Книговод

Три месяца среди людоедов Суматры

Бреннер Йоахим


   

"ЮНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ", No 11, 1901

ТРИ МѢСЯЦА СРЕДИ ЛЮДОѢДОВЪ СУМАТРЫ.

Сокращенный переводъ съ нѣмецкаго
Н. Березина.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Тип. Спб. акд. общ. печ. дѣла въ Россіи Е. Евдокимовъ. Троицкая, 18.
1901.

   

ПРЕДИСЛОВІЕ.

   Въ морѣ между Азіей и Австраліей раскинулись многочисленные острова Малайскаго архипелага. Въ очень давнія времена, когда на землѣ еще не существовало человѣка, на мѣстѣ этихъ острововъ была суша, которая соединяла оба материка -- Азію и Австралію. Но понемногу, въ теченіе цѣлаго ряда столѣтій, суша опускалась, уступая мѣсто морю, и надъ поверхностью его въ видѣ безчисленныхъ большихъ и малыхъ острововъ остались торчать лишь горные хребты и вершины прежней суши. Можно думать, что все это обширное пространство продолжаетъ еще погружаться подъ волны моря; на это указываютъ очень частыя и опустошительныя землетрясенія и множество дѣйствующихъ вулкановъ, которые насыпались изъ вулканическаго песку, пепла и лавы въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ земная кора разбилась на длинныя, глубокія трещины, уходящія далеко въ нѣдра земли.
   Покрытые роскошной тропической растительностью эти острова подымаются изъ моря, словно плавающіе на его лазурной глади гигантскіе цвѣты. Одинъ за другимъ тянутся они въ морѣ, образуя то цѣпи, то цѣлыя группы: Сунда или Большіе и Малые Зондскіе, Молуккскіе, Филиппинскіе, но среди всѣхъ своей дикой величественной природой и необузданностью нравовъ своихъ жителей отличается островъ Суматра. Верхушки пальмъ по берегамъ его, качаясь, отражаются въ темносинихъ водахъ тропическаго моря, и вѣтеръ, проносясь надъ зарослями и лугами, уноситъ оттуда въ волнахъ ароматовъ цѣлыя тучи цвѣточной пыли. Въ темной непроходимой глубинѣ лѣсовъ крадется тигръ, большія пестрыя змѣи ползаютъ по стволамъ и ліанамъ, охотясь за порхающими въ воздухѣ яркооперенными птицами, крокодилы дремлютъ на песчаныхъ отмеляхъ рѣкъ, и среди гама птичьихъ голосовъ и стрекотанья насѣкомыхъ слышенъ трескъ сучьевъ, которые ломаетъ своей тяжелой походкой слонъ или носорогъ, направляющійся на водопой. Въ многочисленныхъ, широко раскинутыхъ деревняхъ тамъ живутъ темнокожіе дикари съ своеобразными и любопытными для европейца нравами и обычаями.
   Этимъ островомъ владѣютъ голландцы, и въ числѣ ихъ колоній Суматра одна изъ самыхъ цѣнныхъ. Голландскіе колонисты разбили въ удобныхъ мѣстахъ обширныя плантаціи, приносящія обильную жатву и хорошій доходъ. Эти европейскія поселенія раскинулись по берегамъ острова, потому что до сего дня голландцы, вопреки всѣмъ усиліямъ, не могли подчинить себѣ дикія племена, живущія во внутренности страны. Въ сѣверо-западномъ концѣ острова живетъ еще много неукротимо дикихъ туземцевъ, не подчиняющихся ничьей власти. Это страна знаменитыхъ батаковъ, дикихъ людоѣдовъ. Племена ихъ обитаютъ на высокой плоскости, окруженной со всѣхъ сторонъ крутыми склонами горныхъ хребтовъ, и за этой стѣной воины ихъ съ оружіемъ въ рукахъ стерегутъ всѣ подступы, непропуская чужихъ и особенно европейцевъ, хотя бы тѣ приходили въ ихъ страну съ самыми мирными цѣлями. Въ серединѣ страны батаковъ лежитъ одно таинственное озеро. Извѣстіе о немъ проникло впервые до слуха европейцевъ въ началѣ нашего столѣтія черезъ англичанъ, владѣвшихъ въ то время Суматрой. Ихъ миссіонеры пытались проникнуть съ евангеліемъ въ рукахъ въ страну кровожадныхъ дикарей, но батаки, справедливо опасаясь, что за миссіонерами придутъ другіе европейцы, которые завладѣютъ ихъ землей, избили первыхъ вѣстниковъ новой вѣры и пожрали ихъ тѣла на торжественномъ пиршествѣ. Они поступили такъ, исполняя повелѣніе Синга-Магараджи, "Великаго Льва", какъ называютъ верховнаго жреца батаковъ. Онъ рѣдко издаетъ какія нибудь повелѣнія, но если издастъ, то ему подчиняются безпрекословно.
   Спутники этихъ несчастныхъ миссіонеровъ, избѣгшіе смертельной опасности, доставили первыя свѣдѣнія о большомъ озерѣ страны батаковъ. Но ни одинъ европеецъ не видалъ самаго озера. Нога бѣлаго не ступала на прибрежный песокъ его, и взоръ бѣлаго человѣка не скользилъ по его таинственной глади. Много путешественниковъ стремилось добраться до него, но всѣ потерпѣли неудачу, такъ какъ батаки, повинуясь строжайшему приказу, не пропускали никого. А если кто изъ отважныхъ изслѣдователей, обманувъ бдительность дикарей, устремлялся далѣе въ глубь страны, то шелъ на встрѣчу вѣрной гибели: съ варварской жестокостью и коварствомъ батаки захватывали его живьемъ и затѣмъ пожирали на пирѣ съ разными священными обрядами.
   Вотъ почему и неудивительно, что еще недавно сомнѣвались въ самомъ существованіи таинственнаго озера. Извѣстія о немъ считали за сказки досужихъ дикарей, намѣренно обманывавшихъ европейцевъ. Лишь въ 1866 г. одному путешественнику удалось проникнуть до озера, и онъ описалъ его въ такихъ плѣнительныхъ краскахъ, что вслѣдъ за нимъ въ эту очаровательную мѣстность устремились многіе другіе. Вскорѣ на озерѣ снова появились миссіонеры, проповѣдь которыхъ имѣла нѣкоторый успѣхъ, но за миссіонерами въ страну вторглись голландскіе колонисты. Тогда Синга Магараджа собралъ тысячную толпу хорошо вооруженныхъ воиновъ, съ которыми кинулся на голландцевъ. Чиновники ихъ были избиты, солдаты и колонисты прогнаны, и не одинъ бѣлый нашелъ себѣ могилу не въ родной странѣ, а въ желудкахъ неистовыхъ людоѣдовъ. Такимъ образомъ таинственное озеро Тоба, какъ его называютъ батаки, до сего дня даетъ на своихъ островахъ пріютъ и желанное убѣжище многимъ разбойничьимъ племенамъ. Кучки удальцовъ выходятъ отсюда на разбои, иногда они пускаются даже въ море, а послѣ удачной экспедиціи скрываются съ добычей и плѣнными въ свои притоны на островахъ. И вотъ въ разстояніи нѣсколькихъ миль отъ границы, гдѣ живутъ европейцы, гдѣ ходятъ паровозы и дѣйствуютъ законы, происходятъ шумные пиры, и въ котлахъ варится человѣчье мясо откормленныхъ въ ожиданіи праздника плѣнныхъ, притомъ не только европейцевъ, но даже и туземцевъ, потому что племена батаковъ враждуютъ другъ съ другомъ, и военноплѣнные раздѣляютъ участь всѣхъ чужеземцевъ.
   Молодой нѣмецкій путешественникъ баронъ Бреннеръ поставилъ себѣ цѣлью во что бы то ни стало проникнуть въ страну батаковъ, добраться до озера, переплыть на главный островъ, и тамъ, въ самомъ главномъ притонѣ людоѣдовъ, живя подъ одной кровлей съ ними, изучить ихъ любопытные обычаи. Ему удалось выполнить эту задачу, но за успѣхъ онъ едва не поплатился свѣею жизнью, и если ускользнулъ невредимымъ изъ рукъ коварныхъ дикарей, то лишь благодаря тому, что вообще даетъ побѣду въ жизни: мужеству и сообразительности.
   

ГЛАВА I.
Въ Дели.

   26 октября 1886 года -- такъ разсказываетъ баронъ Бреннеръ -- въ яркій солнечный день въ гавани Пуло Пенангъ стоялъ пароходъ "Фанте", который долженъ былъ доставить меня въ славящееся табачными плантаціями мѣстечко Дели на Суматрѣ. Это былъ небольшой, пропитанный разными запахами, грязный китайскій пароходъ. Палуба его была биткомъ набита китайскими кули, т. е. рабочими, отправлявшимися на табачныя плантаціи; они лѣниво слонялись по палубѣ, курили, играли въ разныя азартныя игры, а то такъ просто болтали. Въ два часа "Фанте" поднялъ якорь и направилъ свой путъ къ югу. Выходя изъ гавани, мы прошли мимо длинной плотины, построенной изъ мощныхъ свай, вколоченныхъ въ морское дно; сваи были связаны другъ съ другомъ, а поверхъ ихъ шли тонкія перила. На плотинѣ, прикурнувъ, сидѣло нѣсколько коричневыхъ малайцевъ, ловившихъ рыбу. Съ правой стороны изъ волнъ моря подымался крутой, покрытый темнымъ лѣсомъ островъ Пенангъ; налѣво виднѣлось плоское, залитое солнечнымъ свѣтомъ побережье полуострова Малакки съ виднѣвшимися вдали пологими возвышенностями. Море было спокойно и гладко. Но къ вечеру подулъ рѣзкій вѣтеръ, и наше судно съ трудомъ преодолѣвало волненіе. Море колыхалось и рокотало, и соленая пѣна волнъ хлестала черезъ палубу. Китайцы, заболѣвшіе морской болѣзнью, стонали и охали и, къ довершенію всѣхъ бѣдъ, насквозь промокли, окачиваемые морскими волнами. Наконецъ занялось утро, но день наступалъ хмурый, дождливый, и вмѣсто горныхъ вершинъ Суматры, которыя мы высматривали вдали, передъ нами разстилался лишь туманъ, да волнующееся море. Вскорѣ, однако, просвѣтлѣло, и на горизонтѣ показалась зубчатая линія горной цѣпи, позади которой лежала почти неизслѣдованная страна свободныхъ батаковъ {Бата или батаки представляютъ малайское племя, живущее во внутренней гористой части острова Суматры, преимущественно вокругъ озера Тоба.} -- цѣль моего путешествія. Я собирался познакомиться съ этими удивительными людоѣдами, посѣтить озеро Тоба, если возможно, переправиться черезъ него и -- такимъ образомъ, пересѣчь весь островъ поперекъ, что не удавалось еще ни одному европейцу.
   Къ полудню мы настолько приблизились къ острову, что уже могли разсмотрѣть низкое побережье, а, нѣсколько часовъ спустя, пароходъ уже добрался до сѣверной оконечности Суматры. Мимо двухъ простыхъ сигнальныхъ мачтъ "Фанте" вошелъ въ устье рѣки Дели.
   Насколько видѣлъ глазъ, рѣка была съ обѣихъ сторонъ окаймлена густозаросшей лѣсомъ болотистой низменностью. Стаи цапель и обезьянъ оживляли берега. Маленькія болотныя птицы и водяныя курочки въ испугѣ вспархивали передъ носомъ судна, а съ плоскихъ песчаныхъ мелей, окаймленныхъ камышомъ, на насъ лѣниво смотрѣли сонные крокодилы. Полчаса спустя, мы покинули пароходъ и продолжали наше плаванье въ маленькой шлюпкѣ. Кругомъ подымались страшно густыя лѣсныя заросли, и этотъ непроницаемый лѣсъ не заключалъ въ себѣ ни одного человѣческаго поселенія. Но вотъ по лѣвую руку открылся рукавъ рѣки, и мы съ радостью увидѣли желѣзнодорожный мостъ. Сейчасъ же за нимъ надъ вершинами деревъ показались вымпела {Вымпелъ -- длинный, узкій флагъ, развѣвающійся на мачтѣ въ видѣ ленты.}, которые указывали на близость гавани Лабуанъ. Множество судовъ оживляло ее, и въ числѣ ихъ мы замѣтили не мало малайскихъ шкунъ съ навѣсами.
   Здѣсь меня хотѣлъ встрѣтить докторъ Хагенъ, неоднократно уже посѣщавшій страну батаковъ и съ которымъ я хотѣлъ посовѣтоваться о моемъ путешествіи. Едва онъ услыхалъ о моемъ намѣреніи, какъ самымъ рѣшительнымъ образомъ принялся отговаривать меня, такъ какъ, по его мнѣнію, путешествіе черезъ страну батаковъ и именно мимо озера Тоба совершенно невозможно.
   Тѣмъ не менѣе я не поддался этимъ увѣщаніямъ. Посѣтивъ г. Мейснера, управляющаго громаднымъ торговымъ предпріятіемъ въ Бекалла, я попытался склонить его къ участію въ моей экспедиціи. Мейснеръ уже два раза былъ на островѣ Тоба, зналъ страну и людей, ихъ языкъ и обычаи, такъ что трудно было найти себѣ лучшаго спутника. Многіе важные старшины батаковъ не разъ посѣщали его и обмѣнивались съ нимъ подарками. Однако Мейснеръ не могъ въ это время отправиться со мной, и потому я рѣшилъ отложить свое путешествіе до весны 1887 года и пока покинуть Суматру.
   Вечеромъ наканунѣ моего отъѣзда изъ Дели я присутствовалъ на любопытномъ празднествѣ на большой плантанціи. Табакъ, главный продуктъ этой страны, былъ только что убранъ. Почти все обработанное пространство занято табачными плантаціями, размѣры которыхъ достигаютъ многихъ квадратныхъ километровъ. Всѣ онѣ принадлежатъ европейскимъ колонистамъ, наживающимъ нерѣдко на табакѣ милліоны. Сотни и тысячи желтокожихъ, украшенныхъ длинными косами китайцевъ работаютъ на этихъ плантаціяхъ подъ палящими лучами солнца. Иногда работы продолжаются и ночью при блескѣ полной луны.
   Работа заключается въ томъ, что кули рядами подвигаются по полю и обрѣзаютъ стебли ниже листьевъ. Другіе рабочіе сносятъ обрѣзанные стебли подъ навѣсы, гдѣ подвѣшиваютъ пучки по десяти стеблей для вяленія. Когда стебли провялились, рабочіе обрываютъ съ нихъ листья, связываютъ ихъ въ маленькія пачки и складываютъ въ плоскія кучи, высотой въ полторы -- двѣ сажени. Время отъ времени эти пачки переслаиваютъ въ кучахъ, пока всѣ листья не пріобрѣтутъ бурый цвѣтъ и красивый глянецъ. Затѣмъ начинается сортировка листьевъ. Рабочіе усаживаются на землю двумя длинными рядами, лицомъ другъ къ другу и приступаютъ къ дѣлу: одни разбираютъ листья по длинѣ, а другіе по цвѣту. Проворные сыны Поднебеснаго Царства работаютъ съ необыкновенной быстротой: быстрѣе, чѣмъ успѣваешь слѣдить за ними, раскладываютъ они листья по различнымъ кучкамъ; особенно трудно сортировать листья по цвѣту; -- работа эта требуетъ большого навыка. Передъ каждымъ китайцемъ воткнуто полукругомъ въ землю 18--22 колышка, между которыми раскинуты вѣеромъ 17--21 кучки листьевъ, такъ какъ рабочій долженъ различать именно столько оттѣнковъ. Другъ на другѣ и рядомъ лежатъ листья, начиная съ самаго свѣтлаго коричневаго до черножелтаго цвѣта, и въ каждой кучкѣ листья должны быть одного цвѣта. Такъ называемые пестрые листья, не имѣющіе однороднаго цвѣта, складываются отдѣльно. Въ отдѣльной же кучкѣ складываются листья съ мелкими свѣтлыми пятнами, цѣнимые особенно высоко. Другіе, съ крупными пятнами, представляющіе болѣе низкій сортъ, откладываются въ сторону.
   По окончаніи уборки табакъ съ разныхъ плантацій доставляется въ гавань и нагружается на суда. Большая часть его отправляется въ Амстердамъ, представляющій міровой рынокъ табаку. Отсюда табакъ отправляется въ Америку, въ Германію, Францію и другія страны, гдѣ, благодаря своимъ достоинствамъ, цѣнится очень высоко.
   Въ это время -- въ срединѣ ноябрѣ -- неутомимые китайскіе кули получаютъ жалованье за свои труды и празднуютъ своего рода праздникъ жатвы. Они работали прилежно и безъ перерыва двѣнадцать мѣсяцевъ, довольствуясь скудной пищей, состоящей изъ риса и сушеной рыбы, не доставляя себѣ отдыха или какихъ либо развлеченій. Но теперь въ карманѣ каждаго бренчитъ круглый капиталецъ, на всѣхъ плантаціяхъ гуляютъ, и всюду царятъ веселіе и радость.
   На той плантаціи, которую мы посѣтили, дѣло происходило такъ: узкоглазые китайцы кучками толпились передъ хижинами среди пальмовыхъ рощъ, смѣялись и болтали, другіе подъ навѣсомъ предавались гибельному куренію опіума. На площадкѣ возвышался театръ маріонетокъ, а кругомъ него раскинулись лавчонки съ съѣстными припасами, со сладостями и чаемъ. Рабочіе смѣялись продѣлкамъ маріонетокъ, многіе поглощали разную снѣдь и сласти, но большая часть ихъ, разбившись на кучки, сидѣли на корточкахъ съ внимательно напряженными лицами вокругъ низкихъ игорныхъ досокъ; при колеблющемся свѣтѣ пропитанной масломъ, но пріятно пахнущей лучины они считали деньги и бренчали доставшимися имъ золотыми монетами. На игорныхъ доскахъ или на замѣнявшихъ ихъ цыповкахъ былъ нарисованъ черной краской какой-то рисунокъ, на разныя фигуры котораго игроки ставили свои деньги.
   Возлѣ одной такой доски сидѣло двое красивыхъ молодцевъ и нѣсколько старыхъ китайцевъ. Къ толпѣ зрителей мы замѣтили нѣсколькихъ рабочихъ, прибывшихъ вмѣстѣ съ нами на "Фанте". Большая часть молодыхъ рабочихъ участвовали въ работахъ на плантаціяхъ въ первый разъ и теперь, заработавъ свое жалованье, чувствовали себя богачами, и все же каждому изъ нихъ хотѣлось еще болѣе увеличить это богатство. Но когда первая игра кончилась, оказалось, что они проиграли. Они поставили новыя ставки и снова проиграли.
   Тогда они удвоили ставки, и примѣру ихъ послѣдовали старые китайцы. Вытянувъ шею, игроки упорно смотрѣли лихорадочными глазами на доску, ожидая рѣшительнаго момента. И вотъ онъ наступилъ, и оказалось, что выигралъ молодой рабочій. Онъ вскочилъ, собралъ свой большой выигрышъ и испустилъ дикій крикъ радости. Товарищъ его поблѣднѣлъ и печально опустилъ голову, а старые китайцы, раздраженные тѣмъ, что они въ одно мгновенье потеряли сбереженіе долгихъ мѣсяцевъ, плодъ тяжелой работы, стали грубо ругаться.
   Къ вечеру шумъ становился все сильнѣе; праздникъ безъ шуму не мыслимъ нигдѣ и менѣе всего у китайцевъ. Со стороны театра маріонетокъ доносились непрерывные звуки гонговъ {Гонгъ есть плоскій металическій кругъ въ видѣ сковороды, въ середину его ударяютъ мягкимъ биломъ, и тогда онъ издаетъ нѣсколько дикій, но все же звонкій ревъ.} и дудокъ. Закусочники выкривали названія своихъ кушаній, напоминая страстнымъ игрокамъ о потребностяхъ ихъ желудковъ; въ воздухѣ раздавались радостные крики выигравшихъ и проклятія и жалобы тѣхъ, кто, ставъ нищимъ, въ качествѣ бѣднаго кули обреченъ былъ остаться на плантаціи вмѣсто того, чтобы вернуться на родину, къ своей семьѣ.
   

ГЛАВА II.
Приготовленія и возвращеніе въ Дели.

   На слѣдующій день я покинулъ Суматру и въ теченіе послѣдующихъ мѣсяцевъ ревностно занимался приготовленіями для своего путешествія въ страну батаковъ. Въ Сингапурѣ я закупилъ нѣкоторые товары для подарковъ царькамъ людоѣдовъ. Но всего труднѣе было мнѣ собрать достаточное количество старыхъ испанскихъ долларовъ. Батаки, правда, очень любятъ звонкія монеты, но по особому упрямству не признаютъ никакихъ другихъ монетъ, кромѣ испанскихъ долларовъ. Они различаютъ два сорта такихъ долларовъ, именно доллары "съ пушками" и доллары "съ улитками". На долларахъ перваго рода отчеканенъ испанскій гербъ между двумя колоннами, которыя батаки принимаютъ за пушечные стволы; на долларахъ второго рода значится буква М со значкомъ, очертанія которой сильно смахиваютъ на улитку. Тѣ и другіе доллары попадаются съ каждымъ годомъ все рѣже и рѣже, ибо они уходятъ на озеро Тоба, откуда никогда не возвращаются, такъ какъ батаки переплавляютъ ихъ и дѣлаютъ изъ нихъ украшенія. Наконецъ я раздобылъ достаточный запасъ этихъ монетъ, заплативъ за каждую изъ нихъ въ полтора раза больше ея стоимости.
   Въ концѣ марта 1887 года я вернулся назадъ въ Дели и поселился въ хижинѣ, въ которой жилъ при первомъ моемъ посѣщеніи.
   Въ Лабуанѣ я посѣтилъ доктора Хагена. Онъ видимо былъ изумленъ, что я не отказался отъ своего намѣренія "пересѣчь" страну вольныхъ батаковъ, и снова попытался отговорить меня, настойчиво развертывая передо мною картину невозможныхъ трудовъ и опасностей моего предпріятія. Онъ совѣтовалъ мнѣ либо удовольствоваться посѣщеніемъ озера Тоба, либо пересѣчь Суматру изъ Ассаххана, чего вѣдь тоже никто еще не дѣлалъ, Тоже самое совѣтовалъ мнѣ голландскій чиновникъ въ Меданѣ, который противился моимъ планамъ, такъ какъ не имѣлъ права дать мнѣ разрѣшеніе на подобное путешествіе. Онъ опасался, что въ случаѣ несчастнаго исхода путешествія, правительство обвинитъ его въ этомъ.
   Страна людоѣдовъ пользуется такой дурной славой, и воспоминаніе объ европейцахъ, убитыхъ и пожранныхъ тамъ, было еще такъ живо въ памяти всѣхъ, что они не надѣялись на удачу моей экспедиціи и даже пророчили ей печальный конецъ.
   Но я упорно стоялъ на своемъ планѣ, и ничто не могло отклонить меня отъ него, наоборотъ, все, что я слышалъ, еще болѣе подстрекало меня.
   Прежде всего я постарался увидѣться съ Мейснеромъ. На пути къ нему я проходилъ мимо лѣсныхъ зарослей и полей, среди которыхъ одиноко стояли высокія деревья. Это были старые, уцѣлѣвшіе отъ прежняго дѣвственнаго лѣса ветераны. Одни изъ нихъ были ядовитые деревья Рингасъ, сокъ которыхъ, говорятъ, вызываетъ на кожѣ опасную сыпь, почему никто не рѣшается прикоснуться къ нимъ. Другіе, говорятъ, вызываютъ даже слѣпоту, почему ихъ также избѣгаютъ. Между прочимъ, я замѣтилъ нѣсколько стройныхъ, прекрасныхъ деревьевъ съ небольшими кронами. На одномъ изъ нихъ высоко наверху сидѣлъ человѣкъ, а другой человѣкъ взбирался на второе дерево и достигъ уже до половины его высоты. Когда я приблизился, то увидѣлъ, что этотъ человѣкъ имѣлъ за спиной связку маленькихъ крѣпкихъ деревянныхъ колышковъ. Онъ пробуравливалъ въ столѣ отверстіе, втыкалъ въ него колышекъ, становился на него, буравилъ выше второе отверстіе, втыкалъ въ него колышекъ, за который цѣплялся, какъ за сукъ, и лѣзъ такимъ образомъ все выше. Я окликнулъ его и спросилъ, зачѣмъ онъ лѣзетъ на дерево; онъ отвѣтилъ мнѣ, что на вершинѣ завелись дикія пчелы, до меда которыхъ онъ намѣренъ добраться. Такія медоносныя деревья составляютъ собственность султана Дели, и потому ихъ запрещено срубать.
   Надъ цвѣтущими кустами порхали маленькія пестрыя бабочки, съ полей доносились крики перепеловъ, и въ воздухѣ мелькали ласточки. Мое особенное вниманіе привлекли къ себѣ птицы дронго съ парой длинныхъ хвостовыхъ перьевъ, украшенныхъ на концѣ бородкой, какъ у павлина; они легко и стройно неслись по воздуху или же, опустившись на спину какого нибудь буйвола, поклевывали тамъ водившихся въ его шерсти паразитовъ.
   Солнце стояло высоко въ небѣ, и хотя я находился лишь немного къ сѣверу отъ экватора, все же было не очень жарко, ибо морской вѣтеръ приносилъ съ берега легкую прохладу.
   Наконецъ я добрался до г. Мейснера, но здѣсь меня ожидало непріятное извѣстіе: противъ ожиданія и къ полному своему огорченію онъ не могъ принять участія въ моемъ путешествіи, такъ какъ не получилъ на то разрѣшенія отъ своего начальства. Однако онъ утѣшилъ меня, сказавъ, что нѣкто г. Мехель, съ которымъ онъ совершилъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ путешествіе въ страну батаковъ, желаетъ сопутствовать мнѣ и беретъ на себя руководство и надзоръ за проводниками. Мехель, родомъ швейцарецъ, легко выносилъ передряги путешествій, хорошо говорилъ на языкѣ туземцевъ и зналъ ихъ нравы и обычаи.
   Мы занялись съ нимъ составленіемъ плана путешествія и твердо установили направленіе пути. Первою нашею цѣлью было селеніе Кабанъ-Дьяе въ странѣ Каро-батаковъ.
   Мейснеръ, знавшій издавна старшину этого селенія по имени Си Баяка, вошелъ въ сношенія съ нимъ и расположилъ его въ нашу пользу. Онъ же заготовилъ большую часть необходимыхъ въ нашемъ путешествіи товаровъ для подарковъ, какъ-то: табакъ, стеклянныя бусы, мѣдную проволоку, зеркала, ножи, разныя шкатулки, красныя и синія ткани и красную матерію съ золотой каймой.
   Слѣдующіе дни я занимался закупкой припасовъ и разныхъ другихъ нужныхъ вещей. По совѣту Мейснера Мехель съѣздилъ къ голандскому президенту въ Меданъ, отъ котораго привезъ, наконецъ, къ великому моему удовольствію, дозволеніе предпринять путешествіе. Въ полдень къ намъ явились оба главныхъ предводителя нашихъ носильщиковъ; это были старшина Си Баякъ Си Путъ и родственникъ его Си Бале, поразившіе насъ больше своимъ безобразіемъ, чѣмъ саномъ.. Я торжественно передалъ имъ, съ цѣлью снискать ихъ расположеніе, назначенные имъ подарки, состоявшіе для каждаго изъ куртки тонкаго темносиняго сукна съ яркими мѣдными пуговками; надѣвъ ихъ, они почувствовали себя необыкновенно хорошо, тѣмъ болѣе, что въ добавокъ къ тому я подарилъ каждому еще по нѣскольку платковъ для головнаго убора, какъ его носятъ въ этой странѣ.
   Этотъ головной уборъ устраиваютъ изъ трехъ платковъ, которые называютъ одинъ на другой, обыкновенно въ такомъ порядкѣ, что внизу находится красный, на немъ черный платокъ, а верхъ вѣнчаетъ какой нибудь ярко-пестрый кусокъ ткани. Старшинѣ я обѣщалъ кромѣ того карманные часы, если останусь доволенъ имъ. Затѣмъ оба проводника приступили къ обозрѣнію нашего багажа и принялись распредѣлять это на тюки; каждый тюкъ, по ихъ мнѣнію, долженъ былъ быть не тяжелѣе 20 фунтовъ, но съ этимъ мы никакъ не могли согласиться, такъ какъ въ такомъ случаѣ намъ потребовалось бы цѣлая армія носильщиковъ. Наконецъ они уступили нашему требованію и свернули тюки вѣсомъ въ 35--40 фунтовъ (т. е. около пуда) каждый, такъ что въ общемъ намъ потребовалось 36 носильщиковъ. Носильщики должны были явиться въ день, назначенный для выступленія въ путь.
   

ГЛАВА III.
Подъемъ по горамъ на плоскогорье батаковъ.

   Раннимъ утромъ 18 марта наше жилище и дворъ представляли оживленную картину: мы укладывали послѣднія вещи, запирали ящики и сундуки, провѣряли вѣсъ тюковъ, словомъ, готовились выступить въ дорогу. Въ часъ къ намъ пожаловали оба проводника; на нихъ были, конечно, новыя куртки, но они привели съ собою едва половину потребнаго числа носильщиковъ, оправдывая себя цѣлой кучей извиненій и другихъ доводовъ. Вслѣдствіе этого Мейснеру пришлось въ послѣднее мгновеніе заняться вербовкой недостающихъ кули. Такъ какъ мы собирались пройти въ первый день немного, притомъ по хорошей дорогѣ, проложенной отъ станціи, то нашъ багажъ можно было подвезти на телѣгахъ, запряженныхъ волами, которые тронулись въ путь въ 3 часа дня. Спустя часъ, мнѣ подвели коня, красивую батакскую лошадку съ мягкой гривой и длиннымъ хвостомъ, стройную, но выносливую. Эти лошади отличаются твердой поступью при путешествіи по узкимъ каменистымъ тропинкамъ въ горахъ. Черезъ нѣсколько минутъ ее осѣдлали, также какъ и лошадь Мехеля, и мы поскакали вслѣдъ за нашимъ носильщикамъ, ушедшимъ со своими вожатыми впередъ. Дорога была широкая, но мягкая, глинистая и вела мимо свѣжевырубленныхъ участковъ лѣса и недавно разбитыхъ табачныхъ плантацій.
   Проскакавъ немного, мы остановились у жилища голландскаго чиновника, гдѣ пополнили нашу дорожную аптеку кое какими медикаментами, и затѣмъ тронулись дальше по холмамъ и орошеннымъ ручьями долинамъ. Всюду замѣчались слѣды трудолюбивыхъ начинаній европейскихъ поселенцевъ, которые, кромѣ табаку, дѣлали здѣсь опыты насажденія кофейнаго и каучуковаго дерева.
   Переправляясь черезъ какой то ручей, мы наткнулись въ живописной мѣстности на толпу отдыхающихъ людей нѣсколько страннаго вида; это оказались малайцы съ острова Борнео; они отправлялись въ горы съ цѣлью продать обитающимъ тамъ воинственнымъ племенамъ знаменитое оружіе, изготовленіемъ котораго славится ихъ островъ. Прохладный, тѣнистый вечеръ тихо спускался съ неба, кругомъ подымался легкій туманъ, придававшій мѣстности знакомый намъ на родинѣ осенній видъ. Мы перевалили черезъ нѣсколько низкихъ холмовъ, какъ внезапно сверкнувшій вдали огонекъ показалъ намъ, что цѣль нашего сегодняшняго пути уже недалеко.
   Это былъ домъ нѣкоего Шмита, представителя большой торговой компаніи, производившей здѣсь опыты посадки кофейнаго дерева. Мы отдохнули здѣсь немного и, приказавъ носильщикамъ расположиться на ночлегъ въ лѣсу, поскакали дальше къ дому г. Ортмана. Домъ стоялъ въ прохладномъ уединеніи лѣса, позади его открытыхъ балконовъ, съ пальмами при входѣ, журчала рѣка, нарушая мирную тишину. Мехель вернулся назадъ для надзора за носильщиками, но я остался здѣсь на ночлегъ. Слышно было, какъ на крышѣ ворковали голуби и мычали быки въ стойлѣ. При входѣ въ конюшню, куда я зашелъ съ цѣлью провѣдать свою батакскую лошадку, мнѣ бросилось въ глаза какое то темное животное, которое я было принялъ за собаку. Внезапно оно вскочило на заднія лапы, и предо мной съ привѣтливымъ ворчаніемъ оказалась обезьяна; мгновеніе спустя она была уже на спинѣ лошади, гдѣ стала выдѣлывать забавные прыжки. Этихъ обезьянъ охотно держатъ на конюшняхъ, какъ веселыхъ и пріятныхъ товарищей лошадей. Появилась также и кошка; только здѣшнимъ кошкамъ недостаетъ кое чего, у нихъ нѣтъ длиннаго пышнаго хвоста, вмѣсто котораго торчитъ короткій, безобразный обрубокъ.
   Возлѣ самаго дома стоялъ древній лѣсной великанъ -- Варингиновое дерево. Стволъ его подымался высоко надъ верхушками сосѣднихъ деревьевъ; его обвивали кругомъ ліаны и прелестныя орхидеи, которыя украшали его своими большими яркими, похожими на бабочекъ, цвѣтами. Могучіе воздушные корни, словно гигантскія руки, свѣшивались внизъ, внѣдряясь въ пышно покрытую растительностью почву. Многіе изъ этихъ корней равнялись по толщинѣ туловищу человѣка, такъ что мы и наши спутники, сопровождавшіе насъ сюда съ плантаціи, казались по сравненію съ этимъ гигантомъ ничтожно маленькими.
   На слѣдующее утро мы поднялись рано и быстро принялись за дѣло, такъ какъ хотѣли пройти изрядный кусокъ. Но наши носильщики не обнаруживали ни малѣйшаго желанія двинуться дальше съ тюками поклажи. Они не могли и не хотѣли понять причины нашей поспѣшности. Лица ихъ были хмуры и недовольны; одному не нравилась форма его тюка, другому ноша казалась слишкомъ тяжёлой; кругомъ валялись ящики и тюки, которые никто не хотѣлъ нести. Раздавались даже голоса недовольныхъ размѣрами жалованья, а иные заявляли, что раздумали и не желаютъ итти дальше. Неужели же наше предпріятіе должно было потерпѣть крушеніе вслѣдствіе упрямства этихъ людей? Ни въ какомъ случаѣ! Мы заявили имъ самымъ рѣшительнымъ образомъ, что требуемъ безусловнаго повиновенія и порядка, и привлекли къ отвѣту вожаковъ, гордо разгуливавшихъ съ ружьями, снабженными штыками. Наконецъ все пришло въ порядокъ, и можно было тронуться въ путь. Впереди шагалъ Си Баякъ Си Путъ, за нимъ гуськомъ слѣдовали носильщики, пеструю вереницу которыхъ завершалъ Си Бале и мы съ нашими слугами. Нашъ маленькій караванъ состоялъ изъ самыхъ разнообразныхъ людей: тутъ были батаки, малайцы, яванцы, метисъ -- мой лакей Френсисъ, и китаецъ Асенгъ -- поваръ и пекарь, наконецъ, мы, европейцы. Мейснеръ, Ортманъ и Шмитъ провожали насъ.
   Нѣкоторое время мы удобно двигались по довольно сносной дорогѣ, подымавшейся полого въ гору, но вскорѣ она кончилась, и предъ нами открылась дѣвственная, нетронутая топоромъ европейца мѣстность. По батакской тропѣ углубились мы во влажную сѣнь густой чащи, сразу замедлившей скорость движенія; корни деревьевъ, ліаны, вмѣстѣ съ вязкой почвой, усѣяной лужами и грязью, заставляли быть осторожнымъ. Въ первое мгновеніе нами овладѣла въ этой чащѣ непривычная робость -- мы были подавлены этой могучей дикой растительностью, осѣнявшей насъ своей спутанной листвой. Высоко вздымающіяся вершины лѣсныхъ гигантовъ Скрыты отъ взора густой сѣтью вьющихся растеній и ліанъ, такъ что взоръ видитъ только мшистые стволы, и присутствіе листвы обнаруживается лишь тогда, когда, словно душистый привѣтъ, сверху падаетъ цвѣтокъ или созрѣвшій плодъ. Мы видимъ только ту скромную растительность, которая зеленымъ и пышнымъ ковромъ покрываетъ почву лѣса. Эти растенія ближе къ намъ, и мы восхищаемся прелестью и разнообразіемъ ихъ. Каждое изъ этихъ растеній составило бы гордость нашихъ оранжерей и доставило бы громадное наслажденіе любителю цвѣтовъ. Буйные вихри, ярко сверкающія молніи, а то такъ просто дряхлость произвели опустошеніе въ чащѣ лѣса. И вотъ, можетъ быть, впервые послѣ сотенъ лѣтъ въ таинственный мракъ этого лѣса проникли ласковые лучи солнца, порождая во влажныхъ нѣдрахъ его новую жизнь. Заглушенныя деревца подымаются, тянутся съ новыми силами вверхъ, сплетаясь вѣтвями и выростая въ могучихъ гигантовъ. Между ними начинается борьба за воздухъ и свѣтъ, они тѣснятъ и душатъ другъ друга, пока, послѣ тяжкой борьбы, одинъ не одержитъ верхъ. Разростаясь и зеленѣя, онъ протягиваетъ крѣпкіе сучья надъ толпой своихъ братьевъ, обрекая ихъ на гніеніе и смерть въ сыромъ, тускломъ мракѣ. Вотъ прекрасное дерево съ широкими, какъ у липы, листьями, изъ которыхъ туземцы приготовляютъ вино. Стволъ его даетъ крѣпкое дерево. Рядомъ съ нимъ другое, усыпанное длинными стручьями съ вкусными зернами. Дальше стоитъ дерево, сочныя листья котораго доставляютъ хорошую краску. А вотъ еще одно, съ очень вкусными орѣхами. Отъ ствола къ стволу перекидываются стебли и вѣтви ротанга, по которымъ, цѣпляясь, лазаютъ на головокружительной высотѣ обезьяны, крича и кривляясь. Какъ богата и разнообразна животная жизнь въ этомъ дѣвственномъ лѣсу! Крадучись, ходятъ по нему тигръ и пантера; безчисленныя змѣи прячутся въ населенной листвѣ, высматривая добычу. Порою попадаются слоны, идущіе длинной цѣпью одинъ за другимъ, а то такъ одиноко бродящій безобразный носорогъ. Но намъ нечего бояться этихъ дикихъ звѣрей, они пугаются вида человѣка, особенно европейца, котораго чуютъ издали, и убѣгаютъ при звукѣ его голоса или при шорохѣ шаговъ. Только слонъ взираетъ на него съ философскимъ спокойствіемъ и равнодушіемъ. Здѣсь водится также много медвѣдей, оленей, кабановъ, фазаловъ-аргусовъ, дикихъ курочекъ и другой дичи, и множество крикливыхъ обезьянъ и пестрыхъ птицъ, производящихъ шумъ и гамъ среди пышныхъ вершинъ деревьевъ. Всѣ эти звѣри доставляютъ охотнику легкую добычу и развлекаютъ путешественника своими криками и яркими красками. Но настоящій ужасъ внушаютъ путнику легіоны мелкихъ существъ -- они отравляютъ странствіе, и единственное оружіе въ борьбѣ съ ними составляетъ осторожность и терпѣніе. Почва покрыта піявками, которыя при нашемъ приближеніи въ жадномъ возбужденіи отдѣляются отъ земли, и протягиваютъ свои туловища вверхъ. Ихъ такое множество, что временами кажется, точно это безчисленные волосы, поднявшіеся дыбомъ. Они висятъ также по кустамъ, на стебляхъ травы и впиваются въ насъ, когда мы ползкомъ пробираемся въ чащѣ. Въ воздухѣ носятся пчелы и осы, угрожая намъ своимъ жаломъ, а ночью, когда усталое тѣло жаждетъ покоя и сна -- тучи кровожадныхъ москитовъ медленно мучаютъ насъ своимъ ядовитымъ напѣвомъ, такъ, что порою почти сходишь съ ума отъ сознанія своей полной безпомощности. Почва, покрытая гнилью, и тяжелый сырой воздухъ таятъ въ себѣ лихорадки и болѣзни и гонятъ вонъ изъ этого величественнаго лѣса.
   Послѣ часа ходьбы мы вышли изъ чащи и приблизились къ деревнѣ, откуда происходили наши проводники -- Си Банкъ Си Путъ и Си Бале. Здѣсь мы остановились въ надеждѣ, что Си Баяку, старшинѣ этой деревни, удастся раздобыть носильщиковъ, что и оправдалось. Жители этой деревни встрѣтили насъ дружелюбно. Они были маленькаго роста, худощавы, съ коричневымъ цвѣтомъ кожи, темными прямыми волосами и черными глазами. Мужчины носили длинныя саронги, т. е. длинныя, вязанныя изъ шерсти накидки въ видѣ шали, спускавшіяся до лодыжекъ. У нѣкоторыхъ были накинуты на плечи платки, а другіе носили яркаго цвѣта полотняныя или суконныя куртки, купленныя у голландцевъ. Головы ихъ покрывали пестрые платки, скатанные въ видѣ шапокъ. Женщины были одѣты почти также. Въ ушахъ у нихъ болтались толстыя серебряныя серьги, а изъ подъ синяго головнаго платка выбивались черные густые волосы.
   Си Пута, нашего проводника и старшину встрѣтили съ радостью три молодыя женщины, приготовившіяся сопровождать его дальше; одна изъ нихъ была его жена, готовая раздѣлить съ нимъ превратности пути, а двѣ другія хотѣли навѣстить своихъ родителей на батакскомъ плоскогоріи, которыхъ онѣ не видѣли уже цѣлый годъ. Насъ поразили ихъ красивыя лица, на которыхъ сквозь темную кожу просвѣчивалъ яркій румянецъ.
   Ихъ стройное тѣло обвивали голубые саронги. Когда мы снялись съ мѣста, они прочитали краткую напутственную молитву и двинулись впередъ.
   За деревней въ тѣни влажнаго лѣса я увидѣлъ странный памятникъ.Въ землю былъ врытъ бамбуковый стволъ, толщиной въ руку; на высотѣ одного метра онъ былъ расщепленъ въ тонкія лучинки, которыя расходились въ разныя стороны, образуя клѣтку въ видѣ воронки. На клѣткѣ сидѣла крыша въ видѣ конуса изъ хидьяка -- черныхъ крѣпкихъ волоконъ сахарной пальмы. Подойдя ближе, мы увидѣли въ клѣткѣ человѣческій черепъ. Это была могила прежняго старшины селенія. Такой памятникъ называется у туземцевъ гритингъ.
   Дорога становилась понемногу хуже. Мы поднимались въ гору по каменнымъ розсыпямъ, и порою тропинка вилась по узкому гребню горы между двумя скатами. Чѣмъ выше мы поднимались, тѣмъ прекраснѣе открывался видъ на широкую плодородную низменность Дели. Въ слѣдующемъ маленькомъ селеніи мы сердечно распростились съ нашими милыми провожатыми. Мейснеръ вытащилъ бутылку шампанскаго, взятую на этотъ случай, и мы выпили за счастливое окончаніе нашего предпріятія. Затѣмъ мы тронулись дальше, а они повернули назадъ. Дорога вела насъ то по лѣсной чащѣ, то по травянистымъ лугамъ или кустарникамъ и тернамъ. Съ трудомъ взобравшись на вершину горы, мы осторожно должны были спускаться внизъ. Въ каждомъ небольшомъ селеніи наши носильщики, точно старыя почтовыя лошади передъ постоялымъ дворомъ, были не прочь отдохнуть. Но время было дорого, а впереди подымалась трудно доступная гора. Мы спустились съ нея къ маленькому ручью, по берегамъ котораго росли прелестныя, фіалки и крупныя незабудки. Моста не было, а потому, намъ пришлось совершить переходъ по колѣно въ холодной горной водѣ. Перейдя его, мы углубились въ чащу бамбука, а когда вышли, то оказались на берегу того же потопа. Здѣсь берегъ былъ кругой, и черезъ воду былъ перекинутъ неровный, скользкій древесный стволъ, служившій мостомъ. Туземцы, несмотря на тяжелую ношу, легко перешли по нему, но мы, европейцы, перебрались съ трудомъ. Двигаясь вдоль рѣки, мы замѣтили на деревьяхъ красивыхъ пестрыхъ дятловъ, а впереди промелькнули двѣ стройныхъ лани. Вскорѣ мы замѣтили на нашей узкой тропинкѣ много человѣческихъ слѣдовъ, изъ чего заключили, что приближаемся къ какому то поселенію. Сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ, мы очутились передъ высокимъ плотнымъ плетнемъ изъ толстаго бамбука. Это была ограда деревни Петимусъ. Узкій неудобный проходъ привелъ насъ въ средину ея, и вожатые. Си Баякъ Си Путъ и Си Бале тотчасъ же спросили старшину. Но онъ былъ на охотѣ, и не было никого, кто могъ бы замѣнить его. Это было непріятно, такъ какъ мы не знали, гдѣ провести ночь. Нельзя же было вломиться въ домъ старшины, не спросись его. Долго стояли мы такъ въ то время, какъ наши носильщики уже давно устроились и сидѣли у дымящихся горшковъ съ пищей, такъ какъ они безъ труда раздобыли себѣ рисъ. Наконецъ, уставъ ждать, мы вошли въ ближайшій домъ, въ которомъ дряхлая старуха варила на очагѣ рисъ. Она казалась въ своей темной и грязной, пропитанной дымомъ, горницѣ, при красномъ свѣтѣ очага, какою то злой колдуньей. Мы также занялись приготовленіемъ ужина и напустили столько дыму, что едва не задохлись и, протирая глаза, должны были выбраться за дверь на свѣжій воздухъ. Ужинъ, приготовленный съ такимъ трудомъ, не обошелся, конечно, безъ зрителей. Въ дверяхъ появилось нѣсколько темныхъ фигуръ, которыя, раскрывъ ротъ, съ изумленіемъ смотрѣли, какъ мы отправляли пищу въ ротъ такими замысловатыми инструментами, какъ ножикъ и вилка. Зрѣлище это, казалось, очень забавляло ихъ, и, тихо смѣясь, они подталкивали другъ друга.
   Вдругъ раздался глухой раскатъ грома, и любопытная публика вмѣстѣ съ дряхлой старушкой поспѣшно разбѣжалась, чтобы добраться до своихъ жилищъ еще до наступленія грозы. Молнія сверкала все ярче и ярче, и оглушающій грохотъ потрясалъ воздухъ.
   -- Господинъ, господинъ,-- воскликнулъ Си Бале,-- видишь ли ты, какъ сверкаютъ зубы Дебаты?
   -- Чьи зубы?-- спросили мы.
   -- Зубы Дебаты, зубы великаго Дебаты! Когда сверкаетъ молнія, это значитъ, что Дебата улыбается, и золотые зубы въ его рту сверкаютъ сквозь мракъ ночи!
   -- А кто же это Дебата?-- спросили мы снова.
   -- О, господинъ, ты не знаешь его?-- отвѣтилъ Си Бале въ то время, какъ ударъ грома потрясъ всю хижину.-- Дебата -- творецъ міра и у него три сына: одинъ богъ правды, другой богъ добра, а третій богъ зла. А самъ Дебата властелинъ духовъ, сколько ихъ ни есть въ мірѣ.
   -- Такъ, такъ, значитъ по твоему Дебата сотворилъ міръ. Какъ же онъ создалъ землю и какой придалъ ей видъ?
   -- Господинъ, земля -- большой, большой кругъ, и небо покрываетъ ее, какъ чаша. Тамъ, гдѣ небо сходится съ землей, почва плодороднѣе всего. Тамъ растутъ самые лучшіе бананы, самыя высокія кокосовыя пальмы, а бамбукъ, проросшій изъ зерна на утренней зарѣ, къ вечеру уже большое дерево, Люди, живущіе на томъ краю, умнѣе всѣхъ, потому что они часто видятъ боговъ и узнаютъ отъ нихъ, что дѣлается въ небѣ и подъ землей.
   Долго еще болталъ Си Бале, между тѣмъ какъ дождь барабанилъ по землѣ, освѣжая воздухъ. Наконецъ онъ замолкъ и заснулъ, но мы всю ночь не могли сомкнуть глазъ отъ страшнаго грохота непогоды.
   Утро принесло намъ новыя непріятности: наши носильщики отказывались нести поклажу и хмурились, поглядывая на грязь, покрывавшую промокшую землю. Было уже поздно, когда мы, наконецъ, выступили въ путь. Къ довершенію всего, запоздалъ Си Баякъ Си Путъ; онъ разсказалъ, что услыхалъ о какой то войнѣ, вспыхнувшей между племенами, и разспрашивалъ людей, желая добыть точныя свѣдѣнія. Все, что онъ развѣдалъ, это слухъ о распрѣ, возгорѣвшейся между жителями двухъ большихъ селеній, лежавшихъ на Каро-батакскомъ нагорьѣ близъ перевала, черезъ который лежалъ нашъ путь.
   Солнце на минуту выглянуло изъ за тучъ, и какъ ни коротко было это мгновеніе, все же оно ободрило насъ на дальнѣйшій трудъ. Но подвигаться впередъ послѣ вчерашняго дождя было очень тяжело. Вскорѣ мы взобрались на открытую вершину холма, откуда, еслибы не пасмурная погода, открывался прелестный видъ на лежавшія впереди горы. Но теперь завѣса бѣлыхъ густыхъ облаковъ скрывала даль, и лишь порой изъ тумана вырѣзывалась то одна, то другая вершина. Часъ спустя, когда мы двигались по густой чащѣ, люди внезапно остановились, и среди нихъ раздались громкіе, но возбужденные отъ страха крики, въ которыхъ мы ничего не могли разобрать кромѣ словъ "орангъ батакъ". Оказалось, что наши малайцы, которые не могли поспѣть за ушедшими впередъ и знакомыми съ тропинкой батаками, заблудились и старались войти въ связь съ передовыми громкими криками, что конечно, вызвало испугъ и страхъ во всей цѣпи носильщиковъ. Около полудня мы выбрались изъ лѣсу и ясно различили вдали горы и вулканъ Си Банкъ. Здѣсь намъ попалось дымившееся еще пепелище сгорѣвшей хижины, а возлѣ него молодой батакъ съ зобомъ и, повидимому, помѣшанный. Онъ сообщилъ намъ, что хижину подожгли два дня тому назадъ два какихъ то европейца, розыскивавшихъ здѣсь сбѣжавшихъ съ плантаціи китайскихъ кули.
   Отдохнувъ нѣсколько минутъ, въ теченіи которыхъ наши люди освѣжили себя пальмовымъ виномъ, которое имъ продалъ въ бамбуковомъ сосудѣ жалкій батакъ, мы тронулись дальше. Путь становился все труднѣе, подъемы стали круче, и временами намъ приходилось перебираться черезъ совершенно гладкія и влажныя скалы, на которыхъ едва умѣщалась ступня. Ноги вязли въ грязи, точно въ болотѣ, мы глубоко проваливались въ нее и должны были осторожно ощупывать путь, чтобы не запнуться о корни и не выкупаться въ этой грязи.
   Внезапно, переваливъ черезъ холмъ, мы очутились передъ кучкой людей, человѣкъ въ 20, которые двигались намъ навстрѣчу, съ тяжелыми корзинами изъ бамбуковаго плетенья, чашами изъ тыквъ и кувшинами за плечами.
   -- Это батаки съ нагорья, промолвилъ Си Бале.
   Едва эти люди завидѣли насъ, какъ стали, словно по командѣ, посмотрѣли на насъ подозрительно и крикнули:
   -- Куда вы идете?
   Эта рѣчь звучала такъ кратко и повелительно, точно насъ окликнулъ какой нибудь сторожевой постъ. Мы едва не разсердились на эту дерзость, однако Си Бале отвѣтилъ:
   -- Мы хотимъ пройти въ страну Каро-батаковъ.
   -- Откуда вы? спросили тѣ снова.
   -- Изъ Дели, отвѣтили мы.
   Затѣмъ онѣ освѣдомились, не голландцы ли мы, и когда узнали, что нѣтъ, то дружелюбно поздоровались съ нами. Эти люди подозрительны, они не любятъ чужихъ и особенно ненавидятъ голландцевъ.
   На наши вопросы, куда они идутъ, мы узнали, что они отправляются на закупку въ китайскихъ лавкахъ, расположенныхъ въ низменности, керосина, спичекъ, полотна и другихъ вещей въ обмѣнъ на произведенія своей земли -- древесной смолы и бураго сахара. Они не могли сообщить намъ ничего вѣрнаго о войнѣ, и потому можно было вполнѣ успокоиться на этотъ счетъ; мы даже пожалѣли, что выслали впередъ Си Баякъ Си Пута, поручивъ ему развѣдать о положеніи вещей.
   Вскорѣ послѣ этой встрѣчи наши носильщики поймали бѣглаго китайскаго кули, совершеннаго мальчишку; онъ разсказалъ, что блуждаетъ въ этомъ лѣсу уже 10 дней. Кромѣ обычнаго платья у него ничего почти не было -- только два платка и жестянка для питья, и выглядѣлъ онъ страшно отощавшимъ. Я приказалъ привести его къ себѣ и тотчасъ же узналъ въ немъ къ немалому удивленію того самаго страстнаго игрока, который проигралъ на праздникѣ прошлой осенью весь свой заработокъ. На наши разспросы онъ сообщилъ, что работа на плантаціи показалась ему слишкомъ изнурительной, и потому онъ убѣжалъ съ нѣсколькими товарищами. Здѣсь, въ этихъ непривѣтливыхъ горахъ и лѣсахъ, куда ежегодно спасается много китайцевъ, они чувствовали себя въ безопасности отъ погони и розысковъ плантаторовъ. Онъ не подозрѣвалъ, что преслѣдователи гонятся за нимъ по пятамъ и что, даже еслибъ они не нашли его, участь его была весьма печальна: онъ или заблудился бы въ лѣсу, гдѣ его ждала смерть отъ голода и изнуренія, или же батаки поймали и съѣли бы его. Но сколько я ни убѣждалъ его вернуться къ хозяину на плантацію въ Дели, онъ и ухомъ не велъ, такъ какъ больше боялся наказанія, чѣмъ участи быть съѣденнымъ людоѣдами. Намъ не оставалось ничего другого, какъ взять этого украшеннаго косой бѣглеца съ собой. Давъ ему поѣсть, я приказалъ ему быть при носильщикахъ и помогать имъ. Надо было видѣть радость этого тонкаго, какъ хлыстъ, желтокожаго сына Поднебесной имперіи.
   Къ полудню небо затянуло со всѣхъ сторонъ темными тяжелыми тучами. Становилось все темнѣе, и вскорѣ дождь полилъ, какъ изъ ведра. Черезъ нѣсколько минутъ мы промокли до костей и только и думали о томъ, гдѣ бы укрыться отъ ливня и найти хорошую лагерную стоянку. Я отправился съ этой цѣлью впередъ каравана, но скоро мое вниманіе отвлекли нѣсколько обезьянъ, дѣлавшихъ на деревьяхъ какія то странныя движенія: вмѣсто того, чтобы искать спасенія отъ дождя подъ сѣнью какого нибудь густого дерева, онѣ забрались на оголенные сучья, гдѣ дождь усердно поливалъ ихъ; тамъ онѣ, повернувшись спиной къ вѣтру, поднявъ руки, закрывали себѣ ими голову отъ дождя, чтобы она не промокла, и при этомъ корчили самыя жалкія рожи. На берегу рѣчки я нашелъ, наконецъ, большую поляну, окруженную великолѣпнымъ лѣсомъ. Еслибъ погода была лучше, стоянка не оставляла бы желать ничего лучшаго. Но теперь всѣ были недовольны. Носильщики, не имѣвшіе крохи во рту съ самаго утра, были голодны и устали отъ подъема въ гору -- вдобавокъ они дрожали отъ сырого холода, и все же нельзя было и думать объ отдыхѣ, такъ какъ предстояло соорудить нѣсколько хижинъ, чтобы укрыть въ нихъ наиболѣе цѣнныя вещи изъ нашей поклажи. Люди принялись срубать сучья и срѣзать широколиственныя ваи папортниковъ. Когда хижины были готовы, люди живо навѣсили котлы и принялись разводить подъ ними костры, но не тутъ то было: отсырѣвшія дрова не горѣли, сколько ни раздували люди подложенную искру. Глубокое уныніе овладѣло этими дѣтьми природы, такъ какъ вообще ни батаки, ни малайцы совсѣмъ не знакомы съ такими передрягами; обыкновенно они работаютъ лишь столько, сколько имъ необходимо. Къ чему мучить себя? Для поддержанія жизни здѣсь требуется мало усилій, большихъ странствій они не предпринимаютъ, а дома довольно рису, кокосовыхъ орѣховъ да сладкихъ бататовъ, и есть хижина, защищающая отъ непогоды!
   На этой стоянкѣ мы догнали нашего Си Баякъ Си Пута, ушедшаго впередъ на развѣдки; онъ ждалъ насъ здѣсь, укрывшись въ шалашѣ изъ листьевъ и вѣтвей. Добрыя вѣсти,-- слышанныя отъ батаковъ, успокоили его, онъ остановился и, поджидая насъ, отдохнулъ вмѣстѣ съ тремя сопровождавшими его женщинами. Наконецъ дождь пересталъ, небо прояснилось и, къ довершенію удовольствія, костры разгорѣлись, а изъ котловъ повалилъ вкусный паръ; вскорѣ поспѣли рисъ и маленькія рыбки, которыхъ малайцы вмѣстѣ съ китайцемъ (его звали Ассамъ) проворно наловили въ рѣкѣ. Веселѣе всѣхъ оказался нашъ китаецъ поваръ Асенгъ: когда подали ужинъ, онъ появился съ бутылкой шампанскаго, которую забыли выпить наканунѣ при прощаніи; онъ спряталъ ее, чтобы сдѣлать намъ при подходящемъ случаѣ сюрпризъ. Вскорѣ всѣ улеглись на покой среди зловѣщаго молчанія, царившаго въ лѣсу. Но о снѣ нечего было и думать: туземцы дрожали отъ холода и не могли согрѣться. Ночью снова пошелъ дождь, который шелъ до самаго утра, и всѣ наши мѣры предосторожности не привели ни къ чему, потому что мы не только промокли до костей, но буквально лежали въ водѣ. Единственное развлеченіе въ эти печальные часы доставлялъ намъ громадный-древесный пень, который свѣтился фосфорическимъ свѣтомъ гнилого дерева въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ. Съ какой радостью встрѣтили мы утро, избавившее насъ отъ этихъ мученій и дозволившее покинуть мокрый лагерь. Наши люди имѣли самый жалкій видъ и должны были подкрѣпиться и согрѣться прежде, чѣмъ могли выступить въ дорогу. Я приказалъ сварить пуншу, который они пили, точно лекарство, поставившее ихъ на ноги. Въ девять часовъ мы тронулись въ путь, въ тотъ самый моментъ, какъ солнце выглянуло изъ облаковъ. Окоченѣвшіе члены размялись, и мы скоро забыли всѣ тягости этой ночи. Дорога вилась по долинѣ рѣки Петани, струившейся по легкому наклону съ горъ; намъ пришлось перейти ее въ бродъ не менѣе двѣнадцати разъ. Порою мы двигались по самому руслу по колѣна въ водѣ. Уже при первой переправѣ мнѣ показалось, что вода нѣсколько теплѣе воздуха, и такъ какъ вмѣстѣ съ тѣмъ запахло сѣрнистымъ газомъ, то я подумалъ, что мы приближаемся къ тѣмъ сѣрнымъ источникамъ, о которыхъ намъ недавно сообщали туземцы.
   При третьей переправѣ опущенный въ воду термометръ показывалъ уже 21° Д. При восьмой переправѣ мы, наконецъ, наткнулись на одинъ изъ ключей, бившій обильной струей изъ отверстія, величиной съ кулакъ, почти у самого праваго берега рѣки. Вода его имѣла отъ 28--30° Ц. Это былъ единственный, видѣнный нами источникъ. Туземцы ничего не могли сообщить намъ объ остальныхъ. Но такъ какъ на одиннадцатой переправѣ вода опять стала теплѣе, то мы заключили, что выше въ долинѣ должно находиться еще нѣсколько такихъ ключей. Окрестности рѣки напоминаютъ альпійскій ландшафтъ. Всюду кругомъ высокія темныя деревья, съ сучьевъ которыхъ висятъ длинные лишаи. Все тихо, точно кругомъ вымерло, не слышно пѣнія птицъ и не видно ни одной человѣческой души... И только голубыя незабудки высовываютъ свои головки изъ травы, напоминая намъ родину. На двѣнадцатой переправѣ мы останавливаемся среди усыпанной галькой поляны на берегу рѣки и отдохнули прежде, чѣмъ сдѣлать послѣдній и самый трудный подъемъ въ 250 метровъ высоты къ лежащему надъ нами перевалу. Здѣсь въ разныхъ мѣстахъ изъ земли торчали лучинки, въ расщепленномъ концѣ которыхъ были защемлены пучки цвѣтовъ. Это указывало, что сами батаки считаютъ этотъ подъемъ очень труднымъ, даже опаснымъ, почему и приносятъ злымъ духамъ подобныя жертвы, чтобы отклонить отъ себя несчастье. Къ нашему удовольствію, мы встрѣтили здѣсь батаковъ, направлявшихся въ Дели, и уговорили ихъ помочь намъ втащить вещи на перевалъ. Тропинка вела сперва черезъ бѣшено мчавшійся ручей, а затѣмъ намъ пришлось взбираться по отвѣсной скалѣ или двигаться вдоль ея по краю пропасти; въ одномъ мѣстѣ произошелъ недавно обвалъ тропинки, и вмѣсто нея лежалъ влажный, скользкій стволъ дерева съ зарубками вмѣсто ступенекъ. Часъ спустя, я первый взошелъ на перевалъ и бросилъ взглядъ на замѣчательный вулканъ Си-Баякъ, который былъ окруженъ густымъ лѣсомъ, но виденъ сквозь просѣку въ немъ. Его глубоко разсѣченный кратеръ сильно дымился, представляя необыкновенно величественное зрѣлище; тучи обвалакивали то одинъ, то другой край, скрывая иногда всю гору и лежавшую за ней страну батаковъ.
   -- Посмотри, господинъ,-- сказалъ Си-Бале, подошедши ко мнѣ и указывая пальцемъ на дымящуюся вершину, изъ жерла которой къ голубому небу подымались желтоватые пары,-- тамъ живутъ злые духи.
   -- Такъ, такъ! И они никогда не покидаютъ своего жилища?
   -- Какже, покидаютъ! Ночью они спускаются къ людямъ и насылаютъ на нихъ болѣзни, лихорадку и даже смерть. Ихъ нельзя дразнить: никто не дерзаетъ взобраться на гору, потому что знаетъ, что не вернется назадъ.
   Вотъ на край обрыва взобрались первые носильщики, тяжело дыша они сбросили свою ношу на земь.
   -- Суза, суза (мука, мука), вздыхали они.
   Когда всѣ поднялись наверхъ, мы съ облегченнымъ сердцемъ двинулись дальше. Дорога стала легче, потому что мы двигались теперь подъ гору. Вскорѣ, покинувъ чащу лѣса, мы вышли на залитую солнцемъ равнину, кое гдѣ усыпанную кустиками и одинокими деревьями, и передъ нашими глазами развернулась обширная плоскость страны батаковъ, видъ которой вознаградилъ насъ за всѣ перенесенные труды. Плоскогорье это было залито лучами яркаго солнца, тамъ и сямъ по нему были раскинуты рощи деревьевъ, скрывавшихъ въ своей тѣни человѣческія поселенія. Мѣстами оно было разсѣчено глубокими ущельями, и по одному изъ нихъ съ запада на востокъ текла рѣка, извѣстная подъ именемъ Собачьей. То, что мы видѣли, была страна Каро-батаковъ, одного изъ пяти батакскихъ племенъ, обитавшихъ на плоскогорья. Вдали виднѣлись холмы и горы, окружающіе озеро Тоба.
   Налюбовавшись этимъ прелестнымъ видомъ, мы двинулись въ путь по удобной, полого спускавшейся внизъ туземной тропинкѣ, по обѣ стороны которой росъ кустарникъ.
   При переходѣ черезъ ручей наши люди хорошенько вымылись, чтобы предстать въ деревню батаковъ въ приличномъ видѣ. Здѣсь мы снова повстрѣчали батаковъ, и ихъ стройныя фигуры въ синихъ плащахъ, съ великолѣпными ножами за поясомъ и накидкой изъ шкуры обезьяны, козы, а то и собаки (служащей имъ подстилкой при сидѣньи и лежаньи на землѣ) произвели на насъ сильное впечатлѣніе. За низкимъ холмомъ мы увидѣли вереницу женщинъ, спускавшихся къ рѣкѣ съ бамбуковыми трубами {Толстые бамбуковые стволы длиной въ метръ съ вставленными въ концы дномъ и крышкой замѣняютъ въ тропической Азіи наши ведра и бочки.}, которыя они собирались наполнить водой. Не обращая вниманія на насъ, они свернули по тропинкѣ въ селеніе,
   Итакъ это были первыя поселенія батаковъ! Посовѣтовавшись, мы рѣшили остановиться на ночь въ деревнѣ. Солнце склонялось уже къ закату, когда мы, наконецъ, достигли деревни Берестаги, раскинувшейся у подножія холма. Кругомъ деревни тянулась изгородь изъ колючаго бамбука, высокой крапивы и тернистаго кустарника, представлявшая какъ бы живую стѣну. За этимъ палисадомъ раскинулись небольшіе садики съ табакомъ, разными овощами и кустами индиго и кофе. Одни изъ нихъ были старательно расчищены, другіе обнаруживали меньшую заботливость. Позади садовъ подымался крѣпкій частоколъ, окружавшій хижины деревни. Выславъ впередъ нашего проводника, старшину Си Баякъ Си Пута, мы тихо пошли за нимъ по узкому, низкому и извилистому проходу. На площади, обставленной хижинами съ крышами странной формы, не было ни души; только съ крылецъ поглядывало на насъ съ удивленіемъ штукъ пять черномазыхъ ребятъ. Си Баякъ вошелъ въ одну изъ хижинъ и вернулся съ молодымъ батакомъ, оказавшимся сыномъ старшины. Это былъ средняго роста, худощавый молодецъ съ ласковымъ безбородымъ лицомъ. Темный саронгъ его спускался мягкими складками до земли, а поверхъ свѣтлой полотнянной куртки онънабросилъ узорный платокъ. Пестрый платокъ въ видѣ шапки чрезвычайно шелъ къ его темнымъ волосамъ и чернымъ живымъ глазамъ. Онъ ласково привѣтствовалъ насъ, предлагая намъ гостепріимство подъ кровомъ своего отца. Мы, конечно, не ожидали такого ласковаго пріема и были пріятно изумлены. Онъ повелъ насъ къ большому, хорошему дому, украшенному красивой рѣзьбой; крыша дома изгибалась въ оба конца подобно рогамъ, и коньки ея были увѣнчаны двумя вырѣзанными изъ дерева бычачьими головами. Домъ, какъ и всѣ остальные, покоился на столбахъ вышиной въ 4 метра, такъ что подниматься туда надо было по лѣстницѣ, упиравшейся на широкую площадку вродѣ балкона, называемой по батакски алтанъ. Отсюда открытая дверь вела внутрь помѣщенія. Тамъ было почти совсѣмъ темно, потому что хижины не имѣютъ оконъ. Низкія стѣны, едва въ 1 1/2 метра высоты, были наклонены кнаружи, поддерживая гигантскую крышу. Въ задней стѣнѣ находилась высокая двустворчатая дверь, запертая громаднымъ засовомъ.
   Сынъ старшины притащилъ поспѣшно нѣсколько узорныхъ циновокъ и предложилъ мнѣ и Мехелю занять почетное мѣсто. Затѣмъ онъ спросилъ, куда мы идемъ, какъ насъ зовутъ, а мы въ свою очередь узнали что его имя Како, что отца его зовутъ Соби, и что почти всѣ жители селенія ушли купаться, отчего деревня и оказалась пустой. Упоминаніе о купаньи вызвало у насъ желаніе вымыться, и сопровождаемые нашимъ хозяиномъ, мы спустились по крутой тропинкѣ къ рѣчкѣ, гдѣ застали еще нѣсколькихъ обитателей деревни и, въ числѣ ихъ, старшину Соби, нѣсколько смѣшного, но очень веселаго и разговорчиваго старичка, немедленно вступившаго съ нами въ бесѣду. Увидавъ, что мы пользовались щеткой и мыломъ, онъ захотѣлъ узнать употребленіе этихъ вещей и очень смѣялся, когда темное тѣло его покрылось бѣлою мыльной пѣной.
   Сумерки, наступающія подъ тропиками очень быстро, заставили насъ вернуться домой. Накинувъ на плечи косматую шкуру козы, старичекъ, улыбаять и чихая, поплелся впередъ.
   Въ домѣ онъ привѣтствовалъ насъ какъ хозяинъ причемъ, какъ водится, я вручилъ ему подарки, которые еще болѣе усилили его веселое настроеніе. Пока онъ, сіяя отъ радости, разсматривалъ синюю куртку съ большими посеребренными пуговицами, табакерку, прекрасный ножъ и кусокъ пестраго полотна, мы занялись обозрѣніемъ внутренности хижины. Она представляла въ сущности одну большую комнату, раздѣленную на части спускавшимися сверху циновками; отъ двери вдоль всей комнаты проложенъ глубокій и широкій желобъ, прикрытый на днѣ досками; въ этотъ желобъ спускаютъ соръ и всякія нечистоты, которыя проваливаются въ оставленную въ немъ щель внизъ подъ хижину. Вмѣстѣ съ тѣмъ только по этому проходу и можно было итти, не наклоняясь и не рискуя ушибиться о балки крыши, такъ что онъ служилъ также проходомъ вродѣ коридора. На косякахъ двери были развѣшены нижнія челюсти свиней и быковъ, вѣроятно, въ воспоминаніе прежнихъ пиршествъ. Подъ высокой крышей лежали или висѣли разныя орудія и оружіе: дротики, ружья, рыболовныя принадлежности, звѣриныя шкуры и большія бутыли, сдѣланныя изъ пустыхъ тыквъ, въ которыхъ, какъ мы потомъ узнали, хранился порохъ. Тщетно искалъ я въ крышѣ отверстія для дыма, его не было. А между тѣмъ у четырехъ очаговъ, расположенныхъ по обѣ стороны прохода, уже хлопотали женщины, готовившія ужинъ, и оттуда валилъ такой дымъ, что трудно было дышать и едва можно было раскрыть глаза. Въ обширномъ помѣщеніи, набитомъ людьми, господствовалъ полумракъ, озаряемый лишь огнемъ очаговъ, на которыхъ въ горшкахъ варился рисъ. Очертанія людей виднѣлись смутно, по стѣнамъ и крышѣ двигались громадныя неясныя тѣни.
   По батакскимъ понятіямъ гости должны оказывать почтеніе хозяевамъ, и потому мы пригласили старшину къ нашему ужину, состоявшему изъ курицы и риса, послѣ чего мы поднесли ему еще стаканчикъ водки, очень понравившейся ему. Понемногу вокругъ насъ собралось множество зрителей; присѣвъ на корточки, они съ разинутыми ртами слѣдили за всѣми нашими движеніями и не могли взять въ толкъ, зачѣмъ мы бережемъ наши руки и беремъ пищу не пальцами, а какими то совсѣмъ ненужными инструментами. Между тѣмъ нашъ хозяинъ становился все разговорчивѣе и безъ умолку разсказывалъ намъ о своемъ могуществѣ и о храбрости своихъ людей: въ случаѣ войны селеніе могло выставить 200 воиновъ, и потому они не боятся никакихъ враговъ; еще не было случая, чтобы онъ проигралъ сраженіе, и однажды онъ даже одолѣлъ втрое сильнѣйшаго непріятеля. Желая дать намъ понятіе о богатствѣ деревни, онъ упомянулъ, что у нихъ 50 лошадей и много коровъ и свиней, словомъ, всѣми силами старался внушить намъ, что предъ нами сидитъ не кто нибудь, а очень могущественный владыка. Въ то же время онъ поражалъ насъ своею предупредительностью и любезностью, и также точно держали себя его сыновья и жены.
   Намъ захотѣлось взглянуть на одинъ дротикъ, висѣвшій подъ крышей. Замѣтивъ это сынъ старшины, Како, тотчасъ же вскочилъ и, почтительно обходя насъ, какъ бы избѣгая обезпокоить насъ своимъ прикосновеніемъ, для чего даже вытянулъ предъ собою руку ладонью къ намъ, подалъ мнѣ оружіе, промолвивъ неизбѣжное "табикъ", что значило по батакски "если угодно". Точно такъ же держалъ себя его младшій братъ, который протянулъ Мехелю великолѣпный ножъ, причемъ держалъ его за лезвее, ручкой къ гостю.
   При свѣтѣ зажженныхъ нами свѣчь насъ поразило что, какъ только Како открывалъ ротъ, оттуда что то сверкало. У него, какъ и у отца, братьевъ и всѣхъ взрослыхъ батаковъ были короткіе, выкрашенные въ черный цвѣтъ зубы; но когда я пристально заглянулъ ему въ ротъ, то открылъ, что зубы его, кромѣ того, были покрыты тонкими пластинками золота. Удовлетворяя наше любопытство, Како разсказалъ, что у батаковъ въ обычаѣ укорачивать дѣтямъ на двѣнадцатомъ году передніе зубы, именно рѣзцы верхней челюсти на половину, а рѣзцы и клыки нижней челюсти почти до десенъ. Операцію эту производятъ небольшимъ желѣзнымъ долотомъ, по которому постукиваютъ деревяннымъ или костянымъ молоточкомъ, отламывая отъ зубовъ осколки, пока зубы не получатъ надлежащій размѣръ, послѣ чего острые края обтачиваютъ камнемъ или напилкомъ. Затѣмъ искусникъ по зубной части старается придать рѣзцамъ верхней челюсти "настоящую" форму, именно выпуклую поверхность ихъ превращаютъ въ вогнутую. Это дѣлается только у мальчиковъ, дѣвочкамъ спиливаютъ эти зубы до десны. Какъ ни болѣзнена эта операція, но молодые батаки подчиняются ей охотно, и событіе это празднуется въ семьѣ особымъ пиромъ. Затѣмъ приступаютъ къ черненію зубовъ. На остріѣ ножа жгутъ на огнѣ кусокъ лимоннаго дерева и смѣшиваютъ сочащуюся при этомъ смолу съ образующимся углемъ. Такимъ путемъ получаютъ совершенно черную прочную краску, нѣчто вродѣ лака, которой и покрываютъ зубы. Но не довольствуясь этимъ, знатные батаки прибѣгаютъ еще къ золоченію, чтобы и зубы вмѣстѣ съ прочими украшеніями внушали всѣмъ настоящее представленіе объ ихъ богатствѣ. Это дѣлаютъ узкой полоской золота, которая тянется у корней зубовъ вдоль всей десны; иногда еще на золото наносятъ узоры, а у нѣкоторыхъ вся десна покрыта этимъ металломъ. Нерѣдко въ зубы вставляютъ еще жемчужины или кусочки золота. Для этого въ рѣзцахъ или клыкахъ выковыриваютъ спереди ямки, въ которыя иногда, передъ тѣмъ какъ вставить жемчугъ или золото, вкладываютъ чудотворное лѣкарство, имѣющее будто бы силу предохранить отъ отравы. Постоянное жеваніе бетеля придаетъ жемчужинамъ золотистый блескъ, такъ что ихъ трудно отличить отъ настоящаго золота.
   Мнѣ было любопытно узнать, зачѣмъ батаки подпиливаютъ и украшаютъ свои зубы. Обычай этотъ распространенъ, впрочемъ, не только среди нихъ, но вообще у всѣхъ малайскихъ племенъ, какъ на Зондскихъ островахъ, такъ и въ Индокитаѣ. Жители Явы объясняютъ этотъ обычай такъ: "у многихъ изъ насъ зубы очень неровные, часто какой нибудь зубъ выдается впередъ или же всѣ они стоятъ косо, такъ что вслѣдствіе этого губы оказываются оттопыренными; бываетъ, что, когда мы ѣдимъ, то рвемъ и тащимъ пищу зубами, такъ что многіе еще въ юности начинаютъ походить на собакъ или обезьянъ, которыми насъ дразнятъ, а подпиливаніе зубовъ придаетъ рту человѣческій видъ". Вотъ почему малайцы при видѣ человѣка съ цѣлыми зубами говорятъ -- "онъ похожъ на собаку".
   У батаковъ, какъ мнѣ казалось, этотъ обычай возникъ оттого, что рѣзцы у нихъ отъ природы слишкомъ длинные, такъ что ротъ вѣчно открытъ, а это съ одной стороны неудобно, съ другой -- придаетъ, по ихъ мнѣнію, лицу глупое и непріятное выраженіе.
   Когда мы спросили у Како и другихъ, могутъ ли они своими короткими зубами ѣсть и человѣческое мясо, то они едва не приняли нашихъ словъ за оскорбленіе и увѣряли насъ, какъ могли, что Каро-батаки не людоѣды, что этимъ занимаются лишь батаки племени Пакпакъ и тѣ, которые живутъ на озерѣ Тоба. Чтобы загладить свой промахъ, я сказалъ нашему хозяину, что его домъ мнѣ очень нравится и, вѣроятно построенъ недавно.
   -- О нѣтъ, отвѣтилъ Соби, домъ пережилъ уже двѣ оспы.
   Этими словами онъ хотѣлъ сказать, что домъ построенъ 24 года тому назадъ, потому что эта страшная зараза опустошаетъ нагорье батаковъ почти правильно разъ въ 12 лѣтъ.
   Между тѣмъ намъ захотѣлось спать. Мой слуга Френсисъ и китаецъ Асенгъ постлали намъ постели, а обитатели хижины разошлись по своимъ нишамъ и спустили циновки, такъ что обширное помѣщеніе раздѣлилось на рядъ комнатокъ. Старшина поднялся съ корточекъ, вытащилъ большой плетеный изъ бамбука коробъ, гдѣ, повидимому, хранилось его парадное одѣяніе, и сложилъ въ него полученные отъ насъ подарки. Запоздавшіе зѣваки и сыновья старшины разошлись по домамъ, и вскорѣ все селеніе заснуло глубокимъ сномъ.
   

