Коропчевский Дмитрий Андреевич - Слабость воли как признак времени

СЛАБОСТЬ ВОЛИ КАКЪ ПРИЗНАКЪ ВРЕМЕНИ.

"Be not solitary, be not idle".
(He будьте одиноки, не будьте праздны).
Burton.

Недостатокъ иниціативы, безхарактерность, безсиліе воли составляютъ обычные упреки, обращаемые къ русскому человѣку. Ихъ безпрестанно повторяютъ и по отношенію къ намъ, какъ къ націи, и въ частности, по отношенію къ современной молодежи. Одни видятъ въ слабомъ развитіи воли или энергіи коренное, врожденное свойство славянской натуры, о которомъ можно скорбѣть, но которое нельзя исправить; другіе полагаютъ, что исправить его возможно и даже должно, съ помощью раціональнаго воспитанія юношества и закрѣпленія нравственныхъ началъ въ обществѣ.

Всякое указаніе общаго характера, распространяющееся на такую громадную сумму индивидуумовъ, какъ цѣлая нація, всегда грѣшитъ неопредѣленностью и бездоказательностью: его всегда такъ-же легко подтвердить, какъ и опровергнуть. Русскій народъ, благодаря укоренившемуся афористическому мнѣнію объ его безобидности, податливости, инертности, въ представленіи каждаго является пластической массой, легко поддающейся постороннему вліянію и безъ сопротивленія принимающей чуждыя, навязываемыя ей, формы. Между тѣмъ исторія того же народа полна героическими подвигами, что никѣмъ не оспаривается; это -- исторія завоеванія нѣсколькими славянскими племенами, составившими ядро великорусской народности, всего востока Европы и всего сѣвера Азіи, исторія успѣшной борьбы съ сильными, значительно болѣе культурными, сосѣдями. Можно ли такой народъ упрекать въ отсутствіи энергіи, въ уступчивости постороннему вліянію?

Недоразумѣніе по поводу подобныхъ общихъ характеристикъ выражается еще въ томъ, что одни съ искренней скорбью готовы повторять слова Добролюбова въ извѣстномъ шуточномъ его стихотвореніи: "Нѣмецъ у насъ капитанъ, русскіе всѣ кочегары", т.-е. готовы признать безусловную подчиненность и несамостоятельность простого русскаго человѣка, а другіе, напротивъ, видятъ всю силу Россіи въ этой массѣ, которой почти не коснулась культура, и считаетъ культурную часть ея населенія негодной, даже вредной для своей родины. Эти, діаметрально противуположныя, воззрѣнія безпрестанно сталкиваются и въ нашей литературѣ, и въ обиходныхъ мнѣніяхъ, циркулирующихъ въ обществѣ, въ значительной степени затуманивая ясность нашего взгляда на путь, лежащій передъ нами, и на многія современныя явленія. Чтобы выбраться изъ этого лабиринта перекрещивающихся мнѣній, слѣдуетъ прежде всего отказаться отъ изложенія мнѣній апріорныхъ, которыми можно довольствоваться лишь при поверхностномъ знакомствѣ съ фактами. Ходячія характеристики народовъ, въ родѣ наименованія французовъ легкомысленными, нѣмцевъ -- глубокомысленными, англичанъ -- торгашами, русскихъ -- простаками и т. д. являются слишкомъ общими, ничего не говорящими опредѣленіями. Ими нельзя руководиться, потому что въ нихъ болѣе юмора, чѣмъ правды, подтверждаемой научными наблюденіями. Судить о цѣломъ народѣ, численность котораго измѣряется десятками милліоновъ, уже потому трудно, что онъ включаетъ въ себѣ, кромѣ большого разнообразія индивидуальныхъ типовъ, и разнообразіе типовъ коллективныхъ, зависящее отъ условій географическихъ, историческихъ, культурныхъ и т. п. Слѣдовательно, огульное сужденіе, напр., о русскомъ народѣ, всегда будетъ невѣрно, потому что оно стремится объединить понятія, далеко не однородныя. 4

Обращаясь за примѣрами къ литературѣ, мы никакъ не можемъ согласиться, чтобы Обломовъ, считающійся олицетвореніемъ инертности и безволія, былъ вмѣстѣ съ тѣмъ олицетвореніемъ русскаго человѣка, добродушнаго и лѣниваго по природѣ. Лѣнь, въ видѣ органическаго свойства, есть признакъ безсилія, а безсиліе, т.-е. отсутствіе жизненной энергіи, есть симптомъ вырожденія. Уже разсматривая вопросъ съ физіологической точки зрѣнія, мы не можемъ признать русскій народъ вырождающимся, слѣдовательно, не можемъ допустить, чтобы безсиліе и лѣнь были его прирожденными качествами. Русскаго человѣка менѣе всего можно назвать непрактичнымъ, ненаходчивымъ, неприспособляющимся къ обстоятельствамъ. Вся исторія заселенія Россіи, вся самобытная русская промышленность, все, что можно было бы сказать о русской сметкѣ, яѣились бы возраженіемъ на такое мнѣніе, если бы кто-нибудь рѣшился его высказать, но его никогда не приходится и слышать. Поэтому и другіе герои нашихъ классическихъ романовъ, считающихся особенно характерными для исторіи нашего общественнаго развитія, каковы: "Евгеній Онѣгинъ", "Герой нашего времени", "Кто виноватъ?", "Рудинъ" и т. д., кончая "Новью",-- герои, отличающіеся неумѣньемъ примѣнить къ жизни свои богатыя духовныя силы, едва ли могутъ быть названы типичными представителями именно русской народности. Недостатокъ энергіи или воли, излишняя душевная чувствительность, чѣмъ они видимо страдаютъ, не унаслѣдованы ими отъ чисто русскихъ предковъ, а лично пріобрѣтены ими. Это -- культурныя, общеевропейскія свойства, которыя у насъ нашли только больше простора для своего выраженія на крѣпостной почвѣ и выдѣлились на столько изъ другихъ свойствъ, что сами собою очутились на первомъ планѣ въ изображеніи русскихъ художниковъ психологовъ. Мы любимъ этихъ героевъ, считаемъ ихъ близкими себѣ, потому что узнаемъ въ нихъ самихъ себя и, по собственному опыту, сочувствуемъ ихъ страданіямъ, но наши симпатіи къ нимъ исходятъ не изъ нашихъ коренныхъ національныхъ качествъ, а изъ пріобрѣтенныхъ культурныхъ свойствъ. По той же причинѣ, классическіе типы нашей беллетристики оказались столь понятными западно-европейскимъ читателямъ, когда появились въ переводахъ на иностранныхъ языкахъ.

И исторіей литературы достаточно выяснено, что типы героевъ, соединяющіе въ себѣ "ширь пониманія" съ роковою слабостью воли, перенесены къ намъ съ Запада, хотя и переработаны по своему русскою жизнью. Слишкомъ извѣстно, что типы, о которыхъ мы говоримъ, ведутъ свою генеалогію отъ героевъ англійскаго и французскаго романтизма, "высшихъ избранныхъ натуръ", стоящихъ неизмѣримо выше средняго уровня своихъ современниковъ и не уживающихся съ пошлостью ихъ обыденной жизни. Байроновскге герои возмущаются и протестуютъ не только словами, но и дѣломъ; они не могутъ осилить тупости и злобы, которыя ихъ гнетутъ, и удаляются отъ нихъ, если не могутъ создать новыхъ формъ жизни. Наши герои не порываютъ рѣзко со своей средой: они остаются въ ней, и только страдаютъ отъ несчастнаго сочетанія сравнительно сильно развитого ума со слабымъ развитіемъ воли.

Слабость воли, неспособность къ энергической работѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ неумѣнье приспособляться къ жизни составляютъ до сихъ поръ характерныя черты русскаго интеллигентнаго человѣка. Эти свойства даже какъ будто все развиваются и укореняются, и носители ихъ размножаются на нашихъ глазахъ. Терминъ "интеллигенть", недавно установившійся въ нашей обыденной рѣчи, есть синонимъ неуравновѣшенной, болѣзненной, пассивной натуры. Подобные типы встрѣчаются во всѣхъ возрастахъ, но всего болѣе они должны тревожить насъ, когда мы ихъ видимъ среди молодежи. Къ сожалѣнію, ихъ такъ много, или, по крайней мѣрѣ, они такъ бросаются въ глаза, что не рѣдко по нимъ судятъ о всей молодой культурной части нашего общества, и даже составляютъ заключеніе о ложномъ направленіи и извращенности всей нашей культуры. Дѣйствительно, исправлять правильную, необходимую для жизни, работу, дѣятельно и полезно проявлять себя, могутъ только люди, надѣленные крѣпкими и бодрыми силами, а въ людяхъ со слабыми физическими и болѣзненными умственными силами нельзя видѣть сколько-нибудь надежныхъ работниковъ и созидателей будущности нашего общества. Очевидно, это -- представители вырожденія, и положеніе ихъ кажется тѣмъ болѣе трагическимъ, чѣмъ болѣе они сами сознаютъ его, и въ то же время гордятся имъ, какъ признакомъ прирожденной высокой культурности. Болѣзненно повышенная чувствительность кажется имъ желательной, слабость воли -- чѣмъ-то вполнѣ законнымъ, и мрачное пессимистическое воззрѣніе на жизнь единственно правильнымъ. Они страдаютъ и признаютъ себя больными, но не хотѣли бы излеченія, потому что здоровое состояніе кажется имъ чѣмъ-то низшимъ, менѣе достойнымъ сочувствія. "Конецъ вѣка" имъ представляется воплощеніемъ болѣзнено утонченной чувствительности, и они готовы не противодѣйствовать такой чувствительности, а развивать ее, или даже приписывать ее себѣ въ большей мѣрѣ, чѣмъ она существуетъ у нихъ, чтобы подойти какъ можно ближе къ идеалу человѣка, чувствующаго безконечно интенсивнѣе прочихъ обыкновенныхъ людей. Не усиленіе способности пониманія, а усиленіе способности чувствованія кажется имъ желательнымъ. И когда неразумно эксплоатируемые нервы отказываются имъ служить, роковымъ образомъ увеличиваются цифры статистики душевныхъ болѣзней или самоубійствъ.

Отсутствіе энергіи, или проявленіе ея лишь судорожными, несоразмѣренными порывами, неспособность къ правильному, цѣлесообразному труду, до такой степени не сходны съ коренными свойствами выносливаго, смѣтливаго русскаго человѣка, что видѣть въ названныхъ качествахъ, когда они замѣчаются среди насъ, наши національныя черты было бы совершенно несправедливо. Это -- скорѣе признаки времени, послѣдствія переживаемой нами культурной эпохи. Доказательство того мы видимъ въ международности этого типа, проявляющагося повсюду и вездѣ характеризующагося болѣзненной чувствительностью и слабостью воли.

Тѣ же явленія безсилія воли, какія замѣчаются въ нашемъ культурномъ обществѣ, мы видимъ въ гораздо большемъ распространеніи и въ болѣе острой формѣ во французской интеллигентной средѣ. Любопытный и знаменательный матеріалъ по отношенію къ послѣдней намъ даетъ небольшая книжка Рауля Алье "Les défaillances de la volonté au temps présent" {Р. Алье состоятъ адъюнктомъ философіи при протестантскомъ теологическомъ факультетѣ въ Парижѣ и прочиталъ на указанную тему въ Парижѣ и Женевѣ три публичныхъ лекціи; изъ нихъ и составилась книжка, названіе которой мы привели выше.}.

Авторъ въ началѣ первой лекціи напоминаетъ о тяжкомъ обвиненіи или упрекѣ, тяготѣющемъ на французской молодежи. Даже тѣ, кто любятъ ее, уже не довѣряютъ ей; они сомнѣваются, чтобы она была способна къ какому-либо дѣлу. "Характеровъ становится все меньше и меньше, жалуются они; воля стала болѣзненной; мы переживаемъ время нравственной анеміи. Тѣ, отъ кого слѣдовало бы ожидать спасенія одряхлѣвшаго міра, еще болѣе утомлены, чѣмъ мы сами; конецъ вѣка является, вмѣстѣ съ тѣмъ, концомъ великодушныхъ порывовъ и героическихъ стремленій". Рауль Алье не можетъ не признать нѣкоторую долю справедливости въ этихъ упрекахъ. Указывая отдѣльные случаи проявленія благородныхъ чувствъ французской молодежи, онъ въ то же время считаетъ возможнымъ поставить вопросы: что вообще дѣлаетъ молодежь, что она дѣлаетъ въ какой бы то ни было странѣ, гдѣ та благородная цѣль, къ торжеству которой она стремится? Ища отвѣтовъ на эти вопросы, онъ находитъ, что въ области религіи молодежи теперь одинаково чужды и твердое отрицаніе, и смѣлое подтвержденіе. Благодаря ей, область литературы проникнута глубокой меланхоліей.

Романисты видятъ въ природѣ исключительно ея непріятную и печальную сторону; поэты говорятъ намъ только о своемъ разочарованіи и уныніи. Никто не побуждаетъ насъ къ дѣятельности, никто не говоритъ намъ о надеждѣ; никто не напоминаетъ о восторгахъ борьбы, о героизмѣ сопротивленія противъ того, что тяготитъ насъ. Если только эти заключенія не могутъ быть опровергнуты, если въ нихъ хотя отчасти выступаютъ факты, необходимо энергично бороться противъ возможности повторенія и распространенія послѣднихъ. Для этого, прежде всего, надо найти главныя причины, вызывающія болѣзнь.

Изслѣдуя страдающихъ нравственнымъ недугомъ, о которомъ идетъ рѣчь, надо оставить въ сторонѣ всѣ вырождающіеся типы въ настоящемъ смыслѣ слова, а также и тѣхъ, у кого воля ослаблена умственнымъ недоразвитіемъ. Слѣдуетъ сосредоточиться лишь на тѣхъ лицахъ, у которыхъ, при умѣ вполнѣ нормальномъ, оказывается безсиліе воли. Эти лица могутъ быть раздѣлены на три типа: 1) тѣ, у кого побужденія къ дѣятельности недостаточны: 2) тѣ, у кого угнетающія душевныя состоянія препятствуютъ усиліямъ воли; 3) тѣ, у кого рѣшимость дѣйствія задерживается избыткомъ стимуловъ, крайнимъ богатствомъ идей. Всѣ эти типы представляютъ различныя градаціи, изъ которыхъ наиболѣе слабые почти ускользаютъ отъ наблюденія, а наиболѣе усиленные встрѣчаются уже въ больницахъ и въ пріютахъ для душевнобольныхъ.

