Купчинский Филипп Петрович - Шутка Аллаха

Шутка Аллаха

(Рассказ неповешенного евнуха)

Ф. Купчинского

Хитро прищурив левый глаз, евнух наклонил вправо свою голову и улыбался; лицо его было особенно лукаво, когда он смотрел па меня.

Я понял, что он вспомнил что-то интересное из своей былой привольной жизни в гареме, и молчал, потому что умел слушать.

-- Иногда бывает так, что сам Аллах любит пошутить... Но что делается с простыми смертными от этих шуток... если даже султаны от них плачут!..

"Я расскажу, как горько на моих глазах плакал старый султан, когда однажды Аллаху угодно было пошутит с ним".

Я видел, как лицо евнуха все озарилось воспоминанием; сам он заерзал на своем мягком сиденье и поудобнее поджал под себя ноги.

Потом он протянул мне свою правую, очень смуглую, почти коричневую руку и, обнажив ее, показал глубокий рубец от старой раны.

-- Это падишаху угодно было ранить меня в тот вечер... С тех пор я знаю задолго о приближении дождя, грозы и сильного ветра, а осенними ночами эта рана моя ноет, как голодная собака, от которой отняли кость.

"В недавние еще времена, когда невольничество не только было открыто, но даже состояло под покровительством Шейх-Уль-Ислама, -- по обычаю, каждый год 27-го Рамазана глава правоверных посылал султану первую из первых красавиц-девушек, назначенных в этот год к продаже в частные руки. То не был выбор всегда старого Шейх-Уль-Ислама, то был выбор одного, двух пли трех людей: из бесчисленных рынков выбиралась особой строгой комиссией достойнейшая по красоте и посылалась султану, как замечательный и лучший образец девичьего "урожая" этого года...

Те, которые готовили девушек на продажу, всегда мечтали, как о счастье, чтобы они достались падишаху.

И часто бывало так, что выбор падал на девушку бедную, по цене недорогую, в которой открывались неожиданно достоинства, всех поражавшие: глаза, в которых таилась манящая и пугающая пропасть, шелковые нити волос, похожие на солнечные лучи, голос, подобный музыке, тело, стройное и белое, как оживший мрамор Калимноса.

В тот год нам прислали девушку родом из Снори. Аллах -- свидетель, что красота этой девушки превосходила всякую человеческую фантазию.

Не мне, владеющему простыми, бедными словами, ее описывать.

Старый султан с первого мига, когда взглянул только на нее, приведенную в праздничных белых покрывалах, медленно снятых евнухами перед падишахом, -- сам старый султан опустил руки, выронил напиток и трубку кальяна, встал с сиденья своего и закрыл руками лицо.

Ему казалось, что это сон... Он открывала, и снова закрывал свое лицо.

Не может такое лицо родиться на земле, -- шептали в восторге его уста. И он приказал, чтобы ее хранили и лелеяли, как бы присланную самим Аллахом, и сам он был с нею внимателен и нежен, как ни с кем.

Никто не видал от падишаха таких щедрых подарков, как она, и все в "Саду Счастья" ей завидовали.

Пришла она к нам скромной и молчаливой, стыдящейся и томной, как дитя. Но скоро падишах ее избаловал настолько, что она приказывала с пренебрежением, что проснулась в ней чудовищная гордость и родилась ревнивая злоба ко всему, что могло отнимать у нее безмятежное царство в "Садах Счастья".

И падишах полюбил ее. В тот год он ко всем другим женщинам был невнимателен и холоден, -- скоро отсылал от себя и мало награждал подарками.

Тот год был черным для затворниц падишаха, и они его не забудут.

Ненависть к этой девушке из Сирии, которой султан сам вплетал цветы в волосы, сам наряжал для танца, сам поил и кормил из своих рук, когда приходил отдохнуть в гарем, -- ненависть эта не знала пределов.

Назвал ее падишах: Алла, -- именем, подобным бессмертному имени Единственного; но воля падишаха, какой бы ни была она святотатственной, была для покорных его рабов священной, -- и все называли ее госпожой Аллой, и кланялись ниже, чем другим, и служили усерднее, чем другим.

Как распускается розовый бутон под лаской росы, солнца и прохлады тихих ветров, -- так распустилась в "Садах Счастья" и расцвела пышно красота Аллы. Об этой красоте немало написано сказок и легенд. Немало иностранных властителей о ней знало и посещало падишаха с тайной мыслью увидеть Аллу. Ее видела императрица Германии, посещавшая гарем, ее показывал падишах своему другу, императору Вильгельму, который настолько сильно был очарован ею, что в память ее поставил на Большой площади Стамбула, где высятся старые обелиски, роскошную маленькую часовню во имя Аллаха. Особые инженеры около двух лет работали над часовней, и она явилась исключительным произведением искусства восточного, созданного руками европейцев.

Говорят, что каждый раз, когда падишаху угодно было приблизиться к этой часовне, -- поднималась на дне ее пола особым механизмом громадная мраморная плита, и в темной пропасти, как звезды, горели буквы, составленные из драгоценных самоцветных камней: "Алла".

И никто не мог бы сказать ничего, потому что то было только имя девушки...

Сам падишах говорил близким своим женщинам много позже того, что год Аллы был лучшим и светлейшим годом всей его жизни.

Месяцы проходили, и султан привязывался к ней.

Из одалиски она обратилась в его первую подругу; несмотря на то, что не подарила ребенка султану, она по исключительному капризу падишаха названа была "кадиной", хозяйкой в "Садах Счастья".

"Кончался год, в который немало горя и слез узнали подруги падишаха, немало обидного презрения и равнодушия видели те, которые за много лет привыкли к другому отношению своего победителя.

Год кончался, и наступало новое 27-е Рамазапа, когда Шейх- ль-Ислам, верный традициям предков, посылает первую из первых девушек, -- цвет девичьего "урожая" этого года.

Во многие дни верные традициям вельможи и родственники посылали падишаху лучших девушек, выросших в их странах, и всегда султан ждал с трепетным нетерпением этих новых подарков.

Но особенно нетерпеливо и напряженно он ждал 27-е Рамазана, когда он знал, что девичья красота будет сиять перед ним исключительная, почти сказочная.

Ждал он и тот вечер, ровно через год после того, как привели ему Аллу.

Ждал, сидя на мягких подушках из нежного пуха птенцов, отдыхая в нежных звуках струнных песен, среди ароматных курений, возжигаемых в разных смесях каждый вечер по особому приказанию самого падишаха. У ног его, склонясь руками на его колени и разбросав на его подушках шелковые волны своих волос, сидела Алла, -- в этот вечер особенно тревожная. И такой разговор был между нею и падишахом:

-- Мне будет горько, если новая девушка Рамазана будет лучше меня, падишах. Ты станешь ее любить, как любил меня, -- а я захочу умереть.

-- Она не может быть лучше тебя, Алла, лучше тебя не бывает девушек и никогда не будет... Но если она только наполовину будет прелестна, как ты, то и тогда я прикажу окружить ее заботами и вниманием, которые неведомы другим...

-- И ты будешь вечерами присылать за нею, чтобы она пела тебе, служила и танцевала, -- а я буду томиться, бродить по аллеям парка, плакать у фонтанов, как они плачут целую ночь, целую ночь...

-- Я позову вас обеих, -- если она будет достойна принимать меня вместе с тобой, Алла...

-- Я не хочу, чтобы обеих, -- или меня одну будешь ты принимать, как весь этот год, или других, кого хочешь, когда хочешь, но не обеих... Я хочу быть одной, падишах!..

И она плакала, склоняясь головой к ногам султана, а он смеялся, потому что слова ее были для него слаще лукума, пьянее вина, благовоннее тонких курений.