ГЛАВА IV.
Странствія по странѣ Каро-батаковъ.

   Утромъ насъ разбудилъ шумъ; это поднимались женщины, готовясь отправиться на молотьбу необходимаго къ завтраку риса. Внизу подъ домомъ хрюкали свиньи, которыя вмѣстѣ съ козами и курами помѣщались тамъ между столбами, какъ въ хлѣву. Женщины вскорѣ вернулись назадъ и пошли за водой. Всѣ въ домѣ суетились, такъ что и мы поднялись съ постели и начали одѣваться. Едва обитатели селенія замѣтили это, они понемногу столпились кругомъ и принялись жадно наблюдать наши движенія: тутъ были молодые и старые и множество голыхъ, еще неумытыхъ и нечесаныхъ дѣтишекъ. Мы замѣтили, что у нѣкоторыхъ ребятъ волосы были сбриты, и только по краямъ была оставлена челка, у другихъ изъ бритыхъ мѣстъ торчали на темени или затылкѣ пучки волосъ, придавая имъ видъ рогатыхъ чертенятъ. Они, разинувъ ротъ, взирали на рѣдкое зрѣлище, какъ бѣлый человѣкъ покрывалъ себя бѣлой пѣной, чистилъ зубы, чесалъ волосы гребнемъ и щеткой и стригъ себѣ ногти,-- словомъ, дѣлалъ что то такое, чего они никогда въ жизни не видали. Больше всег

Йоахим фон Бреннер

Три месяца среди людоедов Суматры

Сокращенный перевод с немецкого Н. Березина

Предисловие.

   В море между Азией и Австралией раскинулись многочисленные острова Малайского архипелага. В очень давние времена, когда на земле еще не существовало человека, на месте этих островов была суша, которая соединяла оба материка -- Азию и Австралию. Но понемногу, в течение целого ряда столетий, суша опускалась, уступая место морю, и над поверхностью его в виде бесчисленных больших и малых островов остались торчать лишь горные хребты и вершины прежней суши. Можно думать, что все это обширное пространство продолжает еще погружаться под волны моря; на это указывают очень частые и опустошительные землетрясения и множество действующих вулканов, которые насыпались из вулканического песку, пепла и лавы в тех местах, где земная кора разбилась на длинные, глубокие трещины, уходящие далеко в недра земли.
   Покрытые роскошной тропической растительностью эти острова подымаются из моря, словно плавающие на его лазурной глади гигантские цветы. Один за другим тянутся они в море, образуя то цепи, то целые группы: Сунда или Большие и Малые Зондские; Молуккские, Филиппинские, но среди всех своей дикой величественной природой и необузданностью нравов своих жителей отличается остров Суматра. Верхушки пальм по берегам его, качаясь, отражаются в темно-синих водах тропического моря, и ветер, [4] проносясь над зарослями и лугами, уносит оттуда в волнах ароматов целые тучи цветочной пыли. В темной непроходимой глубине лесов крадется тигр, большие пестрые змеи ползают по стволам и лианам, охотясь за порхающими в воздухе ярко оперенными птицами, крокодилы дремлют на песчаных отмелях рек, и среди гама птичьих голосов и стрекотанья насекомых слышен треск сучьев, которые ломает своей тяжелой походкой слон или носорог, направляющийся на водопой. В многочисленных, широко раскинутых деревнях там живут темнокожие дикари с своеобразными и любопытными для европейца нравами и обычаями.
   Этим островом владеют голландцы, и в числе их колоний Суматра одна из самых ценных. Голландские колонисты разбили в удобных местах обширные плантации, приносящие обильную жатву и: хороший доход. Эти европейские поселения раскинулись по берегам острова, потому что до сего дня голландцы, вопреки всем усилиям, не могли подчинить себе дикие племена, живущие во внутренности страны. В северо-западном конце острова живет еще много неукротимо диких туземцев, не подчиняющихся ничьей власти. Это страна знаменитых батаков, диких людоедов. Племена их обитают на высокой плоскости, окруженной со всех сторон крутыми склонами горных хребтов, и за этой стеной воины их с оружием в руках стерегут все подступы, не пропуская чужих и особенно европейцев, хотя бы те приходили в их страну с самыми мирными целями. В середине страны батаков лежит одно таинственное озеро. Известие о нем проникло впервые до слуха европейцев в начале нашего столетия через [5] англичан, владевших в то время Суматрой. Их миссионеры пытались проникнуть с евангелием в руках в страну кровожадных дикарей, но батаки, справедливо опасаясь, что за миссионерами придут другие европейцы, которые завладеют их землей, избили первых вестников новой веры и пожрали их тела на торжественном пиршестве. Они поступили так, исполняя повеление Синга-Магараджи, "Великого Льва", как называют верховного жреца батаков. Он редко издает какие-нибудь повеления, но если издает, то ему подчиняются беспрекословно.
   Спутники этих несчастных миссионеров, избегшие смертельной опасности, доставили первые сведения о большом озере страны батаков. Но ни один европеец не видал самого озера. Нога белого не ступала на прибрежный песок его, и взор белого человека не скользил по его таинственной глади. Много путешественников стремилось добраться до него, но все потерпели неудачу, так как батаки, повинуясь строжайшему приказу, не пропускали никого. А если кто из отважных исследователей, обманув бдительность дикарей, устремлялся далее в глубь страны, то шел на встречу верной гибели: с варварской жестокостью и коварством батаки захватывали его живьем и затем пожирали на пире с разными священными обрядами.
   Вот почему и неудивительно, что еще недавно сомневались в самом существовании таинственного озера. Известия о нем считали за сказки досужих дикарей, намеренно обманывавших европейцев. Лишь в 1866 г. одному путешественнику удалось проникнуть до озера, и он описал его в таких пленительных красках, что вслед за ним в эту очаровательную местность устремились многие другие. Вскоре на озере снова [6] появились миссионеры, проповедь которых имела некоторый успех, но за миссионерами в страну вторглись голландские колонисты. Тогда Синга Магараджа собрал тысячную толпу хорошо вооруженных воинов, с которыми кинулся на голландцев. Чиновники их были избиты, солдаты и колонисты прогнаны, и не один белый нашел себе могилу не в родной стране, а в желудках неистовых людоедов. Таким образом таинственное озеро Тоба, как его называют батаки, до сего дня дает на своих островах приют и желанное убежище многим разбойничьим племенам. Кучки удальцов выходят отсюда на разбои, иногда они пускаются даже в море, а после удачной экспедиции скрываются с добычей и пленными в свои притоны на островах. И вот в расстоянии нескольких миль от границы, где живут европейцы, где ходят паровозы и действуют законы, происходят шумные пиры, и в котлах варится человечье мясо откормленных в ожидании праздника пленных, притом не только европейцев, но даже и туземцев, потому что племена батаков враждуют друг с другом, и военнопленные разделяют участь всех чужеземцев.
   Молодой немецкий путешественник барон Бреннер поставил себе целью во что бы то ни стало проникнуть в страну батаков, добраться до озера, переплыть на главный остров, и там, в самом главном притоне людоедов, живя под одной кровлей с ними, изучить их любопытные обычаи. Ему удалось выполнить эту задачу, но за успех он едва не поплатился своею жизнью, и если ускользнул невредимым из рук коварных дикарей, то лишь благодаря тому, что вообще дает победу в жизни: мужеству и сообразительности. [7]

ГЛАВА I. В Дели

   
   26 октября 1886 года -- так рассказывает барон Бреннер -- в яркий солнечный день в гавани Пуло Пенанг стоял пароход "Фанте", который должен был доставить меня в славящееся табачными плантациями местечко Дели на Суматре. Это был небольшой, пропитанный разными запахами, грязный китайский пароход. Палуба его была битком набита китайскими кули, т. е. рабочими, отправлявшимися на табачные плантации; они лениво слонялись по палубе, курили, играли в разные азартные игры, а то так просто болтали. В два часа "Фанте" [8] поднял якорь и направил свой путь к югу. Выходя из гавани, мы прошли мимо длинной плотины, построенной из мощных свай, вколоченных в морское дно; сваи были связаны друг с другом, а поверх их шли тонкие перила. На плотине, прикурнув, сидело несколько коричневых малайцев, ловивших рыбу. С правой стороны из волн моря подымался крутой, покрытый темным лесом остров Пенанг; налево виднелось плоское, залитое солнечным светом побережье полуострова Малакки с видневшимися вдали пологими возвышенностями. Море было спокойно и гладко. Но к вечеру подул резкий ветер, и наше судно с трудом преодолевало волнение. Море колыхалось и рокотало, и соленая пена волн хлестала через палубу. Китайцы, заболевшие морской болезнью, стонали и охали и, к довершению всех бед, насквозь промокли, окачиваемые морскими волнами. Наконец занялось утро, но день наступал хмурый, дождливый, и вместо горных вершин Суматры, которые мы высматривали вдали, перед нами расстилался лишь туман, да волнующееся море. Вскоре, однако, просветлело, и на горизонте показалась зубчатая линия горной цепи, позади которой лежала почти неисследованная страна свободных батаков (Бата или батаки представляют малайское племя, живущее во внутренней гористой части острова Суматры, преимущественно вокруг озера Тоба) -- цель моего путешествия. Я собирался познакомиться с этими удивительными людоедами, посетить озеро Тоба, если возможно, переправиться через него и -- таким образом, пересечь весь остров поперек, что не удавалось еще ни одному европейцу. [9]
   К полудню мы настолько приблизились к острову, что уже могли рассмотреть низкое побережье, а, несколько часов спустя, пароход уже добрался до северной оконечности Суматры. Мимо двух простых сигнальных мачт "Фанте" вошел в устье реки Дели.
   Насколько видел глаз, река была с обеих сторон окаймлена густо заросшей лесом болотистой низменностью. Стаи цапель и обезьян оживляли берега. Маленькие болотные птицы и водяные курочки в испуге вспархивали перед носом судна, а с плоских песчаных мелей, окаймленных камышом, на нас лениво смотрели сонные крокодилы. Полчаса спустя, мы покинули пароход и продолжали наше плаванье в маленькой шлюпке. Кругом подымались страшно густые лесные заросли, и этот непроницаемый лес не заключал в себе ни одного человеческого поселения. Но вот по левую руку открылся рукав реки, и мы с радостью увидели железно-дорожный мост. Сейчас же за ним над вершинами дерев показались вымпела (Вымпел -- длинный, узкий флаг, развевающийся на мачте в виде ленты), которые указывали на близость гавани Лабуан. Множество судов оживляло ее, и в числе их мы заметили не мало малайских шхун с навесами.
   Здесь меня хотел встретить доктор Хаген, неоднократно уже посещавший страну батаков и с которым я хотел посоветоваться о моем путешествии. Едва он услыхал о моем намерении, как самым решительным образом принялся отговаривать меня, так как, по его мнению, путешествие через страну батаков и именно мимо озера Тоба совершенно невозможно. [10]
   Тем не менее я не поддался этим увещаниям. Посетив г. Мейснера, управляющего громадным торговым предприятием в Бекалла, я попытался склонить его к участию в моей экспедиции. Мейснер уже два раза был на острове Тоба, знал страну и людей, их язык и обычаи, так что трудно было найти себе лучшего спутника. Многие важные старшины батаков не раз посещали его и обменивались с ним подарками. Однако Мейснер не мог в это время отправиться со мной, и потому я решил отложить свое путешествие до весны 1887 года и пока покинуть Суматру.
   Вечером накануне моего отъезда из Дели я присутствовал на любопытном празднестве на большой плантации. Табак, главный продукт этой страны, был только что убран. Почти все обработанное пространство занято табачными плантациями, размеры которых достигают многих квадратных километров. Все они принадлежат европейским колонистам, натягивающим нередко на табаке миллионы. Сотни и тысячи желтокожих, украшенных длинными косами китайцев работают на этих плантациях под палящими лучами солнца. Иногда работы продолжаются и ночью при блеске полной луны.
   Работа заключается в том, что кули рядами подвигаются по полю и обрезают стебли ниже листьев. Другие рабочие сносят обрезанные стебли под навесы, где подвешивают пучки по десяти стеблей для вяления. Когда стебли провялились, рабочие обрывают с них листья, связывают их в маленькие пачки и складывают в плоские кучи, высотой в полторы -- две сажени. Время от времени эти пачки переслаивают в кучах, пока все листья не приобретут бурый [11] цвет и красивый глянец. Затем начинается сортировка листьев. Рабочие усаживаются на землю двумя длинными рядами, лицом друг к другу и приступают к делу: одни разбирают листья по длине, а другие по цвету. Проворные сыны Поднебесного Царства работают с необыкновенной быстротой: быстрее, чем успеваешь следить за ними, раскладывают они листья по различным кучкам; особенно трудно сортировать листья по цвету; работа эта требует большого навыка. Перед каждым китайцем воткнуто полукругом в землю 18-22 колышка, между которыми раскинуты веером 17-21 кучки листьев, так как рабочий должен различать именно столько оттенков. Друг на друге и рядом лежат листья, начиная с самого светлого коричневого до черно-желтого цвета, и в каждой кучке листья должны быть одного цвета. Так называемые пестрые листья, не имеющие однородного цвета, складываются отдельно. В отдельной же кучке складываются листья с мелкими светлыми пятнами, ценимые особенно высоко. Другие, с крупными пятнами, представляющие более низкий сорт, откладываются в сторону.
   По окончании уборки табак с разных плантаций доставляется в гавань и нагружается на суда. Большая часть его отправляется в Амстердам, представляющий мировой рынок табаку. Отсюда табак отправляется в Америку, в Германию, Францию и другие страны, где, благодаря своим достоинствам, ценится очень высоко.
   В это время -- в средине ноября -- неутомимые китайские кули получают жалованье за свои труды и празднуют своего рода праздник жатвы. Они работали прилежно и без перерыва двенадцать месяцев, [12] довольствуясь скудной пищей, состоящей из риса и сушеной рыбы, не доставляя себе отдыха или каких-либо развлечений. Но теперь в кармане каждого бренчит круглый капиталец, на всех плантациях гуляют, и всюду царят веселье и радость.
   На той плантации, которую мы посетили, дело происходило так: узкоглазые китайцы кучками толпились перед хижинами среди пальмовых рощ, смеялись и болтали, другие под навесом предавались гибельному курению опиума. На площадке возвышался театр марионеток, а кругом него раскинулись лавчонки с съестными припасами, со сладостями и чаем. Рабочие смеялись проделкам марионеток, многие поглощали разную снедь и сласти, но большая часть их, разбившись на кучки, сидели на корточках с внимательно напряженными лицами вокруг низких игорных досок; при колеблющемся свете пропитанной маслом, но приятно пахнущей лучины они считали деньги и бренчали доставшимися им золотыми монетами. На игорных досках или на заменявших их циновках был нарисован черной краской какой-то рисунок, на разные фигуры которого игроки ставили свои деньги.
   Возле одной такой доски сидело двое красивых молодцев и несколько старых китайцев. К толпе зрителей мы заметили нескольких рабочих, прибывших вместе с нами на "Фанте". Большая часть молодых рабочих участвовали в работах на плантациях в первый раз и теперь, заработав свое жалованье, чувствовали себя богачами, и все же каждому из них хотелось еще более увеличить это богатство. Но когда первая игра кончилась, оказалось, что они проиграли. Они поставили новые ставки и снова проиграли. [13]
   Тогда они удвоили ставки, и примеру их последовали старые китайцы. Вытянув шею, игроки упорно смотрели лихорадочными глазами на доску, ожидая решительного момента. И вот он наступил, и оказалось, что выиграл молодой рабочий. Он вскочил, собрал свой большой выигрыш и испустил дикий крик радости. Товарищ его побледнел и печально опустил голову, а старые китайцы, раздраженные тем, что они в одно мгновенье потеряли сбережение долгих месяцев, плод тяжелой работы, стали грубо ругаться.
   К вечеру шум становился все сильнее; праздник без шуму не мыслим нигде и менее всего у китайцев. Со стороны театра марионеток доносились непрерывные звуки гонгов (Гонг есть плоский металлический круг в виде сковороды, в середину его ударяют мягким билом, и тогда он издает несколько дикий, но все же звонкий рев) и дудок. Закусочники выкрикивали названия своих кушаний, напоминая страстным игрокам о потребностях их желудков; в воздухе раздавались радостные крики выигравших и проклятия и жалобы тех, кто, став нищим, в качестве бедного кули обречен был остаться на плантации вместо того, чтобы вернуться на родину, к своей семье.

ГЛАВА II. Приготовления и возвращение в Дели.

   На следующий день я покинул Суматру и в течение последующих месяцев ревностно занимался [14] приготовлениями для своего путешествия в страну батаков. В Сингапуре я закупил некоторые товары для подарков царькам людоедов. Но всего труднее было мне собрать достаточное количество старых испанских долларов. Батаки, правда, очень любят звонкие монеты, но по особому упрямству не признают никаких других монет, кроме испанских долларов. Они различают два сорта таких долларов, именно доллары "с пушками" и доллары "с улитками". На долларах первого рода отчеканен испанский герб между двумя колоннами, которые батаки принимают за пушечные стволы; на долларах второго рода значится буква М со значком, очертания которой сильно смахивают на улитку. Те и другие доллары попадаются с каждым годом все реже и реже, ибо они уходят на озеро Тоба, откуда никогда не возвращаются, так как батаки переплавляют их и делают из них украшения. Наконец я раздобыл достаточный запас этих монет, заплатив за каждую из них в полтора раза больше ее стоимости.


   В конце марта 1887 года я вернулся назад в Дели и поселился в хижине, в которой жил при первом моем посещении.
   В Лабуане я посетил доктора Хагена. Он видимо был изумлен, что я не отказался от своего намерения "пересечь" страну вольных батаков, и снова попытался отговорить меня, настойчиво развертывая передо мною картину невозможных трудов и опасностей моего предприятия. Он советовал мне либо удовольствоваться посещением озера Тоба, либо пересечь Суматру из Ассаххана, чего ведь тоже никто еще не делал. Тоже самое советовал мне голландский [15] чиновник в Медане, который противился моим планам, так как не имел права дать мне разрешение на подобное путешествие. Он опасался, что в случае [16] несчастного исхода путешествия, правительство обвинит его в этом.
   Страна людоедов пользуется такой дурной славой, и воспоминание о европейцах, убитых и пожранных там, было еще так живо в памяти всех, что они не надеялись на удачу моей экспедиции и даже пророчили ей печальный конец.
   Но я упорно стоял на своем плане, и ничто не могло отклонить меня от него, наоборот, все, что я слышал, еще более подстрекало меня.
   Прежде всего я постарался увидеться с Мейснером. На пути к нему я проходил мимо лесных зарослей и полей, среди которых одиноко стояли высокие деревья. Это были старые, уцелевшие от прежнего девственного леса ветераны. Одни из них были ядовитые деревья Рингас, сок которых, говорят, вызывает на коже опасную сыпь, почему никто не решается прикоснуться к ним. Другие, говорят, вызывают даже слепоту, почему их также избегают. Между прочим, я заметил несколько стройных, прекрасных деревьев с небольшими кронами. На одном из них высоко наверху сидел человек, а другой человек взбирался на второе дерево и достиг уже до половины его высоты. Когда я приблизился, то увидел, что этот человек имел за спиной связку маленьких крепких деревянных колышков. Он пробуравливал в столе отверстие, втыкал в него колышек, становился на него, буравил выше второе отверстие, втыкал в него колышек, за который цеплялся, как за сук, и лез таким образом все выше. Я окликнул его и спросил, зачем он лезет на дерево; он ответил мне, что на вершине завелись дикие пчелы, до меда которых он[17] намерен добраться. Такие медоносные деревья составляют собственность султана Дели, и потому их запрещено срубать.


   Над цветущими кустами порхали маленькие пестрые бабочки, с полей доносились крики перепелов, и в воздухе мелькали ласточки. Мое особенное внимание привлекли к себе птицы дронго с парой длинных хвостовых перьев, украшенных на конце бородкой, как у павлина; они легко и стройно неслись по воздуху или же, опустившись на спину какого-нибудь буйвола, поклевывали там водившихся в его шерсти паразитов.
   Солнце стояло высоко в небе, и хотя я находился лишь немного к северу от экватора, все же было не очень жарко, ибо морской ветер приносил с берега легкую прохладу.
   Наконец я добрался до г. Мейснера, но здесь меня ожидало неприятное известие: против ожидания и к полному своему огорчению он не мог принять участия в моем [18] путешествии, так как не получил на то разрешения от своего начальства. Однако он утешил меня, сказав, что некто г. Мехель, с которым он совершил несколько лет тому назад путешествие в страну батаков, желает сопутствовать мне и берет на себя руководство и надзор за проводниками. Мехель, родом швейцарец, легко выносит передряги путешествий, хорошо говорил на языке туземцев и знал их нравы и обычаи.
   Мы занялись с ним составлением плана путешествия и твердо установили направление пути. Первою нашею целью было селение Кабан-Дьяе в стране Каро-батаков.
   Мейснер, знавший издавна старшину этого селения по имени Си Баяка, вошел в сношения с ним и расположил его в нашу пользу. Он же заготовил большую часть необходимых в нашем путешествии товаров для подарков, как то: табак, стеклянные бусы, медную проволоку, зеркала, ножи, разные шкатулки, красные и синие ткани и красную материю с золотой каймой.
   Следующие дни я занимался закупкой припасов и разных других нужных вещей. По совету Мейснера Мехель съездил к голландскому президенту в Медан, от которого привез наконец, к великому моему удовольствию, дозволение предпринять путешествие. В полдень к нам явились оба главных предводителя наших носильщиков; это были старшина Си Баяк Си Пут и :родственник его Си Бале, поразившие нас больше своим безобразием, чем саном. Я торжественно передал им, с целью снискать их расположение, назначенные им подарки, состоявшие для каждого из куртки тонкого темно-синего сукна с [19] яркими медными пуговками; надев их, они почувствовали себя необыкновенно хорошо, тем более, что в добавок к тому я подарил каждому еще по нескольку платков для головного убора, как его носят в этой стране. Этот головной убор устраивают из трех платков, которые навивают один на другой, обыкновенно в таком порядке, что внизу находится красный, на нем черный платок, а верх венчает какой-нибудь ярко-пестрый кусок ткани. Старшине я обещал кроме того карманные часы, если останусь доволен им. Затем оба проводника приступили к обозрению нашего багажа и принялись распределять его на тюки; каждый тюк, по их мнению, должен был быть не тяжелее 20 фунтов, но с этим мы никак не могли согласиться, так как в таком случае нам потребовалось бы целая армия носильщиков. Наконец они уступили нашему требованию и свернули тюки весом в 35-40 фунтов (т. е. около пуда) [20] каждый, так что в общем нам потребовалось 36 носильщиков. Носильщики должны были явиться в день, назначенный для выступления в путь.


ГЛАВА III. Подъем по горам на плоскогорье батаков.

   Ранним утром 18 марта наше жилище и двор представляли оживленную картину: мы укладывали последние вещи, запирали ящики и сундуки, проверяли вес тюков, словом, готовились выступить в дорогу. В час к нам пожаловали оба проводника; на них были, конечно, новые куртки, но они привели с собою едва половину потребного числа носильщиков, оправдывая себя целой кучей извинений и других доводов. Вследствие этого Мейснеру пришлось в последнее мгновение заняться вербовкой недостающих кули. Так как мы собирались пройти в первый день немного, притом по хорошей дороге, проложенной от станции, то наш багаж можно было подвезти на телегах, запряженных волами, которые тронулись в путь в 3 часа дня. Спустя час, мне подвели коня, красивую батакскую лошадку с мягкой гривой и длинным хвостом, стройную, но выносливую. Эти лошади отличаются твердой поступью при путешествии по узким каменистым тропинкам в горах. Через несколько минут ее оседлали, также как и лошадь Мехеля, и мы поскакали вслед за нашим носильщиком, ушедшим со своими вожатыми вперед. Дорога была широкая, но мягкая, глинистая и вела мимо свеже вырубленных участков леса и недавно разбитых табачных плантаций. [21]


   Проскакав немного, мы остановились у жилища голландского чиновника, где пополнили нашу дорожную аптеку кое-какими медикаментами, и затем тронулись дальше по холмам и орошенным ручьями долинам. Всюду замечались следы трудолюбивых начинаний европейских поселенцев, которые, кроме [22] табаку, делали здесь опыты насаждения кофейного и каучукового дерева.
   Переправляясь через какой-то ручей, мы наткнулись в живописной местности на толпу отдыхающих людей несколько странного вида; это оказались малайцы с острова Борнео; они отправлялись в горы с целью продать обитающим там воинственным племенам знаменитое оружие, изготовлением которого славится их остров. Прохладный, тенистый вечер тихо спускался с неба, кругом подымался легкий туман, придававший местности знакомый нам на родине осенний вид. Мы перевалили через несколько низких холмов, как внезапно сверкнувший вдали огонек показал нам, что цель нашего сегодняшнего пути уже недалеко.
   Это был дом некоего Шмита, представителя большой торговой компании, производившей здесь опыты посадки кофейного дерева. Мы отдохнули здесь немного и, приказав носильщикам расположиться на ночлег в лесу, поскакали дальше к дому г. Ортмана. Дом стоял в прохладном уединении леса; позади его открытых балконов, с пальмами при входе, журчала река, нарушая мирную тишину. Мехель вернулся назад для надзора за носильщиками, но я остался здесь на ночлег. Слышно было, как на крыше ворковали голуби и мычали быки в стойле. При входе в конюшню, куда я зашел с целью проведать свою батакскую лошадку, мне бросилось в глаза какое-то темное животное, которое я было принял за собаку. Внезапно оно вскочило на задние лапы, и предо мной с приветливым ворчанием оказалась обезьяна; мгновение спустя она была уже на спине лошади, где стала выделывать забавные прыжки. Этих обезьян охотно [23] держат на конюшнях, как веселых и приятных товарищей лошадей. Появилась также и кошка; только здешним кошкам недостает кое-чего, у них нет длинного пышного хвоста, вместо которого торчит короткий, безобразный обрубок.


   Возле самого дома стоял древний лесной великан -- Варингиновое дерево. Ствол его подымался высоко над верхушками соседних деревьев; его обвивали кругом лианы и прелестные орхидеи, которые украшали его своими большими яркими, похожими на бабочек, цветами. Могучие воздушные корни, словно гигантские руки, свешивались вниз, внедряясь в пышно покрытую растительностью почву. Многие из этих корней равнялись по толщине туловищу человека, так что мы и наши спутники, сопровождавшие нас сюда с плантации, казались по сравнению с этим гигантом ничтожно маленькими. [24]


   На следующее утро мы поднялись рано и быстро принялись за дело, так как хотели пройти [25] изрядный кусок. Но наши носильщики не обнаруживали ни малейшего желания двинуться дальше с тюками поклажи. Они не могли и не хотели понять причины нашей поспешности. Лица их были хмуры и недовольны; одному не нравилась форма его тюка, другому ноша казалась слишком тяжелой; кругом валялись ящики и тюки, которые никто не хотел нести. Раздавались даже голоса недовольных размерами жалованья, а иные заявляли, что раздумали и не желают идти дальше. Неужели же наше предприятие должно было потерпеть крушение вследствие упрямства этих людей? Ни в каком случае! Мы заявили им самым решительным образом, что требуем безусловного повиновения и порядка. и привлекли к ответу вожаков, гордо разгуливавших с ружьями, снабженными штыками. Наконец все пришло в порядок, и можно было тронуться в путь. Впереди шагал Си Баяк Си Пут, за ним гуськом следовали носильщики, пеструю вереницу которых завершал Си Бале и мы с нашими слугами. Наш маленький караван состоял из самых разнообразных людей: тут были батаки, малайцы, яванцы, метис -- мой лакей Френсис, и китаец Асенг -- повар и пекарь, наконец, мы, европейцы. Мейснер, Ортман и Шмит провожали нас.
   Некоторое время мы удобно двигались по довольно сносной дороге, подымавшейся полого в гору, но вскоре она кончилась, и пред нами открылась девственная, нетронутая топором европейца местность. По батакской тропе углубились мы во влажную сень густой чащи, сразу замедлившей скорость движения; корни деревьев, лианы, вместе с вязкой почвой, усеянной лужами и грязью, заставляли быть осторожным. [26] В первое мгновение нами овладела в этой чаще непривычная робость -- мы были подавлены этой могучей дикой растительностью, осенявшей нас своей спутанной листвой. Высоко вздымающиеся вершины лесных гигантов скрыты от взора густой сетью вьющихся растений и лиан, так что взор видит только мшистые стволы, и присутствие листвы обнаруживается лишь тогда, когда, словно душистый привет, сверху падает цветок или созревший плод. Мы видим только ту скромную растительность, которая зеленым и пышным ковром покрывает почву леса. Эти растения ближе к нам, и мы восхищаемся прелестью и разнообразием их. Каждое из этих растений составило бы гордость наших оранжерей и доставило бы громадное наслаждение любителю цветов. Буйные вихри, ярко сверкающие молнии, а то так просто дряхлость произвели опустошение в чаще леса. И вот, может быть, впервые после сотен лет в таинственный мрак этого леса проникли ласковые лучи солнца, порождая во влажных недрах его новую жизнь. Заглушенные деревца подымаются, тянутся с новыми силами вверх, сплетаясь ветвями и вырастая в могучих гигантов. Между ними начинается борьба, за воздух и свет, они теснят и душат друг друга, пока, после тяжкой борьбы, один не одержит верх. Разрастаясь и зеленея, он протягивает крепкие сучья над толпой своих братьев, обрекая их на гниение и смерть в сыром, тусклом мраке. Вот прекрасное дерево с широкими, как у липы, листьями, из которых туземцы приготовляют вино. Ствол его дает крепкое дерево. Рядом с ним другое, усыпанное длинными стручьями с вкусными зернами. Дальше стоит дерево, сочные листья которого доставляют хорошую краску. А вот еще одно, с [27] очень вкусными орехами. От ствола к стволу перекидываются стебли и ветви ротанга, по которым, цепляясь, лазают на головокружительной высоте обезьяны, крича и кривляясь. Как богата и разнообразна животная жизнь в этом девственном лесу! Крадучись, ходят по нему тигр и пантера; бесчисленные змеи прячутся в населенной листве, высматривая добычу. Порою попадаются слоны, идущие длинной цепью один за другим, а то так одиноко бродящий безобразный носорог. Но нам нечего бояться этих диких зверей, они пугаются вида человека, особенно европейца, которого чуют издали, и убегают при звуке его голоса или при шорохе шагов. Только слон взирает на него с философским спокойствием и равнодушием. Здесь водится также много медведей, оленей, кабанов, фазанов-аргусов, диких курочек и другой дичи, и множество крикливых обезьян и пестрых птиц, производящих шум и гам среди пышных вершин деревьев. Все эти звери доставляют охотнику легкую добычу и развлекают путешественника, своими криками и яркими красками. Но настоящий ужас внушают путнику легионы мелких существ -- они отравляют странствие, и единственное оружие в борьбе с ними составляет осторожность и терпение. Почва покрыта пиявками, которые при нашем приближении в жадном возбуждении отделяются от земли. и протягивают свои туловища вверх. Их такое множество, что временами кажется, точно это бесчисленные волосы, поднявшиеся дыбом. Они висят также по кустам, на стеблях травы и впиваются в нас, когда мы ползком пробираемся в чаще. В воздухе носятся пчелы и осы, угрожая нам своим жалом, а ночью, когда усталое тело жаждет покоя и сна -- тучи [28] кровожадных москитов медленно мучают нас своиим ядовитым напевом, так, что порою почти сходишь с ума от сознания своей полной беспомощности. Почва, покрытая гнилью, и тяжелый сырой воздух таят в себе лихорадки и болезни и гонят вон из этого величественного леса.


   После часа ходьбы мы вышли из чащи и приблизились к деревне, откуда происходили наши проводники -- Си Баяк Си Пут и Си Бале. Здесь мы остановились в надежде, что Си Баяку, старшине этой деревни, удастся раздобыть носильщиков, что и оправдалось. Жители этой деревни встретили нас дружелюбно. Они были маленького роста, худощавы, с коричневым цветом кожи, темными прямыми волосами и черными глазами. Мужчины носили длинные саронги, т. е. длинные, вязанные из шерсти накидки в виде шали, спускавшиеся до лодыжек. У некоторых были накинуты на плечи платки, а другие носили яркого цвета полотняные или суконные куртки, купленные у голландцев. Головы их покрывали пестрые платки, скатанные в виде шапок. [29] Женщины были одеты почти также. В ушах у них болтались толстые серебряные серьги, а из-под синего головного платка выбивались черные густые волосы.


   Си Пута, нашего проводника и старшину встретили с радостью три молодые женщины, приготовившиеся сопровождать его дальше; одна из них была его жена, готовая разделить с ним превратности пути, а две другие хотели навестить своих родителей на батакском плоскогорье, которых они не видели уже целый год. Нас поразили их красивые лица, на которых сквозь темную кожу просвечивал яркий румянец. Их стройное тело, обвивали голубые саронги. Когда мы снялись с места, они прочитали краткую напутственную молитву и двинулись вперед.
   За деревней в тени влажного леса я увидел странный памятник. В землю был [30] врыт бамбуковый ствол, толщиной в руку; на высоте одного метра он был расщеплен в тонкие лучинки, которые расходились в разные стороны, образуя клетку в виде воронки. На клетке сидела крыша в виде конуса из хидьяка -- черных крепких волокон сахарной пальмы. Подойдя ближе, мы увидели в клетке человеческий череп. Это была могила прежнего старшины селения. Такой памятник называется у туземцев гритинг.
   Дорога становилась понемногу хуже. Мы поднимались в гору по каменным россыпям, и порою тропинка вилась по узкому гребню горы между двумя скатами. Чем выше мы поднимались, тем прекраснее открывался вид на широкую плодородную низменность Дели. В следующем маленьком селении мы сердечно распростились с нашими милыми провожатыми. Мейснер вытащил бутылку шампанского, взятую на этот случай, и мы выпили за счастливое окончание нашего предприятия. Затем мы тронулись дальше, а они повернули назад. Дорога вела нас то по лесной чаще, то по травянистым лугам или кустарникам и тернам. С трудом взобравшись на вершину горы, мы осторожно должны были спускаться вниз. В каждом небольшом селении наши носильщики, точно старые почтовые лошади перед постоялым двором, были не прочь отдохнуть. Но время было дорого, а впереди подымалась трудно доступная гора. Мы спустились с нее к маленькому ручью, по берегам которого росли прелестные фиалки и крупные незабудки. Моста не было, а потому нам пришлось совершить переход по колено в холодной горной воде. Перейдя его, мы углубились в чащу бамбука, а когда вышли, то оказались на берегу того же [31] потопа. Здесь берег был крутой, и через воду был перекинут неровный, скользкий древесный ствол, служивший мостом. Туземцы, несмотря на тяжелую ношу, легко перешли по нему, но мы, европейцы, перебрались с трудом. Двигаясь вдоль реки, мы заметили на деревьях красивых пестрых дятлов, а впереди промелькнули две стройных лани. Вскоре мы заметили на нашей узкой тропинке много человеческих следов, из чего заключили, что приближаемся к какому-то поселению. Сделав еще несколько шагов, мы очутились перед высоким плотным плетнем из толстого бамбука. Это была ограда деревни Петимус. Узкий неудобный проход привел нас в средину ее, и вожатые Си Баяк Си Пут и Си Бале тотчас же спросили старшину. Но он был на охоте, и не было никого, кто мог бы заменить его. Это было неприятно, так как мы не знали, где провести ночь. Нельзя же было вломиться в дом старшины, не спросясь его.
   Долго стояли мы так в то время, как наши носильщики уже давно устроились и сидели у дымящихся горшков с пищей, так как они без труда раздобыли себе рис. Наконец, устав ждать, мы вошли в ближайший дом, в котором дряхлая старуха варила на очаге рис. Она казалась в своей темной и грязной, пропитанной дымом, горнице, при красном свете очага, какою-то злой колдуньей. Мы также занялись приготовлением ужина и напустили столько дыму, что едва не задохлись и, протирая глаза, должны были выбраться за дверь на свежий воздух. Ужин, приготовленный с таким трудом, не обошелся, конечно, без зрителей. В дверях появилось несколько темных фигур, которые, раскрыв рот, с изумлением смотрели, как мы отправляли пищу [32] в рот такими замысловатыми инструментами, как ножик и вилка. Зрелище это, казалось, очень забавляло их, и, тихо смеясь, они подталкивали друг друга.
   Вдруг раздался глухой раскат грома, и любопытная публика вместе с дряхлой старушкой поспешно разбежалась, чтобы добраться до своих жилищ еще до наступления грозы. Молния сверкала все ярче и ярче, и оглушающий грохот потрясал воздух.
   -- Господин, господин, -- воскликнул Си Бале, -- видишь ли ты, как сверкают зубы Дебаты?
   -- Чьи зубы? -- спросили мы.
   -- Зубы Дебаты, зубы великого Дебаты! Когда сверкает молния, это значит, что Дебата улыбается, и золотые зубы в его рту сверкают сквозь мрак ночи!
   -- А кто же это Дебата? -- спросили мы снова.
   -- О, господин, ты не знаешь его? -- ответил Си Бале в то время, как удар грома потряс всю хижину. -- Дебата -- творец мира и у него три сына: один бог правды, другой бог добра, а третий бог зла. А сам Дебата властелин духов, сколько их ни есть в мире.
   -- Так, так, значит по твоему Дебата сотворил мир. Как же он создал землю и какой придал ей вид?
   -- Господин, земля -- большой, большой круг, и небо покрывает ее, как чаша. Там, где небо сходится с землей, почва плодороднее всего. Там растут самые лучшие бананы, самые высокие кокосовые пальмы, а бамбук, проросший из зерна на утренней заре, к вечеру уже большое дерево, Люди, живущие на том краю, умнее всех, потому что они часто видят богов и узнают от них, что делается в небе и под землей. [33]
   Долго еще болтал Си Бале, между тем как дождь барабанил по земле, освежая воздух. Наконец он замолк и заснул, но мы всю ночь не могли сомкнуть глаз от страшного грохота непогоды.
   Утро принесло нам новые неприятности: наши носильщики отказывались нести поклажу и хмурились, поглядывая на грязь, покрывавшую промокшую землю. Было уже поздно, когда мы, наконец, выступили в путь. К довершению всего, запоздал Си Баяк Си Пут; он рассказал, что услыхал о какой то войне, вспыхнувшей между племенами, и расспрашивал людей, желая добыть точные сведения. Все, что он разведал, это слух о распре, возгоревшейся между жителями двух больших селений, лежавших на Каро-батакском нагорье близ перевала, через который лежал наш путь.
   Солнце на минуту выглянуло из-за туч, и как ни коротко было это мгновение, все же оно ободрило нас на дальнейший труд. Но подвигаться вперед после вчерашнего дождя было очень тяжело. Вскоре мы взобрались на открытую вершину холма, откуда, если бы не пасмурная погода, открывался прелестный вид па лежавшие впереди горы. Но теперь завеса белых густых облаков скрывала даль, и лишь порой из тумана вырезывалась то одна, то другая вершина. Час спустя, когда мы двигались по густой чаще, люди внезапно остановились, и среди них раздались громкие, но возбужденные от страха крики, в которых мы ничего не могли разобрать кроме слов "оранг батак". Оказалось, что наши малайцы, которые не могли поспеть за ушедшими вперед и знакомыми с тропинкой батаками, заблудились и старались войти в связь с передовыми громкими криками, что конечно, [34] вызвало испуг и страх во всей цепи носильщиков. Около полудня мы выбрались из лесу и ясно различили вдали горы и вулкан Си Баяк. Здесь нам попалось дымившееся еще пепелище сгоревшей хижины, а возле него молодой батак с зобом и, по-видимому, помешанный. Он сообщил нам, что хижину подожгли два дня тому назад два каких-то европейца, разыскивавших здесь сбежавших с плантации китайских кули.
   Отдохнув несколько минут, в течении которых наши люди освежили себя пальмовым вином, которое им продал в бамбуковом сосуде жалкий батак, мы тронулись дальше. Путь становился все труднее, подъемы стали круче, и временами нам приходилось перебираться, через совершенно гладкие и влажные скалы, на которых едва умещалась ступня. Ноги вязли в грязи, точно в болоте, мы глубоко проваливались в нее и должны были осторожно ощупывать путь, чтобы не запнуться о корни и не выкупаться в этой грязи.
   Внезапно, перевалив через холм, мы очутились перед кучкой людей, человек в 20, которые двигались нам навстречу, с тяжелыми корзинами из бамбукового плетенья, чашами из тыкв и кувшинами за плечами.
   -- Это батаки с нагорья, промолвил Си Бале.
   Едва эти люди завидели нас, как стали, словно по команде, посмотрели на нас подозрительно и крикнули:
   -- Куда вы идете?
   Эта речь звучала так кратко и повелительно, точно нас окликнул какой-нибудь сторожевой пост. Мы [35] едва не рассердились на эту дерзость, однако Си Бале ответил:
   -- Мы хотим пройти в страну Каро-батаков.
   -- Откуда вы? спросили те снова.
   -- Из Дели, ответили мы.
   Затем они осведомились, не голландцы ли мы, и когда узнали, что нет, то дружелюбно поздоровались с нами. Эти люди подозрительны, они не любят чужих и, особенно ненавидят голландцев.
   На наши вопросы, куда они идут, мы узнали, что они отправляются на закупку в китайских лавках, расположенных в низменности, керосина, спичек, полотна и других вещей в обмен на произведения своей земли -- древесной смолы и бурого сахара. Они не могли сообщить нам ничего верного о войне, и потому можно было вполне успокоиться на этот счет; мы даже пожалели, что выслали вперед Си Баяк Си Пута, поручив ему разведать о положении вещей.
   Вскоре после этой встречи наши носильщики поймали беглого китайского кули, совершенного мальчишку; он рассказал, что блуждает в этом лесу уже 10 дней. Кроме обычного платья у него ничего почти не было -- только два платка и жестянка для питья, и выглядел он страшно отощавшим. Я приказал привести его к себе и тотчас же узнал в нем к немалому удивлению того самого страстного игрока, который проиграл на празднике прошлой осенью весь свой заработок. На наши расспросы он сообщил, что работа на плантации показалась ему слишком изнурительной, и потому он убежал с несколькими товарищами. Здесь, в этих неприветливых горах и лесах, куда ежегодно спасается много китайцев, они чувствовали себя в безопасности от погони и розысков [36] плантаторов. Он не подозревал, что преследователи гонятся за ним по пятам и что, даже если бы они не нашли его, участь его была весьма печальна: он или заблудился бы в лесу, где его ждала смерть от голода и изнурения, или же батаки поймали и съели бы его. Но сколько я ни убеждал его вернуться к хозяину на плантацию в Дели, он и ухом не вел, так как больше боялся наказания, чем участи быть съеденным людоедами. Нам не оставалось ничего другого, как взять этого украшенного косой беглеца с собой. Дав ему поесть, я приказал ему быть при носильщиках и помогать им. Надо было видеть радость этого тонкого, как хлыст, желтокожего сына Поднебесной империи.
   К полудню небо затянуло со всех сторон темными тяжелыми тучами. Становилось все темнее, и вскоре дождь полил, как из ведра. Через несколько минут мы промокли до костей и только и думали о том, где бы укрыться от ливня и найти хорошую лагерную стоянку. Я отправился с этой целью вперед каравана, но скоро мое внимание отвлекли несколько обезьян, делавших на деревьях какие-то странные движения: вместо того, чтобы искать спасения от дождя под сенью какого-нибудь густого дерева, они забрались на оголенные сучья, где дождь усердно поливал их; там они, повернувшись спиной к ветру, подняв руки, закрывали себе ими голову от дождя, чтобы она не промокла, и при этом корчили самые жалкие рожи. На берегу речки я нашел, наконец, большую поляну, окруженную великолепным лесом. Если бы погода была лучше, стоянка не оставляла бы желать ничего лучшего. Но теперь все были недовольны. Носильщики, не имевшие крохи во рту с [37] самого утра, были голодны и устали от подъема в гору -- вдобавок они дрожали от сырого холода, и все же нельзя было и думать об отдыхе, так как предстояло соорудить несколько хижин, чтобы укрыть в них наиболее ценные вещи из нашей поклажи. Люди принялись срубать сучья и срезать широколиственные ваи папоротников. Когда хижины были готовы, люди живо навесили котлы и принялись разводить под ними костры, но не тут-то было: отсыревшие дрова не горели, сколько ни раздували люди подложенную искру. Глубокое уныние овладело этими детьми природы, так как вообще ни батаки, ни малайцы совсем не знакомы с такими передрягами; обыкновенно они работают лишь столько, сколько им необходимо. К чему мучить себя? Для поддержания жизни здесь требуется мало усилий, больших странствий они не предпринимают, а дома довольно рису, кокосовых орехов да сладких бататов, и есть хижина, защищающая от непогоды!
   На этой стоянке мы догнали нашего Си Баяк Си Пута, ушедшего вперед на разведки; он ждал нас здесь, укрывшись в шалаше из листьев и ветвей. Добрые вести, слышанные от батаков, успокоили его, он остановился и, поджидая нас, отдохнул вместе с тремя сопровождавшими его женщинами. Наконец дождь перестал, небо прояснилось и, к довершению удовольствия, костры разгорелись, а из котлов повалил вкусный пар; вскоре поспели рис и, маленькие рыбки, которых малайцы вместе с китайцем (его звали Ассам) проворно наловили в реке. Веселее всех оказался наш китаец повар Асенг: когда подали ужин, он появился с бутылкой шампанского, которую забыли выпить накануне при [38] прощании; он спрятал ее, чтобы сделать нам при подходящем случае сюрприз. Вскоре все улеглись на покой среди зловещего молчания, царившего в лесу. Но о сне нечего было и думать: туземцы дрожали от холода и не могли согреться. Ночью снова пошел дождь, который шел до самого утра, и все наши меры предосторожности не привели ни к чему, потому что мы не только промокли до костей, но буквально лежали в воде. Единственное развлечение в эти печальные часы доставлял нам громадный древесный пень, который светился фосфорическим светом гнилого дерева в нескольких шагах от нас. С какой радостью встретили мы утро, избавившее нас от этих мучений и дозволившее покинуть мокрый лагерь. Наши люди имели самый жалкий вид и должны были подкрепиться и согреться прежде, чем могли выступить в дорогу. Я приказал сварить пуншу, который они пили, точно лекарство, поставившее их на ноги. В девять часов мы тронулись в путь, в тот самый момент, как солнце выглянуло из облаков. Окоченевшие члены размялись, и мы скоро забыли все тягости этой ночи. Дорога вилась по долине реки Петани, струившейся по легкому наклону с гор; нам пришлось перейти ее в брод не менее двенадцати раз. Порою мы двигались по самому руслу по колена в воде. Уже при первой переправе мне показалось, что вода несколько теплее воздуха, и так как вместе с тем запахло сернистым газом, то я подумал, что мы приближаемся к тем серным источникам, о которых нам недавно сообщали туземцы.
   При третьей переправе опущенный в воду термометр показывал уже 21® Ц. При восьмой переправе [39] мы, наконец, наткнулись на один из ключей, бивший обильной струей из отверстия, величиной с кулак, почти у самого правого берега реки. Вода его имела от 28--30® Ц. Это был единственный, виденный нами источник. Туземцы ничего не могли сообщить нам об остальных. Но так как на одиннадцатой переправе вода опять стала теплее, то мы заключили, что выше в долине должно находиться еще несколько таких ключей. Окрестности реки напоминают альпийский ландшафт. Всюду кругом высокие темные деревья, с сучьев которых висят длинные лишаи. Все тихо, точно кругом вымерло, не слышно пения птиц и не видно ни одной человеческой души... И только голубые незабудки высовывают свои головки из травы, напоминая нам родину. На двенадцатой переправе мы останавливаемся среди усыпанной галькой поляны на берегу реки и отдохнули прежде, чем сделать последний и самый трудный подъем в 250 метров высоты к лежащему над нами перевалу. Здесь в разных местах из земли торчали лучинки, в расщепленном конце которых были защемлены пучки цветов. Это указывало, что сами батаки считают этот подъем очень трудным, даже опасным, почему и приносят злым духам подобные жертвы, чтобы отклонить от себя несчастье. К нашему удовольствию, мы встретили здесь батаков, направлявшихся в Дели, и уговорили их помочь нам втащить вещи на перевал. Тропинка вела сперва через бешено мчавшийся ручей, а затем нам пришлось взбираться по отвесной скале или двигаться вдоль ее по краю пропасти; в одном месте произошел недавно обвал тропинки, и вместо нее лежал влажный, скользкий ствол дерева с зарубками вместо ступенек. Час [40] спустя, я первый взошел на перевал и бросил взгляд на замечательный вулкан Си-Баяк, который был окружен густым лесом, но виден сквозь просеку в нем. Его глубоко рассеченный кратер сильно дымился, представляя необыкновенно величественное зрелище; тучи обволакивали то один, то другой край, скрывая иногда всю гору и лежавшую за ней страну батаков.
   -- Посмотри, господин, -- сказал Си-Бале, подошедши ко мне и указывая пальцем на дымящуюся вершину, из жерла которой к голубому небу подымались желтоватые пары, -- там живут злые духи.
   -- Так, так! И они никогда не покидают своего жилища?
   -- Как же, покидают! Ночью они спускаются к людям и насылают на них болезни, лихорадку и даже смерть. Их нельзя дразнить: никто не дерзает взобраться на гору, потому что знает, что не вернется назад.
   Вот на край обрыва взобрались первые носильщики, тяжело дыша они сбросили свою ношу на земь.
   -- Суза, суза (мука, мука), вздыхали они.
   Когда все поднялись наверх, мы с облегченным сердцем двинулись дальше. Дорога стала легче, потому что мы двигались теперь под гору. Вскоре, покинув чащу леса, мы вышли на залитую солнцем равнину, кое где усыпанную кустиками и одинокими деревьями, и перед нашими глазами развернулась обширная плоскость страны батаков, вид которой вознаградил нас за все перенесенные труды. Плоскогорье это было залито лучами яркого солнца, там и сям по нему были раскинуты рощи деревьев, скрывавших в своей тени человеческие поселения. Местами [41] оно было рассечено глубокими ущельями, и по одному из них с запада на восток текла река, известная под именем Собачьей. То, что мы видели, была страна Каро-батаков, одного из пяти батакских племен, обитавших на плоскогорье. Вдали виднелись холмы и горы, окружающие озеро Тоба.
   Налюбовавшись этим прелестным видом, мы двинулись в путь по удобной, полого спускавшейся вниз туземной тропинке, по обе стороны которой рос кустарник.
   При переходе через ручей наши люди хорошенько вымылись, чтобы предстать в деревню батаков в приличном виде. Здесь мы снова повстречали батаков, и их стройные фигуры в синих плащах, с великолепными ножами за поясом и накидкой из шкуры обезьяны, козы, а то и собаки (служащей им подстилкой при сидении и лежании на земле) произвели на нас сильное впечатление. За низким холмом мы увидели вереницу женщин, спускавшихся к реке с бамбуковыми трубами (Толстые бамбуковые стволы длиной в метр с вставленными в концы дном и крышкой заменяют в тропической Азии наши ведра и бочки), которые они собирались наполнить водой. Не обращая внимания на нас, они свернули по тропинке в селение.
   Итак, это были первые поселения батаков! Посоветовавшись, мы решили остановиться на ночь в деревне. Солнце склонялось уже к закату, когда мы, наконец, достигли деревни Берестаги, раскинувшейся у подножья холма. Кругом деревни тянулась изгородь из колючего бамбука, высокой крапивы и тернистого кустарника, представлявшая как бы [42] живую стену. За этим палисадом раскинулись небольшие садики с табаком, разными овощами и кустами индиго и кофе. Одни из них были старательно расчищены, другие обнаруживали меньшую заботливость. Позади садов подымался крепкий частокол, окружавший хижины деревни. Выслав вперед нашего проводника, старшину Си Баяк Си Пута, мы тихо пошли за ним по узкому, низкому и извилистому проходу. На площади, обставленной хижинами с крышами странной формы, не было ни души; только с крылец поглядывало на нас с удивлением штук пять черномазых ребят. Си Баяк вошел в одну из хижин и вернулся с молодым батаком, оказавшимся сыном старшины. Это был среднего роста, худощавый молодец с ласковым безбородым лицом. Темный саронг его спускался мягкими складками до земли, а поверх светлой полотняной куртки он набросил узорный платок. Пестрый платок в виде шапки чрезвычайно шел к его темным волосам и черным живым глазам. Он ласково приветствовал нас, предлагая нам гостеприимство под кровом своего отца. Мы, конечно, не ожидали такого ласкового приема и были приятно изумлены. Он повел нас к большому, хорошему дому, украшенному красивой резьбой; крыша дома изгибалась в оба конца подобно рогам, и коньки ее были увенчаны двумя вырезанными из дерева бычачьими головами. Дом, как и все остальные, покоился на столбах вышиной в 4 метра, так что подниматься туда надо было по лестнице, упиравшейся на широкую площадку вроде балкона, называемой по батакски алтан. Отсюда открытая дверь вела внутрь помещения. Там было почти совсем темно, потому что хижины не имеют окон. [44] Низкие стены, едва в 1,5 метра высоты, были наклонены кнаружи, поддерживая гигантскую крышу. В задней стене находилась высокая двустворчатая дверь, запертая громадным засовом.


   Сын старшины притащил поспешно несколько узорных циновок и предложил мне и Мехелю занять почетное место. Затем он спросил, куда мы идем, как нас зовут, а мы в свою очередь узнали что его имя Како, что отца его зовут Соби, и что почти все жители селения ушли купаться, отчего деревня и оказалась пустой. Упоминание о купании вызвало у нас желание вымыться, и сопровождаемые нашим хозяином, мы спустились по крутой тропинке к речке, где застали еще нескольких обитателей деревни и, в числе их, старшину Соби, несколько смешного, но очень веселого и разговорчивого старичка, немедленно вступившего с нами в беседу. Увидав, что мы пользовались щеткой и мылом, он захотел узнать употребление этих вещей и очень смеялся, когда темное тело его покрылось белою мыльной пеной.
   Сумерки, наступающие под тропиками очень быстро, заставили нас вернуться домой. Накинув на плечи косматую шкуру козы, старичок, улыбаясь и чихая, поплелся вперед.
   В доме он приветствовал нас как хозяин причем, как водится, я вручил ему подарки, которые еще более усилили его веселое настроение. Пока он, сияя от радости, рассматривал синюю куртку с большими посеребренными пуговицами, табакерку, прекрасный нож и кусок пестрого полотна, мы занялись обозрением внутренности хижины. Она представляла в сущности одну большую комнату, разделенную на части спускавшимися сверху циновками; от двери [45] вдоль всей комнаты проложен глубокий и широкий желоб, прикрытый на дне досками; в этот желоб спускают сор и всякие нечистоты, которые проваливаются в оставленную в нем щель вниз под [46] хижину. Вместе с тем только по этому проходу и можно было идти, не наклоняясь и не рискуя ушибиться о балки крыши, так что он служил также проходом вроде коридора. На косяках двери были развешены нижние челюсти свиней и быков, вероятно, в воспоминание прежних пиршеств. Под высокой крышей лежали или висели разные орудия и оружие: дротики, ружья, рыболовные принадлежности, звериные шкуры и большие бутыли, сделанные из пустых тыкв, в которых, как мы потом узнали, хранился порох. Тщетно искал я в крыше отверстия для дыма, его не было. А между тем у четырех очагов, расположенных по обе стороны прохода, уже хлопотали женщины, готовившие ужин, и оттуда валил такой дым, что трудно было дышать и едва можно было раскрыть глаза. В обширном помещении, набитом людьми, господствовал полумрак, озаряемый лишь огнем очагов, на которых в горшках варился рис. Очертания людей виднелись смутно, по стенам и крыше двигались громадные неясные тени.


   По батакским понятиям гости должны оказывать почтение хозяевам, и потому мы пригласили старшину к нашему ужину, состоявшему из курицы и риса, после чего мы поднесли ему еще стаканчик водки, очень понравившейся ему. Понемногу вокруг нас собралось множество зрителей; присев на корточки, они с разинутыми ртами следили за всеми нашими движениями и не могли взять в толк, зачем мы бережем наши руки и берем пищу не пальцами, а какими-то совсем ненужными инструментами. Между тем наш хозяин становился все разговорчивее и без умолку рассказывал нам о своем могуществе и о храбрости своих людей: в случае войны селение [47] могло выставить 200 воинов, и потому они не боятся никаких врагов; еще не было случая, чтобы он проиграл сражение, и однажды он даже одолел втрое сильнейшего неприятеля. Желая дать нам понятие о богатстве деревни, он упомянул, что у них 50 лошадей и много коров и свиней, словом, всеми силами старался внушить нам, что пред нами сидит не кто-нибудь, а очень могущественный владыка. В то же время он поражал нас своею предупредительностью и любезностью, и также точно держали себя его сыновья и жены.
   Нам захотелось взглянуть на один дротик, висевший под крышей. Заметив это сын старшины, Како, тотчас же вскочил и, почтительно обходя нас, как бы избегая обеспокоить нас своим прикосновением, для чего даже вытянул пред собою руку ладонью к нам, подал мне оружие, промолвив неизбежное "табик", что значило по батакски "если угодно". Точно так же держал себя его младший брат, который протянул Мехелю великолепный нож, причем держал его за лезвие, ручкой к гостю.
   При свете зажженных нами свечей нас поразило что, как только Како открывал рот, оттуда что-то сверкало. У него, как и у отца, братьев и всех взрослых батаков были короткие, выкрашенные в черный цвет зубы; но когда я пристально заглянул ему в рот, то открыл, что зубы его, кроме того, были покрыты тонкими пластинками золота. Удовлетворяя наше любопытство, Како рассказал, что у батаков в обычае укорачивать детям на двенадцатом году передние зубы, именно резцы верхней челюсти на половину, а резцы и клыки нижней челюсти почти до десен. Операцию эту производят небольшим [48] железным долотом, по которому постукивают деревянным или костяным молоточком, отламывая от зубов осколки, пока зубы не получат надлежащий размер, после чего острые края обтачивают камнем или напилком. Затем искусник по зубной части старается придать резцам верхней челюсти "настоящую" форму, именно выпуклую поверхность их превращают в вогнутую. Это делается только у мальчиков, девочкам спиливают эти зубы до десны. Как ни болезненна эта операция, но молодые батаки подчиняются ей охотно, и событие это празднуется в семье особым пиром. Затем приступают к чернению зубов. На острие ножа жгут на огне кусок лимонного дерева и смешивают сочащуюся при этом смолу с образующимся углем. Таким путем получают совершенно черную прочную краску, нечто вроде лака, которой и покрывают зубы. Но не довольствуясь этим, знатные батаки прибегают еще к золочению, чтобы и зубы вместе с прочими украшениями внушали всем настоящее представление об их богатстве. Это делают узкой полоской золота, которая тянется у корней зубов вдоль всей десны; иногда еще на золото наносят узоры, а у некоторых вся десна покрыта этим металлом. Нередко в зубы вставляют еще жемчужины или кусочки золота. Для этого в резцах или клыках выковыривают спереди ямки, в которые иногда, перед тем как вставить жемчуг или золото, вкладывают чудотворное лекарство, имеющее будто бы силу предохранить от отравы. Постоянное жевание бетеля придает жемчужинам золотистый блеск, так что их трудно отличить от настоящего золота.
   Мне было любопытно узнать, зачем батаки [49] подпиливают и украшают свои зубы. Обычай этот распространен, впрочем, не только среди них, но вообще у всех малайских племен, как на Зондских островах, так и в Индокитае. Жители Явы объясняют этот обычай так: "у многих из нас зубы очень неровные, часто какой-нибудь зуб выдается вперед или же все они стоят косо, так что вследствие этого губы оказываются оттопыренными; бывает, что, когда мы едим, то рвем и тащим пищу зубами, так что многие еще в юности начинают походить на собак или обезьян, которыми нас дразнят, а подпиливание зубов придает рту человеческий вид". Вот почему малайцы при виде человека с целыми зубами говорят -- "он похож на собаку".
   У батаков, как мне казалось, этот обычай возник оттого, что резцы у них от природы слишком длинные, так что рот вечно открыт, а это с одной стороны неудобно, с другой -- придает, по их мнению, лицу глупое и неприятное выражение.
   Когда мы спросили у Како и других, могут ли они своими короткими зубами есть и человеческое мясо, то они едва не приняли наших слов за оскорбление и уверяли нас, как могли, что Каро-батаки не людоеды, что этим занимаются лишь батаки племени Пакпак и те, которые живут на озере Тоба. Чтобы загладить свой промах, я сказал нашему хозяину, что его дом мне очень нравится и, вероятно построен недавно.
   -- О нет, ответил Соби, дом пережил уже две оспы.
   Этими словами он хотел сказать, что дом построен 24 года тому назад, потому что эта страшная [50] зараза опустошает нагорье батаков почти правильно раз в 12 лет.
   Между тем нам захотелось спать. Мой слуга Френсис и китаец Асенг постлали нам постели, а обитатели хижины разошлись по своим нишам и спустили циновки, так что обширное помещение разделилось на ряд комнаток. Старшина поднялся с корточек, вытащил большой плетеный из бамбука короб, где, по-видимому, хранилось его парадное одеяние, и сложил в него полученные от нас подарки. Запоздавшие зеваки и сыновья старшины разошлись по домам, и вскоре все селение заснуло глубоким сном.

ГЛАВА IV. Странствия по стране Каро-батанов.