У лицъ первой категоріи слабая воля, по большей части, соединяется съ притупленной чувствительностью. Если вы будете доискиваться причины нерѣшительности у такого человѣка, вы убѣдитесь, что у него нѣтъ одного изъ главнѣйшихъ стимуловъ къ дѣятельности -- стремленія насладиться удовольствіемъ и стремленія избѣжать страданія: въ большей или меньшей степени, имъ утрачена способность испытывать то или другое; радость жизни для нихъ не существуетъ. А какъ скоро наша дѣятельность перестаетъ доставлять намъ удовольствіе, наступаетъ ослабленіе или обезсиленіе всего нашего существа, безсиліе порождаетъ отвращеніе.

Иногда абулія, или параличъ воли, принимаетъ и другія формы. Побужденіе къ дѣятельности не исчезло, но ему противится, его одолѣваетъ подавленное душевное состояніе. Желаніе заглушается чувствомъ страха, не имѣющаго разумной причины и достигающаго различныхъ степеней, отъ простой робости до леденящаго ужаса. Рибо, въ "Болѣзняхъ воли", приводитъ поразительные случаи этого душевнаго состоянія, но, и помимо крайнихъ выраженій его, не видимъ ли мы часто людей, которые не въ силахъ послѣдовать влеченію къ тому или другому дѣйствію?

Всѣ эти проявленія слабости воли связаны съ извѣстнымъ состояніемъ чувствительности, но есть и другія, находящіяся въ связи съ извѣстнымъ умственнымъ состояніемъ. Недостатокъ рѣшимости не зависитъ здѣсь отъ отсутствія стимуловъ или отъ страха; его слѣдуетъ искать въ сферѣ чисто интеллектуальной. Такое умственное состояніе находитъ свое крайнее выраженіе въ такъ называемой "маніи сомнѣнія", или то, что нѣмцы называютъ "Grübelsucht". Это -- такое состояніе, когда человѣкъ теряется среди возможности самыхъ различныхъ послѣдствій своихъ поступковъ; ему повсюду мерещатся опасности, и онъ мучится неизвѣстностью -- какъ ему слѣдуетъ поступить въ томъ или другомъ случаѣ. "Манія сомнѣнія" есть только преувеличеніе постоянной тревоги, отнимающей у многихъ возможность дѣйствовать. Множество ступеней отдѣляетъ это болѣзненное состояніе отъ состоянія нормальнаго размышленія, когда человѣкъ избираетъ способъ дѣйствія наиболѣе цѣлесообразный въ данномъ случаѣ. Достаточно оглянуться кругомъ себя, чтобы видѣть самые разнообразные примѣры различныхъ степеней неувѣренности въ правильности своихъ мыслей и поступковъ.

Причины такого душевнаго состоянія могутъ быть врожденными, но могутъ быть и пріобрѣтенными. Неспособность испытывать радости жизни заключается иногда въ избыткѣ удовольствій, какой-либо предшествующей поры жизни. У другихъ, однако, отсутствіе стремленія къ счастью и неспособность пользоваться имъ зависятъ отъ иной, внутренней, причины -- отъ избытка анализа; анализъ, доведенный до крайнихъ предѣловъ, ревнивое наблюденіе за собой, за своими поступками, лишаетъ ихъ способности непосредственнаго пользованія жизнью и энергіи желанія. Анализъ препятствуетъ дѣйствію, останавливаясь лишь на томъ, что ему предшествуетъ, и не позволяя идти далѣе. Анализъ усиливается видѣть дѣйствительность такою, какова она есть; онъ стремится отдѣлить одинъ отъ другого элементы, изъ которыхъ состоитъ чувство, подъ тѣмъ предлогомъ, чтобы не впасть въ обманъ и опредѣлить настоящую цѣнность каждаго предмета. Стараясь видѣть какъ можно яснѣе, анализъ разсѣеваетъ туманный, но привлекательный, ореолъ поэзіи, окружающій многое, что показываетъ намъ жизнь; и самое наше сердце начинаетъ казаться намъ сухимъ и перестаетъ биться свободно. Анализъ, отнимающій у каждаго иллюзію, примиряющую съ жизнью, становится настоящимъ несчастіемъ для человѣка, соединяющаго эту способность съ сильнымъ или поэтическимъ воображеніемъ. Будущее рисуется ему въ яркихъ краскахъ, а когда оно превращается въ настоящее, въ немъ все оказывается тусклымъ и унылымъ. У нѣкоторыхъ анализъ отнимаетъ не только способность къ удовольствіямъ, но и способность къ страданіямъ, которыя могутъ быть благодѣтельными, очищая душу. Безсиліе чувства порождаетъ иногда ужасныя муки; оно располагаетъ къ болѣзненной утонченности, къ отысканію неизвѣданныхъ наслажденій, что вскорѣ оказывается неосуществимымъ и ведетъ къ новымъ и новымъ разочарованіямъ. Повидимому, анализъ служитъ источникомъ тайныхъ наслажденій искусствомъ и эстетическія ощущенія бываютъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ они тоньше. Это неоспоримо, но нервная система, становясь болѣе воспріимчивой къ глубокимъ наслажденіямъ, вмѣстѣ съ тѣмъ дѣлается болѣе чувствительной къ страданіямъ. Чтобы убѣдиться въ неизбѣжности такого результата, достаточно взглянуть на адептовъ литературной школы, исключительно посвящавшихъ себя искусству. Она имѣла своихъ мучениковъ, приносившихъ себя въ жертву искусству и подвергавшихъ мукамъ свое сердце на воздвигнутомъ ими алтарѣ. Величайшій представитель ея Флоберъ велъ затворническую жизнь; когда онъ выходилъ изъ своего уединенія, онъ испытывалъ чувство, близкое къ отвращенію. Страданія его происходили отъ привычки вѣчно наблюдать за собой; онъ не испытывалъ ни однаго эстетическаго ощущенія безъ желанія обсудить его, замѣнить другимъ. И всѣ его ближайшіе послѣдователи сознаются въ томъ же роковомъ свойствѣ своей души; они свидѣтельствуютъ, что въ нихъ живутъ два человѣка, изъ которыхъ одинъ вѣчно наблюдаетъ за другимъ и не даетъ ему мыслить просто и дѣйствовать, не даетъ пользоваться жизнью.