Султан любил, когда видел в женщине ревность... Он, ненавидимый большинством, дорожил к себе видеть отверстым женское чуткое сердце.

-- Если женщина ревнует меня -- меня еще можно любить, и не все меня ненавидят и презирают, -- часто говаривал падишах приближенным.

Торжественно ввели к падишаху новую девушку Рамазана, и черные руки слуг расторопно раскутали голову и фигуру вошедшей.

Алла продолжала сидеть и смотрела жадно на волны тонкого шелка, из которых медленно показывалась юная девушка из Лесбоса. Нежной красоты лицо мелькнуло перед ее ревнивым вниманием, и крик вырвался из ее груди. Этого крика горя и ужаса, как радости, ждал султан и хотел, потому что еще выше оценил он подарок этого года, и милостиво приказал при близиться юной лесбианке.

Алла же выбежала, плача, а падишах смотрел ей во след, не без удовольствия пожимая плечами.

-- Что с нею? -- спрашивал он слуг, когда хорошо знал и все внимание свое уже остановил на вошедшей, которая, по установившимся традициям, в этот вечер, если желал того султан, оставалась служить ему.

И султан желал того, -- потому что крик Аллы еще более уверил его в красоте лесбианки.

Уже поздно, когда звезды полным светом сияли над "Садом Счастья", падишах приказал послать за Аллой.

Но посланные слуги пришли сконфуженные:

Госпожа плачет, и лицо ее красно, -- она не может осмелиться показаться перед взором своего господина...

Падишах засмеялся, он был теперь добр и простил ее за дерзкое ослушание.

Пусть выплачется, другой раз я еще позову ее, -- сказал он.

Только на заре возвратилась красавица-лесбианка от падишаха, и на одном из ее пальцев сияло кольцо с большим алмазом -- подарок от повелителя, знак его особой милости и расположения.

И все в гареме знали про кольцо и про то, в какой час вернулась в свои покои новая одалиска, ежегодная девушка Рамазана, родом из Лесбоса.

Несколько дней спустя, теплым вечером пришел падишах отдохнуть и приказал позвать к себе Аллу. И не успела она войти, как он послал за лесбианкой.

Неподвижная, бледная стояла Алла перед Своим повелителем, который смеялся над ее горем и весело приглашал, так же нежно, как всегда, приготовить ему любимое питье и подать сласти, посыпав их свежей сахарной пудрой... Она молчала...

-- Что же ты забыла, Алла, полить розовой водой рисовое желе?

Но Алла молчала.

И не принесла вина, присланного вали из Тенедоса...

Алла молчала.

-- Или ты забыла мои вкусы, Алла?.. Я не вижу на тебе моего любимого ожерелья из жемчугов... -- И султан засмеялся.

В то время входила лесбианка, и в единый миг, как дикая тигрица, кинулась на нее Алла. Схватила за распущенные волосы и стала их рвать, сдирала с девушки тонкие одежды, царапая острыми ногтями ее нежное тело...

Султан одну минуту оставался как бы в оцепенении, -- а потом грудь его тяжело задышала, и в страстном напряженном внимании он стал следить за борьбой.

Лесбианка, которая была повыше и побольше тонкой и хрупкой Аллы, скоро оправилась от неожиданности и с неменьшей яростью рвала на Алле ее волосы и одежды. Девушки кричали и уже упали на землю, где в бешеной схватке кусали, царапали и били друг друга, -- когда слуги, привлеченные криками. поспешили на странную возню и хриплые крики. Слуги готовы были броситься разнимать. -- но жест падишаха остановил их. Взволнованный и дрожащий, он приказал выйти слугам.

-- Они сами оправятся и поднимутся, -- сказал падишах.

И он стал звать по имени Аллу.

Алла, увлеченная борьбой, ничего не слышала...

