Капуана Луиджи - Допрос

Допросъ.

Новелла Луиджи Капуана.

(Перев. съ итальянскаго Т. Герценштейнъ).

-- Я ничего не знаю, господинъ слѣдователь!

-- Какъ ничего? Случай произошелъ въ пятидесяти шагахъ отъ вашей парикмахерской.

-- Ну да, такъ сказать, ничего; это значитъ почти ничего. Я -- парикмахеръ и имѣю, слава Богу, столько кліентовъ, что занятъ съ утра до вечера. Бритье, причесыванье, стрижка... Насъ трое въ парикмахерской, и не хватаетъ даже времени почесать себѣ затылокъ. Я же особенно занятъ. Многіе кліенты, спасибо имъ, предпочитаютъ меня моимъ помощникамъ, можетъ быть, потому что я развлекаю ихъ анекдотами. И понятно, что за намыливаньемъ, бритьемъ того или другого лица, причесываніемъ столькихъ годовъ... да развѣ я могу обращать вниманіе на чужія дѣла? А когда я утромъ прочиталъ въ газетѣ... О, я не могъ закрыть ротъ отъ удивленія и сказалъ себѣ: "А вѣдь такъ оно и должно было кончиться!".

-- Почему такъ и должно было кончиться?

-- Потому что такъ кончилось. Понимаете ли, въ этотъ моментъ я увидѣлъ въ воображеніи некрасивое лицо мужа. Каждый разъ, какъ онъ проходилъ, я думалъ (въ такихъ впечатлѣніяхъ не отдаешь себѣ отчета): "У этого человѣка лицо каторжника!". Это, впрочемъ, еще ничего не значитъ. Есть столько несчастныхъ болѣе уродливыхъ, чѣмъ смертный грѣхъ, но прекрасныхъ людей. Ну, а въ этомъ человѣкѣ я думалъ, что не ошибаюсь.

-- Вы были друзьями? Онъ часто приходилъ сидѣть у входа вашей парикмахерской?

-- Часто? Изрѣдка. "Можно присѣсть, куманекъ?". Онъ называлъ меня кумомъ, какъ всѣхъ. А я ему на это: "Пожалуйста". У входа стоялъ пустой стулъ. Не могъ же я отвѣтить ему невѣжливо и сказать: "Не позволяю". Парикмахерская -- общественное учрежденіе, какъ кофейная или пивная, съ тою только разницею, что за сидѣнье въ ней ничего не платится, и вовсе не обязательно бриться или стричь волосы. "Можно присѣсть, куманекъ?". И онъ садился, молча и угрюмо курилъ съ полузакрытыни глазами. Такъ онъ просиживалъ полчаса, часъ, иногда больше. Сознаюсь, что съ самаго начала это мнѣ надоѣдало. Ходили разные слухи...

-- Какіе слухи?

-- Разные. Вы лучше меня знаете, какъ люди злы. Я, по принципу, никогда не вѣрю ни дурному, ни хорошему слову про другихъ людей; это лучшій способъ не портить себѣ крови.

-- Какіе же слухи? Не уклоняйтесь.

-- Слухи, слухи? Да! Сегодня одни, завтра другіе. И въ результатѣ выносилось убѣжденіе, что жена... Понимаете ли, красивая жена -- Божеское наказаніе, господинъ слѣдователь. Есть, наконецъ, вещи, которыхъ не видитъ только тотъ, кто не хочетъ ихъ видѣть...

-- Значитъ мужъ?..

-- Я ничего не знаю, господинъ слѣдователь! По правдѣ сказать, каждый разъ, какъ онъ усаживался у входа или въ парикмахерской, я говорилъ себѣ: "Если этотъ человѣкъ ничего не видитъ, то онъ дѣйствительно слѣпъ! Если же не хочетъ видѣть, то...". Понимаете ли, господинъ слѣдователь, никакъ не выйти изъ этой... этой... какъ бы сказать?..

-- Дилеммы.

-- Да, синьоръ, дилеммы. И нотаріусъ Біази, который бреется у меня, добавляетъ еще къ этому такія вещи, что поневолѣ не забудешь.

-- Итакъ, по вашему, донъ Никазіо...

-- Ахъ, я ничего не говорю. Думайте, что хотите. У каждаго своя совѣсть, и ІІисусъ Христосъ сказалъ: "Не судите, да не судимы будете!". Даже однажды утромъ... или вечеромъ, не помню хорошенько; да, теперь я помню, что это было утромъ, увидя его озабоченнымъ, съ понуренною головою -- я стоялъ на порогѣ и точилъ бритву,-- я окликнулъ его и поздоровался съ нимъ, вопросительно кивнувъ ему головою. Онъ подошелъ, поглядѣлъ мнѣ прямо въ лицо и отвѣтилъ: "Я не сказалъ вамъ, что теперь или позже сдѣлаю какую-нибудь глупость. Я серьезно сдѣлаю ее, куманекъ! Меня къ этому точно за волосы тянутъ".-- "Острижемъ ихъ!", сказалъ я шутя, чтобы отвлечь его отъ этой мысли.

-- Такъ онъ сказалъ вамъ это? А по какому поводу?

-- Знаете, господинъ слѣдователь, иногда слова совершенно невольно вырываются изо рту. Кто на нихъ обращаетъ вниманіе? У меня же такъ много заботъ въ головѣ.

-- По какому поводу? Говорите.

-- Господи Боже мой! Дайте мнѣ собраться съ мыслями, господинъ слѣдователь. По какому поводу? Да, очевидно, по поводу своей жены. Кто его знаетъ? Кто-нибудь, должно быть, шепнулъ ему словечко на ухо, а достаточно полуслова, чтобы бѣдный человѣкъ потерялъ спокойствіе. Понятно, что въ такихъ случаяхъ легко вырываются слова. "Теперь или позже я сдѣлаю какую-нибудь глупость!" вотъ и все. Я больше ничего не знаю, господинъ слѣдователь.

-- А вы отвѣтили ему только шуточкою?

-- Что же, я долженъ былъ отвѣтить: "Дѣлайте глупость"? Онъ шелъ, покачивая головою. Кто его знаетъ, о чемъ онъ размышлялъ потомъ! Въ чужіе мозги не залѣзешь. А, иногда, когда онъ откровенничалъ...

-- Онъ, значитъ, откровенничалъ съ вами?

-- Да, и со мною, и, можетъ быть, съ другими. Видите ли: человѣкъ терпитъ, терпитъ, терпитъ, и наконецъ, чтобы не лопнуть, откровенничаетъ съ первымъ встрѣчнымъ.

-- Вы не были первымъ встрѣчнымъ. Вы бывали у него въ домѣ.

-- Въ качествѣ парикмахера, господинъ слѣдователь, когда донъ Никазіо посылалъ за мною. И я часто приходилъ съ опозданіемъ не по своей винѣ.

-- И, вѣроятно, когда знали, что его нѣтъ дома.

-- Намѣренно? Нѣтъ, никогда!

-- Заставая его жену одну, вы позволяли себѣ...

-- Это клевета, господинъ слѣдователь. Кто говоритъ это? Она? Возможно, что иногда у меня вырывались шутки. Понятно, что, находясь лицомъ къ лицу съ красивою женщиною... нельзя было казаться дуракомъ!

-- Вы не только шутили, вы даже угрожали ей.

-- Это клевета! Зачѣмъ я сталъ бы угрожать ей? Такой женщинѣ нечего угрожать. Я никогда не унизился бы до такой степени. Я не наивенъ.

-- Страсть заставляетъ дѣлать глупости.

-- Эта женщина способна на все! Она готова оклеветать самого Іисуса Христа. Страсть? У меня? Въ мои годы? Мнѣ стукнуло сорокъ лѣтъ, господинъ слѣдователь, и мои волосы начинаютъ сѣдѣть. Въ молодости я, какъ и всѣ, дѣлалъ иногда глупости, но теперь, да еще съ подобною женщиною! Я не былъ слѣпъ, какъ донъ Никазіо, я зналъ, что этотъ юноша -- бѣдняга дорого заплатилъ за это -- вскружилъ ей голову. Такъ бываетъ съ извѣстнаго рода женщинами; онѣ мечутся, сумасшествуютъ, хватаютъ, бросаютъ и въ концѣ концовъ дѣлаются рабынями какого-нибудь подлеца, который эксплуатируетъ и бьетъ ихъ. Онъ даже билъ ее палкой, господинъ слѣдователь; нѣсколько разъ, господинъ слѣдователь. Я же изъ сочувствія къ бѣдному мужу, котораго мнѣ было жалко... Ахъ, вотъ почему онъ говоритъ, что я угрожалъ ей! Потому что я сдѣлалъ глупость и отправился прочесть ей проповѣдь въ тотъ день, какъ донъ Никазіо сказалъ мнѣ: "Я сдѣлаю какую-нибудь глупость". Она меня не поняла или притворилась, что не поняла.

-- Нѣтъ, вы сказали ей...

-- Да, синьоръ, я вспоминаю теперь, я сказалъ ей: "Я выколочу изъ тебя эту страсть, если бы даже пришлось отправиться за это въ каторгу!". Но я говорилъ отъ имени мужа. Въ пылу возмущенія человѣкъ становится...

-- Мужъ не зналъ объ этомъ ничего.

-- Не хвастаться же мнѣ передъ нимъ! Другу либо оказываешь услугу, либо ничего не дѣлаешь. Я такого мнѣнія.

-- Откуда у васъ такое участіе къ нему?

-- Я такъ плохо сотворенъ, господинъ слѣдователь; у меня слишкомъ доброе сердце.

-- Ваши угрозы стали настойчивыми, а съ угрозами появились и обѣщанія, и какія обѣщанія! Не только слова, но кольцо, пара серегъ...

-- Это правда, я не отрицаю; я находилъ ихъ оба раза у себя въ харманѣ; они остались у меня отъ жены. Я употребилъ эту уловку, чтобы помѣшать несчастному дону Никазіо сдѣлать обѣщанную глупость. Я думалъ, что, достигнувъ цѣли и убравъ этого юношу, я скажу дону Никазіо: "Другъ мой, верните мнѣ кольцо к серьги". Ему не пришлось бы повторять этого два раза, онъ -- честный человѣкъ.

-- Но когда она отвѣтила вамъ: "Берите ихъ себѣ обратно, мнѣ ихъ не нужно", вы чуть не расплакались и стали упрашивать ее.

-- Ахъ, господинъ слѣдователь, если вы хотите знать, то я не знаю, какъ я сдержался. Въ этотъ моментъ мнѣ казалось, что я самъ ея мужъ; я задушилъ бы ее собственными руками, я сдѣлалъ бы глупость, какъ хотѣлъ донъ Никазіо.

-- Видно, что вы были осторожны. Вы подумали: "Ни я, ни онъ!", то есть этотъ юноша. И вы стали ухаживать за мужемъ, который до тѣхъ поръ спускалъ все либо потому, что не вѣрилъ, либо потому, что считалъ болѣе удобнымъ терпѣть меньшее зло.

-- Можетъ быть, у меня вырвалось лишнее слово. Въ извѣстные моменты человѣкъ теряетъ власть надъ собою. Но послѣ ничего не было, господинъ слѣдователь. Донъ Никазіо можетъ подтвердить это.

-- Донъ Никазіо говоритъ...

-- И онъ также? И онъ идетъ противъ меня? И онъ обрушивается теперь на меня? Какъ превосходно онъ благодаритъ меня!

-- Ему не за что благодарить васъ. Успокойтесь, сядьте на мѣсто! Вы протестовали, что ничего не знаете, а знали такъ много. Вы должны знать еще кое-что. Успокойтесь.

-- Меня хотятъ увлечь въ пропасть, господинъ слѣдователь, я начинаю понимать это.

-- Человѣкъ самъ бросается въ пропасть, когда страсть ослѣпляетъ его.

-- Но вы, значитъ, дѣйствительно воображаете....

-- Я ничего не воображаю. Ясно, что вы были подстрекателемъ и даже не только подстрекателемъ....

-- Это ложь, это ложь, господинъ слѣдователь!

-- Въ тотъ вечеръ васъ видѣли разговаривающимъ съ ея мужемъ до поздняго часу.

-- Я старался уговорить его. Я говорилъ ему: "Оставьте дѣло, какъ есть! Разъ ужь это ваша несчастная судьба, то не все ли равно, онъ или другой!". А онъ повторялъ, какъ сумасшедшій: "Пусть другой, а не этотъ негодяй!". Это довольно опредѣленно сказано.

-- Вы стояли на углу переулка и подстерегали.

-- Кто меня видѣлъ? Кто насъ видѣлъ?

-- Васъ видѣли. Ну, говорите же все, будетъ лучше для васъ. Женщина утверждаетъ: "Ихъ было двое". Въ темнотѣ она не могла узнать второго.

-- Это съ цѣлью сдѣлать добро! Вотъ до чего я дошелъ, желая сдѣлать добро!

-- Вы стояли на углу.

-- То есть я проводилъ его до угла. Видя, что безполезно уговаривать его -- часы били одиннадцать, улица была пустынна,-- я разсердился и собрался уходить, даже не попрощавшись съ нимъ.

-- А дальше? Что же, мнѣ щипцами рвать у васъ слова изо рта?

-- А послѣ, господинъ слѣдователь? Знаете, какъ при уличномъ освѣщеніи мало видно? Ничего не видно, именно ничего. Я обернулся.... донъ Никазіо бросился въ подъѣздъ своего дома въ концѣ переулка. Крикъ! Потомъ ничего.

-- Вы, конечно, подбѣжали.

-- Я колебался войти, въ подъѣздѣ было темно.

-- Не можетъ быть, женщина узнала бы васъ при свѣтѣ уличнаго фонаря.

-- Фонарь былъ далеко.

-- Вы вошли одинъ за другимъ. Кто заперъ входъ? Дверь была сразу заперта.

-- Въ этотъ моментъ смятенія! Два человѣка боролись и пыхтѣли.... Я хотѣлъ закричать. Потомъ слышу паденіе... И я почувствовалъ, какъ кто-то хватаетъ меня за руку: "Бѣгите, куманекъ! Вы не виноваты!". Казалось, что это былъ нечеловѣческій голосъ. Такимъ образомъ я оказался тамъ безсильнымъ свидѣтелемъ. Я даже думалъ, что донъ Никазіо убилъ и жену. Негодница вырвалась и заперлась въ домѣ, это я прочиталъ въ газетѣ. Мужъ поступилъ бы лучше, если бы расправился съ нею дома. Ядовитыя растенія слѣдуетъ вырывать съ корнемъ. Что это записываютъ, господинъ слѣдователь?

-- По вашему, ничего: ваши показанія. Теперь секретарь прочтетъ ихъ вамъ, и вы подпишите.

-- Я могу пострадать за это? Я невиненъ. Я сказалъ то, что вы хотѣли заставить меня сказать. Вы заманили меня въ ваши сѣти, какъ рыбу въ прудѣ.

-- Еще одно, самое важное. Какимъ образомъ смертельныя раны были нанесены убитому бритвою?

-- Ахъ! Это измѣна, донъ Никазіо! О, Боже мой, Боже мой! Да, синьоръ, два дня тому назадъ -- человѣкъ не можетъ всего замѣтить и предвидѣть -- онъ пришелъ въ парикмахерскую и сказалъ мнѣ: "Куманекъ, одолжите мнѣ бритву, у меня мозоль болитъ". Онъ былъ такъ спокоенъ, что я ни минуты не колебался и даже предупредилъ его: "Смотрите, съ мозолями не шутятъ. Чуть появится кровь, какъ можетъ сдѣлаться гангрена".-- "Не безпокойтесь, куманекъ".

-- Однако, бритвы не нашлось, вы унесли ее.

-- Я? Кто помнилъ о ней въ тотъ моментъ? Я былъ еле живъ, господинъ слѣдователь. Куда вы меня увлекаете, господинъ слѣдователь? Я невиненъ.

-- Да не отнѣкивайтесь такъ упорно. Откровенное признаніе можетъ принести вамъ гораздо больше пользы, чѣмъ настаиваніе на вашей невинности; вѣдь факты на лицо. Извѣстно, что страсть мутитъ сердце и умъ; человѣкъ перестаетъ быть самимъ собою въ этомъ состояніи.

-- Это правда, господинъ слѣдователь. Эта подлая баба околдовала меня; она заставитъ меня пойти на каторгу. Чѣмъ чаще она повторяла: "нѣтъ, нѣтъ", тѣмъ больше я чувствовалъ, какъ меня мутитъ съ ногъ до головы, какъ? будто она разжигала меня своими: нѣтъ, нѣтъ! Теперь же я не хочу, чтобы страдалъ другой. Да, я убилъ его! Она околдовала меня, господинъ слѣдователь. Я пойду на каторгу и, если мнѣ посчастливится уйти съ каторги, я вернусь туда. Боже, какова справедливость на этомъ свѣтѣ! Ее, истинную, единственную причину всего зла, вы оставите въ покоѣ, но я сотворю судъ надъ нею, клянусь вамъ торжественно.... Этими самыми руками, господинъ слѣдователь! Въ тюрьмѣ всѣ мои мысли будутъ направлены на это. Если я найду ее живою, старою, некрасивою, это будетъ безразлично. Она должна будетъ поплатиться, должна искупить свою вину! Ахъ! Нѣтъ? Нѣтъ? А я скажу: да, да! И вылью ея кровь! И умру на каторгѣ! Это будетъ такъ! Будетъ такъ!

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", No 6, 1905