Каченовский Михаил Трофимович - Взгляд на нынешнее состояние немецкой словесности

Взглядъ на нынѣшнее состояніе Нѣмецкой словесности (*).

(*) Изъ Bibliothèque universelle, издаваемаго въ Женевѣ журнала.

Въ концѣ истекшаго столѣтія уже въ Германіи жаловались на небреженіе чужестранцовъ, а особливо Французовъ, о Нѣмецкомъ языкѣ и словесности. Жалобы самыя неосновательныя. Французы, со временъ Генриха IV, привыкли смотрѣть на Нѣмцовъ какъ на раболѣпныхъ подражателей великимъ своимъ авторамъ. Фридрихъ II, Король Прусскій, окруженный туманомъ своихъ предразсудковъ, я увлеченный приятностію языка, на которомъ говорилъ съ младенческаго возраста, отрекся отъ того языка, на которомъ говорили и предки его и подданные. Нѣмецкій Король въ обществѣ ученыхъ Французовъ смѣялся надъ языкомъ своего отечества. Вмѣсто того чтобы подкрѣплять первыя усилія Геллерта, Клопштока, Вольфа, Винкельмана, и прочихъ, онъ смотрѣлъ на нихъ съ холоднымъ равнодушіемъ. При Дворахъ, большихъ и малыхъ, даже до конца истекшаго столѣтія говорили на одномъ только Французскомъ языкѣ, и Князь, опредѣляющій въ учители къ сыну своему Нѣмца, неминуемо подвергъ бы себя осмѣянію. Обычай сей продолжался даже до нашего времени. Многіе изъ Австрійскихъ вельможъ и теперь еще иначе не говорятъ какъ только пофранцузски, и если придворная дама случайно вымолвитъ нѣсколько словъ Нѣмецкихъ, то всѣ слышавшіе ихъ удивляются симъ простонароднымъ, низкимъ выраженіямъ, и едва вѣрятъ ушамъ своимъ.

Выше предложенныя обстоятельства я множество другихъ побудительныхъ причинъ, о которыхъ здѣсь неупоминается, не могли заохочивать къ изученію языка труднаго, а въ добавокъ еще и далекаго отъ совершенной образованности. И такъ не чужестранцы объявили воину Нѣмецкому языку и словесности; объявили ее сами же Нѣмцы, Князья и вельможи тѣ самые люди, которые могли должны были содѣйствовать успѣхамъ, просвѣщенія въ своемъ отечествѣ. Одинъ только Дворъ, Веймарскій съ давнихъ уже лѣтъ въ семъ отношеніи не походитъ на прочіе, и за то весьма справедливо называютъ его малыми Аѳинами. При немъ, какъ при Феррарскомъ Дворѣ въ шестьнадцатомъ вѣкѣ, живутъ люди ученостію и талантами знаменитые, Гете, Шиллеръ, Виландъ, Гердеръ и прочіе, украшали Дворъ Веймарскій одинъ послѣ другаго, и весьма вѣроятно, что слава сихъ писателей отразится на именахъ Герцогскаго Дома. Такъ имя Алфонса Естскаго, низвѣстное въ лѣтописяхъ политики, передано потомству Пѣвцемъ Клоринды и Ерминія.

Въ концѣ осмнадцатаго вѣка все измѣнило видъ свой, и Французская революція оказала, непосредственное, весьма большое вліяніе свое на Германію. Положимъ, что порядокъ дѣлъ оставался прежній; но съ етаго времени все начали подвергать изслѣдованію, которое открывало новыя стороны предметовъ. Казалось, что все пробуждено къ новой жизни, послѣ долговременнаго сна и бездѣйствія. Медленный и спокойный Нѣмецъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на быстрыя перемѣны во Франціи, на опустошительныя и ужасныя перемѣны; но природный характеръ и привязанность къ стариннымъ обычаямъ предохранили его отъ вредныхъ покушеній, а плачевный конецъ французской революціи не мало содѣйствовалъ къ удержанію его въ предѣлахъ порядка. Но те же самыя искры, которыя распространили страшный пожаръ отъ береговъ Рейна до Гаронны, тѣ искры въ Германія произвели тихое пламя, освѣтившее науки и искусства дотолѣ сокрытыя во мракѣ. Нѣкоторые великіе люди, подобные звѣздамъ сверкающимъ на темномъ горизонтѣ, тамъ и здѣсь явившіеся, приготовили умы къ сей перемѣнѣ. Кантъ возбудилъ уже сильную склонность къ философическимъ изысканіямъ. Гердеръ въ пріятныхъ стихахъ своихъ показалъ уже сколь языкъ его гибокъ и доброгласенъ. Лессингъ, рожденный съ умомъ точнымъ и глубокимъ, давалъ разумѣть, сколь полезно сомнѣваться въ предметахъ философіи, и старался отвратить соотчичей своихъ отъ подражанія правиламъ Поезіи Французской, какъ несогласной съ духомъ и съ языкомъ Нѣмецкаго народа. Наконецъ Винкельманъ въ своихъ твореніяхъ, отличающихся благородною простотою Грековъ и Римлянъ, воскресилъ хорошій вкусъ, оживляя науку о древностяхъ. Французская революція несообщила Нѣмцамъ новыхъ понятій, но только дала имъ новое стремленіе, дала новую силу ихъ мыслямъ, дала возможность къ разширенію границъ человѣческихъ познаній.

