Катков Михаил Никифорович - По поводу трехсотлетия со дня рождения Шекспира

М.Н. Катков

По поводу трехсотлетия со дня рождения Шекспира

<1>

Москва, 9 апреля 1864

23 апреля 1564 г. в Стратфорде на Эвоне (в графстве Варвик) родился Вильям Шескпир. В субботу, 11 (23) апреля 1864 г., исполнится триста лет с этого достопамятного дня, и весь цивилизованный мир готовится торжественными празднествами чествовать имя величайшего из драматургов всех времен и народов. Мы говорим весь цивилизованный міp, потому что праздник Шекспира не ограничится одною Англией, так как одною Англией не ограничивалось влияние Шекспирова гения. Такие поэты, как Шекспир, не принадлежат какой-либо одной стране; а Шекспир в особенности носит на себе всемирный характер. Попробуйте пойти от Шекспира вверх по течению столетий -- вы нигде не найдете никого равного Шекспиру, пока не встретитесь, наконец, с величавою фигурой Софокла. Софокл и Шекспир -- между ними пустыня в сфере драматического творчества, едва-едва оживляемая попытками лжеклассического подражания, часто даровитыми, иногда гениальными, но бесплодными. Попробуйте идти от Шекспира вперед, к нашему времени, и вы увидите, что все что ни есть лучшего в драматическом искусстве, все что ни есть в нем наиболее истинного и потрясающего, все находится в прямом родстве с тем началом творческого созерцания, которое внесено в міp этим великим гением.

В то время как в Стратфорде на Эвоне воздвигаются амфитеатры и готовятся многодневные великолепные празднества, а в Лондоне и во всех городах и городках Англии сбираются соперничать с Стратфордом, в это самое время в Вене организуется Шекспировское общество; во всех городах Европы, где только есть сцена и актеры, предполагается исполнить 23 (11) апреля шекспировские пьесы; в Париже литераторы устраивают на этот день банкет (в 500 чел.). Даже в Америке, залитой потоками крови, день 23 апреля будет отпразднован с должным торжеством.

Россия много имеет причин в особенности дорожить Шекспиром и тем могучим и животворным элементом творчества, который внесен им в поэзию. Значение Шекспира не есть что-либо внешнее и случайное; Шекспир есть новое начало, новый міp творческого созерцания. Творить в шекспировском духе вовсе не значит подражать манере Шекспира, а значит творить, как он творил, то есть как творит сама жизнь -- истинно, глубоко, до бесконечности индивидуально. Литература русская вынесла на себе разные влияния, но которое из них удержалось? Псевдоклассическая теория владела нашею словесностью безусловно; но оставила ли она по себе какие-либо продолжающие действовать начала? Байроновское влияние было поддержано такими талантами, как Пушкин и Лермонтов; но не посмеялись ли над ним те самые, кто ему поработал? Не то с Шекспиром. В нашей словесности нет почти ни одного произведения, написанного собственно в подражание Шекспиру; Шекспир не имел подражателей; он имел очень немного переводчиков и очень много переделывателей и искажателей. А между тем есть ли у нас, со времени Пушкина, хотя одно истинно замечательное поэтическое произведение (в каком бы то ни было роде), где не чувствовалось бы присутствие шекспировского духа?

Москва, как приятно узнать нам, не останется без отзыва на всеобщее торжество. Университет будет торжествовать этот день публичным заседанием, которое все будет посвящено памяти Шекспира. Немецкий клуб устраивает в тот же день по подписке торжественный обед в честь этого всемирного гения. Кружок любителей драматического искусства намерен, как мы слышали, собраться вечером с пятницы на субботу в доме графини Морковой и устроить живые картины из некоторых пиес Шекспира. Общество любителей российской словесности предполагает устроить в воскресенье публичное заседание, на котором, как мы слышали, также будет слово о Шекспире.

<2>

Москва, 17 апреля 1864

Нельзя не порадоваться признакам самостоятельной жизни, замечаемым в нашем университете, особенно с того недавнего времени, когда ему была возвращена та доля независимости и самоуправления, которою он пользовался прежде, с выборным ректором во главе. К этим признакам относим мы и торжественное собрание членов университета 11 апреля, в день Шекспировского праздника. Такого акта не требовалось уставом университета; он не был рутинным исполнением оффицияльной формальности. Такой акт предполагает живую корпорацию, действующую по собственной инициативе, стоящую в уровень с своим призванием и способную принимать деятельное участие в общих интересах цивилизации. Вследствие разных неблагоприятных условий нашего общественного быта люди у нас редко бывают способны к совокупному действию в каком-нибудь общем интересе. Бездействие и апатия, которыми поражена наша общественная жизнь, имеют своим последствием то, что у нас ни один интерес не оказывается настолько сильным, чтобы созывать людей и связывать их в совокупном действии. У нас люди сообща действуют только по команде, по инструкции, по данной программе, и как только этих связующих и побуждающих к деятельности начал не оказывается, люди рассыпаются, как песок. Инициатива пугает их, и они дичатся всякого свободного, самопроизвольного участия в общем деле какого бы то ни было свойства. Общее дело редко бывает у нас достаточно сильно, чтобы подавить мелкие самолюбия, умничанье, интриги. По всему вероятию, и в нашем университете есть подобные элементы; но, как видно, они незначительны и ничтожны; подобные элементы в нашей университетской корпорации оказываются бессильными благодаря доброму духу, в ней живущему, благодаря достоинству и здравому смыслу ее членов.

Воспоминание о Шекспире в трехсотлетнюю годовщину его рождения, торжествуемое всем образованным міpoм, было вполне достойно корпорации, имеющей своим назначением блюсти и развивать высшие умственные интересы. Не могло быть предмета, более достойного собрать членов университетской корпорации на акт, о котором было в свое время сообщено в нашей газете и который удался как нельзя более. Заговорив об этом празднике, мы не можем не выразить благодарности почтенному ректору университета и членам совета за принятое ими от лица русской науки участие в общем празднике, посвященном воспоминанию, дорогому для всякого образованного общества, для всякого просвещенного и мыслящего человека.

В истории человеческого рода, в этой несметной и непрерывно возобновляющейся массе чувствующих, мыслящих и действующих существ, в этих непрерывно сменяющих одно другое бесчисленных поколениях людей выделяются лишь несколько человек, которых имена переходят из рода в род с неувядающею славой, -- несколько человек, которые возвышаются в бесспорном величии, могущественные, вечно юные, как боги Олимпа, предметы общего поклонения, сознательного или бессознательного. Шекспир принадлежит к самым избранным; в числе этих избранных.

Шекспир не просто поэт или художник с необыкновенными природными дарованиями; этим далеко не исчерпывается его значение, этим не объясняется та великая слава, которая соединяется с его именем. Его имя есть символ. Он недаром родился в XVI столетии, с которого начинается новая история; он недаром родился на этом острове, где история не делается, а вырастает, где прошедшее не исчезает, а живет в настоящем и дает ему силу; в стране, где все носит на себе печать самобытности и индивидуальности, стране личной свободы по преимуществу. Шекспир раскрыл для созерцания великий мир души человеческой; он приблизил его явления к нашему взору; он овладел им во имя грядущих поколений. В его поэзии мы признаем и чествуем мысль, созревшую до той высоты, откуда она может созерцать явления нравственного міpa не в отвлеченных представлениях, не в отрывочных моментах, но в их реальности, в полноте их жизни и индивидуальности. Шекспирова поэзия есть именно это внутреннее зрение, созерцающее то, что всего глубже и что всего выше в жизни, то, что из мрака слепых влечений восходит до света разумения, то, в чем заключается тайна жизни и мысли, что не исчерпывается никаким понятием, что не есть ни идея, ни род, ни вид, ни качество, ни тип, но что во всем присутствует и все соединяет в себе, что характеризуется своими бесчисленными проявлениями и отличается от всякого положения, от всякой формы своего существования, -- бессмертную личность человека. Шекспира называют поэтом сердцеведения, -- и действительно, его творчество положило начало этому великому ведению, которое своим главным органом имеет художественное созерцание. Шекспира называют поэтом реализма, -- и действительно, міp души человеческой является в его созерцании не отвлеченною идеей, но самою несомненною реальностью. Кто скажет лицо, тот скажет свобода, тот скажет жизнь, тот скажет знание, тот скажет поэзия, тот скажет -- все. Только чувство индивидуальности создает характеры в жизни, только чувство личной самостоятельности есть движущая сила жизни; только оно творит чудеса предприимчивости и только оно определяет нравственную цену наших действий; наконец, только оно может восходить до мудрости самоограничения, до святости самопожертвования. И лучшая проба всякой цивилизации, вернейшая мера достоинства народной жизни и гражданского общества есть та степень личной самостоятельности, которую они могут выносить и которая ими обеспечивается.

Великие завоеватели, потрясавшие міp, люди сильные, люди власти, теряются в исторических воспоминаниях как далекие призраки; а если потомство и торжествует память их, то лишь в том народе, среди которого они действовали. Гении мысли, знания, искусства в потомстве не умаляются, а растут, и принадлежат они не тому или другому народу, а всему человечеству. Кто мог бы, во времена Шекспира подумать, что этот бедняк, рожденный в низкой доле, горемыка-лицедей приобретет великую власть над всем образованным міpoм и что власть эта с каждым столетием будет не умаляться, а возрастать? Шекспир в прошлом столетии далеко еще не имел такого значения, какое имеет он теперь, когда протекло уже триста лет со дня его рождения; тогда его знала только Англия, а с тех пор целые литературы образовались и расцвели под влиянием его гения, и великие умы у разных народов воспитались на его произведениях. Вспомним, как много обязана Шекспиру немецкая литература: мудрено ли, что в Германии чествуют его память не менее, чем в его отечестве?

Вообще теперь иностранные газеты полны воспоминаниями о Шекспире. Сколько стихов, сколько статей и статеек, сколько книг выходило и выходит к этому юбилею! И г. Виктор Гюго, знаменитый французский поэт и политический изгнанник, живущий на острове Джерзее, не преминул издать целую книгу о Шекспире в честь его юбилея. И вот г. Виктора Гюго выбрали парижские литераторы в президенты банкета, который намеревались они дать 23 (11) апреля в честь Шекспира. Поэт-изгнанник, конечно, не мог бы лично присутствовать на этом банкете, но для не было бы, вероятно, оставлено за этим пиршеством место, как для тени Банко. По всему вероятию, парижские литераторы, избравшие президентом политического изгнанника, который непоправимо скомпрометировал себя пред нынешнею династией, не ограничились бы в настоящее время одним этим заявлением оппозиционного духа. По крайней мере, правительство ожидало от этого сборища каких-нибудь серьезных демонстраций, которых оно не хотело сносить или которые казались ему опасными. Что демонстрации предполагались, видно из того, что гг. Гизо и Вильмен, известные ценители Шекспира и в то же время люди не правительственные, отказались от участия в сборище парижских литераторов. Итак, правительство запретило банкет; запрещен также и шекспировский спектакль, который должен был состоять из пьес "Гамлет, принц Датский" и "Сон в летнюю ночь". Другими словами, празднование трехсотлетней годовщины Шекспира запрещено французам, и лишь в виде особенного снисхождения разрешено англичанам, проживающим в Париже, собраться в этот день для пиршества. Однако разрешение оказалось только номинальным: вышли какие-то недоразумения, и банкет их также не состоялся. Случай курьезный, не лишенный в настоящее время интереса. Парижский корреспондент "Tіmes" полушутя догадывается, что "Гамлета" еще можно было запретить, потому что датский принц мог подать повод к каким-нибудь манифестациям в пользу своих храбрых соотечественников, но он отказывается объяснить, по каким соображениям мог подвергнуться запрету "Сон в летнюю ночь". Другие думают, что императорское правительство, запрещая банкет и спектакль в честь Шекспира, имело в виду отвечать косвенным образом на овации генералу Гарибальди в Англии и что эта мера не что иное, как маленькая пика бесцеремонной соседке.

Как бы то ни было, этот неожиданный случай взволновал все общество и всю журналистику в Париже. Газеты поспешили перепечатать довольно напыщенное, но безобидное письмо г. Виктора Гюго, где он говорит о союзе и слиянии народов в общем чествовании великих мировых гениев. "Le Temps" в статье под названием "Мир и свобода" провел параллель между запрещением Шекспировского праздника и другими мерами французской администрации за последнее время и вывел из этого заключение для французов, что им долго еще придется ждать свободы. За это "Le Temps" получил на другой же день официальное предостережение. "La Presse" с не меньшим против других оппозиционных газет раздражением доказывает, что во Франции нет свободы. "Нас хотят утешить, -- сказано в этой газете, -- нас уверяют -- и кто же? сам Виктор Гюго! -- что если у нас нет свободы, то есть зато равенство. Какое заблуждение! Где нет свободы, там нет, там не может быть и равенства. И вот доказательство: банкет в честь Суэсского канала на две тысячи человек под председательством принца Наполеона, банкет, который заведомо для всех должен был иметь (и действительно имел) политический характер, разрешен был свободно, а банкет в честь Шекспира на 500 человек, праздник -- чисто литературный и отнюдь не политический, внезапно подвергся запрещению без объяснения причин и поводов! Где же тут равенство? Наоборот, в Англии, где господствует свобода, укажите уголок, где бы не было равенства!"

Положим так, но, оставляя газету "La Presse" при ее толках о свободе и равенстве, нельзя не заметить, что этот случай заслуживает особенного внимания в другом отношении. Едва ли правительство Наполеона III стало бы так беспощадно преследовать всякое воспоминание о великом английском поэте, если бы не имело достаточных оснований опасаться даже малейшего волнения в парижском населении. Мера, на которую жалуются парижские газеты, -- по-видимому, очень странная и произвольная, -- интересна для нас как несомненное свидетельство о том, что во Франции внутренние дела обстоят далеко не благополучно. Оппозиционное движение, выразившееся в парижских выборах и уже принявшее в значительной степени республиканский и революционный оттенок, не могло, конечно, ослабеть или получить более умеренное направление под влиянием демонстраций, происходивших в Англии в честь Гарибальди. Эти демонстрации должны были повсюду поднять дух революционной партии, и война французского правительства с Шекспиром говорит нам, что во Франции этот дух поднят теперь высоко.

Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1864. 11, 18 апреля. No 81, 88.