъ изъ себя, негодуя на постигшее его несчастье, въ то время, когда весь міръ, изъ котораго онъ устраненъ капризомъ случая, наполнялся смятеніемъ и ужасомъ. Народъ возставалъ на народъ, воздушные флоты налетали одинъ на другой и взаимно истреблялись, города разрушались, и люди гибли цѣлыми милліонами. Только въ Лабрадорѣ ничего не знали объ этомъ; здѣсь было угрюмо, непривѣтливо, зато царствовала полная тишина,-- та тишина, какая бываетъ лишь въ пустынѣ.
   Воздухоплаватели разбили лагерь. Шатры офицеровъ изъ желтой шелковой ткани, снятой съ "Фатерланда", представляли очень живописный видъ. Солдаты изъ мѣстныхъ крупныхъ сосенъ соорудили для себя бараки. Подъ руководствомъ электротехниковъ изъ желѣзныхъ частей погибшаго воздушнаго судна воздвигалась высокая мачта для безпроволочнаго телеграфа, посредствомъ котораго принцъ снова могъ бы войти въ сношеніе съ міромъ. Нетерпѣливому принцу казалось, что устройство этого телеграфа никогда не окончится,-- слишкомъ ужъ медленно подвигалась впередъ работа. Причинъ этому было нѣсколько. Во-первыхъ, недоставало необходимыхъ матеріаловъ; во-вторыхъ, не хватало рабочихъ рукъ, да и тѣ не могли дѣйствовать съ прежней энергіей вслѣдствіе сильнаго холода и недостаточнаго питанія, такъ какъ провіанта оставалось немного, и порціи пришлось уменьшить наполовину, и въ-третьихъ, не имѣлось огня, безъ котораго трудно было обойтись, такъ что первую ночь пришлось провести среди снѣга, воя вѣтра и завыванія голодныхъ волковъ. Динамомашины были испорчены, спичекъ не у кого не было по случаю извѣстнаго запрещенія держать ихъ; не имѣлось даже ни одного взрывчатаго снаряда, съ помощью котораго можно было бы добыть огня. Только на слѣдующее утро офицеръ съ птичьей физіономіей сознался, что у него есть пара револьверовъ и запасъ патроновъ, посредствомъ которыхъ можно получить огонь. Кромѣ того, въ запасной кладовой "Фатерланда" было найдено два небольшихъ скорострѣльныхъ орудія и порядочное количество снарядовъ.
   На второй день состоялось погребеніе тѣла графа Винтерфельда, при чемъ напутственныя молитвы читалъ самъ принцъ. Послѣ этого, добывъ огонь, приступили къ окончанію сооруженія для безпроволочнаго телеграфа. Принцъ самъ распоряжался работами, и то разражался упреками и угрозами, когда замѣчалъ, что у кого-нибудь изъ работавшихъ опускались руки, то ободрялъ команду указаніемъ на великую историческую задачу, ко .
   Треск выстрелов заставил другие корабли -- "Пруссию" и "Киль" -- немедленно явиться на помощь. С помощью нескольких гранат они быстро покончили со всеми виллами в радиусе целого километра. Погибло немало мужчин, женщин и детей, не принимавших никакого участия в нападении; виновники же нападения бежали. Починка поврежденного воздушного корабля могла теперь продолжаться без помехи, под охраной двух других кораблей. Но когда эти корабли вернулись к своим местам, нападения на опустившийся на землю корабль снова возобновились.
   Такие стычки с перерывами шли до вечера, пока не началось настоящее сражение.
   Около восьми часов вечера вооруженная группа напала на "Бинген", и все защитники корабля были перебиты после ожесточенной и беспорядочной свалки.
   Затруднения немцев в обоих случаях проистекали от того, что они не могли высадить на землю достаточно сильные отряды или вообще какую бы то ни было военную силу. Воздушный флот совсем не был приспособлен для перевозки войск. На воздушных кораблях находилось лишь столько людей, сколько было нужно для маневрирования и сражения в воздухе. Сверху гиганты могли причинить неслыханные опустошения. Они могли принудить любое правительство к капитуляции в самый короткий промежуток времени. Но они не в состоянии были ни обезоружить население, ни оккупировать завоеванные ими города. Они могли оказывать лишь давление на власти, угрожая возобновлением бомбардировки. Последнее являлось их единственным оружием. Нет никакого сомнения, что этого было достаточно для сохранения мира, если б правительство было лучше организовано и авторитет его не упал, и если бы массы были более дисциплинированы, более послушны и более однородны. Но именно этого-то и не было.
   Нью-йоркские власти имели в своем распоряжении слишком незначительные полицейские силы. Разрушение же городской ратуши и других центральных учреждений внесло глубокое расстройство в работу отдельных частей управления. Прекратилось движение уличных омнибусов и железных дорог. Телефонная служба была приостановлена и работала с перерывами. Немцы нанесли удар в голову, и голова была оглушена и побеждена, не будучи больше в состоянии управлять своим телом; естественно, тело вышло из повиновения. Нью-Йорк превратился в безголовое чудовище и был не способен более к коллективному повиновению. Повсюду возникали восстания, и отдельные представители власти, предоставленные собственной инициативе, вынуждены были присоединиться к массам, которые вооружались и поднимали свои флаги.

6

   Поколебленное перемирие было окончательно нарушено убийством (иначе это нельзя назвать) "Веттергорна", которое было совершенно на Площади Союза, на расстоянии примерно полутора километров от развалин ратуши. Это произошло между пятью и шестью часами дня. Погода в это время значительно ухудшилась, и операции воздушного флота затруднились необходимостью бороться с порывистым ветром. Налетал шторм за штормом, блистала молния, хлестал град, и воздушный флот, спасаясь от шторма, опустился к самым домам; таким образом, район наблюдения уменьшился, и, кроме того, флот подвергал себя опасности ружейной атаки.
   Накануне на площади поставили пушку. Она была без лафета, и из нее еще не пробовали стрелять. В темноте, наступившей после капитуляции, пушку эту унесли с дороги, вместе со всеми ее принадлежностями, и поставили под арками большого Декстеровского здания. Позднее ее заметили
   восставшие, и тотчас же принялись за работу. Они собрали ее и водрузили на лафет в верхней части площади. В сущности, они устроили в этом месте замаскированную батарею, скрытую за декоративной решеткой здания. Лежа за этим прикрытием, они ждали, точно возбужденные игрой дети, пока не показался киль злополучного "Веттергорна". Корабль шел с уменьшенной на три четверти скоростью, борясь с ветром. Он показался над недавно сооруженными башенками здания Тиффани, и тотчас же однопушечная батарея была открыта. Нужно было взорвать и сбросить вниз на мостовую весь десятый этаж Декстеровского здания, чтобы часовой "Веттергорна" мог заметить черное жерло пушки, притаившейся в тени. Снарядом из пушки часовой был, вероятно, убит.
   Пушка выпустила два снаряда, прежде чем обрушился сам остов здания, и каждый снаряд, попадая в "Веттергорн", пронизывал его от носа до кормы. Корабль съежился точно оловянная кружка под ударом тяжелого сапога. Передняя часть опустилась на площадь, а остальной корпус, с громким свистом и треском рушившихся подпорок и стоек, свалился поперек здания Таммани-холл и прилегавших улиц по направлению ко Второму авеню. Газ, выделяясь, смешивался с воздухом, и кроме того, из воздушных камер самого корабля воздух приник в поврежденные, распавшиеся газовые камеры, и корабль взорвался со страшным грохотом...
   "Фазерлэнд" в это время находился над развалинами Бруклинского моста. Звук пушечного выстрела и грохот развалившегося здания заставили Курта и Берта прильнуть к окошечку в двери каюты.
   Они увидели огонь; невероятное сотрясение воздуха, произведенное взрывом, сначала прижало их к окошку, а затем, кинуло кувырком в угол каюты. "Фазерлэнд" подскочил точно мяч, подброшенный ногой, и когда они снова взглянули в окошко, то увидели Площадь Союза такой маленькой, далекой, раздавленной, точно на нее упал какой-нибудь космический великан и прокатился по ней колесом. В восточной части площади, в нескольких местах, пылали здания, загоревшиеся от горячих лохмотьев и частей воздушного корабля. Крыши и стены зданий странно оседали и рассыпались на глазах.
   -- Черт возьми! -- воскликнул Берт. -- Что случилось? Взгляните на толпу!..
   Но прежде чем Курт произнес слово, раздался резкий звон колокола, призывающий экипаж на места, и он должен был уйти. Берт нерешительно последовал за ним и остановился, раздумывая, в коридоре, смотря назад, на окно. Вдруг, он был сбит с ног принцем: принц опрометью несся из своей каюты к центральному складу снарядов. На мгновение Берт увидел перед собой высокую фигуру принца, побелевшего от ярости и бешенства, грозящего кому-то огромным кулаком:
   -- Кровь и железо! -- кричал он, точно призывая проклятия. -- Кровь и железо!
   Кто-то свалился на Берта и после небольшой паузы начал злобно его колотить. Берту пришло в голову, что это Винтерфельд.
   Через нескольких минут Берт сидел в углу коридора, потирая ушибленную щеку и поправляя повязку, которую он все еще носил на голове.
   -- Черт побери этого принца! -- бормотал он возмущенно. -- Он ведет себя, как последний негодяй!
   Собравшись с мыслями, Берт встал на ноги и медленно поплелся к проходу на маленькую галерею. Но вдруг он услышал шум, внушивший ему мысль, что принц возвращается. Берт тотчас же бросился к своей каюте, точно кролик к норе. Ему удалось укрыться вовремя, не попав на глаза принцу.
   Берт закрыл дверь каюты и подождал, пока в проходе снова стало тихо. Тогда он подошел к окну и заглянул вниз. Там неслись облака и затуманивали картину города, а раскачивание воздушного корабля заставляло всю панораму то подниматься, то опускаться. Временами показывались бегущие люди, но вообще местность была пустынна. Только когда "Фазерлэнд" опускался ниже, улицы как будто расширялись, становились просторнее, крупнее делались казавшиеся пятнышками люди. Теперь "Фазерлэнд" пролетал над нижним концом Бродвея. Берт увидел, что группы людей внизу
   не бежали больше, а стояли неподвижно и смотрели вверх. Затем, вдруг все опять бросились бежать.
   Что-то упало с дирижабля -- какой-то небольшой и легкий сверток. Он коснулся мостовой вблизи огромной арки, как раз под "Фазерлэндом". Маленький человек шел по тротуару, а двое или трое других и одна женщина переходили через дорогу. Это были такие смешные маленькие фигурки-коротконожки! Прямо забавно было глядеть, как они усиленно действовали своими локтями и ногами. Такое "булавочное" человечество было лишено всякого достоинства. Маленький человечек так комично подпрыгнул на мостовой, -- вероятно, от ужаса, -- когда бомба упала возле него.
   Затем показалось ослепительное пламя и распространилось во все стороны от взрыва. Подпрыгнувший маленький человечек моментально превратился в факел и скоро исчез совершенно. Люди бежали по дороге, нелепо прыгали, потом падали и лежали спокойно, в то время как их изодранные одежды медленно тлели. Потом начали рушиться своды зданий, и кирпич падал с грохотом -- вроде грохота угля при ссыпке. Слабые крики долетали до ушей Берта. Толпа бежала по улице, и какой-то человек, прихрамывая, отчаянно жестикулировал. Он остановился и пошел назад к неизвестному зданию. Падавшая масса кирпича настигла его. Он упал и, смятый, остался лежать на месте.
   Черный дым и облака пыли заволокли улицу, но вскоре исчезли, уступив место пламени.
   Так началось разрушение Нью-Йорка. Это был первый из больших городов культурного века, испытавший на себе как страшную силу войны в воздухе, так и ограниченность ее средств. Город был разрушен так же, как в прежние времена бомбардировкой разрушались бесчисленные города варваров; эти города были слишком сильны, чтобы подчиниться, и слишком недисциплинированны, чтобы сдаться и избежать истребления. Принимая во внимание данные обстоятельства, и от Нью-Йорка нельзя было ожидать ничего другого. Принц не мог отступить и признать себя побежденным, а с другой стороны, невозможно было покорить город, не подвергнув его уничтожению. Эта катастрофа была логическим следствием приложения науки и техники к войне.
   Разрушение больших городов было неизбежно. Несмотря на сильнейшее возбуждение, принц все же старался по возможности щадить город. Он хотел только дать памятный урок с наименьшей потерей жизней и с наименьшей тратой взрывчатых веществ. На эту ночь он планировал разрушение лишь Бродвея, поэтому он отдал приказание воздушному флоту двинуться колонной вдоль этого пути и метать бомбы. "Фазерлэнд" шел впереди. Таким образом, Берт Смоллуэйс оказался вынужденным участником самого хладнокровного уничтожения, еще не слыханного в истории; люди, сеявшие смерть и разрушение, нисколько не были возбуждены борьбой, так как сами не подвергались ни малейшей опасности, -- разве только от случайной пули на излете.
   Берт прилип к окошечку в дверях и сквозь мелкий дождь, гонимый ветром, наблюдал то, что творилось внизу. Корабль раскачивало и кидало во все стороны. В сумрачном свете Берт видел улицы, людей, выбегавших из домов, рушившиеся здания, пожары. Воздушные корабли, продвигаясь вперед, громили город с такой же легкостью, с какой ребенок разрушает выстроенные им города из деревянных кирпичиков или карт. Внизу оставались лишь развалины, пылавшие в огне здания да груды разбросанных мертвых тел. Мужчины, женщины, дряхлые старики, дети, -- никого не щадили эти цивилизованные варвары, как будто это были зулусы или готтентоты, уничтожать которых было их привычное занятие.
   Нижний город скоро превратился в настоящую геенну огненную, из которой уже никому не было спасения. Все способы сообщения сразу прекратились, и лишь пламя пожаров освещало среди невероятного хаоса путь немногим уцелевшим беглецам. Берт видел только мельком то, что творилось внизу, и вдруг в его сознании мелькнула мысль, что такие катастрофы возможны не только в этом странном гигантском и чуждом ему городе, но то же самое может случиться и с Лондоном, и даже с Бен-Хиллом. Он понял, что наступил конец мирной жизни на маленьком острове, среди серебристых волн океана, и что уже больше нигде в этом мире не осталось такого места, где Смоллуэйсы с гордо поднятой головой могли бы спокойно голосовать за войну и смелую иностранную политику, оставаясь при этом сами в стороне от всяких ужасов.

Глава VII. "Фазерлэнд" выведен из строя

1

   И вот, над пылающим островом Манхеттен произошла битва -- первая битва в воздухе.
   Американцы поняли, во что им обойдется выжидательная политика, и собрали все свои силы, чтобы нанести удар и спасти, если это еще возможно, Нью-Йорк от затей безумного принца, провозгласившего своим лозунгом "кровь и железо" и сеявшего огонь и смерть.
   На крыльях бури, в сумерках, среди дождя и грома, американский воздушный флот, разделенный на две эскадрильи, прилетел из воздухоплавательных парков Вашингтона и Филадельфии.
   И если бы не было немецкого сторожевого воздушного корабля в Трентоне, то немцы были бы застигнуты врасплох.
   Германский воздушный флот, утомленный и пресыщенный разрушительной деятельностью, наполовину израсходовал свои запасы и боролся с непогодой; в этот момент и было получено известие о приближении американских аэропланов. Нью-Йорк уже был позади, на юго-западе, и представлял груду развалин, освещенную красноватым отблеском пожаров. Воздушные корабли, трясясь и раскачиваясь, с трудом продвигались вперед: дождь и град, обрушиваясь на них целыми потоками, вынуждали их снижаться. Воздух стал колюче холоден. Принц хотел уже отдать приказ кораблям спускаться еще ниже к земле и установить громоотводы, когда получил известие об атаке аэропланов. Принц срочно отменил первоначальное распоряжение, велел снарядить летающих драконов и приготовился к их спуску. Приказав кораблям выстроиться в боевом порядке, он в то же время поднял их в более высокие чистые слои атмосферы.
   Берт, однако, не сразу сообразил, что должно произойти. Он отправился вместе с другими в столовую для получения вечерней порции. Надев пальто и перчатки Беттериджа, Берт накинул на себя и его одеяло; закутанный, он стоял с широко раздвинутыми ногами, чтобы не потерять равновесия во время сильных раскачиваний и толчков корабля, преспокойно макал сухари в суп и отправлял их в рот большими кусками. Вся команда корабля имела утомленный вид и угрюмо молчала. Некоторые чувствовали приступы горной болезни, и все, видимо, испытывали еще одно неприятное ощущение: все сознавали себя как бы отверженными после совершенных ими убийств. Они видели внизу землю и оскорбленное человечество, гнев которого все разрастался.
   Наконец, и они узнали, что случилось. Неизвестный краснолицый, коренастый человек, с бесцветными глазами и шрамом на лице, показался в дверях и крикнул что-то по-немецки. Его слова, видимо, поразили всю команду. Берт тоже испугался тона, которым были произнесены эти слова, хотя и не понял их. На мгновение наступило молчание, затем все с жаром принялись обсуждать страшную новость. Даже страдавшие горной болезнью люди встрепенулись. В течение нескольких минут столовая представляла настоящий бедлам, затем вдруг раздался резкий звон колокола, призывавший команду на места.
   Берт внезапно остался один.
   -- Что такое? -- прошептал он, хотя инстинктивно уже начинал догадываться.
   Быстро проглотив остатки супа, он пробежал по раскачивавшемуся коридору и, крепко держась за перила, спустился на галерею. Его охватило пронизывающей сыростью, словно струей холодной воды из шланга. Воздушный корабль, по-видимому, был вовлечен в новую атмосферную борьбу. Берт одной рукой сильнее натянул на себя одеяло, а другой держался за перила. Его окружил сырой, туманный полусвет, в котором ничего нельзя было разглядеть. Только над головой виднелись огни воздушного корабля и быстро снующие люди, направлявшиеся к своим постам.
   Потом вдруг все огни были погашены, и "Фазерлэнд", вздрагивая и раскачиваясь, точно в судорогах, прокладывал себе дорогу в воздухе.
   Когда "Фазерлэнд" начал подниматься, Берт заметил мельком огромные горящие здания внизу и дрожащий сноп пламени. Потом сквозь туман Берт увидел другой воздушный корабль, нырявший в воздухе точно дельфин. Облако поглотило корабль, и на время он исчез, но потом снова появился среди потоков дождя, точно темное китообразное чудовище. Воздух был наполнен странными звуками. Свист, хлопанье, завывание ветра оглушали Берта, но он изо всех сил напрягал внимание, стараясь не потерять равновесия, и стоял, крепко ухватившись за перила.
   -- Ой!
   Что-то пронеслось мимо него в темноте, падая сверху, и быстро исчезло внизу, во мраке. Это был немецкий летающий дракон. Он летел так стремительно, что темная фигура аэронавта, ухватившегося за колесо руля, промелькнула лишь на мгновение... Может быть, это был маневр, но скорее это было похоже на катастрофу...
   -- Черт возьми!- прошептал Берт.
   "Пап-пап-пап" -- заговорила пушка где-то впереди, в темноте.
   "Фазерлэнд" накренился так сильно, что Берт и часовые крепко уцепились за поручни, чтобы не слететь вниз.
   Бум! -- раздался оглушительный выстрел, сопровождаемый страшным толчком. Клубившиеся наверху облака окрасились красным заревом, отражая невидимое пламя и освещая бездонную пропасть внизу. Перила, за которые держался Берт, приняли отвесное положение, и Берт повис в воздухе.
   На мгновение все силы его были направлены лишь на то, чтобы не выпустить из рук перил. "Пойду-ка я лучше в каюту", -- сказал он сам себе. Корабль снова пришел в равновесие, и Берт почувствовал у себя под ногами пол галереи. Он медленно и осторожно пробирался к лестнице и невольно вскрикнул, когда галерея, точно поднявшаяся на дыбы лошадь, подпрыгнула вверх и затем так же быстро опустилась.
   Выстрелы раздавались один за другим, и вдруг блеснула ярким, ослепительно белым светом молния, и раздался страшный грохот, как будто рушился мир. Но перед этим ужасным взрывом на мгновение наступила такая тишина, точно вся Вселенная прислушивалась к чему-то.
   Тут-то Берт и увидел американский аэроплан. Освещенный блеском молнии аэроплан казался неподвижным. Даже команда на нем представлялась в виде каких-то неподвижных кукол. Аэроплан был так близко, что Берт мог совершенно ясно различить каждого человека. Корма аэроплана была обращена вниз, а машина вверх. Он был сделан по типу кольт-кобурн-лангелеевских аэропланов, с двойными крыльями. Команда помещалась впереди, в чем-то вроде лодочки. С каждой стороны очень легкого и длинного корпуса аэроплана выглядывали магазинные пушки. Одна вещь особенно поразила Берта в этот момент: верхнее крыло аэроплана, устремленное вниз, было объято красным дымящимся пламенем. Но еще удивительнее было, что этот аэроплан и германский воздушный корабль, находившийся внизу, на расстоянии четырехсот пятидесяти метров от него, были точно связаны молнией, как будто молния свернула с пути, чтобы захватить их, и из каждого угла, из каждой выдававшейся точки огромных крыльев аэроплана росли колючие ветви молний.
   Берту все это привиделось, как картина, слегка завуалированная легкой завесой тумана. Тотчас же, вслед за молнией, раздался резкий удар грома; Берт был ослеплен и оглушен в одно и то же время.
   Затем наступила глубокая, непроницаемая тьма. Слышны были только тяжкое эхо и слабые крики людей, исчезавших в бездонной пропасти -- там, внизу.

2

   Воздушный корабль начал раскачиваться еще сильнее, и Берт снова попытался пробраться в свою каюту. Он замерз и промок до костей и чувствовал, кроме того, приступы горной болезни. Ему казалось, что у него уже совсем не было силы ни в руках, ни в ногах. Ноги не могли идти, а только скользили по металлическому полу галереи: металл покрылся тонким слоем льда.
   Берт решительно не мог отдать себе отчета, сколько времени он взбирался на лестницу, чтобы снова попасть внутрь корабля. Но когда позднее он вспоминал об этом, то ему всегда казалось, что он шел тогда несколько часов. Вверху, внизу, кругом зияли бездны, -- страшные бездны ревущего ветра, темных смерчей, снежных вихрей, а Берт был защищен от всего этого лишь небольшой металлической решеткой и перилами, которые бешено раскачивались и точно стремились сбросить его в бушевавший внизу хаос.
   Берту показалось, что пуля пролетела мимо его уха; снежные хлопья и облака осветила молния. Но он даже не повернул головы, чтобы посмотреть, что это такое. Ему хотелось как можно скорее попасть в коридор. Удастся ли ему удержаться за перила лестницы, или рука ослабеет и соскользнет? Град с такой силой хлестнул ему в лицо, что на мгновение у него захватило дыхание, и он почти лишился чувств. "Держись крепче, Берт!" -- сказал он себе и с новыми силами уцепился за перила.
   Наконец он добрался до прохода. Тут было тепло, он вздохнул с облегчением. Но и коридор не оставался на одном месте, а его кидало из стороны в сторону точно игральные кости, как будто и он задался целью вышвырнуть Берта обратно. Однако Берт, судорожно цепляясь, держался, пока коридор не пришел в нормальное положение. Тогда он одним прыжком очутился возле каюты и успел заскочить в нее, прежде чем передний конец коридора снова поднялся.
   Слава Богу! Он в каюте!
   Он схватился за дверь и в течение нескольких минут был не человеком, а лишь вместилищем горной болезни. Он хотел забраться в такое место, где бы ему не нужно было держаться. Открыв ящик, где лежали разные вещи, Берт залез туда и некоторое время лежал, беспомощно раскинувшись, а голова его колотилась о стенки ящика. Вдруг крышка захлопнулась с треском. Но Берту было уже все равно, что бы ни случилось: ему было все равно, кто кого побьет, какие там пули или взрывы, будет ли он просто убит или разорван на куски! Бессильная, невыразимая словами ярость и отчаяние овладели им, и он мог выговорить только одну фразу:
   -- Что за сумасшествие!
   И это было единственно правильное, все исчерпывающее определение, какое только можно было дать войне и тем авантюрам, в которые он нечаянно впутался.
   -- Какое сумасшествие! -- повторял он -- ив этот приговор включал весь порядок вселенной.
   Хотелось умереть...
   Берт не видел звездного неба, расстилавшегося кругом: "Фазерлэнд" опять поднялся в верхние чистые слои атмосферы. Берт не видел битвы, происходившей между "Фазерлэндом" и двумя аэропланами, обстреливавшими воздушный корабль; не знал, что "Фазерлэнд" отбился от них с помощью разрывных снарядов и бежал; не знал подробностей героической битвы, полной самопожертвования с обеих сторон. "Фазерлэнд" был поврежден и находился на краю гибели, -- он быстро падал и увлекал за собой запутавшийся американский аэроплан с разбитым пропеллером, причем американцы с аэроплана старались перескочить на "Фазерлэнд".
   Все это промелькнуло мимо Берта, и он ощущал страшное сотрясение и толчки. "Сумасшествие!.." Когда американский аэроплан наконец полетел вниз, а большинство его людей были перебиты или сорвались в бездну, Берт в своем ящике знал только одно: "Фазерлэнд" сделал ужасный прыжок вверх.
   Затем наступило облегчение, невероятное и благодатное спокойствие. Толчки, раскачивание, удары мгновенно прекратились. "Фазерлэнд" уже не боролся с ветром. Его испорченные машины не производили больше никакого шума. Корабль был поврежден и, гонимый ветром, двигался теперь спокойно, как воздушный шар, представляя собой огромный обломок после воздушного крушения. Для Берта же это означало лишь конец неприятных ощущений. Его уже не интересовало то, что произошло с воздушным кораблем и чем кончилась битва. Он долго лежал так, ожидая, что снова начнутся толчки и качка, и вернутся все его мучения. Но спокойствие не нарушалось, и он, свернувшись в ящике, наконец, заснул.

3

   Проснулся Берт спокойный, но весь избитый. Было очень холодно. Берт никак не мог вспомнить, где он. У него болела голова, и было трудно дышать. Он видел во сне Эдн, "дервишей пустыни", опасную поездку на велосипеде среди ракет и бенгальских огней, вызывавших сильнейшее неудовольствие какого-то джентльмена, соединявшего в своем лице принца и Беттериджа. Затем, по неизвестной причине, он и Эдна жалобно звали друг друга. Проснулся Берт с мокрыми от слез глазами. Он никогда больше не увидит Эдну, никогда!
   В первый момент ему показалось, что он находится в своей спальне, за велосипедной лавкой в Бен-Хилле, и что вся эта картина разрушения бомбами великолепного, необыкновенно красивого и огромного города -- не более, как сновидение, необыкновенно яркое и живое.
   -- Грабб! -- крикнул Берт, желая поскорее все рассказать своему товарищу.
   Ответом было молчание. Голос Берта глухо прозвучал в ящике и духота, затруднявшая его дыхание, дала тотчас же другое направление его мыслям. Он поднял руки и ноги и нащупал доски. Значит, он в гробу! Его похоронили заживо!
   Ужас и отчаяние охватили его.
   -- Помогите! -- завопил он. -- Помогите!..
   Он начал стучать ногами и бился руками, крича:
   -- Выпустите меня! Выпустите меня!..
   Несколько минут он барахтался, охваченный безумным страхом; затем одна из стен его воображаемого гроба поддалась. Он выкатился наружу, прямо под ноги Курта, который надавал ему здоровых тумаков.
   Берт сел. Повязка свалилась с его головы и закрыла один глаз. Берт совсем сорвал повязку и бросил ее.
   Курт сидел немного поодаль, более красный, чем когда-либо, и закутанный в одеяло. На коленях у него был водолазный шлем. Он строго смотрел на Берта и тер свой небритый подбородок. Оба сидели на накренившемся полу, обитом малиновыми матрацами. Над ними виднелось отверстие, похожее на удлиненный вход в погреб, но, присмотревшись, Берт убедился, что это была повернутая боком дверь в каюту. В самом деле, вся каюта лежала на боку!
   -- Что это вам вздумалось, черт вас побери, выкатываться из этого ящика, Смоллуэйс? -- сказал Курт. -- Я был уверен, что вы полетели за борт вместе с остальными. Где же вы были?
   -- Что произошло? -- спросил Берт.
   -- Это наше судно задрало нос кверху.
   -- Было сражение?
   -- Да.
   -- Кто же победил?
   -- Я еще не читал газет, Смоллуэйс, -- сказал Курт. -- Мы покинули поле битвы раньше конца сражения. Мы были выведены из строя и повреждены, а наши сослуживцы, -- я хочу сказать, сотоварищи, -- были слишком заняты сами, чтобы обращать внимание на других. И теперь ветер несет нас -- небу известно куда! Он вынес нас из сражения со скоростью ста тридцати километров в час. Ах, что это была за буря, что это было за сражение!.. И вот мы здесь!
   -- Где?
   -- В воздухе, Смоллуэйс, в воздухе! Когда мы снова опустимся на землю, то уже не будем знать, что нам делать с нашими ногами.
   -- А что там, внизу?
   -- Канада, как мне кажется. Она выглядит очень угрюмой, пустынной и негостеприимной страной.
   -- Но отчего мы как будто перевернуты?
   Курт не ответил.
   -- Последнее, что я помню, -- сказал Берт, -- это летающая машина, освещенная молнией. Черт возьми, это было так ужасно! Пушки стреляли, бомбы разрывались... Дождь и град... Качка и удары... Я был отчаянно измучен и вдобавок болен... Вы не знаете, чем кончилось сражение?
   -- Нет. Я был наверху со своим отрядом. В этом водолазном костюме я был внутри газовой камеры. Я должен был чинить ее, накладывать заплаты. Нам не было видно, что делается снаружи: мы видели лишь молнию. Я не видел ни одного из этих американских аэропланов. Я видел только: пули пронизывали воздушные камеры, и немедленно посылал людей класть заплаты на проделанные, пулями дыры в оболочке. В некоторых местах начался пожар, но небольшой, как вы знаете. Сырость была слишком велика -- огонь не мог разгореться быстро. Но вот одна из их адских машин обрушилась сверху на нас и точно вцепилась в наш корабль. Вы почувствовали этот удар?
   -- Я все чувствовал, -- сказал Берт, -- но особенного удара не заметил.
   -- Должно быть, туго им пришлось, если прибегли к такому средству. Они налетели на нас и как ножом распороли заднюю газовую камеру, точно брюхо селедки, и все наши машины и команда -- вдребезги! Большая часть наших машин выпала из корабля, а то бы всем нам быть внизу!.. Остальное все испорчено. Корабль повернулся носом вверх, и в таком положении мы остаемся. Одиннадцать человек из команды свалилось. Бедный старик Винтерфельд пролетел через двери каюты принца в отделение для карт и сломал себе ногу. Наша электрическая батарея тоже исчезла неизвестно каким образом... Вот каково наше положение, Смоллуэйс! Мы несемся в воздухе, как обыкновенный воздушный шар, в полной зависимости от стихии, и мчимся теперь на север -- вероятно, к северному полюсу. Мы не знаем, какие аэропланы были у американцев, и вообще ничего об этом не знаем. Очень вероятно, что мы с ними покончили. Один из них столкнулся с нами, другой был сражен молнией, а некоторые из наших людей видели третий аэроплан, перевернувшийся. Во всяком случае, они не дешево отделались. Но мы потеряли наших летающих драконов. Они исчезли ночью. В них не было устойчивости. Вот и все! Мы не знаем, победили мы или потерпели поражение. Мы не знаем, началась ли у нас война с Британской империей или нет, и поэтому мы не можем опуститься на землю. Мы не знаем, куда мы несемся и что мы должны делать. Один только наш Наполеон
   остается неизменным, и я полагаю, что он сидит теперь в каюте и переделывает свои планы. Был ли Нью-Йорк для нас Москвой -- это покажет будущее. Но мы вернулись к прежним временам и перебили бесконечное множество людей. Война!.. Благородная война! Нет уж, после нынешнего утра -- довольно с меня! Я бы хотел сидеть теперь в комнате, как подобает человеку, а не цепляться за скользкие обломки воздушного корабля!.. Я -- культурный человек. Я помню и старого Альбрехта и "Барбароссу". Но я чувствую, что мне необходимо помыться, необходимы спокойные речи, уютный дом... Особенно, когда я смотрю на вас, то вижу, до какой степени я нуждаюсь в умывании. Боже мой! -- Он отчаянно зевнул. -- Если бы вы только знали, какой у вас ужасный вид!
   -- А мы можем что-нибудь поесть? -- спросил Берт.
   -- Никому не известно! -- отвечал Курт, а затем, подумав немного, прибавил: -- Насколько я могу судить, Смоллуэйс, принц, наверное, захочет выбросить вас за борт, как только вспомнит о вас. И, наверное, он это сделает, если увидит вас. Ведь вы знаете, он взял вас только как балласт... Я думаю, что нам скоро придется облегчить корабль. Если я не ошибаюсь, принц начнет теперь действовать с ужасающей энергией... Не знаю почему, но я чувствую к вам симпатию. Это говорит во мне английская наследственность. Вы -- такой смешной, маленький человечек. Мне не хочется видеть, как вы полетите кувырком вниз... Надо бы вам постараться быть полезным, Смоллуэйс. Пожалуй, я возьму вас в свой отряд. Вам придется поработать и быть дьявольски ловким, вы знаете? Придется также повисеть вверх ногами. Но это у вас единственный шанс на спасение. Таскать с собой пассажиров, я думаю, мы не будем, а балласт будет выбрасываться за борт, если мы только не хотим спуститься и попасть в плен. Во всяком случае, принц этого не захочет. Он будет держаться до конца...
   При помощи складного стула, который оказался на своем месте за дверью, Берт и Курт взобрались к окну и по очереди заглянули в него. Они увидели внизу лесистую страну, где не заметно было ни железных, ни шоссейных дорог, и лишь изредка виднелись признаки человеческого жилья. Вдруг зазвонил колокол, и Курт объяснил, что зовут к обеду. Они пролезли в дверь и с трудом вскарабкались по стоявшему теперь почти отвесно коридору, цепляясь руками и ногами за вентиляционные отверстия в полу.
   На кухне, приспособления, разогревавшие пищу без огня, были в рабочем состоянии, и поэтому прислуга могла приготовить горячий какао для офицеров и суп для команды.
   Странность обстановки так занимала Берта, что он почти не чувствовал страха. Он был скорее заинтересован, чем испуган. Накануне он испытал чувство заброшенности и дошел до предела человеческого отчаяния. Теперь он уже свыкся с мыслью, что ему суждено погибнуть, и что это странное путешествие по воздуху, по всей вероятности, -- последнее в его жизни. Человек не может долго находиться под влиянием страха: в конце концов он должен либо победить страх, либо примириться с ним, приспособиться к нему. Берт успокоился.
   Присев на корточки над своим супом и макая в него хлеб, он наблюдал за своими товарищами. Лица у всех были бледные, грязные и небритые. С утомленным видом они разместились где попало, как люди, потерпевшие крушение. Говорили мало. По-видимому, их сильно тревожило общее положение дел. Трое получили ушибы от ударов, которым подвергался корабль во время сражения, а один был ранен пулей и сидел забинтованный. Трудно было представить себе, чтобы эта маленькая кучка людей могла совершить столько убийств и такие беспримерные опустошения! Из сидевших на корточках над миской супа никто не походил на злодея; никто из них, пожалуй, не способен был даже ударить собаку. Все они казались созданными для жизни в уютных домиках, на твердой земле, среди тщательно возделанных полей, для беспечного и веселого времяпрепровождения в своем семейном кругу, возле своих белокурых жен... Краснолицый, полный человек, первым принесший известие о нападении американских аэропланов, теперь с чисто материнской заботливостью поправлял повязку одному из самых молодых матросов, у которого была вывихнута рука.
   Берт доедал свой суп, собирая крошки и стараясь продлить удовольствие, как вдруг заметил, что глаза команды устремлены на дверное отверстие, повернутое кверху: в отверстии болтались чьи-то ноги. Вслед за ногами показалось туловище Курта, который соскочил вниз, держась за дверцу. Каким-то образом он ухитрился побриться и даже пригладить свои золотистые волосы. Он имел вид совершенного херувима.
   -- Принц! -- прошептал он.
   В отверстии показалась пара сапог. Отыскивая точку опоры, сапоги делали размашистые, величественные движения. Курт помог им упереться в дверцу, и тогда показалась массивная фигура принца. Он был выбрит, вычищен и даже нафабрен. Соскользнув вниз, он сел на дверь. Вся команда и Берт встали и поклонились ему.
   Принц оглядел их точно на смотре. Голова капитана показалась сзади. И вот для Берта наступила ужасная минута. Голубые глаза принца обратились в его сторону. Принц указал на него пальцем и задал какой-то вопрос. Тотчас же вмешался Курт и что-то начал объяснять.
   -- Та-ак! -- сказал принц, и Берт был отпущен.
   Тогда принц обратился к команде корабля с краткой героической речью. Одной рукой он держался за дверную раму, а другой делал величественные жесты. Берт не понял, что говорил принц, но видел, как изменилось выражение лиц под влиянием его речи. Некоторые слова принца сопровождались криками одобрения. Под конец принц затянул гимн: "Бог -- моя крепость!" -- и вся команда подхватила его с воодушевлением. Как ни казалось это неуместным в такой обстановке, на полуопрокинувшемся и падавшем воздушном корабле, выведенном из строя после боя, после произведенного им беспримерного в истории разгрома мирного города, тем не менее пение этого гимна произвело на всех большое впечатление.
   Берт был глубоко растроган. Он, конечно, не знал слов лютеровского хорала, но все же старался подпевать, широко раскрывая рот, и порою ему удавалось издавать даже довольно гармоничные звуки...
   В это время, далеко внизу, небольшая группа метисов, раскинувших свой лагерь в лесистой местности, услыхала звуки, которые неслись откуда-то сверху. Метисы собирались завтракать, но тотчас же повскакали со своих мест, пораженные, готовые видеть в этом признаки "второго пришествия". Они смотрели вверх на крутящийся в воздухе, уносимый ветром обломок "Фазерлэнда", изумленные до крайней степени. Это как будто и походило на второе пришествие, а как будто и нет. Недоумевающие и испуганные, они не спускали глаз с корабля. Вдруг пение прекратилось, и после довольно долгого промежутка времени они услыхали голос, как будто с неба -- голос спрашивал их на ломаном английском языке:
   -- Как называется это место?
   Но они не отвечали, потому что не поняли вопроса, хотя он и был повторен несколько раз.
   Наконец воздушное чудовище скрылось из виду, пронесшись далее, к северу, над густым сосновым бором...
   Внизу горячо и долго спорили об этом странном явлении.
   Когда кончилось пение, ноги принца опять исчезли в дверном отверстии наверху.
   Команда, вся до единого человека, была уже готова к новым героическим усилиям и великим подвигам.
   -- Смоллуэйс, сюда! -- крикнул Курт.

5

   Теперь Берт под руководством Курта впервые познакомился с работой воздушного корабля.
   Задача капитана этого корабля была очень простая: капитан должен был заботиться лишь о том, чтобы корабль держался в воздухе.
   Буря утихла, но ветер был все еще очень силен. Это делало крайне опасным спуск на землю такой неуклюжей массы, как этот полуразрушенный воздушный корабль, если бы даже принц и решился высадиться в населенной стране с риском попасть в плен. Необходимо было, следовательно, продержаться в воздухе, пока ветер не утихнет совсем, и тогда попробовать спуститься в каком-нибудь пустынном уголке этой территории, чтобы там произвести необходимую починку и подождать, не явится ли на помощь какой-нибудь другой корабль: ведь, наверное, они теперь уже разыскивают "Фазерлэнд".
   Но для спуска прежде всего нужно было освободить корабль от лишней тяжести. Курту было поручено отправиться вместе со своим отрядом к разорванным и смятым воздушным камерам и постепенно, частями, отделять лоскутья материи, но по мере того, как воздушный корабль будет опускаться.
   И вот Берт, вооружившись острым ножом, вскарабкался по сети на высоте тысячи двухсот метров над землей и кромсал бесполезные тряпки, стараясь понять, что приказывал Курт на английском языке, и догадаться, когда он отдавал приказания по-немецки.
   Это была головокружительная работа, но не настолько, как это может вообразить себе читатель, "сидящий в теплой комнате. Берт ухитрился даже смотреть вниз, на дикую северную страну, расстилавшуюся перед его глазами: никаких признаков жилья, угрюмые скалы, водопады, широкие, извилистые и пустынные реки. Растительность, насколько можно было разглядеть при дневном свете, казалась жалкой и скудной. Кое-где на холмах виднелся снег... А Берт, цепляясь одной рукой за сеть, висел в воздухе над этой страной, отрезая другой рукой лоскуты скользкого, промасленного шелка. Ему с товарищами надо было отделить и спустить вниз перепутавшиеся и согнутые стальные прутья, а также большой кусок каркаса корабля; это была трудная работа. Освобожденный от этой тяжести, воздушный корабль сделал
   головокружительный скачок вверх. Часть каркаса закружилась в воздухе и, падая, стукнулась о край ущелья, странно подпрыгивая и извиваясь. Берт, точно замерзшая обезьяна, вцепился руками в канаты и не мог пошевелить ни одним мускулом в течение пяти минут.
   Теперь Берт находил даже некоторое удовольствие в этой опасной работе, и, кроме того, ему приятно было сознание товарищества. Он уже не был больше отщепенцем среди других, чужестранцем, возбудившим к себе недоверие. У него теперь была общая работа с другими, и в дружеском соревновании он старался управиться со своей работой быстрее других. И, кроме того, теперь он определенно понял, что Курт ему нравится, что Курта он уважает. Курт восхищал его как руководитель работ, своей находчивостью, рассудительностью и мягкостью в обращении с подчиненными. Он всегда готов был придти на помощь и поспевал всюду. На работе он преображался. Легкомыслие исчезло, и стоило кому-нибудь оказаться в затруднении, как он сейчас же являлся с разумным советом и смелой поддержкой. Он был для своей команды как бы старшим братом.
   Когда окончательно отделили и сбросили вниз три больших обломка, Берт с радостью снова залез в каюту, уступив место второй смене. Он и его товарищи получили горячий кофе, так как, несмотря на свою одежду, все они порядочно продрогли; сидя в каюте и распивая горячий кофе, они весело смотрели друг на друга. Один из товарищей Берта ласково заговорил с ним по-немецки, и Берт, улыбаясь, отвечал ему. У Берта совсем окоченели ноги, и Курт распорядился, чтобы ему были переданы теплые сапоги одного из раненых матросов.
   После полудня ветер утих, и в воздухе появились редкие снежные хлопья. Внизу видны были большие пространства, занесенные снегом, а в глубоких долинах торчали группы сосен и елей. Курт с тремя людьми из своей команды вошел в неповрежденные газовые камеры, чтобы выпустить оттуда часть газа и приготовиться к спуску. Остаток бомб и взрывчатых веществ был также сброшен вниз и, падая, произвел взрыв, грохот которого далеко пронесся в пустынной местности.
   Наконец в четыре часа пополудни "Фазерлэнд" спустился на широкое скалистое плоскогорье, недалеко от покрытых снегом вершин.
   Спуск происходил при особенно трудных условиях: "Фазерлэнд" не был приспособлен для того, чтобы претерпевать эволюцию воздушного шара. Капитан не мог точно рассчитать силу падения, и воздушный корабль тяжело и неуклюже ударился о землю; при этом передняя часть висячей галереи была разрушена, и был смертельно ранен фон Винтерфельд. Корабль протащился еще несколько секунд и, наконец, свалился бесформенной массой. Передний щит с механической пушкой оторвался и покатился вниз. Два матроса были тяжело ранены: у одного была сломана нога, а другой получил внутренние повреждения. Проволоки и стальные прутья разлетелись во все стороны. Берт тоже получил удар в бок. Когда, наконец, он очнулся от удара и смог оглядеться, то увидел, что огромный-орел, который при отправлении из Франконии, шесть дней назад, имел такой величественный вид, теперь лежал сплющенный над каютами воздушного корабля и над замерзшими скалами этой пустынной страны, точно злополучная птица, которую кто-то поймал, свернул ей шею и бросил в сторону. Кучка людей молча стояла вокруг обломков воздушного корабля, среди бесплодной пустыни. Другая часть команды работала около импровизированной палатки, устроенной из опустевших газовых камер, а принц, отойдя немного в сторону, разглядывал в бинокль отдаленные вершины, похожие на древние морские скалы. Кое-где виднелись группы деревьев, низкорослые ели и тонкие сосны. Кругом были разбросаны валуны, и среди них малорослая альпийская растительность, густой кустарник и цветы без стеблей. Воды вблизи нигде не было, но доносился глухой шум падающих с высоты водопадов. Дул леденящий ветер, приносивший порой снежные хлопья.
   После легкого, колыхающегося воздушного корабля земля в этой угрюмой стране показалась Берту тяжелой и мертвой.
   Волей судеб великий и могущественный принц Карл Альберт был на время лишен возможности принимать участие в чудовищном конфликте, вызванном, главным образом, им же самим. Погода и случайности битвы как будто соединились вместе, чтобы загнать его в пустынную часть Лабрадора, где он бродил в бездействии целых шесть дней, а в это время разыгрывались удивительные мировые события. Государство шло на государство, один воздушный флот устремлялся навстречу другому, города разрушались, и люди гибли массами.
   Но в Лабрадоре была тишина, нарушаемая только стуком молотков. Тут господствовал мир.
   В маленьком лагере шла работа. Издали каюты, прикрытые остатками шелковой материи шара, казались огромными палатками цыганского табора. Все, кто только мог работать, были заняты сооружением мачты, на которой электротехники "Фазерлэнда" должны были укрепить аппарат беспроволочного телеграфа, чтобы принц мог установить сношения с внешним миром. Мачту строили из остатков стального каркаса корабля. Однако установка этой мачты была сопряжена с величайшими трудностями. С самого начала люди терпели разные лишения. Припасов было недостаточно, и экипаж должен был довольствоваться уменьшенной порцией. Кроме того, несмотря на толстую одежду, все очень страдали от резкого холодного ветра и условий жизни в этой негостеприимной стране. Первую ночь провели без огня, в глубоком мраке. Машины воздушного корабля были изломаны и упали где-то далеко, к югу. У команды не было ни одной спички. Ведь брать с собой спички запрещалось под страхом смерти. Все взрывчатые вещества и снаряды были выброшены раньше, и лишь к утру один офицер, тот самый, в каюту которого был вначале помещен Берт, сознался, что у него есть пара дуэльных пистолетов и патроны, при помощи которых можно добыть огонь. Позже отыскались еще ящики механической пушки с неиспользованными боевыми припасами.
   Первая ночь была ужасна и казалась бесконечной. Почти никто не спал. В лагере было семь раненых, и среди них фон Винтерфельд, у которого была разбита голова. Старик метался в бреду, бился в руках своего денщика и выкрикивал что-то странное по поводу разрушения Нью-Йорка. Команда собралась в палатке, служившей столовой; все закутались во что попало и пили согретое без помощи огня какао, прислушиваясь к крикам Винтерфельда.
   Утром принц произнес перед экипажем речь, в которой говорил о неисповедимом роке, о том, какое счастье и какая слава -- отдать свою жизнь за династию, и вообще о разных таких вещах, о которых легко можно было бы забыть в этой суровой пустыне. Команда отвечала ему обычными в таких случаях восклицаниями, а издали доносился вой волков.
   После этого команда принялась за работу, и в течение недели установили, наконец, стальную мачту для беспроволочного телеграфа и укрепили антенну из медной проволоки; антенна занимала площадь размером шестьдесят на четыре метра. Все это время люди провели за неустанной тяжелой и напряженной работой, терпя всевозможные лишения и неудобства. Дикая, суровая природа окружала их, и единственным развлечением был вид на великолепный закат и восход солнца и водопады. Люди, отправившиеся в лес за дровами, встретили там волков, и поэтому вокруг лагеря было сооружено кольцо непрерывных огней. Раненых перенесли с койками из кают воздушного корабля поближе к огню, и устроили над ними навесы. Трое раненых умерли вследствие недостатка питания, зато другие начали поправляться. Все это, однако, уже не являлось главным событием в глазах Берта, внимание которого было поглощено непрерывной работой по установке беспроволочного телеграфа. Принц находился тут же и постоянно подгонял работающих, угрожая, когда кто-нибудь начинал отставать. Он указывал им на небо к югу, говоря по-немецки:
   -- Мир ожидает нас! Должно завершиться то, что подготавливалось пятьюдесятью веками!
   Берт не понимал его слов, но догадывался об их смысле по его жестам. Несколько раз принц выходил из себя: раз -- по поводу того, что один из матросов слишком медленно работал, а другой раз -- потому что матрос украл паек у своего товарища. Лентяя принц выругал и поставил на еще более трудную работу, а укравшего ударил по лицу и вообще обошелся с ним довольно жестоко.
   Сам принц не работал. Около костров было расчищено пространство, и там принц часами разгуливал взад и вперед, скрестив руки и бормоча себе под нос что-то о терпении и своей судьбе. Временами, однако, его бормотание переходило в потоки красноречия, сопровождавшиеся возгласами и жестами, которые привлекали внимание экипажа. Матросы посматривали на него, полагая, что эти жесты относятся к ним, но замечали, что голубые глаза принца устремлены в одну точку и жест всегда обращен к горам, видневшимся на юге.
   В воскресенье работа была на полчаса прекращена, и принц произнес проповедь о вере и милости господней к Давиду, а после проповеди все хором спели гимн: "Бог -- моя крепость!"
   Умирающий Винтерфельд лежал под импровизированным навесом и бредил величием Германии.
   -- Кровь и железо! -- вскрикивал он и, точно насмехаясь, прибавлял: -- Мировая политика! Ха-ха!..
   Затем, говоря тихо и лукаво, он начал объяснять разные сложные вопросы политики воображаемым слушателям. Другие раненые лежали молча и слушали его.
   Берт на миг отвлекся было от работы, прислушиваясь к его бреду, но Курт тотчас же крикнул:
   -- Смоллуэйс, берите этот конец скорее! Так!..
   Медленно и с большим трудом была, наконец, изготовлена высокая мачта и постепенно водружена на место. Электротехники устроили запруду, и в находившемся неподалеку ручье устроили турбину: маленькую мюльгаузенскую динамомашину, употребляемую телеграфистами, приспособили к водяной силе. На шестой день вечером аппарат уже был готов для работы, и принц мог через пустынные пространства мира обратиться к своему воздушному флоту. Но его призыв -- правда, весьма слабый -- вначале не был замечен.
   Этот первый вечер, когда начал действовать беспроволочный телеграф, надолго запечатлелся в памяти Берта. Красное пламя раздувалось и шумело около работавших электротехников, и блеск его, отражаясь на вертикальной g стальной мачте и медных проволоках, распространялся к зениту. Принц сидел тут же, на скале, облокотившись на руку, и ждал. По ту сторону, к северу, виднелась небольшая группа камней с крестом посередине. Это была могила Винтерфельда. А на некотором расстоянии от нагроможденных скал блеснули глаза волка. По другую сторону валялись обломки воздушного корабля, и люди сидели вокруг костра. Все молчали, все ждали известий, которые, возможно, будут получены. Быть может где-нибудь, за многие сотни километров от этой пустыни, другие такие же мачты беспроволочного телеграфа завибрируют в ответ? Но, может быть, этого и не случится, и электрические волны потеряются среди равнодушного мира!.. Разговаривая между собой, люди невольно понижали голос. Раза два издалека донесся пронзительный крик птицы и вой волка.
   А кругом простиралась громадная холодная пустыня...

7

   Берт узнал новости позже всех: товарищи передали ему кое-что на ломаном английском языке. Только поздно ночью утомленный телеграфист получил, наконец, ответ на свой призыв, и затем уже получаемые ответы стали ясными и определенными. И какие потрясающие известия заключались в них!
   -- Послушайте! -- сказал Берт за завтраком, среди общего шума. -- Расскажите, в чем дело.
   -- Весь мир воевать! -- сообщил один из команды, специалист по языкам, и при этом сделал объяснительный жест, держа в руке чашку какао.
   Берт устремил свой взор за южный горизонт, но там ничего не было видно.
   -- Весь мир воевать! -- продолжал объяснять ему товарищ. -- Они наполовину сгорели -- Берлин, Лондон, Гамбург и Париж. Японец сжег Сан-Франциско. Мы устроили лагерь у Ниагары. Вот что они сказал нам. У Китай есть летающие драконы и воздушные корабли без счета. Весь мир воевать!
   -- Ах! -- воскликнул Берт.
   -- Да, -- ответил матрос и принялся пить какао.
   -- Вы говорите: сожгли Лондон? Так же, как мы это сделали с Нью-Йорком, да?
   -- Была бомбардировка...
   -- А они ничего не говорили про местечко, которое называется Кленгем или Бен-Хилл?
   -- Я ничего не слыхал...
   Это все, чего Берт мог от него добиться. Но волнение, охватившее всех, передалось и Берту. Увидев, что Курт стоит один, заложив руки за спину, и пристально смотрит вдаль, Берт подошел к нему и, отдав по-солдатски честь, сказал:
   -- Прошу прощения, господин лейтенант!
   Курт обернулся. Выражение его лица было особенно серьезное.
   -- Я как раз думал о том, чтобы поближе взглянуть на этот водопад, -- сказал он. -- Он напоминает мне... Что вам нужно, Смоллуэйс?
   -- Я не могу ни прочесть, ни понять, что они говорят, сэр. Если бы вы сообщили мне новости!
   -- Да будут они прокляты, эти новости! -- воскликнул Курт. -- Вы узнаете о них достаточно, прежде чем кончится день. Это -- конец мира... Они выслали за нами "Цеппелин", который прибудет завтра утром, и мы будем на Ниагаре через сорок восемь часов, если до тех пор не погибнем... Мне хочется взглянуть на водопад. Пойдем со мной. Вы получили свою порцию?
   -- Да, сэр.
   -- Хорошо. Значит, идем...
   Глубоко задумавшись, Курт пробирался между скалами к далекому водопаду. Некоторое время Берт шел позади него как провожатый. Наконец, когда лагерь скрылся из вида, Курт побрел рядом.
   -- Через два дня мы будем там, -- сказал он. -- Мы возвращаемся в самое пекло войны. Вот каковы полученные известия. Мир сошел с ума. Наш флот победил американский воздушный флот в ту ночь, когда мы были выведены из строя, -- это ясно. Мы потеряли одиннадцать воздушных кораблей, а у них погибли все аэропланы. Никому неизвестно, сколько мы разрушили и сколько перебили людей. Но это только начало. Наше выступление было искрой, воспламеняющей порох. Каждая страна скрывала у себя летающие машины. Теперь они сражаются в воздухе над Европой, над всем миром. Японцы и китайцы соединились вместе, и это -- факт огромнейшего значения. Они вмешались в наши распри... У них тысячи воздушных судов. Они -- над всем миром. Мы бомбардировали Лондон и Париж, а французы и англичане разрушили Берлин. А теперь Азия обрушилась на нас -- на всех нас. Безумие! Границ не существует. Это -- полнейший хаос. Они бомбят столицы, разрушают доки и фабрики, рудники и флоты...
   -- Они сильно повредили Лондон? -- спросил Берт.
   -- Никому не известно!
   Наступило молчание.
   -- Тут так спокойно, в этом Лабрадоре, -- сказал Курт немного погодя. -- Я бы хотел даже остаться здесь. Но не могу. Нет! Я должен пройти через это испытание, должен все это увидеть! И вы тоже! И каждый из нас!.. Говорю вам: наш мир разлетается вдребезги. И нет выхода, нет пути назад. Вот куда мы зашли! Мы точно мыши, запертые в горящем доме, точно животные, застигнутые наводнением. Теперь нас возьмут отсюда, и мы снова попадем в самый водоворот войны. Мы будем опять убивать и разрушать... быть может. Но перевес уже не на нашей стороне, а на стороне китайско-японского флота. Теперь наступает наш черед. Что ожидает вас, я не знаю, но относительно себя могу сказать наверняка: я буду убит!
   -- Ну-у, уцелеете! -- возразил ему Берт, смущенный его словами.
   -- Нет! -- проговорил Курт. -- Я буду убит. Я не знал этого раньше, но сегодня утром, на рассвете, я это почувствовал, точно кто-то предупредил меня об этом.
   -- О!
   -- Говорю вам, я это знаю!
   -- Но как это можно знать?
   -- А я знаю!
   -- Будто вам кто-нибудь сказал?
   -- Я уверен... Я знаю! -- повторил Курт еще раз, и они молча пошли к водопаду.
   Курт шагал, не глядя по сторонам, погруженный в раздумье. Наконец он прервал молчание.
   -- Я всегда чувствовал себя молодым, Смоллуэйс, -- сказал он, -- но сегодня утром я вдруг почувствовал себя старым, таким старым! Я почувствовал себя ближе к смерти, чем старики. Прежде я всегда смотрел на жизнь как на шутку. Но это не так... Я думаю, что такого рода вещи, войны и землетрясения всегда были и всегда оказывали влияние на все стороны жизни. Но только теперь я впервые понял это. С тех пор, как мы были в Нью-Йорке, я постоянно размышлял об этом... И всегда так было -- таков уж путь жизни! Людей отрывают от тех, кому они дороги; разрушаются семьи, человеческие существа, полные жизни и мыслей и, может быть, одаренные, разрываются на куски, калечатся, гибнут... Лондон! Берлин! Сан-Франциско! Подумайте, сколько человеческих жизней мы оборвали в Нью-Йорке! А остальные продолжают жить, как ни в чем не бывало. И я продолжаю жить... Точно звери!
   Некоторое время он молчал, потом вдруг проговорил:
   -- Принц -- сумасшедший!
   Им пришлось карабкаться вверх. Затем они вышли на болотистую площадку возле ручейка.
   Там было много красивых красных цветов. Это бросилось Берту в глаза.
   -- Как! -- воскликнул он. -- Цветы в таком месте!
   Курт остановился и слегка повернул к нему голову. Он казался взволнованным.
   -- Я никогда не видел подобных цветов. Они так нежны! -- сказал Берт.
   -- Что ж, нарвите их, если вам так хочется! -- заметил Курт.
   Берт принялся рвать цветы, а Курт молча смотрел на него.
   -- Как это смешно: всегда хочется рвать цветы, когда их видишь! -- сказал Берт.
   Курт ничего не ответил. Они пошли дальше, не разговаривая, и шли довольно долго. Наконец добрались до скалистого выступа, откуда открывался вид на водопад. Курт остановился и сел на камень.
   -- Вот это я и хотел видеть, -- пояснил он Берту. -- Хотя не очень, но все-таки похоже!
   -- Похоже на что? -- спросил Берт.
   -- На другой, знакомый мне водопад, -- и вдруг, обратившись к Берту, он задал ему вопрос: -- У вас есть возлюбленная, Смоллуэйс?
   -- Смешно! -- ответил Берт. -- Эти цветы... Я как раз думал о ней.
   -- И я также!
   -- Как?! Об Эдне?
   -- Нет. Я думал о своей Эдне. У каждого из нас, я полагаю, есть Эдна, к которой устремляются наши мысли. И какая это была девушка! Но теперь все это навсегда миновало. Тяжело думать, что я не могу ее увидеть ни на одну минуту. Хотя бы только для того, чтобы она знала, что я думаю о ней...
   -- По всей вероятности, вы ее увидите, -- возразил Берт.
   -- Нет, -- сказал Курт. -- Этого никогда не будет. Я знаю... Я встретил ее в таком же месте, как это, -- на Альпах, в Энгстлене. Там есть водопад вроде этого, широкий, низвергающийся в Иннерткирхен. Вот почему я и пришел сюда сегодня утром... Мы с ней отправились однажды к этому водопаду и провели около него полдня. И мы собирали цветы... Как раз такие же цветы. Это -- те же самые цветы, насколько мне известно.
   -- Да, я знаю... мы с Эдной точно так же, -- заметил Берт. -- Цветы и тому подобное... Как будто годы прошли с тех пор.
   -- Она была прекрасна, смела и скромна, -- продолжал Курт. -- Я испытываю такое страстное желание увидеть ее и услышать ее голос!.. Только один раз, прежде чем умереть... Но где она? Слушайте, Смоллуэйс, я хочу написать письмо... А вот тут я ношу ее портрет! -- Он указал на грудь.
   -- Вы еще увидите ее, -- утешал его Берт.
   -- Нет! Никогда! -- возразил Курт. -- Я не понимаю, зачем люди встречаются, если им приходится тотчас же после этого разлучаться друг с другом! Я знаю: я больше не встречу ее, знаю это так же верно, как то, что и после моей смерти лучи солнца по-прежнему будут сверкать... Какая это глупость, какая нелепость, жестокость и безумие, слепая ненависть и себялюбие, -- все то, что творят люди и что они будут творить! Ах, Смоллуэйс, какой грязной и хаотической представляется мне жизнь! Войны, избиения и бедствия, ненависть и жестокость, убийства, изнуряющая работа, закон Линча и обманы! Сегодня я чувствую себя усталым от всего этого. И я как будто только теперь понял все... Но когда человек устал от жизни, ему пора умирать. Я лишился бодрости духа и чувствую около себя смерть. Но подумайте только о всех надеждах, которые у меня были еще так недавно, о том, что я считал прекрасными начинаниями! Какой позор! Никаких начинаний не было. Мы -- точно муравьи в муравьиной куче, среди мира, который ровно ничего не значит, потому что он движется вперед к небытию! Нью-Йорк! Ну что удивительного в истории с Нью-Йорком?! Ведь это всего лишь муравьиная куча, которую сумасшедший пнул ногой, -- и ничего: одна пыль. Подумайте об этом, Смоллуэйс. Война теперь везде. Они разрушают свою культуру, прежде чем завершили ее. То, что англичане делали в Александрии, японцы в Порт-Артуре, французы в Касабланке, -- теперь творится повсюду. Повсюду! Там, в Южной Америке, они сражаются даже между собой! Нигде нет безопасности, нигде нет мира! Нет такого места, куда бы могла укрыться мать с дочерью, где они были бы спокойны! Война несется по воздуху, бомбы падают ночью сверху. Мирные люди, выходя утром из домов, видят воздушный флот, который проносится над ними и сеет смерть, -- сеет смерть!..

Глава VIII. Мировая война

1

   Только постепенно, понемногу Берт, наконец, понял, что весь мир охвачен войной. Он представил себе положение населения стран, к югу от арктической пустыни, где он теперь находился, -- представил себе их ужас и изумление, когда в небесах над ними показался этот новоиспеченный воздушный флот. Вообще мир, как целое, не входил в круг идей Берта. Он представлял себе мир безграничным пространством, лежащим за пределами его непосредственного восприятия. Война, по понятиям Берта, являлась лишь источником эмоций и новостей, получаемых из ограниченной области, именуемой "театром войны". А теперь вся земная атмосфера представляла собой театр войны, и каждая страна была местом сражений. Все государства, как оказывается, под великим секретом, но почти не отставая друг от друга, шли по пути изысканий и изобретений. Но, несмотря на все старания сохранить тайну, военные планы и изобретения оказывались настолько параллельными в разных странах, что через несколько часов после выступления первого воздушного флота из Франконии, такая же воздушная азиатская армада двинулась на запад, проносясь высоко над головами изумленных обитателей густо населенной равнины Ганга. Однако военная подготовка восточно-азиатского союза производилась в более колоссальном масштабе, нежели это делалось в Германии. "Таким путем, -- сказал Тан-Тинг-Сианг, -- мы завладеем Западом и пройдем по нему. Мы восстановим мир на Земле, уничтоженный этими варварами".
   В отношении тайны, быстроты и изобретательности государства Азии намного превзошли немцев, и там, где у немцев работали сотни людей, у азиатов работали десятки тысяч. В огромные воздухоплавательные парки Чинси-Фу и Тсинг-Иен по однорельсовым дорогам, покрывавшим весь Китай, без конца подвозились способные и искусные рабочие, которые технически были куда подготовленнее среднего европейского рабочего. Известие о сюрпризе, который преподнесла миру Германия, заставило их лишь ускорить свою работу. Ко времени бомбардировки Нью-Йорка немцы имели, пожалуй, не более трехсот воздушных кораблей, азиаты же на востоке, западе и юге владели многими тысячами кораблей. Притом у них были настоящие боевые летательные машины, так называемые "ниайо", которые на практике оказались совершеннее немецких летающих драконов. Это были чрезвычайно легкие аппараты, построенные из стали, тростника и искусственного шелка, рассчитанные, как и германские, на одного человека. Аэронавт был вооружен кислородным ружьем, стрелявшим разрывными пулями, и, согласно японским традициям -- мечом. Крылья этих аппаратов имели спереди крючки, напоминавшие когти летучих мышей; посредством крючков аэропланы могли цепляться за газовые камеры неприятельских воздушных кораблей. Эти легкие летательные аппараты сопровождали воздушный флот, а иногда посылались и на рекогносцировку. Они могли перелетать пространства от трехсот до восьмисот километров, в зависимости от ветра.
   Итак, почти сейчас же по выступлении немецкого воздушного флота целые стаи азиатских воздушных кораблей устремились в воздух. Все правительства в это время начали лихорадочно готовиться и строить новые воздушные суда и разные летательные аппараты. Для дипломатии уже не оставалось времени. Предостережения и ультиматумы передавались по телеграфу, и в течение нескольких часов весь мир уже был объят войной -- и войной самой запутанной.
   Великобритания, Франция и Италия объявили войну Германии и нарушили нейтралитет Швейцарии. В Индии, как только показался азиатский воздушный флот, вспыхнуло восстание мусульман в северо-западных провинциях. Восстание это распространилось, точно степной пожар от Гоби до Золотого берега, и восточно-азиатская коалиция захватила нефтяные источники Бирмы и выступила одновременно как против Америки, так и против Германии. Через
   неделю воздушные флоты строились уже в Дамаске, Каире и Иоганнесбурге. Австралия и Новая Зеландия лихорадочно вооружались.
   Главную и ужасную особенность всех этих вооружений составляла быстрота, с которой можно было создавать воздушные чудовища. В то время, как для постройки обыкновенного военного судна требовалось от двух до четырех лет, воздушный корабль можно было построить за несколько недель. Кроме того, конструкция воздушного корабля отличалась замечательной простотой, даже по сравнению с миноносцем. Если были налицо машины, материалы для воздушной камеры, принадлежности для добычи газа и чертежи, -- соорудить воздушный корабль было теперь даже легче, чем деревянную лодку сто лет назад. Фабрики и мастерские, снабженные необходимыми ресурсами и приспособлениями, покрывали все пространство земного шара от мыса Горн до Новой Земли и вокруг Земли -- от Кантона и до Кантона.
   Но едва германские воздушные корабли показались над Атлантическим океаном, едва были получены первые скудные известия об азиатском флоте из Верхней Бирмы, как уже пошатнулась фантастическая фабрика кредита и финансов, державшая в течение многих лет Вселенную в своих тисках. Все биржи на свете были охвачены ураганом реализации ценных бумаг. Банки прекратили платежи, дела заглохли и скоро остановились совсем. Фабрики еще некоторое время, по инерции, продолжали работать, выполняя заказы обанкротившихся и исчезнувших заказчиков; затем остановились и фабрики. Нью-Йорк, который показался Берту таким блестящим и оживленным, переживал в этот момент экономический и финансовый кризис, беспримерный в истории. Подвоз съестных припасов сократился. И раньше чем истекли две недели мировой войн торую они предназначены выполнить. Дисциплину онъ поддерживалъ съ прежнею безпощадною строгостью.
   Но вотъ, мало-по-малу, была, наконецъ, воздвигнута мачта. На шестой день къ вечеру всѣ приспособленія для безпроволочнаго телеграфированія были готовы, и принцъ принялся по всему неизмѣримому воздушному пространству давать условные знаки своему неизвѣстно гдѣ находившемуся воздушному флоту. Нѣсколько времени не получалось никакого результата, и Карлъ-Альбертъ выходилъ изъ себя.
   Картина этого вечера надолго осталась въ памяти Берта. Возлѣ электротехниковъ пылало красноватое пламя, а по стальной мачтѣ и мѣднымъ проводамъ бѣжали кверху искры. Принцъ, со сложенными на груди руками, устремленнымъ въ южную даль взоромъ, неподвижно сидѣлъ на камнѣ близь мачты и ждалъ. За нимъ, къ сѣверу, высился увѣнчанный простымъ деревяннымъ крестомъ небольшой курганъ, насыпанный надъ прахомъ графа Винтерфельда. Въ сосѣднемъ ущельѣ зловѣщими огоньками горѣли глаза волковъ.. Невдалекѣ громоздился остовъ "Фатерланда". Вокругъ одного изъ костровъ сидѣли офицеры, а вокругъ другого -- солдаты. Всѣ были угрюмы и молчаливы въ ожиданіи извѣстій о товарищахъ, А вдали, за нѣсколько сотенъ миль отсюда, эти товарищи, быть-можетъ, ужъ считали ихъ погибшими. Легко могло случиться, что электрическія волны, приведенныя въ движеніе на Лабрадорѣ, не достигали своего назначенія и безцѣльно носились по воздуху. Но всѣ сидѣли и ждали, лишь изрѣдка, и то вполголоса, какъ бы чего-то боясь, обмѣнивались своими впечатлѣніями.
  