   Утром нас разбудил шум; это поднимались женщины, готовясь отправиться на молотьбу необходимого к завтраку риса. Внизу под домом хрюкали свиньи, которые вместе с козами и курами помещались там между столбами, как в хлеву. Женщины вскоре вернулись назад и пошли за водой. Все в доме суетились, так что и мы поднялись с постели и начали одеваться. Едва обитатели селения заметили это, они понемногу столпились кругом и принялись жадно наблюдать наши движения: тут были молодые и старые и множество голых, еще неумытых и нечесаных детишек. Мы заметили, что у некоторых ребят волосы были сбриты, и только по краям была оставлена челка, у других из бритых мест торчали на [51] темени или затылке пучки волос, придавая им вид рогатых чертенят. Они, разинув рот, взирали на редкое зрелище, как белый человек покрывал себя белой пеной, чист о изумляло ихъ то, что не только наши лица и руки, но и спина, и грудь, и руки и ноги,-- все было бѣлаго цвѣта. Вначалѣ насъ забавляли ихъ любопытные глазки и возгласы удивленія, но такъ какъ подобное удивленіе длилось цѣлый день, то подъ конецъ оно намъ порядочно надоѣло.
   Дымъ, наполнившій хижину, какъ только женщины принялись за стряпню, выжилъ насъ вонъ, и мы усѣлись тамъ на просторномъ алтанѣ. Здѣсь стояли разные бамбуковые сосуды: большія, длинныя трубы для черпанья воды съ дырами, заткнутыми деревянными пробками (ихъ носятъ на головѣ, какъ доски), красивыя корзины съ цвѣтными узорами, чашки и ящики для всякой мелочи. Отсюда намъ было очень удобно видѣть все селеніе. Все сверкало и улыбалось въ утреннихъ лучахъ солнца. На кустахъ сверкали еще капли росы, пышныя деревья тихо шелестѣли, въ ихъ вѣтвяхъ звонко пѣли птицы, и красные и синіе голуби носились надъ крышами. Изъ сосѣдняго дома проворно спустились по зарубкамъ лѣстницы темнокожія дѣвушки, онѣ принялись сзывать къ корыту свиней, покрикивая имъ "ндрава -- ндвана", и отгоняли палками назойливыхъ, лѣзшихъ впередъ животныхъ, неизмѣнно приговаривая при этомъ "бу -- те". Затѣмъ гортанными звуками "грррр -- не -- хе" они собрали куръ и насыпали имъ рисовыхъ зеренъ.
   Около 9 часовъ всѣ жители скрылись въ своихъ хижинахъ. Это было время обѣда. Нашъ хозяинъ съ чадами и домочадцами также расположился на циновкахъ въ ожиданіи приготовленныхъ блюдъ. Въ качествѣ перваго блюда былъ поданъ горшокъ рису, пища, которая, какъ хлѣбъ, подается при всякомъ случаѣ; затѣмъ на единственной имѣвшейся въ дому размалеванной тарелкѣ подали кучу поджаренныхъ личинокъ какого то жука, похожихъ видомъ на маленькія жаренныя сосиски. Ихъ собралъ рано утромъ въ лѣсу Како, вырывъ цѣлую кучу изъ подъ земли. Это блюдо вызвало настоящій восторгъ среди молодого поколѣнія, и особенно радовалась ему маленькая пятилѣтняя дочь нашаго хозяина, единственной одеждой которой являлась золотая цѣпочка, болтавшаяся на бедрахъ; она на перерывъ приставала то къ своему "бапа" (отецъ), или къ "нандей" (матери), выпрашивая еще и еще этого лакомства. Сперва вся компанія запустила пятерни въ горшокъ съ рисомъ, а затѣмъ каждый наложилъ себѣ на зеленый листъ, служившій вмѣсто тарелки и салфетки, кучку личинокъ.
   Мы воспользовались этимъ удобнымъ мгновеніемъ, чтобы незамѣтно отъ любопытныхъ покинуть селеніе и сдѣлать маленькую прогулку. Вернувшись, мы застали обитателей ея за оживленной работой. Женщины работали въ садахъ, вскапывая землю крюками и чѣмъ то вродѣ лопаты. У нѣкоторыхъ за спиной въ складѣ ихъ одежды сидѣли грудныя дѣти. Молодежь съ пѣніемъ возвращалась съ рыбной ловли, нѣсколько человѣкъ гомозились вокругъ дерева, которое они собирались срубить, а кучка другихъ возилась надъ постройкой сарая для риса. На алтанахъ домовъ старухи мыли, одѣвали и кормили ребятъ, причемъ не слышно было ни одного грознаго окрика, и мы не видали, чтобы кто нибудь билъ ихъ. Дѣти держали себя очень прилично, такъ что матерямъ не приходилось бранить ихъ за разорванную одежду или какія нибудь шалости.
   Соби, котораго я собирался попросить проводить насъ со своими носильщиками до сосѣдней горы, сидѣлъ внутри дома и былъ занятъ выщипываніемъ немногихъ волосъ, украшавшихъ его подбородокъ. Всѣ Каро-батаки считаютъ бороду не украшеніемъ лица, а чѣмъ то безобразящимъ его, и потому всякій благовоспитанный человѣкъ тщательно удаляетъ малѣйшій намекъ на нее; зато волосы они носятъ длинные, но не очень заботятся объ ихъ порядкѣ.
   Соби, конечно, немедленно согласился, и мы тронулись въ путь. Но не тутъ то было. Наши носильщики подняли настоящій бунтъ и съ дерзкими лицами заявили, что не намѣрены итти дальше, такъ какъ имъ надоѣло терпѣть мученія пути. Но такъ какъ мы имъ разъяснили, что плату за трудъ они получатъ не ранѣе, какъ доставивъ насъ къ назначенному мѣсту, то, въ концѣ концовъ, они уступили, и все пришло въ порядокъ. Однако слѣды неудовольствія виднѣлись на ихъ лицахъ, такъ что мы порѣшили зорко слѣдить за ними изъ опасенія, какъ бы кто нибудь изъ нихъ не скрылся со своимъ тюкамъ, что нанесло бы намъ большой уронъ. Понятно, что подобныя происшествія замедляли наше движеніе.
   Вечеромъ къ концу утомительнаго перехода мы встрѣтили женщинъ изъ селенія Кабанъ-Дьяе, возвращавшихся съ работъ домой. Эта деревня, гдѣ мы собирались остановиться на ночлегъ, лежала въ небольшомъ лѣсочкѣ, черезъ который вела широкая, но грязная просѣка. На опушкѣ насъ ожидалъ Си Наякъ Си Путъ съ многочисленной свитой; у нѣкоторыхъ были въ рукахъ факелы, такъ какъ было уже темно. Около 7 часовъ вечера мы прибыли къ жилищу старшины, куда вскарабкались по бревну съ зарубками вмѣсто ступеней. Принцъ батаковъ этого селенія или по просту начальникъ, старшина, привѣтствовалъ насъ изъ густого облака дыма, стлавшагося по хижинѣ. Въ кругу многочисленныхъ домочадцевъ, но на особой циновкѣ, онъ сидѣлъ, обнаженный по поясъ, при тускломъ свѣтѣ наполненной свинымъ жиромъ плошки; передъ нимъ лежали всѣ необходимыя для жеванія бетеля вещи. Бросивъ взглядъ на него, я рѣшилъ, что мы имѣемъ дѣло съ умнымъ, но продувнымъ человѣкомъ, съ которымъ надо держать ухо востро. Обмѣнявшись взаимными любезностями, въ чемъ батаки не уступятъ ни одному самому церемонному народу, я торжественно вручилъ ему подарки, между которыми находился кусокъ шелковой ткани съ серебряными прошивками, какими славится городъ Ачинъ и которыя батаки цѣнятъ особенно высоко. Принцъ принялъ ихъ съ напускнымъ равнодушіемъ, но съ тайной радостью и выразилъ надежду, что съ своей стороны постарается, чѣмъ только можетъ, содѣйствовать нашимъ планамъ, но что къ сожалѣнію онъ не въ состояніи сопровождать насъ лично на озеро Тоба именно теперь, такъ какъ ведетъ войну съ сосѣднимъ племенемъ Линга. Мы уже слыхали объ этой распрѣ, но думали почему то, что враждебныя дѣйствія пришли къ концу, и потому рѣчь Си Баяка Кабанъ Дьяе, не смотря на сопровождавшія ее любезности, пришлась намъ не особенно по вкусу. Наше настроеніе нѣсколько улучшилось послѣ того, какъ вождь батаковъ добавилъ, что по окончаніи войны непремѣнно проводитъ насъ черезъ страну Пакпакъ-батаковъ и по озеру Тоба. Затѣмъ онъ попросилъ показать ему наше оружіе и особенно остался доволенъ моимъ американскимъ ружьемъ и штуцеромъ Мехеля, удивившимъ его быстротой, съ какой это оружіе выпускало одинъ зарядъ за другимъ.
   Утромъ мы познакомились съ селеніемъ. Оно заключало 50 домовъ, и если считать, что въ каждомъ изъ нихъ жило не менѣе 30 ч., то общее число жителей достигало крупной цифры 1500 душъ. Жилища производили впечатлѣніе зажиточности и довольства. Насъ особенно поразили нѣкоторые дома, на крышахъ которыхъ подымались страннаго вида башенки; нѣкоторыя изъ нихъ были выкрашены въ любимые цвѣта батаковъ: голубой, черный, желтый, бѣлый и красный. Ручей, протекавшій черезъ деревню, дѣлилъ ее на двѣ части, и въ той, гдѣ остановился съ носильщиками Си Баякъ Си Путъ, находилась большая крытая соломой толока для риса. Но сосѣдству съ жилищемъ старшины я замѣтилъ три грубо обдѣланныхъ камня, изображавшихъ идоловъ. Туземцы сообщили мнѣ, что эти камни -- боги охранители селенія, что прежде предъ ними гуру (жрецъ или волхвъ) ежегодно приносилъ въ жертву рыжую собаку, кровь которой онъ цѣдилъ въ углубленіе, имѣвшееся на верхушкѣ каждаго камня, а мясо съѣдалъ самъ. Туземцы утверждали далѣе, будто эти цдолы какимъ-то образомъ предсказывали наступленіе войны. Съ тѣхъ поръ, однако, какъ померъ гуру о нихъ никто не заботится. Отсюда я пришелъ къ рисовой толокѣ. Это было обширное, открытое со всѣхъ сторонъ зданіе съ высокой остроконечной крышей, покоившейся на крѣпкихъ столбахъ. Кругомъ него подымались великолѣпные пальмы и папортники. Уже издали я услыхалъ звуки веселой пѣсни, которою работавшія тамъ женщины и дѣвушки развлекали себя. Замѣтивъ меня, онѣ замолкли, переглянулись съ любопытствомъ и, прекративъ работу, поздоровались со мной. Самая толока представляетъ длинное, толстое бревно изъ очень твердаго дерева, въ которомъ выдолблено нѣсколько большихъ углубленій въ видѣ чашъ. Работницы клали въ эти чаши рисовые колосья и толкли ихъ длинными бамбуковыми толкачами или пестиками, высокій конецъ которыхъ былъ прикрѣпленъ къ стропиламъ крыши. При этомъ зерна, конечно, высыпались изъ колосьевъ и вышелушивались. Женщины съ большой охотой вступили со мной въ бесѣду и сообщили свои имена. Одну звали Си-Метмеръ, т. е. "Тонкая", другія звались "Хранительница", "Расцвѣтающая", "Крѣпкоголовая", у нѣкоторыхъ были имена туземныхъ растеній. Дважды въ день собираются онѣ на толоку для заготовленія нужнаго на день рису. Ставши въ рядъ, онѣ вразъ подымаютъ и опускаютъ толкачи, шутятъ и смѣются. Ссоры, кажется, совсѣмъ неизвѣстны имъ.
   Вернувшись въ хижину старшины, я засталъ тамъ цѣлое собраніе. Это было засѣданіе или военный совѣтъ, который мужчины держали, усѣвшись тѣсно другъ возлѣ друга на корточки. Дѣло заключалось въ томъ, что старшина деревни заключилъ союзъ съ сосѣдними селеніями, уже давно враждовавшими съ жителями Линга. Теперь, оказывалось, изъ Линга пришли послы, которые уговаривали старшину Кабань Дьяе отступиться отъ этого союза за вознагражденіе въ 120 долларовъ. Но какъ ни любятъ батаки звонкую монету, тѣмъ не менѣе они упрямо держатся разъ принятыхъ рѣшеній. Никакіе уговоры и убѣжденія не помогли, и старшина остался при своемъ.
   Несмотря на неудачу, послы спокойно оставались въ домѣ старшины. Было какъ-то странно видѣть, какъ они, вопреки объявленной войнѣ, благодушно бесѣдовали съ обитателями селенія, своими врагами. Они учтиво вступали въ разговоръ съ женщинами, называя ихъ "биби", причемъ тѣ въ отвѣтъ титуловали чужеземцевъ "о мама", спрашивали ихъ имена, кто ихъ отецъ и мать и т. п. Одинъ изъ этихъ пословъ спросилъ даже меня въ присутствіи старшины, нѣтъ ли у меня патроновъ для винтовки Винчестера, такъ какъ у него есть такое магазинное ружье на 18 зарядовъ.
   Когда послы удалились, мы узнали, что рѣшительное сраженіе должно произойти въ одинъ изъ слѣдующихъ четырехъ дней, и потому на это время запрещено переходить границу вражескихъ владѣній. Остатокъ дня мы провели въ хижинѣ старшины въ бесѣдѣ съ этимъ умнымъ человѣкомъ и его односельчанами.
   Послѣ обѣда старшина разсказалъ мнѣ преданіе, согласно которому всѣ главные старшины Суматры -- а къ нимъ онъ, конечно, причислялъ и себя -- происходятъ ни болѣе ни менѣе, какъ отъ -- Александра Македонскаго! Онъ будто бы прибылъ нѣкогда на островъ съ запада и при смерти раздѣлилъ свое царство между тремя сыновьями. Младшему изъ нихъ достался островъ Суматра. Далѣе онъ разсказалъ мнѣ слѣдующій миѳъ о происхожденіи Каро-батаковъ:
   "Двѣнадцать человѣческихъ поколѣній тому назадъ жилъ человѣкъ по имени Каро-Каро, славный кузнецъ и волшебникъ. Жена его умерла, оставивъ ему пятерыхъ сыновей и дочь.
   Однажды онъ покинулъ свою родину и пошелъ на сѣверъ, на покрытое дѣвственнымъ лѣсомъ нагорье. Во мракѣ лѣса ему попалась на встрѣчу прекрасная женщина, дочь громадной змѣи. Околдованный ею, Каро-Каро упросилъ змѣю дать ему дочь въ жены. Отъ этого брака родилось 4 сына и дочь, которые, вмѣстѣ съ прежними, и положили начало племени Каро-батаковъ".
   Увлеченные разсказами словоохотливаго старшины, мы стали засыпать его вопросами и, между прочимъ, спросили, какъ представляютъ себѣ батаки происхожденіе міра. Пославъ за сосудомъ съ пальмовымъ виномъ, старшина приготовился удовлетворить наше любопытство. Добываютъ это вино очень просто: у сахарной пальмы срѣзаютъ цвѣтущую верхушку и вмѣсто нея привязываютъ пустой бамбукъ; сокъ, выступающій изъ стебля, наполняетъ бамбукъ два раза въ день, къ нему прибавляютъ еще разныхъ листьевъ для вкуса, и вино готово. Любопытно, что батаки не пьютъ, прикладываясь ртомъ къ сосуду, а лыотъ вино въ ротъ струей, не касаясь краевъ штанга, какъ называется такой сосудъ. Мы не умѣли вначалѣ дѣлать этого и проливали вино на платье, чему туземцы весело смѣялись.
   Вечеромъ крѣпко заперли двери дома, чтобы непріятель, въ случаѣ нападенія, не могъ застигнуть спящихъ врасплохъ. Но туземцы такъ мало ожидали этого, что въ хижинѣ царило веселье и шумъ, пока старшина, откашлявшись, не подалъ знакъ, что хочетъ говорить.
   "Въ началѣ всѣхъ вещей -- началъ онъ,-- была курица. Она день и ночь сидѣла на трехъ яйцахъ, величиною съ этотъ горшокъ,-- сказалъ старшина, указывая на большой сосудъ, стоявшій на очагѣ -- и плакала, потому что изъ яицъ не вылуплялись птенцы. Увидала это ласточка и, сжалившись, спросила: "Зачѣмъ ты плачешь?" -- Курица пожаловалась ей на свое горе, а ласточка, взлетѣвъ на небо, сообщила богу по имени Мула, что она видѣла и спросила, нельзя ли помочь курицѣ. Богъ сказалъ: слети и скажи ей, что яйца мои, и я о нихъ позабочусь". Дѣйствительно, скорлупа на яйцахъ треснула, и изъ нихъ появились мальчикъ и двѣ дѣвочки. Мула, взялъ ихъ къ себѣ на небо и далъ имъ имена. Вскорѣ онъ замѣтилъ, что они выросли и не имѣютъ одежды, тогда онъ далъ имъ конопли, чтобы одна изъ дѣвочекъ изготовила на всѣхъ платье. Дѣвочка усердно принялась за работу и трудилась день и ночь, но сколько ни трудилась, не могла сдѣлать много, потому что на ея веретено наматывалось пряжи не больше куринаго яйца. Въ добавокъ ко всему веретено какъ-то выскользнуло изъ ея рукъ и упало въ пропасть, а конецъ нитки остался на верху. Не зная, что дѣлать, дѣвочка обратилась къ отцу, а онъ приказалъ ей спуститься по ниткѣ въ пропасть. Добравшись до дна пучины, она увидѣла тамъ воду и ни клочка сухой почвы, куда могла бы ступить ногой, пока послѣ долгихъ поисковъ не примѣтила цвѣтка, подымавшаго свою чашечку изъ воды. Туда она и усѣлась и принялась плакать отъ усталости и одиночества. Увидала это ласточка и спросила ее о причинѣ слезъ. "Слетай къ моему отцу,-- сказала ей дѣвочка,-- и попроси его дать мнѣ хоть кусочекъ земли". Ласточка сдѣлала такъ и принесла ей комокъ земли, которую дѣвочка принялась мять, какъ тѣсто, а потомъ раскатала въ кружокъ величиной съ воловью кожу. Потомъ она положила этотъ кружокъ на воду, и онъ сталъ рости во всѣ стороны и становился все больше и больше. Дѣвочка уже хотѣла ступить на землю, но злой духъ подземнаго царства, жившій въ пучинѣ въ образѣ большого змѣя, проснулся и сталъ ворочаться, такъ что море заколебалось, и суша затонула. Опечаленная дѣвочка снова обратилась къ ласточкѣ, умоляя ее принести еще земли, но и съ новой землей произошло то же самое, и это повторялось семь разъ. Тогда, отчаявшись въ своихъ силахъ, дѣвочка приказала крылатой вѣстницѣ сказать отцу: "ты всемогущъ, пошли вѣтеръ и высуши море". Мула снизошелъ къ этой просьбѣ, и по его слову на землю въ теченіи 7 лѣтъ, 7 мѣсяцевъ и 7 дней не упало ни капли дождя или росы. За это время ласточка постоянно приносила съ неба землю, а дѣвочка мяла и раскатывала ее, разстилая по спадавшей поверхности воды. Скоро она уже могла гулять по сушѣ. Змѣй испугался и сталъ малодушно просить дѣвочку лучше заковать его въ цѣпи, но не дать уйти всей водѣ, безъ которой онъ не можетъ жить. Дѣвочка сковала большую желѣзную цѣпь и скрутила ею чудовище. И по сей день змѣй скованъ этой цѣпью и спитъ подъ землей, но когда онъ шевелится во снѣ или просыпается на мгновеніе, то земля, лежащая на немъ, колеблется, происходятъ землетрясенія, земная кора коробится, и подымаются горы, а отъ проваловъ образуются долины {Островъ Суматра очень богатъ вулканами, и на немъ или въ окрестномъ морѣ часто происходятъ опустошительныя сотрясенія почвы и морского дна.}. Вскорѣ Мула, наблюдавшій работу дочери, послалъ къ ней на помощь брата и сестру. Это и были первые люди, населявшіе землю, отъ нихъ произошли всѣ другіе. Когда со временемъ -- продолжалъ старшина -- земля стала старой и грязной, то великій богъ Дебата послалъ наводненіе, чтобы оно уничтожило все живое. Когда волны потопа залили вершину высочайшей горы, куда спаслась послѣдняя пара людей, и вода поднялась имъ до колѣнъ, на бога нашло раздумье, разумно ли истребить человѣческій родъ безъ слѣда. Онъ взялъ комокъ земли, привязалъ его къ ниткѣ и опустилъ съ неба на волнующую воду такъ, чтобы послѣдніе люди могли спастись на нее. Этотъ комъ земли разростался по мѣрѣ того, какъ люди размножались, и образовалъ существующую теперь сушу".
   Не успѣлъ разсказчикъ вымолвить послѣднія слова, какъ раздался стукъ въ двери. Но напуганные обитатели хижины отперли не сразу: пошли долгіе разспросы, и когда всѣ убѣдились, что это, дѣйствительно, ихъ односельчанинъ, пришедшій въ гости, ему, наконецъ, отперли. Поздоровавшись, онъ присѣлъ у огня, выпилъ добрый глотокъ вина и сталъ выкладывать свои новости, состоявшія пока въ томъ, что онъ примѣтилъ въ сосѣдствѣ селенія слѣды носорога и намѣренъ завтра пойти на охоту за нимъ, а потому ищетъ себѣ сотоварищей, которые, конечно, сейчасъ же нашлись среди присутствующихъ. Далѣе онъ разсказалъ, что жена сельскаго кузнеца и оружейника страдаетъ отъ жестокой лихорадки и, вѣроятно, умретъ.
   -- Что сдѣлается съ душой этой женщины послѣ смерти?-- спросилъ я.
   -- Что ты говоришь о душѣ?-- отвѣтилъ съ изумленіемъ гость -- развѣ ты не знаешь, что у каждаго человѣка не одна, а семь душъ? Правда, только одна изъ душъ живетъ въ тѣлѣ, покидая его лишь ночью во снѣ, когда она предпринимаетъ далекія странствія. Иногда на нее нападаютъ въ это время остальныя души, живущія внѣ тѣла.
   -- Если не въ тѣлѣ, то гдѣ же обитаютъ эти остальныя шесть душъ человѣка?
   -- Вторая живетъ въ небѣ и молитъ тамъ Дебату о продленіи жизни человѣка. Пять остальныхъ находятся всегда вблизи человѣка, не покидая его ни на мгновеніе; если онъ учинитъ что либо злое, то они жалуются на него душѣ его дѣда. Одна душа есть причина всѣхъ болѣзней и всякихъ золъ, обрушивающихся на человѣка. Другая душа предостерегаетъ человѣка отъ всего; она сидитъ у него на спинѣ и заботится, чтобы онъ не споткнулся и не сломалъ себѣ ногу; но если она разсержена чѣмъ нибудь, то нарочно увѣчитъ его. Другія души тоже имѣютъ каждая свое назначеніе и называются: заступница, утѣшительница, защитница и долгъ. По смерти душа, живущая въ тѣлѣ, выходитъ изъ него и сидитъ, плача, на его могилѣ.
   -- А что дѣлается съ самимъ человѣкомъ? спросилъ я.
   -- Господинъ,-- сказалъ старшина, замѣтивъ, что всѣ молчали,-- мы не знаемъ, что дѣлается съ человѣкомъ послѣ смерти, мы не думаемъ о томъ, но кое что я слыхалъ отъ умныхъ людей и разскажу тебѣ. Ты самъ убѣдишься, правда ли это, или нѣтъ. Видалъ ли ты Си-Набуна, высокій вулканъ, вѣчно выпускающій къ небу дымъ? Ну такъ вотъ: кто взберется на него и осмѣлится заглянуть въ его ужасный кратеръ, тотъ видитъ сквозь него зеленую землю, по которой разгуливаютъ люди. Это царство мертвыхъ! Тамъ разстилается обширная, залитая солнцемъ равнина, но по ней гуляютъ подъ зонтиками лишь тѣ, кто велъ на землѣ добрую жизнь.
   -- Но мертвые не остаются тамъ навсегда, добавилъ кто то изъ слушателей,-- они снова возвращаются на землю. Мой дѣдъ явился мнѣ въ прошлое полнолуніе по дорогѣ въ Дели, куда я шелъ, чтобы вымѣнять пули и порохъ на сахаръ и индиго, въ образѣ тигра, а мой умершій сынъ прыгаетъ бѣлкой по дереву, стоящему за нашимъ домомъ.
   -- Да, да,-- поддакнулъ старшина,-- духи наполняютъ весь міръ, и человѣкъ встрѣчаетъ ихъ всюду: они живутъ въ страннаго вида скалахъ, въ гигантскихъ деревьяхъ. И люди ходятъ туда на богомолье и приносятъ жертвы, чтобы расположить въ свою пользу духовъ.
   Мы сообщили туземцамъ, что собираемся посѣтить вулканъ Си Набунъ и взобраться на него, на что они съ удивленіемъ и сомнѣніемъ покачали головой. Вскорѣ всѣ разошлись на покой, но почти всю ночь намъ не давали заснуть плачъ дѣтей и тысячи кровожадныхъ москвитовъ. Такъ какъ до сраженія оставалось еще 4 дня, а можетъ быть, и больше, то мы рѣшили воспользоваться этимъ временемъ и сдѣлать экскурсію на Си Набунъ. Выбравъ лучшихъ носильщиковъ, мы было совсѣмъ тронулись, но остановка вышла за Си Баякъ Си Путомъ. Онъ не соглашался итти съ нами.
   -- Помнишь, что я разсказывалъ тебѣ о вулканѣ Си Баякъ? Никто не рѣшается взойти на него изъ боязни духовъ! Мой отецъ, извѣстный вождь, послалъ однажды туда людей за сѣрой. Но изъ ихъ числа вернулись немногіе, притомъ, къ ужасу всѣхъ, головы и ноги ихъ оказались повернутыми сзади напередъ. Впослѣдствіи одному прославленному гуру удалось, правда, излѣчить ихъ волшебствомъ, а то бы мы видѣли этихъ людей и сейчасъ такими. А вѣдь Си Набунъ такой же вулканъ.
   Лишь послѣ долгихъ уговоровъ мы убѣдили его сопровождать насъ, причемъ болѣе всего его соблазнило обѣщаніе посѣтить сосѣднія золотыя розсыпи, гдѣ онъ надѣялся набрать много золота. Путь велъ по живописной мѣстности сперва къ деревнѣ Булухъ Дури, а оттуда къ вулкану. На дорогѣ намъ попался надгробный памятникъ, представлявшій высокій шпицъ, покоившійся на низкой столбчатой кровлѣ; подъ ней лежалъ пепелъ. На шпицѣ, надъ особымъ украшеніемъ въ видѣ крыши батакскаго дома, стояла маленькая рѣзная фигура человѣка съ большимъ ножомъ за поясомъ, словно это былъ стражъ, охранявшій прахъ умершаго. Далѣе мы перешли черезъ рѣчку, струившуюся по глубокой тѣснинѣ. Переходъ черезъ нее былъ бы совершенно невозможенъ, если бы природа не позаботилась объ этомъ сама: въ одномъ мѣстѣ груда камней обрушилась съ отвѣснаго берега и застряла въ узкомъ ущельи, образовавъ естественный висячій мостъ, по которому мы перебрались на ту сторону.
   Возлѣ деревни подъ двумя развѣсистыми деревьями насъ ожидала толпа туземцевъ. Въ числѣ ихъ были знатные люди изъ деревни Пуру, откуда начиналось наше восхожденіе на вулканъ, и потому мы рѣшили остановиться пока здѣсь. Но туземцы отнеслись къ намъ далеко недружелюбно; это было видно по ихъ лицамъ. Они не хотѣли пускать насъ ни въ ту, ни въ другую деревню подъ разными предлогами: то оказывалось, что старшина былъ въ отсутствіи, то будто бы они дали зарокъ не принимать къ себѣ европейцевъ. Въ это время вокругъ насъ успѣло собраться почти все населеніе деревни, и больше всего, конечно, женщинъ, жаждавшихъ поглядѣть на невиданныхъ бѣлыхъ. Когда намъ надоѣли длинные переговоры, мы просто напросто объявили старшинѣ, что разъ мы здѣсь и уже поздно итти дальше, то мы остаемся, и съ этими словами мы поднялись съ земли и направились къ селенію. Тамъ мы расположились въ обширномъ зданіи, которое называется бале. Зданіе это служитъ помѣщеніемъ для молодыхъ неженатыхъ людей и представляетъ изъ себя нѣчто вродѣ клуба и гостинницы. Тамъ гдѣ молодежь, тамъ и веселье, и потому обыкновенно жители селенья проводятъ свободное время здѣсь. Тутъ же происходятъ общественныя пиршества, всякіе совѣты, и останавливаются на ночлегъ и отдыхъ прохожіе и путешественники. Обыкновенно бале отличается отъ другихъ зданій своими размѣрами и многочисленными украшеніями. Здѣсь мы почувствовали себя какъ дома: не было дыма, такъ какъ стѣны были открытыя, назойливые посѣтители не рѣшались безпокоить насъ здѣсь; по нашему требованію старшина доставилъ намъ циновки и, послѣ нѣкоторыхъ колебаній, также и съѣстные припасы. Вообще, чѣмъ далѣе подвигались мы во внутрь страны, тѣмъ нелюбезнѣе и враждебнѣе было настроеніе туземцевъ. Вскорѣ Си Баякъ Си Путъ разузналъ, что жители этого селенія: также участвуютъ въ войнѣ и сильно страдаютъ отъ непріятелей. Каждую ночь они со страхомъ ожидаютъ нападенія, а недавно одинъ изъ нихъ, удалившись неосторожно ночью отъ селенія, былъ подстрѣленъ врагами. Въ виду всего слышаннаго, я приказалъ держать оружіе наготовѣ, чтобы насъ не застали врасплохъ. Между тѣмъ для посѣщенія вулкана намъ непремѣнно надо было расположить къ себѣ старшину и жителей раскинувшейся у подошвы его деревни Пуру. Съ этой цѣлью мы отрядили туда утромъ пословъ, которые вернулись вскорѣ съ неутѣшительными вѣстями. Старшина наотрѣзъ отказался сопровождать насъ или снабдить насъ носильщиками, но взамѣнъ того приглашалъ къ себѣ въ гости. Эта любезность очень удивила насъ и заставила призадуматься. Дѣло въ томъ, что по слухамъ тамъ скрывалось немало бѣжавшихъ съ плантаціи китайцевъ, а насъ бѣлыхъ, очевидно, принимали за ненавистныхъ плантаторовъ-голландцевъ, розыскивавшихъ бѣглецовъ. Не было почти никакого сомнѣнія, что туземцы заманивали насъ въ западню съ цѣлью убить ненавистныхъ пришельцевъ. Посовѣтовавшись съ Мехелемъ и Си Баякъ Си Путомъ, я рѣшилъ обождать другого случая достигнуть цѣли, а пока насъ соблазняла мысль посѣтить батакскую ярмарку, открывшуюся по сосѣдству. Здѣсь толпилось множество людей, собравшихся изъ ближайшей окрестности. Мы вмѣшались туда же, стараясь протискаться къ мѣсту, гдѣ торговали. Кромѣ туземныхъ произведеній, какъ то: рису, маису, бураго пальмоваго сахара и вина, бетеля, табака, синяго сукна, деревянныхъ гребней и ящичковъ, здѣсь можно было встрѣтить немало европейскихъ товаровъ: соль, холстъ, шведскія спички, американскій керосинъ, жестянки и швейцарскіе пестрые платки. Торговля была исключительно мѣновая: табакъ мѣняли на соль, рисъ на спички, и т. п. Покупателями и продавцами являлись большею частью женщины, таскавшія всюду своихъ голыхъ, грязныхъ ребятишекъ за спинами. Отъ праздношатающихся мы узнали, что рѣшительное сраженіе между людьми Линга и Кабанъ Дьяе должно произойти уже на слѣдующій день. При этомъ большинство было увѣрено, что побѣда останется за жителями Линга. Это извѣстіе заставило насъ призадуматься, и мы рѣшили возможно скорѣе вернуться въ Кабанъ Дьяе. Еслибы нашъ другъ, старшина Кабанъ Дьяе, оказался побѣжденнымъ и изгнаннымъ изъ своихъ владѣній, то нашему предпріятію грозила серьезная опасность. Вѣдь въ такомъ случаѣ мы лишались надежнаго проводника черезъ страну дикихъ батаковъ Пакпакъ и теряли вліятельнаго заступника, дружившаго съ вождями батаковъ, обитавшихъ на озерѣ Тоба. Итакъ, исходъ битвы былъ такъ важенъ, что мы никакъ не могли ожидать его вдали отъ поля сраженія. Кромѣ того мы ни за что не хотѣли упустить случай посмотрѣть, какъ сражаются эти дикіе батаки, о жестокости которыхъ мы слышали столько разсказовъ. Въ ожидаемомъ зрѣлищѣ намъ мерещилось нѣчто похожее на битвы древнихъ германцевъ, дикихъ гунновъ или персовъ, обрушившихся на грековъ при Мараѳонѣ. На чьей сторонѣ останется побѣда, и кто проявитъ больше замужества и геройства? Вотъ вопросы, которые волновали насъ и заставляли лихорадочно собираться въ путь въ то время, какъ хладнокровный Си Баякъ Си Путъ убѣждалъ насъ не торопиться, увѣряя, что его соотечественники наврядъ ли особенно горячо рвутся на бой. Но мы не слушали его рѣчей.
   Къ полудню слѣдующаго дня мы уже были на мѣстѣ.
   Кругомъ -- мирная тишина, не слышно бряцанія оружія или кровожадныхъ воинственныхъ криковъ. Деревня была пуста, словно жители ея вымерли, и когда мы достигли хижины старшины, то узнали, что онъ на противной сторонѣ рѣки, гдѣ ведетъ переговоры съ вражескими послами. Итакъ кровопролитія сегодня не будетъ! И мы принялись за приготовленіе обѣда съ помощью женщинъ, дружелюбно встрѣтившихъ насъ и разболтавшихъ, что бой снова отложенъ на нѣсколько дней.
   Вскорѣ появился старшина, поведеніе котораго носило признаки перемѣны къ худшему. Онъ уже не былъ такъ любезенъ съ нами, какъ прежде, и обнаруживалъ гораздо меньше интереса къ нашему предпріятію, и еслибы согласился участвовать въ немъ, то лишь за хорошее вознагражденіе. Такъ онъ отказался провожать насъ лично, но обѣщалъ дать намъ вѣрнаго человѣка и письма къ главнымъ вождямъ батаковъ на озерѣ Тоба. Разочарованные вернулись мы опять въ Булухъ Дури, гдѣ насъ радостно привѣтствовалъ нашъ слуга Френсисъ, переживавшій въ наше отсутствіе часы страха и тревоги среди не внушавшихъ ему довѣрія батаковъ. Но, при нашемъ прибытіи, казалось, измѣнилось и настроеніе туземцевъ, они не такъ подозрительно косились на насъ. Должно быть опасеніе вражескаго нападенія миновало, потому что на деревнѣ раздавались даже звуки музыки и пѣнія. Это пѣла пѣснь печали и утраты какая-то женщина, у которой только-что скончался ребенокъ; къ женскому голосу присоединился вскорѣ мужской, и печальная, трогательная пѣснь торжественно звучала среди ночной тишины.
   Мы поднялись на утренней зарѣ. Старшинѣ очень не хотѣлось сопутствовать намъ, но мы расположили его къ тому, подаривъ ему цвѣтной платокъ. Путь нашъ лежалъ на золотыя розсыпи Кота Булухъ, куда нашъ Си-Баякъ ушелъ уже наканунѣ. Мы двигались по очаровательной мѣстности, орошаемой журчащими ручьями, осѣненной кокосовыми пальмами, среди рощъ которыхъ лежали многочисленныя деревни. Въ одной изъ нихъ насъ ожидалъ Си-Баякъ Си-Путъ. За деревней мы встрѣтили толпу вооруженныхъ людей; время отъ времени мы слышали залпы изъ ружей, а ихъ предпріимчивый видъ и нарядныя одежды указывали, что мы имѣемъ дѣло съ какимъ-то обрядомъ. Дѣйствительно, это оказались похороны, на которыхъ ихъ пригласили присутствовать. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, мы очутились на мѣстѣ погребенія. На немъ возвышались три жерди, составленныя буквой П, и на нихъ качалось, зашитое въ простую рогожу, тѣло усопшаго батака. Рядомъ стояла другая могила; въ ней отъ покойника остались одни кости. Мы ускорили шаги, чтобы поскорѣе покинуть это мрачное мѣсто. Въ это время изъ-за горъ выдвинулись тяжелыя грозовыя облака, которыя съ каждымъ мгновеніемъ надвигались ближе и ближе, и вмѣстѣ съ ними наступала темнота. Мы торопились изъ послѣднихъ силъ, чтобы не попасть подъ тропическую грозу. Уже мелькали вдали хижины деревни, какъ намъ попались навстрѣчу два батака со свѣжими сочными бананами. Считая себя внѣ опасности, мы и наши проводники не могли устоять предъ искушеніемъ утолить нашу жажду плодами. Не взирая на свистъ вихря, на висѣвшія надъ самой головой черныя тучи урагана, мы сбросили съ плечъ поклажу и, скупивъ весь запасъ, принялись за дѣло. Это замедленіе обошлось намъ недешево; въ мгновеніе ока, прежде чѣмъ мы успѣли двинуться дальше, съ неба хлынулъ такой потокъ воды, что мы мгновенно промокли до костей. Словно толпа враговъ ворвались мы въ деревню и бѣжали по ней, провожаемые изумленными взглядами батаковъ, до самаго бале, гдѣ, наконецъ, укрылись отъ злой непогоды.
   Вскорѣ пришелъ Си-Баякъ съ приглашеніемъ пожаловать къ старшинѣ, предлагавшему намъ остановиться на квартирѣ у него. Намъ этого вовсе не хотѣлось, такъ какъ мы не вполнѣ довѣряли ему, но, дѣлать нечего, слѣдовало уважать обычаи страны, и мы покинули удобную бале. Насъ встрѣтилъ тамъ не самъ старшина, а его замѣститель. Онъ очень любезно свѣтилъ намъ какой-то лампой, представлявшей вырѣзаннаго изъ дерева всадника, и безпрерывно угощалъ насъ пальмовымъ виномъ изъ гитанга. Черезъ часъ явился настоящій старшина. Онъ оказался еще молодымъ, рослымъ, сильнымъ мущиной съ серьезнымъ, исполненнымъ собственнаго достоинства выраженіемъ лица. Не зная ни слова по малайски, онъ привѣтствовалъ насъ на батакскомъ языкѣ, замѣтивъ, что мы первые европейцы, которыхъ онъ видитъ, такъ какъ никто изъ нихъ не заходилъ еще сюда. Во взорѣ его ясно сквозило недовѣріе къ намъ, и хотя ему по всей видимости очень хотѣлось полюбопытствовать, кто мы такіе, куда идемъ и какое у насъ вооруженіе, однако, онъ сдерживалъ себя и былъ скупъ на слова. Вскорѣ бесѣда оживилась, хотя намъ было трудно разговаривать, такъ какъ Си-Баякъ долженъ былъ служить толмачемъ и переводить старшинѣ по батакски наши рѣчи, а его -- намъ. Вмѣстѣ съ этимъ понемногу разсѣивалось недовѣріе и опасенія нашего хозяина, который сообщилъ намъ много интереснаго про окрестныя мѣста. Между прочимъ, недалеко на рѣкѣ былъ большой водопадъ, въ которомъ вода скатывалась съ высоты 100 метровъ такъ плавно, что, по увѣреніямъ разсказчика, увлекаемые иногда водой буйволы, попавъ въ водопадъ, благополучно спускались по нему внизъ, нисколько не повредивъ себѣ. Далѣе старшина разсказалъ намъ, почему эту рѣку называютъ "Собачьей". Девять человѣческихъ поколѣній тому назадъ здѣсь жилъ одинъ ловкій и веселый шутникъ. Однажды онъ сдѣлалъ изъ дерева цѣлаго слона, выкрасилъ его въ бѣлую краску и поставилъ у себя въ домѣ, сдѣлавъ сбоку окошечко. Чрезъ это отверстіе онъ показывалъ слона другимъ, увѣряя, что это живой, священный слонъ. Слухъ объ этомъ дошелъ до раджи, т. е. князя, пожелавшаго также взглянуть на животное. Но такъ какъ раджѣ казалось мало смотрѣть въ окошко, то онъ пожелалъ войти въ хижину. Тогда обманщикъ, опасаясь гнѣва раджи за свою продѣлку, пустился на утекъ. Слуги раджи погнались за нимъ и уже нагоняли его, какъ по дорогѣ случилась рѣка. Бѣглецъ кинулся въ ея быстрое теченіе и навѣрное погибъ бы, еслибы не вѣрный песъ, урвавшійся за нимъ. Несчастный уцѣпился за хвостъ собаки, которая благополучно переправила его на ту сторону. Съ тѣхъ поръ рѣка называется Лау Бнянгъ, т. е. Собачья.
   Затѣмъ батаки принялись разсматривать мой фотографическій аппаратъ. Знакамъ и восклицаніямъ удивленія не было конца. Воспользовавшись этимъ настроеніемъ, я предложилъ снять съ нихъ группу. Старшина подумалъ, однако, согласился и приказалъ своимъ людямъ выстроиться на алтанѣ. И вотъ собрались воины, женщины съ дѣтьми за спиной и на рукахъ. Съ пугливымъ страхомъ косились они на чудесный инструментъ, за которымъ голова бѣлаго человѣка скрывается подъ чернымъ сукномъ, и у котораго спереди такой большой глазъ, который все видитъ, что только бѣлый волшебникъ хочетъ видѣть въ него. Взоръ его проникаетъ не только сквозь платье, но и дальше въ тайники души. Въ этомъ кроется какая-то волшебная сила, которою бѣлый можетъ накликать болѣзнь и даже смерть.
   Такъ шептались между собой женщины, прижимая къ себѣ ребятъ; нѣкоторыя изъ нихъ даже сбѣгали домой за амулетами, которые могли охранить ихъ отъ колдовства бѣлаго человѣка. Когда я направилъ на нихъ аппаратъ, на всѣхъ лицахъ изобразился смертельный страхъ и страшное возбужденіе, смѣшанные съ явной непріязнью и ненавистью. Вѣдь по ихъ мнѣнію, я собирался похитить ихъ тѣнь, ихъ духъ, и запереть его въ ящикъ.
   Я старался, какъ могъ, успокоить ихъ и въ заключеніе, для большей убѣдительности, вмѣшался въ ихъ ряды, приказавъ своему слугѣ Френсису снять насъ. Мнѣ, конечно, хотѣлось имѣть изображенія батаковъ, но въ то же время было весьма нежелательно, чтобы по странѣ разнеслись слухи обо мнѣ, какъ о зломъ колдунѣ. Съ этой цѣлью я роздалъ снимавшимся мелкіе подарки: табакъ, бусы и мелкія коробки.
   Утромъ, провожаемые дождемъ, мы добрались наконецъ до золотыхъ розсыпей. Батаки привели насъ къ мелкому ручью и указали на прибрежный песокъ: здѣсь, дескать, и лежитъ золото. Дѣйствительно, въ пескѣ сверкали мелкія пластинки этого металла. Мы соорудили на скорую руку изъ росшаго кругомъ бамбука машину для промывки золота и битыхъ два часа промывали порцію золотистаго песку, но въ заключеніе всѣхъ трудовъ убѣдились, что содержаніе золота въ немъ слишкомъ незначительно, чтобы стоило начать настоящія работы. Въ сосѣдствѣ находились еще двѣ розсыпи, которыя жители Кота Булуха разрабатывали когда то, но бросили этотъ промыселъ изъ страха предъ ненасытною жадностью своихъ старшинъ.
   Обмѣнявшись подарками со старшиной, мы распростились съ жителями селенія и вернулись въ Кабанъ Дьяе. По дорогѣ въ низинѣ мы внезапно наткнулись на небольшое стадо слоновъ,-- 4 шло кучкой, пятый тащился сзади. Насъ поразила эта встрѣча, такъ какъ слоны водятся на Суматрѣ лишь въ южной части острова. Въ нѣсколькихъ шагахъ за отставшимъ слономъ крались въ густой травѣ, словно кошки, три батака съ ножами въ рукахъ. Спустя мгновеніе въ воздухѣ сверкнули, словно по командѣ, два лезвея, занесенныхъ твердою рукою, и сильнымъ ударомъ батаки перерѣзали слону жилы на заднихъ ногахъ повыше ступни. Животное издало громкій, трубный звукъ, закачалось и рухнуло на бокъ, въ то время какъ новый взмахъ меча разсѣкъ ему жилу и на одной изъ переднихъ ногъ. Охотники батаки издали крикъ радости, но мы, мало сочувствуя ихъ успѣху, пустились своимъ путемъ дорогой. На другой день намъ пришлось быть свидѣтелями другой охоты. По большому зеленому лугу бродилъ со своей собакой охотникъ. Онъ ловилъ перепеловъ. Въ рукахъ охотника была бамбуковая палка, длиной въ полторы сажени, на концѣ которой висѣла на обручѣ тонкая, но крѣпкая сѣтка или сачекъ. Осторожно слѣдуя за собакой, батакъ выжидалъ момента, когда собака вспугивала изъ травы птицу, и быстрымъ, ловкимъ движеніемъ руки накрывалъ вспархивавшую птицу своимъ сачкомъ.
   Старшина деревни Булухъ Дури встрѣтилъ насъ и поспѣшилъ обрадовать пріятнымъ извѣстіемъ: въ наше отсутствіе пришли два батака съ озера Тоба, которые брались переправить насъ черезъ озеро. Мы не особенно довѣряли этому извѣстію, тѣмъ не менѣе дѣятельно принялись укладывать вещи и заготовлять подарки для вождей людоѣдовъ. Кромѣ того мы попросили старшину сегодня же написать намъ рекомендательное письмо къ тамошнимъ вождямъ, такъ какъ завтра должно было произойти рѣшительное сраженіе, и могло, конечно, случиться, что нашъ гостепріимный хозяинъ найдетъ смерть въ этой стычкѣ съ ожесточенными врагами.
   Наступилъ, наконецъ, и день давно ожидаемой битвы. Уже раннимъ утромъ въ деревнѣ, поднялась суматоха: всѣ, старъ и младъ, чистили оружіе и заготовляли боевые припасы. Обыкновенно передъ битвой старшина, онъ же предводитель ополченія, устраиваетъ "мантамъ"; этотъ обычай состоитъ въ томъ, что онъ закалываетъ нѣсколько головъ изъ своего стада и раздаетъ мясо идущимъ въ бой воинамъ; въ этомъ случаѣ онъ снимаетъ съ себя обязанность, платить семьѣ павшаго воина какое-нибудь вознагражденіе и только хоронитъ его на свой счетъ. Но нашъ старшина уклонился отъ этой жертвы и вмѣсто нея устроилъ цѣлую церемонію. Оказывается, что ночью ему приснился зловѣщій сонъ, и такъ какъ батаки вѣрятъ въ сны, то надо было устроить какъ-нибудь такъ, чтобы этотъ недобрый сонъ не имѣлъ роковыхъ послѣдствій.
   Передъ домомъ старшины вбили въ землю бамбуковый стволъ, расщепленный и расширенный наверху въ видѣ воронки; на воронкѣ лежалъ вѣнокъ съ восемью щепками, на концахъ которыхъ было прикрѣплено по цвѣтку и пѣтушьему перу. Затѣмъ изъ толпы вышелъ юноша и, произнося какія-то заклинанія, острымъ мечемъ нацарапалъ на корѣ бамбука какія-то знаки.
   Послѣ этого въ воронку вставили горшокъ съ ломтями лимоновъ, цвѣтами и листьями бетеля, а поверхъ положили мечъ.
   Старшина, окруженный самыми знатными людьми селенія, вышелъ на алтанъ, и церемонія началась. Какой-то старикъ выступилъ впередъ, вынулъ изъ горшки листокъ бетеля и цвѣтокъ и, оборотясь къ старшинѣ, произнесъ какое-то длинное изреченіе. Затѣмъ онъ взялъ эти вещи въ ротъ, пожевалъ ихъ и выплюнулъ вонъ по направленію къ бамбуку. Запустивъ руку въ горшокъ, старикъ вытащилъ кусокъ лимона и выжалъ его сокъ въ горшокъ. Это дѣйствіе онъ повторилъ нѣсколько разъ, не переставая жевать бетель и бормотать свои заклинанія; въ заключеніе, набравъ изъ горшка выжатый кислый сокъ въ ротъ, онъ брызнулъ имъ отъ себя, а кусками выжатыхъ лимоновъ вытеръ лицо и голову. Въ это мгновеніе старшина скинулъ съ себя верхнюю одежду, запустилъ руку въ тотъ же горшокъ и повторилъ всѣ дѣйствія заклинателя восемь разъ, послѣ чего съ ногъ до головы вытеръ себя лимоннымъ сокомъ. Примѣру его послѣдовали всѣ присутствующіе, послѣ чего они одинъ за другимъ спустились съ алтана и присѣли въ рядъ на корточкахъ спиной къ дому, а лицомъ на сѣверъ. Въ то же мгновеніе присутствовавшія тутъ же женщины схватили наполненные водой бамбуковые трубы и облили сидящихъ водой. Весь обрядъ имѣлъ цѣлью уничтожить чары зловѣщаго сновидѣнія, потому что по окончаніи его на всѣхъ лицахъ появилось выраженіе спокойной увѣренности.
   Полемъ битвы должна была служить обширная равнина на югъ отъ Кабанъ Дьяе. Воины, заранѣе приготовившіе заряды, взяли ружья и, повѣсивъ сумки съ патронами, двинулись за своимъ вождемъ. Мы послѣдовали за ними съ цѣлью издали, внѣ района выстрѣловъ, наблюдать за стычкой. На берегу рѣчки вождь построилъ свое маленькое войско, а мы приготовили фотографическій аппаратъ, а также оружіе, на случай, еслибы превратности боя втянули бы насъ въ дѣло. Оба войска, изъ которыхъ въ каждомъ насчитывалось до 200 воиновъ вооруженныхъ ружьями, разбились на отдѣльные отряды и стояли лицомъ къ лицу въ разстояніи около версты одно отъ другого. Съ обѣихъ сторонъ развѣвалось по одному бѣлому знамени. Самые храбрые, одѣвшіеся въ бѣлое платье въ знакъ того, что они обрекли себя на смерть, выступили впередъ, предводительствуя отрядами, и подавая примѣръ мужества своимъ людямъ. Нѣсколько воиновъ защищало воздвигнутыя тамъ и здѣсь окопы. По всему полю были разсѣяны разныя западни въ видѣ скрытыхъ въ травѣ петель.
   И вотъ сраженіе загорѣлось. Но какую жалкую картину представляла для насъ европейцевъ эта битва! Тамъ и сямъ раздавались отдѣльные выстрѣлы, иногда они умащались, но не переходили въ бѣглый огонь, такъ какъ кремневыя и шомпольныя ружья, какими большею частью вооружены батаки, не дозволяли того. Съ какимъ вниманіемъ ни смотрѣли мы за тѣмъ, какъ разгорался бой, мы не могли замѣтить ни тѣни порядка или строя. Общаго начальника, который руководилъ бы всѣми, не было, каждый воинъ сражался самъ по себѣ, не заботясь о другихъ и дѣлая то, что считалъ за лучшее.
   Одѣтые въ бѣлое воины были впереди другихъ, они махали руками и дѣлали разныя другія движенія, которыя служили, должно быть, для устрашенія врага и ободренія своихъ воиновъ. Время отъ времени эти храбрецы дѣлали нѣсколько шаговъ впередъ, однако видно было, что они старались держаться на приличномъ разстояніи отъ линіи непріятельскихъ стрѣлковъ. Сражавшіеся, видимо, старались нанести уронъ непріятелю, не подвергая себя серьезной опасности. Съ этой цѣлью они забивали порохомъ свои старыя ружья чуть не по самое дуло и палили съ такой силой, что послѣ выстрѣла сами летѣли кубаремъ въ траву. Очень забавную картину представляли также женщины: онѣ расположились въ тылу своихъ храбро сражавшихся мужей и криками и жестами возбуждали ихъ на бой. Жители селенія Линга были, очевидно, нѣсколько храбрѣе нашихъ пріятелей, такъ какъ они, хоть и осторожно, а все же наступали впередъ. Этого было достаточно, чтобы наши отступили, предоставивъ поле битвы, а вмѣстѣ съ этимъ и побѣду, непріятелю. Самое удивительное было то, что послѣ двухчасоваго боя, въ которомъ съ каждой стороны было выпущено пропасть зарядовъ, ни на той, ни на этой сторонѣ не только не было убитыхъ, но даже не нашлось ни одного раненаго. Нашъ старшина, вѣроятно подъ впечатлѣніемъ страшнаго сна, не участвовалъ въ бою; онъ только вышелъ на поле, битвы, занимая на холмѣ положеніе почетнаго зрителя.
   Полюбовавшись подвигами храбрыхъ батаковъ, мы возвратились домой вмѣстѣ съ отступавшими съ поля битвы воинами, внутренно посмѣиваясь надъ ними. Въ деревнѣ всѣ были настроены очень весело -- вѣдь никто изъ близкихъ не палъ на полѣ брани. Никто, казалось, не унывалъ по поводу проиграннаго сраженія, вѣроятно, утѣшаясь мыслью, что въ слѣдующій разъ жребій побѣды выпадетъ на ихъ сторону. Каждый былъ радъ, что вернулся домой цѣлъ и невредимъ, а потому вокругъ кипѣвшихъ котловъ съ пищей раздавался смѣхъ, болтовня, пѣсни, кое-гдѣ играли и плясали. Мѣсяцъ съ неба обливалъ селеніе своимъ тусклымъ свѣтомъ, придавая всей картинѣ еще болѣе мирный характеръ.
   Но мы были озабочены предстоявшими намъ затрудненіями: большая часть носильщиковъ не обнаруживала желанія сопровождать насъ; они трусили людоѣдовъ и собирались вернуться назадъ. А такъ какъ на этихъ дняхъ ожидалось новое сраженіе, то среди жителей селенія мы не могли найти охотниковъ, готовыхъ замѣнить уходившихъ носильщиковъ. Не оставалось ничего другого, какъ подѣлить багажъ на двѣ части и доставить его въ Ненгамбатанъ въ два пріема.
   Раннимъ утромъ Мехель долженъ былъ выступить въ путь съ оставшимися носильщиками и раздобыть въ Ненгамбатанѣ новыхъ, съ которыми я могъ бы послѣдовать за нимъ. Въ то время какъ мы сидѣли вокругъ огня, обсуждая наши дѣла, въ сосѣдней хижинѣ раздались страшные крики, вой и причитанія. Оказалось, что это умерла больная жена кузнеца, а собравшіяся въ хижину женщины съ плачемъ и причитаніями творили заклинанія, готовя тѣло къ похоронамъ, Войдя вмѣстѣ съ старшиной въ хижину, я наблюдалъ, какъ онѣ обмыли покойницу, обрядили ее въ лучшее платье и положили въ заранѣе приготовленный гробъ. Гробъ представлялъ выдолбленное изъ древеснаго столба корыто въ видѣ лодки, закрывавшееся сверху плоской крышкой. Наружная сторона корыта и крышки была богато украшена рѣзьбой и яркими узорами. Уложивъ покойницу въ гробъ, родственники сунули ей въ ротъ кусочекъ золота, а въ руки вложили нѣсколько монетъ; это дѣлалось съ тою цѣлью, чтобы духъ покойной не вздумалъ вернуться подъ родной кровъ и безпокоить живыхъ злыми снами или болѣзнями. Въ теченіе всей ночи около гроба смѣнялись толпы молодежи; они нарочно производили всякій шумъ, который отгонялъ, по ихъ мнѣнію, злыхъ духовъ, явившихся за мертвой. Самъ кузнецъ подъ утро пошелъ въ стойло, чтобы выбрать жертвеннаго буйвола, заколоть его и приготовить тризну по умершей. Эти шумныя приготовленія не дали намъ уснуть, такъ что Мехель отправился въ путь уже въ 11 часовъ утра. Вскорѣ послѣ его ухода выступили въ дорогу, на родину, наши носильщики, а я съ нѣсколькими слугами тоже покинулъ селеніе и отправился на сосѣднюю гору, чтобы обозрѣть съ вершины ея мѣстность и набросать на бумагу карту ея. Поднявшаяся непогода съ дождемъ и вѣтромъ помѣшала моему намѣренію, и къ вечеру я снова сидѣлъ въ хижинѣ старшины, присутствуя при любопытной картинѣ исцѣленія больного.
   На погребальномъ пирѣ по женѣ кузнеца одинъ изъ присутствовавшихъ поглотилъ слишкомъ много буйволовьяго мяса; разумѣется, наступили всѣ послѣдствія обжорства: больной стоналъ, испуская жалобы на то, что его отравили или что злые духи накинулись и мучатъ его. Присутствующіе послали за старшиной, который слылъ за славнаго гуру, т. е. заклинателя духовъ. Приблизившись къ одру больного, нашъ знахарь принялся бормотать какія-то заклинанія, потомъ нажевалъ соку бетеля или сиринга и поплевалъ со всѣхъ сторонъ на охающаго паціента. Затѣмъ онъ сжегъ на кончикѣ ножа кусочекъ лимоннаго дерева, смѣшалъ уголь съ водой и, обмакнувъ палецъ въ эти чернила, начерталъ на спинѣ и животѣ больного какіе-то таинственные знаки, послѣ чего обѣщалъ ему скорое выздоровленіе. Больной съ своей стороны далъ обѣтъ принести въ жертву духамъ,-- вѣрнѣе наградить гуру за поданную помощь -- курицу и два кокосовыхъ орѣха.
   На другой день въ полдень я присутствовалъ на погребеніи кузнецовой жены. Гробъ съ покойной стоялъ передъ домомъ на простыхъ носилкахъ, кругомъ него толпились родственники и сосѣди. Кузнецъ по очереди подымалъ дѣтей надъ гробомъ, чтобы они въ послѣдній разъ попрощались съ матерью. Затѣмъ 10 здоровыхъ мужчинъ схватили и подняли носилки, но, прежде чѣмъ двинуться въ путь, они нѣсколько разъ пятились назадъ и снова дѣлали два, три шага впередъ. Эти движенія должны были сбить съ толку душу покойной, чтобы она не нашла дороги домой. Наконецъ носильщики покинули дворъ, гдѣ толпилось столько народу, и пошли вслѣдъ за вереницей людей, передніе изъ которыхъ держали въ рукахъ маленькіе флаги. На гробъ взгромоздилось трое мужчинъ, вооруженныхъ ножами; они махали ими по воздуху во всѣ стороны, отгоняя злыхъ духовъ, и съ этой же цѣлью толпа провожатыхъ время отъ времени палила по сторонамъ изъ ружей.
   Батаки не имѣютъ общихъ кладбищъ. Они хоронятъ своихъ мертвыхъ просто за оградой селенія, иногда по нѣскольку въ одномъ мѣстѣ. Прибывъ на выбранное заранѣе мѣсто, похоронное шествіе остановилось. Послѣ нѣсколькихъ ружейныхъ залповъ, разогнавшихъ злыхъ духовъ, какіе могли собраться къ мѣсту появленія новой души -- ихъ собрата,-- носильщики поставили гробъ на землю, и одинъ изъ присутствующихъ, откинувъ крышку, обратился къ покойной съ послѣднею рѣчью:
   "Взгляни еще разъ на солнце и успокойся. Не желай болѣе видѣть кого либо изъ насъ, а устремись къ своимъ умершимъ родителямъ и братьямъ!"
   Положивъ въ гробъ бетелю и рису, ораторъ продолжалъ:
   "Вотъ рисъ и бетель, и ежегодно въ пору жатвы мы будемъ приносить тебѣ немного рису".
   Затѣмъ гробъ подняли и вдвинули его подъ навѣсъ, стоявшій на столбахъ и похожій на обыкновенный батакскій домъ, чѣмъ и закончилась церемонія похоронъ. На другой день подруги покойной посѣтили дружной толпой всѣ мѣста въ селеніи и вокругъ него, гдѣ покойница бывала чаще всего, и затѣмъ, двинувшись къ погребальному дому, подвѣсили тамъ къ шесту носилокъ бамбуковый стволъ, въ которомъ покойная носила воду, горшокъ и мѣшочекъ рису, и разошлись по домамъ.
   Вскорѣ послѣ моего возвращенія съ похоронъ, въ деревню вступилъ Мехель, благополучно достигшій Пенгамбатана и принесшій очень отрадныя вѣсти. Онъ встрѣтилъ тамъ любезный пріемъ и полную готовность оказать ему всяческую помощь. Вмѣстѣ съ этимъ онъ случайно познакомился тамъ съ однимъ принцемъ Пакпакъ-батаковъ, настоящимъ людоѣдомъ, который гостилъ нѣсколько дней у раджи Пенгамбатана. Еслибы мы поспѣшили туда, то не только познакомились бы съ этимъ любителемъ человѣчьяго мяса, но даже жили бы съ нимъ подъ одной кровлей. Для этого слѣдовало поторопиться и выступить въ путь утромъ, но такъ какъ въ этотъ день было назначено второе сраженіе, то мы рѣшили остаться и окончательно познакомиться съ военнымъ дѣломъ батаковъ, что было намъ очень важко.
   Ровно въ 11 часовъ утра воины выступили въ походъ и заняли на томъ же полѣ свои прежнія позиціи. По словамъ старшины, вырядившагося на этотъ разъ въ подаренную нами синюю куртку и красный платокъ, въ этомъ бою должны были участвовать 2,000 вооруженныхъ ружьями бойцовъ. Дѣйствительно, мы видѣли, какъ къ полю брани со всѣхъ сторонъ подходили подкрѣпленія. Эти толпы воиновъ производили внушительное впечатлѣніе, и мы съ любопытствомъ ожидали дальнѣйшихъ событій. Въ рядахъ враговъ мы даже замѣтили одного вождя на конѣ; онъ разъѣзжалъ среди своихъ воиновъ, ободряя ихъ.
   Въ этотъ разъ непріятель занялъ болѣе оборонительное положеніе и не особенно охотно отвѣчалъ на выстрѣлы нашихъ воиновъ, наступавшихъ на врага робко и осторожно. И въ этотъ разъ явились толпы женщинъ, громкими криками подстрекавшихъ храбрость воиновъ, но въ общемъ повторилась прежняя вялая перестрѣлка. Только что наша сторона приготовилась обойти непріятеля со стороны и вырвать изъ рукъ его побѣду, только что загремѣли первые выстрѣлы, какъ внезапно разверзлись небесныя хляби, и хлынувшій оттуда ливень, словно дѣятельный миротворецъ, разогналъ сражавшихся и положилъ конецъ всей этой комедіи. Забывъ битву, славу, честь, воины въ припрыжку кинулись по кратчайшему пути къ своимъ хижинамъ, куда забились, скинувъ смокшую одежду и оружіе. Такъ просто, безъ всякаго кровопролитія окончилось второе столкновеніе озлобленныхъ враговъ. Зрѣлище этой битвы очень успокоило насъ. Отнынѣ мы знали по собственнымъ наблюденіямъ, что за храбрецы эти прославленные молвой батаки. Я уже не сомнѣвался, что съ хорошимъ оружіемъ въ рукахъ, мы не только окажемъ сопротивленіе сотнѣ такихъ враговъ, но даже обратимъ ихъ въ бѣгство.
   Послѣдній вечеръ нашего пребыванія въ Кабанъ Дьяе прошелъ довольно торжественно. Всѣ жители, кончая старшиной, были очень веселы. И немудрено, они получили отъ насъ не мало всякихъ подарковъ. Особенное удовольствіе доставляли старшинѣ и его свитѣ подаренные ему часы. Батаки забавлялись ими, какъ игрушкой, плохо понимая назначеніе часовъ. Часы странствовали изъ рукъ въ руки, прикладывались къ ушамъ и тикали, вызывая на темной физіономіи слушавшаго широчайшую улыбку удовольствія. Въ темнотѣ надвинувшихся сумерекъ я сунулъ нашему высокому хозяину въ руку нѣсколько коробокъ съ порохомъ. Этотъ тайный подарокъ долженъ былъ окончательно расположить его въ нашу пользу, и отнынѣ я надѣялся встрѣтить въ лицѣ его благопріятеля, который не станетъ распространять среди своихъ соплеменниковъ дурныхъ слуховъ о насъ.
   

ГЛАВА V.
Въ Пенгамбатанъ и Негори.

