Катков Михаил Никифорович - "Конек-Горбунок", русская сказка, сочинение П. Ершова. В III частях

М.Н. Катков

"Конек-Горбунок"

русская сказка, сочинение П. Ершова. В III частях.

Издание второе. Москва. В тип. Степанова. 1840. В 8-ю д. л. 120 стр.

"Уж эти нам поэты!..". Читаешь, читаешь, и не надивишься. Вот это какие чудеса придумал человек! Вы помните сказки Пушкина? Верно, вы не раз наслаждались этими игривыми, наивно-грациозными созданиями нашего гениального поэта. В его сказках ваш слух прельщался гармоническим языком; в них фантазия народная высказывалась в прекрасных, живых образах, а не в уродливых представлениях, в милых выражениях, а не в словах, которые вы ежедневно можете услышать перед "зданием, украшенным елкою". Вспомните "Сказку о спящей царевне и о семи богатырях". Как естественна завистливая, тщеславная царица, разговаривающая с зеркальцем и слышащая, что есть в мире женщины ее красивее! Как хорош разговор жениха, расспрашивающего об утраченной невесте у солнца, у месяца, у ветра, и как хороша эта природа, к которой он обращается! Не можем удержаться, чтобы не выписать хотя несколько стишков:

Елисей, не унывая,

К ветру кинулся, взывая:

Ветер, ветер! Ты могуч,

Ты гоняешь стаи туч,

Ты волнуешь сине море,

Всюду веешь на просторе,

Не боишься никого,

Кроме Бога одного!

Аль откажешь мне в ответе?

Не видал ли где на свете

Ты царевны молодой?

Я жених ее...

Как просто это слово: "Я жених ее", и сколько тоски в нем! А как хороша пробуждающаяся царевна и ее нареченные братья, эти семь богатырей, истинно русские, мощные, спокойные! Тут язык народен, но не тривиален, шутка милая, но не плоскость; мир фантастический имеет свою естественность; люди все живые, движутся, страдают, сердятся, и притом все они люди русские; "человеческое" ярко выразилось в "национальном", - везде видна рука художника.

Но, к несчастию, Пушкин всегда пил горькую чашу от своих подражателей. Его выстраданный стих превратился у них в жестоко-тоскливую мизантропию, его народная сказка - в рифмованные нелепости, выезжающие на площадных выражениях. Да помилуйте, ради Бога, неужели народность состоит в том, чтобы говорить по-мужицки? После этого высочайшая бы народность заключалась в том, чтоб вывести на сцену двух мужиков, ругающихся площадною бранью... Неужели автор, начавший рассказ от сивки и бурки и вещего коурки и кончивший тем, что он мед и пиво пил, по усам текло, в рот не попало, - может думать, что он сделал все, что этим-то и стала его сказка народною? Нет! Не такою является сказка Пушкина. Он не считает ее за шутку, которую можно писать с грехом пополам, болтая всякий вздор и оскорбляя русское ухо. В Пушкине был жив дух народный; вот отчего он и мог легко сдружиться с формою народной сказки, не прибегая к повторению уличного идиома; вот отчего вымысл в его сказке грациозен и вместе народен, а не ряд нелепостей, из которых иногда нельзя составить себе представления.

Что за вымысл, например, в лежащем перед нами "Коньке-Горбунке"? Мы подозреваем, что он вот как составился: сначала, как должно, автор рассказал, что жил-был отец, у него было три сына, двое умных, третий дурак, а там и пошло и пошло, стих за стихом, рифма за рифмой; уж бедный конек скакал, скакал и по земле, и по песку, и по небу (!), наконец, сделал дурака умным, женил, пир начался, и сказка составилась. Не верите, читатель? Вот вам примеры. Рифма морей - ну, сельдей! Дело, например, идет о том, чтоб сундучок стащить со дна; разумеется, логически верно, что слабое существо большой тяжести не поднимет, а сельди, известное дело, народ малосильный, - ну, и не подняли; надо было, "не тратя слов, кликнуть осетров", а сказка между тем идет своим чередом. Дураку велит царь-девица поклониться ее родным: надо же ему узнать,

Кто же братец, кто же мать,

и выходит, мать ее - месяц. Странное дело! Уж ему гораздо было бы простительнее быть отцом! Да к тому же отец г-жи Месяц также месяц: отсюда она назвается месяц месяцович и величает дурака "Иванушка Петрович"... Словом, рифма является полководцем и развивает перед вами все происшествия. Но, к несчастию, она не всегда разбирает, правильно или неправильно она ставится: "ходил" вместо "ходил" и "киту" вместо "киту" - для нее ничего не значит. Впрочем, вот один из лучших примеров изящности языка:

Месяц ровно так же светил,

Я порядком не приметил.

Вдруг приходит дьявол сам

С бородою и с усам;

Рожа словно как у кошки,

А глаза так что те ложжи (стр. 15).

Что же касается до подобных фраз, то откровенно признаемся, что не понимаем:

То есть я из огорода

Стану царской воевода (стр. 54).

Как это сделаться из "огорода" -- воеводой? Не понимаем, точно так же, как не понимаем, как можно "смотреть сквозь рукавицу" (стр. 11) и как ерш становится на колени (стр. 102), хотя это и очень мило. Хотите еще что-нибудь милое? Извольте. У дурака есть кони с алмазными копытами, обитыми жемчугом,

И под песню дурака

Кони пляшут трепака;

А конек его горбатко

Так и ломится вприсядку

К удивленью людям всем.

И подлинно, что к удивленью! В самом деле, господа, изгонимте из фанастического естественность, возможность, -- уж то-то раздолье будет! Пиши что хочешь, ни на что не наткнешься, все сбыточное дело!

А между тем у г. Ершова проглядывает и истинно смешное: земский суд у рыб, городничий -- сорвут невольную улыбку, так же как и ерш, который не может не додраться с карасем и говорит:

Распроклятый тот карась

Поносил меня вчерась,

При честном при всем собраньи.

Басурманской разной бранью (стр. 101).

Оно, если хотите, глупо-смешно, но все же смешно. И все же мы должны поставить произведение г. Ершова несравненно выше какой-нибудь "Сказки о Ниле-царевиче и Ивашке-белой рубашке" г. Бахтурина или "Колдун и его дети" г. Мартынова. Удивляемся только одному: как этот "Горбатко" мог доскакать до второго издания!

Впервые опубликовано: "Отечественные Записки". 1840. Т. 8. No 1 -- 2. Отдел "Библиографическая Хроника. 1. Русская литература". С. 57 -- 59.