VII.

   Измучившись за день, Бертъ незамѣтно для себя заснулъ возлѣ костра. Утромъ онъ узналъ, что поздно ночью былъ полученъ первый отвѣтъ отъ флота, а послѣ того посыпался цѣлый рядъ самыхъ поразительныхъ извѣстій.
   -- Весь міръ сейчасъ въ огнѣ,-- говорилъ ему одинъ матросъ, мараковавшій немного по-англійски.-- Всѣ народы поднялись одинъ противъ другого. Берлинъ и Гамбургъ разрушены, Лондонъ и Парижъ -- тоже...
   -- Неужели разрушенъ и Лондонъ?-- спросилъ Бертъ, чувствуя, какъ сжалось у него сердце.
   -- Разнесенъ въ пухъ и прахъ!-- продолжалъ матросъ.-- А нашъ флотъ спустился на Ніагару и устроился тамъ лагеремъ... говорятъ, Китай съ Японіей выслали цѣлую уйму разныхъ воздушныхъ чудищъ... Вообще, говорятъ, весь міръ въ огнѣ...
   -- А не слыхали, предмѣстье Лондона, Бенъ-Хиль, тоже разрушенъ?-- полюбопытствовалъ Бертъ.
   -- Нѣтъ, объ этомъ я ничего не слыхалъ,-- отвѣтилъ матросъ, доѣдая свой супъ.
   Увидѣвъ Курца, стоявшаго съ заложенными за спину руками и задумчиво глядѣвшаго на шумѣвшій вдали водопадъ, Бертъ подошелъ къ молодому офицеру, отдалъ ему по-военному честь и сказалъ:
   -- Простите, г. лейтенантъ, я очень желалъ бы знать...
   Курцъ такъ быстро обернулся, что Бертъ не успѣлъ докончить своей фразы. Лицо лейтенанта, противъ обыкновенія, было очень серьезно.
   -- Да, этотъ водопадъ напоминаетъ мнѣ тотъ, который находится на моей родинѣ,-- пробормоталъ онъ, очевидно продолжая начатый съ самимъ собою разговоръ, но, замѣтивъ Берта, опомнился и воскликнулъ:--Ахъ, это вы, Смолуэйсъ! Что вамъ?
   -- Осмѣлюсь просить васъ, г. лейтенантъ, сообщить мнѣ, если можно, какія получены извѣстія? Наши люди разсказываютъ такіе ужасы, что трудно вѣрить.
   -- Да, Смолуэйсъ, на свѣтѣ творятся такія вещи, которымъ, дѣйствительно, трудно вѣрить. Но едва ли наши люди могутъ сказать больше того, что дѣлается въ мірѣ; вѣдь имъ неизвѣстны подробности... Начинается чуть не свѣтопреставленіе... Весь міръ въ огнѣ... За нами отправленъ "Графъ Цеппелинъ". Завтра онъ будетъ здѣсь и, вѣроятно, сообщитъ подробности. Но и тѣхъ, которыя уже намъ извѣстны, вполнѣ достаточно, чтобы прійти въ ужасъ... Однако вотъ что: я хочу поближе взглянуть вонъ на тотъ водопадъ. Пойдемте со мною. Дорогою потолкуемъ.
   И Курцъ, не дожидаясь отвѣта, быстро зашагалъ къ шумѣвшему вдали водопаду. За нимъ поспѣшилъ и Бертъ. Очутившись за чертою лагеря, офицеръ умѣрилъ шагъ, далъ поравняться съ собою Берту и сказалъ:
   -- Дня черезъ два мы снова будемъ въ самомъ пеклѣ войны, и притомъ такой страшной, истребительной, какой никогда еще не было, даже между первобытными народами... Человѣчество, кажется, поголовно сошло съ ума... Нашъ воздушный флотъ разбилъ американскій, но при этомъ мы потеряли цѣлыхъ одиннадцать кораблей. Зато всѣ ихъ аэропланы уничтожены. Сколько ихъ было, и какое число вмѣстѣ съ ними погибло людей,-- намъ пока неизвѣстно. Во всякомъ случаѣ, мы начали "хорошо". Наше выступленіе то же самое, что горящая головешка, брошенная въ пороховой погребъ. Оказывается, каждая страна обзавелась втихомолку воздушнымъ флотомъ, и вотъ теперь всѣ сцѣпились между собою... Самое же удивительное и неожиданное это -- то, что и японцы съ китайцами появились на сценѣ и тоже на летательныхъ машинахъ, не хуже, быть-можетъ, даже получше нашихъ, и ввязались въ нашу, такъ сказать, семейную распрю. Никто не хотѣлъ вѣрить "желтой опасности", о которой давно уже предупреждали умные люди, а она, вотъ, явилась, да еще какая! Японско-китайскій воздушный флотъ несравненно больше нашего европейскаго, вмѣстѣ взятаго; говорятъ, чуть не цѣлыя тысячи разныхъ страшныхъ летающихъ чудовищъ,-- страшныхъ не только но виду, но и въ дѣйствительности, и всѣ они разсѣялись по всему свѣту. Пока мы разрушали Нью-Йоркъ, Лондонъ и Парижъ, а французы съ англичанами -- Берлинъ, на всѣхъ насъ налетѣла желтолицая Азія... Всюду, во всей Европѣ, полное смятеніе. Всѣ растерялись. Азіаты съ еще большей свирѣпостью, чѣмъ мы, разрушаютъ наши города, верфи, флоты,-- словомъ, все что попадетъ имъ подъ руку.
   -- Господи, Боже мой, что же это дѣлается!-- съ ужасомъ воскликнулъ Бертъ, когда его спутникъ остановился, чтобы перевести духъ.-- А вы не знаете, г. лейтенантъ, сильно пострадалъ Лондонъ?
   -- Говорятъ, что да, но точныхъ свѣдѣній пока не имѣется,-- отвѣтилъ Курцъ и снова замолчалъ.
   Нѣсколько времени они шли молча.
   -- А какъ тихо здѣсь!-- заговорилъ опять молодой офицеръ.-- Какъ я желалъ бы остаться тутъ. Но это невозможно. Я -- солдатъ и долженъ оставаться на своемъ посту до конца. А между тѣмъ какъ бы было хорошо зажить здѣсь простою, первобытною жизнью, только безъ вражды и жестокостей. Но объ этомъ нельзя и мечтать. Скоро насъ опять повлекутъ на бойню... Мы будемъ убивать и насъ будутъ убивать... Не знаю, что будетъ съ вами, Смолуэйсъ, а что касается меня, то я скоро буду убитъ...
   -- Что вы, г. лейтенантъ!-- дрогнувшимъ голосомъ вскричалъ Бертъ.-- Почему вы такъ думаете?
   -- Непремѣнно буду убитъ, Смолуэйсъ, вотъ увидите,-- убѣжденно проговорилъ Курцъ.-- Я это чувствую. Раньше я никогда объ этомъ не думалъ, а сегодня вдругъ почувствовалъ это... не только почувствовалъ, а даже услышалъ, точно мнѣ кто-то сказалъ...
   -- Богъ съ вами, г. лейтенантъ! Это вамъ только такъ почудилось.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Смолуэйсъ, я вполнѣ убѣжденъ въ этомъ!-- упорствовалъ молодой офицеръ.
   Наступила новая, болѣе продолжительная пауза. Курцъ замолчалъ и глубоко задумался, а Бертъ не рѣшался прерывать его думъ.
   -- Я всегда чувствовалъ себя молодымъ,-- началъ опять Курцъ на ходу,-- но съ нынѣшняго утра мнѣ кажется, что я сразу сдѣлался старикомъ... уже стоявшимъ одной ногой въ могилѣ... Ахъ, да и стоитъ ли жизнь того, чтобы такъ цѣпляться за нее! Войны, землетрясенія, голодъ, моръ -- все это всегда было, и живыя существа гибли сотнями тысячъ, но такая война, какъ наша, ни на что ужъ не похожа; ей нѣтъ никакого оправданія, потому что въ ней нѣтъ ни малѣйшаго смысла... И ради такой войны молодыхъ, полныхъ силъ людей насильно отрываютъ отъ домашняго очага, отъ дорогихъ ихъ сердцу! Да, нашъ принцъ прямо сумасшедшій, затѣявъ эту страшную игру...
   Курцъ замолчалъ и поникъ головой. Въ это время они дошли до болотца, по которому протекалъ ручей. Бертъ увидѣлъ на краю болотца множество мелкихъ, нѣжныхъ красныхъ цвѣтовъ, какимъ-то чудомъ распустившихся въ такомъ суровомъ мѣстѣ.
   -- Посмотрите, г. лейтенантъ, въ такомъ мѣстѣ и вдругъ цвѣты!-- съ изумленіемъ воскликнулъ онъ, наклонясь сорвать цвѣтокъ.-- Я никогда не видалъ такихъ нѣжныхъ цвѣтовъ даже у себя на родинѣ.
   -- Рвите ихъ, Смолуэйсъ, если желаете,-- проговорилъ молодой офицеръ, но самъ отвернулся въ сторону и по его печальному лицу пробѣжала судорога.
   Бертъ воспользовался позволеніемъ и началъ набирать цѣлый букетъ.
   -- Странно, какъ только увидишь цвѣты, рука такъ сама и тянется за ними,-- продолжалъ Бертъ, торопливо обрывая тѣ цвѣты, стебельки которыхъ были подлиннѣе, чтобы удобнѣе было составить букетъ.
   Курцъ ничего не отвѣтилъ на это замѣчаніе и молча ждалъ, пока его спутникъ не набралъ довольно большой букетъ. Потомъ они стали продолжать путь и вскорѣ поднялись на небольшую возвышенность, съ которой весь водопадъ былъ виденъ, какъ на ладони. Курцъ присѣлъ здѣсь на толстый пень.
   -- Дальше я не пойду,-- заявилъ молодой офицеръ и, бросивъ взглядъ на водопадъ, прибавилъ:-- Да, онъ очень похожъ на тотъ, только въ окружающемъ его есть нѣкоторая разница... Скажите, Смолуэйсъ, у васъ есть любимая дѣвушка?-- вдругъ спросилъ онъ.
   -- Есть, г. лейтенантъ,-- съ нѣкоторымъ смущеніемъ отвѣтилъ Бертъ.-- И какъ это странно! Я только что думалъ о ней, когда вы задали мнѣ этотъ вопросъ... Должно-быть, напомнили цвѣты.
   -- Да, Смолуэйсъ, и мнѣ они напомнили о ней...
   -- Какъ, г. лейтенантъ, о моей Эднѣ?!
   -- А, такъ вашу зовутъ Эдной?.. Нѣтъ, Смолуэйсъ, у меня есть своя Эдна... У каждаго изъ насъ должна быть Эдна, пока мы молоды... Но я ея больше ужъ не увижу... Ахъ, какъ это невыносимо больно!.. Хотѣлось бы увидѣть хоть на минуту... на одно мгновеніе, чтобы сказать ей, что я никогда, никогда не забывалъ ея!
   -- Богъ дастъ, увидите, г. лейтенантъ, и не на минуту, а на...
   -- Нѣтъ, Смолуэйсъ, я чувствую... увѣренъ, что больше ужъ не увижу. Мы встрѣтились съ нею въ первый разъ у такого же вотъ водопада на своей родинѣ, поэтому меня и потянуло сюда... Потомъ мы часто сходились тамъ и рвали вмѣстѣ почти такіе же цвѣты, какъ эти.
   -- Да, и мы съ Эдной собирали цвѣты,-- тихо промолвилъ Бертъ.-- Мнѣ кажется, что это было ужъ такъ давно...
   -- И мнѣ тоже, Смолуэйсъ. А между тѣмъ послѣ нашего послѣдняго свиданія не прошло и мѣсяца... Она такъ добра, мила и, кажется, любитъ меня... Я мечталъ на ней жениться, а теперь вотъ... Ахъ, какъ мнѣ сейчасъ тяжело!.. На одинъ бы только мигъ увидѣть ее еще разокъ, услышать ея милый голосъ, а потомъ ужъ и умереть... Но я даже не знаю, гдѣ теперь она. Мать ея хотѣла съ нею куда-то, уѣхать, но при нашемъ прощаніи не сообщила мнѣ, куда именно, потому что сама не рѣшила еще. Хотѣли сообщить потомъ... Смолуэйсъ, я напишу ей письмо и оставлю у себя вмѣстѣ съ ея карточкой вотъ тутъ (онъ указалъ на грудной карманъ въ своемъ мундирѣ), а вы потомъ, когда меня не будетъ, постарайтесь доставить ей...
   -- Ахъ, г. лейтенантъ, да перестаньте вы носиться съ такими мрачными мыслями!-- со слезами на глазахъ воскликнулъ Бертъ.-- Честное слово, вы сами еще увидитесь съ...
   -- Нѣтъ, Смолуэйсъ,-- увы!-- я знаю, что это не будетъ... Не утѣшайте меня несбыточной надеждой. Чему суждено быть, того не минуешь. Обѣщайте мнѣ лучше исполнить мою просьбу,
   -- Клянусь вамъ въ этомъ, г. лейтенантъ!-- горячо проговорилъ молодой человѣкъ.-- Но мнѣ все-таки кажется...
   -- Вамъ только кажется, Смолуэйсъ, а я вполнѣ увѣренъ... Но довольно объ этомъ. Пойдете лучше назадъ. Насъ могутъ хватиться въ лагерѣ.
   Въ продолженіе всего обратнаго пути они оба молчали, Каждый былъ углубленъ въ свои собственныя невеселыя мысли.
  

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Разгромъ германскаго флота.

I.

   Бертъ долго не могъ освоиться съ понятіемъ о міровой войнѣ. Лишь понемногу ему удалось представить себѣ картину всѣхъ ея ужасовъ. Онъ не привыкъ къ грандіознымъ представленіямъ. Ему никогда не приходилось думать, такъ сказать, дальше самого себя. До этого времени онъ смотрѣлъ на войну только какъ на источникъ сенсаціонныхъ новостей, протекавшій на ограниченномъ пространствѣ, называемомъ "театромъ военныхъ дѣйствій". И вотъ вдругъ говорятъ, что весь міръ въ войнѣ, всѣ страны въ огнѣ, всѣ народы принялись за взаимонетребленіе...
   Одинъ за другимъ, равномѣрно и почти одновременно, народы слѣдовали по пути открытій и изобрѣтеній. Несмотря на то, что каждый народъ хранилъ въ строжайшей тайнѣ подробности своихъ изобрѣтеній, всѣ они оказывались очень схожими. Такъ, напримѣръ, не прошло и нѣсколькихъ часовъ послѣ подъема германскаго воздушнаго флота изъ Франконіи, какъ азіатская армада пронеслась надъ головами изумленныхъ обитателей равнины Ганга по направленію къ западу. Но соединенныя силы Китая и Японіи были гораздо значительнѣе силъ всей Европы.
   -- Намъ нужно превзойти европейскихъ псовъ, чтобы одолѣть ихъ всѣхъ и возстановить, наконецъ, на землѣ миръ, постоянно нарушаемый этими бѣлолицыми варварами,-- сказалъ Такъ-Тингъ-Сіангъ, и по его слову поднялась вся Азія.
   Азіаты превзошли даже германцевъ изобрѣтательностью, сохраненіемъ тайны и быстротою, съ которою они соорудили воздушный флотъ. И немудрено: у нѣмцевъ работали сотни рукъ, а у азіатовъ -- десятки тысячъ. Благодаря прорѣзавшимъ весь Китай вдоль и поперекъ однорельсовымъ желѣзнодорожнымъ путямъ, обширные воздухоплавательные парки въ Ханси-фу и Тсингъ-йенѣ постоянно снабжались талантливыми работниками, не уступавшими европейцамъ въ знаніяхъ. Извѣстіе о выступленіи нѣмцевъ на завоеваніе міра не застало азіатовъ врасплохъ. Во время бомбардированія Нью-Йорка въ германскомъ воздушномъ флотѣ было только триста кораблей, азіаты же выслали ихъ нѣсколько тысячъ. Кромѣ того, у нихъ имѣлась настоящая боевая летательная машина, "ніаіо", какъ они назвали ее. Эта машина во многомъ превосходила нѣмецкихъ драконовъ. Разсчитанная тоже на одного сѣдока, она была построена изъ стали, тростника и чистаго, химически обработаннаго шелка, и, снабженная моторомъ и подвижнымъ боковымъ крыломъ, отличалась замѣчательною легкостью. Всѣ азіатскіе аэронавты были вооружены скорострѣльными ружьями съ взрывчатыми снарядами, наполненными кислородомъ, и, по японской традиціи -- большинство ихъ, впрочемъ, и были японцы,-- каждый изъ нихъ имѣлъ на поясѣ мечъ. Очевидно, они и на воздухѣ главнымъ оружіемъ считали именно мечъ. Крылья машины "ніаіо" были спереди усажены стальными когтями, которыми она могла вцѣпляться въ газовыя камеры непріятельскаго воздушнаго корабля. Такихъ машинъ у азіатовъ оказалось множество; часть ихъ была на буксирѣ у воздушныхъ кораблей, а другая переправлялась морскимъ или сухимъ путемъ до извѣстнаго мѣста. На воздухѣ эти машины, смотря по состоянію вѣтра, дѣлали самостоятельные полеты отъ 200 до 500 миль.
   Такимъ образомъ, дѣйствительно весь міръ оказался въ огнѣ. Для дипломатическихъ сношеній не было времени. По безпроволочному телеграфу взадъ и впередъ носились только угрозы и ультиматумы, и въ нѣсколько дней весь міръ, неожиданно для самого себя, оказался на военномъ положеніи, и притомъ такомъ, какъ еще не было съ самаго сотворенія этого міра. Англія, Франція и Италія объявили войну Германіи и нарушили нейтралитетъ Швейцаріи. При видѣ азіатскаго воздушнаго флота индусы подняли знамя возстанія въ Бенгаліи, а въ сѣверо-западныхъ областяхъ Индіи возникло враждебное индусамъ движеніе мусульманскаго населенія, распространившееся, подобно степному пожару, отъ пустыни Гоби до Золотого Берега. Восточно-азіатская коалиція захватила нефтяные источники въ Бирмѣ и набросилась на Америку и Германію. Въ теченіе недѣли сооружились новые воздушные корабли въ Дамаскѣ, Каирѣ и Іоганнесбургѣ. Австралія и Новая-Зеландія съ лихорадочною поспѣшностью также готовились къ выступленію.
   Быстрому развитію событій какъ нельзя больше способствовало то роковое обстоятельство, что воздушный корабль можно было построить въ какія-нибудь двѣ-три недѣли, между тѣмъ какъ сооруженіе морского броненосца требовало столько же лѣтъ. Устройство воздушнаго судна было гораздо проще простой торпедной лодки. Благодаря этому теперь вездѣ, отъ Капъ-Горна до Новой Земли и отъ Кантона вокругъ всего земного шара, были устроены заводы, мастерскія и склады матеріаловъ съ цѣлью изготовленія возможно большаго количества воздушныхъ кораблей и другихъ летательныхъ приборовъ.
   Едва первая часть германскаго воздушнаго флота показалась на Атлантическомъ океанѣ и получилось извѣстіе о скоромъ появленіи азіатскаго, какъ разомъ рухнула дутая финансовая система, которая въ теченіе цѣлаго столѣтія искусственно связывала между собою народы. По всѣмъ биржамъ пронесся настоящій циклонъ реализаціи цѣнностей. Банки прекратили платежи, всѣ дѣла остановились. Нью-Йоркъ, видѣнный Бертомъ во всемъ его блескѣ богатства и процвѣтанія, сразу очутился на краю небывалаго финансоваго и экономическаго краха. Всюду началъ замѣчаться недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ, а черезъ двѣ недѣли со дня начатія міровой войны на всей землѣ, за исключеніемъ отдаленныхъ и еще дикихъ мѣстъ, власти были вынуждены прибѣгать къ самымъ энергичнымъ мѣрамъ къ устраненію недостатка въ пищевыхъ продуктахъ и обузданію огромной массы безработныхъ, ежедневно увеличивавшейся съ ужасающей быстротою, по мѣрѣ пріостановленія промышленныхъ и торговыхъ предпріятій.
   Всеобщая воздушная война неизбѣжно должна была привести къ полному общественному разстройству. Это сразу сказалось при нападеніи нѣмцевъ на Нью-Йоркъ. Страшная разрушительная сила воздушнаго корабля была несомнѣнна по отношенію ко всему, что находилось подъ нимъ, но она оказалась безсильна занять, охранить и удержать за собою завоеванное. Разумѣется, это должно было привести къ столкновеніямъ между собою различныхъ партій возбужденнаго городского населенія.
   Исторія не знаетъ примѣра этому страшному состоянію всего міра. Бывали только, мѣстные случаи, въ родѣ тѣхъ дѣйствій, которыми опозорили себя въ XVIII и XIX столѣтіяхъ англійскіе военные корабли у африканскихъ и другихъ побережій, да возстанія коммунаровъ въ 1871 г. въ Парижѣ, подъ давленіемъ войны съ Пруссіей.
   Другая характерная особенность въ самомъ началѣ этой войны заключалась въ небольшомъ вредѣ, который могли нанести другъ другу воздушные корабли. Внизъ они могли бросать разрывные снаряды страшной силы; крѣпости, города и морскія суда находились въ полной ихъ власти, но лично другъ другу они не могли сильно вредить, если не хотѣли сцѣпиться и вступить прямо въ рукопашную. Все вооруженіе огромныхъ германскихъ воздушныхъ кораблей, превосходившихъ величиною самые большіе морскіе броненосцы, состояло, какъ мы уже знаемъ, изъ сравнительно легкой механической пушки. Положимъ, когда выяснилось, что предстоитъ борьба за обладаніе уже и воздухомъ, то аэронавты были снабжены скорострѣльными ружьями новѣйшихъ системъ и снарядами, наполненными кислородомъ или другими легкими взрывчатыми веществами; но, въ общемъ, ни на одномъ воздушномъ кораблѣ не было столько боевыхъ средствъ, сколько прежде находилось на небольшой канонерской лодкѣ. Такимъ образомъ эти воздушныя чудовища при столкновеніи въ воздухѣ никакихъ преимуществъ другъ передъ другомъ не имѣли, такъ что, въ сущности, получался тотъ же средневѣковый способъ единоборства, только въ видоизмѣненной формѣ. Шансы были равны. Благодаря этому, послѣ первыхъ же опытовъ у командующихъ воздушными флотами явилась все увеличивавшаяся склонность избѣгать прямыхъ схватокъ и довольствоваться выгодами косвенныхъ, случайныхъ, нападеній.
   Вообще первые воздушные корабли не были способны достигнуть рѣшающихъ результатовъ: нѣмецкіе -- по своей неустойчивости, а японскіе и китайскіе -- вслѣдствіе крайней легкости. Правда, нѣсколько времени спустя бразильянцы построили аэропланъ, который былъ вполнѣ приспособленъ къ борьбѣ съ воздушными кораблями, но они соорудили всего нѣсколько такихъ аэроплановъ и оперировали съ ними только въ Южной Америкѣ; потомъ эти машины куда-то исчезли, и о нихъ болѣе ничего уже не было слышно. При всѣхъ прежнихъ способахъ веденія войны на сушѣ и на морѣ побѣжденная сторона лишалась возможности дѣлать потомъ набѣги на завоеванную противникомъ территорію. Борьба тогда шла "по фронту" и за этимъ фронтомъ обезпечивалась цѣлость всего взятаго побѣдителемъ. Когда война велась морская, уничтожался военный флотъ одного изъ противниковъ, блокировались его гавани, захватывались угольныя станціи, и дѣло обыкновенно оканчивалось миромъ между обѣими враждебными сторонами. При войнѣ же воздушной этого нельзя было сдѣлать. Если бы одной сторонѣ и удалось уничтожить часть флота противника, даже главную, ей все-таки не удалось бы воспользоваться вполнѣ плодами своей побѣды, во-первыхъ, потому, что побѣдившая сторона, дѣйствовавшая въ воздухѣ, въ сущности ничего не завоевывала, а побѣжденная могла снова надѣлать сколько угодно воздушныхъ кораблей и напасть съ ними на побѣдительницу.
   Въ самомъ дѣлѣ, представимъ себѣ это болѣе наглядно. Напримѣръ, А, побѣдившій своего противника Б, витаетъ на своемъ воздушномъ флотѣ надъ столицей Б, угрожая бомбардировать ее, если тотъ не признаетъ себя побѣжденнымъ. Б по безпроволочному телеграфу сообщаетъ, что намѣренъ обстрѣливать столицу А, если послѣдній не прекратитъ своей вражды. Потомъ въ дѣло могутъ вмѣшаться Б, Г, Д и т. д. до безконечности.
   Вообще воздушная война сдѣлалась всеобщей, распространившейся на все населеніе земного шара, разстроившей весь механизмъ общественной жизни. Особенности этой войны явились сюрпризомъ для міра. Никто не могъ предвидѣть ея послѣдствій, иначе еще въ 1900 году состоялась бы всеобщая мирная конференція. Но техника шагаетъ гораздо быстрѣе и продуктивнѣе по пути изобрѣтенія всего служащаго къ вреду человѣчества, нежели то, что можетъ принести ему пользу, и міръ съ его машинами, газетами и дешевыми брошюрками, которыя наполнялись всевозможными бреднями, и еще болѣе дешевыми страстями, съ его низменными меркантильными побужденіями, лицемѣріемъ, лживостью, пошлостью, "цивилизованнымъ" невѣжествомъ и слѣпою, безцѣльною жестокостью,-- весь этотъ міръ былъ захваченъ врасплохъ.
   Разъ начавшись, эта безцѣльная, слѣпая, губительная война никакими силами не могла быть прекращена до полнаго истощенія и взаимоистребленія воюющихъ. Непрочная ткань кредита, которой люди въ своей слѣпотѣ дали разрастись и которая держала все земное населеніе въ постоянной взаимной финансовой зависимости, ни для кого непонятной,-- эта ткань вдругъ распустилась и превратилась въ панику. Вверху всюду начали носиться воздушныя чудовища всевозможныхъ формъ, всюду бросать бомбы и вмѣстѣ съ ихъ разрушительнымъ дѣйствіемъ разрушать всякую надежду на лучшее будущее; а внизу всюду стали разражаться общественныя катастрофы и умирать съ голоду безработные; всюду вспыхивала анархія. Весь запасъ умственной, созидающей, силы, таившейся въ нѣдрахъ народовъ, исправился подъ мощнымъ давленіемъ разрушающаго духа времени. Всѣ газеты и брошюры этого ужаснаго періода человѣческаго озвѣрѣнія свидѣтельствуютъ о городахъ, въ которые былъ прекращенъ подвозъ съѣстныхъ припасовъ и улицы которыхъ были переполнены голодающими безработными; о полной бездѣятельности, вслѣдствіе крайней растерянности, всѣхъ властей; объ осадныхъ положеніяхъ, временныхъ правительствахъ и комиссіяхъ обороны; о возстаніяхъ въ Индіи, Египтѣ и другихъ зависимыхъ странахъ и о всеобщей горячкѣ по сооруженію новыхъ воздушныхъ кораблей, летательныхъ машинъ и взрывчатыхъ снарядовъ.
   Наступилъ періодъ разложенія цѣлой исторической эпохи, краха цивилизаціи, опиравшейся на машины и этими же машинами разрушенной. Крушенія прежнихъ великихъ цивилизацій, напримѣръ, римской, совершились въ теченіе цѣлыхъ столѣтій, постепенно, шагъ за шагомъ, слѣдуя закону нормальнаго распаденія живого организма; наша же машинная цивилизація рухнула сразу, какъ, благодаря ея же бомбамъ, рушатся современныя зданія. Брошенная бомба сокрушила -- и конецъ!
  

II.

   При первыхъ воздушныхъ битвахъ, вѣроятно, руководствовались прежнимъ правиломъ морскихъ флотоводцевъ -- вывѣдать мѣстонахожденіе непріятельскаго флота, напасть на него и уничтожить. Такъ, по крайней мѣрѣ, было сдѣлано въ битвѣ при Бернѣ, когда итальянскія и французскія воздушныя суда во время атаки ими франконскаго воздухоплавательнаго парка подверглись нападенію швейцарскаго пробнаго флота, черезъ нѣсколько часовъ подкрѣпленнаго нѣмецкимъ; а затѣмъ при стычкѣ англійскихъ аэроплановъ съ тремя германскими воздушными кораблями.
   Послѣ этого разгорѣлась битва въ сѣверной Индіи, гдѣ англоиндійскій колоніальный флотъ три дня сражался съ несравненно сильнѣйшимъ японско-китайскимъ и былъ имъ совершенно истребленъ. Одновременно началась знаменательная борьба нѣмцевъ съ азіатами, названная "Ніагарскою битвою", хотя она мало-по-малу распространилась на половину Америки. Нѣмецкіе воздушные корабли, избѣжавшіе уничтоженія въ этой битвѣ, опустились на землю и сдались американцамъ, которые потомъ и воспользовались ими въ своихъ цѣляхъ.
   Начался цѣлый рядъ героическихъ стычекъ между американцами, твердо рѣшившими истребить своихъ враговъ, и постоянно усиливавшимися азіатами, главный лагерь которыхъ находился на берегу Тихаго океана подъ охраною огромнаго флота. Сначала война въ Америкѣ велась съ дикою свирѣпостью: пощады не давалось, въ плѣнъ не брали. Съ лихорадочною поспѣшностью, одинъ за другимъ, американцы строили воздушные корабли и пускали противъ азіатовъ, которые тотчасъ же уничтожали ихъ. Все подчинилось этой войнѣ; всѣ стали жить и умирать ради нея. Въ машинѣ Беттериджа европейцы скоро нашли орудіе, съ помощью котораго могли противостоять азіатскимъ летательнымъ аппаратамъ и даже побѣждать ихъ. Но объ этомъ подробнѣе мы скажемъ ниже.
   Нашествіе азіатовъ на Америку совершенно сгладило нѣмецко-американскія несогласія. Вначалѣ казалось, что ихъ стычка должна окончиться самымъ трагическимъ образомъ. Послѣ разрушенія центральной части Нью-Йорка вся Америка поднялась какъ одинъ человѣкъ. Нѣмцы, задумавшіе подчинить себѣ Америку, заняли, согласно планамъ принца Карла-Альберта, Ніагару, съ цѣлью воспользоваться гигантскими силами этого водопада, выгнали оттуда всѣхъ обитателей и превратили всѣ окрестности, вплоть до Буффало, въ пустыню. А какъ только Англія и Франція объявили имъ войну, нѣмцы опустошили Канадскую область миль на десять вокругъ. Въ это время какъ разъ появились азіаты и налетѣли на Ніагару. Произошла первая стычка между воздушными флотами Востока и Запада. Тутъ-то и выяснилось все значеніе нѣмецкой затѣи.
   Сохраненіе въ тайнѣ всѣми странами своихъ приготовленій къ снаряженію воздушныхъ флотовъ придавало особенный характеръ этому новому виду войны. Каждая страна только смутно слышала кое-что о планахъ своихъ соперницъ и, ради сохраненія все той же тайны, была вынуждена ограничивать опыты съ собственными изобрѣтеніями. Ни одному строителю воздушныхъ кораблей и аэроплановъ не было путемъ извѣстно, къ чему собственно будетъ примѣняться его машина. Впрочемъ, многіе и изъ заказчиковъ, очевидно, сами не думали, что ихъ воздушнымъ кораблямъ придется служить не только средствомъ для передвиженія экипажа съ бомбами, но и вступать въ битвы другъ съ другомъ. Поэтому, когда американцы атаковали на воздухѣ нѣмцевъ, средства защиты у послѣднихъ оказались очень слабы. Лишь послѣ этого всѣ нѣмецкіе аэронавты были снабжены короткими скорострѣльными ружьями особой системы съ взрывчатыми снарядами. Въ теоріи для битвы предназначались летающіе драконы; имъ предоставлялась роль морскихъ торпедныхъ лодокъ. Быстро проносясь, какъ можно ближе, мимо непріятельскаго воздушнаго судна, сидящій на драконѣ долженъ былъ бросить въ него бомбу. На практикѣ же эти драконы оказались не совсѣмъ удобными по своей крайней неустойчивости. Въ каждой битвѣ едва одной трети изъ нихъ удавалось возвратиться къ своимъ кораблямъ; другія же двѣ трети обыкновенно погибали отъ непріятельскихъ снарядовъ или по собственной неосмотрительности.
   Соединенный японо-китайскій флотъ такъ же, какъ и германскій, состоялъ изъ воздушныхъ судовъ и спеціальныхъ боевыхъ машинъ тяжелѣе воздуха, существенно отличавшихся отъ нѣмецкихъ драконовъ. Азіатскіе техники воспользовались извѣстными имъ европейскими моделями и по нимъ построили свои машины, но съ нѣкоторыми усовершенствованіями. То же самое можно сказать и о ихъ воздушныхъ корабляхъ. Германскіе, какъ намъ извѣстно, имѣли форму рыбы съ плоскою головою; азіатскіе также походили на рыбу, но не на треску, какъ тѣ, а скорѣе на такъ называемую "сковороду" (родъ камбалы) или на ската. Широкая и плоская нижняя часть азіатскаго корабля прерывалась окнами и другими отверстіями лишь вдоль средней линіи. Кабины, съ мостками надъ ними, располагались вокругъ оси, и газовыя камеры придавали кораблю видъ закрытаго цыганскаго шатра, только болѣе плоскаго. Германскій воздушный корабль въ сущности представлялъ изъ себя управляемый баллонъ, на много легче воздуха, и не обладалъ слишкомъ большою скоростью, а азіатскій былъ немного легче и прорѣзалъ воздухъ съ гораздо большею быстротою, зато съ меньшею устойчивостью. На передней и задней палубахъ этого корабля помѣщалось по орудію съ взрывчатыми снарядами и, кромѣ того, имѣлись прикрытія для стрѣлковъ, снабженныхъ скорострѣльнымъ оружіемъ. Этого вооруженія было вполнѣ достаточно, чтобы превзойти германскихъ исполиновъ и даже брать надъ ними верхъ. Во время битвы азіаты носились среди нѣмцевъ или же надъ ними; отваживались пролетать даже подъ ними, остерегаясь лишь непосредственнаго сосѣдства съ тѣмъ мѣстомъ непріятельскаго судна, гдѣ, по ихъ соображеніямъ, долженъ былъ находиться складъ взрывчатыхъ снарядовъ. Сойдясь съ нѣмцами, они стрѣляли изъ своихъ орудій, выпуская въ газовыя камеры непріятельскаго корабля шрапнель или гранаты, начиненныя разрушительнымъ взрывчатымъ составомъ.
   Но главная сила азіатовъ заключалась не въ ихъ корабляхъ, а въ летательныхъ машинахъ, съ которыми могла бы поспорить развѣ только машина Беттериджа. Модель азіатской машины была изобрѣтена однимъ японскимъ художникомъ. Самая машина была построена изъ вещества, походившаго на целлулоидъ, и шелковой ткани, пестро расписанной. Ея боковыя крылья имѣли сходство съ согнутыми крыльями бабочекъ. Переднія части этихъ крыльевъ такъ же, какъ у нѣмецкихъ драконовъ, были снабжены когтями летучей мыши. Сзади тянулся длинный красный хвостъ, въ родѣ хвоста колибри. Сѣдокъ помѣщался между крыльями, надъ взрывчатымъ моторомъ, какъ на моторномъ велосипедѣ, и сидѣлъ верхомъ. Внизу находилось большое колесо. Въ рукахъ у сѣдока имѣлось ружье съ разрывными пулями, а съ боку висѣлъ обоюдоострый мечъ.
  

III.

   Всѣ эти подробности сдѣлались извѣстны только впослѣдствіи; вначалѣ же о нихъ никто ничего не зналъ. Каждый изъ противниковъ вступалъ въ бой при совершенно незнакомыхъ условіяхъ, прямо наудачу. Всѣ составленные заранѣе въ теоріи планы нападенія, защиты и маневровъ на практикѣ оказывались никуда негодными и при первой же стычкѣ оставались въ сторонѣ, какъ это случалось во время первыхъ морскихъ сраженій на броненосцахъ, когда они только что появились. Такимъ образомъ каждый командиръ воздушнаго судна былъ предоставленъ своему собственному усмотрѣнію, и одинъ видѣлъ возможность побѣды въ томъ, что въ другомъ вызывало отчаяніе и вынуждало къ бѣгству. О ніагарской битвѣ смѣло можно сказать то же самое, что говорилось о сраженіи при Лиссѣ: она представляла собою лишь хаосъ схватокъ.
   Попробуемъ теперь описать эту интересную, безпримѣрную битву. Съ помощью безпроволочнаго телеграфа принцъ Карлъ Альбертъ, наконецъ, снова вступилъ въ командованіе своимъ воздушнымъ флотомъ еще за нѣсколько времени до появленія въ Лабрадорѣ "Графа Цеппелина". По распоряженію своего главнаго командира, германскій флотъ, форпосты котораго столкнулись съ японцами надъ Скалистыми горами, стянулся къ Ніагарѣ и ожидалъ прибытія принца. Карлъ Альберть прибылъ туда на "Графѣ Цеппелинѣ", и Бертъ въ первый разъ увидѣлъ Ніагарское ущелье, лазая на восходѣ солнца по наружной оболочкѣ средней газовой камеры корабля. "Графъ Цеппелинъ" летѣлъ довольно высоко, такъ что весь живописный ландшафтъ внизу съ его дикими утесами и бурлящими водопадами, которые сіяли въ лучахъ утренняго солнца подобно драгоцѣннымъ камнямъ, былъ виденъ какъ на ладони.
   Воздушный флотъ располагался въ видѣ огромнаго полумѣсяца съ рогами, обращенный на юго-западъ. Длинная боевая линія этихъ чудовищъ, украшенныхъ черными орлами и флагами, представляла грандіозное зрѣлище.
   Хотя въ городѣ Ніагарѣ была разрушена только незначительная его часть, но на улицахъ замерла всякая жизнь. Всѣ мосты были еще цѣлы, на гостиницахъ и ресторанахъ попрежнему развѣвались флаги и красовались привѣтливо манящія вывѣски; электрическіе заводы тоже продолжали дѣйствовать, но вокругъ города, по обѣимъ сторонамъ ущелья, царило полное опустошеніе. Все, что могло бы послужить прикрытіемъ для нѣмецкаго лагеря, было разрушено и уничтожено. Съ птичьяго полета эта картина разрушенія производила особенно подавляющее впечатлѣніе. Повсюду еще продолжались пожары, и нѣкоторыя мѣста были сплошь покрыты черными или тлѣющими головнями. Тамъ и сямъ виднѣлись слѣды погибшихъ бѣглецовъ, покинутыя повозки и трупы людей и лошадей. За опустошеннымъ пространствомъ ландшафтъ оставался нетронутымъ, но и тамъ не виднѣлось жителей. Въ Буффало свирѣпствовалъ сильный пожаръ, и не было видно никакихъ признаковъ борьбы съ огненной стихіей.
   Самый городъ Ніагару нѣмцы быстро превратили въ военное депо. Съ воздушнаго флота были командированы техники. По указаніямъ принца они энергично принялись за оборудованіе воздухоплавательнаго парка. Въ очень короткое время ими была сооружена въ углу Ніагарскаго водопада, съ сѣверной стороны, газовая станція для наполненія водородомъ камеръ воздушныхъ кораблей, а другую собирались устроить на южной сторонѣ. Надъ электрической станціей и другими важными пунктами гордо развѣвался германскій флагъ.
   "Графъ Цеппелинъ" дважды медленно проплылъ по воздуху съ цѣлью дать возможность принцу, стоявшему на висячей галлерейкѣ, основательно ознакомиться съ мѣстностью. Послѣ этого "Графъ Цеппелинъ" снова поднялся, и принцъ со всѣми своими офицерами и уцѣлѣвшимъ экипажемъ "Фатерланда" перебрался на "Гогенцоллернъ", избранный имъ флагманскимъ судномъ вмѣсто погибшаго "Фатерланда". Пересадка была произведена посредствомъ прочной веревочной лѣстницы, переброшенной съ "Графа Цеппелина". Такой способъ пересадки былъ довольно рискованный, но, къ счастью, все обошлось благополучно. Затѣмъ "Графъ Цеппелинъ" направился къ Проспектъ-Парку, чтобы высадить тамъ имѣвшихся на немъ раненыхъ и запастись амуниціей и провіантомъ.
   Берту вмѣстѣ съ нѣсколькими солдатами было поручено перенести раненыхъ въ одну изъ ближайшихъ гостиницъ. Въ гостиницѣ никого не было, кромѣ двухъ мѣстныхъ сидѣлокъ для ухода за ранеными да нѣсколькихъ негровъ. Бертъ и врачъ съ "Графа Цеппелина" завернули въ одну изъ брошенныхъ на произволъ судьбы аптекъ и запаслись тамъ необходимыми медикаментами для раненыхъ. Возвращаясь изъ аптеки, они никого не встрѣчали на улицахъ. Обитателямъ было предложено въ теченіе трехъ часовъ оставить городъ, и они всѣ покинули его. Лишь кое-гдѣ валялись тѣла убитыхъ или погибшихъ въ суматохѣ людей, изъ-за которыхъ грызлись голодныя собаки, да на рѣчной сторонѣ проскользнулъ рядъ вагоновъ по однорельсовой желѣзной дорогѣ. Всѣ эти вагоны были нагружены матеріалами и провіантомъ и направлялись въ воздухоплавательный паркъ.
   По возвращеніи съ ящикомъ лѣкарствъ въ гостиницу, Бертъ тотчасъ же былъ отправленъ для нагрузки бомбъ на "Графа Цеппелина". Работа эта требовала величайшей осторожности. и Бертъ съ особенною осмотрительностью занялся было ею, но вскорѣ былъ отозванъ отъ нея. Капитанъ "Графа Цеппелина" поручилъ ему отнести письмо офицеру, занявшему со своимъ отрядомъ оставленный американцами пороховой складъ. Полевой телефонъ только еще устраивался, поэтому пока приходилось прибѣгать къ письменнымъ сношеніямъ отдѣльныхъ частей между собою. Бертъ больше угадалъ, чѣмъ понялъ, приказаніе капитана. Ему не хотѣлось сознаться въ полномъ почти незнаніи нѣмецкаго языка, и онъ, взявъ письмо, отправился съ нимъ съ такимъ видомъ, точно отлично зналъ дорогу. Однако, обогнувъ два-три угла, онъ понялъ, что безъ разспросовъ ему едва ли удастся найти ее. Онъ остановился и сталъ придумывать, у кого бы спросить о дорогѣ, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено пушечнымъ выстрѣломъ и вслѣдъ за тѣмъ громкимъ "ура", раздавшимися съ "Гогенцоллерна".
   Онъ взглянулъ наверхъ, но высокіе дома по обѣимъ сторонамъ улицы преграждали видъ. Сгорая любопытствомъ узнать, въ чемъ дѣло, онъ бросился назадъ къ берегу и, къ своему изумленію, увидѣлъ быстро поднимавшагося надъ Козьимъ островомъ "Графа Цеппелина", не успѣвшаго еще, по мнѣнію Берта, пополнить запасъ газа. Заинтересованный этимъ обстоятельствомъ, онъ бросился бѣжать къ мосту, ведущему къ Козьему острову. Взбѣжавъ на мостъ, онъ остановился посерединѣ. Съ этого мѣста было всего виднѣе вверхъ. Тутъ только молодой человѣкъ въ первый разъ увидѣлъ азіатскіе воздушные корабли, всплывавшіе на горизонтъ надъ пѣнящимися пучинами верхнихъ пороговъ рѣки. Эти корабли показались ему далеко не такими громадными, какъ германскіе. Корабли летѣли прямо на него, такъ что онъ не могъ видѣть длины ихъ корпусовъ.
   Бертъ стоялъ какъ разъ на томъ мѣстѣ, которое обыкновенно избиралось туристами для того, чтобы полюбоваться живописными окрестностями Ніагары. Надъ нимъ, на страшной высотѣ, маневрировалъ германскій воздушный флотъ, готовясь къ борьбѣ съ азіатскимъ, а подъ нимъ съ страшною быстротою несла къ водопаду свои волны рѣка. Костюмъ нашего искателя приключеній отличался нѣкоторою странностью. На немъ была рабочая солдатская куртка; его панталоны изъ синей бумажной ткани были заправлены въ резиновые сапоги, а голову покрывала бѣлая легкая каска, постоянно съѣзжавшая на носъ, потому что была ему велика. Изъ-подъ этой каски выглядывало удивленное лицо молодого человѣка, походившее на лицо нѣсколько дней не брившагося актера.
   -- Чортъ возьми, это еще что такое?!-- воскликнулъ онъ, продолжая всматриваться въ ту сторону неба, откуда неслась стая азіатскихъ воздушныхъ чудовищъ.
   Долго онъ смотрѣлъ вверхъ, издавая по временамъ не то одобрительныя, не то испуганныя восклицанія, обыкновенно выражавшіяся у него въ любимомъ "Ахъ, чортъ возьми!" Потомъ онъ вдругъ чего-то сильно испугался и со всѣхъ ногъ бросился бѣжать по направленію къ Козьему острову.
  

IV.

   Нѣсколько времени оба непріятельскихъ флота присматривались другъ къ другу, остановившись въ виду одинъ у другого. Нѣмцы насчитывали у себя 76 большихъ воздушныхъ судовъ, расположивъ ихъ въ видѣ исполинскаго серпа, на высотѣ 4.000 футовъ надъ земною поверхностью. Между рогами серпа было разстояніе приблизительно въ 30 миль. На буксирѣ крайнихъ кораблей каждаго крыла находилось по 30 летающихъ драконовъ съ сѣдоками; но они были такъ малы, что Бертъ не могъ ихъ различить. Сначала въ полѣ его зрѣнія очутился южный флотъ азіатовъ, состоявшій изъ 40 кораблей, ведшихъ съ собою около 400 летательныхъ машинъ. Нѣкоторое время этотъ флотъ медленно, на разстояніи не болѣе 12 миль, двигался параллельно фронту нѣмецкаго флота. Сперва Бертъ могъ различать одни корабли, а потомъ, мало-по-малу, сталъ замѣчать и летательныя машины, представлявшіяся издали какими-то насѣкомыми, вьющимися возлѣ большихъ рыбъ. Въ этотъ разъ второй части азіатскаго флота наблюдатель не увидалъ, хотя и эта часть уже должна была быть видна нѣмцамъ на сѣверо-западной сторонѣ.
   Воздухъ былъ очень тихъ и небо почти безоблачно. Германскій флотъ поднялся на такую высоту, что отдѣльныя его части уже не особенно хорошо виднѣлись, только концы серпа довольно ясно обрисовывались на ясной синевѣ неба. Двигаясь по направленію къ югу, корабли становились между солнцемъ и наблюдателемъ, такъ что послѣднему они казались темными силуэтами. Очевидно, оба флота не очень торопились вступить въ схватку. Но вотъ дѣло понемногу началось. Азіаты быстро двинулись на востокъ, постепенно поднимаясь все выше и выше, затѣмъ образовали длинную колонну и стали возвращаться по направленію къ лѣвому флангу нѣмцевъ. Послѣдніе повернули въ сторону, чтобы избѣжать фланговой атаки. Вдругъ тамъ и сямъ вспыхнули искры и раздался трескъ со стороны германскаго флота; очевидно, нѣмцы не утерпѣли и открыли по непріятелю огонь. Затѣмъ, подобно горсти снѣжныхъ хлопьевъ, бѣлые нѣмецкіе драконы вихремъ понеслись на азіатовъ, встрѣтившихъ ихъ дожделгь красныхъ искръ. Бертъ смотрѣлъ какъ очарованный. Всего какихъ-нибудь нѣсколько часовъ назадъ онъ самъ находился на одномъ изъ этихъ воздушныхъ кораблей и зналъ, что это простое издѣліе человѣческихъ рукъ, а теперь они казались ему не простыми пузырями, носившими на себѣ людей и повиновавшимися ихъ волѣ, а самостоятельными живыми существами, двигавшимися и дѣйствовавшими по собственному побужденію и по собственной волѣ.
   Стаи нѣмецкихъ и азіатскихъ аэроплановъ столкнулись и стали опускаться внизъ, напоминая выброшенные въ окно бѣлые и розовые цвѣточные лепестки, потомъ они постепенно начали увеличиваться въ размѣрахъ. Бертъ ясно могъ видѣть, какъ нѣсколько десятковъ ихъ, перевертываясь вокругъ себя, съ страшною быстротою летѣли внизъ и исчезали тамъ въ тучахъ чернаго дыма, поднимавшихся надъ горящимъ Буффало. Одно время обѣ стаи совершенно скрылись было изъ вида, затѣмъ снова, но гораздо ниже прежняго, появилось нѣсколько бѣлыхъ и уже не лепестковъ, а бабочекъ, преслѣдуемыхъ множествомъ красныхъ, и опять, кружась другъ возлѣ друга, понеслись назадъ къ востоку.
   Тяжелый, глухой ударъ заставилъ Берта взглянуть на зенитъ, гдѣ виталъ гигантскій полумѣсяцъ. Но этотъ полумѣсяцъ уже оказался разстроеннымъ и превратился въ огромную безпорядочную массу чудовищъ. Одинъ корабль горѣлъ съ обоихъ концовъ и, подобно погибавшимъ аэропланамъ, перевернувшись, завертѣлся вокругъ самого себя и ухнулъ въ дымъ пылающаго Буффало.
   Сильно заинтересованный страшнымъ, но крайне интереснымъ зрѣлищемъ, Бертъ покрѣпче ухватился за перила моста и не сводилъ очарованнаго взора съ неба. Нѣсколько мгновеній оба флота, витая одинъ противъ другого въ косомъ направленіи, производили какіе-то непонятные наблюдателю маневры; потомъ съ обѣихъ сторонъ изъ общей массы стали выдѣляться отдѣльные корабли и падать вслѣдъ за первымъ въ дымящуюся бездну. Вдругъ азіатская стая ринулась въ самую середину нѣмецкой. Началось нѣчто похожее на общую рукопашную схватку. Затѣмъ сражающіеся стали раздѣляться на группы и пары. Нѣмецкій флотъ началъ опускаться внизъ. Одинъ изъ его кораблей, вспыхнувъ, какъ факелъ, быстро исчезъ на сѣверѣ; два другихъ, судорожно извиваясь, упали на землю. Потомъ два азіатскихъ съ преслѣдуемымъ ими нѣмецкимъ, къ которому вскорѣ присоединился товарищъ, понеслись къ востоку. За ними помчалась пара единоборцевъ: большой азіатскій корабль и огромный нѣмецкій.
   Бертъ не замѣтилъ, какъ вступилъ въ дѣло и сѣверный отрядъ азіатскаго флота; наблюдателя только поразило, что количество кораблей и аэроплановъ вдругъ сильно увеличилось, и вся картина сраженія приняла хаотическій видъ. Вскорѣ, однако, сражающіеся опять стали выдѣляться отдѣльными группами. Здѣсь нѣмецкій исполинъ пылающимъ метеоромъ падалъ внизъ, окруженный дюжиною плоскихъ азіатскихъ судовъ, препятствовавшихъ ему спастись; тамъ повисъ въ воздухѣ другой, храбро отбиваясь отъ цѣлой стаи японскихъ аэроплановъ; далѣе исполинскою горящею головнею летѣлъ внизъ и азіатскій гигантъ.
   Долго продолжался этотъ интересный бой безъ перевѣса на чью-либо сторону. Вдругъ слухъ Берта былъ пораженъ характернымъ стукомъ моторовъ. Взглянувъ въ ту сторону, откуда доносился этотъ стукъ, онъ увидѣлъ такую фантастическую картину, что невольно схватился за голову, думая, не сонъ ли ужъ это. На высотѣ сотни метровъ надъ рѣкою быстро приближалась съ юга цѣлая армія японскихъ воиновъ, несшаяся подобно валькиріямъ на огненно-красныхъ коняхъ, изобрѣсть которыхъ могла только художественная фантазія японскихъ техниковъ. Кони были крылатые. Когда крылья трепетали въ воздухѣ, кони стрѣлою поднимались вверхъ, а когда крылья оставались неподвижными,-- кони такъ же быстро опускались внизъ. Такимъ образомъ, то поднимаясь, то опускаясь, "валькиріи" пронеслись такъ низко надъ головой Берта, что онъ даже могъ слышать, какъ онѣ перекликались между собою. Долетѣвъ до города, сказочные кони вмѣстѣ со своими всадниками стали одинъ за другимъ опускаться на просторную площадь передъ той самой гостиницей, гдѣ находились нѣмецкіе раненые. Одинъ изъ желтолицыхъ воиновъ, проносясь надъ Бертомъ, нагнулся къ нему, и темные загадочные глаза его на мгновеніе встрѣтились съ глазами Берта. Тутъ только нашъ герой понялъ, что находится слишкомъ ужъ на виду, и со всѣхъ ногъ бросился бѣжать на Козій островъ. Тамъ онъ укрылся за небольшимъ землянымъ валомъ, откуда въ полной безопасности могъ продолжать любоваться картиною этого титаническаго боя.
  

V.

   Вскорѣ между азіатскими аэронавтами и нѣмецкими инженерами началась борьба изъ-за обладанія городомъ. Эта борьба вполнѣ соотвѣтствовала понятію Берта о войнѣ, почерпнутому имъ изъ фантастическихъ разсказовъ и сказокъ временъ его дѣтства. Теперь онъ увидѣлъ эту войну собственными глазами. Первый отрядъ японскихъ воздушныхъ всадниковъ, вѣроятно, предполагалъ, что городъ совершенно опустѣлъ, но сразу былъ выведенъ изъ своего заблужденія, когда со стороны электрическихъ заводовъ его встрѣтилъ залпъ выстрѣловъ. Это побудило японцевъ укрыться за сосѣдними домами. Затѣмъ съ востока примчался второй отрядъ красныхъ коней. Приблизившись къ городу, этотъ отрядъ медленно проносился надъ нимъ съ цѣлью, очевидно, рекогносцировки. Нѣмцы снизу открыли по немъ бѣглый огонь. Одинъ изъ азіатскихъ коней вдругъ опрокинулся и исчезъ между домами. Остальные, точно стая огромныхъ птицъ, опустились на кровлю электрическаго завода. Съ каждаго коня спрыгнуло по небольшой юркой фигуркѣ, которая, приблизившись къ брустверу кровли, стрѣляла внизъ и затѣмъ быстро отступала къ своему коню и укрывалась за нимъ. Между тѣмъ появился новый отрядъ летающихъ коней. Но Бертъ, поглощенный тѣмъ, что происходило передъ его глазами, не замѣтилъ его прибытія. Изъ сосѣднихъ зданій выскочило нѣсколько десятковъ нѣмцевъ, бросившихся бѣжать къ электрическому заводу. Двое упало. Одинъ сразу замеръ на мѣстѣ, а другой сначала нѣсколько шаговъ протащился по мостовой, потомъ тоже остался неподвижнымъ. Гостиница, въ которой находились раненые, подняла женевскій флагъ. Очевидно, въ городѣ было порядочное число нѣмцевъ, которые со всѣхъ сторонъ стали стекаться на защиту электрическаго завода. Тѣмъ временемъ азіатскіе красные кони все прибывали и вмѣшивались въ разгорѣвшуюся борьбу своихъ товарищей съ нѣмцами. Они уничтожили почти всѣхъ нѣмецкихъ драконовъ и теперь бросились разрушать зарождавшійся воздухоплавательный паркъ, электрическіе заводы и мастерскія, служившіе нѣмцамъ операціонною базою. Нѣкоторые изъ вновь прибывавшихъ коней спускались на землю и ихъ всадники, за какимъ-нибудь прикрытіемъ, превращались въ храбрыхъ пѣхотинцевъ. Другіе витали надъ мѣстомъ схватки и выражали свое участіе въ ней мѣткими выстрѣлами въ непріятеля. Нѣсколько разъ эта фантастическая конница такъ невысоко пролетала надъ головой Берта, что онъ въ ужасѣ падалъ ничкомъ на землю. Иногда къ треску скорострѣлокъ внизу примѣшивался раскатистый грохотъ вверху. Но молодой человѣкъ, весь поглощенный событіями, происходившими на землѣ, не смотрѣлъ на небо.
   Вдругъ оттуда, сверху, свалилось что-то походившее на бочку. Раздался оглушительный трескъ. Снарядъ этотъ упалъ между азіатскими аэропланами, находившимися среди лужаекъ и цвѣточныхъ куртинъ возлѣ рѣки. Всѣ аэропланы мгновенно превратились въ вихрь обломковъ; цвѣточныя куртины съ землей и пескомъ поднялись также на воздухъ и тутъ же снова въ пестромъ хаосѣ опустились на землю, а аэронавтовъ разбросало во всѣ стороны, какъ пустые мѣшки. Надъ пѣнящимися водами точно пронеслась буря. Всѣ окна гостиницы и ближайшихъ зданій зазіяли темными отверстіями.
   Тутъ только Бертъ поднялъ глаза кверху и увидѣлъ, что съ высоты опускается нѣсколько огромныхъ чудовищъ, вслѣдъ за которыми стала появляться и главная масса сражавшихся наверху; все это направлялось къ электрическимъ заводамъ. Размѣры кораблей въ глазахъ у Берта все увеличивались и увеличивались, такъ что въ сравненіи съ ними огромныя зданія стали казаться маленькими, рѣка сузилась, мостъ сдѣлался небольшимъ мостикомъ, а люди превратились въ муравьевъ. И, по мѣрѣ приближенія этихъ исполиновъ къ землѣ, все яснѣе и яснѣе доносились съ нихъ различные звуки: стукъ машинъ, трескотня выстрѣловъ, крики, стоны и рѣзкіе возгласы командующихъ. Черные орлы на переднихъ частяхъ германскихъ кораблей производили такое впечатлѣніе, точно и они принимали активное участіе въ битвѣ.
   Нѣкоторые изъ кораблей приблизились къ землѣ на разстояніе 500 футовъ, такъ что Бертъ могъ различить на нижнихъ галлереяхъ нѣмецкихъ стрѣлковъ, повисшихъ на канатахъ азіатовъ и даже одного нѣмца въ алюминіевомъ водолазномъ костюмѣ, слетѣвшаго кувыркомъ прямо въ водопадъ надъ Козьимъ островомъ.
   Въ первый еще разъ видѣлъ Бертъ такъ близко азіатскіе воздушные корабли, напоминавшіе ему своей конструкціей огромныя лыжи. Всѣ они были разрисованы бѣлыми и черными узорами. Висячихъ галлерей на нихъ не было, но изъ небольшихъ отверстій вдоль средней линіи выглядывали лица и ружейныя дула.
   Двигаясь длинными волнистыми линіями, воздушныя чудовища продолжали свою отчаянную борьбу. Они кружились и носились взадъ и впередъ другъ передъ другомъ, прикрывъ собою всю Ніагару, какъ темными тучами, между которыми лишь мѣстами проглядывали золотистые солнечные лучи. То слетаясь въ тѣсную кучу, то разлетаясь въ разныя стороны, воздушныя чудовища продолжали свою ожесточенную борьбу. Вотъ одинъ изъ нѣмецкихъ кораблей загорѣлся. Всѣ товарищи тотчасъ же покинули его, быстро поднявшись вверхъ, чтобы не пострадать при его взрывѣ. Черезъ минуту тотъ дѣйствительно взорвался и рухнулъ внизъ. Вскорѣ вспыхнулъ другой, потомъ третій, и оба взорвавшись послѣдовали за первымъ.
   Съ каждою минутою становилось яснѣе и яснѣе, что нѣмцамъ не выдержать этой неравной борьбы. Азіаты все настойчивѣе и рѣшительнѣе напирали на нихъ. Очевидно, нѣмцамъ осталось только одно -- бѣгство, чтобы спасти остатки своего флота, и они старались уйти отъ сильныхъ враговъ. Но азіаты слѣдовали за ними по пятамъ, набрасывались на нихъ, разрѣзали газовыя камеры ихъ кораблей, зажигали ихъ, истребляли ихъ людей. Послѣдніе хотя и отстрѣливались, но выстрѣлы ихъ по большей части не достигали цѣли.
   Эта упорная охота людей за людьми окончилась тѣмъ, что нѣмцы въ полнѣйшемъ безпорядкѣ разсѣялись во всѣ стороны. Это было уже форменное бѣгство. Азіаты пустились за ними въ погоню. Только небольшой клубокъ, состоявшій изъ четырехъ нѣмецкихъ и десяти азіатскихъ кораблей, продолжалъ сражаться вокругъ "Гогенцоллерна", кружившагося надъ Ніагарою въ послѣдней попыткѣ отстоять городъ.
   Клубокъ этотъ пронесся надъ канадскимъ водопадомъ на востокъ и сдѣлался совсѣмъ маленькимъ, едва видимымъ, потомъ сталъ быстро возвращаться назадъ и увеличиваться въ размѣрѣ. Увеличиваясь съ каждою секундою, клубокъ, наконецъ, снова затемнилъ все небо со стороны наблюдателя. Плоскодонные азіатскіе корабли держались высоко надъ нѣмецкими или позади ихъ, все время выпуская въ нихъ дождь разрывныхъ снарядовъ. Аэропланы роились вокругъ своихъ жертвъ подобно разъяреннымъ пчеламъ. Два нѣмецкихъ корабля опустились было, но тутъ же снова поднялись. Во время этой схватки сильно пострадалъ и "Гогенцоллернъ". Сначала онъ медленно поднялся и круто перевернулся вокругъ самаго себя, потомъ вдругъ загорѣлся сзади и спереди, затѣмъ сталъ падать и упалъ прямо въ потокъ, гдѣ извиваясь какъ живое существо, понесся по теченію; въ одномъ мѣстѣ онъ зацѣпился было за камни, но сорванный силою теченія, снова поплылъ дальше. Его поврежденный и изогнутый винтъ все еще продолжалъ работать. Вспыхнувшій было на немъ огонь погасъ въ водѣ. Изуродованный нѣмецкій гигантъ застрялъ, наконецъ, въ порогахъ и издали казался огромной каменной глыбой, брошенной рукою титана среди бурлящихъ водъ. Огромный азіатскій левіаѳанъ, преслѣдовавшій погибшій "Гогенцоллернъ", прокружилъ немного надъ мѣстомъ катастрофы, потомъ, въ сопровожденіи шести красныхъ коней-аэроплановъ, понесся назадъ къ городу.
   Не сводя глазъ съ застрявшаго въ порогахъ "Гогенцоллерна", Бертъ не обратилъ вниманія на страшный трескъ, раздавшійся около моста, съ шумомъ развалившагося. При этомъ огромную массу разбитаго корабля подбросило кверху, и онъ снова загорѣлся; среднія газовыя камеры взорвались, отъ пылавшаго остова корабля отдѣлилась передняя часть и застряла въ обломкахъ моста, а задняя, подобно калѣкѣ въ лохмотьяхъ, понеслась далѣе и исчезла въ самомъ водопадѣ.
   Бертъ взбѣжалъ на небольшое возвышеніе, глядѣвшее прямо на клокочущія и бурлящія воды водопада. Надъ головой наблюдателя нависъ громадный азіатскій корабль, заслонившій собою солнце. Но Бертъ не обращалъ и на него никакого вниманія. Широко раскрытыми, неподвижными глазами смотрѣлъ онъ, какъ по ущелью въ водяной быстринѣ катилось что-то похожее издали на огромный пустой мѣшокъ. Для Берта Смолуэйса этотъ мѣшокъ былъ символомъ всего, что казалось такимъ грандіознымъ и могучимъ,--символомъ силъ, представлявшихся несокрушимыми. И вотъ теперь этотъ символъ, какъ пустой мѣшокъ, безпомощно несется по стремнинѣ; чтобы погибнуть въ пучинѣ, какъ бы предрекая такую же гибель всей бѣлой расы подъ напоромъ желтой...
  

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

На Козьемъ островѣ.

I.

