Карамзин Николай Михайлович - Снитгер. Гамбургский анекдот

Снитгер. Гамбургский анекдот

Beatus ille forum vitat1. Гораций.

1 Т. е. "Блажен убегающий дел народных!"

В конце семнадцатого века гамбургская конституция, после долговременного мятежа и неустройства, образовалась так, как она ныне существует. Свирепый раздор царствовал в городе; подозрение и ненависть вооружали знаменитых чиновников друг против друга. Магистрат вошел в тайную связь с немецкими принцами, в надежде присвоить себе власть верховную. Сенаторы не стыдились явно преступать законы и расхищать казну. Герцог Целльский, союзник магистрата, готовился занять своим войском гамбургское владение; а венский двор, пользуясь всяким случаем притеснять имперские города, брал виновных под свою защиту, объявлял требования несогласные с конституцией и беспрестанно грозил Гамбургу отнятием у него прав города свободного.

Граждане, со всех сторон окруженные бедствиями, уже не дерзали говорить, и в глубоком, безмолвном унынии ожидали цепей рабства; права и политическое бытие их ежеминутно могли исчезнуть... Но Георг Снитгер вступился за отечество, и спас его.

Хотя он был весьма богат, весьма уважаем за честность свою и разум, но не искал чинов и не хотел играть роли в мятежах города; когда же гибель казалась неминуемой, тогда, единственно тогда сей гражданин вышел из произвольной своей неизвестности, собрал народ и предложил ему все ясные доказательства насильственных поступков двора венского. "Хотите ли, сказал он, терпеть несправедливость для того, что не имеете войска? Люди свободные непобедимы своим мужеством. Нередко лучший способ избегнуть несчастья состоит в том, чтобы его не страшиться. Будьте великодушны и тверды, о сограждане! Сильные угрожают вам; другие сильные могу быть вашей защитой".

Смелость Георга Снитгера оживила собрание. Оно торжественно объявило магистрату, что не хочет никакой зависимости, не потерпит никаких нарушений конституции и требует наказания виноных.

Народ как сказал, так и сделал. Магистрат, изумленный сей твердостью, отказался на время от планов властолюбия и примирился с гражданами. Виновных сенаторов сменили и заставили возвратить похищенное ими. Бургомистра Мюрера с бесчестьем выгнали из магистрата за то, что он продал себя иностранцам, и подпиской обязали его не выезжать из города. Но Мюрер тотчас нарушил обязательство и бежал из Гамбурга в Целле, где император пожаловал его в советники государственные. -- Великий курфюрст бранденбургский требовал от Целльского герцога, чтобы он оставил Гамбург в покое. Сей принц и венский двор увидели, что их властолюбивые намерения обращены в ничто мужеством и разумом одного гражданина; а Гамбург сделался независимее прежнего.

Между тем они все еще надеялись рано или поздно достигнуть до своей цели. Прежде всего надлежало избавиться от человека, которого Гамбург справедливо называл ангелом-хранителем свободы. Император требовал от Снитгера, чтобы он объявил, кто доставил ему письменные документы, предложенные им народу; но Георг отвечал, что он дал слово хранить тайну, и следственно не может нарушить его. Граждане в торжественном собрании объявили, что история сих документов есть тайна республики, и что они готовы умереть за Снитгера. Венский кабинет хотел, чтобы магистрат взял под стражу сего гражданина как мятежника; но весь народ снова поклялся быть его защитником, и с того времени повиновался ему как неограниченному властелину. Георг пользовался сей доверенностью единственно для общего блага, стараясь искоренять прежние раздоры и несогласия.

Иностранные дворы, не смея явно напасть на имперский город, вздумали прибегнуть к коварству, по совету, как надобно думать, изменника Мюрера.

15 апреля 1685, когда Георг возвращался с женой в город из сельского дома своего, отряд конницы окружил его карету. Снитгера вытащили, связали, бросили в телегу, супругу его посадили вместе с ним и через несколько минут выехали из гамбургского владения.

Одна старая женщина шла мимо, видела похищение и сказала о том у городских ворот. В минуту весь Гамбург узнал о сем злодействе. Граждане затрепетали от ужаса и гнева; выбежали из домов своих; многие не имели времени одеться, но успели схватить оружие; прямо бросились в ратушу, где чиновники были уже в собрании и все в один голос требовали спасителя отечества. Женщины с воплем произносят имя Снитгера, и самые дети, бегая по улицам, плачут и твердят сие милое народу имя.

Сенат сделал все, что мог; в ту же минуту велел драгунам скакать за похитителями, обещал 100 талеров избавителю Георга и взял под стражу родственников Мюрера, чтобы они могли служить аманатами. Отворили городские ворота, и бесчисленное множество граждан рассеялось по всем дорогам, в надежде догнать похитителей.

Они уже были во владении целльском, считали себя в безопасности, -- ехали тише, и в Аттембурге остановились для переезда через Эльбу. Плот был на другой стороне. Снитгера сняли с телеги и бросили на траву; жена, обливаясь слезами, села с ним рядом; а начальник отряда разбирал бумаги, найденные в кармане у мужа ее. Плот уже приставал к берегу... Вдруг майор Эберраух с отрядом гамбургских драгун показывается на пригорке и во весь дух скачет на разбойников, которые оцепенели от ужаса и не смеют обороняться; их берут в полон, заключают в цепи -- освобождают Снитгера. Он садится в телегу, в которой за несколько минут перед тем везли его связанного, с угрозами, с ругательством, и которая обращается для него в торжественную колесницу.

Уже Гамбург ожидает своего верного гражданина, и радостные восклицания заступили место общего уныния. Те, которые гнались за разбойниками по другой дороге, и не найдя их, с горестью возвращались в город, слышат счастливую весть и бегут навстречу к нему. Женщины и девицы спешат нарядиться в лучшее платье, идут вместе с супругами, отцами своими и несут в руках цветы с плодами. Старцы, больные, дети собираются у городских ворот или на улицах, через которые надлежало ехать Снитгеру.

20 апреля он встретился с ними в деревне Бергдорфе, и вдруг услышал тысячу громких приветствий. Народ остановил телегу. Всякий теснился в толпе, чтобы только к нему приблизиться и пожать его руку; всякий хотел быть им замечен. Приятно утомленный знаками общей любви и лаской сограждан, он продолжал свой путь к Гамбургу. Толпы народа шли за ним -- и только его видели -- и только о нем говорили. Дорогой они беспрестанно увеличивались. Скоро раздаются песни. Молодые женщины и девицы поют их, со всех сторон бросают миртовые ветви на телегу Снитгера и землю усыпают цветами.

У городских ворот встречают его приветствия детей и старцев, и все граждане идут за ним в ратушу. Дух партий, раздор, ненависть и все обряды забыты: сенаторы с радостными слезами бросаются в объятия к Снитгеру. Обнимают, целуют, расспрашивают его -- и часы пролетают в сих сладких движениях сердца.

Наступает ночь: все дома вдруг осветились. Народ, среди потешных огней, собрался на площади; музыка загремела, и веселые пляски продолжались до утра.

С сего времени Снитгер был гением республики. Во всяком затруднении граждане обращали на него взоры, думая, что он поможет им своей мудростью. В народных собраниях ему надлежало только сказать одно слово, что решить всякое дело. Магистрат также во всех важных случаях хотел знать его мысли. Не было гражданина, который с радостью не пожертвовал бы жизнью для спасения Георговой. Он со своей стороны платил им за любовь беспредельной ревностью, и жил единственно для их благоденствия, не занимаясь ничем другим; однако скоро увидел с горестью, сколь тяжело бремя, положенное на него общей доверенностью! Обстоятельства были опасны и бедственны. Сей верный гражданин еще великодушно сражался с ними; но провидение назначило ему погибнуть.

Со времени его освобождения, и по сей самой причине, новая буря грозила Гамбургу. Похитители Георга в допросе своем показали, что они были орудиями императорского резидента и министра целльского. Магистрат, несмотря на то, велел отрубить им голову. Венский двор пылал мщением, требовал великих денежных сумм с Гамбурга и выслал его депутатов из Вены. Герцог Целльский также хотел удовлетворения за то, что гамбургские солдаты осмелились взять людей под стражу в его владении, и сей несчастный город, разрушив однажды план своих неприятелей, видел перед собой новые беды: обыкновенная участь всех малых и бессильных областей!

В начале 1686 года войска целльские вдруг заняли большую часть гамбургского владения. Магистрат прибег к великодушию великого курфюрста. Сей государь вступался с жаром за Гамбург как в Вене, так и в Целле; однако не хотел начать войны, а дружественные представления его не имели успеха. Гамбург казался преданным несчастному своему року.

Весь город был тогда в мучительной неизвестности, которая еще хуже явного бедствия. Торговля совершенно пресеклась; ибо иностранцы ожидали следствий, и сами жители тайно готовились к бегству в случае осады. Сенаторы, граждане собирались в унынии и расходились по домам. не положив ничего решительного. Еще с некоторой надеждой обращались глаза на Снитгера; но лицо его также изображало глубокую скорбь и сию печальную твердость, с которой герой видит наступление последнего часа жизни славной. Чело великих людей открывает народу тайну будущего, как вершина гор высоких предвещает ему ясную или бурную погоду. Снитгер казался унылым: граждане думали, что нет спасения.

Вдруг он явился на бирже и в собрании народном с лицом веселым; спокойно занимался своими торговыми делами, предлагал некоторые меры для общего блага и старался во всем ободрять граждан. Никто не угадывал, отчего произошла в нем такая внезапная перемена; но его уверенность ободрила все сердца -- и всякий, видя спокойствие, даже веселость гамбургских жителей, мог бы заключить, что опасность совершенно миновала для отечества.

Получили известие, что корпус датских войск собирается в Гликсштате, в 6 милях от Гамбурга. Народ встревожился; но Снитгер и друзья его нашли способ успокоить граждан, и представили им сей случай в таком благоприятном виде, что они стали шутить над беспокойством магистрата. Сколь же велик был общий ужас, когда, 19 августа 1686, датчане окружили город, потребовали сдачи и немедленно напали на его внешние укрепления, хотя и не могли взять их!

В случае явной и крайней опасности нередко сама робость обращается в мужество. Все жители гамбургские вооружились и спешили на стену; чужестранные матросы и ремесленники добровольно соединились с ними. Сам Целльский герцог, забыв вражду свою, прислал на помощь к ним 4000 солдат. Министры разных держав, бывшие в Гамбурге, явились в датском лагере и с жаром представляли генералу несправедливость такого нападения. Бранденбургский курфюрст грозил, а герцоги Мекленбургские собирали войско. Король датский, видя неудачу, велел генералу своему отступить немедленно от Гамбурга.

Но еще прежде отступления датчан жители сведали причину их нападения, которая ужаснула все сердца.

Паулли, датский резидент, выехал из Гамбурга во время осады. Служанка его объявила в сенате, что он перед отъездом, ночью, зарыл в саду своем ларчик. Сенаторы, вырыв его, нашли в нем бумаги и доказательства, что Снитгер имел тайные сношения с двором копенгагенским. Никто усерднее и храбрее Снитгера не защищал города. Офицер, посланный взять Георга под стражу, нашел его вооруженного на стене против неприятеля; он почти не сходил с нее во все время осады. Но собственноручные письма явно доказывали его измену.

Будучи причиной, хотя и невинной, неприятельских действий герцога Целльского и злобы венского двора -- терзаемый бедствием отечества -- тронутый до глубины сердца любовью и доверенностью сограждан -- Снитгер долго мыслил о средстве спасти Гамбург и, казалось, нашел его. Он с самого детства был дружен с Конрадом Ястрамом, также гамбургским знатным гражданином, весьма не ровным ему в рассуждении ума и характера, но привязанным к нему всей душой. Георг сообщил другу свою идею: он одобрил, хвалил ее, и вместе с ним искал только лучшего способа приступить к исполнению.

Дания в 1679 году отказалась торжественно от своих прав на Гамбург, взяв с него 350,000 талеров. Хотя магистрат и не весьма верил ее правительству; но Снитгер, обманутый самой своей честностью, думал, что отечество его может в настоящих обстоятельствах требовать помощи от короля датского. Конституция одному магистрату давала право входить в такие переговоры; но граждане не имели к нему доверенности, и многие утверждали, что он сам заставил герцога Целльского ввести войско в гамбургское владение. Снитгер мог отнестись к гражданству; но в сем случае нельзя было сохранить тайны, и сверх того нарушалась конституция: что без сомнения умножило бы несчастные раздоры властей. В надежде на любовь сограждан и чистоту своих намерений, он решился сам вступить в переговоры, и сделался преступником от ревностного патриотизма.

Георг и Конрад вошли в переписку с копенгагенским двором через датского резидента в Гамбурге, и скоро заключили трактат. Король обязался выгнать целльское войско из гамбургского владения, а Снитгер дал слово, что город торжественной депутацией изъявит ему благодарность и заплатит издержки сей экспедиции. Он конечно исполнил бы свое обязательство. Граждане по любви к нему согласились бы на всякую жертву, и не отвергли бы предложений столь умеренных в случае благодеяния столь важного. Если бы Георг имел дело с честью и добродетелью, то он заслужил бы новый венец гражданский; поверив же министрам коварным, сделался жертвой своего легковерия. Дания собрала войско, но единственно с тем намерением, чтобы овладеть Гамбургом.

В допросах своих Снитгер и Ястрам с величайшей откровенностью изъясняли свои мысли и намерения; но зависть и вражда магистрата, которые долгое время казались усыпленными, ожидали единственно случая обнаружиться. Их стали пытать с ужасной жестокостью, и не могли сведать ничего более истины, добровольно сказанной: то есть, что Снитгер хотел единственно спасти отечество, излишне надеясь на любовь сограждан и на честность датской политики. -- Друзья оставили несчастного, а неприятели могли на свободе представлять дело его в самом ужасном виде измены; им легко было доказать, что оно достойно смертной казни.

Однако не вдруг решились на сию крайность, и приговор суда обнародовали уже через несколько месяцев, когда граждане отвыкли видеть Снитгера в их собраниях, и когда в город ввели войско бранденбургское. Судьи объявили, что Георг и Конрад Ястрам будут казнены, и головы их выставлены на воротах гамбургских. Сей приговор был делом и торжеством партии: чему доказательством служит то, что сенаторы немедленно призвали в Гамбург изменника Мюрера и снова сделали бургомистром.

4 октября 1686 надлежало совершиться казни. Добрые граждане с ужасом видели приближение сего дня; сами враги Снитгера боялись: только он один казался спокойным.

Еще на самом рассвете ворота, площади и место казни были заняты иностранным войском. Как скоро раздался бедственный звук колокола, все граждане со слезами заперлись в домах своих. Многочисленный отряд вывел сперва Ястрама из темницы. Будучи от природы сложения нежного и характера робкого он не мог снести ужасов пытки, заключения и близкой, неизбежной смерти: едва передвигая ноги, шел на место казни; увидел полицейских служителей, прибивающих к городским воротам острое железо, на которое должно было воткнуть голову его друга, и в обмороке упал на землю. Его внесли на эшафот и казнили почти мертвого.

Последнее действие непорочной жизни Снитгера было еще гораздо трогательнее. Читатели не забыли супруги его, которая разделяла с ним славу торжества приятнейшего для гражданина: она, с мужеством спартанки, добровольно заключилась с ним в темницу; хотела даже быть свидетельницей и пытки его. Тираны из человеколюбия не пустили ее; но что же надлежало чувствовать ее сердцу в сии страшные минуты и в ту, когда она увидела супруга измученного варварством и неподвижного от следствий пытки!

Снитгер, провожаемый солдатами, вышел из темницы бодр и спокоен; за ним с трудом двигался бледный остав: его супруга. Печальный звон колоколов -- действие свежего воздуха, от которого она отвыкла -- вид женщин и детей, которые плакали в отдалении, и свирепая нечувствительность воинов, довершили изнеможение сей злополучной, уже растерзанной горестью: она упала без чувств. Темничный пристав взял ее за руку: Снитгер оттолкнул сего человека, сам поднял обожаемую супругу и посадил на крыльце тюрьмы. Из уважения к Георгову достоинству гражданина, надели на него черную мантию: он сорвал ее с плеч своих, закрыл ею несчастную, в последний раз с нежностью поцеловал ее и спешил удалиться. Когда она пришла в себя, уже окровавленная голова супруга ее была выставлена на тех самых воротах, в которые он за 18 месяцев перед тем въезжал торжественно при радостных восклицаниях целого города.

Имение Снитгера описали, чтобы заплатить королю датскому за издержки осады. Вдова, доведенная до нищеты, несколько лет питалась милостыней, и горесть пресекла наконец дни ее. Дети Георговы были отданы в сиротский дом, и там умерли от небрежения начальников.

(Из Декады.)

-----

Снитгер: Гамбургский анекдот: [Из истории борьбы за независимость Гамбурга в XVII в.]: (Из Декады [1803. T.38]) / [Пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. - 1803. - Ч.11, N 17. - С.3-20.