Костомаров Николай Иванович - Ксения Борисовна Годунова

КСЕНІЯ БОРИСОВНА ГОДУНОВА.

(По поводу картины художника Неврева.)

Въ русской исторіи едва ли найдется такой грустный женскій образъ, какъ образъ царевны Ксеніи Борисовны. Судьба какъ будто измышленно и утонченно сопоставила для нея все, чтобъ сдѣлать ее несчастною и притомъ такъ, чтобъ она какъ возможно сильнѣе ощущала свое горе. По извѣстному поэтическому выраженію Данта, всякое злополучіе тѣмъ тяжелѣе и невыносимѣе, чѣмъ болѣе предшествовало ему благополучіе. Въ жизни Ксеніи это выразилось самымъ язвительнымъ способомъ. Она родилась въ эпоху блестящихъ надеждъ для ея родителя, когда все, казалось, пророчило всему роду Годуновыхъ величайшія земныя блага; ея дѣтство и отрочество протекали въ добрѣ и холѣ, среди всякаго избытка окружавшаго знатную русскую семью; она возрастала подъ непрерывными ласками родителей и родныхъ, а достигши лѣтъ взрослой дѣвицы, очутилась первою по знатности дѣвицею на Руси, единственною дочерью царя. Природа надѣлила ее красотою и, судя по оставшемуся въ Кубасовскомъ хронографѣ описанію ея наружности, она представляла собою типъ великорусской красной дѣвицы, какъ создаетъ ее народная пѣсенная поэзія {Отроковица чюднаго домышления зѣлною красотою лѣпа, бѣла и лицемъ румянна, очи имѣя черны велики, свѣтлостню блистаяся, когда же въ жалости слезы от очню испущаніе, тогда наипаче свѣтлостию зѣлною блисташе, бровми союзна, тѣломъ изобильна, млечною бѣлостию облиянна, возрастомъ ни высока, ни ниска, власы имѣя черны велики, аки трубы по плечемъ лежаху (Рус. Достоп. 1, 174).}. Какого еще благополучія для дѣвицы! Если бы она родилась царевною, то и вполовину не испытала бы того наслажденія, какое должна была ощущать когда стала царевною, не бывши ею съ колыбели. Такого благополучія было мало. Судьба, казалось, доставляла ей то, въ чемъ отказывала вообще другимъ русскимъ царевнамъ, осуждаемымъ за свой почетъ на всегдашнее одиночество, ради того только, что отдавать ихъ въ замужество за иновѣрцевъ считалось грѣхомъ, а православнаго мужчины, который по своему происхожденію достоинъ бы былъ руки царской дочери, не находилось. Съ Ксеніей было не такъ. Ея отецъ хотѣлъ во что бы то ни стало дать въ женихи свой дочери какого нибудь иноземнаго принца высокаго рода, не жалѣя надѣлить его удѣломъ изъ своихъ обширныхъ владѣній. Попытки въ этомъ родѣ слѣдовали одна за другою: неудачи не останавливали чадолюбиваго родителя, какъ вдругъ неожиданный ударъ судьбы разбилъ въ прахъ всѣ его замыслы и надежды. Царевна стала свидѣтельницею внезапнаго паденія своего рода, на ея глазахъ совершается трагическая смерть матери и брата; она остается горемычною сиротою, безъ родныхъ, безъ друзей, отдается на посрамленіе врагу, захватившему престолъ отца ея; нѣсколько времени противъ воли служитъ предметомъ его гнусной забавы и, наконецъ, въ угоду ожидаемой въ жены царю иноземкѣ, отсылается въ монастырское заточеніе. И тутъ еще не окончены ея страданія! Ей суждено еще разъ, уже подъ иноческою одеждою, достаться на поруганіе дикой военной толпѣ... нѣтъ бѣдняжкѣ покоя и въ святыхъ стѣнахъ отшельницъ, нѣтъ ей успокоенія отъ ударовъ судьбы, пока не успокоится вся Россія, взбаламученная грѣхами отца ея.

Этотъ образъ злополучнѣйшей изъ русскихъ женщинъ не созданъ вымысломъ поэта: онъ существовалъ нѣкогда въ дѣйствительности. Неудивительно; что этотъ образъ былъ излюбленъ нашими художниками, посвящавшими свой талантъ изображенію событій отечественной исторіи. Назадъ тому лѣтъ двадцать, на выставкѣ въ Академіи Художествъ мы любовались картиною г. К. Маковскаго, изображающею страшное событіе смерти Борисовой жены и сына; царевна Ксенія изображена здѣсь плачущею надъ трупомъ только что предъ тѣмъ удавленной матери, а за нею убійцы расправляются съ ея братомъ Ѳедоромъ Борисовичемъ. Съ этой картины къ настоящей книжкѣ "Историческаго Вѣстника" прилагается копія въ гравюрѣ исполненной г. Зубчаниновымъ. По нашему мнѣнію, это лучшее произведеніе талантливаго художника; но оно мало было оцѣнено въ свое время. Тогда у знатоковъ господствовалъ вкусъ къ рутинной живописи съ античными позами; картину г. Маковскаго находили слишкомъ реальною и грубою, ставили ей въ недостатокъ даже вѣрность исторіи, однимъ словомъ порицали за то, что составляло въ ней достоинства. Въ болѣе недавнее время явилась другая картина изъ жизни Ксеніи Борисовны, не менѣе талантливаго художника г. Неврева, снимокъ съ которой также прилагается къ настоящей книжкѣ "Историческаго Вѣстника", въ прекрасно сдѣланной гравюрѣ извѣстнаго гравера Паннемакера. Художникъ избралъ тотъ моментъ, когда Рубецъ-Мосальскій, въ день погибели Борисова семейства взявшій Ксенію къ себѣ въ домъ съ цѣлію доставить ее въ жертву сластолюбію новаго царя, приводитъ ее къ названому Димитрію. По поводу этого художественнаго произведенія мы позволимъ себѣ нѣсколькими словами помянуть изображенную въ картинѣ г. Неврева историческую личность.

Борисъ Годуновъ еще за долго до своего воцаренія былъ однимъ изъ тѣхъ немногихъ русскихъ сановниковъ, которые начинали сознавать необходимость просвѣщенія и убѣждались, что это просвѣщеніе можетъ водвориться въ Россіи не иначе, какъ чрезъ сближеніе съ Западною Европою.