   Звукъ ударившейся неподалеку въ камень пули заставилъ нашего героя догадаться, что онъ слишкомъ на виду, и что на немъ нѣмецкая обмундировка. Бертъ поспѣшно бросился подъ группу деревьевъ, какимъ-то чудомъ уцѣлѣвшую отъ общаго разрушенія, и спрятался въ ней.
   -- Разбиты!-- трясясь отъ страха шепталъ онъ.-- Окончательно разбиты и уничтожены!.. И кѣмъ же?-- желтолицыми китайцами и японцами!.. Кто бы могъ подумать это?
   Замѣтивъ въ сторонѣ еще группу невысокихъ деревьевъ, Бертъ направился туда. Въ серединѣ деревьевъ оказалась небольшая бесѣдка, невидимая изъ-за деревьевъ, въ которой очень удобно было спрятаться въ случаѣ необходимости. Бертъ обрадовался этому убѣжищу и тотчасъ же забрался въ него. Раздвинувъ немного вѣтви двухъ деревьевъ, онъ взглянулъ въ сторону водопада. Тамъ, гдѣ скрылся разрушенный "Гогенцоллернъ", теперь было все спокойно; слышался только шумъ водопада. Азіатскій корабль неподвижно повисъ надъ электрическимъ заводомъ, передъ которымъ происходилъ сухопутный бой. Воздушное чудовище имѣло спокойный и самоувѣренный видъ. На передней его части гордо развѣвался длинный волнистый красно-черно-желтый флагъ великаго азіатскаго союза "Восходящаго Солнца и Дракона". Въ отдаленіи, на востокѣ, виднѣлся второй азіатскій корабль, а на югѣ -- третій.
   Сначала Берту показалось, что борьба въ городѣ совершенно окончилась, хотя на одномъ изъ полуразрушенныхъ домовъ все еще висѣлъ германскій флагъ; надъ электрическимъ заводомъ тоже развѣвалось бѣлое полотнище, остававшееся на мѣстѣ и во все время послѣдующихъ событій. Но вотъ снова послышался трескъ перестрѣлки, и Бертъ увидѣлъ кучку нѣмецкихъ солдатъ, скрывшуюся между домами. За ними пробѣжали два механика въ синихъ блузахъ и такихъ же панталонахъ, преслѣдуемые тремя японскими солдатами. Передній бѣглецъ, высокій и худощавый, бѣжалъ легко и быстро; второй же, коротенькій и довольно полный человѣчекъ, дѣлалъ странные скачки, подперевъ толстыми руками бока и опрокинувъ назадъ голову. Преслѣдователи были въ мундирахъ цвѣта хаки и легкихъ темныхъ каскахъ съ металлическимъ блескомъ. Вдругъ толстякъ споткнулся и упалъ. Бертъ замеръ: передъ нимъ былъ новый ужасъ войны. Однако упавшій успѣлъ вскочить на ноги и пустился бѣжать дальше. Японецъ чуть было ни настигъ его и уже хотѣлъ поразить своимъ мечомъ. Отбѣжавъ шаговъ двадцать, толстякъ замедлилъ свои прыжки; онъ видимо задыхался. Черезъ нѣсколько секундъ японецъ его догналъ. Бертъ увидѣлъ, какъ сверкнулъ въ воздухѣ мечъ. Вслѣдъ за тѣмъ раздался слабый крикъ, и преслѣдуемый опрокинулся навзничь. Азіатъ нанесъ ему еще два удара, которые тотъ въ послѣднихъ проблескахъ самосохраненія тщетно старался отразить руками. Японецъ ударилъ его въ четвертый разъ и, замѣтивъ, что судорожныя движенія нѣмца прекратились, бросился вслѣдъ за товарищами догонять второго легконогаго бѣглеца. Опустивъ раздвинутыя вѣтви, Бертъ закрылъ руками лицо и на нѣсколько времени замеръ въ такой же неподвижности, въ какой лежалъ только что убитый японцемъ нечастный нѣмецъ.
   Когда Бертъ немного оправился и снова выглянулъ изъ своего убѣжища, то замѣтилъ множество маленькихъ людей съ обнаженными мечами въ рукахъ. Они выходили изъ домовъ, откуда раньше неслись выстрѣлы. Одни изъ нихъ, вложивъ мечи въ ножны, осматривали аэропланы, во множествѣ лежавшіе на улицѣ. Выбравъ тѣ, которые уцѣлѣли отъ нѣмецкихъ бомбъ, садились на нихъ и быстро взвивались вверхъ; другіе, покачавъ головами, отходили прочь. Далеко на востокѣ показался рядъ азіатскихъ воздушныхъ кораблей. Нѣкоторые изъ нихъ спустились къ городу и выбросили веревочныя лѣстницы, по которымъ маленькіе люди быстро и ловко взобрались на бортъ своего судна. То же самое сдѣлалъ и тотъ корабль, который виталъ надъ электрическимъ заводомъ. Собравъ, очевидно, всѣхъ своихъ людей, эти корабли поднялись наверхъ и присоединились къ ожидавшей ихъ флотиліи, вмѣстѣ съ которою и направились къ юго-западу.
   Вскорѣ послѣ удаленія японцевъ многія зданія въ городѣ вдругъ загорѣлись, изъ машиннаго отдѣленія электрическаго завода раздалось нѣсколько сильныхъ взрывовъ. Бертъ, насколько онъ могъ понять, остался одинъ среди опустошенной мѣстности.
   -- Ахъ, чортъ ихъ побери!-- воскликнулъ онъ съ видомъ человѣка, приходящаго въ себя послѣ тяжелаго кошмара.
  

II.

   Собственное положеніе Бертъ сразу не могъ опредѣлить. Ему казалось, что все пережитое имъ за послѣднее время дѣйствительно было лишь продолжительнымъ кошмаромъ; что вотъ-вотъ онъ снова очутится въ Бенъ-Хилѣ, въ обществѣ Греба, среди своихъ родныхъ, въ ожиданіи свиданія съ Эдной, и жизнь потечетъ постарому. Но мало-по-малу къ нему стало возвращаться сознаніе дѣйствительности, и онъ съ тревогою спрашивалъ себя: ужъ не пронесся ли ураганъ разрушенія и надъ Бенъ-Хилемъ и не смелъ ли съ лица земли зеленную лавочку вмѣстѣ съ Томомъ, Джессикой и всѣми воспоминаніями недалекаго прошлаго? Онъ припомнилъ, что уже освѣдомлялся объ этомъ, но никто не могъ дать ему точныхъ свѣдѣній.
   Разбираясь въ своихъ впечатлѣніяхъ, онъ вдруъ вспомнилъ, что давно уже ничего не ѣлъ, и почувствовалъ сильный голодъ. Въ разрушенномъ городѣ навѣрное осталось много съѣстныхъ припасовъ, но какъ пробраться туда? Впрочемъ, быть-можетъ, найдется что-нибудь и въ той бесѣдкѣ, которую онъ видѣлъ у моста. Молодой человѣкъ поспѣшно направился туда. Дверь въ бесѣдку была заперта. Кое-какъ Берту при помощи увѣсистаго камня удалось проломить нѣсколько дверныхъ досокъ и пролѣзть въ бесѣдку. Къ его величайшему удовольствію, стойка и полки были уставлены множествомъ консервовъ, печеній, фруктовъ, сластей, разныхъ водъ, сигаръ и папиросъ. Нашлось даже нѣсколько запечатанныхъ бутылокъ съ стерилизованнымъ молокомъ. Въ одномъ изъ угловъ стоялъ съ чѣмъ-то большой еще не вскрытый ящикъ. Оказались столовые приборы.
   -- Ну, вотъ и слава Богу!-- воскликнулъ обрадованный "островитянинъ", какъ онъ въ шутку назвалъ себя,-- значитъ, я не умру здѣсь съ голоду.-- И онъ съ аппетитомъ принялся за уничтоженіе консервовъ, заѣдая ихъ бисквитами и запивая молокомъ.-- А что сталось съ бѣднымъ Куртомъ?-- онъ такъ и не научился называть лейтенанта по-нѣмецки -- Курцемъ,-- продолжалъ вслухъ разсуждать Бертъ съ набитымъ ртомъ.-- Такой былъ славный и добрый человѣкъ, неужели и онъ погибъ вмѣстѣ съ прочими?.. А этотъ страшный принцъ? что сдѣлалось съ нимъ и со всѣми его людьми, которые были на "Гогенцоллернѣ"?.. Ахъ, какъ мнѣ жаль добраго лейтенанта, если онъ и правда погибъ!
   Утоливъ голодъ, молодой человѣкъ закурилъ сигару и продолжалъ бесѣду съ самимъ собою.
   -- Хотѣлось бы мнѣ знать, что сталось съ Гребомъ? Живъ ли еще онъ? Вспоминаетъ ли обо мнѣ?.. Гмъ!.. Гребъ-то Гребомъ, а вотъ что будетъ со мною? Удастся ли мнѣ выбраться съ этого необитаемаго острова?
   Потребности стаднаго существа такъ сильно стали сказываться въ нашемъ героѣ, что онъ пришелъ въ ужасъ при мысли о томъ, что вокругъ него нѣтъ ни единой живой души. Но, быть-можетъ, гдѣ-нибудь поблизости находятся и еще живые люди, которые, подобно ему, прячутся отъ дневного свѣта... вѣрнѣе, впрочемъ, отъ кровожадныхъ двуногихъ звѣрей -- азіатовъ. Желаніе навѣрное узнать это заставило Берта поближе ознакомиться съ мѣстомъ, куда забросила его судьба. Разрушеніе моста между островомъ и материкомъ совершенно отрѣзало его отъ всего міра. Онъ понялъ это только тогда, когда вернулся къ тому мѣсту, гдѣ находилась оторванная часть отъ "Гогенцоллерна" и громоздились обломки моста. Нѣсколько времени Бертъ тупо оглядывалъ разбитыя кабины корабля. Мысль, что въ нихъ могли быть еще живые люди, ему и въ голову не приходила, слишкомъ ужъ тамъ все было исковеркано. Потомъ онъ бросилъ взглядъ вверхъ; нигдѣ больше не было видно ни одного воздушнаго чудовища.
   -- Гмъ!.. Словно ничего и не было!-- проговорилъ онъ, переводя взглядъ сверху внизъ на грандіозный водопадъ, который попрежнему продолжалъ съ страшнымъ шумомъ низвергаться въ пучину.
   Наконецъ онъ задался вопросомъ, что ему дѣлать, и отвѣтилъ самъ себѣ: "Рѣшительно не знаю!" -- Только двѣ недѣли тому назадъ онъ находился еще въ Бенъ-Хилѣ и не думалъ ни о какихъ далекихъ путешествіяхъ, а теперь вотъ очутился въ Америкѣ, у Ніагарскаго водопада, среди разрушенія и опустошенія, произведенныхъ неслыханною войною, и притомъ былъ запертъ въ такомъ мѣстѣ, откуда не имѣлось никуда выхода.
   -- Впрочемъ, если хорошенько поискать, можетъ-быть, и удастся какъ-нибудь выбраться отсюда,-- размышлялъ онъ.-- Эхъ, и дернула же меня нелегкая забраться именно сюда! Что бы вернуться опять въ городъ. Авось, и тамъ нашлось бы мѣстечко, гдѣ можно было бы спрятаться и выждать окончанія грозы... Впрочемъ, японцы -- настоящія ищейки, они обязательно разнюхали бы меня и расправились бы со мною такъ же, какъ съ несчастными нѣмцами. Пожалуй, и лучше, что судьба занесла меня сюда... она все-таки ко мнѣ довольно милостива.
   Утѣшивъ себя этимъ заключеніемъ, Бертъ забрался на утесъ около водопада и окинулъ взглядомъ канадскій берегъ съ его разрушенными зданіями и поваленными деревьями когда-то красиваго парка "Викторіи", залитаго въ эту минуту розовымъ сіяніемъ солнечнаго заката. Нигдѣ не было и признака живыхъ существъ. Бертъ снова вернулся къ мосту и съ тоской глядѣлъ на огромную брешь, зіявшую посрединѣ моста, и на бурлившую подъ нимъ воду. Въ той сторонѣ, гдѣ находился Буффало, все еще тучами клубился дымъ, а возлѣ вокзала Ніагары всѣ дома были объяты пламенемъ. Вокругъ все было тихо, пустынно, мертво...
   Бертъ направился по тропинкѣ поперекъ острова и вскорѣ наткнулся на два азіатскихъ аэроплана, сильно попорченныхъ въ роковой для "Гогенцоллерна" борьбѣ. Тутъ же, на деревьяхъ, повисъ третій, а рядомъ съ нимъ висѣло тѣло азіата. Машина, очевидно, свалилась прямо на деревья и застряла въ вѣтвяхъ. Ея полусломанныя, помятыя крылья и ребра торчали между вѣтвями, а передній конецъ вонзился въ землю. Китаецъ-аэронавтъ раскачивался на деревѣ головою внизъ. Стало уже темнѣть, и желтое лицо мертвеца, съ налитыми кровью глазами, имѣло очень страшный и непривлекательный видъ. Сломанный сукъ вонзился въ горло азіата, пригвоздивъ его къ дереву. Въ рукѣ у него было крѣпко зажато легкое короткое ружье,-- даже въ минуту страшной смерти вѣрный долгу солдатъ не выпустилъ изъ рукъ оружія.
   Содрогаясь отъ этого удручающаго зрѣлища, Бертъ поспѣшилъ дальше, поминутно оглядываясь назадъ и шепча про себя: "Фу, ты, чортъ!.. терпѣть не могу мертвецовъ!.. Лучше бы ужъ встрѣтить этого китайца живого!" -- Вернувшись другою тропинкою къ водопаду, гдѣ все-таки было свѣтлѣе и не такъ жутко, какъ подъ деревьями, онъ увидѣлъ еще одинъ аэропланъ лежавшимъ на землѣ съ поднятыми вверхъ крыльями. Эта машина казалась совсѣмъ неповрежденной.
   Бертъ долго простоялъ около аэроплана, внимательно разсматривая ея широко распластанныя крылья, большое рулевое колесо и пустое сѣдло. Пробормотавъ что-то въ родѣ "увидимъ", онъ отвернулся и машинально взглянулъ въ воду. Въ водоворотѣ, крутившемся возлѣ выступа утеса, вертѣлся какой-то продолговатый предметъ, то исчезавшій, то снова появлявшійся на поверхности бурлившей воды.
   -- Ахъ, чортъ возьми, еще ы (как раз в это время в Лабрадоре была воздвигнута мачта беспроволочного телеграфа), во всем мире, за исключением Китая, не было ни одного местечка, ни одного города, -- как бы далеко этот город ни отстоял от центральных мест разрушения, -- где бы правительству не приходилось прибегать к экстренным мерам для борьбы с возраставшей нуждой, недостатком пищевых припасов и безработицей...
   Особенности воздушной войны заключались в том, что они неизбежно приводили к социальной дезорганизации. Это впервые уяснили себе немцы после своего нападения на Нью-Йорк. Воздушный корабль обладал страшной разрушительной силой, но в то же время он не мог оккупировать и подчинить себе сдавшийся город. Само собой разумеется, что ввиду экономической дезорганизации и сильнейшего возмущения голодающих жителей это неминуемо должно было привести к опасным столкновениям. Даже в том случае, если бы воздушный флот бездействовал вверху, внизу все-таки должна была бы вспыхнуть гражданская война и произойти сильные беспорядки. Ничего подобного еще не бывало в истории войны, и последнее можно сравнить разве что с бомбардировкой большого лагеря дикарей военным судном девятнадцатого века или с одной из тех морских бомбардировок, которые ложатся темным пятном на правящие классы Великобритании в конце восемнадцатого века. И тогда наблюдались жестокости и разрушения, почти не уступавшие ужасам воздушной войны.
   В конце восемнадцатого столетия мир имел возможность наблюдать, до чего могут дойти люди под влиянием страшного гнета войны...
   Второй особенностью воздушной войны, также неминуемо влекущей за собой социальный упадок, являлась неспособность воздушных флотов нанести чувствительный урон друг другу. Все, что находилось внизу, -- укрепления, корабли и города, -- было в их власти, и они могли сбросить туда целый дождь разрушительных снарядов. Но друг другу нанести существенный вред флотилии могли, лишь вступив в губительную для них рукопашную схватку. Вооружение германского воздушного гиганта, по величине превосходившего самый большой броненосец, состояло лишь из одной механической пушки, которую легко увезла бы пара мулов. Когда стало ясно, что надо будет завоевывать и воздух, то матросы воздушного флота были снабжены ружьями с разрывными пулями, которые действовали при помощи кислорода или какого-либо быстро воспламеняющегося вещества. Однако ни один воздушный корабль не был вооружен так, как хотя бы самая маленькая канонерская лодка, числящаяся в списке судов. По этой причине, когда воздушные чудовища вступали в бой друг с другом, они либо стремились подняться выше противника, либо сцеплялись друг с другом, как китайские джонки, бросая гранаты, либо, наконец, схватывались в рукопашную, как люди в средневековых боях. Риск падения был одинаков с той и с другой стороны, как для победителя, так и для побежденного; поэтому после первого же опыта такой рукопашной схватки адмиралы воздушного флота старались, по возможности, уклоняться от битв и предпочитали прибегать к стремительной контратаке; это больше поднимало дух команды.
   Но если воздушные корабли были не вполне удовлетворительны, то летающие драконы тем более не соответствовали требованиям воздушной войны. Они были или чересчур неустойчивы, как германские аппараты, или же чересчур легки, как японские летательные машины, и поэтому не давали значительных результатов. Правда, бразильцы выпустили впоследствии летательную машину такого типа и размеров, которая была в состоянии состязаться с воздушным кораблем. Но они сделали только три или четыре таких аппарата и оперировали с ними лишь в Южной Америке, так что, когда мировое банкротство остановило дальнейшую инженерную деятельность и производство аппаратов в более или менее широких размерах, об этих бразильских аппаратах совсем забыли.
   Третьей особенностью воздушной войны являлось то, что, несмотря на свою исключительно разрушительную силу, она все же не приводила к окончательному результату. Обе стороны были одинаково беззащитны против карательных воздушных экспедиций. В прежних формах войны как на суше, так и на море, проигравшая сторона очень скоро лишалась возможности вторгаться на неприятельскую территорию, прерывать пути сообщения и другими способами наносить урон неприятелю. Бой происходил на "фронте" и позади этого фронта; продовольствие армии победителя и все его ресурсы -- города, фабрики и капитал -- не подвергались никакой опасности, мирная жизнь внутри страны не нарушалась. В случае морской войны уничтожали неприятельский военный флаг, порты неприятеля подвергались блокаде, захватывались его угольные станции, разыскивались вражеские крейсеры, угрожавшие коммерческим портам. Но устраивать блокаду и наблюдать за береговой линией -- это одно, а блокировать и следить за всем пространством какой-нибудь страны -- это совсем другое. Причем крейсеры и разведочные суда не могут быть изготовлены быстро и тайно, их нельзя укладывать и переносить с места на место незаметным образом. В воздушной войне сильнейшая сторона, если она даже уничтожила главные силы неприятеля, все-таки должна быть настороже и наблюдать за каждым пунктом, откуда неприятель мог бы выпустить новые, быть может, еще более смертоносные летательные машины. Воздушное пространство заполнилось бы воздушными кораблями, и эти корабли заслонили бы солнце. Пришлось бы строить такие суда тысячами и готовить сотни тысяч аэронавтов.
   Портативный военный корабль мог быть легко спрятан в железнодорожном сарае, где-нибудь в глухом месте, в лесу, а летательный аппарат бросался в глаза еще меньше.
   И еще одно: в воздухе не существует ни дорог, ни улиц, ни каналов, ни одного такого пункта, про который можно было бы сказать: "Если неприятель желает добраться до столицы, то он должен пройти здесь". В воздухе все дороги ведут всюду. Следовательно, закончить войну одним из обычных способов было невозможно.
   Государство А, пользуясь своим перевесом над государством Б, отправляет свою эскадру из тысячи судов на столицу Б, угрожая бомбардировать ее, если Б не сдастся. Б отвечает по беспроволочному телеграфу, что в данный момент три его воздушных корабля бомбардируют главные мануфактурные города А. А объявляет воздушные корабли Б пиратами, бомбардирует столицу Б и начинает погоню за воздушными судами Б. Б принимается работать среди развалин и изготавливает новые воздушные суда и взрывчатые вещества, предназначающиеся для войны с А. Таким образом, война поневоле превратилась бы в партизанскую, в которую было бы вовлечено неизбежным образом и все гражданское население.
   Эти стороны воздушной войны захватили вдруг весь мир. Вполне естественно, что мир, со всеми своими глупыми старыми флагами, со своими нелепыми и бессмысленными национальными традициями, со своими дешевыми газетами и еще более дешево стоящими страстями и империализмом, со своими неблагородными коммерческими мотивами и привычной неискренностью, пошлостью, расовой ложью и расовыми конфликтами был захвачен врасплох. И когда война разразилась, она уже не могла остановиться. Непрочное здание кредита, рост которого превышал все человеческие предвидения и который удерживал сотни миллионов в состоянии экономической зависимости, не понятной ни для кого, -- рухнуло под влиянием паники. Воздушные корабли носились всюду, сбрасывая бомбы, уничтожая всякую надежду на войско, и везде внизу происходили экономические катастрофы, везде голодающее безработное население возмущалось и нарушало установившийся порядок. Разгоревшиеся страсти не позволяли проявиться созидательным способностям нации, и все доводы рассудка уничтожались этим потоком, сносившим все на своем пути.
   Все сохранившиеся газеты того времени и исторические документы удостоверяют, что целые округа и города, вследствие затруднений в доставке продовольствия, были переполнены безработным голодающим населением. Это вызывало административные кризисы и осадное положение, возникали временные правительства, советы, или, -- как наблюдалось в Индии и Египте, -- революционные комитеты; и все такие организации старались вооружать население, строить батареи, воздушные корабли, летательные аппараты.
   Все это представляется нам теперь лишь в виде отдельных эпизодов, мелькающих перед нашими глазами сквозь случайные разрывы туч, обложивших весь мир. Это было разложение машинного века, гибель цивилизации, основанной на машинном производстве и погубленной машинами. Гибель предшествующих великих цивилизаций (например, римской) происходила постепенно, в течение ряда столетий. Античная культура умирала, как умирает старик. Современная же погибала как бы под колесами налетевшего автомобиля, раздавившего ее в один миг...
   Первоначальные сражения в воздушной войне явно указывали на стремление сторон действовать согласно правил старинной морской тактики, требовавшей, чтобы прежде всего было определено положение неприятельского флота, и затем уже -- чтобы он был уничтожен.
   Первая битва произошла над Бернским Оберландом; там итальянские и французские дирижабли, совершая налет на Франконский парк, были атакованы швейцарским опытным отрядом, к которому скоро пришли на помощь германские воздушные корабли.
   Следующее столкновение зарегистрировано между британскими аэропланами и тремя злополучными немецкими воздушными кораблями.
   Третья битва происходила в северной Индии: здесь весь англо-индийский воздухоплавательный парк вынужден был в течение трех дней бороться с подавляющими силами противника и был, наконец, рассеян и истреблен по частям.
   Почти одновременно с этим началась знаменательная битва между немцами и азиатами, известная под названием Ниагарской битвы, так как азиаты поставили себе в этом сражении целью овладеть Ниагарой. Но постепенно эта борьба перешла в ряд столкновений, захвативших почти половину американского континента. Те из немецких воздушных кораблей, которые избежали гибели во время битвы, спустились на землю и сдались в плен американцам, и американцы их снова снарядили и употребили в дело. В конце концов война превратилась в ряд безжалостных героических схваток между американцами, решившими во что бы то ни стало истребить своих врагов, и азиатами, постоянно получавшими подкрепления из Азии. Эти полчища расположились на побережье Тихого океана, опираясь на поддержку гигантского флота.
   Американская война отличалась неумолимой жестокостью. Никому не давали пощады и в плен никого не брали. С изумительным свирепым упорством американцы строили и выпускали один воздушный корабль за другим, чтобы сражаться и погибать среди несметных эскадрилий азиатов. Все отступило на задний план перед этой войной, и население жило и умирало ради нее. Теперь, однако, мы можем сказать, что в летательном аппарате Беттериджа европейцы нашли то орудие, которое могло потягаться с летательными машинами азиатских меченосцев.
   Нашествие азиатов на Америку как бы вычеркнуло из истории германо-американский конфликт. Вначале казалось, никакое примирение не возможно, так как страшная трагедия Нью-Йорка не могла быть забыта. После разрушения центральной части города вся Америка восстала, как один человек, готовая скорее умереть, чем покориться Германии. Немцы же приняли жестокое решение принудить американцев к покорности и, согласно плану, который давно был разработан принцем, завладели Ниагарой, чтобы иметь в своем распоряжении громадную силу водопада; немцы изгнали из окрестностей водопада всех жителей, превратив в пустыню все пространство вплоть до Буффало. Они объявили также войну Франции и Англии и опустошили области Канады почти на пятнадцать километров от моря внутрь страны. Материал с судов был перенесен подальше от восточного берега, и команда их сновала по стране, точно пчелы, собирающие мед. Тогда-то и появились азиатские силы и произвели атаку на германскую базу у Ниагары; тут-то и произошла первая встреча воздушных флотов Востока и Запада и был предрешен исход войны.
   Особенные условия первоначальных воздушных столкновений зависели преимущественно от глубокой тайны, окружавшей изготовление воздушных судов. Ни одна держава не имела ни малейшего представления о работах своих соперников и, вследствие необходимости держать в секрете планы, ограничивала даже и свои изыскания. Ни один из изобретателей аэропланов и воздушных кораблей не представлял себе ясно, с какими аппаратами противников предстоит борьба. Некоторые даже не принимали во внимание возможность борьбы в воздухе, и свои аппараты предназначали исключительно для бомбометания. Такова, например, была идея немецких изобретателей. Единственным орудием немецкого флота для борьбы с неприятельскими воздушными
   кораблями являлась механическая пушка, помещавшаяся в передней части корабля. Только после сражения над Нью-Йорком команда была вооружена короткоствольными ружьями с разрывными пулями. Теоретически боевым оружием флота служили летающие драконы. Их называли воздушными миноносцами, и предполагалось, что они будут пролетать вблизи неприятеля и забрасывать его бомбами. Однако эти сооружения оказались в высшей степени неустойчивыми, и из участвовавших в сражении даже одна треть не вернулась назад к воздушному флоту: почти все были уничтожены или упали на землю...
   Китайско-японский соединенный воздушный флот, так же как и немецкий, делился на воздушные корабли и боевые аппараты тяжелее воздуха. Но и те и другие отличались от западных образцов и очень красноречиво доказывали, с какой энергией на Востоке воспользовались европейскими научными методами и усовершенствовали их. Китайско-японский воздушный флот во всех мельчайших подробностях являлся уже плодом изобретательности инженеров других стран. Главным из них был политический эмигрант Мохайни К. Чаттерджи, служивший раньше в англо-индийском воздухоплавательном парке в Лагере.
   Немецкие воздушные корабли имели форму рыбы с тупой головой. Азиатские суда, тоже рыбообразной формы, своим видом скорее напоминали ската или камбалу, нежели треску и другую некрупную морскую рыбу. Нижняя широкая поверхность этих судов не имела ни окон, ни других отверстий, за исключением одного посередине. Каюты помещались по продольной оси, под мостиком, образовавшим род палубы, а газовые камеры придавали всему вид цыганской палатки.
   Немецкий воздушный корабль представлял собой дирижабль и был гораздо легче воздуха. Азиатский же воздушный корабль был лишь немного легче воздуха и поэтому двигался с гораздо большей скоростью, но зато обладал меньшей устойчивостью. Спереди и сзади на азиатском воздушном корабле помещались пушки. Задняя пушка была большей величины и выбрасывала зажигательные снаряды. Кроме того, сверху и снизу находились клетки для стрелков.
   Как ни слабо было это вооружение в сравнении с самыми маленькими торпедными лодками, когда-либо плававшими по морю, тем не менее оно оказалось достаточным для того, чтобы разделаться с немецким воздушным флотом; к тому же азиатские воздушные корабли летали значительно быстрее немецких. Во время военных действий азиаты всегда старались находиться сзади или над немецкими кораблями; иногда они ныряли вниз, но старались не проходить вблизи склада взрывчатых веществ. Миновав его, они тотчас же пускали в ход свою заднюю пушку и выбрасывали кислородные гранаты в газовые камеры противника.
   Но главная сила азиатов заключалась не в воздушных кораблях, а в летательных аппаратах. Они приближались к типу летательной машины Беттериджа и являлись лучшим из существовавших когда-либо летательных аппаратов тяжелее воздуха. Изобретенные японским художником, они резко отличались от немецких летающих драконов, построенных по типу бумажного змея. У японских аппаратов были курьезно изогнутые, гибкие боковые крылья, скорее всего напоминающие согнутые крылья бабочки; крылья были сделаны из какого-то вещества, похожего на целлулоид, и ярко раскрашенного шелка, а сзади прикреплялся длинный, шуршащий птичий хвост. В переднем углу каждого крыла находились крючья, напоминавшие когти летучей мыши, посредством которых летательный аппарат мог зацепляться и разрывать стенку газовой камеры воздушного корабля. Аэронавт помещался между крыльями аппарата, над машиной, мало отличавшейся своим устройством от тех, которыми приводились в движение тогдашние мотоциклы. Внизу было одно большое колесо. Аэронавт сидел верхом на седле, как в летательном аппарате Беттериджа, и в добавление к кислородному ружью, стрелявшему пулями, имел при себе обоюдоострый меч.
   Теперь нам ясны эти подробности, и мы можем сравнивать американские и германские аэропланы и дирижабли. Но в то время ни один из перечисленных фактов не был известен участникам этой чудовищно хаотической битвы над американскими Великими озерами.
   Каждая сторона вступала в борьбу с чем-то абсолютно неизвестным, при совершенно новых условиях, притом с такими аппаратами, которые даже без всякой неприятельской атаки могли доставить весьма неприятные сюрпризы. Всякие предварительные схемы и попытки совместных действий рушились, как только начиналась битва; то же самое наблюдалось и в предшествующем столетии, когда происходили морские сражения броненосцев. Каждый капитан был вынужден тогда действовать индивидуально, согласно собственному плану. Один видел триумф в том, что другому казалось промахом и поводом для бегства и отчаяния. Про Ниагарскую битву можно сказать то же, что говорилось про битву при Лиссе: это было не сражение, а целая серия "маленьких битв".
   Такому наблюдателю, как Берт, все это представлялось цепью разнообразных инцидентов, частью очень важных, частью малозначащих и, в общем, не имеющих между собой никакой связи. Он не замечал никаких объединительных усилий, направленных к одной цели, не видел, чтобы какой-нибудь пункт был захвачен или потерян. Он видел страшные вещи и знал, что мир, в котором он жил, постигла катастрофа.
   Он наблюдал битву с земли, -- из Проспект-парка и с Козьего острова, куда он бежал.
   Однако надо объяснить, каким образом он попал туда. Принц, пользуясь беспроволочным телеграфом, снова начал командовать германским воздушным флотом, еще прежде, чем "Цеппелин" достиг его лагеря в Лабрадоре. По указанию принца, германский воздушный флот, передовые отряды которого столкнулись с японцами над Скалистыми горами, сосредоточил все свои силы над Ниагарой и ждал прибытия принца. Он присоединился к своей эскадре рано утором двенадцатого числа, и Берт впервые увидел Ниагарское ущелье на рассвете, когда вскарабкался на сеть с внешней стороны средней газовой камеры. "Цеппелин" летел очень высоко, и далеко внизу Берт различил воду в ущелье, скованную морозом, и затем к западу, в виде громадного полумесяца, Канадский водопад [Правый берег реки Ниагары принадлежит Соединенным Штатам, левый -- Канаде; канадская часть водопада называется "Водопадом Подковы", Козий остров мостом соединяется с американским берегом. (Прим. авт.)], сверкающий, пенящийся и мерцающий в лучах восходящего солнца. Воздушный флот расположился также гигантским полумесяцем, рога которого были обращены на юго-запад. Это был ряд светящихся чудовищ с медленно вращавшимися хвостами и германскими флагами, как бы выступавшими из брюха чудовищ; позади виднелся подвешенный аппарат Маркони.
   Город Ниагара еще продолжал существовать, хотя на его улицах уже не было заметно жизни. Мосты висели, как раньше; на отелях и ресторанах еще развевались флаги и красовались заманчивые вывески; электрические станции также еще работали. Но вокруг города, с обеих сторон ущелья, все было как будто сметено колоссальной метлой. Все, что только могло служить прикрытием для атаки германских позиций на Ниагаре, безжалостно уничтожали механически или при помощи взрывчатых веществ. Дома были превращены в развалины и сожжены, стерты с лица земли так же, как и леса, а изгороди и жатва уничтожены. Однорельсовую дорогу разрушили, и на дорогах вообще было уничтожено все, что могло служить неприятелю убежищем и прикрытием. Сверху это производило странное впечатление. Молодые поросли были выдернуты особыми проволочными боронами. Деревца, ободранные или выдранные с корнем, лежали кучами в виде снопов, точно рожь после жатвы. Дома имели такой вид, как будто гигантский палец надавил на них и прижал их к земле. Многое сгорело, и большие пространства были превращены в дымящиеся черные пустыри, местами еще продолжавшие гореть. Кое-где виднелись остатки запоздавших беглецов, повозки и трупы лошадей, а там, где в домах были водопроводы, образовались большие лужи и фонтаны, бившие из разорванных труб. На уцелевших от огня полях мирно паслись и ржали лошади. За пределами этой опустошенной области деревни не подвергались разрушению, но они все равно были покинуты жителями. Буффало был объят пожаром на большом пространстве, и не было заметно никаких признаков борьбы с огнем.
   Город Ниагара был превращен в военный склад. Огромное количество искусных инженеров спустилось вниз, и все они усердно работали над приспособлением местности под воздухоплавательный парк. У угла американского водопада, над подъемной железной дорогой, устроили газовую станцию, и большая область к югу была очищена для той же цели. Над отелями и электрическими станциями, так же как и на всех других главных пунктах, развевался германский флаг.
   "Цеппелин" два раза медленно обогнул все это пространство; принц осматривал территорию, стоя на висячей галерее. Затем "Цеппелин" повернул к центральной части полумесяца и передал принца со свитой, включая Курта, на корабль "Гогенцоллерн", который был избран флагманским судном для предстоящей битвы. Команду "Цеппелина" послали на внешнюю сетку корабля, чтобы отдать честь принцу, когда он вместе со своей свитой покидал корабль. После этого "Цеппелин" переменил направление и спустился в Проспект-парке, чтобы оставить раненых и взять боевые снаряды; в Лабрадор корабль отправился без груза, потому что было неизвестно, насколько тяжелый груз ему придется везти оттуда. Кроме того, понадобилось пополнить запас водорода в передней камере.
   Берт был отряжен в качестве носильщика и помогал переносить раненых в ближайший из больших отелей напротив канадского берега. Отель был пуст; там находились только две американских сиделки, носильщик-негр да трое или четверо немцев, поджидавших прибытия раненых. Берт вместе с доктором "Цеппелина" отправился на главную улицу; там они взломали аптеку и достали все, что было нужно. На обратном пути они встретили офицера и двух матросов, которые составляли опись различных материалов, имевшихся на складе.
   На широкой главной улице города никого не было видно. Населению было дано три часа времени, чтобы очистить город, и, видимо, это было исполнено. На углу лежал у стены убитый. Две собаки бродили по пустынной улице. Тишину на минуту нарушил грохот поезда однорельсовой железной дороги; поезд вез резиновые рукава в Проспект-парк, превращенный в воздухоплавательные доки.
   Берт отвез в отель ящик с лекарствами на велосипеде, взятом из соседней лавки; затем Берта послали грузить бомбы на "Цеппелин", что требовало большой сноровки. От этой работы его отвлек капитан "Цеппелина". Берта направили с запиской к офицеру, прикомандированному к англо-американской компании для установки полевого телефона. Инструкции были даны Берту по-немецки, но о содержании их он догадывался, и поэтому, не выдавая своего незнания языка, отдал честь по-солдатски и ушел. Он шел быстро, как будто дорога была ему хорошо известна, но, завернув за угол, Берт вдруг сообразил, что не знает, куда идти. В этот момент его внимание было отвлечено выстрелом с воздушного корабля "Гогенцоллерн" и громкими криками "ура", отчетливо раздававшимися сверху.
   Берт взглянул на небо, заслоненное высокими домами по обеим сторонам улицы. Он колебался одно мгновение, затем любопытство взяло верх, и Берт побежал к реке. Тут, впрочем, ему мешали смотреть деревья, поэтому он был необычайно поражен, когда увидел, что корабль "Цеппелин", еще не успевший наполнить свой магазин, поднимается уже над Козьим островом. Очевидно, он не стал ждать пополнения боевых запасов. Тогда Берту пришла в голову мысль, что его бросили.
   Он спрятался между деревьями и кустами, опасаясь, как бы его не увидел капитан "Цеппелина". Но любопытство Берта было стишком возбуждено, и ему во что бы то ни стало хотелось узнать, что случилось. Он побежал на мост, перекинутый на Козий остров. Здесь перед Бертом открылся широкий горизонт, и он впервые увидел азиатскую эскадру, низко летевшую над верхними порогами реки.
   Азиатские воздушные корабли производили далеко не такое внушительное впечатление, как германские суда. О расстоянии Берт судить не мог, но он видел, что они двигались в боковом направлении: размер азиатского флота определить было трудно. Берт стоял посередине моста, который еще так недавно был переполнен туристами, но теперь здесь находился только Берт. Над ним, очень высоко в небе, маневрировали враждебные корабли, а внизу пенилась и шумела река, устремляясь к американской стороне водопада.
   Берт был очень смешно одет: дешевые синие саржевые штаны он засунул в немецкие воздухоплавательные сапоги. На голове у него была белая шапка аэронавта, слишком большая для его головы. Он сдвинул ее на затылок, чтобы она не мешала ему смотреть.
   -- Вот как! -- прошептал он.
   Он смотрел в небо, иногда жестикулируя, и раза два даже крикнул "ура" и хлопнул в ладоши. Но потом вдруг его охватил страх, и он побежал к Козьему острову.

4

   Оба флота некоторое время присматривались друг к другу, и ни один не начинал наступательных действий. Немецкий флот состоял из шестидесяти семи больших кораблей, выстроившихся полукругом на высоте приблизительно полутора километров. Расстояние между концами полукруга было около пятидесяти километров. Крайние суда правого и левого крыла эскадры держали на буксире примерно тридцать летающих драконов, готовых к выступлению, но Берт не мог их различить на таком расстоянии: они были слишком малы.
   Сначала Берт увидел только южную азиатскую эскадру, состоявшую из сорока воздушных судов, на флангах которых держались четыреста летательных одноместных аппаратов. Некоторое время флот двигался медленно, и Берт, заметив сперва только большие суда, увидал за ними и летательные аппараты, показавшиеся ему массой мелких предметов, несшихся в воздухе; эти летательные аппараты, точно рой моли, окружали большие корабли. Второй азиатской эскадры Берт еще не мог видеть, хотя, по всей вероятности, германцы заметили ее приближение с северо-запада.
   В воздухе было тихо, на небе -- ни облачка. Немецкий флот поднялся на огромную высоту, и корабли уже не казались большими. Оба конца полумесяца были четко видны. Направляясь к югу, корабли эскадры медленно проплывали, заслоняя Берту солнечный свет, и летающие драконы казались маленькими темными пятнышками с каждой стороны этой воздушной армады.
   Оба флота, по-видимому, не спешили вступить в бой. Азиатская эскадра ушла далеко к востоку, все ускоряя движение и поднимаясь все выше; затем они растянулись в длинную колонну и полетели назад, поднимаясь над левым флангом немцев. Немецкая эскадра переменила направление, повернулась к приближающимся азиатам, и вдруг легкий треск и мерцание показали им, что неприятель открыл огонь. Вначале Берт не ощутил никакого действия этого огня. Потом точно горсть снежных хлопьев закружилась в воздухе. Это летающие драконы бросились в атаку, а навстречу им устремилась масса каких-то красных точек. Берту все это представлялось не только страшно отдаленным, но и чем-то сверхъестественным. Не прошло и четырех часов с тех пор, как он работал на одном из этих кораблей, а они уже казались какими-то мыслящими существами, которые двигались там, в небесах, преследуя неведомые цели...
   Азиатские и немецкие летательные аппараты столкнулись и полетели вниз, как горсть белых и розовых лепестков, брошенных в воздух из далекого окна... Но, приближаясь к земле, они становились все больше и, наконец, Берт различил перевернутые аппараты, которые летели вниз, быстро вращаясь в воздухе. Скоро, однако, огромные клубы дыма, поднимавшиеся со стороны Буффало, скрыли их из виду. Некоторое время ничего нельзя было разглядеть, но когда дым рассеялся, то две или три белых и некоторое количество красных точек снова поднялись к небесам, точно большие бабочки, которые, кружась и сражаясь, скрывались по направлению к востоку.
   Громкий звук выстрела заставил Берта взглянуть на зенит, и тут он заметил, что огромный полумесяц, который образовали воздушные корабли немцев, расстроился и превратился в беспорядочную массу. Один из кораблей опустился. Берт увидел, что он пылал и, наконец, кружась, полетел вниз и исчез в дыму, поднимавшемся над Буффало...
   Берт стоял с раскрытым ртом, судорожно ухватившись за перила моста. В течение нескольких мгновений показавшихся ему необыкновенно длинными, положение обоих судов оставалось неизменным; они по диагонали приближались друг к другу, производя легкий шум, вроде жужжания комара; затем Берт увидел, что с каждой стороны корабли начали выходить из строя, пораженные снарядами, которые нельзя было ни увидеть, ни проследить на таком расстоянии. Азиатские корабли постепенно окружали германскую эскадру и, видимо, старались прорвать линию воздушных кораблей, которые, наконец, расступились, точно открывая им дорогу. Началось определенное маневрирование, но Берт не мог понять его значения. Левая часть битвы превратилась в хаотический танец воздушных кораблей. Обе скрещивающиеся линии кораблей, казалось, так близко соприкасались друг с другом, как будто там, в небесах, происходила рукопашная схватка. Потом они распались на группы и на отдельные поединки кораблей. Германские корабли опускались все чаще. Один из них вдруг вспыхнул и, метнувшись вниз, исчез на севере. Два других тоже спускались, точно сплетясь с чем-то, затруднявшим их движение. Враги все прибывали, и на их стороне был перевес. Два азиата устремились на одного немца; к ним присоединился еще третий, он исчезли по направлению к востоку; вдогонку им пустились несколько германских кораблей, спешивших на помощь товарищу. Один азиатский корабль ринулся на гигантское немецкое судно, или, может быть, нечаянно столкнулся с ним, и оба, кружась, вместе устремились вниз -- к гибели.
   Берт не видел прибытия северной азиатской эскадры и лишь заметил, что количество судов вверху как будто увеличилось. Через несколько минут все смешалось, и битва уже представляла клубок сражающихся, который несся на юго-запад, против ветра; затем все опять распалось на серию отдельных поединков. В одном месте огромный немецкий корабль, объятый пламенем, падал, окруженный дюжиной плоских азиатских судов, немедленно пресекавших каждую его попытку к спасению. А там команда другого корабля билась со стаей осаждавших кораблей меченосцев на летательных аппаратах. Берт увидел азиатский корабль, горевший с обоих концов и выведенный из строя. Он замечал все подробности сражения, происходившего в чистом, прозрачном воздухе, но лишь особо выдающиеся случаи запечатлелись в его памяти. Постепенно, однако, стала вырисовываться общая схема, объединявшая отдельные эпизоды боя.
   Масса азиатских воздушных кораблей, медленно увеличивающаяся сверху, не производила, видимо, никаких разрушений. Большинство кораблей шло полным ходом, направляясь вверх, чтобы занять нужную позицию, и лишь изредка вспыхивали бесполезные выстрелы.
   После неудачной попытки сцепиться с неприятелем и трагического конца обоих кораблей, как нападавшего, так и оборонявшегося, этот способ был оставлен; по крайней мере, Берт не заметил больше попыток брать на абордаж немецкие корабли. Но было упорное стремление изолировать противника, отрезать его от товарищей и загнать вниз, заставляя отступать и расстраивать тем самым ряды сражающихся. Численный перевес азиатских эскадр и большая быстрота движения давали им возможность не прекращать своих атак на немецкие суда. Отряд немецких воздушных кораблей, стремясь, по-видимому, сохранить связь с электрическими мастерскими Ниагары, держался над ними сплоченной массой, которую всячески старались прорвать азиаты. Берту это напоминало двух рыб в пруду, борющихся из-за крошек. Он видел слабые клубы дыма и вспышки бомб, но звуков не слышал...
   Какая-то колышущаяся тень заслонила Берту солнце. За ней последовала другая. Потом до него долетел стук машин, и он забыл о том, что делалось в небе.
   На расстоянии ста метров от него, над водой, с юга неслись по воздуху азиатские меченосцы на своих странных конях; это был какой-то своеобразный продукт европейского инженерного искусства и японской художественной фантазии. Они быстро махали крыльями, и стук машин разносился в воздухе. Они то поднимались, то опускались, паря в воздухе, и так близко пронеслись от Берта, что он мог даже различить голоса солдат, когда они перекликались друг с другом. Эти своеобразные аппараты направлялись к городу Ниагаре и там опустились, один за другим, на площади перед отелем. Но Берт не стал следить за ними дальше. Один желтолицый воин заглянул вниз, и на одно мгновение его глаза встретились с глазами Берта...
   Только тут Берту пришло в голову, что он слишком заметен посередине моста, поэтому он бросился бежать на Козий остров. Там, притаившись за деревьями, он наблюдал дальнейшее развитие борьбы.

5

   Когда Берт достаточно успокоился и убедился в своей безопасности, к нему опять вернулась способность следить за эпизодами битвы.
   Он заметил, что между азиатскими аэронавтами и германскими инженерами происходит ожесточенная борьба из-за обладания городом Ниагарой. В первый раз за все время Берт увидел, наконец, битву, похожую на те, изображения которых он знал по картинкам иллюстрированных журналов в юности. Ему даже показалось сначала, что все идет хорошо. Он видел людей, вооруженных ружьями, скрывавшихся за прикрытиями и бросавшихся в атаку. Первый отряд аэронавтов, очевидно, не ожидал встретить никого в городе, полагая, что все разбежались. Аэронавты опустились на открытом месте вблизи Проспект-парка и направились к строениям возле электрических мастерских. Внезапный выстрел вывел их из заблуждения. Они бросились искать прикрытия у реки, так как бежать назад, к своим летательным аппаратам, было уже поздно. Спрятавшись, они открыли стрельбу по людям, засевшим в отелях и развалинах около мастерских.
   Но вот к ним подошло подкрепление. Новая партия пунцовых летательных аппаратов прибыла с востока. Они поднялись над домами и широко обогнули город, точно выбирая позицию. Стрельба немцев участилась, и один из летательных аппаратов вдруг странно дернулся и свалился между домами. Остальные спустились, точно стая хищных птиц, на крышу здания электрической станции. Они уцепились за крышу, и из каждого летательного аппарата выскочила маленькая проворная фигурка, быстро побежавшая по краю...
   Берт не видел прибытия других аппаратов, походивших на птиц. Он услышал лишь грохот выстрелов, напоминавший ему маневры войск и газетные описания сражений, -- словом, все то, что вполне соответствовало его представлениям о войне. Он видел немцев, которые выбегали из домов, окружавших станцию. Двое упали. Один остался лежать неподвижно, другой же некоторое время извивался по земле и как будто пытался приподняться. Отель, который был превращен в госпиталь и куда Берт помогал переносить раненых, вдруг выкинул флаг Красного Креста. По-видимому, в этом, казавшемся таким пустынным, городе скрывалось значительное число немцев, прилагавших все усилия, чтобы удержать в своих руках электрическую станцию. Берт недоумевал, откуда они достали оружие. Азиатские летательные аппараты все прибывали и вступали в сражение, очевидно, имея целью завладеть немецким воздухоплавательным парком, электрическими газовыми генераторами и станциями для ремонта, -- словом, всем, что составляло германскую базу. Некоторые из этих летательных машин спустились на землю и высадили свой экипаж, который превратился в весьма энергичных солдат-пехотинцев. Другие продолжали парить вверху и их аэронавты стреляли вниз при малейшем поводе. Стрельба производилась залпами, то утихая, то усиливаясь. Раза два летательные машины появлялись прямо
   над головой Берта, в то время, когда они описывали круг, Берт считал себя погибшим...
   Гул и треск, раздававшиеся вверху, временами напоминали Берту о сражении в небе, но его внимание было приковано к бою, происходившему вблизи...
   Вдруг сверху свалилось нечто, похожее на бочку или огромный мяч; раздался страшный взрыв. Этот ужасный предмет упал среди азиатских аэропланов, лежавших среди цветочных клумб и лужаек на берегу реки. Все разлетелось на куски: деревья, дерн, гравий, -- ничего не уцелело!..
   Аэронавты были сброшены, точно мешки, в пенящуюся воду; на поверхности воды показались части летательных аппаратов.
   Все окна отеля-госпиталя, отражавшие за мгновение перед этим голубое небо и воздушные корабли, вдруг превратились в зияющие дыры...
   Последовал второй взрыв. Берт взглянул вверх и увидал несколько огромных воздушных чудовищ, которые летели вниз, напоминая своим видом развевающееся в воздухе одеяло. Центр битвы как бы опускался, чтобы объединиться с борьбой, происходившей внизу. Воздушные корабли казались Берту огромными предметами, падавшими вниз, в сравнении с которыми все остальное представлялось ничтожным: дома, дороги, мост и сами сражающиеся были так малы!.. Шум увеличивался по мере того, как приближались корабли, а укороченные черные орлы, украшавшие переднюю часть кораблей, производили такое впечатление, будто тут сражались пернатые существа...
   Некоторые из кораблей опустились на сто пятьдесят метров над землей. Берт мог даже разглядеть на нижних галереях германской флотилии немцев, стрелявших из ружей, мог видеть азиатов, карабкавшихся по канатам. Он заметил также человека в алюминиевом водолазном костюме, который, сверкая, стремглав полетел в воду, около Козьего острова.
   Берт впервые видел так близко азиатские воздушные корабли. У них не было висячих галерей, но из маленьких отверстий по средней линии выглядывали люди и жерла пушек. Двигаясь по восходящей и нисходящей кривой, воздушные корабли не переставали сражаться. Они налетали друг на друга точно тучи и порой своим видом напоминали гигантские куски пудинга, стремившиеся уничтожить друг друга. Кружась и сплетаясь, они носились над Ниагарой и Козьим островом. Все заволокло дымом, сквозь который лишь местами пробивались солнечные лучи. Иногда корабли рассеивались и удалялись километра на три вглубь Канады, затем снова возвращались к водопаду. Один немецкий корабль загорелся, и тотчас же все бросились от него прочь, предоставив ему гореть. Корабль, объятый пламенем, полетел вниз, на канадский берег, и взорвался. Опять послышался гул залпов, и снова все запуталось...
   Только однажды Берту показалось, что из города Ниагара доносился шум рукоплесканий и ликующие крики.
   Еще один немецкий корабль загорелся, а другой, сильно поврежденный носом неприятельского судна, опустился где-то в южной стороне.
   Все яснее и яснее становилось Берту, что немцы терпят поражение в этой неравной борьбе. Немецкие корабли явно подвергались преследованию и сражались лишь ради спасения. Но азиаты окружали их со всех сторон, разрывали оболочки газовых камер, заставляли их опускаться, подцепляли их матросов в водолазных костюмах, которые боролись с огнем при помощи огнетушителей, стараясь в то же время заделывать внутренние повреждения оболочки. Немцы отвечали выстрелами, больше частью не причинявшими неприятелю никакого вреда. Сражавшиеся слились в общую массу над Ниагарой, и вдруг немецкие корабли, словно по заранее условленному сигналу, вырвались из этой тучи и рассыпались в разные стороны: на север, юг, восток и запад. Это было открытое и беспорядочное бегство.
   Как только азиаты поняли это, они немедленно бросились за немцами в погоню. Осталась лишь небольшая группа сражавшихся: четыре немецких корабля, отбивавших атаку азиатских сил на флагманский корабль "Гогенцоллерн". И в этот момент принц сделал последнюю попытку спасти Ниагару. Воздушные корабли то приближались к Канадскому водопаду, то удалялись от него к востоку, так что становились едва заметными, потом снова налетали тучей и кружились над головой единственного зрителя этой удивительной борьбы...
   Плоские азиатские корабли держались над немецкими кораблями и позади них, непрестанно обстреливая их, а летательные аппараты бросались словно рой нападающих пчел. Все ближе и ближе неслась эта туча, заполняя собой все пространство внизу. Два немецких корабля начали опускаться, потом опять поднялись. Но "Гогенцоллерн", очевидно, пострадал сильнее. Он слегка приподнялся, потом быстро повернулся, точно желая вырваться на свободу, и вдруг, загоревшись с обоих концов, начал опускаться вниз, в воду. Коснувшись воды, он снова приподнялся, но тотчас опять упал и поплыл, кружась и извиваясь, точно живое существо, старавшееся удержаться на поверхности. Его изогнутый и разорванный пропеллер все еще продолжал вращаться в воздухе. Из разных мест вырывалось пламя вместе с облаками пара. Это была гигантская по своим размерам катастрофа... Корабль уносился потоком, точно остров или большая скала, плывущая по воде и извергавшая дым и пламя. Он приближался к Берту с ужасающей быстротой. Один из азиатских кораблей, казавшийся снизу огромным куском паркета, повернул назад и несколько раз обогнул гигантский обломок, уносимый потоком. Несколько пунцовых летательных аппаратов покружились над ним точно рой комаров, освещенных солнцем, а затем и они отправились вслед за товарищами...
   Бой кипел и за островом. Гул выстрелов и взрывов не прекращался. Но сражение было уже скрыто от Берта деревьями, да он и не думал о нем, будучи поглощен видом приближавшегося к нему побежденного немецкого корабля. Что-то с треском свалилось сзади Берта, ломая сучья, но Берт; даже не обратил на это внимание...
   Можно было ожидать, что "Гогенцоллерн" будет окончательно разрушен на месте разветвления водопада; в течение нескольких минут пропеллер "Гогенцоллерна", вспенивая воду, выбрасывал обломки на американский берег. Корабль уносился потоком. Затем течение, направлявшееся к американскому водопаду, подхватило его, и в одно мгновение эта огромная, запылавшая еще в трех местах масса понеслась на мост, соединявший Козий остров с городом Ниагарой, и втиснулась в водоворот под центральной аркой. Раздался страшный гул: это взорвались средние камеры корабля; затем рухнул мост, и огромная масса "Гогенцоллерна", шатаясь, ринулась вперед, точно искалеченный гигант в лохмотьях, охваченный языками пламени. Достигнув гребня водопада, он на миг остановился, как будто раздумывая, и затем, сделав последний отчаянный прыжок, исчез в бурном потоке...
   Отделившаяся от корабля передняя часть застряла у маленького острова, называемого Зеленым, который образует как бы каменный уступ между материком и группой деревьев на Козьем острове.
   Берт наблюдал эту катастрофу у водораздела в начале моста; потом, не обращая внимания на азиатские корабли, парившие над висячим мостом, он бросился бежать к северу и забрался на скалу у Лунного острова, отвесно поднимавшуюся над американским водопадом. Там он остановился, едва переводя дух, среди страшного грохота и шума низвергавшегося потока, и смотрел, как вдали быстро мчался, кружась в потоке, огромный пустой мешок. В глазах Берта он олицетворял собой весь немецкий воздушный флот, Курта, принца, Европу, -- все, что до сих пор он считал прочным и устойчивым, -- тот порядок вещей, среди которого он жил, и те силы, которые казались ему непобедимыми. Теперь все это уносилось потоком как ветошь, и весь видимый мир становился достоянием чего-то неведомого, страшного...
   А там далеко, над Канадой, еще были видны остатки кораблей, которые, все удаляясь, постепенно исчезли из вида...

Глава IX. На Козьем острове

1

   О скалу возле Берта щелкнула пуля, и это напомнило ему, что он находится на виду, и, кроме того, ведь на нем еще было надето кое-что из германской военной формы. Берт вертелся, точно цыпленок, старающийся спрятаться в траве от кружащегося коршуна. -- Побеждены! Разбиты... Китайцами!.. Японцами!.." -- шептал он.
   Наконец он нашел убежище в кустах, вблизи маленькой запертой на замок и брошенной лавочки. В этом месте деревья переплетались своими густыми ветвями, образуя как бы беседку.
   Выстрелы прекратились, и, казалось, снова наступило спокойствие. Азиатский аэроплан, державшийся над висячим мостом, переменил свою позицию и теперь висел неподвижно над городом, бросая огромную тень на то место, где до этого происходила битва на суше. Чудовище казалось преисполненным чувством достоинства и уверенности в себе. С кормы спускался длинный развевающийся флаг, красный, черный и желтый, -- флаг Великого Союза Восходящего Солнца и Дракона. Дальше к востоку, на большой высоте, висела в воздухе вторая эскадра. Берт набрался храбрости настолько, что даже высунул голову из-за кустов и, оглянувшись, увидел еще один воздушный корабль, в южной стороне неба.
   -- Боже мой!.. Разбиты и разогнаны!.. Боже мой! -- шептал он.
   Сражение происходило как раз над городом, где над развалинами одного из домов еще развевался германский флаг. Над электрической станцией висел белый навес, еще уцелевший, несмотря на все происшедшее. Опять раздались выстрелы, и показались бегущие немецкие солдаты. Они исчезли среди домов. Потом появились два механика в синих куртках и штанах, преследуемые японскими солдатами. Один из бежавших, опередивший своего товарища, был статный человек и бежал легко и быстро; другой -- толстый, •маленький человек, как-то подпрыгивал, подскакивал, упираясь руками в бок и откинув голову. Преследователи были в мундирах и темных касках из тонкого металла и кожи. Вдруг маленький человечек споткнулся, -- и Берт с содроганием стал свидетелем нового ужаса войны...
   Бежавший впереди японский солдат находился в трех шагах от упавшего и собирался ударить его, когда тот вскочил и снова побежал. Они пробежали еще около десяти метров, и наконец японец ударил немца мечом, и до Берта долетел звук, похожий на слабое мычание: толстый человек упал. Посыпались удары на лежавшего на земле человека, пытавшегося защититься голыми руками.
   -- О, я не могу! -- простонал Берт, готовый разрыдаться.
   Солдат ударил лежавшего в четвертый раз и присоединился к товарищу, который преследовал быстроногого механика. Третий преследователь, немного отставший, вдруг повернулся. Должно быть, он заметил, что зарубленный шевелится, потому что опять подбежал к нему и снова ударил его мечом.
   -- О-о-о! -- стонал Берт при каждом ударе и все глубже заползал в кусты, старясь сделать это как можно тише.
   Вдруг из города раздались выстрелы, и затем все успокоились, даже госпиталь затих. Берт увидел, как маленькие фигурки людей выходили из домов. Вкладывая мечи в ножны, они подходили к остаткам летательных машин, разрушенных бомбами. Другие появились с уцелевшими аэропланами, которые катились на колесах как велосипеды, или вскакивали на них и поднимались в воздух. Вдали, на востоке, показались три воздушных корабля. Корабль, повисший над городом, спустился еще ниже и выбросил веревочную лестницу, чтобы снять людей с электрической станции.
   Берт наблюдал за развитием событий в Ниагаре с таким же вниманием, с каким кролик наблюдает за охотником. Он видел, как люди ходили от одного здания к другому и поджигали их. Он слышал целый ряд глухих взрывов в шахте электрической станции. То же самое происходило и на канадском берегу. Между тем, появлялись все новые воздушные корабли и летательные аппараты, так что, в конце концов, Берту стало казаться, что тут собрался чуть ли не весь азиатский флот. Он наблюдал, притаившись в кустах, и видел, как они собирались вместе, выстраивались, подавали а сигналы, подбирали людей и, наконец, пустились в путь, в сторону заката, к своему сборному пункту, -- над нефтяными источниками Кливленда. Они постепенно исчезали из в виду, покидая Берта, и, насколько он мог судить, он был единственным человеком, оставшимся среди разрушенного и опустевшего мира. Берт смотрел, как воздушные корабли становились все меньше и меньше и, наконец, совсем исчез- х ли. Он долго стоял и смотрел им вслед.
   -- Да, прошептал он, точно приходя в себя. Не только страх за себя лично, не только отчаяние овладели им, но ему казалось, что он видит закат Европы.

2

   Берт не мог отдать себе отчета в том, что с ним происходило. Все случилось помимо его воли, и его собственные усилия имели так мало значения, что он мог оставаться лишь пассивным зрителем. Он помнил, что его последним предприятием была поездка на морской берег в качестве "дервиша пустыни". Он собирался давать увеселительные представления, но судьба решила иначе. Она предназначала его для других дел и, перебрасывая с одного места на другое, в конце концов высадила его на эту маленькую скалу между водопадами. Берт, однако, не сразу уяснил себе, что теперь ему наконец нужно действовать самому. Ему казалось, что все должно кончиться так, как кончаются сновидения; что он снова вернется в тот мир, где находятся Грабб и Эдна и Бен-Хилл; а этот непрекращающийся шум и сверкающий водопад исчезнут, словно отдернутая в сторону занавеска, скрывающая волшебный фонарь, и тогда Берт снова увидит старые, хорошо знакомые картины... Интересно будет рассказать, как он побывал на Ниагаре! И вдруг ему вспомнились слова Курта: "Людей силой отрывают от близких, дома разрушаются, и существа, полные жизни, мыслей и способностей, разрываются на куски, гибнут от голода, истребляются..."
   Берт, однако, не мог представить себе, что это так. Слишком трудно было поверить в это. Неужели же Том и Джессика переживают такие же ужасы? Неужели маленькой зеленой лавочки уже больше нет? Неужели Джессика не стоит за прилавком, любезно услуживая покупателям, переглядываясь с Томом, и не распоряжается больше отправкой из лавки товаров?
   Берт тщетно старался вспомнить, какой теперь день. Все дни у него смешались. Может быть, воскресенье? Если так, то "они" отправились в церковь, или... не прячутся ли и "они" так же, как он в кустах? Что случилось с лендлордом, с мясником, с Беттериджем и со всеми остальными людьми, бывшими тогда на набережной в Даймчерче? Бергу было известно, что какая-то беда стряслась и с Лондоном. Бомбардировка? Но кто же подвергся ей? Неужели Том и Джессика так же вот бежали, преследуемые странными смуглыми людьми с обнаженными мечами? Берту рисовались самые разнообразные бедствия, которые могли их постигнуть, но одно не выходило у него из головы: есть ли у них хлеб? Эта мысль преследовала его. Если человек голоден, станет ли он есть крыс?
   Тут Берт начал понимать, что не одно только горе и тревога угнетают его: он страдает также и от голода
   Да, он был голоден!
   Поразмыслив немного, он пошел к маленькой запертой лавчонке у конца разрушенного моста. Не найдется ли там чего-нибудь поесть? Он попробовал отпереть дверь при помощи перочинного ножа и подвернувшейся под руку палки. Наконец ему удалось взломать один ставень, и он заглянул внутрь. Закрепив ставень, он влез в лавочку и принялся искать. Он нашел несколько бутылок стерилизованного молока, довольно много минеральной воды, две жестянки с печеньями, кусок старого черствого кекса, папиросы, несколько высохших апельсинов, орехи, ряд жестянок с фруктовыми консервами и соленым мясом, затем целую кучу тарелок, ножей, вилок и стаканов. Стоял там, кроме того, и цинковый ящик, но Берт не мог оторвать висячего замка, запиравшего его.
   -- Во всяком случае, я не умру с голоду, -- пробормотал он, осматривая папиросы. Затем уселся на место продавца и начал поедать бисквиты, запивая молоком.
   -- Какая тишина, -- оглянулся он кругом, -- и это после всего, что я испытал!.. Боже мой, какой это был день!.. Какой день! -- Он начал с удовольствием вспоминать события. -- Какая битва! Бедняги все погибли... полетели вверх тормашками! Воздушные корабли, летательные машины -- все!.. Хотел бы я знать, что случилось с "Цеппелином"? А Курт? Это был славный парень!..
   Но тут он вернулся к действительности и занялся мясными консервами, отыскивая в лавке инструменты, чтобы открыть их.

3

   Подкрепившись, Берт закурил папироску и долго сидел задумавшись:
   -- Хотел бы я знать, где теперь Грабб?.. Думает ли кто-нибудь из них обо мне?.. Ведь, пожалуй, мне придется пожить некоторое время на этом острове.
   Берт старался успокоить себя, но тревога все сильней овладевала им. Это была странная, неопределенная тревога, какую обычно испытывает всякое общественное животное, очутившееся в полном одиночестве. Она заставляла Берта беспокойно озираться кругом, и наконец, чтобы дать выход этому неприятному состоянию, Берт решил заняться осмотром острова.
   Мало-помалу он начал осознавать свое положение. Он не сразу сообразил, что разрушение арки моста между Зеленым островом и материком изолировало егр от остального мира. Только, когда он снова увидел носовую часть "Гогенцоллерна", лежавшую точно потерпевший крушение корабль, увидел разрушенный мост, ему вдруг стало ясно, что произошло. Впрочем, все это не произвело на него особенно сильного впечатления. Это был лишь единичный факт среди множества других удивительных, совершившихся помимо его воли фактов. Некоторое время Берт смотрел на остатки "Гогенцоллерна", на разрушенные каюты и на лохмотья шелковой оболочки корабля, но при этом он не думал, что внутри корабля могут находиться живые существа. Все было разрушено и перевернуто вверх дном. Берт стал разглядывать вечернее небо. Вдали показалась тучка, но ни одного воздушного корабля не было заметно.
   Мимо быстро пролетела ласточка в погоне за невидимой добычей.
   -- Точно сон, -- прошептал Берт...
   Некоторое время его мысли были заняты потоком.
   -- Шумит, -- сказал он. -- Непрерывно шумит...
   И опять задумался о себе.
   -- Что же я буду теперь делать? -- спрашивал он себя с недоумением.
   Наконец он с отчаянием воскликнул:
   -- Я и сам не знаю!
   Он помнил лишь одно: еще две недели назад он находился в Бен-Хилле, и даже в мыслях у него не было отправиться путешествовать. А теперь он стоит между водопадами Ниагары, среди небывалого опустошения и развалин, после величайшей битвы в мире; в этот промежуток времени он успел пересечь Германию, Бельгию, Францию, Англию, Ирландию и много других стран. Конечно, это был занимательный предмет для разговора и размышлений, но пользы от этого -- никакой!..
   -- Как мне выпутаться из этой истории... Как? -- спрашивал себя бедняга. -- Что, если нет другой дороги? Тогда... Этот мост был своего рода ловушкой для меня, -- решил он. -- Но все же лучше не попадаться на глаза японским молодцам. Они, конечно, не будут церемониться и живо перережут мне горло. Конечно!
   Берт повернул назад, к Лунному острову. Долго он стоял, задумавшись, и разглядывал канадский берег и развалины отелей, домов и поваленных деревьев парка Виктории,
   позолоченные теперь лучами заката. Все мертво среди этих печальных руин. Потом он вернулся к американской стороне, прошел мимо алюминиевых обломков "Гогенцоллерна" к Зеленому островку и начал рассматривать взорванный мост и бурлившую под ним воду. В стороне Буффало все еще клубился дым, и дома возле ниагарской железнодорожной станции ярко пылали. Все было покинуто, все было мертво. Небольшой, очевидно, брошенный предмет лежал на поперечной дорожке между городом и большой дорогой. "Обойдем кругом", -- сказал себе Берт. На дорожке, пересекающей остров, он увидал обломки двух азиатских аэропланов, которые потерпели крушение во время боя с "Гогенцоллерном". Возле одного из них лежал погибший аэронавт...
   По-видимому, этот летательный аппарат падал вертикально вниз и с силой ударился о группу деревьев, обломав ветви. Его согнутые и сломанные крылья и части каркаса торчали среди сбитых ветвей, а передняя часть зарылась в землю; за несколько метров от этого места, среди листьев, головой вниз висел желтолицый аэронавт; Берт обнаружил его, когда уже отошел от аэронавта. В сумеречном свете, -- солнце закатилось, -- среди необыкновенной тишины, как-то особенно жутко было видеть желтое лицо мертвеца, висевшего вниз головой. Огромный сук проткнул ему грудь, и он повис, все еще держа в окоченевшей руке свое легкое ружье...
   Берт стоял неподвижно и смотрел на мертвеца. Потом отошел в сторону, но несколько раз оглядывался с дороги.
   -- Не люблю покойников! -- прошептал он. -- Пожалуй, было бы даже приятнее, если бы этот парень был жив!
   Идти дальше по тропинке, где висел китаец, Берт не решился. Его охватывал страх, и он поспешил выбраться поближе к водопаду, в шуме которого была хоть какая-то жизнь. По дороге Берт наткнулся на другой аэроплан, почти не поврежденный. Этот аэроплан имел такой вид, как будто спустился на землю для отдыха и лежал на боку. Одно его крыло приподнялось в воздухе. Возле него не было ни живого, ни мертвого аэронавта; аэроплан казался просто брошенным здесь, на берегу, около воды, пенящейся вокруг его длинного хвоста...
   Берт постоял несколько минут возле аппарата, смотря на сгущавшиеся между деревьями тени и невольно осматриваясь, нет ли где-нибудь китайца, живого или мертвого. Затем очень осторожно подошел к аппарату и долго рассматривал его широко раскинутые крылья, огромный штурвал и пустое седло. Но прикоснуться к нему не решился...
   -- Только бы не оказалось здесь еще такого же желтолицего! -- прошептал Берт.
   Тут он заметил странный предмет, раскачивавшийся в воде, у камней. Течением его прибило к берегу. Берту захотелось подойти поближе. "Что бы это могло быть? -- подумал он. -- Вероятно, другой аэронавт, подстреленный в воздухе и выпавший из сиденья"...
   Берт попробовал не смотреть и отойти подальше, но его неудержимо тянуло к воде. Вдруг ему пришло в голову, что он мог бы оттолкнуть подальше в поток это мертвое тело -- палкой или веткой. Все-таки одним мертвецом будет меньше на острове! Некоторое время он колебался, но странное волнение овладело им, и, чтобы успокоиться, он прошел в кусты и, вырезав палку, вернулся к берегу. В это время солнце уже близилось к закату, и в воздухе появились летучие мыши. Берт вскарабкался на скалу, возле которой течение образовало водоворот. Он вспотел от усилий, стараясь палкой достать плавающий труп. Долго это ему не удавалось, наконец он подцепил мертвеца за платье. Когда Берт стал обводить труп вокруг скалы, чтобы спустить вниз по течению, солнечный луч вдруг заиграл в последний раз в золотистых волосах. И Берт узнал: это был Курт!
   Ошибки не могло быть: Курт лежал с побелевшим и совершенно спокойным лицом. Поток подхватил его, и он вытянулся, как бы готовясь к отдыху.
   Чувство бесконечной тоски охватило Берта, когда тело Курта исчезло из вида,
   -- Курт! -- закричал он в отчаянии. -- Я не хотел этого! Не покидайте меня! Не оставляйте меня здесь одного!
   Чувство одиночества и безнадежности еще сильнее овладело Бертом. Он не мог больше сдерживаться и расплакался, как маленький. Как будто порвалась какая-то связь, соединявшая его с остальным миром. И он был испуган и чувствовал себя несчастным, как покинутый всеми ребенок...
   Сумерки сгущались. Между деревьями потянулись длинные тени, и все предметы стали вдруг прозрачными, точно во сне...
   -- Я не перенесу этого, -- шептал Берт.
   Он вернулся на лужайку и лег на траву... Мысль о гибели Курта с новой силой овладела им. Курт, такой добрый, хороший, отзывчивый... Нет его больше!
   Берт почувствовал острую жалость и, задыхаясь от рыданий, стал бессильно колотить кулаком землю.
   -- Война, безумная, проклятая! -- кричал он. -- Курт! Курт!.. Что я сделал? У меня было все... Я имел больше, чем нужно... И вот! Мир никуда не годится, нет смысла жить... Ночь приближается... Если он придет за мной? Нет, этого не может быть, он не может прийти за мной!.. А если? Тогда я брошусь в воду...
   Немного успокоившись, он снова заговорил шепотом:
   -- Пугаться нечего. Все это одно воображение. Бедный Курт! У него ведь было предчувствие... Он сказал мне, кто была его девушка, и не дал мне письма для нее... Он ведь говорил мне: "Людей насильно разлучают с теми, кто близок и дорог их сердцу..." Так и вышло... Вот и я здесь, за тысячу километров от Эдны, Грабба и вообще всех моих близких. Точно растение, вырванное с корнем! Такова всякая война, -- только я этого не понимал до сих пор... Всегда было так. Сколько погибало людей! И никто как будто не понимал, не чувствовал этого... Никому не приходило в голову положить конец этому безумию. Ведь войну считали прекрасной. Милая, дорогая Эдна! Славная она была девушка! В это время мы с ней катались на лодке в Кингстоне... Нет, я уверен, что увижусь с ней! Я хочу ее увидеть! Не моя будет вина, если этого не случится!..

4

   Как раз в тот момент, когда Берт успокоил себя таким решением, он вдруг услышал шорох в траве и остолбенел от ужаса. По траве что-то ползло по направлению к нему. Он ясно слышал это и видел: в темной траве что-то шевелилось -- и все ближе, все ближе. Ночь была полна у кошмаров. У Берта замерло сердце. Неужели это... Нет, это что-то очень маленькое...
   Внезапно что-то подпрыгнуло в траве. Раздалось слабое мяуканье. Котенок, подняв хвост, бросился к Берту и, прижавшись к нему, замурлыкал.
   -- Боже мой! -- воскликнул Берт. -- Котенок?! Но как он напугал меня!..
   На лбу у Берта выступили капли холодного пота.

5

   Берт просидел всю ночь, прислонившись спиной к дереву и держа на руках котенка. Он устал и уже не мог больше ни говорить, ни связно думать. Под утро он задремал...
   Когда он проснулся, руки и ноги у него одеревенели от неловкого положения, но все же он чувствовал себя бодрее. Котенок сладко спал, забравшись к нему под куртку. Страх, который Берт испытал накануне, испарился вместе с ночной темнотой.
   Берт гладил котенка, который прижимался к нему и мурлыкал.
   -- Молочка хочешь, а? -- сказал Берт. -- Да я и сам не прочь закусить. -- Он зевнул и потянулся.
   Котенок уселся к нему на плечо, видимо, очень довольный. Берт гладил его, стараясь припомнить обстоятельства предыдущего дня -- все ужасные события.
   -- Надо что-нибудь предпринять, -- решил он наконец.
   Он пошел по направлению к роще и снова остановился перед мертвым аэронавтом; котенок все сидел на плече у Берта. Мертвец был ужасен, но уже не до такой степени, как это показалось Берту в сумерках. Рука мертвеца уже разжалась, и он выпустил ружье, которое валялось на траве...
   -- Думаю, нам надо его похоронить, киска? -- сказал Берт и безнадежно топнул по каменной почве. -- Придется нам остаться с ним на острове...
   Он пошел к лавочке, где хранилась провизия.
   Сперва позавтракаем! -- обратился Берт к котенку; котенок повернул к Берту пушистую мордочку и ласково терся о его щеку. -- Хочешь молочка, а? -- спросил Берт. Мертвец уже перестал интересовать его.
   Берт был очень удивлен, найдя дверь в лавочку открытой. Он очень хорошо помнил, что запер ее накануне и даже защелкнул замок. Кроме того, он обнаружил в лавке несколько грязных тарелок, которых раньше не видел.
   Берт заметил также, что замок жестяного ящика был отвинчен, чего накануне также не было.
   "Что это? -- подумал он. -- Ведь вчера я никак не мог открыть замок. Я ничего этого не заметил..."
   Прежде этот ящик, вероятно, служил ледником, но в нем уже ничего не было, кроме остатков нескольких вареных цыплят да какого-то странного вещества, вроде масла, издававшего весьма неаппетитный запах.
   Берт тщательно закрыл крышку ящика, потом налил молока в грязную тарелку и дал котенку. Усевшись за стол, Берт наблюдал, как быстро работал тоненький розовый язычок котенка. Затем Берт решил провести инвентаризацию всего, что находилось в лавке. Там оказалось шесть нераскупоренных бутылок молока и одна раскупоренная, шестьдесят бутылок минеральной воды, значительный запас сиропов, около двух тысяч папирос, более сотни сигар, девять апельсинов, две нераскупоренные жестянки мясных консервов и одна раскупоренная, две жестянки с бисквитами, одиннадцать сухих кексов, полная корзина орехов и пять больших жестяных ящиков с калифорнийскими персиками. Все это он переписал на клочке бумаги.
   "Положим, пища не очень солидная, -- подумал он, -- но все-таки на две недели хватит! Ведь что-нибудь должно же произойти в течение двух недель!"
   Он дал котенку еще порцию молока и кусочек мяса, и когда тот насытился, Берт пошел посмотреть на ост одинъ!-- съ ужасомъ воскликнулъ молодой человѣкъ, вглядѣвшись въ этотъ предметъ.
   И онъ хотѣлъ уйти отсюда, но что-то остановило его и заставило еще разъ болѣе внимательно взглянуть въ водоворотъ. Бертъ былъ увѣренъ, что застрявшій тамъ предметъ -- тѣло собственника находившагося тутъ аэроплана. Молодой человѣкъ нашелъ длинный сукъ, обрѣзалъ вынутымъ изъ кармана складнымъ ножомъ вѣтви и хотѣлъ съ помощью образовавшейся жерди вытолкнуть тѣло китайца изъ водоворота, чтобы тѣло могло унести теченіемъ, и такимъ образомъ избавиться отъ непріятнаго зрѣлища. Тогда въ его сосѣдствѣ останется только одинъ мертвецъ, висящій на деревѣ; отъ него онъ также постарается поскорѣе избавиться. Наклонившись надъ водою, Бертъ старался достать жердью тѣло мертвеца, лежавшее на водѣ лицомъ внизъ. Когда молодому человѣку послѣ нѣкоторыхъ усилій удалось оттолкнуть тѣло, и оно, повернувшись лицомъ кверху, понеслось по теченію, онъ машинально взглянулъ на это лицо, отступилъ назадъ и въ ужасѣ воскликнулъ: "Куртъ?!. Бѣдный Куртъ!"
   Да, это дѣйствительно былъ лейтенантъ Курцъ. Бертъ ясно разсмотрѣлъ его черты и золотистые волосы на непокрытой головѣ. Сердце молодого человѣка сжалось, и онъ молча, съ мучительною тоскою, нѣсколько времени слѣдилъ, какъ тѣло несчастнаго лейтенанта быстро исчезало у него изъ глазъ.
   -- Куртъ... милый, дорогой Куртъ!-- крикнулъ онъ потомъ внѣ себя отъ горя, жалости и отчаянія вслѣдъ уносившемуся тѣлу,-- прости меня! Я не зналъ, что это ты, иначе не оттолкнулъ бы тебя... О, Боже мой! Боже мой!
   Подавленный тяжестью новыхъ чувствъ, Бертъ ткнулся лицомъ въ холодный шероховатый утесъ и зарыдалъ какъ ребенокъ. Ему казалось, что теперь порвалось послѣднее звено цѣни, связывавшей его съ остальнымъ міромъ, и ужасъ полнаго одиночества еще сильнѣе охватилъ молодого человѣка. Сумерки сгущались. Все вокругъ темнѣло. Деревья и всѣ предметы превращались въ какія-то причудливыя страшныя тѣни.
   -- О, Господи, я этого не вынесу!-- воплемъ вырвалось у него, когда онъ, поднявшись на ноги, со страхомъ оглянулся вокругъ себя.
   Онъ снова бросился на землю и зарыдалъ сильнѣе прежняго. Сердце у него еще больнѣе сжималось при каждой мысли о добромъ, храбромъ и веселомъ молодомъ офицерѣ. Вскорѣ отчаяніе его перешло въ ярость. Катаясь по землѣ и сжимая кулаки, онъ кричалъ на весь островъ:
   -- О, эта проклятая война!.. Будь прокляты и люди, которые ее затѣяли!.. Бѣдный, дорогой лейтенантъ!.. Да, твои предчувствія оправдались!.. И я даже не могу взять у тебя письма для твоей невѣсты? Да если бы и взялъ, я не знаю ея имени... Ахъ, какъ ты вѣрно сказалъ, что людей насильно отрываютъ отъ близкихъ ихъ сердцу и забрасываютъ Богъ вѣсть куда!.. Вотъ и я заброшенъ сюда, на этотъ мертвый островъ, за тысячи миль отъ родины и отъ всѣхъ близкихъ мнѣ людей... Впрочемъ, должно-быть, и всѣ войны такъ же ужасны, какъ эта. Только я вмѣстѣ со многими другими не понималъ этого. Намъ толковали, что война -- нѣчто особенно великое, благородное и даже чуть не возвышенное. Возвышенное и великое?.. О, Господи! Нѣтъ, весь свѣтъ -- сплошной сумасшедшій домъ, и стоитъ ли жалѣть людей, которые добровольно лѣзутъ въ него!.. Есть, конечно, между ними и хорошіе, какъ, напримѣръ, покойный лейтенантъ, но такихъ очень немного и они всѣ почему-то преждевременно погибаютъ... Ахъ, какъ я любилъ этого милаго лейтенанта!.. Никогда мнѣ не забыть его!.. Я чувствую это... А что, если онъ пригрезится мнѣ ночью?.. Впрочемъ, нѣтъ, едва ли: онъ былъ слишкомъ благороденъ при жизни, чтобы являться потомъ пугать людей послѣ смерти... Моя Эдна была тоже очень хорошая... Гмъ!.. Была?.. Но, можетъ-быть, она еще жива и теперь? Быть-можетъ, ужасъ войны ея не коснулся? Вѣдь не всѣ же погибаютъ во время войны?.. Да, я чувствую, что она жива, и мы еще увидимся... Какъ чувствовалъ бѣдный лейтенантъ Куртъ, что ему не жить на свѣтѣ, такъ и я чувствую, что буду жить... Во всякомъ случаѣ я употреблю всѣ силы на то, чтобы вырваться изъ этой новой тюрьмы, остаться въ живыхъ и снова увидѣться съ Эдной.
   Послѣднюю часть своего монолога молодой человѣкъ проговорилъ, уже поднявшись на ноги. Отеревъ рукавами куртки мокрое отъ слезъ лицо, онъ повернулся и отправился по направленію къ бесѣдкѣ. Когда онъ проходилъ мимо группы деревьевъ, съ одного изъ нихъ ему прыгнуло что-то на плечо. Бертъ замеръ отъ ужаса. Инстинктивно поднявъ руку къ плечу, онъ ощупалъ ею что-то маленькое, мягкое и нѣжно мурлыкающее. Онъ осторожно снялъ это существо съ плеча и увидѣлъ, что это былъ небольшой, исхудалый отъ голода котенокъ. Маленькое животное, сидя у него на рукахъ, терлось мордочкой объ его куртку и продолжало мурлыкать, поднявъ кверху хвостъ.
   -- Ахъ, чтобъ тебя!.. Какъ ты испугалъ меня!-- прерывающимся отъ волненія голосомъ воскликнулъ молодой человѣкъ, успокаиваясь и тихонько гладя маленькое животное, которое еще сильнѣе ласкалось къ нему.
   Въ бесѣдкѣ онъ поужиналъ самъ и накормилъ котенка, потомъ улегся на полу и почти сразу заснулъ.
  

III.

   Проснулся онъ рано утромъ и почувствовалъ себя гораздо бодрѣе, чѣмъ наканунѣ. Котенокъ спалъ около него. Съ пробужденіемъ своего большого друга маленькое животное тоже проснулось и тотчасъ же принялось ласкаться къ нему.
   -- Что, знать, захотѣлось молочка?-- произнесъ Бертъ, гладя котенка по его выгнутой горбикомъ спинкѣ.-- Хорошо, сейчасъ получишь свою порцію. Мнѣ и самому не мѣшаетъ закусить.
   Онъ оглянулся вокругъ, ища глазами блюдце, въ которое вчера вечеромъ наливалъ котенку молока, и не находилъ его. Вмѣсто этого онъ увидѣлъ въ бесѣдкѣ безпорядокъ, котораго раньше не было и котораго не замѣтилъ вечеромъ впотьмахъ. На стойкѣ оказались двѣ тарелки со слѣдами ѣды; этихъ тарелокъ, насколько ему помнится, онъ самъ не оставлялъ здѣсь. Кромѣ того, нашлись и другіе слѣды пребыванія въ бесѣдкѣ людей. Это заставило Берта задуматься. Кто могли быть хозяйничавшіе тутъ въ его отсутствіе люди, друзья или враги? Опасаться ему ихъ или нѣтъ? Разрѣшеніемъ этихъ интересныхъ вопросовъ онъ рѣшилъ заняться потомъ, а пока накормить котенка и позавтракать самому.
   Прежде всего онъ позаботился о маленькомъ четвероногомъ товарищѣ, котораго ему послала, вѣроятно, въ видѣ утѣшенія судьба, потомъ утолилъ и свой голодъ. Послѣ этого онъ принялся провѣрять наличность запасовъ. Изъ этой провѣрки онъ убѣдился, что здѣсь хозяйничалъ не одинъ человѣкъ, а, по крайней мѣрѣ, двое и что настоящей ѣды не особенно много, все больше сласти.
   По окончаніи ревизіи Бертъ, посадивъ котенка себѣ на плечо, отправился на рекогносцировку. Прежде всего его потянуло къ тому дереву, на которомъ висѣлъ трупъ китайца. Видъ мертвеца былъ крайне непріятенъ, но не внушалъ уже такого ужаса, какъ наканунѣ въ сумеркахъ. Ружье вывалилось, наконецъ, изъ его руки и валялось подъ деревомъ.
   -- Придется какъ-нибудь стащить его съ дерева и бросить въ рѣку, а то видъ этого украшенія не особенно казистъ да и притомъ трупъ, разлагаясь, будетъ заражать воздухъ,-- проговорилъ Бертъ, отходя отъ дерева.
   Онъ отправился къ мосту взглянуть на обломокъ "Гогенцоллерна". Котенокъ, котораго онъ опустилъ на землю, бѣжалъ за нимъ, какъ собака. Обломокъ за ночь былъ прибитъ къ берегу и лежалъ уже на землѣ. Всюду царствовала мертвая тишина. Только изъ города доносились вой и лай собакъ да карканье хищныхъ птицъ, цѣлыми стаями носившихся надъ приготовленною имъ наканунѣ добычей.
   -- Да, котикъ, намъ съ тобою нужно серьезно обдумать, какимъ путемъ выбраться изъ этой ловушки,-- сказалъ Бертъ своему безсловесному спутнику, задумчиво глядя на полуразрушенный мостъ, въ серединѣ котораго зіяла пустота въ нѣсколько десятковъ шаговъ.
   Отсюда онъ направился производить подробный осмотръ своего "владѣнія", какъ онъ назвалъ островъ. Котенокъ не отставалъ отъ него ни на шагъ, и это его радовало: все-таки было хоть одно живое и дружелюбное существо. Долго онъ лазилъ по высотамъ и пробирался по ущельямъ, но всюду натыкался на рѣку, въ которой шумно бурлили большіе и маленькіе водопады и торчали пороги, покрытые неглубокой пѣнящейся водой.
   -- Чортъ знаетъ что такое!-- вырвалось, наконецъ, у него его привычное восклицаніе.--Откуда только набралось здѣсь столько воды съ этими дурацкими водопадами и порогами? И ни одного прохода между ними.
   Проходя черезъ поляну, на которой лежалъ аэропланъ, показавшійся ему вчера не особенно поврежденнымъ, онъ остановился около него и принялся его подробно осматривать.
   -- Испорченъ, никуда не годится!-- съ досадою пробормоталъ молодой человѣкъ послѣ тщательнаго осмотра машины.-- Вотъ, если бы нашелся необходимый инструментъ, тогда, пожалуй, еще можно бы что-нибудь сдѣлать, а съ пустыми руками что подѣлаешь... Эхъ, котикъ, напрасно ты такъ обнюхиваешь эту заморскую штуку: она не съѣдобная да и вообще ни на что теперь не годится!-- замѣтилъ онъ котенку, который, въ свою очередь, съ самымъ серьезнымъ видомъ производилъ розовымъ носикомъ изслѣдованіе аэроплана.
   Берту вдругъ послышались шаги людей. Вздрогнувъ отъ неожиданности, онъ съ живостью обернулся. Изъ-подъ деревьевъ медленно выходили двѣ высокія фигуры; обѣ онѣ были оборванныя, покрытыя копотью и обвязанныя тряпками. Задняя фигура сильно прихрамывала и вся ея голова была окутана бѣлою повязкою; передняя шла довольно бодро, хотя половина ея лица вся вспухла и была багроваго цвѣта, а правая рука висѣла на перевязи. Передній былъ принцъ Карлъ-Альбертъ, а задній -- птицелицый офицеръ,-- тотъ самый, котораго удалили было изъ кабины на "Фатерландѣ" ради мистера Беттериджа и вновь водворили въ ней, когда послѣдній оказался самозванцемъ.
  

IV.

   Съ появленіемъ "страшнаго" принца Бертъ вступилъ, такъ сказать, въ новый фазисъ своего существованія. Онъ уже теперь не могъ считать себя полнымъ и неограниченнымъ обладателемъ этого острова. Въ первый моментъ этой неожиданной встрѣчи онъ сильно смутился, а потомъ успокоился и даже обрадовался: вѣдь теперь оба эти лица находились въ одинаковомъ съ нимъ положеніи, даже, пожалуй, худшемъ, потому что они были ранены, а онъ совершенно здоровъ. Какое ему дѣло, что одинъ изъ нихъ былъ принцемъ, а другой -- офицеромъ высшаго ранга: азіаты уничтожили всѣ различія между нимъ и этими лицами, и теперь они ему ровня. Ему очень хотѣлось узнать, что съ ними произошло, и онъ безъ всякой церемоніи крикнулъ:
   -- Ба! Да это вы? Откуда это васъ принесло?
   Принцъ съ недоумѣніемъ взглянулъ на него, потомъ перевелъ вопросительный взглядъ на своего спутника.
   -- Это тотъ самый англичанинъ, у котораго оказались планы машины Буттеридша, ваше высочество,-- пояснилъ нтицедицый офицеръ по-нѣмецки и потомъ, обратясь къ Берту, строго крикнулъ по-англійски:-- При встрѣчѣ съ его высочествомъ сначала отдаютъ ему честь, а потомъ ожидаютъ его вопросовъ!
   -- Вотъ тебѣ и "ровня"!-- воскликнулъ про себя Бертъ и, ставъ въ позицію, отдалъ довольно неловко честь, приложивъ правую руку къ съѣхавшей ему на затылокъ каскѣ
   Невольно повинуясь строгому внушенію офицера, Бертъ стоялъ молча въ ожиданіи вопроса со стороны принца.
   -- Вамъ понятенъ механизмъ этой машины?-- спросилъ послѣдній, указывая неповрежденною рукою на аэропланъ.
   -- Я еще не успѣлъ подробно ознакомиться съ нимъ,-- отвѣтилъ уклончиво Бертъ.
   Принцъ перекинулся нѣсколькими нѣмецкими словами съ офицеромъ, потомъ снова обратился къ Берту.
   -- Вы -- спеціалистъ по механикѣ?
   -- Починку сумѣлъ бы сдѣлать, если бы нашелся инструментъ и необходимый матеріалъ,-- отвѣтилъ не особенно увѣреннымъ тономъ Бертъ, смущаясь отъ пристальнаго взгляда принца.
   -- Да?.. Ну, необходимые инструменты и прочее, вѣроятно, найдутся. Посмотрите, можно ли будетъ исправить эту машину такъ, чтобы она была годна въ дѣло?
   Бергъ напустилъ на себя дѣловой видъ и, засунувъ въ карманы руки, какъ дѣлалъ его компаньонъ Гребъ, обошелъ аэропланъ кругомъ.
   -- Дня три придется повозиться,-- объявилъ, наконецъ, онъ, окончивъ осмотръ.-- Машина сильно попорчена.
   Аэропланъ дѣйствительно былъ порядкомъ поврежденъ, но самый моторъ находился въ исправности, а это было главное. Бертъ навыкъ въ мастерской Греба замѣнять въ механизмахъ однѣ части другими и даже исправлять сломанное. А здѣсь находились еще два болѣе поврежденныхъ аэроплана. Изъ всѣхъ трехъ для мало-мальски смыслящаго человѣка не составляло особеннаго труда собрать одинъ и сдѣлать его годнымъ.
   -- Слѣдовательно, можете исправить?-- снова спросилъ принцъ.
   -- Постараюсь,-- болѣе увѣренно отвѣтилъ Бертъ.-- Но кто же рѣшится сѣсть на эту машину и сумѣетъ управлять ею.
   -- Я!-- твердо отчеканилъ принцъ.
   -- Ну, и сломишь себѣ шею!-- пробурчалъ какъ бы про себя Бертъ.
   Къ счастью, Карлъ-Альбертъ не разслышалъ этого замѣчанія. Обернувшись къ своему спутнику, онъ что-то говорилъ ему, описывая здоровою рукою широкіе круги въ воздухѣ. Офицеръ, почтительно изгибаясь, отвѣчалъ ему.
   Тѣмъ временемъ Бертъ, продолжая ворчать что-то не особенно лестное о принцахъ и другихъ "дармоѣдахъ", принялся обшаривать аэропланъ, ища сумку съ инструментами. Ему только сейчасъ прищло въ голову, что она, навѣрное, должна быть при машинѣ. Такая сумка дѣйствительно нашлась. Отыскавъ, что нужно, Бертъ сбросилъ съ себя куртку, сдвинулъ на затылокъ каску и засучилъ рукава рубашки.
   Принцъ и его спутникъ желали посмотрѣть, какъ приступитъ къ работѣ "механикъ", но послѣдній категорически объявилъ, что они своимъ присутствіемъ будутъ только мѣшать ему, и просилъ ихъ удалиться. Когда они исполнили его просьбу и скрылись за деревьями, Бертъ поднялъ ружье мертваго китайца и сунулъ его въ ближайшую крапивную заросль.
   -- Ну, вотъ, теперь я на всякій случай съ запасомъ,-- проговорилъ онъ и вернулся къ аэроплану.
   Когда принцъ и его спутникъ черезъ часъ вернулись сюда, то нашли "механика" съ видомъ опытнаго мастера возившимся около аэроплана. Они остановились немного въ сторонѣ и, продолжая разговаривать между собою, бросали по временамъ взгляды на его работу.
   При видѣ ихъ Берту вдругъ пришло въ голову, что они отъ нечего дѣлать могли снять съ дерева тѣло китайца и стащить его въ рѣку. Но лишь только онъ хотѣлъ сдѣлать имъ это предложеніе, какъ они повернулись и поспѣшно направились въ ту сторону, гдѣ находилась бесѣдка съ съѣстными припасами.
  

V.

   Одиночеству, которое такъ пугало Берта, наступилъ конецъ. Но теперь чувства и мысли молодого человѣка приняли другое направленіе.
   -- Хотѣлось бы знать, какія у нихъ намѣренія относительно себя и что они теперь думаютъ обо мнѣ?-- разсуждалъ онъ, оставшись одинъ.-- Гмъ! Какъ странно, что изъ всего экипажа "Гогенцоллерна" уцѣлѣли только эти двое... Погибъ и добрый Куртъ, а эти какимъ-то чудомъ спаслись... Положимъ, имъ порядкомъ досталось, но все-таки они остались живы... Навѣрное, теперь этотъ принцъ думаетъ, что я былъ не счастливою, а его роковою звѣздою. А между тѣмъ я здѣсь ровно не при чемъ. Самъ же онъ все это затѣялъ, чортъ бы его побралъ! Вотъ теперь и пусть раздѣлывается, какъ знаетъ.
   Прошло около часа, какъ ушли принцъ и его спутникъ. Бертъ, работая, продолжалъ свои разсужденія по обыкновенію вслухъ. Вдругъ онъ услыхалъ кашель и взглянулъ въ ту сторону, гдѣ кашляли. Принцъ и офицеръ стояли шагахъ въ двадцати и наблюдали за его работою. Это его взбѣсило.
   -- Я попросилъ не смотрѣть на меня!-- крикнулъ онъ имъ довольно рѣзкимъ тономъ.
   Но тѣ и не пошевельнулись, не обративъ, повидимому, вниманія на его крикъ. Такое пренебреженіе къ нему, человѣку теперь необходимому имъ, какъ онъ думалъ, еще больше взорвало его. Онъ самъ бросился къ нимъ съ клещами въ рукахъ.
   -- Вонъ тамъ виситъ мертвый китаецъ,-- громко проговорилъ молодой человѣкъ, указывая клещами на дерево съ висѣвшимъ на немъ азіатомъ.-- Чѣмъ мѣшать мнѣ, вы бы лучше пошли и стащили его оттуда, а потомъ бросили въ рѣку... Самимъ, я думаю, непріятно любоваться такимъ зрѣлищемъ.
   Принцъ и его спутникъ взглянули по указанному направленію, потомъ перекинулись между собою нѣсколькими словами, послѣ чего птицелицый офицеръ сказалъ Берту, что это не ихъ дѣло; это долженъ сдѣлать онъ, Бертъ.
   -- Но я одинъ не могу,-- возразилъ молодой человѣкъ,-- и прошу помочь мнѣ, если вы ужъ не хотите одни марать своихъ рукъ.
   Принцъ и офицеръ снова обмѣнялись нѣсколькими словами, послѣ чего послѣдній съ явною неохотою изъявилъ готовность помочь Берту въ непріятномъ для непривыкшаго человѣка дѣлѣ. Бертъ забрался на дерево и подрѣзалъ сукъ, на которомъ повисло тѣло китайца. Когда оно вмѣстѣ съ сукомъ свалилось на землю, они вдвоемъ съ офицеромъ стащили тѣло къ рѣкѣ и бросили его въ воду. Быстрымъ теченіемъ его тотчасъ же унесло изъ глазъ. Офицеръ вернулся къ принцу, а Бертъ къ аэроплану. Молодой человѣкъ былъ сильно возмущенъ и ворчалъ вслухъ:
   -- Какіе, однако, заносчивые люди! Обращаются со мною такъ, словно я ихъ подданный или человѣкъ низшей расы!.. Ну, и я не буду для нихъ работать. Пусть сами исправляютъ, какъ хотятъ.
   Съ этими словами онъ снова застегнулъ рукава рубашки, надѣлъ куртку, сунулъ въ карманы нѣсколько гаекъ и другихъ мелкихъ принадлежностей отъ машины, схватилъ сумку съ инструментами и направился къ группѣ деревьевъ. Тамъ, выбравъ погуще дерево, онъ забрался на него и спряталъ въ его вѣтвяхъ сумку.
   -- Вотъ такъ-то будетъ лучше!-- пробормоталъ онъ, спускаясь съ дерева.-- Это пригодится потомъ мнѣ.
   Засунувъ обѣ руки въ карманы и посвистывая, онъ неспѣша направился къ бесѣдкѣ. За нимъ, съ задраннымъ кверху хвостикомъ, бѣжалъ и котенокъ. Въ бесѣдкѣ Бертъ сдѣлалъ непріятное открытіе: оказалось, что, кромѣ небольшого количества сухарей, фруктовъ и сластей, ничего болѣе не осталось. Нашлась только тарелка съ недоѣденнымъ на ней кускомъ мяса.
   -- Ну, котикъ, молочка тебѣ больше нѣтъ... вылакали нѣмецкіе коты!-- съ сильной досадою проговорилъ онъ, жалостно смотря на теревшагося около его ногъ котенка и жалобно мяукавшаго.
   Докончивъ остатки мяса и подѣлившись имъ съ котенкомъ, Бертъ почувствовалъ, что такой незначительной порціей онъ только раздразнилъ свой аппетитъ, и его досада сначала перешла въ негодованіе, а потомъ стала превращаться даже въ злобу противъ "воровъ", которыми онъ считалъ нѣмцевъ, хотя они имѣли такое же право на украденное, какъ и онъ самъ. Бертъ вскочилъ и бросился разыскивать похитителей. Онъ нашелъ ихъ на прежнемъ мѣстѣ
   -- Куда дѣвались всѣ съѣстные припасы, которые были тамъ... въ бесѣдкѣ?-- грубо спросилъ онъ, подбѣгая съ поднятыми кулаками прямо къ принцу.
   Послѣдній смѣрилъ его негодующимъ взглядомъ и молча отвернулся. А когда Бертъ опять подскочилъ къ нему и поднялъ кулаки противъ самаго его лица, Карлъ-Альбертъ, слегка поблѣднѣвъ, схватилъ его здоровою рукой за грудь, сильно потрясъ и отшвырнулъ отъ себя, какъ пустой мѣшокъ.
   Бертъ, оттолкнутый сильною рукою, едва удержался на ногахъ. Ошеломленный, растерянный и озлобленный, онъ дико озирался по сторонамъ, потомъ съ крикомъ: "Ахъ, чортъ бы васъ побралъ!" снова бросился съ сжатыми кулаками на принца. Послѣдній отступилъ шагъ назадъ и обнажилъ саблю.
   Неизвѣстно, чѣмъ бы окончилась эта сцена, если бы между враждующими не бросился офицеръ (онъ все время порывался сдѣлать это, но по знаку принца оставался на мѣстѣ) и не крикнулъ нѣсколько словъ, указывая на небо. Принцъ и Бертъ взглянули туда и увидѣли на юго-западѣ азіатскій воздушный корабль, быстро приближавшійся къ городу. Видъ корабля заставилъ всѣхъ поспѣшно покинуть это видное мѣсто и удалиться въ болѣе скрытое подъ группою деревьевъ. Воздушное чудовище пронеслось почти надъ ихъ головами и опустилось возлѣ электрическаго завода. Пока корабль былъ на виду, бѣглецы держали себя очень тихо, даже Бертъ не проявлялъ никакой воинственности, но лишь только корабль опустился на землю и опасность быть имъ замѣченными миновала, нашъ герой первый снова вошелъ въ азартъ. Не переходя пока ко враждебнымъ дѣйствіямъ, онъ произнесъ длинную и если не совсѣмъ складную, зато очень горячую рѣчь на тему о вредѣ войны вообще и той, которую затѣяли они, нѣмцы, въ особенности. Закончилъ онъ свое словоизверженіе тѣмъ, что наотрѣзъ отказался отъ починки аэроплана и съ ироніей посовѣтовалъ имъ самимъ заняться этимъ дѣломъ.
   -- Негодяй!-- коротко отрѣзалъ принцъ, сверкнувъ на Берта глазами.
   -- Ругайтесь, ругайтесь, принцъ!-- продолжалъ послѣдній.-- Меня этимъ вы не проймете, и я все-таки настою на своемъ: во-первыхъ, не стану исправлять машину, а во-вторыхъ, повторю, что вы, нѣмцы...
   -- Молчать!-- снова крикнулъ Карлъ-Альбертъ такимъ голосомъ, что Бертъ на минуту прикусилъ было языкъ, но потомъ, оправившись, опять началъ:
   -- Я -- великобританскій подданный, а не вашъ, и вы не имѣете права затыкать мнѣ ротъ. Вы можете не слушать того, что я буду говорить. Этого и я не могу вамъ запретить. Но я выскажу все, что во мнѣ накипѣло за эти послѣдніе дни.
   И онъ долго еще распространялся на тему имперіализма, милитаризма, капитализма и многихъ другихъ "измовъ", то и дѣло пересыпая свои разсужденія очень нелестными эпитетами по адресу нѣмцевъ. Офицеръ нѣсколько разъ пробовалъ остановить оратора, но безуспѣшно: тотъ упорно продолжалъ свое. Потомъ вдругъ онъ вспомнилъ о главной причинѣ своего негодованія и перешелъ на еще болѣе грубый тонъ.
   -- Ахъ, да!-- воскликнулъ онъ,-- вы мнѣ такъ и не сказали, куда дѣвали всю провизію, которую украли изъ бесѣдки. Не могли же вы съѣсть ее въ одинъ день?
   Но принцъ и офицеръ давно уже не обращали вниманія на его словоизліянія и бесѣдовали между собою. Бертъ повторилъ свой вопросъ и снова, не дождавшись отвѣта, крикнулъ:
   -- Эй, вы! почему вы не отвѣчаете мнѣ? Развѣ я не васъ спрашиваю?
   -- Вонъ отсюда!-- прогремѣлъ выведенный, наконецъ, изъ себя принцъ и съ угрожающимъ видомъ поднялъ руку.
   -- Ага! Хорошо же!-- прошипѣлъ сквозь зубы Бертъ и бѣгомъ бросился къ крапивной заросли, гдѣ было спрятано китайское ружье.
  

VI.

   Послѣ этого принцъ и его адъютантъ поняли, что имъ нечего надѣяться на такого дерзкаго человѣка. Они сами принялись осматривать аэропланъ и сображать, какихъ онъ требуетъ поправокъ.
   Бертъ съ ружьемъ направился къ утесамъ, засѣлъ тамъ въ ущельѣ и занялся осмотромъ своего оружія. Это былъ короткій скорострѣльный штуцеръ съ полнымъ запасомъ зарядовъ.
   Бертъ осторожно вынулъ патроны, освидѣтельствовалъ курокъ, ознакомился съ отдѣльными частями и, убѣдившись, что отлично можетъ пользоваться имъ, вновь зарядилъ его.
   Послѣ этого, съ ружьемъ подъ мышкой, онъ опять отправился къ бесѣдкѣ. Его мучилъ сильный голодъ и ему хотѣлось поискать тамъ чего-нибудь болѣе существеннаго, чѣмъ разныя сласти. Но перерывъ всю бесѣдку, онъ не нашелъ желаемаго. У его ногъ вертѣлся котенокъ, пищавшій и требовавшій, вѣроятно, молока, негодуя, что его двуногій другъ не даетъ ему полакомиться любимымъ напиткомъ. Это все сильнѣе и сильнѣе раздражало Берта.
   -- Хорошъ тоже принцъ!-- кричалъ онъ, роясь на всѣхъ полкахъ и во всѣхъ углахъ.-- Настоящій принцъ обязательно погибъ бы вмѣстѣ со всѣмъ своимъ экипажемъ, а не сталъ бы спасать собственную шкуру...
   Сначала онъ хотѣлъ дождаться похитителей въ бесѣдкѣ, куда они, по его предположенію, непремѣнно должны были прійти, и съ оружіемъ въ рукахъ потребовать отъ нихъ категорическаго объясненія относительно исчезнувшихъ припасовъ. Но потомъ онъ передумалъ и, держа наготовѣ ружье, снова побрелъ къ тѣмъ же утесамъ, чтобы тамъ обдумать создавшееся непріятное положеніе. Напасть ему на похитителей или выждать еще немного? У нихъ обоихъ есть сабли, а имѣется ли огнестрѣльное оружіе? Впрочемъ, револьверы навѣрное есть. Конечно, ихъ обоихъ нетрудно убить изъ засады. Но какъ онъ тогда узнаетъ, куда они дѣвали провизію? Лучше всего заставить ихъ указать это мѣсто. Да, но какъ это сдѣлать?.. А что если вдругъ они сами задумаютъ убить его изъ засады? Это очень легко можетъ случиться. Пришла же ему такая мысль, почему же она не можетъ прійти и имъ?.. Э, да чего тутъ долго раздумывать! Взять да и пристрѣлить ихъ скорѣе -- вотъ и дѣло съ концомъ...
   -- Нѣтъ!-- вслухъ проговорилъ онъ.-- Нѣтъ, я не могу сдѣлать этого, пока они сами не вынудятъ меня... рѣшительно не могу.
   Поразмысливъ еще, онъ пришелъ къ заключенію, что ему необходимо наблюдать за нѣмцами. Тогда, быть-можетъ, удается узнать, имѣется ли у нихъ огнестрѣльное оружіе, и куда они запрятали провизію. Остановившись на этомъ рѣшеніи, онъ швырнулъ въ водоворотъ страшно надоѣвшую ему каску, постоянно съѣзжавшую на носъ. Потомъ, крадучись, подошелъ къ тому мѣсту, откуда доносились стуки молотка по чему-то металлическому. Вскорѣ онъ увидѣлъ своихъ враговъ, возившихся надъ аэропланомъ. Они были безъ мундировъ и работали изо всѣхъ силъ.
   Онъ находилъ, что крайне интересно видѣть, какъ возятся надъ грязной непривычной работой эти гордые люди и мараютъ свои бѣлыя выхоленныя руки. Онъ зналъ, что какъ только они доберутся до нижней части машины, то откроютъ недостачу гаекъ и шариковъ, догадаются, что взялъ ихъ онъ, Бертъ, и начнутъ разыскивать его. Ужъ не предложить ли имъ обмѣнъ этихъ предметовъ на часть провизіи? Взглянувъ въ раздумьи на небо, Бертъ замѣтилъ азіатскій воздушный корабль, направлявшійся къ востоку. Нѣмцы, углубленные въ свою работу, ничего не видѣли.
   Наконецъ машина была перевернута и стояла теперь на колесѣ. Аристократы-работники обтерли свои потныя лица, надѣли мундиры, пристегнули сабли и переговаривались между собою съ довольнымъ видомъ людей, поздравляющихъ другъ друга съ успѣхомъ. Потомъ они быстро направились къ бесѣдкѣ. Бертъ, обождавъ, пока они скрылись изъ вида, подошелъ къ аэроплану и при одномъ взглядѣ на него, съ злорадствомъ убѣдился, что аэропланъ не могъ летать, такъ какъ главныя части были развинчены.
   Теперь ему захотѣлось узнать, гдѣ прячутъ нѣмцы украденную провизію, и онъ также отправился къ бесѣдкѣ. Бертъ былъ увѣренъ, что они пошли подкрѣпить свои силы, и что провизія у нихъ спрятана, если не въ самой бесѣдкѣ, то гдѣ-нибудь поблизости. Но онъ опоздалъ. Когда онъ подкрался къ бесѣдкѣ, оба его врага сидѣли къ ней спиной и держали на колѣняхъ по тарелкѣ съ большими кусками холоднаго жаркого. Вооруженные ножомъ и вилкою, они такъ же усердно работали ими, какъ недавно молоткомъ. Между ними стояла большая жестянка изъ-подъ жаренаго мяса, а другая съ сухарями. Оба были радостно возбуждены. Принцъ даже смѣялся.
   Когда Бертъ увидѣлъ эту картину, всѣ его мирныя намѣренія сразу исчезли. Въ немъ заговорили голодъ и злоба. Остановившись шагахъ въ двадцати съ ружьемъ въ рукахъ, онъ прицѣлился изъ него и рѣшительнымъ тономъ крикнулъ:
   -- Руки вверхъ!
   Офицеръ сразу исполнилъ это требованіе, а принцъ сначала нѣсколько поколебался, потомъ тоже послѣдовалъ примѣру товарища и поднялъ вверхъ здоровую руку. Очевидно, видъ ружья подѣйствовалъ и на него.
   -- Теперь уходите отсюда скорѣе!-- продолжалъ Бертъ, не измѣняя своей позы.
   Оба машинально повиновались и черезъ минуту скрылись изъ вида.
   -- Ахъ, чортъ возьми, совсѣмъ забылъ обезоружить ихъ!-- вскричалъ нашъ герой, хлопнувъ себя по лбу.-- Вѣдь у нихъ есть сабли, а можетъ-бытъ, и револьверы. Эй, вы!-- громко крикнулъ онъ имъ вдогонку,-- остановитесь-ка!
   Но нѣмцевъ давно уже и слѣдъ простылъ. Бертъ бросился было за ними, но потомъ одумался и вернулся назадъ. Онъ вошелъ въ бесѣдку и осмотрѣлъ "позицію" на случай "осады", которую могли предпринять враги. Послѣ этого онъ вышелъ наружу и прежде всего вскрылъ жестянку съ жаренымъ мясомъ, которая оказалась пустою. Это страшно его разочаровало и обозлило. "Слопали, нѣмецкіе черти! Вотъ я имъ покажу!" -- съ озлобленіемъ проговорилъ онъ и жадно принялся дочищать остатки съ тарелокъ враговъ, не забывъ подѣлиться и съ вертѣвшимся около него котенкомъ. Но успѣлъ онъ дочистить вторую тарелку, какъ рядомъ въ кустахъ ему послышался звукъ взводимаго курка. Схвативъ лежавшее возлѣ него ружье, онъ со всѣхъ ногъ бросился бѣжать въ противоположную сторону. Раздался выстрѣлъ, и мимо его уха что-то просвистѣло. Онъ удвоилъ скорость ногъ и остановился, совершенно запыхавшись, только среди утесовъ, гдѣ было удобно спрятаться и защищаться.
   -- Такъ я и думалъ, что у нихъ есть револьверы!-- прошепталъ онъ, боязливо выглядывая изъ-за уступа скалы и тяжело отдуваясь.
  

VII.

   Такимъ образомъ на Козьемъ островѣ и началась война и продолжалась эта война ровно сутки, самыя длинныя во всей жизни Берта. Весь остатокъ дня и всю ночь нашъ герой просидѣлъ за утесомъ, держа насторожѣ уши и глаза. При этомъ онъ строилъ планы будущаго. Прежде всего, по его крайнему убѣжденію, слѣдовало избавиться отъ враговъ, т.-е. убить обоихъ нѣмцевъ, иначе они сами убьютъ его; теперь, послѣ произведеннаго ими въ него выстрѣла, это уже ясно. Потомъ нужно будетъ во что бы ни стало выбраться изъ этого проклятаго мѣста. Но куда?-- вотъ вопросъ. Ему здѣсь всюду мерещились безконечныя пустыни, свирѣпые американцы, японцы, китайцы и дикіе индѣйцы. Впрочемъ, насчетъ возможности встрѣтить индѣйцевъ онъ потомъ усомнился. Онъ гдѣ-то читалъ или слыхалъ, что индѣйцевъ болѣе не существуетъ: они всѣ истреблены бѣлыми.
   -- Да, необходимо что-нибудь предпринять и скорѣе, иначе умрешь здѣсь съ голоду или будешь укокошенъ этими нѣмецкими головорѣзами, чортъ бы ихъ побралъ!-- разсуждалъ онъ самъ съ собою.
   Вдругъ ему показалось, что невдалекѣ раздаются голоса, и онъ сталъ напряженно прислушиваться. Шумъ паденія воды сбивалъ его съ толку. Въ этомъ шумѣ, при нѣкоторомъ воображеніи, можно было услышать что угодно: голоса, шаги, крики, стоны, вздохи...
   -- Эхъ, этотъ дурацкій водопадъ!-- проворчалъ Бертъ.-- Ничего не поймешь изъ-за него. Не то онъ шумитъ, не то еще что-то... А что теперь подѣлываютъ мои нѣмцы? Вернулись ли они опять къ машинѣ? Пускай-ка повозятся съ нею. Безъ гаекъ и шариковъ она никуда не годится. А съ тѣхъ двухъ они не догадаются снять ихъ; да если и догадаются,-- все равно у нихъ ни черта не выйдетъ: гдѣ имъ ихъ благородными ручками отвинтить и потомъ куда нужно привинтить гайки и вложить шарики... Чу! въ кустахъ, кажется, что-то зашевелилось и словно пискнуло?.. Ужъ не котикъ ли?.. Нѣтъ, это, должно-быть, мнѣ опять такъ только показалось... А все этотъ проклятый водопадъ! Шумитъ и шумитъ, какъ угорѣлый, не даетъ ни къ чему прислушаться... Развѣ выйти изъ этого дурацкаго мѣста?.. А вдругъ попадешь къ нимъ прямо въ лапы? Навѣрное они давно ищутъ меня, и если найдутъ, дѣло мое будетъ плохо: съ двоими мнѣ, пожалуй, не сладить... одинъ этотъ нѣмецкій принцъ чего стоитъ, несмотря на то, что онъ съ одной рукой. А тотъ, долговязый-то, хоть и хромой, зато съ двумя руками. Значитъ, они все-таки въ полтора раза сильнѣе меня, если считать, что у нихъ обоихъ три руки и три ноги, а у меня только по парѣ тѣхъ и другихъ.
   Монологъ его началъ, въ концѣ-концовъ, дѣлаться все безсвязнѣе и безсвязнѣе. Не спавшій всю ночь Бертъ вдругъ почувствовалъ, что его сильно клонитъ ко сну. Чтобы побороть какъ-нибудь сонъ, онъ взялъ ружье и вновь началъ разсматривать его. Но вскорѣ это занятіе надоѣло ему, и онъ, положивъ на мѣсто ружье, принялся усиленно думать, стараясь не слушать шума водопада, который еще больше убаюкивалъ его. Однако все это было напрасно: глаза его положительно слипались. Нужно было что-нибудь предпринять, чтобы не заснуть и не попасть въ руки враговъ въ сонномъ видѣ. Вѣдь они тогда что захотятъ, то и сдѣлаютъ съ нимъ. Лучше ужъ пойти и самому постараться укокошить ихъ. Это будетъ гораздо благоразумнѣе.
   Принявъ это рѣшеніе, онъ поднялъ ружье, выползъ осторожно изъ-за утеса и пріостановился на углу его. Все вокругъ было тихо. Безпрерывный шумъ паденія воды еще больше подчеркивалъ общую тишину. Въ лихорадочно работавшемъ мозгу молодого человѣка роились послѣднія соображенія не окончательно еще затемненнаго страстью разсудка. Что онъ намѣревается сдѣлать? Убить двухъ важныхъ лицъ. Да, но вѣдь и они навѣрное ищутъ случая убить его. Почему же не имѣетъ права онъ сдѣлать того, что могутъ сдѣлать они? Нѣтъ, онъ имѣетъ на это полное право. Не онъ пришелъ къ нимъ и обокралъ ихъ, а они явились къ нему и лишили его возможности существовать; кромѣ того, намѣреваются лишить еще болѣе существеннаго -- самой жизни.
   Онъ выбрался изъ своего убѣжища и осторожно направился къ полянѣ, гдѣ находился исправляемый нѣмцами аэропланъ, но не нашелъ ихъ тамъ. Поиски въ другихъ извѣстныхъ ему мѣстахъ также оказались безплодными. Тогда ему пришло въ голову, что они могли забраться на ночь въ обломокъ "Гогенцоллерна", въ которомъ осталось нѣсколько не очень поврежденныхъ помѣщеній. Бертъ храбро направился туда и, соблюдая всевозможныя предосторожности, пробрался во внутрь обломка. Онъ попалъ въ довольно просторное и хорошо отдѣланное помѣщеніе, очевидно, кабину самого принца, и осмотрѣлся. Но тамъ тоже никого не было. Здѣсь онъ могъ бы отлично заснуть нѣсколько часовъ, но не рѣшился сдѣлать этого и, выбравшись на землю, снова началъ свои поиски по всему острову. Нигдѣ не оказывалось даже признака убѣжища его враговъ.
   Усталый и страшно обозленный безплодными поисками, онъ вернулся въ ущелье за утесомъ и, не будучи уже въ состояніи бороться съ одолѣвавшимъ его сномъ, прилегъ на жесткое каменное ложе и моментально заснулъ. Когда онъ проснулся, солнце показывало ужо полдень. Вскочивъ на ноги, онъ осмотрѣлся и прислушался. Попрежнему, кромѣ шумнаго паденія воды, ничего не было слышно. Бертъ закусилъ двумя сухарями, которые были у него въ карманѣ, утолилъ въ рѣкѣ давно мучившую его жажду и, съ обновленными силами, сталъ продолжать поиски враговъ.
   Прослонявшись по острову часа два, онъ вдругъ наткнулся на обоихъ враговъ. Они находились подъ группою деревьевъ. Офицеръ сидѣлъ, прислонившись спиною къ стволу дерева, и, повидимому, спалъ, а принцъ стоялъ немного въ сторонѣ и задумчиво смотрѣлъ вверхъ. Поврежденная рука его попрежнему висѣла на перевязи, а здоровая лежала на рукояткѣ сабли.
   Бертъ сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ впередъ и остановился шагахъ въ пятнадцати отъ принца. Послѣдній поднялъ глаза и, замѣтивъ молодого человѣка, обнажилъ саблю. Бертъ поднялъ на прицѣлъ ружье. Нѣсколько времени оба врага смотрѣли другъ на друга неподвижными взглядами. Потомъ Карлъ-Альбертъ сдѣлалъ шагъ впередъ и взмахнулъ саблей, а Бертъ почти машинально выстрѣлилъ...
   Онъ потомъ самъ разсказывалъ, что не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о страшной силѣ разрывныхъ патроновъ, которыми было заряжено его ружье. Лишь только прогремѣлъ выстрѣлъ, какъ тутъ же раздался точно пушечный ударъ. Изъ груди принца вырвалось огромное пламя, распространившее ослѣпительно яркій свѣтъ, вихремъ кружившійся вокругъ убитаго. Вслѣдъ за тѣмъ тѣло послѣдняго, охваченное угасавшимъ пламенемъ, тяжело рухнуло на землю.
   Бертъ былъ такъ пораженъ этою неожиданностью, что выронилъ изъ рукъ ружье и съ разинутымъ ртомъ и выпученными глазами замеръ на мѣстѣ. Въ эту минуту птицелицый офицеръ легко бы могъ изрубить его въ куски, такъ что онъ даже и не замѣтилъ этого. Но тотъ предпочелъ бѣгство и, насколько могъ, быстро заковылялъ въ сторону. Бертъ хотѣлъ пустить ему вдогонку пулю, когда опомнился, но раздумалъ. У него не поднималась рука на повтореніе того, что онъ сейчасъ сдѣлалъ.
   Онъ самъ поспѣшилъ удалиться съ этого ужаснаго мѣста. Побродивъ въ какомъ-то чаду довольно продолжительное время безъ всякой опредѣленной цѣли по острову, молодой человѣкъ случайно очутился около бесѣдки. Здѣсь къ нему подбѣжалъ котенокъ и сталъ с-ъ жалобнымъ пискомъ тереться объ его ноги. Онъ нагнулся, взялъ на руки котенка и, поглаживая бархатистую спинку маленькаго животнаго, проговорилъ:
   -- Бѣдный мой котикъ! Ты, должно-быть, сильно проголодался и желаешь молочка. Давай, поищемъ, быть-можетъ, на твое счастье и найдемъ. Кстати мнѣ и самому не мѣшало бы поѣсть чего-нибудь болѣе существеннаго, чѣмъ давешніе сухари.
   Онъ опустилъ на землю котенка и сталъ обходить бесѣдку кругомъ, внимательно оглядывая ее. Въ одномъ мѣстѣ онъ замѣтилъ небольшой клочокъ бумаги, торчавшій изъ-подъ крыши. Это навело его на мысль, что ужъ не здѣсь ли кладовая нѣмцевъ. Крыша была довольно высока, и Бертъ, не обладавшій такимъ высокимъ ростомъ, какъ нѣмцы, вынесъ изъ бесѣдки табуретку, подставилъ ее къ стѣнѣ и забрался на эту табуретку. Молодой человѣкъ не ошибся: тамъ, гдѣ торчалъ клочокъ бумаги, оказалась слабо прибитая широкая доска. Когда Бертъ легко отнялъ ее, то нашелъ за нею на чердакѣ нѣсколько жестянокъ съ молокомъ и разной мясной провизіей.
   -- Ну, вотъ, котикъ,-- воскликнулъ онъ веселымъ голосомъ,-- и тебѣ будетъ молочко и мнѣ найдется кое-что!
   Онъ извлекъ изъ импровизованной кладовой бутылку молока и большой кусокъ жаркого. Наливъ котенку молока, онъ съ аппетитомъ принялся уничтожать жаркое. По окончаніи сытной закуски нашъ герой пришелъ въ болѣе благодушное настроеніе и, закуривъ сигару, пустился въ разсужденія.
   -- Ахъ, какъ это горько,-- говорилъ онъ, выпуская кверху кольца ароматнаго дыма,-- что трое людей, попавшихъ въ одинаковое трудное положеніе, никакъ не могутъ ужиться вмѣстѣ! Вотъ хоть бы этотъ самый принцъ, ну зачѣмъ онъ полѣзъ на меня?.. Положимъ, и я нѣсколько погорячился. Но не могъ же я подставить голову подъ его саблю?.. Ахъ, какая странная вещь жизнь! Сейчасъ человѣкъ живъ, а черезъ минуту его вдругъ и не стало... А могъ ли я подумать, что ухлопаю того самаго принца, о которомъ такъ много говорилось и писалось?.. Что бы ему, вмѣсто фордыбаченья, подойти ко мнѣ, протянуть руку и сказать: "Ну, Смолуэйсъ, довольно дуться, будемъ лучше друзьями. Мы попали въ общую бѣду. Постараемся же общими усиліями избавиться отъ нея". Неужели и я не протянулъ бы ему своей руки?.. А вмѣсто этого вонъ что вышло... Да, много страннаго на свѣтѣ. А всему виною эта проклятая война. Не будь ея, ничего бы этого и не случилось. Ну, да, видно, чему быть, того не миновать... А вотъ какъ мнѣ быть съ этимъ офицеромъ, лицо котораго такъ похоже на птичье?.. Вѣдь онъ, пожалуй, захочетъ отомстить мнѣ за своего принца, да и вообще будетъ стараться какъ-нибудь погубить мени... Убить и его?.. Нѣтъ, я не могу этого сдѣлать... довольно и одного... я не разбойникъ съ большой дороги, какіе, говорятъ, бывали въ старое доброе время... Впрочемъ, они и сейчасъ есть, только не на большихъ дорогахъ -- тамъ теперь нечего дѣлать,-- а вездѣ, гдѣ имѣется нажива... Лучше всего намъ какъ-нибудь сойтись съ этимъ долговязымъ чудакомъ. Попробую еще поискать его и потолковать съ нимъ.
   Бертъ обошелъ почти весь островъ, но всѣ его поиски оказались напрасными: нѣмецъ какъ въ воду канулъ. Вскорѣ, однако, Бертъ узналъ причину исчезновенія своего второго врага: тотъ дѣйствительно попалъ въ воду и погибъ въ ней. Проходя случайно мимо полуразрушеннаго моста, молодой человѣкъ замѣтилъ, что черезъ брешь кто-то хотѣлъ перебросить канатъ, чтобы устроить такимъ образомъ переходъ черезъ брешь, зіявшую между обоими концами моста. Одинъ конецъ каната былъ крѣпко привязанъ къ дереву по эту сторону моста, а другой, съ якоремъ на концѣ, закинули на ту сторону, въ расчетѣ, что якорь зацѣпится тамъ за что-нибудь. Якорь дѣйствительно зацѣпился, но не крѣпко, и когда человѣкъ, желавшій перебраться черезъ брешь, повисъ на канатѣ, послѣдній натянулся и вырвалъ некрѣпко сидѣвшій якорь, который вмѣстѣ со смѣльчакомъ ухнулъ въ рѣку; быстрое теченіе тотчасъ же подхватило несчастнаго смѣльчака и унесло къ водопаду, въ которомъ онъ, конечно, и погибъ.
   Бертъ понялъ, что этимъ смѣльчакомъ былъ именно его второй врагъ. Ошеломленный увидѣннымъ, молодой человѣкъ воскликнулъ:
   -- Ну, я не виноватъ въ твоей гибели! Пеняй на самого себя... Но все-таки это ужасно!
  

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Въ Америкѣ.

I.

   На другой же день послѣ того, какъ Бертъ убѣдился въ гибели своего второго врага, онъ рѣшилъ во что бы ни стало покинуть ненавистный островъ. Такъ какъ единственнымъ способомъ бѣгства былъ азіатскій аэропланъ, то Бертъ приступилъ къ окончательному его исправленію и ознакомленію съ нимъ. Поправокъ машина потребовала очень немного. Когда Бертъ кое-что въ ней выпрямилъ, подвинтилъ и замѣнилъ негодное годнымъ изъ другихъ двухъ машинъ, то она оказалась въ полной исправности. Стоило только сѣсть на нее и привести въ дѣйствіе моторъ. Но прежде чѣмъ сдѣлать это, молодой человѣкъ долго колебался, мучимый разными сомнѣніями и опасеніями. Хотя онъ и понялъ, въ чемъ состояла главная, суть этой машины, но не былъ знакомъ съ нею на практикѣ и не зналъ всѣхъ ея особенностей. Вѣдь это все же не велосипедъ. Потомъ онъ недоумѣвалъ и относительно того, въ какую сторону ему направиться. Наконецъ, напустивъ на себя храбрости, онъ въ концѣ-концовъ рѣшился. Когда онъ занесъ ногу, чтобы взобраться на сѣдло, около него раздался жалобный пискъ котенка, точно чувствовавшаго, что большой двуногій другъ хочетъ покинуть его.
   -- Бѣдный мой котикъ, ты тоже не желаешь оставаться здѣсь?-- произнесъ Бертъ.-- Ну, хорошо, давай, полетимъ вмѣстѣ.
   Онъ сунулъ котенка въ одинъ изъ кармановъ куртки и съ рѣшительнымъ видомъ взгромоздился на сѣдло. Котенокъ сначала пискнулъ было, неожиданно очутившись въ такомъ тѣсномъ даже для него помѣщеніи, но потомъ занялся тамъ крошками сухарей и успокоился. Между тѣмъ его другъ, усаживаясь поудобнѣе въ сѣдлѣ, ворчалъ:
   -- Какая, однако, неуклюжая штука это машина, совсѣмъ не то, что велосипедъ... Ну, котикъ, держись!-- прибавилъ онъ и сильно повернулъ рычагъ мотора, а потомъ другой, приводящій въ движеніе механизмъ крыльевъ.
   Огромныя, прижатыя къ бокамъ машины крылья вдругъ поднялись и начали хлопать по воздуху; заработалъ и моторъ. Аэропланъ, поднявшись немного вверхъ, понесся вкось рѣки прямо по направленію къ водопаду, при чемъ, долетѣвъ до рѣки, началъ понемногу опускаться; вскорѣ его нижняя часть начала уже задѣвать воду. Аэронавтъ замеръ отъ ужаса: еще двѣ-три минуты, и онъ угодитъ въ самую стремнину! Передъ его глазами было нѣсколько рычаговъ, но онъ забылъ, какой изъ нихъ нужно повернуть, чтобы заставить машину подняться вверхъ. Медлить было нельзя: каждая секунда приближала его къ неминуемой гибели. Бертъ съ отчаяніемъ повернулъ первый попавшійся подъ руку рычагъ. Аэропланъ быстро сталъ подниматься вверхъ и какъ разъ надъ самымъ водопадомъ. Бертъ сидѣлъ ни живъ ни мертвъ, судорожно вцѣпившись обѣими руками въ сѣдло.
   Вздохнулъ онъ свободнѣе только тогда, когда благополучно пронесся надъ водопадомъ. Но вскорѣ аэронавтъ началъ испытывать новое неудобство и новый страхъ. Машина быстро неслась въ сторону и въ то же время продолжала подниматься вверхъ. Какъ остановить ея подъемъ, онъ не зналъ. Кромѣ того, сидѣть на ней было совсѣмъ не такъ удобно, какъ въ корзинѣ аэростата или въ кабинѣ воздушнаго корабля. Аэропланъ можно сравнить съ упрямымъ муломъ, постоянно поднимающимся на дыбы, чтобы сбросить съ себя всадника. При каждомъ взмахѣ крыльевъ Берта подбрасывало вверхъ, такъ что онъ долженъ былъ употреблять всѣ усилія, чтобы попасть опять на сѣдло, а не мимо. Но это еще не все. Въ корзинѣ аэростата и въ особенности во внутреннемъ помѣщеніи воздушнаго корабля совершенно не ощущается движенія воздуха, между тѣмъ какъ аэропланъ постоянно образуетъ потоки воздушныхъ волнъ и самъ борется съ ними. Такимъ образомъ вѣтеръ всегда дуетъ въ лицо аэронавту, и чѣмъ быстрѣе полетъ, тѣмъ, слѣдовательно, сильнѣе вѣтеръ, независимо отъ того вѣтра, который образуется надъ головой аэронавта отъ взмаха крыльевъ машины.
   Вѣтеръ вокругъ Берта и навстрѣчу ему былъ такой, что у молодого человѣка захватывало дыханіе, и онъ долженъ былъ закрывать глаза. Между тѣмъ аэропланъ поднимался выше и выше. Берта это сильно тревожило, но онъ не зналъ, что нужно сдѣлать, чтобы заставить машину летѣть горизонтально. Да и могутъ ли вообще подобныя машины имѣть такой полетъ? Насколько Бертъ могъ припомнить, онѣ то опускались, то подымались, а не летѣли по прямой линіи.
   Подъемъ продолжался долго. Наверху дѣлалось все холоднѣе. По лицу аэронавта текли слезы, и онъ то и дѣло долженъ былъ отирать ихъ рукавомъ куртки. Для этого ему необходимо было освобождать одну руку и держаться за сѣдло другою, чтобы не слетѣть съ него внизъ. Мало-по-малу онъ сталъ привыкать ровнѣе дышать и смотрѣть противъ вѣтра. Ему въ этомъ отношеніи много помогла привычка къ быстрой ѣздѣ на велосипедахъ и моторахъ. Онъ окинулъ глазами находившійся подъ нимъ ландшафтъ. Молодой человѣкъ увидѣлъ, что пролеталъ надъ какимъ-то большимъ городомъ съ тремя огромными пробѣлами, изъ которыхъ, надъ грудами развалинъ, вились клубы дыма. Это былъ Буффало. Вокругъ тянулись холмы и равнины. На улицахъ толпы людей въ видимомъ смятеніи шныряли между домами, таща въ рукахъ и за плечами большіе узлы, корзины, сундуки и т. п. предметы. Всѣ эти люди садились со своими пожитками на автомобильные омнибусы и направлялись по дорогѣ въ Ніагару. Очевидно, это были жители Буффало, пострадавшіе отъ пожара. Вслѣдъ за тѣмъ Бертъ увидѣлъ несшійся прямо на него азіатскій воздушный корабль и страшно испугался столкновенія съ нимъ. Но, къ счастью, азіаты пронеслись высоко надъ нимъ, даже не замѣтивъ его.
   Между тѣмъ аэропланъ продолжалъ подыматься; панорама внизу развертывалась все шире и шире. Бертъ, наконецъ, догадался, что нужно было сдѣлать для остановки стремленія вверхъ своего воздушнаго коня. Молодой человѣкъ повернулъ рычагъ, дѣйствующій на механизмъ крыльевъ. Крылья тотчасъ же широко распустились, хвостъ машины поднялся вверхъ и дальнѣйшее ея движеніе прекратилось. Вокругъ Берта сразу воцарилась полная тишина. Аэропланъ повисъ въ воздухѣ. Это тоже было не на руку Берту. Ему захотѣлось спуститься на землю. Онъ попробовалъ осторожно повернуть еще одинъ рычагъ. Вслѣдъ за этимъ повернулось въ обратномъ направленіи и правое крыло. Аэропланъ, описавъ въ воздухѣ широкую дугу, сталъ быстро опускаться по однобокой спиральной линіи. При этомъ новомъ маневрѣ своего воздушнаго коня Бертъ едва усидѣлъ на немъ, и передъ нимъ мелькнула возможность страшной катастрофы. Онъ поспѣшилъ повернуть тотъ же рычагъ въ правую сторону. Крылья опять уравнялись и машина снова остановилась. Тогда онъ сдѣлалъ попытку повернуть этотъ рычагъ влѣво,-- крылья моментально поднялись вверхъ, и аэропланъ сталъ стремительно падать внизъ. Берту казалось, что находившіеся внизу предметы, увеличиваясь въ размѣрѣ, быстро несутся ему навстрѣчу и вотъ-вотъ раздавятъ его. Онъ съ отчаяніемъ повернулъ рычагъ механизма крыльевъ,-- послѣднія снова заработали, и его крылатый конь опять взвился кверху, продолжая въ то же время нестись впередъ, Такимъ образомъ, то подымаясь, то опускаясь, нашъ аэронавтъ носился въ воздушномъ пространствѣ. Теперь онъ, на высотѣ четверти мили, проносился надъ красивымъ горнымъ ландшафтомъ штата Нью-Йорка. Онъ замѣтилъ, что видъ его вызываетъ въ населеніи панику. Ему даже показалось, что въ него стрѣляли.
   -- Надо будетъ подняться еще выше, а не то эти оголтѣлые какъ разъ подстрѣлятъ меня ни за что ни про что!-- сказалъ онъ самъ себѣ и, повернувъ рукоятку соотвѣтствующаго рычага, поднялся еще на четверть мили вверхъ.
   Ему стало страшно надоѣдать это опасное воздушное путешествіе неизвѣстно куда, и онъ началъ измышлять способъ во что бы ни стало спуститься на землю, но такъ, чтобы не сломать себѣ шеи; за легкими ушибами онъ ужъ не гнался. Впереди него, въ нѣсколькихъ миляхъ, виднѣлся лѣсъ, и Берту показалось самымъ удобнымъ спуститься именно въ этомъ лѣсу. Пролетая надъ первыми деревьями, онъ началъ слегка повертывать соотвѣтствующій рычагъ. Крылья стали постепенно опускаться и складываться; въ то же время хвостъ поднимался вверхъ, а самый конь медленно опускался внизъ. Это очень обрадовало Берта. Выбранъ группу подходящихъ, по его мнѣнію, деревьевъ и пролетая всего въ нѣсколькихъ десяткахъ футовъ надъ ними, онъ вдругъ сдѣлалъ полный поворотъ рычага. Аэропланъ сталъ стремительно падать внизъ и застрялъ въ густыхъ вѣтвяхъ огромной сосны. При толчкѣ Бертъ вылетѣлъ изъ сѣдла и попалъ на толстый сукъ, на которомъ и усѣлся, крѣпко ухватившись за него обѣими руками.
   -- Ну, вотъ и слава Богу! Кажется, противъ моего ожиданія, все обошлось благополучно!-- съ довольнымъ видомъ воскликнулъ онъ, ощупывая себя.-- Ушибся вотъ только немного объ этотъ дурацкій сукъ, да разорвалъ кое-гдѣ панталоны и куртку. Но это неважно. Главное, самъ остался цѣлъ,-- это важнѣе всего... Уфъ! Ну, и помучился же я на этой дьявольской азіатской штукѣ, чортъ бы побралъ того, кто ее выдумалъ!.. Теперь попробую спуститься на землю и посмотрѣть, куда еще занесло меня.
   Онъ началъ осторожно спускаться съ дерева и вскорѣ очутился на мягкой почвѣ, усыпанной сосновыми и еловыми иглами.
   -- Ну, и благодать же здѣсь!-- произнесъ онъ, съ наслажденіемъ вдыхая всѣми легкими бальзамическій смолистый воздухъ, распространяемый хвойными деревьями.-- Теперь вотъ нужно будетъ...-- Онъ не докончилъ своей фразы и схватился за карманъ куртки, въ которомъ что-то пищало и царапалось.-- Ахъ, это ты, котикъ?-- воскликнулъ онъ, опуская въ карманъ руку и извлекая оттуда котенка.-- Прости, дружокъ, я совсѣмъ забылъ было про тебя... Иди, погуляй. Смотри, какъ тутъ славно.
   Онъ опустилъ котенка на землю. Маленькое животное страшно обрадовалось свѣту и воздуху. Розовый язычокъ его былъ зажатъ между бѣлыми перламутровыми зубками и высовывался только кончикъ. Очутившись на землѣ, онъ встряхнулся, потянулся и пробѣжалъ нѣсколько шаговъ, потомъ усѣлся на заднія лапки и началъ умываться.
   -- Ахъ, какъ досадно, котикъ, что мы не захватили съ собою ружье!-- проговорилъ Бертъ, оглядываясь по сторонамъ.-- Оно намъ, пожалуй, здѣсь пригодилось бы... Впрочемъ, чортъ съ нимъ! Въ немъ такіе дурацкіе заряды, что изъ него страшно и стрѣлять.
  

