Катков Михаил Никифорович - Гражданская свобода и политическая свобода

М.Н. Катков

Гражданская свобода и политическая свобода
(Проект переустройства "Комиссии прошений". Ошибки в судоустройстве)

Поступает на рассмотрение Государственного совета проект переустройства Комиссии прошений, подаваемых на Высочайшее Имя. Сегодня мы помещаем доставленную нам об этом предмете статью. Сочувствуя вообще соображениям автора, мы находим только странным, что, ратуя за право подданных возносить к Престолу жалобы на возможные притеснения и несправедливости со стороны властей административных, он преспокойно оставляет в стороне вопрос о возможных притеснениях и несправедливостях со стороны судебного ведомства, как будто и в самом деле это ведомство находится вне сферы Высочайшей власти. Решения Сената считались всегда безапелляционными, и действительно, в порядке подчинения судебных инстанций нет дальнейшей инстанции. Но над судебными, как и над всякими инстанциями есть верховная власть Монарха. "На решение Сената нет апелляции, -- изображено в ст. 240 учреждения Правительствующего Сената, -- но могут быть крайности, в коих возбранить всякое прибежище к Императорскому Величеству было бы отнять избавление у страждущего". Или в настоящее время не бывает страждущих от правосудия? Или Императорское Величество уже не прибежище для притесненных? Решения Сената прежде имели силу лишь при условии единогласия или двух третей Общего Собрания. Это была существенная гарантия правосудия; однако законодатель находил ее недостаточною. Сенат не мог и не должен был мнить себя подобием верховной власти. За ним был надзор; за его решениям следило "око Царево". Генерал-прокурор или министр юстиции был обязан протестовать в случае всякого решения, нарушающего правосудие. При помощи состоящей при нем консультации он был обязан по каждому производившемуся в Сенате делу составлять мотивированное заключение. Навязывать Сенату свое предложение он не мог, и сенаторы могли протест его не уважить. Но генерал-прокурор был обязан возводить опротестованное им дело к Императорскому Величеству, и не прямо от себя, но чрез Государственный совет, который отнюдь не был высшею над Сенатом судебного инстанцией, ибо Государственный совет решений ни по каким делам, ни законодательного, ни судебного свойства не постановляет, а есть только путь к Монарху. Члены Государственного совета, независимые от обеих сторон, рассматривая дело, высказывались так или иначе, и мнение их, единогласное или разногласное, поступало на Высочайшее усмотрение и решение. Итак, если при единогласии или при двух третях голосов общего собрания Сената находилось нужным для обеспечения правосудия, чтоб "око Царево" следило за ходом дел, почему же оно должно быть закрыто, когда по новому судебному уставу сенатское решение считается состоявшимся даже при равном разделении голосов лишь в силу одного председательского голоса?

Вопрос не в том, чтоб отнять что-нибудь у кого-нибудь, но, напротив, возвратить страждущему отнятое у него право прибежища. Речь идет прежде всего не об изменении делопроизводства в Сенате и вообще в судебных учреждениях, но о возвращении русским подданным права в чрезвычайных случаях обращаться с жалобой на неправосудие к Императорскому Величеству чрез Комиссию прошений, организованную для этой цели, и также о том, чтобы генерал-прокурор не считал себя безответственным в делах правосудия. Остался ли бы нынешний Сенат тем, что он есть, или оказалось бы нужным в чем-либо преобразовать его, нельзя ни в каком случае оставлять его под открытым небом; нужно ввести его, а за ним и все судебные установления, в общую государственную систему, чтоб исчезло нелепое, сводящее людей с ума недоразумение, будто судебная власть в России независима от общей государственной власти, а Русский Царь будто бы находится по отношению к ней в положении японского микадо былых времен. Этим никакой ломки не делается; только пресекается ложь, которая над одним из важнейших государственных учреждений носится.

Быть может, скажут, что Сенат при нынешнем судоустройстве сам не судит дел по существу, а только регулирует действия судов и кассирует их решения в случае нарушения законов и установленных для судопроизводства правил, почему судебные департаменты Сената и называются кассационными. Не говоря уже о том, что кассационный Сенат решает дела и по существу и что нельзя смотреть за применением законов, не обращая внимания на существо судимых дел, но еще важнее именно то, что кассационный Сенат входит в истолкование законов. Иное истолкование бывает равносильно новому закону. Кассационные решения становятся для судов как бы новым законодательством, с которым они считают себя обязанными согласоваться почти не менее, чем со статьями Свода Законов. Кассационные решения, таким образом, становятся источником права; кассационные сенаторы не только судят и регулируют суды, но и законодательствуют. Если уж это так, то неужели за всем этим не должно следить "око Царево"? Допустим, что Сенат даже при нынешнем своем устройстве и составе дает всегда безусловно справедливые определения; допустим, что и впредь никогда не будет повода к основательной жалобе на его решения и что прокурорский надзор, в свою очередь, никогда не будет иметь основательного повода к протесту; но верно то, что дела не могут идти хорошо в той стране, где какие-либо власти мнят себя независимыми от общей и единой государственной власти и не знают своего места в системе своего государства. Всякая неясность в постановке учреждений, подающая повод к фальшивому мнению об их значении, портит их дух и неизбежно вызывает болезненные явления в составе государства.

А что может быть фальшивее и вместе нелепее распространившегося мнения о значении нашей судебной реформы? От разных лиц, даже в правительственных сферах, приходится слышать, будто вследствие судебной реформы власть Монарха лишилась части своих верховных прав! Одни говорят об этом с наивным прискорбием, другие -- с не менее комическою радостью. Итак, вот вам и конституция! Каким же баронам дарована эта magna charta [хартия вольностей (лат.)]? Господам правоведам, состоящим по судебному ведомству. Заключен Государем с его чиновниками контракт, коим представляется им бесконтрольно и самоуправно распоряжаться в Русском государстве, а Государь, со своей стороны, обязывается ни в чем им не прекословить! Вот приведенная к своей правдивой формуле эта пресловутая конституция. Вот какая нелепость может засесть в мыслях людей, которые, однако, не считают себя глупее других.

Не только в этом случае, где нелепость бросается в глаза, но и вообще возможно ли думать, чтобы каким бы то ни было частным законом отменялось основное начало, на котором зиждется все законодательство страны? Если оказывается в чем-либо несоответствие между отдельным узаконением и общими основаниями государственного права России, то из этого не следует, что отменяется Россия, а следует только то, что оказавшееся несоответствие должно быть устранено и закон должен быть немедленно исправлен.

Опыт и здравый смысл указывают на некоторые ошибки в нашем судоустройстве, требующие исправления. Сюда главным образом относится несчастный институт присяжных заседателей, этот выживший из смысла остаток чужой средневековой старины, притом в искаженном и извращенном виде пристегнутый к нашему судоустройству. Нелепость этого учреждения чувствуется везде в Европе, между тем как глупцы и шарлатаны у нас молятся на него как на святыню. Так или иначе, этот безобразный институт, притом сопряженный с обременительною для бедного люди повинностью, вопиет об отмене или замене его чем-либо более рациональным. Окажутся, может быть, и другие errata или desiderata [ошибки или пожелания (лат.)] в нынешнем судоустройстве; однако не следует клеветать на него и подлагать под некоторые узаконения наших судебных уставов значение, которого они по мысли законодателя не имеют и по здравому смыслу иметь не могут. Так, невинное положение о несменяемости судебных чинов без суда возведено в какой-то бессмысленно трансцендентальный догмат. Благодаря одной безобидной строчке в Судебном Уставе будто бы теперь выходит, что дважды два уже не четыре...

Припоминаем случай, бывший спустя несколько лет по введении новых судебных установлений. Один из кассационных сенаторов произнес в земском или городском собрании неуместную речь, которая произвела тягостное впечатление на Государя. Его Величество нашел невозможным оставить в звании сенатора лицо, которое публично высказалось несоответственно своему званию, и приказал уволить его. Испуганный в своем простодушии министр, заикаясь, заметил, что по силе закона сделать это невозможно, так как судебные чины несменяемы. "Для тебя несменяемы, -- сказал Государь, -- но не для Меня". Факт этот, относящийся к минувшему царствованию и принадлежащий уже истории, известен нам из достоверного источника. Министру, однако, удалось благодаря доброте Государя замять дело, и сенатор не был уволен. Добродушный генерал-прокурор, конечно, вменил себе в важную государственную заслугу то, что ему удалось предотвратить таким образом un grand coup d'etat [великий государственный переворот (фр.)]. И вот, в самом деле (до чего, однако, может доходить аберрация умов!) образовалась доктрина и распространилась не только во храме Фемиды, но и в правительственных сферах Российской Империи, будто судебные чины абсолютно несменяемы, будто судебный чин, еще не зарезавший человека или не совершивший другого подобного скандала, подлежащего суду, не может быть удален от должности при какой бы то ни было неспособности и негодности, что он неотвратим, как Божий гнев, и что избавить от него людей той местности, на которую этот бич наслан, нет другой возможности, как разве повысить его, произвести в генеральский чин, облечь в сенаторскую тогу а от кассационного сенатора уже нет никакой возможности отделаться, разве перевести его в Государственный совет, если только он не сочтет это за унижение себя, так как члены Государственного совета не входят в сферу судебной конституции, а потому не считаются в принципе несменяемыми, так же как и все должностные лица в государстве. Заботы избежать coup d'etat в этом отношении доходили до курьезов, превышающих вероятие. Чтобы не очутиться в безвыходном положении, министр юстиции не решался назначать судебных следователей, а назначал только исправляющих должность судебного следователя, дабы иметь возможность удалить оказавшегося негодным. Более смелые умы дозволяют себе несколько более либеральное толкование священного догмата. Судебные чины могут-де быть сменяемы не по одному уголовному суду, а также и по дисциплинарному производству. Из такого толкования следует, что судебный чин может быть удален, но не иначе как по усмотрению самой же судебной корпорации, независимой и самодержавной, которой политика не всегда может сходиться с видами правительства Российской Империи: что государственная власть находила бы негодным, то судебная корпорация может признавать, напротив, очень пригодным. Выходит так, что от судебного чина, каков бы он ни был, может быть избавлено население, где он владычествует, и государство, которому он не соответствует, только по изволению самой судебной республики.

В последнее время поклонников догмата несменяемости судебных чинов смутил скандал, случившийся во Франции. Там сразу сменены безо всякого суда около 800 судебных чинов потому только, что они своим политическим образом мыслей не соответствуют государственному строю страны. Из этих смененных судей многие отличаются высокими достоинствами, которые признают за ними и противники; но они лишены власти столь существенной и важной, как судебная, в государстве, с основаниями и политикой которого их воззрения не сходятся. Наша интеллигенция тем более должна быть смущена этим фактом, что догмат о несменяемости судей в своем нелепо раздутом значении имеет французский штемпель. Интересно то, что во Французской палате министр, проводивший закон о преобразовании судебной организации, сказал возражавшим то же самое, что покойный Государь своему министру. Судьи, говорил г. Martin Feuillee, несменяемы для министров, но не для государя (l'inamovibilite ne peut etre une garantie contre le souverain lui-meme). Государь нынешней Франции, каков бы он ни был, есть парламент, который дает законы и от которого все власти исходят. Этот souverain Франции даже не сам сменил такую массу судебных чинов, а просто уполномочил министров удалить всех тех судей, которых они признают несоответствующими нынешнему государственному положению страны. А у нас все еще бродит ребяческая мысль, будто верховная власть Русского Царя бессильна избавить своих подданных и свое государство от неспособного, недостойного или ненадежного в политическом отношении судебного деятеля! Нет ни малейшей надобности изменять ту статью Судебных Уставов, где выговорена несменяемость судебных чинов. Мы можем даже оставить без возражения ту доктрину, которая опирается на эту статью. Мы охотно признаем, что судебные чины не должны быть сменяемы административным порядком, без суда. Судьи должны быть независимы от административных властей, точно так же, как и административные от судебных, но верно то, что как те, так и другие безусловно и вполне зависят от верховной власти. Монарх в России не есть только глава администрации; он единственный над страной законодатель, и его воля выше всех законов. Будучи законодателем, он есть и верховный правитель; будучи верховным правителем, он есть и верховный судия. Если по силе нашего государственного права слово Русского Монарха есть закон, то слово его есть и суд.

Впервые опубликовано: "Московские ведомости". 1884. 24 января. No 24.