Карамзин Николай Михайлович - История французской революции, избранная из латинских писателей

История французской революции избранная из латинских писателей.

Несколько ученых французов издали этот опыт истории, столь любопытный. Они не прибавляют ни слова к латинским классикам, переводят их и ставят внизу текст. Вот их предисловие:

"Французская революция ждет еще своего историка, и долго будет ждать его; ибо собрание анекдотов и речей не есть история. Не трудно выбирать из множества материалов и описывать то, что собственные глаза наши видели; но какой ум может достойным образом предать потомству изображение славы и стыда нашего, счастливых успехов и бедствий? Чья кисть представит живо ужасные явления, столь горестные для человечества, и чудеса храбрости, разума и геройства?

Писатель, могущий предпринять такое великое дело, должен еще родиться! Пока небо не дарует нам такого гения, мы можем по крайней мере находить главные черты нашей истории в славнейших классиках древности. Тацит, Саллустий, Цицерон, Тит Ливий, Светон, В. Патеркул, Авель Геллий, описывая людей своего времени, часто нас изображали. Многие места в их сочинениях суть верные зеркала, в которых мы себя видим. Сходство так велико, что оно изумляет и трогает до глубины сердца. Это истинное пророчество, которому надлежало бы привести нас в рассудок и предупредить многие бедствия; ибо здесь видим не легкие случайные подобия, но целые и великие карты, которые между собой сходны для того, что человеческая природа во все времена одинакова.

Если одни сходства и странная игра судьбы занимают иногда ум наш, то не гораздо ли еще любопытнее изображение действий, производимых одной, всегдашней, неизменной причиной во всех веках? Человеческое сердце покорено вечным законам. Как физический, так и моральный мир следует некоторым правилам, которых не меняет время. В век Тацитов разъяренный народ безумствовал так же, как и в наш век. Цицерон жаловался, что добрые люди боязливы: мы то же сказать должны. Что Дезе и Клебер в один день и почти в один час умирают [1] , то есть дело случая, который отнял у Франции двух храбрых военачальников. Но когда я вижу народы, в одинаковых обстоятельствах одним образом поступающие, впрочем различные нравами, обыкновениями и веками, тогда узнаю род человеческий и сужу о нем. Факел опыта освещает меня, и я говорю всеми суетными системами обольщенным политикам: читайте историю!

По крайней мере, бедствия наши помогут нам лучше разуметь ее. Прежде революции древняя история была для нас одним любопытным романом. Мы хвалили исторические картины, как произведения великих талантов; но такая хвала была для гения древних авторов одной пустой жертвой. Греки и римляне казались нам людьми особенного рода. Мы воображали, что историки более думали о сильных чертах, нежели о сходстве; по крайней мере, их дух и правила считались только собственностью их отечества и века. Но опыт заставил нас почтить в них наставников рода человеческого.

Предлагаем публике избранные нами из древних места, в которых описаны все важнейшие эпохи нашей революции: 2 мая 1789, 14 июля, 20 июня, 10 августа, 2 сентября, 21 января, правление Робеспьера, Вандейская война, 9 термидора, 13 вандемиера, 18 фрюктидора и даже 18 брюмера [2] . Все обстоятельства изображены их собственными красками; и всякому покажется, что это в наши дни писано".

10 августа 1792 года описывается словами Тацита, Саллустия, Светона и других [3] следующим образом:

"Все, ознаменованные бесчестием и стыдом; все расточители отцовского наследия; все, выгнанные за гнусные пороки из отечества, стеклись в беспокойную столицу. Они произвели мятеж, и, не имея начальника, устремились к дворцу монарха. Везде слышны были угрозы и стук оружия. мятежники ворвались во дворец и умертвили внешнюю стражу. Между тем другие хотят защитить царское жилище, и с новой ревностью сражаются; хотят подкрепить слабых числом, но сильных мужеством.

Народ остается свидетелем битвы, и как будто бы веселясь театральным позорищем, ободряет то одних, то других своими восклицаниями. Видя побежденных, он с великим криком требовал, чтобы бегущие преданы были смерти, и присваивал себе добычу, оставляемую воинами, которые с яростью занимались убийством. Столица представляла ужасное зрелище. Здесь битва и раны, там пир и веселье; на груде окровавленных трупов бесстыдные женщина обнимались с юношами. Одним словом, все распутства, которые бывают следствием порочных нравов в мирное время, и все ужасы завоеванной страны, совокупно представляли в едином граде образ необузданности и свирепства. В то же самое время являлось какое-то страшное спокойствие на лицах, и народные забавы не прерывались. Казалось, что ужас был их новой прелестью. Народ, не думая о предмете кровопролития, в исступлении своем веселился общим бедствием.

Между тем внутри чертогов раздавалось стенание, царствовал мятеж и беспорядок. Монарху представляли, что он должен показать себя достойным великих предков своих; что самое отчаяние должно быть его крепостью; что воины еще верны, и народ не враг ему; что самое ужасное для него бедствие есть то, в которое он см себя ввергает; что смерть может быть следствием его обороны, но что и покорность не спасет его жизни; что от него зависит выбор: умереть от руки палача, или на поле чести.

Монарх не внимал отважным и решительным советам; но сердце его страдало за детей и супругу. Мысль поручить их жизнь милосердию раздраженного сопротивлением неприятеля, ужасала его. Окруженный семейством, вышел он из чертогов в печальной одежде, в глубокой горести. За ним несли (подобно как на погребении) сына его, еще младенца. Тщетно некоторые из народа изъявляли чувствительность к судьбе монарха. Воины соблюдали грозное молчание.

Какое сердце могло бы не тронуться такой переменой судьбы человеческой? Государь, еще недавно первый в мире, оставляет место своего величия, идет среди народа, по стогнам града, сложить с себя правление и царское достоинство. Никогда подобного не видали, никогда подобного не слыхали люди. Среди собственного его Сената, среди воинов и самых женщин, произнес он краткую речь о своем горестном положении, и торжественно объявил, что из любви к миру и для общего блага покоряется, желая только, чтобы его помнили, и сжалились над его супругой и детьми малолетними".

21 января, этот навеки черный день во французской истории, описан из Тацита, с некоторыми прибавлениями из Тита Ливия и Вел Патеркула.

"Несчастного влекли на лобное место. Все те, которые могли видеть и слышать его, с ужасом удалялись. Улицы и площади казались обширной пустыней. Однако некоторые выходили опять из домов, страшась того, что они изъявили ужас.

Между тем поздравляли сенат, что он наказал врага Республики. Tacit. Ann. Lib. 4. Art. 70.

Смерть его поразила умы как в провинциях, так и в странах соседственных. Цари и народы оплакивали этого монарха, столь добродушного против союзников и кроткого против самих врагов; монарха, которого вид и слова вселяли почтение -- который на вышней степени не знал гордости, всегда ненавистной, и только одно нужное для власти величие показывал. Tacit. Annal. Lib. 2. Art. 72.

При этом случае в храмах совершали жертвоприношение. Упоминаем об этом для того, чтобы потомство, которое сведает от нас или других писателей историю времен ужасных, заметило, что всякое тиранское изгнание, всякое убийство, было тогда предметом благодарения и жертв; что прежде знаменовало благо народное, то знаменовало уже народные бедствия. Tacit. An. Lib. 14. Art. 64.

Народ долженствовал клятвой уничтожить царское достоинство, и все принцы были изгнаны законом. Tit. Liv. Lib. 2. Art. 2.

Смерть монарха не была началом мира, но произвела единое перемирие. Вооруженные победители бегали из улицы в улицу, и гнали побежденных с яростной злобой; на площадях и в храмах лилась кров; смерть везде искала жертв своих. Осматривая дома, извлекали оттуда тех, которые в них скрывались. Всякий благовидный юноша, гражданин или воин, был умерщвляем. Эта лютость, которая в первом жару хотела только крови, обратилась после в хищность. Ничто не осталось в целости; победители срывали замки, будто бы для того, что жители укрывают друзей монарха; они насильственным образом обыскивали дома, и смерть была следствием сопротивления. Гнусная чернь торжествовала. Подлые слуги доносили на господ своих, и указывали скрытые драгоценности; на некоторые доносили и сами друзья их. Везде стон, вопль отчаяния и ужасы взятого приступом города. Начальники, сами воспалив войну междоусобную, не могли уже остановить злых людей, которых бывает всегда более числом в смятениях; к сохранению же порядка нужды добродетели. Tacit. Hit. Lib. Arr. 1.

Осуждение пало не только на врагов торжествующей стороны, но и на великое число граждан совсем невинных. Определили взять их имение, продать, детей лишить родительского наследства и всех прав на гражданские достоинства: несправедливость беспримерная! Ибо дети сенаторские долженствовали в то же время платить за род и сан свой, которых выгоды у них отнимались. Vell. Paterc. Lib. 2. Cap. 20.

От этого произошел общий недостаток в деньгах; ибо после бесчисленных суждений и продаж все серебро и золото вошло в казну. Tacit. Annal. Lib. 6. Art. 17.