   Утромъ 3 апрѣля мы покинули Кабанъ Дьяе, дружелюбно простившись съ его обитателями, которые проводили насъ порядочный кусокъ за деревню. Дорога шла въ гору, пересѣкая поле вчерашней битвы, на которомъ батаки потеряли въ нашихъ глазахъ свою военную славу. Здѣсь намъ пришлось внимательно смотрѣть подъ ноги, чтобы не запутаться въ многочисленныхъ петляхъ, раскинутыхъ для враговъ. Затѣмъ тропинка повела насъ черезъ холмы, мимо обработанныхъ полей и пальмовыхъ рощъ, черезъ рѣки, по направленію къ вулканическому конусу горы Си Оссаръ, высокая вершина которой служила мнѣ путеводной звѣздой. Въ полдень мы расположились на отдыхъ вблизи небольшой деревушки въ тѣни двухъ раскидистыхъ деревьевъ. Вскорѣ сюда же подошла толпа вооруженныхъ ружьями и копьями батаковъ, направившихся въ Кабанъ Дьяе, гдѣ они хотѣли принять участіе въ военныхъ дѣйствіяхъ. Воины не столько мечтали о подвигахъ и славѣ, сколько-о подаркахъ, потому что, окруживъ насъ, они со своимъ предводителемъ во главѣ принялись довольно униженно клянчить и остались вполнѣ довольны, когда я подарилъ имъ коробку спичекъ.
   Отдохнувъ, мы продолжали путь подъ палящими лучами солнца. Холмистая мѣстность сильно затрудняла наше движеніе, за то съ высоты каждаго холма предъ нами открывался прелестный видъ на всю мѣстность: среди полей въ зелени рощъ виднѣлись высокія украшенныя буйволовьими головами крыши многочисленныхъ селеній, а выше на краю горизонта подымали къ небу свои величественныя вершины вулканы Си Баякъ и Си Набунъ. Когда, спустя нѣсколько часовъ, мы снова остановились на отдыхъ возлѣ большой деревни, то замѣтили, что наше появленіе вызвало среди жителей ея какое-то непонятное волненіе. Обитатели деревни метались взадъ и впередъ, шушукались и боязливо указывали на насъ пальцами. Наконецъ нѣсколько туземцевъ осмѣлились приблизиться, и тогда мы узнали, что они ожидали нашего прибытія со страхомъ, такъ какъ до нихъ дошла вѣсть, будто бы мы вступили въ союзъ со старшиной Кабанъ Дьяе и уговорились съ нимъ произвести нападеніе на ихъ деревню. Кто выдумалъ и разнесъ эту сказку, осталось неизвѣстнымъ, и только одинъ старикъ замѣтилъ, что, должно быть, "вѣтеръ занесъ ее сюда".
   Мы были уже недалеко отъ нашей цѣли. Нетерпѣніе и любопытство подгоняли меня впередъ, и было досадно, что высокая, пересѣченная долинами мѣстность не позволяла намъ двигаться такъ скоро, какъ мнѣ того хотѣлось. Наконецъ, съ высоты одной скалы, куда я вскарабкался, передо мной сверкнула на горизонтѣ темно-синяя полоска. Это была часть озера Тоба. Насколько я могъ разсмотрѣть, озеро лежало въ глубокой впадинѣ, среди крутыхъ, почти отвѣсныхъ береговъ, подымавшихся надъ его поверхностью на высоту, болѣе 1000 футовъ. Можно себѣ представить, въ какой восторгъ мы пришли! Вотъ оно, это таинственное озеро, котораго боязливо сторонились бѣлые люди, вотъ предъ нами страна вольнаго, независимаго племени, райская область людоѣдовъ Суматры. Здѣсь ожидали насъ настоящія опасности, и каждый шагъ впередъ могъ стоить жизни! Что то будетъ? Заплатимъ ли мы дорогой цѣной за отвагу? Не здѣсь ли, вдали отъ родины, испустимъ мы послѣдній вздохъ? Не ждетъ ли и насъ та участь, какую испытали многіе -- пасть жертвой жадности и мстительности дикарей на ихъ гнусномъ пиршествѣ? Здѣсь, вблизи этого голубого озера, воды котораго отливаютъ вблизи береговъ каймой чудеснаго смарагдо-зеленаго цвѣта, должна рѣшиться участь нашей экспедиціи.
   Спустившись со скалы, мы съ новыми силами тронулись дальше и въ 5 часовъ вечера прибыли въ Пенгамбатанъ, гдѣ завернули въ домъ начальника.
   Здѣсь, въ темномъ, прокуренномъ дымомъ помѣщеніи мы наткнулись на слѣдующую сцену: на возвышеніи, покрытомъ циновками, лежалъ старшина -- онъ былъ боленъ; кругомъ толпились и сидѣли родственники и приближенные, изъ кучки которыхъ выступилъ, привѣтствуя насъ, молодой любезный туземецъ, оказавшійся родственникомъ старшины; онъ провелъ насъ въ другой уголъ, гдѣ лежала груда нашего багажа, доставленнаго сюда за нѣсколько дней. Вскорѣ насъ окружила многолюдная, любопытная толпа, и мы сразу почувствовали, что находимся среди обитателей озера Тоба. Платье ихъ было свѣтлѣе, чѣмъ у Каро-батаковъ, знатные и уже знакомый Мехелю принцъ людоѣдовъ были одѣты въ длинные красные саронги съ красивой узорчатой каймой. Платки на головахъ были украшены дутыми золотыми кольцами, а надъ лбомъ сверкала серебряная цѣпочка, свернутая въ нѣсколько рядовъ. Въ домѣ стоялъ гамъ и шумъ, и никто не стѣснялся нашимъ присутствіемъ.
   Спустя короткое время старшина почувствовалъ себя настолько лучше, что мы могли приблизиться къ нему и завести рѣчь о нашемъ путешествіи. Онъ встрѣтилъ насъ довольно благосклонно, вѣроятно, благодаря рекомендательному письму старшины Кабанъ Дьяе, въ которомъ тотъ сулилъ ему въ числѣ прочихъ подарковъ цѣлый тюкъ опіума, но заявилъ что, плата въ 70 долларовъ, которые мы ему обѣщали.за переправу черезъ озеро, слишкомъ мала. Послѣ ужина онъ спросилъ меня, разрѣшу ли я ему заколоть въ честь моего прибытія буйвола. Такое почетное предложеніе онъ сдѣлалъ въ надеждѣ на богатый отвѣтный подарокъ, размѣръ котораго опредѣляется въ 60 долларовъ, и я, скрѣпя сердце, долженъ былъ согласиться. Дѣйствительно, на другой день утромъ туземцы привели молодого буйвола, закололи и, раздѣливъ на части, распредѣлили мясо и внутренности по чинамъ и рангамъ: старшина получилъ голову и сердце; удѣлили и намъ часть, и когда я принялся за грубое, жесткое мясо этого животнаго, то долженъ былъ сознаться, что это блюдо одно изъ самыхъ дорогихъ, какое я когда-либо ѣлъ. До самаго обѣда мы не могли покинуть нашего помѣщенія, потому что должны были съ почетомъ принимать разныхъ знатныхъ особъ: насъ посѣтили всѣ главные вожди, называемые здѣсь пангулусъ, числомъ семь; каждый изъ нихъ преподнесъ намъ подарокъ: одинъ наградилъ насъ горстью риса, другой подарилъ старую черную курицу, цвѣтъ которой не сулилъ намъ ничего хорошаго, такъ какъ, по понятіямъ туземцевъ, темный цвѣтъ приноситъ несчастье. Подарки передавали жены этихъ знатныхъ особъ, имъ же было поручено принимать отвѣтные подарки, которыми мы были при, нуждены отдаривать этихъ нахаловъ. Не легко было удовлетворить этихъ жадныхъ господъ. Единственное исключеніе составляла жена самого начальника но имени Си-Катарсада, т. е. "правдивая". Эта женщинамъ умнымъ открытымъ лицомъ, поднесла мнѣ два прелестныхъ головныхъ платка собственной работы.
   Отвязавшись, наконецъ, отъ докучливыхъ посѣтителей, мы получили послѣ обѣда возможность взобраться на ближайшія высоты, чтобы оттуда удовлетворить пожиравшее насъ любопытство видѣть озеро. Съ трудомъ пробирались мы сквозь густую чащу, карабкались, попадали въ какія то ямы, но, въ концѣ концовъ, достигли вершины холма. Отсюда открывался великолѣпный видъ на все озеро, видъ, какого я никогда болѣе въ жизни не видалъ. Однимъ жаднымъ взглядомъ мы могли окинуть все озеро: вдали за нимъ въ дымкѣ тумана виднѣлся противуположный берегъ, а еще дальше, едва видимая глазу, мерцала какая-то голубоватая полоска: это былъ Индійскій океанъ, омывающій Суматру съ юга. Озеро лежало у нашихъ ногъ въ котловинѣ на глубинѣ одной версты; это была обширная, темносиняя, но все же свѣтлая масса воды.
   Кругомъ подымались крутые берега, одѣтые темной зеленью, и невольно казалось намъ, точно мы смотримъ въ сіяющее голубое око земли, или точно предъ нами драгоцѣнный камень, оправленный въ рамку смарагдовъ. Вдали изъ свѣтлыхъ водъ подымалась какая то суша, затянутая фіолетово-красной дымкой. Это былъ островъ Тоба. Налѣво въ озеро врѣзывался большой полуостровъ въ формѣ молота, а возлѣ него изъ низкаго болотистаго побережья подымался къ небу вулканъ. Изрѣзанные берега таили въ своихъ извилинахъ множество бухтъ и заливовъ, въ глубинѣ которыхъ лежали скрытыми отъ взора селенія батаковъ. Ни одна лодка не бороздила водъ озера, которое своими размѣрами раза въ три превосходитъ Боденское озеро. Деревни и хижины прятались по заливамъ, и потому озеро казалось безжизненнымъ, покинутымъ, пустыннымъ. Но недолго наслаждались мы этимъ зрѣлищемъ: вскорѣ у высокихъ береговъ заклубились облака, и тяжелыя, низко нависшія массы ихъ потянули черезъ озеро, постепенно скрывая его отъ нашихъ взоровъ. Вскорѣ облака окружили и нашъ холмъ, и зашумѣлъ дождь. Кинувъ сквозь разорванныя тучи послѣдній взглядъ на озеро, уже застланное тучами, мы съ трудомъ вѣрили тому, что еще нѣсколько мгновеній тому назадъ оно сіяло, предъ нами въ солнечныхъ лучахъ, поразительно красивое и величественное. Гроза разыгрывалась, становилось темнѣе, и дождь усиливался съ минуты на минуту. Подстегиваемые ливнемъ, въ насквозь мокрыхъ и прилипшихъ къ тѣлу одеждахъ, мы торопливо спустились внизъ и вступили въ селеніе въ одно время съ кучкой Пакпакъ-батаковъ, пришедшихъ за своимъ принцемъ, по имени Си Галакъ.
   Мы слышали не мало разсказовъ о тѣхъ мученіяхъ, какими эти батаки терзаютъ свои человѣческія жертвы, прежде чѣмъ предать ихъ смерти. Еще нѣсколько лѣтъ тому назадъ у нихъ соблюдался слѣдующій обычай: обреченнаго въ жертву плѣнника привязывали къ столбу въ кругу воиновъ; вождь выступалъ впередъ, произносилъ подобающую случаю рѣчь, по данному знаку толпа обнажала свои ножи. Затѣмъ вождь или раджа подступалъ къ плѣнному и вырѣзалъ у него кусокъ мяса изъ плеча или щеки и, облизывая кровь, спѣшилъ къ разложенному тутъ же костру, гдѣ, прежде чѣмъ проглотить, слегка поджаривалъ его. Слѣдуя примѣру вождя, толпа кидалась съ дикими криками на жалобно вопившую жертву и кромсала тѣло на куски, поѣдая ихъ на глазахъ истекающаго кровью плѣнника. Нѣкоторые, проглотивъ свою порцію, поглаживали себѣ животы, испытывая, вѣроятно какое нибудь особое чувство отъ этого канибальскаго подвига. Пользуясь присутствіемъ Си Галака, мы рѣшили разспросить у него, насколько справедливы эти сообщенія.
   Этотъ Си Галакъ былъ, повидимому, богатый вождь: зубы его были обильно вызолочены, а въ исписанной снаружи письменами бамбуковой коробкѣ, которую онъ носилъ съ собой, лежало, золотое ожерелье тонкой искусной работы. Онъ охотно показалъ намъ его, однако, срисовать не позволилъ. Въ крышкѣ коробки былъ вдѣланъ зубъ, и по словамъ Си Галака, зубъ этотъ принадлежалъ его смертельному врагу, котораго онъ убилъ. Но ненависть и злоба жили въ его сердцѣ и посейчасъ, потому что всякій разъ, какъ Си Галакъ открывалъ коробку, онъ щелкалъ по зубу, воображая, что даетъ этимъ способомъ мертвому врагу хорошую зуботычину.
   И все таки этотъ людоѣдъ былъ довольно добродушное существо. Онъ не обижался на шутки, которыми его осыпали присутствующіе за медлительную неловкость рѣчи, и даже смѣялся вмѣстѣ съ ними. Когда мы его спросили, не грозитъ ли намъ опасность, въ случаѣ, если мы посѣтимъ его селеніе, быть съѣденными живьемъ и украсить своими черепами его хижину, онъ отвѣтилъ, что ничего такого не случится, и мы можемъ разсчитывать на самый лучшій пріемъ. Затѣмъ онъ разсказалъ намъ, что прежде въ странѣ Пакпакъ пожирали лишь павшихъ въ бою враговъ, притомъ изъ мести; исполненные дикой ярости воины кидались на тѣло врага, кромсали его на части и ѣли мясо варенымъ, жаренымъ, а то такъ и сырьемъ. Но впослѣдствіи люди такъ пристрастились къ человѣчьему мясу, что стали пожирать ни въ чемъ неповинныхъ людей -- рабовъ, забѣжавшихъ сюда китайцевъ и европейцевъ.
   -- А скажите, женщинъ тоже пожираютъ на этихъ пиршествахъ?-- спросили мы.
   -- Очень рѣдко,-- отвѣтилъ намъ съ любезной улыбкой Си Галакъ,-- и то только старыхъ рабынь, негодныхъ въ работу и которыхъ нельзя продать.
   -- Женщины тоже ѣдятъ человѣчину?
   -- Нѣтъ, наши жены не получаютъ ни кусочка, потому что мы не приносимъ мясо домой, а немедленно поѣдаемъ его на полѣ битвы.
   -- Правда ли, что вы долго и жестоко терзаете свои жертвы, какъ намъ разсказывали о васъ?
   -- О нѣтъ, мы расправляемся съ ними очень быстро и не причиняемъ особой боли. Голову отрубаютъ однимъ ударомъ, а затѣмъ раздѣляютъ туловище. Если то былъ врагъ, то мы хоронимъ голову его по тропинкѣ къ бале, чтобы въ случаѣ нападенія его друзья прошли по ней и такимъ образомъ нанесли павшему кровное оскорбленіе и озлобили его противъ себя. Впослѣдствіе черепа выкапываются и украшаютъ наши бале въ качествѣ побѣдныхъ трофеевъ. Чѣмъ больше ихъ тамъ, тѣмъ больше и почетъ начальнику.
   -- Ну, а ты самъ много съѣлъ человѣчьяго мяса?
   -- Хмъ, улыбнулся людоѣдъ.-- Незнаю сколько. Какъ разъ въ послѣднее время съ табачныхъ плантацій Дели стало бѣгать много китайцевъ. Одиннадцать ихъ я съѣлъ съ моими односельчанами.
   Асенгъ, китайскій кули, подобранный нами по дорогѣ и прижившійся у насъ, поблѣднѣлъ, какъ полотно при этихъ словахъ, и съ той поры я замѣтилъ, что онъ всегда старался держаться по близости меня.
   На слѣдующій день насъ опять осаждали подарками, имѣвшими цѣлью выманить отъ насъ лучшіе. Не зная, что дѣлать, мы направились было въ сосѣднее селеніе Негори, но, вспомнивъ, что тамъ насъ ждетъ новое закланіе буйвола, могущее въ конецъ опустошить мою кассу, мы повернули обратно; по пути мы собрали растенія для гербарія и сдѣлали нѣкоторыя измѣренія. Въ Пенгамбатанѣ между тѣмъ въ наше отсутствіе закололи въ "нашу честь" козу, за которую я заплатилъ немногимъ меньше, чѣмъ за буйвола. Вѣроломные обитатели селенія относились къ намъ съ тщательно скрываемой враждебностью и пользовались всякимъ случаемъ, чтобы содрать съ насъ что нибудь, но всему этому они придавали самый любезный видъ.
   Такъ раджа по нашемъ возвращеніи послалъ насъ спросить, не предоставимъ ли мы ему одну или двѣ курицы изъ его же курятника, такъ какъ онъ желаетъ сдѣлать угощеніе своимъ поданнымъ. Нѣсколько дюжинъ куръ ходило между столбами подъ его хижиной, и тѣмъ н ил зубы, чесал волосы гребнем и щеткой и стриг себе ногти, -- словом, делал что то такое, чего они никогда в жизни не видали. Больше всего изумляло их то, что не только наши лица и руки, но и спина, и грудь, и руки и ноги, -- все было белого цвета. В начале нас забавляли их любопытные глазки и возгласы удивления, но так как подобное удивление длилось целый день, то под конец оно нам порядочно надоело.
   Дым, наполнивший хижину, как только женщины принялись за стряпню, выжил нас вон, и мы уселись там на просторном алтане. Здесь стояли разные бамбуковые сосуды: большие, длинные трубы для черпанья воды с дырами, заткнутыми деревянными пробками (их носят на голове, как доски), красивые корзины с цветными узорами, чашки и ящики для всякой мелочи. Отсюда нам было очень удобно видеть всё селение. Все сверкало и улыбалось в утренних лучах солнца. На кустах сверкали еще капли росы, пышные деревья тихо шелестели, в их ветвях звонко пели птицы, и красные и синие голуби носились над крышами. Из соседнего дома проворно спустились по зарубкам лестницы темнокожие девушки, они принялись сзывать к корыту свиней, покрикивая им "ндрава--ндвана", и отгоняли палками назойливых, лезших вперед животных, неизменно приговаривая при этом "бу-те". Затем гортанными звуками "грррр-не-хе" они собрали кур и насыпали им рисовых зерен.
   Около 9 часов все жители скрылись в своих [52] хижинах. Это было время обеда. Наш хозяин с чадами и домочадцами также расположился на циновках в ожидании приготовленных блюд. В качестве первого блюда был подан горшок рису, пища, которая, как хлеб, подается при всяком случае; затем на единственной имевшейся в доме размалеванной тарелке подали кучу поджаренных личинок какого-то жука, похожих видом на маленькие жаренные сосиски. Их собрал рано утром в лесу Како, вырыв целую кучу из-под земли. Это блюдо вызвало настоящий восторг среди молодого поколения, и особенно радовалась ему маленькая пятилетняя дочь нашего хозяина, единственной одеждой которой являлась золотая цепочка, болтавшаяся на бедрах; она наперерыв приставала то к своему "бапа" (отец), или к "нандей" (матери), выпрашивая еще и еще этого лакомства. Сперва вся компания запустила пятерни в горшок с рисом, а затем каждый наложил себе на зеленый лист, служивший вместо тарелки и салфетки, кучку личинок.
   Мы воспользовались этим удобным мгновением, чтобы незаметно от любопытных покинуть селение и сделать маленькую прогулку. Вернувшись, мы застали обитателей ее за оживленной работой. Женщины работали в садах, вскапывая землю крюками и чем-то вроде лопаты. У некоторых за спиной в складе их одежды сидели грудные дети. Молодежь с пением возвращалась с рыбной ловли, несколько человек гомозились вокруг дерева, которое они собирались срубить, а кучка других возилась над постройкой сарая для риса. На алтанах домов старухи мыли, одевали и кормили ребят, причем не слышно было ни одного грозного окрика, и мы не видали, чтобы кто-нибудь [53] бил их. Дети держали себя очень прилично, так что матерям не приходилось бранить их за разорванную одежду или какие-нибудь шалости.
   Соби, которого я собирался попросить проводить нас со своими носильщиками до соседней горы, сидел внутри дома и был занят выщипыванием немногих волос, украшавших его подбородок. Все Каро-батаки считают бороду не украшением лица, а чем-то безобразящим его, и потому всякий благовоспитанный человек тщательно удаляет малейший намек на нее; зато волосы они носят длинные, но не очень заботятся об их порядке.
   Соби, конечно, немедленно согласился, и мы тронулись в путь. Но не тут-то было. Наши носильщики подняли настоящий бунт и с дерзкими лицами заявили, что не намерены идти дальше, так как им надоело терпеть мучения пути. Но так как мы им разъяснили, что плату за труд они получат не ранее, как доставив нас к назначенному месту, то, в конце концов, они уступили, и все пришло в порядок. Однако следы неудовольствия виднелись на их лицах, так что мы порешили зорко следить за ними из опасения, как бы кто-нибудь из них не скрылся со своим тюком, что нанесло бы нам большой урон. Понятно, что подобные происшествия замедляли наше движение.
   Вечером к концу утомительного перехода мы встретили женщин из селения Кабан-Дьяе, возвращавшихся с работ домой. Эта деревня, где мы собирались остановиться на ночлег, лежала в небольшом лесочке, через который вела широкая, но грязная просека. На опушке нас ожидал Си Баяк Си Пут с многочисленной свитой; у некоторых были в [54] руках факелы, так как было уже темно. Около 7 часов вечера мы прибыли к жилищу старшины, куда вскарабкались по бревну с зарубками вместо ступеней. Принц батаков этого селения или попросту начальник, старшина, приветствовал нас из густого облака дыма, стлавшегося по хижине. В кругу многочисленных домочадцев, но на особой циновке, он сидел, обнаженный по пояс, при тусклом свете наполненной свиным жиром плошки; перед ним лежали все необходимые для жевания бетеля вещи. Бросив взгляд на него, я решил, что мы имеем дело с умным, но продувным человеком, с которым надо держать ухо востро. Обменявшись взаимными любезностями, в чем батаки не уступят ни одному самому церемонному народу, я торжественно вручил ему подарки, между которыми находился кусок шелковой ткани с серебряными прошивками, какими славится город Ачин и которые батаки ценят особенно высоко. Принц принял их с напускным равнодушием, но с тайной радостью и выразил надежду, что с своей стороны постарается, чем только может, содействовать нашим планам, но что к сожалению он не в состоянии сопровождать нас лично на озеро Тоба именно теперь, так как ведет войну с соседним племенем Линга. Мы уже слыхали об этой распре, но думали почему то, что враждебные действия пришли к концу, и потому речь Си Баяка Кабан Дьяе, не смотря на сопровождавшие ее любезности, пришлась нам не особенно по вкусу. Наше настроение несколько улучшилось после того, как вождь батаков добавил, что по окончании войны непременно проводит нас через страну Пакпак-батаков и по озеру Тоба. Затем он попросил [55] показать ему наше оружие и особенно остался доволен моим американским ружьем и штуцером Мехеля, удивившим его быстротой, с какой это оружие выпускало один заряд за другим.
   Утром мы познакомились с селением. Оно заключало 50 домов, и если считать, что в каждом из них жило не менее 30 ч., то общее число жителей достигало крупной цифры 1500 душ. Жилища производили впечатление зажиточности и довольства. Нас особенно поразили некоторые дома, на крышах которых подымались странного вида башенки; некоторые из них были выкрашены в любимые цвета батаков: голубой, черный, желтый, белый и красный. Ручей, протекавший через деревню, делил ее на две части, и в той, где остановился с носильщиками Си Баяк Си Пут, находилась большая крытая соломой толока для риса. По соседству с жилищем старшины я заметил три грубо обделанных камня, изображавших идолов. Туземцы сообщили мне, что эти камни -- боги охранители селения, что прежде пред ними гуру (жрец или волхв) ежегодно приносил в жертву рыжую собаку, кровь которой он цедил в углубление, имевшееся на верхушке каждого камня, а мясо съедал сам. Туземцы утверждали далее, будто эти идолы каким-то образом предсказывали наступление войны. С тех пор, однако, как помер гуру, о них никто не заботится. Отсюда я пришел к рисовой толоке. Это было обширное, открытое со всех сторон здание с высокой остроконечной крышей, покоившейся на крепких столбах. Кругом него подымались великолепные пальмы и папоротники. Уже издали я услыхал звуки веселой песни, которою работавшие там женщины и девушки [56] развлекали себя. Заметив меня, они замолкли, переглянулись с любопытством и, прекратив работу, поздоровались со мной. Самая толока представляет длинное, толстое бревно из очень твердого дерева, в котором выдолблено несколько больших углублений в виде чаш. Работницы клали в эти чаши рисовые колосья и толкли их длинными бамбуковыми толкачами или пестиками, высокий конец которых был прикреплен к стропилам крыши. При этом зерна, конечно, высыпались из колосьев и вышелушивались. Женщины с большой охотой вступили со мной в беседу и сообщили свои имена. Одну звали Си-Метмер, т. е. "Тонкая", другие звались "Хранительница", "Расцветающая", "Крепкоголовая", у некоторых были имена туземных растений. Дважды в день собираются они на толоку для заготовления нужного на день рису. Ставши в ряд, они враз подымают и опускают толкачи, шутят и смеются. Ссоры, кажется, совсем неизвестны им.
   Вернувшись в хижину старшины, я застал там целое собрание. Это было заседание или военный совет, который мужчины держали, усевшись тесно друг возле друга на корточки. Дело заключалось в том, что старшина деревни заключил союз с соседними селениями, уже давно враждовавшими с жителями Линга. Теперь, оказывалось, из Линга пришли послы, которые уговаривали старшину Кабан Дьяе отступиться от этого союза за вознаграждение в 120 долларов. Но как ни любят батаки звонкую монету, тем не менее они упрямо держатся раз принятых решений. Никакие уговоры и убеждения не помогли, и старшина остался при своем.


   Несмотря на неудачу, послы спокойно оставались [58] в доме старшины. Было как-то странно видеть, как они, вопреки объявленной войне, благодушно беседовали с обитателями селения, своими врагами. Они учтиво вступали в разговор с женщинами, называя их "биби", причем те в ответ титуловали чужеземцев "о мама", спрашивали их имена, кто их отец и мать и т. п. Один из этих послов спросил даже меня в присутствии старшины, нет ли у меня патронов для винтовки Винчестера, так как у него есть такое магазинное ружье на 18 зарядов.
   Когда послы удалились, мы узнали, что решительное сражение должно произойти в один из следующих четырех дней, и потому на это время запрещено переходить границу вражеских владений. Остаток дня мы провели в хижине старшины в беседе с этим умным человеком и его односельчанами.
   После обеда старшина рассказал мне предание, согласно которому все главные старшины Суматры -- а к ним он, конечно, причислял и себя -- происходят ни более ни менее, как от -- Александра Македонского! Он будто бы прибыл некогда на остров с запада и при смерти разделил свое царство между тремя сыновьями. Младшему из них достался остров Суматра. Далее он рассказал мне следующий миф о происхождении Каро-батаков:
   "Двенадцать человеческих поколений тому назад жил человек по имени Каро-Каро, славный кузнец и волшебник. Жена его умерла, оставив ему пятерых сыновей и дочь.
   Однажды он покинул свою родину и пошел на север, на покрытое девственным лесом нагорье. Во мраке леса ему попалась на встречу прекрасная женщина, дочь громадной змеи. Околдованный ею, [59] Каро-Каро упросил змею дать ему дочь в жены. От этого брака родилось 4 сына и дочь, которые, вместе с прежними, и положили начало племени Каро-батаков".
   Увлеченные рассказами словоохотливого старшины, мы стали засыпать его вопросами и, между прочим, спросили, как представляют себе батаки происхождение мира. Послав за сосудом с пальмовым вином, старшина приготовился удовлетворить наше любопытство. Добывают это вино очень просто: у сахарной пальмы срезают цветущую верхушку и вместо нее привязывают пустой бамбук; сок, выступающий из стебля, наполняет бамбук два раза в день, к нему прибавляют еще разных листьев для вкуса, и вино готово. Любопытно, что батаки не пьют, прикладываясь ртом к сосуду, а льют вино в рот струей, не касаясь краев гитанга, как называется такой сосуд. Мы не умели вначале делать этого и проливали вино на платье, чему туземцы весело смеялись.
   Вечером крепко заперли двери дома, чтобы неприятель, в случае нападения, не мог застигнуть спящих врасплох. Но туземцы так мало ожидали этого, что в хижине царило веселье и шум, пока старшина, откашлявшись, не подал знак, что хочет говорить.
   "В начале всех вещей -- начал он, -- была курица. Она день и ночь сидела на трех яйцах, величиною с этот горшок, -- сказал старшина, указывая на большой сосуд, стоявший на очаге -- и плакала, потому, что из яиц не вылуплялись птенцы. Увидала это ласточка и, сжалившись, спросила: "Зачем ты плачешь?" -- Курица пожаловалась ей на свое горе, а [60] ласточка, взлетев на небо, сообщила богу по имени Мула, что она видела и спросила, нельзя ли помочь курице. Бог сказал: слети и скажи ей, что яйца мои, и я о них позабочусь". Действительно, скорлупа на яйцах треснула, и из них появились мальчик и две девочки. Мула взял их к себе на небо и дал им имена. Вскоре он заметил, что они выросли и не имеют одежды, тогда он дал им конопли, чтобы одна из девочек изготовила на всех платье. Девочка усердно принялась за работу и трудилась день и ночь, но сколько ни трудилась, не могла сделать много, потому что на ее веретено наматывалось пряжи не больше куриного яйца. В добавок ко всему веретено как-то выскользнуло из ее рук и упало в пропасть, а конец нитки остался на верху. Не зная, что делать, девочка обратилась к отцу, а он приказал ей спуститься по нитке в пропасть. Добравшись до дна пучины, она увидела там воду и ни клочка сухой почвы, куда могла бы ступить ногой, пока после долгих поисков не приметила цветка, подымавшего свою чашечку из воды. Туда она и уселась и принялась плакать от усталости и одиночества. Увидала это ласточка и спросила ее о причине слез. "Слетай к моему отцу, -- сказала ей девочка, -- и попроси его дать мне хоть кусочек земли". Ласточка сделала так и принесла ей комок земли, которую девочка принялась мять, как тесто, а потом раскатала в кружок величиной с воловью кожу. Потом она положила этот кружок на воду, и он стал расти во все стороны и становился все больше и больше. Девочка уже хотела ступить на землю, но злой дух подземного царства, живший в пучине в образе большого змея, проснулся и стал ворочаться, [61] так что море заколебалось, и суша затонула. Опечаленная девочка снова обратилась к ласточке, умоляя ее принести еще земли, но и с новой землей произошло то же самое, и это повторялось семь раз. Тогда, отчаявшись в своих силах, девочка приказала крылатой вестнице сказать отцу: "ты всемогущ, пошли ветер и высуши море". Мула снизошел к этой просьбе, и по его слову на землю в течении 7 лет, 7 месяцев и 7 дней не упало ни капли дождя или росы. За это время ласточка постоянно приносила с неба землю, а девочка мяла и раскатывала ее, расстилая по спадавшей поверхности воды. Скоро она уже могла гулять по суше. Змей испугался и стал малодушно просить девочку лучше заковать его в цепи, но не дать уйти всей воде, без которой он не может жить. Девочка сковала большую железную цепь и скрутила ею чудовище. И по сей день змей скован этой цепью и спит под землей, но когда он шевелится во сне или просыпается на мгновение, то земля, лежащая на нем, колеблется, происходят землетрясения, земная кора коробится, и подымаются горы, а от провалов образуются долины (Остров Суматра очень богат вулканами, и на нем или в окрестном море часто происходят опустошительные сотрясения почвы и морского дна). Вскоре Мула, наблюдавший работу дочери, послал к ней на помощь брата и сестру. Это и были первые люди, населявшие землю, от них произошли все другие. Когда со временем -- продолжал старшина -- земля стала старой и грязной, то великий бог Дебата послал наводнение, чтобы оно уничтожило все живое. Когда волны потопа залили вершину высочайшей горы, куда [62] спаслась последняя пара людей, и вода поднялась им до колен, на бога напало раздумье, разумно ли истребить человеческий род без следа. Он взял комок земли, привязал его к нитке и опустил с неба на волнующую воду так, чтобы последние люди могли спастись на нее. Этот ком земли разрастался по мере того, как люди размножались, и образовал существующую теперь сушу".
   Не успел рассказчик вымолвить последние слова, как раздался стук в двери. Но напуганные обитатели хижины отперли не сразу: пошли долгие расспросы, и когда все убедились, что это, действительно, их односельчанин, пришедший в гости, ему, наконец, отперли. Поздоровавшись, он присел у огня, выпил добрый глоток вина и стал выкладывать свои новости, состоявшие пока в том, что он приметил в соседстве селения следы носорога и намерен завтра пойти на охоту за ним, а потому ищет себе сотоварищей, которые, конечно, сейчас же нашлись среди присутствующих. Далее он рассказал, что жена сельского кузнеца и оружейника страдает от жестокой лихорадки и, вероятно, умрет.
   -- Что сделается с душой этой женщины после смерти? -- спросил я.
   -- Что ты говоришь о душе? -- ответил с изумлением гость -- разве ты не знаешь, что у каждого человека не одна, а семь душ?
   Правда, только одна из душ живет в теле, покидая его лишь ночью во сне, когда она предпринимает далекие странствия. Иногда на нее нападают в это время остальные души, живущие вне тела.
   -- Если не в теле, то где же обитают эти остальные шесть душ человека? [63]
   -- Вторая живет в небе и молит там Дебату о продлении жизни человека. Пять остальных находятся всегда вблизи человека, не покидая его ни на мгновение; если он учинит что-либо злое, то они жалуются на него душе его деда. Одна душа есть причина всех болезней и всяких зол, обрушивающихся на человека. Другая душа предостерегает человека от всего; она сидит у него на спине и заботится, чтобы он не споткнулся и не сломал себе ногу; но если она рассержена чем-нибудь, то нарочно увечит его. Другие души тоже имеют каждая свое назначение и называются: заступница, утешительница, защитница и долг. По смерти душа, живущая в теле, выходит из него и сидит, плача, на его могиле.
   -- А что делается с самим человеком? спросил я.
   -- Господин, -- сказал старшина, заметив, что все молчали, -- мы не знаем, что делается с человеком после смерти, мы не думаем о том, но кое-что я слыхал от умных людей и расскажу тебе. Ты сам убедишься, правда ли это, или нет. Видал ли ты Си-Набуна, высокий вулкан, вечно выпускающий к небу дым? Ну так вот: кто взберется на него и осмелится заглянуть в его ужасный кратер, тот видит сквозь него зеленую землю, по которой разгуливают люди. Это царство мертвых! Там расстилается обширная, залитая солнцем равнина, но по ней гуляют под зонтиками лишь те, кто вел на земле добрую жизнь.
   Но мертвые не остаются там навсегда, добавил кто-то из слушателей, -- они снова возвращаются на землю. Мой дед явился мне в прошлое полнолуние по дороге в Дели, куда я шел, чтобы выменять [64] пули и порох на сахар и индиго, в образе тигра, а мой умерший сын прыгает белкой по дереву, стоящему за нашим домом.
   -- Да, да, -- поддакнул старшина, -- духи наполняют весь мир, и человек встречает их всюду: они живут в странного вида скалах, в гигантских деревьях. И люди ходят туда на богомолье и приносят жертвы, чтобы расположить в свою пользу духов.
   Мы сообщили туземцам, что собираемся посетить вулкан Си Набун и взобраться на него, на что они с удивлением и сомнением покачали головой. Вскоре все разошлись на покой, но почти всю ночь нам не давали заснуть плач детей и тысячи кровожадных москитов. Так как до сражения оставалось еще 4 дня, а может быть, и больше, то мы решили воспользоваться этим временем и сделать экскурсию на Си Набун. Выбрав лучших носильщиков, мы было совсем тронулись, но остановка вышла за Си Баяк Си Путом. Он не соглашался идти с нами.
   -- Помнишь, что я рассказывал тебе о вулкане Си Баяк? Никто не решается взойти на него из боязни духов! Мой отец, известный вождь, послал однажды туда людей за серой. Но из их числа вернулись немногие, притом, к ужасу всех, головы и ноги их оказались повернутыми сзади наперед. Впоследствии одному прославленному гуру удалось, правда, излечить их волшебством, а то бы мы видели этих людей и сейчас такими. А ведь Си Набун такой же вулкан.
   Лишь после долгих уговоров мы убедили его сопровождать нас, причем более всего его соблазнило обещание посетить соседние золотые россыпи, где он [65] надеялся набрать много золота. Путь вел по живописной местности сперва к деревне Булух Дури, а оттуда к вулкану. На дороге нам попался надгробный памятник, представлявший высокий шпиц, покоившийся на низкой столбчатой кровле; под ней лежал пепел. На шпице, над особым украшением в виде крыши батакского дома, стояла маленькая резная фигура человека с большим ножом за поясом, словно это был страж, охранявший прах умершего. Далее мы перешли через речку, струившуюся по глубокой теснине. Переход через нее был бы совершенно невозможен, если бы природа не позаботилась об этом сама: в одном месте груда камней обрушилась с отвесного берега и застряла в узком ущелье, образовав естественный висячий мост, по которому мы перебрались на ту сторону.
   Возле деревни под двумя развесистыми деревьями нас ожидала толпа туземцев. В числе их были знатные люди из деревни Цуру, откуда начиналось наше восхождение на вулкан, и потому мы решили остановиться пока здесь. Но туземцы отнеслись к нам далеко недружелюбно; это было видно по их лицам. Они не хотели пускать нас ни в ту, ни в другую деревню под разными предлогами: то оказывалось, что старшина был в отсутствии, то будто бы они дали зарок не принимать к себе европейцев. В это время вокруг нас успело собраться почти все население деревни, и больше всего, конечно, женщин, жаждавших поглядеть на невиданных белых. Когда нам надоели длинные переговоры, мы просто напросто объявили старшине, что раз мы здесь и уже поздно идти дальше, то мы остаемся, и с этими [66] словами мы поднялись с земли и направились к селению. Там мы расположились в обширном здании, которое называется бале. Здание это служит помещением для молодых неженатых людей и представляет из себя нечто вроде клуба и гостиницы. Там где молодежь, там и веселье, и потому обыкновенно жители селенья проводят свободное время здесь. Тут же происходят общественные пиршества, всякие советы, и останавливаются на ночлег и отдых прохожие и путешественники. Обыкновенно бале отличается от других зданий своими размерами и многочисленными украшениями. Здесь мы почувствовали себя как дома: не было дыма, так как стены были открытые, назойливые посетители не решались беспокоить нас здесь; по нашему требованию старшина доставил нам циновки и, после некоторых колебаний, также и съестные припасы. Вообще, чем далее подвигались мы во внутрь страны, тем нелюбезнее и враждебнее было настроение туземцев. Вскоре Си Баяк Си Пут разузнал, что жители этого селения также участвуют в войне и сильно страдают от неприятелей. Каждую ночь они со страхом ожидают нападения, а недавно один из них, удалившись неосторожно ночью от селения, был подстрелен врагами. В виду всего слышанного, я приказал держать оружие наготове, чтобы нас не застали врасплох. Между тем для посещения вулкана нам непременно надо было расположить к себе старшину и жителей раскинувшейся у подошвы его деревни Пуру. С этой целью мы отрядили туда утром послов, которые вернулись вскоре с неутешительными вестями. Старшина наотрез отказался сопровождать нас или снабдить нас носильщиками, но взамен того приглашал к себе в [67] гости. Эта любезность очень удивила нас и заставила призадуматься. Дело в том, что по слухам там скрывалось немало бежавших с плантации китайцев, а нас белых, очевидно, принимали за ненавистных плантаторов-голландцев, разыскивавших беглецов. Не было почти никакого сомнения, что туземцы заманивали нас в западню с целью убить ненавистных пришельцев. Посоветовавшись с Мехелем и Си Баяк Си ІІутом, я решил обождать другого случая достигнуть цели, а пока нас соблазняла мысль посетить батакскую ярмарку, открывшуюся по соседству. Здесь толпилось множество людей, собравшихся из ближайшей окрестности. Мы вмешались туда же, стараясь протискаться к месту, где торговали. Кроме туземных произведений, как то: рису, маису, бурого пальмового сахара и вина, бетеля, табака, синего сукна, деревянных гребней и ящичков, здесь можно было встретить немало европейских товаров: соль, холст, шведские спички, американский керосин, жестянки и швейцарские пестрые платки. Торговля была исключительно меновая: табак меняли на соль, рис на спички, и т. п. Покупателями и продавцами являлись большею частью женщины, таскавшие всюду своих голых, грязных ребятишек за спинами. От праздношатающихся мы узнали, что решительное сражение между людьми Линга и Кабан Дьяе должно произойти уже на следующий день. При этом большинство было уверено, что победа останется за жителями Линга. Это известие заставило нас призадуматься, и мы решили возможно скорее вернуться в Кабан Дьяе. Если бы наш друг, старшина Кабан Дьяе, оказался побежденным и изгнанным из своих владений, то нашему предприятию грозила [68] серьезная опасность. Ведь в таком случае мы лишались надежного проводника через страну диких батаков Пакпак и теряли влиятельного заступника, дружившего с вождями батаков, обитавших на озере Тоба. Итак, исход битвы был так важен, что мы никак не могли ожидать его вдали от поля сражения. Кроме того мы ни за что не хотели упустить случай посмотреть, как сражаются эти дикие батаки, о жестокости которых мы слышали столько рассказов. В ожидаемом зрелище нам мерещилось нечто похожее на битвы древних германцев, диких гуннов или персов, обрушившихся на греков при Марафоне. На чьей стороне останется победа, и кто проявит больше мужества и геройства? Вот вопросы, которые волновали нас и заставляли лихорадочно собираться в путь в то время, как хладнокровный Си Баяк Си Пут убеждал нас не торопиться, уверяя, что его соотечественники навряд ли особенно горячо рвутся на бой. Но мы не слушали его речей.
   К полудню следующего дня мы уже были на месте.
   Кругом -- мирная тишина, не слышно бряцания оружия или кровожадных воинственных криков. Деревня была пуста, словно жители ее вымерли, и когда мы достигли хижины старшины, то узнали, что он на противной стороне реки, где ведет переговоры с вражескими послами. Итак, кровопролития сегодня не будет! И мы принялись за приготовление обеда с помощью женщин, дружелюбно встретивших нас и разболтавших, что бой снова отложен на несколько дней.
   Вскоре появился старшина, поведение которого носило признаки перемены к худшему. Он уже не был [69] так любезен с нами, как прежде, и обнаруживал гораздо меньше интереса к нашему предприятию, и если бы согласился участвовать в нем, то лишь за хорошее вознаграждение. Так он отказался провожать нас лично, но обещал дать нам верного человека и письма к главным вождям батаков на озере Тоба. Разочарованные вернулись мы опять в Булух Дури, где нас радостно приветствовал наш слуга Френсис, переживавший в наше отсутствие часы страха и тревоги среди не внушавших ему доверия батаков. Но, при нашем прибытии, казалось, изменилось и настроение туземцев, они не так подозрительно косились на нас. Должно быть опасение вражеского нападения миновало, потому что на деревне раздавались даже звуки музыки и пения. Это пела песнь печали и утраты какая-то женщина, у которой только что скончался ребенок; к женскому голосу присоединился вскоре мужской, и печальная, трогательная песнь торжественно звучала среди ночной тишины.
   Мы поднялись на утренней заре. Старшине очень не хотелось сопутствовать нам, но мы расположили его к тому, подарив ему цветной платок. Путь наш лежал на золотые россыпи Кота Булух, куда наш Си-Баяк ушел уже накануне. Мы двигались по очаровательной местности, орошаемой журчащими ручьями, осененной кокосовыми пальмами, среди рощ которых лежали многочисленные деревни. В одной из них нас ожидал Си-Баяк Си-Пут. За деревней мы встретили толпу вооруженных людей; время от времени мы слышали залпы из ружей, а их предприимчивый вид и нарядные одежды указывали, что мы имеем дело с каким-то обрядом. Действительно, это оказались похороны, на которых их пригласили [70] присутствовать. Сделав несколько шагов, мы очутились на месте погребения. На нем возвышались три жерди, составленные буквой П, и на них качалось, зашитое в простую рогожу, тело усопшего батака. Рядом стояла другая могила; в ней от покойника остались одни кости. Мы ускорили шаги, чтобы поскорее покинуть это мрачное место. В это время из-за гор выдвинулись тяжелые грозовые облака, которые с каждым мгновением надвигались ближе и ближе, и вместе с ними наступала темнота. Мы торопились из последних сил, чтобы не попасть под тропическую грозу. Уже мелькали вдали хижины деревни, как нам попались навстречу два батака со свежими сочными бананами. Считая себя вне опасности, мы и наши [71] проводники не могли устоять пред искушением утолить нашу жажду плодами. Не взирая на свист вихря, на висевшие над самой головой черные тучи урагана, мы сбросили с плеч поклажу и, скупив весь запас, принялись за дело. Это замедление обошлось нам недешево; в мгновение ока, прежде чем мы успели двинуться дальше, с неба хлынул такой поток воды, что мы мгновенно промокли до костей. Словно толпа врагов ворвались мы в деревню и бежали по ней, провожаемые изумленными взглядами батаков, до самого бале, где, наконец, укрылись от злой непогоды.


   Вскоре пришел Си-Баяк с приглашением пожаловать к старшине, предлагавшему нам остановиться на квартире у него. Нам этого вовсе не хотелось, так как мы не вполне доверяли ему, но, делать нечего, следовало уважать обычаи страны, и мы покинули удобную бале. Нас встретил там не сам старшина, а его заместитель. Он очень любезно светил нам какой-то лампой, представлявшей вырезанного из дерева всадника, и беспрерывно угощал нас пальмовым вином из гитанга. Через час явился настоящий старшина. Он оказался еще молодым, рослым, сильным мужчиной с серьезным, исполненным собственного достоинства выражением лица. Не зная ни слова по малайски, он приветствовал нас на батакском языке, заметив, что мы первые европейцы, которых он видит, так как никто из них не заходил еще сюда. Во взоре его ясно сквозило недоверие к нам, и хотя ему по всей видимости очень хотелось полюбопытствовать, кто мы такие, куда идем и какое у нас вооружение, однако, он сдерживал себя и был скуп на слова. Вскоре беседа оживилась, хотя нам было трудно разговаривать, так как Си-Баяк [72] должен был служить толмачом и переводить старшине по батакски наши речи, а его -- нам. Вместе с этим понемногу рассеивалось недоверие и опасения нашего хозяина, который сообщил нам много интересного про окрестные места. Между прочим, недалеко на реке был большой водопад, в котором вода скатывалась с высоты 100 метров так плавно, что, по уверениям рассказчика, увлекаемые иногда водой буйволы, попав в водопад, благополучно спускались по нему вниз, нисколько не повредив себе. Далее старшина рассказал нам, почему эту реку называют "Собачьей". Девять человеческих поколений тому назад здесь жил один ловкий и веселый шутник. Однажды он сделал из дерева целого слона, выкрасил его в белую краску и поставил у себя в доме, сделав сбоку окошечко. Чрез это отверстие он показывал слона другим, уверяя, что это живой, священный слон. Слух об этом дошел до раджи, т. е. князя, пожелавшего также взглянуть на животное. Но так как радже казалось мало смотреть в окошко, то он пожелал войти в хижину. Тогда обманщик, опасаясь гнева раджи за свою проделку, пустился на утек. Слуги раджи погнались за ним и уже нагоняли его, как по дороге случилась река. Беглец кинулся в ее быстрое течение и наверное погиб бы, если бы не верный пес, урвавшийся за ним. Несчастный уцепился за хвост собаки, которая благополучно переправила его на ту сторону. С тех пор река называется Лау Биянг, т. е. Собачья.
   Затем батаки принялись рассматривать мой фотографический аппарат. Знакам и восклицаниям удивления не было конца. Воспользовавшись этим настроением, я предложил снять с них группу. [73] Старшина подумал, однако, согласился и приказал своим людям выстроиться на алтане. И вот собрались воины, женщины с детьми за спиной и на руках. С пугливым страхом косились они на чудесный инструмент, за которым голова белого человека скрывается под черным сукном, и у которого спереди такой большой глаз, который все видит, что только белый волшебник хочет видеть в него. Взор его проникает не только сквозь платье, но и дальше в тайники души. В этом кроется какая-то волшебная сила, которою белый может накликать болезнь и даже смерть.
   Так шептались между собой женщины, прижимая к себе ребят; некоторые из них даже сбегали домой за амулетами, которые могли охранить их от колдовства белого человека. Когда я направил на них аппарат, на всех лицах изобразился смертельный страх и страшное возбуждение, смешанные с явной неприязнью и ненавистью. Ведь по их мнению, я собирался похитить их тень, их дух, и запереть его в ящик.
   Я старался, как мог, успокоить их и в заключение, для большей убедительности, вмешался в их ряды, приказав своему слуге Френсису снять нас. Мне, конечно, хотелось иметь изображения батаков, но в то же время было весьма нежелательно, чтобы но стране разнеслись слухи обо мне, как о злом колдуне. С этой целью я роздал снимавшимся мелкие подарки: табак, бусы и мелкие коробки.
   Утром, провожаемые дождем, мы добрались наконец до золотых россыпей. Батаки привели нас к мелкому ручью и указали на прибрежный песок: здесь, дескать, и лежит золото. Действительно, в [74] песке сверкали мелкие пластинки этого металла. Мы соорудили на скорую руку из росшего кругом бамбука машину для промывки золота и битых два часа промывали порцию золотистого песку, но в заключение всех трудов убедились, что содержание золота в нем слишком незначительно, чтобы стоило начать настоящие работы. В соседстве находились еще две россыпи, которые жители Кота Булуха разрабатывали когда-то, но бросили этот промысел из страха пред ненасытною жадностью своих старшин.


   Обменявшись подарками со старшиной, мы распростились с жителями селения и вернулись в Кабан Дьяе. По дороге в низине мы внезапно наткнулись на небольшое стадо слонов, -- 4 шло кучкой, пятый тащился сзади. Нас поразила эта встреча, так как слоны водятся на Суматре лишь в южной части острова. В нескольких шагах за отставшим слоном крались в густой траве, словно кошки, три батака с ножами в руках. Спустя мгновение в воздухе сверкнули, словно по команде, два лезвия, занесенных твердою рукою, и сильным ударом батаки перерезали слону жилы на задних ногах повыше ступни. Животное издало громкий, трубный звук, закачалось и рухнуло на бок, в то время как новый взмах меча рассек ему жилу и на одной из передних ног. Охотники батаки издали крик радости, но мы, мало сочувствуя их успеху, пустились своим путем дорогой. На другой день нам пришлось быть свидетелями другой охоты. По большому зеленому лугу бродил со своей собакой охотник. Он ловил перепелов. В руках охотника была бамбуковая палка, длиной в полторы сажени, на конце которой висела на обруче тонкая, но крепкая [76] сетка или сачок. Осторожно следуя за собакой, батак выжидал момента, когда собака вспугивала из травы птицу, и быстрым, ловким движением руки накрывал вспархивавшую птицу своим сачком.
   Старшина деревни Булух Дури встретил нас и поспешил обрадовать приятным известием: в наше отсутствие пришли два батака с озера Тоба, которые брались переправить нас через озеро. Мы не особенно доверяли этому известию, тем не менее деятельно принялись укладывать вещи и заготовлять подарки для вождей людоедов. Кроме того мы попросили старшину сегодня же написать нам рекомендательное, письмо к тамошним вождям, так как завтра должно было произойти решительное сражение, и могло, конечно, случиться, что наш гостеприимный хозяин найдет смерть в этой стычке с ожесточенными врагами.
   Наступил, наконец, и день давно ожидаемой битвы. Уже ранним утром в деревне поднялась суматоха: все, стар и млад, чистили оружие и заготовляли боевые припасы. Обыкновенно перед битвой старшина, он же предводитель ополчения, устраивает "мантам"; этот обычай состоит в том, что он закалывает несколько голов из своего стада и раздает мясо идущим в бой воинам; в этом случае он снимает с себя обязанность платить семье павшего воина какое-нибудь вознаграждение и только хоронит его на свой счет. Но наш старшина уклонился от этой жертвы и вместо нее устроил целую церемонию. Оказывается, что ночью ему приснился зловещий сон, и так как батаки верят в сны, то надо было устроить как-нибудь так, чтобы этот недобрый сон не имел роковых последствий. [77]


   Перед домом старшины вбили в землю бамбуковый ствол, расщепленный и расширенный наверху в виде воронки; на воронке лежал венок с восемью щепками, на концах которых было прикреплено по цветку и петушьему перу. Затем из толпы вышел юноша и, произнося какие-то заклинания, острым мечем нацарапал на коре бамбука какие-то знаки. После этого в воронку вставили горшок с ломтями лимонов, цветами и листьями бетеля, а поверх положили меч. Старшина, окруженный самыми знатными людьми селения, вышел на алтан, и церемония началась. Какой-то старик выступил вперед, вынул из горшка листок бетеля и цветок и, оборотясь к старшине, произнес какое-то длинное изречение. Затем он взял эти вещи в рот, пожевал их и выплюнул вон по направлению к бамбуку. Запустив руку в горшок, старик вытащил кусок лимона и выжал его сок в горшок. Это действие он повторил несколько раз, не переставая жевать бетель и бормотать свои заклинания; в заключение, набрав из горшка выжатый кислый сок [78] в рот, он брызнул им от себя, а кусками выжатых лимонов вытер лицо и голову. В это мгновение старшина скинул с себя верхнюю одежду, запустил руку в тот же горшок и повторил все действия заклинателя восемь раз, после чего с ног до головы вытер себя лимонным соком. Примеру его последовали все присутствующие, после чего они один за другим спустились с алтана и присели в ряд на корточках спиной к дому, а лицом на север. В то же мгновение присутствовавшие тут же женщины схватили наполненные водой бамбуковые трубы и облили сидящих водой. Весь обряд имел целью уничтожить чары зловещего сновидения, потому что по окончании его на всех лицах появилось выражение спокойной уверенности.
   Полем битвы должна была служить обширная равнина на юг от Кабан Дьяе. Воины, заранее приготовившие заряды, взяли ружья и, повесив сумки с патронами, двинулись за своим вождем. Мы последовали за ними с целью издали, вне района выстрелов, наблюдать за стычкой. На берегу речки вождь построил свое маленькое войско, а мы приготовили фотографический аппарат, а также оружие, на случай, если бы превратности боя втянули бы нас в дело. Оба войска, из которых в каждом насчитывалось до 200 воинов вооруженных ружьями, разбились на отдельные отряды и стояли лицом к лицу в расстоянии около версты одно от другого. С обеих сторон развевалось по одному белому знамени. Самые храбрые, одевшиеся в белое платье в знак того, что они обрекли себя на смерть, выступили вперед, предводительствуя отрядами, и подавая пример мужества своим людям. Несколько воинов [79] защищало воздвигнутые там и здесь окопы. По всему полю были рассеяны разные западни в виде скрытых в траве петель.
   И вот сражение загорелось. Но какую жалкую картину представляла для нас европейцев эта битва! Там и сям раздавались отдельные выстрелы, иногда они учащались, но не переходили в беглый огонь, так как кремневые и шомпольные ружья, какими большею частью вооружены батаки, не дозволяли того. С каким вниманием смотрели мы за тем, как разгорался бой, мы не могли заметить ни тени порядка или строя. Общего начальника, который руководил бы всеми, не было, каждый воин сражался сам по себе, не заботясь о других и делая то, что считал за лучшее.
   Одетые в белое воины были впереди других, они махали руками и делали разные другие движения, которые служили, должно быть, для устрашения врага и ободрения своих воинов. Время от времени эти храбрецы делали несколько шагов вперед, однако видно было, что они старались держаться на приличном расстоянии от линии неприятельских стрелков. Сражавшиеся, видимо, старались нанести урон неприятелю, не подвергая себя серьезной опасности. С этой целью они забивали порохом свои старые ружья чуть не по самое дуло и палили с такой силой, что после выстрела сами летели кубарем в траву. Очень забавную картину представляли также женщины: они расположились в тылу своих храбро сражавшихся мужей и криками и жестами возбуждали их на бой. Жители селения Линга были, очевидно, несколько храбрее наших приятелей, так как они, хоть и осторожно, а все же наступали вперед. Этого было [80] достаточно, чтобы наши отступили, предоставив поле битвы, а вместе с этим и победу, неприятелю. Самое удивительное было то, что после двухчасового боя, в котором с каждой стороны было выпущено пропасть зарядов, ни на той, ни на этой стороне не только не было убитых, но даже не нашлось ни одного раненого. Наш старшина, вероятно под впечатлением страшного сна, не участвовал в бою; он только вышел на поле, битвы, занимая на холме положение почетного зрителя.
   Полюбовавшись подвигами храбрых батаков, мы возвратились домой вместе с отступавшими с поля битвы воинами, внутренне посмеиваясь над ними. В деревне все были настроены очень весело -- ведь никто из близких не пал на поле брани. Никто, казалось, не унывал по поводу проигранного сражения, вероятно, утешаясь мыслью, что в следующий раз жребий победы выпадет на их сторону. Каждый был рад, что вернулся домой цел и невредим, а потому вокруг кипевших котлов с пищей раздавался смех, болтовня, песни, кое-где играли и плясали. Месяц с неба обливал селение своим тусклым светом, придавая всей картине еще более мирный характер.
   Но мы были озабочены предстоявшими нам затруднениями: большая часть носильщиков не обнаруживала желаний сопровождать нас; они трусили людоедов и собирались вернуться назад. А так как на этих днях ожидалось новое сражение, то среди жителей селения мы не могли найти охотников, готовых заменить уходивших носильщиков. Не оставалось ничего другого, как поделить багаж на две части и доставить его в Пенгамбатан в два приема. [81]
   Ранним утром Мехель должен был выступить в путь с оставшимися носильщиками и раздобыть в Пенгамбатане новых, с которыми я мог бы последовать за ним. В то время как мы сидели вокруг огня, обсуждая наши дела, в соседней хижине раздались страшные крики, вой и причитания. Оказалось, что это умерла больная жена кузнеца, а собравшиеся в хижину женщины с плачем и причитаниями творили заклинания, готовя тело к похоронам. Войдя вместе с старшиной в хижину, я наблюдал, как они обмыли покойницу, обрядили ее в лучшее платье и положили в заранее приготовленный гроб. Гроб представлял выдолбленное из древесного столба корыто в виде лодки, закрывавшееся сверху плоской крышкой. Наружная сторона корыта и крышки была богато украшена резьбой и яркими узорами. Уложив покойницу в гроб, родственники сунули ей в рот кусочек золота, а в руки вложили несколько монет; это делалось с тою целью, чтобы дух покойной не вздумал вернуться под родной кров и беспокоить живых злыми снами или болезнями. В течение всей ночи около гроба сменялись толпы молодежи; они нарочно производили всякий шум, который отгонял, по их мнению, злых духов, явившихся за мертвой. Сам кузнец под утро пошел в стойло, чтобы выбрать жертвенного буйвола, заколоть его и приготовить тризну по умершей. Эти шумные приготовления не дали нам уснуть, так что Мехель отправился в путь уже в 8 часов утра. Вскоре после его ухода выступили в дорогу, на родину, наши носильщики, а я с несколькими слугами тоже покинул селение и отправился на соседнюю гору, чтобы обозреть с вершины ее местность и набросать на [82] бумагу карту ее. Поднявшаяся непогода с дождем и ветром помешала моему намерению, и к вечеру я снова сидел в хижине старшины, присутствуя при любопытной картине исцеления больного.
   На погребальном пире по жене кузнеца один из присутствовавших поглотил слишком много буйволовьего мяса; разумеется, наступили все последствия обжорства: больной стонал, испуская жалобы на то, что его отравили или это злые духи накинулись и мучат его. Присутствующие послали за старшиной, который слыл за славного гуру, т. е. заклинателя духов. Приблизившись к одру больного, наш знахарь принялся бормотать какие-то заклинания, потом нажевал соку бетеля или сиринга и поплевал со всех сторон на охающего пациента. Затем он сжег на кончике ножа кусочек лимонного дерева, смешал уголь с водой и, обмакнув палец в эти чернила, начертал на спине и животе больного какие-то таинственные знаки, после чего обещал ему скорое выздоровление. Больной с своей стороны дал обет принести в жертву духам, -- вернее наградить гуру за поданную помощь -- курицу и два кокосовых ореха.
   На другой день в полдень я присутствовал на погребении кузнецовой жены. Гроб с покойной стоял перед домом на простых носилках, кругом него толпились родственники и соседи. Кузнец по очереди подымал детей над гробом, чтобы они в последний раз попрощались с матерью. Затем 10 здоровых мужчин схватили и подняли носилки, но, прежде чем двинуться в путь, они несколько раз пятились назад и снова делали два, три шага вперед. Эти движения должны были сбить с толку душу покойной, чтобы она не нашла дороги домой. Наконец [83] носильщики покинули двор, где толпилось столько народу, и пошли вслед за вереницей людей, передние из которых держали в руках маленькие флаги. На гроб взгромоздилось трое мужчин, вооруженных ножами; они махали ими по воздуху во все стороны, отгоняя злых духов, и с этой же целью толпа провожатых время от времени палила по сторонам из ружей.
   Батаки не имеют общих кладбищ. Они хоронят своих мертвых просто за оградой селения, иногда по нескольку в одном месте. Прибыв на выбранное заранее место, похоронное шествие остановилось. После нескольких ружейных залпов, разогнавших злых духов, какие могли собраться к месту появления новой души -- их собрата, -- носильщики поставили гроб на землю, и один из присутствующих, откинув крышку, обратился к покойной с последнею речью:
   "Взгляни еще раз на солнце и успокойся. Не желай более видеть кого-либо из нас, а устремись к своим умершим родителям и братьям!"
   Положив в гроб бетелю и рису, оратор продолжал:
   "Вот рис и бетель, и ежегодно в пору жатвы мы будем приносить тебе немного рису".
   Затем гроб подняли и вдвинули его под навес, стоявший на столбах и похожий на обыкновенный батакский дом, чем и закончилась церемония похорон. На другой день подруги покойной посетили дружной толпой все места в селении и вокруг него, где покойница бывала чаще всего, и затем, двинувшись к погребальному дому, подвесили там к Шесту носилок бамбуковый ствол, в котором покойная носила воду, горшок и мешочек рису, и разошлись по домам. [84]
   Вскоре после моего возвращения с похорон, в деревню вступил Мехель, благополучно достигший Пенгамбатана и принесший очень отрадные вести. Он встретил там любезный прием и полную готовность оказать ему всяческую помощь. Вместе с этим он случайно познакомился там с одним принцем ІІакпак-батаков, настоящим людоедом, который гостил несколько дней у раджи Пенгамбатана. Если бы мы поспешили туда, то не только познакомились бы с этим любителем человечьего мяса, но даже жили бы с ним под одной кровлей. Для этого следовало поторопиться и выступить в путь утром, но так как в этот день было назначено второе сражение, то мы решили остаться и окончательно познакомиться с военным делом батаков, что было нам очень важно.


   Ровно в 11 часов утра воины выступили в поход и заняли на том же поле свои прежние позиции. По словам старшины, вырядившегося на этот раз в подаренную нами синюю куртку и красный платок, в этом бою должны были участвовать 2,000 вооруженных ружьями бойцов. Действительно, мы видели, как к полю брани со всех сторон подходили подкрепления. Эти толпы воинов производили внушительное впечатление, и мы с любопытством ожидали дальнейших событий. В рядах врагов мы даже заметили одного вождя на коне; он разъезжал среди своих воинов, ободряя их.
   В этот раз неприятель занял более оборонительное положение и не особенно охотно отвечал на выстрелы наших воинов, наступавших на врага робко и осторожно. И в этот раз явились толпы женщин, громкими криками подстрекавших храбрость [86] воинов, но в общем повторилась прежняя вялая перестрелка. Только что наша сторона приготовилась обойти неприятеля со стороны и вырвать из рук его победу, только что загремели первые выстрелы, как внезапно разверзлись небесные хляби, и хлынувший оттуда ливень, словно деятельный миротворец, разогнал сражавшихся и положил конец всей этой комедии. Забыв битву, славу, честь, воины в припрыжку кинулись по кратчайшему пути к своим хижинам, куда забились, скинув смокшую одежду и оружие. Так просто, без всякого кровопролития окончилось второе столкновение озлобленных врагов. Зрелище этой битвы очень успокоило нас. Отныне мы знали по собственным наблюдениям, что за храбрецы эти прославленные молвой батаки. Я уже не сомневался, что с хорошим оружием в руках мы не только окажем сопротивление сотне таких врагов, но даже обратим их в бегство.
   Последний вечер нашего пребывания в Кабан Дьяе прошел довольно торжественно. Все жители, кончая старшиной, были очень веселы. И немудрено, они получили от нас не мало всяких подарков. Особенное удовольствие доставляли старшине и его свите подаренные ему часы. Батаки забавлялись ими, как игрушкой, плохо понимая назначение часов. Часы странствовали из рук в руки, прикладывались к ушам и тикали, вызывая на темной физиономии слушавшего широчайшую улыбку удовольствия. В темноте надвинувшихся сумерек я сунул нашему высокому хозяину в руку несколько коробок с порохом. Этот тайный подарок должен был окончательно расположить его в нашу пользу, и отныне я надеялся встретить в лице его благоприятеля, который не [87] станет распространять среди своих соплеменников дурных слухов о нас.

ГЛАВА V. В Пенгамбатан и Негори.

   Утром 3 апреля мы покинули Кабан Дьяе, дружелюбно простившись с его обитателями, которые проводили нас порядочный кусок за деревню. Дорога шла в гору, пересекая поле вчерашней битвы, на котором батаки потеряли в наших глазах свою военную славу. Здесь нам пришлось внимательно смотреть под ноги, чтобы не запутаться в многочисленных петлях, раскинутых для врагов. Затем тропинка повела нас через холмы, мимо обработанных полей и пальмовых рощ, через реки, по направлению к вулканическому конусу горы Си Оссар, высокая вершина которой служила мне путеводной звездой. В полдень мы расположились на отдых вблизи небольшой деревушки в тени двух раскидистых деревьев. Вскоре сюда же подошла толпа вооруженных ружьями и копьями батаков, направившихся в Кабан Дьяе, где они хотели принять участие в военных действиях. Воины не столько мечтали о подвигах и славе, сколько о подарках, потому что, окружив нас, они со своим предводителем во главе принялись довольно униженно клянчить и остались вполне довольны, когда я подарил им коробку спичек.
   Отдохнув, мы продолжали путь под палящими лучами солнца. Холмистая местность сильно затрудняла наше движение, за то с высоты каждого холма [88] пред нами открывался прелестный вид на всю местность: среди полей в зелени рощ виднелись высокие украшенные буйволовьими головами крыши многочисленных селений, а выше на краю горизонта подымали к небу свои величественные вершины вулканы Си Баяк и Си Набун. Когда, спустя несколько часов, мы снова остановились на отдых возле большой деревни, то заметили, что наше появление вызвало среди жителей ее какое-то непонятное волнение. Обитатели деревни метались взад и вперед, шушукались и боязливо указывали на нас пальцами. Наконец несколько туземцев осмелились приблизиться, и тогда мы узнали, что они ожидали нашего прибытия со страхом, так как до них дошла весть, будто бы мы вступили в союз со старшиной Кабан Дьяе и уговорились с ним произвести нападение на их деревню. Кто выдумал и разнес эту сказку, осталось неизвестным, и только один старик заметил, что, должно быть, "ветер занес ее сюда".
   Мы были уже недалеко от нашей цели. Нетерпение и любопытство подгоняли меня вперед, и было досадно, что высокая, пересеченная долинами местность не позволяла нам двигаться так скоро, как мне того хотелось. Наконец, с высоты одной скалы, куда я вскарабкался, передо мной сверкнула на горизонте темно-синяя полоска. Это была часть озера Тоба. Насколько я мог рассмотреть, озеро лежало в глубокой впадине, среди крутых, почти отвесных берегов, подымавшихся над его поверхностью на высоту более 1000 футов. Можно себе представить, в какой восторг мы пришли! Вот оно, это таинственное озеро, которого боязливо сторонились белые люди, вот пред нами страна вольного, независимого племени, райская [89] область людоедов Суматры. Здесь ожидали нас настоящие опасности, и каждый шаг вперед мог стоить жизни! Что-то будет? Заплатим ли мы дорогой ценой за отвагу? Не здесь ли, вдали от родины, испустим мы последний вздох? Не ждет ли и нас та участь, какую Испытали многие -- пасть жертвой жадности и мстительности дикарей на их гнусном пиршестве? Здесь, вблизи этого голубого озера, воды которого отливают вблизи берегов каймой чудесного смарагдо-зеленого цвета, должна решиться участь нашей экспедиции.
   Спустившись, со скалы, мы с новыми силами тронулись дальше и в 5 часов вечера прибыли в Пенгамбатан, где завернули в дом начальника.
   Здесь, в темном, прокуренном дымом помещении мы наткнулись на следующую сцену: на возвышении, покрытом циновками, лежал старшина -- он был болен; кругом толпились и сидели родственники и приближенные, из кучки которых выступил, приветствуя нас, молодой любезный туземец, оказавшийся родственником старшины; он провел нас в другой угол, где лежала груда нашего багажа, доставленного сюда за несколько дней. Вскоре нас окружила многолюдная, любопытная толпа, и мы сразу почувствовали, что находимся среди обитателей озера Тоба. Платье их было светлее, чем у Каро-батаков, знатные и уже знакомый Мехелю принц людоедов были одеты в длинные красные саронги с красивой узорчатой каймой. Платки на головах были украшены дутыми золотыми кольцами, а над лбом сверкала серебряная цепочка, свернутая в несколько рядов. В доме стоял гам и шум, и никто не стеснялся нашим присутствием. [90]
   Спустя короткое время старшина почувствовал себя настолько лучше, что мы могли приблизиться к нему и завести речь о нашем путешествии. Он встретил нас довольно благосклонно, вероятно, благодаря рекомендательному письму старшины Кабан Дьяе, в котором тот сулил ему в числе прочих подарков целый тюк опиума, но заявил что, плата в 70 долларов, которые мы ему обещали за переправу через озеро, слишком мала. После ужина он спросил меня, разрешу ли я ему заколоть в честь моего прибытия буйвола. Такое почетное предложение он сделал в надежде на богатый ответный подарок, размер которого определяется в 60 долларов, и я, скрепя сердце, должен был согласиться. Действительно, на другой день утром туземцы привели молодого буйвола, закололи и, разделив на части, распределили мясо и внутренности по чинам и рангам: старшина получил голову и сердце; уделили и нам часть, и когда я принялся за грубое, жесткое мясо этого животного, то должен был сознаться, что это блюдо одно из самых дорогих, какое я когда-либо ел. До самого обеда мы не могли покинуть нашего помещения, потому. что должны были с почетом принимать разных знатных особ: нас посетили все главные вожди, называемые здесь пангулус, числом семь; каждый из них преподнес нам подарок: один наградил нас горстью риса, другой подарил старую черную курицу, цвет которой не сулил нам ничего хорошего, так как, по понятиям туземцев, темный цвет приносит несчастье. Подарки передавали жены этих знатных особ, им же было поручено принимать ответные подарки, которыми мы были принуждены отдаривать этих нахалов. Не легко было [91] удовлетворить этих жадных господ. Единственное исключение составляла жена самого начальника по имени Си-Катарсада, т. е. "правдивая". Эта женщина, с умным открытым лицом, поднесла мне два прелестных головных платка собственной работы.


