Катков Михаил Никифорович - Из полемики с Герценом "Свободный артист воображает себя представителем русского народа"

М. Н. Катков

Из полемики с Герценом "Свободный артист воображает себя представителем русского народа"

Мировые посредники покидают свои места, мировые посредники выходят в отставку - вот что мы слышим с разных сторон. Мировые посредники разъезжаются, кто на восток, кто на запад: одних увлекает какое-нибудь новое служебное назначение, других - свои дела, или расстроенное здоровье, или, или, или... что бы то ни было, только c'est un sauve qui pent general [это повальное бегство (фр.)], говорят приезжие из губерний не без некоторого злорадства. Вот вам и мировые учреждения, заключают они с некоторым торжеством.

Правда ли это? Действительно ли мировые посредники en masse в [полном составе (фр.)] выходят в отставку? Что такое движение есть, это мы видим; но еще можно сомневаться в размерах, которые придают ему торжествующие повествователи этого события. Будем надеяться, что большая часть этих людей, которым выпад исторический жребий послужить органами нового порядка вещей и стражами земского мира, останутся мужественно на своих постах, превозмогая и родовую, и благоприобретенную русскую лень, и множество хлопот, затруднений и неприятностей, которые они встречают теперь на каждом шагу. Но пусть будет что будет. И притязательно, и неуместно обращаться с назиданиями к людям, которые лучше всякого другого могут понимать и значение своей деятельности, и условия, которыми она окружена, и обязанности, которые с нею соединяются. Если в самом положении дел и в самих людях нет достаточно сильных побуждений, которые могли бы подкрепить и поддержать их, то напрасны всевозможные увещания и проповеди. Говорите что угодно - ваши слова будут бесплодною фразой, если они не встретят соответственных интересов в тех, к кому вы их обращаете. Но нельзя не посетовать, что недовольство и раздражение часто овладевают нашими помещиками до такой степени, что отнимают у них возможность понимать и соображать собственные интересы и заставляют их желать и добиваться того, что им же неминуемо должно обратиться во вред. Под влиянием чувства раздражения люди нередко с каким-то горьким наслаждением сами бередят свои раны, сами терзают себя и мстят другим своею болью. В этом положении люди забывают, что прошедшего воротить невозможно, что из всякого трудного положения один исход - вперед, что при бодрости и самообладании нет такой трудности, которая была бы непреодолима, нет такого положения, которого нельзя было бы поправить.

В запутанном хаосе человеческих дел есть руководящая нить, которая никогда не обманывает, есть маяк, который всегда выведет на верную дорогу, есть начало, которое поможет выйти с торжеством из всяких затруднений, но зато и отомстит Жестоко, если мы от него отклонимся. Это начало есть то, что зовется правом. Напрасно будем мы извинять наши уклонения от требований права разными соображениям, чувствованиями и стремлениями, какой бы мы ни придавали им великодушный характер: нарушенное и не замиренное право так или иначе отмстит за себя и испортит то, что покусились бы мы сделать украдкой от него или вопреки ему. Вся задача законодательства состоит в том, чтобы везде взвесить элемент права, везде поступить согласно с его требованиями или согласить его требования там, где они разнятся и враждуют между собою. Нарушенное и незамиренное право войдет во всякую новую комбинацию как ее отрава, как внутреннее зло, и от него-то происходят все затруднения. А потому в странах истинно прогрессивных законодательство отличается величайшею осторожностью и осмотрительностью. Чем выше образование народа, чем зрелее его устройство, тем явственнее вырабатывается в его законодательстве этот характер права, и характер этот обнаруживается как в самой организации законодательной деятельности, так и в каждом ее постановлении...

Раздражение, которое теперь испытывают помещики, естественно сосредоточивается на мировых посредниках как представителях и органах нового порядка. Может быть, они были бы довольнее, если бы вместо этих мировых посредников приходилось по-прежнему иметь дело с одними становыми приставами. Может быть, думают некоторые, дело бы как-нибудь и уладилось, если бы благодаря разным косвенным средствам удалось обойти многие трудности, вызванные новым законом. Нет сомнения, что эти некоторые ошибаются, и ошибаются не только в общем интересе, но и в своем собственном; напрасно думают они вознаградить себя за свой ущерб нарушением или даже не вполне точным соблюдением крестьянских интересов. Нет сомнения, что испытываемый помещиками ущерб очень ощутителен, и жалобы их справедливы и законны; но пусть ищут они вознаграждения себе там, где они действительно могут найти его, а всякая надежда поправить свое дело несоблюдением законных притязаний противной стороны будет напрасна и все подобные попытки поведут не к лучшему, а к худшему: они разожгут антагонизм между обоими сословиями и поколеблют все основания для поправления дела.