Болѣзненный анализъ, привычку вѣчно разбираться въ своей душѣ, Р. Алье считаетъ главнымъ недугомъ современной молодежи, чудовищемъ, ласки и укушенія котораго болѣе или менѣе испытываются каждымъ. Правда, наше поколѣніе могло бы сказать, что оно терпитъ отъ положенія, которое создано не имъ, что зародыши губящей его болѣзни носятся въ воздухѣ и прививаются къ нему всѣмъ окружающимъ, что оно не отвѣтственно за факты и обстоятельства, изъ которыхъ исходитъ пожирающій ихъ недугъ. Но молодежь должна признать и свою долю участія въ общей винѣ, _и въ свою очередь постараться помочь злу. Развѣ самъ человѣкъ не заинтересованъ въ томъ, чтобы принять ту, или иную доктрину, усвоить опредѣленную привычку. Чрезмѣрная критика и систематическій диллетантизмъ завладѣваютъ нами потому, что льстятъ чувству, никогда въ насъ неумирающему -- гордости. Анализъ позволяетъ намъ находить то, что мы любимъ всего больше -- наша "я". Если, благодаря ему, мы утрачиваемъ даже многія иллюзій относительно самихъ себя, мы утѣшаемся въ такой потерѣ, потому что видимъ въ ней признакъ разумности и свойство высшихъ натуръ. Въ крайнемъ всеразрушающемъ анализѣ кроется еще другая смертельная опасность: это -- стремленіе къ пассивному удовольствію, къ готовымъ радостямъ; это -- исканіе счастья, состоящаго въ эгоистическомъ обладаніи чего-либо даннаго, вмѣсто того, чтобы видѣть его въ результатѣ нашей торжествующей дѣятельности. Счастье теперь многіе хотѣли бы получить готовымъ, какъ получается наслѣдство послѣ родителей. Люди заботятся не о томъ, чтобы завоевать счастье, испытывая тревоги и радости борьбы, а о томъ, чтобы умѣть наслаждаться, умѣть отдавать себѣ отчетъ въ своихъ ощущеніяхъ. Для нихъ дѣйствіе замѣняется анализомъ; наблюденіе самого себя замѣшаетъ самозабвеніе, доставляемое борьбой. Но это-то и грозить разочарованіями, заставляющими насъ чувствовать отвращеніе къ самимъ себѣ. Занимаясь своимъ "я" слишкомъ много, мы не только заставляемъ другихъ ненавидѣть его, но и сами начинаемъ находить его смертельно скучнымъ.

II.

Какъ замѣчаетъ Р. Алье, нельзя удовольствоваться однимъ указаніемъ нравственнаго недуга въ молодомъ поколѣніи. Болѣзненный анализъ, о которомъ мы говоримъ, не представляетъ какого-либо новаго явленія, но почему же онъ въ такой степени усилился въ наше время? Почему онъ принялъ теперь характеръ настоящей эпидеміи и общественнаго зла? Едва ли кто рѣшится утверждать, что внутренняя природа молодыхъ людей нашего времени измѣнилась къ худшему; у нихъ нѣтъ недостатка и въ благородныхъ порывахъ, и въ недюжинныхъ проявленіяхъ энергіи. Если, тѣмъ не менѣе, болѣзнь анализа приняла такіе размѣры, что не можетъ не наводить на тяжелыя размышленія, то заразительность ея должна неизбѣжно поддерживаться какими-нибудь внѣшними причинами.

Ближайшее объясненіе описываемаго нравственнаго недуга многіе находятъ въ модѣ, въ подражаніи. По откуда же исходить эта мода, это общераспространенное мнѣніе, будто болѣзненная чувствительность и способность видѣть во всемъ неприглядную, печальную сторону составляютъ нѣчто такое, къ чему слѣдуетъ стремиться, и что надо стараться развивать въ себѣ?

Чаще всего приходится слышать, что такое отношеніе къ жизни устанавливается и распространяется литературой, наиболѣе видные представители которой, олицетворяя собою крайнюю степень наклонности къ болѣзненному анализу, располагаютъ къ ней и другихъ, и, такимъ образомъ, распространяютъ ее въ обществѣ. Не отрицая доли справедливости такого мнѣнія, мы все же поступили бы неправильно, возлагая на авторовъ пессимистическаго склада всю вину распространенія отрицательныхъ воззрѣній въ современномъ обществѣ. Авторъ лишь въ рѣдкихъ случаяхъ находить въ читателѣ tabula rasa, на которой вполнѣ отпечатлѣвается его міровоззрѣніе. По большей части, читатель отдаетъ предпочтеніе извѣстному писателю только потому, что тотъ сроденъ его душѣ, за то, что тотъ умѣетъ угадать нѣчто смутное, бродившее въ ней и не находившее себѣ разрѣшенія. Нашъ любимый авторъ тотъ, кто всего болѣе на насъ походить, кто ощущаетъ съ большей силой все, что мы чувствуемъ, или, по крайней мѣрѣ, умѣетъ это выразить лучше насъ. Писатели, воспитывающіе молодое поколѣніе, походятъ на него, какъ старшіе братья, и, будучи старше его, въ сущности, принадлежатъ къ нему. На сколько они раздѣляютъ его слабости или недостатки, на столько ихъ вліяніе нельзя не считать вреднымъ.

Р. Алье намекаетъ въ данномъ случаѣ на французскую литературную школу, главою которой считается Флоберъ. Эта школа ведетъ свое начало отъ романтизма, который, въ свою очередь, унаслѣдовалъ нравственныя воззрѣнія XVIII вѣка. Здѣсь все сводится къ чувству; здѣсь цѣнятся только тонкія или глубокія ощущенія. Если жизнь не вызываетъ этихъ тонкихъ и высокихъ чувствъ, она кажется пошлой и отталкивающей. Поэтому сантиментальная литература всегда бываетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и пессимистической. Эта литература анализа, прежде всего привлекаетъ молодежь своимъ методомъ, своими притязаніями научными. Она обѣщаетъ не щадить ни одного заблужденія, ни одной иллюзіи; она обѣщаетъ быть безпристрастной до равнодушія, любопытной до жестокости. И кто же тотъ молодой человѣкъ, кому она намѣревается показать жизнь такою, какова она есть? Онъ представляетъ собою результатъ духа нашего времени и, между прочимъ, духа нашей школы. У него болѣе всего развитъ разумъ; ему прежде всего хочется понимать, знать, проникать въ сущность того, что онъ видитъ и слышитъ, наблюдать весь внутренній механизмъ мыслей и чувствъ. Современный юноша неизбѣжно страдаетъ болѣзнью, которую можно назвать гипертрофіей мысли, и первую причину которой слѣдуетъ видѣть въ характерѣ школьнаго обученія. Упреки этому обученію слышатся часто, но его напрасно обвиняютъ въ цѣломъ, не различая, какія именно стороны его представляютъ опасность. Опасность его заключается всего болѣе въ излишнихъ размѣрахъ; программы его такъ обширны, что учащіеся не находятъ времени привести въ порядокъ, классифицировать, усвоить то, что они изучаютъ. И этого еще мало: расширившись, обученіе во французской современной школѣ значительно измѣнилось по духу. Работа ея заключается всего болѣе въ критикѣ, въ анализѣ. Профессора литературы, проникаясь естественно-научнымъ детерминизмомъ, при разъясненіи знаменитыхъ писателей, стремятся не столько вызвать восторгъ и удивленіе передъ ними, сколько различныя достоинства ихъ свести къ простому вліянію среды и духа времени. Въ то же время все простое и наивное подвергается осмѣянію; нерѣдко можно слышать въ классахъ ѣдкія шутки надъ живымъ выраженіемъ чувства, восхищенія или порицанія. Тѣмъ же духомъ проникнуто и преподаваніе исторіи. Идея правоты или справедливости отсутствуетъ у всѣхъ современныхъ историковъ, за исключеніемъ Мишле. Они заботятся только объ изображеніи событій, въ видѣ какой-то неразрывной цѣпи, доказывая необходимость всего совершающагося, отождествляя фактъ съ справедливостью. Такое воспитаніе ума преимущественно передъ воспитаніемъ сердца, такое равнодушіе, зависящее отъ неразвитія способности къ восторгу или негодованію, и создаетъ для нашего поколѣнія возможность почти исключительно отдаваться впечатлѣніямъ литературы, незнающей иллюзій, стремящейся только къ ясности зрѣнія.

Однако, обвинять одну только школу было бы неосновательно. Общество напрасно старается отыскать въ школѣ, въ литературѣ и въ духѣ подражанія причины болѣзненнаго анализа, парализующаго энергію молодежи. Чтобы найти эти причины, оно должно оглянуться на себя; оно должно оцѣнить весь вредъ крайняго эгоизма, господствующаго среди него. Лицемѣріе, обманъ, царящіе среди нынѣшняго французскаго общества, доходятъ до такихъ предѣловъ, что сопротивляться имъ никто уже не отваживается. Семья почти не руководитъ воспитаніемъ дѣтей: она боится направить ихъ на ложный путь, испортить ихъ будущее. Она закрываетъ глаза на проявленіе безнравственности, когда они оказываются у взрослыхъ дѣтей. Общество не позволяетъ относиться слишкомъ строго къ такимъ поступкамъ, которые нельзя назвать иначе, какъ развратомъ. Даже французскій законъ оставляетъ безнаказаннымъ подобные поступки. И жизнь кишитъ безчисленнымъ множествомъ такихъ несправедливостей. И можно ли удивляться, что всѣ видящіе эти несправедливости отворачиваются отъ жизни и презираютъ ее?

Если мы можемъ понять человѣка, устраняющагося отъ жизни, то не можемъ его вполнѣ оправдывать. Чтобы стоять на высшемъ уровнѣ человѣчности, онъ долженъ развить въ себѣ сочувствіе къ страданію и стремленіе облегчить его. Но именно живое проявленіе симпатій, состраданія къ ближнимъ и затрудняется всѣмъ строемъ современной жизни. Чтобы имѣть въ ней успѣхъ, чтобы не быть отброшеннымъ въ сторону или растоптаннымъ, приходится вести упорную борьбу, выказывая, если не настоящую жестокость, то равнодушіе къ тѣмъ, съ кѣмъ приходится сталкиваться. Переживаемый нами "конецъ вѣка" нельзя назвать періодомъ спокойной работы постоянныхъ и правильныхъ усилій. Всѣ болѣе или менѣе причастны духу спекуляціи; всѣ ясно видятъ, что торжество принадлежитъ не трудолюбивому, а смѣлому, и всѣ хотѣли бы быть смѣлыми, чтобы не остаться ч позади другихъ. Каждаго въ отдѣльности, вступающаго на такой рискованный путь, нельзя судить строго: успѣхъ все оправдываетъ теперь, и неуспѣвающихъ несправедливо было бы называть безчестными: часто они только неблагоразумны или неосторожны; они невольные участники борьбы, ожесточеніе которой доходить до безпощадности. И если весь складъ нашей жизни требуетъ почти безпредѣльнаго эгоизма, можемъ ли винить школу за то, что она не въ силахъ противиться эгоистическимъ наклонностямъ, естественно развивающимся въ молодежи?

Какіе шансы могутъ быть у юноши, которому удается вынести изъ семьи или школы идеалы добра и справедливости, что ему удастся примѣнить эти послѣдніе къ жизни? Развѣ его не ждетъ вѣрная неудача? Сперва ему придется выносить насмѣшки тѣхъ, которые уже утратили иллюзіи молодости и примирились съ дѣйствительностью; потомъ, онъ испытаетъ множество неудачъ, постоянныя разочарованія озлобятъ его, и усталость притупить его волю. Если у него не окажется достаточно энергіи, чтобы обратиться въ протестующаго теоретика, онъ забудетъ прежніе идеалы и обратится къ житейской мудрости, которая совѣтуетъ заниматься своимъ личнымъ дѣломъ и стараться поставить его какъ можно выгоднѣе для себя. Въ иномъ случаѣ, онъ посвятить себя безпечальному научному созерцанію и равнодушной научной любознательности. Если идеалъ окажется такъ дорогъ для него, что онъ будетъ не въ силахъ отъ него отказаться, онъ будетъ томиться великой душевной тоской и сочтетъ себя счастливымъ, когда найдетъ успокоеніе въ тихомъ, туманномъ мистицизмѣ, не создающимъ никакихъ формулъ и обнаруживающемъ только утомленіе дѣйствительностью.

Тяжесть и опасность этого разочарованія высказывается всего замѣтнѣе въ предпочтеніи, какое отдается фаталистическимъ и пессимистическимъ ученіямъ. Это ученіе не слѣдуетъ считать причиною зла, какъ иногда смотрятъ на нихъ: они усиливаютъ зло, но часто служатъ только симптомомъ его. Наши мнѣнія являются выраженіемъ нашей личности, воплощая въ себѣ ея сущность; если мы принимаемъ какое-либо ученіе, то дѣлаемъ это потому, что находимъ въ немъ мысли, какія намъ дороги: мы охотно хватаемся за такое ученіе, которое всего болѣе соотвѣтствуетъ нашей нравственной природѣ. Поэтому пессимистическое ученіе только формулируетъ нашу нравственную болѣзнь, а не создаетъ ее. Появленіе пессимистической доктрины всегда совпадаетъ съ потерей идеала, съ стремленіемъ къ покою и самодовольствію.

Какъ мы видимъ, нашъ хваленый XIX вѣкъ заканчивается при такихъ обстоятельствахъ, которыя обезсиливаютъ волю и характеръ, при господствѣ ученій, увеличивающихъ зло, потому что они проповѣдуютъ его необходимость и притупляютъ страданія. Такое положеніе весьма серьезно, и лишь энергичное усиліе можетъ спасти нашъ міръ, страдающій отъ ослабленія воли. Эта нравственная анемія есть почти роковое послѣдствіе извѣстнаго числа фактовъ, тѣсно связанныхъ между собою. Какія же у насъ средства воспротивиться власти обстоятельствъ, подавляющихъ и развращающихъ насъ?

III.

Мы показали несчастныя послѣдствія чрезмѣрнаго анализа и внѣшнія обстоятельства, придающія этой обезсиливающей склонности эпидемическій характеръ. Можемъ ли мы указать какія-нибудь средства для сопротивленія этому злу и торжества надъ нимъ?

Огавя этотъ вопросъ, Р. Алье, какъ первую причину недуга, о которомъ идетъ рѣчь, отмѣчаетъ нравственное одиночество. Живущій одиноко утрачиваетъ привычку чувствовать жизнь другихъ, ощущать нравственную связь съ окружающимъ; занятый исключительно своими интересами, онъ не переступаетъ ихъ узкаго круга, видитъ въ себѣ единственное лицо, которому можетъ довѣриться, центръ всего существующаго. Поэтому, молодежи, выказывающей признаки разочарованія, равнодушія или отвращенія къ жизни, прежде всего можно посовѣтовать избѣгать одиночества. Сближеніе съ другими людьми подготовляетъ созвучіе чувствъ, гармонію мыслей, сліяніе желаній; въ немъ для одинокаго человѣка заключается первый шагъ къ спасенію, такъ-какъ оно заставляетъ его забывать о себѣ. Въ виду того, Р. Алье горячо привѣтствуетъ недавно осуществившуюся "Общую ассоціацію парижскихъ студентовъ", по образцу которой устроились подобныя же ассоціаціи въ другихъ провинціальныхъ городахъ Франціи. Въ этихъ братскихъ союзахъ авторъ видитъ живой протестъ противъ привычекъ нравственнаго раздробленія, заключавшихъ въ себѣ смертельную опасность для его отечества. Научившись служить своимъ товарищамъ, молодые люди будутъ умѣть служить своему народу, который давно въ нихъ нуждается и зоветъ ихъ къ себѣ. Съ такимъ же сочувствіемъ Р. Алье относится къ "Христіанскимъ союзамъ" французской молодежи (Unions crétiennes de jeunes gens). Онъ убѣжденъ, что этимъ союзамъ предстоитъ видная роль въ жизни общества, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ считаетъ нужнымъ предостеречь ихъ отъ возможнаго для нихъ невѣрнаго пути. Именно, онъ желалъ бы, чтобы названные союзы или общества не поощряли чисто мистическихъ порывовъ, чуждыхъ настоящему милосердію, чтобы въ нихъ вырабатывалось энергичное мужественное милосердіе, проникнутое радостью жизни и ненавистью къ несправедливости. Одной общей молитвы еще недостаточно для членовъ христіанскаго союза: необходимо ихъ общее участіе къ судьбѣ страждущихъ и ищущихъ выхода изъ тяжелыхъ жизненныхъ положеній.

Кромѣ одиночества, другую причину, располагающую къ болѣзненному анализу, Р. Алье справедливо видитъ въ праздности. Жить значитъ дѣйствовать, но дѣйствовить въ настоящемъ смыслѣ слова значить поступать сознательно* имѣть власть надъ своими поступками, отдавать въ нихъ отчетъ себѣ, объединять ихъ, располагать ихъ сообразно своему идеалу. Праздность не бываетъ полнымъ бездѣйствіемъ, такъ какъ накапливающаяся нервная сила неизбѣжно требуетъ разряженія. Въ самомъ бездѣятельномъ человѣкѣ внутренняя работа не прекращается, но онъ становится рабомъ своихъ впечатлѣній и не въ силахъ совладать со своими душевными движеніями. Праздность убиваетъ даже здоровую волю, и только дѣятельность можетъ спасти волю ослабленную. Рѣшеніе сдѣлать то или другое означаетъ проявленіе власти надъ самимъ собою и обнаруживаетъ энергію, какую мы могли и не подозрѣвать въ себѣ. Жить значитъ дѣйствовать; наслаждаться значить чувствовать свою дѣятельность. Воля не дается намъ извнѣ; мы должны сами пріобрѣтать ее рядомъ дѣйствій или усилій, совершающихся въ одномъ и томъ же направленіи. Какъ говоритъ Рибо въ своихъ "Болѣзняхъ воли", "Самая совершенная координація есть характеръ высшей воли, величайшей дѣятельности, на что эта дѣятельность ни была бы направлена: таковы Цезарь, Микель Анджело, С. Винцентъ-де-Поль. Эта координація резюмируется въ нѣсколькихъ словахъ: единство, устойчивость, могущество. Внѣшнее единство жизни такихъ людей заключается въ единствѣ преслѣдуемой ими цѣли; оно создаетъ зависимость отъ обстоятельствъ, новыя координаціи и приспособленія". Безъ ряда дѣятельныхъ рѣшеній, безъ упорныхъ усилій, воля не можетъ быть приведена къ единству, т.-е. къ здоровому состоянію. По мнѣнію Р. Алье, чтобы"возвратить здоровье молодежи надо ее соединять и заставить дѣйствовать, т.-е. производить работу, полезную для человѣчества. Для окрѣпшей молодежи не будетъ уже причинять никакого вреда ни мода, ни пессимизмъ, ни литература безсилія и разочарованія.

Кромѣ вреда отъ литературы извѣстнаго пессимистическаго направленія, Р. Алье видитъ опасность и въ ложныхъ выводахъ, извлекаемыхъ изъ нѣкоторыхъ положеніи современной науки. Когда эти произвольные выводы выдаются за логическія непреложныя заключенія науки, тогда они могутъ сбивать съ толку умы неокрѣпшіе, все легко принимающіе на вѣру. Нѣтъ такой научной истины, которая не могла бы дать повода къ толкованіямъ вовсе нежелательнымъ, и даже вреднымъ. Такъ, мы видѣли, что ученіе о борьбѣ за существованіе, лежащее въ основѣ дарвинизма, понималось нѣкоторыми, какъ оправданіе права сильнаго. Подобно тому, ученіе объ единствѣ физическихъ силъ и неразрушимости, матеріи, иногда полагалась въ основаніе матеріалистическихъ ученій, сводившихъ всю жизнь человѣка къ категоріи чисто-физическихъ функцій. Р. Алье, безъ сомнѣнія, правъ, требуя разборчиваго и осторожнаго отношенія къ такимъ неосновательнымъ выводамъ изъ научныхъ положеній, выдающимъ мнѣнія, постороннія науки, за научныя истины. Всегда могутъ найтись люди, способные воспользоваться этими невѣрными толкованіями для оправданія своего отчаянія, отвращенія къ жизни, и даже своего циническаго эгоизма.

Обязанность предостерегать еще неокрѣпшіе умы отъ вредныхъ вліяній литературы, о которыхъ идетъ рѣчь, нашъ авторъ возлагаетъ всего болѣе на воспитателей юношества. Только тогда, когда обученіе превратится въ воспитаніе, могутъ обнаружиться тѣ нравственныя сиЛі, которыя при нынѣшнихъ педагогическихъ системахъ не выступаютъ изъ области безсознательнаго. Привычка къ чтенію и пониманію классическихъ писателей и оригинальныхъ мыслителей, двигавшихъ мысль человѣчества и направлявшихъ его къ истинному просвѣщенію, составляетъ наилучшее противодѣйствіе нездоровому вліянію извѣстнаго направленія современной литературы. Близкое знакомство съ упомянутыми выше писателями и мыслителями поставитъ читателей лицомъ къ лицу съ настоящимъ умственнымъ могуществомъ, съ великой индивидуальной силой, а это всего дороже, потому что, въ наше время именно утрачивается индивидуальность, разсѣеваясь въ общемъ механизмѣ современной жизни. Кромѣ того, пониманіе, ощущеніе жизни прошлаго должно, въ значительной степени, содѣйствовать сознанію жизни настоящаго и желанію дѣятельно участвовать въ ней.

Выходъ изъ болѣзненнаго, угнетеннаго состоянія души возможенъ, однако, лишь для того, кто сознаетъ это состояніе и страдаетъ отъ него. Въ такомъ страданіи есть уже признакъ выздоровленія, есть первый шагъ къ возрожденію. Второй ступенью должно быть пониманіе того, чѣмъ должна быть нормальная жизнь. Но какъ помочь тому, у кого еще нѣтъ яснаго сознанія ненормальности его существованія, или нѣтъ достаточно воли, чтобы построить свою жизнь на новыхъ началахъ? Поставьте его въ соприкосновеніе съ человѣческимъ страданіемъ, отвѣчаетъ Р. Алье. Занимаясь исключительно собой, посвящая свои силы только самому себѣ, какія бы цѣли мы ни преслѣдовали, и какъ бы себя ни оправдывали, мы всегда остаемся эгоистами. Благодушіе или оптимизмъ, лишенный всякаго дѣятельнаго участія въ окружающемъ насъ страданіи, всегда заключаетъ въ себѣ намѣренную близорукость и разсчитанную глухоту. Чтобы, въ концѣ концовъ, не быть безчеловѣчнымъ, онъ долженъ уступить мѣсто серьезному сострадательному отношенію къ жизни. Нормальный человѣкъ не можетъ не содрогаться передъ физической или душевной болью другаго человѣческаго существа и не можетъ не забывать о самомъ себѣ, слыша крики другихъ.

Пусть молодые люди знакомятся съ страданіями, которыя насъ окружаютъ; пусть они не отвращаютъ глаза отъ всего, что имъ тяжело или непріятно. Зрѣлище страданій человѣческихъ заставить ихъ относиться строго къ окружающей жизни и не допуститъ ихъ принять участіе въ такихъ дѣйствіяхъ, которыя стѣсняютъ или подавляютъ человѣческія существованія.

Сожалѣя объ окружающемъ его мірѣ, молодой человѣкъ пожалѣетъ и самого себя. Онъ убѣдится въ томъ вредѣ, какой вноситъ въ міръ несправедливость, и откроетъ, насколько онъ самъ причастенъ къ ней, насколько ему самому, нужно работать надъ собою, чтобы быть чистымъ отъ этого упрека. Сожалѣніе самого себя, скорбь при видѣ окружающаго насъ страданія, сознаніе нашихъ недостатковъ -- таковы результаты, къ какимъ приведетъ насъ зрѣлище міра, открывающагося непредубѣжденному глазу.

Здѣсь Р. Алье договариваетъ свою основную мысль. Сожалѣніе себя есть условіе и начало исцѣленія, но не самое исцѣленіе. Исцѣленіемъ должно быть радикальное превращеніе, полное обновленіе человѣка. А человѣкъ, говоритъ Р. Алье, тогда только можетъ почувствовать себя обновленнымъ, когда станетъ истиннымъ послѣдователемъ Христа. Тогда не будетъ мѣста никакому болѣзненному погруженію въ самого себя, никакому одиночеству, никакой гордости -- человѣкъ обратится и къ братьямъ, перестанетъ наблюдать только за своей душой, задумываться надъ своими рѣшеніями, исчислять несоразмѣрность радостей дѣйствительныхъ съ воображаемыми; онъ будетъ отвлеченъ отъ себя криками боли, которые слышатся около него, и когда захочетъ отозваться на нихъ, почувствуетъ къ страдающимъ сожалѣніе любовь.

Отвѣчая на вопросъ, который онъ ставить, что можетъ и что должна дѣлать молодежь, Р. Алье, указываетъ молодежи его рѣшеніе, соотвѣтственно избранной профессіи. Онъ требуетъ отъ будущихъ врачей умѣнья видѣть сквозь физическія страданія результаты порока и несправедливости и энергіи для защиты условій нормальной жизни, условій, необходимыхъ для полнаго развитія человѣка. Молодымъ юристамъ онъ совѣтуетъ проникнуться святой идеей права, умѣть всюду вносить ее, все преобразовывать съ ея помощью. Они должны понимать право не какъ отвлеченность, а какъ нѣчто живое -- и быть его олицетвореніемъ, видя цѣль своей дѣятельности въ томъ, чтобы пониманіе права проникло въ дѣятельность врача, администратора, экономиста, однимъ словомъ, всѣхъ, соприкасающихся съ народной жизнью. Для молодыхъ людей, изучающихъ филологическія и философскія науки, онъ желаетъ, чтобы они явились представителями идей, наиболѣе цѣнныхъ для человѣчества, и съумѣли отстоять за ними силу руководить міромъ. Отъ будущихъ представителей земледѣлія, промышленности и торговли онъ ожидаетъ, что они заставятъ силы природы служить человѣку, но не обратятъ ихъ въ орудіе эксплоатаціи этого послѣдняго. Всего болѣе надеждъ онъ возлагаетъ на будущихъ духовныхъ лицъ, которыя должны стремиться къ тому, чтобы быть душой общественнаго организма. Въ заключеніе онъ высказываетъ, что молодежи едва ли подъ силу всегда найти самой правильный путь, что она часто будетъ нуждаться въ руководителяхъ. Но руководителями ея могутъ быть не тѣ, кто только указываетъ ей этотъ путь, а тѣ, кто идутъ по немъ впереди нея.

IV.

Мы подробно изложили книгу Алье, такъ какъ она интересна не только отдѣльными мыслями, но и во всемъ ея цѣломъ, во всемъ развитіи ея аргументаціи. Мы едва ли бы, однако, рѣшились отвести ей столько мѣста, если бы она представляла лишь національный интересъ. Но она имѣетъ въ нашихъ глазахъ общее международное значеніе: мы узнаемъ въ ней многія черты, съ которыми мы уже сроднились, потому что видимъ ихъ кругомъ себя. Съ этой точки зрѣнія, краткій этюдъ парижскаго профессора кажется намъ особенно достойнымъ вниманія. Въ немъ отражаются въ законченномъ, завершенномъ видѣ тѣ мненія, которыя у васъ еще только намѣчаются, и мы можемъ судить о томъ впечатлѣніи, какое эти, уже назрѣвшіе, факты производятъ на человѣка просвѣщеннаго, безпристрастнаго и любящаго молодежь, къ которой онъ и самъ, повидимому, еще причисляетъ себя.

Повышенная чувствительность и слабость воли и, какъ результатъ этого сочетанія, пассивное или пессимистическое отношеніе къ жизни, -- вотъ тѣ черты, которыя мелькаютъ и среди нашей молодежи, озабочивая всѣхъ, кому дорого ея будущее. "Молодежь вашего времени лишена энергіи, жизнерадостности, бодрости и упорства въ достиженіи цѣли" -- таковъ отзывъ о нашемъ подростающемъ поколѣніи, какой часто приходится слышать. Причину такого печальнаго явленія у насъ видятъ всего болѣе въ обстановкѣ школы, въ высокихъ требованіяхъ, предъявляемыхъ ею ученикамъ, которые, ради удовлетворенія имъ, должны крайне напрягать свои силы. Безъ сомнѣнія, слѣдствія переутомленія здѣсь имѣютъ свою долю вліянія, но въ нихъ однихъ нельзя видѣть весь корень зла. Оно держится въ нѣдрахъ болѣе глубокихъ и развѣтвляется болѣе широко, чѣмъ у насъ обыкновенно предполагается.

И въ вашемъ обществѣ явленіе апатіи или пессимизма въ молодежи, отчасти, должны быть признаны врожденными. Культурная жизнь, въ особенности въ большихъ городахъ, и у насъ слишкомъ напряженна тревожна, чтобы представители ея могли вести здоровую жизнь и разсчитывать на здоровое потомство. По крайней мѣрѣ, нѣкоторая часть этого послѣдняго осуждена приносить съ собою на свѣтъ слабость и болѣзненность организма. Тяжелыя матеріальныя условія, въ которыхъ протекаетъ періодъ образованія для многихъ нашихъ юношей и дѣвушекъ, также не могутъ не оказывать своего дѣйствія, подтачивающаго некрѣпкія сложенія. То и другое условіе, т.-е. врожденная хилость и неправильное развитіе, не зависятъ отъ доброй воли отдѣльныхъ лицъ, принадлежащихъ къ молодежи. Но борьба съ другими вредными вліяніями психическаго характера находится уже въ предѣлахъ ея возможности; она можетъ созвать и опредѣлить эти вліянія и противустоять имъ, и должна это сдѣлать ради сохраненія своихъ жизненныхъ силъ.

"Къ счастью, молодость наша, какъ культурной націи, избавляетъ насъ отъ многихъ послѣдствій отрицательныхъ сторонъ культуры, оказывающихъ разрушающее вліяніе на болѣе старыя націи: ихъ недуги, уже развившіеся, у насъ встрѣчаются только въ зачаткѣ. Тѣмъ болѣе мы должны тщательно замѣчать ихъ и заботиться объ ихъ исцѣленіи. "Мода", о которой говорятъ Алье, т.-е. подражаніе какому-то идеалу высшаго человѣческаго существа, надѣленнаго особенною тонкостью чувства и глубиною пониманія, у насъ менѣе замѣтна, чѣмъ въ средѣ французскаго общества, но все же даетъ себя чувствовать. Нельзя сказать, чтобы наша литература была проникнута отрицательными свойствами, о которыхъ говоритъ Р. Алье по поводу французской литературы, но и ей не чуждо поклоненіе описываемому идеалу и стремленіе къ воплощенію его. Болѣе давнимъ нашимъ знакомымъ можетъ назваться отмѣчаемый французскимъ авторомъ чрезмѣрный болѣзненный анализъ, которымъ страдали еще дѣйствующія лица нашихъ наиболѣе извѣстныхъ литературныхъ произведеній сороковыхъ и даже тридцатыхъ годовъ. И теперь рѣдкій юноша, откровенностью котораго мы пользуемся, не признается намъ, что онъ всего болѣе занятъ анализированіемъ себя, стараясь "разобраться въ своей душѣ", "отдать себѣ отчетъ, что онъ такое?" Никто не рѣшится отрицать, что внимательное, строгое отношеніе къ себѣ полезно и почтенно, но оно должно имѣть свою степень или предѣлъ, опредѣляемый стремленіемъ къ дѣятельной, активной жизни. Какъ скоро анализъ начинаетъ задерживать или парализовать это стремленіе, онъ становится вреднымъ и опаснымъ.

Мыслители, которые желали истиннаго добра вашей молодежи, всего болѣе возставали именно противъ часто разсудочнаго, пассивнаго отношенія къ жизни, и желали, даже требовали отъ нея, отношенія энергичнаго и активнаго. Такимъ животворнымъ духомъ, зовущимъ на работу, на дѣло, проникнуты всѣ сочиненія Добролюбова. Правда, "исканіе дѣла" искренно занимало многихъ, занимало даже значительную часть нашей литературы, во немногимъ давалось удовлетворительное рѣшеніе этого вопроса. Чаще всего вину этихъ неудачъ возлагали на жизнь, на среду, но часть вины не могла не падать на самихъ неудавшихся дѣятелей,-- на ихъ личную неспособность къ дѣятельности и борьбѣ. И тѣ, кому приходится, въ настоящее время, стоятъ передъ неразрѣшимымъ вопросомъ -- какъ всего полезнѣе и цѣлесообразнѣе употребить свои силы, должны прежде всего подумать объ укрѣпленіи своихъ силъ. Для многихъ укрѣпленіе будетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и обновленіе.

Чтобы выработать "новаго человѣка" надо стряхнуть съ себя "стараго". Крайне чувствительный, вѣчно раздраженный пессимистъ, очень старъ, по крайней мѣрѣ, какъ наше столѣтіе, если не старше, и тотъ, кто его чувствуетъ въ себѣ, не можетъ не быть старикомъ. Мы не хотѣли бы замѣстить его всѣмъ довольнымъ оптимистомъ, но желали бы видѣть на его мѣстѣ здороваго, энергичнаго человѣка, для котораго дѣятельность и борьба органически необходимы. Реальную возможность такого типа нельзя отрицать уже потому, что мы его видимъ: всякое дѣло, какое дѣлается среди насъ, дѣлается имъ, между прочимъ, и въ средѣ молодежи. Представители этого типа учатъ, лечатъ, помогаютъ несчастнымъ, около насъ, на далекихъ окраинахъ, повсюду. Если французамъ, повидимому, еще нужно учиться этому дѣлу, нужно привыкать любить народъ, то мы уже умѣемъ это дѣлать и намъ нѣтъ надобности еще вырабатывать этотъ типъ. Для насъ нужно только, чтобы въ общественномъ представленіи этотъ типъ вытѣснилъ нынѣшній идеалъ болѣзненно-нервнаго человѣка, будто бы составляющаго высшій и неизбѣжный продуктъ культуры. Тогда всѣ признаки этого послѣдняго, а между прочимъ, и слабость воли, перестанутъ казаться чѣмъ-то законнымъ и желательнымъ, и всѣ замѣчающіе въ себѣ этотъ печальный признакъ, должны будутъ озаботиться объ избавленіи отъ него, какъ слѣдуетъ заботиться объ излеченіи всякой замѣченной болѣзни. Истинная оцѣнка психическихъ свойствъ, о, которыхъ мы говоримъ, дается намъ наукой, обдуманно и безпристрастно смотрящей на дѣло. Она убѣдительно говоритъ намъ, что нервность и чувствительность, а также и слабость воли, доходя до крайнихъ предѣловъ, являются признакомъ болѣзненности, весьма опаснымъ, такъ какъ болѣзненность здѣсь легко можетъ перейти въ настоящее психическое страданіе. Распространеніе сознанія вреднаго, угрожающаго характера такихъ явленій, какъ крайняя чувствительность и слабость воли, было бы уже большимъ шагомъ впередъ на пути къ исцѣленію недуга, все болѣе и болѣе сказывающагося и въ нашемъ обществѣ.

Д. Коропчевскій.

"Міръ Божій", No 3, 1894