Костомаров Николай Иванович - О воспоминаниях борьбы козаков с мусульманством в народной южно-русской поэзии

ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛѢДІЕ
Н. И. КОСТОМАРОВА

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. Остр., 5 лин., 28
1890

О воспоминаніяхъ борьбы Козаковъ съ мусульманствомъ въ народной южнорусской поэзіи.

Статья эта прочтена авторомъ публично 12 генв. 1876 г. въ С.-Петербургскомъ собраніи художниковъ, назначенномъ съ цѣлью помощи страждущемъ семьямъ сербовъ. (Примѣч. издат.).

Наше славянское племя, въ ходѣ культурнаго развитія, представляется отставшимъ отъ другихъ племенъ Европы. Не очень еще давно одинъ изъ знаменитыхъ германскихъ мыслителей произнесъ надъ нимъ суровый приговоръ, осуждая его быть только тѣломъ для германскаго духа. Этотъ высокомѣрный приговоръ не только возмущаетъ въ насъ чувство сознанія національнаго и племенного достоинства, но вмѣстѣ и противорѣчитъ голосу исторической правды. Такое сужденіе умѣстно было бы только о племени, незаявившемъ въ себѣ никакого задатка самостоятельной духовной жизни, никакихъ признаковъ стремленія къ самобытному общественному и умственному прогрессу. Сказать это о словянахъ было бы крайнею несправедливостію. Можно укорять насъ, что, въ сравненіи съ другими, мы мало сдѣлали для культуры человѣчества, но было бы совершенною ложью утверждать, что у словянъ не было никакого стремленія къ выработкѣ духовной и общественной жизни. Географическое положеніе, которое занимали въ теченіе многихъ вѣковъ словинскіе народы, не дозволяло имъ идти рука объ руку съ романскими и германскими племенами. Словянскіе народы, занимая восточные предѣлы образованнаго міра, должны были по-неволѣ бороться съ чуждыми, некультурными стихіями и защищать своею грудью безопасность и спокойное развитіе другихъ европейскихъ племенъ. Вотъ причина, почему словинскіе народы не шли въ ряду другихъ народовъ, хотя и не позднѣе другихъ познакомились съ культурнымъ путемъ. Укажемъ, напримѣръ, на судьбу Моразскаго государства, которое, только что принявши христіанство, вступило на дорогу образованности, какъ вдругъ сломлено было нахлынувшими съ сѣверо-востока мадьярами, занявшими древнее отечество словянъ и стремившимися поработить ихъ. Укажемъ на нашу Россію, которая послѣ крещенія усвоивала изъ самой образованной въ тѣ времена страны задатки умственной жизни и общественной культуры, какъ вдругъ, черезъ 200 лѣтъ, нахлынули монголы -- и русскому народу выпалъ страдальческій жребій отстаивать тяжелыми усиліями свое бытіе, а потомъ вѣкъ за вѣкомъ собирать свое растрепанное отечество. Укажемъ на Сербію, которой самостоятельность такъ блистательно сверкнула въ царствованіе Стефана Душана, а потомъ вдругъ сдѣлалась добычею хищныхъ османлисовъ. Припомнимъ, наконецъ, Чехію, которой въ XIV вѣкѣ выпала завидная доля быть двигательницею свободы мышленія, но только для того, чтобы потомъ пасть подъ власть германцевъ и подъ гнетъ іезуитовъ.