Теперь на очереди вопрос о перенесении крестьянских усадеб и о разверстании угодий помещичьих и крестьянских. В помещике очень естественно возникает поползновение выгадать при этом сколь возможно более на счет крестьян, которые сами еще так недавно находились в полной собственности у помещиков и которым вдруг упала с неба свобода и право на землю. Крестьянин, думают они, получил то, чего он прежде не имел, а мы лишились того, чем владели из рода в род: может ли он претендовать на строгое и точное соблюдение условий, сопровождающих сделанный ему дар, а с другой стороны, не естественно ли, не законно ли пожелать, чтобы при разверстании были преимущественно соблюдаемы и без того нарушенные выгоды помещика? Так, казалось бы, но последствия не оправдают ожиданий.

Предположим, что вместо мировых посредников решителями споров и умиротворителями интересов явятся прежние становые пристава или такие посредники, которые будут угодливыми исполнителями всех желаний помещичьего интереса вопреки интересам крестьянским, обозначенным в законе. Предположим, что эти посредники будут заботиться не о том, чтобы соблюсти во всей точности требования закона, а, повинуясь своим личным чувствованиям, будут склонять весы в ту сторону, которая считает себя наиболее обиженною: что произойдет отсюда? Допустите, по-видимому, самое невинное послабление; пусть, например, посредник не растолкует крестьянам, что они имеют только в продолжение тридцати дней право обжалования постановлений мировых съездов о перенесении усадеб и что потом никакая апелляция не будет возможна. Что последует? Крестьяне рано или поздно узнают об этом и почувствуют себя обманутыми даже в том случае, если бы в материальном отношении интерес их не был существенно нарушен. Это чувство неминуемо распространилось бы на все, и крестьянин стал бы весьма естественно подозревать во всем подлог и обман. Заметив раз не совсем прямой образ действий относительно себя, он даст полный ход и без того уже сильному в нем чувству недоверчивости; он снова все подвергнет сомнению и во всем будет оказывать противодействие, вполне убежденный, что законность останется за ним, а помещики обманывают его и нарушают царскую волю. Тысячи недоразумений будут возникать одного из другого и влечь за собою самые грустные последствия. Отрава разольется повсюду, и вместо поправления дел разорение и бедствия будут распространяться неудержимо. И теперь уже довольно чувствуются все невыгоды и все зло антагонизма между высшим и низшим элементом нашего земского народонаселения. Что же последует, если этому антагонизму будет беспрестанно даваться новая пища и когда раздражение и ненависть будут усиливаться, питаясь непрерывными возмездиями?

Для ясности возьмем дело в обширнейших размерах; предположим, что оказалось бы возможным совершить шаг назад, что оказалось бы возможным взять назад закон 19 февраля во всей его целости и во всей его силе: кто будет столько безумен, что вообразит себе возможность спокойного возвращения к прежнему порядку вещей? Неописанный хаос, в котором исчезло бы все, был бы неминуемым последствием подобной реставрации, - и какие силы могли бы сдержать его?..

Нет, не в расчетах с мужиком помещик может поправить свое дело; не мелочным выгадыванием может он удовлетворить себя и в материальном, и в нравственном отношении. Если бы даже и удалось оно, результаты окажутся слишком ничтожными и игра не стоящею свеч. Нет, напротив, все дальнейшее благосостояние помещиков будет зависеть от того мира, который установится в стране, и чем скорее наступит этот земский мир, чем прочнее он утвердится, тем вернее будут обеспечены материальные интересы помещика, тем обильнее будет вознаграждение за тяжкие утраты, тем полнее и выше может быть восстановлено его политическое значение. Действительно, помещики потерпели урон, понесли потерю; они чувствуют себя затронутыми и в праве собственности, и в своем политическом значении. Они были почти полновластными распорядителями двадцати миллионов народонаселения; они почти неограниченно властвовали в своих владениях. Теперь все это кончилось; не только подвластные им люди получили независимость, но они теряют право распоряжаться значительною долей своей поземельной собственности. Вырван громадный корень, с которым соединялось столько интересов и прав. Но как помышлять о том, чтоб всадить обратно в землю этот корень? Хорошее ли дело предаваться бесплодным сетованиям, между тем как в наших руках находятся действительные средства вполне восстановить свои нарушенные интересы? Пусть помещики подумают, какими благодеяниями отзовется как на всю народную жизнь, так и на их собственное положение, на их интересы и значение тот мир, который водворится в стране при новых условиях. Пусть они подумают о том, чем до сих пор они еще не пользовались, пусть они подумают о тех источниках благосостояния и прогресса, которые были для них заперты существованием крепостного права, и они убедятся, что им должно смотреть не назад, а вперед, - что вознаграждение для себя найдут они не в раскапывании отжившего, а в наступающем новом порядке, полном надежд и непочатых сил. Мы предвидим возражения. Скажут: "Не сули журавля в небе, дай синицу в руки"; скажут: "Все эти проспекты будущего благоустройства, все эти розовые надежды на разные льготы, все эти предусматриваемые улучшения политической организации и общественного быта не искупят материального ущерба и разорения". Но соображают ли эти благоразумные господа, как много могли бы выиграть их материальные интересы, например, от полного развития кредита, от распространения на всех вексельного права, которым пользуются до сих пор одни купцы, от удовлетворительных путей сообщения, от полного обеспечения личной безопасности и собственности, от правого и гласного суда, от сокращения налогов, от развития свободы во всех ее животворных применениях? Пусть сообразят они это, и они легко распознают, где и как искать им вознаграждения за свои потери, где и как ожидать им восстановления своего значения. Если крестьяне никакими силами не могут быть теперь обращены в прежнее состояние, то равномерно и помещики не могут оставаться в прежних условиях.