Но вот падишах заметил что-то блестящее в руке лесбианки: она кинжалом старалась ударить Аллу, у которой не было никакого оружия.

Тогда вдруг султан стал громко звать на помощь. Он то бросался сам, как бы желая вмешаться, то отступал, не решаясь, и умолял разнять их и вырвать кинжал у лесбианки.

-- Она ее убьет, проклятая, -- я знаю, что убьет! Вырвите кинжал и уберите эту злую лесбийскую кошку!.. Я прикажу никогда мне, не присылать больше девушек из Лесбоса!.. Как она смела носить с собою кинжал!

Слуги старались оторвать друг от друга борющихся, но это не удавалось.

Тогда я, стоявший близко, заметил кинжал в руке падишаха.

"Испугавшись, как бы не произошло несчастья, я, отстранив слуг, сам схватил лесбианку и высоко поднял ее над головой -- и в то время произошло то, чего так боялся султан. Рука лесбианки с кинжалом тяжело опустилась на грудь Аллы, и, обливаясь кровью, Алла с громким стоном упала на ковер и лишилась чувств, а я почувствовал страшный удар в руку. -- то султан, подскочив ко мне вплотную, кинжалом ударил меня по руке. Может быть, он хотел поразить лесбианку за Аллу... Может быть, он был рассержен, что я, подняв лесбианку, как бы помог ей ударить Аллу, не знаю, но лесбианку унесли, а я, почтительно склонившись перед султаном, вышел перевязать рану.

В то время султан бегал по веранде, крича на всех. Имя Аллы он повторял множество раз и награждал его самыми ласковыми словами.

"Он то бросался к ней, как бы стараясь привести в чувство, то отбегал и требовал скорее врача, чтобы непременно спасти Аллу.

Лесбианку он приказал бросить в тюрьму, где очень скоро она умерла...

Врача Маврогени-пашу нигде не могли найти. Никакого другого врача не решался никогда звать в гарем падишах, и гневу его не было пределов.

Гонцы обегали весь город и через часа три нашли Маврогени-пашу в каком-то кафе в Пере, -- откуда его мгновенно привезли в коляске, как он был, во фраке, несмотря на мольбы его дать ему надеть мундир, -- потому что он не дерзал предстать перед повелителем без мундира...

Криками и потоками брани встретил султан своего врача:

-- Чтобы отныне ты всегда был тут каждую ночь! Чтобы никогда без моего разрешения ты не смел покидать Ильдиза!..

К счастью для Аллы, для доктора Маврогени-паши и для падишаха, ей стало лучше, не была опасной рана, нанесенная ослабевшей от борьбы рукой лесбианки... Падишах обещал высокую награду Маврогени-паше, если он ее вылечит...

Сам султан приходил к больной и часами просиживал у ее ложа, приказывая, чтобы ему все приготовляли для угощений заранее вблизи ковров, на которых лежала побледневшая Алла.

А лесбианки больше не видели в серале султана; я говорю, что она вскоре умерла, -- и кто знает, отчего: от потрясения или тоски, -- а я не видел ее с тех пор...

Шейх-Уль-Ислам получил приказ никогда не посылать на Рамазан девушек из Лесбоса.

-- Там люди злые и коварные, -- говорил, нахмурившись, султан: -- они ходят с ласковыми лицами, а в складках их одежд таится кинжал... Я никогда не хочу видеть ни одного человека из Лесбоса...

Аллах видел, был ли в том справедлив падишах, но, конечно, с ним не спорили...

Ранее нового 27 Рамазана Аллы не стало. Она умерла от грудной болезни накануне возможности быть матерью. Султан сказал Шейх-Уль-Исламу, чтобы ему больше не присылали девушек 27 Рамазана:

-- Потому что Аллах нехорошо пошутил со мною...

----------------------------------------------------------------------------

Текст издания: журнал "Нива", 1913, No 15, с. 296--297.