Катков Михаил Никифорович - Может ли, и в какой мере может каждый гражданин следить за исполнением закона и соблюдением общественного порядка

М.Н. Катков

Может ли, и в какой мере может каждый гражданин следить за исполнением закона и соблюдением общественного порядка

Заседание Московской судебной палаты 4 октября, отчет о котором изложен в последнем нумере нашей газеты, имеет особое и очень важное значение не столько по тому делу, которое подлежало судебному решению, сколько по важности общественных вопросов, этим делом возбуждаемых. Преследованию подвергался мировой судья по претензии полицейской власти. Дело решалось в публичном заседании высшей судебной инстанции округа в полном собрании ее членов.

Мы сказали, кто подвергался преследованию; теперь спрашивается, что было предметом преследования? За что г. Данилов, мировой судья Лефортовского участка, был привлечен к дисциплинарному разбирательству? За что прокурорский надзор счел должным требовать предания его даже уголовному суду?

Рассмотрите дело, и вы увидите, что преследованию подвергался человек не за то, что он нарушил благочиние и законный порядок, а за то, что он принял к сердцу интересы общественного благочиния и порядка; подвергался преследованию общественный деятель не за то, что он поступил в противность закону, а за то, что он ревностно исполнял обязанность, возложенную на него законом. Вот явление глубоко характеристическое!

Мы часто жалуемся на печальные последствия недуга и чураемся того, в чем заключается врачующая сила и тайна здоровья. В круг наших понятий вошли идеи из чуждых систем, не имеющих ничего общего с действительным мipoм, в котором мы живем, и в вещи, нас окружающие, мы вносим смысл им не свойственный, и придаем им вид, не имеющий ничего общего с их действительным видом. Мы стоим на твердой почве, а ступаем по ней будто по утлой доске, колеблемой волнами; мы имеем бесспорное законное правительство, единое с народом, но руководствуемся в наших суждениях такими понятиями, как если бы у нас было правительство чужое и пришлое, незаконное и революционное, долженствующее стоять среди народа укрепленным лагерем. Мнимая болезнь есть действительная болезнь мнения; развиваясь и усиливаясь, она может стать столько же опасною, как и всякая действительная болезнь.

Какое состояние общества должно признать удовлетворительным или нормальным: то ли, когда люди остаются равнодушны к общим интересам, или когда каждый принимает их к сердцу, -- то ли, когда общество пульверизовано, обращено во прах и когда никто не знает и не хочет знать ничего, что выходит из сферы его экономических интересов, или когда общество представляет живую нравственную силу, связующую людей, и когда каждый чувствует себя призванным заботиться по мере сил своих об общем благе на основании существующего порядка, -- то ли, когда государственная безопасность и общественное благочиние находятся лишь на официальном попечении чиновников с решительным исключением всех прочих, или когда каждый полноправный гражданин сознает себя слугой своего государя, сыном своей страны и деятельным органом общей пользы и добра? Можно ли колебаться в ответе?

Преступное покушение в прошлом году, поразившее ужасом всю Россию, привело к раскрытию зла, которое развилось в нашем обществе. Откуда оно произошло и что способствовало его развитию? Оно развилось в недрах общества, которое систематически было отучаемо от всякого участия в интересах, возвышающихся над личным интересом каждого, -- из недр общества, в котором люди были поставлены так, что никому не было дела до того, что делалось не на его дворе. Умственный разврат и нравственная порча, все это является верным выражением общественной среды, которая поражена апатией и лишена жизненной силы отпора. Бюрократия и полиция не смогут пожаловаться, чтобы кто-нибудь вмешивался в их дела или чтоб они не были достаточно вооружены; они не встречали никакого сопротивления; они господствовали исключительно; все прочее молчало. Люди злонамеренные пользовались таким положением общества, и у нас вошло в силу мнение, что заботиться об устранении или предупреждении зла, грозящего пагубными последствиями, значит быть сикофантом. Между обществом и правительством образовалась бездна, и в то время когда все приносилось в жертву тому, чтобы поднять авторитет полиции, она все более и более падала в общественном мнении и обратилась в институт, ненавистный всему окружающему. Почтенная должность полицейского агента в общественном мнении стала презрительною, и каждый старался держать себя как можно далее от всякой солидарности с полицией. Что находилось в исключительном заведывании как бы особой организованной дружины, то стало чуждо для всех остальных и потеряло в их глазах нравственное достоинство. В то время как полиция, именно в силу своей монополии, теряла общественное уважение, уклонялась от своих истинных обязанностей и употребляла во зло предоставленную ей власть, с другой стороны, падал общественный дух, люди становились равнодушны к общественному добру и злу и полагали либерализм в том, чтобы злорадствовать великим предметам государственной пользы. Все дурное и тлетворное, оказавшееся в нашей среде, родилось и взошло в силу, когда еще не было и мысли ни об одной из благодатных реформ, пересоздающих ныне Россию, -- когда не было ни судов, правильно организованных, ни мировой юстиции, ни земских учреждений, ни независимой печати.