Собственный интерес должен заставить теперь помещика заботиться не о том, как бы обвесить и обмерить крестьянина, а чтобы как можно скорее и успешнее поладить с ним во всех отношениях. Но для того, чтобы соглашение было вполне успешно и надежно, необходимо самое точное соблюдение законности и справедливости; помещики должны не отравлять мировому посреднику его должность бесчисленными неприятностями, попреками и вынуждениями, а делать только то, чтоб он соблюдал всевозможную законность. Пусть посредник строго требует от крестьян исполнения лежащих на них повинностей, но пусть, с другой стороны, он соблюдает во всей точности интерес крестьянина, истребляя в нем недоверие и не оставляя никакой двусмысленности в его сделках с помещиком. Если соблюдение первого условия полезно для помещика, то соблюдение второго будет ему еще полезнее, как несомненно покажет близкое будущее.

Будем же надеяться, что большинство мировых посредников останется на своих местах и что выбывшие по какой-нибудь необходимости заместятся людьми, вполне достойными этой должности. Назначение мирового посредника состоит не просто в том, чтобы формально исполнять букву Положения; его истинное назначение - быть блюстителем целого земского мира; в нем начало нового порядка. Мировым посредникам принадлежит почин в великом деле нашего общественного прогресса; число их должно не уменьшаться, а увеличиваться, и судебная реформа, которой мы ожидаем и которая главным образом будет опираться на мировые учреждения, даст им новое значение. В этих учреждениях, и только в них, заключается сила самоуправления. Только там, где общее дело есть для каждого свое собственное дело, возможен тот порядок, который зовется самоуправлением, и сила этого порядка состоит в живой личной инициативе людей, которые действуют от себя, а не в качестве делегатов или чиновников, не как исполнители чужих предписаний и не как управляющие чужими имениями. Кто не замечает, что в нашем обществе началось живое движение, что потребности и интересы начинают высказываться и формулироваться все решительнее, все определеннее? Кому же стоять во главе общественных движений, кому же управлять их ходом, как не людям, представляющим собою действительные силы страны, как не людям, которых интересы неразрывно связаны с ее здоровьем, процветанием и могуществом? Неужели суждено еще продлиться этому анархическому состоянию общественного мнения, этому положению вещей, в котором раздраженные и разлаженные общественные силы сталкиваются между собою, парализируя себя взаимно и предоставляя агитировать кому вздумается, какому-нибудь свободному артисту, который уже серьезно воображает себя представителем русского народа, решителем его судеб, распорядителем его владений, и действительно вербует себе приверженцев во всех углах Русского царства, и сам, сидя в безопасности за спиною лондонского полисмена, для своего развлечения высылает их на разные подвиги, которые кончаются казематами или Сибирью, да еще не велит "сбивать их с толку" и "не говорить ему под руку"? Кто этому острослову, "выболтавшемуся вон" (sit venia verbo [да будет позволено сказать так (лат.)]) из всякого смысла, кто дает ему эту силу и этот призрак власти? Недаром же воображает он себя Цезарем, презрительно ожидающим своих Брутов и Кассиев, и, наконец, "мессией в яслях". Легко смеяться над безобразием и безумием; но явление, которого мы коснулись, не смешно, а прискорбно. В этом Цезаре и в этом мессии читаем мы ясно свое государственное безобразие. Может быть, нам удастся поговорить несколько подробнее об этом; но мы не можем не заметить, что должно же быть в настоящем порядке вещей что-нибудь радикально неправильное, если оно делает возможными подобные явления...

Впервые опубликовано: "Современная Летопись". 1862. 16 мая. No 20. С. 11-13.

Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/katkov/katkov_iz_polemiki_s_gercenom_svobodniy.html