   Отвязавшись, наконец, от докучливых посетителей, мы получили после обеда возможность взобраться на ближайшие высоты, чтобы оттуда удовлетворить пожиравшее нас любопытство видеть озеро. С трудом пробирались мы сквозь густую чащу, карабкались, попадали в какие-то ямы, но, в конце концов, достигли вершины холма. Отсюда открывался великолепный вид на все озеро, вид, какого я никогда более в жизни не видал. Одним жадным взглядом мы могли окинуть [92] все озеро: вдали за ним в дымке тумана виднелся противоположный берег, а еще дальше, едва видимая глазу, мерцала, какая-то голубоватая полоска: это был Индийский океан, омывающий Суматру с юга. Озеро лежало у наших ног в котловине на глубине одной версты; это была обширная, темно-синяя, но все же светлая масса воды.
   Кругом подымались крутые берега, одетые темной зеленью, и невольно казалось нам, точно мы смотрим в сияющее голубое око земли, или точно пред нами драгоценный камень, оправленный в рамку смарагдов. Вдали из светлых вод подымалась какая-то суша, затянутая фиолетово-красной дымкой. Это был остров Тоба. Налево в озеро врезывался большой полуостров в форме молота, а возле него из низкого болотистого побережья подымался к небу вулкан. Изрезанные берега таили в своих извилинах множество бухт и заливов в глубине которых лежали скрытыми от взора селения батаков. Ни одна лодка не бороздила вод озера, которое своими размерами раза в три превосходит Боденское озеро. Деревни и хижины прятались по заливам, и потому озеро казалось безжизненным, покинутым, пустынным. Но недолго наслаждались мы этим зрелищем: вскоре у высоких берегов заклубились облака, и тяжелые, низко нависшие массы их потянули через озеро, постепенно скрывая его от наших взоров. Вскоре облака окружили и наш холм, и зашумел дождь. Кинув сквозь разорванные тучи последний взгляд на озеро, уже застланное тучами, мы с трудом верили тому, что еще несколько мгновений тому назад оно сияло пред нами в солнечных лучах, поразительно красивое и величественное. Гроза [93] разыгрывалась, становилось темнее, и дождь усиливался с минуты на минуту. Подстегиваемые ливнем, в насквозь мокрых и прилипших к телу одеждах, мы торопливо спустились вниз и вступили в селение в одно время с кучкой Пакпак-батаков, пришедших за своим принцем, по имени Си Галак.
   Мы слышали не мало рассказов о тех мучениях, какими эти батаки терзают свои человеческие жертвы, прежде чем предать их смерти. Еще несколько лет тому назад у них соблюдался следующий обычай: обреченного в жертву пленника привязывали к столбу в кругу воинов; вождь выступал вперед, произносил подобающую случаю речь, по данному знаку толпа обнажала свои ножи. Затем вождь или раджа подступал к пленному и вырезал у него кусок мяса из плеча или щеки и, облизывая кровь, спешил к разложенному тут же костру, где, прежде чем проглотить, слегка поджаривал его. Следуя примеру вождя, толпа кидалась с дикими криками на жалобно вопившую жертву и кромсала тело на куски, поедая их на глазах истекающего кровью пленника. Некоторые, проглотив свою порцию, поглаживали себе животы, испытывая, вероятно какое-нибудь особое чувство от этого каннибальского подвига. Пользуясь присутствием Си Галака, мы решили расспросить у него, насколько справедливы эти сообщения.
   Этот Си Галак был, по-видимому, богатый вождь: зубы его были обильно вызолочены, а в исписанной снаружи письменами бамбуковой коробке, которую он носил с собой, лежало золотое ожерелье тонкой искусной работы. Он охотно показал нам его, однако, срисовать не позволил. В крышке коробки был [94] вделан зуб, и по словам Си Галака, зуб этот принадлежал его смертельному врагу, которого он убил. Но ненависть и злоба жили в его сердце и посейчас, потому что всякий раз, как Си Галак открывал коробку, он щелкал по зубу, воображая, что дает этим способом мертвому врагу хорошую зуботычину.
   И все-таки этот людоед был довольно добродушное существо. Он не обижался на шутки, которыми его осыпали присутствующие за медлительную неловкость речи, и даже смеялся вместе с ними. Когда мы его спросили, не грозит ли нам опасность, в случае, если мы посетим его селение, быть съеденными живьем и украсить своими черепами его хижину, он ответил, что ничего такого не случится, и мы можем рассчитывать на самый лучший прием. Затем он рассказал нам, что прежде в стране Пакпак пожирали лишь павших в бою врагов, притом из мести; исполненные дикой ярости воины кидались на тело врага, кромсали его на части и ели мясо вареным, жареным, а то так и сырьем. Но впоследствии люди так пристрастились к человечьему мясу, что стали пожирать ни в чем неповинных людей -- рабов, забежавших сюда китайцев и европейцев.
   -- А скажите, женщин тоже пожирают на этих пиршествах? -- спросили мы.
   -- Очень редко, -- ответил нам с любезной улыбкой Си Галак, -- и то только старых рабынь, негодных в работу и которых нельзя продать.
   -- Женщины тоже едят человечину?
   -- Нет, наши жены не получают ни кусочка, потому что мы не приносим мясо домой, а немедленно поедаем его на поле битвы. [95]
   -- Правда ли, что вы долго и жестоко терзаете свои жертвы, как нам рассказывали о вас?
   -- О нет, мы расправляемся с ними очень быстро и не причиняем особой боли. Голову отрубают одним ударом, а затем разделяют туловище. Если то был враг, то мы хороним голову его по тропинке к бале, чтобы в случае нападения его друзья прошли по ней и таким образом нанесли павшему кровное оскорбление и озлобили его против себя. Впоследствии черепа выкапываются и украшают наши бале в качестве победных трофеев. Чем больше их там, тем больше и почет начальнику.
   -- Ну, а ты сам много съел человечьего мяса?
   -- Хм, улыбнулся людоед. -- Не знаю сколько. Как раз в последнее время с табачных плантаций Дели стало бегать много китайцев. Одиннадцать их я съел с моими односельчанами.
   Асенг, китайский кули, подобранный нами по дороге и прижившийся у нас, побледнел, как полотно при этих словах, и с той поры я заметил, что он всегда старался держаться по близости меня.
   На следующий день нас опять осаждали подарками, имевшими целью выманить от нас лучшие. Не зная, что делать, мы направились было в соседнее селение Негори, но, вспомнив, что там нас ждет новое заклание буйвола, могущее в конец опустошить мою кассу, мы повернули обратно; по пути мы собрали растения для гербария и сделали некоторые измерения. В Пенгамбатане между тем в наше отсутствие закололи в "нашу честь" козу, за которую я заплатил немногим меньше, чем за буйвола. Вероломные обитатели селения относились к нам с тщательно скрываемой враждебностью и пользовались всяким [96] случаем, чтобы содрать с нас что-нибудь, но всему этому они придавали самый любезный вид.
   Так раджа по нашем возвращении послал нас спросить, не предоставим ли мы ему одну или две курицы из его же курятника, так как он желает сделать угощение своим поданным. Несколько дюжин кур ходило между столбами под его хижиной, и тем не менее этот хитрец обратился за разрешением к нам, конечно, чтобы мы заплатили за кур. Но в эту своекорыстную любезность раджа вложил любезный смысл, потому что, когда мы выбрали двух белых жирных кур, он прислал их обратно и просил выбрать красных. Мы вспомнили тут, что и зарезанный в нашу честь буйвол тоже был красного цвета. Цвет этот хотя и считался цветом дружбы, однако в связи с поведением раджи не предвещал ничего хорошего, тем более, что мы имели неосторожность послать радже, почувствовавшему себя хуже, лекарства из нашей походной аптеки, которое только усилило его страдания, а так как вечером нас пригласили на большой праздник с плясками, то и понятно, е менѣе этотъ хитрецъ обратился за разрѣшеніемъ къ намъ, конечно, чтобы мы заплатили за куръ. Но въ эту своекорыстную любезность раджа вложилъ любезный смыслъ, потому что, когда мы выбрали двухъ бѣлыхъ жирныхъ куръ, онъ прислалъ ихъ обратно и просилъ выбрать красныхъ. Мы вспомнили тутъ, что и зарѣзанный въ нашу честь буйволъ тоже былъ краснаго цвѣта. Цвѣтъ этотъ хотя и считался цвѣтомъ дружбы, однако въ связи съ поведеніемъ раджи не предвѣщалъ ничего хорошаго, тѣмъ болѣе, что мы имѣли неосторожность послать раджѣ, почувствовавшему себя хуже, лекарства изъ нашей походной аптеки, которое только усилило его страданія, а такъ какъ вечеромъ насъ пригласили на большой праздникъ съ плясками, то и понятно, что мы чувствовали себя не совсѣмъ хорошо и ожидали самаго худшаго.
   Между тѣмъ раджа, словно безжизненный трупъ, лежалъ на рукахъ своихъ родныхъ, возлѣ стояла его жена. Стоны и плачъ наполняли темную хижину, къ которой уже собирались обитатели деревни, явившіеся на празднество и пиръ.
   Но вотъ въ кругъ ухаживавшихъ за больнымъ вступилъ мѣстный гуру. Наступило зловѣщее молчаніе, и взоры всѣхъ устремились на кучку столпившихся вокругъ больного людей, озаренныхъ тусклымъ свѣтомъ масляной лампы. Покончивъ свои заклинанія, гуру ушелъ, и всѣ съ боязливымъ напряженіемъ стали ожидать результатовъ его чаръ. Но время шло, а больной все еще лежалъ почти безъ признаковъ жизни. Когда мы вторично заглянули въ хижину, то замѣтили, что надъ распростертымъ и все еще неподвижнымъ раджей склонилась какая-то другая фигура, руки которой то описывали какіе-то знаки въ воздухѣ, то гладили лобъ и грудь больного. Къ немалому изумленію мы узнали въ этомъ заклинателѣ нашего добродушнаго пріятеля, людоѣда Си Галака. Молчаніе, слабый свѣтъ лампы во мракѣ и эти движенія -- все производило такое впечатлѣніе, точно мы попали въ пещеру волшебника, наполненную не людьми, а тѣнями.
   -- Кто научилъ тебя заклинаніямъ и искусству лечить больныхъ?-- спросили мы Си Галака, когда онъ покончилъ свое дѣло и вышелъ вонъ изъ хижины.
   Онъ принялъ чрезвычайно важный видъ, сѣлъ возлѣ насъ на корточки и принялся разсказывать.
   -- Нѣкогда въ странѣ Пакпакъ жилъ одинъ человѣкъ. Онъ былъ сынъ Дебаты, бога подземнаго царства, и одной русалки. Никто не зналъ, какъ онъ явился, самъ же онъ повѣдалъ, что вышелъ на землю изъ глубокой пещеры. Онъ зналъ всѣ чары и былъ первымъ и величайшимъ гуру. Отъ него пошло это искусство. И по сей день знахари страны Пакпакъ славятся въ цѣломъ мірѣ. Каждое селеніе имѣетъ своего гуру, онъ же вождь или старшина. Люди моего селенія, да и не одни они, приходятъ ко мнѣ, когда нуждаются въ совѣтѣ, напр. когда собираются въ путешествіе, строятъ домъ или хотятъ жениться. Во всемъ этомъ они слушаются меня, ибо знаютъ что мнѣ открыто все. сокровенное. Я знаю 127 знаковъ, наблюдаемыхъ при гаданіи во внутренностяхъ птицъ, 20 знаковъ въ камняхъ и 70 таинственныхъ линій на ломтѣ отрѣзаннаго лимона, и всѣми ими я умѣю распорядиться. Я знаю наши священныя письмена. Я знаю все, все, и потому наши люди высоко почитаютъ меня!
   Мы, конечно, подивились его всевѣдѣнію и заявили, что чувствуемъ къ нему большое почтеніе. Си Галакъ видимо обрадовался этому и принялся болтать дальше. Оказалось, что онъ владѣетъ волшебнымъ посохомъ, творящимъ поразительныя чудеса.
   -- Не изъ дерева ли донгола твой посохъ, какъ у гуру Кабанъ Дьяе?-- спросили мы.
   -- Да, да,-- отвѣтилъ Си Галакъ и тотчасъ же принесъ этотъ посохъ, не представлявшій ничего особеннаго, кромѣ пучка перьевъ, украшавшихъ его верхній конецъ.
   -- Ну братъ,-- засмѣялись мы,-- эдакій посохъ можетъ сдѣлать себѣ всякій!
   Но Си Галакъ посмотрѣлъ на насъ съ величайшимъ изумленіемъ и затѣмъ даже разсердился.
   -- Каждый! Что вы смѣетесь надо мной?
   -- Нѣтъ, но почему же не можетъ всякій срѣзать съ дерева донгола такую же палку?
   -- Это-то можетъ всякій, только этого мало для волшебнаго жезла!-- замѣтилъ онъ почти съ негодованіемъ.
   -- Значитъ не такъ то легко добыть себѣ волшебный посохъ?
   -- Ну, что вы спрашиваете? Изготовить такой посохъ, это вѣдь большая рѣдкость въ цѣлой странѣ. Тутъ требуются большія и очень торжественныя дѣйствія. Каждая область и каждое селеніе дѣлаютъ это по своему.
   -- Такъ раскажи же, какъ поступаете въ этомъ случаѣ вы, Пакпакъ батаки!
   -- Чтобы посохъ имѣлъ чудодѣйственную силу, надо нѣсколькимъ людямъ селенія выступить въ походъ и изловить мальчика отъ 9--11 лѣтъ изъ враждебнаго племени. Когда его удалось поймать, то въ особо назначенный день люди селенія въ праздничныхъ одеждахъ собираются на площадь, гдѣ ихъ уже ждетъ гуру съ мальчикомъ.
   -- Что же дѣлаютъ съ мальчикомъ?
   Тутъ Си-Галакъ замялся и не хотѣлъ разсказывать дальніе, пока послѣ настойчивыхъ просьбъ съ нашей стороны не разболталъ намъ отвратительныя подробности этого обряда, при которомъ мальчика мучаютъ самымъ ужаснымъ образомъ и въ заключеніе убиваютъ. Послѣ этого голову отрѣзаютъ отъ туловища и хоронятъ ее подъ выбраннымъ къ тому деревомъ. 14 дней спустя люди собираются снова, выкапываютъ голову, вскрываютъ черепъ и вмазываютъ частицы мозга идольскому изображенію, вырѣзанному на ручкѣ посоха, въ ямки на груди и головѣ, которыя послѣ этого запечатываютъ воскомъ. Духъ мальчика вмѣстѣ съ частью мозга входитъ при этомъ въ посохъ.
   Мы слушали этотъ разсказъ съ чувствами ужаса и отвращенія и даже не хотѣли вѣрить, чтобы подобныя жестокости и суевѣрія творились въ мірѣ, но Си-Галанъ почти клялся, что сказалъ правду и что его волшебный посохъ изготовленъ именно такъ. Впослѣдствіи разсказы другихъ батаковъ подтвердили справедливость его словъ.
   Между тѣмъ надвигалась ночь, и возлѣ дома старшины становилось все шумнѣе. Каждую минуту приходили новыя кучки приглашенныхъ, скоро ихъ было уже около 200 человѣкъ. Громкая болтовня, смѣхъ, крики и толчки превратили внутренность большой хижины старшины въ какой-то базаръ, среди котораго мы съ трудомъ могли усѣсться за свой скромный ужинъ, состоявшій изъ риса. Приглашеннымъ гостямъ также подали угощеніе, и вскорѣ чавканье, рыганье и другіе сопутствующіе ѣдѣ звуки смѣнили шумъ голосовъ. Раоположившіеся противъ насъ музыканты приготовились играть на своихъ инструментахъ; это были разной величины барабаны и одинъ рожекъ.
   Туземецъ, замѣнившій больного старшину, и отличавшійся своимъ крикливымъ голосомъ, оттѣснилъ толпу въ стороны, такъ что между нами и музыкантами очистилось свободное пространство для пляски. Тамъ и сямъ замерцали масляныя лампочки, и музыканты ударили въ свои инструменты. Сперва пронзительно заверещалъ рожекъ, и звуки эти были такъ рѣзки, такъ драли намъ слухъ, что мы несказанно обрадовались, когда на смѣну рожка барабаны подняли свой адскій грохотъ, заглушая его звуки. Вотъ съ возвышенья, гдѣ лежалъ раджа, спустилась отвратительная старуха, оказавшаяся матерью больного; за ней двигались его молодыя жены. Къ нашему удивленію онѣ не покинули своихъ дѣтей даже на время танцевъ, потому что малютки болтались за ихъ спиной въ складкахъ саронга. Было очень смѣшно видѣть, какъ черномазыя рожицы высовывали свои изумленныя физіономіи то надъ плечомъ, то изъ подъ руки матерей. Молодыя особы стали въ кружокъ, въ серединѣ котораго старуха принялась топтаться подъ тактъ музыки, взмахивая руками въ воздухѣ и дѣлая какіе то странные жесты. Молодыя также топтались, подымая и опуская въ тактъ музыкѣ пальцы скрещенныхъ на груди рукъ.
   Слѣдующій номеръ программы исполнила особа среднихъ лѣтъ,-- сестра раджи -- одѣтая въ красные платки. Пляска ея была гораздо живѣе и съ каждымъ мгновеніемъ принимала все болѣе возбужденный и дикій характеръ. Скоро волосы ея распустились, падая то на лицо, то на грудь или вились въ воздухѣ, яркій румянецъ покрылъ бронзовыя щеки, и глаза засвѣтились дикимъ блескомъ. Движенія плясуньи потеряли всякую прелесть, и дикіе скачки ея напоминали намъ скорѣе какую-то всбѣсившуюся вѣдьму или охваченную буйнымъ помѣшательствомъ сумашедшую.
   Мы нѣсколько перевели духъ, когда на сцену вмѣстѣ съ этой вѣдьмой выступилъ братъ старшины. Въ началѣ онъ плясалъ плавно, съ исполненной собственнаго достоинства улыбкой на лицѣ, но мало по малу пляска его становилась оживленнѣе въ тактъ ускоренному темпу барабановъ, онъ выхватилъ изъ ноженъ свой крисъ и съ быстротой молніи принялся разсѣкать имъ воздухъ вокругъ себя, словно поражалъ полчище невидимыхъ враговъ. Въ это мгновеніе на сцену явился замѣститель раджи съ трубчатымъ бамбуковымъ сосудомъ, наполненнымъ пальмовымъ виномъ, и пляска перешла въ нѣмое мимическое представленіе. Всѣ трое то приближались другъ къ другу, то снова расходились, дѣлали какіе-то знаки, выражавшіе радость или изумленіе и относившіеся, повидимому, къ содержанію сосуда. Затѣмъ брату старшины поднесли, красные цвѣты, онъ взялъ одинъ изъ нихъ и сунулъ его въ ротъ замѣстителю старшины, который немедленно проглотилъ его. Послѣ этого пляска приняла дикій необузданный характеръ, пока женщина не впала въ совершенное изнеможеніе, и ей не подали сосуда съ виномъ, изъ котораго она принялась утолять свою жажду.
   Нѣсколько вздохнувъ, замѣститель старшины тоже выхватилъ ножъ, и оба мужчины исполнили танецъ мечей, перешедшій подъ страшный грохотъ барабановъ въ какое-то неистовое скаканье и длившійся до тѣхъ поръ, пока долгій пронзительный крикъ плясуньи не положилъ конецъ звукамъ музыки и прыжкамъ танцоровъ.
   Гробовое молчанье мгновенно смѣнило адскій шумъ, царившій въ домѣ, и мы почти съ удовольствіемъ внимали хрюканью свиней, возившихся подъ нашими ногами -- единственные звуки, нарушавшіе тишину. Съ плясуньей отъ скачковъ, грохота музыки и вина сдѣлались судороги, ей стали являться видѣнія, открывавшія. ей прошедшее и будущее; присѣвъ на полъ, она судорожно помахивала волшебнымъ ножемъ, крѣпко зажавъ его въ тощей рукѣ, и, мотая головой съ распущенными волосами, разсказывала, что ей видѣлось. Празднество происходило не только въ честь насъ, оно должно было воодушевить собравшихся воиновъ на бой, такъ какъ на другой день имъ предстояло выступить въ походъ противъ жителей сосѣдняго селенія. Сестра раджи считалась, очевидно, ясновидящей, вѣщей пророчицей, и вотъ ее допрашивали о томъ, какой успѣхъ будутъ имѣть предстоявшія военныя дѣйствія. Рѣчь ея была невнятна, отрывиста и спутана, такъ что было трудно понять, что собственно она предсказывала; ясно было только, что она всячески поносила враговъ. Затѣмъ пляска, принявъ еще болѣе отвратительный характеръ, началась снова.
   Внезапно въ толпѣ ко всеобщему удивленію появился больной раджа. "Чары Пакпака вернули ему силы!" шептали кругомъ насъ. Раджа выступилъ впередъ въ сопровожденіи своей первой жены Катарсады, брата и обоихъ замѣстителей и принялся плясать съ достоинствомъ и не безъ граціи, взмахивая руками, на которыхъ сверкали запястья. Этимъ танцемъ и закончилось около 2-хъ часовъ ночи торжество. Утромъ мы съ трудомъ разбудили нашихъ носильщиковъ и съ большими усиліями заставили ихъ взяться за дѣло. Выступивъ поздно въ путь по направлёнію къ Негори, мы съ облегченнымъ сердцемъ покинули веселый Пенгамбатанъ.
   По дорогѣ насъ вымочилъ, конечно, ливень, который льетъ здѣсь въ это время года съ церерывами каждое послѣ обѣда. Не помогъ намъ и заклинатель дождя, числившійся въ средѣ нашихъ батакскихъ носильщиковъ: сколько ни заклиналъ онъ, призывая то Дебату, то Мохалида, дождь лилъ по прежнему, и въ прохладномъ воздухѣ дрогли не только легко-одѣтые носильщики, но и мы сами. Но вотъ во мракѣ впереди засвѣтились огоньки. Это было селеніе Негори.
   Грязные и мокрые ввалились мы съ нашими людьми въ деревню. Негори находится въ области племени Тиморъ-батакъ, дома которыхъ отличаются отъ всѣхъ видѣнныхъ нами прежде. По крутой лѣсенкѣ мы взобрались въ хижину старшины, раздѣленную на двѣ половины; въ передней, меньшей, сидѣлъ на возвышеніи самъ старшина, носившій титулъ "туванъ"; въ задней большой комнатѣ копошились его жены. Намъ отвели мѣсто направо отъ входа, гдѣ рабы уже разостлали для насъ циновки. Но вещи наши еще не прибыли, и мы не могли перемѣнить мокраго платья, Слуги наши занялись приготовленіемъ ужина. Туванъ сидѣлъ спокойно на своемъ мѣстѣ и хоть наблюдалъ внимательно за всѣмъ, что творилось предъ его глазами, однако ни однимъ движеніемъ не обнаружилъ снѣдавшаго его любопытства или изумленія. Переодѣвшись, мы представились ему и выразили ему удовольствіе, что видимъ знаменитаго тувана, имя котораго прославляется всѣми батаками, вмѣстѣ съ тѣмъ мы поблагодарили его за гостепріимство. Туванъ отвѣтилъ очень кратко, такъ что мы едва услыхали звуки его голоса. Его молчаливость и сдержанность не внушали намъ особаго довѣрія. Здѣсь впервые мы были избавлены отъ толпы дикарей, съ любопытствомъ осаждавшихъ всегда хижину, въ которой намъ давали пріютъ.
   Однако утромъ, проснувшись очень поздно, мы уже застали кругомъ себя человѣкъ 20, ожидавшихъ нашего пробужденія, сидя на корточкахъ. Новая бесѣда съ туваномъ совершенно разсѣяла наше недовѣріе къ нему. Онъ оказался, правда, молчаливымъ, но зато прямымъ человѣкомъ, просто выкладывавшимъ все, что у него было на умѣ. Это былъ единственный честный и правдивый батакъ, какого мы встрѣтили на нашемъ пути черезъ ихъ области. Во время бесѣды онъ высказалъ мнѣніе, что намъ, вѣроятно, удастся переправиться черезъ озеро, и обѣщалъ всяческую помощь съ своей стороны, а также далъ нѣсколько очень дѣльныхъ совѣтовъ, какой путь намъ выбрать. Между прочимъ онъ сказалъ, что будетъ лучше, если мы постараемся отклониться отъ лѣваго берега озера, гдѣ на вѣрно встрѣтимъ враждебное отношеніе къ себѣ и разныя препятствія. Далѣе туванъ сообщилъ намъ, что ведетъ сейчасъ войну съ однимъ сосѣднимъ племенемъ, и что нѣсколько лѣтъ тому назадъ съ помощью союзныхъ раджей восторжествовалъ надъ другимъ враждебнымъ племенемъ. "Всѣ павшіе и раненые враги, угодившіе въ наши руки, были пожраны на полѣ битвы", заключилъ онъ свое повѣствованіе.
   -- А ты, туванъ, тоже участвовалъ въ этомъ пирѣ?
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ онъ, я ни разу въ жизни не вкусилъ человѣчьяго мяса.
   Такъ какъ онъ ни въ чемъ пока не солгалъ намъ, то мы повѣрили ему и похвалили его за это воздержаніе.
   Вечеръ мы провели въ хижинѣ тувана въ оживленной бесѣдѣ съ батаками, собравшимися поглазѣть на невиданныхъ бѣлыхъ людей. Имъ видимо доставляло удовольствіе отвѣчать на наши вопросы и разсказывать о своихъ дѣлахъ. Мы узнали отъ нихъ, что въ странѣ существуетъ работорговля и невольничьи рынки, гдѣ всегда можно найти живой товаръ. Рабы бываютъ двухъ родовъ: одни по рожденію, вродѣ тѣхъ, которые услуживали намъ въ домѣ тувана, и рабы изъ военноплѣнныхъ. Эти послѣдніе разумѣется только и думаютъ о томъ, какъ бы убѣжать изъ плѣна, и, такъ какъ укараулить ихъ трудно, то въ концѣ концовъ батаки предпочитаютъ зарѣзать и съѣсть ихъ. Родственники погибшихъ такою смертью, конечно, мстятъ за нихъ тою же монетою, и такимъ образомъ племена батаковъ вѣчно воюютъ между собой, истребляя другъ друга. Наша бесѣда была внезапно прервана вскарабкавшимся по лѣстницѣ гонцомъ, вручившимъ тувану вражеское посланіе. Это посланіе состояло изъ нѣсколькихъ бамбуковыхъ дощечекъ шириной въ два пальца, и исписанныхъ разными знаками; его нашли повѣшеннымъ на самомъ домѣ. Взоры всѣхъ устремились на вождя, и въ комнатѣ водворилась тишина. Мы были очень удивлены всѣмъ происшествіемъ и не ожидали ничего хорошаго. Что, какъ туванъ, гостепріимно принявшій насъ въ своемъ домѣ, подвергается именно за это какой нибудь опасности? Вѣдь слухи о нашемъ появленіи разнеслись по всему плоскогорію съ быстротой степного пожара, и наше намѣреніе переплыть озеро вызывало всюду неудовольствіе и ненависть. Батаки нѣкоторыхъ областей, какъ намъ было хорошо извѣстно, были возстановлены противъ насъ, жители крѣпко держались старыхъ обычаевъ не пускать чужихъ въ страну, и, разумѣется, были очень возбуждены нахальствомъ двухъ бѣлыхъ, осмѣлившихся нарушить ихъ право, свято соблюдавшееся въ теченіи нѣсколькихъ столѣтій.
   Безпокойно поглядывая другъ на друга, мы соображали, не касается ли это посланіе насъ. Если тамъ написано что либо во вредъ намъ, то наше предпріятіе должно было окончиться ничѣмъ, и слѣдовало радоваться всякой возможности вернуться назадъ цѣлыми. Вѣдь мы были вполнѣ во власти этихъ дикарей и безъ ихъ помощи не могли двинуться ни впередъ, ни назадъ. Понятно, поэтому, съ какимъ напряженнымъ ожиданіемъ мы слѣдили за туваномъ, медленно и съ трудомъ разбиравшимъ нацарапанные въ посланіи знаки. Къ счастью наши опасенія не имѣли основанія. Дѣло шло о какомъ-то долгѣ, который надлежало выплатить одному изъ родственниковъ тувана. И хотя случай былъ обыкновенный, но согласно характеру батаковъ, обиженный грозилъ убійствомъ и поджогомъ. Вотъ что стояло въ письмѣ:
   "Это письмо повѣсилъ я, говоритъ Си-Мада. Си-Родахъ не отдалъ мнѣ цѣны риса. Мы просили его. Но онъ обругалъ насъ и все-таки не выплатилъ цѣны, одной курицы. Если Си-Родахъ не выплатитъ цѣны, какую требуемъ мы, обиженные, то я сожгу сараи и убью людей. Моя родина виситъ на горахъ, мое имя -- ястребъ, мой отецъ -- горная обезьяна.
   Сердечно-обиженный".
   Туземцы отнеслись къ этой угрозѣ довольно равнодушно, лишь немногіе произнесли какую-то угрозу по адресу написавшаго посланіе.
   Вскорѣ это происшествіе было забыто, и бесѣда потекла по прежнему. Взошелъ мѣсяцъ, и лучъ его, прокравшись сквозь щель двери, легъ свѣтлой полоской на полъ хижины.
   -- Мѣсяцъ вышелъ изъ неба, сказалъ туванъ. Мы спросили, какъ они себѣ представляютъ движеніе свѣтилъ. Туванъ объяснилъ намъ, что по мнѣнію батаковъ небо состоитъ изъ мягкой, но все-же достаточно прочной массы, которая виситъ надъ землей въ видѣ купола. По верхней сторонѣ его ходятъ свѣтила и въ числѣ ихъ большая звѣзда затмѣнія съ такимъ-же хвостомъ, какъ у кометы, только темнымъ. Если солнце или луна повстрѣчаются съ этой звѣздой, то они сильно пугаются и входятъ въ небо, гдѣ ждутъ, пока она пройдетъ мимо. Оттого де и происходятъ затмѣнія.
   -- А что вы думаете о землетрясеніяхъ?
   -- Глубоко подъ землей есть большое мѣсто, гдѣ живутъ большая змѣя Нипе и гигантскій ракъ Гого; когда они двигаются или повздорятъ, то земля дрожитъ, и вулканы выплевываютъ огонь.
   -- Откуда вы это знаете?
   -- Да ужъ это вѣрно,-- отвѣтилъ туванъ,-- такъ написано въ нашихъ священныхъ книгахъ.
   -- Кто же изъ васъ умѣетъ читать?
   -- О, половина нашихъ людей умѣетъ,-- возразилъ туванъ съ большой гордостью.
   -- А какъ насчетъ письма? спросилъ я.
   -- Сколько умѣютъ читать, столько же и пишутъ.
   -- Кто научилъ васъ этому искусству?
   -- И ты спрашиваешь,-- изумился туванъ. Кто же какъ не богъ, самъ великій Дебата. Все знаніе и всѣ книги происходятъ отъ одного большого бамбука, который выросъ изъ земли въ странѣ Тиморъ много поколѣній тому назадъ. Когда съ вѣтвей его посыпались листья, оказалось, что они всѣ исписаны Дебатой, и наши гуру переписали эти знаки въ книги. Это письмо мы сохраняемъ до сего дня.
   По моей просьбѣ туванъ показалъ мнѣ подметное письмо; буквѣ были написаны четко и представляли разнообразные крючки.
   Затѣмъ туземцы начали въ свою очередь распрашивать насъ и обнаружили при этомъ гораздо больше живой любознательности, чѣмъ батаки, живущіе въ низменности и на плоскогорій.
   Я долженъ былъ разсказывать имъ о Европѣ, "странѣ бѣлыхъ", о голландцахъ и англичанахъ.
   Есть-ли еще какіе другіе народы? Не самое-ли, большое и могущественное царство Россія?
   Такими вопросами осаждали они меня, и я особенно подивился, откуда они узнали о Россіи. Что они знаютъ голландцевъ, которыхъ они называютъ "бланда" и съ которыми входятъ въ сношенія, было естественно, но какъ къ нимъ попали извѣстія о Россіи, этого я понять не могъ.
   Наконецъ далеко за полночь бесѣда изсякла, и мы стали ложиться спать, но туземцы не расходились, наблюдая, какъ мы раздѣваемся и т. п., и только когда мы легли и закрыли глаза, они потихоньку выбрались наружу.
   Въ Негори мнѣ предстояло прожить нѣсколько дней. Дѣло въ томъ, что подарки и разныя "закланія" въ нашу честь такъ опустошили мою кассу, что я не рѣшался продолжать путь съ немногими оставшимися средствами. Правда, нѣсколько дней тому назадъ мы послали людей въ Дели за деньгами; но они не являлись, и потому я рѣшилъ послать туда Мехеля съ нѣсколькими носильщиками, а самому со слугами и остальными людьми оставаться въ Негори.
   На слѣдующій день я занялся осмотромъ селенія, снимая фотографіи съ туземцевъ и ихъ жилищъ Никто не противился этому. Изъ зданій мое особенное вниманіе привлекло къ себѣ такъ называемое соппо, домъ, имѣющій то-же назначеніе, какъ бале у другихъ батаковъ. Это домъ для совѣщанія и для всякихъ сборищъ. Онъ, какъ и другіе, стоитъ на столбахъ числомъ 16, которые не врыты-въ землю, а стоятъ на камняхъ. Высокая крыша и столбы, поддерживающіе ее, были украшены богатой рѣзьбой и цвѣтными рисунками бѣлаго, краснаго и чернаго цвѣтовъ. Въ этомъ домѣ всегда царствовало оживленіе, такъ какъ люди селенія проводили здѣсь свои досуги. Многіе, особенно молодые, ковыряли какую нибудь работу. Одни лѣниво валялись на полу, другіе, усѣвшись въ кружокъ слушали разскащика; одинъ туземецъ украшалъ ручку ножа рѣзьбой, другой плелъ какую-то ткань, нѣкоторые играли въ шашки, въ карты, въ кости. Кругомъ соппо были раскинуты другія постройки, за которыми черезъ холмы открывался живописный видъ на озеро. Возлѣ одной хижины я наблюдалъ, какъ женщина, за спиной которой торчалъ неизбѣжный ребенокъ, ткала на простомъ станкѣ матерію,
   Туванъ былъ очень внимателенъ и любезенъ. Онъ съ большимъ любопытствомъ ощупывалъ наши ящики, удивлялся полировкѣ дерева и пришелъ въ особенное восхищеніе отъ жестяного сундука, который я въ заключеніе подарилъ ему послѣ усиленныхъ просьбъ съ его стороны.
   Но главнымъ предметомъ восхищенія и удивленія туземцевъ служили мои часы съ будильникомъ. Ихъ не столько занималъ звонъ будильника, какъ громкое щелканье маятника, тикъ такъ котораго они сравнивали съ біеніемъ сердца. Въ числѣ моихъ вещей они откопали охотничій рогъ, изъ котораго я по ихъ просьбѣ извлекъ довольно пріятные звуки. Эта труба превратилась въ ихъ глазахъ въ нѣчто волшебное, такъ какъ она звучала лишь въ томъ случаѣ, если дулъ въ нее я; сами они, сколько ни старались, не могли извлечь изъ нея ни одного звука.
   Мы болтали, перебирая разныя вещи, до самаго обѣда, какъ вдругъ передъ домомъ появились два вооруженныхъ копьями воина. Я узналъ въ нихъ моихъ гонцовъ, посланныхъ за деньгами и ожидаемыхъ съ нетерпѣніемъ. Они доставили мнѣ деньги и письма, такъ что отнынѣ я могъ продолжать свое странствіе, и оставалось только послать людей, чтобы они воротили Мехеля назадъ.
   Вечеромъ въ селеніе вступила торжественная процессія. Это былъ женихъ одной дѣвушки изъ Негори со своими провожатыми. Онъ явился съ подарками для отца невѣсты, и въ числѣ ихъ общее восхищеніе возбудилъ великолѣпный рыжій буйволъ, котораго немедленно закололи. Долго еще доносились къ намъ изъ дома невѣсты шумъ, смѣхъ и пѣсни пировавшей тамъ компаніи. На слѣдующее утро я осмотрѣлъ озеро, по которому плыло нѣсколько неуклюжихъ судовъ, называемыхъ солу. Это ѣхали туземцы съ своихъ острововъ, на базаръ, раскинувшійся внизу у берега.
   По возвращеніи домой я засталъ тамъ Мехеля, котораго успѣли вернуть съ дороги. Онъ разсказалъ, что пришелъ въ Кабанъ Дьяе какъ разъ по окончаніи новой "жестокой" битвы, въ которой участвовало нѣсколько тысячъ человѣкъ. Старшина разсказывалъ свои подвиги, какъ онъ сражался впереди всѣхъ и выпустилъ 42 заряда въ своего отца и брата, находившихся на сторонѣ враговъ.
   -- Такъ они пали? спросилъ Мехель.
   -- Нѣтъ еще живы, отвѣтилъ тотъ, но часъ моей мести настанетъ.
   Однако и въ этомъ кровопролитномъ бою ни съ той ни съ другой стороны не пало ни одного воина.
   Въ-полдень въ деревнѣ снова поднялся шумъ и крики. Это женихъ съ толпой провожатыхъ явился за невѣстой. На немъ была прекрасная пурпурная одежда, на рукѣ сверкалъ великолѣпный золотой браслетъ, а лицо сіяло радостью. Вся деревня бѣжала вслѣдъ шествію, ребятишки бѣжали возлѣ и впереди и вмѣстѣ съ взрослыми шумѣли, кричали, смѣялись и выкидывали всякія штуки. Когда гости убрались за двери дома невѣсты, мы пошли въ сопровожденіи родственника тувана взглянуть на брачный пиръ. Невѣста, нацѣпившая всѣ свои украшенія, сидѣла между своими родителями на почетномъ мѣстѣ возлѣ двери; женихъ съ дружками сидѣлъ дальше въ глубинѣ хижины. Въ это время передъ домомъ было выставлено напоказъ приданое невѣсты, состоявшее изъ подарковъ, поднесенныхъ ей по этому случаю родственниками; тутъ были блюда, тарелки, рогожи, подушки и прочая рухлядь. По окончаніи пира невѣста простилась съ родными, вышла изъ дому и полюбовавшись на подарки, послѣдовала въ сопровожденіи гостей за своимъ женихомъ въ его деревню, гдѣ ихъ ожидало новое пиршество въ домѣ его родителей.
   Вечеръ мы провели по прежнему въ обществѣ тувана и его домочадцевъ, причемъ, по настоятельной просьбѣ присутствовавшихъ, я долженъ былъ сыграть имъ кое что на "волшебной" трубѣ. На другой день,-- это было какъ разъ Пасхальное воскресенье,-- мы занялись писаньемъ писемъ. Но едва только одинъ изъ батаковъ увидалъ наше занятіе, какъ, изумленный, немедленно кинулся за другими. Вскорѣ мы были окружены густой толпой любопытныхъ, наблюдавшихъ съ напряженнымъ любопытствомъ, какъ перо летало по бумагѣ, оставляя на ней цѣлую тучу затѣйливыхъ крючковъ. На лицахъ ихъ мы читали страхъ, ужасъ, испугъ, и они навѣрное пустились бы на утекъ, если бы ихъ не удерживало на мѣстѣ жгучее любопытство и наши успокоительныя увѣщанія. Мы даже струхнули, какъ бы дикари не сочли насъ за опасныхъ кудесниковъ, творящихъ злыя заклинанія, и не пришибли бы насъ на мѣстѣ. Дѣло въ томъ, что хотя они и умѣютъ писать, но писаніе ихъ есть скорѣе рисованіе -- такъ медленно выписываютъ они свои буквы. Здѣсь же, наблюдая за быстрой работой пера, они моргали глазами и то и дѣло покрикивали: э! э! э!-- ци, ци, ци, ци, ци! желая, вѣроятно, изобразить этими звуками торопливую бѣготню пера по бумагѣ. "Бѣлые пишутъ, точно муравьи бѣгаютъ по бумагѣ!" замѣтилъ кто то изъ нихъ. Они совали носъ въ чернила, обнюхивали наши свѣчи и строили всякія предположенія насчетъ этихъ вещей.
   Во всемъ Негори имѣлась только одна дрянная лодченка, которая съ трудомъ вмѣщала только насъ, не говоря уже о багажѣ. Поэтому туванъ вошелъ въ переговоры съ вождемъ большаго селенія Пурба Серибу о предоставленіи намъ большого челна, такъ называемаго солу. Но раджа и слышать не хотѣлъ объ этомъ. Тѣмъ не менѣе мы приготовили все для того, чтобы выступить въ дальнѣйшій путь. Дѣйствительно, на другой день въ полдень насъ извѣстили, что раджа наконецъ согласился предоставить намъ за 10 долларовъ свою солу для переправы въ Амбариту, и что на завтра она будетъ доставлена въ бухту для погрузки нашего багажа и людей. Посланные взяли плату и ушли. Мы предложили тувану 3 доллара за хлопоты, но онъ съ испугомъ отказался отъ этого вознагражденія и робко попросилъ меня подарить ему часы, запасъ которыхъ я везъ съ собой именно для подарковъ. Я конечно исполнилъ просьбу этого во всѣхъ отношеніяхъ порядочнаго и приличнаго дикаря, возбудившаго къ себѣ наше искреннее уваженіе -- до такой степени отличался онъ отъ своихъ соотечественниковъ. Я хотѣлъ подарить ему оставшійся у меня тюкъ опіума, но, поискавъ, я не нашелъ его, и вскорѣ выяснилось, что его утащилъ младшій братъ Пенгамбатанскаго раджи, утащилъ и продалъ за 23 доллара на рынкѣ. Онъ, конечно, благоразумно скрылся, да мы и не могли задержать его, такъ какъ онъ провожалъ насъ добровольно, а не по найму. Я поручилъ Мехелю отправиться въ Пенгамбатанъ и потребовать у воришки тюкъ или его цѣну.
   Пока Мехель исполнялъ это порученіе, я рѣшилъ отправиться за ладьею лично въ бухту Пурба, чтобы обѣщавшій ее намъ раджа не раздумалъ, какъ это часто случается у этихъ туземцевъ. Непостоянство ихъ такъ велико, что на нихъ ни въ чемъ нельзя положиться. Сегодня они въ хорошемъ настроеніи и обѣщаютъ, что угодно, а назавтра, смотришь, уже забыли о своемъ обѣщаніи. Они, вѣроятно, думаютъ, что обѣщать не значитъ еще сдерживать слово, а потому если съ ними медлить и дать имъ возможность очнуться, то они всячески стараются уклониться отъ своего обѣщанія. А потому надо было поторопиться.
   Меня сопровождалъ туванъ и одинъ изъ его замѣстителей.
   Въ маленькомъ челнѣ, едва вмѣщавшемъ меня съ этими провожатыми и грозившемъ опрокинуться при первой неосторожности, я впервые выплылъ на голубую поверхность озера. Вода его была такъ прозрачна, что можно было различить на днѣ глыбы скалъ, но не видно было ни одной даже самой маленькой рыбки.
   -- Дальше, въ озерѣ,-- объяснялъ мнѣ туванъ,-- есть пучина, вода тамъ еще свѣтлѣе и на днѣ видны остатки деревни, провалившейся нѣкогда туда {Изъ описанія путешественника можно заключить, что озеро Тоба образовалось, подобно Мертвому морю, на мѣстѣ обширнаго провала. Оно окружено обрывистыми берегами и обставлено дѣйствующими еще вулканами.}.
   Нашъ челнъ двигался вдоль берега. Въ заливахъ зеленѣли тропическія деревья, отраженія которыхъ были особенно красивы въ слегка зеленоватой водѣ. Мѣстами волны разбивались о скалистый берегъ полосой пѣны, а сверху съ обрывовъ свѣшивались цѣпкія ліаны, купавшія свои корни въ водѣ. Въ трещинахъ темныхъ скалъ гнѣздились безчисленныя растенія, украшавшіе нагіе обрывы. Обогнувъ скалистый мысъ, нашъ челнъ вошелъ въ прелестную бухту Пурба, гдѣ раскинулось нѣсколько селеній. Черезъ 20 минутъ мы причалили къ берегу возлѣ большого банановаго дерева, подъ которымъ въ это время шелъ рыночный торгъ, и туземцы были такъ заняты своими дѣлами, что въ первую минуту не обратили на насъ никакого вниманія, полагая, что мы тоже простые пріѣзжіе.
   Вездѣ въ странѣ батаковъ появленіе двухъ бѣлыхъ съ толпой туземныхъ носильщиковъ привлекало всегда общее вниманіе, но того, что произошло на этомъ рынкѣ, я никакъ не ожидалъ. Лишь непоколебимое спокойствіе и хладнокровіе помогли мнѣ вынести это испытаніе: малѣйшій признакъ страха, и прощай жизнь. Едва я ступилъ на прибрежный песокъ, какъ шумъ и крики стихли, и взоры всѣхъ устремились на меня; видъ бѣлаго превратилъ всѣхъ въ нѣмыя изваянія. Эта зловѣщая тишина, напомнившая мнѣ затишье передъ грозой, не могла длиться долго и должна была нарушиться такъ или иначе. И дѣйствительно, мгновеніе спустя, раздался дикій крикъ сотни голосовъ; казалось, мужчины подняли свой воинственный вой, а женщины, изъ которыхъ многія кинулись въ испугѣ прочь, кричали, точно ихъ поразилъ смертельный ужасъ. Встрѣча была не особенно любезная, и вскорѣ на меня посыпались насмѣшки,-- я былъ вѣдь единственный европеецъ въ толпѣ дикарей. Торговля на время прекратилась совершенно.
   Когда туземцы понемногу обратились къ прерваннымъ занятіямъ, я вмѣшался въ толпу. Базаръ почти во всемъ напоминалъ видѣнные мною раньше, развѣ только, что въ числѣ туземныхъ товаровъ тутъ продавалась еще мелкая рыба. Меня сопровождала по пятамъ толпа мальчишекъ, которые насмѣшливо шушукались на мой счетъ. Если я внезапно оборачивался, они въ испугѣ разсыпались въ стороны, чтобы черезъ мгновеніе словно мухи, опять облѣпить меня. Скоро мнѣ надоѣло ихъ приставанье, и я пошелъ отыскивать тувана, котораго засталъ за оживленной бесѣдой въ кружкѣ сидѣвшихъ на корточкахъ и жевавшихъ бетель батаковъ. Рѣчь шла, очевидно, обо мнѣ. Не имѣя возможности протискаться къ нему, я объяснилъ ему знаками, что пора приняться за дѣло, именно, взять обѣщанную намъ солу. Эта ладья была выдолблена изъ цѣльнаго ствола дерева и имѣла до 13 метровъ въ длину; она лежала подъ навѣсомъ вмѣстѣ съ другой старой лодкой, вблизи базара, у самаго берега озера. Но столкнуть ее на воду удалось лишь черезъ часъ. За это дѣло принялась толпа туземцевъ человѣкъ въ 60, не столько, чтобы угодить мнѣ, сколько потому, что шумъ и возня, сопровождавшіе спускъ, очевидно забавляли ихъ. Они разыграли при этомъ цѣлую комедію, такъ что зрителю могло показаться, будто батаки намѣрены выполнить эту работу однимъ крикомъ и жестикуляціей. Половины этой толпы было бы совершенно достаточно, чтобы скатить лодку по круглымъ бревнамъ на воду въ нѣсколько минутъ. А тутъ ихъ возилось и кричало съ полсотни, и каждый имѣлъ такой видъ, точно дѣло сдѣлано только благодаря именно его исключительнымъ усиліямъ и хлопотамъ. Я былъ несказанно радъ, когда, наконецъ, забрался въ лодку, и мы пустились въ обратный путь. Хотя шестеро моихъ провожатыхъ, въ томъ числѣ двѣ женщины, усердно работали веслами, тѣмъ не менѣе большая лодка подвигалась впередъ очень медленно И все-же мы добрались въ Негори еще до наступленія обычной грозы.
   

ГЛАВА VI.
Плаваніе по озеру Тоба и наше плѣненіе въ Лонтонгѣ.

   14 Апрѣля былъ день нашего отплытія. Мы и наши люди поднялись, конечно, рано и привели въ порядокъ, багажъ, но нанятые нами гребцы и не думали торопиться, такъ что было уже около полудня, когда мы тронулись въ путь. Передъ отплытіемъ я хотѣлъ заплатить тувану за двухъ козъ, которыхъ онъ доставилъ намъ на дорогу, но онъ отказался отъ какого либо вознагражденія. Такимъ образомъ этотъ туземецъ до конца проявилъ столь рѣдкія въ батакахъ безкорыстіе и справедливость, потому-что любезность у нихъ только маска, прикрывающая жадность, Въ 11 часовъ намъ, наконецъ, удалось согнать гребцовъ къ дому тувана, гдѣ онъ на нашихъ глазахъ выплатилъ каждому изъ нихъ причитавшееся ему вознагражденіе. Затѣмъ они принялись перетаскивать наши вещи въ лодку. Наконецъ все было готово: тюки и ящики разложены на днѣ лодки, и устроены скамейки для гребцовъ изъ досокъ и сучьевъ пизанга. Туванъ вышелъ на берегъ съ толпой своихъ односельчанъ еще разъ проститься съ нами, а голые коричневые ребятишки, взобравшись на сучья деревьевъ, съ проворствомъ обезьянъ бѣгали по нависшимъ надъ озеромъ вѣтвямъ и, словно лягушки, прыгали оттуда въ воду; 36 гребцовъ, усѣвшись попарно, взялись за весла, и тяжелая ладья тронулась. На прощаніе мы дали залпъ изъ ружей, повторенный эхомъ у обрывистыхъ береговъ, и сверхъ того, доставъ трубу, я сыгралъ на ней военные сигналы, звуки которыхъ понеслись по водѣ къ бухтѣ Негори. Гребцы пришли въ веселое настроеніе и затянули пѣсню Хелья-хе, хо-ле-ра, холья холья холья-хе! подъ звуки которой весла ихъ мѣрно погружались въ воду, унося нашу ладью къ не извѣстнымъ берегамъ. Погода тоже благопріятствовала намъ: синее небо отражалось въ озерѣ,гладкую поверхность котораго не рябилъ ни малѣйшій вѣтерокъ. Мы сидѣли на носу и съ возрастающимъ любопытствомъ, смѣшаннымъ съ чувствомъ удовольствія, смотрѣли то на убѣгавшій отъ глазъ берегъ, то на лежавшій впереди островъ Тоба. Лыбопытство и желаніе проникнуть на этотъ таинственный островъ буквально пожирали насъ. Но достигнуть этой цѣли при столь благопріятныхъ условіяхъ, казалось, было слишкомъ хорошо. Почти мгновенно, что часто случается на этомъ озерѣ, поднялся бурный вихрь, по озеру заходили волны, и нашу лодку пошло качать изъ стороны въ сторону. Въ это время мы были вблизи небольшихъ острововъ Мая, лежащихъ при сѣверномъ концѣ острова Тоба, но не могли причалить къ нимъ вслѣдствіе сильнаго волненія. Эти островки необитаемы и состоятъ изъ низкихъ, поросшихъ травою скалъ, едва на нѣсколько футовъ подымающихся надъ поверхностью озера. Обогнавъ ихъ, мы очутились противъ большого острова, на берегу котораго примѣтили нѣсколько селеній. Возлѣ нихъ паслись буйволы, а на поляхъ, раскинувшихся по склонамъ горъ, работали женщины. Тамъ и сямъ появились и мужчины, которыхъ появленіе нашей лодки, видимо, приводило въ изумленіе и безпокойство. Нѣкоторые сбѣгали къ берегу, махали и кричали намъ, спрашивали, что намъ нужно, и приказывали причалить. Но мы гребли дальше, не обращая на нихъ никакого вниманія. Плывя возлѣ самаго берега, мы вошли въ проливъ между островомъ и материкомъ, шириной верстъ въ 5. Велико было наше изумленіе, когда мы замѣтили, что островъ простирается далеко на югъ, постепенно увеличиваясь въ размѣрахъ. Горы его подымались до высоты 600 метровъ, какъ и берега озера. Вскорѣ вѣтеръ спалъ, озеро успокоилось, но густыя тучи клубились по небу, ежеминутно угрожая проливныхъ дождемъ. Но гребцы не унывали. Должно быть звуки моей трубы, впервые слышанные ими въ Негори, сильно понравились имъ, потому что они все время просили меня поиграть на ней. Въ числѣ приставшихъ къ намъ въ Негори батаковъ былъ молодой Буту, племянникъ тувана, сильно напоминавшій его своимъ честнымъ и открытымъ характеромъ. Онъ просилъ такъ неотступно, что я не могъ отказать ему и не разъ оглашалъ озеро и берега трубными звуками. Дѣйствіе ихъ было такое, точно въ рукахъ моихъ былъ волшебный рогъ. Звуки раскатывались по гладкой поверхности озера и, отразившись о крутыя берега, будили дремавшее эхо. И вотъ на безлюдныхъ берегахъ, словно изъ подъ земли, выростали фигуры туземцевъ, выбѣгавшихъ изъ своихъ селеній, чтобы узнать, откуда несутся и что обозначаютъ эти странныя, неслыханныя ими звуки.
   Но вотъ пошелъ дождь, и мы были чрезвычайно рады, когда передъ нами открылся наконецъ заливъ Амбарита, что значитъ "золотой палецъ., Послѣ плаванія, длившагося 3 1/2 часа, мы пристали къ берегу близь устья ничтожнаго ручейка. Здѣсь стояла другая, нагруженная товаромъ солу, плывшая, какъ мы потомъ узнали, въ Балиге, мѣстечко на южномъ концѣ озера, куда лежалъ и нашъ путь.
   И такъ мы ступили на почву таинственнаго острова и находились въ самомъ сердцѣ страны батаковъ! Мы добрались таки до него и ходили но почвѣ, куда невообразимая жестокость и непримиримая вражда туземцевъ не пускали никого чужого! Что то ожидаетъ насъ впереди! Пока мы занимались выгрузкой вещей, на берегъ вышелъ сынъ старшины Амбариты. Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ 25 съ умнымъ, но деспотическимъ выраженіемъ лица. Платокъ на его головѣ былъ украшенъ серебряной цѣпочкой, спускавшейся за ухомъ до самаго плеча. На правой рукѣ его мы замѣтили черный оплетеный чѣмъ то браслетъ, сдѣланный, какъ намъ потомъ сообщили, изъ губъ убитаго врага. Этотъ браслетъ защищалъ, носившаго отъ всякой опасности. Замѣститель гостепріимнаго тувана, котораго тотъ далъ намъ въ провожатые, вышелъ впередъ и сообщилъ этой знатной персонѣ, что мы пріѣхали сюда въ гости къ его отцу и привезли ему подарки. Въ отвѣтѣ сына раджи насъ поразили рѣзкіе, отрывистые звуки его рѣчи. Послѣ краткой бесѣды съ замѣстителемъ тувана онъ обратился къ намъ.
   -- Идемте, я сведу васъ къ отцу.
   Онъ пошелъ впередъ, мы за нимъ, вдоль ручья, извивавшагося по ущелью съ плоскимъ дномъ, такъ что мы трижды перешли его, прежде чѣмъ добрались до дома старшины Амбарита. Само мѣстечко состояло изъ 15 отдѣльныхъ селеній. Первое изъ нихъ лежало въ 60 шагахъ отъ озера и было окружено булыжнымъ валомъ, по гребню котораго зеленой стѣной росла бамбуковая ограда. Узкія ворота вели во внутрь со стороны ручья. Мимо него вела тропинка къ поселенію старшины. Здѣсь стояло восемь жилыхъ домовъ, выстроившихся въ линію, но на крышахъ ихъ мы не замѣтили обычныхъ у каро-батаковъ украшеній въ видѣ буйволовьихъ головъ. Напротивъ домовъ стояли бале, постройка для храненія риса и окруженная цвѣточной клумбой каменная ваза, въ которой хранился черепъ дѣда нынѣшняго раджи.
   Нашъ вожатый остановился возлѣ второго дома, приглашая насъ войти. Домъ этотъ, какъ и другіе, былъ окруженъ валомъ изъ хвороста. Входъ былъ устроенъ подъ домомъ. Мы взобрались по короткой лѣстницѣ черезъ опускную дверь въ полу-темную внутренность хижины, въ которую рѣдкіе лучи свѣта проникали лишь черезъ узкія щели въ крышѣ. Когда глаза наши привыкли къ полумраку, мы увидѣли, что находимся въ довольно большомъ помѣщеніи, посерединѣ котораго находился грязный, запущенный очагъ. Намъ и нашимъ вещамъ отвели мѣсто въ правомъ углу возлѣ входа. Скоро принесли и сложили здѣсь наши вещи, между тѣмъ какъ гребцы и слуги должны были найти себѣ пріютъ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. Буту остался при насъ.
   О старшинѣ не было ни слуху, ни духу, и мы узнали вскорѣ, что находимся вовсе не въ его домѣ, а въ домѣ его сына. Черезъ полчаса явился раджа Амбариты, старый, пріятный на видъ туземецъ, круглая физіономія котораго сіяла довольствомъ, между тѣмъ какъ черты его лица выражали какую-то смѣсь добродушія и фальшивости. Онъ расположился возлѣ насъ и, послѣ обмѣна обычныхъ любезностей, я вручилъ ему и его сыну подарки. Къ сожалѣнію, запасы наши были скудны, особенно мало было пороху, который очень цѣнится на островѣ, и котораго мы не мало растрясли по пути. Для опыта я добавилъ къ подаркамъ два перочиныхъ ножа и былъ пріятно изумленъ, когда замѣтилъ, съ какимъ удовольствіемъ они приняли ихъ. Въ общемъ подарки, видимо, удовлетворили нашихъ хозяевъ, что было замѣтно по ихъ веселому настроенію. Но для сына оказалась справедливой французская поговорка, что аппетитъ усиливается по мѣрѣ ѣды, потому что ему хотѣлось все новыхъ и новыхъ вещей, и онъ приставалъ къ намъ со своими просьбами цѣлый вечеръ. Онъ явился даже къ нашему скромному ужину и выклянчилъ у насъ кусокъ курицы и горсть риса, хотя его склады ломились отъ запасовъ, и онъ врядъ ли нуждался въ чемъ либо.
   Но что за перемѣна произошла съ нашимъ провожатымъ, замѣстителемъ тувана Негори? Онъ внезапно пришелъ въ самое скверное расположеніе духа, сталъ грубить намъ и всячески уклонялся отъ переговоровъ съ раджей Амбариты насчетъ предоставленія намъ новой лодки для продолженія плаванія. Послѣ ужина онъ развалился на полу и закрылъ глаза, показывая этимъ, что на сегодня покончилъ всякія дѣла съ нами. Позже, когда ему, повидимому, дѣйствительно захотѣлось спать, онъ, не вымолвивъ ни слова, покинулъ хижину.
   Раджа Амбариты выразилъ мнѣніе, что этотъ человѣкъ сердитъ на насъ и что онъ, раджа, не понимаетъ, какъ такой человѣкъ могъ занимать должность замѣстителя тувана Негори. Мы не могли понять причины озлобленія нашего провожатаго. Тогда мы сами завели рѣчь о нашемъ дальнѣйшемъ путешествіи, но вскорѣ замѣтили, что въ этомъ дѣлѣ насъ ожидаютъ величайшія трудности, и что только крайняя осторожность и разсудительность могутъ привести насъ къ желанной цѣли и расположить раджу болѣе или менѣе въ нашу пользу.
   Ражда не давалъ намъ прямого отвѣта: то у него не было солу, то мѣшала война, которую онъ велъ съ какими-то сосѣдями, ожидая каждую минуту нападенія, словомъ выполненію нашей просьбы мѣшало множество препятствій. При этомъ отвѣты намъ давалъ его сынъ, который перебивалъ своего папашу на полусловѣ, когда тотъ съ полу-любезной, полу-насмѣшливой улыбкой отвѣчалъ намъ, поколачивая маленькимъ пестикомъ по листьямъ бетеля, который онъ не могъ разжевать за отсутствіемъ зубовъ.
   Понемногу хижина наполнилась такимъ множествомъ людей, что намъ почти не оставалось мѣста пообѣдать. Нашъ обѣдъ, какъ и вездѣ, вызвалъ всеобщее изумленіе. На насъ напирали со всѣхъ сторонъ, наблюдая, какъ мы беремъ куски пищи блестящими инструментами. Эта невыносимая толкотня, шумъ, крики и смѣхъ раздосадовали насъ до такой степени, что мы, наконецъ, попросили раджу выгнать хоть часть гостей вонъ. Къ счастью, онъ внялъ нашей мольбѣ, выгналъ кое кого и захлопнулъ за ними подъемную дверь въ полу. Въ хижинѣ стало нѣсколько свободнѣе, но едва мы разостлали постели и принялись ложиться спать, какъ началась новая толкотня, потому что туземцамъ очень хотѣлось посмотрѣть, какъ мы раздѣваемся. Каждое наше движеніе и дѣйствіе подвергалось замѣчанію и обсужденію. Такъ напр. по ихъ мнѣнію мы носили на ногахъ куртки (штаны) и сдирали съ ногъ шелуху (чулки). Погасивъ свѣчи, мы остались въ темнотѣ и избавились отъ любопытныхъ, но о снѣ нечего было и мечтать. Правда, раджа ушелъ изъ дому съ большею частью посѣтителей, но сынъ его остался съ тремя туземцами, съ которыми принялся играть въ какую-то игру, громко болтая и покуривая опіумъ. Они шумѣли, не обращая никакого вниманія на наше присутствіе. Буту, казалось, чувствовалъ себя среди этихъ батаковъ такъ же скверно, какъ и мы. Прежде чѣмъ заснуть, онъ помолился съ серьезнымъ, смиреннымъ видомъ:
   -- Сойди, Дебата Небесный, подымись наверхъ Дебата Подземный, будь со мной богъ земли, помоги мнѣ богъ хранитель моего отца! Отстрани отъ меня всякое злое колдовство, прогони его изъ этого дома и его окрестности!
   Затѣмъ онъ со спокойнымъ сердцемъ улегся, закрылъ глаза и заснулъ. Но мы не могли спать, прислушиваясь къ шуму голосовъ. Нашъ хозяинъ велъ рѣчь и, должно быть о насъ, притомъ не въ очень дружелюбномъ смыслѣ, потому что я видѣлъ при тускломъ стѣтѣ масляной лампочки, какъ онъ неоднократно подмигивалъ въ нашу сторону и нѣсколько разъ вставалъ, чтобы посмотрѣть, спимъ ли мы. Лишь въ 2 часа ночи въ хижинѣ водворился мракъ и тишина. Тѣмъ не менѣе сонъ бѣжалъ отъ глазъ моихъ. Я чувствовалъ, что мы попали въ разбойничье гнѣздо, гдѣ насъ только только что терпѣли, и то лишь въ намѣреніи высосать изъ насъ все что можно. Согласно древнему обычаю мы были свободны, но внѣ всякаго покровительства, и еслибы кому нибудь вздумалось настоять на выполненіи закона, запрещавшаго чужестранцамъ появляться въ этой странѣ, то насъ ожидала смерть, а наше тѣло пошло бы въ пищу блюстителямъ древняго закона. Неудивительно поэтому, что ни одинъ изъ многочисленныхъ нанятыхъ нами носильщиковъ не отважился сопутствовать намъ въ эту страну. Спасеніе и удача зависѣли исключительно отъ разумнаго поведенія, отъ спокойствія, безстрастія и. присутствія духа. Я чувствовалъ ясно, какъ съ сегодняшняго дня все круто измѣнилось вокругъ насъ. Надо было быть насторожѣ и тщательно изучить характеръ этихъ островитянъ. Затѣмъ мысли мои направились на наше удачное пока путешествіе, на дни, проведенные въ Негори, гдѣ мы чувствовали себя такъ спокойно и безопасно. Наконецъ я заснулъ.
   Но недолго длился мой сонъ: въ хижинѣ стало свѣтло и шумно, такъ какъ женщины принялись за свою повседневную возню. Вскорѣ къ намъ опять набилось пропасть народу, въ нетерпѣніи ожидавшаго возможности взглянуть, какъ мы встаемъ и одѣваемся. Вмѣстѣ съ нимъ появился нашъ провожатый, замѣститель тувана, который вопреки прямому приказанію своего повелителя, наотрѣзъ отказался довести насъ до Балиге и заявилъ, что возвращается домой. По его словамъ, здѣшній раджа согласился замѣнить его. Все дообѣденное время протекло въ этихъ переговорахъ, которыя частью велись таинственно внѣ дома, частью громко въ нашемъ присутствіи. Раджа потребовалъ, чтобы мы выплатили ему полное вознагражденіе за проводы до Балиге сейчасъ же впередъ. Было ясно, что онъ собирался надуть насъ, въ противномъ случаѣ онъ удовольствовался бы, если не уплатой въ Балиге, то хоть хорошимъ задаткомъ. Въ виду этого мы рѣшили оцѣнить его трудъ возможно дешевле и выговорить его услуги на долгій срокъ, что намъ въ концѣ концовъ и удалось.
   Съ этого момента обнаружилось, что изъ числа провожавшихъ насъ носильщиковъ и другихъ батаковъ мы могли положиться вполнѣ только на одного Буту. Онъ чрезвычайно охотно услуживалъ намъ и доносилъ о томъ, что говорятъ про насъ въ селеніи. Онъ заявилъ также, что проводитъ насъ до Балиге, между тѣмъ какъ всѣ гребцы, взятые изъ Негори, сейчасъ же послѣ обѣда снарядились въ путь и отплыли домой подъ предводительствомъ озлобленнаго замѣстителя тувана. Для насъ услуги и преданность Буту имѣли неоцѣнимое значеніе.
   Вечеромъ туземцы разсматривали наши вещи и, конечно, заинтересовались часами будильникомъ. "Не иначе, что въ нихъ обитаетъ духъ его дѣда", рѣшилъ одинъ изъ нихъ, съ чѣмъ согласились и прочіе. Новое изумленіе вызвала въ нихъ перемѣна фотографическихъ пластинокъ, которую я произвелъ въ темнотѣ при свѣтѣ краснаго фонаря; въ толпѣ царило гробовое молчаніе, лишь немногіе осмѣлились шептать сосѣду на ухо нѣсколько робкихъ замѣчаній. Затѣмъ, по наущенію Буту, они просили меня сыграть на трубѣ, и я убѣдился въ могуществѣ музыкальныхъ звуковъ даже въ этомъ отдаленномъ уголкѣ земли, ибо громкіе звуки военныхъ сигналовъ необыкновенно нравились дикарямъ. Когда я кончилъ, въ хижинѣ царила почтительная тишина, смѣнившаяся внезапно бурными выраженіями восторга.
   Въ это время пришло извѣстіе, что солу для нашего плаванія будетъ готова къ завтрашнему утру. Не откладывая дѣла въ дальній ящикъ, мы принялись укладываться и заявили раджѣ, что онъ обязательно долженъ сопутствовать намъ, такъ какъ взялъ деньги и этимъ поручился за нашу безопасность.
   -- Я по силѣ возможности буду охранять васъ отъ злодѣевъ и провожу васъ въ своей лодкѣ, сколько могу,-- уклончиво отвѣчалъ онъ.
   Сынъ его долго не давалъ намъ покою вечеромъ: онъ шарилъ въ нашихъ вещахъ, выискивая что нибудь, что могло пригодиться или нравилось ему. Онъ просилъ Мехеля подарить ему черную куртку, а когда тотъ отговорился неимѣніемъ ея, онъ перешарилъ его вещи и докопался таки до нея.
   -- Вѣдь вотъ у тебя есть куртка, а ты не хочешь подарить ее,-- возмутился онъ.
   Ко мнѣ онъ присталъ съ просьбой подарить ему полотна. Я тоже отговорился неимѣніемъ такого, но когда стали стлать постели и вытащили простыни, онъ пришелъ въ ярость.
   -- Мнѣ ты сказалъ, что не имѣешь полотна, а вотъ ты спишь на бѣлой тряпкѣ!
   Туземцы Амбариты сдержали свое слово, потому что, когда я поднялся на зарѣ и сталъ снаряжаться въ путь, всѣ послѣдовали моему примѣру и принялись таскать вещи на берегъ, куда и я направился съ первой партіей носильщиковъ. Когда всѣ собрались, я замѣтилъ къ своему величайшему неудовольствію, что сынъ раджи тоже намѣренъ сопуствовать намъ. Мнѣ это было очень непріятно, такъ какъ я видѣлъ, что онъ пользовался дурнымъ вліяніемъ на своего отца. Предназначенная для насъ солу представляла жалкое полусгнившее судно. Она валялась у стѣны ближайшаго селенія и было залита дождевой водой, которую надо было еще вычерпать, прежде чѣмъ спустить ее на воду. Это отсрочивало наше отплытіе на нѣсколько часовъ. Наконецъ, когда мы снова очутились на гладкой, залитой ослѣпительными лучами солнца поверхности озера, я почувствовалъ въ душѣ спокойствіе и увѣренность, заставившія меня забыть недавнюю тревогу. Только унылое пѣніе гребцовъ, эти монотонные звуки "холья-хе, xo-ле-ра" пробуждали въ сердцѣ смутное безпокойство, въ которомъ я не могъ отдать себѣ отчета.
   Мы плыли на востокъ, пока не обогнули мысъ полуострова, за которымъ направились къ югу. Гребцы работали усердно и дружно, Буту пѣлъ звонкимъ голосомъ, а я время отъ времени игралъ на трубѣ. Вскорѣ проливъ, по которому мы плыли, сталъ уже, и вдали показались укрѣпленныя селенія Лонтонга. Мы приблизились къ нимъ, такъ какъ раджа Амбариты заявилъ намъ, что въ этой солу невозможно плыть дальше и надо испросить себѣ новую у лонтонгскаго раджи. Ладья наша, дѣйствительно, была изъ рукъ вонъ плоха. Послѣ полуторачасоваго плаванія мы сошли на берегъ у маленькаго укрѣпленнаго селенія, окруженнаго каменнымъ валомъ съ живой бамбуковой изгородью наверху. Подъ навѣсомъ, покоившимся на каменныхъ столбахъ, лежали три большія солу.
   Раджа Амбариты и его упрямый жадный сынъ направились къ лежавшему дальше отъ берега селенію гдѣ надѣялись найти раджу Лонтонга и привести его съ собой на берегъ. Мехель отправился съ ними, частью изъ любопытства, частью для наблюденія за ними, я же остался съ гребцами у лодки и ожидалъ ихъ возвращенія. Они остановились у большого, украшеннаго рѣзьбой и живописью дома. Но раджи не было дома, онъ ушелъ купаться. Пришлось ждать. Когда раджа вернулся, онъ гордо прошелъ мимо Мехеля безъ всякаго привѣтствія, словно не замѣчалъ его, и позвалъ обоихъ батаковъ съ собой въ домъ. Въ это время я успѣлъ снять фотографію съ толпы любопытныхъ, сбѣжавшихся на берегъ, причемъ они даже не замѣтили этого. Остальное время ожиданія мы провели въ томъ, что выкупались въ мелкомъ и поросшемъ травами озерѣ.
   Гордый принцъ батаковъ появился на берегъ съ обоими раджами изъ Амбариты въ тотъ моментъ, какъ мы кончали одѣваться. На берегу разостлали коверъ, на которомъ мы усѣлись вмѣстѣ съ раджей для переговоровъ. Этотъ принцъ или раджа поразилъ насъ темнымъ цвѣтомъ своей кожи. Лицо у него было самое лукавое, не внушавшее никакого довѣрія. Мы раскланялись съ нимъ любезно и гордо и передали ему, кое-какіе подарки изъ своего сильно убавившагося запаса. За раджей помѣстился воинъ съ копьемъ, которое было богато выложено серебромъ и украшено пучкомъ красныхъ волосъ.
   Долго договаривались мы о такой-простой вещи, какъ наемъ солу, и все-таки не пришли ни къ какому соглашенію, такъ какъ раджа объяснилъ намъ, что, если онъ дастъ намъ солу, то самъ долженъ сопровождать насъ, а это онъ можетъ лишь черезъ 1--2 дня. Конечно, все это были только отговорки, скрывавшія самыя скверныя намѣренія. Но мы не соглашались ждать именно потому, что не довѣряли раджѣ, и потому заявили раджѣ Амбариты:
   -- Ты обѣщалъ переправить насъ черезъ озеро. Ты захотѣлъ, чтобы мы пристали здѣсь для найма лучшей лодки, которую будто бы можно получить здѣсь. Но такъ какъ раджа Лонтонга не соглашается отпустить намъ сегодня лодку, то мы требуемъ, чтобы ты везъ насъ дальше въ своей солу, какъ обѣщалъ.
   Онъ неохотно уступилъ намъ, заявивъ, однако, что въ его лодкѣ невозможно переправиться черезъ южный конецъ озера. Въ этомъ онъ, пожалуй, былъ правъ, потому что лодка была плоха, а потому мы обѣщали ему сдѣлать новую попытку раздобыть лодку дальше въ какомъ нибудь лежащемъ къ югу селеніи.
   На этомъ мы порѣшили и поднялись со своихъ мѣстъ. Но когда мы помѣстились вмѣстѣ съ гребцами въ лодкѣ, этотъ мошенникъ остался со своимъ сыномъ на берегу, не обнаруживая ни малѣйшаго желанія присоединиться къ намъ. Намъ же онъ закричалъ, что, такъ какъ сынъ его не желаетъ ѣхать дальше, то и онъ остается и подождетъ здѣсь возвращенія своей лодки. Что сынъ желалъ остаться, это намъ нравилось, но раджа долженъ былъ сопровождать насъ, на что онъ, наконецъ, послѣ нѣкотораго колебанія согласился. Тутъ мы увидѣли, что вѣрить ему нельзя.
   Гребцы взялись за весла, и мы поплыли. На прощаніе мы дали залпъ по направленію къ этимъ негостепріимнымъ берегамъ, и я заигралъ на трубѣ, осѣняемый австрійскимъ штандартомъ, который развѣвался на кормѣ. Первый европейскій флагъ на этихъ водахъ въ странѣ людоѣдовъ!
   Полчаса спустя мы снова причалили у навѣса для лодокъ. Мѣстность эта находилась еще во владѣніи лонтонгскаго раджи. Нѣсколько туземцевъ какъ разъ вытаскивали одну изъ лодокъ на берегъ, а другіе праздно стояли тутъ же.
   Мы поспѣшили къ нимъ и обратились къ самому важному изъ туземцевъ съ просьбой ссудить намъ солу для переправы въ Балиге. Отвѣтъ былъ кратокъ и вопреки ожиданію нелюбезенъ: "раньше семи дней никакая солу не доставитъ васъ въ Балиге!" Это заявленіе совершенно сразило насъ; мы попали изъ огня да въ полымя. Дальнѣйшія попытки измѣнить рѣшеніе туземцевъ привели только къ тому, что они стали относиться къ намъ съ явной враждой, а потому мы рѣшили лучше вернуться и обратиться снова къ темнокожему раджѣ Лонтонга, обѣщавшему намъ солу черезъ 1--2 дня.
   Повернувъ къ берегу, мы остолбенѣли отъ изумленія: вдали по озеру поспѣшно плыла наша лодка. Мы кинулись къ берегу -- тамъ на пескѣ валялись выброшенными наши вещи! Воспользовавшись нашими переговорами, коварные мошенники изъ Амбариты поспѣшно выгрузили наши вещи и отплыли. Намъ оставалось еще слабая надежда: розыскать измѣнника раджу Амбариты и уговорить его позвать своихъ людей съ лодкой назадъ. Но его нигдѣ нельзя было найти; должно быть онъ заблаговременно спрятался куда нибудь или же уплылъ вмѣстѣ съ своими людьми, хладнокровно предоставивъ насъ жестокому произволу враждебно настроенныхъ дикарей. Возвращеніе назадъ было намъ коварно отрѣзано. Какое ему дѣло, что станетъ съ нами?
   Вскорѣ мы узнали, что насъ считаютъ за "бланда", т. е. за ненавистныхъ голландцевъ, за переодѣтыхъ солдатъ, явившихся въ страну для шпіонства. Всѣ наши увѣренія и объясненія не вели ни къ чему. Туземцы низачто не хотѣли повѣрить, что мы явились сюда лишь затѣмъ, чтобы познакомиться съ ихъ великимъ и славнымъ раджей, поднести ему подарки, что мы не враги, а искренніе и добрые друзья ихъ, туземцевъ. Мы указывали на развѣвавшійся надъ нами флагъ, который всякій изъ нихъ, побывавшій въ Балиге, могъ отличить отъ голландскаго, но и это не убѣждало ихъ, и наши слова летѣли на вѣтеръ.
   По отношенію ко мнѣ, говорили они, сомнѣній быть не можетъ, потому что у меня свѣтлые глаза, какъ у голландцевъ, и я ношу медали, какъ солдаты въ Балиге. Ясно было, что мы ничего не добьемся, а потому оставалось только послѣдовать ихъ приглашенію и отправиться въ близь лежащее укрѣпленное селеніе, гдѣ они хотѣли дать намъ пріютъ. Нѣсколько крѣпкихъ туземцевъ взгромоздили себѣ на плечи наши вещи и зашагали прочь отъ берега. Я по обыкновенію пошелъ впереди вереницы людей, Мехель позади ихъ. Буту, шедшій сейчасъ за мной, былъ очень серьезенъ и не преминулъ произнести нѣсколько волшебныхъ заклинаній:
   -- Впередъ, многоножка, впередъ! Мой путь -- твой путь! Мой путь ведетъ къ жизни! Моя рѣчь чиста! Помоги, о Боже! Прочь, злые духи, прочь разбойники! Покровъ отъ всего, что наноситъ вредъ!
   Десять минутъ спустя мы были уже у входа въ селеніе, состоявшее изъ 4 жилыхъ домовъ. Здѣсь намъ отвели маленькій сарайчикъ для риса, стоявшій на высокихъ бамбуковыхъ столбахъ, представлявшій даже по понятіямъ батаковъ самое жалкое убѣжище. По длинной бамбуковой лѣстницѣ взобрался я черезъ узкую низкую щель въ совершенно темное, грязное помѣщеніе, длиной въ 8, шириной въ 5 шаговъ. Здѣсь должны мы были помѣститься: я, Мехель, слуга Френсисъ, китайцы Ассамъ и Асенгъ, Буту и весь нашъ багажъ. Возлѣ самаго входа было что то вродѣ очага. Вскорѣ ко мнѣ присоединился Мехель. Онъ былъ въ самомъ скверномъ настроеніи и полагалъ, что мы угодили въ настоящее осиное гнѣздо. Онъ разсказалъ, что люди, несшіе наши вещи, утверждали по дорогѣ, будто мы навѣрное голландцы, сколько мы не открещивались отъ того; далѣе, по его словамъ, мы попали въ селеніе, гдѣ недавно свирѣпствовала оспа. Все это, разумѣется, сильно омрачило состояніе нашего духа; мы присѣли на полъ и принялись обсуждать наше положеніе, ибо было слишкомъ ясно, что насъ считали за военноплѣнныхъ. Но наши слуги дѣятельно принялись разбирать багажъ и стряпать обѣдъ.
   Насъ не окружала шумливая толпа любопытныхъ зѣвакъ, какъ то бывало при прежнихъ посѣщеніяхъ батакскихъ селеній. Напротивъ. Кругомъ царила мрачная тишина, зловѣщее безмолвіе и краснорѣчивое равнодушіе. Правда, время отъ времени во входномъ отверстіи появлялась темная фигура, но бросивъ взглядъ на насъ, исчезала снова. Только трое молодыхъ людей нѣкоторое время сидѣли противъ насъ, не проронивъ впрочемъ ни одного слова.
   Мы послали Буту разнюхать, что такое замышляютъ эти люди. Но отсутствіе его продолжалось дольше, чѣмъ мы ожидали, и пробило уже 9 часовъ вечера, а его все не было.
   Вечеромъ, когда мы захотѣли спуститься съ своей вышки, чтобы подышать немного передъ сномъ чистымъ воздухомъ, мы сдѣлали тревожное открытіе, а именно: лѣстница оказалась осторожно отставленной. Въ отвѣтъ на требованіе подставить ее мы услышали только хохотъ, обличавшій дьявольскую радость смѣявшихся. Къ счастью мы открыли послѣ нѣкоторыхъ стараній, что при извѣстной ловкости съ помощью бамбуковаго шеста можно было добраться до столбовъ, на которыхъ стояла наша вышка, и спуститься по нимъ внизъ. По сосѣдству мы наткнулись на 4-хъ вооруженныхъ ружьями батаковъ, очевидно, сторожившихъ насъ. Въ домахъ свѣтились огни и слышались голоса. Вернувшись назадъ мы стали ожидать въ боязливомъ нетерпѣніи возвращенія Буту. Уже въ насъ стали шевелиться сомнѣнія, не измѣнилъ ли онъ намъ подобно прочимъ, что было бы очень плохо для насъ, такъ какъ въ нашемъ положеніи намъ было совершенно невозможно обойтись безъ него. Понемногу все кругомъ насъ затихло. Мы попытались успокоить себя чтеніемъ, но всякій шорохъ прерывалъ наше занятіе, такъ какъ мы все еще не покидали увѣренности, что Буту вернется. Внезапно насъ охватило подозрѣніе, что батаки подкрадываются къ нашему дому. Должно быть это были стражи, которыхъ мы встрѣтили, когда спустились. Во всякомъ случаѣ надо было удвоить осторожность. Порой мы слышали тихій шопотъ, къ которому жадно прислушивались. Уловивъ обрывки чьей то рѣчи, мы внезапно поняли, какая опасность грозила намъ.
   Одинъ голосъ шепталъ:
   -- Намъ надо еще сегодня напасть и сожрать ихъ
   На что второй отвѣтилъ такимъ же шепотомъ:
   -- Еще рано, у нихъ горитъ свѣтъ, подождемъ немного.
   Такъ вотъ, значитъ, до чего дошло! Наша смерть была уже рѣшена!
   Мысли вихремъ проносились въ моемъ мозгу, и книга моей жизни раскрылась предо мной; она была такъ коротка и такъ прекрасна, и теперь неожиданный конецъ! Дорогіе образы близкихъ встали предо мною, они пришли сказать мнѣ послѣднее прости. Мнѣ казалось, что я вижу во мракѣ свою мать, и скорбныя очи ея, съ упрекомъ устремленныя на меня, доставляли мнѣ невыразимое мученіе. "Бѣдная мать, я приготовилъ тебѣ такое горе!" Подобно тому, какъ я заглянулъ въ свое прошлое, я пытался разгадать ближайшее будущее, ожидавшее насъ, и понемногу моей душой овладѣло необходимое спокойствіе, я овладѣлъ собою и могъ безстрашно смотрѣть въ глаза неизбѣжному.
   Френсисъ, Асенгъ и Ассамъ спали такимъ мирнымъ, беззаботнымъ сномъ, словно они были у себя дома. Какъ счастливы они! И стоитъ ли ихъ будить? Къ чему? Для обороны намъ не оставалось ничего иного, какъ оставаться на стражѣ и не гасить огня. Надо было выпадать, какъ сложатся дальнѣйшія обстоятельства.
   Наконецъ, послѣ десятичасоваго отсутствія, Буту явился. Понятно, что принесенныя имъ вѣсти нельзя было назвать пріятными: по его донесеніямъ положеніе наше было не такъ ужъ безнадежно, какъ мы думали, такъ какъ мы заключили изъ его словъ, что между дикарями образовались двѣ стороны или партіи; одна партія требовала нашей смерти, другая была настроена болѣе кротко. Мы не представляли себѣ, что могли сдѣлать съ нами эти болѣе умѣренные и не столь жестокіе люди по обычаямъ своей старины, но все же, словно утопающіе за соломинку, цѣплялись всѣми своими помыслами за мнѣнія этой партіи.
   Буту сообщилъ намъ, что туземцы считаютъ насъ за голландцевъ.
   -- А что думаешь ты о насъ Буту?-- спросили мы его.-- Думаешь ли ты также, что мы голландцы?
   Онъ замялся, но затѣмъ отвѣтилъ:
   -- Да, но,-- добавилъ онъ поспѣшно и дружелюбно,-- но вы мнѣ очень нравитесь, и я не покину васъ.
   Онъ дѣйствительно сдержалъ слово и оставался намъ вѣренъ въ эти тяжелые дни, когда надъ нашими головами висѣлъ Дамокловъ мечъ, и ангелъ смерти, проходя мимо, вѣялъ своимъ крыломъ въ нашемъ сосѣдствѣ.
   Мы разсказали ему, что слышали, и съ любопытствомъ ждали, какое впечатлѣніе произведетъ на него наше сообщеніе. Между тѣмъ за стѣнами дома время отъ времени слышался шумъ; значитъ батаки еще не улеглись на покой. Каждое слово, крикъ или шаги ясно раздавались въ ночной тишинѣ, заставляя насъ настораживаться и ждать чего-нибудь сквернаго. Наши ружья и револьверы лежали возлѣ насъ на готовѣ, свѣча тускло мерцала въ этой черной дырѣ, въ сторонѣ въ нѣмомъ молчаніи сидѣлъ на корточкахъ Буту, изрѣдка нарушая молчаніе шепотомъ краткой молитвы:
   -- Встаньте, два могучихъ бога! Воззрите на мою живую душу! О духъ моей бабки, помоги намъ своимъ заступничествомъ! Слова мои звучатъ глухо, какъ громъ, они спутаны, какъ молніи! Бодрствуй надъ моей судьбой! Защити, защити, защити!
   Порой онъ, вытаскивалъ небольшой амулетъ, висѣвшій у него на шеѣ на снуркѣ; это былъ маленькій ящичекъ изъ бамбука, исписанный кругомъ словами и знаками. Онъ вертѣлъ его въ рукахъ и набожно вперялъ въ нее свои взоры. Иногда надолго наступала гробовая тишина, нарушаемая лишь ровнымъ дыханіемъ спавшихъ слугъ и тиканьемъ моихъ часовъ съ будильникомъ. Какъ медленно ползло время! Въ этомъ состояніи неизвѣстности мгновенія казались намъ часами мученій. Внезапно молчаніе ночи было прервано громкимъ голосомъ, но звуки его пронеслись такъ спѣшно и неясно, что мы не поняли словъ и спросили Буту, что могло бы это означать.
   -- О, не бойтесь,-- сказалъ онъ успокаивающимъ тономъ,-- кто то требуетъ воды для больного оспой, умирающаго въ сосѣдней хижинѣ!
   Вотъ раздались быстрые шаги, хлопнула какая то дверь, и снова водворилась тишина. Между тѣмъ на небо взошелъ мѣсяцъ, бывшій на ущербѣ, и лучи его прокрались въ щелку нашей темницы. Буту взглянулъ на серпъ луны, и довѣріе и покой, казалось, снизошли на него.
   -- Зачѣмъ ты смотришь на мѣсяцъ?-- спросилъ я.
   -- О, это хорошій знакъ, господинъ! Потому что, да вотъ я вамъ разскажу: среди людей жила однажды прекрасная фея по имени Си Бору. Раджа Си Балунъ влюбился въ нее и захотѣлъ взять ее въ жены. Онъ сталъ придумывать средства, какъ бы овладѣть прекраснѣйшей дѣвушкой въ мірѣ, но такъ какъ руки ея искалъ еще одинъ князь, то раджа обратился къ знаменитому кудеснику и просилъ помочь ему. Искусный кудесникъ сдѣлалъ такъ, что фея полюбила Си Валуна, вопреки стараніямъ соперника и чарамъ помогавшаго ему другого кудесника.. И вотъ Си Валунъ женился на прекрасной феѣ, которую уже никто не оспаривалъ у него. Но въ очарованіи своего счастья онъ позабылъ наградить кудесника по обычаямъ страны и этимъ навлекъ на себя его злобу. Кудесникъ пошелъ къ его сопернику, они вмѣстѣ напали на Си Валуна и убили его. Ужасное горе охватило Си Бору. Съ плач что мы чувствовали себя не совсем хорошо и ожидали самого худшего.
   Между тем раджа, словно безжизненный труп, лежал на руках своих родных, возле стояла его жена. Стоны и плач наполняли темную хижину, к которой уже собирались обитатели деревни, явившиеся на празднество и пир.
   Но вот в круг ухаживавших за больным вступил местный гуру. Наступило зловещее молчание, и взоры всех устремились на кучку столпившихся вокруг больного людей, озаренных тусклым светом масляной лампы. Покончив свои заклинания, гуру [97] ушел, и все с боязливым напряжением стали ожидать результатов его чар. Но время шло, а больной все еще лежал почти без признаков жизни. Когда мы вторично заглянули в хижину, то заметили, что над распростертым и все еще неподвижным раджей склонилась какая-то другая фигура, руки которой то описывали какие-то знаки в воздухе, то гладили лоб и грудь больного. К немалому изумлению мы узнали в этом заклинателе нашего добродушного приятеля, людоеда Си Галака. Молчание, слабый свет лампы во мраке и эти движения -- все производило такое впечатление, точно мы попали в пещеру волшебника, наполненную не людьми, а тенями.
   -- Кто научил тебя заклинаниям и искусству лечить больных? -- спросили мы Си Галака, когда он покончил свое дело и вышел вон из хижины.
   Он принял чрезвычайно важный вид, сел возле нас на корточки и принялся рассказывать.
   Некогда в стране Пакпак жил один человек. Он был сын Дебаты, бога подземного царства, и одной русалки. Никто не знал, как он явился, сам же он поведал, что вышел на землю из глубокой пещеры. Он знал все чары и был первым и величайшим гуру. От него пошло это искусство. И по сей день знахари страны Пакпак славятся в целом мире. Каждое селение имеет своего гуру, он же вождь или старшина. Люди моего селения, да и не одни они, приходят ко мне, когда нуждаются в совете, напр. когда собираются в путешествие, строят дом или хотят жениться. Во всем этом они слушаются меня, ибо знают что мне открыто все сокровенное. Я знаю 127 знаков, наблюдаемых при гадании во внутренностях птиц, 20 [98] знаков в камнях и 70 таинственных линий на ломте отрезанного лимона, и всеми ими я умею распорядиться. Я знаю наши священные письмена. Я знаю все, все, и потому наши люди высоко почитают меня!
   Мы, конечно, подивились его всеведению и заявили, что чувствуем к нему большое почтение. Си Галак видимо обрадовался этому и принялся болтать дальше. Оказалось, что он владеет волшебным посохом, творящим поразительные чудеса.
   -- Не из дерева ли донгола твой посох, как у гуру Кабан Дьяе? --спросили мы.
   -- Да, да, -- ответил Си Галак и тотчас же принес этот посох, не представлявший ничего особенного, кроме пучка перьев, украшавших его верхний конец.
   -- Ну, брат, -- засмеялись мы, -- эдакий посох может сделать себе всякий!


