Катков Михаил Никифорович - Прогресс невозможен при упадке национального чувства

М.Н. Катков

Прогресс невозможен при упадке национального чувства
(По поводу петербургского письма в "Independence Beige")

В "Independance Beige" от 10 января <н. ст.> снова появилось одно из тех диковинных, чудовищно-лживых петербургских писем, на которые мы не раз уже обращали внимание наших читателей. Публицист бельгийской газеты с торжеством доводит до сведения своей публики, что в настоящее время в России началась решительная борьба между двумя партиями - либеральною и патриотическою, или ультрапатриотическою, как он ее называет. "Два года тому назад, - говорит этот публицист, - Россия была на пути истинного прогресса; правда, она подвигалась вперед медленно, но все-таки подвигалась. Со времени же польского восстания зловредные испарения ультрарусской реакции заразили политическую атмосферу, и теперь не без прискорбия замечают, что Россия много отодвинулась назад в продолжение этого кризиса преувеличенного патриотизма. Правительство приобрело пагубную наклонность сводить все вопросы внутренней политики к этому несчастному вопросу польскому, который стал пугалом, препятствующим всякому либеральному начинанию".

Таким образом, по мнению публициста бельгийской газеты, Россия была на пути полного прогресса в конце 1861 г. и в 1862 г. и, напротив, отодвинулась далеко назад в 1863 и 1864 годах. В чем же заключался этот прогресс 1862 года? В том ли, что русская периодическая литература стала тогда средоточием всякого рода лжеучений, доходивших до крайнего безумия и цинизма? в том ли, что правительство принуждено было закрыть Петербургский университет вследствие того, что университетское юношество не училось, а занималось всякого рода политическими демонстрациями? в том ли, что и по Петербургу, и по всей России распространялись подметные письма самого безумного содержания, и все русское общество, от мала до велика, с трепетом или с сочувствием внимало голосу лондонского "Колокола"? Этот ли год, спрашиваем мы, был годом радости и счастья, - год, ознаменовавшийся страшными петербургскими пожарами, год, когда дворяне Подольской губернии не только польского, но и русского происхождения находили возможным открыто требовать присоединения юго-западного края России к Царству Польскому, имея в виду его автономию и даже совершенное отделение, когда в северо-западном крае почти явно производилась агитация в том же направлении? Когда в Царстве Польском почти все русские были исключены из службы и войска были в необходимости терпеливо сносить оскорбления и оплевания со стороны польских патриотов, - когда, наконец, в Риге на "празднике певцов" вместо русского национального гимна пелась песнь собирания немецкой земли "Was ist das deutschen Vaterland?" ["Что такое немецкое отечество?" (нем.)] Если, по мнению публициста бельгийской газеты, таков должен быть прогресс и либерализм в России, то мы должны сознаться, что "ультрапатриотическая русская партия", как он ее называет, нисколько не сочувствует такому прогрессу и такому либерализму, и если петербургский корреспондент предвещает нам близость полного торжества такой прогрессивно-либеральной партии, то партия патриотическая, к которой принадлежит весь русский народ, должна теснее сомкнуть ряды свои вокруг царского престола и изготовиться к решительной борьбе с врагами отечества. Но, по счастию, не подлежит ни малейшему сомнению, что предсказания петербургского корреспондента относительно будущего так же ложны, как и его показания относительно прошедшего.

С того времени как возбудился патриотизм в русском народе, с этого самого времени, по словам петербургского корреспондента бельгийской газеты, зловредные испарения ультрарусской реакции заразили политическую атмосферу России и отодвинули много назад наше отечество. Но этот корреспондент забыл, что именно это время ознаменовалось совершением значительнейших реформ: в эту именно пору, когда, по уверению корреспондента, правительство приобрело пагубную, как он выражается, наклонность сводить все вопросы внутренней политики к вопросу польскому, этому пугалу, которое препятствовало всякому либеральному начинанию, - именно в эту пору состоялись положения о земских учреждениях и о судебной реформе, новые уставы университетов и гимназий, и самый устав книгопечатания, так долго лежавший под спудом, получил некоторое движение; именно в эту поре серьезное обсуждение предметов общественной важности в русской печати приобрело такие размеры и такое значение, каких никогда не имело, и которые, конечно, свидетельствуют не об упадке русского общества и не о недостатке либерализма в русском правительстве. Да и вообще, какой прогресс возможен, когда народный дух поник, когда народное чувство остается без выражения?

Этот корреспондент так привык рассчитывать на невежество, несообразительность или глупость своей публики, что он, не задумываясь, уверяет, будто бы так называемая им ультрарусская партия стояла за соединение железною дорогой Москвы с Одессой через Киев в тех видах, чтобы... лишить некогда польские губернии юго-западного края новой железной дороги! Нельзя не подивиться, что бельгийская газета решается печатать подобные вещи, не боясь уронить себя во мнении своей публики. Кому даже из школьников не известно, что именно московско-киево-одесская линия пересекла бы в одной своей части бывший некогда польский край, тогда как кременчугская линия, напротив, оставила бы его совсем в стороне?

В заключение этих выходок корреспондент с торжеством объявляет, что именно на этом пункте, по вопросу о направлении этой железной дороги, "партия "Московских Ведомостей" (le partie de la "Gazette de Moscou") вскоре потерпит свое первое поражение, за которым не преминут последовать и другие". Мы не знаем, о какой это партии говорит корреспондент. Если он считает за особую партию всех тех, кто вообще сочувствует направлению, которому служат "Московские Ведомости", то он решительно ошибается. В нашем направлении нет ничего особенного; в нем не выражается никакой партии; оно не примыкает ни к какой отдельной группе интересов. Никогда не принадлежали мы и не хотели принадлежать ни к какой партии; в этом полагали мы всю силу нашего общественного служения, и если нас относят к русской партии, то это может только значить, что мы принадлежим к партии русского народа. Мы видим в этом, конечно, не порицание, а честь, которую, впрочем, разделяем со всяким честным русским человеком. Если бы, как уверяет корреспондент бельгийской газеты, этому направлению в наступившем году предстояли только поражения, то нам пришлось бы скорбеть отнюдь не за свое личное дело, а за дело целой России. Из каких же видов этот корреспондент старается запугать патриотически настроенное русское общество? Он постоянно силится в этой газете злонамеренно толковать разные обстоятельства и случаи в ходе наших государственных дел, чтобы придать им значение, которого они не имеют, и нагло употребляет во зло даже имена для прикрытия каких-то затаенных своих видов. Что интересного для бельгийской публики в подобных сообщениях? Если же они рассчитаны на публику русскую, то какая может быть цель их, - кроме надежды произвести смуту в умах и вызвать недоразумения?

Ультрарусская партия! Какое оскорбление наносится русскому народу уже самым этим названием! Кто когда-нибудь позволял себе говорить об ультрафранцузской партии в Франции, об ультраанглийской партии в Англии? В каких странах, кроме стран разлагающихся, возможны партии не национальные, не патриотические? Ультрапатриотическое направление не все ли равно, что ультрачестное, ультраистинное направление? Не просвечивает ли в самом этом выражении обличение фальшивости всего того, что говорится об ультрарусской партии и ее борьбе с какою-то либеральною партией в России? Эта либеральная партия - не одно ли и то же с тою "французскою" партией, также будто бы существующею на Руси, о которой не так давно говорила газета "La France" и которой она также предвещала скорое торжество над "старою русскою партией"?

У нас еще возможны разные не национальные и не патриотические партии: и польская, и, пожалуй, французская; но не тем ли большую цену должно иметь для нас направление патриотическое? Не более как два года тому назад у нас все русское предавалось позору, но разве такое положение вещей может казаться нормальным? В том ли прогресс, чтобы возвратиться к этому жалкому состоянию? В том ли прогресс, чтоб ослабевало, или в том, чтобы крепло национальное направление? Оно еще и теперь в России слабо, очень слабо. Будь оно хоть сколько-нибудь сильнее, многое было бы невозможно из того, что мы видим.

Между прочим, была бы невозможна и недавняя полемика между "Русским Инвалидом" и "S.-Peterburger Zeitung". Эта последняя газета, издание серьезное и степенное, выходящее в столице России, Петербурге, и принадлежащее нашей Академии наук, по-видимому, не допускает даже возможности существования в русских людях чего-нибудь похожего на национальное чувство, способное оскорбляться. Вот образчик из No 283 этой газеты, показывающий, как она обращается с русским людом: "У нескольких русских газет в последнее время явился страшный зуд (sonderbarer Kitzel) облаивать все нерусское... Это напоминает нам некоторых четвероногих, нервы которых устроены так, что даже при прекраснейшей музыке инстинкт заставляет их выть". В другом нумере (286) та же газета говорит о "русском самохвальстве необъятных размеров, пред которым должен отступить всякий, у кого сохранился здравый смысл". Эта газета ведет с "Русским Инвалидом" самую бесцеремонную полемику. ""Русский Инвалид", - говорит она, - считает себя властью, которая может давать нам права и лишать их. Почему же и нет? Ведь бывают личности, которые, надев себе на голову бумажную корону, берут в руки метлу и затем именуют себя правительственною особой. Впрочем, и то правда, что подобных людей сажают в некоторое место", и т.д. Эта почтенная петербургская газета не ограничивается выражением своего пренебрежения к нашей военной газете; она считает вежливость за излишнюю роскошь и когда говорит о нашей гвардии. "В No 283 той же газеты, - сказано в "Русском Инвалиде", - мы встречаем в конце статьи, между прочим, и крупное выражение негодования за то, что отчет русского офицера, бывшего на потсдамских маневрах, осмеливается признавать превосходство русской гвардии перед прусскою. Немецкая газета с изумительною беззастенчивостью решается передавать своим читателям, что еще не так давно русских гвардейских офицеров прикомандировывали к прусской армии с тем, чтобы русские офицеры позаимствовались там образованием, которого будто бы им не хватало. На такой факт, который существует только в германско-поэтической фантазии немецкого публициста петербургского журнала, конечно, нельзя отвечать, а тем менее требовать от подобного публициста указания времени, когда было в действительности то, что составляет галлюцинацию расстроенного воображения".

О чем же свидетельствует возможность подобных выходок, как не о том, что национальное чувство, которому наносятся такие оскорбления, не считается еще настолько сильным в нашем обществе, насколько сознают его силу во всяком другом европейском государстве, не подвергающемся, однако же, обвинению в ультрапатриотизме.

Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1865. 5 января. No 3.