Морские вооружения, наборы солдат, приготовление оружия, были предметом общей деятельности и беспокойства. Но всего более ужасал заговор против богатства граждан. Муциан часто говорил, что злато есть душа войны; и потому в допросах никогда не думал он о вине или невинности, но хотел только знать об имении судимого. Со всех сторон доносили, и каждый богатый человек был целью грабежа. Tacit. Hift. Lib. 2. Art. 84.

Ежедневно умножалось число несчастных. Всякое семейство страдало от злобных привязок доноса. Жестокие уставы следовали за необузданностью. Итальянская и скоро потом междоусобная война не могла остановить этого беспрестанного умножения законов. Правительство занималось уже не гражданами вообще, но лично тем или другим гражданином. Одним словом, чем больше законов имела Республика, тем хуже была она". Tacit. Annal. Lib. 3. Art. 25-27.

Вандейская война в 1793 году.

"Почти в каждом городе таилось семя бунта. Но первые мятежники были жители туренские. Военачальник, против них отправленный, победил их с помощью лионского гарнизона и легионных войск, присланных к нему Варроном из Майнца. Tacit. Annal. Lib. 3. Art. 41.

Виной мятежа был отчасти характер жителей и нехотение их отправлять молодых людей в наши армии. Они говорили: мы королям повиновались только, когда хотели; если давали им войско, то оно было под начальством собственных вождей наших, и не ходило никогда далеко. Всякий раз, приступая к неприятельским действиям, они объявляли нам через послов, что готовы усмириться и быть нашими союзниками, если не хотим ничем новых обременять их; но если мы намерены поступать с ними, как с рабами и побежденными, то у них есть железо, молодые воины и сердца, хотящие свободы или смерти. Говоря с гордостью, указывали они на неприступные замки свои, безднами окруженные, где были отцы и жены их: места ужасные и дикие, где все угрожало кровопролитной и бедственной войной!" Tacit. Annal. Lib. 4. Art. 46.

Правление Робеспьера.

"Какой провинции, какого стана не обагрил он кровью, или, по словам его, не очистил, не исправил? Ибо то, что другие называют преступлением, именует он мерой общественного блага; злоупотребляет слова, считает лютость твердостью, корыстолюбие бережливостью, ужасы и смертоубийства мудрыми способами правления". Tacit. Annal. Lib. 1. Art. 37.

"Все стало подозрительно; в самых недрах семейства надлежало бояться. Но вне дома обнаруживалось беспокойство граждан во всей силе. Когда правительство обнародовало известия, тогда должно было наблюдать вид и движения свои, чтобы в опасные минуты не оказать излишнего страха, или при известии о победе немало обрадоваться". Tacit. Annal. Lib. 1. Art. 85.

"Осужденных заключали в темницы; повелевали казнить их. Уже трепещут родственники несчастных! Не дозволяют им видеться с детьми своими; не дерзают они принести им ни одежды, ни пищи. Бедные отцы сидят на праге, и стенающие матери проводят ночь у дверей темницы. Даже и в последний раз не могут они обнять детей свои; напрасно желают быть хотя свидетелями конца их!.. Является страж темничный, гнусный раб Претора, ужас и бич граждан, Ликтор Секстиус. Он кладет цену на вздохи и слезы. Дай столько за вход в темницу; дай столько, чтобы войти туда с пищей! Никто не отказывал. Скоро, без ведения сената, хищник приготовил список осужденным, который содержал в себе 80 имен; через два дня он прибавил к ним 220, а на другой день еще столько же". Cic. in Verr. Lib. 5. Cap. 45. Art. 118.

"Освобожденный Аницет предложил ему новое средство: построить корабль с тайной западней, которая, нечаянно растворяясь, вдруг погружала бы людей в море". Tacit. Annal. Lib. 14. Art. 3

"Эти неслыханные примеры лютости и тиранства возмутили все сердца. Осуждали на смертную казнь тех, которые осужденных укрывали, родственников или посторонних, все одно. Наказывая жалость и человечество, награждали жестокость и вероломство. Тому давали деньги, кто объявлял убежище осужденного.

Злодеи, терзавшие столицу, и во всем государстве свирепствовали. Уважение к божественным и человеческим вещам было посмеянием. Убивали супруга в объятиях супруги, младенца на груди у матери. Места, гостеприимству посвященные, ни сами храмы не могли быть безопасным убежищем от ярости убийц.

Число тех, которые были жертвой злобы и гнева победителей, не могло сравняться со множеством убитых за их богатство. Тиран узнавал имена этих граждан от людей, которым поручено было делать особенный для того список, и замечал их в гибельной книге своей. Ужас овладел всеми. Не знали, что делать или чего не делать для безопасности.

Кто подходил к этой книге мертвых, того называли излишне любопытным и виновным; кто удалялся от нее, того считали ненавистником этой благодетельной меры; кто хотел видеть имена осужденных, тому говорили: совесть мучит тебя, и для того боишься найти между ними свое или родственников твоих имя. Многие погибли за то, что они хмурили брови или улыбались. Тужить о смерти друга или радоваться смерти неприятеля было равным преступлением. Многие казнены даже по ошибке в именах. Когда убийцы не знали осужденных, то именами их называли других". Tit. Liv. in fuppl. Lib. 88. Art. 21, 22, 23, 24.

"Сами женщины не были исключены из общей опасности; если не заговорами властолюбия то слезами обвиняли их. Одна престарелая женщина была казнена за то, что она оплакивала смерть сына своего". Tacit. Annal. Lib. 6. Art. 10.

"Среди этих неслыханных бедствий менее других злосчастными казались те, которые умирали не предвидев судьбы своей, или немедленно по объявлении им приговора; ибо те, которые укрывались, вели беспокойств и ужасов исполненную жизнь, лютейшую самой смерти. Они не могли спастись бегством, боясь встретить врагов своих, и трепетали в своих убежищах: ибо в тиранское правление и сами друзья бывают предателями". Tit. Liv. in fuppl. Lib. 88. Art. 27.

Девятое термидора.

Казнь Робеспьерова.

"Наконец казнь злодея [4] снова заставила верить провидению, и боги оправдались. Он похитил у государства достойнейших граждан, и никто не дерзал восстать и наказать его. Но тиран погиб, как скоро и народу сделался страшен. Он пролил реки крови, и бездна поглотила его". Juvenal. Satyr. 4.

Таким образом французские авторы этой любопытной истории языком римлян описывают все эпохи революции до самого Бонапарта или 18 брюмера. Эта перемена изображена ими весьма обстоятельно словами Тацита, Энния, Аврелия Виктора, Цицерона и проч.

"Об этом великом дне слышим мы красноречивый глаз римского оратора [5] , гремящий из глубины веков, и дающий новому властелину Франции те же советы, которые за 2000 лет пред этим давал он величайшему из римлян [6] . Этот глас вещает:

"Ты должен посвятить себя потомству, и явиться ему со славой. Уже ты заслужил его удивление; но оно ждет еще предмета для хвалы истинной. Грядущие века без сомнения удивятся, читая в истории или внимая повестям о делах твоих: сколько воинств рассеянных, сколько провинций, тобой покоренных! Сколько сражений и побед невероятных, которым Рейн, Океан и Нил были свидетелями! Сколько триумфов и памятников, в честь тебя воздвигнутых! Но если мудрыми законами не утвердить государственного правления, то имя твое в отдалении времен будет по земле скитаться, и не найдет места твердого. Мнение потомков, подобно нашему мнению, будет различно. Одни превознесут до небес дела твои; другие может быть пожалеют, что ты отказался от самой лучшей славы, не сделав того, чтобы бедствие отечества было приписано року, а его спасение твоей мудрости. И так старайся угодить судьям, пред которыми будешь стоять во все века. Они справедливее нас, ибо могут судить тебя без страстей: без любви, злобы и зависти. Если суд их тогда будет для тебя неважен, как некоторые люди ложно думают: то по крайней мере теперь для тебя важно действовать так, чтобы никакая укоризна не могла ослабить гремящей славы твоей!"

[1] Первый в Италии, другой в Египте. Дезе есть истинный герой славного Маренгского дня, который решил судьбу Италии. Клебер командовал в Египте после Бонапарта.

[2] Дни известные во Французской революции. 10 авг. народ взял приступом Тюильри. 18 брюмера Бонапарт присвоил себе всю власть.

[3] Sal. in Bello Cat. отдел. 37, Свет. in Othon. отдел. 8, Вирг. в Энеиде, 2 книг., и Тац. в Ист. кн. 1, отдел 85. кн. 3. отдел. 66, 67, 68 и 83.

[4] Клавдиана.

[5] Цицерона.

[6] Цесарю.

-----

История французской революции, избранная из латинских писателей [Тацита, Саллюстия, Цицерона и др.]: [Из журн. "Minerva". 1801. Т.2] / [Пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. - 1802. - Ч.1, N 1. - С.20-37.