   Но Си Галак посмотрел на нас с величайшим изумлением и затем даже рассердился.
   -- Каждый! Что вы смеетесь надо мной?
   -- Нет, но почему же не может всякий срезать с дерева донгола такую же палку?
   -- Это-то может всякий, только этого мало для волшебного жезла! -- заметил он почти с негодованием.
   -- Значит не так-то легко добыть себе волшебный посох?
   -- Ну, что вы спрашиваете? Изготовить такой посох, это ведь большая редкость в целой стране. Тут требуются большие и очень торжественные действия. Каждая область и каждое селение делают это по своему. [100]
   -- Так расскажи же, как поступаете в этом случае вы, Пакпак батаки!
   -- Чтобы посох имел чудодейственную силу, надо нескольким людям селения выступить в поход и изловить мальчика от 9--11 лет из враждебного племени. Когда его удалось поймать, то в особо назначенный день люди селения в праздничных одеждах собираются на площадь, где их уже ждет гуру с мальчиком?
   -- Что же делают с мальчиком?
   Тут Си-Галак замялся и не хотел рассказывать дальше, пока после настойчивых просьб с нашей стороны не разболтал нам отвратительные подробности этого обряда, при котором мальчика мучают самым ужасным образом и в заключение убивают. После этого голову отрезают от туловища и хоронят ее под выбранным к тому деревом. 14 дней спустя люди собираются снова, выкапывают голову, вскрывают череп и вмазывают частицы мозга идольскому изображению, вырезанному на ручке посоха, в ямки на груди и голове, которые после этого запечатывают воском. Дух мальчика вместе с частью мозга входит при этом в посох.
   Мы слушали этот рассказ с чувствами ужаса и отвращения и даже не хотели верить, чтобы подобные жестокости и суеверия творились в мире, но Си-Галан почти клялся, что сказал правду и что его волшебный посох изготовлен именно так. Впоследствии рассказы других батаков подтвердили справедливость его слов.
   Между тем надвигалась ночь, и возле дома старшины становилось все шумнее. Каждую минуту приходили новые кучки приглашенных, скоро их было [101] уже около 200 человек. Громкая болтовня, смех, крики и толчки превратили внутренность большой хижины старшины в какой-то базар, среди которого мы с трудом могли усесться за свой скромный ужин, состоявший из риса. Приглашенным гостям также подали угощение, и вскоре чавканье, рыганье и другие сопутствующие еде звуки сменили шум голосов. Расположившиеся против нас музыканты приготовились играть на своих инструментах; это были разной величины барабаны и один рожек.
   Туземец, заменивший больного старшину, и отличавшийся своим крикливым голосом, оттеснил толпу в стороны, так что между нами и музыкантами очистилось свободное пространство для пляски. Там и сям замерцали масляные лампочки, и музыканты ударили в свои инструменты. Сперва пронзительно заверезжал рожек, и звуки эти были так резки, так драли нам слух, что мы несказанно обрадовались, когда на смену рожка барабаны подняли свой адский грохот, заглушая его звуки. Вот с возвышенья, где лежал раджа, спустилась отвратительная старуха, оказавшаяся матерью больного; за ней двигались его молодые жены. К нашему удивлению они не покинули своих детей даже на время танцев, потому что малютки болтались за их спиной в складках саронга. Было очень смешно видеть, как черномазые рожицы высовывали свои изумленные физиономии то над плечом, то из под руки матерей. Молодые особы стали в кружок, в середине которого старуха принялась топтаться под такт музыки, взмахивая руками в воздухе и делая какие-то странные жесты. Молодые также топтались, подымая и опуская в такт музыке пальцы скрещенных на груди рук. [102]
   Следующий номер программы исполнила особа средних лет, -- сестра раджи -- одетая в красные платки. Пляска ее была гораздо живее и с каждым мгновением принимала все более возбужденный и дикий характер. Скоро волосы ее распустились, падая то на лицо, то на грудь или вились в воздухе, яркий румянец покрыл бронзовые щеки, и глаза засветились диким блеском. Движения плясуньи потеряли всякую прелесть, и дикие скачки ее напоминали нам скорее какую-то взбесившуюся ведьму или охваченную буйным помешательством сумасшедшую.
   Мы несколько перевели дух, когда на сцену вместе с этой ведьмой выступил брат старшины. В начале он плясал плавно, с исполненной собственного достоинства улыбкой на лице, но мало по малу пляска его становилась оживленнее в такт ускоренному темпу барабанов, он выхватил из ножен свой крис и с быстротой молнии принялся рассекать им воздух вокруг себя, словно поражал полчище невидимых врагов. В это мгновение на сцену явился заместитель раджи с трубчатым бамбуковым сосудом, наполненным пальмовым вином, и пляска перешла в немое мимическое представление. Все трое то приближались друг к другу, то снова расходились, делали какие-то знаки, выражавшие радость или изумление и относившиеся, по-видимому, к содержанию сосуда. Затем брату старшины поднесли красные цветы, он взял один из них и сунул его в рот заместителю старшины, который немедленно проглотил его. После этого пляска приняла дикий необузданный характер, пока женщина не впала в совершенное изнеможение, и ей не подали сосуда с вином, из которого она принялась утолять свою жажду. [103]
   Несколько вздохнув, заместитель старшины тоже выхватил нож, и оба мужчины исполнили танец мечей, перешедший под страшный грохот барабанов в какое-то неистовое скаканье и длившийся до тех пор, пока долгий пронзительный крик плясуньи не положил конец звукам музыки и прыжкам танцоров.
   Гробовое молчанье мгновенно сменило адский шум, царивший в доме, и мы почти с удовольствием внимали хрюканью свиней, возившихся под нашими ногами -- единственные звуки, нарушавшие тишину. С плясуньей от скачков, грохота музыки и вина сделались судороги, ей стали являться видения, открывавшие ей прошедшее и будущее; присев на пол, она судорожно помахивала волшебным ножом, крепко зажав его в тощей руке, и, мотая головой с распущенными волосами, рассказывала, что ей виделось. Празднество происходило не только в честь нас, оно должно было воодушевить собравшихся воинов на бой, так как на другой день им предстояло выступить в поход против жителей соседнего селения. Сестра раджи считалась, очевидно, ясновидящей, вещей пророчицей, и вот ее допрашивали о том, какой успех будут иметь предстоявшие военные действия. Речь ее была невнятна, отрывиста и спутана, так что было трудно понять, что собственно она предсказывала; ясно было только, что она всячески поносила врагов. Затем пляска, приняв еще более отвратительный характер, началась снова.
   Внезапно в толпе ко всеобщему удивлению появился больной раджа. "Чары Пакпака вернули ему силы!" шептали кругом нас. Раджа выступил вперед в сопровождении своей первой жены Катарсады, [104] брата и обоих заместителей и принялся плясать с достоинством и не без грации, взмахивая руками, на которых сверкали запястья. Этим танцем и закончилось около 2-х часов ночи торжество. Утром мы с трудом разбудили наших носильщиков и с большими усилиями заставили их взяться за дело. Выступив поздно в путь по направлению к Негори, мы с облегченным сердцем покинули веселый Пенгамбатан.
   По дороге нас вымочил, конечно, ливень, который льет здесь в это время года с перерывами каждое после обеда. Не помог нам и заклинатель дождя, числившийся в среде наших батакских носильщиков: сколько ни заклинал он, призывая то Дебату, то Мохалида, дождь лил по прежнему, и в прохладном воздухе дрогли не только легко одетые носильщики, но и мы сами. Но вот во мраке впереди засветились огоньки. Это было селение Негори.
   Грязные и мокрые ввалились мы с нашими людьми в деревню. Негори находится в области племени Тимор-батак, дома которых отличаются от всех виденных нами прежде. По крутой лесенке мы взобрались в хижину старшины, разделенную на две половины; в передней, меньшей, сидел на возвышении сам старшина, носивший титул "туван"; в задней большой комнате копошились его жены. Нам отвели место направо от входа, где рабы уже разостлали для нас циновки. Но вещи наши еще не прибыли, и мы не могли переменить мокрого платья. Слуги наши занялись приготовлением ужина. Туван сидел спокойно на своем месте и хоть наблюдал внимательно за всем, что творилось пред его глазами, однако ни одним движением не обнаружил [105] снедавшего его любопытства или изумления. Переодевшись, мы представились ему и выразили ему удовольствие, что видим знаменитого тувана, имя которого прославляется всеми батаками, вместе с тем мы поблагодарили его за гостеприимство. Туван ответил очепь кратко, так что мы едва услыхали звуки его голоса. Его молчаливость и сдержанность не внушали нам особого доверия. Здесь впервые мы были избавлены от толпы дикарей, с любопытством осаждавших всегда хижину, в которой нам давали приют.
   Однако утром, проснувшись очень поздно, мы уже застали кругом себя человек 20, ожидавших нашего пробуждения, сидя на корточках. Новая беседа с туваном совершенно рассеяла наше недоверие к нему. Он оказался, правда, молчаливым, но зато прямым человеком, просто выкладывавшим все, что у него было на уме. Это был единственный честный и правдивый батак, какого мы встретили на нашем пути через их области. Во время беседы он высказал мнение, что нам, вероятно, удастся переправиться через озеро, и обещал всяческую помощь с своей стороны, а также дал несколько очень дельных советов, какой путь нам выбрать. Между прочим он сказал, что будет лучше, если мы постараемся отклониться от левого берега озера, где наверно встретим враждебное отношение к себе и разные препятствия. Далее туван сообщил нам, что ведет сейчас войну с одним соседним племенем, и что несколько лет тому назад с помощью союзных раджей восторжествовал над другим враждебным племенем. "Все павшие и раненые враги, угодившие в наши руки, были пожраны на поле битвы", заключил он свое повествование. [106]
   -- А ты, туван, тоже участвовал в этом пире?
   -- Нет, ответил он, я ни разу в жизни не вкусил человечьего мяса.
   Так как он ни в чем пока не солгал нам, то мы поверили ему и похвалили его за это воздержание.
   Вечер мы провели в хижине тувана в оживленной беседе с батаками, собравшимися поглазеть на невиданных белых людей. Им видимо доставляло удовольствие отвечать на наши вопросы и рассказывать о своих делах. Мы узнали от них, что в стране существует работорговля и невольничьи рынки, где всегда можно найти живой товар. Рабы бывают двух родов: одни по рождению, вроде тех, которые услуживали нам в доме тувана, и рабы из военнопленных. Эти последние разумеется только и думают о том, как бы убежать из плена, и, так как укараулить их трудно, то в конце концов батаки предпочитают зарезать и съесть их. Родственники погибших такою смертью, конечно, мстят за них тою же монетою, и таким образом племена батаков вечно воюют между собой, истребляя друг друга. Наша беседа была внезапно прервана вскарабкавшимся по лестнице гонцом, вручившим тувану вражеское послание. Это послание состояло из нескольких бамбуковых дощечек шириной в два пальца, и исписанных разными знаками; его нашли повешенным на самом доме. Взоры всех устремились на вождя, и в комнате водворилась тишина. Мы были очень удивлены всем происшествием и не ожидали ничего хорошего. Что, как туван, гостеприимно принявший нас в своем доме, подвергается именно за это какой-нибудь опасности? Ведь слухи о [107] нашем появлении разнеслись по всему плоскогорью с быстротой степного пожара, и наше намерение переплыть озеро вызывало всюду неудовольствие и ненависть. Батаки некоторых областей, как нам было хорошо известно, были восстановлены против нас, жители крепко держались старых обычаев не пускать чужих в страну, и, разумеется, были очень возбуждены нахальством двух белых, осмелившихся нарушить их право, свято соблюдавшееся в течение нескольких столетий.
   Беспокойно поглядывая друг на друга, мы соображали, не касается ли это послание нас. Если там написано что-либо во вред нам, то наше предприятие должно было окончиться ничем, и следовало радоваться всякой возможности вернуться назад целыми. Ведь мы были вполне во власти этих дикарей и без их помощи не могли двинуться ни вперед, ни назад. Понятно, поэтому, с каким напряженным ожиданием мы следили за туваном, медленно и с трудом разбиравшим нацарапанные в послании знаки. К счастью наши опасения не имели основания. Дело шло о каком-то долге, который надлежало выплатить одному из родственников тувана. И хотя случай был обыкновенный, но согласно характеру батаков, обиженный грозил убийством и поджогом. Вот что стояло в письме:
   "Это письмо повесил я, говорит Си-Мада. Си-Родах не отдал мне цены риса. Мы просили его. Но он обругал нас и все-таки не выплатил цены, одной курицы. Если Си-Родах не выплатит цены, какую требуем мы, обиженные, то я сожгу сараи и убью людей. Моя родина висит на горах, мое имя -- ястреб, мой отец -- горная обезьяна. [108]
   Туземцы отнеслись к этой угрозе довольно равнодушно, лишь немногие произнесли какую-то угрозу по адресу написавшего послание.
   Вскоре это происшествие было забыто, и беседа потекла по-прежнему. Взошел месяц, и луч его, прокравшись сквозь щель двери, лег светлой полоской на пол хижины.
   -- Месяц вышел из неба, сказал туван. Мы спросили, как они себе представляют движение светил. Туван объяснил нам, что по мнению батаков небо состоит из мягкой, но все же достаточно прочной массы, которая висит над землей в виде купола. По верхней стороне его ходят светила и в числе их большая звезда затмения с таким же хвостом, как у Кометы, только темным. Если солнце или луна повстречаются с этой звездой, то они сильно пугаются и входят в небо, где ждут, пока она пройдет мимо. Оттого де и происходят затмения.
   -- А что вы думаете о землетрясениях?
   -- Глубоко под землей есть большое место, где живут большая змея Нипе и гигантский рак Гого; когда они двигаются пли повздорят, то земля дрожит, и вулканы выплевывают огонь.
   -- Откуда вы это знаете?
   -- Да уж это верно, -- ответил туван, -- так написано в наших священных книгах.
   -- Кто же из вас умеет читать?
   -- О, половина наших людей умеет, -- возразил туван с большой гордостью.
   -- А как насчет письма? -- спросил я.
   -- Сколько умеют читать, столько же и пишут.
   -- Кто научил вас этому искусству?
   И ты спрашиваешь, -- изумился туван. Кто же [109] как не бог, сам великий Дебата. Все знание и все книги происходят от одного большого бамбука, который вырос из земли в стране Тимор много поколений тому назад. Когда с ветвей его посыпались листья, оказалось, что они все исписаны Дебатой, и наши гуру переписали эти знаки в книги. Это письмо мы сохраняем до сего дня.
   По моей просьбе туван показал мне подметное письмо; букве были написаны четко и представляли разнообразные крючки.
   Затем туземцы начали в свою очередь распрашивать нас и обнаружили при этом гораздо больше живой любознательности, чем батаки, живущие в низменности и на плоскогорье.
   Я должен был рассказывать им о Европе, "стране белых", о голландцах и англичанах.
   Есть ли еще какие другие народы? Не самое ли большое и могущественное царство Россия?
   Такими вопросами осаждали они меня, и я особенно подивился, откуда они узнали о России. Что они знают голландцев, которых они называют "бланда" и с которыми входят в сношения, было естественно, но как к ним попали известия о России, этого я понять не мог.
   Наконец далеко за полночь беседа иссякла, и мы стали ложиться спать, но туземцы не расходились, наблюдая, как мы раздеваемся и т. п., и только когда мы легли и закрыли глаза, они потихоньку выбрались наружу.
   В Негори мне предстояло прожить несколько дней. Дело в том, что подарки и разные "заклания" в нашу честь так опустошили мою кассу, что я не решался продолжать путь с немногими оставшимися [110] средствами. Правда, несколько дней тому назад мы послали людей в Дели. за деньгами; но они не являлись. и потому я решил послать туда Мехеля с несколькими носильщиками, а самому со слугами и остальными людьми оставаться в Негори.
   На следующий день я занялся осмотром селения, снимая фотографии с туземцев и их жилищ Никто не противился этому. Из зданий мое особенное внимание привлекло к себе так называемое соппо, дом, имеющий то же назначение, как бале у других батаков. Это дом для совещания и для всяких сборищ. Он, как и другие, стоит на столбах числом 16, которые не врыты в землю, а стоят на камнях. Высокая крыша и столбы, поддерживающие ее, были украшены богатой резьбой и цветными рисунками белого, красного и черного цветов. В этом доме всегда царствовало оживление, так как люди селения проводили здесь свои досуги. Многие, особенно молодые, ковыряли какую-нибудь работу. Одни лениво валялись на полу, другие, усевшись в кружок слушали рассказчика; один туземец украшал ручку ножа резьбой, другой плел какую-то ткань, некоторые играли в шашки, в карты, в кости. Кругом соппо были раскинуты другие постройки, за которыми через холмы открывался живописный вид на озеро. Возле одной хижины я наблюдал, как женщина, за спиной которой торчал неизбежный ребенок, ткала на простом станке материю.
   Туван был очень внимателен и любезен. Он с большим любопытством ощупывал наши ящики, удивлялся полировке дерева и пришел в особенное восхищение от жестяного сундука, который я в [111] заключение подарил ему после усиленных просьб с его стороны.


   Но главным предметом восхищения и удивления туземцев служили мои часы с будильником. Их не столько занимал звон будильника, как громкое щелканье маятника, тик так которого они сравнивали с биением сердца. В числе моих вещей они откопали охотничий рог, из которого я по их просьбе извлек довольно приятные звуки. Эта труба превратилась в их глазах в нечто волшебное, так как она звучала лишь в том случае, если дул в нее я; сами они, сколько ни старались, не могли извлечь из нее ни одного звука.
   Мы болтали, перебирая разные вещи, до самого [112] обеда, как вдруг перед домом появились два вооруженных копьями воина. Я узнал в них моих гонцов, посланных за деньгами и ожидаемых с нетерпением. Они доставили мне деньги и письма, так что отныне я мог продолжать свое странствие, и оставалось только послать людей, чтобы они воротили Мехеля назад.
   Вечером в селение вступила торжественная процессия. Это был жених одной девушки из Негори со своими провожатыми. Он явился с подарками для отца невесты, и в числе их общее восхищение возбудил великолепный рыжий буйвол, которого немедленно закололи. Долго еще доносились к нам из дома невесты шум, смех и песни пировавшей там компании. На следующее утро я осмотрел озеро, по которому плыло несколько неуклюжих судов, называемых солу. Это ехали туземцы с своих островов, на базар, раскинувшийся внизу у берега.
   По возвращении домой я застал там Мехеля, которого успели вернуть с дороги. Он рассказал, что пришел в Кабан Дьяе как раз по окончании новой "жестокой" битвы, в которой участвовало несколько тысяч человек. Старшина рассказывал свои подвиги, как он сражался впереди всех и выпустил 42 заряда в своего отца и брата, находившихся на стороне врагов.
   -- Так они пали? спросил Мехель.
   -- Нет еще живы, ответил тот, но час моей мести настанет.
   Однако и в этом кровопролитном бою ни с той, ни с другой стороны не пало ни одного воина.
   В полдень в деревне снова поднялся шум и крики. Это жених с толпой провожатых явился за [113] невестой. На нем была прекрасная пурпурная одежда, на руке сверкал великолепный золотой браслет, а лицо сияло радостью. Вся деревня бежала вслед шествию, ребятишки бежали возле и впереди и вместе с взрослыми шумели, кричали, смеялись и выкидывали всякие штуки. Когда гости убрались за двери дома невесты, мы пошли в сопровождении родственника тувана взглянуть на брачный пир. Невеста, нацепившая все свои украшения, сидела между своими родителями на почетном месте возле двери; жених с дружками сидел дальше в глубине хижины. В это время перед домом было выставлено напоказ приданое невесты, состоявшее из подарков, поднесенных ей по этому случаю родственниками; тут были блюда, тарелки, рогожи, подушки и прочая рухлядь. По окончании пира невеста простилась с родными, вышла из дому и полюбовавшись на подарки, последовала в сопровождении гостей за своим женихом в его деревню, где их ожидало новое пиршество в доме его родителей.
   Вечер мы провели по прежнему в обществе тувана и его домочадцев, причем, по настоятельной просьбе присутствовавших, я должен был сыграть им кое что на "волшебной" трубе. На другой день, -- это было как раз Пасхальное воскресенье, -- мы занялись писаньем писем. Но едва только один из батаков увидал наше занятие, как, изумленный, немедленно кинулся за другими. Вскоре мы были окружены густой толпой любопытных, наблюдавших с напряженным любопытством, как перо летало по бумаге, оставляя на ней целую тучу затейливых крючков. На лицах их мы читали страх, ужас, испуг, и они наверное пустились бы на утек, если бы [114] их не удерживало на месте жгучее любопытство и наши успокоительные увещания. Мы даже струхнули, как бы дикари не сочли нас за опасных кудесников, творящих злые заклинания, и не пришибли бы нас на месте. Дело в том, что хотя они и умеют писать, но писание их есть скорее рисование -- так медленно выписывают они свои буквы. Здесь же, наблюдая за быстрой работой пера, они моргали глазами и то и дело покрикивали: э! э! э! -- ци, ци, ци, ци, ци! желая, вероятно, изобразить этими звуками торопливую беготню пера по бумаге. "Белые пишут, точно муравьи бегают по бумаге!" заметил кто-то из них. Они совали нос в чернила, обнюхивали наши свечи и строили всякие предположения насчет этих вещей.
   Во всем Негори имелась только одна дрянная лодчонка, которая с трудом вмещала только нас, не говоря уже о багаже. Поэтому туван вошел в переговоры с вождем, большого селения Пурба Серибу о предоставлении нам большого челна, так называемого солу. Но раджа и слышать не хотел об этом. Тем не менее мы приготовили все для того, чтобы выступить в дальнейший путь. Действительно, на другой день в полдень нас известили, что раджа наконец согласился предоставить нам за 10 долларов свою солу для переправы в Амбариту, и что на завтра она будет доставлена в бухту для погрузки нашего багажа и людей. Посланные взяли плату и ушли. Мы предложили тувану 3 доллара за хлопоты, но он с испугом отказался от этого вознаграждения и робко попросил меня подарить ему часы, запас которых я вез с собой именно для подарков. Я конечно исполнил просьбу этого во всех отношениях порядочного и приличного дикаря, возбудившего к [115] себе наше искреннее уважение -- до такой степени отличался он от своих соотечественников. Я хотел подарить ему оставшийся у меня тюк опиума, но, поискав, я не нашел его, и вскоре выяснилось, что его утащил младший брат Пенгамбатанского раджи, утащил и продал за 23 доллара на рынке. Он, конечно, благоразумно скрылся, да мы и не могли задержать его, так как он провожал нас добровольно, а не по найму. Я поручил Мехелю отправиться в Пенгамбатан и потребовать у воришки тюк или его цену.
   Пока Мехель исполнял это поручение, я решил отправиться за ладьею лично в бухту Пурба, чтобы обещавший ее нам раджа не раздумал, как это часто случается у этих туземцев. Непостоянство их так велико, что на них ни в чем нельзя положиться. Сегодня они в хорошем настроении и обещают, что угодно, а назавтра, смотришь, уже забыли о своем обещании. Они, вероятно, думают, что обещать не значит еще сдерживать слово, а потому если с ними медлить и дать им возможность очнуться, то они всячески стараются уклониться от своего обещания. А потому надо было поторопиться.
   Меня сопровождал туван и один из его заместителей.
   В маленьком челне, едва вмещавшем меня с этими провожатыми и грозившем опрокинуться при первой неосторожности, я впервые выплыл на голубую поверхность озера. Вода его была так прозрачна, что можно было различить на дне глыбы скал, но не видно было ни одной даже самой маленькой рыбки.
   -- Дальше, в озере, -- объяснял мне туван, -- [116] есть пучина, вода там еще светлее и на дне видны остатки деревни, провалившейся некогда туда (Из описания путешественника можно заключить, что озеро Тоба образовалось, подобно Мертвому морю, на месте обширного провала. Оно окружено обрывистыми берегами и обставлено действующими еще вулканами).
   Наш челн двигался вдоль берега. В заливах зеленели тропические деревья, отражения которых были особенно красивы в слегка зеленоватой воде. Местами волны разбивались о скалистый берег полосой пены, а сверху с обрывов свешивались цепкие лианы, купавшие свои корни в воде. В трещинах темных скал гнездились бесчисленные растения, украшавшие нагие обрывы. Обогнув скалистый мыс, наш челн вошел в прелестную бухту Пурба, где раскинулось несколько селений. Через 20 минут мы причалили к берегу возле большого бананового дерева, под которым в это время шел рыночный торг, и туземцы были так заняты своими делами, что в первую минуту не обратили на нас никакого внимания, полагая, что мы тоже простые приезжие.
   Везде в стране батаков появление двух белых с толпой туземных носильщиков привлекало всегда общее внимание, но того, что произошло на этом рынке, я никак не ожидал. Лишь непоколебимое спокойствие и хладнокровие помогли мне вынести это испытание: малейший признак страха, и прощай жизнь. Едва я ступил на прибрежный песок, как шум и крики стихли, и взоры всех устремились на меня; вид белого превратил всех в немые изваяния. Эта зловещая тишина, напомнившая мне затишье перед грозой, не могла длиться долго и должна была нарушиться так или иначе. И действительно, [117] мгновение спустя, раздался дикий крик; сотни голосов; казалось, мужчины подняли свой воинственный вой, а женщины, из которых многие кинулись в испуге прочь, кричали, точно их поразил смертельный ужас. Встреча была не особенно любезная, и вскоре на меня посыпались насмешки, -- я был ведь единственный европеец в толпе дикарей: Торговля на время прекратилась совершенно.
   Когда туземцы понемногу обратились к прерванным занятиям, я вмешался в толпу. Базар почти во всем напоминал виденные мною раньше, разве только, что в числе туземных товаров тут продавалась еще мелкая рыба. Меня сопровождала по пятам толпа мальчишек, которые насмешливо шушукались на мой счет. Если я внезапно оборачивался, они в испуге рассыпались в стороны, чтобы через мгновение словно мухи, опять облепить меня. Скоро мне надоело их приставанье, и я пошел отыскивать тувана, которого застал за оживленной беседой в кружке сидевших на корточках и жевавших бетель батаков. Речь шла, очевидно, обо мне. Не имея возможности протискаться к нему, я объяснил ему знаками, что пора приняться за дело, именно, взять обещанную нам солу. Эта ладья была выдолблена из цельного ствола дерева и имела до 13 метров в длину; она лежала под навесом вместе с другой старой лодкой, вблизи базара, у самого берега озера. Но столкнуть ее на воду удалось лишь через час. За это дело принялась толпа туземцев человек в 60, не столько, чтобы угодить мне, сколько потому, что шум и возня, сопровождавшие спуск, очевидно, забавляли их. Они разыграли при этом целую комедию, так что зрителю могло показаться, будто батаки намерены [118] выполнить эту работу одним криком и жестикуляцией. Половины этой толпы было бы совершенно достаточно, чтобы скатить лодку по круглым бревнам на воду в несколько минут. А тут их возилось и кричало с полсотни, и каждый имел такой вид, точно дело сделано только благодаря именно его исключительным усилиям и хлопотам. Я был несказанно рад, когда, наконец, забрался в лодку, и мы пустились в обратный путь. Хотя шестеро моих провожатых, в том числе две женщины, усердно работали веслами, тем не менее большая лодка подвигалась вперед очень медленно. И все же мы добрались в Негори еще до наступления обычной грозы.

ГЛАВА VI. Плавание по озеру Тоба и наше пленение в Лонтонге.

   14 Апреля был день нашего отплытия. Мы и наши люди поднялись, конечно, рано и привели в порядок багаж, но нанятые нами гребцы и не думали торопиться, так что было уже около полудня, когда мы тронулись в путь. Перед отплытием я хотел заплатить тувану за двух коз, которых он доставил нам на дорогу, но он отказался от какого-либо вознаграждения. Таким образом этот туземец до конца проявил столь редкие в батаках бескорыстие и справедливость, потому что любезность у них только маска, прикрывающая жадность, В 11 часов нам, наконец, удалось согнать гребцов к дому тувана, где он на наших глазах выплатил каждому из них причитавшееся ему вознаграждение. Затем они принялись перетаскивать наши вещи в лодку. Наконец все было готово: тюки и ящики разложены на [119] дне лодки, и устроены скамейки для гребцов из досок и сучьев пизанга. Туван вышел на берег с толпой своих односельчан еще раз проститься с нами, а голые коричневые ребятишки, взобравшись на сучья деревьев, с проворством обезьян бегали по нависшим над озером ветвям и, словно лягушки, прыгали оттуда в воду; 36 гребцов, усевшись попарно, взялись за весла, и тяжелая ладья тронулась. На прощание мы дали залп из ружей, повторенный эхом у обрывистых берегов, и сверх того, достав трубу, я сыграл на ней военные сигналы, звуки которых понеслись по воде к бухте Негори. Гребцы пришли в веселое настроение и затянули песню Хелья-хе, хо-ле-ра, холья холья холья-хе! под звуки которой весла их мерно погружались в воду, унося нашу ладью к неизвестным берегам. Погода тоже благоприятствовала нам: синее небо отражалось в озере, гладкую поверхность которого не рябил ни малейший ветерок. Мы сидели на носу и с возрастающим любопытством, смешанным с чувством удовольствия, смотрели то на убегавший от глаз берег, то на лежавший впереди остров Тоба. Любопытство и желание проникнуть на этот таинственный остров буквально пожирали нас. Но достигнуть этой цели при столь благоприятных условиях, казалось, было слишком хорошо. Почти мгновенно, что часто случается на этом озере, поднялся бурный вихрь, по озеру заходили волны, и нашу лодку пошло качать из стороны в сторону. В это время мы были вблизи небольших островов Мая, лежащих при северном конце острова Тоба, но не могли причалить к ним вследствие сильного волнения. Эти островки необитаемы и состоят из низких, поросших травою скал, едва на [120] несколько футов подымающихся над поверхностью озера. Обогнав их, мы очутились против большого острова, на берегу которого приметили несколько селений. Возле них паслись буйволы, а на полях, раскинувшихся по склонам гор, работали женщины. Там и сям появились и мужчины, которых появление нашей лодки, видимо, приводило в изумление и беспокойство. Некоторые сбегали к берегу, махали и кричали нам, спрашивали, что нам нужно, и приказывали причалить. Но мы гребли дальше, не обращая на них никакого внимания. Плывя возле самого берега, мы вошли в пролив между островом и материком, шириной верст в 5. Велико было наше изумление, когда мы заметили, что остров простирается далеко на юг, постепенно увеличиваясь в размерах. Горы его подымались до высоты 600 метров, как и берега озера. Вскоре ветер спал, озеро успокоилось, но густые тучи клубились по небу, ежеминутно угрожая проливным дождем. Но гребцы не унывали. Должно быть звуки моей трубы, впервые слышанные ими в Негори, сильно понравились им, потому что они все время просили меня поиграть на ней. В числе приставших к нам в Негори батаков был молодой Буту, племянник тувана, сильно напоминавший его своим честным и открытым характером. Он просил так неотступно, что я не мог отказать ему и не раз оглашал озеро и берега трубными звуками. Действие их было такое, точно в руках моих был волшебный рог. Звуки раскатывались по гладкой поверхности озера и, отразившись о крутые берега, будили дремавшее эхо. И вот на безлюдных берегах, словно из под земли, вырастали фигуры туземцев, выбегавших из своих [121] селений, чтобы узнать, откуда несутся и что обозначают эти странные, неслыханные ими звуки.
   Но вот пошел дождь, и мы были чрезвычайно рады, когда перед нами открылся наконец залив Амбарита, что значит "золотой палец,, После плавания, длившегося 3,5 часа, мы пристали к берегу близ устья ничтожного ручейка. Здесь стояла другая, нагруженная товаром солу, плывшая, как мы потом узнали, в Балиге, местечко на южном конце озера, куда лежал и наш путь.
   Итак, мы ступили на почву таинственного острова и находились в самом сердце страны батаков! Мы добрались-таки до него и ходили по почве, куда невообразимая жестокость и непримиримая вражда туземцев не пускали никого чужого! Что-то ожидает нас впереди! Пока мы занимались выгрузкой вещей, на берег вышел сын старшины Амбариты. Это был молодой человек лет 25 с умным, но деспотическим выражением лица. Платок на его голове был украшен серебряной цепочкой, спускавшейся за ухом до самого плеча. На правой руке его мы заметили черный оплетенный чем-то браслет, сделанный, как нам потом сообщили, из губ убитого врага. Этот браслет защищал носившего от всякой опасности. Заместитель гостеприимного тувана, которого тот дал нам в провожатые, вышел вперед и сообщил этой знатной персоне, что мы приехали сюда в гости к его отцу и привезли ему подарки. В ответе сына раджи нас поразили резкие, отрывистые звуки его речи. После краткой беседы с заместителем тувана он обратился к нам.
   -- Идемте, я сведу вас к отцу.
   Он пошел вперед; мы за ним, вдоль ручья, [122] извивавшегося по ущелью с плоским дном, так что мы трижды перешли его, прежде чем добрались до дома старшины Амбарита. Само местечко состояло из 15 отдельных селений. Первое из них лежало в 60 шагах от озера и было окружено булыжным валом, по гребню которого зеленой стеной росла бамбуковая ограда. Узкие ворота вели во внутрь со стороны ручья. Мимо него вела тропинка к поселению старшины. Здесь стояло восемь жилых домов, выстроившихся в линию, но на крышах их мы не заметили обычных у каро-батаков украшений в виде буйволовьих голов. Напротив домов стояли бале, постройка для хранения риса и окруженная цветочной клумбой каменная ваза, в которой хранился череп деда нынешнего раджи.
   Наш вожатый остановился возле второго дома, приглашая нас войти. Дом этот, как и другие, был окружен валом из хвороста. Вход был устроен под домом. Мы взобрались по короткой лестнице через опускную дверь в полутемную внутренность хижины, в которую редкие лучи света проникали лишь через узкие щели в крыше. Когда глаза наши привыкли к полумраку, мы увидели, что находимся в довольно большом помещении, посередине которого находился грязный, запущенный очаг. Нам и нашим вещам отвели место в правом углу возле входа. Скоро принесли и сложили здесь наши вещи, между тем как гребцы и слуги должны были найти себе приют где-нибудь в другом месте. Буту остался при нас.
   О старшине не было ни слуху, ни духу, и мы узнали вскоре, что находимся вовсе не в его доме, а в доме его сына. Через полчаса явился раджа Амбариты, [123] старый, приятный на вид туземец, круглая физиономия которого сияла довольством, между тем как черты его лица выражали какую-то смесь добродушия и фальшивости. Он расположился возле нас и, после обмена обычных любезностей, я вручил ему и его сыну подарки. К сожалению, запасы наши были скудны, особенно мало было пороху, который очень ценится на острове, и которого мы не мало растрясли по пути. Для опыта я добавил к подаркам два перочинных ножа и был приятно изумлен, когда заметил, с каким удовольствием они приняли их. В общем подарки, видимо, удовлетворили наших хозяев, что было заметно по их веселому настроению. Но для сына оказалась справедливой французская поговорка, что аппетит усиливается по мере еды, потому что ему хотелось все новых и новых вещей, и он приставал к нам со своими просьбами целый вечер. Он явился даже к нашему скромному ужину и выклянчил у нас кусок курицы и горсть риса, хотя его склады ломились от запасов, и он вряд ли нуждался в чем-либо.
   Но что за перемена произошла с нашим провожатым, заместителем тувана Негори? Он внезапно пришел в самое скверное расположение духа, стал грубить нам и всячески уклонялся от переговоров с раджей Амбариты насчет предоставления нам новой лодки для продолжения плавания. После ужина он развалился на полу и закрыл глаза, показывая этим, что на сегодня покончил всякие дела с нами. Позже, когда ему, по-видимому, действительно захотелось спать, он, не вымолвив ни слова, покинул хижину.
   Раджа Амбариты выразил мнение, что этот человек сердит на нас и что он, раджа, не понимает, [124] как такой человек мог занимать должность заместителя тувана Негори. Мы не могли понять причины озлобления нашего провожатого. Тогда мы сами завели речь о нашем дальнейшем путешествии, но вскоре заметили, что в этом деле нас ожидают величайшие трудности, и что только крайняя осторожность и рассудительность могут привести нас к желанной цели и расположить раджу более или менее в нашу пользу.
   Ражда не давал нам прямого ответа: то у него не было солу, то мешала война, которую он вел с какими-то соседями, ожидая каждую минуту нападения, словом выполнению нашей просьбы мешало множество препятствий. При этом ответы нам давал его сын, который перебивал своего папашу на полуслове, когда тот с полу-любезной, полу-насмешливой улыбкой отвечал нам, поколачивая маленьким пестиком по листьям бетеля, который он не мог разжевать за отсутствием зубов.
   Понемногу хижина наполнилась таким множеством людей, что нам почти не оставалось места пообедать. Наш обед, как и везде, вызвал всеобщее изумление. На нас напирали со всех сторон, наблюдая, как мы берем куски пищи блестящими инструментами. Эта невыносимая толкотня, шум, крики и смех раздосадовали нас до такой степени, что мы, наконец, попросили раджу выгнать хоть часть гостей вон. К счастью, он внял нашей мольбе, выгнал кое-кого и захлопнул за ними подъемную дверь в полу. В хижине стало несколько свободнее, но едва мы разостлали постели и принялись ложиться спать, как началась новая толкотня, потому что туземцам очень хотелось посмотреть, как мы раздеваемся. Каждое наше [125] движение и действие подвергалось замечанию и обсуждению. Так напр. по их мнению мы носили на ногах куртки (штаны) и сдирали с ног шелуху (чулки). Погасив свечи, мы остались в темноте и избавились от любопытных, но о сне нечего было и мечтать. Правда, раджа ушел из дому с большею частью посетителей, но сын его остался с тремя туземцами, с которыми принялся играть в какую-то игру, громко болтая и покуривая опиум. Они шумели, не обращая никакого внимания на наше присутствие. Буту, казалось, чувствовал себя среди этих батаков так же скверно, как и мы. Прежде чем заснуть, он помолился с серьезным, смиренным видом:
   -- Сойди, Дебата Небесный, подымись наверх Дебата Подземный, будь со мной бог земли, помоги мне бог хранитель моего отца! Отстрани от меня всякое злое колдовство, прогони его из этого дома и его окрестности!
   Затем он со спокойным сердцем улегся, закрыл глаза и заснул. Но мы не могли спать, прислушиваясь к шуму голосов. Наш хозяин вел речь и, должно быть о нас, притом не в очень дружелюбном смысле, потому что я видел при тусклом свете масляной лампочки, как он неоднократно подмигивал в нашу сторону и несколько раз вставал, чтобы посмотреть, спим ли мы. Лишь в 2 часа ночи в хижине водворился мрак и тишина. Тем не менее сон бежал от глаз моих. Я чувствовал, что мы попали в разбойничье гнездо, где нас только только что терпели, и то лишь в намерении высосать из нас все что можно. Согласно древнему обычаю мы были свободны, но вне всякого покровительства, и если бы кому-нибудь вздумалось настоять на выполнении [126] закона, запрещавшего чужестранцам появляться в этой стране, то нас ожидала смерть, а наше тело пошло бы в пищу блюстителям древнего закона.. Неудивительно поэтому, что ни один из многочисленных нанятых нами носильщиков не отважился сопутствовать нам в эту страну. Спасение и удача зависели исключительно от разумного поведения, от спокойствия, бесстрастия и присутствия духа. Я чувствовал ясно, как с сегодняшнего дня все круто изменилось вокруг нас. Надо было быть настороже и тщательно изучить характер этих островитян. Затем мысли мои направились на наше удачное пока путешествие, на дни, проведенные в Негори, где мы чувствовали себя так спокойно и безопасно. Наконец я заснул.
   Но не долго длился мой сон: в хижине стало светло и шумно, так как женщины принялись за свою повседневную возню. Вскоре к нам опять набилось пропасть народу, в нетерпении ожидавшего возможности взглянуть, как мы встаем и одеваемся. Вместе с ним появился наш провожатый, заместитель тувана, который вопреки прямому приказанию своего повелителя, наотрез отказался довести нас до Балиге и заявил, что возвращается домой. По его словам, здешний раджа согласился заменить его. Все дообеденное время протекло в этих переговорах, которые частью велись таинственно вне дома, частью громко в нашем присутствии. Раджа потребовал, чтобы мы выплатили ему полное вознаграждение за проводы до Балиге сейчас же вперед. Было ясно, что он собирался надуть нас, в противном случае он удовольствовался бы, если не уплатой в Балиге, то хоть хорошим задатком. В виду этого мы решили оценить его труд возможно дешевле и выговорить его [127] услуги на долгий срок, что нам в конце концов и удалось.
   С этого момента обнаружилось, что иъ числа провожавших нас носильщиков и других батаков мы могли положиться вполне только на одного Буту. Он чрезвычайно охотно услуживал нам и доносил о том, что говорят про нас в селении. Он заявил также, что проводит нас до Балиге, между тем как все гребцы, взятые из Негори, сейчас же после обеда снарядились в путь и отплыли домой под предводительством озлобленного заместителя тувана. Для нас услуги и преданность Буту имели неоценимое значение.
   Вечером туземцы рассматривали наши вещи и, конечно, заинтересовались часами будильником. "Не иначе, что в них обитает дух его деда", решил один из них, с чем согласились и прочие. Новое изумление вызвала в них перемена фотографических пластинок, которую я произвел в темноте при свете красного фонаря; в толпе царило гробовое молчание, лишь немногие осмелились шептать соседу на ухо несколько робких замечаний. Затем, по наущению Буту, они просили меня сыграть на трубе, и я убедился в могуществе музыкальных звуков даже в этом отдаленном уголке земли, ибо громкие звуки военных сигналов необыкновенно нравились дикарям. Когда я кончил, в хижине царила почтительная тишина, сменившаяся внезапно бурными выражениями восторга.
   В это время пришло известие, что солу для нашего плавания будет готова к завтрашнему утру. Не откладывая дела в дальний ящик, мы принялись укладываться и заявили радже, что он обязательно [128] должен сопутствовать нам, так как взял деньги и этим поручился за нашу безопасность.
   -- Я по силе возможности буду охранять вас от злодеев и провожу вас в своей лодке, сколько могу, -- уклончиво отвечал он.
   Сын его долго не давал нам покою вечером: он шарил в наших вещах, выискивая что-нибудь, что могло пригодиться или нравилось ему. Он просил Мехеля подарить ему черную куртку, а когда тот отговорился неимением ее, он перешарил его вещи и докопался таки до нее.
   -- Ведь вот у тебя есть куртка, а ты не хочешь подарить ее, -- возмутился он.
   Ко мне он пристал с просьбой подарить ему полотна. Я тоже отговорился неимением такого, но когда стали стлать постели и вытащили простыни, он пришел в ярость.
   -- Мне ты сказал, что не имеешь полотна, а вот ты спишь на белой тряпке!
   Туземцы Амбариты сдержали свое слово, потому что, когда я поднялся на заре и стал снаряжаться в путь, все последовали моему примеру и принялись таскать вещи на берег, куда и я направился с первой партией носильщиков. Когда все собрались, я заметил к своему величайшему неудовольствию, что сын раджи тоже намерен сопутствовать нам. Мне это было очень неприятно, так как я видел, что он пользовался дурным влиянием на своего отца. Предназначенная для нас солу представляла жалкое полусгнившее судно. Она валялась у стены ближайшего селения и была залита дождевой водой, которую надо было еще вычерпать, прежде чем спустить ее на воду. Это отсрочивало наше отплытие на несколько [129] часов. Наконец, когда мы снова очутились на гладкой, залитой ослепительными лучами солнца поверхности озера, я почувствовал в душе спокойствие и уверенность, заставившие меня забыть недавнюю тревогу. Только унылое пение гребцов, эти монотонные звуки "хо-лья-хе, хо-ле-ра" пробуждали в сердце смутное беспокойство, в котором я не мог отдать себе отчета.
   Мы плыли на восток, пока не обогнули мыс полуострова, за которым направились к югу. Гребцы работали усердно и дружно, Буту пел звонким голосом, а я время от времени играл на трубе. Вскоре пролив, по которому мы плыли, стал уже, и вдали показались укрепленные селения Лонтонга. Мы приблизились к ним, так как раджа Амбариты заявил нам, что в этой солу невозможно плыть дальше и надо испросить себе новую у лонтонгского раджи. Ладья наша, действительно, была из рук вон плоха. После полуторачасового плавания мы сошли на берег у маленького укрепленного селения, окруженного каменным валом с живой бамбуковой изгородью наверху. Под навесом, покоившимся на каменных столбах, лежали три большие солу.
   Раджа Амбариты и его упрямый жадный сын направились к лежавшему дальше от берега селению где надеялись найти раджу Лонтонга и привести его с собой на берег. Мехель отправился с ними, частью из любопытства, частью для наблюдения за ними, я же остался с гребцами у лодки и ожидал их возвращения. Они остановились у большого, украшенного резьбой и живописью дома. Но раджи не было дома, он ушел купаться. Пришлось ждать. Когда раджа вернулся, он гордо прошел мимо Мехеля без всякого приветствия, словно не замечал его, и [130] позвал обоих батаков с собой в дом. В это время я успел снять фотографию с толпы любопытных, сбежавшихся на берег, причем они даже не заметили этого. Остальное время ожидания мы провели в том, что выкупались в мелком и поросшем травами озере.
   Гордый принц батаков появился на берег с обоими раджами из Амбариты в тот момент, как мы кончали одеваться. На берегу разостлали ковер, на котором мы уселись вместе с раджей для переговоров. Этот принц или раджа поразил нас темным цветом своей кожи. Лицо у него было самое лукавое, не внушавшее никакого доверия. Мы раскланялись с ним любезно и гордо и передали ему кое-какие подарки из своего сильно убавившегося запаса. За раджей поместился воин с копьем, которое было богато выложено серебром и украшено пучком красных волос.
   Долго договаривались мы о такой простой вещи, как наем солу, и все-таки не пришли ни к какому соглашению, так как раджа объяснил нам, что, если он даст нам солу, то сам должен сопровождать нас, а это он может лишь через 1 -- 2 дня. Конечно, все это были только отговорки, скрывавшие самые скверные намерения. Но мы не соглашались ждать именно потому, что не доверяли радже, и потому заявили радже Амбариты:
   -- Ты обещал переправить нас через озеро. Ты захотел, чтобы мы пристали здесь для найма лучшей лодки, которую будто бы можно получить здесь. Но так как раджа Лонтонга не соглашается отпустить нам сегодня лодку, то мы требуем, чтобы ты вез нас дальше в своей солу, как обещал. [131]
   Он неохотно уступил нам, заявив, однако, что в его лодке невозможно переправиться через южный конец озера. В этом он, пожалуй, был прав, потому что лодка была плоха, а потому мы обещали ему сделать новую попытку раздобыть лодку дальше в каком-нибудь лежащем к югу селении.
   На этом мы порешили и поднялись со своих мест. Но когда мы поместились вместе с гребцами в лодке, этот мошенник остался со своим сыном на берегу, не обнаруживая ни малейшего желания присоединиться к нам. Нам же он закричал, что, так как сын его не желает ехать дальше, то и он остается и подождет здесь возвращения своей лодки. Что сын желал остаться, это нам нравилось, но раджа должен был сопровождать нас, на что он, наконец, после некоторого колебания согласился. Тут мы увидели, что верить ему нельзя.
   Гребцы взялись за весла, и мы поплыли. На прощание мы дали залп по направлению к этим негостеприимным берегам, и я заиграл на трубе, осеняемый австрийским штандартом, который развевался на корме. Первый европейский флаг на этих водах в стране людоедов!
   Полчаса спустя мы снова причалили у навеса для лодок. Местность эта находилась еще во владении лонтонгского раджи. Несколько туземцев как раз вытаскивали одну из лодок на берег, а другие праздно стояли тут же.
   Мы поспешили к ним и обратились к самому важному из туземцев с просьбой ссудить нам солу для переправы в Балиге. Ответ был краток и вопреки ожиданию нелюбезен: "раньше семи дней никакая солу не доставит вас в Балиге!" Это заявление [132] совершенно сразило нас; мы попали из огня да в полымя. Дальнейшие попытки изменить решение туземцев привели только к тому, что они стали относиться к нам с явной враждой, а потому мы решили лучше вернуться и обратиться снова к темнокожему радже Лонтонга, обещавшему нам солу через 1-2 дня.
   Повернув к берегу, мы остолбенели от изумления: вдали по озеру поспешно плыла наша лодка. Мы кинулись к берегу -- там на песке валялись выброшенными наши вещи! Воспользовавшись нашими переговорами, коварные мошенники из Амбариты поспешно выгрузили наши вещи и отплыли. Нам оставалось еще слабая надежда: разыскать изменника раджу Амбариты и уговорить его позвать своих людей с лодкой назад. Но его нигде нельзя было найти; должно быть он заблаговременно спрятался куда-нибудь или же уплыл вместе с своими людьми, хладнокровно предоставив нас жестокому произволу враждебно настроенных дикарей. Возвращение назад было нам коварно отрезано. Какое ему дело, что станет с нами?
   Вскоре мы узнали, что нас считают за "бланда", т. е. за ненавистных голландцев, за переодетых солдат, явившихся в страну для шпионства. Все наши уверения и объяснения не вели ни к чему. Туземцы ни за что не хотели поверить, что мы явились сюда лишь затем, чтобы познакомиться с их великим и славным раджей, поднести ему подарки, что мы не враги, а искренние и добрые друзья их, туземцев. Мы указывали на развевавшийся над нами флаг, который всякий из них, побывавший в Балиге, мог отличить от голландского, но и это не убеждало их, и наши слова летели на ветер. [133]
   По отношению ко мне, говорили они, сомнений быть не может, потому что у меня светлые глаза, как у голландцев, и я ношу медали, как солдаты в Балиге. Ясно было, что мы ничего не добьемся, а потому оставалось только последовать их приглашению и отправиться в близ лежащее укрепленное селение, где они хотели дать нам приют. Несколько крепких туземцев взгромоздили себе па плечи наши вещи и зашагали прочь от берега. Я по обыкновению пошел впереди вереницы людей, Мехель позади их. Буту, шедший сейчас за мной, был очень серьезен и не преминул произнести несколько волшебных заклинаний:
   -- Вперед, многоножка, вперед! Мой путь -- твой путь! Мой путь ведет к жизни! Моя речь чиста! Помоги, о Боже? Прочь, злые духи, прочь разбойники! Покров от всего, что наносит вред!
   Десять минут спустя мы были уже у входа в селение, состоявшее из 4 жилых домов. Здесь нам отвели маленький сарайчик для риса, стоявший на высоких бамбуковых столбах, представлявший даже по понятиям батаков самое жалкое убежище. По длинной бамбуковой лестнице взобрался я через узкую низкую щель в совершенно темное, грязное помещение, длиной в 8, шириной в 5 шагов. Здесь должны мы были поместиться: я, Мехель, слуга Френсис, китайцы Ассам и Асенг, Буту и весь наш багаж. Возле самого входа было что то вроде очага. Вскоре ко мне присоединился Мехель. Он был в самом скверном настроении и полагал, что мы угодили в настоящее осиное гнездо. Он рассказал, что люди, несшие наши вещи, утверждали по дороге, будто мы наверное голландцы, сколько мы не [134] открещивались от того; далее, по его словам, мы попали в селение, где недавно свирепствовала оспа. Все это, разумеется, сильно омрачило состояние нашего духа; мы присели на пол и принялись обсуждать наше положение, ибо было слишком ясно, что нас считали за военнопленных. Но наши слуги деятельно принялись разбирать багаж и стряпать обед.
   Нас не окружала шумливая толпа любопытных зевак, как то бывало при прежних посещениях батакских селений. Напротив. Кругом царила мрачная тишина, зловещее безмолвие и красноречивое равнодушие. Правда, время от времени во входном отверстии появлялась темная фигура, но бросив взгляд на нас, исчезала снова. Только трое молодых людей некоторое время сидели против нас, не проронив впрочем ни одного слова.
   Мы послали Вуту разнюхать, что такое замышляют эти люди. Но отсутствие его продолжалось дольше, чем мы ожидали, и пробило уже 9 часов вечера, а его все не было.
   Вечером, когда мы захотели спуститься с своей вышки, чтобы подышать немного перед сном чистым воздухом, мы сделали тревожное открытие, а именно: лестница оказалась осторожно отставленной. В ответ на требование подставить ее мы услышали только хохот, обличавший дьявольскую радость смеявшихся. К счастью мы открыли после некоторых стараний, что при известной ловкости с помощью бамбукового шеста можно было добраться до столбов, на которых стояла наша вышка, и спуститься по ним вниз. По соседству мы наткнулись на 4-х вооруженных ружьями батаков, очевидно, стороживших нас. В домах светились огни и слышались голоса. Вернувшись [135] назад мы стали ожидать в боязливом нетерпении возвращения Буту. Уже в нас стали шевелиться сомнения, не изменил ли он нам подобно прочим, что было бы очень плохо для нас, так как в нашем положении нам было совершенно невозможно обойтись без него: Понемногу все кругом нас затихло. Мы попытались успокоить себя чтением, но всякий шорох прерывал наше занятие, так как мы все еще не покидали уверенности, что Буту вернется. Внезапно нас охватило подозрение, что батаки подкрадываются к нашему дому. Должно быть это были стражи, которых мы встретили, когда спустились. Во всяком случае надо было удвоить осторожность. Порой мы слышали тихий шепот, к которому жадно прислушивались. Уловив обрывки чьей-то речи, мы внезапно поняли, какая опасность грозила нам.
   Один голос шептал:
   -- Нам надо еще сегодня напасть и сожрать их.
   На что второй ответил таким же шепотом:
   -- Еще рано, у них горит свет, подождем немного.
   Так вот, значит, до чего дошло! Наша смерть была уже решена!
   Мысли вихрем проносились в моем мозгу, и книга моей жизни раскрылась предо мной; она была так коротка и так прекрасна, и теперь неожиданный конец! Дорогие образы близких встали предо мною, они пришли сказать мне последнее прости. Мне казалось, что я вижу во мраке свою мать, и скорбные очи ее, с упреком устремленные на меня, доставляли мне невыразимое мучение. "Бедная мать, я приготовил тебе такое горе!" Подобно тому, как я заглянул в свое прошлое, я пытался разгадать ближайшее будущее, ожидавшее нас, и понемногу моей душой овладело [136] необходимое спокойствие, я овладел собою и мог бесстрашно смотреть в глаза неизбежному.
   Френсис, Асенг и Ассам спали таким мирным, беззаботным сном, словно они были у себя дома. Как счастливы они! И стоит ли их будить? К чему? Для обороны нам не оставалось ничего иного, как оставаться на страже и не гасить огня. Надо было выждать, как сложатся дальнейшие обстоятельства.
   Наконец, после десятичасового отсутствия, Буту явился. Понятно, что принесенные им вести нельзя было назвать приятными: по его донесениям положение наше было не так уж безнадежно, как мы думали, так как мы заключили из его слов, что между дикарями образовались две стороны или партии; одна партия требовала нашей смерти, другая была настроена более кротко. Мы не представляли себе, что могли сделать с нами эти более умеренные и не столь жестокие люди по обычаям своей старины, но все же, словно утопающие за соломинку, цеплялись всеми своими помыслами за мнения этой партии.
   Буту сообщил нам, что туземцы считают нас за голландцев.
   -- А что думаешь ты о нас Буту? -- спросили мы его.-- Думаешь ли ты также, что мы голландцы?
   Он замялся, но затем ответил:
   -- Да, но -- добавил он поспешно и дружелюбно, -- но вы мне очень нравитесь, и я не покину вас.
   Он действительно сдержал слово и оставался нам верен в эти тяжелые дни, когда над нашими головами висел Дамоклов меч, и ангел смерти, проходя мимо, веял своим крылом в нашем соседстве.
   Мы рассказали ему, что слышали, и с [137] любопытством ждали, какое впечатление произведет на него наше сообщение. Между тем за стенами дома время от времени слышался шум; значит батаки еще не улеглись на покой. Каждое слово, крик или шаги ясно раздавались в ночной тишине, заставляя нас настораживаться и ждать чего-нибудь скверного. Наши ружья и револьверы лежали возле нас наготове, свеча тускло мерцала в этой черной дыре, в стороне в немом молчании сидел на корточках Буту, изредка нарушая молчание шепотом краткой молитвы:
   -- Встаньте, два могучих бога! Воззрите на мою живую душу! О дух моей бабки, помоги нам своим заступничеством! Слова мои звучат глухо, как гром, они спутаны, как молнии! Бодрствуй над моей судьбой! Защити, защити, защити!
   Порой он вытаскивал небольшой амулет, висевший у него на шее на шнурке; это был маленький ящичек из бамбука, исписанный кругом словами и знаками. Он вертел его в руках и набожно вперял в нее свои взоры. Иногда надолго наступала гробовая тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием спавших слуг и тиканьем моих часов с будильником. Как медленно ползло время! В этом состоянии неизвестности мгновения казались нам часами мучений. Внезапно молчание ночи было прервано громким голосом, но звуки его пронеслись так спешно и неясно, что мы не поняли слов и спросили Буту, что могло бы это означать.
   -- О, не бойтесь, -- сказал он успокаивающим тоном, -- кто-то требует воды для больного оспой, умирающего в соседней хижине!
   Вот раздались быстрые шаги, хлопнула какая-то [138] дверь, и снова водворилась тишина. Между тем на небо взошел месяц, бывший на ущербе, и лучи его прокрались в щелку нашей темницы. Буту взглянул на серп луны, и доверие и покой, казалось, снизошли на него.
   -- Зачем ты смотришь на месяц? -- спросил я.
   О, это хороший знак, господин! Потому что, да вот я вам расскажу: среди людей жила однажды прекрасная фея по имени Си Бору. Раджа Си Балун влюбился в нее и захотел взять ее в жены. Он стал придумывать средства, как бы овладеть прекраснейшей девушкой в мире, но так как руки ее искал еще один князь, то раджа обратился к знаменитому кудеснику и просил помочь ему. Искусный кудесник сделал так, что фея полюбила Си Балуна, вопреки стараниям соперника и чарам помогавшего ему другого кудесника. И вот Си Балун женился на прекрасной фее, которую уже никто не оспаривал у него. Но в очаровании своего счастья он позабыл наградить кудесника по обычаям страны и этим навлек на себя его злобу. Кудесник пошел к его сопернику, они вместе напали на Си Балуна и убили его, Ужасное горе охватило Си Бору. С плачем кинулась она на окровавленное тело своего мужа, уцепилась за него и ни за что не хотела выпустить из рук. И тогда свершилось чудо: Дебата унес их обоих на небо и превратил фею в луну. Еще теперь на ней видно ясное изображение Си Бору. Кудесникам же было почти видение: им явился Дебата, который сказал, что они совершили большое преступление убив Си Балуна из мести, вместо того, чтобы обратиться за решением дела, как того требовал обычай, к старшине народа; потому де он и превратил [139] обиженных в луну, ибо он защитник всех несправедливо преследуемых. А -- потому, заключил свой рассказ молодой батак, -- когда мы находимся в горе, в страхе от опасности, или если слабый выходит ночью из дому, или мы окружены врагами, то мы смотрим наверх, на месяц. Месяц -- знак, что бог помогает утесненным, и вид его вливает в нас новое мужество.
   Эта сказка напомнила нам мифы древних греков, и мы поблагодарили Буту за доставленное нам развлечение.
   Прошел еще час, в течении которого мы слышали лишь шорох нашей стражи, подававшей этим знак своего присутствия. Часы показывали уже час ночи, как вдруг раздался троекратный крик многих голосов, как это бывает за праздничным столом. Буту объяснил нам, что этот шум представляет не более не менее, как приветствие ребенку, очевидно родившемуся в это мгновение у кого-то на деревне. Затем снова водворилось молчание, и даже наша стража не подавала признаков своего присутствия. Вероятно, они ушли спать. Когда, наконец, в 3 часа утра на деревне запели петухи, мы решили, что нечего более опасаться; еще несколько часов, и в щели дома стал прокрадываться тусклый свет наступающего дня, разбудивший наших слуг. Сами мы были так измучены бодрствованием и возбуждением, вызываемыми близкой опасностью, что решили ненадолго уснуть. Но не успели мы прилечь, как на дворе раздались крики: "музух! музух!" (враг, враг!). Казалось, вся деревня пришла в страшное волнение. Поднялась беготня, крики, все метались из стороны в сторону, хватая оружие. Хижина наша закачалась, [140] из чего мы заключили, что кто-то взбирается к нам по приставленной лестнице, и спустя мгновение в дверях показался один из раджей, управляющих [141] областью Лонтонга. Это был Си Омпу или "благочестивый раджа", как мы его потом прозвали. Он попросил у меня ружье, чтобы идти на врага.