В здоровом и нормальном гражданском обществе каждый должен быть блюстителем закона, оберегателем и пособником общих интересов; каждый должен быть в известном смысле как бы правительственным агентом и как бы полицейским служителем. Только там, где это возможно, только там, где это есть дело гражданской чести, государство находится в полной безопасности, правительство обеспечено от злоупотребления и нерадения своих органов и общество пользуется всеми желанными условиями благосостояния и гражданственности. К такому-то результату клонятся спасительные реформы, которые одна за другою вступают посреди нас в действие.

Вы идете и встречаете сцену грубого злоупотребления, бесчинства или насилия. Вы можете спокойно пройдти мимо, не обращая внимания на происходящее, как бы оно ни было возмутительно и гнусно; но вы останавливаетесь, забывая свои частные дела; вы указываете на происходящее официальному блюстителю порядка, который при этом присутствует; вы напоминаете ему о его обязанностях, вы не отходите, вы призываете свидетелей и наконец, быть может, способствуете прекращению зла. В котором случае поступили бы вы соответственнее нравственному долгу, и какой порядок вещей должен считаться более удовлетворительным: тот ли, где человек может поступать по совести и долгу, или тот, где это считается неудобным и предосудительным? Но, скажут, наблюдение за благочинием и порядком поручено официальным лицам, а частный человек не должен вмешиваться не в свое дело; злоупотребления или нерадение агентов власти ведаются их начальством, а частный человек, напоминая им о их обязанностях, присваивает-де себе право их начальника. Но если официальные деятели имеют соответственную своим обязанностям долю власти, то всякий неопороченный и честный человек в благоустроенном обществе имеет право поступать в пределах, допускаемых законом, соответственно своему нравственному долгу. Вы не имеете права начальнически распоряжаться над лицами, вам не подчиненными, но вы имеете право, предоставляемое благоустроенным обществом каждому из своих членов, свободно выразить ваше мнение в видах общей пользы или оказать противодействие зависящими от вас способами злу, которое творится в вашем присутствии. Где должностные лица открыты для общественного контроля, там прежде всего обеспечена сама власть в добросовестном и правильном исполнении ее поручений. Авторитет власти от этого не умаляется, а приобретает новую силу и значение, новое право на общественное уважение, и ничто так не улучшает и не облагораживает характер официальных деятелей, как широкий общественный контроль, которому они открыты. Но, скажут, мнения могут быть ошибочны и несправедливы, выражение их может быть оскорбительно, сопровождающие их действия могут оказаться вредными. Все может быть, и нет ничего в мipe, что было бы совершенно обеспечено от ошибок и злоупотреблений. Право каждого принимать к сердцу дела общего интереса может в том или другом случае выразиться предосудительным образом; но каждый случай должен подлежать индивидуальной оценке и сам за себя нести ответственность. Естественное право людей свободно двигаться может вести к бесчисленным злоупотреблениям, но никому не может придти в голову стеснить или запретить свободу движения ввиду возможных случаев злоупотребления.

Чем серьезнее понимает общественный деятель предоставленные ему полномочия, тем более соответствует он требованиям своего призвания. Есть обязанности, неисполнение которых преступно; есть обязанности, исполнение которых оставляется на совесть, и только исполнение этих последних имеет ценность. Исполнять только то, чего нельзя не исполнять, не подвергаясь взысканию, не есть заслуга; только усердное и добросовестное исполнение того, что в нашей возможности, определяет меру для оценки положительного достоинства нашей деятельности.