II.

   Бертъ не имѣлъ яснаго представленія ни о странѣ, въ которой находился, ни о людяхъ, съ которыми могъ здѣсь встрѣтиться. Онъ зналъ, что находится въ Сѣверной Америкѣ. Объ американцахъ онъ слышалъ, что это граждане великой, могущественной и свободной страны; что это люди черствые, но склонные какъ къ юмору, такъ и къ употребленію ножей и револьверовъ, которые они то и дѣло пускаютъ въ ходъ по самому ничтожному поводу, а часто и безъ всякаго повода; что они очень богаты, любятъ сидѣть въ качалкахъ, положивъ ноги на столъ или кому-нибудь на плечи, постоянно жуютъ табакъ, смолу и т. п. невкусныя вещи. Среди этихъ чудаковъ можно встрѣтить ковбоевъ, индѣйцевъ и до смѣшного почтительныхъ негровъ. Больше онъ ничего не зналъ ни объ Америкѣ ни о ея обитателяхъ.
   Рѣшивъ бросить застрявшій въ вѣтвяхъ дерева и, вѣроятно, сильно попорченный аэропланъ, нашъ искатель приключеній отправился, куда глаза глядятъ. Слѣдомъ за нимъ бѣжалъ и котенокъ. Черезъ нѣкоторое время онъ добрался до довольно широкой, хорошо укатанной проселочной дороги. По дорогѣ шелъ человѣкъ въ синей блузѣ, черныхъ панталонахъ и мягкой войлочной шляпѣ. У пѣшехода было широкое, круглое, ничего не выражающее лицо. Подъ мышкою онъ держалъ ружье.
   Незнакомецъ покосился на Берта, особенно на его резиновые сапоги и, повидимому, былъ очень удивленъ, когда молодой человѣкъ спросилъ его:
   -- Не можете ли вы мнѣ сказать, гдѣ я нахожусь и куда собственно ведетъ эта дорога?
   Незнакомецъ съ угрюмымъ видомъ пробурчалъ что-то себѣ подъ носъ и не останавливаясь продолжалъ свой путь.
   -- Вотъ неучъ-то!-- пустилъ ему вдогонку Бертъ.-- Что, если американцы всѣ такіе? Не скоро споешься тогда съ ними... Пойду и я за нимъ... Впрочемъ, нѣтъ, у него ружье и чортъ его знаетъ что на умѣ. Возьметъ, обернется да и выпалитъ въ меня... Говорятъ, у нихъ это самое обыкновенное дѣло -- ни съ того ни съ сего убить человѣка. Лучше направлюсь въ другую сторону.
   И молодой человѣкъ, не оглядываясь, зашагалъ въ противоположную сторону. Вскорѣ Бертъ достигъ большого блокгауза, одиноко стоявшаго близъ дороги, среди деревьевъ. Вокругъ этого зданія не было ни забора ни рѣшетки. Бертъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, недоумѣвая, зайти ему въ него, или нѣтъ. Домъ казался заброшеннымъ. Только что молодой человѣкъ хотѣлъ взойти на нѣсколько ступеней, ведшихъ на крыльцо, какъ вдругъ изъ-за угла показалась огромная черная собака какой-то странной породы. На ней былъ широкій кожаный ошейникъ, усаженный желѣзными колючками. Собака не лаяла, даже не приближалась къ незнакомому человѣку, какимъ она должна была считать Берта, а лишь щетинилась, оскаляла два ряда крупныхъ и острыхъ зубовъ да сверкала большими золотистыми глазами. Потомъ она издала какой-то странный звукъ, точно кашлянула.
   Нашъ герой предпочелъ не добиваться ближайшаго знакомства съ этимъ животнымъ, а быть-можетъ, и съ его зубами и направился далѣе. Отойдя нѣсколько десятковъ шаговъ отъ блокгауза, онъ вдругъ спохватился, что съ нимъ нѣтъ котенка. Молодой человѣкъ остановился и принялся его кликать, но котенокъ не показывался.
   -- Навѣрное онъ нашелъ тамъ что-нибудь съѣдобное и занялся своей находкой,-- размышлялъ вслухъ Бертъ, поглядывая на виднѣвшійся позади блокгаузъ.-- Ну, и пусть остается тамъ. А то, сказать по правдѣ, онъ только связывалъ меня; бросить же его было жаль.
   Успокоивъ себя этимъ разсужденіемъ, нашъ путникъ зашагалъ дальше. Дорогою онъ срѣзалъ тонкую, но крѣпкую орѣховую вѣтвь, очистилъ ее съ помощью своего складного ножа отъ всего лишняго и превратилъ такимъ образомъ въ довольно приличную и удобную трость; потомъ набралъ на дорогѣ нѣсколько булыжниковъ и разсовалъ ихъ по карманамъ. Черезъ нѣкоторое время онъ наткнулся на нѣсколько такихъ же зданій, которое только что миновалъ; всѣ они были совершенно одинаковаго вида, съ плохо окрашенными верандами, и также ничѣмъ не отдѣлялись ни отъ лѣса ни отъ дороги. Позади домовъ виднѣлись различныя хозяйственныя пристройки. Около одной изъ нихъ разгуливала большая черная свинья, окруженная своимъ многочисленнымъ, весело хрюкавшимъ потомствомъ. На крыльцѣ одного изъ домовъ сидѣла дикаго вида женщина съ черными какъ ночь глазами и такого же цвѣта растрепанными волосами, кормившая грудью ребенка. Увидѣвъ Берта, она поспѣшно скрылась въ домъ, и онъ слышалъ, какъ она задвинула въ двери тяжелый засовъ. Около другого дома показался небольшой мальчикъ. Бертъ попробовалъ спросить у него, что это за мѣсто. Но тотъ, засунувъ въ ротъ пальцы одной изъ рукъ, ничего не отвѣтилъ и только дико смотрѣлъ на него.
   -- Ну, сторонка!-- пробормоталъ Бертъ.-- Ни чорта, видно, въ ней не добьешься... Будемъ, однако, продолжать путь и посмотримъ, что будетъ дальше.
   Чѣмъ дальше онъ подвигался по лѣсной дорогѣ, тѣмъ больше и больше стало попадаться по обѣимъ ея сторонамъ домовъ. Мимо путника прошли двое грязныхъ мужчинъ съ некрасивыми непривѣтливыми лицами. У одного было ружье, у другого -- топоръ. Оба внимательно оглядѣли Берта и, презрительно усмѣхнувшись, продолжали путь. Бертъ и не пытался заговорить съ ними. Пропустивъ впередъ этихъ непріятныхъ встрѣчныхъ, онъ свернулъ на ближайшую боковую тропинку, ведшую вдоль однорельсоваго желѣзнодорожнаго пути, и скоро добрался до небольшого деревяннаго зданія, на которомъ красовалась дощечка съ надписью сильно выцвѣтшими буквами: "Станція"; самое же названіе станціи совсѣмъ нельзя было прочесть.
   -- Гмъ,-- проворчалъ нашъ путникъ,-- хороша станція! Во-первыхъ, неизвѣстно какая, а во-вторыхъ, желалъ бы я знать, сколько времени нужно сидѣть на ней въ ожиданіи поѣзда? Я вотъ давно таскаюсь здѣсь, а пока ни одного не слыхалъ.
   Увидѣвъ на правой сторонѣ цѣлый рядъ зданій, онъ повернулъ туда и встрѣтился со старымъ негромъ.
   -- Здравствуй, старина!-- проговорилъ Бертъ.
   -- Добрый день, масса!-- отвѣтилъ негръ своимъ гортаннымъ голосомъ.
   -- Какъ называется здѣшняя мѣстность?
   -- Танудою, масса.
   -- Спасибо, старина!
   Негръ приложилъ правую руку къ сердцу и низко поклонился.
   -- Гмъ!-- промычалъ Бертъ,-- оказывается, негры здѣсь гораздо вѣжливѣе американцевъ.
   Онъ осмотрѣлся и замѣтилъ на нѣкоторыхъ домахъ вывѣски съ надписями на англійскомъ языкѣ и на языкѣ эсперанто. Въ одномъ домѣ находилась лавка и нѣчто въ родѣ харчевни. Это оказался единственный домъ, входъ въ который былъ гостепріимно открытъ. Молодой человѣкъ почувствовалъ аппетитъ и сталъ обшаривать свои карманы. Нѣсколько недѣль онъ обходился безъ денегъ, такъ что и думать о нихъ забылъ, а теперь вотъ въ нихъ явилась надобность. Онъ нашелъ у себя шиллингъ и три пенса. Хватитъ, значитъ, заплатить за простую закуску, а тамъ что будетъ.
   Въ дверяхъ лавки появился коренастый малый въ одномъ жилетѣ безъ сюртука и оглядѣлъ нашего героя съ головы до ногъ.
   -- Добрый день -- привѣтствовалъ его Бертъ.-- Можно у васъ въ лавкѣ достать чего-нибудь поѣсть и выпить?
   -- Это не лавка, а магазинъ!-- съ гордостью отвѣтилъ лавочникъ на невозможномъ англо-американскомъ нарѣчіи.
   -- Виноватъ -- поспѣшилъ извиниться Бертъ.-- Могу я получить въ вашемъ магазинѣ, чего прошу?
   -- Можете, если у васъ есть деньги,-- не очень любезнымъ тономъ произнесъ лавочникъ и повернулся назадъ въ лавку.
   Бертъ послѣдовалъ за нимъ. Лавка оказалась просторною и довольно свѣтлою. За длинной стойкой, уставленной всевозможными дешевыми закусками, виднѣлось множество полокъ съ банками, ящиками, коробками и бутылками. По правую сторону тянулся рядъ столовъ, окруженныхъ стульями, очень грубой работы, зато отличавшихся прочностью. Налѣво былъ проходъ въ другія помѣщенія. За однимъ изъ длинныхъ столовъ помѣщалась компанія, состоявшая изъ двухъ десятковъ мужчинъ. Всѣ они были вооружены ножами, револьверами и ружьями. Лица у всѣхъ были угрюмыя, а у нѣкоторыхъ прямо свирѣпыя. Компанія равнодушно слушала выкрики дешеваго граммофона, стоявшаго на сосѣднемъ столѣ въ углу. Прислушавшись, Бертъ узналъ одну изъ тѣхъ уличныхъ ходовыхъ пѣсенъ, которую онъ пѣлъ съ Гребомъ, и его, вмѣстѣ съ воспоминаніями о той роковой минутѣ, когда онъ былъ похищенъ шаромъ Беттериджа, охватила сильная тоска по родинѣ. Одинъ изъ посѣтителей, человѣкъ съ воловьей шеей и медвѣжьими ухватками, движеніемъ пальца остановилъ граммофонъ. Глаза всѣхъ присутствовавшихъ устремились на новаго гостя, имѣвшаго такой необычный видъ.
   -- Этотъ джентльменъ желаетъ ѣсть и пить,-- проговорилъ лавочникъ, обращаясь къ полной особѣ женскаго пола, сидѣвшей за стойкою и зѣвавшей во весь ротъ.
   -- Ну, что жъ,-- отозвалась та,--смотря по деньгамъ, онъ можетъ получить, чего пожелаетъ, начиная съ куска хлѣба и кончая цѣльнымъ обѣдомъ.
   -- Я бы желалъ полный обѣдъ, если онъ будетъ стоить не дороже шиллинга,-- не смѣло заявилъ Бертъ.
   -- А что это за монета?-- спросилъ торговецъ.-- У насъ о такихъ не слыхать.
   -- Это англійская монета стоимостью въ четверть доллара,-- пояснилъ одинъ изъ компаніи, въ широкополой соломенной шляпѣ, изъ-подъ которой выглядывало худощавое и болѣе симпатичное лицо, нежели у его сосѣдей.
   -- Вотъ она,-- произнесъ Бертъ, вынимая изъ кармана серебряную монету и показывая ее присутствовавшимъ.
   -- Ха-ха-ха!-- закатился торговецъ, подпирая руками бока.-- Онъ называетъ магазинъ лавкой и желаетъ получить за какую-то чудную монету въ четверть доллара полный обѣдъ!.. Да откуда вы попали сюда, молодой джентльменъ?
   -- Изъ Ніагары,-- съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ отвѣтилъ Бертъ, убирая монету обратно въ карманъ.
   -- Изъ Ніагары?!-- воскликнулъ лавочникъ.-- А давно вы оставили Ніагару?
   -- Съ часъ назадъ.
   -- Часъ тому назадъ?!-- повторилъ лавочникъ и, обведя присутствовавшихъ многозначительнымъ взглядомъ, добавилъ:-- Слышите, джентльмены?!
   Всѣ, въ свою очередь, съ изумленіемъ уставились на Берта.
   -- Видите, въ чемъ дѣло,-- поспѣшилъ пояснить тотъ.-- Я прибылъ сюда по воздуху на азіатской летательной машинѣ.
   И онъ въ краткихъ словахъ разсказалъ всю исторію своихъ приключеній, начиная съ того, какъ онъ попалъ на воздушный шаръ, и кончая тѣмъ, какъ очутился здѣсь.
   Выслушавъ этотъ разсказъ слушатели съ недовѣріемъ посмотрѣли на разсказчика, и одинъ изъ нихъ спросилъ его:
   -- А гдѣ эта летательная машина?
   -- Въ лѣсу, недалеко отсюда... Я могу провести васъ туда,-- отвѣтилъ Бертъ такимъ увѣреннымъ тономъ, что недовѣріе къ нему стало сильно колебаться.
   -- А годится она?-- спросилъ толстогубый человѣкъ съ широкимъ шрамомъ на лбу.
   -- Не знаю,-- отвѣтилъ Бертъ.-- Послѣ того; какъ она застряла на деревѣ, я не осматривалъ ея. Но, повторяю, я могу довести туда всѣхъ, кто пожелаетъ. Только я со вчерашняго дня ничего не ѣлъ...
   Высокій человѣкъ, въ костюмѣ охотника, до сихъ поръ слушавшій молча, вдругъ сказалъ властнымъ тономъ, обращаясь къ лавочнику:
   -- Логенъ, накормите этого молодого джентльмена за мой счетъ. Потомъ я поговорю съ нимъ пообстоятельнѣе и осмотрю его машину. Быть-можетъ, она пригодится намъ.
   Берту тотчасъ же накрыли столъ и подали такой сытный обѣдъ, какого онъ давно не видалъ.
   Когда Бертъ окончилъ обѣдъ, вся компанія направилась къ застрявшему на деревѣ аэроплану. Впереди шли Бертъ и тотъ, кто велѣлъ его накормить. Имя этого человѣка было Лорайръ. Очевидно, онъ пользовался извѣстнымъ авторитетомъ среди всѣхъ остальныхъ, относившихся къ нему съ полнымъ уваженіемъ.
   Добравшись до того дерева, на которомъ висѣла машина, Лорайръ распорядился осторожнѣе снять ее. Для этого пришлось срубить пару сосѣднихъ деревьевъ. Когда же, наконецъ, аэропланъ со всевозможными предосторожностями былъ снятъ съ дерева и положенъ на землю, надъ нимъ устроили на всякій случай навѣсъ изъ вѣтвей. Одинъ изъ компаніи былъ отправленъ въ ближайшій городъ за механикомъ. Прибывшій механикъ осмотрѣлъ аэропланъ и объявилъ, что поврежденія въ немъ незначительны и машину нетрудно исправить.
   Пока вся компанія, состоявшая изъ 17 человѣкъ, бросала жребій, кому первому сдѣлать пробный полетъ на машинѣ, когда она будетъ исправлена, Бертъ познакомился съ механикомъ, который оказался довольно общительнымъ человѣкомъ, и разспросилъ его о Лорайрѣ. Послѣдній, по словамъ механика, былъ очень богатымъ человѣкомъ и глубокимъ патріотомъ, пользовавшимся огромною популярностью среди своихъ согражданъ.
   Вечеромъ въ "магазинѣ" Логена собралась масса публики. Всѣ толковали о случайно попавшемъ къ нимъ по воздуху англичанинѣ и объ азіатской машинѣ, на которой онъ прилетѣлъ и которая, по словамъ исправлявшаго ее механика, очень замысловато устроена. Но главною темою была война, охватившая Америку и весь міръ. Кто-то пріѣхалъ изъ ближайшаго города на велосипедѣ и привезъ плохо оттиснутый на отвратительной бумагѣ уличный листокъ, содержаніе котораго подѣйствовало на присутствовавшихъ самымъ разжигающимъ образомъ. Въ этомъ листкѣ сообщались исключительно мѣстныя, американскія, новости, потому что всѣ сношенія съ Европой и другими странами прекратились. Прежніе подводные кабели уже нѣсколько лѣтъ какъ были упразднены, а станціи воздушнаго телеграфа Маркони, расположенныя за океаномъ и вдоль атлантическаго побережья, оказались особенно излюбленными пунктами для военныхъ дѣйствій непріятелей. Весь міръ былъ въ войнѣ. Народъ шелъ на народъ. Города пылали и разрушались. Произведенія искусства и науки, создававшіяся вѣками, гибли въ одну минуту. Нищета народовъ увеличивалась. Всюду были народныя волненія. Всюду разрушались троны и создавались временныя управленія. Всюду стали царить хаосъ и запустѣніе. И надъ этимъ міромъ, подобно легендарнымъ чудовищамъ, носились въ воздухѣ разнузданныя страсти человѣка въ видѣ летательныхъ машинъ всевозможныхъ системъ, всюду сѣявшихъ смерть и разрушеніе...
   Бертъ пока ничего не зналъ объ этой міровой катастрофѣ. Сидя въ дальнемъ углу, онъ слушалъ, что говорили вокругъ него. Собравшіеся здѣсь люди, разобщенные со всѣмъ міромъ, также не знали, что происходило въ этомъ мірѣ. Они были поглощены собственными дѣлами и говорили о нападеніи на ихъ страну азіатовъ и о безчеловѣчной жестокости, съ которою все уничтожаютъ эти хищники.
   -- Главное ихъ пристанище на Тихомъ океанѣ,-- утверждалъ одинъ изъ ораторовъ.-- Съ тѣхъ поръ, какъ началась эта война, они на наше тихоокеанское побережье высадили не менѣе милліона людей. Они замыслили вгнѣздиться въ нашей странѣ и непремѣнно добьются своего, если мы не дадимъ имъ сильнаго и дружнаго отпора. Это страшно упорный народъ.
   Всѣ толковали о мѣрахъ, какія необходимо принять въ защиту отъ окончательнаго разгрома ихъ страны этими азіатскими пришельцами. Прежде всего нужно немедленно создать сильный воздушный флотъ, но такой, который могъ бы не только противостать азіатскому, но и побѣдить его. Одинъ изъ присутствовавшихъ, разыгрывавшій изъ себя всезнайку, хриплымъ голосомъ доказывалъ, что нѣмецкіе монопланы никуда не годятся; японскіе лучше, но тоже страдаютъ сильными недостатками. Верхъ же совершенства представляетъ собою англійская машина Беттериджа, о которой одно время столько писалось въ газетахъ.
   -- Я видѣлъ эту машину и м атки "Гогенцоллерна". Котенок бежал за Бертом довольный, держа хвост трубой.
   За ночь остатки корабля изменили свое положение и как будто еще плотнее засели на берегу Зеленого острова. От этих остатков взоры Берта обратились к разрушенному мосту и оттуда к опустевшему городу Ниагаре. В городе никакого движения не было заметно, и лишь вверху кружилась стая воронов. Они опустились к телу инженера, который накануне был зарублен на глазах у Берта. Собак не было видно, но Берт слышал их вой.
   -- Надо нам отсюда как-нибудь выбраться, не правда ли, киска? -- сказал Берт. -- Молока этого надолго не хватит, особенно, если ты будешь лакать его в таком количестве...
   Он взглянул на поток и подумал: "Воды здесь достаточно. Во всяком случае, от жажды не умрешь..."
   Берт решил хорошенько исследовать остров. Пройдя некоторое расстояние, он наткнулся на запертые ворота, на которых была дощечка с надписью: "Платная лестница". Он перелез через ворота и увидал старую деревянную лестницу, которая проходила возле скалы, среди все возраставшего грохота вод. Берт оставил котенка наверху, а сам спустился вниз. Трепет надежды охватил его, когда он увидел тропинку между скалами, у подножия кипящей стремнины водопада. Может быть, тут был выход!
   Однако этот путь привел его только к Пещере Ветров.
   Проведя около четверти часа среди оглушительного шума между скалой и сплошной завесой водопада, Берт решил, что это не совсем удобный путь в Канаду, и поэтому вернулся назад. Взбираясь по лестнице, он уловил ухом странный звук, похожий на звук шагов по гравию, но решил, что это, должно быть, эхо. Наверху все было так же пустынно, как и раньше...
   Сопровождаемый котенком, который бежал за ним в траве, Берт дошел до другой лестницы, которая вела к скалам выше водопада Подковы, и долго простоял там, глядя на воду.
   "Трудно представить себе, откуда берется такая масса воды? -- размышлял Берт. -- Этот шум просто действует на нервы. Тут слышатся все звуки: как будто кто-то говорит, кто-то ходит... словом, можно услышать все, что угодно!"
   Он повернул назад и начал взбираться по лестнице, мрачно думая: "Мне только и остается, что ходить кругом этого благословенного острова. Кругом, кругом, кругом..."
   Теперь Берт опять оказался вблизи азиатского аэроплана, получившего лишь небольшие повреждения, и пристально разглядывал его, а котенок обнюхивал.
   Вдруг Берт невольно вскрикнул: "Боже мой!" -- и остановился пораженный.
   Из-за деревьев к нему медленно приближались две высокие, худые, забинтованные фигуры в лохмотьях. Шедший позади прихрамывал, и голова у него была перевязана чем-то белым. Но тот, который шел впереди, продолжал держать себя с достоинством, какое подобает принцу, хотя левая рука была у него на перевязи, а половина лица была обожжена и багровела.
   Это был действительно принц Карл-Альберт, герой войны, "немецкий Александр Македонский", а шедший позади -- тот самый офицер с птичьей физиономией, который когда-то вынужден был уступить свою каюту Берту.

6

   С появлением этих двух новых лиц положение Берта на Козьем острове изменилось. Он перестал быть единственным представителем человечества среди опустевшего и непонятного ему мира и снова превратился в социальное существо -- в человека, живущего среди других людей. В первое мгновение он ужаснулся при виде их, но затем они показались ему желанными, как братья. Ведь и они находились в таком же трудном положении, как и он, так же были одиноки и не знали, что делать. Берту очень хотелось расспросить их обо всем. Что за дело ему до того, что один из них -- принц и что ни один из них не силен в английском языке! Прирожденное чувство свободы слишком сильно говорило в Берте в эту минуту, к тому же азиатский флот уничтожил все общественные различия.
   -- Алло! -- крикнул Берт. -- Как вы попали сюда?
   -- Это тот самый англичанин, который доставил нам машину Беттериджа, -- сказал офицер по-немецки и затем, сделав шаг к Берту, крикнул:
   -- Честь!.. -- и потом повторил еще громче: -- Отдай честь!
   -- Черт возьми! -- вырвалось у Берта, тем не менее он повиновался и неловко отдал честь.
   Но с этого мгновения он стал держаться настороже, и совместная работа с ним стала невозможна.
   Несколько минут эти два аристократа высшей марки смотрели с недоумением на стоявшего перед ними англосаксонского гражданина, который не поддавался военной муштровке. Берт, без сомнения, был для них великолепным объектом, но они чувствовали в нем необъяснимое сопротивление. Он был по-прежнему одет в свой дешевый синий саржевый костюм, теперь уже сильно поистрепавшийся, и эта небрежность в одежде придавала ему весьма дерзкий вид. Дерзкое выражение еще более усиливалось заломленной на затылок белой германской фуражкой, слишком большой для его головы. На ногах у Берта были высокие резиновые сапоги, отданные ему после убитого немецкого аэронавта. Оба немца видели в нем подчиненного, но такого, с которым нелегко будет справиться, и поэтому инстинктивно ненавидели его.
   Принц указал ему на летательную машину и произнес что-то на ломаном английском языке. Берт, думая, что он произнес по-немецки, не понял его.
   -- Дурак! -- проговорил по-немецки офицер.
   Принц указал здоровой рукой на аэроплан и спросил еще раз:
   -- Вы понимаете устройство этого летающего дракона?
   Берт сообразил, в чем дело. Он взглянул на азиатскую летательную машину и тотчас же вспомнил свою деятельность в Бен-Хилле.
   -- Это -- иностранная работа, -- сказал он лукаво.
   Оба немца начали совещаться.
   -- Вы знаете это дело? -- спросил принц Берта.
   -- Да, нам случалось делать ремонт, -- отвечал Берт, вспомнив при этом Грабба.
   Подыскивая английские слова, принц снова обратился к нему:
   -- Годится для полета? -- спросил он.
   Берт глубокомысленно потер подбородок.
   -- Надо поглядеть, -- сказал он. -- С машиной неумело обращались...
   Берт свистнул, подражая Граббу, и, засунув руки в карманы штанов, пошел к аппарату. Грабб обычно еще жевал что-нибудь при этом, но Берту жевать было нечего.
   -- Три дня работы, -- процедил он сквозь зубы.
   Но у него сейчас же явилась мысль, что этой машиной можно воспользоваться. Было ясно, что крыло, лежавшее на земле, повреждено. Три ребра, удерживавшие его в натянутом состоянии, согнулись, стукнувшись о край скалы; вероятно, и машина была испорчена. Крючок на этом крыле тоже согнулся, но это не должно было мешать полету. Кроме того, пожалуй, не было других более или менее серьезных повреждений.
   Берт снова вытер подбородок и, окинув взором широкий, залитый солнцем водопад, сказал:
   -- Мы попробуем это исправить... Предоставьте это мне.
   Он намеренно долго рассматривал аэроплан, а принц и офицер наблюдали за ним. В Бен-Хилле и он, и Грабб широко практиковали способ замены испорченных частей велосипедов другими, запасными. Любой велосипед, уже не годившийся для проката, представлял для них капитал, вследствие наличия в нем всяких винтов, колес и цепей, которые были нужны для починки. Теперь Берт решил применить эту систему и к поломанному аэроплану. Ведь за деревьями лежал другой аэроплан, от которого можно было кое-что взять...
   Котенок продолжал ласкаться к Берту, пока он рассматривал аэроплан.
   -- Почините этот летающий дракон, -- сказал принц.
   -- Если я даже исправлю его, -- возразил Берт, которому вдруг пришла в голову новая идея, -- но ведь никто из нас не может летать на нем.
   -- Я полечу, -- объявил принц.
   -- По всей вероятности, для того, чтобы сломать себе шею! -- заметил Берт.
   Принц не понял его и потому оставил без ответа дерзкое замечание. Он указал рукой в перчатке на летательный аппарат и что-то сказал офицеру по-немецки. Офицер ответил, и принц опять заговорил, делая величественные жесты и указывая на небо. Должно быть, он говорил очень красноречиво.
   Берт наблюдал на ним, стараясь понять, что он там болтает.
   -- Очень вероятно, что вы сломаете себе шею, -- повторил Берт. -- А впрочем... посмотрим...
   Берт начал копаться в машине и сидении аппарата, разыскивая инструменты, необходимые для починки. Кроме того, он вспомнил, что он и Грабб всегда были выпачканы маслом, когда занимались починкой. Это было правилом. Значит, и ему надо выпачкать себе руки и лицо, -- иначе дело не пойдет. Он снял куртку и, сдвинув шапку на затылок, принялся за работу.
   Принц и офицер, по-видимому, намеревались наблюдать за Бертом. Но все же ему удалось отделаться от них. Он дал им понять, что это мешает работе и что ему надо "поразмыслить немного", прежде чем приступить к делу. Опыт, приобретенный им в лавочке, научил его, как обращаться с людьми и внушать им уважение к себе как знающему человеку. Таким способом Берт заставил принца и офицера удалиться. Оставшись один, Берт отправился ко второму аэроплану, достал из него ружья и амуницию и спрятал их поблизости, в кустах крапивы.
   -- Так-то лучше, -- проворчал Берт и принялся после этого тщательно исследовать обломки крыльев между деревьями.
   Потом он подошел к другому аэроплану и стал их сравнивать между собой. Метод, которому он следовал в Бен-Хилле, был очень прост и мог быть применен в данном случае, если не встретится ничего непонятного в устройстве машины и поломка не окажется совершенно неисправимой.
   Когда немцы вернулись, Берт уже был весь выпачкан маслом и с видом знатока исследовал разные винтики, шарики и рычаги. Офицер попробовал было вмешаться и сделать ему кое-какие замечания, но Берт решительно отвел его рукой, сказав:
   -- Не понимаю. Так не годится. Не мешайте!.. -- Затем он вдруг, как будто вспомнив что-то и указав большим пальцем через плечо, заметил офицеру: -- Мертвеца, вон там, надо похоронить!..

7

   Вселенная в глазах Берта вдруг преобразилась. Словно завеса опустилась перед ним и закрыла те страшные опустошения и разрушения, которые так потрясли его сначала. Теперь он все же находился среди людей. Правда, это был крошечный мир из трех человек, но все же этот мир вызывал у Берта более энергичную работу мысли. У него появились новые мысли, схемы, смелые планы. Прежде всего его занимал вопрос, что эти джентльмены думают о нем и что они намерены делать. Берт возился с азиатским аэропланом, а в голове у него работа шла своим чередом, новые идеи зарождались и поднимались на поверхность, точно пузырьки газа в содовой воде.
   -- Вот! -- воскликнул он.
   В эту минуту у него промелькнула мысль о вопиющей несправедливости судьбы. В самом деле, эти два человека остались живы, а Курт погиб. Вся команда "Гогенцоллерна" была уничтожена, -- сгорела, перебита, утонула, -- и только эти двое, скрывавшиеся в передней каюте, обшитой подушками, уцелели!
   -- Счастливая звезда спасла их, -- прошептал Берт и оглянулся на счастливцев. Они стояли рядом и наблюдали за ним.
   -- Нечего смотреть на меня! -- сказал он. -- Вы только сбиваете меня.
   Но, видя, что они его не понимают, он подошел к ним, держа отвертку в руках. При этом ему в первый раз бросилось в глаза, какой огромный и мощный человек принц. Принц взирал на все с невозмутимым видом. Берт подошел к нему и сказал, указывая на группу деревьев:
   -- Там мертвец.
   Офицер вмешался и что-то возразил ему по-немецки.
   Берт снова повторил:
   -- Мертвец... там!
   С большим трудом удалось ему обратить их внимание на мертвого китайца; в конце концов пришлось просто привести их к этому месту. Однако они все же решили, что именно Берт, как низшее лицо, должен оттащить это мертвое тело и сбросить его в поток; эта привилегия, несомненно, принадлежала Берту... После жаркого спора, выражавшегося главным образом в жестах, офицер, наконец, решил унизиться настолько, чтобы помочь Берту: одному Берту было не справиться. Вдвоем они вытащили из ветвей уже раздувшийся труп и поволокли к берегу. Там они немного передохнули, -- тащить было очень тяжело, -- затем сбросили мертвеца в поток. Берт вернулся к своей работе, ощущая боль в руках и глухое раздражение.
   -- Негодяи! -- ворчал он. -- Они и в самом деле принимают меня за одного из своих рабов! Бродяги... а туда же, задирают нос!
   Принявшись снова за работу над летательной машиной, он стал раздумывать о том, что будет, если ему удастся все-таки починить ее...
   Оба немца ушли. Поразмыслив немного, Берт отвернул кое-какие гайки и, надев куртку и жилет, положил гайки в карман вместе с частью инструментов. Остальные инструменты, взятые с другого аэроплана, он запрятал среди деревьев.
   -- Великолепно! -- сказал он сам себе, приняв все эти предосторожности.
   Когда вернулся принц со своим спутником, Берт был уже на месте, возле аэроплана. Принц несколько минут смотрел на его работу, потом отправился к водоразделу и долго стоял там, сложив руки и в раздумье глядя на поток.
   Офицер вернулся к Берту и процедил сквозь зубы по-английски, помогая себе жестами:
   -- Ступай поешь!
   Когда Берт пришел в лавочку, то увидал, что весь запас провизии оттуда исчез. Оставлена была лишь небольшая порция мясных консервов и три бисквита. Несколько минут Берт стоял, разинув рот. Котенок, почуявший Берта, вышел из-за прилавка и начал вкрадчиво мяукать.
   -- Ах, да! -- сказал Берт. -- Тебе ведь надо дать молочка. Но где же оно?
   Собравшись с духом, он взял тарелку в одну руку, а бисквиты -- в другую и пошел разыскивать принца, извергая поток ругательств. Увидев принца, он подошел к нему и, не отдавая чести, гневно указал на тарелку и крикнул:
   -- Что это значит, черт возьми!
   Произошло горячее объяснение и спор. Берт изложил им свой взгляд на их поведение по-английски, а офицер говорил ему по-немецки о нациях и дисциплине. Наконец принц, видимо, оценивший физическую силу Берта, схватил его за плечи и так тряхнул, что у Берта только в карманах зазвенело; потом, крикнув что-то, отшвырнул его в сторону. Словом, ткнул его так, как будто Берт был немецкий солдат.
   Берт был возмущен до глубины души. Его простые, обыденные понятия о чести были задеты, и он решил, что отомстит принцу во что бы то ни стало.
   -- Погоди же! -- прошептал он, задыхаясь и застегивая свою куртку.
   -- Ну! -- крикнул принц. -- Уйдешь ли ты?
   И вдруг, бросив героический взгляд на Берта, он выдернул шпагу из ножен.
   Офицер вмешался и что-то заметил ему по-немецки, указав на небо.
   Там, далеко на юго-западе, показался японский воздушный корабль, который несся прямо на них. Это неожиданное обстоятельство остановило столкновение. Принц первый понял, что надо отступать. Все трое, как кролики, бросились в кусты, ища прикрытия, и, наконец, залезли в углубление, где росла высокая трава, которая могла совершенно скрыть их. Там они долго сидели на расстоянии нескольких метров друг от друга и, прячась в траве, украдкой, из-за ветвей, следили за воздушным кораблем. Берт растерял во время бегства мясные консервы, но бисквиты остались у него в руке, и он спокойно жевал их. Воздушное чудовище пронеслось над ними, затем направилось к Ниагаре и опустилось над электрическими мастерскими.
   Пока корабль находился вблизи, они молчали; когда же он удалился, все трое сразу заговорили. Спор возобновился, и если не произошло настоящей ссоры, то только вследствие того, что они не понимали друг друга.
   Собственно, начал говорить Берт, и он говорил, не обращая внимания на то, понимают его или нет. Но, видимо, тон Берта выдал его враждебные намерения.
   -- Вы хотите, чтобы я исправил машину? -- крикнул он. -- Тогда вам лучше было не трогать меня!
   Но так как немцы не обратили внимания на его слова, то Берт разразился грозной речью:
   -- Вы думаете, что раз я вам попался, так вы можете меня бить, как вы бьете своих солдат? Ошибаетесь! Довольно с меня ваших харь! Я теперь пониманию, что вы такое, вы и все ваши, и ваша война, и ваша империя, и вся подобная вам дрянь! Да, это все вы наделали! И все из-за ничего, из-за пустого хвастовства! Оттого только, что вы носите мундиры и у вас есть флаги! А я... я не имел ни малейшего желания встречаться с вами. Я нисколько не дорожу вами. А вы меня схватили, можно сказать, похитили, и вот я теперь за тысячу километров от своего дома и от всех близких, а ваш дрянной флот изорван в клочья! Ну, что ж, будете вы теперь хвастаться, а? Не думаю! Посмотрите-ка, что вы наделали! Как вы разрушили Нью-Йорк, сколько людей вы перебили, какие вы произвели опустошения! Что?!.. Это не научило вас?
   -- Дурак! -- брякнул вдруг офицер, злобно глядя на Берта из-под повязки. -- Осел! -- прибавил он по-немецки.
   -- Я знаю, что это означает по-немецки -- осел! -- заметил Берт. -- Но я бы хотел знать, кто из нас осел -- вы или я! Когда я был мальчишкой, то любил читать дешевые книжки о разных удивительных приключениях и всегда представлял себе, что я командир и тому подобные глупости. Но я давно уже спрятал эти книжки. А у вас что в голове? Всякая ерунда! Наполеон, Александр Македонский, "священная" династия принца, и сам он -- Бог и Давид, и всякое такое... Любой человек, если только у него голова не набита такими глупостями, как у принца, предсказал бы, что так и должно было случиться! У нас в Европе шесть или семь держав, с глупыми флагами и глупыми газетами, натравливают нас друг на друга и мешают нашему объединению. А вот перед нами Китай, плотный, как сыр, со многими миллионами людей, которым нужно лишь немножко знаний и предприимчивости, чтобы быть такими же, как мы. Вы все думали, что им не достать вас. Но вот они изобрели летательные аппараты -- и тут как тут! Что ж! Когда в Китае еще не умели лить пушки и организовывать войско, то вы до тех пор наседали на них, пока они не научились. Они должны были дать нам этот урок -- и дали. Мы бы не успокоились до тех пор. И вот мы теперь -- здесь!
   Офицер крикнул Берту, чтобы он замолчал, и начал что-то быстро говорить принцу.
   -- Я -- британский гражданин, -- отвечал Берт. -- Вы можете меня не слушать, но я вовсе не обязан молчать, когда вы приказываете...
   И он продолжал развивать свои идеи относительно империализма, милитаризма и международной политики, но его раздражал разговор принца с офицером, и некоторое время он только повторял разные бранные эпитеты, старые и новые: "хвастливые бродяги" и прочес в этом роде. Однако, вдруг вспомнив свою главную беду, Берт снова с ожесточением спрашивал их, куда девались съестные припасы.
   -- Они были в лавке, -- говорил он. -- Кто же их взял оттуда? Вот что я желал бы знать!.. Куда вы их спрятали?
   Он замолчал, а они продолжали разговаривать по-немецки, не обращая на Берта никакого внимания. Он повторил вопрос во второй и, наконец, в третий раз, придав ему вызывающий характер.
   Наступило напряженное молчание. В течение нескольких секунд все трое смотрели друг на друга. Принц не спускал глаз с Берта, который точно съежился под этим пристальным взором. Принц встал, и офицер тотчас же подскочил к нему. Берт продолжал сидеть на корточках.
   -- Смирно! -- крикнул ему принц.
   Оба немца уставились на скорчившегося Берта, и казалось, смерть витала над его головой. Берт понял, что теперь не время для его красноречия. Затем принц повернулся и вместе с офицером побрел к летательному аппарату.
   -- Вот! -- прошептал уничтоженный и возмущенный Берт.
   Еще несколько минут он просидел на корточках, потом вскочил и побежал в кусты, где у него было спрятано китайское ружье.

8

После этой стычки, конечно, не могло быть и речи о том, что Берт находится под начальством принца, и о том, чтобы Берт продолжал починку летательной машины: за это взялись оба немца. Берт же притаился по соседству за скалой и принялся осматривать свое новое оружие. Это было короткоствольное ружье с полным запасом патронов. Он очень осторожно вынул и исследовал механизм ружья, пока, наконец, не убедился, что сумеет обращаться с ним. Тогда он тщательно зарядил его. Но тут Берт опять вспомнил, что голоден, и отправился с ружьем в руках к лавочке. Он бродил вокруг лавочки, сознавая, что ему нельзя показываться на глаза принцу и его адъютанту с этим ружьем в руках. Впрочем, Берт и сам не хотел приближаться к ним. Пока они считают его безоружным, они не тронут его, но неизвестно, что этому Наполеону взбредет в голову, когда он уви-

   дит Берта с ружьем в руках. Он не мог поручиться за себя. В его сердце кипела ярость, и он готов был убить их, но в то же время думал, что это будет ужасно. В его душе происходила борьба двух начал его неустойчивой цивилизации...
   Котенок все вертелся около лавочки, очевидно, ожидая молока, что еще больше разжигало голод Берта. Он не мог больше сдерживаться и опять разразился речью против войны, национализма и империализма.
   -- Всякий другой принц, не такой, как вы, погиб бы вместе со своей командой и своим кораблем! -- крикнул он наконец.
   Немцы, занятые работой, слышали его голос, который доносился к ним вместе с шумом воды. Глаза их встретились; немцы слегка улыбнулись.
   Берт хотел сперва засесть в лавочке и там дожидаться их прихода. Но ему вдруг пришло в голову, что тогда придется вступить с ними в бой. Не желая этого, он отправился к Лунному острову и, спрятавшись там, начал обдумывать свое положение.
   Сначала ему все казалось весьма простым, но по мере того, как он прикидывал в уме разные возможности, положение представлялось ему все сложнее и сложнее. У них были шпаги, -- это так, -- но не было ли у них револьверов? Притом, если он убьет их обоих, то все равно не найдет спрятанных съестных припасов. Пока он разгуливал с ружьем в руках и не попадался им на глаза, он чувствовал себя в полной безопасности, но ведь они могли устроить засаду и подстеречь его. На острове можно было найти прикрытие на каждом шагу, местность была неровная, почти сплошь покрытая скалами и густыми зарослями.
   "Отчего не пойти и не укокошить их обоих? -- подумал Берт, но тут же решил, что не может этого сделать. -- Не могу, не вынесу этого..."
   Однако ему стало ясно, что он ни в коем случае не должен спускать с них глаз. Он должен видеть, что они делают, проследить, есть ли у них револьверы, и куда они припрятали пищу. Надо было узнать также, как они намерены поступить с ним. Если он не выследит их, то они выследят его. Это было совершенно ясно. Поэтому Берт осмотрел свой костюм и швырнул в воду свой воротник и белую шапку воздухоплавателя, которая слишком резко бросалась в глаза. Затем поднял вверх воротник куртки, чтобы не выглядывала грязная рубашка. Инструменты и гайки, которые лежали у него в кармане и своим громыханьем могли выдать его, он обернул носовым платком и письмами. Он продвигался в кустах осторожно и почти бесшумно, прислушиваясь к каждому шороху...
   Треск и легкое брюзжание выдали ему его врагов. Он увидел, что они, как и он, возились с азиатской летательной машиной. Он сняли верхнее платье, положили на землю шпаги и усердно работали. Видимо, они хотели повернуть аэроплан, но это было трудно, так как длинный хвост аппарата запутался между деревьями. Берт прижался к земле -- немцы были уже совсем близко -- и осторожно заполз в небольшое углубление, где он мог лежать спокойно и следить за всеми их движениями. Иногда, для препровождения времени, он прицеливался в них из ружья, но не стрелял...
   Берт с большим интересом наблюдал за их работой, и подчас у него даже появлялось желание закричать и дать им кое-какой совет. Он догадывался, что, как только они повернут машину, им понадобятся инструменты и гайки, которые были у него спрятаны. Тогда они, конечно, пойдут его разыскивать. Немцы поймут, что эти предметы должны быть у него, или что он их припрятал. Не спрятать ли ему и ружье и не попытаться ли добыть съестные припасы взамен этих инструментов? Но расстаться с ружьем Берт не решался: с ружьем в руках он чувствовал себя в большей безопасности.
   Котенок все время вертелся возле Берта, заигрывая с ним, лизал его щеки и кусал за уши.
   Солнце двигалось к полудню. Взглянув на небо, Берт увидел азиатский воздушный корабль, быстро удалявшийся к востоку; немцы даже не заметили его...
   Наконец, летательный аппарат был перевернут и стоял теперь на колесах, носом к порогам реки. Оба немца вытерли пот с лица, надели верхнее платье и нацепили шпаги, при этом они беседовали с таким видом, точно поздравляли друг друга с успехом. Потом немцы быстро двинулись по направлению к лавочке.
   Принц шел впереди.
   Берт последовал за ними, но он не мог идти так же быстро, как немцы: ему надо было соблюдать большую осторожность. Так Берту и не удалось проследить, где они прячут пищу.
   Когда Берт снова увидел их, они сидели спиной к лавочке, держа на коленях тарелки. Около них стояла жестянка с мясными консервами и блюдо с бисквитами. Они были в очень хорошем настроении, и Берт расслышал даже хохот принца. При виде того, как они уплетают еду, все планы Берта разлетелись в прах. Непреодолимое чувство голода овладело им, и, не помня себя, Берт выскочил, держа в руке ружье.
   -- Руки вверх! -- яростно крикнул он им, прицеливаясь.
   Принц колебался с минуту, затем оба подняли руки: ружье заставило их растеряться.
   -- Встаньте! -- закричал Берт. -- Бросьте вилки!
   Оба повиновались.
   "Что же дальше?" -- подумал Берт и, показывая рукой, сказал:
   -- Прочь! Убирайтесь! Туда!
   Принц и это приказание исполнил с замечательной быстротой. Он что-то торопливо пробормотал своему адъютанту, и они оба, забыв всякое достоинство, обратились в бегство. Только когда они скрылись из вида, Берт хлопнул себя по лбу и сказал:
   -- Боже мой! Мне бы следовало отобрать у них шпаги! Ай, ай!..
   Но немцев уже не было видно; они, без сомнения, скрылись в чаще. Берт разразился проклятиями, потом вернулся к лавочке, осторожно поглядывая кругом и опасаясь нападения из-за угла. Держа ружье под рукой и беспрестанно прислушиваясь, он принялся за еду. Покончив с тем, что было на тарелке принца, он дал остатки котенку и только взялся за другую тарелку, как вдруг она развалилась у него в руках. Он с изумлением посмотрел на черепки. В то же время ему почудился неясный треск в кустах. Он вскочил на ноги, схватил в одну руку ружье, в другую -- жестянку с мясными консервами и побежал вокруг лавочки, по другую сторону просеки. Вдруг опять послышался треск в кустах, и что-то прожужжало около уха Берта, г Однако он не остановился, а продолжал бежать, пока не достиг удобной оборонительной позиции вблизи Лунного острова. Там он спрятался за прикрытием и ждал.
   -- У них все-таки есть револьвер, а может быть и два, -- шептал он с замиранием сердца. -- Если так, то я погиб!
   Но... где же котенок? Ах, должно быть, он занялся мясными у консервами... Экий бродяга!

9

   Таким образом, на Козьем острове началась война.
   Она продолжалась целый день и целую ночь. Это был самый длинный день и самая длинная ночь в жизни Берта. Он должен был лежать смирно, слушать и наблюдать. Кроме того, ему надо было обдумать дальнейший образ действий. Ясно одно, если можно, он должен умертвить этих двух людей, иначе они убьют его. Приз в этой войне составляла прежде всего пища, а затем летательный аппарат и сомнительное право воспользоваться им. Побежденный в борьбе будет, несомненно, убит, а победитель может улететь отсюда. На мгновение Берт призадумался, стараясь представить себе, куда можно попасть отсюда. В его воображении рисовалось: пустыня, раздраженные американцы, японцы, китайцы, даже, может быть, краснокожие (впрочем, остались ли там краснокожие?)...
   -- Будь что будет! -- решил Берт. -- Я не вижу никакого другого выхода...
   Что это? Какие-то голоса? Все его чувства были напряжены. Шум водопада был очень силен, и в нем слышались разные звуки: то какие-то шаги, то голоса, то возгласы и крики.
   -- Глупый водопад! -- сказал Берт. -- Ну, какой смысл вот так без конца падать и падать?
   Однако чем же занимаются немцы? Вернутся ли они к аэроплану? Им, конечно, не справиться с аэропланом: ведь
   взяты и винты, и гайки, и отвертка, и другие инструменты. А что, если они найдут другой набор инструментов, который Берт спрятал в деревьях? Положим, он спрятал их хорошо, но ведь они все же могут найти их. Нельзя быть уверенным, нельзя! Берт старался припомнить хорошенько, куда он их сложил? Он старался убедит себя, что беспокоиться нечего. Но он не надеялся на свою память. А вдруг рукоятка отвертки торчит среди листьев так, что ее можно заметить?!
   Ш-ш! Что это такое? Как будто кто-то крадется в кустах... Берт насторожился и поднял ружье... Может быть, котенок? Нет, показалось...
   Немцы, наверное, уже заметили, что не хватает гаек, винтов, инструментов, которые Берт унес с собой в кармане, и, конечно, они будут теперь охотиться за ним: ведь они же понимают, что, кроме Берта, их взять некому. Значит, ему надо прятаться, и тогда он, наверное, перехитрит их. Но так ли это? Ведь они могут снять съемные части машины и уже после этого отправиться на охоту за Бертом... Нет, пожалуй, им это ни к чему. Ведь их двое, а он один. Им и в голову не придет, что Берт может сбежать на аэроплане, и, стало быть, им незачем портить летательную машину. Это ясно. Но они могут разыскивать Берта, чтобы отнять у него съестные припасы. Они знают, что у него остались мясные консервы, которых может хватить на несколько дней, если он будет экономить. Возможно, что они применят другую тактику и попробуют утомить его преследованием, прежде чем нападут на него...
   Берт вдруг вскочил на ноги. Ему ясно представилась вся опасность его положения. Ведь он может заснуть!
   Не успел Берт подумать об этом, как уже почувствовал, что ему хочется спать... Он начал тереть глаза, стараясь победить сон. До сих пор ему еще не случалось испытывать на себе сильное снотворное влияние американского солнца, американского воздуха и усыпительное действие однообразного шума водопада. Раньше ему казалось, что все это действует даже возбуждающим образом...
   Быть может, если бы он так не наелся перед этим, то не чувствовал бы себя таким отяжелевшим... Интересно знать, как чувствуют себя вегетарианцы, всегда ли они бодры?
   Берт опять вскочил на ноги. Он знал, что заснет, если не займется какой-нибудь работой. А заснет -- пропал: они услышат его храп, найдут его и покончат с ним... Если он будет сидеть здесь смирно и неподвижно, то непременно заснет. Лучше уж рискнуть напасть, чем оставаться бездеятельным. Берт чувствовал, что в конце концов сон одолеет его. Положение немцев было лучше. Один из них мог спать, а другой -- сторожить. Само собой разумеется, так оно и будет. Один будет делать то, что нужно, а другой будет лежать поблизости, под прикрытием, готовый стрелять, если понадобится. Ведь этак они могут даже заманить его в ловушку: с один из них будет служить приманкой, а другой...
   Мысль о западне заставила Берта обозвать себя дураком. Зачем он бросил свою шапку в воду? Она могла бы сослужить ему службу как приманка, если б он ее надел на палку, особенно ночью.
   Захотелось пить. Берт положил в рот камешек, чтобы умерить жажду, и на некоторое время это помогло. Снова клонило ко сну...
   Было ясно, что ничего другого не остается, как самому совершить нападение...
   Подобно многим другим великим стратегам, Берт пришел к заключению, что его багаж, то есть жестянка с мясными консервами, лишь мешает ему маневрировать. В конце концов он решил вынуть мясо из жестянки, набив им свои карманы. Конечно, это не было идеальным решением вопроса, но ведь надо же терпеть во время войны!
   Берт прополз около десяти метров и остановился, раздумывая. Кругом было тихо. Только непрерывный шум водопада нарушал тишину. Берту вдруг вспомнилось, что у него теперь лишь одна цель -- смерть двух людей, таких же, как он сам... Но ведь они тоже предпринимают все возможное, чтобы настичь и убить его! Что-то они делают теперь, среди этой тишины? Что, если бы он внезапно появился перед ними, выстрелил и... промахнулся?

10

   Берт двигался ползком, останавливаясь и прислушиваясь. Так продолжалось весь день, до наступления ночи. По всей вероятности, и немецкий Наполеон со своим адъютантом поступали точно так же. Их стратегические движения на поверхности Козьего острова, вероятно, можно было бы изобразить красными и синими линиями, перекрещивающимися в разных местах. И, тем не менее, они ни разу не встретились друг с Другом и не видели друг друга в течение всего этого дня. Берт не знал, были ли они от него далеко или близко. Ночь застала его бодрствующим вблизи американского водопада и изнывающим от жажды. У Берта возникла мысль, что его враги, быть может, скрываются среди обломков корабля, в его каютах, стиснутых между скалами, против Зеленого острова. Тогда он вдруг стал предприимчивым, перестал прятаться и прошел через маленький мостик, перекинутый между скалами... Но никого не нашел.
   Это был первый визит Берта к обломкам воздушного корабля, и он с любопытством рассматривал их при сумеречном освещении. Он увидел, что передняя каюта почти сохранилась: ее дверь была наклонена, и один угол ее находился в воде. Он влез туда, напился воды, и вдруг в голове его мелькнула блестящая мысль: закрыть дверь и выспаться...
   Однако, спать он не мог. Он задремал лишь под утро и скоро, когда стало светло, проснулся. Позавтракал мясными консервами, запил их водой. Посидев некоторое время спокойно и насладившись безопасностью своего нового положения, он, наконец, вскочил и решил: пора стать предприимчивым и смелым! Ему надоело ползать, и он вышел из каюты, держа ружье наготове и даже не стараясь идти тихо. Он обошел сначала лавочку, но не нашел там никого; затем пробрался через рощу к аэроплану. Тут он увидел: офицер сидел, прислонившись спиной к дереву, и мирно спал. Голова его наклонилась к сложенным рукам, и повязка сползла, закрыв один глаз.
   Берт внезапно остановился в нескольких шагах от спящего. Где же принц? Но тут он заметил, что по другую сторону дерева высовывается чье-то плечо. Тогда Берт сделал несколько осторожных шагов влево и увидел "великого человека"; он стоял, опираясь о ствол дерева, держа в одной руке револьвер, в другой -- шпагу, и зевал, зевал!.. Но разве можно стрелять в зевающего человека? Берт поднял ружье и пошел прямо на него. У него мелькнула мысль -- уж не крикнуть ли ему: "Руки вверх!" Однако, принц раньше заметил Берта. Он сразу перестал зевать, захлопнул челюсти, словно крышку западни, и несколько минут стоял сурово и неподвижно. Берт также не двигался, и они молча созерцали друг друга...
   Если бы принц был благоразумным человеком, он бы скрылся за деревом. Вместо этого он крикнул и поднял револьвер и шпагу. Тогда Берт машинально спустил курок.
   Это был его первый опыт с кислородными патронами. Из туловища принца вырвалось громадное пламя, озарив все кругом ослепительным светом; затем раздался звук, точно от ружейного выстрела, и что-то горячее и мокрое брызнуло в лицо Берта. Сквозь дым и пар, которыми все заволокло, Берт все-таки различил, как мелькнули в воздухе человеческие руки и ноги, и разорванное на куски тело рухнуло на землю...
   Берт был так поражен случившимся, что какое-то время стоял, разинув рот, и адъютант принца мог заколоть его шпагой без всякой борьбы. Но вместо этого офицер бросился бежать сквозь чащу. Очнувшись, Берт пустился за ним вдогонку. Но он не в состоянии был больше убивать, и поэтому вскоре вернулся назад к той бесформенной, истерзанной массе, которая еще так недавно была великим принцем Карлом-Альбертом! Берт осмотрел опаленную и исковерканную растительность вокруг и поднял с земли еще горячий револьвер: патронный магазин револьвера взорвался. Берт продвигался с большой осторожностью -- и вдруг остолбенел: котенок! Это его взволновало. Это существо не должно было видеть такие ужасные сцены!..
   -- Иди сюда, киска! -- позвал он котенка. -- Тут тебе не место!
   В три шага он перескочил место происшествия и поймал котенка. Усадив его на плечи, он отправился в лавочку.
   -- Ты, кажется, не понимаешь, что случилось, -- сказал он мурлыкавшему котенку.
   Порывшись около лавочки, Берт наконец нашел остатки провизии, спрятанные в скале.
   -- Как все это печально! -- сказал он, наливая котенку молока. -- Три человека, очутившись вместе в такой дыре, не в состоянии были работать совместно! Но он и его принц были слишком уж важны... Какая странная штука жизнь! Вот я, например, слышал его имя, видел изображение, когда еще был мальчишкой. Принц Карл-Альберт! Если бы кто-нибудь предсказал мне, что я разнесу его на куски, разве я поверил бы этому, киска? А этот другой? Уж не знаю, что мне с ним делать!
   Зорко осмотрев окружающие деревья, Берт прислонил ружье к колену и снова обратился к котенку:
   -- Мне не по нутру это убийство, киска. Курт называл это кровопусканием... Когда я был еще очень юн, мне казалось, что это нужно... А теперь этот другой парень рыщет по лесу. У него ранена голова и, кажется, что-то случилось с ногой. И весь обожжен... Всего только три недели назад я в. первый раз увидел его. Он был такой франтоватый, руки у него были полны всяких щеточек, и он бранил меня. Он был тогда настоящим джентльменом, а теперь становится полудикарем... Однако, что же мне делать с ним? Не могу же я предоставить ему этот аэроплан, -- это было бы слишком великодушно. Но если я не убью его, то он останется на острове и умрет с голоду... Впрочем, у него есть оружие -- шпага!
   Закурив папироску, Берт пустился философствовать:
   -- Скверная штука -- война, киска! -- бормотал он. -- Мы, простые люди, были дураками! Мы привыкли думать, что высшие знают, что творят, но это не так... Вот этот принц, например! За ним стояла вся Германия, а что он сделал с ней? Он втянул ее в братоубийственную войну, все разрушил и уничтожил. И вот к чему это привело. Теперь он сам представляет ужасную окровавленную массу! Принц Карл-Альберт! И все люди, которые были с ним на воздушных кораблях и летающих драконах, -- где они? Развеяны, точно клочки бумаги, между этой ямой и Германией. И битвы продолжаются, продолжаются пожары и избиения, и война, начатая им, -- война без конца... Думаю, мне придется все же убить этого парня. Я буду вынужден сделать это... Но разве это то, о чем я мечтал? Как ты думаешь, киска? -- обратился он к котенку.
   Берту недолго пришлось бродить по острову в поисках раненого офицера. Но когда Берт увидел в кустах согнутую, забинтованную фигуру немца, удиравшего от него во все лопатки, к нему вернулась его природная мягкость: он не мог больше ни стрелять, ни преследовать его.
   "Я не в состоянии больше убивать, -- сказал он себе. -- Я потерял всякий вкус к этому. Пускай себе удирает!"
   И Берт направился к летательному аппарату.
   Он больше не видел офицера и не обнаружил ни малейших признаков его присутствия на острове. Вечером к Берту вернулась боязнь засады, он обыскал все кусты, бродя по острову битый час. Но ничего подозрительного не нашел. Тогда он залез на скалу над канадским водопадом и, заняв хорошую оборонительную позицию, заснул. Ночью он проснулся в паническом страхе и выстрелил. Но никого не было... Тем не менее он уж не мог больше спать.
   Утром он вдруг стал тревожиться за судьбу исчезнувшего бесследно офицера и начал его разыскивать точно пропавшего брата... "Если б только я умел говорить по-немецки! -- думал он, вздыхая. -- Тогда бы я действовал смелее. Ведь многое происходит от незнания немецкого языка. Никак не договоришься!"
   Позднее Берт обнаружил следы попытки перебраться через провалившийся мост. Веревка, с привязанным на конце болтом, была перекинута на другую сторону и запуталась в выступавшем куске перил. Другой конец болтался в бурлящей воде, под мостом...
   А немецкий офицер с птичьим лицом в это время уже кружился в водовороте, за три с половиной километра оттуда, вместе с разными другими предметами, которые некогда были лейтенантом Куртом, китайским аэронавтом, коровой: там собралось разношерстное общество. Никогда еще в этом
   воды, не скапливалось столько обломков, -- странных и печальных остатков войны! Кружась в водовороте, они уносились дальше, но каждый день приносил новую дань: погибших животных, обломки лодок, летательных аппаратов и огромное количество мертвых тел из городов, расположенных а по берегам больших озер и, главным образом, из Кливленда. Все это собралось здесь и без конца кружилось, привлекая к себе стаи хищных птиц, чуявших богатую добычу...

Глава X. Мир во время войны

1

   Берт провел еще два дня на Козьем острове и прикончил все запасы, за исключением папирос и минеральной воды, и тогда, наконец, решился испытать азиатский аэроплан.
   Впрочем, Берт не полетел на нем, а вернее, был подхвачен аэропланом и унесен. Конечно, не так много времени потребовалось на то, чтобы заменить сломанные крылья целыми, взятыми от другого аэроплана, и поставить на прежнее место гайки, которые сам же Берт снял. Устройство машины было весьма простое и мало отличалось от обыкновенного мотоцикла. Но остальное время Берт провел в размышлениях и колебаниях. Большей частью он представлял, что падает в бурлящий поток и кружится в водопаде, а водопад уносит его... Иногда чудилось, что он безостановочно летит в воздухе и не может опуститься на землю. Берт был так поглощен мыслями о полете, что совершенно не думал об остальном: что, например, могло ожидать такого парня, как он, если бы он, без всякого удостоверения личности, появился на азиатском аэроплане, среди населения, разъяренного войной?..
   Берт еще вспоминал немецкого офицера. Ему казалось, что тот лежит где-нибудь, тяжело раненный, в глухом уголке или расселине на острове. И только после долгих и тщательных розысков Берт наконец перестал мучиться над вопросом: "А если я найду его, что мне делать с ним? Нельзя же убивать раненого! А, между тем, как помочь ему?"
   Высоко развитое чувство социальной ответственности заставляло Берта заботиться также о котенке. "Если я оставлю его, то ведь он здесь погибнет с голода? Впрочем, он должен искать для себя мышей... Но есть ли тут мыши? Он мог бы ловить птиц... Но он слишком мал для этого, и притом он -- вроде меня, чересчур уж культурен".
   В конце концов Берт засунул котенка в свой карман, где тот занялся остатками мяса, которые нашел там.
   С котенком в кармане Берт уселся в сиденье летательного аппарата.
   Это была огромная, неуклюжая машина, непохожая на велосипед, но пустить ее в ход было нетрудно. Берт решил попробовать. Сперва надо завести мотор... так! Потом поднять ноги и установить вертикально колесо... так! Потом привести в движение гироскоп... так! И затем, затем... повернуть вот этот рычаг...
   Сначала сделать это было трудно, потом рычаг неожиданно поддался... Огромные крылья с каждой стороны начали хлопать, и машина стала двигаться прямо к воде. Берт испугался и хотел остановить ее, повертывая рычаг, чтобы тот снова принял исходное положение. И вдруг аэроплан начал подниматься. Остановить аппарат было уже нельзя, да и опасно: колеса поднялись над водой. В следующий момент Берт, бледный, как полотно, судорожно держась и стараясь сохранить равновесие, пролетел над порогами, подпрыгивая при каждом ударе крыльев и все поднимаясь и поднимаясь...
   Нельзя было сравнить эту летательную машину с воздушным шаром в отношении спокойствия и плавности полета. Воздушный шар, за исключением моментов спуска, был чрезвычайно удобным экипажем, тогда как этот летательный аппарат, точно упрямый ишак, делал огромные прыжки. К тому же он все поднимался и поднимался, и с каждым ударом крыльев Берт подскакивал вверх и потом снова опускался на место. На воздушном шаре не ощущается ветра: шар двигается вместе с ветром. А теперь ветер с такой силой обдувал Берта, что он едва мог смотреть, а иногда вынужден был даже закрывать глаза. Берт весь скорчился и обхватил ногами сиденье, иначе ему не удалось бы удержаться. Он поднимался все выше, на сто, двести, триста метров над бурлящим внизу потоком. Это было хорошо. Но когда же, наконец, он полетит горизонтально? Берт попробовал представить себе, как этот аппарат помчится горизонтально. Напрасно! Крылья двигаются лишь вверх и вниз. Как бы это удержать взмахи крыльев вверх? Из глаз Берта лились слезы, и он вытер их, храбро освободив одну руку. Что лучше: падение в воду или на землю?..
   Он пролетел над верхними порогами, по направлению к Буффало. Во всяком случае, приятно было одно: водопады и яростное кипение воды оставалось уже позади. Он летел прямо вверх, -- это было совершенно очевидно...
   Хладнокровие вернулось к Берту, да и глаза у него попривыкли к ветру, но он летел высоко, очень высоко. Он вытянул голову немного вперед и смотрел на мелькавшую внизу страну. Он видел теперь все Буффало: три огромные почерневшие массы развалин, затем холмы и дороги. Берт не знал, как высоко он находится над этой местностью. Он различал людей возле домов железнодорожной станции между Ниагарой и Буффало. Затем люди стали попадаться все чаще и чаще. Они, точно муравьи, копошились около своих жилищ. Берт заметил также два автомобиля, ехавшие по дороге к Ниагаре. Потом, далеко к югу, он увидел большой азиатский воздушный корабль, мчавшийся к востоку...
   Берт вздохнул и с огорчение подумал о своих бесплодных попытках управлять аэропланом. Но воздушный корабль не обратил на него никакого внимания...
   Аэроплан продолжал подниматься, и земная поверхность внизу начала все более и более походить на географическую карту. "Клик-клок, клик-клок", -- постукивал мотор. Над Бертом и очень близко от него проходил сероватый слой облаков.
   Берт решил наконец во что бы то ни стало повернуть рычаг. Ему удалось это после некоторых усилий, и тотчас же хвост аэроплана поднялся, а крылья растянулись неподвижно. Наступила тишина и спокойствие. Берт быстро скользнул вниз против ветра, дувшего ему в лицо с необычайной силой: пришлось зажмурить глаза.
   Маленький рычаг, повертывавшийся с таким трудом, вдруг стал необыкновенно подвижным. Берт осторожно повернул его вправо... и что же? Левое крыло странным образом опустилось, и аэроплан начал скользить вниз, описывая широкую спираль в воздухе. В течение нескольких мгновений у Берта было ощущение приближавшейся катастрофы. Но ему удалось установить рычаг в прежнее положение и уравновесить крылья.
   Он попробовал повернуть налево, но вместо этого аэроплан начал описывать круги.
   -- Это уже слишком! -- сказал он.
   Теперь Берт видел, что он сломя голову летит вниз между железнодорожной линией и фабричными строениями. Они как будто рвались ему навстречу, чтобы поглотить его. Он падал с огромной высоты. Одно мгновение он испытал ощущение велосипедиста, который быстро мчится под гору. Земля чуть не захватила его врасплох. Но он напряг все свои силы и снова пустил в ход машину. Аэроплан замахал крыльями и опять начал, дрожа и подпрыгивая, волнообразно подниматься в воздухе.
   Берт поднялся довольно высоко, и глазам его представилась красивая местность на западе штата Нью-Йорк. Затем аэроплан опять начал скользить вниз, потом опять поднялся. На высоте пятьсот метров аэроплан летел над какой-то деревней, и Берт увидел бежавших в разные стороны людей. Очевидно, это имело какое-нибудь отношение к аэроплану Берта, и у него мелькнула мысль, что в него могут стрелять.
   -- Вверх! -- он повернул рычаг.
   Движение не потребовало никаких усилий. Но вдруг, крылья перестали действовать. Машина остановилась... Берт почти инстинктивно повернул рычаг назад. Что же теперь?..
   Все это случилось в течение нескольких секунд, однако мысль Берта работала в этот момент очень быстро. Он понял, что подняться не может и скользит вниз. Он налетит на что-нибудь...
   Так он летел со скоростью двадцать километров в час -- все ниже и ниже...
   Вот заросли лиственниц. Издали эта растительность походила на нежный и мягкий мох...
   Нельзя ли спуститься здесь? Берт попробовал управлять рулем... Раздался треск. Аэроплан промчался над верхушками деревьев, вдавился в самую гущу зеленых листьев и черных веток -- и вдруг остановился. Берт чуть не полетел вниз головой. Несколько веток больно хлестнули его по лицу...
   Он застрял между стволом дерева и сиденьем. Одна нога запуталась в рычаге, но он был цел и невредим. Пробуя изменить свое положение и освободить ногу, Берт начал скользить вниз, между ветвями, которые словно расступились перед ним. Цепляясь за ветки, он спустился на нижние суки дерева, на котором повисла его летательная машина... Воздух благоухал приятным смолистым запахом.
   Некоторое время Берт просидел неподвижно, потом снова стал опускаться с ветки на ветку, пока не соскочил на мягкую, покрытую зелеными иглами почву.
   -- Чудесно! -- проговорил он, посматривая вверх на изогнутые крылья аэроплана. -- Я спустился благополучно! -- Он потер подбородок и на мгновение задумался. -- Право, я необыкновенный счастливчик! -- сказал он. Вдруг Берт почувствовал, что кто-то шевелится у него под боком. -- Бог мой! Как это ты уцелел? -- воскликнул он, вытаскивая из кармана котенка, завернутого в носовой платок.
   Котенок был придавлен в кармане; очутившись опять на свободе, он страшно обрадовался. Маленький красный язычок торчал между зубами. Берт опустил котенка на землю. Котенок несколько раз встряхнулся и побежал, а потом уселся и начал умываться.
   Берт с удовольствием поглядывал на него. Потом вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул:
   -- Какой я дурак! Надо было взять ружье!
   Он прислонил это ружье к дереву, когда садился в летательную машину, и ружье так и осталось там.
   В первую минуту Берт был поражен необычайной тишиной, стоявшей вокруг, но потом сообразил, в чем дело: больше не было слышно шума водопада...

2

   Берт не имел ясного представления о том, с кем ему придется иметь дело в этой стране. Он знал, что это -- Америка. Он всегда считал американцев гражданами великого могущественного государства, знал, что они грубоваты и склонны к юмору, легко прибегают к помощи ножа и револьвера и говррят немного в нос. Он знал также, что они очень богаты, любят сидеть в качалках и поднимать необыкновенно высоко ноги; что они жуют очень усердно табак, камедь и другие предметы. К американцам относятся также ковбои, краснокожие индейцы и черные почтительные негры. Все эти сведения Берт почерпнул из романов, которые брал в общественной библиотеке. Сверх этого он знал о них очень мало. Но он нисколько не был изумлен, когда наткнулся на вооруженных людей.
   Покинув изломанную летательную машину, Берт некоторое время бродил между деревьями, а затем наткнулся на дорогу, которая показалась ему, как англичанину, замечательно широкой, но недостаточно хорошо сделанной. Она ничем не отделялась от леса -- ни канавой, ни изгородью -- и тянулась длинной извилистой лентой, как широкий свободный путь, открытый для всех.
   Берт встретил на дороге человека с ружьем в руках. На человеке были надеты синяя рубашка, мягкая черная шляпа и черные штаны. Его широкое, жирное лицо носило отпечаток невинного добродушия. Человек искоса посмотрел на Берта и, видимо, был сильно поражен, когда Берт заговорил с ним.
   -- Можете вы мне сказать, где я нахожусь? -- спросил его Берт.
   Человек со зловещей подозрительностью оглядывал Берта, в особенности его резиновые сапоги, и затем ответил ему на каком-то странном языке, -- вероятно, чешском. Заметив, удивленное лицо Берта, он вдруг закончил свою речь словами:
   -- Не говорю по-английски!
   -- О! -- воскликнул Берт. На мгновение он задумался, потом пошел своей дорогой.
   "Благодарю покорно", -- прибавил он мысленно.
   Человек поглядел ему вслед. Очевидно, у него блеснула какая-то мысль, потому что он сделал неопределенное движение, но вдруг остановился, вздохнул и поплелся дальше с унылым видом.
   Скоро между деревьями показалось большое деревянное строение. Оно имело вид огромного черного пустого ящика. Ни одно вьющееся растение не украшало его стен, и оно не было отделено от леса ни изгородью, ни забором.
   Берт остановился в тридцати шагах от ступенек, которые вели к двери. Место представлялось совершенно пустынным. Он хотел подойти к двери и постучать, как вдруг увидел большую черную собаку, которая смотрела на него. Какой она была породы, Берт не мог определить. Челюсти у нее были огромные, а на шее виднелся ошейник, утыканный шипами. Но она не залаяла на Берта, а лишь издала звук, похожий на кашель. Берт вернулся на дорогу.
   -- Что ж, собака поступает правильно, она стережет хозяйские вещи, -- пробормотал он.
   Тем не менее ему было неприятно. Он бы вернулся, если б не эта черная собака.
   Когда дом и собака исчезли из виду, Берт вошел в лес по другую сторону дороги и вскоре вылез оттуда с толстой дубинкой в руках, которую срезал для себя карманным ножом. По дороге Берт заметил еще несколько деревянных домов с верандами, плохо выкрашенными в белый цвет. Позади, сквозь деревья, он видел свиной хлев и черную свинью с семейством, копавшуюся в земле. Какая-то женщина с черными глазами и распущенными волосами, довольно дикого вида, сидела на ступеньках одного из домов и кормила ребенка. Но при виде Берта она тотчас встала, вошла в дом, и он слышал, как она закрыла дверь на засов. Затем возле свиного хлева появился мальчик, но он не понял слов Берта.
   -- Полагаю, что это -- Америка? -- спросил его Берт; однако ответа не получил.
   Дома стали попадаться все чаще и чаще. Берт встретил на дороге еще двух человек, очень грязного и мрачного вида, но он уже и не заговаривал с ними. Один из них нес ружье, другой -- топор, они окинули Берта и его палку весьма недоброжелательным взглядом. Берт дошел до перекрестка; тут большую дорогу пересекла другая, по бокам которой тянулись однорельсовые пути, а на углу висела надпись: "Ждите здесь вагонов".
   "Недурно, -- сказал сам себе Берт, -- но я хотел бы знать, сколько времени мне еще придется странствовать?"
   Ему пришло в голову, что при теперешнем расстройстве государственных дел пути сообщения могут и не работать. Берт заметил, что с правой стороны попадается больше домов, и перешел на эту сторону.
   Немного погодя он увидел старика-негра.
   -- Алло! -- крикнул ему Берт. -- Здравствуйте!
   -- Здравствуйте, сэр! -- отвечал старик густым, звучным голосом.
   -- Что это за место? -- спросил Берт.
   -- Танода, -- отвечал старик.
   -- Благодарю вас, -- сказал Берт.
   Негр повторил:
   -- Благодарю вас, сэр.
   Дома, которые шли вдоль дороги, были все того же типа: деревянные и без ограды, отмеченные лишь эмалированными дощечками с различными надписями, частью на английском языке, частью на языке эсперанто. Затем Берт увидел дом, который принял за лавку зеленщика. Это был первый дом, двери которого были гостеприимно раскрыты, и оттуда доносились какие-то знакомые, привычные звуки.
   "Боже мой! -- подумал Берт и начал поспешно рыться в своих карманах. -- Ведь я совсем не нуждался в деньгах эти три недели. Даже забыл о них. Не завалялось ли у меня хоть сколько-нибудь? Грабб держал при себе почти все наши сбережения... А!.." -- и Берт с торжеством вытащил из кармана несколько монет: три пенни, шесть пенсов и один шиллинг.
   - Прекрасно! -- сказал Берт.
   Но он совсем не принял во внимание одного весьма важного обстоятельства...
   Он подошел к открытой двери. Тотчас же на пороге показался плотный седой человек в жилете и подозрительно оглядел Берта и дубинку, которую тот держал в руках.
   -- Здравствуйте! -- сказал ему Берт. -- Могу я здесь что-нибудь поесть или выпить?
   Человек, стоящий в дверях, отвечал Берту, к великой его радости, языком истого американца:
   -- Можете.
   Это, было произнесено ободряющим тоном.
   Лавка, куда хозяин ввел Берта, показалась ему очень просторной и светлой. Слева находился длинный прилавок с ящиками. Позади прилавка лежали разнообразные товары, а справа стояли столики и стулья, две плевательницы и несколько бочонков. На видном месте лежали сыр и копченая свинина. Небольшая группа людей сидела около столиков, а женщина, лет тридцати пяти, стояла, облокотившись на прилавок. Все мужчины были вооружены карабинами, и дуло ружья выглядывало из-за прилавка. Все лениво, будто нехотя, слушали дешевый граммофон, стоявший на столе. Из горла граммофона вырывались звуки, от которых у Берта пробудилась тоска по родине; в памяти его воскрес залитый солнцем берег, гурьба детей, выкрашенные в красную краску велосипеды, Грабб и приближающийся воздушный шар...
   Тинга-линга, тинга-линга, тинга-линга-танг, Почем нынче шпильки?
   Когда Берт вошел, какой-то человек с толстым затылком, в соломенной шляпе, что-то жевавший, остановил пальцем граммофон,, и все взоры обратились на Берта. Вид у всех был весьма утомленный.
   -- А что, матушка, можем мы дать этому джентльмену что-нибудь поесть? -- спросил хозяин лавки, указывая на Берта.
   -- Он может получить все, что пожелает, начиная с морских сухарей и кончая настоящим обедом, -- ответила женщина, зевая во весь рот, как человек, который не спал всю ночь.
   -- Я хотел бы получить обед, -- отвечал Берт, -- но только денег у меня, к сожалению, немного. Я хотел бы получить обед не дороже шиллинга.
   -- Не дороже чего? -- резко переспросил хозяин лавки.
   -- Не дороже шиллинга, -- повторил Берт, и в уме у него мелькнула неприятная догадка.
   -- Да? -- проговорил хозяин. -- Но, черт возьми, что же это за монета -- шиллинг?
   Берт, стараясь скрыть свое смущение, показал монету.
   -- Вот шиллинг, -- сказал он.
   -- Он говорит не так, как мы все, и хочет получить обед за эту самую штуку -- за шиллинг, -- заметил хозяин. -- Могу я вас спросить, сэр, из какой части Америки вы сюда явились?
   Берт снова положил шиллинг в свой карман и сказал:
   -- Из Ниагары.
   -- А когда вы покинули Ниагару?
   -- Около часа назад...
   -- Вот как! -- произнес хозяин и взглянул на присутствовавших с недоумевающей улыбкой.
   Все набросились на Берта с расспросами. Берт не мог сразу ответить всем и только сказал:
   -- Видите ли, я был с немецким воздушным флотом. Я попал к ним случайно... Они схватили меня и доставили сюда...
   -- Из Англии?
   -- Да, из Англии. По пути из Германии. Я присутствовал при великом сражении с азиатами и был брошен на маленьком острове между водопадами...
   -- На Козьем острове?
   -- Я не знаю, как его называют. Но дело в том, что я нашел там летательный аппарат и полетел на нем. И вот я здесь!
   Двое мужчин недоверчиво посмотрели на него и спросили:
   -- А где же летательная машина?
   -- Она там, в лесу, с километр отсюда.
   -- Хорошо, -- сказал какой-то человек со шрамом на лице.
   -- Я чуть не разбился вдребезги...
   Все окружили Берта и заговорили разом, выражая желание пойти с ним сейчас же -- взглянуть на летательную машину.
   -- Послушайте, -- сказал Берт. -- Я покажу вам эту машину, только... я ведь ничего не ел со вчерашнего дня... я только пил минеральную воду...
   Сухощавый молодой человек солдатского вида, с длинными, тонкими ногами в гетрах и с ремнем через плечо, до сих пор молчавший, вмешался теперь и авторитетным тоном заявил:
   -- Это правда! Дайте ему поесть, мистер Логан. Я заплачу. Я желаю выслушать его рассказ. Мы потом пойдем посмотреть его машину. По моему мнению, случай, который привел сюда этого джентльмена, в высшей степени замечателен. Я предлагаю взять эту летательную машину, если мы найдем ее, и воспользоваться ей для местной обороны...

3

   Берт уселся за стол и, поедая холодное мясо с хорошим хлебом и горчицей и запивая очень хорошим пивом, излагал в общих чертах историю своих приключений. Те неточности и неверности, которые встречались в ней, были абсолютно в порядке вещей, если вспомнить, к какому сорту людей принадлежал Берт. Берт рассказал, что он и "один джентльмен", его приятель, отправились на морской берег для "здоровья", как вдруг явился какой-то субъект на воздушном шаре, вывалился оттуда, а сам Берт упал в корзину шара, и его понесло во Франконию. Там немцы, видимо, приняв его за другого, "захватили его в плен" и доставили в Нью-Йорк, откуда он попал в Лабрадор, а из Лабрадора на Ниагару и Козий остров, где оказался один-одинешенек. В своем рассказе Берт совершенно пропустил историю с принцем и Беттериджем, не столько вследствие прямой недобросовестности, сколько вследствие опасения,, что он не сумеет это рассказать как следует. Он хотел, чтобы все, что он рассказывал, носило вполне правдоподобный, естественный и корректный характер и могло внушить полное доверие к нему, как к англичанину среднего круга, которому без всякого опасения можно предложить кров и пищу.
   Когда Берт начал повествование о сражениях в Нью-Йорке и Ниагаре, слушатели тотчас же вытащили откуда-то газеты и, разложив их на столе, принялись забрасывать его вопросами, поминутно прерывая его рассказ. Берт увидел, что его появление вновь возбудило прежние горячие споры, которые ранее прекратились только потому., что заиграл граммофон. Но теперь спор возобновился с новой силой, и все повскакали со своих мест, с ружьями в руках, обсуждая единственную важную в данный момент тему -- войну и ее методы...
   Берт заметил, что он сам и его личные приключения совершенно отступили на задний план, и что он является теперь только источником, откуда они могут почерпнуть некоторые сведения. Повседневные занятия, покупка и продажа предметов первой необходимости, возделывание земли, забота о скоте -- все это продолжалось по инерции, как продолжается обычная жизнь в доме, хозяин которого лежит под ножом хирурга. Весь интерес сосредоточился теперь на огромных азиатских воздушных кораблях, которые постоянно рыскали по небу, исполняя какие-то бесчисленные поручения; все разговоры были лишь о солдатах в ярко-красной одежде, прилетавших сюда, чтобы запастись керосином, съестными припасами или узнать новости.
   Все интересовались вопросом, который занимал сейчас умы всего американского материка: "Что нам делать? Что мы можем предпринять? Как добраться до неприятеля?"
   И Берт, захваченный общим настроением, перестал занимать центральное и независимое место даже в его собственных мыслях...
   Насытившись и утолив жажду, он с наслаждением закурил папиросу, которую ему дали, и, похвалив угощение, повел публику к летательной машине, оставшейся там, среди лиственниц. Сухопарый молодой человек, которого звали Лорье, по-видимому, был предводителем как по своему положению, так и по своим природным качествам. Он знал всех по имени, знал способности каждого. Он сразу заставил всех приняться за работу, чтобы благополучно спустить на землю летательную машину и сохранить это драгоценное орудие войны. При этом пришлось, конечно, срубить несколько деревьев. Положив машину на землю, соорудили над ней широкий навес из ветвей и стволов, чтобы эта находка случайно не попалась на глаза пролетавшим мимо японцам и китайцам. Еще до наступления вечера раздобыли из соседнего города механика, который тотчас же принялся за работу. Пришлось даже бросить жребий, кто из семнадцати желающих первым совершит полет на этом аппарате...
   Возле аэроплана Берт отыскал котенка и отнес его мистрис Логан с просьбой взять его на свое попечение. Тут Берт понял, что и он и его киска нашли у мистрис Логан доброе сердце...
   Лорье был не только богатый человек. Берт с ужасом узнал, что Лорье -- президент "Каннинг-корпорации в Таноде", человек весьма популярный, умеющий справляться с народом.
   Вечером целая толпа собралась в лавке и толковала о летательной машине и о войне, которая разрывает мир в клочья. Приехал неизвестный велосипедист и привез плохо отпечатанный листок газеты, который подействовал точно масло, подлитое в огонь. В этом листке сообщались все американские новости. Прежние кабели уже почти вышли из употребления за последние годы и были заменены беспроволочным телеграфом, станции которого были рассеяны вдоль берегов Атлантического океана. Они-то и сообщали наиболее выдающиеся эпизоды войны.
   Берт совсем отошел на задний план (к этому времени Берта уже успели раскусить) и сидел, слушая новости с театра войны. Перед глазами проносились странные картины: небывалый кризис, страшные опустошения, голод, погибшие материки...
   И снова, несмотря огу...-- вмѣшался было Бертъ, но его никто не слушалъ и онъ поневолѣ замолчалъ, не будучи въ состояніи перекричать спора, возникшаго между присутствовавшими о воздушныхъ машинахъ.
   -- Но, къ сожалѣнію, этотъ англійскій изобрѣтатель умеръ,-- продолжалъ всезнайка, когда въ залѣ водворилась сравнительная тишина.
   -- Какъ неужели Беттериджъ умеръ?!-- раздалось со всѣхъ сторонъ.
   -- Увы, да! И унесъ съ собою тайну своего изобрѣтенія, потому что чертежей его машины послѣ его смерти не нашлось.
   "Ахъ, какъ это хорошо, что онъ убрался!-- воскликнулъ про себя Бертъ.-- Значитъ его-то мнѣ ужъ нечего опасаться." И онъ сталъ слушать дальше, разсчитывая вмѣшиваться, когда будетъ удобно.
   -- Неужели онъ даже передъ смертью никому не успълъ передать своего секрета?-- спросилъ человѣкъ въ соломенной шляпѣ.
   -- Нѣтъ, онъ умеръ скоропостижно, отъ удара. Это былъ полнокровный, горячій, часто доходившій до бѣшенства. Во время одного изъ припадковъ онъ сразу и скопутился. Неожиданная смерть его -- громадная потеря для Европы и для насъ. Съ помощью его машины мы могли бы вести болѣе успѣшную борьбу съ азіатами.
   Бертъ нашелъ возможнымъ вмѣшаться.
   -- Послушайте, джентльмены,-- снова началъ онъ -- я имѣю...
   Но его опять никто не слушалъ. Вниманіе всѣхъ было обращено исключительно на оратора, который продолжалъ:
   -- О томъ, чего нѣтъ, не стоитъ, конечно, и говорить. Намъ нужно считаться съ тѣмъ, что есть. Поэтому я предлагаю..
   Здѣсь Бертъ снова не выдержалъ. Поднявшись съ мѣста, онъ вскричалъ прерывающимъ отъ волненія голосомъ:
   -- Мистеръ Лорайръ, выслушайте меня хоть вы! Я имѣю сказать кое-что именно о машинѣ Беттериджа.
   Лорайръ сидѣвшій къ Берту ближе всѣхъ, услыхалъ его возгласъ и сдѣлалъ повелительное движеніе рукою. Сразу водворилась полная тишина.
   -- О чемъ хотите вы сказать?-- спросилъ онъ у Берта.
   Только теперь публика удостоила взглянуть на молодого человѣка и замѣтила по его взволнованному виду, что онъ дѣйствительно хочетъ сдѣлать какое-то важное сообщеніе.
   -- Я сейчасъ вамъ покажу,-- продолжалъ Бертъ, разстегивая дрожавшими руками куртку и вытаскивая изъ-подъ рубашки фланелевый нагрудникъ.-- Вотъ всѣ чертежи машины Беттериджа,-- прибавилъ онъ, распарывая фланель и вынимая изъ неи свертокъ бумагъ.
   -- Но какъ они попали къ вамъ?-- съ удивленіемъ спросилъ Лорайръ, разсматривая бумаги.
   -- Самъ Беттериджъ передъ тѣмъ, какъ отправить меня на своемъ воздушномъ шарѣ, вручилъ мнѣ ихъ. Я былъ съ нимъ хорошо знакомъ,-- чувствуя внезапный приливъ храбрости, совралъ нашъ герой.
   -- А, такъ это вы улетѣли на его воздушномъ шарѣ?-- спросилъ всезнайка.
   -- Я,-- коротко отвѣтилъ Бертъ.
   Собраніе сидѣло какъ ошпаренное. Взоры всѣхъ обратились на Берта. Никто не зналъ, что сказать. Наконецъ всезнайка покачалъ головой и произнесъ:
   -- Ну, не злая ли иронія судьбы? Она даетъ намъ средство борьбы, воспользоваться которымъ, быть-можетъ, уже поздно.
   Лорайръ собралъ со стола бумаги, передалъ ихъ Берту и сказалъ:
   -- Уберите опять эти бумаги и поѣдемте вмѣстѣ со мною.
   Бертъ завернулъ бумаги во фланель и сунулъ ихъ за пазуху.
   -- Куда же мы поѣдемъ, мистеръ Лорайръ?-- съ любопытствомъ освѣдомился онъ.
   -- Къ президенту,-- отвѣтилъ тотъ, поднимаясь съ своего мѣста.-- Вы покажете ему эти чертежи. Не думаю, чтобы было поздно воспользоваться ими.
   -- А гдѣ находится президентъ?-- продолжалъ Бертъ, очень довольный предложеніемъ Лорайра.
   -- Гдѣ-то въ окрестностяхъ Альбани... Впрочемъ, онъ переѣзжаетъ съ мѣста на мѣсто, организуя всюду защиту отъ внезапнаго нападенія этихъ азіатскихъ хищниковъ. Но мы гдѣ нибудь разыщемъ его,-- проговорилъ Лорайръ и, обращаясь къ лавочнику, прибавилъ:-- Ну, Логенъ, теперь дайте намъ пару надежныхъ велосипедовъ.
   -- Пожалуйте сюда, мистеръ Лорайръ, и выбирайте сами,-- предложилъ лавочникъ, приглашая его въ заднее помѣщеніе, наполненное мужскими и дамскими велосипедами, отдававшимися на прокатъ.
   Всѣ самокаты оказались на деревянныхъ рамахъ и такихъ же колесахъ, что очень не понравилось Берту, по собственному опыту знавшему непрочность такихъ машинъ. Но другихъ не было; пришлось довольстоваться этими.
   -- А какъ вы думаете, мистеръ Лорайръ, сколько времени продлится наше путешествіе?-- полюбопытствовалъ Бертъ, накачивая воздухъ въ шины выбраннаго имъ для себя велосипеда въ то время, какъ ту же операцію въ велосипедѣ Лорайра услужливо производилъ самъ хозяинъ.
   -- А право не знаю. Нѣсколько дней придется, пожалуй, намъ покататься, прежде чѣмъ мы найдемъ, кого нужно,-- отвѣтилъ Лорайръ.
  

IV.

   Въ теченіе цѣлой недѣли жизнь Берта была полна самыхъ разнообразныхъ впечатлѣній и ощущеній; изъ послѣднихъ самымъ преобладающимъ была сильная усталость ногъ. Молодой человѣкъ отвыкъ ѣздить на велосипедахъ; ѣзда на моторѣ, которымъ онъ пользовался послѣдній годъ, не требуетъ такой постоянной и усиленной работы исключительно однѣми ногами. А теперь ему пришлось, почти не отдыхая день и ночь катить по странѣ, очень похожей на Англію, только болѣе обширной и съ менѣе скученнымъ населеніемъ. Президента они нигдѣ не могли найти. Одно время Лорайру удалось было войти съ нимъ въ сношеніе по телефону, но въ самомъ началѣ разговора сообщеніе прервалось, и слѣды его снова были потеряны. Въ довершеніе несчастья нашего героя въ передней шинѣ его велосипеда сдѣлался проколъ, и она плохо стала держать воздухъ. Но Лорайръ ни за что не хотѣлъ останавливаться ради этого поврежденія, и Берту то и дѣло приходилось сходить съ своего самоката и подкачивать въ шину воздухъ, а потомъ нагонять уѣхавшаго впередъ спутника. Въ концѣ-концовъ у молодого человѣка сдѣлалась сильная боль въ поясницѣ и въ ногахъ. Но его мучитель находилъ, что и это пустяки, на которые не стоитъ обращать вниманія. Самъ же Лорайръ, къ удивленію Берта, почти не чувствовалъ ни малѣйшей усталости.
   Но въ общемъ путешествіе совершалось благополучно. Никакихъ особенныхъ приключеній не было. Разъ только за ними или, вѣрнѣе, надъ ними, гналась азіатская летательная машина. Въ это время они подъѣзжали къ селенію, въ которомъ и остановились съ такимъ видомъ, будто туда и ѣхали Удостовѣрившись въ этомъ, азіатъ понесся далѣе. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ они встрѣчали полное опустошеніе и безлюдье, въ другихъ жизнь шла еще обычнымъ порядкомъ, въ третьемъ жители находились въ постоянномъ страхѣ. Городъ Альбани оказался почти разрушеннымъ. Въ одномъ мѣстѣ огромное зданіе все было въ пламени, но никто не думалъ тушить пожара.
   Многое на пути возбуждало удивленіе и любопытство Берта, но онъ не рѣшался разспрашивать своего спутника. Лорайръ былъ не изъ болтливыхъ, притомъ и страшная спѣшка, съ которою они ѣхали, не допускала праздной болтовни.
   За разрушеннымъ желѣзнодорожнымъ мостомъ стоялъ скорый поѣздъ, съ которымъ ѣхали одни крупные богачи. Этотъ поѣздъ стоялъ здѣсь уже седьмой день, въ ожиданіи устройства временной переправы черезъ рѣку. Всѣ пассажиры были издалека и, въ явное противорѣчіе нетерпѣливому американскому характеру, очень терпѣливо ждали, развлекаясь игрой въ карты и пикниками на зеленыхъ лужайкахъ.
   Въ сторонѣ, на деревьяхъ, окаймлявшихъ проселочную дорогу, висѣло шесть человѣкъ китайцевъ. Въ мирной деревушкѣ, гдѣ путники остановились вечеромъ на отдыхъ до восхода луны, одинъ грязный босоногій мальчуганъ скартавилъ имъ:
   -- А насы вонъ тамъ, въ лѣсу, повѣсили сестерыхъ китайсевъ.
   -- За что же?-- спросилъ Бертъ.
   -- А за то, сто они исполтили мостъ... Они были съ бомбами... Насы вѣсаютъ всѣхъ китайсевъ.
   Ночью наши путники наскочили было на полуразложившійся трупъ, который валялся прямо посреди дороги, вблизи одного селенія, а подъ утро налетѣли было на автомобиль, у котораго лопнула шина. На автомобилѣ сидѣли молодая женщина и молодой человѣкъ съ ружьемъ на колѣняхъ, а подъ автомобилемъ возился старикъ. При видѣ велосипедистовъ старикъ выползъ изъ-подъ машины и заговорилъ съ ними, какъ съ близкими знакомыми, съ которымй только что разстался. Онъ жаловался, что ихъ машина вдругъ остановилась, и ни онъ самъ ни его зять (старикъ кивнулъ на молодого человѣка съ ружьемъ) не знаютъ причины внезапной остановки машины, такъ какъ ничего не смыслятъ въ техникѣ. При продажѣ имъ этого автомобиля ихъ увѣрили, что съ нимъ не можетъ случиться никакихъ недоразумѣній, даже выдали ручательство на цѣлый годъ, и вдругъ вотъ при первой же поѣздкѣ они застряли на дорогѣ да еще ночью. На нихъ уже пробовали напасть трое бродягъ, отъ которыхъ они насилу отстрѣлялись. Могутъ напасть и въ большемъ числѣ, тогда ему съ зятемъ, пожалуй, и не отвертѣться отъ разбойниковъ. Всѣмъ извѣстно, что онъ везетъ съ собою крупную сумму. Старикъ назвалъ свое имя, довольно извѣстное въ финансовомъ мірѣ.
   -- Не будете ли вы добры помочь намъ?-- обратился старикъ къ Берту, который воспользовавшись этой остановкой, накачивалъ воздухъ въ свою шину.
   Бертъ хотѣлъ было исполнить просьбу старика, но Лорайръ остановилъ его.
   -- Ну, вы окончили возню съ вашей несчастной шиной?-- рѣзко проговорилъ онъ.-- Садитесь и ѣдемъ дальше. Намъ нѣтъ времени спасать троихъ, когда на насъ лежитъ обязанность спасти цѣлую страну.
   Съ этими словами, непонятными для старика и его спутниковъ, Лорайръ вскочилъ на велосипедъ и быстро помчался далѣе. Вслѣдъ за нимъ послѣдовалъ и Бертъ.
   Наконецъ въ плохонькой гостиницѣ одного захолустнаго городка имъ удалось разыскать президента. Лорайръ, знавшій его лично, представилъ ему Берта. Президентъ былъ очень обрадованъ, когда увидѣлъ чертежи знаменитой машины Беттериджа.
  

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Міровая война и ея послѣдствія.

I.

   Зданіе вѣковой цивилизаціи наклонилось впередъ и обрушилось въ одну минуту, и груды его развалинъ расплавились въ огненномъ горнилѣ войны.
   Отдѣльныя стадіи финансовой и научной цивилизаціи, съ которыхъ началось двадцатое столѣтіе, такъ быстро слѣдовали одна за другою, что на укороченныхъ страницахъ всемірной исторіи онѣ представлялись однимъ сплошнымъ крахомъ.
   При зарожденіи двадцатаго вѣка міръ считалъ себя на вершинѣ благосостоянія и процвѣтанія; люди воображали, что они находятся въ полнѣйшей безопасности. Такое самообольщеніе болѣе всего поражаетъ вдумчиваго и мыслящаго обозрѣвателя, изучающаго духъ этихъ странныхъ временъ по сохранившимся отрывкамъ тогдашней литературы и прислушивающагося къ тѣмъ слабымъ голосамъ, которые раздавались среди рева многомилліонной толпы.
   Всѣмъ живущимъ при настоящемъ, твердо установленномъ, серьезно и научно обоснованномъ, дѣйствительно безопасномъ міровомъ строѣ не можетъ не броситься въ глаза полнѣйшая неустойчивость и ненадежность прежняго строя. Каждое прежнее учрежденіе и постановленіе кажутся совершенно случайными или основанными на дикихъ традиціяхъ; каждый законъ точно былъ созданъ для даннаго лишь случая, безъ всякаго предвидѣнія будущихъ живыхъ потребностей; нравы кажутся дикими, воспитаніе безцѣльнымъ, безпринципнымъ, направленнымъ только во вредъ подрастающимъ поколѣніямъ. Всѣ финансовыя предпріятія того времени представляются нынѣшнему хорошо вышколенному и развитому уму какою-то безсмысленною и пагубною игрою въ прятки. Вся денежная и кредитная система, основанная на пустой традиціи о цѣнности золота, является чѣмъ-то до фантастичности дутымъ. При всемъ этомъ люди въ то время жили въ плохо устроенныхъ и до невозможности переполненныхъ городахъ. Желѣзныя дороги и другіе пути сообщенія распредѣлялись по лицу земли безъ всякой планомѣрности, въ силу лишь различныхъ минутныхъ капризовъ и интересовъ единичныхъ лицъ. Когда кто-либо поумнѣе и подальновиднѣе указывалъ на всю безпорядочность, случайность, безразсудность и непрочность всѣхъ тогдашнихъ затей, и вообще всего строя жизни, люди негодовали на "отсталаго брехуна" и кричали: "Мы идемъ все дальше и дальше по пути улучшенія, а онъ находитъ, что мы на этомъ пути можемъ только сломать себѣ шею. Какой жалкій слѣпецъ!"
   Сравнивая слѣпое довѣріе человѣчества къ своей цивилизаціи начала XX вѣка съ прежними историческими періодами, мы, быть-можетъ, окажемся въ состояніи прослѣдить его источникъ. Это довѣріе было не столько разсудочнымъ, сколько являлось неизбѣжнымъ послѣдствіемъ продолжительнаго благосостоянія. Можно безъ преувеличенія сказать, что разбираемая историческая эпоха въ этомъ отношеніи стоитъ совершенно отдѣльно, и въ эту эпоху за все время существованія человѣчества люди въ первый разъ были болѣе, чѣмъ сыты. Статистика того времени указываетъ на невиданное ранѣе улучшеніе санитарныхъ и гигіеническихъ условій, на двигавшійся гигантскими шагами процессъ умственнаго развитія и на процвѣтаніе искусства во всѣхъ его областяхъ, придающаго такую красоту жизни. Уровень и характеръ средняго воспитанія поднялись на невѣдомую ранѣе высоту. Въ началѣ XX вѣка въ Западной Европѣ и Сѣверной Америкѣ почти не было неграмотныхъ; никогда еще не замѣчалось такой огромной массы читающихъ; никогда не существовало такихъ дешевыхъ и удобныхъ способовъ передвиженія. Каждый, самый обыкновенный человѣкъ, безпрепятственно могъ объѣхать весь свѣтъ, и это стоило не больше годового заработка дѣльнаго ремесленника. Каждый годъ, каждый мѣсяцъ, чуть не каждый день приносили человѣчеству новыя и новыя блага: открытіе новой страны, новыхъ рудниковъ, изобрѣтеній новыхъ машинъ, пріобрѣтеніе новыхъ знаній и т. д.
   Триста лѣтъ продолжалось это поступательное движеніе человѣчества впередъ; у него накапливались матеріальныя и духовныя сокровища, и постепенно увеличивались удобство и безопасность его существованія. Положимъ, находились и тогда люди, утверждавшіе, что наравнѣ съ умственнымъ и физическимъ совершенствованіемъ идетъ упадокъ нравственности. Но эта горькая истина, заставившая новое время основать дѣйствительную цивилизацію именно на законахъ строгой нравственности, тогда большинствомъ съ негодованіемъ отвергалась. Только созидающимъ и сохраняющимъ силамъ и удавалось тогда держать противовѣсъ коварной игрѣ случая, естественному невѣжеству, предразсудкамъ, слѣпымъ страстямъ и пагубному эгоизму. Но послѣдовательность причинъ и послѣдствій неумолима, и вся та ложь, которая накопилась въ сердцевинѣ прогресса, должна была принести свои плоды. Люди воображали, что такъ какъ прогрессъ является естественной необходимостью, то, слѣдовательно, нравственность или безнравственность тутъ ни при чемъ. Они видѣли, что ихъ арміи и флоты растутъ до чудовищности и на нихъ тратится несравненно больше, чѣмъ на народное образованіе; что количество грозныхъ разрушительныхъ орудій и снарядовъ все увеличивается; что соперничество народовъ все усиливается; что чѣмъ тѣснѣе сближаются между собою народы, тѣмъ больше становится ихъ внутренняя рознь; но ничего этого они не понимали. Съ безпечностью умственной близорукости они терпѣли у себя жадную, безсовѣстную, продажную и лживую печать, неспособную ни къ чему хорошему, но не знавшую соперниковъ во всемъ дурномъ. Твердой и однообразной узды со стороны властей для печати не существовало, да и большинство самихъ властей состояло изъ лицъ недальновидныхъ и совершенно неспособныхъ къ управленію.
   Могло ли человѣчество при такихъ условіяхъ предотвратить пагубную для него же самого воздушную войну? Вопросъ этотъ такой же праздный, какъ если бы спросить, могъ ли бы человѣкъ, раздавленный поѣздомъ, предотвратить свою гибель? Конечно, человѣчество не въ состояніи было помѣшать возникновенію этой войны, разъ оно само допустило ее.
   Древнія цивилизаціи -- ассирійско-вавилонская, египетская, греческая и римская -- разрушались постепенно, шагъ за шагомъ; цивилизація же европейская въ буквальномъ смыслѣ взлетѣла на воздухъ сразу. Въ теченіе какихъ-нибудь пяти лѣтъ отъ нея не осталось ничего, кромѣ жалкихъ обрывковъ. Еще наканунѣ возникновенія воздушной войны міръ представлялъ картину прогресса, доходившаго до своего апогея, обезпечивалъ полную безопасность существованія, имѣлъ грандіозно развитую промышленность, огромные благоустроенные города, быстроходныя суда, которыми были усѣяны всѣ моря, густую сѣть всякаго рода путей сообщенія, телеграфовъ и телефоновъ по лицу всей земли. Все и повсюду, за немногими неизбѣжными исключеніями, благоденствовало и процвѣтало. И вотъ вдругъ, совершенно неожиданно, надъ этою картиною полнаго благоустройства пронеслись германскіе воздушные корабли и положили начало конца всему...
   Послѣ нападенія нѣмцевъ на Нью-Йоркъ наступила оргія всеобщаго разрушенія. Англія, Франція, Италія и Испанія, по примѣру Германіи, съ лихорадочною поспѣшностью принялись увеличивать свои воздушные флоты. Ни одна изъ этихъ странъ до того времени не дѣлала такихъ грандіозныхъ приготовленій къ воздушной войнѣ, какъ Германія, но каждая, хотя и въ меньшихъ размѣрахъ, все-таки готовилась ко всякимъ "случайностямъ". Общій страхъ передъ нѣмецкою энергіей и предпріимчивостью, олицетвореніемъ которой являлся принцъ Карлъ-Альбертъ, давно уже вынудилъ названныя государства войти въ тайные переговоры. Между ними состоялось соглашеніе, благодаря которому они оказались въ состояніи оказать противодѣйствіе Германіи.
   Другою европейскою державою, обладавшею воздушнымъ флотомъ, была Франція. Англія, вѣчно дрожавшая за свое господство въ Азіи и хорошо понимавшая всю силу нравственнаго воздѣйствія воздушнаго флота на полудикіе народы, устроила свои воздухоплавательные парки въ Сѣверной Индіи, поэтому въ Европѣ она могла играть второстепенную роль.
   Но и на своихъ островахъ у нея имѣлось съ десятокъ крупныхъ воздушныхъ судовъ, десятка три мелкихъ и цѣлая коллекція разнаго типа пробныхъ аэроплановъ, т.-е. такихъ, съ которыми пока производились только опыты.
   Еще до появленія воздушнаго флота принца Карла-Альберта въ Америкѣ уже происходили дипломатическіе переговоры между европейскими державами. Результатомъ этихъ переговоровъ было нападеніе общими силами на Германію. Надъ Бернеръ-Оберландомъ вдругъ появился довольно многочисленный отрядъ воздушныхъ судовъ всевозможныхъ формъ и размѣровъ. Онъ сжегъ и уничтожилъ двадцать пять швейцарскихъ воздушныхъ кораблей, которые тоже совершенно неожиданно вступили съ ними въ борьбу. Затѣмъ этотъ отрядъ раздѣлился на двѣ части; одна изъ нихъ отправилась громить Берлинъ, а другая рѣшила занять франконскій воздухоплавательный паркъ, пока тамъ еще не былъ готовъ второй германскій воздушный флотъ.
   Не мало вреда причинили нападающіе своими разрывными снарядами Берлину и Франконіи, пока нѣмцамъ не удалось ихъ прогнать.
   Двѣнадцати ихъ кораблямъ, вполнѣ наполненнымъ газомъ, и пяти наполненнымъ только наполовину, зато превосходно оборудованнымъ и съ образцовымъ экипажемъ, при помощи флотиліи гамбургскихъ моноплановъ, удалось отбить отрядъ союзнаго флота не только отъ воздухоплавательнаго парка во Франконіи, но и отъ Берлина.
   Нѣмцы напрягали всѣ усилія, чтобы создать новый грандіозный воздушный флотъ. Ихъ летучіе отряды уже витали надъ Лондономъ и Парижемъ, когда изъ Бирмы и Арменіи получилось извѣстіе о появленіи авангарда азіатскаго воздушнаго флота.
   Это была роковая новость для всей Европы и Америки. Въ этотъ моментъ сразу покачнулась міровая финансовая система. Съ уничтоженіемъ нѣмцами американскаго флота въ сѣверной Атлантикѣ и ихъ пагубнаго столкновенія съ союзниками въ Европѣ, положившаго конецъ ихъ морскому владычеству на Сѣверномъ морѣ, и съ разрушеніемъ въ главнѣйшихъ городахъ міра на цѣлые билліоны различныхъ цѣнностей,-- человѣчество въ первый разъ поняло всю колоссальную убыточность затѣянной имъ игры въ войну. Кредитъ въ этомъ дикомъ вихрѣ окончательно рухнулъ. Всюду проявлялось стремленіе набрать возможно больше золота и прятать его, какъ это бывало въ прежнія времена общей паники. Это алчное стремленіе охватывало весь міръ.
   Наверху, въ воздухѣ, разыгрывались драмы столкновенія и уничтоженія; внизу на землѣ, происходили не менѣе пагубныя событія, разрушавшія дутое зданіе финансовыхъ и торговыхъ предпріятій, на которыхъ человѣчество основывало всѣ свои надежды. И пока наверху боролись между собою воздушные флоты, внизу все болѣе и болѣе уменьшался видимый запасъ золота. Весь міръ былъ охваченъ маніей взаимнаго недовѣрія.
   Въ теченіе какихъ-нибудь нѣсколькихъ недѣль деньги -- за исключеніемъ потерявшихъ всякую цѣнность бумажныхъ -- исчезли изъ обращенія и были попрятаны по подваламъ и другимъ укромнымъ мѣстамъ. И, по мѣрѣ ихъ исчезновенія, останавливались торговля, промышленность,-- словомъ, все, что зиждилось на деньгахъ. Это походило на истеканіе кровью живого организма съ послѣдовательною остановкою всѣхъ его функцій.
   И въ то время, когда все это трещало и разваливалось, когда ограбленнные, ошеломленные милліоны людей съ недоумѣніемъ и страхомъ глядѣли на эту міровую разруху,-- по воздуху всюду носились цѣлыя стаи азіатскихъ кораблей, аэроплановъ и моноплановъ, бросавшихся то къ Америкѣ то къ Европѣ и вездѣ сѣявшихъ смерть и разрушеніе. Страницы всемірной исторіи все наполнялись и наполнялись ужасами міровой войны.
   Британско-индійскій воздушный флотъ погибѣ въ Бирмѣ, а германскій былъ разбитъ и разсѣянъ въ отчаянной битвѣ при Карпатахъ. Весь Индійскій полуостровъ былъ охваченъ возстаніемъ. Въ Азіи и Африкѣ развѣвались знамена Джегеда.
   Въ теченіе нѣсколькихъ недѣль казалось, что восточно-азіатскій союзъ овладѣваетъ всѣмъ міромъ, но затѣмъ рухнула и дутая, скороспѣлая "современная" цивилизація китайцевъ. Плодовитое и мирное населеніе Поднебесной имперіи позволило себя "просвѣтить", т.-е. оно, подъ вліяніемъ европейскаго и японскаго давленія, неохотно, съ затаенной ненавистью и злобою, допустило введеніе у себя полицейскихъ порядковъ, всеобщей воинской повинности, желѣзныхъ дорогъ, телефоновъ, телеграфовъ, санитарныхъ мѣропріятій и многаго другого; вообще позволило втиснуть себя въ новыя формы жизни, совершенно чуждыя его національному духу и всѣмъ его многовѣковымъ традиціямъ.
   Но, подъ насиліемъ войны, порвалось терпѣніе и китайцевъ: весь этотъ многомилліонный народъ поднялся какъ одинъ человѣкъ, а паденіе центральной власти въ Пекинѣ вслѣдствіе временныхъ побѣдъ англо-германскаго воздушнаго флота надъ китайскимъ, усилило это возстаніе до небывало грандіозныхъ размѣровъ. По примѣру Іокогамы, во всѣхъ большихъ городахъ появились баррикады, завѣяли черные флаги, и революція овладѣла всею страною. Такимъ образомъ, вся Азія, какъ и весь міръ, превратилась въ арену хаотической борьбы.
   Общій развалъ общественнаго строя былъ естественнымъ послѣдствіемъ міровой войны. Гдѣ было гуще населеніе, тамъ явилось большее число безработныхъ, лишенныхъ всякихъ средствъ къ существованію. Уже послѣ трехъ недѣль съ начала міровой войны и общей разрухи, въ рабочихъ центрахъ всѣхъ большихъ городахъ сталъ воцаряться голодъ, а черезъ мѣсяцъ не существовало ни одного густо населеннаго города, въ которомъ не происходило бы полной анархіи, сопровождавшейся грабежами, разбоями и убійствами. Никакія "чрезвычайныя положенія" не помогали: анархія какъ чума, распространялась по лицу земли гигантскими шагами, и, сопровождаемая всемогущимъ царемъ-голодомъ, стала проникать и туда, гдѣ о немъ ранѣе и не имѣли понятія.
   Между тѣмъ характеръ самой борьбы началъ измѣняться. Исполинскіе воздушные корабли, наполненные газомъ, стали замѣняться летательными машинами. Когда окончились генеральныя сраженія воздушныхъ флотовъ, вслѣдствіе взаимнаго истребленія, азіаты старались укрѣпляться вблизи наиболѣе слабыхъ пунктовъ тѣхъ странъ, съ которыми вели борьбу; изъ этихъ мѣстъ они всюду и разсылали летучіе отряды аэроплановъ и моноплановъ. Вначалѣ они дѣйствовали почти безпрепятственно, но потомъ, когда американцы, а за ними и европейцы стали спѣшно строить воздушныя машины Беттериджа, силы враждовавшихъ начали уравновѣшиваться, и борьба сдѣлалась еще ожесточеннѣе.
   Машины по системѣ Беттериджа, хотя и были совершенно непригодны для дальнихъ экспедицій и генеральныхъ сраженій, но онѣ оказались вполнѣ приспособленными для такъ называемой "гверильясской" борьбы.
   Онѣ могли быстро изготовляться, стоили недорого, отличались удобствомъ по своей легкости и ихъ нетрудно было прятать. Чертежи, переданные Бертомъ президенту Сѣверо-Американскихъ Штатовъ, были тотчасъ же скопированы, напечатаны и распространены по всѣмъ штатамъ. Они было посланы и въ Европу, гдѣ также ими немедленно воспользовались. Каждый городъ, каждая община, даже каждое частное лицо приглашались строить такія машины и пользоваться ими въ цѣляхъ защиты. Вскорѣ же онѣ стали фабриковаться всѣми, начиная съ государствъ и кончая простыми разбойниками и примѣняться ко всевозможнымъ цѣлямъ. Своеобразная особенность машины Беттериджа, сразу пріобрѣвшей такую популярность, заключалась, главнымъ образомъ, въ крайней простотѣ ея устройства; она была такъ же проста, какъ обыкновенный моторный велосипедъ.
   Такимъ образомъ широкій размахъ, принятый въ началѣ войны, мало-по-малу сократился въ силѣ, зато распространился по всему міру и превратился въ кипящій потокъ, заливавшій всѣ уголки земли. Весь міръ изъ одного цѣлаго, еще болѣе сплоченнаго, чѣмъ онъ былъ въ лучшія времена римской имперіи, вдругъ превратился въ винегретъ общественныхъ обломковъ, такихъ спутанныхъ, какъ въ періодъ средневѣковаго разбойничьяго рыцарства, только въ большемъ объемѣ. Разница съ тѣмъ періодомъ состояла еще въ томъ, что тогда общественное разложеніе совершалось постепенно, а теперь оно произошло сразу.
   Но несчастье міра этимъ не ограничилось. Вмѣстѣ съ этою всеобщею разрухою выступилъ другой, не менѣе страшный врагъ человѣчества -- чума, или такъ называемая красная смерть, и, въ свою очередь, стала требовать жертвъ. Но омраченное человѣчество не обращало вниманіе на новаго, не менѣе страшнаго врага и продолжало свою убійственную игру. Всюду носились новые и новые воздушные флоты, вездѣ сѣя смерть и разрушеніе; люди всячески старались истреблять другъ друга и разрушать то, что создано ихъ же руками. Міръ все болѣе и болѣе погружался въ безпросвѣтную тьму...
   Долго пришлось бы описывать всѣ ужасы, которые принесла съ собою эта безсмысленная и безчеловѣчная война. Никто не былъ въ состояніи прекратить ее. Она окончилась сама собою и лишь тогда, когда почти все оказалось разрушеннымъ, подобно грудѣ тонкаго фарфора, по которой сильно ударили толстой палкой. Каждый день этого страшнаго времени дѣлаетъ всемірную исторію запутаннѣе, хаотичнѣе, неопредѣленнѣе. Къ чести цивилизаціи, послѣдняя все-таки не безъ геройскаго сопротивленія дала одолѣть себя. Изъ разрозненнаго и расшатаннаго общественнаго строя возникали патріотическіе союзы и временныя правительства, пытавшіеся водворить хотя какой-нибудь порядокъ и подпереть остатки разрушавшихся зданій. Но эти-то именно попытки и ускорили гибель всего. И когда, наконецъ, полное истощеніе источниковъ искусственной цивилизаціи согнало съ неба послѣднее воздушное судно, на землѣ ничего не осталось, кромѣ анархіи, голода и чумы. Великіе народы и государства превратились въ простые звуки. Повсюду были развалины, груды непогребенныхъ труповъ, толпы жалкихъ, исхудалыхъ, голодныхъ, безпріютныхъ людей, погруженныхъ въ полнѣйшую апатію. Здѣсь хозяйничали разбойничьи шайки, тамъ -- охранительные комитеты и банды повстанцевъ, овладѣвшія цѣлыми округами. Всюду образовывались и тутъ же распадались всевозможные союзы, ордена и религіозныя общества на началахъ самаго дикаго фанатизма. Вся культура пошла на смарку; весь порядокъ, все благосостояніе на землѣ лопнули, какъ мыльный пузырь. Въ какія-нибудь пять лѣтъ человѣчество совершило такое попятное движеніе назадъ, какое оно прошло въ періодъ со временъ Антониновъ до девятаго столѣтія.
  

II.

   Среди этой міровой трагедіи бродила маленькая, незначительная фигурка, интересная развѣ только тѣмъ, что въ теченіе нѣсколькихъ недѣль она была игрушкой слѣпого случая, забросившаго ее въ самый центръ этой трагедіи. Эту фигурку звали Бертомъ Смолуэйсомъ. Несмотря на всю его незначительность, намъ все-таки придется еще кое-что сказать о немъ.
   Изъ своего далекаго и невольнаго путешествія Бертъ возвратился цѣлымъ и невредимымъ на родину, благодаря своей счастливой звѣздѣ.
   Ему удалось попасть на бортъ англійскаго торговаго судна. Переѣздъ черезъ океанъ былъ полонъ всевозможныхъ приключеній. Одно время судно преслѣдовалось японскимъ броненосцемъ, вскорѣ, къ счастью, отвлеченнымъ англійскимъ крейсеромъ, который вступилъ съ нимъ въ борьбу.
   Потомъ на морѣ разразился сильнѣйшій штормъ, во время котораго судно лишилось руля и средней мачты, такъ что нѣсколько времени было игрушкою стихій. Затѣмъ вышелъ весь провіантъ и пришлось питаться только рыбой. Близъ Азорскихъ острововъ надъ бригомъ пронеслась флотилія красныхъ фигурныхъ азіатскихъ кораблей, къ счастью, не обратившая вниманія на небольшое парусное судно. Кое-какъ удалось пристать къ Тенерифу, наскоро исправить тамъ руль, поставить новую мачту и запастись провизіей. Городъ оказался разрушеннымъ, а въ гавани стояли два большихъ линейныхъ корабля, наполненныхъ трупами людей. Повсюду шныряли разбойничьи шайки, и одна изъ нихъ чуть было не захватила бригъ; капитану и экипажу съ большимъ трудомъ удалось отстоять себя и свое судно.
   Въ Могадорѣ съ брига отправили на берегъ лодку за прѣсной водой; лодка со всѣми находившимися на ней людьми едва не попала въ руки лукавыхъ арабовъ. Оттуда забралась на бригъ "красная смерть" и вскорѣ уложила въ постель весь экипажъ. Девять человѣкъ умерли; осталось въ живыхъ только четверо, изъ которыхъ никто ничего не смыслилъ въ морскомъ дѣлѣ. Съ большимъ трудомъ удалось капитану обучить свой маленькій экипажъ обращенію съ парусами и рулемъ. Вскорѣ плохо исправленный руль снова пересталъ дѣйствовать, и судно, волей вѣтра, понесло обратно къ экватору. Кое-какъ, съ огромными усиліями, привели немного въ порядокъ руль и направили судно на сѣверъ. Опять оказался недостатокъ провизіи и воды для питья. Наконецъ наткнулись на нефтяной тендеръ, шедшій изъ Ріо-Жанейро, на которомъ чума также произвела капитальную чистку. Обрадованный возможностью имѣть у себя на борту нѣсколько лишнихъ людей, капитанъ тендера охотно принялъ къ себѣ всѣхъ съ брига, а его взялъ на буксиръ. На этомъ тендерѣ Бертъ и вернулся въ Англію, гдѣ только начала свое побѣдное шествіе "красная смерть".
   Жители Кардифа, къ которому присталъ тендеръ, находились въ состояніи полной растерянности; большинство бѣжало въ горы. Лишь только тендеръ вошелъ въ гавань, на его бортъ тотчасъ же явился представитель какого-то самозваннаго комитета и захватилъ всю оставшуюся на суднѣ провизію.
   Бертъ пѣшкомъ побрелъ по совершенно разоренной и лишенной всякаго порядка странѣ. Много опасностей и лишеній пришлось ему перенести, много онъ видѣлъ такого, отъ чего кровь стыла въ жилахъ; но онъ все вынесъ, потому что уже привыкъ ко всевозможнымъ ужасамъ. Его теперь трудно было узнать. Онъ сильно возмужалъ, обвѣтрился, похудѣлъ, окрѣпъ, закалился, сдѣлался энергичнымъ и проворнымъ; ротъ его, прежде такъ часто и глупо разѣвавшійся, теперь всегда былъ плотно сжатъ; на лбу у него красовался большой рубецъ -- память о стычкѣ съ разбойниками на Тенерифѣ. Въ Кардифѣ онъ захотѣлъ перемѣнить одежду и сдѣлалъ то, что ранѣе показалось бы ему совершенно невозможнымъ: "заимствовалъ" изъ покинутой лавки закладчика фланелевую рубашку, костюмъ изъ Манчестера и револьверъ съ сотней патроновъ. Тамъ же онъ вымылся, перемѣнилъ бѣлье, переодѣлся и даже собственноручно подстригъ себѣ волосы. Городская стража, ранѣе такъ ревностно преслѣдовавшая любителей чужой собственности, частью перемерла, а оставшаяся въ живыхъ была занята уборкою труповъ многочисленныхъ жертвъ "красной смерти". Дня три Бертъ велъ въ окрестностяхъ города полуразбойничій образъ жизни, охотясь за провизіей, чтобы запастись ею для дальнѣйшаго пути.
   Уэльская провинція, въ которой онъ находился, представляла въ то время удивительную смѣсь современнаго благосостоянія съ отголосками среднихъ вѣковъ. Дома, зеленыя изгороди, рельсовые пути, электрическіе провода -- все осталось тамъ цѣло. Банкротство, общественный развалъ, голодъ и даже чума почти не коснулись нѣкоторыхъ провинцій; отъ всего этого пострадали лишь большіе города. Поэтому Бертъ не находилъ особенной перемѣны, въ Уэльсѣ. Но чѣмъ дальше онъ подвигался въ глубь страны, особенно, когда сталъ приближаться къ Лондону, опустошеніе и безпорядокъ все больше и больше бросались въ глаза. Всюду начали попадаться неподрѣзанныя деревья на дорогахъ, самыя дороги были размыты и поросли травою, дачные и деревенскіе поселки наполовину пустовали; тутъ повисъ оборванный телеграфный или телефонный проводъ, тамъ стояла прямо на дорогѣ брошенная телѣга и валялся трупъ павшей лошади, а невдалекѣ лежало тѣло и самаго собственника телѣги и лошади, съ лицомъ покрытымъ темно-синими пятнами. Много попадалось необработанныхъ полей, истоптанныхъ скотомъ посѣвовъ и поломанныхъ изгородей. Всѣ встрѣчавшіеся люди, съ желтыми изможденными лицами, были плохо одѣты, но хорошо вооружены; выраженіе ихъ лицъ и глазъ напоминало бродягъ и преступниковъ. Они съ жаднымъ любопытствомъ спрашивали о новостяхъ и за нихъ готовы были подѣлиться всѣмъ, чѣмъ могли. Однажды Бертъ попалъ въ компанію такихъ людей, которые ловили каждое его слово, какъ манну небесную, и старались удержать его у себя на нѣсколько дней. Полная остановка телеграфныхъ и почтовыхъ сношеній и прекращеніе печатанія газетъ являлось однимъ изъ крупныхъ неудобствъ въ духовной жизни людей этого несчастнаго времени; они вдругъ были вынуждены снова пробавляться одними устными свѣдѣніями, какъ въ средніе вѣка. Это накладывало на нихъ печать особенной безпомощности и растерянности.
   Когда Бертъ переходилъ изъ области въ область, изъ селенія въ селеніе, избѣгая большихъ городовъ, онъ во многихъ мѣстахъ находилъ огромную разницу въ условіяхъ. Въ одномъ большомъ имѣніи оказалось полное запустѣніе: господскій домъ былъ сожженъ, жилище священника и самая церковь были разрушены, всюду все разгромлено, поля не обработаны и т. д.; а въ слѣдующемъ, въ этой же мѣстности, царилъ порядокъ: всѣ зданія оказались цѣлыми, поля хорошо обработанными, вездѣ столбы съ надписью, угрожавшею крутою расправою бродягамъ, и вооруженная охрана дорогъ и строеній; имѣлся и лазаретъ для чумныхъ больныхъ подъ управленіемъ опытнаго врача. Словомъ, полнѣйшая противоположность разоренному селенію.
   Такихъ счастливыхъ уголковъ, правда, было гораздо меньше, чѣмъ разоренныхъ, но все-таки они встрѣчались, и всѣмъ имъ постоянно угрожали нападенія азіатовъ, африканцевъ и другихъ воздушныхъ пиратовъ, рыскавшихъ за поисками добычи, а главное -- провіанта, котораго у всѣхъ недоставало. Поддержаніе порядка и охрана стоили огромныхъ усилій и самой тщательной бдительности. Во многихъ мѣстахъ стояли столбы съ надписями: "Карантинъ" и "Бродяги разстрѣливаются". Телеграфные и телефонные столбы были увѣшаны полуистлѣвшими трупами, валявшимися, кромѣ того, почти на всѣхъ дорогахъ и распространявшими страшный смрадъ.
   Смѣло бравируя всѣми опасностями, по временамъ мимо Берга проносились велосипедисты и автомобили съ сѣдоками въ маскахъ и большихъ дорожныхъ очкахъ. Полиціи почти не было видно. Иногда проѣзжали на моторахъ оборванные исхудалые солдаты, которые, несмотря на общую разруху, все еще оставались въ строю. Такія встрѣчи стали учащаться по мѣрѣ приближенія нашего путника къ Лондону. Иногда Бертъ, по ночамъ или когда его сильно начиналъ донимать голодъ, пробовалъ искать убѣжища въ мѣстныхъ пріютахъ, славившихся раньше своей благотворительностью, но постоянно терпѣлъ неудачу: многія изъ этихъ учрежденій были или закрыты или превращены въ лазареты. Въ одномъ такомъ пріютѣ, близъ Глочестершира, двери и окна стояли открытыми настежь, но изнутри не доносилось ни звука. Когда Бертъ заглянулъ въ окно, то его обаяніе поразилъ невыносимый трупный запахъ, а зрѣніе -- видъ труповъ, лежавшихъ на всѣхъ койкахъ и прямо на полу; очевидно, эти трупы некому было убрать.
   Отсюда Бертъ направился на сѣверъ къ воздухоплавательному парку, устроенному при Бирмингэмѣ, въ надеждѣ найти тамъ какое-нибудь занятіе, хотя ради куска хлѣба. Правительство, въ лицѣ военнаго министерства, все еще существовало и среди всѣхъ бѣдъ полнѣйшаго общественнаго развала съ похвальной энергіей продолжало, высоко держать британское знамя, поощряя не только административныхъ, но и частныхъ лицъ къ полезной дѣятельности въ защиту отечества. Эти лица собрали вокругъ себя лучшихъ изъ уцѣлѣвшихъ техниковъ и рабочихъ, озаботились укрѣпленіемъ и снабженіемъ воздухоплавательнаго парка необходимыми припасами на случай его осады и принялись поспѣшно строить монопланы по системѣ Беттериджа.
   Но Бертъ не былъ принятъ въ этотъ паркъ даже простымъ рабочимъ за неимѣніемъ у него достаточныхъ спеціальныхъ знаній, и онъ уже находился на пути въ Оксфордъ, когда возникла та великая борьба, во время которой былъ положенъ конецъ всей этой затѣѣ.
   Бертъ не былъ свидѣтелемъ этой борьбы. Въ то время, когда она происходила, онъ находился уже въ Виндзорѣ, откуда, обогнувъ южную часть Лондона, направился прямо въ Бенъ-Хиль. Прежде всѣхъ онъ тамъ увидѣлся съ братомъ Томомъ, только что вырвавшимся изъ цѣпкихъ когтей "красной смерти"; онъ выглядывалъ сильно постарѣвшимъ, похудѣвшимъ, угрюмымъ и озлобленнымъ, Жена его, Джессика, была еще больна и лежала въ постели. Мучимая горячкою, эта энергичная женщина даже въ горячечномъ бреду заботилась о дѣлахъ: она громко негодовала на мужа за его мѣшкотность въ разноскѣ товара заказчикамъ, хотя ихъ торговля уже давно прекратилась, и Томъ Смолуэйсъ занимался тѣмъ, что ловилъ голубей, воробьевъ, галокъ и др. птицъ,
   Томъ Смолуэйсъ принялъ брата съ сдержанною радостью,
   -- Господи! Да никакъ это ты, Бертъ?-- вскричалъ онъ, цѣлуясь съ братомъ.-- Я такъ и думалъ, что ты когда-нибудь да вернешься къ намъ... Гдѣ же это ты пропадалъ такъ долго?.. Только вотъ что, братъ, если ты хочешь ѣсть, то я не могу доставить тебѣ этого удовольствія: у насъ у самихъ ровно ничего не осталось.
   Бертъ успокоилъ его, заявивъ, что онъ сытъ, и даже самъ угостилъ его кускомъ сыра и хлѣба, "заимствованными" имъ гдѣ-то по дорогѣ домой. Братья усѣлись, и Бертъ принялся разсказывать свои приключенія. По окончаніи разсказа онъ вдругъ замѣтилъ на прилавкѣ подъ разбитымъ стаканомъ письмо въ измятомъ и покрытомъ густымъ слоемъ пыли конвертѣ. Бертъ взялъ это письмо и увидѣлъ, что оно было адресовано на его имя.
   -- Отъ кого бы это?-- недоумѣвалъ молодой человѣкъ, сдувая съ конверта пыль.
   -- Это отъ Эдны,-- поспѣшилъ отвѣтить Томъ.-- Она вскорѣ послѣ твоего исчезновенія приходила къ намъ, спрашивала о тебѣ и просила, чтобы мы взяли ее къ себѣ жить... Это было какъ разъ послѣ большой битвы и пожара въ Клэпгэмѣрайсѣ. Я готовъ былъ взять ее, но Джессика почему-то не захотѣла. Тогда Эдна написала это письмо и просила передать его тебѣ. Съ тѣхъ поръ я не видалъ ея... Да она, навѣрное, все описала въ письмѣ.
   Въ письмѣ Эдна дѣйствительно писала о своемъ посѣщеніи родныхъ Берта и сообщила, что она идетъ просить пріюта у тетки, мужъ которой имѣетъ небольшой кирпичный заводъ близъ Форсгэма.
   Тамъ ее и нашелъ Бертъ послѣ новаго двухнедѣльнаго, полнаго всевозможныхъ приключеній путешествія.
  