емъ кинулась она на окровавленное тѣло своего мужа, уцѣпилась за него и низачто не хотѣла выпустить изъ рукъ. И тогда свершилось чудо: Дебата унесъ ихъ обоихъ на небо и превратилъ фею въ луну. Еще теперь на ней видно ясное изображеніе Си Бору. Кудесникамъ же было ночью видѣніе: имъ явился Дебата, который сказалъ, что они совершили большое преступленіе убивъ Си Валуна изъ мести, вмѣсто того, чтобы обратиться за рѣшеніемъ дѣла, какъ того требовалъ обычай, къ старшинѣ народа; потому де онъ и превратилъ обиженныхъ въ луну, ибо онъ защитникъ всѣхъ несправедливо преслѣдуемыхъ. А -- потому, заключилъ свой разсказъ молодой батакъ,-- когда мы находимся въ горѣ, въ страхѣ отъ опасности, или если слабый выходитъ ночью изъ дому, или мы, окружены врагами, то мы смотримъ наверхъ, на мѣсяцъ. Мѣсяцъ -- знакъ, что богъ помогаетъ утѣсненнымъ, и видъ его вливаетъ въ насъ новое мужество.

   Эта сказка напомнила намъ миѳы древнихъ грековъ, и мы поблагодарили Буту за доставленное намъ развлеченіе.
   Прошелъ еще часъ, въ теченіи котораго мы слышали лишь шорохъ нашей стражи, подававшей этимъ знакъ своего присутствія. Часы показывали уже часъ ночи, какъ вдругъ раздался троекратный крикъ многихъ голосовъ, какъ это бываетъ за праздничнымъ столомъ. Буту объяснилъ намъ, что этотъ шумъ представляетъ не болѣе не менѣе, какъ привѣтствіе ребенку, очевидно родившемуся въ это мгновеніе у кого то на деревнѣ. Затѣмъ снова водворилось молчаніе, и даже наша стража не подавала признаковъ своего присутствія. Вѣроятно, они ушли спать. Когда, наконецъ, въ 3 часа утра на деревнѣ запѣли пѣтухи, мы рѣшили, что нечего болѣе опасаться; еще нѣсколько часовъ, и въ щели дома сталъ прокрадываться тусклый свѣтъ наступающаго дня, разбудившій нашихъ слугъ. Сами мы были такъ измучены бодрствованіемъ и возбужденіемъ, вызываемыми близкой опасностью, что рѣшили ненадолго уснуть. Но не успѣли мы прилечь, какъ на дворѣ раздались крики: "музухъ! музухъ!" (врагъ, врагъ!). Казалось, вся деревня пришла въ страшное волненіе. Поднялась бѣготня, крики, всѣ метались изъ стороны въ сторону, хватая оружіе. Хижина наша закачалась, изъ чего мы заключили, что кто-то взбирается къ намъ по приставленной лѣстницѣ, и спустя мгновеніе въ дверяхъ показался одинъ изъ раджей, управляющихъ областью Лонтонга. Это былъ Си Омпу или "благочестивый раджа", какъ мы его потомъ прозвали. Онъ попросилъ у меня ружье, чтобы идти на врага.
   Первые звуки тревоги заставили насъ подумать, что эти бурные крики "музухъ, музухъ!" относятся къ намъ, что они сигналъ -- кинуться и перерѣзать насъ. Несмотря на сомнѣнія, я все-таки далъ раджѣ ружье, заряженное мелкой дробью, съ которымъ онъ опрометью бросился внизъ. Спустя мгновеніе гдѣ-то вблизи раздалось нѣсколько выстрѣловъ. Мехель спустился внизъ и прокрался вдоль укрѣпленія деревни, но не замѣтилъ ничего. Послѣ мы узнали, что на деревню напали батаки сосѣдняго селенія; они увели двухъ женщинъ, которыхъ лонтонгцы не могли у нихъ отбить, такъ какъ прибѣжали на помощь слишкомъ поздно.
   Вскорѣ раджа Си Омпу вернулся назадъ и честно вернулъ намъ ружье; онъ посидѣлъ нѣкоторое время съ нами, и этому примѣру послѣдовало еще нѣсколько туземцевъ. Только теперь я разсмотрѣлъ въ подробности этого выдающагося человѣка и былъ изумленъ красивыми чертами его лица, не носившими въ себѣ ничего батакскаго. У него былъ тонкій орлиный носъ, красиво очерченный ротъ и острый энергично выступавшій впередъ подбородокъ. Въ глазахъ его свѣтились умъ и рѣшительность, и въ общемъ онъ произвелъ на меня впечатлѣніе такого рода, что, казалось, онъ никакъ не рѣшится взять на себя роль убійцы. Наконецъ послѣ другихъ появился и настоящій раджа селенія по имени Си Сарбутъ. Этотъ былъ молодой женственный по виду человѣкъ. Лицо его постоянно мѣняло выраженія, глаза лукаво бѣгали и не внушали довѣрія къ нему. Туземцы усѣлись на корточки, и вскорѣ у насъ завязалась съ ними бесѣда. Они спросили, что мы думаемъ о нихъ, и о томъ, что будетъ съ нами.
   -- Боитесь вы насъ? спросилъ Си Сарбутъ съ довольно дружелюбной усмѣшкой.
   -- Мы не боимся никого, гордо отвѣтили мы. Хоть насъ и мало, а васъ много, а все-же мы могущественнѣе васъ, и вы не осмѣлитесь нанести намъ вредъ. Наши ружья бьютъ вѣрно, а рука нашихъ друзей протягивается далеко.
   -- А что вы скажете, если мы заставимъ васъ поработать на нашихъ рисовыхъ поляхъ нѣсколько мѣсяцевъ, а то и нѣсколько лѣтъ?
   Это значило, что они собирались задержать насъ въ плѣну въ качествѣ рабовъ, а окончательная судьба раба у батаковъ, это быть съѣденнымъ.
   -- Этого вы не посмѣете сдѣлать! отвѣтили мы.
   Но, собственно говоря, кто могъ имъ помѣшать исполнить свое намѣреніе. Вѣдь бѣгство при тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ находились мы, было невозможно.
   За нашимъ отвѣтомъ послѣдовало молчаніе, точно туземцы упорно думали о чемъ то. Но любопытство взяло въ нихъ верхъ надъ смущеніемъ, и они стали насъ распрашивать, что такое находится въ нашихъ ящикахъ и тюкахъ. Они никакъ не могли взять въ толкъ, зачѣмъ мы тащимъ по ихъ странѣ столько вещей, и что намъ нужно въ Балиге. Оба раджи бывали въ этомъ мѣстечкѣ.
   -- Въ Балиге живетъ одинъ благочестивый человѣкъ, разсказывалъ Си Омпу, его зовутъ Номенсенъ, онъ честный и справедливый человѣкъ и знаетъ много вещей. Если онъ вамъ другъ, то это хорошо.
   Мы замѣтили, что Си Омпу хотѣлось вывѣдать, въ какихъ отношеніяхъ находимся мы съ этимъ ревностнымъ и высокочтимымъ миссіонеромъ, и сказали потому, что идемъ именно посѣтить Номенсена. Такъ какъ туземцы Лонтонга, повидимому, высоко почитали его, то мы рѣшили основать планъ нашего спасенія именно на извѣстной уже туземцамъ правдивости и справедливости этого миссіонера.
   -- Онъ и намъ другъ,-- продолжалъ Си Омпу.-- Онъ далъ намъ книги, которыя называетъ Библіей. Въ нихъ разсказаны на нашемъ языкѣ интересныя вещи. Си Номенсенъ разсказывалъ намъ также о "Туванъ Іезу" (Іисусъ Христосъ), который теперь на небесахъ и который гораздо мудрѣе и могущественнѣе, чѣмъ наши гуру.
   -- О, да,-- прервалъ его Си Сарбутъ,-- и въ Библіи есть еще много другого. Тамъ разсказано о раджѣ Давидѣ, который былъ пастухомъ и убилъ исполина. Но онъ ни съѣлъ ни одного куска его мяса.
   Очевидно, во всемъ разсказѣ послѣднее обстоятельство поразило батакскаго принца болѣе всего.
   Далѣе Си Омпу сообщалъ намъ о чудесахъ "Туванъ Іезу" и о его вознесеніи на небо. Ему нравилось блистать предъ нами своими познаніями. Дѣйствительно, то, что онъ зналъ изъ Св. Писанія, было очень много для главы людоѣдовъ. Повидимому нѣкоторыя поученія Писанія произвели на него сильное впечатлѣніе, вслѣдствіе чего мы и прозвали его "благочестивымъ раджей людоѣдовъ". Но, вопреки своему "христіанскому" образованію, вокругъ его соломенной шапки вился волшебный шнурокъ, который, по его словамъ, давалъ ему, силу помѣриться съ любымъ врагомъ!
   Послѣ обѣда Си Сарбутъ потребовалъ, чтобы мы послѣдовали за нимъ въ его селеніе и передали ему тамъ принесенные подарки. Нисколько не довѣряя искренности этого приглашенія, мы повиновались приглашенію, но на всякій случай захватили съ собой револьверы. Френсисъ и оба китайца остались въ хижинѣ охранять вещи. Намъ пришлось идти впередъ, но мы все-таки выслали заранѣе Буту, который несъ подарки и долженъ былъ служить нашимъ лазутчикомъ. За мной шелъ Мехель, за нимъ Си Сарбутъ, а за этимъ толпа батаковъ человѣкъ въ 30. Разумѣется, мы чувствовали себя, точно мы были обвиняемые, которыхъ ведутъ на судъ.
   Поведеніе туземцевъ казалось намъ все болѣе и болѣе непонятнымъ. Отказались ли они отъ своего прежняго намѣренія убить насъ, или они не пришли еще къ соглашенію или не знали, какъ это сдѣлать? Тропинка, но которой мы шли, вилась между рисовыхъ полей, и черезъ четверть часа, пройдя съ версту, мы приблизились къ селенію, укрѣпленному высокой стѣной. Мы пристально всматривались въ бамбуковую ограду, росшую на ней, ища торчащіе оттуда ружейные стволы. Здѣсь было всего удобнѣе напасть на насъ, и скрытые въ зелени стрѣлки врядъ ли дали промахъ по насъ на такомъ короткомъ разстояніи, тѣмъ болѣе, что мы шли другъ за другомъ. При входѣ стояло развѣсистое дерево, подъ которымъ сидѣли, повидимому въ ожиданіи насъ, нѣсколько туземцевъ. Они тотчасъ повскакали съ мѣстъ и побѣжали за ограду, чтобы увѣдомить о нашемъ прибытіи. Съ самымъ сквернымъ чувствомъ вошли мы въ узкія низкія ворота внутрь деревни, казавшейся пустой, словно всѣ обитатели ея вымерли. Но вскорѣ уже все ожило кругомъ, и мы очутились въ центрѣ толпы, напиравшей на насъ со всѣхъ сторонъ. Насъ пригласили взойти въ бале, гдѣ были приготовлены циновки и къ немалому нашему изумленію стояло даже кресло, на которое мы садились поперемѣнно. Раджи Си Сарбута не было, онъ былъ дома и сидѣлъ за обѣдомъ. Черезъ четверть часа онъ приблизился къ намъ, и я передалъ ему подарки, состоявшіе изъ красной ткани, куртки, нѣсколькихъ головныхъ платковъ и револьвера съ 50 патронами, который онъ схватилъ съ такою поспѣшностью, словно боялся, какъ бы я не раскаялся въ своемъ великодушіи. Конечно, это былъ опасный даръ, но во первыхъ запасъ подарковъ сильно истощился у меня, такъ что у меня не оставалось другихъ подходящихъ вещей, а во вторыхъ я тщательно обдумалъ все заранѣе: я надѣялся, что именно, вручивъ ему такой подарокъ, я удержу его отъ мысли употребить это оружіе противъ насъ, такъ сказать, обезоружившихъ самихъ себя. Далѣе я надѣялся, что пріобрѣтя револьверъ, онъ такъ подымется въ глазахъ своихъ согражданъ, что въ благодарность за то настроится мирно и благосклонно къ намъ. Словомъ, я уповалъ на его честолюбіе и благодарность. Си Сарбутъ сейчасъ же испыталъ дѣйствіе револьвера, выстрѣливъ изъ него съ одного конца зданія въ противуположную стѣну. Сильный грохотъ, отраженный сводомъ крыши, и глубоко засѣвшая въ деревѣ пуля совершенно удовлетворили его. Затѣмъ онъ снова вошелъ въ свой домъ, предоставивъ насъ надолго предаваться размышленіямъ объ ожидавшей насъ участи. Въ это время къ намъ протискалось нѣсколько человѣкъ, желавшихъ намъ показать книгу, которая оказалась евангеліемъ отъ Матѳея на батакскомъ языкѣ. Они говорили, что получили ее вмѣстѣ съ другими отъ Номенсена. Первыя страницы были испачканы слѣдами пальцевъ, изъ чего можно было заключить, что они дѣйствительно читали ее. Одинъ даже показалъ свое искусство при насъ. Медленно и нараспѣвъ -- какъ всѣ восточные люди -- онъ читалъ одно слово за другимъ, не останавливаясь на знакахъ препинанія, такъ что трудно было понять его.
   Послѣ этого насъ снова отвели въ нашу тѣсную, грязную и мрачную темницу.
   Когда Си Сарбутъ снова явился къ намъ, мы заявили ему, что не довѣряемъ его туземцамъ, такъ какъ они тайно злоумышляютъ противъ насъ, и потому сами не покидаемъ нашего убѣжища, и если вышли изъ него, то только для того, чтобы поднести ему дары.
   -- Теперь, великій раджа, заключили мы нашу рѣчь, мы достаточно доказали тебѣ наше расположеніе подарками, въ числѣ которыхъ имѣется даже револьверъ, и потому говоримъ тебѣ теперь прямо; вы не можете тронуть волоса на нашей головѣ безъ того, чтобы наши братья на родинѣ не узнали объ этомъ; и ни одна капля нашей крови не прольется на вашу землю, гдѣ вы отвѣчаете на нашу дружбу враждой, безъ того, чтобы за нее не было отомщено сторицей. А потому мы обращаемся къ твоей мудрости и могуществу, чтобы ты оказалъ намъ покровительство и повелѣлъ вернуть свободу намъ.
   Рѣчь эта привела къ тому, что Си Сарбутъ обѣщалъ намъ свою поддержку.
   Послѣ этого мы пошли купаться, а батаки, проводивъ насъ кусокъ дороги, остановились на чистомъ полѣ и, сбившись въ кружокъ, стали совѣщаться. По нашемъ возвращеніи домой, они опять набились въ нашу хижину и осаждали насъ любопытными вопросами. Чтобы удовлетворить ихъ любопытство, мы раскрыли нѣкоторые наши ящики, причемъ изъ одного ящика вывалилось нѣсколько жестянокъ съ консервами, немедленно возбудившихъ въ туземцахъ подозрѣніе. Для успокоенія ихъ я приказалъ Френсису вскрыть одну и разогрѣть содержимое, которое мы отвѣдали, а потомъ предложили попробовать и имъ. Случай этотъ привелъ ихъ въ веселое настроеніе, нѣсколько разсѣявшее скопившіяся надъ нашими головами грозовыя тучи.
   Послѣ этого имъ захотѣлось пересмотрѣть всѣ наши вещи. Особенно занимали ихъ ящики съ чувствительными фотографическими пластинками. Обыкновенно мы писали и обѣдали на нихъ. Открыть ящики я не могъ, не повредивъ пластинокъ, и потому обѣщалъ имъ исполнить ихъ желаніе впослѣдствіи въ присутствіи Номенсена. Къ счастью туземцы удовлетворились моимъ обѣщаніемъ и снова принялись излагать свои познанія въ Св. Писаніи. Одна мрачная личность по имени Опумрамоти выступила впередъ и перечислила 10 заповѣдей, причемъ 7-ю заповѣдь онъ передѣлалъ такъ: "не ѣшь того, за что не заплатилъ!" Другой молодой батакъ по имени Апартанатъ захотѣлъ прослушать исторію объ Каинѣ и Авелѣ. Мы разсказали ему ее. Понемногу намъ стало казаться, что туземцы освоились и перестали опасаться насъ. Какой то батакъ, оказавшійся золотыхъ дѣлъ мастеромъ, взялъ даже въ руки туземную балалайку и принялся играть на ней, припѣвая какую то пѣсню. Туземцы развеселились совсѣмъ и вели себя, какъ наши дѣти ведутъ себя на какомъ-нибудь веселомъ представленіи, въ циркѣ или въ звѣринцѣ, потому что мы, бѣлые люди, представляли на взглядъ этихъ канибаловъ нѣчто въ высшей степени странное и любопытное. Музыка тоже произвела свое смягчающее дѣйствіе, и туземцы перестали смотрѣть на насъ злобными исполненными ненависти глазами. Этотъ моментъ казался намъ очень удобнымъ, чтобы еще разъ переговорить съ раджей. Прежде всего мы объяснили ему, что далеко за моремъ есть много странъ, гдѣ живутъ различные народы, говорящіе на разныхъ языкахъ, такъ что они даже не понимаютъ другъ друга, а иные даже живутъ во взаимной враждѣ. Затѣмъ мы стали увѣрять его, что мы не голандцы и предложили, чтобы миссіонеръ Номенсенъ разсудилъ насъ съ нимъ въ Балиге, правду ли мы ему сказали. Мы пришли совсѣмъ не затѣмъ, чтобы причинить имъ зло, а пріѣхали изъ дружбы. Въ заключеніе мы написали ему на бумагѣ наши имена и названіе нашихъ странъ. Си Сарбутъ перевелъ содержаніе этой бумаги на батакскій языкъ и старательно запихалъ бумажку въ бамбуковую коробочку, которая болталась у него на поясѣ.
   Тутъ мы встали съ своихъ мѣстъ и произнесли собравшимся старшинамъ разныхъ лонтонгскихъ деревень слѣдующую рѣчь:
   -- Мудрые люди и могучіе раджи этой страны! мы объяснили вамъ, кто мы такіе, откуда мы пришли, что насъ привело на вашъ островъ и куда мы направляемся; мы ничего не скрыли отъ васъ, а сказали все по сущей правдѣ. Такъ подайте же намъ ваши руки въ знакъ доброй дружбы и согласія! Дадимъ другъ другу торжественное слово, что между нами и вами не будетъ вражды, пока вы не услышите мудрое и справедливое рѣшеніе миссіонера Номенсена!
   Всѣ вскочили съ своихъ мѣстъ, и громкіе крики радости потрясли всю хижину; всѣ торопились протиснуться къ намъ, жали намъ руки и клялись сдержать свое слово; одинъ даже выскочилъ надворъ, притащилъ маленькаго рѣзного идола и принесъ свою клятву на немъ. Казалось, кому было больше радоваться, какъ не намъ! Надежда освѣтила своими золотыми лучами нашу темницу, обѣщая намъ избавленіе отъ плѣна, отъ котораго по обычаямъ страны освобождала одна смерть. Еще цѣлый часъ мы болтали съ туземцами, радостно и громко звучали наши голоса, пока наступившая полночь не напомнила намъ, что пора отдохнуть отъ утомленій и тревогъ этого дня. Вскорѣ пробило уже часъ, но никто изъ туземцевъ и не думалъ уходить. Тогда, наконецъ, мы обратились къ Си Сарбуту и попросили его напомнить своимъ людямъ, что мы устали и нуждаемся въ отдыхѣ. Но однако они удалились не скоро, притомъ по одиночкѣ. Въ добавокъ туземцы не ушли совсѣмъ, а усѣлись за дверями на алтанѣ; вышедшіе раньше быстро шептали вновь выходящимъ что то на ухо, подавали имъ какіе то таинственные знаки, и взоры, кидаемые ими другъ другу, указывали на то, что они какъ будто въ чемъ то условились и понимали другъ друга.
   Что могло это означать? Какъ можно было согласовать это странное поведеніе туземцевъ съ ихъ торжественными клятвами, подкрѣпленными пожатіями рукъ? Новое ужасное подозрѣніе охватило меня..
   -- Не замѣтили ли вы что нибудь въ этихъ людяхъ? спросилъ я Мехеля.
   -- Да, отвѣтилъ онъ, и то, что я видѣлъ, не внушаетъ довѣрія. Мы не должны смыкать глазъ ни на мгновеніе! Но чтобы не внушить имъ подозрѣнія, надо все-таки лечь и притвориться, будто мы спимъ глубокимъ сномъ. А главное, надо не спускать глазъ съ раджи. Онъ, кажется, хочетъ остаться въ нашей хижинѣ, и то, что его люди остаются снаружи на алтанѣ, навѣрное происходитъ съ его вѣдома. Это дурной знакъ. Будемте на сторожѣ, я подозрѣваю гнусную измѣну!
   Раджа Си Сарбутъ, не понимавшій конечно нашей нѣмецкой рѣчи, но видѣвшій, какъ мы кидали взоры на дверь, началъ извиняться.
   -- Моимъ людямъ далеко идти до селенія, теперь уже поздно, да и опасно отправляться домой ночью. Потому не удивляйтесь, если они останутся здѣсь до наступленія утра.
   Но мы не вѣрили его словамъ; мы чувствовали, что въ нихъ кроется какая-то фальшь, и Мехель шепнулъ мнѣ: "сегодня ночью что-нибудь да произойдетъ! Противъ насъ затѣваютъ нѣчто особенное". И я вполнѣ согласился съ нимъ. Вѣрный и привязанный къ намъ Буту, повидимому, понялъ изъ того, о чемъ туземцы шептались между собой, больше насъ, потому что онъ находился въ сильно возбужденномъ состояніи, и лицо его казалось очень разстроеннымъ. Онъ замкнулъ дверь на засовъ, при этомъ плюнулъ на него трижды и промолвилъ вполголоса, но настолько громко, что мы слышали его слова, слѣдующую рѣчь:
   -- Долженъ ли я уже теперь лишиться своего юнаго сердца? Если вы такіе (онъ намекалъ на туземцевъ), то я убѣгу еще этою ночью!
   Но едва его взоры встрѣтились съ нашими, какъ спокойствіе и довѣріе снизошли въ его испуганную душу.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я останусь,-- шепнулъ онъ намъ и присѣлъ на корточки у нашихъ ногъ, и по глазамъ его было видно, что онъ говоритъ правду, и что ему можно вѣрить. Что-жъ тутъ было дѣлать? Потребовать, чтобы раджа удалился вмѣстѣ со своими людьми? Но на это мы не имѣли права въ качествѣ гостей, а въ качествѣ плѣнныхъ даже не имѣли силы добиться, чтобы наше требованіе привели въ исполненіе. Уйти изъ дому самимъ? Но это значило бы идти на встрѣчу вѣрной гибели: мы не ступили бы во мракѣ десяти шаговъ, какъ туземцы напали бы на насъ сзади и вонзили бы намъ свои ножи въ спины.
   Итакъ не оставалось ничего лучшаго, какъ выжидать, что будетъ дальше, а затѣмъ уже дѣйствовать смотря по обстоятельствамъ.
   Я поставилъ въ уголъ за своей спиной семь заряженныхъ ружей, въ томъ числѣ двѣ магазинки, сверхъ того два револьвера лежали подъ рукой. Но что было толку въ этомъ арсеналѣ при такомъ перевѣсѣ силъ и при такихъ невыгодныхъ обстоятельствахъ? Насъ, считая необходимыхъ слугъ, Френсиса, Асенга, Ассама и Буту, было всего шестеро, а туземцевъ больше сотни; съ оружіемъ умѣли обходиться только мы, европейцы. Въ добавокъ мы были заключены въ тѣсную хижину, стоявшую на столбахъ, и не было мѣста, куда можно было бы отступить или спастись бѣгствомъ. Правда, видѣнные нами раньше въ бою каро-батаки сильно побаивались пуль и вообще оказались жалкими воинами; но батаки съ озера Тоба были болѣе дики и, разъ они были разъярены появленіемъ ненавистныхъ бѣлыхъ, то пожалуй, рѣшились бы кинуться въ схватку. И затѣмъ всякій выстрѣлъ, свалившій съ ногъ кого-либо изъ нихъ, превратилъ бы таившуюся въ нихъ ненависть въ дикую злобу и страсть къ убійству. Но даже, еслибы намъ удалось оказать имъ продолжительное сопротивленіе, вѣдь въ концѣ концовъ заряды придутъ же къ концу. Что тогда? Тогда мы представляли бы собою беззащитныя жертвы ихъ кровожадной мстительности. И даже, если бы произошло чудо, и мы оттѣснили бы нашихъ враговъ или съумѣли бы выбраться изъ хижины, то все же мы остались бы ихъ плѣнными, потому что у насъ не было лодки, на которой мы могли бы покинуть островъ. А вѣдь въ каждомъ мѣстечкѣ этого острова насъ ожидала та же вражда, та же участь.
   Итакъ, ждать, ждать!-- сказали мы себѣ. Иного исхода нѣтъ. Боже, какое скверное, опасное положеніе!
   Раджа Си Сарбутъ, сидѣвшій все время молча и, повидимому, безучастно, заявилъ наконецъ, что желаетъ спать. Намъ это было пріятно, потому что этимъ мы избавлялись отъ его наблюдающаго ока. Но правду ли онъ сказалъ? Не собирался ли убаюкать насъ обманчивой пѣснью безопасности? Онъ разлегся на полу, прижавшись тѣсно къ своимъ спутникамъ: начитанному въ Библіи Апартанату и мрачному Опумрамоти, погрузившимся, казалось, въ глубокій сонъ.
   И вотъ въ хижинѣ, слабо освѣщенной одной свѣчей, воцарилась глубокая тишина. Но не готовили ли эти негодяи въ тишинѣ ночи измѣны? Не высматривала ли насъ изъ подъ чернаго крыла погибель? Мрачныя тяжелыя предчувствія стѣсняли наши сердца, и грозящая опасность отгоняла сонъ отъ очей.
   Я не спускалъ взоровъ со спавшихъ туземцевъ и болѣе всего наблюдалъ за Си Сарбутомъ. Вдругъ я примѣтилъ при тускломъ мерцаніи свѣчи; что раджа повернулся, легъ лицомъ къ полу и протянулъ правую руку по направленію къ своему поясу. Спустя нѣсколько времени онъ повернулся снова, точно ему было неловко на полу, и несмотря на поспѣшность, съ какою онъ спряталъ правую руку подъ свой голубой плащъ, я замѣтилъ сверкнувшій въ ней стволъ револьвера, который я подарилъ ему сегодня утромъ.
   Негодяй! Съ какимъ наслажденіемъ я вскочилъ бы съ ложа и, приставивъ къ его коварной канибальской груди дуло ружья, крикнулъ бы: "Предатель! Вотъ тебѣ награда! Вставай и защищайся! Сюда, вы негодяи, на честный бой!" Но нѣтъ этого нельзя было сдѣлать. Это была бы не храбрость, а неблагоразумная отвага, сумасбродная гордость! Одно только благоразуміе могло спасти насъ. Итакъ, спокойствіе и хладнокровіе!
   Я потихоньку сообщилъ Мехелю свои наблюденія и замѣтилъ, что самое лучшее спросить раджу сейчасъ же, что такое онъ затѣваетъ съ нами. Намъ надо было внушить ему всѣмъ своимъ поведеніемъ величайшее почтеніе къ себѣ, такъ чтобы онъ даже счелъ бы насъ за существа, одаренныя сверхестественными силами и величайшей прозорливостью.
   Наше совѣщаніе длилось самое короткое время. Затѣмъ мы сразу приподнялись съ ложа и вперили пристальные взоры въ лежавшаго на полу раджу.
   -- Раджа Лонтонга! крикнулъ Мехель громовымъ голосомъ.
   Си Сарбутъ съ испугомъ поднялъ свое туловище съ полу.
   А Мехель продолжалъ гремѣть своимъ торжественнымъ грознымъ голосомъ:
   -- Сознайся, что ты хочешь сдѣлать съ нами! Мы видимъ тебя насквозь, и намѣренія твои черны. Мы знаемъ, что ты лукавилъ съ нами, мы знаемъ, что ты хочешь нарушить свою торжественную клятву; потому и револьверъ въ твоей рукѣ, потому и люди твои сидятъ на алтанѣ, ожидая условнаго знака. Но не думай, раджа Лонтонга, будто мы страшимся тебя и твоей шайки. Смерть приходитъ только разъ, о если не сегодня, то завтра. Но вы не внушаете намъ страха, убѣдись въ этомъ, Си Сарбутъ, коснись моего сердца: оно бьется также ровно, какъ всегда; тронь нашъ пульсъ -- кровь покойно струится по жиламъ! Предупреждаемъ тебя: не вызывай гнѣва великихъ боговъ, не навлекай на себя мести нашихъ могучихъ братьевъ, изъ которыхъ каждый въ тысячу разъ мудрѣе вашихъ прославленныхъ гуру, и въ тысячу разъ могучѣе, чѣмъ Синга Магараджа, великій левъ! Если вы прольете нашу кровь, васъ ждетъ рабство. Но если ты сдержишь обѣщаніе, которое далъ намъ, ни тебѣ, ни твоимъ людямъ не сдѣлаютъ зла. Отвѣчай, что ты можешь сказать?
   Си Сарбутъ молчалъ. Онъ смотрѣлъ на насъ съ безграничнымъ изумленіемъ и тайнымъ страхомъ. Его лицо было блѣдно, какъ зола, въ глазахъ безпокойно металось что то. Но ни слова въ отвѣтъ не сорвалось съ его устъ. Онъ стоялъ, точно жалкій грѣшникъ передъ судьями. Онъ чувствовалъ, что сила его рухнула, что мы обошли его. Въ хижинѣ царила тишина, какъ въ могилѣ. Туземцы на алтанѣ, сдерживая дыханіе, напряженно ждали, что будетъ дальше.
   -- Отвѣчай, Си Сарбутъ, что ты замыслилъ? снова спросилъ его Мехель.
   -- Я боленъ, господинъ, прошепталъ раджа, спустя нѣсколько мгновеній, отпустите меня домой.
   -- Нѣтъ, былъ нашъ отвѣтъ, ты останешься здѣсь съ нами, намъ еще много надо сказать тебѣ, но... отошли домой своихъ людей!
   Самодѣятельность и воля были такъ подавлены въ немъ, что онъ безъ возраженія, какъ покорный механизмъ, повиновался приказанію и вышелъ наружу, чтобы сообщить туземцамъ нашъ приказъ. Опумрамоти и Апартанатъ, смущенные, также незамѣтно удалились вонъ. Сегодня надежда получить порцію человѣчьяго мяса обманула ихъ.
   Внезапно, намъ показалось, что на насъ надвигается новая опасность: хижина тряслась оттого, что по лѣстницѣ взбирались вверхъ. Но въ дверяхъ стоялъ "благочестивый раджа". Не раздалось ни одного выстрѣла. Онъ взглянулъ на насъ, и удовольствовавшись этимъ, поспѣшно спустился внизъ, чтобы покинуть селеніе и сообщить, можетъ быть, своимъ товарищамъ, какой видъ имѣли мы въ этотъ моментъ, когда нити ихъ вѣроломнаго заговора были порваны однимъ ударомъ.
   Но нашъ раджа Си Сарбутъ вернулся назадъ, и мы снова заложили дверь. Надо было ковать желѣзо, пока оно было горячо.
   -- Хочешь ты сдержать свое слово, раджа Лонтонга? Или ты все еще намѣренъ держать насъ въ плѣну?
   -- Я сдержу свою клятву, сказалъ онъ, поникнувъ головой, ибо въ васъ живетъ великій духъ; онъ открываетъ вамъ затаеннѣйшія мысли человѣка, онъ предупреждаетъ васъ обо всемъ, что противъ васъ затѣваютъ, и охраняетъ васъ въ минуту опасности. Вы мудрѣе и могущественнѣе, чѣмъ жалкіе, темные люди этого острова.
   -- Ты правъ, раджа Си Сарбутъ. Но скажи, хочешь ты помочь намъ переправиться черезъ озеро въ Балиге?
   -- Я попытаюсь. Это трудно и противно обычаю и законамъ нашей страны. Я, можетъ быть, навлеку на себя злобу другихъ людей этого острова, но все же попытаюсь.
   Въ концѣ концовъ онъ изъявилъ готовность достать намъ солу и гребцовъ къ ней, только мы никакъ не могли сговориться насчетъ цѣны, такъ какъ Си Сарбутъ требовалъ 65 долларовъ, въ то время какъ у меня въ карманѣ было только 12. Онъ не соглашался, чтобы мы уплатили ему всю плату въ Балиге, гдѣ я могъ размѣнять свои бумажныя деньги, но въ концѣ концовъ изъявилъ согласіе получить половину платы потомъ. Но такъ какъ и въ этомъ случаѣ денегъ не хватало, то намъ оставалось только одно.
   Раджа Амбариты, который, какъ узналъ Буту, находился еще въ Лонтонгѣ, долженъ былъ выручить насъ изъ затрудненія. Вѣдь именно онъ заманилъ насъ въ эту западню и сверхъ того надулъ насъ на порядочную сумму. Мы хотѣли поговорить съ нимъ по совѣсти, чтобы онъ возвратилъ намъ по крайней мѣрѣ часть взятыхъ у насъ денегъ.
   Потративъ два часа на всѣ эти объясненія съ Си Сарбутомъ, мы назначили свой отъѣздъ на послѣзавтра утромъ. Си Сарбутъ легъ спать въ нашей хижинѣ.
   Но мы остались бодрствовать. Шелъ ли намъ на умъ сонъ, когда мы только что избѣжали самой ужасной опасности, когда либо грозившей намъ? Мы едва вѣрили своимъ очамъ. Можно ли въ самомъ дѣлѣ довѣрять этимъ людоѣдамъ? Опасеніе и радость чередовались въ нашемъ сердцѣ, уступая мѣсто одно другому. И такъ какъ намъ все-же казалось благоразуммнѣе не спать, то мы провели остатокъ ночи за чаемъ, покуривая трубки и разговаривая о далекой родинѣ.
   Наступилъ новый день. Яркіе, горячіе лучи тропическаго солнца пробились въ щели нашей хижины. Привѣтствовать ли намъ солнце? Что еще случится сегодня? Этотъ народъ такъ непостояненъ, обѣщанія ихъ ничего не стоятъ и на клятвы нельзя положиться.
   Можете, поэтому, представить себѣ наше изумленіе, когда намъ прислали въ даръ отъ Си Сарбута, покинувшаго хижину на зарѣ, двухъ козъ и нѣсколько платковъ или шалей! Я поблагодарилъ, но колебался принять ихъ, скромно замѣтивъ, что у меня не осталось ничего для отвѣтнаго подарка. Но Си Сарбутъ торжественно заявилъ, что онъ ни на что подобное не расчитывалъ и будетъ достаточно вознагражденъ, если я приму его подарокъ. Вскорѣ затѣмъ явился "благочестивый" раджа Си Омну съ нѣсколькими туземцами. Всѣ они имѣли мирный и любезный видъ и вообще вели себя такъ, точно этою ночью не случилось ничего. Раджа повторилъ свое прежнее приглашеніе навѣстить его въ домѣ, на что мы съ большой неохотой, однако, согласились. Затѣмъ мы рѣшили начать переговоры съ раджей Амбариты и послали Буту за нимъ. Но Буту вскорѣ вернулся, притомъ одинъ, сказавъ, что раджа обѣщалъ сейчасъ придти. Мы усумнились въ этомъ. Въ это же время мы узнали, что батаки собрались на большой совѣтъ въ полѣ, на которомъ разсуждаютъ о томъ, какъ поступить съ нами. По словамъ Буту, среди батаковъ все еще боролись двѣ партіи, изъ которыхъ одна, враждебная намъ, настаиваетъ на преданіи насъ смерти или, по крайней мѣрѣ, на задержаніи въ качествѣ рабовъ; вторая же партія, повидимому, считаетъ неудобнымъ поступить съ нами вѣроломно и желаетъ вернуть намъ свободу, какъ скоро будетъ доказано, что мы не голландцы. Послѣ завтрака мы снова послали Буту за раджей Амбариты, такъ какъ онъ и не думалъ являться. На этотъ разъ этотъ старый мошенникъ пришелъ и подвергся суровому допросу со стороны многихъ знатныхъ туземцевъ. Мы перечислили ему его преступленія и напомнили, какъ вѣроломно онъ надулъ насъ, но дѣйствовали очень осторожно, чтобы не раздражить его.
   Наши переговоры подвигались впередъ довольно удачно. Раджа Амбариты, казалось, былъ напуганъ, какъ бы мы не потребовали съ него больше, чѣмъ ему, да и намъ того хотѣлось, и потому немедленно согласился вернуть 20 долларовъ. Такимъ образомъ, мы оказывались въ состояніи заплатить половину денегъ за переправу, и цичто болѣе не мѣшало нашему отплытію. Но мало ли что могло еще произойти до слѣдующаго утра?
   "Благочестивый" раджа явился въ третій разъ со своимъ приглашеніемъ, и мы, скрѣпя сердце, пристегнули свои револьверы и послѣдовали за нимъ. Покидая хижину, я строжайше приказалъ слугамъ не позволять никому прикасаться къ нашему багажу.
   -- Ваши приказанія врядъ ли умѣстны,-- перебилъ меня Мехель,-- ибо я не думаю, что бы мы когда либо вернулись изъ этихъ гостей!
   -- Ну, сказалъ я, въ такомъ случаѣ мы будемъ защищаться до послѣдней крайности! Но я не раздѣляю вашего мрачнаго взгляда на положеніе вещей и думаю, что сегодня намъ грозитъ меньшая опасность, чѣмъ вчера.
   Такъ же какъ наканунѣ мы тронулись въ путь и пошли по направленію къ холмамъ. Мы приблизились по крутому склону къ сильно укрѣпленному селенію, но прошли мимо и, пройдя рисовыя поля, приблизились къ двумъ довольно таки убогимъ хижинамъ. Хижины вовсе не походили на постоянное жилище "благочестиваго" раджи, встрѣтившаго насъ возлѣ нихъ и пригласившаго сѣсть на приготовленныя передъ входомъ циновки. Самъ онъ, Си-Сарбутъ, первый раджа и раджа Амбариты съ другими туземцами усѣлись противъ насъ полукругомъ, послѣ чего наступило торжественное молчаніе, угнетавшее насъ, словно свинцовая гора. Солнце палило такъ жестоко, что тѣло наше вскорѣ покрылось обильнымъ потомъ. Впереди предъ нами покоилось во всей своей прелести темно-голубое озеро, обрамленное крутыми берегами и пологими склонами съ рощами бамбуковъ, полями и селеніями, между тѣмъ, какъ позади воздымались горы острова. Сейчасъ же за нашею спиною, шагахъ этакъ въ 5 возвышалась свѣже-вскопанная насыпь въ 4 фута высоты, внушавшая намъ темныя подозрѣнія.
   Наконецъ "благочестивый" раджа нарушилъ тяжкое молчаніе примѣрно слѣдующею рѣчью:
   -- Тамъ наверху на небѣ есть Богъ, который все видитъ и все знаетъ!
   -- Совершенно вѣрно! отвѣтили мы.
   -- Пусть онъ укрѣпитъ васъ на вашемъ пути! продолжалъ Си Омпу елейнымъ тономъ.
   Слова эти звучали словно рѣчь духовника, напутствующаго осужденнаго на мѣсто казни. На Мехеля рѣчь эта произвела потрясающее впечатлѣніе, такъ какъ она, казалось, подтверждала его подозрѣнія, и я замѣтилъ, какъ правая рука его дрогнула по направленію къ сидѣвшему съ нимъ рядомъ раджи Амбариты. Послѣ Мехель сообщилъ мнѣ, что въ мигъ нападенія онъ хотѣлъ выхватить у того изъ за пояса ножъ и вонзить его негодяю въ грудь, чтобы, покрайней мѣрѣ, онъ, виновникъ нашей гибели, не ушелъ съ мѣста живымъ.
   Мнѣ самому положеніе наше въ это мгновеніе казалось чрезвычайно опаснымъ, и я уже предназначилъ два заряда своего револьвера на долю Си Сарбута и "благочестиваго" радяіи Си Омпу.
   На дѣлѣ, однако, не случилось ничего худого.
   "Благочестивый" просто устроилъ намъ форменный экзаменъ. Онъ спрашивалъ о самыхъ странныхъ и невозможнымъ вещахъ, напр:, можетъ ли человѣкъ летать и дѣлаться невидимкой; есть ли такой приборъ, въ который видны вещи ночью, и не надо ли для этого краснаго свѣта. Онъ, очевидно, намекалъ этими словами на нашу фотографію, пластинки которой вкладываются въ аппаратъ въ темнотѣ при свѣтѣ краснаго фонаря, что мы въ послѣдній разъ произвели въ Амбаритѣ къ величайшему изумленію тамошнихъ туземцевъ. Отвѣтивъ на всѣ эти вопросы съ величайшей осторожностью, мы благополучно прошли сквозь "оффиціальное" испытаніе, и такъ какъ наши отвѣты, видимо, удовлетворили туземцевъ, то рѣчь раджи полилась въ болѣе дружелюбномъ, мягкомъ тонѣ, а въ заключеніи онъ заговорилъ даже о подаркѣ, который долженъ былъ состоять изъ козы и двухъ копій.
   Съ облегченнымъ сердцемъ поднялись мы съ своихъ мѣстахъ, готовые убраться по-добру по здорову, какъ насъ пригласили посѣтить еще одного раджу въ сосѣднемъ селеніи. Пройдя небольшое разстояніе, мы подошли къ сильно укрѣпленному селенію съ тщательно защищеннымъ входомъ. Внутри оно распадалось на двѣ части и производило такое впечатлѣніе, точно тутъ было два селенія, смыкавшихся общей стѣной. На площадѣ были разостланы циновки -- насъ очевидно ждали. Здѣсь насъ привѣтствовалъ высокій крѣпкій туземецъ лѣтъ сорока съ широкимъ кольцомъ изъ слоновой кости на лѣвомъ плечѣ. Онъ ласково указалъ намъ на мѣста и приказалъ подать свѣжихъ кокосовыхъ орѣховъ, а слугѣ велѣлъ привести для насъ козу. Какая быстрая неожиданная перемѣна въ нашей судьбѣ!
   Вернувшись къ себѣ, мы переговорили съ Си Сарбутомъ относительно своего отъѣзда и были только чрезвычайно удивлены, когда онъ сказалъ, что приготовилъ для насъ три солу. Зачѣмъ такъ много, онъ не сказалъ. Одна изъ лодокъ, очевидно, была приведена еще до обѣда, такъ какъ до насъ долетали знакомые звуки "холья-хе, xo-ле-ра", показавшіеся намъ военнымъ кличемъ. Казалось, туземцы хотѣли оставить насъ въ неизвѣстности на этотъ счетъ, потому-что на нашъ вопросъ они сообщили намъ, будто это дѣти изъ Амбариты, играющіе въ гребцовъ. Какіе, однако, сильные голоса у этихъ дѣтей! И зачѣмъ, все-таки, потребовалось три солу?
   По мнѣнію Мехеля туземцы Лонтонга намѣревались произвести на насъ нападеніе, лишь только мы выѣдемъ на средину озера: этимъ де способомъ имъ легче справиться съ нами. Новое подозрѣніе! Притомъ не безъ причинъ! Но эта мысль безпокоила насъ не такъ сильно, потому что при такомъ нападеніи мы могли свободно пустить въ ходъ свое оружіе и, оставшись хозяевами солу, самостоятельно добраться на ней до Балиге. Конечно, прибѣгнуть къ этому средству слѣдовало лишь въ самомъ крайнемъ случаѣ. Вечеромъ хижина наша снова наполнилась шумной толпой, но уже въ 9 часовъ мы попросили ихъ убраться, чтобы мы могли раньше завалиться спать. Намъ предстояло еще привести въ порядокъ свои вещи и бумаги, такъ какъ раджа хотѣлъ по прибытіи въ Балиге, не спуская насъ съ лодки, освѣдомиться сперва у миссіонера съ помощью бумагъ, точно ли мы не голландцы. Конечно, въ этомъ не было ничего опаснаго, но все же надо было устранить возможность какого-либо недоразумѣнія. Теперь, разумѣется, мы поняли, зачѣмъ Си Capбуту потребовались три солу: на нихъ долженъ былъ плыть сторожившій насъ конвой. Мы выговорили себѣ право послать Ассенга вмѣстѣ съ раджей къ миссіонеру, чтобы онъ былъ свидѣтелемъ переговоровъ. Конечно, мы заранѣе объяснили смѣтливому китайцу въ чемъ дѣло, научили, что ему дѣлать, и написали подробное донесеніе о томъ, какъ туземцы насъ поймали и при какихъ условіяхъ согласны вернуть намъ свободу. Это писаніе Ассенгъ долженъ былъ тайно передать миссіонеру съ просьбой прочесть его, прежде чѣмъ вступить въ бесѣду съ раджей. Едва мы покончили съ этимъ дѣломъ -- наступала уже полночь -- какъ въ нашу дверь постучался кто-то. Мы поспѣшно спрятали бумагу и карандашъ, чтобы не возбуждать ненужныхъ подозрѣній, и убрали съ порога спавшаго тамъ Ассама. Въ открытой двери появился мошенникъ раджа Амбариты.
   -- Я не былъ вчера вечеромъ у васъ и поэтому хочу посидѣть у васъ сегодня!-- объяснилъ онъ свое посѣщеніе.
   -- Садись, будь гостемъ,-- отвѣтили мы и указали ему мѣсто.
   Съ трудомъ разбудили мы разоспавшагося повара китайца и приказали ему приготовить чай для гостя.
   Помолчавъ немного, раджа промолвилъ внезапно:
   -- А вѣдь вы только-что писали!
   Мошенникъ этотъ, стало быть, подслушивалъ у двери и подсматривалъ въ ея щели. Казалось, онъ явился нарочно, чтобы шпіонить за нами, такъ какъ мы не почуяли его приближенія, что при его толщинѣ и шаткой архитектурѣ постройки могло произойти лишь въ томъ случаѣ, если онъ подкрался съ величайшей осторожностью.
   -- Да,-- отвѣтили мы,-- мы сводили счеты и записали также тѣ 20 долларовъ, которые ты намъ вернулъ.
   Лицо его прояснилось. Послѣ того, какъ мы свели съ нимъ счеты, онъ сразу пересталъ бояться насъ, даже чувствовалъ себя въ нашей хижинѣ очень уютно
   Чай вскипѣлъ, но угостить его табакомъ или папиросами я не могъ, такъ какъ запасъ ихъ истощился. Собственно говоря, мы были даже рады его появленію, потому что присутствіе его давало намъ возможность, не возбуждая въ туземцахъ подозрительности, бодрствовать и эту ночь. Онъ даже предложилъ сидѣть съ нами всю ночь, и мы рѣшили составлять ему общество по очереди, чтобы каждый изъ насъ могъ поспать хоть нѣсколько часовъ, въ чемъ мы очень нуждались послѣ двухъ тревожныхъ и безсонныхъ ночей. Ночь прошла въ томъ, что раджа жевалъ бетель, сопѣлъ, громко чихалъ и зѣвалъ или съ шумомъ раскалывалъ арековые орѣхи своимъ маленькимъ пестикомъ. Такъ провели мы послѣднюю ночь въ Лонтонгѣ.
   

ГЛАВА VII.
Плаваніе по озеру и окончательное спасеніе отъ опасности.

   Съ наступленіемъ дня мы приготовились выступить и спустили нашъ багажъ по высокой лѣстницѣ на землю. Жители Лонтонга тоже оказались готовыми въ путь; въ числѣ ихъ были оба "благочестивыхъ" туземца -- Опумрамоти и Апартанатъ, которымъ въ прошлую ночь, кажется, очень хотѣлось отвѣдать человѣчьяго мяса. Итакъ, можно было надѣяться, что раджа Си Сарбутъ сдержитъ свое обѣщаніе. Вскорѣ появился онъ самъ и отдалъ приказаніе перенести наши вещи на берегъ и погрузить ихъ на солу.
   Тутъ произошло еще одно странное и любопытное событіе. Между моими вещами было нѣсколько склянокъ со спиртомъ, заключавшихъ въ себѣ собранныхъ нами насѣкомыхъ и пресмыкающихся. Въ одной склянкѣ помѣщалась красная съ черными полосами змѣя, которую я изловилъ въ странѣ Каро-батаковъ. Буту, вопреки всѣмъ своимъ достоинствамъ, обладалъ общею всѣмъ батакамъ склонностью морочить людей; онъ разсказывалъ туземцамъ въ Амбаритѣ, будто эта змѣя служитъ у насъ сторожемъ и во время нашего сна или отсутствія смотритъ за вещами, и что она будто бы обладаетъ еще какими то способностями, которыхъ.онъ однако не знаетъ. Эта исторійка вполнѣ соотвѣтствовала вкусу батаковъ ко всякой суевѣрной чепухѣ; ее стали разсказывать всѣмъ и каждому, моя змѣя стала возбуждать въ туземцахъ чувства величайшаго страха и недовѣрія. Дѣло дошло даже до того, что я нашелъ необходимымъ пожертвовать ею, т. е. попросту выбросить ее вонъ. Туземцы не могли понять, зачѣмъ мнѣ было таскать съ собой эту тварь, если бы она не обладала какими то таинственными, а потому страшными свойствами. Но въ концѣ концовъ они успокоились, и змѣя осталась въ банкѣ.
   Спустившись на алтанъ хижины, мы бросили прощальный взоръ въ темную внутренность ея, гдѣ провели мучительные часы ожиданія, гдѣ гибель уже носилась надъ нашими головами, и которая, казалось, была предназначена къ тому, чтобы принять нашъ послѣдній вздохъ и ороситься нашею кровью. Прощаніе съ ней, конечно, не доставило намъ неудовольствія, и, легко вздохнувъ, мы спустились съ лѣстницы и поспѣшили на берегъ. Тамъ насъ уже ожидала готовая солу.
   Въ нѣкоторомъ разстояніи кучка туземцевъ человѣкъ въ 20 спихивала въ воду вторую, но о третьей не было ни слуху, ни духу.
   Мы простились съ собравшейся на берегъ толпой островитянъ, пожали знатнѣйшимъ изъ нихъ руки и вошли въ лодку, въ которой кромѣ насъ помѣстилось еще 44 гребца. Изъ предосторожности мы заняли съ своими слугами и Буту носовую часть длинной выдолбленной изъ дерева солу, чтобы въ случаѣ нападенія немедленно и быстро дѣйствовать своимъ оружіемъ. Раджа Си Сарбутъ, помѣстившійся позади насъ, взялъ на себя командованіе, а "благочестивый" раджа Си Омпу остался среди гребцовъ съ цѣлью распоряжаться и передавать имъ приказанія Си Сарбута, что и дѣлалъ съ чисто огневымъ увлеченіемъ. Особенно ужасный видъ представлялъ онъ, когда дико оралъ, выпучивъ глаза и разставивъ руки. Лодка отчалила отъ берега и легко и свободно пошла по волнамъ. Но остальныхъ двухъ лодокъ не было видно, и Си Сарбутъ даже не заводилъ рѣчи о нихъ.
   Съ души скатилось тяжелое бремя, и мы, наконецъ, вздохнули свободно. Жизнь казалась намъ вдвойнѣ прекраснѣе и цѣннѣе послѣ того, какъ мы приготовились лишиться ея здѣсь средѣ дикарей. Но все же опасность миновала не вполнѣ, и это мы скоро узнали на дѣлѣ.
   Было уже 11 часовъ, какъ поднялся свѣжій вѣтеръ, разыгравшійся вскорѣ въ сильную бурю, такъ что лодку стало бросать изъ стороны въ сторону. Между гребцами произошло необычайное смятеніе, и они стали кричать самымъ дикимъ образомъ. Но всѣхъ ихъ превзошелъ "благочестивый" принцъ Си Омпу, который имѣлъ видъ страшно разсерженнаго божества, пытаясь громовымъ ревомъ водворить среди людей порядокъ и спокойствіе, а можетъ быть успокаивая этимъ способомъ собственный страхъ. Многіе принялись швырять за бортъ мѣшки съ рисомъ и вещами, чтобы не дать судну погрузиться въ воду. Мы не могли уже держаться опредѣленнаго направленія, такъ какъ лодка превратилась въ жалкую игрушку яростныхъ волнъ. Мехель приготовился къ тому, чтобы въ случаѣ потопленія спастись вплавь, а я съ сокрушеніемъ видѣлъ уже свои добытыя съ такимъ трудомъ коллекціи на днѣ бурнаго озера. Но гребцы внезапно поскакали черезъ борты въ воду и, крѣпко уцѣпившись одной рукой за края ея, старались не дать ей опрокинуться. Вѣтеръ и волны медленно гнали насъ къ берегу, въ веселую бухту Гопгопанга, гдѣ мы хотѣли переждать бурю и привести въ порядокъ лодку. Жители селеній и мѣстечекъ, разсѣянныхъ по склону берега, издали видѣли нашу отчаянную борьбу съ разъяренными стихіями, и когда насъ поднесло ближе къ берегу, толпа вооруженныхъ дикарей бросилась въ мелкую бухту, гдѣ наша лодка стала на мель близь устья ручейка, извивавшагося по рисовымъ полямъ. Эти дикари были враги туземцевъ Лонгтонга, и потому Си Сарбутъ, замѣтивъ, что насъ, вопреки усиліямъ гребцовъ, несло къ берегу, сталъ махать своимъ голубымъ плащемъ въ знакъ того, что наши намѣренія вполнѣ дружелюбныя и что мы желаемъ такой же встрѣчи.
   Когда мы ступили на берегъ, то очутились передъ толпой съ ногъ до головы вооруженныхъ туземцевъ. Нашъ Си Сарбутъ шепнулъ на ухо Мехелю, чтобы онъ ни въ какомъ случаѣ не заговаривалъ съ этими туземцами по батакски и даже не подалъ виду, будто понимаетъ это нарѣчіе. Послѣдствія показали, что совѣтъ этотъ былъ очень умѣстенъ, потому что дикари, послѣ тщетныхъ попытокъ столковаться съ нами, накинулись съ гнѣвными упреками на нашего раджу, по какому праву онъ осмѣлился нарушить законъ страны и переправлять черезъ озеро чужестранцевъ. Они даже пригрозили пожаловаться на него Синга Магараджѣ. Но нашъ раджа объяснилъ имъ, что мы "пандита", т. е. христіанскіе миссіонеры, и что у насъ есть собственноручное письмо Магараджи, которое онъ даже видѣлъ собственными глазами. Эта выдумка не только не успокоила туземцевъ, но, кажется, еще болѣе озлобила ихъ. Неожиданное замедленіе нашего путешествія было очень непріятно, ибо малѣйшая случайность могла въ этой странѣ привести къ гибели, тѣмъ болѣе, что наше настоящее положеніе было уже опасно. Ради безопасности мы снова вошли въ лодку, гдѣ ружья были у насъ подъ руками. Нѣкоторые туземцы, однако подскочили къ намъ и, совершенно забывъ, что мы,-- какъ притворялись -- не понимаемъ ихъ языка, крикнули:
   -- Мы должны поспѣшить къ нашему раджѣ и сообщить ему о вашемъ прибытіи, чтобы онъ могъ явиться и оказать вамъ подобающія почести!
   Съ этими словами съ полдюжины ихъ кинулось прочь отъ берега. Эдакіе негодяи! Они замыслили совсѣмъ иное, а не почести! Но вотъ и гребцы наши заспорили между собою. Замѣтивъ это, Си Сарбутъ приказалъ всѣмъ немедленно войти въ лодку и гресть въ открытое озеро.
   -- Намъ надо поскорѣе убраться,-- шепнулъ онъ мнѣ,-- потому что эти люди побѣжали за подкрѣпленіями съ цѣлью напасть и избить насъ, я слышалъ, какъ они шептались на этотъ счетъ!
   Къ несчастью буря еще не улеглась, и по озеру ходили высокія волны, мѣшавшія намъ выбраться въ него. Поэтому мы укрылись за выступомъ скалистаго берега и выставили стражей, которые должны были зорко слѣдить, какъ бы враги не напали на насъ врасплохъ. Спустя около часу мы уже могли отважиться выйти на своей солу въ озеро, но плыть въ Балиге было уже поздно, и по совѣту раджи мы двинулись къ сѣверу, чтобы укрыться на ночь въ сосѣдней бухтѣ Дьонги, гдѣ жили друзья лонгтонгцевъ. Не успѣли мы собраться въ путь, какъ увидѣли на озерѣ нѣсколько небольшихъ солу, спѣшившихъ прямо къ намъ и плывшихъ съ большой быстротой.
   -- Это люди изъ Гопгопанга!-- крикнулъ Си Омпу. Они идутъ сюда! Они гонятся за нами! И громовымъ голосомъ онъ крикнулъ гребцамъ взяться за весла. Онъ былъ правъ. До насъ уже доносились насмѣшливые крики преслѣдователей. Не теряя ни одного мгновенія люди наши кинулись на весла, такъ что наша солу понеслась какъ стрѣла, оставивъ преслѣдователей далеко позади. Черезъ полчаса, когда мы достигли скалистаго мыса, скрывшаго отъ нашихъ глазъ негостепріимную бухту, гребцы издали громкій радостный крикъ и подняли на минуту весла, предоставивъ судну свободно скользить по водѣ. Это означало радость и насмѣшку надъ преслѣдователями, оставшимися съ носомъ. Такъ какъ бухта, куда мы направлялись, была недалеко, то не было причины особенно торопиться, и наша лодка спокойно плыла вдоль крутого берега. Черезъ 2 часа мы были уже въ бухтѣ Дьонги, гдѣ находились селенія того же имени. Вдали виднѣлись еще деревни. Жители ихъ занимались рыболовствомъ, но промыселъ этотъ приносилъ мало прибыли, такъ озеро было бѣдно рыбой.
   Мы причалили къ одному изъ помостовъ, и сбѣжавшіеся туземцы приняли насъ хоть и не ласково, но и не враждебно. Насъ даже пригласили завернуть въ селеніе и переночевать въ домѣ. Но мы не хотѣли затягивать своего плаванія и потому предпочли провести ночь въ лодкѣ, гдѣ устроили изъ листьевъ и стеблей бамбука нѣчто вродѣ шалаша, а Френсисъ разложилъ на берегу костеръ и принялся за стряпню. Опасаться ночного нападенія преслѣдовавшихъ насъ туземцевъ было трудно, но все же мы выставили стражу. Нашимъ спутникамъ мы также не могли довѣрять вполнѣ, ибо имъ ничего не стоило измѣнить и предать насъ, а потому сверхъ туземной стражи мы выставили еще свою и въ полночь пустились въ дальнѣйшее плаваніе по озеру на югъ. Передъ отплытіемъ Си Сарбутъ кинулъ намъ нѣсколько темныхъ плащей со словами:
   -- Накиньте ихъ на себя и скройте ваши бѣлыя одежды, видныя издалека!
   Гребцы безшумно опускали весла въ воду, всѣ сохраняли молчаніе, и даже приказанія передавались шепотомъ. Мы неподвижно сидѣли на носу, въ то время какъ наша солу, точно привидѣніе, скользила по темному озеру. Возлѣ насъ чернѣлъ обрывистый берегъ, а въ высотѣ темное тропическое небо искрилось тысячами созвѣздій, среди которыхъ созвѣздіе Южнаго Креста указывало намъ путь впередъ, къ свободѣ! Но вскорѣ опять поднялся сильный вѣтеръ, перешедшій почти въ такую же бурю, какая свирѣпствовала наканунѣ. Наше судно находилось на серединѣ озера въ равномъ разстояніи отъ острова и материка. Страхъ и смятеніе овладѣли нашими батаками, и они подняли ужаснѣйшій вой. Они призывали разныхъ духовъ, духа дѣда, бабки, отца, матери, даже духовъ дѣтей, умоляя избавить ихъ отъ опасности.
   -- Назадъ! крикнулъ Си Сарбутъ по нашему совѣту.
   -- Назадъ! повторилъ "благочестивый" раджа. И лодка повернула, несмотря на опасность попасть въ руки туземцевъ Гопгопанга, можетъ быть уже выслѣживавшихъ насъ. Си Омпу находился въ состояніи страшнѣйшаго возбужденія, точно онъ дрожалъ за нашу жизнь и не зналъ большей заботы, какъ доставить насъ въ безопасное мѣсто. При этомъ онъ ругалъ гребцовъ, которые, какъ ему все казалось, слишкомъ мѣшкали за веслами.
   -- Скорѣй, скорѣй! кричалъ онъ.-- Ты тамъ, приналягъ-ка! Живо, живо! Разъ, два! Разъ, два! бѣшено командовалъ онъ.-- Замолчите ли вы, поганые крикуны! Постойте, я вамъ задамъ! И онъ, словно бѣшеный, метался по лодкѣ. Но лодку качало, и въ потьмахъ Си Омпу шагнулъ не туда, куда слѣдовало. Раздался дикій крикъ, всплескъ -- и Си Омпу изчезъ въ водѣ озера.
   Какой ужасъ! На темныхъ волнахъ не было видно ничего, кромѣ тусклаго отраженія безчисленныхъ звѣздъ.
   Но вотъ, вдали отъ лодки что то показалось изъ воды! Раздался крикъ о помощи. Это Си Омпу всплылъ на поверхность. Мы быстро направились къ нему, но волны и вѣтеръ относили его прочь. "Благочестивый" раджа былъ, повидимому, плохой пловецъ и дико кричалъ о помощи. Наконецъ лодка приблизилась къ нему настолько, что можно было протянуть ему весло. Съ неимовѣрнымъ трудомъ уцѣпился онъ за него; силы, казалось, покидали утопающаго. Гребцы подтянули его къ борту, и скоро онъ лежалъ на днѣ ея, дрожа отъ холода, и совершенно изнуренный отчаянной борьбой съ волнами. Не безъ труда удалось намъ повернуть солу назадъ, и въ 2 часа ночи мы снова были въ бухтѣ Дьонги, гдѣ еще тлѣлъ нашъ костеръ.
   На зарѣ въ 5 ч. мы снова тронулись въ путь. Вѣтеръ унялся, и озеро успокоилось настолько, что мы осмѣлились предпринять новую попытку. Но наши спутники никакъ не могли согласиться относительно курса. Плыть вдоль озера они считали опаснымъ, такъ какъ тамъ не было защиты отъ сильнаго вѣтра. Долго спорили они, пока, наконецъ, по нашему совѣту не рѣшили плыть въ нѣкоторомъ разстояніи отъ острова. Такъ и сдѣлали. Когда мы приблизились къ какому то селенію, раджа снова принялся махать своимъ синимъ плащемъ. Но это не привело ни къ чему, потому что когда вѣтеръ началъ гнать нашу солу къ берегу, собравшаяся тамъ толпа вооруженныхъ туземцевъ начала палить по насъ изъ ружей, къ счастью не попавъ ни въ кого. Вскорѣ наша лодка вошла въ южный конецъ озера, и здѣсь должно было рѣшиться, можемъ ли мы продолжать наше плаваніе въ Балиге или придется искать убѣжище, гдѣ нибудь, на южномъ берегу озера. Передъ нами растилалось свободное пространство воды, окаймленное на югѣ голандскими владѣніями. Но озеро слишкомъ волновалось, и мы не могли убѣдить нашихъ неопытныхъ аргонавтовъ переплыть разстояніе въ 10 верстъ, отдѣлявшее насъ отъ берега, а потому пришлось согласиться пристать къ берегу и обождать лучшей погоды.
   Наша лодка пристала къ берегу, принадлежавшему къ области Самосиръ, населенному враждебными намъ батаками, Намъ было несносно думать, что мы такъ близко отъ Балиге, и тѣмъ не менѣе все еще принуждены оставаться въ опасной неизвѣстности.
   Вскорѣ послѣ нашего прибытія намъ сообщили, что на островѣ остановился отрядъ атчинцевъ человѣкъ въ 60, они стояли лагеремъ вблизи селенія. Они прибыли съ намѣреніемъ возбудить обитателей Тобы противъ голандцевъ. Хотя батаки и атчинцы живутъ другъ съ другомъ далеко не дружно, но они сходятся въ общей ненависти къ голандцамъ. Но тобанцы, опасаясь неблагопріятнаго исхода войны, колебались. Атчинцы такъ разсердились за это на тобанцевъ, что между тѣми и другими произошло кровавое столкновеніе въ самый день нашего прибытія. И вотъ жители селенія потребовали отъ насъ, чтобы мы приняли участіе въ этомъ столкновеніи. Разумѣется, мы не согласились съ ними, но все же я далъ имъ одно изъ своихъ ружей. Два часа спустя сраженіе окончилось побѣдой батаковъ, что было намъ очень на руку. Туземцы разсказали намъ, что одинъ изъ враговъ былъ раненъ моимъ ружьемъ, а другой палъ въ бою, достался имъ въ руки, и они, по обычаю страны, разодрали его на части и пожрали, оставивъ одни кости.
   Они явились къ намъ съ этого пира, съ руками и лицами, лоснившимися отъ жира жертвы, и похвалялись предъ нами своими подвигами.
   Утромъ въ мѣстечкѣ открылся базаръ, на который собрались однако, одни только жители отдаленныхъ селеній и въ числѣ ихъ люди племени Си Гаулъ, которыхъ молва прославила какъ храбрыхъ стрѣлковъ и отчаянныхъ озерныхъ разбойниковъ, отлично правившихъ своими лодками. Мы попытались убѣдить нашего Си Сарбута отплыть вмѣстѣ съ этими людьми. Но тщетно. Онъ боялся, какъ бы мы не подверглись ихъ нападенію и отказался наотрѣзъ. Такимъ образомъ намъ пришлось провести на островѣ Тоба еще одну ночь. Мы по старому соорудили въ лодкѣ шалашъ и по очереди держали караулъ ночью. Къ счастью она прошла спокойно. Настало утро того дня, когда должны были кончиться наши злоключенія. Намъ казалось почти невѣроятнымъ счастьемъ послѣ столькихъ опасностей и передрягъ причалить наконецъ къ вѣрному берегу. Гребцы наши были такъ напуганы происшествіями плаванія, что отказались выйти въ озеро, когда поверхность его заволновалась отъ легкаго вѣтра, и намъ пришлось пустить въ ходъ все свое краснорѣчіе, чтобы убѣдить ихъ тронуться въ путь, что и удалось наконецъ около 5 часовъ утра. Но едва волны начали хлестать черезъ бортъ, Си Сарбутъ испугался и повернулъ назадъ. Къ счастью по озеру плыли по одному направленію съ нами еще двѣ солу съ меньшимъ числомъ у гребцовъ, чѣмъ у насъ, и намъ удалось убѣдить Си Сарбута продолжать плаваніе въ ихъ обществѣ и даже пересадить на нихъ часть нашей команды, что значительно облегчило наше глубокосидѣвшее судно.
   "Благочестивый" раджа Си Омпу впалъ въ совершенное изнуреніе отъ своей суеты, заботъ о цѣлости судна и вчерашняго нечаяннаго купанья въ озерѣ, а отъ крику онъ совершенно охрипъ. Онъ напоминалъ теперь укрощеннаго льва, разучившагося рычать, и отдавалъ приказанія слабымъ, едва слышнымъ голосомъ. Конечно, эти обстоятельства много убавили въ его княжеской гордой внѣшности и даже дѣлали его смѣшнымъ.
   Когда волненіе нѣсколько улеглось, онъ примостился возлѣ насъ и сталъ увѣрять, что во время бури непрестанно призывалъ Іегову, умоляя его пощадить насъ.
   Вдали обрисовывалась понемногу сверкавшая въ лучахъ солнца спокойная бухта Балиге, и послѣ трехчасоваго плаванія мы обогнули наконецъ мысъ Си Гаулъ и остановились здѣсь, ожидая остальныя нѣсколько отставшія солу, съ которыхъ намъ надо было снять нашихъ гребцовъ. Обитатели Си Баула уже замѣтили насъ и, собравшись на берегу, громко выражали свое неудовольствіе, угрожая пожаловаться Синга Магараджѣ. Но не обративъ на нихъ никакого вниманія, мы тронулись дальше къ дому голландскаго чиновника, бѣлѣвшему на берегу. Близь берега Си Сарбутъ потребовалъ, чтобъ я поднялъ нашъ флагъ, и скоро полотнище его съ цвѣтами нашей родины затрепалось надъ синей поверхностью озера, увѣдомляя обитателей Балиге о нашемъ неожиданномъ появленіи. Проѣхавъ мимо Балиге, мы въ 10 1/2 часовъ пристали къ берегу близь жилища Номенсена, введя нашу солу въ мелкій каналъ, и когда дно ея коснулось дна, мы внѣ себя отъ радости однимъ прыжкомъ выскочили на берегъ. Мы были спасены и все же пересѣкли страну вольныхъ батаковъ!
   Въ сопровожденіи толпы батаковъ мы тронулись къ дому Номенсена, который долженъ былъ удостовѣрить наши личности, но, къ вящему изумленію, мы нашли домъ его заколоченнымъ, а его выѣхавшимъ, притомъ неизвѣстно куда. Нашъ багажъ оставался еще въ лодкѣ, значитъ во власти островитянъ, которые не обнаруживали желанія выдать его намъ, и сверхъ того мнѣ все-таки хотѣлось, чтобы раджа услыхалъ изъ устъ посторонняго человѣка, что мы не обманули его. Тутъ мы узнали, что въ Балиге живетъ еще одинъ миссіонеръ и, съ согласія Си Сарбута, рѣшили обратиться къ нему. Но, прежде чѣмъ выполнить это рѣшеніе, мы завернули въ китайскую харчевню, гдѣ, словно дѣти, накинулись на разную европейскую ѣду, которой были такъ долго лишены во время нашего странствія. Мы угостили также нашихъ спутниковъ, которые обнаружили столько жадности, что хозяинъ китаецъ счелъ насъ, кажется, за умирающихъ съ голоду. Я размѣнялъ тутъ свои банковые билеты и вручилъ раджѣ остальные причитавшіеся ему 30 долларовъ.
   Мы не хотѣли покинуть этого поселенія, по имени Лагуботи, не сдѣлавъ визита голландскому коменданту, къ которому направились въ сопровожденіи одного только раджи. Комендантъ жилъ внутри небольшого форта, вооруженнаго двумя пушками и охраняемаго гарнизономъ въ 125 солдатъ. Это былъ молодой голландецъ, который очень изумился, услышавъ отъ насъ повѣсть о нашихъ странствіяхъ, но онъ не мало повредилъ намъ, заявивъ раджѣ безъ нашего предупрежденія, что "эти пойманные имъ господа дѣйствительно бланда, т. е. голландцы". Командиръ плохо зналъ по батакски, а слово "бланда" означаетъ на ихъ языкѣ "бѣлый", подъ какимъ названіемъ батаки всегда подразумѣваютъ голландцевъ. Услыхавъ слова коменданта, Си Сарбутъ пришелъ въ страшное негодованіе, полагая, что мы надули его. А вѣдь вещи наши находились еще въ его рукахъ!
   Итакъ, не оставалось ничего иного, какъ сыграть новую комедію.
   Мы потребовали отъ раджи наши бумаги, "ибо, сказали мы, офицеръ не знаетъ насъ и, прежде чѣмъ рѣшить, кто мы такіе, долженъ посмотрѣть наши бумаги". А коменданта мы попросили объяснить раджѣ, не употребляя слова "бланда", къ какой націи мы принадлежимъ. Тугъ наконецъ все выяснилось, и Си Сарбутъ остался вполнѣ доволенъ, когда услыхалъ, что я австріецъ, а Мехель швейцарецъ, хотя и не имѣлъ никакого представленія объ этихъ націяхъ; но ему было довольно того, что мы не ненавистные голландцы.
   Въ полдень мы отправились въ Балиге сухимъ путемъ, гдѣ скоро разыскали миссіонера, г. Пильграма, но и его не застали дома. Вскорѣ однако онъ вернулся, и мы разсказали ему о своемъ положеніи и показали свои бумаги.
   Глаза Си Сарбуга такъ и впились въ миссіонера, и онъ спросилъ:
   -- Что написано въ бумагахъ, господинъ?
   -- Что эти люди сказали вамъ правду,-- отвѣчалъ тотъ,-- они не голландцы и не враги батаковъ.
   Тогда Си Сарбутъ подошелъ къ намъ и дружелюбно протянулъ намъ руку, ту самую руку, которая въ достопамятную ночь держала приготовленное противъ насъ оружіе.
   Итакъ, наше приключеніе на озерѣ Тоба завершилось благополучно. Все пережитое словно дурной сонъ, отошло въ область прошлаго. Какою прекрасною казалась намъ свобода, какъ наслаждались мы природой и удобствами европейской жизни въ домѣ миссіонера. Наши люди принялись устраиваться въ новомъ помѣщеніи, куда батаки внесли наши вещи. Вечеромъ мы долго сидѣли, разсказывая нашему хозяину о событіяхъ нашего путешествія, а затѣмъ легли спать въ полной увѣренности въ своей безопасности.
   