Еще при царѣ Иванѣ Васильевичѣ Грозномъ онъ постоянно благопріятствовалъ англичанамъ, которые вели торговыя сношенія съ Россіею. То же самое было еще въ большей степени при царѣ Ѳедорѣ Ивановичѣ, при которомъ, вслѣдствіе слабоумія государя, всѣмъ государствомъ управлялъ онъ, Борисъ Годуновъ. Когда, по кончинѣ царя Ѳедора Ивановича, Борисъ былъ избранъ на престолъ, тогда его просвѣтительныя намѣренія стали высказываться вполнѣ. Онъ не только дозволилъ нѣмцамъ, жившимъ близъ столицы въ Нѣмецкой слободѣ, построить себѣ церковь для отправленія богослуженія по своимъ обрядамъ (что очень не нравилось приверженцамъ старикы), не только привлекалъ во множествѣ иноземцевъ въ военную службу, съ цѣлію устроить войско по западноевропейскому образцу, не только приглашалъ въ Россію опытныхъ "рудознатцевъ" для отысканія золотыхъ и серебренныхъ рудъ, часовщиковъ и другаго рода мастеровъ, въ особенности же врачей:-- онъ возъимѣлъ намѣреніе завести въ Московскомъ государствѣ школы для народнаго обученія и выписать изъ Западной Европы учителей и наставниковъ. Въ архивѣ министерства иностранныхъ дѣлъ сохраняется письмо одного нѣмецкаго учонаго изъ Гамбурга, отъ 24-го января 1601 года, къ царю Борису. Онъ восхваляетъ Бориса за намѣреніе (о которомъ онъ узналъ отъ одного посланнаго царемъ московскаго нѣмца) основать въ своемъ государствѣ университетъ и училища, и съ этою цѣлію пригласить иностранныхъ учоныхъ людей. "Ваше величество, выражался въ своемъ письмѣ этотъ нѣмецъ -- пріобрѣтете себѣ безсмертную славу во всемъ мірѣ, если даруете своему народу величайшее благодѣяніе, ибо нѣтъ драгоцѣннѣе сокровищъ, какъ знанія и изящныя искусства: этому доводомъ служить можетъ судьба всѣхъ образованныхъ народовъ" (Карамз. т. XI. прим. 125). Но когда царь по этому вопросу сталъ совѣтоваться съ свѣтскими и духовными сановниками, духовные рѣзко воспротивились и говорили: "наша страна велика и обширна, но въ ней одна вѣра, одинакіе нравы и одна рѣчь, а какъ внѣдрятся къ намъ люди иного языка, тогда уже не будетъ прежняго единства, начнутся раздѣленія и споры, и не будетъ мира внутри страны нашей, какъ было прежде".

Духовенство въ тѣ времена имѣло громадную нравственную силу, а царь Борисъ не чувствовалъ еще большой силы за собою и за своимъ, только что воцарившимся, родомъ: онъ долженъ былъ уступить и ограничился только посылкою въ чужіе края для обученія наукамъ и для знакомства съ иностранными языками восемнадцати молодыхъ дворянъ, изъ которыхъ впослѣдствіи только одинъ воротился въ отечество, прочіе же отреклись отъ него. (Bussov. Chron. изд. Археогр. Ком. Eerum rossicorom scriptores externi, I, стр. 9).

Цѣня такъ высоко просвѣщеніе для народа, естественно царь Борисъ прилагалъ стараніе о собственныхъ дѣтяхъ. О сынѣ его Ѳедорѣ Борисовичѣ, наслѣдовавшемъ престолъ, но преждевременно погибшемъ, лѣтописецъ современникъ отзывается такъ: "аще бо и юнъ сый лѣтними числы бысть, но да смысломъ и разумомъ многихъ превзыде сѣдинами совершенныхъ, бѣ бо зѣло изученъ премудрости и всякаго философскаго естественнословія и о благочестіи же присно упражняшеся, злобы жъ и мерзостии всякаго нечестія отнюдь всяко ненавистенъ бысть" (Врем. И. М. О. И. и Др. XVI, 92).

Другой старинный лѣтописатель говоритъ о немъ: "царевичъ Феодоръ, царя Бориса отроча зѣло чюдно... наученъ же бѣ отъ отца своего книжному почитанню, въ отвѣтехъ дивенъ и сладкорѣчивъ вельми, пустошное же и гнилое слово никогда-же ізо устъ его исхожданіе, о вѣрѣ и о поученіи книжномъ со усердиемъ прилѣжаше" (Руск. Достои. I, стр. 174). Памятникомъ образованія, какое получалъ сынъ царя Бориса, осталась начертанная имъ карта Россіи, напечатанная въ Германіи въ 1614 году (Карамз. XI, прим. 132). О дочери Бориса, Ксеніи, тотъ же лѣтописатель, изобразившій ея брата Ѳедора, отзывается такъ: "во истинну во всѣхъ женахъ благочиннѣйша и писанию книжному многимъ цвѣтуще благорѣчиемъ, во истинну во всѣхъ дѣлехъ чредима, гласы воспѣваемыя любляніе і пѣсни духовныя любезнѣ слышати любляше" (Рус. Достоп. I, 175). Какія это писанія книжныя, которыми занималась царевна, а также къ какому "поученію книжному со усердіемъ прилежаше" ея братъ царевичъ Ѳедоръ, мы можемъ опредѣлить только приблизительно, по соображенію какія книги могли быть тогда читаемы. Кромѣ довольно ограніченнаго еще числа печатныхъ книгъ того времени, тогдашняя литература не бѣдна была по количеству рукописныхъ книгъ, преимущественно религіознаго содержанія, но отчасти и свѣтскаго: хронографы, гдѣ излагалась древняя исторія, начинавшаяся отъ Ноя, переходившая къ дѣяніямъ византійскихъ царей, потомъ къ русской исторіи, сборники, заключавшіе "альфавиты, азбуковники, цвѣтники, космографіи" и т. д. Изъ нихъ можно было почерпать разныя энциклопедическія свѣдѣнія; космографіи сообщали о странахъ свѣта, о государствахъ и народахъ въ нихъ обитающихъ; альфавиты и азбуковники заключали разныя житейскія ходячія свѣдѣнія, напр. какъ измѣряется время по годамъ, мѣсяцамъ и недѣлямъ, что значатъ семь свободныхъ мудростей: грамматика, діалектика, риторика, музыка (подъ которою разумѣлось собственно пѣніе), ариѳметика или числительница, геометрія (въ которую включались свѣдѣнія, касавшіяся математической и физической географіи) и астрономія или звѣздозаконіе (счисленіе обращенія луны и теченія планетъ и звѣздъ). Самый процессъ тогдашняго наученія письма представлялъ нелегкое и кропотливое занятіе, при необходимости изучить правильное употребленіе разныхъ надстрочныхъ и междустрочныхъ знаковъ {Варія, врахія, оксія, исо, камора, звательцо, вопросительная, удивительная, вмѣстительная, пераспомени, маіора, раздвижка, атрикаль, слогія, стяга, чашка, дасія, статія, сквады (Чт. М. О. И. и Др. 1861. Т. 4. стр. 62).}. Еще болѣе трудностей въ мелочахъ представляло изученіе церковнаго пѣнія, котораго любительницею изображается царевна Ксенія. Въ "Чтеніяхъ Московскаго Общества Исторіи и Древностей" (1846 г., No 3) помѣщена очень любопытная ученая статья покойнаго Ундольскаго о церковномъ пѣніи, представляющая поразительно странную кучу названій, терминовъ, которые должны были заучить, понять и удержать въ памяти занимавшіеся пѣніемъ люди стараго времени {Тутъ есть разныя ѳиты: грамогласная, громозѣльная, громосвѣтлая, двоестрѣльная, душеполезная, дѣвическая, двоечельная, златокрылая, положительная, постоятельная, преложительная, скорбная, смирная, степенная, тихая, страшливая, троицкая успенская, храпливая, и другія, кулизмы, полукафизмы, змѣицы, дербицы, голубчики перелетки, перескоки, переступы, перевертки, перегибки, перехваты, переемы, перекладки, переклички, перевязки, и проч., и проч.}. Кромѣ чтенія и церковнаго пѣнія, въ кругъ стариннаго воспитанія входило иконописаніе, а женскому полу вышиваніе золотомъ, серебромъ и шелками. Конечно и царевна Ксенія училась тому, чему обязательно учились тогдашнія барышни. Подъ 1589 годомъ есть письма Бориса Годунова іерусалимскому патріарху Софронію. Борисъ писалъ: "и дочь моя Аксинья тебѣ великому господину и государю челомъ бьетъ икону Спасовъ образъ и ширинку" (Др. Русск. Вивл. XII, 414). Такъ какъ Ксенія тогда еще была малолѣтнею, то нельзя считать какой нибудь изъ даровъ произведеніемъ ея рукъ, но принесенные патріарху отъ ея имени подарки имѣютъ смыслъ, какъ будто посылается ея собственная работа. Это въ особенности можно замѣтить о ширинкѣ, такъ какъ этотъ предметъ входилъ въ кругъ женскихъ занятій исключительно. Наконецъ, мы позволяемъ себѣ думать, что воспитывая дѣтей своихъ съ особеннымъ вниманіемъ, Борисъ не оставлялъ ихъ безъ знакомства съ иностранными языками. Хотя объ этомъ не сохранилось нигдѣ ни малѣйшаго намека, но мы считаемъ возможнымъ это на томъ основаніи, что Борисъ былъ большой поклонникъ знанія иностранныхъ языковъ и когда думалъ заводить школы, духовенство вооружилось противъ такого намѣренія именно въ опасеніи распространенія иностранной рѣчи въ Россіи. Не можетъ быть, чтобы, признавая большую пользу въ изученіи иностранныхъ языковъ для своихъ подданныхъ, Борисъ не сознавалъ въ томъ же большой пользы для собственныхъ дѣтей. Считаемъ вѣроятнымъ, что Борисъ, готовя своего сына Ѳедора быть царемъ, училъ его языкамъ, покрайней мѣрѣ латинскому, какъ языку интеллигенціи во всей Европѣ, а можетъ быть еще нѣмецкому или англійскому, тѣмъ болѣе, что тогда уже нѣкоторые изъ бояръ начинали учиться, не смотря на неодобреніе благочестивыхъ духовныхъ. О Ксеніи можно предположить что нибудь подобное, такъ какъ отецъ готовилъ ее быть женою иностраннаго принца.

Чадолюбивый отецъ старался, чтобъ москвичи заранѣе полюбили его дѣтей. Послѣ его избранія на престолъ, московскіе чины поднесли царевичу Ѳедору и царевнѣ Ксеніи хлѣбъ-соль и подарки состоящіе въ золотыхъ и серебренныхъ издѣліяхъ. Борисъ приказалъ дѣтямъ принять хлѣбъ-соль, а золото и серебро отвергнуть; затѣмъ всѣхъ приносившихъ дары пригласить къ царскому столу (Карамз. XI, 8).

Для сына отецъ назначалъ престолъ, а дочери хотѣлъ доставить жениха изъ иноземныхъ принцевъ, который бы согласился принять православіе и жить въ Россіи. Борисъ такому принцу предполагалъ дать удѣльное владѣніе въ предѣлахъ своего государства. Нѣсколькихъ принцевъ, одного за другимъ, пытался Борисъ поставить въ такое положеніе и все ему не удавалось.

Первымъ изъ кандидатовъ въ зятья московскому царю явился Густавъ, сынъ низложеннаго шведскаго короля Эрика XIV. Онъ скитался изгнанникомъ по Европѣ и поселился въ польскихъ владѣніяхъ въ г. Гданскѣ, потомъ въ Торунѣ. Его наслѣдственное право захватили родичи и оспаривали его другъ у друга. По низложеніи Эрика, шведскимъ королемъ сталъ братъ послѣдняго Іоаннъ, а по смерти его -- сынъ Іоанна, Сигизмундъ, польскій король, который, самъ проживая въ Польшѣ, назначилъ своимъ намѣстникомъ въ Швеціи дядю, брата отца своего, Карла герцога Зюдерманландскаго. Тогда въ Швеціи образовалась партія, недовольная Сигизмундомъ, главное за его привязанность къ католичеству, и предложившая шведскую корону Карлу. Отъ этого между двумя лицами, носивигами титулъ шведскаго короля, возникла вражда, перешедшая на шведскую и польскую націи и ставшая причиною многихъ войнъ между ними. Борисъ завелъ сношенія съ Густавомъ еще при царѣ Ѳедорѣ, а вступивши на престолъ приглашалъ его пріѣхать въ Россію и увѣрялъ, что тамъ онъ найдетъ въ царѣ покровителя и втораго отца. Московская политика нашла возможнымъ сдѣлать этого изгнаннаго принца орудіемъ своихъ политическихъ замысловъ. Борисъ предполагалъ сдѣлать изъ своего будущаго зятя то, что сдѣлалъ царь Иванъ Васильевичъ изъ датскаго принца Магнуса, котораго, женивъ на своей племянницѣ, назначилъ королемъ ливонскимъ въ вассальной зависимости отъ московскаго царя. Борису казалось, что этотъ принцъ-скиталецъ, неимѣвшій постояннаго пріюта, и, какъ говорили, терпѣвшій скудость, на все согласится. Въ августѣ 1599 года, принцъ Густавъ пріѣхалъ въ Россію, былъ встрѣченъ съ большимъ почетомъ 19-го августа въ Москвѣ и тотчасъ щедро одаренъ со всею своею свитою (Исаакъ Масса. 70. Bussov. Chronic. 9). Царь отправилъ служившихъ у него нѣмцевъ склонять ливонцевъ, находившихся подъ властію короля Сигизмунда, къ отпаденію отъ Рѣчи Посполитой; одинъ изъ нихъ Кляузенъ ѣздилъ въ Ригу убѣждать рижанъ отдаться подъ покровительство московскаго царя, и признать надъ собою власть его подручника Густава; царь писалъ къ рижанамъ, что соболѣзнуетъ о ихъ судьбѣ, слыша, что іезуиты посягаютъ на ихъ лютеранское вѣроисповѣданіе; самъ же Густавъ, по наученію царя, написалъ къ считавшемуся шведскимъ королемъ Карлу Зюдерманландскому, чтобъ онъ добровольно уступилъ ему Эстонію и обѣщалъ за то союзъ и дружбу со Швеціею отъ себя и отъ царя; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ увѣрялъ, будто Сигизмундъ желаетъ уступить ему Ливонію и по ходатайству его уже приказалъ прекратить начатыя непріязненныя дѣйствія противъШвеціи (Карамзинъ, XI, прим. 42). Если Сигизмундъ не сдѣлаетъ ему добровольно уступки, то царь будетъ оружіемъ добывать для него владѣніе. Но всѣ эти затѣи не имѣли послѣдствій. Самъ Густавъ оказался неподходящимъ человѣкомъ царю. Когда царь стороною сообщилъ ему, что онъ можетъ искать руки царской дочери, но долженъ принять православную вѣру, и за это царь обѣщалъ ему не только добыть владѣніе въ Ливоніи, но даже и шведскую корону, которой онъ прямой и законный наслѣдникъ, Густавъ заявилъ на отрѣзъ, что онъ ни за что не перемѣнитъ вѣры и не хочетъ искать шведской короны, если это соединено будетъ съ кровопролитіемъ и нанесеніемъ вреда его отечеству (Bussov. Chron. 10). Послѣ такого заявленія, обращеніе съ нимъ царя и вообще царскаго двора измѣнилось; не стало прежняго вниманія и предупредительности. Къ тому же онъ возбуждалъ соблазнъ своимъ поведеніемъ: живучи въ Гданскѣ, онъ вошелъ въ любовную связь съ женою своего хозяина Христіана Катера и привезъ ее съ собою въ Москву. Она ѣздила въ каретѣ, запряженной четвернею бѣлыхъ лошадей, какъ въ Москвѣ ѣздили только царицы. Люди указывали на нее пальцами. Притомъ были недовольные и изъ собственной свиты принца: говорили, что она имѣла на него вліяніе и подъ этимъ вліяніемъ онъ сталъ дурно обращаться съ своими людьми (Is. Massa; перев. стр. 72). Царь приказалъ ему передать, что поступки его неприличны званію королевскаго сына. Густавъ раздражился и собирался уѣхать изъ Россіи. Передъ пріѣздомъ въ Москву онъ получилъ отъ царя Бориса опасную грамоту, по силѣ которой предоставлялось ему свободно выѣхать изъ Московскаго государства, но эту грамоту онъ оставилъ въ Ригѣ, а царь Борисъ чрезъ посредство какого-то Іоанна Шульта досталъ ее въ свои руки. Утративши этотъ важный документъ, Густавъ все-таки требовалъ отпуска, ссылаясь на царское обѣщаніе и замѣчая, что царское слово должно быть неизмѣнно. Не смотря на всѣ домогательства, царь не торопился исполнить его желаніе и тогда Густавъ, въ порывѣ досады и притомъ разгоряченный выпитымъ передъ тѣмъ виномъ, произнесъ такую похвальбу: "я уйду, да еще и городъ зажгу! " Это было тотчасъ сообщено боярину Семену Годунову, а послѣдній донесъ объ этомъ царю. Тогда Ворисъ, сильно разгнѣвавшись, приказалъ отобрать у принца серебренный приборъ, подаренный ему прежде, и другія драгоцѣнности, отнялъ у него подаренный ему удѣлъ въ Калугѣ, приказалъ поставить у его жилища караулъ и не велѣлъ посылать ему каждодневнаго обѣда изъ царской кухни. Этотъ гнѣвъ продолжался не долго. Борисъ рѣшилъ, что такой принцъ не можетъ сдѣлаться его зятемъ, но не хотѣлъ отпускать его за рубежъ: царь назначилъ ему городъ Угличъ, съ уѣздомъ, съ котораго принцъ могъ получать ежегоднаго дохода до 4.000 рублей, но управлять этимъ удѣломъ должны были назначенные отъ царя дворяне, а принцу на его содержаніе доставлять доходы (Petr. Chron. Eer. rossicar. scriptores externi. Изд. Арх. Комм. 1, стр. 156.-- Маржеретъ.-- Сказ. соврем. о Дим. самози. III, 69). Густавъ уѣхалъ туда и тамъ занимался химіей, живя въ Угличѣ безвыѣздно до конца Борисова царствованія и жалуясь на непостоянство женщины, которой въ жертву онъ принесъ счастіе своей жизни (Bussov. Clironic. 10).

Вскорѣ послѣ первой неудавшейся попытки достать для дочери жениха послѣдовала другая. Царь Борисъ узналъ, что у датскаго короля Христіана есть братъ Іоаннъ и отправилъ посольство какъ бы для улаженія нѣкоторыхъ пограничныхъ недоразумѣній, но въ то же время поручилъ сообщить королю о своемъ желаніи отдать свою дочь за его брата. Мы не знаемъ условій, на которыхъ датскій король согласился отпустить своего брата въ Московское государство, но достовѣрно то, что датскій королевичъ герцогъ Іоаннъ долженъ былъ навсегда поселиться въ Россіи въ удѣлѣ, который назначитъ ему тесть. Іоаннъ не былъ тогда въ отечествѣ: онъ воевалъ въ Нидерландахъ. По возвращеніи въ Данію, онъ сѣлъ на корабль и отправился въ Россію чрезъ Балтійское море. 6-го августа 1608 года, онъ вступилъ на берегъ въ Иванъ-городѣ съ многочисленною свитою, доходившею числомъ до четырехсотъ человѣкъ (Is. Massa; перев. 86). Отсюда до Москвы путешествіе его было праздничнымъ шествіемъ: на каждомъ станѣ предупредительно угощали его и всю его дружину, при въѣздѣ въ города встрѣчали его пушечными выстрѣлами и выстроенные въ рядъ ратные люди отдавали почесть высокому гостю. Онъ ѣхалъ черезъ Новгородъ, Торжокъ, Старицу, ѣхалъ медленно, дѣлая не болѣе тридцати верстъ въ день, останавливался, забавлялся охотою. Провожали его бояринъ Михаилъ Салтыковъ и дьякъ Аѳанасій Власьевъ, люди болѣе прочихъ знакомые съ иноземными обычаями и потому приставленные къ чужестранному гостю. Герцогъ Іоаннъ бесѣдовалъ съ ними, узнавалъ отъ нихъ о житьѣ-бытьѣ русскаго народа, о гражданскомъ и церковномъ строеніи въ Московскомъ государствѣ. Царь посылалъ ему подарки: деревянный возокъ съ парадною окраскою и дорогою обивкою внутри, породистыхъ упряжныхъ лошадей и различныя одежды, украшенныя дорогими каменьями (Карамз.ХІ, примѣч. 60--62). 19-го сентября Іоаннъ въѣхалъ въ Москву, встрѣчаемый множествомъ народа. при оглушительномъ звонѣ всѣхъ московскихъ колоколовъ. Бояре и дворяне встрѣчали его верхомъ, въ нарядныхъ одеждахъ. Его помѣстили въ Китай-городѣ въ лучшемъ домѣ, нарочно заранѣе къ его пріѣзду убранномъ, и въ первый же день доставили ему и всей его дружинѣ изъ царской кухни обѣдъ на тридцати золотыхъ блюдахъ и множество сосудовъ съ виномъ и медомъ. 28-го сентября онъ представлялся царю. Царь Борисъ и царевичъ Ѳедоръ, одѣтые въ бархатныя порфиры, унизанныя жемчугами, въ коронахъ на головѣ и съ бармами на груди, на которыхъ блистали крупные рубины, изумруды и яхонты, обняли его какъ роднаго и посадили рядомъ съ собою. Въ тотъ же день происходилъ обѣдъ въ грановитой палатѣ. Царь сидѣлъ на золотомъ тронѣ, посреди царевича и принца Іоанна, какъ своего будущаго зятя: кромѣ членовъ царской семьи, никто не могъ сидѣть рядомъ съ государемъ. По окончаніи пиршества. царь и царевичъ сняли съ себя толстыя золотыя цѣпи и возложили на герцога. Въ тотъ же день постановили отложить бракосочетаніе до наступленія зимы. Царевны Ксеніи здѣсь не было; по извѣстному московскому обычаю, она. какъ невѣста, не могла до сватьбы видѣть своего суженаго лицомъ къ лицу. Она видѣла его изъ скрытаго мѣста, стоя въ верхнемъ корридорѣ (Карамз. XI, прим. 63. -- Busching's Magazine; t. VIII. Moskowitisclie Eeise. dp. 257--277).

По общему отзыву современниковъ, герцогъ Іоаннъ былъ очень красивъ и статенъ и произвелъ пріятное впечатлѣніе на царевну.

Не суждено было и этому преднамѣченному Борисомъ жениху его дочери сдѣлаться ея мужемъ. Вскорѣ послѣ представленія его царю, государь со всѣмъ семействомъ поѣхалъ въ Троицко-Сергіевскую обитель. Такъ нужно было предъ совершеніемъ важнаго семейнаго дѣла по благочестивымъ обычаямъ. Королевичъ не поѣхалъ и остался въ Москвѣ. Каждый день продолжали угощать его и всю его дружину обѣдами изъ царской кухни, а невѣста, бывшая лично съ родителями на богомольѣ, прислала ему въ даръ, какъ жениху, по обычаю, богато убранную постель и бѣлье, расшитое серебромъ и золотомъ. Королевичъ употребилъ время отсутствія царя съ семействомъ на занятіе русскимъ языкомъ. Онъ за него принялся ревностно и говорилъ даже, что имѣетъ желаніе принять православную вѣру. Послѣднее извѣстіе находится только въ Степенной книгѣ Латухина (Рукоп. Археогр. Коммисіи) и не подтверждается никакими иноземными свидѣтельствами, но оно вполнѣ достовѣрно. При тогдашнихъ воззрѣніяхъ было бы не въ порядкѣ вещей отдавать царскую дочь въ замужество за иновѣрнаго человѣка; хотя Борисъ, отличавшійся уже издавна любовью къ иноземщинѣ, могъ самъ иначе смотрѣть на это, но онъ бы никогда не рѣшился на такой шагъ изъ страха вооружить противъ себя духовенство и потерять любовь народную. Вѣроятно, если объ этомъ не было объявлено датскому королевичу еще до его пріѣзда въ Россію, то ему объявили бы позже, и онъ, зная это и предупреждая русскихъ, самъ заявлялъ желаніе сдѣлать то, чего бы, какъ онъ уже предвидѣлъ, отъ него непремѣнно потребовали.

Оставаясь въ Москвѣ и пользуясь знаками чрезвычайнаго къ себѣ вниманія, герцогъ, по извѣстію одного современиника (Маржер. русс. пер. Сказ. о Дим. самозв. III, 77), неосторожно нарушилъ предѣлы воздержанія и умѣренности, вѣроятно, по поводу громаднаго количества яствъ, доставляемыхъ изъ дворца ежедневно. Царь узналъ о его болѣзни 16-го октября, находясь въ Братошинѣ на возвратномъ пути отъ Троицы. Болѣзнь сначала казалась неопасною: каролевичъ былъ въ состояніи написать о себѣ нареченному тестю. Царь умолялъ врачей и своихъ и прибывшихъ въ герцогской дружинѣ спасти дорогаго будущаго зятя и сулилъ за его выздоровленіе великія милости. По примѣру благочестивыхъ предковъ, которые въ виду грозившей опасности давали разные обѣты, царь обѣщалъ, если королевичъ останется живъ, отпустить на свободу 4,000 узниковъ (Карамз. XI, 52). Врачи увѣряли государя, что болѣзнь королевича неопасна и излечима. Но на перекоръ ихъ увѣреніямъ, болѣзнь со дня на день принимала все болѣе и болѣе зловѣщій характеръ. 27-го октября, царь съ патріархомъ и съ боярами посѣтилъ больнаго. Герцогъ лежалъ уже безгласенъ. Съ нимъ сдѣлалась сильнѣйшая горячка. По одной разрядной книгѣ онъ умеръ 27-го октября, во второмъ часу ночи, по другой -- 29-го октября, въ третьемъ часу ночи (Карамзинъ, XI, примѣч. 68).

Говорили, что Ксенія, услышавши о смерти жениха, чрезвычайно убивалась по немъ, а Борисъ, соболѣзнуя дочери, сказалъ, "погибло дочь, твое счастье и мое утѣшеніе" (Moskovit. Reise. Büsch. VIII 272). Но есть иного рода извѣстіе, занесенное въ тогдашнія русскія лѣтописи: Борисъ съ семьею уѣхалъ къ Троицѣ, оставивши королевича подъ наблюденіемъ своихъ бояръ; но когда до него стали доходить слухи, что молодой королевичъ пріобрѣтаетъ большую любовь, Борисъ, до того сердечно расположенный къ Іоанну, сталъ ему завидовать: ему приходило въ голову, что такимъ образомъ москвичи послѣ его смерти могутъ избрать на престолъ его зятя, а не сына. Онъ сообщилъ свое опасеніе Семену Годунову. Тутъ заболѣлъ королевичъ. Доктора говорили Семену Годунову, завѣдывавшему аптекарскимъ приказомъ, что болѣзнь королевича излѣчима. Семенъ Годуновъ посмотрѣлъ на нихъ свирѣпо: изъ этого доктора уразумѣли, что царю вовсе не желательно, чтобъ королевичъ выздоровѣлъ (Лѣтоп. о мятеж. Никон. VIII, 50. Нов. лѣт. Времен. И. М. О. И. и Д. XVII, стр. 56). Это извѣстіе достопримѣчательно только въ томъ отношеніи, что показываетъ, какъ много было нелюбившихъ Бориса и какъ легко возниали всякаго рода клеветы на него и принимались съ довѣріемъ.

И такъ, два раза не удалось Борису выдать дочь свою за нарочно привлеченнаго иноземнаго принца. Еще до несчастнаго пріѣзда королевича датскаго, Борисъ, какъ кажется, намѣревался съискать для своей Ксеніи жениха между членами императорскаго дома Габсбурговъ. Сохранилось латинское письмо императора Рудольфа къ Борису, въ которомъ императоръ сообщаетъ московскому царю, что не можетъ отвѣчать на секретное сообщеніе царскаго посла Аѳанасія Власьева, не поговоривши съ своими братьями, но, поговоривши съ ними и узнавши ихъ расположеніе, будетъ отвѣчать или письменно или словесно чрезъ посла (Карамз. XI, прим. 82). Карамзинъ предполагаетъ, что тутъ дѣло шло о сватовствѣ, что Борисъ думалъ отдать Ксенію за одного изъ герцоговъ. Но это не имѣло никакихъ послѣдствій. И понятно. Никто изъ Габсбурговъ не рѣшился бы перемѣнять религіи. По смерти герцога Іоанна, Борисъ нашелъ болѣе умѣстнымъ найти для Ксеніи такого жениха, которому не нужно было бы перемѣнять вѣры. Въ Закавказьи было нѣсколько владѣтельныхъ особъ грузинскаго происхожденія, православнаго исповѣданія. У Карталинскаго князя Юрія была дочь Блена и молодой родственникъ, воспитанникъ матери Юрія, по имени Хозрой или Фозра. Елена годилась быть супругою Ѳедора Борисовича, а Хозрой могъ быть женихомъ Ксеніи. Собственно Борисъ посылалъ просить руки одной Елены, женихомъ же Ксеніи предполагался другой грузинскій князекъ -- Теймуразъ, иверскій царевичъ, но онъ оказался въ отсутствіи и князь Карталинскій самъ предложилъ послу Борисову, Михаилу Игнатьевичу Татищеву, замѣстить Теймураза Хозроемъ. Московскій посолъ въ своемъ донесеніи царю такъ описываетъ и молодца и дѣвицу: "Хозрою отъ роду 23 года; онъ высокъ ростомъ и строенъ; лицо у него красивое и чистое, но смуглое, глаза свѣтлые, каріе, носъ съ горбиною, волосы темнорусые, усъ тонокъ, бороду уже брѣетъ, въ разговорахъ уменъ и рѣчистъ, знаетъ языкъ турецкій и грамоту турецкую, однимъ словомъ хорошъ, но не отличенъ; вѣроятно, что полюбится, но не вѣрно. Елена бѣла и еще нѣсколько бѣлится, глаза у нея чорные, носъ небольшой, волосы крашеные, станомъ пряма, но слишкомъ тонка отъ молодости, ибо ей только 10 лѣтъ, а въ лицѣ не довольно полна. Отецъ вымѣрялъ ея ростъ деревцомъ, и подалъ мнѣ сію мѣрку, чтобы сличить съ данною отъ государя" (Карамз. XI, стр. 70). Изъ этого донесенія видно, что Борисъ, отправляя посла просить руки невѣсты для царевича, указывалъ заранѣе какого роста должна быть эта невѣста, словно дѣло шло о покупкѣ животнаго или дерева.

Сватовство это не имѣло послѣдствій; князь Карталинскій согласился на бракъ дѣтей своихъ, но Елену оставилъ у себя за ея малолѣтствомъ, а Хозроя отпустилъ съ Татищевымъ къ московскому царю. По причинѣ происшедшихъ тогда въ Закавказьѣ переворотовъ, Татищевъ оставилъ его въ Сонской землѣ, а самъ воротился въ Москву, уже въ царствованіе названаго Димитрія. Въ то время, когда Татищевъ по царскому наказу отыскивалъ въ Закавказьѣ жениха и невѣсту для царскихъ дѣтей, Борисъ пробовалъ еще отыскать для Ксеніи жениха въ той же Даніи, откуда пріѣзжалъ ея умершій женихъ. Въ 1603 и 1604 годахъ были царскіе послы Михайло Глѣбовичъ Салтыковъ и дьякъ Аѳанасій Власьевъ у герцога Шлезвигскаго Іоанна и предлагали ему послать въ супруги для царевны Ксеніи одного изъ сыновей своихъ, которому царь Борисъ назначитъ особый удѣлъ въ своихъ владѣніяхъ. Герцогъ указалъ на третьяго изъ сыновей своихъ Филиппа. Состоялось согласіе. Послы уѣхали и съ тѣхъ поръ уже не было никакого отзыва изъ Московской державы объ этомъ дѣлѣ. Настали такія обстоятельства, при которыхъ царю Борису было уже не до исканія жениховъ (Карамз. XI, прим. 77).

Наступила великая смута, Борисъ умеръ, и совершилось страшное событіе 10-го іюня 1605 года, такъ мастерски изображенное кистью художника Константина Маковскаго. Царица Марья, вдова Бориса и сынъ ея Ѳедоръ были удавлены, а народу объявлено было, что они сами себя отравили ядомъ: этому никто не повѣрилъ, такъ какъ болѣе сотни лицъ и въ ихъ числѣ историкъ этой эпохи Петрей (Сказ. иностр. о Россіи. т. I. 175) видѣли явные слѣды удавленія веревками. А царевна "едва оживе" -- замѣтилъ кратко, но тѣмъ не менѣе очень много сказавши этимъ, современный лѣтописецъ (Никон. VIII. 70).

По другому лѣтописному извѣстію, названый Димитрій самъ далъ тайное приказаніе умертвить царя Ѳедора Борисовича и мать его; "а дщерь повелѣлъ въ живыхъ оставити, дабы ему лѣпоты ея насладитися еже и бысь" (Времен. И. М. О. И. и Др. XVI, 29), хотя самъ показывалъ, будто это совершилось мимо его воли. Осиротѣвшая царевна взята была однимъ изъ губителей Борисова семейства, княземъ Рубецъ-Мосальскимъ, и содержалась у него въ домѣ, ожидая страшнаго дня, когда ее поведутъ на посрамленіе. Этотъ день пришелъ. Названый Димитрій установился въ Москвѣ; всѣ москвичи признали его царемъ; попытка Шуйскаго низвергнуть его въ первые же дни его воцаренія -- не удалась, возвратилась изъ ссылки мать настоящаго царевича Димитрія и всенародно признала царя своимъ сыномъ, совершенъ былъ надъ нимъ обрядъ царскаго вѣнчанія, укрѣплявшій его право въ глазахъ обрядолюбивыхъ людей Московскаго Государства, и тутъ-то, по его приказанію, князь Рубецъ-Мосальскій привелъ къ нему во дворецъ бѣдную Ксенію. Вотъ это-то мгновеніе изобразилъ талантливый художникъ г. Невревъ въ своей картинѣ. Какой же день былъ ужаснѣе въ жизни злополучной царевны: тотъ ли, когда передъ ея глазами удавили ея мать и брата, или этотъ, когда ее привели къ названому Димитрію? Чтобы рѣшить этотъ вопросъ, нужно знать всю душу Ксеніи. Во всякомъ случаѣ трудно себѣ вообразить что нибудь унизительнѣе и оскорбительнѣе положенія женщины, отдаваемой на забаву тирану-сластолюбцу, котораго она считала убійцею своихъ дорогихъ родныхъ. И при томъ какой женщины? Той, для которой такъ недавно царствующій родитель отправлялъ довѣренныхъ пословъ въ разныя страны искать жениха высокой крови!

Но это мгновеніе важно для исторіи еще и потому, что оно болѣе всего помогаетъ намъ разгадать, что за существо былъ этотъ названый Димитрій, этотъ по истинѣ сфинксъ русской исторіи.

Бываютъ личности, умѣющія такъ искусно личиною добродѣтели прикрывать свои внутреннія порочныя наклонности и побужденія, что невольно привлекаютъ къ себѣ и располагаютъ составить о нихъ такое мнѣніе, какое не составилось бы тогда, когда мы знали бы ихъ поглубже. Одною изъ такихъ личностей въ исторіи представляется названый Димитрій. Въ немъ замѣчается столько благородныхъ и свѣтлыхъ чертъ прямоты, искренности, великодушія, что при изученіи его судьбы не одного изъ насъ волновала мысль: не могъ онъ быть сознательный обманщикъ! Подъ вліяніемъ такого воззрѣнія иные готовы были признавать его за дѣйствительнаго царевича Димитрія, которымъ онъ себя называлъ; другіе же, соображая, что онъ никакъ не могъ быть тѣмъ, кого уже давно не было на свѣтѣ, останавливались на томъ предположеніи, что если онъ на самомъ дѣлѣ не былъ тѣмъ, за кого себя выдавалъ, то по крайней мѣрѣ былъ самъ въ томъ увѣренъ, потому что еще въ дѣтствѣ его настроили другіе въ этомъ убѣжденіи. Къ такому взгляду склонялся и покойный С. М. Соловьевъ, историкъ въ высшей степени трезвый въ своихъ сужденіяхъ и осторожный въ заключеніяхъ. Но обратимъ вниманіе на поступокъ его съ Ксеніею: это такой поступокъ, въ которомъ онъ видѣнъ весь насквозь -- и тутъ невольно склоняемся мы къ тому, что всѣ качества такъ подкупающія насъ въ его пользу, не болѣе какъ блестящая мишура. И мы когда-то, подкупленные этими качествами, долго хотѣли, чтобъ этотъ поступокъ не имѣлъ исторической достовѣрности и могъ быть отнесенъ къ разряду тѣхъ пятенъ, которыя въ такомъ изобиліи наложили на него, названаго Димитрія, монахи, и несостоятельность которыхъ легко изобличается исторической критикой. Къ сожалѣнію, здѣсь обѣлить эту личность невозможно. Не только русскіе, но также иноземные современники, не имѣвшіе повода чернить названаго Димитрія, говорятъ положительно, что онъ приказалъ доставить къ себѣ Ксенію Годунову и, противъ ея воли, продержавши у себя наложницею, сослалъ въ монастырь. Всего важнѣе въ этомъ вопросѣ письмо будущаго тестя его Юрія Мнишка: "Есть, писалъ онъ, у вашей царской милости непріятели, которые распространяютъ о поведеніи вашемъ молву; хотя у болѣе разсудительныхъ эти слухи не имѣютъ мѣста, но я, отдавши вашему величеству сердце и любя васъ какъ сына, дарованнаго мнѣ отъ Бога, прошу ваше величество остерегаться всякихъ поводовъ, и такъ какъ дѣвица, дочь Бориса Годунова, живетъ вблизи васъ, то по моему и благоразумныхъ людей совѣту, постарайтесь ее удалить и отослать подалѣе" (Собр. госуд. грам. и догов. II, 243). Жившій въ то время въ Москвѣ голландецъ Исаакъ Масса на счетъ Ксеніи (Русс. перев. стр. 171), сообщаетъ, кромѣ того, о сношеніяхъ названаго Димитрія съ другими особами женскаго пола въ чрезвычайно циническомъ видѣ (ibid. 172).

Ксенія жила во дворцѣ названаго Димитрія нѣсколько мѣсяцевъ. Намъ неизвѣстенъ способъ обращенія съ нею въ то время. Послѣ письма Мнишка, писаннаго 25-го декабря 1605 года, въ началѣ слѣдующаго 1606 года бѣдную сироту отвезли для постриженія въ монастырь, но въ какой именно, о томъ просходитъ разнорѣчіе: по однимъ во Владимирскій, по другимъ въ Кириловскій, (Никон. лѣт. VIII, 70.-- Масса, русс. перев. 171) или точнѣе въ Горицкій женскій близъ мужскаго Кириловскаго. Думаютъ согласить это разнорѣчіе такъ, что Димитрій отправилъ ее въ Горицкій, а Василій Шуйскій, по своемъ воцареніи, перевелъ ее во Владимирскій Княгининъ монастырь.

Царь Василій Шуйскій устроилъ торжественное перенесеніе праха Годуновыхъ изъ убогаго Варсонофьева монастыря въ Троицкій Сергіевъ. Когда двадцать монаховъ несли гробъ царя Бориса, а двадцать бояръ и думныхъ людей гробы Маріи и Ѳедора Ворисовича къ Троицкимъ воротамъ, за погребальнымъ шествіемъ ѣхала въ закрытыхъ саняхъ Ксенія, постриженная съ именемъ Ольги, и горько вопила, такъ что народъ слышалъ ея причитанія: "Горько мнѣ бѣдной сиротѣ. Злодѣй воръ. что назвался ложно Димитріемъ, погубилъ моего батюшку, мою сердечную матушку, моего милаго братца, весь родъ нашъ заѣлъ! И самъ пропалъ, и при животѣ своемъ надѣлалъ бѣдъ Русской землѣ и по смерти продолжаетъ. Господи! осуди его, накажи его!" (Buss. Chronic. 69). Тогда же носились слухи о явленіи новыхъ обманщиковъ, взявшихъ на себя продолжать дѣло перваго названаго Димитрія, тогда уже убитаго, и этимъ объясняются слова Ксеніи, что онъ и по смерти продолжаетъ дѣлать зло Русской землѣ.

Въ 1609 году, мы видимъ старицу Ольгу, бывшую въ мірѣ Ксенію Годунову, въ Троицко-Сергіевомъ монастырѣ. Думаютъ объяснить ея появленіе тѣмъ, что она прибыла туда для поминовенія родителей и была застигнута осадою отъ полчищъ Сапѣги и Лисовскаго. Въ Актахъ Историческихъ (т. XI, стр. 212--213) напечатано письмо ея къ теткѣ княгинѣ Домнѣ Богдановнѣ Ноготковой. Эта тетка была дочь Богдана Юрьевича Сабурова, сесгра Евдокіи Богдановны, одной изъ женъ царевича Ивана, старшаго сына царя Ивана Васильевича Грознаго. Пишущая, называя себя "дочь Бориса Ѳедоровича", но неозначая своего имени, извѣщаетъ, что она: "и я у Живоначалные Троицы въ осадѣ марта по 59-й день въ своихъ бѣдахъ чуть жива, конечно болна со всѣми старицами; и впредь, государыня, никако не чаемъ себѣ живота, "ъ часу на часъ ожидаемъ смерти, потому что у насъ въ осадѣ шатость и измѣна великая. Да у насъ же за грѣхъ за нашь моровоя повѣтрея, всякихъ людей изняли скорби великія смертныя, на всякой день хоронятъ мертвыхъ человѣкъ по двадцати и по тридцати и болши, а которые люди пося мѣсто ходятъ, и тѣ собою не владѣютъ, всѣ обезножѣли. Да пожалуй отпиши ко мнѣ про московское житье, про все подлинно. а изъ тебѣ, государынѣ своей, много челомъ бью" (А. И., II, стр. 212).

Рядомъ съ этимъ письмомъ инокини Ольги, въ Актахъ Историческихъ помѣщено письмо ея служительницы Соломоніи Ржевской къ своей матери Ѳеофаніи Ржевской на Новомонастырскомъ дворѣ. Она пишетъ: "я, государыня матушка, жива послѣ Петрова дни недѣлю, а нѣту мнѣ, государыня матушка, здѣся никоторыя мужи, Ольги Борисовны милостью". Далѣе -- она разсказываетъ о приступѣ непріятелей, бывшемъ наканунѣ Петрова дня, но не причинившемъ большаго вреда монастырю,-- жалуется, что мать не писала къ ней отъ Великаго мясоѣда до Петровыхъ заговѣнъ, спрашиваетъ: есть ли у матери "жоначька или дѣвька", проситъ передать Макарій Карякину, что Ѳедоръ Карьцовъ живъ, а Кашпировъ сынъ Димитрій умеръ, и Ольга Борисовна пожаловала рубль на похороны, а то было схоронить нечѣмъ. Въ заключеніе, Соломонія извѣщаетъ мать, что у нихъ въ монастырѣ свирѣпствовавшій моръ унялся, "а не осталося людей ни трети".

Вмѣстѣ съ дочерью бывшаго царя Бориса, у Троицы въ осадѣ находилась тогда другая особа стараго царственнаго рода, Марья Владимировна, племянница царя Ивана Васильевича Грознаго, вдова Магнуса, короля ливонскаго, продолжавшая и въ иноческомъ званіи носить прозвище Королевы ливонской. Старцы монастырскіе обвиняли ее въ измѣнѣ, она же посылала извѣтъ на своихъ недоброжелателей (А. И., II, 286). Это совпадало съ возникшею ссорою между собою двухъ царскихъ воеводъ, защищавшихъ Троицко-Сергіевскій монастырь, княземъ Долгоруковымъ-Рощею и Алексѣемъ Голохвастовымъ. Не видно, чтобы дочь Бориса вмѣшивалась въ эти дрязги, хотя въ письмѣ къ теткѣ, приведенномъ выше, дѣлается намекъ на шатость и измѣну въ осажденномъ монастырѣ.

По освобожденіи Троицко-Сергіевскаго монастыря отъ осады, находившіяся тамъ инокини изъ Владимира не поѣхали въ свой монастырь, быть можетъ оттого, что въ то смутное время трудно и не безопасно было туда проѣхать. Онѣ послѣ того очутились въ Московскомъ Новодѣвичьемъ монастырѣ. Этотъ монастырь находился во власти бояръ, сидѣвшихъ въ Кремлѣ вмѣстѣ съ поляками и присягнувшихъ королевичу Владиславу. Для охраненія монастыря помѣщено было въ немъ четыреста польскихъ казаковъ и двѣсти нѣмцевъ. Въ началѣ августа 1611 года, казаки Заруцкаго, стоявшіе подъ разоренною Москвою и воевавшіе противъ поляковъ, взяли приступомъ Новодѣвичій монастырь. Бояре, сидѣвшіе въ Кремлѣ и составлявшіе верховное правительство отъ имени царя Владислава, въ январѣ 1612 года, разослали окружную грамоту, и въ ней говорилось такъ: "какъ въ Новомъ девичье монастыре сидѣли ратные люди отъ насъ с Москвы, и они церковь Божію соблюдали что свое око, а какъ Ивашко Заруцкой с товарищи Дѣвичь монастырь взяли, и они церковь Божію разорили и образы обдирали и кололи поганскимъ обычаемъ, и черницъ королеву княжъ Владимпрову дочь Андрѣевича и царя Борисову дочь Ольгу, на которыхъ прежъ сего и зрѣти не смѣли, ограбили донага, и иныхъ бѣдныхъ черницъ и дѣвицъ грабили и на блудъ имали, а какъ пошли изъ монастыря, и они и досталь погубили, и церковь и монастырь выжгли" (Собр. госуд. грам. и догов., II, 585).

Всѣхъ монахинь, находившихся въ Новодѣвичьемъ монастырѣ временно изъ Владимирскаго княгинина монастыря отправили обратно въ ихъ монастырь. Тогда и злополучная дочь Вориса Годунова, претерпѣвшая это новое, но уже послѣднее надъ собою поруганіе, была возвращена во Владимиръ, и съ тѣхъ поръ объ ней нигдѣ нѣтъ помина до 1622 года. Въ этомъ году, 30-го августа, прекратились всѣ ея страданія на 41 году ея возраста. Передъ смертью она изъявила желаніе, чтобъ тѣло ея было погребено вмѣстѣ съ прахомъ ея родителей. Сохранился отрывокъ безъ конца грамоты царя Михаила Ѳедоровича суздальскому и торусскому архіепископу Арсенію, въ которой говорится: "Вѣдомо намъ учинилося, что царя Бориса Ѳедоровича дочери царевны старицы Ольги не стало, а по обѣщанію де своему, отходя отъ свѣта, приказала намъ бить челомъ, чтобъ намъ пожаловати тѣло ея велѣти погрести у Новоначальной Троицы въ Сергіевѣ монастырѣ съ отцомъ ея и съ матерью вмѣстѣ. И какъ къ тебѣ ея наша грамота придетъ, и ты бъ, богомолецъ нашъ, да съ тобою ахримандритъ Спаской Еуфиміева монастыря, по нашему указу и по грамотѣ отца нашего великаго государя святѣйшаго патріарха Филарета Московскаго... (А. А. Э. III, 176).

Здѣсь царская грамота прерывается, но смыслъ того, что заключалось въ утраченномъ концѣ ея, очевиденъ самъ собою: царь указывалъ поступить согласно желанію почившей.

Прахъ злосчастной царевны былъ привезенъ по назначенію и преданъ землѣ рядомъ съ прахомъ ея родныхъ въ трапезной паперти Успенскаго собора Троицко-Сергіевскаго монастыря. Эта паперть была сломана въ 1781 году, а надъ могилою семейства Годуновыхъ воздвигли каменную палату, существующую и въ наше время близъ входа въ Успенскую церковь.

Тамъ покоится прахъ страдалицы, пережившей своихъ родныхъ, свидѣтельницы ужаснѣйшихъ дней въ жизни русскаго народа и разомъ съ нимъ испившей горькую долю сиротства и всякаго рода посрамленій и поруганій. Много трогательнаго и привлекательнаго въ этой давно уже отшедшей въ вѣчность личности, невинной жертвѣ преступленій своихъ предковъ. Русскій народъ вспоминаетъ о ней въ своихъ пѣсняхъ; почтили память ея несчастій русскіе художники; коснулся ее, хотя вскользь, но достойно своего поэтическаго генія, и великій русскій поэтъ въ своемъ "Борисѣ Годуновѣ".

Н. Костомаровъ.

"Историческій Вѣстникъ", No 1, 1884, т. XV.