III.

   Свиданіе молодыхъ людей было очень трогательное и сердечное.
   -- Ахъ, Бертъ, милый! Пришелъ-таки ко мнѣ... отыскалъ... не забылъ!-- сквозь радостныя слезы причитала молодая дѣвушка, обнимая его.-- Я такъ и говорила ему, что ты непремѣнно вернешься... Я это чувствовала... А онъ все пристаетъ, чтобы я вышла за него замужъ, и угрожаетъ убить меня, если я не исполню его требованія...
   Когда они оба настолько поуспокоились, что Эдна могла связно говорить, а Бертъ получилъ возможность сознательно слушать, то выяснилось, что мѣстечко, гдѣ жила молодая дѣвушка, попало въ руки шайки безработныхъ подъ предводительствомъ нѣкоего Биля Гора. Онъ былъ сначала мясникомъ и атлетомъ, а потомъ, благодаря воцарившемуся безпорядку, сдѣлался настоящимъ разбойникомъ. Шайка эта была сорганизована однимъ мѣстнымъ спортсменомъ, неизвѣстно куда потомъ исчезнувшимъ. Биль Горъ былъ его правою рукою и послѣ него сталъ во главѣ шайки. Исчезнувшій организаторъ шайки носился съ идеей объ облагороженіи человѣческой породы и воспитаніи "сверхчеловѣка". Съ цѣлью практическаго осуществленія этой идеи спортсменъ то и дѣло то женился, то разводился. Биль Горъ подражалъ ему въ этомъ отношеніи съ такимъ усердіемъ, что подавалъ надежду вскорѣ превзойти его. Какъ-то разъ онъ случайно встрѣтилъ Эдну и тутъ же потребовалъ, чтобы она вышла за него замужъ. Дѣвушка наотрѣзъ отказалась, но онъ объявилъ, что убьетъ ее, если она но согласится сдѣлаться его женою.
   Передавъ Берту эту исторію и добавивъ, что каждую минуту ожидаетъ исполненія Билемъ Горомъ его угрозы, Эдна прочла въ глазахъ своего возлюбленнаго грозную рѣшимость. Если бы авторъ считалъ своего героя рыцаремъ, то, конечно, заставилъ бы его вызвать своего соперника на поединокъ, въ которомъ онъ, благодаря ловкости и храбрости, остался бы побѣдителемъ, чѣмъ и завоевалъ бы себѣ счастье. Къ сожалѣнію, наше повѣствованіе не рыцарскій романъ, а потому и герой этого повѣствованія поступилъ гораздо прозаичнѣе. Онъ просто-напросто зарядилъ свой револьверъ, усѣлся съ нимъ у окна въ жилищѣ Эдны и сталъ выжидать. Когда молодая дѣвушка взволнованнымъ голосомъ сказала ему, что къ ихъ дому приближается ея преслѣдователь съ двумя товарищами, Бертъ осторожно выглянулъ изъ окна. Въ калитку входили трое мужчинъ, очень странно одѣтыхъ. На нихъ были красныя куртки съ галунами, бѣлые панталоны, пестрые чулки и зеленые башмаки. У двухъ на головахъ были широкополыя, сильно помятыя и лихо надѣтыя набекрень, бѣлыя войлочныя шляпы. Самъ Биль красовался въ дамской шляпѣ, густо усаженной пѣтушиными перьями.
   Бертъ вздохнулъ и, отойдя отъ окна, въ глубокомъ раздумья остановился на нѣсколько мгновеній посерединѣ комнаты. Молодая дѣвушка съ безпокойствомъ смотрѣла на него и ожидала, что онъ сдѣлаетъ. Наконецъ онъ съ рѣшительнымъ видомъ подошелъ къ другому окну, выходившему какъ разъ къ крыльцу, къ которому приближались разбойники.
   -- Эдна, который изъ нихъ Биль Горъ?-- спросилъ онъ дрогнувшимъ голосомъ,
   -- А вотъ тотъ, который въ дамской шляпѣ,-- съ еще большимъ волненіемъ тихо отвѣтила дѣвушка.
   Бертъ быстро распахнулъ окно и мѣткимъ выстрѣломъ прямо въ сердце уложилъ на мѣстѣ своего соперника, а за нимъ и одного изъ его спутниковъ; другого же, очевидно, только ранилъ, потому что тотъ поспѣшилъ бѣжать и куда-то скрылся.
   Стоя съ разряженнымъ револьверомъ въ рукѣ, Бертъ снова задумался. Молодой человѣкъ зналъ, что его могутъ присудить къ повѣшенію, какъ убійцу, если онъ не объяснитъ этого убійства политическими цѣлями. Ни слова не говоря, онъ схватилъ шляпу и поспѣшно направился въ мѣстный трактиръ, гдѣ нашелъ въ соборѣ всю шайку Биля Гора. "Патріоты", какъ называли себя разбойники, весело пировали въ ожиданіи еще болѣе веселаго пира вечеромъ въ честь новобрачныхъ, если ихъ предводителю удастся жениться еще разъ, въ чемъ они, впрочемъ, не сомнѣвались.
   Бертъ, держа въ правой рукѣ заряженный вновь револьверъ, смѣло приблизился къ буйной компаніи и предложилъ ей примкнуть къ "комитету общественной безопасности", находившемуся подъ его, Берта, начальствомъ, организованному имъ въ виду смутнаго времени. Онъ говорилъ тономъ человѣка, имѣющаго огромное значеніе.
   Вся компанія отнеслась очень почтительно къ этому новоявленному "организатору", но объявила, что прежде чѣмъ согласиться на это предложеніе, ей необходимо посовѣтоваться съ ея предводителемъ, котораго ожидаетъ сюда.
   -- Онъ болѣе не явится,-- объявилъ Бертъ.-- Я только что убилъ его, потому что онъ не соотвѣтствовалъ тѣмъ великимъ цѣлямъ, которыя я преслѣдую... Да и всѣмъ другимъ, которые осмѣлятся выступить противъ этихъ цѣлей, предстоитъ то же самое!-- прибавилъ онъ, съ угрожающимъ видомъ взмахнувъ револьверомъ.
   Поза, тонъ и угроза "организатора" подѣйствовали: компанія сразу сдалась. Биль Горъ былъ тутъ же, забытъ, и его шайка превратилась въ членовъ "комитета общественной безопасности".
   Этимъ, впрочемъ, и ограничилась вся дѣятельность Берта Смолуэйса на пользу общественной безопасности; онъ какъ былъ, такъ и остался самымъ зауряднымъ человѣкомъ. Вскорѣ послѣ этого подвига молодой человѣкъ обвѣнчался съ Эдной и сдѣлался обладателемъ, кромѣ хорошенькой женщины, небольшого клочка земли, и такимъ образомъ изъ искателя приключеній превратился въ фермера. Съ этого времени жизнь его, вдали отъ шума и хаоса великихъ міровыхъ событій, стала мирно протекать въ трудахъ по хозяйству среди семьи. Эдна каждый годъ дарила ему то сына, то дочь, и когда явился на свѣтъ четвертый ребенокъ, счастливому семьянину вся его прошлая жизнь съ ея необыкновенными приключеніями начала казаться какимъ-то давнишнимъ сномъ.
   Бертъ Смолуэйсъ путемъ даже не зналъ, какъ продолжалась и чѣмъ окончилась воздушная война. Погруженный въ заботы о семьѣ, которая съ каждымъ годомъ продолжала увеличиваться, и о хозяйствѣ, онъ мало интересовался міровыми событіями, несмотря на то, что иронія судьбы заставила, его сыграть въ нихъ такую видную роль. Лишь изрѣдка до него доходили неясные слухи объ этихъ событіяхъ. Въ первое время, когда онъ поселился на фермѣ и работалъ въ огородѣ и въ полѣ, надъ нимъ проносились иногда воздушные корабли, но такъ какъ они не причиняли вреда ни ему ни его сосѣдямъ, то онъ и не интересовался ими. Даже его прежняя страсть разсказывать о своихъ приключеніяхъ мало-по-малу стала исчезать за неимѣніемъ времени и слушателей; родня и знакомые уже знали объ этихъ приключеніяхъ, а новыхъ слушателей не было. Иногда къ нему и сосѣдямъ заглядывали грабители и разбойники, которыхъ такъ много расплодилось во время неурядицы, но общими усиліями ихъ удавалось прогонять безъ вреда для себя. Не мало случалось и другихъ мелкихъ и крупныхъ непріятностей, неизбѣжныхъ и въ болѣе лучшія времена, нежели въ тѣ, которыя ему пришлось переживать, но въ общемъ все было сравнительно благополучно.
   Союзъ его съ Эдной оказался очень счастливымъ. У нихъ было одиннадцать человѣкъ дѣтей, изъ которыхъ умерло только четверо, а остальныя росли и крѣпли на радость родителямъ и пользу хозяйства. Сами родители прожили очень долго въ полномъ мирѣ, согласіи и возможномъ въ то время благосостояніи.
  

ЭПИЛОГЪ.

   Въ одно ясное лѣтнее утро, лѣтъ тридцать спустя послѣ появленія перваго германскаго воздушнаго флота, какой-то старикъ съ мальчикомъ-подросткомъ бродилъ между развалинъ Бенъ-Хиля. Старикъ, впрочемъ, былъ не слишкомъ еще старъ: ему шелъ всего 64 годъ. Но постоянный тяжелый трудъ и перенесенная болѣзнь согнули его въ дугу. Ротъ вслѣдствіе отсутствія зубовъ провалился, щеки были впалыя и все лицо было сѣровато-желтаго цвѣта, съ многочисленными морщинами.
   Это былъ Томъ Смолуэйсъ и его племянникъ, Тедди, младшій сынъ его брата, Берта. Жившій когда-то и имѣвшій зеленную и фруктовую торговлю въ Бенъ-Хилѣ, старикъ теперь обиталъ въ одномъ изъ покинутыхъ домовъ, окна котораго выходили какъ разъ на тотъ пустырь, гдѣ Томъ, подъ постоянной угрозой продажи этой земли ея владѣльцемъ, воздѣлывалъ свой огородъ. Въ нижнемъ этажѣ этого дома Джессика, также превратившаяся въ костлявую и облысѣвшую старуху, но попрежнему энергичную и трудолюбивую, держала трехъ коровъ, телятъ, свиней и куръ. Старые супруги состояли членами небольшой общины разоренныхъ людей, кое-какъ устроившихся въ этихъ мѣстахъ, такъ же, какъ Томъ Смолуэйсъ. Когда миновали паника, голодъ и чума, всѣ эти люди основали общину и стали вести борьбу за существованіе, какую вели люди въ первобытныя времена. Всѣ они оказались очень трудолюбивыми, благодаря именно этой борьбѣ. Ничто такъ не закаляетъ человѣка, какъ борьба. На изъ душѣ былъ только одинъ грѣхъ: они, по общему соглашенію, утопили въ прудѣ нѣкоего Уилькеса, агента по продажѣ домовъ, который, въ привычной погонѣ за наживой, вздумалъ было требовать предъявленія контрактовъ и правъ на то или другое владѣніе, самовольно занятое членами новообразовавшейся общины. Потомъ нѣкоторые остряки увѣряли, что Уилькеса никто и не думалъ топить, а просто, ради шутки, окунули его въ воду да и продержали въ ней дольше, чѣмъ слѣдовало; если же онъ захлебнулся, то они въ этомъ не виноваты.
   Послѣ общей разрухи и гибели цивилизаціи такія общины стали возникать во многихъ мѣстахъ, гдѣ еще осталась хоть горсть людей. Какъ въ первобытныя времена, члены этихъ общинъ начали уже заботиться не о роскоши, а о томъ, чтобы не умереть съ голоду, и, въ тѣсномъ общеніи съ домашними животными, снова принялись за обработку земли. Основателями такихъ общинъ являлись, по большей части, духовныя лица. Люди опять схватились за религію и почувствовали потребность къ чему-нибудь такому, что могло бы сплотить ихъ между собою.
   Въ Бенъ-Хилѣ главенствовалъ надъ мѣстною общиною баптистскій священникъ, проповѣдывавшій простую религію, вполнѣ приспособленную къ новымъ условіямъ жизни. Онъ обыкновенно поучалъ свою паству по воскреснымъ днямъ въ старой, какимъ-то чудомъ уцѣлѣвшей церкви при Бекенгеймѣродѣ. Въ эту церковь по воскресеньямъ и собиралось все окрестное населеніе въ остаткахъ городской одежды начала XX столѣтія. Всѣ мужчины были въ черныхъ сюртукахъ, холщевыхъ панталонахъ, часто босикомъ, но обязательно въ цилиндрахъ. Особенно отличался по этимъ днямъ Томъ Смолуэйсъ, красуясь въ зеленомъ цилиндрѣ съ золотымъ галуномъ, въ длинномъ зеленомъ сюртукѣ и такого же цвѣта панталонахъ. Женщины, въ томъ числѣ и Джессика, являлись въ церковь въ жакетахъ и огромнѣйшихъ шляпахъ, украшенныхъ искусственными цвѣтами и перьями разныхъ птицъ. Такъ же были одѣты и дѣти. Даже четырехлѣтій внукъ Стрингерса щеголялъ въ огромномъ цилиндрѣ, державшемся на головѣ ребенка только благодаря тряпкамъ, которыми она была обмотана.
   Таковъ былъ нарядъ бенъ-хильцевъ по воскреснымъ днямъ, представлявшій интересный остатокъ культурнаго вѣка. По буднямъ же они щеголяли въ грязныхъ лохмотьяхъ, кое-какъ сшитыхъ изъ фланели, бумажной ткани, парусины, мебельной и ковровой матеріи и т. п.; ноги были или прямо босыя или обутыя въ неуклюжіе деревянные башмаки. Упѣлѣвшіе послѣ войны, голода и чумы люди сразу оказались на самомъ низкомъ уровнѣ умственнаго развитія. Они утратили всякое представленіе о прядильно-ткацкомъ искусствѣ, едва были въ состояніи кое-какъ изготовлять себѣ одежду даже изъ готовыхъ матеріаловъ, оставшихся отъ прежнихъ запасовъ въ разныхъ торговыхъ складахъ, уцѣлѣвшихъ отъ пожара. Всѣ прежнія культурныя привычки въ нихъ понемногу заглохли, благодаря прекращенію всего, что вызывало эти привычки: фабричнаго производства, мореходства, желѣзнодорожнаго передвиженія, телеграфныхъ и телефонныхъ сообщеній и проч.
   Кулинарное искусство также совершенно утратилось, и люди стали готовить себѣ пищу изъ чего, какъ и гдѣ попало. Въ холодное время года люди подкладывали подъ одежду солому, сѣно, паклю или что-нибудь подобное и обвязывали все это вокругъ своего тѣла прямо веревками, что придавало наряженнымъ такимъ образомъ видъ какихъ-то смѣшныхъ и странныхъ движущихся тюковъ.
   Въ такой одеждѣ были Томъ Смолуэйсъ и его племянникъ, за исключеніемъ согрѣвающихъ веществъ, которыя не были подвернуты подъ ихъ одежду только потому, что день былъ лѣтній и теплый.
   -- Ну, вотъ, Тедди, и ты, наконецъ, попалъ къ намъ въ Бенъ-Хиль,-- говорилъ старикъ, остановившись, чтобы отереть рукавомъ холстинной рубашки выступившій у него на лбу потъ.-- Изъ дѣтей брата Берта ты послѣдній, съ которымъ мнѣ пришлось познакомиться только теперь. Всѣхъ твоихъ братьевъ и сестеръ я зналъ уже раньше... Не обижали тебя дорогой тѣ, съ кѣмъ ты пришелъ сюда?
   -- Нѣѣѣтъ... ничего,-- какъ бы нехотя протянулъ въ отвѣтъ мальчикъ, ковыряя пальцемъ въ носу.-- Дорогой намъ попался одинъ человѣкъ... Онъ ѣхалъ на какомъ-то чудномъ колесѣ,-- вдругъ прибавилъ онъ, немного оживившись,
   -- Вотъ какъ, на колесѣ!-- воскликнулъ старикъ.-- Это теперь большая рѣдкость... Куда же онъ ѣхалъ?
   -- Наши спросили его, и онъ сказалъ, что ѣдетъ въ... ну, я позабылъ куда. Но онъ не зналъ, хороша ли туда дорога... Навѣрное, такая же плохая и вся размытая водою, по которой мы шли. Кругомъ Берфорда все было подъ водою, и мы должны были сдѣлать обходъ по горамъ. Тамъ оказалась очень хорошая дорога... Намъ говорили, что эта дорога называется "римскою". Что значитъ римская, дядя?
   -- Не знаю, племянничекъ, я никогда не бывалъ на ней... А тотъ, кого вы встрѣтили, на одномъ колесѣ ѣхалъ или на двухъ?
   -- На одномъ, дядя. Это-то и показалось всѣмъ намъ очень чудно.
   -- Да, теперь это очень чудно, Тедди. А вотъ въ мое время, бывало, такъ и жарили на этихъ колесахъ. На этой вотъ самой дорогѣ -- она тогда была гладкая какъ доска -- сразу, бывало, катитъ ихъ десятка три-четыре... Тогда они назывались велосипедами, моторами и какъ-то еще... Потомъ пошли такія повозки, которыя ходили сами собою... автомобилями назывались...
   -- Неужели сами собою, дядя?
   -- Да, племянникъ, сами собою. Заведутъ бывало ихъ, они и катятъ, да такъ, что ни почемъ не догонишь, какъ ни бѣги... На что вотъ у тебя прыткія ноги, а и тебѣ не догнать бы ихъ... Людей на себѣ возили по нѣсколько человѣкъ за разъ, и разную поклажу... Въ день-то ихъ тутъ, бывало, дѣлая сотня прошмыгнетъ, а то и больше.
   -- Куда же они ѣхали-то, дядя?
   -- Все больше въ Брайтонъ... городъ это былъ тогда такой у самаго моря... большой, богатый городъ... ѣхали туда все изъ Лондона, а то такъ обратно, изъ Брайтона въ Лондонъ...
   -- А зачѣмъ же ѣздили, дядя?
   -- Мало ли зачѣмъ! По разнымъ дѣламъ... Дѣлъ тогда у всѣхъ было много... важныя дѣла были.
   -- Какіе же, дядя?
   -- Разныя, племянникъ... Всѣхъ не перескажешь. Тогда много было нужно людямъ, не то, что теперь... А вонъ, видишь, торчитъ длинный, толстый желѣзный столбъ, весь желтый отъ ржавчины, а еще вонъ тотъ, что валяется поперекъ развалинъ большого дома? На этихъ столбахъ была желѣзная дорога и по ней ходили большія длинныя повозки, помногу за разъ... Вагонами онѣ назывались. Всѣ они бывали биткомъ набиты людьми и всякой всячиной.
   Мальчикъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на указанные старикомъ предметы и на остатки рельсовъ, валявшихся по сторонамъ дороги.
   -- Дядя, да какъ же это они ходили по столбамъ-то?-- спросилъ онъ.
   -- А на столбахъ-то, видишь ли, были проложены желѣзныя полосы... рельсами онѣ назывались. По этимъ вотъ самымъ рельсамъ и ходили они.
   -- Вотъ чудно-то!.. А тутъ что было, дядя?-- продолжалъ мальчикъ, указывая на массы развалившихся и уцѣлѣвшихъ зданій.
   -- А это все были дома, въ которыхъ жили люди... Много людей. Проходи ты тутъ хоть цѣлую недѣлю, вездѣ увидишь такіе же дома... Даже еще выше и больше этихъ... Нѣкоторые были чуть не до самыхъ облаковъ. Да вотъ сейчасъ увидишь: мы вѣдь подходимъ къ самому Лондону,-- благоговѣйнымъ полушопотомъ проговорилъ старикъ, торжественно поднимая вверхъ указательный палецъ правой руки.
   Пожевавъ нѣсколько времени беззубымъ ртомъ, онъ продолжалъ!
   -- И всѣ они теперь стоятъ пустыми, заброшенными... Никто больше и не заглядываетъ сюда. Развѣ забредетъ кто-нибудь случайно, какъ мы, вотъ, сейчасъ съ тобою... Только собаки да кошки и хозяйничаютъ теперь тутъ охотясь за крысами и мышами. А раньше-то что тутъ дѣлалось, Господи, Боже мой!.. Я здѣсь часто бывалъ и хорошо помню. Всѣ дома, улицы и площади были полны людьми до того времени, когда началась эта воздушная война, послѣ которой насталъ голодъ, а за нимъ пошла косить людей "красная смерть"... И работала же она! Послѣ нея здѣсь оказалось почти столько же мертвыхъ людей, сколько раньше было живыхъ... Страшно было тогда, Тедди! Ни шагу, бывало, не пройдешь, не наткнувшись на смердящаго мертвеца... Да, поработала "красная смерть"! Никого не миловала: ни старыхъ, ни малыхъ, ни богатыхъ, ни бѣдныхъ... Даже собаки и кошки, нажравшись разной падали, заражались и заражали другихъ... Немного уцѣлѣло людей, да и уцѣлѣвшіе-то на что стали похожи? Напримѣръ, я и твоя тетка,-- развѣ мы такими были бы теперь, если бы ничего не случилось съ нами, изъ того, что намъ пришлось перенести?.. Да и сейчасъ можно еще найти мертвецовъ въ нѣкоторыхъ домахъ, если заглянуть въ нихъ. Только очень ужъ противно смотрѣть на нихъ, поэтому никто изъ нашихъ и не ходитъ туда... Когда все окончилось, мы тутъ, въ этой самой мѣстности, обыскали всѣ дома и похоронили много мертвецовъ, но со всѣми не могли сладить: очень ужъ сдѣлалось противно. Плюнули и ушли... Тутъ дома по большей части разрушены, а вонъ тамъ, поближе къ Норвуду, есть еще уцѣлѣвшіе, даже мебель въ нихъ не тронута, покрылась только пылью да наполовину развалилась, особенно та, которая была пожиже. Кромѣ мебели, тамъ много и другихъ вещей. Я въ позапрошломъ году былъ тамъ въ одномъ изъ домовъ и видѣлъ комнату, биткомъ набитую книгами... Ты знаешь, что такое книги, Тедди?
   -- Знаю. У папы есть онѣ, и даже съ картинками.
   -- Ну, такъ вотъ я видѣлъ тамъ этихъ самыхъ книгъ цѣлыя кучи. Всѣ онѣ покоробились, позеленѣли отъ времени. Возьмешь въ руки,-- глядишь, вся и разсыпалась. Я не хотѣлъ ни одной брать. На что мнѣ онѣ? Я никогда не былъ охотникомъ до чтенія. Но сосѣдъ Хайггинсъ, который ходилъ со мною, набралъ ихъ цѣлую уйму... Разумѣется, изъ тѣхъ, которыя оказались поцѣлѣе. Насилу мы дотащили съ нимъ вдвоемъ. Дома онъ открылъ одну, заглянулъ въ нее да и говоритъ: "Не разучился я еще читать, Смолуэйсъ". Заглянулъ и я, но ровно ничего не могъ прочесть. Я и раньше-то читалъ не важно, а теперь и совсѣмъ перезабылъ всѣ буквы. Недолго и ему пришлось читать книги: всѣ онѣ тоже скоро разсыпались... Бумага такъ и разваливалась, какъ труха. Такъ ни одной цѣльной у него и не осталось. Зря, значитъ, я помогалъ ему и нести ихъ... Я тогда же еще говорилъ ему, что напрасно мы беремъ ихъ: не уцѣлѣютъ онѣ. "У меня, говоритъ, уцѣлѣютъ". Вотъ тебѣ и удѣлѣли!.. Съ тѣхъ поръ у насъ и не слыхать больше о книгахъ... Изъ молодыхъ никто и читать даже не умѣетъ. А ты умѣешь, Тедди?
   -- Нѣтъ... Меня не учили.
   Нѣкоторое время оба шли молча. Потомъ старикъ, очевидно, подъ вліяніемъ какой-то навязчивой мысли, медленно и какъ бы самъ себѣ проговорилъ:
   -- Цѣлый день они лежатъ тамъ, тихіе и нѣмые, какъ въ могилѣ...
   -- Кто это, дядя?-- спросилъ мальчикъ.
   -- А вонъ тѣ, мертвецы-то, что находятся непогребенными въ домахъ.
   -- А развѣ они ночью не лежатъ тамъ?
   -- Да, Тедди, говорятъ, что они по ночамъ...
   Старикъ вдругъ замолчалъ, съ испугомъ оглянулся и что-то пробормоталъ себѣ подъ носъ.
   -- Что же они дѣлаютъ по ночамъ, дядя?-- приставалъ мальчикъ.
   -- Не знаю, племянникъ,-- отвѣтилъ точно нехотя старикъ.-- Я никогда не бываю здѣсь по ночамъ, поэтому самъ ничего не видалъ. Но люди болтаютъ...
   Онъ снова замолчалъ и зажевалъ губами.
   -- Что же болтаютъ люди, дядя?-- любопытствовалъ мальчикъ.
   -- Ахъ, какой ты безотвязный, Тедди!-- воскликнулъ старикъ,-- Ну, хорошо, такъ и быть, я разскажу тебѣ о томъ, что болтаютъ люди. Одни, напримѣръ, говорятъ, что если снять съ мертваго одежду, пока его кости не побѣлѣли, то надъ тѣмъ, кто снялъ, непремѣнно стрясется какая-нибудь бѣда. Другіе говорятъ, что будто по ночамъ, когда свѣтитъ луна, покойники ходятъ по городу и воютъ. Третьи... Да мало ли что болтаютъ люди, Тедди. Всѣхъ не переслушаешь. Самъ я, говорю тебѣ, ничего такого не видалъ, потому что по ночамъ не подхожу даже къ окнамъ... Я не любопытенъ и не охотникъ слушать эти исторіи... Стоитъ только развѣсить уши, такъ такихъ исторій наслушаешься, что и въ самый полдень не будешь помнить себя отъ страха.
   Старикъ опять умолкъ и принялся по своей привычкѣ жевать губами.
   Но лишь только мальчикъ хотѣлъ о чемъ-то спросить его, онъ вновь заговорилъ:
   -- Разсказываютъ еще вотъ объ одномъ свиноводѣ, который ровно трое сутокъ проплуталъ по Лондону. Онъ хотѣлъ достать себѣ водки въ Чипсидѣ, да заблудился въ развалинахъ и никакъ не могъ выбраться изъ нихъ. Такъ цѣлыхъ три дня и три ночи онъ проплуталъ тамъ, и, не вспомни онъ нѣкоторыхъ словъ изъ Библіи, ему никогда бы не выбраться оттуда и не попасть домой. Онъ разсказывалъ, что днемъ вокругъ него все было тихо, а какъ только сядетъ солнце и станетъ темнѣть, сейчасъ и начнетъ вездѣ что-то шумѣть, шептать, ходить... Быстро такъ затопочутъ ноги, потомъ загремятъ колеса, затопаютъ лошади, покатятся омнибусы, трамваи, раздадутся гудки и свистки, да такіе пронзительные, что у свинопаса, какъ говорится, душа уходила въ пятки. И какъ только раздадутся эти гудки и свистки, онъ вдругъ начиналъ видѣть то, чего до тѣхъ поръ не было: цѣлыя толпы людей на улицахъ, покупателей и продавцовъ въ магазинахъ, рабочихъ въ разныхъ мастерскихъ, автомобили, омнибусы, велосипеды... А люди всѣ такіе нарядные, женщины такія красивыя... Во всѣхъ фонаряхъ и окнахъ такой же свѣтъ, какой бываетъ только при самой яркой лунѣ... Но все это были не настоящіе люди, а духи тѣхъ, которые раньше жили тамъ, потомъ вдругъ умерли и остались непогребенными. Онъ разсказывалъ, что они проходили даже сквозь него, но онъ не чувствовалъ ихъ, а только видѣлъ; они же на него и вниманія не обращали... Проходили сквозь него словно какой-то паръ или туманъ. Одни изъ нихъ выглядывали веселыми и довольными, другіе -- хмурыми и недовольными, а третьи -- прямо злыми и такими страшными, что, глядя на нихъ, говорилъ онъ, прямо жутко дѣлалось... Потомъ всѣ вокругъ него громко заговорили и наговорили такихъ ужасовъ, что у него даже волосы на головѣ поднялись дыбомъ, послѣ этого всѣ начали дѣлаться страшными: вмѣсто головъ у нихъ на плечахъ появились размалеванные голые черепа, а въ пустыхъ глазахъ забѣгали огни, и всѣ они начали протягивать къ нему костлявыя руки, чтобы схватить его. Онъ чуть было не умеръ со страху...
   Старикъ опять замолчалъ и зачмокалъ губами.
   -- Ну, а потомъ что было, дядя?-- вскричалъ мальчикъ, съ нетерпѣніемъ теребя его за рукавъ.
   -- Погоди, Тедди!... Какой ты скорый!.. Дай передохнуть!-- произнесъ старикъ и, переводя духъ, продолжалъ: -- Вотъ тутъ-то ему и пришли слова изъ Библіи, и онъ громко сказалъ: "Помози мнѣ, Господи! Да не убоюся съ Тобою". Только что успѣлъ онъ проговорить эти святыя слова, какъ запѣли пѣтухи, и улица сразу опустѣла, словно ничего и не было. Послѣ этого онъ тутъ же выбрался изъ города, точно его кто вывелъ оттуда, и благополучно вернулся домой. Тѣмъ все и кончилось.
   Мальчикъ выслушалъ этотъ разсказъ, разиня ротъ, съ сильнымъ любопытствомъ и страхомъ. Потомъ черезъ минуту спросилъ:
   -- А кто были всѣ тѣ люди, которые жили въ этихъ большихъ домахъ, дядя?
   -- Они назывались богачами, Тедди. У нихъ было много бумажныхъ денегъ, и эти деньги потомъ оказались ничего не стоящими, когда началась война, наступилъ голодъ и явилась "красная смерть"... Всѣ богачи вдругъ обѣднѣли и принялись умирать,-- кто отъ войны, а кто отъ голода и отъ "красной смерти"... Больше, впрочемъ, отъ голода и отъ "красной смерти", потому что, говорятъ за войной всегда слѣдуютъ эти братецъ съ сестрицей и губятъ гораздо больше людей, чѣмъ самая война... Много туть было, Тедди, всякой всячины и помимо денегъ. Бывало, на большихъ улицахъ, гдѣ находились самые богатые магазины, и не пролѣзешь отъ толкотни и давки; покупатели такъ и лѣзли, какъ мухи на медъ... Всего больше сбѣгалось и съѣзжалось туда женщинъ, такихъ нарядныхъ да красивыхъ, что глаза, бывало, разбѣгались, глядя на нихъ... И всѣ онѣ ничего не дѣлали: ни хозяйствомъ не занимались, ни землю не обрабатывали... Только и дѣлали, что разъѣзжали по магазинамъ и кушали хорошую ѣду и разныя сласти....
   -- Откуда же они брала ѣду, дядя, если сами не готовили ее себѣ?
   -- Покупали на деньги, Тедди, въ лавкахъ и магазинахъ... У меня тоже была лавка; я покажу тебѣ, гдѣ она находилась... Нынче люди и понятія не имѣютъ, какіе прежде были магазины, лавки и всякія торговли. У тебя отъ удивленія глаза выскочили бы изъ лба, если бы ты видѣлъ, сколько разнаго добра было, въ моей лавкѣ. Цѣлые большіе ящики съ грушами, яблоками, каштанами, орѣхами, виноградомъ, бананами, апельсинами...
   -- Что такое бананы и апельсины, дядя?
   -- Это были такіе вкусные, сочные и сладкіе плоды, Тедди... Я получалъ ихъ изъ-за моря... изъ Америки, Испаніи, Италіи и изъ разныхъ другихъ мѣстъ. Ихъ привозили на большихъ корабляхъ... пароходами назывались тѣ корабли. Я продавалъ всѣ эти фрукты за деньги... Много, бывало, выручалъ за нихъ денегъ... Я тогда жилъ и одѣвался не такъ, какъ теперь... Сейчасъ, вотъ, я ношу парусину, а тогда изъ нея шили только мѣшки... Э, да что говорить о томъ, что миновало, какъ сонъ!.. Много народу приходило ко мнѣ въ лавку, особенно женщинъ и дѣтей, и все такихъ парадныхъ, Тедди, какихъ ты никогда не видывалъ, да и не увидишь... Спроситъ, б на все усилия отогнать от себя эти образы, Берт видел среди общего хаоса окровавленную, бесформенную массу, оставшуюся от разорванного пулей принца; видел мертвого китайского аэронавта, висящего вверх ногами; видел хромающего и забинтованного немецкого офицера, одинокого, в отчаянии ищущего спасения в бегстве...
   Толковали о пожарах и избиениях, о жестокостях той и другой стороны; о жестокостях обезумевших масс по отношению к мирным, ни в чем неповинным азиатам; о сгоревших и разрушенных городах, железнодорожных узловых станциях, мостах; о том, как бежало и пряталось население целых областей.
   -- Все суда, какие только у них есть, находятся теперь в Тихом океане! -- воскликнул какой-то человек. -- С начала войны они высадили не меньше миллиона людей на тихоокеанский берег. Они явились сюда, чтобы остаться в этих штатах, и останутся в них -- живые или мертвые.
   Мало-помалу в уме Берта с неотразимой силой пробуждалось сознание того, что человечество переживает великую трагедию, в которую замешана и его собственная жизнь. Берт начал понимать, что для всего мира наступает ужасная эпоха, что пришел конец привычному порядку вещей. Весь мир охвачен войной и не может уже вернуться к мирному положению.
   Берт думал, что то, чему он сам был свидетелем, носило исключительный характер и имело решающее значение. Осада Нью-Йорка и сражение в Атлантическом океане для Берта были событиями, делавшими эпоху среди долгих лет спокойствия. А между тем эти события явились лишь первыми предостерегающими признаками грядущих катастроф. Опустошения, ненависть и бедствия возрастали с каждым днем, пропасть между людьми увеличивалась, достижения цивилизации рушились и погибали. На земле, внизу, вырастали армии, и погибал народ; вверху, в небе, сражались воздушные флотилии, приносившие опустошения...
   Читателю, обладающему широкими взглядами, трудно понять то состояние умов, которое наступило тогда. Людям, которые жили в ту эпоху и которых непосредственно коснулся мировой переворот, -- падение культуры, гибель века науки и техники казались просто невероятными. Прогресс до сих пор победоносно шествовал по Земле непрерывно в течение трехсот лет. Пульс европейской цивилизации все ускорялся. Города множились, население их возрастало, ценности увеличивались, открывались новые страны; мысль, литература, знания развивались и распространялись. Вместе с тем и орудия войны с каждым годом становились все обширнее и могущественнее: армии и взрывчатые вещества в своем развитии обгоняли все остальное...
   Триста лет кровь приливала к сердцу культуры, затем быстро и неожиданно отхлынула -- как будто это сердце сжали в кулак. Сначала этого никто не понял. Никто не смотрел на это иначе, как на временную приостановку мирного прогресса. Гибель всего казалась невероятной, и люди погибали, уничтоженные каким-либо взрывом, все-таки не веря в конец культуры...
   Те, которых Берт нашел в лавке, представляли лишь крошечную уединенную группу, уцелевшую среди всеобщего разрушения. Они придумывали разные мелкие мероприятия. Главной их целью являлась защита против азиатских аэронавтов, прилетавших, чтобы захватить керосин или оружие и разрушить пути сообщения. Для защиты железнодорожного подвижного состава везде были выставлены караулы, сменявшиеся днем и ночью, так как все лелеяли надежду, что железнодорожное сообщение скоро восстановится. В стране по-прежнему шла тихая, мирная жизнь.
   Какой-то человек, говоривший слабым голосом, обнаружил большой опыт и знание дела. Он знал недостатки немецких летающих драконов и американских аэропланов, знал также преимущества японских летательных машин.
   Затем он пустился в романтическое описание машины Беттериджа и привлек этим внимание Берта.
   -- Я видел ее, -- сказал Берт и вдруг замолчал, пораженный новой мыслью.
   Но человек со слабым голосом продолжал свой рассказ, не обращая внимания на Берта, и говорил о странной судьбе и о смерти Беттериджа. Берт почувствовал некоторое облегчение при последних словах. Значит, он больше никогда не встретится с Беттериджем! Видимо, Беттеридж умер совершенно внезапно.
   -- И его секрет, сэр, погиб вместе с ним, -- прибавил рассказчик. -- Когда хотели собрать машину, то не нашли ее частей. Он их припрятал слишком хорошо...
   -- Но неужели он не мог сказать перед смертью, где они находятся? -- спросил мужчина в соломенной шляпе. -- Разве он умер внезапно?
   -- Сражен был ударом, сэр. Припадок ярости и паралич уложили его на месте. Это случилось в Даймчерче, в Англии.
   -- Это верно, -- сказал Лорье. -- Помню, я читал об этом в американской воскресной газете. Там рассказывалось, между прочим, что немецкий шпион похитил его воздушный шар.
   -- Как бы то ни было, -- возразил человек со слабым голосом, -- смерть Беттериджа была самым большим несчастьем. Если б не это...
   -- А разве никто не знает секрета Беттериджа?
   -- Ни одна душа. Секрет погиб вместе с Беттериджем. Его шар, по-видимому, пропал бесследно в море со всеми его чертежами. Очевидно, он пошел ко дну, и вместе с ним потонули чертежи...
   Пауза.
   -- Если б у нас была такая машина, какую он изобрел, мы могли бы бороться с азиатами на равных условиях. Мы бы летали быстрее этих красных жужжащих пчел, где бы они не появились, и били бы их, били бы... Но это пропало, и вернуть этого нельзя. Приходится бороться при помощи тех средств, которые есть у нас в руках, и, конечно, перевес не на нашей стороне. Однако это не может удержать нас от борьбы. Нет! Только подумать об этом!..
   Берт вздрогнул. Он откашлялся и проговорил хриплым голосом:
   -- Послушайте... я...
   Никто даже не взглянул на него. Человек со слабым голосом снова завладел нитью разговора.
   Берт в возбужденном состоянии вскочил на ноги и начал размахивать руками.
   -- Послушайте! -- воскликнул он. -- Мистер Лорье, послушайте!.. Я хочу рассказать про машину Беттериджа...
   Лорье, сидевший рядом на столике, величественным жестом остановил разглагольствования человека со слабым голосом и спросил, указывая на Берта:
   -- Что он такое говорит?
   Тут все обратили внимание на Берта, который, задыхаясь, бормотал: "Подождите!" и дрожащими руками начал расстегивать одежду.
   Он оторвал воротник, расстегнул жилет и рубашку, затем засунул руку и начал доставать что-то изнутри, точно собираясь вытащить оттуда свою печень. Когда наконец он вытащил наружу то, что хотел, то это оказалось донельзя грязным фланелевым нагрудником. Через несколько минут Берт, полуодетый, стоял уже, нагнувшись над столом, и раскладывал на нем какие-то бумаги.
   -- Видите ли, -- сказал он, -- это чертежи. Вы знаете... машина Беттериджа... того, который умер... А я -- тот, который был унесен его шаром!
   Несколько секунд все молчали и, остолбенев от изумления, смотрели то на Берта, то на бумаги, разложенные на столе. Никто не двигался.
   Наконец человек со слабым голосом снова заговорил:
   -- Ирония судьбы! -- произнес он тоном удовлетворения. -- Ужасающая ирония! Как раз теперь мы получаем чертежи, когда уже поздно думать об изготовлении таких машин!

4

   Всем, конечно, хотелось снова выслушать историю Берта, но вмешался Лорье, произнесший:
   -- Не надо, сэр.
   Лорье слез со стола, на котором сидел, и одним взмахом сгреб все бумаги, спасая их от объяснительных знаков, которые хотел расставить на этих чертежах человек со слабым голосом.
   Лорье протянул чертежи Берту и сказал:
   -- Спрячьте их туда, где они были. Перед нами еще целый день путешествия.
   Берт взял бумаги и спрятал.
   -- Зачем это? -- спросил человек в соломенной шляпе.
   -- Затем, что мы отправляемся сейчас к президенту нашего штата и передадим ему эти бумаги. Я никак не могу поверить, сэр, что уже поздно!
   -- А где же президент? -- спросил Берт во время наступившего всеобщего молчания.
   -- Логан! -- обратился Лорье к хозяину, не отвечая на вопрос Берта. -- Помоги нам!
   Через несколько минут Берт и Лорье уже осматривали велосипеды, стоявшие в задней комнате магазина. Берту ни один из велосипедов не понравился. У них были деревянные колеса, а опыт Берта с деревянными колесами в английском климате научил его относиться к ним с недоверием. Впрочем, как этого, так и других возражений Берта Лорье не принял во внимание и настаивал на том, чтобы сейчас же двинуться в путь.
   -- Но где же президент? -- спросил еще раз Берт.
   Они стояли позади Логана, накачивавшего воздух в шину. Лорье посмотрел на Берта сверху вниз.
   -- По имеющимся сведениям, он находится по соседству с Олбани, за Беркшайрскими холмами. Он постоянно переезжает с места на место и организует, насколько возможно, оборону посредством телеграфа и телефона. Азиатский воздушный флот старается отыскать место нахождения президента. Когда азиаты думают, что нашли наконец местопребывание правительства, они начинают метать туда бомбы. Конечно, это создает некоторые неудобства, но, впрочем, до сих пор азиатам еще ни разу не удалось приблизиться к резиденции правительства ближе, чем на пятнадцать километров. Азиатский воздушный флот теперь рыщет над восточными штатами, отыскивая и разрушая газовые мастерские и все, что только может пригодиться для постройки воздушных кораблей и перевозки войск. Наши военные мероприятия идут слишком медленно. Но с этими машинами, сэр... наше выступление займет выдающееся место среди всемирно-исторических походов!
   Лорье даже стал в позу при этих словах.
   -- Мы не попадем к президенту сегодня? -- спросил Берт.
   -- Нет, сэр, -- сказал Лорье. -- Нам, наверное, придется путешествовать несколько дней.
   -- Мы не можем воспользоваться железной дорогой или чем-нибудь в этом роде?
   -- Нет, сэр. Вот уже три дня, как через Таноду не проходил ни один поезд. Ждать не приходится. Постараемся добраться собственными силами.
   -- Но как? Ведь мы не сможем особенно далеко уехать до наступления ночи?
   -- Будем ехать, пока не свалимся от усталости. Тогда ляжем спать. Во всяком случае, это будет уже выигрыш. Наш путь лежит к востоку...
   Берт хотел что-то сказать, -- ему припомнился Козий остров, -- но промолчал и начал усердно запрятывать чертежи в свой нагрудник, чтобы они не высовывались из-под жилета.
   Эта неделя была полна для Берта самых разнообразных ощущений. Среди последних преобладало чувство усталости в ногах. Берт без остановки ехал позади Лорье. Он видел огромную страну, -- гораздо больше Англии, -- более высокие холмы, более глубокие долины, обширные поля, широкие дороги и сравнительно малое количество изгородей; видел деревянные строения с удобными площадями вокруг. Он не знал, куда он едет. Лорье расспрашивал, выбирал повороты, сомневался и единолично решал, какого пути следует держаться. Временами, казалось, они уже могли по телефону определить местопребывание президента, потом опять теряли его след. Но они продолжали ехать. Одна шина ослабла, но Берт не останавливался У него образовались ссадины от тряски на седле, но Лорье сказал ему, что на это не стоит обращать внимания.
   Когда показались азиатские воздушные корабли, оба велосипедиста юркнули за прикрытие и выждали, пока небо не стало чистым. Однажды они увидели красную азиатскую летательную машину. Она спустилась настолько низко, что они могли различить голову аэронавта, который преследовал их целых два километра. Они проезжали через области, подвергнувшиеся полному опустошению и охваченные паникой, где люди боролись из-за пищи. Встречали они и такие места, где шла все та же застоявшаяся, тихая сельская жизнь. Они провели день в разоренном и разрушенном Олбани. Азиаты тут перерезали все проволоки и превратили в груду пепла соединительную ветвь железной дороги. Наши путешественники продвигались все дальше к востоку. Мельком наблюдали они разные эпизоды, и Берт все продолжал нестись на своем велосипеде за неутомимым Лорье...
   Разные обстоятельства привлекали внимание Берта по дороге и будили в нем тревожные мысли и вопросы, на которые он не находил ответа.
   Он увидел огромный горящий дом с правой стороны дороги, и ни одного человека не было возле этого дома.
   Затем они подъехали к узкому железнодорожному мостику и обнаружили поезд однорельсовой железной дороги, стоявший на запасном пути. Это был великолепный поезд-экспресс, последнее слово техники в отношении удобства и роскоши. Пассажиры этого поезда играли в карты, спали, устраивали пикники на близлежащем зеленом холме. Поезд стоял тут уже шесть дней...
   В одном месте Берт увидел, что на деревьях возле дороги качаются десять повешенных темнокожих людей. Берт очень удивился: за что это их?..
   Наконец остановились в мирной деревушке: надо было исправить шину одного из велосипедов. Там нашли пиво и бисквиты. Очень грязный мальчик подошел и сказал:
   -- Отец повесил китайца в этом лесу...
   -- Как повесил китайца? -- спросил Лорье.
   -- Да. Он поймал его, когда он грабил железнодорожные склады...
   -- О!
   -- Они взяли с собой патроны. Отец повесил его, а потом ему оторвали ноги. Отец будет так поступать с каждым китайцем, который попадется ему в руки. Лучше уж им и не показываться здесь. С каждым будет то же самое...
   Ни Берт, ни Лорье ничего не возразили этому маленькому джентльмену, который мастерски сплюнул и затем, увидев на дороге двух своих приятелей, громко свистнул и побежал к ним навстречу...
   В этот же день наткнулись на полуразложившийся труп убитого человека, лежавший поперек дороги, за Олбани. По всей вероятности, труп лежал тут уже несколько дней...
   По ту сторону дороги им повстречался автомобиль с лопнувшей шиной. Молодая женщина сидела совершенно неподвижно на месте шофера. Возле автомобиля на корточках возился старик, тщетно старавшийся что-то исправить, а несколько поодаль, на дороге, спиной к автомобилю, сидел молодой человек, держа ружье между колен и задумчиво глядя в лес. Старик, заметив велосипедистов, вылез из-под автомобиля и, стоя на четвереньках, рассказал Берту и Лорье о своих злоключениях. Автомобиль испортился ночью. Он старался понять, что случилось, но ничего не выходит: ни он, ни его зять ничего не смыслят в механике. Их уверили, что этот автомобиль очень хороший. Оставаться здесь, в этом месте, опасно. Им уже пришлось отразить одно нападение бродяг. Знают, что у них есть с собой припасы. Старик назвал себя: оказалось -- это очень известный финансовый деятель. Не согласятся ли Лорье и Берт помочь ему? Сначала старик предложил им это в уверенности, что они не откажут, затем начал настаивать и наконец умолял их, в ужасе заливаясь слезами.
   -- Нет! -- сказал непоколебимый Лорье. -- Мы не можем останавливаться. У нас есть дело поважнее спасения женщины. Мы должны спасти Америку.
   Молодая женщина даже шевельнулась при этих словах.
   Однажды они встретили сумасшедшего, который шел по дороге, весело распевая песни.
   Наконец, они отыскали-таки президента: в маленьком кабачке, в окрестностях местечка Пинкервилль на Гудзоне, и передали ему чертежи машины Беттериджа.

Глава XI. Великое разрушение

1

   Культура погибала, распадалась на куски: она словно таяла в горниле войны. Все стадии внезапной и всеобщей гибели финансовой и научно-технической цивилизации, которой открылся двадцатый век, быстро следовали одна за другой, -- настолько быстро, что в сокращенном историческом повествовании этого почти невозможно проследить. Только что мир достиг, по-видимому, максимума богатства и благосостояния. Обитатели его, казалось, также пользовались максимумом безопасности. Пусть теперь какой-нибудь вдумчивый мыслитель просмотрит интеллектуальную историю того времени, прочтет уцелевшие остатки тогдашней литературы, обрывки политического ораторского искусства, кое-какие изречения и тому подобное. Если ознакомиться со всеми этими материалами, то бросится в глаза один поразительный факт: над всем господствовала иллюзия безопасности. Но мы сейчас живем в условиях порядка и безопасности, основанных на строго научных данных, и нам ясно, что нет ничего более непрочного и опасного, чем тот социальный строй, который существовал в начале двадцатого века. Нам сейчас кажется, что любое учреждение и все отношения в то время являлись плодом случайности, и что законы создавались каждый раз для какого-нибудь отдельного случая, а не ввиду целого ряда важнейших потребностей. Все обычаи того времени представляются нам нелогичными, а воспитание -- бесцельным и разорительным. Метод экономической эксплуатации поражает каждый образованный и просвещенный ум как самая неистовая и разрушительная погоня за наживой, какую только можно себе вообразить. Кредит и денежная система, основанные на ложной теории ценности золота, представляются нам фантастически непрочными.
   Жизнь человечества в ту пору проходила в непланомерно построенных городах, большей частью слишком густонаселенных, причем как пути сообщения, так и население распределялись по поверхности Земли в величайшем беспорядке, под влиянием самых неуместных соображений. Но тогда думали, что это и есть наиболее обеспеченная и мудрая система, и, опираясь на триста лет случайных улучшений, все в ответ на чьи-либо сомнения обыкновенно так определяли "достоинства" подобного порядка вещей:
   -- До сих пор все шло хорошо. Как-нибудь проживем!
   Однако, сравнивая положение вещей в начале двадцатого века с прежними историческими периодами, мы начинаем понимать слепую уверенность, царившую в эту эпоху. Она явилась неизбежным следствием постоянной удачи. В самом деле, если принять во внимание те условия жизни, то нельзя не признать, что все шло сравнительно гладко. Не будет преувеличением сказать, что в первый раз в истории все народы снабжались более чем в достаточном количестве жизненными припасами, а статистика ясно указывает не только на небывалое улучшение санитарных условий, но и на высокий уровень разного рода искусств, оплодотворявших жизнь. Качество просвещения необычайно улучшилось, и на заре двадцатого века оставалось уже не так много неграмотных народов и в Западной Европе, и в Америке. Никогда не бывало столько читающих среди широких масс! Общественная безопасность тоже увеличилась. Каждый мог объехать три четверти земного шара, совершить кругосветное путешествие, истратив на это менее, чем может заработать в год средней руки ремесленник. Жизненный комфорт во времена Римской империи должен считаться весьма невысоким, если сравнить его с жизнью в начале двадцатого века. И каждый год, каждый месяц прибавлял что-нибудь новое к завоеваниям человеческого гения: открывались новые страны, новые рудники, делались новые научные открытия, изобретались новые машины.
   Действительно, в течение трехсот лет прогресс казался благодетельным для человечества. Правда, находились люди, которые утверждали, что нравственная организация не успевает за физическим прогрессом, но лишь немногие придавали значение такому утверждению. Между тем, именно это требование положено в основу нашей теперешней безопасности. Поддерживающие и созидательные силы населения некоторое время уравновешивали вредное влияние удачи и природного невежества, предрассудков, слепой страсти, разорительного эгоизма человечества.
   Случайный перевес на стороне прогресса был гораздо менее значительным и бесконечно более сложным и тонким, нежели это предполагали тогда. Во всяком случае такой перевес существовал на самом деле. Люди, однако, не понимали, что это был для них век огромной, но временной удачи. Они думали, что развитие прогресса идет естественным путем, и за этот путь они не отвечают. Они не понимали, что им надо было позаботиться об обеспечении данного расцвета, что нельзя было терять времени. Они энергично занимались своими делами и с удивительной беспечностью относились к появившейся грозной стихии... Армии и флоты возрастали, принимая чудовищные размеры. Стоимость некоторых броненосцев равнялась годичному расходу на народное образование. Люди накапливали взрывчатые вещества и другие орудия истребления. Они стремились к укреплению лишь своего господства. Они поощряли, с удивительным непониманием и необдуманностью, расовую вражду и допустили развитие продажной и беспринципной печати, неспособной приносить пользу, но способной причинить огромное зло. Государство никак не контролировало эту печать и самым легкомысленным образом позволяло горючему материалу скапливаться у самых дверей военных складов, так что достаточно было одной искры, чтобы случился пожар. В истории, однако, существовало немало примеров падения культур, и признаки надвигающейся опасности были достаточно ясны. Теперь трудно поверить, что общество тогда было так слепо!..
   Могло ли человечество предупредить столь страшное бедствие, как война в воздухе? Это, конечно, праздный вопрос, -- такой же праздный, как и вопрос о том, могло ли человечество предупредить такие события, как падение Ассирии и Вавилона и превращение их в пустыни, или такие, как медленный упадок и постепенная социальная, дезорганизация, завершившая историю Западной Римской империи. Предупредить гибель было невозможно, потому что не существовало достаточно сильного желания остановить процесс разложения. Но европеизированный мир не подвергся медленному упадку, как перечисленные культуры, которые угасали и распадались постепенно. Европеизированная цивилизация была снесена в один миг. Она совершенно распалась и разрушилась за пять лет. Почти накануне войны в воздухе можно было наблюдать грандиозное зрелище непрестанного прогресса. Мы находим громадные территории, занятые высокоорганизованной промышленностью и оседлым населением; гигантские города, моря и океаны, покрытые судами; сеть железных дорог, простирающуюся чуть ли не бесконечно... И вдруг немецкий воздушный флот появляется на сцене, и наступает начало конца!..

2

   История о том, как молниеносно напал на Нью-Йорк немецкий воздушный флот, и как после этого неизбежно наступила дикая оргия разрушения, -- уже поведана нами. Второй немецкий воздушный флот уже приготовился к выступлению, когда Англия и Франция, Испания и Италия показали свои когти. Ни одна из этих стран не рассчитывала на воздушный поход в таких размерах, как Германия, но каждая втайне принимала меры, опасаясь германской силы и агрессивных наклонностей, олицетворявшихся принцем Карлом-Альбертом. Эти общие опасения сделали возможной известную кооперацию держав, и последние довольно быстро заключили между собой союз. Второй воздухоплавательной державой в Европе в то время являлась Франция. Англичане, больше всего опасавшиеся за целость своих азиатских владений и рассчитывавшие на колоссальный моральный эффект, который должен произвести воздушный флот на полукультурные народы, поместили свои воздухоплавательные парки в северной Индии и могли сыграть лишь второстепенную роль в европейском конфликте.
   Но даже в Англии насчитывалось девять или десять больших дирижаблей, около двадцати или тридцати малых и значительное число аэропланов. Когда флот принца Карла-Альберта пролетел над Англией, и Берт с высоты птичьего полета видел Манчестер, -- уже шли дипломатические переговоры относительно нападения на Германию. Разнообразная коллекция дирижаблей, различной величины и типов, собралась над Бернским Оберландом и в битве над Альпами разрушила и сожгла двадцать пять швейцарских воздушных кораблей, неожиданно воспротивившихся такому сборищу. Покинув альпийские глетчеры и долины, усеянные теперь обломками воздушных кораблей, эти дирижабли разделились на два отряда и отправились терроризировать Берлин и разрушать Франконский парк, чтобы предупредить выступление второго воздушного флота Германии...
   Прежде чем нападавшие были отбиты, они успели причинить бомбами непоправимый вред Берлину и, частично, Франконии. Во Франконии двенадцать совсем готовых к отправлению кораблей и пять наполовину готовых могли противостоять налетам и, во всяком случае, хотя бы с помощью отряда летающих драконов, явившегося из Гамбурга, могли освободить от осады Берлин. Немцы напрягли все силы, чтобы иметь в своем распоряжении подавляющий воздушный флот, и уже двинули его на Лондон и Париж, как вдруг из Бирмы и Армении были получены первые известия об азиатском воздушном флоте, перепутавшем все карты в затеянной роковой игре.
   Вся мировая финансовая фабрика пошатнулась, когда это случилось. Вместе с уничтожением американского флота в северной Атлантике и сокрушительным столкновением, положившим конец морскому могуществу Германии в Северном море, вместе с колоссальным разрушением и сожжением четырех главных городов мира -- общество в первый раз ощутило настоящую стоимость войны! Кредит полетел вниз, увлекаемый вихрем продажи ценностей. Повсюду стихийно возникло то явление, которое обнаруживалось уже в предшествовавшие периоды, когда возникали экономические паники: все стремились запастись золотом, прежде чем товарные цены опустятся на самое дно. Однако это явление
   распространилось с быстротой пожара и вскоре приобрело универсальный характер. Наверху происходили видимый для глаз конфликт и разрушение, а внизу -- нечто такое, что наносило смертельный удар глиняному зданию финансового капитала. В то время как воздушные корабли сражались вверху, -- внизу таяли запасы золота. Эпидемия всеобщего и частного недоверия бежала по всему свету. Деньги чрезвычайно быстро испарялись, запрятанные в погребах, ямах, стенах домов и во всевозможных тайниках. Остались лишь обесцененные бумаги. Исчезли деньги, и вместе с их исчезновением настал конец торговле и промышленности. Экономический мир зашатался и пал мертвым. Как будто лютая болезнь внезапно подкосила организм! Как будто вода внезапно ушла из крови живого существа, и эта кровь свернулась! Так неожиданно вдруг произошло всемирное свертывание жизненных соков и полное прекращение обмена веществ.
   Что касается кредитной системы, представлявшей живую крепость научно-промышленной цивилизации, то она закачалась и рухнула на те миллионы людей, которых она же соединила экономическими отношениями. И в то время, как эти люди беспомощно взирали на полный крах системы, азиатские воздушные флотилии в несметном количестве неслись по небу, на запад -- в Европу, и на восток -- в Америку.
   История превращается в длинный список кровавых битв. Главный корпус англо-индийского воздушного флота погиб под натиском своих противников в Бирме. Немцы были рассеяны в великой битве на Карпатах. Весь Индостан был охвачен восстанием, и гражданская война распространилась от одного конца его до другого, а от Гоби до Марокко поднимались знамена священной войны.
   В первые недели этой войны и разрушения могло показаться, что восточно-азиатская коалиция, хочет завоевать весь мир. Но наскоро созданная "современная" культура Китая не выдержала напряжения. Трудолюбивое и мирное население Китая лишь против воли подверглось европеизации в начале двадцатого века. Японское и европейское влияние насильно насаждало западную цивилизацию и дисциплинировало китайцев. Однако вместе с введением санитарных мер, полицейского контроля и военной службы началась такая жестокая всеобщая эксплуатация, что со дня на день должно было возмутиться все население Китая. Война довела напряжение до последних пределов, и наступил перелом. В Китае вспыхнуло восстание, а случайное истребление центрального правительства в Пекине горсточкой германских и британских воздушных кораблей, ускользнувших во время главных сражений, сделало это восстание непобедимым. В Иокогаме появились баррикады, черный флаг, и все завершилось социальной революцией.
   Таким образом, весь мир охватил всесокрушающий конфликт...
   Логическим следствием этой мировой войны был общий упадок. Там, где население было многочисленно, огромные массы его оказались без работы, без денег и не могли добыть себе пропитание. Через три недели после начала наступательных действий голод уже свирепствовал почти во всех рабочих кварталах. Через месяц не было уже нигде ни одного города, где бы обычные законы и обычный общественный строй не заменяли бы какой-нибудь формой исключительного контроля и где бы, для поддержания порядка и предупреждения насилия, не прибегали бы к оружию и военным экзекуциям. Но голод продолжал шагать вперед, и не только по беднейшим кварталам и густо населенным округам, но и там, где прежде господствовали довольство и достаток.

3

   И вот из этой социальной неразберихи возникло то, что было названо историками "фазисом случайных комитетов". Наступил период жестокой и страстной борьбы с разложением. Везде наблюдалась борьба за сохранение порядка и за продолжение войны. Между тем произошла перемена и в самом характере войны: огромные наполненные газом воздушные корабли заменялись летательными машинами как более совершенными орудиями войны. Как только миновала полоса крупных сражений между главными флотами, японцы и китайцы постарались создать вблизи наиболее важных пунктов различных стран укрепленные центры, откуда их летательные машины могли легко производить набеги. Некоторое время, таким образом, японцы и китайцы имели перевес; когда же был обнаружен секрет беттериджевской летательной машины, борьба стала более ровной, но зато и безрезультатной (в конечном смысле). Маленькие летательные аппараты, непригодные для больших экспедиций или решительной атаки, были чрезвычайно удобны для партизанской войны: их можно было быстро и дешево построить, легко было управлять ими и легко прятать. Чертежи беттериджевской машины были тотчас же скопированы, отпечатаны в Пинкервилле и распространены по всем Соединенным Штатам, а копии посланы в Европу, где они также были воспроизведены в бесчисленном количестве экземпляров. Каждый человек, каждый город, каждая деревня сооружала такие машины для своих целей. Скоро не только правительства и местные власти строили эти машины, но их строили и шайки бандитов, и повстанческие комитеты, и вообще все, кто хотел. Особенность этой машины заключалась в ее простоте. Конструкция ее почти та же, что и у мотоцикла. Широкие рамки прежних войн исчезли после появления этой машины, и антагонизм государств растворился в бурлящей массе отдельных конфликтов. От широкого единства, более значительного, чем в лучшие времена Римской империи, мир шагнул в сторону социального раздробления, какое наблюдалось лишь в средневековье. Само собой разумеется, во времена этого длительного падения и постепенного разложения происходило то же самое, что бывает и при падении со скалы. Везде находились люди, ощущавшие бездну под ногами и отчаянно боровшиеся, чтобы удержаться наверху скалы.
   Наступил четвертый период. Борьба против хаоса и голода пробудила старого врага человечества -- моровую язву, пурпурную смерть. Но война все же не прекращалась... Флаги продолжали развеваться. Появились новые воздушные флоты, новые формы воздушных кораблей, и под влиянием этой войны в небесах мир погружался во мрак, едва освещаемый историей.
   Мы не собираемся описывать здесь дальнейшую историю этого периода и то, как все дальше и дальше развивалась война в воздухе, и как правительства оказались совершенно неспособными заключить какое-либо соглашение, чтобы положить конец этой бойне. Такое положение вещей продолжалось до тех пор, пока последнее правительство в мире не рассыпалось как фарфоровая чашка от удара палкой. История этих ужасных лет с каждой неделей становится все более запутанной, загроможденной деталями и недостоверной.
   Анархия, голод и чума оказались победителями внизу, на земле. От великих империй остались лишь имена. Повсюду были развалины, валялись мертвые, непогребенные тела, а те, кто пережил все эти ужасы, были охвачены смертельной апатией. В одном месте организовывались комитеты для надзора за порядком, в другом -- бродили банды, державшие в своих руках голодные области; возникали и распадались странные федерации, и религиозный фанатизм, порожденный отчаянием, сверкал в глазах голодных людей... Это было всемирное разложение! Порядок и благосостояние на земле разлетались в брызги, как мыльный пузырь. В течение каких-нибудь пяти лет мир и весь строй человеческой жизни претерпели регрессивные изменения, -- такие же значительные, какие произошли в промежуток времени между веком Антонинов и Европой девятого столетия...