Какъ скоро духъ Германскій однажды устремился по сему направленію, то ничто уже не возмогло уклонить его отъ принятой дороги. Войско Французское, пришедъ въ Германію, нашло уже тамъ науки и искусства въ рукахъ трудолюбивыхъ дѣлателей. Ученые составляли особое сословіе, нѣкоторую, такъ сказать, независимую республику. Какъ страна ихъ почти непринадлежала къ здѣшнему свѣту; то сперва они мало обращали вниманія на вражды между владыками земными: вся ихъ собственность состояла въ наукахъ, безопасныхъ, какъ они думали, отъ всякаго насильства; Архимедъ не прежде замѣтилъ напасть неприятельскую, какъ уже изнемогая подъ смертнымъ ударомъ. Равнымъ образомъ Нѣмецкіе ученые не вмѣшивались въ политику дотолѣ, пока не сдѣлано нападенія на умственную ихъ собственность, пока не возложено отвѣтственности за ихъ мысли, на конецъ пока сочлены ихъ не понесли казни, несправедливой и жестокой; тогда только соединились они противъ своего притѣснителя. Они-то подкопали огромную храмину, и приготовила ея паденіе;

Когда Французскія войска наполнили собою всю Германію, то многіе думали, что въ сихъ чужестранцахъ родится охота познакомиться съ Нѣмецкою литтературой. И въ самомъ дѣлѣ ничего не могло быть легче ничего выгоднѣе для обоихъ народовъ; но етаго не случилось. Франки и Ломбарды, въ началѣ седмаго вѣка перешедшіе черезъ Рейнъ и Альпы для покоренія одни Галловъ, другіе прелестной Италіи, не болѣе занимались науками и искусствамъ Римлянъ; какъ и потомки ихъ посѣтившіе Германію въ девятьнадцатомъ вѣкѣ. Побѣждать и властвовать было главною ихъ мыслію; а Французская вѣжливость, весьма часто бывающая въ тѣсной связи съ грубымъ невѣжествомъ и пустотою, никакъ немогла подружиться съ характеромъ Нѣмцовъ и которые подъ непривлекательной наружностію скрывали можетъ быть превосходство душевныхъ качествъ и учености. Французы, восемь лѣтъ прожившіе въ Германіи, ни сколько неперемѣнили своихъ правилъ, и вышли, изъ сей страны, не получивъ объ ней никакихъ свѣдѣній.

Обстоятельное описаніе наукъ и искусствъ у какого нибудь недавно открытаго народа новой Голландіи, или одного изъ острововъ Тихаго моря, не возбудило бы столь великаго удивленія и любопытства въ Европѣ, какое произвело въ ней глубокомысленное сочиненіе г-жи Сталь о Германіи, въ которомъ наилучшимъ образомъ показано, что въ послѣднія только двадцать лѣтъ Нѣмецкая словесность шествовала гигантскимъ шагомъ въ своихъ успѣхахъ. Внуки наши едва повѣрятъ, что народъ жившій по срединѣ Европы, возмогъ достигнуть высокой степени въ литтературѣ, между тѣмъ какъ другіе народы, современные и даже сосѣдственные, ничего о томъ невѣдали. Ежели появленіе упомянутой книги не сдѣлаетъ епохи въ исторій нынѣшней литтратуры; ежели изученіе Нѣмецкаго языка и словесности не сдѣлается отнынѣ болѣе общимъ: то иностранцы пускай уже сами себя обвиняютъ въ произвольномъ своемъ невѣжествѣ. Ученые, пренебрегшіе словесность Нѣмецкую, должны будутъ къ неудовольствію своему видѣть, сколъ мало уважаются въ Германіи труды ихъ, какъ поверхностные и далекіе отъ совершенства {Ето случается довольно часто. Нѣмецкіе ученые журналы наполнены жалобами противъ чужестранныхъ писателей, которые, издавая сочиненія весьма посредственнаго достоинства, думаютъ, будто бы приносятъ наукамъ пользу и будто распространяютъ предѣлы ума человѣческаго. Отъ чегожъ ето происходитъ? Единственно отъ того, что онымъ писателямъ неизвѣстны сочиненія ученыхъ Германцевъ. Соч.}.

Надлежало бы желать, для пользы наукъ, для славы Нѣмцовъ, для выгодъ самихъ иностранцевъ, чтобы Виллерсъ и г-жа Стиль начали достойныхъ дарованіямъ своимъ преемниковъ, которые могли бы докончить картины, только лишь нарисованныя ими...

Что касается до литтературы, то Нѣмцы занимаютъ нынѣ первое мѣсто между народами Европы. Сіе мнѣніе можетъ показаться смѣлымъ, но оно справедливо. Какъ Англія присвоила себѣ торговлю міра физическаго; равнымъ образомъ Нѣмцы, можно сказать, овладѣли умственною торговлей. Не останавливаясь надъ подробнымъ изложеніемъ сей истины, отсылаемъ любопытныхъ къ нѣкоторымъ ученымъ журналамъ Нѣмецкимъ, каковы на примѣръ Литтературныя вѣдомости Лейпцигскія, Гальскія, Ѣнскія, Геттингенскія, Вѣнскія и проч. Внимательно разсматривая нѣкоторые томы сихъ журналовъ, находимъ, что Нѣмецкіе ученые не довольствуются обработываніемъ однихъ только тѣхъ матеріаловъ, которыми снабжаютъ ихъ книги, написанныя на ихъ природномъ языкѣ; нѣтъ, любопытство ихъ простирается весьма далеко: ни одно произведеніе словесности неостается долго для нихъ неизвѣстнымъ; они собираютъ, читаютъ, сравниваютъ наблюденія и открытія мореходцевъ; они одушевлены любовію къ наукамъ и стараются объ ихъ приращеніи; они увѣрены, что, образуя умъ свой, въ то же время образуютъ свое сердце и дѣлаются: лучшими.

Имѣя намѣреніе предложить самое короткое начертаніе нынѣшняго состоянія Нѣмецкой литтературы, мы не почитаемъ за нужное исчислять здѣсь всѣ лучшія вещи, въ послѣдніе десятки лѣтъ вышедшія изъ печати. Одинъ списокъ ихъ могъ бы занять страницъ около шестидесяти. Мы скажемъ только вообще о нѣкоторыхъ вѣтвяхъ литтературы, и коснемся тѣхъ предметовъ, о которыхъ г-жа Сталь и Виллерсъ упомянуть не могли, или нехотѣли. Какъ языкъ народный есть орудіе, посредствомъ котораго мы обнаруживаемъ наши свѣдѣнія, сообщаемъ ихъ и прнумножаемъ; то объ немъ прежде всего и говорить должно. Каждому извѣстно, что языкъ Нѣмецкій древнѣе всѣхъ, происшедшихъ отъ Латинскаго. Тацитъ упоминаетъ уже о пѣсняхъ Бардовъ {Въ сочиненіи; De moribus Germanorum.}. Начало сего языка, равно какъ и племенъ Германскихъ, покрыто мракомъ неизвѣствости. Съ недавнихъ временъ, а особливо съ той поры какъ г. Шлегель сталъ заохочиватъ къ изученію Самскритскаго языка, и въ прекрасномъ сочиненіи своемъ о мудрости Индіянъ доказалъ, сколь оное можетъ быть полезнымъ, начало Германскаго языка производятъ отъ Браминскаго {Смотр. о происхожденіи языковъ Адeлунга, Фатера, Ейхгорна. О семъ предметѣ Виллерсъ упоминаетъ въ книгѣ своей: Взглядъ на состояніе нынѣшней Нѣмецкой литтературы. (Coup d'oeuil sur l'état actuel de la littelature allemande).}. Не останавливаясь при отдаленныхъ епохахъ, отъ которыхъ не дошло до насъ ни одного памятника, взглянемъ на прекрасной вѣкъ императоровъ Швабскаго Дома, когда любовь и рыцарство, смягчая грубость Нѣмецкаго языка, дѣлали его піитическимъ, способнымъ соревновать языку Трубадуровъ. Тогда-то древнія предайія о походахъ Аттилы, смѣшанныхъ съ разными языческими баснями, соединились въ большой героической поемѣ, извѣстной подъ названіемъ Niebelungen Lied, которая въ недавнія времена отрыта въ пыли архива, предана тисненію, объяснена примѣчаніями и представлена свѣту въ качествѣ единственной героической поемы Нѣмецкой, прямо національной, Послѣ рыцарскихъ временъ наступило варварство; и только въ шестьнадцатомъ вѣкѣ науки и искусства возникли изъ своихъ развалинъ. Одно уже сдѣланное Лутеромъ преложеніе священныхъ книгъ Ветхаго и Новаго Завѣта достаточно показываетъ, до какой степени совершенства Нѣмецкій языкъ достигъ въ сію епоху. Никакой другой переводъ, даже до нашего времени, не могъ съ нимъ равняться вразсужденіи простоты и ясности языка. Духовныя стихотворенія Лутера отличаются Евангельскою святостію, а языкъ въ нихъ удивительно выразителенъ и гибокъ {Для разумѣющихъ Нѣмецкой языкъ прилагаемъ одну строфу безъ перевода; ибо иначе не сохранились бы отличительяые признаки оригинальности.

Weihnacht..

Das ewige Licht geht da herein

Giebt der Welt einen neuen Schein

Es leucht wohl mitten in der Nacht

Und uns des Lichtes Kinder macht

Gelobt sei Gott.}. Съ половины шестьнадцатаго до конца семнадцатаго вѣка языкъ портился отчасу болѣе; ученость, отдѣленная отъ Поезіи, употребляла одну только варварскую Латынь въ своихъ произведеніяхъ Въ продолженіе войны тридцатилѣтней Флеминги и Опицы тщетно старались положить преграду порчѣ языка. Опустошительныя война за вѣру и густой мракъ, которымъ цѣлое столѣтіе по реформаціи покрытъ былъ горизонтъ Нѣмецкой словесности, довели вкусъ до совершенной испорченности и тотъ развѣ только можетъ представить себѣ грубое невѣжество сего періода, кто разсматривалъ тогдашнія произведенія литтературы. Знаменитый вѣкъ Лудовика XIV имѣлъ великое на Нѣмецкіе Дворы вліяніе языкъ Французскій взялъ верхъ надъ Нѣмецкимъ, который оставался въ совершенномъ небреженіи. Чтобъ имѣть понятіе о томъ состояніи, въ какомъ онъ находился, довольно взглянутъ на заглавія нѣкоторыхъ Нѣмецкихъ книгъ того времени, довольно вспомнитъ названія нѣкоторыхъ ученыхъ обществъ, или пробѣжать содержаніе какой нибудь поемы. Томазій, въ примѣръ, написалъ книгу о вкусѣ (въ 1687), и непосмѣлъ употребитъ Нѣмецкаго слова Geschmack, которымъ вкусъ называется на семъ языкѣ. Много можно бы привести примѣровъ величайшей испорченности вкуса въ литтературѣ; и примѣры сіи нетрудно было бы найти далѣе и между произведеніями второй половины осмнадцатаго вѣка. Готшедомъ и Боджеромъ однакожъ начинается счастливѣйшій періодъ. Николаи сталъ издавать въ Берлинѣ Общую Нѣмецкую библіотеку, а въ Лейпцигѣ появилась Библіотека Изящныхъ наукъ и художествъ. Въ 1756 году начали выходить Геттингенскія. вѣдомости. Наконецъ явились Гагедорнъ, Ешенбургъ, Енгель, Сульцеръ, Геллертъ, Виландъ и другіе знаменитые Писатели, которые совершенно перемѣнили видъ Нѣмецкой литтературы, и языкъ, бывшій дотолѣ въ ничтожествѣ, вознесли на степень значительную.

Въ правленіе Императоровъ Гогенштауфентскаго Дома языкъ, при надзорѣ благоразумной критики, долженъ бы развиться и усовершенствоваться въ природномъ своемъ духѣ, безъ примѣси чужестранной. Сіе, къ несчастію, не воспослѣдовало; онъ упалъ вмѣстѣ съ духомъ рыцарства; а духовенство, къ вѣдомству котораго исключительно принадлежала тогда всѣ науки и свѣденія, признало за нужное писать обо всемъ полатыни, оставляя народъ во мракѣ невѣжества, по нѣкоторымъ отношеніямъ бывшаго весьма полезнымъ для онаго просвѣщеннаго сословія. Такимъ-то образомъ языкъ Латинскій оставался ученымъ языкомъ даже до начала осмнадцатаго вѣка. Около сего времени въ Германій сдѣлалась весьма ощутительною потребность въ образованіи ума науками и въ распространеніи благодѣтельнаго ихъ свѣта, чтобы стать на ряду съ прочими народами Европы: ето заставило Нѣмцовъ подражать образцовымъ авторамъ Французскимъ. Лессингъ, писавшій красно на своемъ природномъ языкѣ и быстро вознесшій его до высоты значительной, воспротивился оному подражанію и показалъ истинныя правила критики. При ея-то спасительномъ вліяніи изученіе древней литтературы приняло новой видъ; языкъ Нѣмецкій и словесность усовершенствованы по прекраснѣйшимъ образцамъ древности, и Гердеръ, Винкельманъ, Гете слѣдовали уже новымъ правиламъ въ своихъ писаніяхъ. Уже перестали ограничиваться рабскимъ подражаніемъ словесности одного народа; начали повсюду черпать; начали узнавать отличительные каждаго народа признаки; языкъ Нѣмецкій распространился, и всѣхъ удивилъ своею гибкостію, своими стихотворными: красотами, своимъ богатствомъ въ выраженія метафизическихъ понятій.

Съ начала осмнадцатаго столѣтія свойства языка постепенно развивались, к вскорѣ замѣчено, что по гибкости своей онъ былъ способенъ принимать на себя различные виды, слѣдственно способенъ для переводовъ иностранныхъ твореній. Виллерсъ въ упомянутомъ выше своемъ Разсужденіи говоритъ съ похвалою о превосходныхъ переводахъ Фоссовомъ -- Гомера и Гезіода; Графовъ Шторберговъ -- Греческихъ трагиковъ; Якобса -- Рѣчей Димосѳеновыхъ, Шлейермахера -- сочиненій Платона, и многихъ другихъ, о которыхъ для краткости неупоминаемъ. Въ текущемъ столѣтіи начали съ равнымъ успѣхомъ переводить наилучшія произведенія нынѣшней литтературы Европейской; именно же съ языковъ Латинскаго происхожденія. Г. Шлегель подарилъ насъ прекраснымъ переводомъ драматическихъ сочиненій Шекспира. При всей вѣрности къ своему автору, онъ не переставалъ быть Нѣмцемъ, и съ удивительнымъ искусствомъ сохранилъ въ языкѣ своемъ краски и, позволю себѣ сказать, запахъ Поезіи оригинала. Стихотворное обиліе, обширность, выразительность, гармонія и мелодическое достоинство своего языка дозволили ему держаться Англійскаго Поета во всѣхъ измѣненіяхъ его тоновъ, дозволили сохранить одинакое количество слоговъ, и при всемъ томъ избѣжать не только невразумительности, но даже замѣшательства. Братья Шлегели, такъ же и съ равнымъ успѣхомъ, перевели стихотворенія Португальскія, Испанскія, Италіянскія. Десятая пѣснь извѣстной поемы Данта Divоna comedia, переведенная Шлегелемъ, можетъ служить образцомъ для переводчиковъ; и почитатели великаго сего Поета имѣютъ справедливую причину жалѣть, что не все твореніе переложено тѣмъ же искуснымъ литтераторомъ, хотя впрочемъ и переводъ Каннегизера имѣетъ свое достоинство. Г. Гризъ передъ симъ за нѣсколько. лѣтъ издалъ на Нѣмецкомъ языкѣ Освобожденный Іерусалимъ Тасса и Аріостова Орланда; обѣ сіи поемы переложены въ осмистрочные стихи съ удивительною вѣрностію; есть мѣста, которыя съ подлинниками своими могутъ спорить о преимуществѣ. Здѣсь читатель видитъ Нѣмецкой языкъ покорнымъ волѣ своего Автора, богатымъ, доброзвучнымъ, исполненнымъ изящества {Гризъ переводитъ также и Калдерона; первый томъ вышелъ въ 1815 году; и литтературные журналы отозвались объ немъ съ великими похвалами. Соч.}.

Г. Тикъ, одинъ изъ превосходныхъ, отличающихся оригинальностью пера своего поетовъ, перевелъ Донъ-Кишота, твореніе безсмертнаго Серванта, и заслужилъ справедливыя похвалы, которыми осыпала его публика. Г. Алвартъ обогатилъ Нѣмецкую словесность прекраснымъ, метрическимъ переводомъ унылыхъ стихотвореній Оссіана. Тѣсные предѣлы сей статьи не дозволяютъ исчислить здѣсь всѣхъ переводовъ, послужившихъ къ обогащенію языка. Ежели Муза стихотворства на долгое время останется благосклонною Германцамъ; то черезъ нѣсколько лѣтъ они возмогутъ предъ всѣми народами похвалиться богатствомъ хорошихъ переводовъ съ образцовыхъ писателей чужестранныхъ; а кому неизвѣстна польза нашихъ переводовъ какъ для языка, такъ и для литтераторовъ, не имѣющихъ ни средствъ, ни свободнаго времени читать ихъ въ подлинникѣ!

Многіе, и самые даже Нѣмцы, жалуются на неправильность сего языка, на излишнюю вольность, которую присвоиваютъ себѣ почти всѣ писатели, на господствующую въ грамматикѣ неопредѣленность, и на происходящія изъ того трудности для обучающихся оному. Предметъ сей довольно важенъ, и мы дозволимъ себѣ надъ нимъ остановиться. Хотя двѣ тысячи уже лѣтъ говорятъ Нѣмецкимъ языкомъ; со всѣмъ тѣмъ даже до осмнадцатаго столѣтія онъ оставался во младенчествѣ. Сперва слышали его только изъ устъ простолюдиновъ: вотъ почему неимѣлъ онъ надлежащей грамматики въ двѣнадцатомъ и тринадцатомъ столѣтіяхъ. Онъ столько образовался, что могъ служить орудіемъ для поетовъ; но критика неподвела его тогда подъ точныя правила. Потомъ упадалъ онъ отчасу болѣе; потомъ смѣшался съ Латинскими словами; потомъ еще смѣшался съ Французскими выраженіями, которыя заимствуемы были отъ Дворовъ Германскихъ: такимъ образомъ, при всей ясности своей и природной силѣ, онъ оставался въ плачевномъ состояніи дотолѣ, пока люди со вкусомъ, съ умомъ и знаніями не начали употреблять его въ своихъ сочиненіяхъ. Какъ же можно было установить и подвести подъ правила языкъ сей, составленный, такъ сказать, изъ частей разнородныхъ? Ето единственно зависѣло отъ обстоятельствъ. Понятія временъ рыцарскихъ и тогдашнія выраженія были, положимъ, совершенно Германскія; но они оказались недостаточными для вновь приобрѣтенныхъ свѣдѣній по мѣрѣ возрастающаго просвѣщенія. Слѣдственно языкъ долженъ былъ измѣняться, разширяться, терять случайные свои наросты, и пускать новыя отрасли, произращать новые цвѣты, чтобы сравниться съ мѣрою просвѣщенія и учености нашего времени. Какъ развитіе понятій и мыслей объ ученыхъ предметахъ донынѣ еще въ Германіи продолжается; то слѣдственно и языкъ неможетъ еще быть тамъ установленъ во всѣхъ частяхъ своихъ, какъ установился французскій при Лудовикѣ XIV; а по тому и образованіе словъ подчинено еще духу времени, который творитъ ихъ и составляетъ. Ясно, что оная неправильность, оная излишняя въ Нѣмецкомъ языкѣ вольность доказываютъ только, что еще неминулъ періодъ плодотворенія въ Нѣмецкой литтературѣ. Не прежде какъ по жатвѣ можно будетъ отдѣлить зерно отъ плевелъ.

Думая такимъ образомъ, мы однакожъ вовсе не намѣрены одобрять плодовитости нѣкоторыхъ писателей: намъ кажется только, что одно размышленіе неможетъ установить языка; что онъ, подобно летучей влагѣ, недается тому, кто захотѣлъ бы схватить его и удержать на мѣстѣ; что сіе можетъ сдѣлать только человѣкъ съ рѣдкимъ, необыкновеннымъ талантомъ; что Нѣмцы, получивъ бытіе политическое, должны еще ожидать поетовъ и прозаиковъ, которые наконецъ установятъ языкъ ихъ. Еслибъ за двадцать лѣтъ передъ симъ учреждена была у Нѣмцовъ Академія, подобная Флорентинскои della Crusca, или какой нибудь ученый институтъ, подобный Французской Академіи; можно утвердительно сказать, что неимѣли бы они тѣхъ прекрасныхъ переводовъ, о которыхъ выше говорено было. Heнадобно дѣлать плотину, пока еще неизвѣстно, какъ высоко вода поднимается. Когда Кантъ, преподавая новую свою философію, нашелъ болѣе учениковъ неблагоразумныхъ нежели разсудительныхъ, то первые вздумали, что они-то во всемъ подобны своему учителю, потому что мѣлкія свои понятія прикрываютъ мистическими словами, которыхъ ни они сами; ни читатели ихъ неразумѣютъ. Ученики Якоба, Шеллинга и Фихта впали въ то же заблужденіе, и причинили великой вредъ языку. Все ето мало извѣстно чужестранцамъ; а еслибъ они знали, то удержались бы отъ изученія языка, еще неустановившагося. Но признаться должно, что сей недугъ вкуса никогда небылъ всеобщимъ въ Германіи, и кажется, никогда такимъ не будетъ, что извѣстнѣйшіе и наиболѣе уважаемые писатели умѣли отъ него предохраниться; что истинное просвѣщеніе немедленно открываетъ пустоту или фиглярство оныхъ философовъ, коихъ плоды невыдержатъ испытанія, ниже одной минуты.

Будучи увѣрены, что сколько полезно порицать достойное порицанія, столько же полезно хвалить истинно похвальное, мы еще замѣтимъ, что донынѣ въ училищахъ Нѣмецкихъ недостаточно обучали Нѣмецкому языку, и что многіе студенты выходили изъ Университетовъ, ни мало недумавши заниматься свойствами и механическимъ составомъ отечественнаго слова. Симъ-то нерадѣніемъ достаточно уже объясняется причина великаго въ слогѣ разнообразія, какое можно видѣть въ сочиненіяхъ разныхъ авторовъ; имъ же объясняется и неровность; замѣчаемая въ сочиненіяхъ одного и тогоже писателя. Болѣе десяти лѣтъ прошло, какъ въ Германіи ощутили потребность отвратить сей недостатокъ, и уже многіе ученые мужи прилѣжно занимаются философіей языка своего и съ успѣхомъ преподаютъ ее въ высшихъ и низшихъ училищахъ.

Еще надобно упомянутъ объ одномъ заблужденіи, общемъ почти всѣмъ писателямъ Нѣмецкимъ; они мало уважаютъ чистоту слога, говоря, что дѣло состоитъ въ матеріи, а не въ слогѣ. Но кому неизвѣстно, что гдѣ нѣтъ слога, тамъ не можетъ быть совершенства?

(Окончаніе въ слѣд. книж.)

-----

Взгляд на нынешнее состояние немецкой словесности: [Из Bibliotheque universelle] / [Пер.] М. [М.Т.Каченовского] // Вестн. Европы. -- 1818. -- Ч.97, N 2. -- С.90-109.

Взглядъ на нынѣшнее состояніе Нѣмецкой словесности.

(Окончаніе.)

Приступимъ къ нынѣшнему состоянію изящныхъ наукъ въ Германіи. Витійство менѣе всего усовершенствовано въ обширной странѣ сей; очень легко показать причину такого небреженія. Одна только религія составляетъ здѣсь предметъ общественный, дѣла же, касающіяся до управленія народомъ, производятся въ кабинетахъ, и все идетъ своимъ порядкомъ. Въ Англіи издавна являлись рѣдкіе, знаменитые витіи въ обоихъ Парламентахъ. Во Франціи нѣкогда раздавались отголоски умирающей свободы въ Парламентахъ, особенно же въ Парижскомъ. Въ Германіи проповѣдническая катедра есть единственное поприще для витіи. Между служителями церкви многіе прославились убѣдительнымъ, прямо апостольскимъ краснорѣчіемъ. Г. Рейнгардъ (жившій въ Дрезденѣ, недавно умершій) признанъ краснорѣчивѣйшимъ проповѣдникомъ; отъ него остались поучительныя слова высокаго достоинства.

Впрочемъ не можно не примѣтить, что съ тѣхъ поръ какъ Нѣмцы получили свою независимость, со всѣхъ сторонъ слышны краснорѣчивые голоса о единствѣ племенъ Германскихъ и о свободѣ политической. Весьма правдоподобно, что ежели Нѣмецкіе Государи дадутъ подданнымъ своимъ представительную конституцію, и ежели только народъ не станетъ употреблять во зло правъ своихъ; то скоро увидимъ въ ихъ законодательныхъ собраніяхъ раждающееея искусство слова, единственное, несравненное болѣе всѣхъ другихъ содѣйствующее къ достиженію счастія гражданскаго. Трудно предсказать, много ли языкъ отъ того выиграетъ; но то не подлежитъ сомнѣнію, что онъ бы получилъ быстрѣйшій ходъ, новое направленіе, новыя средства обогащаться. Быть можетъ, мы увидимъ Германцевъ спорящими о первенствѣ съ тѣми народами, которые отличились уже великими успѣхами въ семъ искусствѣ.

Со всѣмъ тѣмъ Муза Поезіи грозится оставить Германію, какъ оставляетъ она, если не ошибаемся, и прочія страны Европы. Одинъ только Гете блистаетъ на Парнассѣ -- ut inter stellas luna minores -- какъ Луна между звѣздами. Въ преклонныхъ лѣтахъ онъ все еще владѣетъ своимъ талантомъ. Гете видѣлъ ражающуюся Поезію въ Германіи, и онъ же, быть можетъ, (увы!) проводитъ ее до могилы! Гердеръ, Виландъ, Шиллеръ... ихъ нѣтъ уже на свѣтѣ. Вернеръ незамедлилъ погрязнуть во глубинѣ мистицизма, такъ что новѣйшія его сочиненія, на примѣръ Die Weihe der Unkraft {Ето названіе одной трагедія. Не всякой пойметъ, что оно значитъ; а перевести его могутъ весьма, весьма немногіе. М.}, походятъ на бредъ съумасшедшаго, Графы Шталберги мало пишутъ, Фоссъ, почтенный старецъ, отдыхаетъ при концѣ своей жизни, трудолюбивой и славной. Находящіеся въ Берлинѣ Ламотъ-Фуке, Клингеръ и Тикъ составляютъ вмѣстѣ драматическій тріумвиратъ втораго класса. Два писателя, прославившіеся на драматическомъ поприщѣ, Иффландъ и Коцебу; {Тогда разнесся было слухъ о смерти г-на Коцебу; къ счастію, онъ оказался ложнымъ. М.}, недавно скончались. Между лирическими поемами значительное мѣсто занимаетъ Koзeгартенъ. Слогъ его силенъ; авторъ сей имѣетъ нѣчто оригинальное въ воображеніи и въ чувствѣ; но въ немъ недостаетъ исправности, и по сему не можно назвать его классическимъ писателемъ, Изъ всѣхъ сочинителей романовъ, по смерти Вагнера, нѣтъ ни одного теперь такого, которой равнялся бы Жанъ-Павлу Puхmepy; оригинальный талантъ его достигаетъ высоты первоклассныхъ поетовъ {Въ Германіи романисты полагаются въ классѣ поетовъ. Соч.} нынѣшняго времени, и даетъ ему право на первое мѣсто за ними; жалъ впрочемъ, что въ романахъ его несоблюдены ни правила, ни граница сего рода сочиненій.

Разсматривая произведенія нынѣшнихъ поетовъ Германіи, находишься принужденнымъ творцовъ сихъ раздѣлить на два класса, весьма различные между собою. Одни почерпаютъ свои мысли, свои уподобленія, даже всѣ обороты своего слога изъ Философіи природы (Naturphilosophie), и они-то отличаются такою темнотою, такимъ мистицизмомъ, что нѣтъ возможности понимать ихъ {Hовалисъ (г. Гарденбергъ) первый показалъ ету опасную дорогу, и примѣръ его тѣмъ болѣе вреденъ, что авторъ имѣлъ талантъ необыкновенный. Къ несчастію, посредственныя головы осуждены подражать ошибкамъ великихъ художниковъ, не умѣя достойно цѣнить красоты ихъ. Cоч.}. Другіе пишутъ стихи по образцамъ поетовъ двѣнадцатаго и тринадцатаго столѣтій. Способъ, принятый первыми, начинаетъ уже выходитъ изъ употребленія, и, кажется, онъ въ скоромъ времени совершенно преданъ будетъ забвенію. Но другой родъ слога требуетъ нѣкотораго объясненія. Когда Германія наполнена была Французскимъ войскомъ, и когда владѣтели гнулись подъ ярмомъ тирана; въ то время ученые старались двигать всѣ пружины, дабы возбудить народъ къ дѣятельности и показать ему, до какой степени онъ униженъ; представляли ему образъ прежней Германской имперіи, и сравнивали его съ теперешнимъ ея состояніемъ; хвалили средніе вѣки какъ достославный періодъ для Нѣмцовъ: въ семъ-то духѣ Фридерикъ Шлегель преподавалъ въ Вѣнѣ курсъ Новѣйшей Исторіи; по симъ же побужденіямъ вырыты изъ пыли архивной стихотворенія Нѣмецкихъ трубадуровъ (Minnesänger), и Нѣмцы хватились за отечественную исторію среднихъ вѣковъ съ такимъ жаромъ, съ какимъ хватаются они за всякую новизну въ литературѣ. Изъ числа занимавшихся Нѣмецкою Поезіей среднихъ вѣковъ и вообще Поезіей сѣверныхъ народовъ, мы назовемъ только Фанъ-деръ-Гагенау главнаго издателя стихотворенія Niebehmgen-Lied, также Книга о герояхъ (Heldenbuch), и братьевъ Гримоновъ, которые, по видимому, совершенно посвятили себя своему упражненію, и которые при отличномъ вкусѣ обладаютъ необычайною ерудиціей. Тикъ, Бишингъ и многіе другіе равнымъ образомъ трудятся по сей части.

Не будемъ распрîстраняться о политическомъ вліяніи сихъ новыхъ познаній, и упомянемъ только о вліяніи ихъ на Поезію. Безъ сомнѣнія, труды оныхъ мужей полезны, какъ ознакомливающіе насъ съ состояніемъ наукъ вѣковъ протекшихъ и дающіе намъ удовлетворительныя понятія о языкѣ, религіи и словесности тогдашняго времени; но излишняя ревность увлекаетъ далеко за предѣлы справедливой умѣренности. Стихотвореніе Niebelungen Lied вознесено до героическихъ поемъ перваго класса; пѣсни Трубадуровъ начали быть предпочитаемы пѣснямъ Тибулла и самаго Анакреона {Какъ у насъ полуграматными любословами Слово о полку Игоревомъ и старинныя пѣсни. М.}. Все, что можно только, представить себѣ великаго или изящнаго, находили въ стихахъ Нѣмецкой старины: потому что именно етаго въ нихъ и искали. Почти всѣ Нѣмецкіе поеты захотѣли превращаться въ Трубадуровъ; заимствовали отъ сихъ послѣднихъ мысли, обороты и слова, совсѣмъ незамѣчая того, чего имъ недоставало отличительныхъ качествъ оной старинной Поезіи -- свѣжести чувствъ, благородной простоты, безъискусственной невинности. Сіи подражанія, будучи поставлены подлѣ образцовъ своихъ, необходимо кажутся тѣмъ, чѣмъ поддѣльные цвѣта подлѣ натуральныхъ; ибо животворный духъ искусства, которымъ одушевляются поеты, и который въ каждомъ вѣкѣ принимаетъ на себя иной видъ и свойственной времени характеръ, етотъ Духъ насмѣхается надъ подражателями. И такъ неоспоримо, что сіе желаніе поетовъ подражать стихотвореніямъ вѣковъ среднихъ, сіе желаніе прикрывать нынѣшнія мысли и чувства личиною старины, есть конечно заблужденіе, а подобныя заблужденія никогда не могутъ быть прочны. Надѣяться должно, что Нѣмецкіе поеты возвратятся къ началамъ здравымъ, и откажутся отъ слѣпаго подражанія. Въ правленіе императоровъ Гогештауфенскаго Дома науки были еще въ младенчествѣ, и пространство каждой изъ нихъ было весьма ограниченно; со всѣмъ тѣмъ, онѣ имѣли собственной свои характеръ, и по етому одному всегда будутъ предметомъ нашего любопытства. Въ наше время Нѣмцы принимались подражать Французамъ, Англичанамъ, Грекамъ, Римлянамъ, никогда не достигая до совершенства великихъ образцовъ своихъ, и безъ появленія рѣдкихъ геніевъ, каковые суть Шиллеръ и Гете, Богъ знаетъ какое надлежало бы дать мнѣніе о Нѣмецкой Поезіи; разсматривая ее какъ оригинальную, собственно принадлежащую націи.

Года два тому появился какъ бы третій классъ поетовъ, о которомъ также упомянуть должно. Они воспѣвали двѣ минувшія брани, освобожденіе Германіи и военный духъ того времени. Число пѣвцовъ сихъ довольно велико, и къ нимъ-то можно примѣнить сдѣланное Голдсмитомъ объ Англійскихъ поетахъ въ одной своей комедіи: "Our poets haѵе not written as our soldiers have fought but they have done all they cald." T. e., "Наши поеты не такъ писали, какъ наши солдаты дралися; однакожъ они сдѣлали все что могли сдѣлать." Со всѣмъ тѣмъ нѣкоторые изъ сихъ военныхъ поетовъ подлежатъ исключенію, для нихъ выгодному; таковы на примѣръ Хр. Кернеръ (написавшій поему Leyer und Schwerdt, Лира u Мечь) Рейнгардъ, и другіе. Но всего вѣроятнѣе что хорошіе поеты, равно какъ хорошіе историки, спустя извѣстное время, начнутъ стройнымъ голосомъ воспѣвать славу Нѣмецкаго оружія, когда свободные отъ побужденій, личныхъ и развлеченій, будутъ въ состояніи одушевиться священнымъ восторгомъ. Хотя изъ сего показанія число классическихъ поетовъ открывается весьма невеликое; за то уже второклассные издали такія стихотворенія, которыя изобилуютъ разительными красотами и которыя, какъ на примѣръ поемы Лангбейна, Лауна, Кинда, ознаменованы печатью оригинальнаго таланта. Французы никогда не узнаютъ нѣмецкой литературы по переводамъ, хотя бы переводы сіи равны были отрывкамъ, г-жею Сталь, сообщеннымъ публикѣ. Тщетны усилія таланта, желающаго удержать всѣ красоты подлинника: языкъ, духъ его, его свойства безпрестанно противуполагаютъ ему непобѣдимыя препятства.

Исторія и философія должны бы занять особое мѣсто къ семъ начертаніи; но предположенныя границы не дозволяютъ намъ сего исполнить; можетъ быть найдемъ удобный случай говорить о томъ въ другое время. Теперь да позволено. будетъ намъ только повторилъ уже прежде изъявленное намѣреніе, а именно; чтобы чужестранцы, короче познакомились съ ученостію Германцеръ. Г-жа Сталъ и Виллерсъ показали примѣръ; не уже ли останутся они безъ послѣдователей въ семъ похвальномъ дѣлѣ? М.

-----

Взгляд на нынешнее состояние немецкой словесности: (Окончание) / [Пер.] М. [М.Т.Каченовского] // Вестн. Европы. -- 1818. -- Ч.97, N 3. - С.211-219.