Капуана Луиджи - Дон Пеппантонио

I. ДОНЪ1 ПЕППАНТОНІО.

РАЗСКАЗЪ
Л. КАПУАНА.

1 Частичка Донъ, въ Италіи -- остатокъ испанскихъ нравовъ; она выражаетъ, вѣжливость, и юридическаго значенія не имѣетъ. Пр. Пер

Правда, онъ и оралъ, и гряды копалъ, и дрова рубилъ, словомъ, всякую деревенскую работу, какъ настоящій мужикъ, исполнялъ, но тѣмъ не менѣе, титулъ дона присталъ къ нему гораздо больше, чѣмъ къ потомкамъ разъѣзшихся крестьянъ и разбогатѣвшихъ лавочниковъ, которые день-деньской, запустивъ руки въ карманы, съ сигарами въ зубахъ, сидѣли въ трактирѣ, въ аптекѣ, судили и рядили, и съ грязью смѣшивали своихъ ближнихъ.

Поэтому, онъ никогда не снималъ съ головы бѣлой, цилиндрической поярковой шапки, вышедшей изъ моды съ полсотни лѣтъ тому назадъ. Онъ не снималъ ея даже тогда, когда, пошатываясь въ своихъ заплатаны ихъ сапожищахъ, брелъ за осломъ въ гору по распроклятой Яникокской дорогѣ. Круто шла эта дорога; дыханіе захватывало. Если и оселъ и хозяинъ не сломали еще себѣ шеи на ней. то это можно приписать только заступничеству святой угодницы Аграфены.

-- Я бы ихъ тутъ самихъ заставилъ погулять по этой дорожкѣ, этихъ мошенниковъ, которые въ на томъ волостномъ правленіи засѣдаютъ. Муниципалитетъ тоже! Изъ бѣдныхъ людей кровь высасываютъ А куда дѣваются деньги, которыя дерутъ съ насъ -- самъ чортъ не разберетъ. Деньги-то наши кровныя! онѣ къ Господу Богу о мщеніи вопіютъ!

Иногда случалось, что бѣдный оселъ по самое брюхо на дорогѣ завязалъ; приходилось людей сзывать на помощь: "Помогите! Эй помогите, православные"! Православные помогали, осла за хвостъ вытаскивали изъ топи, грузъ съ его спины раскидывали. Тогда лицо донъ-Пеппантоніо, окаймленное бѣлой шапкой и сѣдыми волосами, становилось красно, какъ кумачъ, и онъ начиналъ ругательски ругать и старшину (Sindaco), и волостныхъ совѣтниковъ, и сборщиковъ податей, всѣхъ и каждаго, даже самого Виктора Эммануила, потому что и послѣднему слѣдовало бы подумать о томъ, чтобы дороги исправлялись. Небось умѣютъ податями себѣ карманы набивать, да бражничать со своими полицейскими, которые къ народу что піявки присасываются, продохнуть отъ нихъ некогда.

-- По этакой скверной дорогѣ не осла, а мула бы надо, добраго мула калабрійскаго, говорили ему помогавшіе мужики, чтобы разсердить его еще больше.

Какъ ему этакое слово скажутъ, такъ его словно тарантулъ укуситъ; бѣлая поярковая каланча на головѣ придетъ въ движеніе, а изъ выцвѣтшихъ глазъ такъ и сверкнетъ огонь.

-- Душу мнѣ, что ли, чорту продать за мула-то калабрійскаго? Да и то, видно, я ужь запродалъ душу чорту. Была она крещеная, да видно Богу не нужна стала, коли онъ на нее такія напасти посылаетъ.

-- Вы бы Бога-то побоялись! На Бога грѣхъ роптать.

-- А какъ не роптать? Теперь бы, примѣрно, всѣмъ крещенымъ солнышко нужно было; чтобы заря вечерняя ясная была. А на насъ вмѣсто того все дождь, да дождь, какъ изъ ведра льетъ. Посѣвы всѣ залило; пастбища что твой творогъ стали, по горло въ нихъ завязнешь. А вотъ, какъ иной разъ каждая былинка на землѣ, словно грѣшная душенька въ аду сохнетъ, когда по полямъ и лугамъ трещины пойдутъ; когда все кричитъ: "воды, ради Христа, воды"! тогда, небось, солнце знай себѣ жаритъ! Что, неправду, что ли, я говорю?

-- Вотъ за такія ваши слова нечестивыя, за скверный языкъ и наказуетъ васъ Господь, говорилъ ему въ аптекѣ мѣстный каноникъ.

Въ это время Вито, молодой парень, что у аптекаря въ ученикахъ жилъ, что-то толокъ да переталкивалъ въ мѣдной иготи.

-- А языкъ-то кто мнѣ далъ? не самъ я себѣ его сдѣлалъ! злобно усмѣхаясь, отвѣчалъ донъ-Пеппантоніо. Брови у него хмурились и щетинились, а длинный подбородокъ втыкался въ воротникъ стараго плаща.

-- Языкъ-то вамъ, можетъ, и Богъ далъ, а вотъ Тегонію-то вы сами себѣ нашли, поддразнилъ его Вито.-- Она у васъ теперь на отлетѣ, такъ небось приданое надо приготовить дѣвушкѣ.

-- А ты въ чужія дѣла не суйся. Знай толки, только и всего.

Но Вито всегда задиралъ его этой Тегоніей, и клялся и божился, что ее когда-нибудь украдутъ у старика.

-- Она вѣдь у васъ амуромъ стала настоящимъ. Прошлое воскресенье за поздней обѣдней, что твоя принцесса: мантилька съ иголочки, сапожки такъ и свѣтятся... Ну, а приданое все-таки нужно; уголокъ виноградника Яникокскаго, да, пожалуй, и осла въ придачу -- безъ этого не обойдетесь.

Донъ-Пеппантоніо пыхтѣлъ и отдувался, а каноникъ и другіе присутствующіе смѣялись.

-- Вито правду говоритъ. Извѣстно, надо Тегоніи приданое дать.

-- Полно, не за себя ли вы ее замужъ хотите взять, донъ-Пеппантоніо?

Все это ему говорили нарочно, чтобы подразнить его каждый разъ, когда онъ приходилъ покалякать въ аптеку, или садился на ступеньки Маріинской школы, чтобы погрѣться на солнышкѣ. Дразнить его всякому было въ утѣху, потому что онъ обыкновенно долго дуется, пыхтитъ, пыхтитъ, языкъ себѣ закуситъ, чтобы лишнее слово не сорвалось. Зато, какъ ужь придется ему не въ терпежъ, такъ его словно бомбу взорветъ, и тогда только держись: не разбираетъ кому попадаетъ. У него такой былъ языкъ, что онъ клеймо накладывалъ, словно каленымъ желѣзомъ. Онъ ни чорта, ни дьявола не боялся, а ужь тѣмъ паче всѣхъ этихъ людишекъ, которыхъ зналъ, какъ свои пять пальцевъ, которые на его глазахъ и родились, и плодились. Всѣхъ переругаетъ: "твой дѣдъ вотъ какими дѣлами занимался, твой отецъ вотъ что надѣлалъ. А мать-то твоя... и такая и этакая. А сестры твои и того хуже... А ты жены своей сподня, рогами своими чванишься" и т. д.

И пойдетъ и пойдетъ честить. Народъ кругомъ соберется, слушаетъ, какъ онъ лается. Хохочутъ только, потому что этакого старика не дубиной же вѣжливому обращенію учить. Да потомъ вѣдь они-таки сами его раздразнили. Онъ пришелъ по своему дѣлу, только на солнышкѣ погрѣться, а они начали лѣзть къ нему.

Случалось, солнышко его такъ пригрѣетъ, что онъ тутъ на ступенькѣ церкви Маріинской школы и заснетъ, спокойненько, точно на креслѣ. А Вито, если ему въ это время не надо никакихъ кореньевъ толочь, никакихъ декоктовъ варить, выйдетъ изъ аптеки, на цыпочкахъ подберется къ нему и у старика носъ соломенкой либо перомъ пощекочетъ. И начнетъ донъ-Пеппаитоніо во снѣ морщиться, гримасы выдѣлывать, ворочаться и, наконецъ-то, проснется. А Вито ужь успѣлъ въ два прыжка отъ него отскочить, заложилъ руки за спину и будто на небо глядитъ.

-- Что, хорошо соснули? самымъ невиннымъ голосомъ спрашиваетъ онъ.

А донъ-Пеппантоніо молча подберетъ упавшій съ головы цилиндръ, и, не спуская съ Вито глазъ, произнесетъ свое обычное пророчество:

-- Ужь околѣть тебѣ на каторгѣ!

-- А вы мнѣ лучше Тегонію отдали бы, да кабы съ приданымъ!

II.

Старикъ уходилъ къ себѣ домой. Дома сестра Роза начинала допекать его той же безстыжей Тегоніей. Дѣвка цѣлый Божій день палецъ о палецъ не ударитъ, все у окна торчитъ, горшокъ съ геранью переставляетъ съ мѣста на мѣсто, да съ сыномъ сапожника, что напротивъ живетъ, кокетничаетъ. Донъ-Пеппантоніо въ свою очередь обрушивался на сестру.

-- Дурища набитая! А ты бы пошла, да наклала бы ему въ шею, этому кожерѣзу! Что у дѣвки ни отца, ни матери нѣтъ, что небо ее сотворило, а земля по себѣ ходить допустила, такъ вѣдь она въ этомъ не виновата! Я ее принялъ къ себѣ въ домъ, я ей и отцомъ настоящимъ сталъ, и замужъ ее выдамъ. Да, и выдамъ -- по своему разуму, но своей волѣ. А коли она будетъ передъ парнями хвостомъ вилять, такъ я ей голову раскрою, я выцѣжу изъ нее бѣшеную кровищу-то! А если кожерѣзъ не перестанетъ, такъ узнаетъ, что донъ-Пеппантоніо своими старыми сапожищами затоптать его можетъ!

Старикъ кричалъ и ругался нарочно у самаго окна, чтобы сынъ сапожника слышалъ.

-- Да, какже! въ свою очередь возражала сестра:-- кричи не кричи, отъ крика въ сусекѣ муки не прибудетъ, въ пустую бочку вина не нальется! Три рта ныньче хлѣбъ-то ѣдятъ, эта дѣвка одна за троихъ лопаетъ.

Не послушался старикъ сестры; говорила она ему раньше. Кабы послушался, не было бы теперь этой думы, да заботы. Не на что было бы злиться. Похлебки бобовой на двухъ-то стариковъ хватало бы, ѣли бы себѣ, да Бога благодарили бы.

-- Замолчи ты, замолчи! перебивалъ донъ-Пеппантоніо.-- Замолчи, или опять я Бога прогнѣвлю!

-- Что тутъ Бога-то поминать?

-- А то, что еслибы все на свѣтѣ по правдѣ дѣлалось, то не было бы столько пакостей! Кабы все было по правдѣ, эту дѣвку, когда она еще невиннымъ младенцемъ была, не выкинули бы какъ щенка какого... Завернули въ двѣ тряпки, да къ монастырскимъ воротамъ и подкинули... мать, надо быть. Сердца у ней не было, родила да и вышвырнула. Кабы все было по правдѣ, на такое горе бѣдной дѣвчонкѣ не пришлось бы родиться, не кинули бы ее безъ пріюта на холодъ, на голодъ, некрещеную... Вотъ что я поминаю...

-- У тебя не спросили! Не все намъ понять дано.

-- Чего понять! Дурища ты набитая! чего тебѣ понять! Кабы въ то самое утро, какъ ее подкинули, я не поднялся часомъ ранѣе обыкновеннаго (Пеппангоніо какъ теперь помнитъ, что ему надо было встать раньше, что бы лозу успѣть до солнца подрѣзать, холодъ тогда былъ собачій), еслибы я въ то утро часомъ позже поднялся, такъ невинный младенецъ и замерзъ бы. Я тоже сказалъ: видно такъ Богу угодно; я ее нашелъ, я ее и буду кормить. Какое тутъ благодѣяніе! Нравится мнѣ это -- вотъ и все благодѣяніе. А коли годы стали тяжелые, коли ни на что урожая нѣтъ, коли сборщики податей у всѣхъ голодныхъ кусокъ изо рту вырываютъ, ни у кого и половины того, что зарабатываютъ не остается -- такъ развѣ дѣвка виновата? Богъ-то видитъ, какъ люди кровавымъ потомъ землю поливаютъ! Вонъ теперь дождичка бы надо -- на поля глядѣть жалко, до смерти жалко -- а небо какъ мѣдь раскаленная. Но, конечно, дѣвчонкѣ нечего у окна вертѣться, съ сыномъ кума Моммо перемигиваться. Лучше бы на рубаху себѣ холста наткала. Путной рубахи у дѣвки нѣтъ.

Тегонія обыкновенно ничего не возражала; она не мѣшала ему душу отводить, и только вертѣла промежь пальцевъ уголъ передника, хотя у самой глаза были полны слезъ. Но на этотъ разъ она не выдержала, и возразила.

-- Нечего меня попрекать, да кричать на всю улицу, чтобы сосѣди слышали. Коли не хотите, чтобы я у васъ въ домѣ жила, такъ я, слава Богу, могу себѣ и сама хлѣбъ заработать, даромъ, что ни отца, ни матери у меня нѣтъ. Пойду, и куда-нибудь въ работницы наймусь.

-- Въ работницы!-- этого донъ-Пеппантоніо не могъ спокойно слышать.-- У матери-то у твоей сердца не было, она тебя и выбросила. Да и у тебя видно сердца нѣтъ, коли хочешь бросить добрыхъ людей, которые тебя выростили, которые сами безъ куска оставались подчасъ, чтобы тебя выкормить.

Донъ-Пеппантоніо ругался, а въ глазахъ, глядѣвшихъ изъ-подлобья на дѣвушку, проступала нѣжность. Не торчи тутъ старая вѣдьма, сестра Роза, онъ бы навѣрно приласкалъ дѣвушку, которая всхлипывала, сидя въ углу.

-- Ну, вотъ опять расхныкалась! ворчала донна Роза.

-- Да что мы сегодня, молитвы-то будемъ, что-ли, читать, или все будемъ ругаться? Ночь на дворѣ, кричалъ, наконецъ, старикъ, беря четки съ божницы, и снимая съ головы бѣлый цилиндръ, съ которымъ онъ и дома рѣдко разставался.

-- Богородица Дѣво! радуйся... начиналъ онъ.

-- Пресвятая матерь Божія, помилуй насъ! отзывалась донна Роза, разставляя по своимъ мѣстамъ тарелки и чашки.

Тегонія въ полголоса тоже вторила молитвѣ, а сама прислушивалась, какъ сынъ кума Моммо напѣвалъ на улицѣ.

"Знатно я наладилъ мою балалайку,

Нтирири, нтонтари! хочу играть пѣсни".

Это было условленнымъ между ними знакомъ, что ночью у калитки онъ можетъ съ ней видѣться.

III.

-- Да чего вы ее за сына Моммо не отдадите? говорилъ Вито дону-Пеппантоніо.

-- Не хочу -- вотъ и вся недолга, отвѣчалъ старикъ:-- а ты знай себѣ толки! Не твое это дѣло.

-- Можетъ, вы ждете, что самъ баронъ за нее посватается.

-- Жду... когда на твоей бараньей головѣ рога выростутъ. Понимаешь ты это?

-- А я бы ее отдалъ за сына кума Моммо, настаивалъ Вито, усмѣхаясь себѣ подъ носъ.

-- Ты за него свою сестру отдай.

-- Кабы была сестра, отдалъ бы. Да нѣтъ ея у меня.

-- Право, выдайте ее за сына Моммо, донъ-Пеппантоніо, выдайте, покуда какого срама не случилось! совѣтовалъ каноникъ своимъ медовымъ густымъ голосомъ.

Это окончательно взрывало дона-Пеппантоніо.

-- Срамъ-то вы дѣлаете... да! Прежде, чѣмъ обѣдню идти служить, прежде чѣмъ крови Христовой вкусить, вы къ женѣ пономаря дона-Паоло каждое утро забѣгаете... У васъ, у поповъ, Викторъ Эммануилъ хлѣбъ отнимаетъ, а вы за него Богу молитесь.

Нѣтъ, ни за что! Объ этомъ язычникѣ, сынѣ кума Моммо, старикъ и слышать не хотѣлъ. У него и пары колодокъ своей собственной за душой не было; двухъ стежковъ дратвой онъ путемъ не умѣетъ сдѣлать.

-- На какія деньги онъ жену будетъ содержать! объяснялъ донъ-Пеппантоніо.-- Чѣмъ ей замужемъ съ голоду помирать, такъ ужь лучше дома оставаться, въ дѣвкахъ. Какова ни на есть сухая корка, а все-таки безъ хлѣба не останется.

Однажды онъ встрѣтился съ кумомъ Моммо за селомъ въ долинѣ, подъ тѣнью старыхъ деревъ.

-- Ты уйми сынка-то! посовѣтовалъ донъ-Пеппантоніо сосѣду:-- а то я ему, ей-Богу, ноги обломаю.

Кумъ Моммо только разсмѣялся:

-- Молодежь, что съ ними подѣлаешь!

-- Вотъ ты какъ разсуждаешь! Ну ладно; ужо увидимъ.

И дѣйствительно, какъ-то позднимъ вечеромъ, сынъ Моммо, Піетро, привелъ къ крылечку дома, въ которомъ жила Тегонія, своего пріятеля Нунціо. Нунціо чудесно на скрипкѣ игралъ и въ свою очередь привелъ съ собой цѣлый оркестръ пріятелей музыкантовъ. Только что загудѣлъ контрабасъ, какъ вдругъ окно распахнулось и донъ-Пеппантоніо оттуда полный ушатъ помоевъ на голову Піетро выплеснулъ. Парню пришлось удирать немедленно, чтобы перемѣнить платье, пропитавшееся не совсѣмъ благовонною жидкостью. Къ тому же, окативъ его помоями, донъ-Пеппантоніо выскочилъ на крыльцо въ одной рубахѣ, какъ сидѣлъ дома, съ толстѣйшей дубиной, и съ очевиднымъ намѣреніемъ переломать ноги влюбленному парню, какъ онъ и обѣщалъ его отцу нѣсколько дней тому назадъ.

Однако, поломать ноги ему не удалось. Мало того, такъ какъ ночь была свѣжая и сырая, то старикъ простудился и схватилъ воспаленіе легкихъ. Только черезъ два мѣсяца прибрѣлъ онъ опять на солнышко, на ступени Маріинскаго училища, въ своей бѣлой шапкѣ, нахлобученной на уши, закутанный въ плащъ изъ темносиняго сукна, до того обившійся отъ ветхости, что казалось онъ былъ кругомъ черной бахрамой обшитъ. Вито только что увидѣлъ его, какъ тотчасъ же вступилъ съ нимъ въ разговоръ.

-- Видите, сколько вы себѣ бѣды надѣлали? Смотрите, не сидите на припекѣ: солнце вамъ вредно.

И Вито усадилъ его въ аптеку, гдѣ бесѣдовали, по обыкновенію, каноникъ и другіе именитые друзья аптекаря, ничего не работавшіе.

-- Вамъ бы теперь можно, кажется, понять, что это васъ Господь наказуетъ. И смерть видѣли близко, а все упорствуете.

При этихъ словахъ каноника, донъ-Пеппантоніо стащилъ шапку съ головы и распахнулъ плащъ.

-- Господь Богъ не станетъ мной, презрѣннымъ червемъ земнымъ, заниматься! возразилъ старикъ: -- Что я такое передъ нимъ! "Червь земли есмь", "отъ жены въ мукахъ рожденный". Вы, можетъ быть, думаете, что я священнаго писанія не знаю. Знаю, не бойтесь; самъ чуть въ попы не попалъ; тоже въ дѣтствѣ въ семинаріи обучался. Это только ныньче такіе попы пошли, что глядятъ въ книгу, а что читаютъ и сами не понимаютъ. "Мео meo catameo". Бормочутъ безъ толку, лишь бы нашими деньгами карманы себѣ набивать. А я понимаю. И про Юпитера понимаю, и про Господа Бога... и тѣхъ, кому живется хорошо да сыто, понимаю. Сила у нихъ, а они насъ въ бараній рогъ гнутъ. Ныньче какъ хлѣбъ-то уродился? Люди кясъ мухи колѣютъ. У кого сегодня и есть кусокъ хлѣба, тотъ можетъ завтра съ голоду помретъ.

-- Полно вамъ, не богохульствуйте! не то земля подъ вашими ногами разверзнется и поглотитъ васъ! успокоивалъ его каноникъ, едва удерживаясь отъ смѣха.

И всѣ остальные хохотали.

-- Небось къ обѣднѣ-то ходишь, исповѣдуешься тоже? замѣчалъ нотаріусъ.

-- Извѣстно, хожу, исповѣдаюсь! Потому что Господь въ адъ на вѣки вѣчные иначе обречетъ... Обѣдни и исповѣдь самъ Іисусъ Христосъ установилъ. И святое причастіе и пасху тоже. Поэтому, я каждый годъ и хожу исповѣдываться къ куму къ своему, къ благочинному, и всегда ему большой пучекъ спаржи приношу; за то онъ мнѣ грѣхи отпускаетъ. Коли меня благочинный завидитъ, со своей терраски -- онъ по терраскѣ любитъ прогуливаться за солнышкѣ -- что я безъ спаржи иду, такъ непремѣнно спроситъ:-- "а что куманекъ, видно нѣтъ ничего новаго?" А я ему отвѣчаю:-- "Ничего, куманекъ". Тогда значитъ и грѣховъ нѣтъ; и онъ мнѣ, не спускаясь съ терраски, отпущеніе даетъ. Вотъ что!

И донъ-Пеппантоніо побрелъ опять на солнце; въ аптекѣ ему не по себѣ становилось.

Въ этотъ самый день, Вито, замѣтивъ, что старикъ заснулъ на ступенькахъ училища, вздумалъ съиграть съ нимъ скверную штуку. Онъ послалъ сказать доннѣ Розѣ и Тегоніи, что старика хватилъ кандрашка. Обѣ бѣдныя женщины прибѣжали, не успѣвъ даже платковъ на головы повязать. Рыдали, причитали: "охъ братецъ ты мой родимый!" "Ахъ тятя, тятя мой!"

Такая была комедія, что всѣ со смѣху помирали, когда донъ-Пеппантоніо, внезапно пробужденный этими криками, кулаками и пинками прогналъ сестру и Тегонію, и до самаго дома ковылялъ за ними ругаясь. Бѣлый цилиндръ спустился у него на бекрень, а плащъ съ одного плеча свалился и по землѣ волочился.

IV.

А въ сущности, кондрашка его въ самомъ дѣлѣ хватилъ въ то утро, когда Донна Роза пошла будить Тегонію и не нашла ее на постелѣ. Даже въ домѣ ее не нашла. Тегонія ночью къ Піетро убѣжала. Кабы старуха знала, гдѣ найти кровопійцъ, которые ея брата доканали, она бы ихъ обоихъ своими руками задушила.

Этого бѣдный донъ-Пеппантоніо никакъ не ожидалъ. Онъ оглядывался кругомъ, не вставая съ постели, оглядывался вытаращенными, безсмысленными глазами, ничего не видѣлъ, не понималъ, и не чувствовалъ. Напрасно его куманекъ, благочинный, кричалъ ему въ самое ухо:

-- Скажите, куманекъ, скажите: "Іисусе, Іосифе, Марія! спасите душу мою". Простите своихъ враговъ! Пожмите мнѣ руку. А?

Но его рука окоченѣла, не двигалась, какъ деревянная. Онъ уже "предсталъ отдать Богу отчетъ въ дѣлахъ своихъ", какъ бывало говаривалъ.

А между тѣмъ, въ то самое время, когда онъ умиралъ, та, которую онъ призрѣлъ, подобравъ обернутою въ тряпки, у стѣны большого монастыря, на зарѣ студеной январской ночи, та, которую онъ выняньчилъ и выростилъ, которую любилъ какъ дочь родную... Тегонія -- покуда онъ умиралъ -- въ коморкѣ дяди Кола на мельницѣ, гдѣ ихъ пріютили съ Піетро, говорила парню, улыбаясь и заглядывая ему въ глаза:

-- Хорошій ты мой, въ самомъ ли дѣлѣ ты меня крѣпко любишь?

<Перевод Н. Н. Фирсова>
"Отечественныя Записки", No 6, 1883