"Весть" в каждом нумере своем объявляет, что призвание ее состоит в защите интересов собственности и особенно землевладения. Пусть так, -- но вот черта, не лишенная некоторого значения: точно так же почти в каждом нумере своем эта газета ополчается против "Московских Ведомостей". Спешим оговориться: в этой полемике патронов "Вести" против нас нет и не может быть личных побуждений; очевидно для всякого, что полемика эта имеет своим предметом не газету нашу, а то направление, которому она служит органом. Изо всех направлений общественного мнения в настоящее время, по-видимому, самое неприятное и досадное для руководителей "Вести" есть направление нашей газеты. О каком бы политическом вопросе ни зашла речь, почти всегда противниками нам являются эти руководители "Вести", столь ревнующие о принципе собственности. Не странно ли это? Газета, выдающая себя за орган интересов собственности, созданная единственно затем, чтобы защищать их, направляет свое оружие главным образом против нас. Неужели из всех врагов собственности мы самые опасные? Неужели направление "Московских Ведомостей" есть такой ужасный социализм, коммунизм и демагогия, что надобно систематически противодействовать ему и держать для этого особую газету? Казалось бы, нет. Правда, мы никогда не обязывались быть органом дворянства или крупного землевладения, хотя нас обыкновенно и выставляли таковым. Но если мы не были обязательным органом этих интересов, то никто не скажет, чтобы мы были враждебны или даже несправедливы к ним. Сколько нам помнится, именно в то время, когда был поднят вопрос о судьбах русского землевладения, только наш слабый голос слышался в его защиту. Быть может, мнения, которые мы высказывали, были несостоятельны, быть может, мы высказывали их дурно или неясно; но мы действовали как умели и говорили с ясным сознанием того, что хотели сказать. Никто не призывал нас заявлять права собственности и отстаивать интересы землевладения, ничто не обязывало нас к тому, никакие частные интересы не были с этим связаны; мы действовали отнюдь не в духе какой-либо партии; дурно ли, хорошо ли, мы защищали только то, что казалось нам справедливым и для России полезным. Сами мы плохие собственники и не принадлежим ни к крупным, ни к мелким землевладельцам; но мы понимали, что начало собственности есть великая сила гражданственности, и считали своим долгом напоминать о значении этой силы и в тех случаях, когда она подвергалась сомнениям и колебаниям. Мы были против крепостного права, против вотчинной полиции, против сословной розни в общественном устройстве; но, с другой стороны, мы желали, чтобы никакая русская сила не пропадала даром, мы желали, чтобы русское землевладение было поставлено в наилучшие условия, для того чтобы способствовать общему благосостоянию и гражданственности; мы отстаивали его не столько для него самого, сколько для русского народа, к которому оно принадлежит. Что в нашем дворянстве не соответствовало духу времени и интересам России, что было противно справедливости и государственной пользе, то должно пасть; но было бы неразумием желать, чтобы вместе с прекращением неправильного положения общественной силы погибла самая сила. Было бы неразумием уничтожать капитал, собранный тяжким трудом, вместо того чтобы приискивать ему лучшее помещение. Дворянская организация есть дело преходящее; но элементы цивилизации, которые были в ней собраны тяжким трудом истории, не должны погибнуть для русского народа. Реформы, которые теперь пересоздают Россию, должны не убивать эти элементы, а возвращать их народу и давать им положение, соответственное благу целого: вот точка зрения, которой мы держались. Но в то время когда при введении новых реформ подвергались вопросу эти русские силы, где была "Весть" или партия, имеющая в ней свой орган? Отчего у этих господ не нашлось тогда достаточной энергии для поддержания интересов русского землевладения? Отчего не оказалось у них голоса для заявления этих интересов в 1863 году, между тем как теперь умеют они вопиять так громко? Увы, руководители и патроны "Вести" были и тогда, точно так же как и теперь, не союзниками нам, а противниками. Мы отстаивали тогда права землевладения не столько от социалистов и демократов, сколько от авторитетов самой этой партии, которая скрывается за "Вестью". Тогда речь шла о русском землевладении, а теперь поднят вопрос о польском землевладении в России, -- вот в чем вся разница. Между тем временем и нынешним кое-что случилось, между прочим, появился указ 10 декабря. Интересы русского землевладения не были достаточно сильны для того, чтоб организовать землевладельческую партию; но интересы всякого другого, только нерусского, землевладения оказались достаточно для этого сильными. Те самые господа, которые в то время перемигивались с социализмом, вдруг вспомнили теперь о священном праве собственности, об интересах землевладения, об