Всѣ словянскіе народы оставили въ своемъ прошедшемъ тяжелыя воспоминанія несбывшихся надеждъ и горькихъ ударовъ судьбы. И вотъ, послѣ многихъ потрясеній, кровавыхъ и печаль ныхъ переворотовъ, исчезли одно за другимъ самостоятельныя словянскія политическія общества. Осталось только одно Русское государство; всѣ прочіе словянскіе народы лишены самостоятельности: немногихъ судьба связала съ Русскимъ государствомъ, другіе остаются въ духовномъ или матеріальномъ рабствѣ иноплеменниковъ. Между тѣмъ стремленіе къ самобытной жизни и самобытному развитію ни у кого изъ нихъ не угасло. Въ словянскихъ сердцахъ остались: упованіе иной доли, стремленія въ достиженію иного политическаго строя, иныхъ явленій умственной и общественной жизни. Великая идея словянской взаимности была не чужда лучшимъ словянскимъ умамъ еще въ XVI и XVII столѣтіяхъ; ярко проявилась она въ близкія къ намъ времена. Мы ждемъ чего-то для своего племени, желаемъ и надѣемся какого-то обновленія, вѣруемъ, что нашему племени предстоитъ великая будущность; но въ какихъ формахъ возникнетъ это вожделѣнное обновленіе -- мы сами еще не знаемъ и не въ силахъ ясно сознать нашихъ идеаловъ. Мы ждемъ нашего племенного спасенія и не знаемъ откуда высматривать его; несомнѣнно только, что оно, какъ царствіе Божіе, носитъ свой зародышъ не внѣ насъ, а внутри насъ. Въ настоящее время насъ разбудили событія Босніи и Герцеговины. Еслибы дѣло шло только о борьбѣ христіанскаго народа съ мугамеданствомъ въ небольшомъ уголку, сочувствіе къ христіанскому населенію было бы вполнѣ естественно и законно во всякой свободной независимой христіанской землѣ, тѣмъ болѣе у насъ, связанныхъ съ борящихися сербами церковнымъ единствомъ и узами племенного родства. Но вопросъ дѣлается для насъ шире при тѣхъ надеждахъ, которыя мы уже привыкли носить въ груди: идетъ дѣло не объ улучшеніи участи христіанскихъ словянъ, осужденныхъ судьбою зависѣть отъ мусульманской державы; идетъ дѣло даже не о мѣстной независимости нашихъ соплеменниковъ. Есть точки соприкосновенія, гдѣ для на насъ существуютъ не мѣстные этнографическіе и историческіе признаки, а судьба словянскихъ народовъ въ связи со всѣмъ словянствомъ. Есть положенія, въ которыхъ не существуетъ для насъ ни сербовъ, ни чеховъ, ни словинцевъ, а есть только словяне, и такое-то отношеніе составляетъ для насъ особенную важность въ настоящемъ вопросѣ. Словянство -- это цѣпь, въ которой всѣ звенья связуются такъ, что касающееся одного звена трогаетъ всѣ прочія. Мы жаждемъ обновленія во всемъ племени нашемъ и всякое важное историческое событіе, являющееся въ одномъ какомъ-нибудь словянскомъ народѣ, возбуждаетъ въ насъ смутную надежду, что оно послужитъ если не рычагомъ желаемаго племенного обновленія, то по крайней мѣрѣ одною изъ ступеней на общемъ нашемъ пути въ достиженію нашихъ еще не уясненныхъ идеаловъ. Если настоящее движеніе сербовъ на Балканскомъ полуостровѣ не угаснетъ безплодно, то невольно возникаетъ вопросъ: не повліяетъ ли оно спасительнымъ образомъ на будущую исторію всего нашего племени, не станетъ ли оно первымъ камнемъ для закладки зданія, въ которомъ заключатся наши политическіе и общественные идеалы. Какіе идеалы? спросятъ насъ. Мы еще не ясно видимъ ихъ и вмѣсто того, чтобы прибѣгать къ мечтаніямъ и утопіямъ, которыя могутъ быть несбыточны, будучи плодомъ желаній и взглядовъ людей извѣстнаго времени, воспитанія и понятій, лучше всего предоставить созданіе такихъ идеаловъ самой жизни, которая выразится въ будущей нашей исторіи. Въ настоящее время мы всего лучше будемъ служить для будущаго, которое предстоитъ нашему племени, изученіемъ и уразумѣніемъ нашей прошлой и текущей судьбы, нашего быта, нашей взаимной связи и нашихъ народныхъ особенностей. Въ этихъ видахъ предположено въ этомъ собраніи, которое назначено съ цѣлью помощи страждущимъ семьямъ борющихся сербовъ, коснуться въ различныхъ литературныхъ формахъ народностей славянскаго племени. Мнѣ на долю выпала, въ этомъ отношеніи, народность малорусская.

Малорусскій народъ принадлежитъ къ русской вѣтви словянскаго племени. Всѣхъ говорящихъ малорусскимъ нарѣчіемъ, на пространствѣ отъ береговъ Дона до Карпатскихъ горъ, считаютъ до пятнадцати милліоновъ. Трудно рѣшить съ котораго времени существуетъ малорусское нарѣчіе съ своей особой физіономіей. Кромѣ нѣкоторыхъ признаковъ въ Галицкой лѣтописи и въ Луцкомъ Евангеліи XIV вѣка, вообще недостаточно ясныхъ, мы видимъ отдѣльную физіономію малорусскаго нарѣчія только съ XV вѣка, а еще яснѣе эти признаки показываются въ рѣчи XVI и XVII-го. По здравому смыслу мы конечно не можемъ предполагать, чтобы малорусское нарѣчіе не существовало въ прежніе вѣка: не явилось же оно внезапно, какъ лошадь отъ удара. Нептунова трезубца. Но мы оставимъ въ сторонѣ тотъ западно-русскій книжный языкъ, который долгое время былъ въ употребленіи въ литературныхъ памятникахъ малорусскаго края и которымъ собственно народъ никогда не говорилъ. Только собственно-народные, или простонародные памятники творчества массы могутъ служить несомнѣнными признаками народной рѣчи. Малороссія очень богата этими памятниками; особенно пѣснями такъ богата, что едвали какой другой словинскій народъ можетъ похвалиться большимъ противъ нея богатствомъ; но такъ какъ эти народные памятники дошли до насъ въ изустномъ видѣ, а не на письмѣ, то являются новыя недоразумѣнія и вопросы: точно ли эти памятники принадлежатъ старымъ временамъ. Тутъ намъ могутъ помогать только признаки содержанія памятниковъ и черты, указывающія на прошедшія событія, или на прошедшій быть. Большая часть малорусскихъ пѣсенъ принадлежитъ въ XVII вѣку, но есть значительное число гораздо старѣйшихъ -- вѣка XVI-го, а иныя, особенно обрядныя, переходятъ въ сѣдую древность, по крайней мѣрѣ по ихъ содержанію. Пѣсни, сказки и преданія -- безцѣнные памятники народной литературы, живое выраженіе былого народнаго творчества. За исключеніемъ пѣсенъ, какъ мы сказали, большею частію обрядныхъ, указывающихъ на слѣды древности, народная малорусская поэзія минувшихъ временъ сосредоточивается на томъ періодѣ народной жизни, который слѣдуетъ назвать козацкимъ. Періодъ этотъ охватываетъ XVI и XVII вѣка и мало-по-малу исчезаетъ въ XVIII-мъ. Одною изъ характеристическихъ чертъ козацкой жизни, отразившихся въ народной поэзіи, была борьба Козаковъ съ мусульманскимъ міромъ, именно съ турками и находившимися подъ ленною властію Турціи крымскими татарами. Въ этомъ отношеніи малорусскій народъ и его поэзія представляютъ большое подобіе съ сербскимъ народомъ я созданными имъ пѣснопѣніями. У обоихъ народовъ была подобная историческая задача, одинакія стремленія и сходныя впечатлѣнія, вліявшія на ихъ чувство и воображеніе. Разницу составляетъ только различное поле дѣйствія, условливаемое географическими особенностями краевъ, гдѣ обитали и дѣйствовали эти два словянскіе народа. Сербы воевали среди холмовъ и горъ,-- малоруссы были жители степей и полей, за то отправлялись на Чорное море и оно-то было главнѣйшимъ свидѣтелемъ козацкихъ подвиговъ. Сербы почти нигдѣ не являлись на морѣ и оно мало вошло въ ихъ поэзію; сербы защищали свое отечество и ихъ борьба съ невѣрными была оборонительною; малоруссы, напротивъ, защищая свое отечество отъ хищническихъ нападеній, сами пускались въ страну своихъ враговъ, и потому войны ихъ съ мусульманами имѣли съ ихъ стороны болѣе наступательный характеръ. Подвиги сербскихъ юнаковъ представляли болѣе опредѣленныхъ послѣдствій, были плодотворнѣе козацкихъ набѣговъ, потому что черезъ нихъ сербскій народъ завоевывалъ шагъ за шагомъ свободу своей родины. И нынѣшнее возстаніе Герцеговины сразу показываетъ характеръ стремленія народа къ расширенію свободной области своего отечества. У малоруссовъ этого не видно. Мусульмане не владѣли Малороссіею, если только не переноситься въ далекія времена владычества Батаевыхъ потомковъ, когда еще не начинался козацкій періодъ народной южно-русской исторіи. Мусульмане нападали на Малороссію; крымскіе татары дѣлали частые набѣги и уводили толпы плѣнниковъ, но не овладѣвали въ ней городами, не строили крѣпостей, не ставили намѣстниковъ, не заводили гарнизоновъ и поселеній. За то и малоруссы заносили свою народность въ мусульманскія страны только по-неволѣ, въ образѣ плѣнниковъ; земля турецкая и татарская была для нихъ всегда враждебная, проклятая, хотя и доставляла богатства чрезъ набѣги и разоренія, причиняемые козаками. Въ малорусской народной поэзіи нельзя найти ничего похожаго, напримѣръ, на прекрасныя сербскія пѣсни о Косовской битвѣ и о паденіи Сербскаго царства, какъ равно и на пѣсни, въ которыхъ описывается о воскресенія сербскаго духа и возстаніе противъ турокъ. За то едвали въ сербской народной поэзіи возможна была бы такая дума, какъ малорусская, изображающая побѣгъ трехъ азовскихъ братьевъ чрезъ безлюдныя степи и грустную смерть въ степи козака, пораженнаго безхлѣбьемъ и безводьемъ: для сербскаго юнака не возможно было слѣдовать нѣсколько дней по необитаемой степи. Также точно трудно вообразить. себѣ между сербскими пѣснями такое событіе какъ, напримѣръ, буря на Черномъ морѣ, застигшая Козаковъ. Въ сербской народной поэзіи можно найти много пѣсенъ, гдѣ представляются близкія отношенія сербовъ съ турками, не только враждебныя, но и дружественныя. Это естественно въ той странѣ, гдѣ долгое время христіанскіе народы жили подъ одною властію съ мусульманскими; но такая черта дѣлается почти невозможною въ пѣсняхъ малорусскихъ; хотя малоруссы и входили иногда въ союзъ съ невѣрными, но все-таки какъ съ людьми особой націи, а не съ соотчичами по государственной связи. Наконецъ, пѣсенный языкъ сербской поэзіи сильно изобилуетъ турецкими словами и выраженіями, чего нѣтъ и быть не могло въ поэзіи малорусской. Эти отличія не уничтожаютъ глубокаго внутренняго сродства между героическою сербскою поэзіею и козацкими думами и пѣснями, воспѣвающими борьбу малоруссовъ съ турками и татарами. Все таки видно, что судьба этихъ народовъ заключала въ себѣ слишкомъ много подобнаго и сербскій юнакъ все-таки сродни малорусскому козаку. Да и дѣйствительно между этими народами, несмотря на пространство, раздѣлявшее ихъ, существовало не только сродство, но даже взаимная симпатія. Есть свѣденія, что въ Запорожской Сичи, въ числѣ пришлыхъ удальцовъ съ разныхъ сторонъ -- сербы занимали видное мѣсто; сербы были въ рядахъ Хмельницкаго; мы встрѣчаемъ между козацкими чиновниками сербскихъ выходцевъ; сербинъ -- названіе очень знакомое для малоруссовъ; оно попадается и притомъ нерѣдко въ пѣсняхъ, почти также, какъ имя чернаго болгарина въ сербской поэзіи. Наконецъ въ жизни и домашнемъ бытѣ двухъ этихъ словянскихъ народовъ существуетъ такое большое сходство, что если вы поѣдете по Сербіи, попадающійся сербскій поселянинъ и въ своей одеждѣ и въ своихъ пріемахъ рѣзко напомнить вамъ малорусса, а когда войдете въ его жилище, то вся обстановка его напомнитъ вамъ малорусскую хату. Не-даромъ въ то время, когда разразилась печальная вражда между козаками и поляками, польскій историкъ Твардовскій, соболѣзнуя о плачевной враждѣ братскихъ народовъ, замѣчалъ, что лучше было бы имъ, соединясь вмѣстѣ, идти на турковъ и освободить своихъ родичей сербовъ и болгаръ.

Изъ пѣсенъ и думъ, относящихся въ борьбѣ Козаковъ съ турками и татарами, самою старѣйшею можно считать пѣсню о Байдѣ, подъ именемъ котораго помнился въ народѣ князь Димитрій Вишневецкій, одинъ изъ раннихъ козацкихъ героевъ, первой виновникъ козацкой славы. Польскій историкъ Старовольскій разсказываетъ, что взятый въ плѣнъ турками Вишневецкій былъ преданъ въ Царьградѣ мучительной казни: повѣшенъ на крюкъ за ребро и, вися въ такомъ положеніи, славилъ Бога и проклиналъ Мухамеда. Пѣсня изображаетъ его въ народно-эпическомъ образѣ: онъ съ козаками въ Царьградѣ на рынкѣ пьетъ горилку,-- увидѣлъ его султанъ, плѣнился его красотою и статностію и предлагаетъ ему дочь свою въ супружество; Байда отвергаетъ эту честь, называетъ дочь султана поганою и вѣру его -- проклятою; султанъ приказываетъ прицѣпить его ребромъ за крюкъ; Байда, вися на крюкѣ, проситъ дать ему лукъ и стрѣлъ, обѣщая застрѣлить голубку на ужинъ султану; ему даютъ стрѣлы и лукъ; Байда убиваетъ султана и дочь его. Замѣчательно, что эта пѣсня до того привилась въ народѣ, что поется даже въ такихъ мѣстахъ, гдѣ вообще исчезли всѣ историческія пѣсни, напримѣръ, у малороссіянъ-переселенцевъ въ Саратовской губерніи. Быть можетъ также къ старымъ пѣснямъ еще XVI вѣка слѣдуетъ отвести пѣсни о татарскихъ набѣгахъ, а равно и пѣсни о страданіи христіанскихъ невольниковъ на турецкихъ галерахъ. Впрочемъ, тѣ и другія невозможно приноровить не только къ извѣстнымъ событіямъ, но даже приблизительно ни къ какому періоду времени, потому что черты, изображаемыя въ нихъ, являлись въ народной жизни безпрестанно въ продолженіе двухъ вѣковъ. Въ пѣсняхъ перваго рода изображается толпа малорусскихъ женщинъ и дѣвицъ, которыхъ гонятъ татары въ плѣнъ. Вотъ одна дѣвица ведется на арканѣ босая, подгоняемая бичемъ татарина. "Моя бѣдная русая коса!-- восклицаетъ она:-- не матушка тебя расчесываетъ, татаринъ бичемъ растрепываетъ; мои бѣдныя ножки! не матушка васъ моетъ, камень пробиваетъ васъ до крови" и т. д. Въ одной пѣснѣ описывается, какъ татаринъ, взявши прежде малороссіянку и женившись на ней, сдѣлавши снова набѣгъ на русскую землю, беретъ въ плѣнъ ея мать и опредѣляетъ въ служанки къ своей женѣ; дочь, не узнавши матери, наноситъ ей оскорбленіе; тогда мать открывается дочери и обѣ собираются бѣжать въ отечество. Эта пѣсня, по своему мотиву, очень старая; подобная есть у великоруссовъ и очевидно принадлежитъ еще древнѣйшимъ временамъ. Степныя битвы съ татарами, происходившія безпрерывно на широкомъ безлюдномъ пространствѣ, отдѣлявшемъ Украину отъ крымскихъ предѣловъ, оставили въ народной поэзіи нѣсколько прекрасныхъ памятниковъ съ живыми чертами прошедшаго воинственнаго быта. Такова дума о козакѣ Голотѣ. Татаринъ отправляется на ловлю людей, добывать живой товаръ, чтобы пріобрѣсть себѣ выгоду; онъ надѣется поймать козака въ богатомъ кармазинномъ жупанѣ, на цѣнномъ конѣ, украшеннаго оружіемъ, и самъ выѣзжаетъ нарядившись какъ на праздникъ; но вмѣсто желанной добычи встрѣчаетъ кована-то лоту, т.-е. голь-козака, у котораго на головѣ драная шапка, подбитая вѣтромъ; онъ готовится ловить его арканомъ, а козакъ-голота стрѣляетъ, сваливаетъ татарина на землю, обдираетъ съ него нарядъ, беретъ коня и приводитъ съ торжествомъ въ Сичу, насмѣхаясь надъ неудачею своего врага, думавшаго поживиться на козацкій счетъ. къ этому же разряду пѣсенъ относится прекрасная дума объ Ивасѣ Коновченкѣ -- дума длинная и богатая поэтическими образами, одна изъ любимыхъ думъ нашихъ бандуристовъ. Сюда же отнести слѣдуетъ пѣсни о подвигахъ и трагической смерти Морозенка -- любимаго героя народной поэзіи, о которомъ поютъ не одни бандуристы, спеціально посвятившіе себя сохраненію старинныхъ памятниковъ поэзіи, но весь народъ, и мужчины, и женщины на всемъ пространствѣ, гдѣ говорятъ малорусскимъ нарѣчіемъ. Кто такой этотъ Морозенко, когда жилъ онъ, гдѣ положилъ голову -- по письменнымъ историческимъ матеріаламъ неизвѣстно, также точно, какъ трудно было бы отыскать по лѣтописямъ многихъ изъ тѣхъ юнаковъ, которые составляютъ любимый предметъ сербской народной поэзіи. У народа, какъ малорусскаго, такъ и сербскаго -- свои великіе люди, свои воспоминанія, своя собственная исторія; для народа важно бываетъ то, на что не обратитъ вниманія историкъ и, напротивъ, народъ не пойметъ важности того, надъ чѣмъ остановится наука.-- Вотъ еще прекрасная дума о братьяхъ, умирающихъ отъ ранъ на берегахъ рѣки Самары; вотъ другая о "Ѳедорѣ безродномъ, безплеминномъ", находимомъ при смерти отъ ранъ козаками гдѣ-то на берегу днѣпровской саги; вотъ великолѣпная дума, цѣлая поэма о трехъ братьяхъ, бѣжавшихъ изъ азовскаго плѣна и о печальной смерти одного изъ нихъ среди дикой степи на Савуръ-могилѣ. Все это -- дивныя, неоцѣненныя произведенія поэзіи тѣхъ вѣковъ, когда на южнорусскихъ степяхъ кипѣла бурная жизнь, совершались блестящіе, хотя мало замѣченные современною исторіею подвиги народа, отстаивавшаго своею кровью европейскую цивилизацію и христіанство отъ разрушительнаго напора дикихъ кочевниковъ, точно также какъ въ другомъ углу Европы тотъ же подвигъ выпалъ на долю сербскаго народа.

Пѣсни о морскихъ походахъ козаковъ еще болѣе замѣчательны по своихъ поэтическихъ достоинствахъ и вѣрности историческихъ чертъ. Вообще въ нихъ, сколько намъ извѣстно, не воспѣваются морскія битвы, хотя, по историческимъ памятникахъ, ихъ происходило много и часто; но что въ нихъ особенно плѣняло народное чувство и воображеніе -- это судьба невольниковъ, попавшихся въ плѣнъ и осужденныхъ на галерныя работы. Какъ извѣстно, такихъ невольниковъ -- чрезвычайное множество; состояніе ихъ въ неволѣ было такъ плачевно, что, по свидѣтельству современниковъ, самая желѣзная натура не могла вынести и десяти лѣтъ мучительной неволи. Пѣсни живо и трогательно описываютъ страданія этихъ невольниковъ. Они скованы цѣпью, сидятъ на галерѣ и должны работать веслами, а суровый турецкій паша приказываетъ бить ихъ таволгою такъ безжалостно, что кровь съ нихъ льется потоками и тѣло отпадаетъ кусками до "жолтыхъ костей", какъ говорить пѣсня. Несчастный невольникъ видитъ летающаго надъ галерою сокола, называетъ его роднымъ братомъ, проситъ полетѣть въ христіанскую землю въ его родителямъ и сказать ихъ, чтобы они продавали свои грунты, все имущество и выкупали сыновей своихъ изъ тяжелой неволи; слышитъ эту мольбу его брать и товарищъ рабства и говорить ему: " зачѣмъ задавать тоски нашимъ родителямъ! Хотя бы они продали все свое имущество и собрали большія деньги, не узнаютъ они гдѣ насъ искать, въ пристани ли Козловской, въ городѣ ли Царьградѣ, а можетъ быть турки запродадутъ насъ за Красное море, въ Арабскую землю, куда не зайдетъ, не заѣдетъ душа крещеная!" Только и отрады несчастнымъ невольникамъ, что они проклинаютъ турецкую землю, бусурмансмую вѣру и молятъ Бога, чтобы послалъ Господь на море бурю, чтобы буря вырвала якорь съ турецкой каторги и волны потопили бы ихъ и превратили разомъ ихъ страданія. Но не всѣхъ ожидалъ такой конецъ. Бывали хотя и рѣдкіе случаи спасенія галерныхъ невольниковъ, и такіе случаи воспѣваются въ украинскихъ думахъ. Такова прекрасная, очень длинная дума о Самойлѣ Кишкѣ, запорожскомъ гетманѣ, который, по описанію думы, находился съ козаками 24 года въ неволѣ и освободился, воспользовавшись безпечностью турецкаго паши, начальствовавшаго надъ галерами и неосторожностію его ключника Иліяша Бутурлака, козака, принявшаго исламъ. Козаки, освободившись отъ своихъ цѣпей, перебили и перетопили въ морѣ всѣхъ турковъ и ушли на отнятой галерѣ въ устье Днѣпра. Они счастливо добрались до Сичи, гдѣ освобожденный гетманъ не помиловалъ взятаго въ плѣнъ отщепенца Бутурлака и отдалъ на судъ и на казнь козаковъ. Ему же, дряхлому старику, ничего не оставалось дѣлать среди запорожцевъ, у которыхъ былъ уже другой гетманъ. Кишка постригается въ монастырѣ и черезъ два мѣсяца разстается со свѣтомъ, но, по крайней мѣрѣ, умираетъ на свободѣ въ кругу близкихъ, по христіански.-- Вотъ другая дума объ Иванѣ Богуславцѣ. Этотъ запорожскій богатырь также попался въ плѣнъ туркамъ, но сидитъ не на галерѣ, а въ душной тюрьмѣ, безъ свѣта, безъ воздуха, съ толпою товарищей. Его красота плѣняетъ турецкую госпожу, вдову паши; она предлагаетъ ему свободу съ тѣмъ, чтобы онъ принялъ мугамеданство и остался съ нею. Иванъ Богуславецъ соглашается съ тѣмъ, если его товарищей отпустятъ въ отечество. Турчанка освобождаетъ всѣхъ Козаковъ и они уплываютъ въ отечество. Иванъ Богуславецъ дѣлается турецкимъ паномъ; но черезъ нѣсколько дней его жена, развеселившись въ бесѣдѣ съ соотечественниками, подсмѣялась надъ своимъ мужемъ, замѣтивши, что онъ, ради лакомаго житья, отрекся отъ своей вѣры. Огорченный и раздраженный козацкій атаманъ пускается въ лодкѣ по морю, догоняетъ отпущенныхъ братій, вмѣстѣ съ ними возвращается въ турецкому городу; козаки нападаютъ на турковъ и всѣхъ изрубливаютъ, а самъ Иванъ Богуславецъ расправляется со своею женою; наконецъ всѣ уплываютъ домой, нагрузи лодки турецкою добычею. Есть еще пѣсня, гдѣ нѣсколько сотъ плѣнныхъ козаковъ освобождаетъ женщина украинка, жена турецкаго паши, принявшая чужую вѣру, но не потерявшая состраданія къ своимъ землякамъ. Она выпускаетъ ихъ въ день Свѣтлаго Воскресенія, вспомнивши, что на ея родинѣ въ это время совершается великое религіозное торжество. "Какъ увидите,-- говоритъ она имъ на прощаньи,-- моихъ родителей, скажите имъ, чтобы они не безпокоились, не сбывали свое имущество, не выкупали меня изъ неволи; я уже потуречилась, побусурманилась, ради барства великаго, ради лакомства злосчастнаго".

Такихъ пѣсенъ, относящихся къ періоду борьбы малоруссовъ съ мусульманскимъ міромъ очень много, даже есть нѣсколько въ томъ же родѣ, но только уже съ меньшими поэтическими достоинствами пѣсни, относящіяся къ войнѣ съ турками при Екатеринѣ II, когда еще малорусскіе козаки доживали свое существованіе и участвовали въ рядахъ русскихъ войскъ, какъ его отдѣлъ. Вѣроятно есть въ народѣ пѣсни не попавшія въ печать; еще вѣроятнѣе было прежде много такихъ, которыя испарились, не доживши до эпохи, когда образованный свѣтъ сталъ цѣнить ихъ и предавать печати.

Въ настоящее время пѣсни о борьбѣ съ турками уже не творятся народомъ, потому что настала иная жизнь народа; но этотъ же народъ, вспоминая славныя дѣянія предковъ, заявляетъ въ своихъ пѣснопѣніяхъ готовность, если бы нужно было, не отстать отъ отцовъ и дѣдовъ въ тѣхъ чувствахъ, которыя влекли на борьбу съ невѣрными:

Та вже шабли заржавели,

Мушкеты безъ куркивъ,

А ще серце козацкее

Не боится туркивъ.

И если не боится, то значитъ въ этомъ сердцѣ не угасло и сочувствіе въ тѣмъ, которыхъ судьба поставила въ необходимость доканчивать великую брань, которую уже * много вѣковъ вело христіанство и европейская цивилизація противъ мусульманства и азіатскаго варварства.

Дек. 5. 1875 г.