ГЛАВА VIII.
Въ Сибогу.

   Отдыхъ и покой были намъ очень необходимы послѣ всѣхъ этихъ передрягъ и непрестаннаго возбужденія, но предаться ему можно было недолго, такъ-какъ надо было торопиться во-время прибыть въ голландскую гавань Сибога, откуда суда могли развезти насъ по домамъ, Мы воспользовались отдыхомъ, чтобы, просушить наши вещи, вымокшія во время плаванія по озеру. Къ несчастью немало рисунковъ и фотографическихъ снимковъ попортилось такъ сильно, что ихъ пришлось бросить. 23 апрѣля благодаря содѣйствію миссіонера Пильграма мы могли выступить по направленію къ берегу. Проѣзжая по рынку, мы натолкнулись на группу батаковъ; это были Си Сарбутъ, Си Омпу и Буту, видимо поджидавшіе насъ. Пожавъ имъ руки и сказавъ "прощайте навсегда!" мы вонзили шпоры въ бока лошадей и поскакали прочь. А батаки долго еще стояли на дорогѣ и смотрѣли намъ вслѣдъ, особенно Буту, которому мы дали хорошіе подарки въ награду за его вѣрную службу.
   Живописная дорога вилась по густо заселенной мѣстности и проходила въ одномъ мѣстѣ возлѣ самаго озера, на которомъ мы испытали столько приключеній. Я долго смотрѣлъ на него, стараясь запечатлѣть въ своей памяти его картину. Виденъ былъ и островъ Тоба, бухта Дьонги и Гопгопангъ, гдѣ насъ едва не убили. Дальше дорога измѣнила свой характеръ: пошли тропическіе пустыри, среди которыхъ кое гдѣ виднѣлись человѣческія поселенія. Почва состояла изъ вулканическаго песку и лавы, и мы миновали двѣ вершины, очевидно вулканы, которые однако уже потухли. Только горячіе сѣрнистые ключи указывали на то, что подземныя силы далеко еще не успокоились въ этой мѣстности. Дѣйствительно, приложивъ ухо къ землѣ, можно было слышать, какъ тамъ на глубинѣ что-то бурлитъ и клокочетъ, а мѣстами почва была такъ накалена отъ сосѣдства подземныхъ нагрѣтыхъ массъ, что жаръ ощущался сквозь подошву сапогъ. Переночевавъ въ небольшомъ голландскомъ укрѣпленіи, мы тронулись на другой день дальше, оставивъ позади себя носильщиковъ и слугъ, находившихся въ самомъ жалкомъ состояніи. Особенно тяжело отразилось путешествіе на Френсисѣ: онъ сильно исхудалъ и поблѣднѣлъ, а одежда его и обувь представляли жалкія клочья, неизвѣстно какимъ образомъ державшіяся на немъ. На другой день послѣ страшно утомительнаго перехода мы, наконецъ, увидали море. У нашихъ ногъ лежала Сибога, у берега разбивались гряды пѣнистыхъ волнъ, а въ воздухѣ вились голландскіе флаги. Мы были здѣсь въ полной безопасности.
   Итакъ мы пересѣкли островъ Суматру съ востока на западъ, пройдя изъ Лабуана въ Сибогу. На этомъ пути мы прошли 586 километровъ, изъ которыхъ 400 приходилось на область независимыхъ батаковъ.
   Въ Сибогѣ, представляющей небольшое, миловидное, населенное европейцами мѣстечко и гавань съ фортами, мы остановились въ отелѣ, устроенномъ вполнѣ по европейски. Мы послали отсюда телеграмму Мейснеру, увѣдомляя его о счастливомъ окончаніи нашего путешествія. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя я получилъ отъ него письмо, напомнившее мнѣ мое странствіе по странѣ канибаловъ и встрѣчу съ добродушнымъ людоѣдомъ, раджей Си Галакомъ. Мейснеръ писалъ, что встрѣтился какъ то съ батакомъ, который несъ человѣческій черепъ и копченую человѣческую руку.
   -- Откуда у тебя это?-- спросилъ Мейснеръ указывая на эти отвратительные предметы.
   -- Это остатки врага, попавшаго въ наши руки,-- отвѣтилъ тотъ.
   -- Вы конечно съѣли его?
   -- Конечно, а то что же?
   -- Кто же съѣлъ его?
   -- Мой тесть и его люди.
   - А ну-ка разскажи, какъ это было. Какъ звали несчастнаго?
   -- Имя его было Си Галакъ. Онъ бѣжалъ изъ страны, гдѣ былъ раджей, съ братомъ, женой и матерью и задумалъ сдѣлаться раджей въ селеніи моего тестя, для чего прикинулся гуру. Мой тесть объявилъ ему войну, побѣдилъ и убилъ.
   -- Такъ что произошло настоящее сраженіе?
   -- Сраженіе? нѣтъ. Мы поймали его. Однажды мы, спрятавшись въ рисовомъ полѣ, подстерегли его одного, накинулись, связали и привели на село, а нашъ раджа приказалъ его запереть.
   -- А что сдѣлалось съ братомъ?
   -- Братъ палъ на войнѣ.
   -- Какъ же такъ, на войнѣ? Вѣдь онъ остался одинъ?
   -- Ну да -- мы подстрѣлили его ночью, во снѣ. Пуля попала ему въ правую руку, а онъ вытащилъ ножъ лѣвой рукой. Но мы побѣдили, потому что насъ было много, а голову послали раджѣ. Чѣмъ же это по твоему не война?
   -- А что вы сдѣлали съ трупомъ.
   -- Трупъ съѣли.
   -- А съ головой?
   -- Нашъ раджа поднесъ ее къ самому носу Си Галака, чтобы тотъ зналъ, какая участь ждетъ его.
   -- Развѣ онъ не могъ откупиться?
   -- Откупиться? Немыслимо, онъ долженъ былъ умереть.
   -- Развѣ онъ не кричалъ?
   -- И очень даже; только это ему мало помогло, потому что онъ былъ связанъ.
   -- А потомъ.
   -- А потомъ мы его съѣли. Очень просто.
   -- Какъ же произошло это событіе?
   -- На слѣдующій день ночью мы вытащили Си Галака изъ тюрьмы, положили его на землю, и старшина отсѣкъ ему голову. Старшина получилъ сердце и столько мяса, сколько хотѣлъ; кому нравилось, жарилъ куски на огнѣ и ѣлъ. Остальное мы сварили съ солью и перцемъ и съѣли дома; большія кости мы собрали и повѣсили въ бале вмѣстѣ съ другими. На слѣдующій день мы отгоняли выстрѣлами его духъ и похоронили голову его на тропинкѣ къ бале, чтобы друзья его тоже ходили по ней и такимъ образомъ превратились бы въ его враговъ.
   -- Куда же дѣвалась жена Си Галака?
   -- Жену я продалъ на рынкѣ за 120 долларовъ.
   -- А мать куда дѣвали?
   -- Мать!-- Хмъ! Гуру сказалъ, что она очень дурно обращалась съ сыновьями, и мы съѣли ее черезъ мѣсяцъ.
   -- Почему въ этомъ черепѣ такъ мало зубовъ?
   -- Мы выломали ихъ и вставили въ крышки нашихъ ящичковъ для бетеля, и всякій разъ, какъ кто изъ насъ открываетъ такой ящичекъ, Си Галакъ можетъ думать, что его бьютъ по зубамъ.
   Итакъ Си Галака постигла та самая участь, которую онъ столько разъ подготовлялъ другимъ.
   Разговоръ этотъ отлично характеризуетъ батаковъ.
   Въ душѣ этихъ людоѣдовъ нѣтъ ни малѣйшаго сожалѣнія къ чужой жизни, ни слѣда какого-нибудь благороднаго чувств th="416"/>

   Первые звуки тревоги заставили нас подумать, что эти бурные крики "музух, музух!" относятся к нам, что они сигнал -- кинуться и перерезать нас. Несмотря на сомнения, я все-таки дал радже ружье, заряженное мелкой дробью, с которым он опрометью бросился вниз. Спустя мгновение где-то вблизи раздалось несколько выстрелов. Мехель спустился вниз и прокрался вдоль укрепления деревни, но не заметил ничего. После мы узнали, что на деревню напали батаки соседнего селения; они увели двух женщин, которых лонтонгцы не могли у них отбить, так как прибежали на помощь слишком поздно.
   Вскоре раджа Си Омпу вернулся назад и честно вернул нам ружье; он посидел некоторое время с нами, и этому примеру последовало еще несколько туземцев. Только теперь я рассмотрел в подробности этого выдающегося человека и был изумлен красивыми чертами его лица, не носившими в себе ничего батакского. У него был тонкий орлиный нос, красиво очерченный рот и острый энергично выступавший вперед подбородок. В глазах его светились ум и решительность, и в общем он произвел на меня впечатление такого рода, что, казалось, он никак не решится взять на себя роль убийцы. Наконец после других появился и настоящий раджа селения по имени Си Сарбут. Этот был молодой женственный по виду человек. Лицо его постоянно меняло выражения, глаза лукаво бегали и не внушали доверия к нему. Туземцы уселись на корточки, и вскоре у нас завязалась с ними беседа. Они [142] спросили, что мы думаем о них, и о том, что будет с нами.
   -- Боитесь вы нас? спросил Си Сарбут с довольно дружелюбной усмешкой.
   -- Мы не боимся никого, гордо ответили мы. Хоть нас и мало, а вас много, а все же мы могущественнее вас, и вы не осмелитесь нанести нам вред. Наши ружья бьют верно, а рука наших друзей протягивается далеко.
   -- А что вы скажете, если мы заставим вас поработать на наших рисовых полях несколько месяцев, а то и несколько лет?


   Это значило, что они собирались задержать нас в плену в качестве рабов, а окончательная судьба раба у батаков, это быть съеденным.
   -- Этого вы не посмеете сделать! ответили мы. [143]
   Но, собственно говоря, кто мог им помешать исполнить свое намерение. Ведь бегство при тех условиях, в которых находились мы, было невозможно.
   За нашим ответом последовало молчание, точно туземцы упорно думали о чем-то. Но любопытство взяло в них верх над смущением, и они стали нас распрашивать, что такое находится в наших ящиках и тюках. Они никак не могли взять в толк, зачем мы тащим по их стране столько вещей, и что нам нужно в Балиге. Оба раджи бывали в этом местечке.
   -- В Балиге живет один благочестивый человек, рассказывал Си Омпу, его зовут Номенсен, он честный и справедливый человек и знает много вещей. Если он вам друг, то это хорошо.
   Мы заметили, что Си Омпу хотелось выведать, в каких отношениях находимся мы с этим ревностным и высокочтимым миссионером, и сказали потому, что идем именно посетить Номенсена. Так как туземцы Лонтонга, по-видимому, высоко почитали его, то мы решили основать план нашего спасения именно на известной уже туземцам правдивости и справедливости этого миссионера.
   -- Он и нам друг, -- продолжал Си Омпу. -- Он дал нам книги, которые называет Библией. В них рассказаны на нашем языке интересные вещи. Си Номенсен рассказывал нам также о "Туван Иезу" (Иисус Христос), который теперь на небесах и который гораздо мудрее и могущественнее, чем наши гуру.
   -- О, да, -- прервал его Си Сарбут, -- и в Библии есть еще много другого. Там рассказано о радже [144] Давиде, который был пастухом и убил исполина. Но он не съел ни одного куска его мяса.
   Очевидно, во всем рассказе последнее обстоятельство поразило батакского принца более всего.
   Далее Си Омпу сообщал нам о чудесах "Туван Иезу" и о его вознесении на небо. Ему нравилось блистать пред нами своими познаниями. Действительно, то, что он знал из Св. Писания, было очень много для главы людоедов. По-видимому, некоторые поучения Писания произвели на него сильное впечатление, вследствие чего мы и прозвали его "благочестивым раджей людоедов". Но, вопреки своему "христианскому" образованию, вокруг его соломенной шапки вился волшебный шнурок, который, по его словам, давал ему, силу померяться с любым врагом!
   После обеда Си Сарбут потребовал, чтобы мы последовали за ним в его селение и передали ему там принесенные подарки. Нисколько не доверяя искренности этого приглашения, мы повиновались приглашению, но на всякий случай захватили с собой револьверы. Френсис и оба китайца остались в хижине охранять вещи. Нам пришлось идти вперед, но мы все-таки выслали заранее Буту, который нес подарки и должен был служить нашим лазутчиком. За мной шел Мехель, за ним Си Сарбут, а за этим толпа батаков человек в 30. Разумеется, мы чувствовали себя, точно мы были обвиняемые, которых ведут на суд.
   Поведение туземцев казалось нам все более и более непонятным. Отказались ли они от своего прежнего намерения убить нас, или они не пришли еще к соглашению или не знали, как это сделать? Тропинка, по которой мы шли, вилась между рисовых [145] полей, и через четверть часа, пройдя с версту, мы приблизились к селению, укрепленному высокой стеной. Мы пристально всматривались в бамбуковую ограду, росшую на ней, ища торчащие оттуда ружейные стволы. Здесь было всего удобнее напасть на нас, и скрытые в зелени стрелки вряд ли дали промах по нас на таком коротком расстоянии, тем более, что мы шли друг за другом. При входе стояло развесистое дерево, под которым сидели, по-видимому в ожидании нас, несколько туземцев. Они тотчас повскакали с мест и побежали за ограду, чтобы уведомить о нашем прибытии. С самым скверным чувством вошли мы в узкие низкие ворота внутрь деревни, казавшейся пустой, словно все обитатели ее вымерли. Но вскоре уже все ожило кругом, и мы очутились в центре толпы, напиравшей на нас со всех сторон. Нас пригласили взойти в бале, где были приготовлены циновки и к немалому нашему изумлению стояло даже кресло, на которое мы садились попеременно. Раджи Си Сарбута не было, он был дома и сидел за обедом. Через четверть часа он приблизился к нам, и я передал ему подарки, состоявшие из красной ткани, куртки, нескольких головных платков и револьвера с 50 патронами, который он схватил с такою поспешностью, словно боялся, как бы я не раскаялся в своем великодушии. Конечно, это был опасный дар, но во-первых запас подарков сильно истощился у меня, так что у меня не оставалось других подходящих вещей, а во-вторых я тщательно обдумал все заранее: я надеялся, что именно, вручив ему такой подарок, я удержу его от мысли употребить это оружие против нас, так сказать, обезоруживших самих себя. [146] Далее я надеялся, что приобретя револьвер, он так поднимется в глазах своих сограждан, что в благодарность за то настроится мирно и благосклонно к нам. Словом, я уповал на его честолюбие и благодарность. Си Сарбут сейчас же испытал действие револьвера, выстрелив из него с одного конца здания в противоположную стену. Сильный грохот, отраженный сводом крыши, и глубоко засевшая в дереве пуля совершенно удовлетворили его. Затем он снова вошел в свой дом, предоставив нас надолго предаваться размышлениям об ожидавшей нас участи. В это время к нам протискалось несколько человек, желавших нам показать книгу, которая оказалась евангелием от Матфея на батакском языке. Они говорили, что получили ее вместе с другими от Номенсена. Первые страницы были испачканы следами пальцев, из чего можно было заключить, что они действительно читали ее. Один даже показал свое искусство при нас. Медленно и нараспев -- как все восточные люди -- он читал одно слово за другим, не останавливаясь на знаках препинания, так что трудно было понять его.
   После этого нас снова отвели в нашу тесную, грязную и мрачную темницу.
   Когда Си Сарбут снова явился к нам, мы заявили ему, что не доверяем его туземцам, так как они тайно злоумышляют против нас, и потому сами не покидаем нашего убежища, и если вышли из него, то только для того, чтобы поднести ему дары.
   -- Теперь, великий раджа, заключили мы нашу речь, мы достаточно доказали тебе наше расположение подарками, в числе которых имеется даже [147] револьвер, и потому говорим тебе теперь прямо: вы не можете тронуть волоса на нашей голове без того, чтобы наши братья на родине не узнали об этом; и ни одна капля нашей крови не прольется на вашу землю, где вы отвечаете на нашу дружбу враждой, без того, чтобы за нее не было отомщено сторицей. А потому мы обращаемся к твоей мудрости и могуществу, чтобы ты оказал нам покровительство и повелел вернуть свободу нам.
   Речь эта привела к тому, что Си Сарйут обещал нам свою поддержку.
   После этого мы пошли купаться, а батаки, проводив нас кусок дороги, остановились на чистом поле и, сбившись в кружок, стали совещаться. По нашем возвращении домой, они опять набились в нашу хижину и осаждали нас любопытными вопросами. Чтобы удовлетворить их любопытство, мы раскрыли некоторые наши ящики, причем из одного ящика вывалилось несколько жестянок с консервами, немедленно возбудивших в туземцах подозрение. Для успокоения их я приказал Френсису вскрыть одну и разогреть содержимое, которое мы отведали, а потом предложили попробовать и им. Случай этот привел их в веселое настроение, несколько рассеявшее скопившиеся над нашими головами грозовые тучи.
   После этого им захотелось пересмотреть все наши вещи. Особенно занимали их ящики с чувствительными фотографическими пластинками. Обыкновенно мы писали и обедали на них. Открыть ящики я не мог, не повредив пластинок, и потому обещал им исполнить их желание впоследствии в присутствии Номенсена. К счастью туземцы удовлетворились моим [148] обещанием и снова принялись излагать свои познания в Св. Писании. Одна мрачная личность по имени Опумрамоти выступила вперед и перечислила 10 заповедей, причем 7-ю заповедь он переделал так: "не ешь того, за что не заплатил!" Другой молодой батак по имени Апартанат захотел прослушать историю об Каине и Авеле. Мы рассказали ему ее. Понемногу нам стало казаться, что туземцы освоились и перестали опасаться нас. Какой-то батак, оказавшийся золотых дел мастером, взял даже в руки туземную балалайку и принялся играть на ней, припевая какую то песню. Туземцы развеселились совсем и вели себя, как наши дети ведут себя на каком-нибудь веселом представлении, в цирке или в зверинце, потому что мы, белые люди, представляли на взгляд этих каннибалов нечто в высшей степени странное и любопытное. Музыка тоже произвела свое смягчающее действие, и туземцы перестали смотреть на нас злобными исполненными ненависти глазами. Этот момент казался нам очень удобным, чтобы. еще раз переговорить с раджей. Прежде всего мы объяснили ему, что далеко за морем есть много стран, где живут различные народы, говорящие на разных языках, так что они даже не понимают друг друга, а иные даже живут во взаимной вражде. Затем мы стали уверять его, что мы не голландцы и предложили, чтобы миссионер Номенсен рассудил нас с ним в Балиге, правду ли мы ему сказали. Мы пришли совсем не затем, чтобы причинить им зло, а приехали из дружбы. В заключение мы написали ему на бумаге наши имена и название наших стран. Си Сарбут перевел содержание этой бумаги на батакский язык и старательно запихал бумажку в [149] бамбуковую коробочку, которая болталась у него на поясе.
   Тут мы встали с своих мест и произнесли собравшимся старшинам разных лонтонгских деревень следующую речь:
   -- Мудрые люди и могучие раджи этой страны! мы объяснили вам, кто мы такие, откуда мы пришли, что нас привело на ваш остров и куда мы направляемся; мы ничего не скрыли от вас, а сказали все по сущей правде. Так подайте же нам ваши руки в знак доброй дружбы и согласия! Дадим друг другу торжественное слово, что между нами и вами не будет вражды, пока вы не услышите мудрое и справедливое решение миссионера Номенсена!
   Все вскочили с своих мест, и громкие крики радости потрясли всю хижину; все торопились протиснуться к нам, жали нам руки и клялись сдержать свое слово; один даже выскочил на двор, притащил маленького резного идола и принес свою клятву на нем. Казалось, кому было больше радоваться, как не нам! Надежда осветила своими золотыми лучами нашу темницу, обещая нам избавление от плена, от которого по обычаям страны освобождала одна смерть. Еще целый час мы болтали с туземцами, радостно и громко звучали наши голоса, пока наступившая полночь не напомнила нам, что пора отдохнуть от утомлений и тревог этого дня. Вскоре пробило уже час, но никто из туземцев и не думал уходить. Тогда, наконец, мы обратились к Си Сарбуту и попросили его напомнить своим людям, что мы устали и нуждаемся в отдыхе. Но однако они удалились не скоро, притом по одиночке. В добавок туземцы не ушли совсем, а уселись за дверями на алтане; [150] вышедшие раньше быстро шептали вновь выходящим что-то на ухо, подавали им какие-то таинственные знаки, и взоры, кидаемые ими друг другу, указывали на то, что они как будто в чем-то условились и понимали друг друга.
   Что могло это означать? Как можно было согласовать это странное поведение туземцев с их торжественными клятвами, подкрепленными пожатиями рук? Новое ужасное подозрение охватило меня..
   -- Не заметили ли вы что-нибудь в этих людях? спросил я Мехеля.
   -- Да, ответил он, и то, что я видел, не внушает доверия. Мы не должны смыкать глаз ни на мгновение! Но чтобы не внушить им подозрения, надо все-таки лечь и притвориться, будто мы спим глубоким сном. А главное, надо не спускать глаз с раджи. Он, кажется, хочет остаться в нашей хижине, и то, что его люди остаются снаружи на алтане, наверное происходит с его ведома. Это дурной знак. Будемте на стороже, я подозреваю гнусную измену.
   Раджа Си Сарбут, не понимавший конечно нашей немецкой речи, но видевший, как мы кидали взоры на дверь, начал извиняться.
   -- Моим людям далеко идти до селения, теперь уже поздно, да и опасно отправляться домой ночью. Потому не удивляйтесь, если они останутся здесь до наступления утра.
   Но мы не верили его словам; мы чувствовали, что в них кроется какая-то фальшь, и Мехель шепнул мне: "сегодня ночью что-нибудь да произойдет! Против нас затевают нечто особенное". И я вполне согласился с ним. Верный и привязанный к нам Буту, по-видимому, понял из того, о чем туземцы [151] шептались между собой, больше нас, потому что он находился в сильно возбужденном состоянии, и лицо его казалось очень расстроенным. Он замкнул дверь на засов, при этом плюнул на него трижды и промолвил вполголоса, но настолько громко, что мы слышали его слова, следующую речь:
   -- Должен ли я уже теперь лишиться своего юного сердца? Если вы такие (он намекал на туземцев), то я убегу еще этою ночью!
   Но едва его взоры встретились с нашими, как спокойствие и доверие снизошли в его испуганную Душу.
   -- Нет, нет, я останусь, -- шепнул он нам и присел на корточки у наших ног, и по глазам его было видно, что он говорит правду, и что ему можно верить. Что же тут было делать? Потребовать, чтобы раджа удалился вместе со своими людьми? Но на это мы не имели права в качестве гостей, а в качестве пленных даже не имели силы добиться, чтобы наше требование привели в исполнение. Уйти из дому самим? Но это значило бы идти на встречу верной гибели: мы не ступили бы во мраке десяти шагов, как туземцы напали бы на нас сзади и вонзили бы нам свои ножи в спины.
   Итак не оставалось ничего лучшего, как выжидать, что будет дальше, а затем уже действовать смотря по обстоятельствам.
   Я поставил в угол за своей спиной семь заряженных ружей, в том числе две магазинки, сверх того два револьвера лежали под рукой. Но что было толку в этом арсенале при таком перевесе сил и при таких невыгодных обстоятельствах? Нас, считая необходимых слуг, Френсиса, Асенга, [152] Ассама и Буту, было всего шестеро, а туземцев больше сотни; с оружием умели обходиться только мы, европейцы. В добавок мы были заключены в тесную хижину, стоявшую на столбах, и не было места, куда можно было бы отступить или спастись бегством. Правда, виденные нами раньше в бою каро-батаки сильно побаивались пуль и вообще оказались жалкими воинами; но батаки с озера Тоба были более дики и, раз они были разъярены появлением ненавистных белых, то пожалуй, решились бы кинуться в схватку. И затем всякий выстрел, сваливший с ног кого-либо из них, превратил бы таившуюся в них ненависть в дикую злобу и страсть к убийству. Но даже, если бы нам удалось оказать им продолжительное сопротивление, ведь в конце концов заряды придут же к концу. Что тогда? Тогда мы представляли бы собою беззащитные жертвы их кровожадной мстительности. И даже, если бы произошло чудо, и мы оттеснили бы наших врагов или сумели бы выбраться из хижины, то все же мы остались бы их пленными, потому что у нас не было лодки, на которой мы могли бы покинуть остров. А ведь в каждом местечке этого острова нас ожидала та же вражда, та же участь.
   -- Итак, ждать, ждать! -- сказали мы себе. Иного исхода нет. Боже, какое скверное, опасное положение!


   Раджа Си Сарбут, сидевший все время молча и, по-видимому, безучастно, заявил наконец, что желает спать. Нам это было приятно, потому что этим мы избавлялись от его наблюдающего ока. Но правду ли он сказал? Не собирался ли убаюкать нас обманчивой песнью безопасности? Он разлегся на полу, прижавшись тесно к своим спутникам; [154] начитанному в Библии Апартанату и мрачному Опумрамоти, погрузившимся, казалось, в глубокий сон.
   И вот в хижине, слабо освещенной одной свечей, воцарилась глубокая тишина. Но не готовили ли эти негодяи в тишине ночи измены? Не высматривала ли нас из под черного крыла погибель? Мрачные тяжелые предчувствия стесняли наши сердца, и грозящая опасность отгоняла сон от очей.
   Я не спускал взоров со спавших туземцев и более всего наблюдал за Си Сарбутом. Вдруг я приметил при тусклом мерцании свечи, что раджа повернулся, лег лицом к полу и протянул правую руку по направлению к своему поясу. Спустя несколько времени он повернулся снова, точно ему было неловко на полу, и несмотря на поспешность, с какою он спрятал правую руку под свой голубой плащ, я заметил сверкнувший в ней ствол револьвера, который я подарил ему сегодня утром.
   Негодяй! С каким наслаждением я вскочил бы с ложа и, приставив к его коварной каннибальской груди дуло ружья, крикнул бы: "Предатель! Вот тебе награда! Вставай и защищайся! Сюда, вы негодяи, на честный бой! Но нет, этого нельзя было сделать. Это была бы не храбрость, а Неблагоразумная отвага, сумасбродная гордость! Одно только благоразумие могло спасти нас. Итак, спокойствие и хладнокровие!
   Я потихоньку сообщил Мехелю свои наблюдения и заметил, что самое лучшее спросить раджу сейчас же, что такое он затевает с нами. Нам надо было внушить ему всем своим поведением величайшее почтение к себе, так чтобы он даже счел бы нас за существа, одаренные сверхъестественными силами и величайшей прозорливостью. [155]
   Наше совещание длилось самое короткое время. Затем мы сразу приподнялись с ложа и вперили пристальные взоры в лежавшего на полу раджу.
   -- Раджа Лонтонга! крикнул Мехель громовым голосом.
   Си Сарбут с испугом поднял свое туловище с полу.
   А Мехель продолжал греметь своим торжественным грозным голосом:
   -- Сознайся, что ты хочешь сделать с нами! Мы видим тебя насквозь, и намерения твои черны. Мы знаем, что ты лукавил с нами, мы знаем, что ты хочешь нарушить свою торжественную клятву; потому и револьвер в твоей руке, потому и люди твои сидят на алтане, ожидая условного знака. Но не думай, раджа Лонтонга, будто мы страшимся тебя и твоей шайки. Смерть приходит только раз, и если не сегодня, то завтра, Но вы не внушаете нам страха, убедись в этом, Си Сарбут, коснись моего сердца: оно бьется также ровно, как всегда; тронь наш пульс -- кровь покойно струится по жилам! Предупреждаем тебя: не вызывай гнева великих богов, не навлекай на себя мести наших могучих братьев, из которых каждый в тысячу раз мудрее ваших прославленных гуру, и в тысячу раз могучее, чем Синга Магараджа, великий лев! Если вы прольете нашу кровь, вас ждет рабство. Но если ты сдержишь обещание, которое дал нам, ни тебе, ни твоим людям не сделают зла. Отвечай, что ты можешь сказать?
   Си Сарбут молчал. Он смотрел на нас с безграничным изумлением и тайным страхом. Его лицо было бледно, как зола, в глазах беспокойно [156] металось что-то. Но ни слова в ответ не сорвалось с его уст. Он стоял, точно жалкий грешник перед судьями. Он чувствовал, что сила его рухнула, что мы; обошли его. В хижине царила тишина, как в могиле. Туземцы на алтане, сдерживая дыхание, напряженно ждали, что будет дальше.
   -- Отвечай, Си Сарбут, что ты замыслил? снова спросил его Мехель.
   -- Я болен, господин, прошептал раджа, спустя несколько мгновений, отпустите меня домой.
   -- Нет, был наш ответ, ты останешься здесь с нами, нам еще много надо сказать тебе, но... отошли домой своих людей!
   Самодеятельность и воля были так подавлены в нем, что он без возражения, как покорный механизм, повиновался приказанию и вышел наружу, чтобы сообщить туземцам наш приказ. Опумрамоти и Апартанат, смущенные, также незаметно удалились вон. Сегодня надежда получить порцию человечьего мяса обманула их.
   Внезапно, нам показалось, что на нас надвигается новая опасность: хижина тряслась оттого, что по лестнице взбирались вверх. Но в дверях стоял "благочестивый раджа". Не раздалось ни одного выстрела. Он взглянул на нас, и, удовольствовавшись этим, поспешно спустился вниз, чтобы покинуть селение и сообщить, может быть, своим товарищам, какой вид имели мы в этот момент, когда нити их вероломного заговора были порваны одним ударом.
   Но наш раджа Си Сарбут вернулся назад, и мы снова заложили дверь. Надо было ковать железо, пока оно было горячо. [157]
   -- Хочешь ты сдержать свое слово, раджа Лонтонга? Или ты все еще намерен держать нас в плену?
   -- Я сдержу свою клятву, сказал он, поникнув головой, ибо в вас живет великий дух; он открывает вам затаеннейшие мысли человека, он предупреждает вас обо всем, что против вас затевают, и охраняет вас в минуту опасности. Вы мудрее и могущественнее, чем жалкие, темные люди этого острова.
   -- Ты прав, раджа Си Сарбут. Но скажи, хочешь ты. помочь нам переправиться через озеро в Балиге?
   -- Я попытаюсь. Это трудно и противно обычаю и законам нашей страны. Я, может быть, навлеку на себя злобу других людей этого острова, но все же попытаюсь.
   В конце коицов он изъявил готовность достать нам солу и гребцов к ней, только мы никак не могли сговориться насчет цены, так как Си Сарбут требовал 65 долларов, в то время как у меня в кармане было только 12. Он не соглашался, чтобы мы уплатили ему всю плату в Балиге, где я мог разменять свои бумажные деньги, но в конце концов изъявил согласие получить половину платы потом. Но так как и в этом случае денег не хватало, то нам оставалось только одно.
   Раджа Амбариты, который, как узнал Буту, находился еще в Лонтонге, должен был выручить нас из затруднения. Ведь именно он заманил нас в эту западню и сверх того надул нас на порядочную сумму. Мы хотели поговорить с ним по совести, чтобы он возвратил нам по крайней мере часть взятых у нас денег.
   Потратив два часа на все эти объяснения с [158] Си Сарбутом, мы назначили свой отъезд на послезавтра утром. Си Сарбут лег спать в нашей хижине.
   Но мы остались бодрствовать. Шел ли нам на ум сон, когда мы только что избежали самой ужасной опасности, когда либо грозившей нам? Мы едва верили своим очам. Можно ли в самом деле доверять этим людоедам? Опасение и радость чередовались в нашем сердце, уступая место одно другому. И так как нам всё же казалось благоразумнее не спать, то мы провели остаток ночи за чаем, покуривая трубки и разговаривая о Далекой родине.
   Наступил новый день. Яркие, горячие лучи тропического солнца пробились в щели нашей хижины. Приветствовать ли нам солнце? Что еще случится сегодня? Этот народ так непостоянен, обещания их ничего не стоят и на клятвы нельзя положиться.
   Можете, поэтому, представить себе наше изумление, когда нам прислали в дар от Си Сарбута, покинувшего хижину на заре, двух коз и несколько платков или шалей! Я поблагодарил, но колебался принять их, скромно заметив, что у меня не осталось ничего для ответного подарка. Но Си Сарбут торжественно заявил, что он ни на что подобное не рассчитывал и будет достаточно вознагражден, если я приму его подарок. Вскоре затем явился "благочестивый" раджа Си Омпу с несколькими туземцами. Все они имели мирный и любезный вид и вообще вели себя так, точно этою ночью не случилось ничего. Раджа повторил свое прежнее приглашение навестить его в доме, на что мы с большой неохотой, однако, согласились. Затем мы решили начать переговоры с раджей Амбариты и послали Буту за ним. Но Буту вскоре вернулся, притом один, сказав, что [159] раджа обещал сейчас придти. Мы усомнились в этом. В это же время мы узнали, что батаки собрались на большой совет в поле, на котором рассуждают о том, как поступить с нами. По словам Буту, среди батаков все еще боролись две партии, из которых одна, враждебная нам, настаивает на предании нас смерти или, но крайней мере, на задержании в качестве рабов; вторая же партия, по-видимому, считает неудобным поступить с нами вероломно и желает вернуть нам свободу, как скоро будет доказано, что мы не голландцы. После завтрака мы снова послали Буту за раджей Амбариты, так как он и не думал являться. На этот раз этот старый мошенник пришел и подвергся суровому допросу со стороны многих знатных туземцев. Мы перечислили ему его преступления и напомнили, как вероломно он надул нас, но действовали очень осторожно, чтобы не раздражить его.
   Наши переговоры подвигались вперед довольно удачно. Раджа Амбариты, казалось, был напуган, как бы мы не потребовали с него больше, чем ему, да и нам того хотелось, и потому немедленно согласился вернуть 20 долларов. Таким образом, мы оказывались в состоянии заплатить половину денег за переправу, и ничто более не мешало нашему отплытию. Но мало ли что могло еще произойти до следующего утра?
   "Благочестивый" раджа явился в третий раз со своим приглашением, и мы, скрепя сердце, пристегнули свои револьверы и последовали за ним. Покидая хижину, я строжайше приказал слугам не позволять никому прикасаться к нашему багажу!
   -- Ваши приказания вряд ли уместны, -- перебил [160] меня Мехель, -- ибо я не думаю, что бы мы когда-либо вернулись из этих гостей!
   -- Ну, сказал я, в таком случае мы будем защищаться до последней крайности! Но я не разделяю вашего мрачного взгляда на положение вещей и думаю, что сегодня нам грозит меньшая опасность, чем вчера.
   Так же как накануне мы тронулись в путь и пошли по направлению к холмам. Мы приблизились по крутому склону к сильно укрепленному селению, но прошли мимо и, пройдя рисовые поля, приблизились к двум довольно таки убогим хижинам. Хижины вовсе не походили на постоянное жилище "благочестивого" раджи, встретившего нас возле них и пригласившего сесть на приготовленные перед входом циновки. Сам он, Си-Сарбут, первый раджа и раджа Амбариты с другими туземцами уселись против нас полукругом, после чего наступило торжественное молчание, угнетавшее нас, словно свинцовая гора. Солнце палило так жестоко, что тело наше вскоре покрылось обильным потом. Впереди пред нами покоилось во всей своей прелести темно-голубое озеро, обрамленное крутыми берегами и пологими склонами с рощами бамбуков, полями и селениями, между тем, как позади вздымались горы острова. Сейчас же за нашею спиною, шагах этак в 5 возвышалась свежевскопанная насыпь в 4 фута высоты, внушавшая нам темные подозрения.
   Наконец "благочестивый" раджа нарушил тяжкое молчание примерно следующею речью:
   -- Там наверху на небе есть Бог, который все видит и все знает!
   -- Совершенно верно! ответили мы. [161]
   -- Пусть он укрепит вас на вашем пути! продолжал Си Омпу елейным тоном.
   Слова эти звучали словно речь духовника, напутствующего осужденного на место казни. На Мехеля речь эта произвела потрясающее впечатление, так как она, казалось, подтверждала его подозрения, и я заметил, как правая рука его дрогнула по направлению к сидевшему с ним рядом раджи Амбариты. После Мехель сообщил мне, что в миг нападения он хотел выхватить у того из-за пояса нож и вонзить его негодяю в грудь, чтобы, по крайней мере, он, виновник нашей гибели, не ушел с места живым.
   Мне самому положение наше в это мгновение казалось чрезвычайно опасным, и я уже предназначил два заряда своего револьвера на долю Си Сарбута и "благочестивого" раджи Си Омпу.
   На деле, однако, не случилось ничего худого.
   "Благочестивый" просто устроил нам форменный экзамен. Он спрашивал о самых странных и невозможных вещах, напр., может ли человек летать и делаться невидимкой; есть ли такой прибор, в который видны вещи ночью, и не надо ли для этого красного света. Он, очевидно, намекал этими словами на нашу фотографию, пластинки которой вкладываются в аппарат в темноте при свете красного фонаря, что мы в последний раз произвели в Амбарите к величайшему изумлению тамошних туземцев. Ответив на все эти вопросы с величайшей осторожностью, мы благополучно прошли сквозь "официальное" испытание, и так как наши ответы, видимо, удовлетворили туземцев, то речь раджи полилась в более дружелюбном, мягком тоне, а в заключении он [162] заговорил даже о подарке, который должен был состоять из козы и двух копий.
   С облегченным сердцем поднялись мы с своих местах, готовые убраться по добру по здорову, как нас пригласили посетить еще одного раджу в соседнем селении. Пройдя небольшое расстояние, мы подошли к сильно укрепленному селению с тщательно защищенным входом. Внутри оно распадалось на две части и производило такое впечатление, точно тут было два селения, смыкавшихся общей стеной. На площадке были разостланы циновки -- нас очевидно ждали. Здесь нас приветствовал высокий крепкий туземец лет сорока с широким кольцом из слоновой кости на левом плече. Он ласково указал нам на места и приказал подать свежих кокосовых орехов, а слуге велел привести для нас козу. Какая быстрая неожиданная перемена в нашей судьбе!
   Вернувшись к себе, мы переговорили с Си Сарбутом относительно своего отъезда и были только чрезвычайно удивлены, когда он сказал, что приготовил для нас три солу. Зачем так много, он не сказал. Одна из лодок, очевидно, была приведена еще до обеда, так как до нас долетали знакомые звуки "холья-хе, хо-ле-ра", показавшиеся нам военным кличем. Казалось, туземцы хотели оставить нас в неизвестности на этот счет, потому что на наш вопрос они сообщили нам, будто это дети из Амбариты, играющие в гребцов. Какие, однако, сильные голоса у этих детей! И зачем, все-таки, потребовалось три солу?
   По мнению Мехеля туземцы Лонтонга намеревались произвести на нас нападение, лишь только мы выедем на средину озера: этим де способом им легче [163] справиться с нами. Новое подозрение! Притом не без причин! Но эта мысль беспокоила нас не так сильно, потому что при таком нападении мы могли свободно пустить в ход свое оружие и, оставшись хозяевами солу, самостоятельно добраться на ней до Балиге. Конечно, прибегнуть к этому средству следовало лишь в самом крайнем случае. Вечером хижина наша снова наполнилась шумной толпой, но уже в 9 часов мы попросили их убраться, чтобы мы могли раньше завалиться спать. Нам предстояло еще привести в порядок свои вещи и бумаги, так как раджа хотел по прибытии в Балиге, не спуская нас с лодки, осведомиться сперва у миссионера с помощью бумаг, точно ли мы не голландцы. Конечно, в этом не было ничего опасного, но все же надо было устранить возможность какого-либо недоразумения. Теперь, разумеется, мы поняли, зачем Си Сарбуту потребовались три солу: на них должен был плыть стороживший нас конвой. Мы выговорили себе право послать Ассенга вместе с раджей к миссионеру, чтобы он был свидетелем переговоров. Конечно, мы заранее объяснили сметливому китайцу в чем дело, научили, что ему делать, и написали подробное донесение о том, как туземцы нас поймали и при каких условиях согласны вернуть нам свободу. Это писание Ассенг должен был тайно передать миссионеру с просьбой прочесть его, прежде чем вступит в беседу с раджей. Едва мы покончили с этим делом -- наступала уже полночь -- как в нашу дверь постучался кто-то. Мы поспешно спрятали бумагу и карандаш, чтобы не возбуждать ненужных подозрений, и убрали с порога спавшего там Ассама. В открытой двери появился мошенник раджа Амбариты. [164]
   -- Я не был вчера вечером у вас и поэтому хочу посидеть у вас сегодня! -- объяснил он свое посещение.
   -- Садись, будь гостем, -- ответили мы и указали ему место.
   С трудом разбудили мы разоспавшегося повара китайца и приказали ему приготовить чай для гостя.
   Помолчав немного, раджа промолвил внезапно:
   -- А ведь вы только что писали!
   Мошенник этот, стало быть, подслушивал у двери и подсматривал в ее щели. Казалось, он явился нарочно, чтобы шпионить за нами, так как мы не почуяли его приближения; что при его толщине и шаткой архитектуре постройки могло произойти лишь в том случае, если он подкрался с величайшей осторожностью.
   -- Да, -- ответили мы, -- мы сводили счеты и записали также те 20 долларов, которые ты нам вернул.
   Лицо его прояснилось. После того, как мы свели с ним счеты, он сразу перестал бояться нас, даже чувствовал себя в нашей хижине очень уютно.
   Чай вскипел, но угостить его табаком или папиросами я не мог, так как запас их истощился. Собственно говоря, мы были даже рады его появлению, потому что присутствие его давало нам возможность, не возбуждая в туземцах подозрительности, бодрствовать и эту ночь. Он даже предложил сидеть с нами всю ночь, и мы решили составлять ему общество по очереди. чтобы каждый из нас мог поспать хоть несколько часов, в чем мы очень нуждались после двух тревожных и бессонных ночей. Ночь прошла в том, что раджа жевал бетель, сопел, громко чихал и зевал или с шумом раскалывал [165] арековые орехи своим маленьким пестиком. Так провели мы последнюю ночь в Лонтонге.

ГЛАВА VII. Плавание по озеру и окончательное спасение от опасности.

   С наступлением дня мы приготовились выступить и спустили наш багаж но высокой лестнице на землю. Жители Лонтонга тоже оказались готовыми в путь; в числе их были оба "благочестивых" туземца -- Опумрамоти и Апартанат, которым в прошлую ночь, кажется, очень хотелось отведать человечьего мяса. Итак, можно было надеяться, что раджа Си Сарбут сдержит свое обещание. Вскоре появился он сам и отдал приказание перенести наши вещи на берег и погрузить их на солу.
   Тут произошло еще одно странное и любопытное событие. Между моими вещами было несколько склянок со спиртом, заключавших в себе собранных нами насекомых и пресмыкающихся. В одной склянке помещалась красная с черными полосами змея, которую я изловил в стране Каро-батаков. Буту, вопреки всем своим достоинствам, обладал общею всем батакам склонностью морочить людей; он рассказывал туземцам в Амбарите, будто эта змея служит у нас сторожем и во время нашего сна или отсутствия смотрит за вещами, и что она будто бы обладает еще какими то способностями, которых он однако не знает. Эта историйка вполне соответствовала вкусу батаков ко всякой суеверной чепухе; ее стали рассказывать всем и каждому, моя змея стала [166] возбуждать в туземцах чувства величайшего страха и недоверия. Дело дошло даже до того, что я нашел необходимым пожертвовать ею, т. е. попросту выбросить ее вон. Туземцы не могли понять, зачем мне было таскать с собой эту тварь, если бы она не обладала какими то таинственными, а потому страшными свойствами. Но в конце концов они успокоились, и змея осталась в банке.
   Спустившись на алтан хижины, мы бросили прощальный взор в темную внутренность ее, где провели мучительные часы ожидания, где гибель уже носилась над нашими головами, и которая, казалось, была предназначена к тому, чтобы принять наш последний вздох и ороситься нашею кровью. Прощание с ней, конечно, не доставило нам неудовольствия, и, легко вздохнув, мы спустились с лестницы и поспешили на берег. Там нас уже ожидала готовая солу.
   В некотором расстоянии кучка туземцев человек в 20 спихивала в воду вторую, но о третьей не было ни слуху, ни духу.
   Мы простились с собравшейся на берег толпой островитян, пожали знатнейшим из них руки и вошли в лодку, в которой кроме нас поместилось еще 44 гребца. Из предосторожности мы заняли с своими слугами и Буту носовую часть длинной выдолбленной из дерева солу, чтобы в случае нападения немедленно и быстро действовать своим оружием. Раджа Си Сарбут, поместившийся позади нас, взял на себя командование, а "благочестивый" раджа Си Омпу остался среди гребцов с целью распоряжаться и передавать им приказания Си Сарбута, что и делал с чисто огневым увлечением. Особенно ужасный вид [167] представлял он, когда дико орал, выпучив глаза и расставив руки. Лодка отчалила от берега и легко и свободно пошла по волнам. Но остальных двух лодок не было видно, и Си Сарбут даже не заводил речи о них.
   С души скатилось тяжелое бремя, и мы, наконец. вздохнули свободно. Жизнь казалась нам вдвойне прекраснее и ценнее после того, как мы приготовились лишиться ее здесь среди дикарей. Но все же опасность миновала не вполне, и это мы скоро узнали на деле.
   Было уже 11 часов, как поднялся свежий ветер, разыгравшийся вскоре в сильную бурю, так что лодку стало бросать из стороны в сторону. Между гребцами произошло необычайное смятение, и они стали кричать самым диким образом. Но всех их превзошел "благочестивый" принц Си Омпу, который имел вид страшно рассерженного божества, пытаясь громовым ревом водворить среди людей порядок и спокойствие, а может быть успокаивая этим способом собственный страх. Многие принялись швырять за борт мешки с рисом и вещами, чтобы не дать судну погрузиться в воду. Мы не могли уже держаться определенного направления, так как лодка превратилась в жалкую игрушку яростных волн. Мехель приготовился к тому, чтобы в случае потопления спастись вплавь, а я с сокрушением видел уже свои добытые с таким трудом коллекции на дне бурного озера. Но гребцы внезапно поскакали через борт в воду и, крепко уцепившись одной рукой за края ее, старались не дать ей опрокинуться. Ветер и волны медленно гнали нас к берегу, в веселую бухту Гопгопанга, где мы хотели переждать [168] бурю и привести в порядок лодку. Жители селений и местечек, рассеянных по склону берега, издали видели нашу отчаянную борьбу с разъяренными стихиями, и когда нас поднесло ближе к берегу, толпа вооруженных дикарей бросилась в мелкую бухту, где наша лодка стала на мель близ устья ручейка, извивавшегося по рисовым полям. Эти дикари были враги туземцев Лонгтонга, и потому Си Сарбут, заметив, что нас, вопреки усилиям гребцов, несло к берегу, стал махать своим голубым плащом в знак того, что наши намерения вполне дружелюбные и что мы желаем такой же встречи.
   Когда мы ступили на берег, то очутились перед толпой с ног до головы вооруженных туземцев. Наш Си Сарбут шепнул на ухо Мехелю, чтобы он ни в каком случае не заговаривал с этими туземцами по батакски и даже не подал виду, будто понимает это наречие. Последствия показали, что совет этот был очень уместен, потому что дикари, после тщетных попыток столковаться с нами, накинулись с гневными упреками на нашего раджу, по какому праву он осмелился нарушить закон страны и переправлять через озеро чужестранцев. Они даже пригрозили пожаловаться на него Синга Магарадже. Но наш раджа объяснил им, что мы "пандита", т. е. христианские миссионеры, и что у нас есть собственноручное письмо Магараджи, которое он даже видел собственными глазами. Эта выдумка не только не успокоила туземцев, но, кажется, ещё более озлобила их. Неожиданное замедление нашего путешествия было очень неприятно, ибо малейшая случайность могла в этой стране привести к гибели, тем более, что наше настоящее положение было уже опасно. Ради [169] безопасности мы снова вошли в лодку, где ружья были у нас под руками. Некоторые туземцы, однако подскочили к нам и, совершенно забыв, что мы, -- как притворялись -- не понимаем их языка, крикнули:
   -- Мы должны поспешить к нашему радже и сообщить ему о вашем прибытии, чтобы он мог явиться и оказать вам подобающие почести!
   С этими словами с полдюжены их кинулось прочь от берега. Эдакие негодяи! Они замыслили совсем иное, а не почести! Но вот и гребцы наши заспорили между собою. Заметив это, Си Сарбут приказал всем немедленно войти в лодку и грести в открытое озеро.
   -- Нам надо поскорее убраться, -- шепнул он мне, -- потому что эти люди побежали за подкреплениями с целью напасть и избить нас, я слышал, как они шептались на этот счет!
   К несчастью буря еще не улеглась, и по озеру ходили высокие волны, мешавшие нам выбраться в него. Поэтому мы укрылись за выступом скалистого берега и выставили стражей, которые должны были зорко следить, как бы враги не напали на нас врасплох. Спустя около часу мы уже могли отважиться выйти на своей солу в озеро, но плыть в Балиге было уже поздно, и по совету раджи мы двинулись к северу, чтобы укрыться на ночь в соседней бухте Дьонги, где жили друзья лонгтонгцев. Не успели мы собраться в путь, как увидели на озере несколько небольших солу, спешивших прямо к нам и плывших с большой быстротой.
   Это люди из Гопгопанга! -- крикнул Си Омпу. Они идут сюда! Они гонятся за нами! И громовым голосом он крикнул гребцам взяться за весла. [170] Он был прав. До нас уже доносились насмешливые крики преследователей. Не теряя ни одного мгновения люди наши кинулись на весла, так что наша солу понеслась как стрела, оставив преследователей далеко позади. Через полчаса, когда мы достигли скалистого мыса, скрывшего от наших глаз негостеприимную бухту, гребцы издали громкий радостный крик и подняли на минуту весла, предоставив судну свободно скользить по воде. Это означало радость и насмешку над преследователями, оставшимися с носом. Так как бухта, куда мы направлялись, была недалеко, то не было причины особенно торопиться, и наша лодка спокойно плыла вдоль крутого берега. Через 2 часа мы были уже в бухте Дьонги, где находились селения того же имени. Вдали виднелись еще деревни. Жители их занимались рыболовством, но промысел этот приносил мало прибыли, так озеро было бедно рыбой.
   Мы причалили к одному из помостов, и сбежавшиеся туземцы приняли нас хоть и не ласково, но и не враждебно. Нас даже пригласили завернуть в селение и переночевать в доме. Но мы не хотели затягивать своего плавания и потому предпочли провести ночь в лодке, где устроили из листьев и стеблей бамбука нечто вроде шалаша, а Френсис разложил на берегу костер и принялся за стряпню. Опасаться ночного нападения преследовавших нас туземцев было трудно, но все же мы выставили стражу. Нашим спутникам мы также не могли доверять вполне, ибо им ничего не стоило изменить и предать нас, а потому сверх туземной стражи мы выставили еще свою и в полночь пустились в дальнейшее плавание [171] по озеру на юг. Перед отплытием Си Сарбут кинул нам несколько темных плащей со словами:
   -- Накиньте их на себя и скройте ваши белые одежды, видные издалека!
   Гребцы бесшумно опускали весла в воду, все сохраняли молчание, и даже приказания передавались шепотом. Мы неподвижно сидели на носу, в то время как наша солу, точно привидение, скользила по темному озеру. Возле нас чернел обрывистый берег, а в высоте темное тропическое небо искрилось тысячами созвездий, среди которых созвездие Южного Креста указывало нам путь вперед, к свободе! Но вскоре опять поднялся сильный ветер, перешедший почти в такую же бурю, какая свирепствовала накануне. Наше судно находилось на середине озера в равном расстоянии от острова и материка. Страх и смятение овладели нашими батаками, и они подняли ужаснейший вой. Они призывали разных духов, духа деда, бабки, отца, матери, даже духов детей, умоляя избавить их от опасности.
   -- Назад! крикнул Си Сарбут по нашему совету.
   -- Назад! повторил "благочестивый" раджа. И лодка повернула, несмотря на опасность попасть в руки туземцев Гопгопанга, может быть уже выслеживавших нас. Си Омпу находился в состоянии страшнейшего возбуждения, точно он дрожал за нашу жизнь и не знал большей заботы, как доставить нас в безопасное место. При этом он ругал гребцов, которые, как ему все казалось, слишком мешкали за веслами.
   Скорей, скорей! кричал он. -- Ты там, приналяг-ка! Живо, живо! Раз, два! Раз, два! Бешено [172] командовал он. -- Замолчите ли вы, поганые крикуны! Постойте, я вам задам! И он, словно бешеный, метался по лодке. Но лодку качало, и впотьмах Си Омпу шагнул не туда, куда следовало. Раздался дикий крик, всплеск -- и Си Омпу исчез в воде озера.
   Какой ужас! На темных волнах не было видно ничего, кроме тусклого отражения бесчисленных звезд.
   Но вот, вдали от лодки что-то показалось из воды! Раздался крик о помощи. Это Си Омпу всплыл на поверхность. Мы быстро направились к нему, но волны и ветер относили его прочь. "Благочестивый" раджа был, по-видимому, плохой пловец и дико кричал о помощи. Наконец лодка приблизилась к нему настолько, что можно было протянуть ему весло. С неимоверным трудом уцепился он за него; силы, казалось, покидали утопающего. Гребцы подтянули его к борту, и скоро он лежал на дне ее, дрожа от холода, и совершенно изнуренный отчаянной борьбой с волнами. Не без труда удалось нам повернуть солу назад, и в 2 часа ночи мы снова были в бухте Дьонги, где еще тлел наш костер.


   На заре в 5 ч. мы снова тронулись в путь. Ветер унялся, и озеро успокоилось настолько, что мы осмелились предпринять новую попытку. Но наши спутники никак не могли согласиться относительно курса. Плыть вдоль озера они считали опасным, так как там не было защиты от сильного ветра. Долго спорили они, пока, наконец, по нашему совету не решили плыть в некотором расстоянии от острова. Так и сделали. Когда мы приблизились к какому-то селению, раджа снова принялся махать своим синим плащом. Но это не привело ни к чему, потому что [174] когда ветер начал гнать нашу солу к берегу, собравшаяся там толпа вооруженных туземцев начала палить по нам из ружей, к счастью не попав ни в кого. Вскоре наша лодка вошла в южный конец озера, и здесь должно было решиться, можем ли мы продолжать наше плавание в Балиге или придется искать убежище, где-нибудь на южном берегу озера. Перед нами расстилалось свободное пространство воды, окаймленное на юге голландскими владениями. Но озеро слишком волновалось, и мы не могли убедить наших неопытных аргонавтов переплыть расстояние в 10 верст, отделявшее нас от берега, а потому пришлось согласиться пристать к берегу и обождать лучшей погоды.
   Наша лодка пристала к берегу, принадлежавшему к области Самосир, населенному враждебными нам батаками. Нам было несносно думать, что мы так близко от Балиге, и тем не менее все еще принуждены оставаться в опасной неизвестности.
   Вскоре после нашего прибытия нам сообщили, что на острове остановился отряд атчинцев человек в 60, они стояли лагерем вблизи селения. Они прибыли с намерением возбудить обитателей Тобы против голландцев. Хотя батаки и атчинцы живут друг с другом далеко не дружно, но они сходятся в общей ненависти к голландцам. Но тобанцы, опасаясь неблагоприятного исхода войны, колебались. Атчинцы так рассердились за это на тобанцев, что между теми и другими произошло кровавое столкновение в самый день нашего прибытия. И вот жители селения потребовали от нас, чтобы мы приняли участие в этом столкновении. Разумеется, мы не согласились с ними, но все же я дал им одно из своих ружей. [175] Два часа спустя сражение окончилось победой батаков. что было нам очень на руку. Туземцы рассказали нам, что один из врагов был ранен моим ружьем, а другой пал в бою, достался им в руки, и они, по обычаю страны, разодрали его на части и пожрали, оставив одни кости.
   Они явились к нам с этого пира, с руками и лицами, лоснившимися от жира жертвы, и похвалялись пред нами своими подвигами.
   Утром в местечке открылся базар, на который собрались однако, одни только жители отдаленных селений и в числе их люди племени Си Гаул, которых молва прославила как храбрых стрелков и отчаянных озерных разбойников, отлично правивших своими лодками. Мы попытались убедить нашего Си Сарбута отплыть вместе с этими людьми. Но тщетно. Он боялся, как бы мы не подверглись их нападению и отказался наотрез. Таким образом нам пришлось провести на острове Тоба еще одну ночь. Мы по старому соорудили в лодке шалаш и по очереди держали караул ночью. К счастью она прошла спокойно. Настало утро того дня, когда должны были кончиться наши злоключения. Нам казалось почти невероятным счастьем после стольких опасностей и передряг причалить наконец к верному берегу. Гребцы наши были так напуганы происшествиями плавания, что отказались выйти в озеро, когда поверхность его заволновалась от легкого ветра, и нам пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы убедить их тронуться в путь, что и удалось наконец около 5 часов утра. Но едва волны начали хлестать через борт, Си Сарбут испугался и повернул назад. К счастью по озеру плыли по одному [176] направлению с нами еще две солу с меньшим числом гребцов, чем у нас, и нам удалось убедить Си Сарбута продолжать плавание в их обществе и даже пересадить на них часть нашей команды, что значительно облегчило наше глубоко сидевшее судно.
   "Благочестивый" раджа Си Омпу впал в совершенное изнурение от своей суеты, забот о целости судна и вчерашнего нечаянного купанья в озере, а от крику он совершенно охрип. Он напоминал теперь укрощенного льва, разучившегося рычать, и отдавал приказания слабым, едва слышным голосом. Конечно, эти обстоятельства много убавили в его княжеской гордой внешности н даже делали его смешным.
   Когда волнение несколько улеглось, он примостился возле нас и стал уверять, что во время бури непрестанно призывал Иегову, умоляя его пощадить нас.
   Вдали обрисовывалась понемногу сверкавшая в лучах солнца спокойная бухта Балиге, и после трехчасового плавания мы обогнули наконец мыс Си Гаул и остановились здесь, ожидая остальные несколько отставшие солу, с которых нам надо было снять наших гребцов. Обитатели Си Гаула уже заметили нас и, собравшись на берегу, громко выражали свое неудовольствие, угрожая пожаловаться Синга Магарадже. Но не обратив на них никакого внимания, мы тронулись дальше к дому голландского чиновника, белевшему на берегу. Близ берега Си Сарбут потребовал, чтобы я поднял наш флаг, и скоро полотнище его с цветами нашей родины затрепалось над синей поверхностью озера, уведомляя обитателей Балиге о нашем неожиданном появлении. Проехав мимо Балиге, мы в 10,5 часов пристали к берегу близ [177] жилища Номенсена, введя нашу солу в мелкий канал, и когда дно ее коснулось дна, мы вне себя от радости одним прыжком выскочили на берег. Мы были спасены и все же пересекли страну вольных батаков!
   В сопровождении толпы батаков мы тронулись к дому Номенсена, который должен был удостоверить наши личности, но, к вящему изумлению, мы нашли дом его заколоченным, а его выехавшим, притом неизвестно куда. Наш багаж оставался еще в лодке, значит во власти островитян, которые не обнаруживали желания выдать его нам, и сверх того мне все-таки хотелось, чтобы раджа услыхал из уст постороннего человека, что мы ее обманули его. Тут мы узнали, что в Балиге живет еще один миссионер и, с согласия Си Сарбута, решили обратиться к нему. Но, прежде чем выполнить это решение, мы завернули в китайскую харчевню, где, словно дети, накинулись на разную европейскую еду, которой были так долго лишены во время нашего странствия. Мы угостили также наших спутников, которые обнаружили столько жадности, что хозяин китаец счел нас, кажется, за умирающих с голоду. Я разменял тут свои банковые билеты и вручил радже остальные причитавшиеся ему 30 долларов.
   Мы не хотели покинуть этого поселения, по имени Лагуботи, не сделав визита голландскому коменданту, к которому направились в сопровождении одного только раджи. Комендант жил внутри небольшого форта, вооруженного двумя пушками и охраняемого гарнизоном в 125 солдат. Это был молодой голландец, который очень изумился, услышав от нас повесть о наших странствиях, но он немало повредил нам, заявив радже без нашего [178] предупреждения, что "эти пойманные им господа действительно бланда, т. е. голландцы". Командир плохо знал по батакски, а слово "бланда" означает на их языке "белый", под каким названием батаки всегда подразумевают голландцев. Услыхав слова коменданта, Си Сарбут пришел в страшное негодование, полагая, что мы надули его. А ведь вещи наши находились еще в его руках!
   Итак, не оставалось ничего иного, как сыграть новую комедию.
   Мы потребовали от раджи наши бумаги, "ибо, сказали мы, офицер не знает нас и, прежде чем решить, кто мы такие, должен посмотреть наши бумаги". А коменданта мы попросили объяснить радже, не употребляя слова "бланда", к какой нации мы принадлежим. Тут наконец все выяснилось, и Си Сарбут остался вполне доволен, когда услыхал, что я австриец, а Мехель швейцарец, хотя и не имел никакого представления об этих нациях; но ему было довольно того, что мы не ненавистные голландцы.
   В полдень мы отправились в Балиге сухим путем, где скоро разыскали миссионера, г. Пильграма, но и его не застали дома. Вскоре однако он вернулся, и мы рассказали ему о своем положении и показали свои бумаги.
   Глаза Си Сарбута так и впились в миссионера, и он спросил:
   -- Что написано в бумагах, господин?
   -- Что эти люди сказали вам правду, -- отвечал тот, -- они не голландцы и не враги батаков.
   Тогда Си Сарбут подошел к нам и дружелюбно протянул нам руку, ту самую руку, которая в [179] достопамятную ночь держала приготовленное против нас оружие.
   Итак, наше приключение на озере Тоба завершилось, благополучно. Все пережитое словно дурной сон, отошло в область прошлого. Какою прекрасною казалась нам свобода, как наслаждались мы природой и удобствами европейской жизни в доме миссионера. Наши люди принялись устраиваться в новом помещении, куда батаки внесли наши вещи. Вечером мы долго сидели, рассказывая нашему хозяину о событиях нашего путешествия, а затем легли спать в полной уверенности в своей безопасности.

ГЛАВА VIII. В Сибогу

   Отдых и покой были нам очень необходимы после всех этих передряг и непрестанного возбуждения, но предаться ему можно было недолго, так как надо было торопиться вовремя прибыть в голландскую гавань Сибога, откуда суда могли развезти нас по домам. Мы воспользовались отдыхом, чтобы, просушить наши вещи, вымокшие во время плавания по озеру. К несчастью немало рисунков и фотографических снимков попортилось так сильно, что их пришлось бросить. 23 апреля благодаря содействию миссионера Пильграма мы могли выступить по направлению к берегу. Проезжая по рынку, мы натолкнулись на группу батаков; это были Си Сарбут, Си Омпу и Буту, видимо поджидавшие нас. Пожав им руки и сказав [180] "прощайте навсегда!" мы вонзили шпоры в бока лошадей и поскакали прочь. А батаки долго еще стояли на дороге и смотрели нам вслед. особенно Буту, которому мы дали хорошие подарки в награду за его верную службу.


   Живописная дорога вилась по густо заселенной местности и проходила в одном месте возле самого озера, на котором мы испытали столько приключений. Я долго смотрел на него, стараясь запечатлеть в своей памяти его картину. Виден был и остров Тоба, бухта Дьонги и Гопгопанг, где нас едва не убили. Дальше дорога изменила свой характер: пошли тропические пустыри, среди которых кое-где виднелись человеческие поселения. Почва состояла из вулканического песку и лавы, и мы миновали две вершины, очевидно вулканы, которые однако уже потухли. Только горячие сернистые ключи указывали на то, что подземные силы далеко еще не успокоились в этой местности. Действительно, приложив ухо к земле, можно было слышать, как там на глубине что-то бурлит и клокочет, а местами почва была так накалена от соседства подземных нагретых масс, что жар ощущался сквозь подошву сапог. Переночевав в небольшом голландском укреплении, мы тронулись на другой день дальше, оставив позади себя носильщиков и слуг, находившихся в самом жалком состоянии. Особенно тяжело отразилось путешествие на Френсисе: он сильно исхудал и побледнел, а одежда его и обувь представляли жалкие клочья, неизвестно каким образом державшиеся на нем. На другой день после страшно утомительного перехода мы, наконец, увидали море. У наших ног лежала Сибога, у берега разбивались гряды пенистых волн, а в [182] воздухе вились голландские флаги. Мы были здесь в полной безопасности.
   Итак мы пересекли остров Суматру с востока на запад, пройдя из Лабуана в Сибогу. На этом пути мы прошли 586 километров, из которых 400 приходилось на область независимых батаков.
   В Сибоге, представляющей небольшое, миловидное, населенное европейцами местечко и гавань с фортами, мы остановились в отеле, устроенном вполне по европейски. Мы послали отсюда телеграмму Мейснеру, уведомляя его о счастливом окончании нашего путешествия. Несколько месяцев спустя я получил от него письмо, напомнившее мне мое странствие по стране каннибалов и встречу с добродушным людоедом, раджей Си Галаком. Мейснер писал, что встретился как-то с батаком, который нес человеческий череп и копченую человеческую руку.
   -- Откуда у тебя это? -- спросил Мейснер указывая на эти отвратительные предметы.
   -- Это остатки врага, попавшего в наши руки, -- ответил тот.
   -- Вы конечно съели его?
   -- Конечно, а то что же?
   -- Кто же съел его?
   -- Мой тесть и его люди.
   -- А ну-ка расскажи, как это было. Как звали несчастного?
   -- Имя его было Си Галак. Он бежал из страны, где был раджей, с братом, женой и матерью и задумал сделаться раджей в селении моего тестя, для чего прикинулся гуру. Мой тесть объявил ему войну, победил и убил. [183]
   -- Так что произошло настоящее сражение?
   -- Сражение? нет. Мы поймали его. Однажды мы, спрятавшись в рисовом поле, подстерегли его одного, накинулись, связали и привели на село, а наш раджа приказал его запереть.
   -- А что сделалось с братом?
   -- Брат пал на войне.
   -- Как же так, на войне? Ведь он остался один?
   -- Ну да -- мы подстрелили его ночью, во сне. Пуля попала ему в правую руку, а он вытащил нож левой рукой. Но мы победили, потому что нас было много, а голову послали радже. Чем же это по твоему не война?
   -- А что вы сделали с трупом.
   -- Труп съели.
   -- А с головой?
   -- Наш раджа поднес ее к самому носу Си Галака, чтобы тот знал, какая участь ждет его.
   -- Разве он не мог откупиться?
   -- Откупиться? Немыслимо, он должен был умереть.
   -- Разве он не кричал.
   -- И очень даже; только это ему мало помогло, потому что он был связан.
   -- А потом.
   -- А потом мы его съели. Очень просто.
   -- Как же произошло это событие?
   На следующий день ночью мы вытащили Си Галака из тюрьмы, положили его на землю, и старшина отсек ему голову. Старшина получил сердце и столько мяса, сколько хотел; кому нравилось, жарил куски на огне и ел. Остальное мы сварили с солью и [184] перцем и съели дома; большие кости мы собрали и повесили в бале вместе с другими. На следующий день мы отгоняли выстрелами его дух и похоронили голову его на тропинке к бале, чтобы друзья его тоже ходили по ней и таким образом превратились бы в его врагов.
   -- Куда же девалась жена Си Галака?
   -- Жену я продал на рынке за 120 долларов.
   А мать куда девали?
   -- Мать! -- Хм! Гуру сказал, что она очень дурно обращалась с сыновьями, и мы съели ее через месяц.
   -- Почему в этом черепе так мало зубов?
   -- Мы выломали их и вставили в крышки наших ящичков для бетеля, и всякий раз, как кто из нас открывает такой ящичек, Си Галак может думать, что его бьют по зубам.
   Итак Си Галака постигла та самая участь, которую он столько раз подготовлял другим.
   Разговор этот отлично характеризует батаков.
   В душе этих людоедов нет ни малейшего сожаления к чужой жизни, ни следа какого-нибудь благородного чувства. А все-таки я сам видел, как нежно любят они своих детей; как заботятся о своих родителях, и вообще обладают многими такими свойствами, которые выделяют их из среды других народов и племен.
   Все пережитое мною во время странствия по стране этого любопытного народа так сильно запечатлелось в моей памяти, что я никогда не забуду о днях моей жизни, проведенных среди людоедов-дикарей.

Конец

   Текст воспроизведен по изданию: Три месяца среди людоедов Суматры. -- "Юный читатель". Журнал для детей старшего возраста. No 11. 1 июня 1901. СПб. Типография АО печатного дела Е. Евдокимов. Троицкая, 18.
   
   
   
   
а. А все-таки я самъ видѣлъ, какъ нѣжно любятъ они своихъ дѣтей, какъ заботятся о своихъ родителяхъ, и вообще обладаютъ многими такими свойствами, которыя выдѣляютъ ихъ изъ среды другихъ народовъ и племенъ.
   Все пережитое мною во время странствія по странѣ этого любопытнаго народа такъ сильно запечатлѣлось въ моей памяти, что я никогда не забуду о дняхъ моей жизни, проведенныхъ среди людоѣдовъ-дикарей.

Конецъ.

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов