Лернер Николай Осипович - П. Е. Щеголев. Из разысканий в области биографии и текста Пушкина. Спб. 1910

П. Е. Щеголевъ. Изъ разысканій въ области біографіи и текста Пушкина. Спб. 1910.

Эта книжка замѣчательна тѣмъ, что косвенно, помимо намѣреній автора, преслѣдующаго свои особенныя цѣли, ставитъ на разрѣшеніе рядъ вопросовъ, касающихся не только біографіи Пушкина и исторіи возникновенія нѣкоторыхъ его произведеній, но и научныхъ методовъ нашего отношенія къ пушкинской и ко всякой лирикѣ, какъ біографическому матеріалу. Въ этомъ заключается ея достоинство, столь же несомнѣнное, какъ и ея недостатокъ, состоящій въ томъ, что ни одного изъ возбужденныхъ вопросовъ она не рѣшаетъ удовлетворительно Поводомъ къ ея появленію была извѣстная гипотеза Гершензона о "сѣверной любви" Пушкина ("В. Евр." 1908, январь), предметомъ которой г. Гершензонъ считаетъ княгиню М. А. Голицыну, рожд. Суворову. Съ ея именемъ съ изданіяхъ сочиненій Пушкина обычно связываются три пьесы: "Умолкну скоро я".... "Мой другъ, забыты мной"... (обѣ написаны въ Кишиневѣ) и "Давно о ней воспоминанье"... (написано въ Одессѣ). Гершензонъ рѣшилъ, что въ этихъ стихахъ изложена подлинная исторія отношеній Пушкина къ Голицыной, которую онъ любилъ будто бы еще до своей высылки изъ Петербурга, что этой "сѣверной любовью" были внушены и "Кавказскій Плѣнникъ", и "Бахчисарайскій Фонтанъ", поэтическую легенду о которомъ разсказала Пушкину будто бы Голицына, та таинственная красавица, чье имя Пушкинъ ревниво скрывалъ, одна мысль которой была ему дороже "мнѣній всѣхъ журналовъ на свѣтѣ и всей нашей публики". Намъ уже давно пришлось (въ венгеровск. изд. соч. Пушкина, т. II, стр. 573, 629), возражая противъ безпощаднаго протоколизма Гершензона, плохо вяжущагося съ произвольностью его гипотезы, высказаться, что въ этихъ стихахъ, несомнѣнно относящихся къ одному лицу, нельзя искать зеркально-точнаго отраженія чувствъ, внушенныхъ ею поэту, и судить объ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ, такъ какъ поэзія не протоколъ, и художественная правда и конкретность въ творчествѣ вовсе не можетъ сойти за точное изображеніе случившейся дѣйствительности; вмѣстѣ съ тѣмъ мы признали, что посвященіе ей трехъ стихотвореній само по себѣ указываетъ, что она была однимъ изъ нѣсколькихъ молодыхъ увлеченій поэта (см. также т. IV Венгеровскаго изд., стр. 99), но находимъ, что въ поискахъ. подтверждающихъ доводовъ для своей гипотезы Гершензонъ переоцѣнилъ біографическое значеніе этихъ стихотвореній.

Г. Щеголевъ усомнился въ самомъ фактѣ посвященія Голицыной двухъ первыхъ пьесъ, не споря лишь о третьей, озаглавленной въ черновикѣ иниціалами ея титула и имени, и напечатанной при жизни поэта и Голицыной подъ ея полнымъ именемъ. Г. Щеголевъ упрекаетъ комментаторовъ Пушкина, отнестихъ оба эти стихотворенія къ Голицыной, въ ошибкѣ, которую объясняетъ такъ.