аристократическом начале. Теперь, когда русское землевладение не подвергается вопросу и когда, напротив, консервативные силы русского общества благодаря патриотическому духу, возбужденному в нем событиями последних годов, приобрели значение, какого никогда прежде не имели, вдруг организуется в Петербурге какая-то партия, вопиющая о защите собственности и дворянского землевладения. Где же подвергается дворянское землевладение вопросу? Только в Западном крае. Всякому должно быть понятно, что для спасения польского дела в этом крае полезно ослабить связь между двумя этими словами: русское дворянство, которые для русского дворянина должны быть неразрывны; полезно пустить в оборот отвлеченный принцип собственности и замутить дело так, чтобы поставить его в противоречие с народным чувством и гражданским долгом. Польское дело в Западном крае после долговременных политических ошибок, которые развили и утвердили его там, -- после паллиативных мер, которые принимались против него, когда оно оказывалось неудобным, -- мер бесплодных и только ронявших достоинство России и ее правительства, -- подверглось, наконец, сериозному вопросу и затронуто в самом корне своем. Никогда еще польскому делу в России не угрожала столь сериозная опасность, как в настоящее время, и весьма естественно, что оно должно было развить все свои средства, для того чтоб ускользнуть от опасности. Сумело же оно сделать политических фанатиков из полоумных мальчишек! Оно сумело также создать и какую-то дворянскую партию в Петербурге и воодушевить ее неистовою ревностию по собственности.
Нам случилось высказать мысль, что для успешного хода дел в Западном крае необходим особый центральный правительственный орган под каким бы то ни было названием. В самом деле, задачи, поставленные в этом крае, так многосложны и так громадны, что необходимо требуется для них серьезное и пристальное внимание правительства, то есть особый правительственный орган. По отношению к этому краю возможны только две системы: он должен быть либо укреплен за Россией, которой принадлежит и по праву, и на факте, либо признан решительно польским и оторван от нее. Средина невозможна. Двусмысленное положение, в котором он теперь находится, столько же пагубно для целого государства, сколько для самого этого края. Надобно вывести его из этого положения, но для этого недостаточно усилий местной администрации, какими бы она ни была снабжена полномочиями. Во-первых, то, что называется Западным краем, состоит из девяти губерний, разделенных на два независимые одно от другого управления. Условия, в которых находятся эти провинции, одни и те же; один и тот же висит над ними вопрос, одни и те же предстоят в них правительству задачи. Тем не менее, как известно, дела в этих двух генерал-губернаторствах не всегда шли по одному и тому же плану, и в управлении их часто были существенные разногласия. Этого не могло бы быть, если бы кроме местной администрации был центральный правительственный орган, который бы исключительно ими заведывал. Во-вторых, для разрешения задач, относящихся к этому краю, недостаточно только административных мер, а требуются меры законодательного свойства, которые могут быть удовлетворительно обдуманы и успешно приведены в исполнение только при особом обращенном к этому краю пристальном внимании центрального правительства. Для того чтоб органически соединить его с Россией, необходимо войти в те особенные условия, посреди которых он находится и которые служат виною всех его бедствий. Необходимо устранить причины зла, которым он страдает. Если требуется возвратить его России, если надобно приравнять его к ней, то нельзя управлять им в настоящее время одинаково с другими частями России: утверждать противное нельзя добросовестно. Ни в Тульской, ни в Харьковской губернии нет ничего похожего на то, что мы видим, например, в Минской и Подольской. В первых дворянство, землевладельческое сословие, высшие классы не причисляют себя к национальности не только чуждой, но и враждебной народу; там как крестьяне, так и дворяне, а равно и все прочие сословия составляют один и тот же народ. В Западном же крае мы видим огромную массу русского народа, над которою высится сильно организованное польское дворянство, хранящее в себе предания другого когда-то бывшего в этих местах государства. Нигде в России и, быть может, в целом мipe нет такого огромного еврейского населения, плотно организованного и наполняющего все промежутки между польским дворянством и русским простым народом, изнуренным, подавленным и забитым. Нигде организация общественных классов не представляет такой чудовищной картины. Возможно ли долее терпеть такой порядок вещей? Одно из двух: или дать здесь дойти до конца делу, начатому Чарторыйским, и спешить ополячением русского народа, или спешить обрусением тамошнего землевладения и дать мало-помалу возможность образоваться русским средним классам.
Четырехлетний опыт показал ясно, что одних административных распоряжений и полицейских мер недостаточно для того, чтоб уврачевать язвы, которыми страдает этот несчастный Западный край. Казалось бы, руководителям "Вести", так негодовавшим на полицейское управление в тех местах, должна была бы понравиться мысль о центральном правительственном органе, который имел бы своею задачей сделать наконец ненужною здесь систему полицейских мер, теперь необходимых. Во всяком случае, ничего, кажется, не могло бы быть в этом предположении противного праву собственности и дворянским интересам. Вышло, однако же, противное.
Любопытно присматриваться к тактике партий. Не только любопытно, но и поучительно, ибо характером тактики, употребляемой партиями, определяется их собственный характер. Если партия вместо разъяснения дела старается затемнить и запутать его, если она фразами и оборотами речи пытается закрыть мысль, если уклонениями в разные стороны старается замять возбужденные вопросы, если в изложении вопроса рассчитывает на невнимательность, несообразительность, рассеянность и растерянность людей, к которым обращается, -- то можно с уверенностью сказать, что партия защищает дело нечистое и что товар ее есть контрабанда, каким бы флагом он ни прикрывался.
Как высказалась "Весть" по поводу вышеупомянутого предположения, не заключающего в себе ничего противного столь любезному ей принципу собственности? Она находит, что, предлагая эту мысль, мы действуем из каких-то "личных пристрастий и что программу твердых определенных принципов" мы заменяем "программой узких личных стремлений". С этого "Весть" начинает свое возражение, исполненное страстного и горького негодования. Какие же такие личные пристрастия или личные стремления могли бы руководить нас в соображениях о полезном действии центрального правительственного органа по делам Западного края? Уж не хотят ли почтенные руководители "Вести" сказать этим, что мы прочим себя на это место или что мы имеем в виду кого-либо рекомендовать на эту должность, как по известному мифическому сказанию мы же назначили генерал-губернатором в Вильну графа Муравьева? Но послушаем далее. "Весть" продолжает:
В вышеозначенной статье своей московская газета делает новый шаг по тому ложному пути, на который она увлекается какою-то роковою силой с тех пор, как защищает то, что уже получило свою оценку в общественном мнении. Все прежнее забыто, и теперь необходимость строгого единства в действиях правительства уступает место мысли о каких-то специальных ведомствах для Западного края. Что сказать о людях, которые еще недавно приходили в негодование при одном намеке на всякий оттенок автономии какой бы то ни было из частей России и постоянно доказывали необходимость упразднить автономию Царства Польского, лишь бы укрепить всеми желаемое русское государственное единство, -- что сказать об этих людях, когда они вдруг начинают проповедывать какую-то своего рода автономию для того самого края, который сами же они считали вполне русским! Эти люди, еще недавно относившиеся с ожесточением ко всякой особенности, заговорили вдруг об особенностях Западного края!.. Они преследовали сепаратизм и в прибалтийских губерниях, и на Кавказе, и в Сибири; они горячо желали единства действия, -- а возможно ли оно при раздроблении центральных органов власти? -- и вдруг, когда комитеты сибирский и Западного края сливаются с комитетом министров, эти самые люди требуют какого-то специального органа для Западного края... Разве Эльзас управляется особым комитетом из Парижа? Разве существует специальный эльзасский министр, имеющий доклад у Наполеона III? Почему, наконец, не было речи о чем-нибудь подобном, пока Западным краем управлял генерал Кауфман, и почему заговорили об этом теперь, когда на его место назначен граф Баранов?.. Пусть пропадают всякие принципы, пусть исчезают всякие программы, на этих принципах основанные; нам не нужно более то единство правительственных действий, которого все так желают и которое еще недавно проповедывалось так горячо. Высшую администрацию Западного края следует изъять из-под общей для всех губерний власти министерства внутренних дел; эту администрацию следует направлять чрез особое правительственное лицо!
Мы нарочно выписали этот длинный набор слов: как нельзя яснее характеризует он партию. Читая эти строки, можно ли сомневаться в ее значении и не догадаться, какому делу она служит? Не доказывает ли вся эта удивительная аргументация, что высказанное нами предположение действительно попало в больное место? Забавно видеть, какие извороты употребляются на то, чтобы замять сущность вопроса!
Итак, состоя в числе врагов собственности, мы наконец попали и в сепаратисты. Недавно орган г. фон Бисмарка в Берлине обвинял нас в том, что мы преступно считаем прибалтийский край немецким; теперь петербургская "Весть" довершает удар и объявляет нас врагами государственного единства России, признающими Западный край польским, предлагающими отделить его от России и дать ему автономию. Какая измена тем принципам, которые мы всегда исповедывали! И какая перемена ролей! Как "Norddeutsche Allgemeine Zeitung" не видит в прибалтийском крае немцев, так точно и руководители "Вести" не видят в Западном крае поляков. "Весть" считает этот край вполне русским, а мы не признаем его таковым и требуем для него особого управления. Мы разрушаем государственное единство России, ибо советуем, как выражается "Весть", "высшую администрацию Западного края изъять из-под общей для всех губерний власти министерства внутренних дел". Государственное единство России и министерство внутренних дел! Итак, что не подчинено министерству внутренних дел, то находится вне России или то пропало для нее. Итак, правительственное лицо, на которое верховная власть возложила бы обязанность изучения и устранения условий, препятствующих Западному краю стать вполне русским, разрушало бы государственное единство России! Эльзас, говорит "Весть", не имеет особого статс-секретаря. Но разве Эльзас имеет что-нибудь общего с нашим Западным краем? Западный край есть искони русский, тяготевший к России и тогда, когда находился под польским владычеством, заселенный по преимуществу коренным русским народом и ополяченный вследствие нашей собственной антинациональной политики. Эльзас, напротив, есть край, заселенный коренным немецким народом и завоеванный Францией, но вследствие неизменно национальной политики ее правительства совершенно слившийся с ней. Разве в Эльзасе есть шляхта, враждебная Франции? Разве там творятся периодические мятежи? Разве там есть паны, которые сносятся с врагами Франции, которые прокладывали им путь в нее и ходили с ними на Париж? Разве оказывалась надобность посылать генерала Пелиссье или Эспинаса для умиротворения или офранцуживания его? Английское правительство не допускает никакой автономии для Ирландии, оно почти не признает в ней даже римско-католической церкви, несмотря на то что к ней принадлежит громадное большинство жителей этого края, между тем как господствующая английская церковь насчитывает там едва полмиллиона принадлежащих к ней людей; в Ирландии сильная административная власть сосредоточена в руках лорда-наместника, но с тем вместе в составе английского правительства есть, кроме того, статс-секретарь Ирландии, который заведывает всеми делами этого края; вот пример, который предлагается "Вести" страной, где и собственность уважается, и землевладение в почете.
Высказывая нашу мысль о пользе центрального правительственного органа для Западного края, мы указывали на безуспешность тех полицейских мер, которыми край этот доселе управлялся; мы сказали, что относительно главного вопроса в этом крае не только ничего не приведено к окончательному решению, но и ничего удовлетворительного не начато. Может ли, как утверждает "Весть", вывести из этого какие-либо неблагоприятные заключения для себя новый виленский генерал-губернатор, который еще не совсем вступил в управление вверенным ему краем? В запальчивости своего решения против наших сепаратистских увлечений "Весть" произвела графа Баранова в генерал-губернатора Западного края и забыла при этом дать иное назначение генералу Безаку.
На полемику "Вести" по вопросу об управлении Западным краем, на эту горячую защиту государственного единства России против нашего сепаратизма уже успела симпатически отозваться долго хранившая молчание прибалтийская печать. "Ревельская Газета" рукоплещет органу русского дворянства, точно так же, как рукоплещет ему краковский "Час" и "Познанский Дневник". "Ревельская Газета" точно так же негодует на наш сепаратизм, но выражается откровеннее и определительнее. Из слов ревельского публициста явствует, что автономия автономии рознь и что та, которую мы предлагаем для Западного края, не такого свойства, какою пользуются, например, губернии прибалтийские. Публицист этот находит полезным только такие автономии в России, которые развивают особенности края вон из общего государственного состава; но видит нечто постыдное в таком устройстве, которое обращало бы эти особенности внутрь государства и способствовало бы его объединению и укреплению.
Нет, не нигилисты и социалисты могут погубить русское дворянство, не статьи г. Жуковского могут опозорить его, а те таинственные господа, которые от имени дворянства вступают в симпатические отношения ко всему, что только есть неприязненного русскому народу.
<2>
Москва, 28 ноября 1866
Патроны "Вести", по-видимому, заметили, что их болтливая газетка зашла слишком далеко в своей откровенности. В русском обществе еще не остыло патриотическое одушевление, возбужденное событиями 1863 года. С ним еще нельзя говорить с полною откровенностью. Надобно удерживать прежние слова, как то: "государственное единство", "национальная политика", "обрусение западных окраин России", -- но делать под ними совсем иное дело, пока не потеряют они всякое значение и не будут, как старый хлам, сданы в архив.
"Весть" двумя статейками, напечатанными рядом, отзывается на замечания наши в No 245 "Московских Ведомостей". Первая, лирического свойства, состоящая из нескольких фельетонно-патетических строк, заключается объявлением, что редакция не расположена в настоящее время заниматься поднятым вопросом и предоставляет себе возвратиться к нему впоследствии. Другая статейка, более обширная и отличающаяся более эпическим спокойствием, доказывает своим появлением вслед за первою, что она исходит не от редакторов газеты, которые отказались на этот раз обсуждать поднятый вопрос, а от самих ее патронов, скрывающихся в таинственном тумане, -- патронов, дающих ей и жизнь, и направление, но в случае надобности умеющих отрекаться от ней и умывать руки в свойстве ее направления.
Эти господа укоряют нас в том, что мы будто бы клевещем на них и дышим к ним ненавистью. Вынужденная полемика наша с ними будто бы имеет своим источником какие-то наши личные пристрастия и увлечения. Нет, это неправда; что это неправда, это известно им лучше, чем кому-либо. Никакой личной ненависти ни к кому из этих господ мы не питаем, ни с кем из них ни в каких личных отношениях не состояли и не состоим. Ни малейшего побуждения не имеем мы клеветать на них, если б и были к тому способны. Они же сами делают нам честь, говоря, что они не разнятся с нами в политических воззрениях и что они следуют именно тем началам, которые мы впервые провозгласили в русской печати. Если это так, -- откуда же может проистекать наша мнимая ненависть к ним? Личной вражды нет, а есть, как они уверяют, полное согласие в принципах: откуда же могла бы взяться в нас эта ненависть, на которую они жалуются? Нет, мы не клевещем на них; но мы откровенно сознаемся, что дело, которое они делают, сколько мы понимаем его, есть действительно ненавистное дело для всякого русского, способного понимать вещи.
Эти господа толкуют о политике принципов, которую они противопоставляют политике личностей. Они находят, что мы отреклись от политики принципов и предались политике случайностей и личностей. Нам будто бы дороги не принципы, а лица. Мы будто бы слишком пристрастны к некоторым правительственным лицам, находящимся с патронами "Вести" в антагонизме, и будто бы из пристрастия к тем лицам мы отреклись от своих принципов и стали враждовать против своих единомышленников, за каких они выдают себя. Хотя бы из приличия попридержать им эти хитросплетенные выдумки ввиду несчастья, постигшего то самое правительственное лицо, на которое они беспрестанно намекают в своих выходках против нас. Бывший статс-секретарь Царства Польского, на которого направлена эта шипящая злоба коварных намеков, уже сошел с поприща к прискорбию всех, умевших ценить его честное служение Государю и России в одном из самых важных для нашего отечества вопросов. Патроны "Вести" говорят, что в принципах мы разнимся с этим государственным человеком, но будто бы по личным отношениям нашим к нему мы старались как-то поддерживать его в борьбе с другими правительственными лицами. Вот сущность лжи, которую интрига распускала в обществе негласными путями и на которую то и дело намекает в печати. Во имя правды и в изобличение интриги, которая давно уже работала над этой темой, мы обязаны сказать, что ни в каких близких отношениях к означенному лицу, о котором идет речь, не находились, никаких обязательств к нему никогда не имели, наконец, -- скажем более, -- мы едва знакомы с ним лично. Мы знаем его лишь настолько, насколько может знать его всякий даже незнакомый с ним лично человек, следящий за государственными делами и отдающий себе отчет в них. Нашими мнениями мы могли во многом разниться с ним и действительно разнились, и ни от одного из наших воззрений мы никогда не отказывались из угождения кому бы то ни было, -- напротив, нас всегда укоряли в излишней откровенности и резкости, -- но мы презирали бы себя, если бы при разногласии во мнениях не умели отдавать должного политической честности и верности долгу. Этот принцип выше всяких принципов в государственных людях, и мы не могли не ценить его в деятельности того государственного человека, о котором идет речь. Мы не могли не ценить достоинство там, где его видели; но публика, следившая за нашей деятельностью, знает, что мы отнюдь не были органом статс-секретариата Царства Полського. Публике известно, напротив, что о делах этого управления нам приходилось говорить, быть может, гораздо реже, чем сколько следовало. Статьи наши о делах Царства Польского за последние два года все наперечет, и публика знает, что в них нет и тени какого-либо пристрастия. В сущности, нас упрекают за то, что мы не соглашались служить орудием интриги против некоторых русских государственных людей, верно и честно служивших русскому Государю. Вот почему мы не нравились, вот почему мы и теперь не нравимся, вот почему было бы желательно заставить нас умолкнуть, так как обмануть нас до сих пор не удавалось.
Руководители "Вести" изобрели какую-то политику принципов, устраняющую вопрос о лицах. Но что такое принцип независимо от нравственной силы, которая должна служить ему органом? Пустое слово, -- и вот этим-то добром хотят они подчивать свою публику. Не думают ли патроны "Вести" уверить, что дела могут преуспевать в чьих бы то ни было руках, лишь бы только на них был выставлен ярлык какого-либо принципа? Не хотят ли они уверить, что радеть государству могут успешно и такие люди, которые в душе своей враги его единства и его прогресса и которые презирают или ненавидят народ, его создавший и давший ему свое имя? Не хотят ли они уверить, что и граф Голуховский мог бы хорошо управлять русскою политикой потому, например, что он признает принцип собственности и имеет, по всему вероятию, здравое суждение о разных предметах? Не так давно русской публике предлагалось учение о России, долженствующей распасться внутри себя на несколько отдельных государств, которые должны относиться друг к другу как государства чужеземные и иметь каждое свою особую национальность. Не предлагалось ли это нашему правительству в самых льстивых выражениях с уверением, что Россия, упав таким образом на низшую, чем Турция, степень, представит собою привлекательное зрелище человечества со многими народами и государствами, а царь уподобится Богу, незримо соединяющему в своей длани судьбы независимых друг от друга народов, составляющих человечество? Лица, которые предлагали это, конечно, не безумцы, не изверги и, по всему вероятию, не чужды разумения многих весьма хороших принципов; но они проповедовали свое учение в интересе партий, не считающих Россию за прочную действительность или состоящих с нею в военных отношениях, которые не только дозволяют, но и обязуют вредить всеми способами неприятелю если не насилием, то обманом и хитростью...
Патроны "Вести" негодуют на нас за высказанные нами мысли о необходимости особого правительственного органа для заведывания делами Западного края. Мы высказывали эту мысль в том предположении, что задачи, поставленные относительно этого края Верховною Властию, составляют сериозную заботу для правительства и что задачи эти должны быть разрешены, а не взяты назад. Мы понимает, что высказанная нами мысль подлежит возражениям; но если бы мы не знали свойства и направления той партии, с которою мы имеем дело, то мы затруднились бы понять, отчего эти господа так встревожились при первом намеке на эту мысль. Стоит посмотреть на те маневры, которые они употребляют, чтобы замять ее. Говоря об особом правительственном органе для Западного края, мы ничего не говорили о системе, какой следует держаться при разрешении его задач. Высказывая вышеупомянутую мысль, мы ничего не предосуждали, ничего не предопределяли. Вся сущность нашей мысли заключалась только в том, что так как край этот представляет много великих и трудных задач, составляющих наследие целой злополучной истории и дающих ему исключительный характер, не похожий на другие части государства, то необходимо, чтобы правительство обратило на него полное и пристальное внимание. Край этот должен быть выведен из своего исключительного положения, а для этого ему необходима особая, исключительно ему посвященная правительственная деятельность, которая обеспечивала бы в нем порядок и благоустройство и, изменяя условия, в которых край этот находится, ограждала бы в нем правильное развитие общественных интересов.
Что же говорят патроны "Вести"? Они принимают тон горячих ревнителей национальной политики и негодуют на нас за то, что мы будто бы сравниваем этот край с Ирландией (увы! между Ирландией и Западным краем есть небольшая разница: в Ирландии чужая покоренная народность находится под гнетом английской аристократии, в России же русская народность находится под тяжким гнетом чужой и враждебной ей аристократии); они негодуют на нас за то, что будто бы мы русскую публику считаем глупою, хотя русская публика знает, что мы не на глупость рассчитываем, когда к ней обращаемся, а на здравый смысл и разумение, и что мы не имеем никаких побуждений морочить ее; наконец, они негодуют на нас за то, что хотя мы и называем Западный край исконно русским, но хотим особого для него управления. Край этот русский, говорят они; стало быть, ничего и не требуется делать в нем. Довольно сказать, что он русский, и дело кончено. Достаточно, чтоб административные должности замещались русскими чиновниками: вот все, что предлагает "Весть" для Западного края в настоящее время. Правда, она говорит еще с некоторым пафосом о русских землевладельцах в этом крае и предлагает правительству опереться на них. Но так как русских землевладельцев в Западном крае один-другой обчелся и так как весь вопрос состоит именно в том, чтобы там появилось достаточное число несомненно русских землевладельцев, то, значит, вся сила предлагаемой патронами "Вести" программы состоит в чиновниках. Судите же теперь об искренности этих господ! Они только и твердили о тщете усилий сделать в этом крае что-нибудь полезное посредством чиновников. Не в этом ли состоял весь смысл их агитации? И вот теперь, когда они сочиняют программу Западного края, они ничего существенного, кроме чиновников, не предлагают. Этим все кончается. Нет, не все: чиновникам патроны "Вести" воспрещают чувство патриотизма, они должны быть чиновниками без патриотизма, то есть брать взятки и угождать панам, как это было в прежнюю пору...
"Весть" говорит, что русские землевладельцы бегут из Западного края и что там поступают теперь в продажу не польские, а русские имения. Какая откровенность! Почему же русские, находящиеся там, бегут оттуда, а польские паны не только не бегут, но хлопочут, несмотря на контрибуцию и военное положение, о том, чтоб иметь право приобретать там вновь имения? Во всяком случае, можно ли считать положение этого края нормальным? Можно ли утверждать, что нет никакой надобности изменять условия, в которых он находится, даже с чисто землевладельческой точки зрения?
Заметьте еще: когда речь идет о Западном крае, эти господа возглашают о "свободных общественных силах" и протестуют против бюрократии и правительственной централизации; но в то же самое время они восторженно рукоплещут распоряжению, состоявшемуся на основании журнала комитета министров 22 июля, -- распоряжению, которое доводит у нас административную централизацию до большей, чем когда-либо, степени, собирая все власти в руках губернаторов, а через них в министерстве внутренних дел.
Впервые опубликовано: "Московские Ведомости". 1866. 20, 29 ноября. No 245, 251.