Катков Михаил Никифорович - Важность Высочайшего рескрипта 13 мая. Приезд Государя в Москву. Помолвка Цесаревича с принцессой Дагмарой

М.Н. Катков

Важность Высочайшего рескрипта 13 мая.
Приезд Государя в Москву. Помолвка Цесаревича с принцессой Дагмарой

Сколько событий совершилось в краткий промежуток времени, пока были прерваны наши ежедневные беседы с читателями, -- событий, на которые мы еще не успели отозваться! Через неделю после того, как мы должны были замолкнуть, последовал от 13 мая Высочайший рескрипт на имя г. председателя комитета министров. Трудно выразить все значение этого акта, столь возвышенного по своему происхождению, столь обширного по своему содержанию, столь глубокого по своей основной мысли. Это и программа для правительства, и учение политической мудрости, твердо и ясно обозначающее пути честного мнения по вопросам общественной важности в нашем отечестве. Это в одно и то же время и мысль, и дело. Этот акт, значение которого еще не оценено должным образом, в одно и то же время и обязывает, и развязывает. На всякого политического деятеля, равно как и на всякого политического мыслителя, он возлагает бремя, которое может быть легко и приятно только для честных и здравомыслящих; он полагает конец фантастическому полумраку, который висел над нашими делами, придавая им странные очертания, и смущал общественное мнение, порождая явления столько же уродливые, сколько и пагубные. С силою непререкаемого авторитета он устанавливает руководящие начала, в которых заключается сущность общественного порядка, и возвращает умы на почву действительных интересов, отрезвляя и в то же время возвышая и одушевляя их. Программа, которая в нем содержится, ясна и определенна; стеснительною может она показаться только для безумия, глупости или злонамеренности. Это программа здравого смысла. В ней нет ничего одностороннего, как нельзя назвать чем-либо односторонним здравый смысл и ясное разумение. Кто, кроме безумца, глупца или злоумышленника, может находить стеснительными эти всемирные условия цивилизации, коренящиеся в природе вещей и доказанные историей, -- условия, вне которых все обращается в хаос, вне которых не может не только плодотворно развиваться, но и стоять человеческое общество? Бывают эпохи в жизни народов, когда все основные понятия общественного порядка приходят в замешательство и здравый смысл теряет свои права; но только умственная незрелость или злонамеренность могут возводить отличительные признаки болезненных кризисов в силу общих норм. Ясное и живое слово разумения, сказанное с высоты трона, было необходимостью посреди смутного брожения умов в обществе, только что пробудившемся к жизни и уже подпавшем на первой поре всякого рода влияниям, часто самого злоумышленного свойства. Нельзя не порадоваться, что требования здравого смысла перестанут казаться каким-либо случайным мнением, произвольным, бессильным, подлежащим спору. Нужно было возвратить этим началам их всеобщее и непререкаемое значение, и это совершилось теперь. Отныне общественные разногласия и споры могут стать делом полезным и плодотворным, потому что все разногласия и споры по вопросам общественного интереса могут иметь смысл только на общей для всех партий основе, при общих равно всеми партиями признаваемых началах. Разногласия и споры могут стать теперь тем, чем должны быть, -- соревнованием усилий, направленных к одной цели и стремящихся достигнуть ее наилучшим образом. Наши дела, все великие интересы государства и общества, все законные права, составляющие необходимое условие благоустроенного человеческого быта, наше настоящее и будущее изъемлются из опасной борьбы между радикально противоположными направлениями, которые вместо того чтобы соревновать между собою в общем деле разносят его врознь. Из этого не следует, чтобы безумие и злонамеренность не могли еще продолжать у нас свою игру, чтобы не могло быть попыток замутить у нас дела и мнения, чтобы пресечена была возможность ошибок и обманов; но у них отнята сила, они поражены в своем корне, в своем принципе; они могут обнаруживаться только как явления поверхностные и случайные; они уже не будут причинять панику в обществе и захватывать людей врасплох; они не будут вооружать себя призраком правительственного авторитета. Программа, изложенная в Высочайшем рескрипте от 13 мая, сама может подвергаться недобросовестным и ошибочным толкованиям, какие уже и случается иногда слышать. Программа эта широка, как действительный мip, она дает простор действию и свободу уму; недобросовестные или неразумные усилия могут пользоваться некоторыми частями ее в ущерб другим и во вред целому, и основывать на ней односторонний и противоречащий ее сущности образ мыслей и действий, и употреблять ее во зло. Все на свете может подлежать злоупотреблению; но потому-то и необходимо, чтобы слово рескрипта не оставалось только словом, чтобы начала, в нем выраженные, были действительно поняты и усвоены администрацией и обществом, чтоб они действительно стали руководящим началом для дел и мнений. Необходимо, чтобы сила этих начал сгруппировала вокруг себя мнения, чтоб она испробовала себя в оценке всех государственных и общественных вопросов. Тогда будут сами собою ясны ошибки, и ложные толкования будут подлежать неукоснительному и легкому изобличению. Поверка и критика будут у всякого под рукою; спор будет происходить не в воздушных пространствах, а на твердой почве. О честных усилиях заявить права здравого смысла нельзя уже будет, как бывало прежде, отзываться как о личных и случайных воззрениях, которые притязательно навязываются правительству и налагаются на общественное мнение. Последствия этого важного акта нашей государственной жизни могут быть неисчислимы и невыразимо плодотворны; но, повторим, необходимо, чтоб он вошел в жизнь, чтоб он был усвоен и администрацией, и обществом во всей его полноте и силе. Относясь непосредственно к административным сферам, этот акт верховной власти есть вместе с тем живое слово, сказанное обществу. Польза государства и общественное благо должны быть дороги всем и каждому, и охранять их и способствовать им призваны не только официальные деятели, состоящие на службе по разным административным ведомствам, но и все честные граждане по долгу совести и по общей для всех присяге. Государство и династия не есть у нас дело партии, Государь не есть у нас предводитель дружины; он есть прирожденный вождь всего своего народа, находящийся в спокойном и неоспоримом обладании своими верховными правами. А потому не только официальные деятели, поставленные на разные посты с соответственною каждому долею исполнительной власти, но и каждый честный гражданин должен по совести в сфере своего общественного действия видеть в себе слугу Государя и радеть, как говорили наши предки, Его Государеву делу, которое для всякого должно быть своим кровным делом. Никто не может считать себя уволенным от этой обязанности, никому не может быть отказано в этой чести. Живое слово, раздавшееся с высоты посреди народа, сильное столько же авторитетом власти, сколько и убеждением разума, дает полную программу не только органам администрации, но и всякому честному органу общественного мнения. Что касается до нас, то иной программы мы не могли бы составить себе, и наша публичная деятельность будет неуклонно посвящена разъяснению и развитию заключающихся в ней начал при неослабном противодействии всему, что стало бы пытаться затемнить их смысл или испортить их применение.

Ничего не может быть плодотворнее непосредственных соприкосновений верховной власти с народною жизнью. Чем глубже и знаменательнее эти соприкосновения, тем обильнее их последствия. Нынешнее посещением Государем Императором Москвы в сопровождении Августейшего Семейства было особенно знаменательно. Впервые после черного дела 4 апреля Государь прибыл в свою верную первопрестольную столицу, где так сильно бьется пульс нашей народной и государственной жизни. Минуты народного энтузиазма не проходят без следа. Ими растет сила государства, ими создается и крепнет политическая нация, ими скопляется то сокровище внутреннего могущества, которое вернее всего обеспечивает судьбы страны и торжество ее среди возможных испытаний. Наступит година этих испытаний, и тогда обнаружится, что значат эти минуты и что они оставляют после себя. И поневоле верится, что накануне событий, которые, быть может, призовут наше отечество к совершению его судеб, Провидение хотело еще раз собрать весь русский народ в торжественном чувстве, которое никогда не обнаруживалось с такою всеобъемлющею и глубокою силой, как в это последнее время, после опасности, так коварно подкравшейся к самой дорогой для России жизни. Опасностью Государя как бы искупалось спасение государства. Удар, грозивший Государю, был занесен над Россией; но враги, замышлявшие этот удар, не могли, конечно, предвидеть, что им суждено послужить к новому великому возбуждению народного духа в России, лучше всего приготовляющему ее ко встрече каких бы то ни было испытаний. Что накануне готовящихся событий грозило повергнуть ее в страшный хаос, то Провидением обращено в помощь ей.

Государь Наследник Цесаревич не оставался со своими Августейшими Родителями в их сельском уединении близ Москвы. Проводив Их сюда, он отправился за границу, и вскоре пришло известие о Его помолвке. Есть что-то невыразимо симпатическое, что-то глубоко знаменательное в судьбе юной принцессы, которую узнал, полюбил и усвоил себе русский народ в то самое время, когда вместе с нею он оплакивал безвременную кончину равно дорогой и для нее, и для него, едва расцветшей жизни. И в ту минуту, когда она казалась навсегда утраченною для России, Россия не хотела тому верить. Все были убеждены, что она будет возвращена тому назначению, которое суждено ей Провидением. Она была наша, когда казалась утраченною для нас; она не могла отречься от нашей веры, которая уже открыла для ней свое лоно; она не могла отказаться от страны, которую уже признала своим вторым отечеством. Образ юноши на мгновение, как бы в благодатном сновидении, представший ей возвестить предназначенную ей судьбу, останется навсегда святою поэзией ее жизни, как навсегда останется этот юный образ в воспоминаниях страны, для которой он также явился на мгновение.

А между тем среди Европы вдруг молвила пушка и закипела война, которая хотя и давно подготовлялась, но в возможность которой никто не хотел верить. Быстро, в несколько дней разыгрался первый акт этой драмы. Существование целого государства, которое числилось великою державой в Европе, стало почти призраком. Механика, которою держалось это государство без национальности, без внутренней силы, держалось только в силу внешней необходимости, оказалась еще раз несостоятельною, и над Европой уже восстает вопрос о судьбе тех стран, которые входят в состав его, и еще более о судьбе тех стран, которые примыкают к нему с юго-востока. События спешат, и не дай Бог, чтоб они опередили нас! Нельзя не предвидеть, что Россия будет вызвана к действию, в котором должна будет сказаться вся сила ее истории. Напрасно старались бы мы воздерживаться и уклоняться: нас вызовут. И вот невольно возникает мысль, надобно ли дожидаться вызова или благо-временно предупредить его? Из восточной Галиции, нашей Червонной Руси, из Болгарии, из глубины Македонии доносятся сюда симпатические голоса: там с волнением и надеждой ожидают чего-либо решительного со стороны России, тем более что в настоящее время обстоятельства несравненно более благоприятны для действия, чем могут быть впоследствии. Должно ли в самом деле оставаться без соответственного действия со стороны России образование этой новой, столько же фальшивой, сколько искусственной комбинации в Дунайских княжествах, коварно подготовленной вопреки условиям трактата, заключенного в ущерб России и теперь нарушенного еще в больший ущерб ей? Парижский трактат был заключен после войны, в которой счастье не благоприятствовало нашему оружию, и теперь нарушение этого трактата вопреки России не слагает ли с нее бремя сопряженных с этим трактатом обязательств и не возвращает ли ей полную свободу действий на Востоке, где события уже начинаются?..

Впервые опубликовано: "Московские Ведомости". 1866. 3 июля. No 138.