Коппе Франсуа - Литературное знакомство

Ф. Коппе.
Литературное знакомство.

Мнѣ было двадцать пять лѣтъ (какъ, однако, это давно, Боже мой!), и въ эти годы на всякаго писавшаго что-нибудь я смотрѣлъ съ уваженіемъ. У меня тогда были неисчерпаемыя сокровища терпѣнія и дружбы ко всякому "литературному цыгану", который удостоивалъ меня прочтеніемъ своего сонета, и даже теперь я настолько наивенъ, что горестно удивляюсь, не встрѣчая у поэта согласія между его характеромъ и талантомъ.

Когда я горѣлъ этимъ пыломъ неофита, одинъ товарищъ предложилъ мнѣ познакомиться съ Альберомъ Мерлэномъ, молодымъ поэтомъ, уже извѣстнымъ во всѣхъ трактирахъ лѣваго берега Сены. "Красный" и атеистъ, Альберъ Мерлэнъ былъ редакторомъ сатирическаго журнала "Le Coléoptère". Въ немъ напечаталъ онъ нѣсколько мрачныхъ стихотвореній, подражая одновременно и Вильону и Мюржэ. Стихи были безпощадные. "Клинки и удары" -- гласило заглавіе! Авторъ безцеремонно третировалъ въ нихъ все, что угодно, толковалъ о соціальномъ устройствѣ общества и горько жаловался на какую-то Розету.

Въ это время я служилъ въ одной канцеляріи и ходилъ туда каждое утро съ грошевымъ хлѣбцемъ въ карманѣ, былъ простымъ добрымъ малымъ, жилъ у матери, приносилъ домой въ концѣ мѣсяца жалованье и, по скромности, скрывалъ свои стихи, какъ преступленіе. Вы поймете мое волненіе примысли, что вотъ я увижу вблизи знаменитость, появленіе которой на бульварномъ балѣ Бюлье производило сенсацію.

Я видѣлъ этого знаменитаго человѣка: я его встрѣтилъ на бульварѣ С.-Мишель въ тотъ день, когда въ "Coléoptère" появился его шаржъ-каррикатура съ огромной головой на маленькомъ туловищѣ. Я узналъ оригиналъ каррикатуры въ этомъ полномъ брюнетѣ съ нахальными глазами. Онъ шелъ, одѣтый въ толстое пальто, въ широкополой рубенсовской шляпѣ и съ невѣроятной палкой, которая по толщинѣ едва-ли не равнялась одной изъ витыхъ колоннъ балдахина въ храмѣ св. Петра. Онъ подвигался, наполняя своей представительной особой всю ширину тротуара, улыбаясь издали собственному изображенію, выставленному въ окнахъ книжныхъ магазиновъ и витринахъ газетчиковъ, а учащаяся молодежь, сидя у дверей кафе, показывала на него пальцемъ и, смѣясь, перешептывалась между собой. Взглянувъ на него, я понялъ, что такое слава.

Товарищъ, желавшій насъ познакомить, привелъ меня въ одинъ декабрьскій вечеръ, когда на дворѣ стояла отвратительная оттепель, къ маленькому трактиру "Будущность", на улицѣ Принцевъ, гдѣ Альберъ Мерлэнъ открывалъ свои засѣданія. При входѣ (я помню, какъ билось у меня сердце -- честное слово!) мнѣ кинулся въ носъ острый запахъ табаку и кислой капусты. Окутанный цѣлымъ облакомъ дыма, за однимъ изъ деревянныхъ столовъ, Альберъ Мерлэнъ доѣдалъ свой ужинъ, въ компаніи съ хозяиномъ заведенія, и несчастная, страдающая блѣдной немочью служанка, съ подвязанной щекой, только-что поставила передъ ними салатникъ съ красными бобами въ маслѣ.

Полный господинъ принялъ насъ, не поднимаясь съ мѣста, но съ благосклонностью, такъ идущей къ людямъ высшаго порядка.

-- Катринъ! Двѣ кружки пива для этихъ господъ! Онъ заявилъ, что очень радъ меня видѣть, сказалъ, что знаетъ мои стихи, и находитъ ихъ хорошими, предложилъ печатать ихъ въ "Coléoptère", однимъ словомъ, былъ очень любезенъ, съ оттѣнкомъ покровительственнаго тона.

Я былъ очень тронутъ, пробормоталъ нѣсколько комплиментовъ, едва осмѣливаясь поднять глаза на великаго человѣка, и когда онъ опустилъ свой носъ въ тарелку, я началъ осматривать мѣста, удостоенныя его присутствіемъ, гнѣздо этого орла. Мой почтительный взглядъ окинулъ цѣлый складъ грязныхъ трубокъ въ углу, бассейнъ съ пивомъ и громадную фетровую шляпу поэта, висѣвшую на розеткѣ занавѣса. Живописцы, часто посѣщавшіе этотъ трактирчикъ, украсили его стѣны совершенно неприличными каррикатурами и набросками. Портретъ хозяина, въ видѣ толстаго мѣха съ виномъ, гнусный оригиналъ котораго ѣлъ въ эту минуту бобовый салатъ, помѣщался рядомъ съ "мертвой природой":-- дюжиной устрицъ съ лимономъ и ножемъ, изображенными ловко, съ шикомъ. Фигура Наполеона III, прикрытая лишь одной лентой "Почетнаго Легіона", была окружена рисунками, грубость и цинизмъ которыхъ не заслонялись отъ зрителей облаками дыму трубокъ, указывая на то, что подобнаго рода живопись вызвана не добросовѣстнымъ изученіемъ природы, а временемъ, потеряннымъ въ кутежахъ, безконечными партіями на билліардѣ у mère Alexis, въ "Mariotte", катаньями въ лодкѣ по Марнѣ, гдѣ наглая пѣсня женщины, сидящей безъ шляпки у руля, оскверняетъ тихую грусть наступающихъ сумерекъ. На главной стѣнѣ, надъ огромной изразцовой печью, была изображена нагая блондинка, высокаго роста, въ чулкахъ съ продольными полосами и розовыхъ ботинкахъ. Она несла на подносѣ три нѣнящихся кружки съ пивомъ.

Въ этой-то обстановкѣ Альберъ Мерлэнъ, смакуя свой стаканчикъ водки, сдѣлалъ мнѣ честь: познакомилъ меня съ своими соціальными, артистическими и религіозными теоріями. Мое удивленіе было смѣшано съ какимъ-то ужасомъ, когда я его слушалъ, потому что онъ, въ немногихъ, очень краснорѣчивыхъ фразахъ, объявилъ о необходимости уничтожить просодію, правительство и католичество... Но вдругъ дверь трактира растворилась, вошла, съ цѣлой струей сыраго воздуха, молодая, недурная собою брюнетка, подбѣжала къ поэту, взяла его голову въ обѣ руки и громко, такъ что всѣ слышали, сказала на ухо:

-- Дай мнѣ сто су на фіакръ! Я ѣду съ Генріэтой въ Валентино.

Поэтъ улыбнулся на требованіе испорченнаго ребенка,-- но у него не было этой скромной суммы. Онъ занялъ ее, не безъ затрудненія, у хозяина трактира, и, отдавая деньги дѣвушкѣ, рекомендовалъ послѣднюю слѣдующими словами:

-- Розета "Клинковъ и ударовъ"!..

Почти также какъ бы могъ сказать Ламартинъ: "Эльвира моихъ Meditations!.."

Мы обмѣнялись поклонами. Молодая женщина поднялась, собираясь уходить, и вынула изъ кармана письмо.

-- Вотъ,-- сказала она поэту: -- это тебѣ.

Затѣмъ она убѣжала, оставивъ послѣ себя легкій запахъ дешевыхъ духовъ.

-- Вы позволите?-- сказалъ поэтъ, распечатывая письмо и вынимая оттуда два банковыхъ билета.

Мы позволили. Онъ быстро пробѣжалъ его, улыбнулся и, протягивая мнѣ, сказалъ:

-- Прочтите -- это отъ сестренки -- скажите свое мнѣніе. Изъ провинціи, а между тѣмъ очень мило написано...

Я прочелъ слѣдующее:

"Оре, 1-го декабря 1868.

"Милый Альберъ,

"Хоть ты къ намъ больше и не пишешь, я все-таки увѣрена, что извѣстія отъ насъ доставляютъ тебѣ удовольствіе. Мама поручила мнѣ написать къ тебѣ и посылаетъ деньги на этотъ мѣсяцъ. Она очень сердита на тебя, и это меня очень печалитъ: но ты вѣдь знаешь, какая она строгая и набожная. Я не знаю, что наговорили ей о той жизни, какую ты ведешь въ Парижѣ, и что такое она прочла въ этомъ ужасномъ твоемъ журналѣ, который ей показывали. До насъ, молодыхъ дѣвушекъ, это не доходитъ, и я очень довольна, что не знаю, за что винятъ тебя. Но, представь, мама, несмотря на то, что недовольна тобой, любитъ тебя отъ всего сердца. Сегодня утромъ, сказавъ мнѣ: "Ты напишешь Альберу...", она пробовала сохранить спокойный видъ, но, передавая мнѣ два билета по сту франковъ для пересылки тебѣ, я видѣла, какъ у ней дрожала рука. Потомъ она сѣла въ амбразурѣ окна за свое вышиванье; просидѣла долго съ опущенной головой и не дотронулась до работы. Она забыла, что я тутъ, и глухо проговорила: "Несчастный!". Еслибы ты видѣлъ, какъ она посѣдѣла -- тебѣ бы стало больно.

"Я -- напрртивъ: мнѣ кажется, я безсердечная, потому что, несмотря на все горе, которое вы намъ, сударь, причиняете, никогда себя такъ хорошо не чувствовала. Мнѣ даже сдается, что я похорошѣла и очень. Извѣстно ли вамъ, что мнѣ скоро семнадцать лѣтъ? Когда старый Неделенъ принесъ намъ на Михайловъ день арендныя деньги, онъ меня едва узналъ: такъ я выросла. Только у меня все такія же мерзкія красныя руки!.. Онѣ приводятъ меня въ отчаяніе. Это я тебѣ нарочно говорю, чтобы заставить улыбнуться, а въ сущности я всегда печальна; и въ домѣ -- съ тѣхъ поръ какъ ты разссорился съ мамой -- все не весело. Я не позволю себѣ читать мораль, потому что я что такое?-- маленькая, глупая провинціалка и даже, только это между нами, скажу тебѣ на ухо -- я не понимаю, въ чемъ тебя обвиняютъ. Въ пренебреженіи къ обрядамъ религіи? Но развѣ можно этимъ пренебрегать,-- надѣюсь, это вздоръ. Въ писаніи стиховъ? Но вѣдь стихи -- это очень мило! Поэзія,-- это музыка, желающая что-то выразить, и ты можешь въ этомъ повѣрить сестрѣ на слово, потому что она десять лѣтъ усиленно занималась фортепіанной игрой. Правда, что здѣшній священникъ и нашъ старый пріятель m-eur Матье (знаешь -- энтомологъ) упрекаютъ тебя, что ты еще республиканецъ, или красный, какъ говорятъ въ Орé; но я ничего не понимаю въ политикѣ. Во всякомъ случаѣ, вѣрно ты сдѣлалъ что-нибудь дурное, потому что мама плачетъ. Ахъ, еслибы ты захотѣлъ, мой милый Альберъ, мой добрый! еслибы ты пожелалъ вернуться,-- мама встрѣтила бы тебя съ распростертыми объятіями и ничего бы этого не было. Еще разъ скажу тебѣ, что мучить тебя не хочу и буду въ отчаяніи, если ты подумаешь, что твоя сестренка стала проповѣдницей... но сегодня утромъ, зайдя въ садъ, я отыскала ту прекрасную грушу, самую лучшую, какая только была (я ее отложила для тебя въ сторону, еще когда сбирали плоды: все думала, ты пріѣдешь лѣтомъ). И что же! Она испортилась и никуда теперь не годится! совсѣмъ мягкая, раскисла! Представь: это мнѣ доставило столько горя!

"Прощай, мой милый Альберъ! Цѣлую тебя и опять повторяю: пріѣзжай скорѣе, увидишь, какъ тебѣ будутъ рады...

"Любящая тебя сестра
Жюли Мерлэнъ".

Когда я кончилъ -- сознаваться ли?-- у меня выступили слезы на глазахъ. Это милое, наивное письмо, лежавшее въ карманѣ молодой дѣвушки и проникнутое легкимъ запахомъ пачули, возбуждало во мнѣ жалость, какъ букетъ фіалокъ, брошенный въ грязный потокъ. Я взглянулъ на Мерлэна -- онъ тоже казался тронутымъ.

-- Такъ какъ же? горячо спросилъ я его.

Но, не къ мѣсту настроенный сантиментально, я ошибся относительно причины его умиленія: она была чисто литературная. Сказалась только книжная крыса.

-- Не правда ли, письмо сестры довольно литературно написано? сказалъ трактирный писака... Немного дѣтски, если хотите, наивно, но какой недурной слогъ! Чортъ возьми! Непремѣнно втисну его цѣликомъ въ свой ближайшій романъ...

Но я не могъ дальше слушать. Я простился и ушелъ.

"Русскій Вѣстникъ", No 6, 1891