4

   Читателю, может быть, интересно узнать конец истории Берта? О нем еще надо рассказать одну удивительную вещь.
   Среди умирающей цивилизации, среди погибающего мира, объятого мраком, он нашел свою Эдну. Этот маленький бродяга Берт умудрился-таки найти свою Эдну!..
   Он пересек Атлантический океан, выполняя поручения президента. Берту и тут благоприятствовала его счастливая звезда. Ему удалось отправиться на британском бриге, который перевозил строевой лес и теперь как раз уходил из Бостона; судно отправлялось из Америки без всякого груза, -- капитан хотел только вернуться на родину, домой. Берта приняли на судно, главным образом, из-за его морских сапог. Плавание было долгое и полное приключений.
   За ними гнался в течение нескольких часов -- или они вообразили, что гнался, -- азиатский броненосец, который потом вступил в бой с британским крейсером. Эти два корабля сражались около трех часов, кружась и подвигаясь к югу, пока не исчезли из виду в сумерках, в налетевшем урагане...
   Несколько дней спустя бриг, на котором плыл Берт, потерял руль и мачту во время бури. Не хватило съестных припасов, и пришлось питаться рыбой... Они видели странные воздушные корабли, летевшие к востоку.
   У Азорских островов остановились, а в Тенерифе исправили руль и запаслись провизией. Город оказался совершенно разрушенным, а в гавани затонули два больших линейных корабля со всем экипажем. Берту и его товарищам, приступившим к ремонту судна, сильно мешала какая-то шайка, скрывавшаяся в развалинах города: эта шайка похищала у них припасы и старалась всячески выжить их оттуда.
   Затем остановились в Могадоре. Послали на берег лодку за водой -- и чуть не были захвачены в плен арабами. Здесь они заразились пурпурной смертью и увезли ее с собой в море -- в своей крови. Первым заболел повар, потом боцман, потом остальные, -- и трое уже лежали мертвыми на баке корабля. По счастью, погода была тихая, и они беспомощно уносились течением назад, к экватору, совершенно равнодушные к своей судьбе. Капитан всех их лечил ромом. Девять человек умерло, а четверо, оставшиеся в живых, ничего не смыслили в морском деле.
   Когда они настолько поправились, что могли управлять парусом, то стали держать курс по звездам, прямо на север. Скоро опять иссякла провизия, но тут они встретились с судном, шедшим из Рио в Кардиф; на этом судне не хватало людей, -- команда сильно пострадала от чумы, -- поэтому капитан охотно взял на борт Берта и остальных.
   Таким образом, Берт добрался, наконец, до берегов Англии, пробродив по свету целый год. Он вступил на английский берег в яркий июньский день и тотчас же увидел, что пурпурная смерть начала хозяйничать и здесь.
   В Кардифе население находилось в состоянии паники. Многие бежали в горы. Как только пароход, на борту которого находился Берт, вошел в гавань, временный комитет здесь же захватил судно и завладел оставшимся провиантом. Берт отправился бродить по стране, совершенно дезорганизованной эпидемией чумы и голодом и представлявшей картину глубочайшего разложения. Все основы существовавшего с незапамятных времен строя пали. Берт не раз подвергался смертельной опасности, голодал и однажды чуть не погиб во время свалки.
   Но тот Берт Смоллуэйс, который шел из Кардифа в Лондон, побуждаемый смутным желанием "вернуться домой", найти Эдну, был совсем не похож на Берта, изображавшего "дервиша пустыни" и унесенного из Англии воздушным шаром Беттериджа год назад.
   Берт сильно загорел, похудел и приобрел громадную выдержку и опыт. Он уже не бродил больше, разинув рот, как прежде: в его взгляде светились твердость и упорство. В Кардифе он испытал нужду в новой одежде и оружии и, чтобы раздобыть это, прибегнул к таким средствам, которые, наверное, шокировали бы его год назад. Он нашел в покинутом ломбарде фланелевую рубашку, костюм из вельвета и револьвер с пятьюдесятью патронами. Всем этим он завладел без всяких церемоний. Он нашел также немного мыла и в первый раз за тринадцать месяцев вымылся хорошенько в ручье за городом. Сторожевые отряды, которые раньше расстреливали грабителей на месте, уже наполовину разбежались вследствие эпидемии, а остатки их разрывались между городом и кладбищем, тщетно стараясь успеть туда и сюда: эпидемия все разрасталась.
   Три-четыре дня Берт шатался по окрестностям, умирая с голоду и наконец вернулся в город и присоединился на неделю к госпитальному отряду, чтобы немного откормиться перед отправлением в дальнейший путь к востоку.
   Уэльс и вообще английская провинция сохранили некоторую обеспеченность и довольство среди всеобщего упадка. Там имущество было в целости. Дома и однорельсовые железные дороги, изгороди ферм, кабели, мостовые и тротуары, столбы с наклеенными на них объявлениями, относившимися к прежнему порядку вещей, -- все это большей частью осталось нетронутым. Банкротство, социальный упадок, голод и чума как будто не коснулись этих мест. Лишь столицы и крупные центры подверглись настоящему разрушению. Тот, кто внезапно попал бы в сельский округ, сразу не нашел бы даже большой разницы в сравнении с прежним. Конечно, бросилось бы в глаза, что все живые изгороди давно надо подстричь; трава слишком густо разрослась по краям дороги; по дорогам размыты дождями колеи; коттеджи большей частью закрыты; телефонные провода оборваны, и на откосе стоит брошенная повозка... Широковещательные объявления о превосходных консервированных персиках или необыкновенно вкусных сосисках должны были бы еще сильнее раздразнить голод попавшего туда человека. А затем он вдруг увидел бы нечто, напоминавшее средневековые времена в картинах Дюрера, -- скелет лошади, или скомканную массу лохмотьев во рву, из которой выглядывала худая нога с желтой, покрытой красными пятнами кожей, и лицо, вернее, то, что было лицом, -- теперь изъеденное и страшное! Местами попадались вспаханные, но незасеянные поля, или поле ржи, вытоптанное скотом, и кучи хвороста, припасенные для костра.
   Но Берту встречались по дороге и люди -- мужчины и женщины -- с пожелтевшими лицами, одетые кое-как: с оружием в руках они разыскивали себе пищу. Эти люди выражением глаз, да и вообще всем своим видом, напоминали бродяг и преступников, хотя одежда указывала на принадлежность их к зажиточному, среднему и даже высшему классу. Многие из них жаждали узнать новости и готовы были даже поделиться своими скудными припасами и крохами серого и полусырого хлеба. История Берта, конечно, должна была заинтересовать их, и им очень хотелось удержать его у себя на несколько дней. Почта и типографии не работали, и это образовало огромный и болезненный пробел в культурной жизни того времени. Люди уже не могли видеть и знать того, что творилось в разных концах земного шара, и им пришлось вернуться к привычкам средних веков, довольствуясь разными слухами и толками. Во взглядах, в разговоре и во всем внешнем облике этих людей чувствовалась полная растерянность.
   Берт избегал, по возможности, больших городов, -- этих центров, где царили насилие и отчаяние, -- переходил из одного округа в другой, из одной деревни в другую и часто натыкался на разные неожиданности. В одном месте он видел большие дома, сожженные, очевидно, вследствие подозрения, что там прятались запасы пищи* видел непогребенные трупы людей, -- полную остановку всего общественного механизма. В другом месте он находил организованные силы, упорно старавшиеся восстановить порядок; читал свежие объявления насчет бродяг; видел группы вооруженных людей, охранявших дороги и возделанные поля, наблюдал борьбу с эпидемией, заботы о пропитании народа, запасы пищи, присмотр за скотом. В некоторых местах он встречал даже правосудие, в лице двух-трех судей, причем обычно деревенский доктор или какой-нибудь фермер подчиняли себе всю окрестность. Это было также возвращением к самоуправляющейся общине пятнадцатого века. Однако даже такая организованная деревня могла в любое время подвергнуться набегу каких-нибудь воздушных пиратов, разыскивающих для себя керосин, алкоголь или провиант. Порядок поддерживался ценой невероятных усилий, необычайной бдительности и постоянного напряжения. Иногда попадались грубо начертанные надписи, как-то: "Карантин", "Иностранцы подвергаются расстрелу", и вереницы повешенных грабителей, раскачивавшихся на телефонных столбах, по краям дороги... Это означало, что уже близко большой населенный центр, где царят междоусобица и хаос. Вокруг Оксфорда, на крышах, помещались огромные доски, на которых было написано лишь одно слово: "Пушки", служившие предостережением для всех чужестранцев...
   Несмотря на риск, которому все подвергались на этих дорогах, по ним разъезжали велосипедисты, и Берт во время своего долгого путешествия несколько раз встречал огромные автомобили с сидевшими в них закутанными фигурами в автомобильных очках. Полиции было мало, но иногда встречались отряды худых и обтрепанных солдат-велосипедистов, и чем ближе Берт подходил к границе Уэльса, тем чаще они попадались. Видимо, они продолжали поход, несмотря на царившее кругом разрушение...
   Терзаемый голодом, Берт несколько раз пытался зайти в рабочие дома, чтобы переночевать там, но находил их или запертыми, или же превращенными во временные госпитали. Однажды, в сумерках, Берт пришел в одну деревню в Глостершире и захотел войти в рабочий дом, двери и окна которого были широко раскрыты. Но тут Берта поразило зловоние, стоявшее в коридорах, и он, к ужасу своему, увидел, что коридоры завалены трупами...
   Из Глостершира Берт отправился к северу, в британский воздухоплавательный парк, за Бирмингемом, в надежде, что там его примут на службу и накормят. Правительство или, во всяком случае, военное министерство продолжало существовать и энергично старалось, несмотря на общий упадок, поддержать свой престиж, побуждая мэров и городские магистраты заново организовываться. Лучшие, оставшиеся в живых, ремесленники со всего округа были собраны в этот парк и подготавливали его к защите при осаде. Они спешно строили машины Беттериджа укрупненного типа. Но Берт не нашел здесь себе работы. Он был недостаточно искусен. Поэтому он отправился дальше, в Оксфорд. Как раз после его ухода произошло сражение, во время которого этот парк был окончательно разрушен. Когда Берт проходил Бор-Хилл, он заметил азиатскую эскадру, пролетавшую над холмами в юго-западном направлении. Он видел также, как два аэроплана преследовали воздушный корабль, догнали его, подстрелили, и корабль сгорел в Эдж-Хилле. Но Берт так и не узнал исхода этой битвы...
   Берт переправился через Темзу из Итона в Виндзор и прошел вокруг южной части Лондона, в Бен-Хилл. Там он нашел своего брата Тома: у Тома был вид несчастного, загнанного животного, и он прятался в своей старой, темной лавчонке. Он только что перенес чуму, а Джессика еще лежала наверху без сознания, в мучительной агонии. Она бредила о рассылке товара своим постоянным покупателям и бранила Тома за то, что он не торопился: ведь этак он непременно опоздает отнести вовремя картофель миссис Томпсон и цветную капусту миссис Гапкинс... Но торговля в лавочке давно уже прекратилась, и Том занимался только тем, что с необыкновенным искусством расставлял западни для крыс и воробьев. Впрочем, он очень ловко сумел припрятать л кое-какие запасы хлеба и бисквитов из ограбленных магазинов.
   Том встретил брата с радостью, в которой, однако, сквозила некоторая боязнь.
   -- Это ты, Берт? -- воскликнул он. -- Я так и думал, что ты когда-нибудь вернешься, и я очень рад, что вижу тебя. Но я не могу накормить тебя: у меня самого ничего нет... Где ты пропадал все это время?
   Берт успокоил брата, показав ему оставшийся у него кусок хлеба, и затем принялся рассказывать ему свою историю. Вдруг он заметил за прилавком пожелтевшую и забытую там записку, адресованную ему.
   -- Что это такое? -- спросил Берт и, взяв записку, увидал, что она была написана Эдной почти год назад...
   -- Она заходила сюда, -- сказал Том равнодушным тоном, как будто сообщал самую простую вещь, -- она спрашивала о тебе и умоляла нас взять ее. Это было вскоре после битвы и сожжения Кленгема. Я хотел ее взять, но Джессика не соглашалась; тогда она заняла у меня пять шиллингов и ушла. Она тут пишет тебе...
   Берт уже не слушал его. Он прочел в записке, что она отправляется в Горскем к своему дяде и тетке, у которых был в том округе кирпичный завод.
   И там, наконец, после двухнедельного путешествия, полного приключений, он нашел Эдну.

5

   Когда Берт и Эдна увидели друг друга, они прежде всего расхохотались. Оба так изменились, так обносились и так были поражены, что не могли удержаться от смеха. Но затем оба заплакали:
   -- О, Берт, дорогой! -- рыдала Эдна. -- Ты пришел, пришел! -- Она протянула ему руку и зашаталась. -- Я говорила ему это... Он сказал, что убьет меня, если я не выйду за него замуж!..
   Но Эдна еще не была замужем, и когда, наконец, она успокоилась, то рассказала Берту следующее. Этот маленький уголок уединенного земледельческого округа попал под власть шайки хулиганов, во главе которой стоял Билль Гор.
   Билль Гор начал свою карьеру приказчиком у мясника, а затем превратился в профессионального борца. Первое время он вместе со своими товарищами находился в группе борцов, организованной местным помещиком, который раньше был известен как любитель скачек. Но вскоре после того помещик пропал без вести, предводительство перешло к Биллю, который подчинил себе весь округ, обнаружив большие организаторские способности. Его предшественник смотрел на жизнь философски, мечтал об "улучшении расы" и "сверхчеловеке". На практике же это сводилось к тому что он, а за ним и все его сообщники часто меняли жен. Билль с особенным энтузиазмом ухватился за эту идею, что даже вредило его популярности среди последователей. Однажды он повстречал Эдну, когда она кормила своих свиней. Он сейчас же с удивительной назойливостью начал приставать к ней возле корыт со свиным пойлом. Девушка храбро сопротивлялась, но он не оставлял ее в покос ни на один день...
   -- Он может заявиться в любое время, -- сказала Эдна, смотря Берту в глаза.
   Очевидно, кое-кто из общества снова вернулся к варварским временам, раз мужчина должен был с оружием в руках отстаивать свое право на любовь женщины.
   Конечно, тут можно было бы пожалеть о прежних рыцарских обычаях и пожелать, чтобы Берт поступил именно так, как поступали в романтические времена, то есть, чтобы он послал вызов своему сопернику и чтобы счастье было на его стороне. Однако ничего подобного не произошло. Берт тщательно осмотрел свой револьвер, зарядил его и затем засел в лучшей комнате коттеджа у заброшенного кирпичного завода, прислушиваясь к болтовне о Билле и его поступках, высматривая и размышляя.
   Вдруг тетка Эдны с дрожью в голосе сообщила ему, что Билль идет. Билль проник через садовую калитку в сопровождении двух товарищей из своей банды. Берт встал, отодвинув тетку Эдны от окна, и начал смотреть на приближавшихся мужчин. Это были, в своем роде, замечательные фигуры. Их одежда состояла из красных курток, белых фуфаек, коротких штанов и ботинок, какие надевались для игры в мяч. Что касается Головных- уборов, то здесь уж каждый дал волю своей фантазии. На голове Билля покоилась женская шляпа с массой петушиных перьев, а у его товарищей .-- широкополые шляпы ковбоев.
   Берт глубоко вздохнул и задумался. Эдна с удивлением смотрела на него. Женщины стояли смирно, не двигаясь. Наконец Берт отошел от окна и медленно зашагал по коридору с озабоченным выражением человека, которому предстоит сложное и неприятное дело.
   -- Эдна! -- позвал Берт, и когда она подошла, он распахнул входную дверь и просто спросил ее, указывая на бандита, шедшего впереди: -- Это он, наверное?
   Удостоверившись, он выстрелил и очень аккуратно всадил пулю в грудь своему сопернику; затем, уже не целясь, выстрелил в голову другому и послал пулю вдогонку третьему, когда тот бросился бежать. Этот парень взвизгнул, но продолжал бежать, комично прихрамывая.
   Берт продолжал раскачиваться в раздумье, с револьвером в руках, не замечая женщин, стоявших позади.
   До сих пор ему все удавалось, но теперь для него было ясно, что если он не пустит в ход дипломатию, то будет повешен как убийца. Поэтому, не говоря ни слова женщинам, он отправился на деревенский постоялый двор и пробыл там час. Он вошел с заднего крыльца и направился прямо к шайке шалопаев, которые здесь кутили за столиком, беседуя о браке и о любовных похождениях Билля в шутливом тоне, но с явной завистью. У Берта как будто случайно был при себе револьвер, но этот револьвер был тщательно заряжен.
   Берт обратился к собравшимся с предложением присоединиться к "Комитету надзора" под его управлением.
   -- Такой комитет необходим, -- решительно заявил Берт, -- и мы должны его организовать!
   Он представился им как человек, имеющий тут друзей, хотя у него никого не было, кроме Эдны, ее тетки и двух ее кузин.
   Завязалась оживленная беседа. Обсуждалось положение вещей, но к словам Берта относились, видимо, с некоторым вниманием. Должно быть, принимали его за сумасшедшего, который появился откуда-нибудь из окрестностей и ничего не знает о Билле. Поэтому, желая оттянуть время, они предложили ему подождать, пока не придет их предводитель, -- он сам уладит все дело!
   Кто-то заговорил о Билле.
   -- Билль умер, -- сказал Берт. -- Я только что застрелил его, нам нечего теперь считаться с ним. Он убит. И красноволосый парень с косыми глазами -- тоже убит. Мы теперь должны устроиться без них. Билля больше нет и не будет! У него были неправильные понятия о браке и тому подобных вещах. Такие люди нам не нужны!
   Тем дело и кончилось.
   Билля кое-как похоронили, и комитет Берта стал управлять этой округой вместо Билля.
   Тут и конец нашей истории, поскольку это касается Берта Смоллуэйса. Мы покидаем его с Эдной вдали от событий, среди болот и лесов, где наши герои превратились в крестьян. С этого времени жизнь их приняла уже иной характер. Повседневная борьба с бандитами, забота о свиньях и курах, мелкие нужды, крохотные сбережения и дети -- все это отодвинуло для них на задний план великие событие, свидетелем которых был Берт, и все, что случилось, теперь казалось ему сном. Он никогда не узнал, продолжалась или угасла война в воздухе. Ходили слухи о воздушных кораблях, которые то появлялись, то исчезали, и о каких-то передрягах в Лондоне. Раза два Берт видел, что на него ложится тень от кораблей, но не знал, откуда они явились и куда направляются. Впрочем, у него даже и не возникало желания разговаривать об этом. Да и некогда было. Дел было по горло.
   Временами в стране появлялись воры и грабители, или вспыхивали болезни среди скота, и ощущался сильный недостаток в пище. Со всем этим надо было бороться. Однажды Берту пришлось помогать в охоте на кабанов, которые производили опустошения в стране. Он пережил еще много разных приключений, и часто они с женой бывали на краю гибели. Но они любили друг друга, и хотя страдали, но были счастливы. Она родила ему много детей, -- одиннадцать человек: из них четверо погибло вследствие тяжелых условий существования. Но они все это перенесли и из года в год улучшали свою жизнь, насколько это было возможно в ту эпоху.

Эпилог

   Однажды в летний вечер, -- спустя тридцать лет после выступления германского воздушного флота, -- какой-то старичок вместе с маленьким мальчиком отправился искать пропавшую курицу в развалинах Бен-Хилла и Хрустального дворца. В сущности, этот человек был еще не очень стар: ему минуло лишь шестьдесят три года, но постоянная работа заступом и вилами, копание земли, собирание навоза, всегдашнее пребывание на открытом воздухе, в сырости, без перемены одежды превратили его в согбенного старца. К тому же он потерял все зубы: это повлияло на его пищеварение и отразилось на его наружности и на его настроении. Лицом старик был удивительно похож на старого Томаса Смоллуэйса, который когда-то служил кучером у сэра Питера Бона. Впрочем, в этом сходстве ничего удивительного не было, так как старичок этот и являлся его сыном Томом Смоллуэйсом, некогда содержавшим зеленную лавочку у виадука однорельсовой железной дороги на Хай-стрит, в Бен-Хилле. Только теперь лавочки уже не существовало, и Том жил в покинутой вилле, как раз у того места,' где он некогда огородничал. Он и его жена занимали верхние комнаты, а в нижних комнатах, в столовой и гостиной, откуда большие французские окна выходили прямо на луг, Джессика, все еще очень энергичная и деятельная, хотя и очень худая, сморщенная и плешивая старушка, держала своих коров и множество кур.
   Том и Джессика были членами небольшой общины бродяг и возвратившихся беглецов, численностью не более ста пятидесяти человек; эта община умудрилась кое-как устроиться при новом положении вещей, после паники, голода и чумы в результате войны. Они стеклись сюда из разных укромных убежищ и тайных уголков, где скрывались до этого времени, и поселились теперь здесь, среди знакомых мест и домов, начав тяжелую борьбу за существование. Им приходилось бороться с природой, чтобы добыть себе пищу, что и составляло главное в их жизни. Поглощенные такой постоянной заботой о пропитании, они держались очень миролюбиво, в особенности после того, как Уильней, агент по приобретению недвижимости, оказался сутягой и вздумал проверять права владельцев. Уильней скоро был найден утонувшим в колодце, возле разрушенных газовых мастерских. (Он не был намеренно убит, -- вы понимаете? -- его только хотели для примера выкупать в колодце, чтобы охладить его пыл, и продержали в воде десятью минутами больше, чем это являлось полезным для его здоровья...)
   Маленькая община, отрешившаяся от своих прежних привычек пригородного паразитического существования, вернулась к той нормальной жизни, которую вело человечество в незапамятные времена. Это была грубая и простая жизнь, в самом тесном соприкосновении с коровами и курами, с землей, которую надо было пахать. Это была жизнь, пропитанная ароматом коровника, и потребность в возбуждающих средствах удовлетворялась процессами брожения.
   Такова была жизнь европейских крестьян на заре истории и вплоть до начала научно-промышленной эры, а огромное большинство народов Азии и Африки всегда вело такую жизнь. В течение некоторого времени можно было думать, что машины и культура предохранят Европу от возвращения к животной грязной работе, и что Америка избежала этого уже с самого начала. Но вместе с разрушением великолепного высокого и, казалось, прочного здания машинной цивилизации простой человек вернулся назад к земле, назад -- к навозу...
   Сохранившиеся в памяти людей воспоминания о великом государстве мало-помалу и почти незаметным образом содействовали развитию обычного права. Все мужчины в воскресенье были в сюртуках, цилиндрах и белых рубашках, хотя многие ходили без сапог. Том особенно выделялся своим щегольством: он носил зеленый сюртук и штаны, найденные им на одном скелете в подвале уродского банка, а цилиндр у Берта был даже украшен золотым шнурком... Женщины (в том числе и Джессика) показывались в воскресенье в жакетах и громадных шляпах, самым изумительным образом отделанных искусственными цветами и перьями экзотических птиц, запасы которых хранились в большом количестве в лавках северной части города. Дети -- их было не так много, ибо огромное количество детей, родившихся в Бен-Хилле, погибло от неизвестных эпидемий, -- были одеты точно так же, только платья их соответствующим образом укорачивались. Маленький, четырехлетний сынишка Стринджера щеголял в цилиндре.
   Вот каковы были воскресные костюмы в округе Бен-Хилла: весьма любопытный и интересный пережиток прежних времен! В самом деле, в течение недели все эти люди ходили грязные, в лохмотьях, увешанные грязными тряпками, остатками старых ковров, красной фланели, кусками кисейных занавесок и мешков, и либо были без сапог, либо носили грубые деревянные сандалии. Эти люди представляли городское население, вернувшееся к варварскому состоянию, но не обладавшее, к сожалению, ни одним из тех простых искусств, которыми владело первобытное крестьянство. Очень часто они оказывались вырожденцами и неспособными людьми. Они потеряли всякое представление о том, как делается пряжа, и не могли приготовить для себя одежду, даже если у них оказывался материал для этого, и, в конце
   концов, чтобы прикрыть свою наготу, они вынуждены были грабить все уменьшавшиеся запасы в развалинах... Все ремесла, которые они когда-то знали, были ими забыты, а в вместе с исчезновением всех современных приспособлений, водоснабжения и канализации, лавочной торговли и тому подобного -- все их культурные привычки постепенно исчезли. Стряпня их стала хуже, чем в первобытные времена. Они приготавливали кое-какую пищевую смесь, кипятя ее на огне в закопченных каминах, в гостиных домов, так как в кухонные очаги пожирали слишком много дров. Они утратили всякое понятие о печении, пивоварении, производстве металла...
   Употребление мешков и других грубых материалов для повседневной одежды и привычка подвязывать их шнурком, а для теплоты засовывать туда солому и пух -- придавало жителям странный вид каких-то ходячих тюков.
   В такой именно "рабочей" одежде старый Том отправился со своим юным племянником разыскивать курицу в развалинах Бен-Хилла.
   -- Вот и ты явился в Бен-Хилл, Тедди! -- сказал старик Том мальчику. Как только они потеряли из вида Джессику, то пошли медленней. -- Ты последний из сыновей Берта, которого мне еще оставалось увидеть! Я видел уже молодого Берта, видел Сиси и Матта, и Тома, названного в честь меня, и Питера... Странники доставили тебя сюда, а?
   -- Я и сам бы дошел, -- отвечал Тедди.
   -- А есть тебе не хотелось дорогой?
   -- Они дали мне поесть... А по дороге, близ Ледергеда, мы видели велосипедиста.
   -- Вот как! -- воскликнул Том. -- Да, теперь их осталось немного. А куда же он направлялся?
   -- Сказал, что едет в Доркинг, если только тракт достаточно хорош. Но я сомневаюсь. Все вокруг Берфорда залито водой. Мы пробрались через холмы. Это то, что они называют Римской дорогой. Там место возвышенное, и поэтому сухо.
   -- Не знаю этой дороги, -- возразил Том. -- Но велосипед? Ты уверен, что это был велосипед? У него были два колеса?
   -- Да, это был велосипед.
   -- А знаешь, я помню такое время, Тедди, когда конца края не было велосипедам! Тогда можно было, стоя здесь, -- дорога была гладкая как скатерть, -- наблюдать двадцать-тридцать велосипедистов одновременно. И мотоциклы, и автомобили, и всякого рода экипажи.
   -- Неужели? -- воскликнул Тедди.
   -- Да, я тут наблюдал их ежедневно. Они целыми сотнями проносились тут...
   -- Но куда же они все ехали? -- спросил Тедди.
   -- В Брайтон. Ты никогда не видал Брайтона, я думаю. Он там, у моря. Считался самым веселым местом; из Лондона постоянно ездили туда и обратно.
   -- Зачем?
   -- Ездили, -- и все тут...
   -- Но зачем? -- настаивал Тедди.
   -- Никому не известно, Тедди, Но они постоянно ездили туда. А вот видишь этот огромный шест, ну вот же: торчит, точно громадный заржавленный гвоздь, выше всех домов, а вон там другой, и еще, и еще... Это были части однорельсовой железной дороги. Она тоже достигала Брайтона, и ежедневно, днем и ночью, по ней сновали взад и вперед огромные вагоны, набитые народом...
   Мальчик взглянул на заржавленные остатки дороги, по ту сторону грязной канавы, некогда представлявшей улицу Хай-стрит. Он был склонен не верить, но развалины были налицо. Его воображение, благодаря своему слишком слабому развитию, не могло представить это.
   -- Зачем же они все ездили туда? -- еще раз спросил он.
   -- Так. В те времена никто не сидел на месте...
   -- Да, но откуда они являлись?
   -- Откуда попало. В этих домах жило много всякого народа, Тедди, и по дороге была масса домов. Тебе трудно поверить этому; Тедди, но это именно так. Ты мог бы идти по нашей дороге все дальше и дальше и всюду видел бы дома и дома! Без конца! И они становились все выше и выше... Настоящий Лондон!.. -- Он сказал это упавшим голосом, точно произносил странные чужие имена. -- Теперь все пусто и заброшено. Целый день никто туда не заглядывает. Ты там
   не найдешь ни одного человека ничего, кроме собак и кошек, которые охотятся за крысами... И лишь миновав Бромлей и Бикенгем, ты наткнешься на кентских ребят-свинопасов. (Довольно-таки грубый народ!) И пока солнце стоит на небе, кругом тихо, как в могиле. Я там бывал днем, частенько...
   Он помолчал немного и продолжал:
   -- И все эти дома, и улицы, и дороги были полны народа, пока не началась война в воздухе и не появились голод и чума... Да, Тедди, тут везде кишел народ. А потом наступило время, когда все это покрылось трупами и когда нельзя было ступить шага, чтобы не отскочить назад от страшной вони разлагавшихся трупов. Чума убивала людей наповал. Она не щадила никого: ни кошек, ни собак, ни кур, ни гадов... У всех была чума. Выжили лишь очень немногие. Я перенес ее, и твоя тетка тоже, только она лишилась после этого всех своих волос. И теперь еще можно отыскать скелеты в домах. Тут, по этой дороге, мы осмотрели все дома, взяли оттуда то, что нам было нужно, и похоронили большинство мертвецов. Но там, по Норвудской дороге, еще стоят дома со стеклами в окнах и с нетронутой мебелью, покрытой толстым слоем пыли и разваливающейся на куски, а на постелях или где-нибудь возле дома можно найти кости людей, погибших от чумы двадцать пять лет назад!.. Я заходил в прошлом году в один из таких домов вместе со старым Хилинсом, и Там мы нашли комнату, полную книг. Ты знаешь, Тедди, что такое книги?
   -- Да. Я видел их: такие -- с картинками...
   -- Ну вот! Книги были везде, сотни их валялись кругом без всякого смысла, поросшие плесенью и высохшие. Я стоял за то, чтобы их не трогать, я вообще никогда не был охотником до чтения, но старый Хилинс сказал, что он их возьмет. "Я думаю, что могу почитать их!" -- заметил он. "Я -- нет!" -- отвечал я. "А я могу", -- твердил он, смеясь, и взял одну из книг. Он раскрыл книгу. Я заглянул туда и увидел раскрашенную картинку. О, Тедди, это так красиво! На картинке были изображены женщины и дети в саду. Я никогда не видывал ничего подобного. "Вот это мне нравится!" -- воскликнул старый Хилинс и от удовольствия хлопнул по книжке. Тогда...
   Старый Том выразительно замолчал.
   -- Тогда? -- спросил Тедди.
   -- Она рассыпалась в пыль. В белую пыль!.. Мы больше не прикасались к книгам в этот день... Не трогали их и потом, -- прибавил он многозначительно.
   Некоторое время оба молчали. Затем Том, еще раз возвращаясь к этой странно привлекавшей его теме, повторил в раздумье:
   -- Они лежат там целый день... тихо, как в гробу...
   -- А ночью они тоже лежат там? -- спросил заинтересованный Тедди.
   Старик покачал головой:
   -- Никто не знает, мальчуган, никто! -- сказал он.
   -- Но что же они могут делать ночью? -- приставал мальчик.
   -- Никто не знает. Никто не видал, никто не может рассказать.
   -- Никто?
   -- Мало ли что говорят! Они и сами не верят своим рассказам. Я всегда возвращаюсь домой к закату солнца и больше не выхожу из дома, поэтому я ничего не могу сказать. Но одни думают одно, другие -- другое... Я слышал, что приносит несчастье, если снимать с них платье раньше, чем побелеют кости... Болтают разные истории...
   -- Какие истории? -- спросил мальчик, не спуская глаз с Тома.
   -- Истории про лунные ночи и про кое-что, разгуливающее по ночам... Но я не обращаю на них внимания. Я лежу в постели. Если ты станешь слушать все эти рассказы, то тебе будет страшно и среди белого дня в поле.
   Мальчик огляделся кругом и некоторое время молчал.
   -- Рассказывают, что в Бекнаме есть один человек, который пропадал в Лондоне три дня и три ночи, -- опять заговорил старик. -- Он выпил виски в Чипсайде и отправился, и заблудился среди развалин и начал блуждать. Он бродил три дня и три ночи, и улицы постоянно изменяли свой вид, так что он никак не мог выбраться домой. Он шел целый день и целую ночь, и целый день была тишина, точно в могиле, вплоть до солнечного заката. А когда сгустились сумерки, то стал слышен шорох и шелест и как будто топот множества ног...
   Старк замолчал. ывало, такая расфуфыренная леди: "Ну, Смолуэйсъ. что у васъ сегодня новенькаго?" -- "А вотъ, говорю, сударыня, только что получены особенные яблоки и апельсины".-- Ну, она сейчасъ, бывало, и выберетъ у меня, что ей придется по вкусу, и прикажетъ доставить ей на домъ... Не успѣваешь, бывало, разносить... Ахъ, Тедди, вотъ жизнь-то была! Съ утра до ночи, бывало, въ лавкѣ толпятся покупатели, а мимо оконъ такъ и шныряютъ автомобили, велосипеды, трамваи... Идетъ расфранченный народъ... Гремитъ музыка... Тогда у всѣхъ въ домахъ была разная музыка, граммофоны, фонографы... Машины такія, которыя сами играли и пѣли... Да, да, Тедди, не качай, головой, я правду говорю: заведутъ ихъ, бывало, а онѣ и начнутъ играть и пѣть, словно люди... Мнѣ и самому часто кажется, что все это я видѣлъ во снѣ, а какъ увидишь, вотъ, эти дома, такъ сразу и вспомнишь, что все это было наяву, а не во снѣ...
   -- Да куда же все это подѣвалось, дядя?
   -- Погубила проклятая война, племянникъ. До этой войны всѣмъ такъ хорошо жилось, что и разсказать трудно. Каждый имѣлъ какое-нибудь выгодное дѣло, всегда хорошо одѣвался... Гораздо лучше, чѣмъ мы теперь по воскресеньямъ, когда ходимъ въ церковь, и у всѣхъ было много хорошей ѣды... Что, не вѣришь, племянникъ? Думаешь, старый дядя все привираетъ? Нѣтъ, все это истинная правда, все это было на моихъ глазахъ... Было, да сплыло!.. А у кого не было денегъ, чтобы купить ѣды, тому въ столовыхъ, устроенныхъ для такихъ людей, она давалась даромъ... И ѣда-то была такая вкусная, что если бы попробовалъ, то всѣ пальцы облизалъ бы... Разныя печенья, бѣлый сладкій хлѣбъ. Теперь ничего такого ужъ нѣтъ, Тедди: и готовить не умѣютъ да и не изъ чего... Да что говорить!-- жилось тогда людямъ такъ, какъ никогда ужъ, видно, не придется больше жить.
   Старикъ замолчалъ, глубоко вздохнулъ и зачмокалъ губами. Молчалъ и мальчикъ, стараясь разобраться въ томъ, что услышалъ отъ дяди. Испустивъ нѣсколько глубокихъ вздоховъ и почмокавъ въ промежутки между ними губами, старикъ продолжалъ;
   -- Вотъ бы намъ теперь съ тобою, Тедди, кусокъ хорошей маринованной лососины или голландскаго сыру, а то, еще лучше, хорошую порцію сочнаго бифштекса съ хрѣномъ да мелкимъ поджареннымъ картофелемъ... потомъ сладкаго пуддинга, потомъ кружку настоящаго портеру, а послѣ всего этого трубочку...
   -- Да разскажи же, дядя, какъ это вышло, что весь народъ вдругъ перемеръ?-- перебилъ мальчикъ, чувствовавшій, что при разговорѣ о ѣдѣ у него начинаетъ сосать подъ ложечкой, и старавшійся перевести бесѣду на другое.
   -- Эхъ, племянникъ, какой ты безтолковый!-- воскликнулъ старикъ, отвлеченный отъ своей любимой темы о ѣдѣ.-- Говорю тебѣ -- войну люди затѣяли, да еще никогда раньше небывалую -- воздушную. Съ нея вотъ все и началось... Ежели бы эта война была обыкновенная, сухопутная или морская, какія бывали раньше, то ничего бы особеннаго, можетъ-быть, и не было... Пострѣляли бы, пострѣляли, потузили бы другъ друга, кто чѣмъ, да и заключили бы миръ. А при воздушной войнѣ вышло совсѣмъ другое. Начать-то ее начали, а кончить-то никакъ и не могутъ. Вотъ все и перевернулось вверхъ тормашками... Налетѣли разные враги на Лондонъ да и зажгли его со всѣхъ кондовъ... Всѣ корабли, которые были на Темзѣ, либо сожгли, либо потопили... Цѣлыя недѣли вездѣ все горѣло и дымилось, а тушить было некому, потому что всѣ обезумѣли отъ неожиданности и страха... Во всѣ большіе дома и въ Хрустальный дворецъ -- красивый онъ такой былъ -- бросали сверху бомбы и весь его разрушили вмѣстѣ съ другими домами... Людей сверху нарочно не убивали, но, разумѣется, при этомъ и люди гибли цѣлыми кучами... Разъ вотъ здѣсь, высоко въ воздухѣ, подъ самыми облаками, произошло большое сраженіе. Цѣлыя уймы большихъ воздушныхъ кораблей -- больше даже самаго Хрустальнаго дворца -- налетѣли и начали между собою бой, да такой, что убитые валились сверху какъ снѣгъ зимой... Страсть что было тогда, Тедди!.. Но не столько перебили людей, сколько нерепортили всего того, чѣмъ жили люди... Когда разгромили желѣзныя дороги, пароходы, телеграфы и многое другое, все сразу и остановилось... Ну, и натерпѣлись же мы, Тедди! Когда съѣли все, что было у насъ въ запасѣ, и достать въ другомъ мѣстѣ было негдѣ -- да мы боялись уходить и изъ дому,-- мы принялись ловить собакъ, кошекъ и крысъ и питались ими... Домъ-то нашь былъ старый и въ немъ было пропасть крысъ. Тѣмъ мы только и спаслись отъ голодной смерти... Но многіе не могли не только ѣсть, даже видѣть крысъ, поэтому такъ и мерли съ голоду... А мы съ тетей ничего -- ѣли... Не умирать же, въ самомъ дѣлѣ, съ голоду?.. Думали, этимъ все и кончится, потому что война въ нашихъ мѣстахъ стала утихать, анъ, вдругъ новый врагъ -- "красная смерть"!.. Мы съ твоей теткой тоже побывали у нея въ когтяхъ. Сначала я, а потомъ и тетя. Но Господь выручилъ, не далъ насъ ей совсѣмъ въ обиду. Я хорошо помню, какъ все началось. Пошелъ было я на свой огородъ посмотрѣть, не найду ли тамъ картофелю, моркови или еще какихъ овощей, изъ которыхъ тетя могла бы сварить супъ. Только что я наклонился надъ грядой съ картофелемъ, какъ вдругъ меня скрючило, да такъ лихо, что я свѣту не взвидѣлъ... Всего задергало и по всему тѣлу пошла такая боль, что и сказать невозможно. Упалъ я на землю да и началъ кататься по ней, но ни подняться ни кричать не могу. Когда тетя увидала, что я не возвращаюсь съ огорода, пришла сама туда, чтобы обругать меня... Она всегда ругалась, когда я, бывало, замѣшкаюсь въ чемъ-нибудь. Но на этотъ разъ, видя, въ какомъ я положеніи, она не стала ругаться,-- поняла, что я не притворяюсь и даже не побоялась заразиться отъ меня, хоть и догадалась сразу, что меня крючитъ "красная смерть". Сама стащила меня въ домъ, хоть и нелегко ей это было. Помогъ ей Богъ отстоять меня отъ лихой смерти, зато потомъ и сама свалилась. Само собою разумѣется, и я ухаживалъ за ней, какъ она за мной. Тутъ, спасибо, подоспѣлъ твой отецъ, и мы съ нимъ вдвоемъ отстояли ее... Въ то время мы съ ней и облысѣли. Досталъ я ей тогда парикъ... снялъ съ одной убитой. Но она не стала носить его, бросила въ печь. "На что мнѣ, говоритъ, чужіе волосы, когда Господь отнялъ мои собственные? Не захотѣлъ, стало-быть, Онъ, чтобы мы съ тобою были съ волосами, ну и да будетъ Его святая воля"... Умная и дѣльная женщина твоя тетка, Тедди. Язычокъ у нея остеръ, нечего грѣха таить, зато рѣжетъ только правду...
   -- Много, значитъ, перемерло отъ "красной смерти" людей-то, дядя?-- спросилъ мальчикъ, когда старикъ на минуту остановилъ свой языкъ, чтобы дать ему отдыхъ.
   -- Страсть сколько, племянникъ! Точно помеломъ сметала ихъ. Перестали даже хоронить -- некому было. Тѣ, которые брались за это дѣло, сами тутъ же умирали... Даже животныхъ не щадила эта ненасытная смерть. Немного уцѣлѣло и ихъ вмѣстѣ съ людьми... Всѣ дома были наполнены мертвыми, какъ раньше живыми... Къ Лондону за цѣлую милю даже подойти нельзя было, до такой степени отъ него разило мертвецами...
   -- А откуда пришла "красная смерть", дядя?
   -- Богъ вѣсть, Тедди. Одни говорятъ, что она у насъ появилась оттого, что люди стали ѣсть крысъ. А я зналъ многихъ, которые и не нюхали крысъ, но все-таки умерли отъ "красной смерти". Другіе увѣряютъ, что ее занесли къ намъ азіаты изъ какого-то Тибета, гдѣ она будто бы совсѣмъ нестрашна... Разное болтали объ этомъ. Навѣрное же можно сказать только то, что эта страшная гостья пожаловала къ намъ послѣ голода, а голодъ появился послѣ ужаса, ужасъ же наступилъ, когда началась воздушная война...
   -- А почему началась эта война, дядя?
   -- Да, просто, должно-быть, потому, Тедди, что люди завели себѣ воздушные корабли и не знали, что съ ними дѣлать умнѣе войны, вотъ и затѣяли ее на пагубу самимъ себѣ.
   -- А когда окончилась она, дядя?
   -- Не знаю, Тедди. Да и окончилась ли еще она, Богъ вѣсть... Прошлымъ лѣтомъ къ намъ заходилъ одинъ бывалый человѣкъ и говорилъ, что война кое-гдѣ еще идетъ... На свѣтѣ не мало еще оставалось людей, и они продолжаютъ кромсать другъ друга. Кромѣ нашей земли, племянникъ, есть много другихъ. Германія, напримѣръ, Франція, Испанія, Италія, Америка, Китай... да мало ли ихъ! всѣхъ и не перечтешь... Такъ вотъ, у нихъ,-- говорилъ этотъ человѣкъ,-- есть еще летательныя машины, газъ для нихъ и многое другое, что было когда-то и у насъ. Ну, значитъ, они еще и могутъ продолжать войну... А мы давно уже не видали такихъ машинъ... Послѣдній воздушный корабль пролетѣлъ здѣсь, надъ нашей мѣстностью, лѣтъ семь тому назадъ... Онъ былъ такой маленькій, словно общипанный, и летѣлъ какъ-то бокомъ. Съ тѣхъ поръ мы не видали...
   Старикъ замолчалъ и остановился у остатковъ стараго забора, съ котораго онъ, бывало, по субботамъ любовался на первые опыты южно-англійскаго воздухоплавательнаго клуба. Въ его душѣ возникъ рядъ воспоминаній о тѣхъ давно минувшихъ дняхъ, и онъ сказалъ своему юному спутнику, указывая дрожавшею рукою вдаль:
   -- Видишь, Тедди, вонъ тамъ, внизу, красную гору? Это развалины бывшаго газоваго завода...
   -- А что такое газъ, дядя?
   -- Это, Тедди, такая штука... вода не вода, воздухъ не воздухъ, а вообще... его не увидишь глазами и не схватишь руками. Имъ наполняли воздушные корабли, и они тогда поднимались вверхъ, а безъ него не могли... Этотъ же газъ жгли гдѣ не было электричества...
   -- А электричество что за штука, дядя?
   -- А это, племянникъ, еще чуднѣе газа... совсѣмъ что-то такое непонятное.
   Мальчикъ тщетно старался составить себѣ, со словъ дяди, хоть какое-нибудь понятіе о газѣ и электричествѣ. Но всѣ его усилія оказались напрасными, и онъ снова заговорилъ о войнѣ.
   -- Дядя, зачѣмъ же люди такъ долго тянутъ эту войну?-- спросилъ онъ.
   -- Эхъ, дружокъ, да вѣдь упрямѣе человѣка никого нѣтъ на свѣтѣ!-- Вотъ изъ-за этого самаго упрямства люди и тянутъ ее. Каждому скверно отъ войны, но онъ хочетъ, чтобы другому было еще хуже... Такъ ужъ созданъ человѣкъ, Тедди. Онъ никакъ не можетъ успокоиться до тѣхъ поръ, пока не погубитъ много другихъ и не погибнетъ потомъ самъ.
   -- Надо бы окончить ее,-- съ задумчивымъ видомъ замѣтилъ мальчикъ, нахмуривъ брови.
   -- Не слѣдовало бы вовсе начинать ее, Тедди!-- воскликнулъ старикъ съ внезапно загорѣвшимся взоромъ.-- Но люди были всѣ такіе жадные. У каждаго было всего много, но ему хотѣлось имѣть еще больше. Вотъ они принялись все отнимать другъ у друга... И, должно-быть, до тѣхъ поръ будутъ дѣлать это, пока ни у кого ничего не останется, да и сами всѣ не перегибнутъ отъ своей жадности и упрямства.
   Старикъ умолкъ и принялся жевать губами. Задумчивый взоръ его блуждалъ по равнинѣ, гдѣ въ лучахъ солнца горѣли и сверкали остатки бывшаго Хрустальнаго дворца. Этого старика, являвшагося однимъ изъ послѣднихъ представителей отжившаго поколѣнія, охватило смутное сознаніе всего погибшаго, и онъ тихо, медленно, съ разстановками, повторилъ свое окончательное сужденіе:
   -- Да, Тедди, войны не слѣдовало бы начинать!
   Онъ проговорилъ это совершенно просто. По его убѣжденію, кто-то, гдѣ-то не долженъ былъ допускать войны. Но кто и гдѣ -- это было выше разумѣнія Тома Смолуэйса.

КОНЕЦЪ.

  
  
  
  
dd>   -- Что же дальше? -- спросил мальчик, затаив дыхание. -- Что дальше?
   -- Дальше послышался стук колес и лошадиный топот, грохот кэбов и омнибусов и резкие пронзительные свистки, от которых кровь застывала в жилах. И тотчас же после свистков началось движение. На улицах показался народ. Люди, занятые своими делами, наполнили дома и лавки. По улицам разъезжали автомобили, а в фонарях и окнах отражался лунный свет. Я говорю: люди, Тедди! Но это были не люди: призраки наполняли улицы! Они проходили мимо этого человека и через него и никогда не касались его. Они были как туман и пар, Тедди. Порой они были веселы, а порой ужасны, -- ужасны так, что и сказать нельзя! И вот он дошел до площади, которая называлась Пикадилли, Тедди. Там было светло как днем, расхаживали в великолепных одеждах леди и джентльмены, а таксомоторы разъезжали по дороге. А когда он пристальней начал смотреть на них, Тедди, то лица у них вдруг стали злыми, Тедди! Ему, вероятно, почудилось, что они видят его, и женщины начали смотреть на него и говорили ему ужасные, дурные вещи!.. Одна из них подошла к нему очень близко, Тедди, совсем близко, и посмотрела ему прямо в лицо. Но у нее не было лица, а лишь разрисованный череп, и он заметил, что у них у всех были разрисованные черепа... И один за другим они начали подходить к нему, говорили ему ужасные вещи, хватали его, ласкали и угрожали ему, так что кровь у него застывала в жилах, и сердце переставало биться от страха...
   -- Дальше! -- прошептал Тедди, слушавший с замиранием сердца.
   -- "Тут Бог -- мое спасение, -- сказал он, -- поэтому я ничего не боюсь!" Как раз в это время раздалось пение петуха, и все призраки на улицах исчезли... После этого ему кое-как удалось выбраться на верную дорогу и вернуться домой...
   Но Тедди занимал другой вопрос: кто же были эти люди, жившие там раньше? Кто они были такие?
   -- Джентльмены, занимавшиеся делами, люди с деньгами, -- по крайней мере, они так думали; только когда все начало рушиться, то они увидали, что это были не деньги, а просто разные бумажки. Сотни, тысячи бумажек... даже миллионы! Я видывал это прежде на Хай-стрит. По ней трудно было двигаться в известное время дня, когда производились покупки. Женщины особенно суетились на ней...
   -- Но откуда же они доставали пищу и разные вещи?
   -- Покупали в лавках, вроде той, которая и у меня была прежде. Я покажу тебе это место, Тедди, когда мы пойдем назад. Теперь люди не имеют никакого понятия о лавках... ни малейшего понятия! Да, мне иногда случалось продавать сразу полторы бочки картофеля. Ты бы не поверил своим глазам, если б видел, чего только у меня не было в моей лавчонке! Корзины груш и яблок, великолепные большие орехи, даже бананы и апельсины...
   -- Что такое бананы и апельсины? -- спросил мальчик.
   -- Плоды такие. Сладкие, сочные, великолепные плоды, иноземные плоды. Их привозили из Испании, из Нью-Йорка и других мест. Привозили на кораблях. Мне доставляли их со всего света, и я продавал их в своей лавочке. Я продавал их, Тедди! Да, я, ищущий теперь с тобой пропавшую курицу и одетый в старый мешок! Люди приходили в мою лавочку. Прекрасные дамы, каких ты и во сне не видал, Тедди, приходили ко мне и говорили: "Ну, что у вас есть сегодня, мистер Смоллуэйс?" А я отвечал: "Сегодня я получил чудные канадские яблоки..." Или же я предлагал сушеные плоды... Понимаешь? И они приобретали их. "Хорошо, -- говорили они, -- пришлите нам". Какая это была жизнь! И чего только не видели мы тогда здесь! Разъезжали омнибусы, и автомобили, и коляски. Шарманщики, немецкие музыканты проходили мимо. Никогда не бывало, чтобы кто-нибудь не проходил! Если б не эти пустые дома, я бы думал, что мне все это приснилось...
   -- Но отчего же они погибли, все эти люди? -- спросил Тедди.
   -- Все рухнуло сразу, -- сказал печально старик. -- Пока они не начали войны, все шло прекрасно, как заведенные часы. Каждый был занят своим делом, был счастлив и имел ежедневно хороший, сытный обед...
   Тедди взглянул на него с недоверием.
   -- Да, уверяю тебя, это было именно так, -- подтвердил старый Том. -- Каждый имел обед. Если ты не мог иметь его дома или в другом месте, то всегда мог получить в рабочем доме добрую миску горячего супа и хлеб с маслом. А теперь ведь никто не знает, как печется настоящий "белый" хлеб, казенный хлеб!
   Тедди с удивлением молча слушал эти рассказы. Том же, вспоминая прежние времена, испытывал чувство глубокой тоски и старался побороть его.
   На некоторое время он весь ушел в воспоминания о вкусных вещах, которые он ел когда-то. Его губы шевелились. "Лососина с пикулями... уксус... голландский сыр... пиво! -- шептал он. -- И трубочку хорошего табачку!"
   -- Но как же убили всех этих людей? -- спросил Тедди.
   -- Разразилась война. Война явилась началом гибели. Война бушевала и разливалась горячим потоком; в действительности она истребила не так уж много людей, но она перевернула все вверх дном. Они явились и подожгли Лондон, сожгли и потопили все суда, какие были в то время на Темзе, -- мы в течение многих недель видели пар и дым, -- потом бросили бомбу в Хрустальный дворец и разрушили железную дорогу; и так одно за другим. Что же касается избиения людей, то последнее было лишь случайностью. Они больше убивали друг друга. Там, в воздухе, происходило однажды большое сражение, Тедди. Корабли величиной больше пятидесяти домов, больше, чем Хрустальный дворец, летали в воздухе, кидались друг на друга, а убитые падали на землю. Ужасно! Но они не столько убивали людей, сколько останавливали все дела. Все прекратилось тогда, Тедди. Исчезли деньги, да и нечего было бы покупать, если б они у кого и появились.
   -- Но все-таки, отчего же погибли люди? -- настаивал Тедди.
   -- Я же говорил тебе, Тедди, -- вслед за войной остановились все дела. Внезапно люди заметили, что денег нет. Были только чеки -- клочки бумаги, на которых обозначалось что-то... Раньше они были так же хороши, как деньги, -- если получать эти чеки от знакомого покупателя. И вдруг чеки потеряли всякую цену. Я остался с тремя чеками. Два мне все же удалось разменять; затем пятифунтовые билеты потеряли цену, и скоро не стало нигде серебра, а золото нельзя было достать уже ни за что на свете. Оно хранилось в лондонских банках, а банки были уничтожены. Все стали банкротами, все лишились работы... все!
   Том замолчал и с любопытством смотрел на своего слушателя. Личико мальчика выражало полнейшую растерянность.
   -- Вот как это случилось, -- сказал Том. Несколько мгновений он как будто подыскивал более подходящие слова, чтобы выразить свою мысль, -- знаешь, это было похоже на внезапную остановку часов. В первый момент наступило спокойствие внизу. Только вверху, в небесах, продолжалась битва воздушных гигантов. Но потом люди заволновались. Помню, один из моих постоянных покупателей, мистер Мозес Глокстейн, джентльмен, очень милый и большой любитель спаржи и артишоков, вдруг пришел ко мне (а уже в течение нескольких дней никто не заглядывал ко мне в лавочку!) и начал очень взволнованно говорить, предлагая купить на вес золота все, что у меня было в лавке: картофель и другие припасы... Он говорил, что хочет попробовать немного спекульнуть. Он уверял, что держит нечто вроде пари, и что он, наверное, проиграет, но, во всяком случае, все-таки хочет рискнуть. Он всегда был игроком, -- утверждал он. Он предложил мне взвесить мой товар и заплатить мне по весу чеком. Все это было прекрасно, но у меня возникли сомнения насчет чека. Он начал мне объяснять, но в это самое время прошла демонстрация безработных с огромными знаменами в руках и с надписью, которую каждый мог читать (ведь тогда все умели читать): "Мы требуем пищи!" От шествовавших отделилось несколько человек, и они вошли ко мне в лавку. "Есть у вас съестные припасы?" -- спросили они. "Нет, -- отвечал я. -- У меня ничего нет для продажи.
   Но если бы у меня был товар, то я бы не мог отдать его вам. Этот джентльмен предлагает мне..." Мистер Глокстейн хотел остановить меня, но было уже поздно. "Что он вам предлагает?" -- спросил высокий парень с топором в руках... Он говорил таким тоном, что я должен был ответить. "Ребята, -- обратился он к своим друзьям, -- вот еще один финансист!" Они вытащили его и повесили на фонаре, на улице. Он даже не оказал никакого сопротивления им, не вымолвил ни слова, после того как я...
   Том помолчал немного, потом закончил:
   -- Это был первый человек, которого повесили на моих глазах...
   -- Сколько вам тогда было лет? -- спросил Тедди.
   -- Около тридцати...
   -- Да? А мне не было и шести лет, когда я увидел в первый раз, как вешали трех человек, укравших свиней. Отец взял меня, потому что мой день рождения был близок, и сказал, что меня надо приучить к крови, -- заметил Тедди с видом превосходства.
   -- Но зато ты не видел раздавленных автомобилей, не видел мертвецов, найденных в химической лавке! -- возразил Том, несколько смущенный замечанием мальчика.
   -- Да, -- отвечал Тедди, -- этого я не видел. -- И минутное торжество, которое он испытывал, исчезло.
   -- И никогда не увидишь! Никогда! Ты никогда не увидишь того, что я видел! Даже если проживешь сто лет... Итак, я уже рассказывал тебе, как начался голод и свалки... Потом дела пошли все хуже и хуже. Схватки, перестрелки, пожары и грабежи не прекращались. Они ворвались в лондонские банки и захватили золото. Но из золота нельзя было приготовить пищи. А как мы уцелели? Очень просто: мы сидели смирно. Мы не вмешивались, и нас не трогали. У нас еще оставалось немного картофеля, но главную нашу пищу составляли крысы. Наш дом был старый, крыс было полно, и голод, видимо, не оказывал на них заметного влияния. Мы очень часто ловили крыс, очень часто... Однако большинство людей, живших в этих местах, обладало слишком тонким вкусом и не желало есть крыс. Им не нравилось это кушанье. Они ели всякую всячину, но не хотели есть эту чес-
   тную пищу, пока не стало поздно. Они предпочитали умереть... И вот голод начал убивать людей. Даже раньше, чем появилась эпидемия пурпурной смерти -- чумы, люди умирали, как мухи в конце лета... Каким образом я помню это? Да я был одним из первых, заболевших чумой! Я вышел из дома, чтобы поискать старую кошку или что-нибудь в этом роде. Потом я пошел на свой участок, -- посмотреть, не удастся ли выдернуть где-нибудь репу, и вдруг со мной приключилось что-то ужасное. Ты не можешь себе представить, какие страдания я испытывал. Меня совсем скрючило, и я упал здесь же возле угла. Твоя тетка пришла взглянуть, что я делаю, и приволокла меня домой как мешок. Я бы никогда не оправился, если б не твоя тетка. "Так, -- сказала она мне, -- ты выздоравливаешь, а теперь -- моя очередь". И сама заболела. Но смерть не совладала с ней. "Да разве я могу оставить Тома, -- говорила она, -- чтобы он один влачил такую жизнь!" Вот, что она говорила, твоя тетка! Язычок у нее хоть куда! Но болезнь унесла ее волосы, и хотя я добыл ей парик с одной старухи, но она не хотела носить парик...
   Пурпурная смерть уничтожила тьму народа. Всех похоронить было нельзя. Болезнь распространилась на собак и кошек, на крыс и лошадей. В конце концов, все дома и сады были переполнены трупами. По лондонской дороге совершенно нельзя было ходить из-за невероятного зловония, и нам пришлось из-за этого перебраться с Хай-стрит в эту виллу. Вода отсюда совсем исчезла; она пошла по трубам и подземным тоннелям... Неизвестно, откуда явилась к нам эта смерть. Одни говорят одно, другие -- другое. Одни утверждали, что болезнь случилась от того, что жрали крыс, а другие уверяли, что она вызвана тем, что ничего не ели! Рассказывали также, что се принесли с собой азиаты из страны, называемой Тибет. Однако нам эта болезнь не причинила большого зла. Я знаю только одно: она явилась сюда после голода. А голод возник после паники, а паника появилась вследствие войны...
   Тедди на минутку задумался и спросил:
   -- Отчего была пурпурная смерть?
   -- Ведь я же сказал тебе...
   -- А паника?
   -- Ну, просто испугались.
   -- Но зачем они затеяли войну?
   -- Они уже не могли остановиться. Раз у них были воздушные корабли, они должны были воевать...
   -- А чем кончилась эта война?
   -- Неизвестно, кончилась ли она, мальчуган, -- покачал головой Том. -- Тут года два назад проходили странники, и один парень сообщил, что война все еще продолжается. Говорят, на севере существуют целые банды, которые все еще продолжают войну. В Германии, в Китае, в Америке и других местах война все еще идет. Этот парень передавал, что у них есть летательные машины, газ и разные такие вещи. Но мы здесь ничего не видали в воздухе, и вот уже семь лет никто не является к нам... Последний раз мы наблюдали нечто вроде съежившегося воздушного корабля, который пролетел вон там. Он был какой-то кривобокий, точно с ним что-то случилось...
   Беседуя таким образом, они подошли к тому месту, где еще торчали остатки старого забора.
   Тут Том вспомнил, как они сидели некогда с соседом, мистером Стринджером, молочным торговцем, и следили за субботними маневрами южно-английского воздухоплавательного клуба. И снова на Тома нахлынули воспоминания прошлого.
   -- Там, видишь ли, где те красные кирпичные обломки, -- там был газовый завод...
   -- А что такое газ? -- спросил Тедди.
   -- Это... такой пахучий, им наполняли шары, чтобы они могли подниматься наверх. Когда не было электричества, зажигали газ...
   Тедди очень старался представить себе газ на основании разъяснений Тома. Затем его мысль снова вернулась к первоначальной теме.
   -- Но почему они не кончили войну? -- спросил он.
   -- Из упрямства. Все страдали, но зато причиняли страдания и другим. И, кроме того, все были очень, как тогда говорили, полны патриотизма. И что же: они все разнесли вдребезги!.. Ну, просто вот все разносили и разносили... А после этого наступило отчаяние, и люди одичали...
   -- Они должны были бы кончить войну! -- упрямо проговорил мальчик.
   -- Ее не следовало бы начинать, -- заметил старый Том. -- Но люди слишком много ели мяса и пили... А потом им совсем нечего было ни есть, ни пить...
   Том задумчиво почмокивал губами, устремив взгляд в у долину, где на солнце блестели рассыпавшиеся стекла Хрустального дворца. Смутное сознание бесповоротной гибели л всех удобств и чудес былой культуры овладело им. Он еще с раз тихо покачал головой и медленно и упрямо повторил высказанное им уже раньше окончательное мнение об этом предмете.
   -- Пусть говорят, что угодно, -- сказал он. -- А все-таки не следовало начинать войну...
   Он произнес это самым миролюбивым тоном. "Кто-то" "где-то" должен был "что-то" прекратить, но "кто", "как" и "почему" -- это уже выходило за пределы его понимания!
   

Примечания

   Алкивиад -- древнегреческий (V века да нашей эры) государственный деятель в Афинах, сторонник завоевательной политики. Обвиненный в святотатстве, бежал в Спарту и боролся против Афин.
   
   Англо-бурская война (1899-1900 гг.) -- результат хищнической политики британского империализма в Южной Африке, Поставившего себе целью захват мирных бурских республик (Трансвааль и Оранжевая республика), богатых золотом и алмазными россыпями. После продолжительной и кровопролитной борьбы буры (туземное голландское население) вынуждены были уступить открытому насилию и признать над собой власть английского капитала.
   
   Антонин Пий и его племянник Антонин, известный в истории под именем Марка Аврелия (Философа), римские императоры (II века нашей эры).
   
   Армада -- крупная вооруженная морская сила. Обычно под армадой подразумевают испанский флот, посланный в 158.8 году Филиппом II для завоевания Англии и состоявший из 130 боевых и 30 транспортных судов, на которых находилось почти 30 ООО войска и 2 500 пушек. Флот этот погиб частично от бурь. Частично от неумелого командования, и эта катастрофа привела к утрате Испанией мировой гегемонии.
   
   Бернс (Бэрнс) Джон (род. в 1858 г.) -- виднейший общественно-политический деятель Англии, одни из основателей английской социал-демократической федерации, впоследствии -- либерал. В конце 90-х годов XIX века и начале XX века пользовался большой популярностью среди рабочих масс. В 1905 году Берне занял пост буржуазного министра местного самоуправления, на котором он и оставался вплоть до 1914 года. Был ярым противником вмешательства Англии (на стороне союзников) в империалистическую войну. С 1918 года окончательно отошел от активной политической работы. Энгельс высоко ценил Бернса как выдающегося общественного деятеля; вместе с тем Энгельс еще в 1889 году высказывал свои опасения по поводу возможности перехода Бернса на сторону буржуазии.
   
   Билль -- в широком смысле слова всякий документ в Англии (например, вексель). Чаще же билль означает законопроект, вносимый в парламент, закон, декрет.
   
   Бригантина -- небольшое старинное судно с легкой артиллерией, расположенной на верхней палубе, с двумя-тремя мачтами, на которых поднимались паруса. В случае необходимости бригантины могли ходить и на веслах.
   
   Виадук -- путепровод. Возможны два типа виадуков: 1) сооружение, в задачи которого входит пропустить железнодорожную линию или обыкновенную дорогу над каким-либо иным сухопутным путем сообщения (например, железнодорожный виадук над другой железнодорожной линией и тому подобное), и 2) мостовое сооружение, возводимое для перехода широких и глубоких суходолов или даже речных долин, при незначительных размерах самих рек. Исключительное распространение виадуки получили при проведении железных дорог в пределах или вблизи крупных городов.
   
   Викинги -- предводители норманнских (скандинавских) дружин, а также и сами дружины раннего средневековья (VIII-X века). Главным занятием викингов являлась торговля, сопровождавшаяся разбоем.
   
   Гайдроп -- длинный канат, спускающийся с воздушного шара.
   
   Гироскоп -- прибор, основанный на принципе волчка. Если запустить волчок, то силой вращения он держится в вертикальном положении; как только волчок перестает вертеться, он падает набок. Механическое свойство силы вращения таково, что она стремится сохранить неизменным положение оси вращения, если с осью вращения волчка-гироскопа соединено какое-нибудь тело, -- будет ли это стенка вагона или что-то другое, -- гироскоп, пока он вращается, будет удерживать это тело в плоскости вращения своей оси. Волчок-гироскоп, при практических его применениях в технике, делается обычно в виде металлического тяжелого диска (колеса), насаженного на ось, причем этот волчок приводится во вращательное движение с помощью электричества. Если такой волчок установить в однорельсовом вагоне так, чтобы ось волчка находилась в горизонтальной плоскости (диск при этом будет вращаться в вертикальной плоскости, проходящей через продольную ось вагона), то все время, пока волчок-гироскоп будет вращаться, он не позволит вагону наклониться ни вправо, ни влево. Однорельсовая железная дорога (с одним только рядом колес под каждым вагоном) действительно изобретена, но практического применения пока не получила. Более широко гироскопом пользуются для управления подводными лодками, чтобы удерживать их при плавании под водой в одной горизонтальной плоскости. Были также попытки применить гироскоп для сообщения устойчивости аэропланам.
   
   Дарвин Чарльз (1809-1882 гг.) -- гениальный мировой ученый, основоположник теории естественного отбора, которая представляет одну из- форм учения о происхождении видов и является лучшей, наиболее последовательной эволюционной теорией развития жизни на Земле. Его основные работы: "Происхождение видов", "Происхождение человека", "Подбор по отношению к полу" и "Образование растительного слоя Земли червями" переведены на все культурные языки и в свое время, в течение нескольких десятилетий, вызвали настоящую революцию в естественных науках. Значение Дарвина (и дарвинизма) так велико, что его назвали "Коперником или Ньютоном органического мира".
   
   Дервиш (буквально -- нищий, бедный) -- мусульманский монах. На Востоке существует несколько дервишских сект (орденов, братств), в том числе и секта "вертящихся дервишей" (нечто вроде наших хлыстов).
   
   Дюрер Альбрехт (1471-1528 гг.) -- знаменитый немецкий художник и гравер.
   
   Индикатор (лат. -- указатель) -- прибор для измерения изменений в упругости пара или газа в машйнах.
   
   Каблограмма -- телеграмма по проложенному под водой кабелю.
   
   Камедь -- сок камедного дерева.
   
   Катаклизм (греч. сл.) -- всемирный потоп; коренной, всеобщий переворот.
   
   Киплинг Редьярд (род. в 1865 г.) -- известный английский писатель, ярый империалист.
   
   Коттедж -- небольшой домик.
   
   Кринолин -- широкая пышная юбка на стальных обручах или китовом усе.
   
   Лендлорд -- английский помещик.
   
   Лисса -- небольшой остров в Адриатическом море. Здесь в 1866 г. произошла ожесточенная морская битва между итальянцами и австрийцами.
   
   Манго -- хлебное дерево, растет в Индии.
   
   Мегатерий -- громадное ископаемое млекопитающие, останки которого встречаются при раскопках в Америке.
   
   Мегафон -- приспособление (например, у телефона), усиливающее звук человеческого голоса.
   
   Метис -- помесь европейца с индейцем.
   
   Милль Джон (1806-1871 гг.) -- известный английский философ и экономист. Наиболее выдающиеся из его сочинений: "Система логики", "Утилитаризм", "Подчиненность женщины", "Конт и позитивизм".
   
   Мольтке -- генерал, начальник штаба прусской армии, выигравшей в 1870-1871 гг. войну с Францией (Наполеон III).
   
   Монте-Роза -- одна из четырех горных групп Апеннинских Альп (на границе между Италией и Швейцарией).
   
   Монро Джеймс (1758-1831 гг.) -- пятый президент Соединенных Штатов Северной Америки. По его инициативе правительство приняло решение не допускать никакого вмешательства европейских держав во внутренние дела американских республик ("Америка -- для американцев") и не допускать перенесения в Америку никаких европейских правительственных форм (доктрина Монро).
   
   Национальная галерея -- музей в Лондоне, один из самых обширных и богатых в мире (около двух тысяч картин).
   
   Ницше Фридрих (1844-1900 гг.) -- крупный буржуазный (немецкий) философ, выдвинувший, между прочим, теорию о "сверхчеловеке". В свое время пользовался значительной популярностью не только как своеобразный мыслитель, но и как блестящий стилист. Из произведений его наиболее известны: "Так говорил Заратустра", "По ту сторону добра и зла", "Гибель кумиров" и другие.
   
   Палеолитический -- эпоха (или то, что относится к ней), соответствующая человеческой культуре первой, древней половины каменного века.
   
   Пенни (или пенс), шиллинг -- английские денежные знаки. Шиллинг равен приблизительно 50 копейкам, пенни -- 4-5 копеек.
   
   Плутократия -- совокупность богатых классов; такая форма государственного устройства, при которой власть принадлежит богачам.
   
   Пудинг -- распространенное в Англии кушанье.
   
   Пуританизм -- разновидность протестантства. В свое время английский пуританизм одержал верх в борьбе против королевской власти и во главе с Кромвелем сверг Карла I. Под пуританизмом нередко понимают вообще стремление (не без ханжества) к чистоте тех или иных принципов и к соблюдению бережливости.
   
   Радиатор -- прибор (обычно из труб) с нагретым воздухом, водой, паром для отопления помещений; в моторах радиатор -- прибор с водой для охлаждения нагревающихся частей.
   
   Римская дорога -- некогда (с I века по V век нашей эры) Англия являлась римской провинцией, под названием Британии. Во многих местах Англии до сих пор сохранились следы римских построек, укрепленных лагерей, мостов и дорог.
   
   Статоскоп -- указатель высоты подъема.
   
   Тимбукту -- один из значительных торговых городов Западного Судана (французская колония), расположен вблизи реки Нигера.
   
   Торпеда -- мина.
   
   Трансформатор -- прибор для перевода электрического тока большей силы и малого напряжения в ток малой силы и большого напряжения (или наоборот).
   
   Троянская война -- легендарная война (о которой известно из "Илиады" Гомера и "Энеиды" Виргилия), будто бы происходившая с 1193 по 1148 год до нашей эры между греками и малоазийцами под стенами Трои. Согласно легенде, город был взят, разграблен и сожжен благодаря военной хитрости: был сооружен гигантский деревянный конь, внутри которого скрылся отряд безуспешно осаждавших Трою греков; затем остальные греки сели на корабли и ночью отплыли в море, а осажденные вошли в покинутый лагерь и, найдя невиданное чудовище, ввели его в город, в дар храму своей богини. Ночью греки вышли из чрева этого деревянного коня и овладели Троей.
   
   Цезарь Гай Юлий (100-44 гг. до нашей эры) -- один из величайших полководцев и государственных деятелей древнего Рима.
   
   Черный Принц -- Эдуард, принц уэльский (1330-1376 гг.), прозванный "Черным" по цвету своего вооружения. Известен в истории своими опустошительными войнами (во Франции) и жестокостью.
   
   Штурвал -- колесо, приводящее в движение руль.
   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов