Катков Михаил Никифорович - По поводу обвинения редактора "Московских Ведомостей"

М. Н. Катков

По поводу обвинения редактора "Московских Ведомостей" в его сношениях с высокопоставленными лицами и об вредной недоимке

Тяжело и неудобно говорить о самом себе, но бывают обстоятельства, когда этого требует честь не только наша, но и дела, которому служим. Издатель "Московских Ведомостей" считает себя обязанным войти в некоторые подробности, касающиеся его лично, впрочем, не лишенные некоторого общего значения.

С самого начала своей деятельности он был предметом ожесточенной вражды, которая не ограничивалась извращением его мнений, но не брезговала никакими способами, чтобы очернить его лично. Она создала фантастический образ его, в котором хорошо отпечатлелась сама, но который не имеет ничего общего с выдаваемым оригиналом.

Мы не думаем чем-нибудь хвалиться, но мы вынуждены констатировать факт, что издатель "Московских Ведомостей" принадлежит к массе людей, которые не ищут правительственных щедрот и ничем в своей жизни от казны не пользовались. Никаких наград, ни пособий на государственной службе или в своей общественной деятельности он не домогался и не получал. Он считал для себя безусловно обязательным долг русского гражданина, но затем он признавал себя совершенно свободным в своих мнениях, не склоняясь ни пред какою властию, не угождая никакой силе, не допуская никакого лицеприятия в своих суждениях и оценках. Во время всемогущества административных властей он впервые на Руси сказал громко, что, будучи верноподданным своего Государя, он отнюдь не признает себя верноподданным министров.

Мы говорим все это во всеуслышание, стало быть, в присутствии всех ныне существующих и бывших в правительстве лиц: ни пред кем из них мы не кривили душой, ни у кого ничего не искали для себя лично. Быть может, по суждению лиц, с которыми нам приходилось иметь дело, мы были слишком независимы или слишком упорны, но никто не скажет, что мы были угодливы. Пред каким бы то ни было авторитетом, даже самым высшим, мы высказывали смело, быть может, слишком горячо, наше убеждение, и те самые судьи наши, которые укоряют нас в угодливости, нередко, забывшись, обвиняют нас в преступной дерзости за свободу, с которою мы высказываемся.

Есть добрые люди, которые находят, что деятельность наша была небесполезна. В архиве Комитета министров должен находиться акт, которым даже официально признаны заслуги, будто бы оказанные нами отечеству, и признание это было началом узаконения и свободы русской политической печати. Но мы тем не менее, рискуя навлечь на себя холопские обвинения в дерзости, должны сказать, что нам всего более приходилось бороться с противодействием и недоброжелательством сфер официальных и что мы двух дней не могли бы оставаться при своем деле, если бы не личная известность наша самому Государю. Даже газетная агитация, которая так злобно прорывается против нас, не есть только дело пишущей братии, но возбуждалась и питалась главным образом, как мы это хорошо знаем, из сфер официальных.

В последнее время было много толков о наших отношениях к бывшему министру народного просвещения. Ничего не может быть превратнее того характера, который им придавался.

Все знают то серьезное участие, какое принимали мы постоянно в вопросах, касающихся школы, какое великое значение придаем мы учебной реформе. Поэтому даже для людей добросовестных и рассудительных может казаться несомненным, что между нами и бывшим министром народного просвещения была некоторая солидарность. Это обязывает нас вывести, наконец, дело начистоту. Никакой солидарности между нами и бывшим министром народного просвещения не было. Мы были знакомы с ним, как и со многими бывшими и состоящими во власти лицами. Но в наших сношениях как с ним, так и с другими мы были далеки от всякого притязания на какое-либо вмешательство в дела управления. Во всех административных вопросах мы держались строго в стороне, не позволяя себе никаких непрошеных советов, а тем менее личных ходатайств, и в сношениях с бывшим министром народного просвещения, с которым сближало нас дело великого для нас нравственного значения, мы были еще строже к себе, чем в сношениях с кем-либо другим из правительственных лиц. За все время управления графа Толстого Министерством народного просвещения нам довелось только однажды обратиться к нему с личных ходатайством, именно об определении двух молодых людей на маленькие места в этом министерстве, но и то мы обращались не к самому министру, а к директору департамента. Мы избегали обращаться к нему с личными ходатайствами даже в тех случаях, когда имели на то полное право. В наших затруднениях с разными правительственными ведомствами граф Толстой или оставался в стороне, или соблюдал нейтралитет и служил только передаточным пунктом. Лицей Цесаревича Николая, с которым мы связаны нравственным интересом, - нашими заботами о нем и нашими на него жертвами, - обязан своею автономией и правами государственной службы (о чем граф Толстой затруднялся ходатайствовать) единственно благоволению Государя Императора. О субсидии на постройку Лицейского дома основатель ходатайствовал пред Государем Наследником как покровителем Лицея, а форма и размер субсидии определены были министром финансов статс-секретарем Рейтерном при его личном объяснении с основателем.

В наших пререканиях с нынешним ректором Московского университета по аренде мы ни разу не обращались к министру с жалобою, хотя ректором в продолжение с лишком двух лет задерживались принадлежащие нам деньги в сумме около тридцати тысяч. Напротив, сам ректор, вероятно, избегая судебной ответственности, к которой мы намеревались привлечь правление университета, поспешил передать дело на усмотрение высшей административной власти, хотя потом не спешил последовать данным ею разъяснениям.

Если мы ничего никогда от казны не получали, то это не значит, чтобы мы сами в казну ничего не вносили. Московский университет решил сдать свою газету и свою типографию в аренду в то время, когда еще у него была своя специальная касса и когда, стало быть, он имел побуждение взыскивать способы к усилению своих доходов. Московский университет сдал свои доходные статьи в аренду не по какому-либо личному предпочтению, а потому, что нашел по тщательном взвешивании предложенные ему на формальных торгах условия особенно для себя выгодными. Они обеспечивали университету доход почти вдвое против того, что получалось им дотоле. Правда, такое усугубление дохода не послужило университету в пользу, так как вскоре за тем последовало объединение касс, и все специальные доходы различных учреждений сосредоточились в Государственном казначействе, куда от арендаторов "Московских Ведомостей" и Университетской типографии поступило за двенадцать лет аренды более 860 000 руб., что составляет сумму почти вдвое против того, что получила бы казна, если бы типография и газета оставались на прежних основаниях.

Мы не пользовались от казны никакими щедротами; зато мы испытали все виды придирчивости якобы в интересе казны. Вот образчик. При сдаче типографии арендаторам были навязаны некоторые прежде заготовленные, но вовсе не нужные им типографские материалы (краска и бумага) на сумму с лишком в двенадцать с половиною тысяч и был назначен срок уплаты этой суммы. Правление университета, располагающее ежегодно достаточною суммой денег, принадлежащих арендаторам, всегда могло зачислить эту сумму в доход казны; но оно упустило это сделать, и вся ответственность за просрочку пала на арендаторов, с которых взыскано в казну с лишком двадцать тысяч. Справедливо это или нет, но во всяком случае нельзя назвать это ни снисхождением, ни щедротой, ни субсидией.

Московский университет вместе с газетой сдал в аренду свою привилегию казенных объявлений, выговорив за нее 27 000 руб. ежегодного взноса, что близко подходит к сумме всего тогдашнего дохода его как от этой привилегии, так и от издания газеты и от типографии. Но Министерство внутренних дел пригласило казенные места печатать их объявления в другом издании, не снимая с арендаторов "Московских Ведомостей" повинности вносить в казну всю гарантированную ими по этому сбору сумму. Арендаторы нашлись вынужденными протестовать и заявили свое право на соответственную сбавку. Право их нельзя было не признать, и оно всеми было признано; но все административные ведомства, с которыми арендаторам по этому предмету приходилось иметь дело, каждое по своему взыскивали способы не допустить их воспользоваться признанным правом или как-нибудь ослабить и умалить его. Дело шло о 21 000 руб., и оно рассматривалось, решалось и перерешалось в продолжение чуть не десяти лет.

Быть может, всему этому так и следовало быть, но нельзя назвать это снисхождением или субсидией.

Завтра мы расскажем документально всю историю аренды "Московских Ведомостей" и Университетской типографии, а теперь ограничимся сообщением одного случая, который ярко характеризует отношения официальных сфер к издателю "Московских Ведомостей".

Года за три или четыре назад прошла по печати молва об огромной недоимке на сумму с лишком во 100 тысяч, будто бы насчитанной на нас Государственным контролем. Мы не обращали внимания на эту тысяча первую ложь о нас в газетах. Категорическое, но голословное с нашей стороны отрицание голословной же лжи не вело ни к чему, и толки не прекращались. Но пущенным слухом задевался Государственный контроль еще более, чем мы, так как газетными вестовщиками приписывалось ему ложное показание и притом утверждалось, что показание это сделано во всеподданнейшем отчете. Мы вправе были ожидать, что государственный контролер, ревнуя о чести своего ведомства, разъяснит дело и опровергнет возведенную на него клевету в ложном доносе.

Но официального разъяснения не последовало. Газеты не переставали повторять с разными прикрасами ту же ложь, и на этих днях в двух петербургских газетах, "Порядке" и "Голосе", появилась текстуальная выдержка из всеподданнейшего отчета о деятельности Государственного контроля за 1876 год. (Заметим, что эти отчеты не публикуются и составляют тайну, хранимую за семью печатями.) В этой выдержке действительно сказано, что на арендаторе "Московских Ведомостей" числится 100 000 недоимки. Стало быть, на этот раз газеты говорили правду: неправда действительно оказалась в контрольном отчете! Итак, не Контроль был оклеветан газетами, а мы были оклеветаны, но на этот раз уже не газетами. Государственным контролером был тогда генерал-адъютант Грейг. Как могло случиться, что им была насчитана такая громадная цифра недоимки на арендаторах "Московских Ведомостей"? Откуда взялась эта цифра? На рассмотрении Контроля был зачет 21 тысячи, произведенный арендаторами на основании претензии, признанной всеми справедливою. Откуда же взялись 100 000? В то время действительно числилась недоимка по сбору за казенные объявления, напечатанные в "Московских Ведомостях", простиравшаяся до 81 т. р. Но эта недоимка числилась долгом на правлении университета, а никак не на арендаторах. Значит, произошла ошибка: государственный контролер перенес долг с правления университета на арендаторов, что по пословице называется: с больной головы на здоровую. Сдавая печатание казенных объявлений в аренду, правление университета приняло на себя собирать уплату за напечатанные в газете казенные объявления, то есть предъявлять присутственным местам счеты и вообще вести с ними по этому предмету переписку. Никто без этого условия и не мог бы гарантировать университету определенную сумму по сбору за казенные объявления. Никто из конкурентов, участвовавших на торгах, не принимал на себя обязанности не только печатать на свой страх казенные объявления, но и отвечать пред казною за исправность платежей со стороны казенных же учреждений. Но со стороны университета не было и речи о том, чтобы возложить такую обязанность на арендаторов, тем более что университету, имевшему тогда свою специальную кассу, приходилось собирать деньги не в казну, а в свою пользу. Мы же с своей стороны охотно и по собственному побуждению предложили вознаграждать канцелярию правления за переписку пятью процентами с суммы сбора. Но вскоре затем произошло, как сказано, объединение касс, и доход университета был обращен в Государственное казначейство. Было бы рационально вместе с этою экспроприацией университета освободить его от несвойственной ему обязанности сборщика податей и перенести эти обязанности на Казенную палату. Этого, однако, сделано не было, и университет, лишившись побуждений собственного интереса, оказался плохим сборщиком. Канцелярия запускала составление и рассылку счетов, и таким образом накоплялась и накопилась вышеупомянутая недоимка.

Итак, что же из сего следует? Не то ли, что Государственный контроль, не разузнав в точности, на кого падает долг, ошибочно приписал эту недоимку арендаторам? Ошибка есть дело неприятное, но всегда возможное. За ошибкой, однако, должна следовать поправка. Мы не можем знать, была ли в следующем всеподданнейшем контрольном отчете исправлена вкравшаяся неточность и была ли таким образом восстановлена пред Верховною Властью честь ошибочно опороченных людей. Это требовалось тем более, что ошибочное показание недоимки в 100 000 не могло не иметь сериозных последствий. "Голос" с бесстыдством, свойственным этой газете, объявляет, что эта недоимка была нам "прощена". Нет! Всеподданнейший доклад генерал-адъютанта Грейга сопровождался, как нам теперь стало известно, строгим повелением привести дело в порядок. Но если мы не знаем, исправил ли свою ошибку государственный контролер пред Государем, то во мнении общества мы остаемся под нареканием.

Ошибка! Мы были бы рады видеть в этом простую ошибку. Но есть обстоятельство, которое смущает нас, и мы не знаем, на что подумать.

В выдержке из всеподданнейшего отчета Государственного контроля, сообщенной в газетах "Порядок" и "Голос", сказано, что по предмету этой громадной недоимки свыше ста тысяч, будто бы скопившейся на нас к 1877 году, делались многократные сношения с Министерством народного просвещения, "которое уведомляло, что о взыскании недоимки предложено попечителю Московского учебного округа, но от него не получено требуемых сведений".

Сведения, ожидавшиеся от попечителя, могли быть получены им, конечно, только от правления университета. Но как бы правление ни было медлительно, мы знаем, что ответ его последовал достаточно благовременно для того, чтобы предупредить ошибку, допущенную в таком важном акте, как всеподданнейший доклад государственного контролера. Представление Правления университета по этому предмету (за No 1761), подписанное проректором Мином, помечено 26 октября 1876 года, и вот что в этом представлении значится:

Что же касается до 27 000 руб., гарантированных по силе ї 16 контракта арендаторами университету за сбор с казенных объявлений, то на основании отзыва г. управляющего Министерством финансов от 28 минувшего августа за No3711 к г. управляющему Министерством народного просвещения, сообщенного правлению к руководству в предложении г. попечителя Московского учебного округа от 15 сентября 1872 г. за No 2824, образующаяся ежегодно недоимка по этому гарантированному арендаторами доходу казны должна зачисляться долгом на правлении Московского университета и пополняться имеющими поступить в последующем году от казенных ведомств уплатами за напечатание их объявлений в "Московских Ведомостях". Недоимка по этой статье за непоступлением в доход казны гарантированной арендаторами суммы 27 000 р. в 1872, 1873 и 1874 годах составляла к 1 января 1875 года 81 000 руб.

Тут еще не все. А кто был тот управляющий Министерством финансов, о котором упоминает Правление университета в своем представлении и чей отзыв был прислан ему к руководству? Отношение за No 3611 от 28 августа 1872 года, присланное из Министерства народного просвещения в Правление университета к руководству, пописано генерал-адъютантом Грейгом. Дело в том, что генерал-адъютант Грейг, занимавший в 1876 году пост государственного контролера, состоял в 1872 году товарищем министра финансов, и вот что писал он в вышеупомянутом отношении от 28 августа 1872:

Вся переписка по приему объявлений для напечатания в "Ведомостях", а равно и по сбору причитающейся от разных казенных мест за объявления платы лежит на обязанности правления университета, получающего в вознаграждение за труды по этому предмету 5% с суммы, следующей за означенные объявления, сами же арендаторы не несут никакой ответственности за большую или меньшую успешность достигаемых результатов по сбору денег. Расчет с контрагентами, согласно 16 пункту заключенного с ними контракта, производится два раза в год, в первой половине июля и января, в каковые сроки они обязаны подавать в правление университета общий счет всем доставленным из оного в "Московские Ведомости" казенным объявлениям. А так как деньги за объявления поступают лишь по отпечатании оных в "Ведомостях" и по доставлении типографией надлежащего о том счета, причем весьма многие уплаты поступают только в следующем году, то причитающаяся за напечатанные объявления в течение года, т.е. с 1 января по 31 декабря, сумма никогда не может достигнуть в конце того же года полной цифры сбора, и расчет с арендаторами приходится делать не по количеству напечатанных объявлений.
Образующаяся ежегодно недоимка по гарантированному доходу в настоящее время должна зачисляться долгом на правлении Московского университета и пополняться имеющими поступить в последующем году от казенных ведомств уплатами за напечатание их объявлений в "Московских Ведомостях".

Из этой выписки явствует, что генерал-адъютанту Грейгу в точности и подробно было известно положение дела касательно сбора уплат за напечатание казенных объявлений в "Московских Ведомостях", тем прискорбнее, что в контрольный отчет, подписанный через четыре года тем же правительственным лицом, вкралась вышеупомянутая неточность, благодаря которой издатель "Московских Ведомостей" был оклеветан пред Государем и обесславлен пред обществом.

Как объяснить это? Обыкновенно за министрами стоят второстепенные лица, неизвестные и безответственные, которые, пользуясь рассеянностью, забывчивостью, минутным настроением или предубеждением своего начальника, подвертывают ему к подписанию бумагу, о которой подписавшему приходится впоследствии сожалеть.

Впервые опубликовано: "Московские ведомости". 1881. 1 марта. No 60.

Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/katkov/katkov_po_povodu_obvinenia.html.