Мировой судья, г. Данилов, проезжая в 1 часу ночи, видит в трактире огонь, -- а только накануне было обнародовано по полиции Высочайшее повеление, чтобы в эту пору в трактирных заведениях торговля не производилась. Он мог бы проехать мимо и ранее лег бы в постель. Но он остановился и вошел в заведение, залы которого были наполнены посетителями, а в одной из них играла музыка и шли танцы с участием женщин. Он пригласил квартального надзирателя, который объявил ему, что не успел наблюсти за исполнением объявленного накануне Высочайшего повеления, потому что, утомленный дневными занятиями, спал. Мировой судья составил обо всем найденном протокол, а хозяина заведения приговорил к штрафу. Спустя некоторое время, проезжая опять мимо того же трактира и так же ночью, мировой судья заметил, что в нем по-прежнему производится торговля, и опять нашел там много посетителей и женщин, несмотря на то что чины полиции, и в том числе помощник квартального надзирателя, находились поблизости. Не выступая из пределов своего полномочия, он обратил внимание последнего на столь явное нарушение Высочайшего повеления, поручил ему произвести предварительное дознание и обо всем происшедшем уведомил письмом обер-полицеймейстера. Вот факт; кто бы подумал, что мировой судья должен подвергнуться за это преследованию пред судом? Ему поставлено в вину, что он якобы делал внушение полицейскому чиновнику, который может получать внушения только от своего начальства. Но если мировой судья не имеет права делать то, что называется внушением, то и нет причин признавать слова, с которыми он обратился к полицейскому чиновнику, за внушение. Что бы он ни сказал, если только в выражениях его не было чего-нибудь оскорбительного (а ничего оскорбительного обвинение в словах его не показывает), он мог без вреда сказать в качестве лица не только совместно действующего по обязанности, но даже совсем постороннего.

Представим себе вместо мирового судьи частного человека, который обратил бы внимание полицейского чиновника на бесчиние, происходящее в его присутствие, и даже укорил бы его, разумеется, в выражениях приличных и неоскорбительных, за допущение беспорядка: спрашивается, какой от этого мог бы произойти вред? Что дурного можно было бы усмотреть в такой весьма естественной со стороны всякого честного человека заботливости об общественном благочинии? Общество ли существует для полиции, или полиция для общества? Взыскание и кара, без сомнения, принадлежат только начальству; но у частного лица не отнято право мнения в деле общего интереса, который для всякого должен быть более или менее своим. Чем же начальству формализоваться в подобном случае? В чем могло бы оно видеть здесь узурпацию своих прав? Но мировой судья действовал в пределах положительно предоставленного ему права. Обвинительная власть не может отрицать, что мировым судьям даровано право возбуждать дела по личному усмотрению; но она полагает, что в столицах, где полицейских чиновников много, в этом нет надобности. Однако устав как для столичных, так и для уездных мировых судей один и тот же; стало быть, закон признал ту же надобность и в столицах. Именно случай, за который г. Данилов был призван к суду, и служит разительным доказательством, что такая надобность имеется и в столицах и что многочисленность полицейского персонала не ручается за неуклонное и точное исполнение даже Высочайшей воли. Вопрос только в том, имеет или не имеет мировой судья право возбуждать дела по личному усмотрению? Но право это непререкаемо значится в уставе. В мотивах к ст. 42 и к п. 3-му, сюда относящемуся, сказано, что мировой судья находился бы в положении крайне затруднительном и даже неестественном, будучи очевидцем преступного действия и не имея права подвергнуть виновного заслуженному наказанию. Прокурорский надзор выставляет как похвальную черту, характеризующую деятельность мировых судей в Москве, то, что они не возбуждают дел по личному усмотрению. Но как признать нормальным положение общественных деятелей, которые, быть может, в чувстве тесноты своей и по благоразумию удерживаются от пользования присвоенными их должности правами? Люди могут не пользоваться правами, которые лично им принадлежат: это добродетель; но не пользоваться правами, присвоенными должности, это отнюдь не есть достоинство, ибо право, присвоенное должности, есть для лица, его носящего, обязанность. Говорят, что мировой судья превысил свою власть, сделав внушение полицейскому чиновнику? Но в этом ли дело? Наверное, не вышло бы никакой тревоги, если бы мировой судья и во второй раз только обратил внимание помощника квартального надзирателя на замеченные беспорядки, а не поручил ему произвести предварительное дознание. Поручать же полицейским чинам произвести предварительное дознание мировые судьи имеют полное право на основании ст. 52 Уст. Угол. Судопр.

Таковы или почти таковы все прочие пункты обвинения против г. Данилова. Арестанты в Лефортовском частном доме жаловались ему на голод, которым их там морили, на негодную, червивую пищу, которую им там давали; мировой судья записал их показания и препроводил к обер-полицеймейстеру как вице-президенту тюремного комитета на зависящее распоряжение. Что же тут преступного? В чем тут вина? Мировой судья, говорит прокурорский надзор, составил протоколы о неудовлетворительном содержании арестантов в Лефортовском частном доме. Но если б это было и так (хотя отдельных протоколов положительно не было), то разве может такое обстоятельство быть предметом судебного преследования?

Мировому судье поставлено в вину то, что по заявлению обратившихся к нему лиц он возбудил переписку с полицией для определения их подсудности, действуя на основании ст. 231 Уст., которая гласит: "Каждое судебное место само разрешает, подлежит ли дело его ведомству, и ни в каком случае не должно представлять суду высшему о разрешении своих сомнений о подсудности".

На полицейского унтер-офицера поступила жалоба, подкрепленная свидетельскими показаниями, в нанесении побоев; мировой судья вносит в протокол показания свидетелей, и потом дело, как ему неподсудное, передает обер-полицеймейстеру. Что же? Полиция формализуется и этим. Прокурор при всей необходимости поддерживать во что бы то ни стало обвинение должен был признать, что судья имел право передать дело обер-полицеймейстеру, -- только не в той форме, как он это сделал. Но закон нигде не устанавляет особенной формы для такого рода сообщений. Судья, говорит обвинение, мог передать дело на рассмотрение полицейской власти, но он не мог сообщать при этом своего заключения о деле: почему же не мог? Закон этого не воспрещает, а можно ли воздвигать перед судом обвинение не на точном основании закона? И может ли заключаться что-либо вредное или оскорбительное для полицейской власти в том обстоятельстве, что мировой судья при передаче дела сообщил о нем свое мнение?

Г. Данилову поставлено в преступление даже то обстоятельство, что лицо, служившее у него письмоводителем, приняло на себя защиту дела, возбужденного в мировом съезде. Обвинение это так странно, что прокурор даже не решился ввести его в свое заключение.

Мировой судья, вынужденный действиями частного пристава, каких примеров представлено немало пред судом, счел нужным выписать статьи закона, относящиеся до исполнения полицейскими чинами своих служебных обязанностей. Это послужило основанием к обвинению мирового судьи в том, что он дозволил себе давать полицейским чинам инструкции. Как будто ссылка на текст закона может быть названа инструкцией!

Судебная палата оправдала г. Данилова по пяти пунктам, а по одному признала его не подлежащим взысканию.

Дело это бросает ясный свет на недоразумения, которыми окружены новые учреждения, на трудности, которые приходится им преодолевать для того, чтобы занять надлежащее место посреди учреждений, принадлежащих к старому порядку, и нельзя не порадоваться, что г. генерал-прокурор, уступая настояниям полицейских властей, допустил рассмотрение этого дела в дисциплинарном порядке и что оно происходило публично; нельзя не поблагодарить прокурорский надзор за то, что он настойчивостью и даже придирчивостью своего заключения предотвратил всякий повод со стороны полицейских властей сетовать, что претензия их не была достаточно энергически заявлена и поддержана пред судом. Да послужит этот случай к прекращению прискорбных недоразумений между властями, призванными к служению одному и тому же делу! Это тем желательнее, что полицейские учреждения в наших столицах значительно возвысились в своем характере и сами все более и более становятся достойными того нового порядка, который вокруг них водворяется; им нет надобности быть слишком ревнивыми и щекотливыми в своих отношениях к судебным учреждениям, тем более что именно это и бросает в общественном мнении тень на полицию и препятствует искоренению еще остающихся злоупотреблений, так как полицейский агенты ошибочно рассчитывают на солидарность начальства вследствие слишком оборонительного положения, принимаемого целым ведомством.

Впервые опубликовано: "Московские Ведомости". 1867. 8 октября. No 219.