"Анненковъ, разсуждая о творчествѣ Пушкина въ кишиневскій періодъ, пишетъ въ своихъ матеріалахъ: "одинъ за другимъ слѣдовали формѣ". Какую же пьесу обозначалъ въ этомъ перечнѣ Анненковъ заголовкомъ "М. А. Г."? Въ его изданіи именно подъ такимъ заголовкомъ напечатана третья, но третья написана въ Одессѣ. Очевидно, Анненковъ впалъ въ невольную ошибку, говоря о третьей при оцѣнкѣ произведеній кишиневскаго періода. Впрочемъ, возможно, что ошибка была иного рода: третье стихотвореніе названо вмѣсто какого-то другого, и въ такомъ случаѣ, всего вѣроятнѣе, вмѣсто второго. Въ послѣднемъ случаѣ, имѣя въ виду второе, Анненковъ долженъ былъ бы написать соотвѣтствующее заглавіе: "Мой другъ, забыты мною"... но описался и внесъ неподходящее тутъ "М. А. Г.". Вѣроятнѣе, пожалуй, именно послѣднее предположеніе, потому что Анненковъ, печатая текстъ I и II, обратилъ вниманіе на хронологическую близость этихъ пьесъ".

Эта-то "обмолвка или неясность", по мнѣнію г. Щеголева, ввела въ заблужденіе издателей Пушкина. Однако, почему г. Щеголевъ видитъ здѣсь ошибку? Вѣдь Анненковъ могъ вполнѣ сознательно озаглавить такъ въ біографіи Пушкина второе стихотвореніе, которое потомъ напечаталъ въ своемъ изданіи безъ всякаго заглавія, слѣдуя примѣру самого автора (въ сборникахъ стихотвореній 1826 и 1829 г.г.), потому что имѣлъ на это серьезныя данныя, намъ неизвѣстныя, какъ неизвѣстно намъ еще многое, что зналъ Анненковъ, который, по справедливымъ словамъ самого г. Щеголева (стр. 89--90), "имѣлъ передъ своими глазами такія рукописи и бумаги Пушкина, которыхъ у насъ нѣтъ, и которыхъ мы не можемъ доискаться",-- и поэтому Анненковъ могъ поставить здѣсь имя Голициной, достовѣрно зная, что вторая пьеса относится именно къ ней. Если же даже допустить на моментъ, что Анненковъ, дѣйствительно, обмолвился и натѣ художественно-спокойные образы въ которыхъ ужъ очень полно отражается артистическая натура Пушкина. "Діонея", "Дѣва", "Муза", "желаніе", "Умолкну скоро я...", "М. А. Г.". Въ послѣднихъ двухъ глубокое чувство выразилось въ удивительно величавой и спокойной звалъ третью пьесу вмѣсто второй, одесскую вмѣсто кишиневской, то это-то обстоятельство указываетъ на то, что онъ ихъ могъ смѣшать только, какъ относящіяся къ одной и той же особѣ:-- невозможно же предположить, что біографъ Пушкина, знатокъ его произведеній, тщательно работавшій по первоисточникамъ, могъ смѣшать двѣ пьесы, лишенныя всякой связи между собой; подобная болѣе, чѣмъ грубая, ошибка была бы невѣроятна и необъяснима. Повторимъ г. Щеголеву его собственныя слова (стр. 120): "не надо измышлять описки"... Что же касается до связи между второй пьесой и первой, то этотъ фактъ давно установленъ, подтверждается и черновою рукописью ихъ и ихъ внутреннимъ сродствомъ, на которое указалъ еще тотъ же Анненковъ, и которое вѣрно прослѣдилъ Гершензонъ. Такимъ образомъ, всѣ три стихотворенія относятся къ Голицыной, и нужно быть ужъ черезчуръ поверхностнымъ изслѣдователемъ, чтобы рѣшиться отрицать это на основаніи нарочито для этого придуманной "описки".

Путемъ такихъ же натяжекъ г. Щеголевъ пытается доказать, что въ эпилогѣ "Бахчисарайскаго Фонтана" Пушкинъ говоритъ о Маріи Раевской, впослѣдствіи женѣ декабриста, и что Марія Раевская и была той grande passion Пушкина, той единственной и вѣчной любовью, о которой онъ такъ трогательно говоритъ въ безыменномъ посвященіи "Полтавы":

Твоя печальная пустыня,

Послѣдній звукъ твоихъ рѣчей

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей....

Чувствуя законную необходимость въ "фактическомъ подкрѣпленіи, которое возвело бы предположенія и догадки на степень достовѣрныхъ утвержденій", г. Щеголевъ находитъ точку опоры въ черновикѣ посвященія, откуда приводить такой зачеркнутый стихъ.

Сибири хладная пустыня

и торжествующе заявляетъ: "этотъ зачеркнутый варіантъ рѣшаетъ вопросъ... таковъ реальный біографическій фактъ", т.-е. Фактъ посвященія "Полтавы" Маріи Раевской, которая ушла за ссыльнымъ мужемъ въ "Сибири хладную пустыню". Благополучно, кажется? Увы, не такъ благополучно!...

Любезность С. А. Венгерова дала намъ возможность, вслѣдъ за г. Щеголевымъ, ознакомиться съ тѣмъ самымъ подлинникомъ посвященія, въ которомъ г. Щеголевъ обрѣлъ "Сибири хладную пустыню". Каково же было наше удивленіе, когда мы убѣдились, что приведенному г. Щеголевымъ стиху предшествуютъ въ подлинникѣ другіе, которыхъ онъ не приводитъ, такъ какъ они портятъ г. Щеголеву всю "обѣдню". Вотъ какъ читается это мѣсто, гдѣ всѣ слова зачеркнуты, кромѣ одного ("святыня"). Первоначально у Пушкина были два предложенія (дополнительныя, подчиненныя обращенію къ неизвѣстной особѣ: "думай, что"):

Одна, одна ты мнѣ святыня

Что безъ тебя св. міръ

Сибири хладная пустыня

("св.", вѣроятно, "свѣтъ"), а послѣ исправленій читается (всѣ слова писаны разборчиво):

Что ты единая святыня,

Что безъ тебя св. свѣтъ

Сибири хладная пустыня.

Такимъ образомъ, третій стихъ не можетъ быть взятъ отдѣльно такъ какъ онъ есть сказуемое предложенія, подлежащее котораго образуетъ второй стихъ: третій, съ которымъ составляетъ одно цѣлое -- ясно выраженную мысль: "свѣтъ безъ тебя -- Сибири хладная пустыня", и "Сибирь" здѣсь имѣетъ значеніе не точнаго географическаго указанія, а поэтическаго иносказанія. Пушкинъ могъ бы съ равнымъ правомъ поставить вмѣсто Сибири Сахару, или сѣверный полюсъ, но въ устахъ его, какъ русскаго человѣка, естественнѣе было упоминаніе о Сибири; (кстати,-- въ "Подражаніи арабскому" первоначальной редакціи, Пушкинъ, вкладывая въ уста влюбленной восточной женщины обращеніе къ "отроку нѣжному", невольно навязалъ ей свое привычное представленіе о пустынѣ: "въ край безлюдный, въ степи снѣжны я готова за тобой"...). Дальнѣйшее построеніе исторіи любви Пушкина къ Маріи Раевской, которое набрасываетъ г. Щеголевъ, послѣ этого, конечно, падаетъ. У г. Щеголева есть предшественникъ, г. Н. Кузьминъ, уже писавшій не разъ (въ "Ежемѣсячн. Сочиненіяхъ" Ясинскаго и въ "Зарѣ" небезызвѣстнаго патріота-отъ субсидіи г. Ярмолкина) о любви Пушкина къ Маріи Раевской и высказавшій нѣкоторые изъ тѣхъ выводовъ, которые потомъ повторилъ г. Щеголевъ, ревниво упрекающій своего предшественника въ неимѣніи "рѣшительно никакихъ фактическихъ данныхъ". Однако, и "разысканія" г. Щеголева тоже ничего не "разыскали", а только указали на необходимость дальнѣйшихъ, болѣе тщательныхъ изслѣдованій.

Да, въ жизни Пушкина была единственная, великая любовь, передъ которой блѣднѣли всѣ другіе его увлеченія и порывы, но кто зажегъ въ сердцѣ поэта неугасимую лампаду этого чувства, г. Щеголеву не удалось показать. Для разрѣшенія вопроса о ней, г. Щеголевъ ничего не сдѣлалъ, потому что не изслѣдовалъ его, а старался "угадать отвѣтъ", а когда ему показалось, что онъ "угадалъ", онъ сталъ искать подтвержденія своей догадкѣ, то навязывая Анненкову небывалую "описку", то беря изъ цѣлаго предложенія только тѣ слова, которыя ему показались "подходящими" для оправданія гипотезы. Для рѣшенія этой сложной и тяжелой задачи необходимо прежде всего извлечь, такъ или иначе, говорящаго объ этой интимнѣйшей сторонѣ жизни поэта, или такъ, либо иначе, на нее намекающаго. Необходимо анализировать въ этомъ отношеніи такія произведенія, какъ "Воспоминаніе", "Не пой, красавица, при мнѣ".... "На холмахъ Грузіи".... "Заклинаніе", отдѣльныя эпизодическія отступленія Пушкина pro domo sua въ "Евгеніи Онѣгинѣ" (напр., гл. 3, стр. XIV, гл. 4, стр. Ш, "Странствіе Онѣгина"), "желаніе" (1821 г.), "Разговоръ книгопродавца съ поэтомъ" (а въ связи съ нимъ и "Сцена изъ Фауста") и пр. При оцѣнкѣ этого матеріала нужно стараться не впадать въ тотъ наивный буквализмъ, въ который впадаетъ на каждомъ шагу г. Щеголевъ и не подозрѣвающій, что далеко не всегда можно видѣть въ стихотвореніи точное изображеніе дѣйствительнаго факта, и что, если лирика и есть автобіографія, то не съ протокольномъ значеніи, а въ иномъ, безконечно болѣе сложномъ,-- а также не упускать изъ виду роль фантазіи и извѣстную зависимость поэта отъ литературныхъ вліяній. Поступать иначе, значитъ -- не только не понимать Пушкина, но и не желать его понять. И при этомъ надо помнить, что изслѣдователю, можетъ быть, не разъ придется сказать себѣ не только: "ignoramus", но даже: "ignorabimus".

Есть въ работѣ г. Щеголева нѣсколько не связанныхъ ближайшимъ образомъ съ ея задачею отдѣльныхъ справедливыхъ фактическихъ указаній и удачныхъ поправокъ ошибокъ другихъ комментаторовъ. Пользуемся случаемъ исправить одну ошибку самого г. Щеголева. Упрекая другихъ изслѣдователей, что они не обратили вниманія на одну черновую тетрадь Пушкина (Румянцевой, муз., No 2366), г. Щеголевъ (стр. 119--121) сообщаетъ, что подъ черновымъ наброскомъ XXXIII строфы 1-й гл. "Онѣгина", находящимся въ этой рукописи, "сдѣлана совершенно четкая помѣтка 16 августа 1822". Эта дата имѣетъ значеніе для хронологіи "Онѣгина". Передъ нами лежитъ отличная фотографія этой страницы, та самая, которою пользовался г. Щеголевъ, и мы можемъ увѣрить г. Щеголева, что дата не 16 августа, а "16 avr.", т.-е. avril, апрѣля, что она вовсе не написана подъ стихами, а прописана рядомъ съ ними (г. Щеголеву извѣстно, конечно, что это не одно и то же), и что она никакимъ годомъ не снабжена, такъ какъ другими чернилами и другимъ пріемомъ почерка (одного съ нами мнѣнія и С. А. Венгеровъ) кругомъ всей страницы написаны цифры годовъ съ 1811 до 1825 и даже 1830 г., изъ которыхъ близко къ датѣ "16 avr." стоятъ, хотя вовсе къ ней не относятся, цифры 1822 и 1824. Такая невнимательность въ точной фактической работѣ недопустима. Совершенно излишне было длинное разсужденіе о томъ, можно ли связывать съ Голицыной пьесу Пушкина "Ты и вы", такъ какъ А. П. Кернъ указала въ своихъ запискахъ ("Русск. Стар." ]880 г., январь, 143), что она посвящена Олениной, а въ бумагахъ Олениной нашлась ея (Олениной) собственноручная копія стихотворенія съ ея же замѣткой: "А. А. Оленина ошиблась, говоря Пушкину "ты", и на другое воскресенье онъ привезъ ей эти стихи" ("Русс. Стар." 1890 г., августъ, 398).

Н. Лернеръ.

"Современникъ". Кн. IV. 1911