Коцюбинский Михаил Михайлович - На камне

Ha камнѣ.
Акварель.

Михаила Коцюбинскаго.

Переводъ съ малорусскаго Я. Ш.

Изъ единственной въ цѣломъ татарскомъ селѣ кофейни очень хорошо было видно и море, и сѣрые пески берега. Въ открытыя окна и двери, на длинную съ колонками веранду такъ и тѣснилась ясная синева моря, продолженная голубымъ небомъ въ безконечность. Даже горячій воздухъ лѣтняго дня принималъ мягкіе голубые тона, въ которыхъ тонули и расплывались контуры далекихъ прибрежныхъ горъ. Съ моря дулъ вѣтеръ. Соленая прохлада манила гостей, и они, заказавши себѣ кофе, ютились у оконъ или садились на верандѣ. Даже хозяинъ кофейни, кривоногій Меметъ, внимательно слѣдя за требованіями гостей, бросалъ своему младшему брату: "Джепаръ! биръ кавэ... эки кавэ!.." {Одна чашка!.. двѣ чашки!}, а самъ то и дѣло подходилъ къ двери, чтобы подышать влажной прохлодой и снять на время съ оголенной головы круглую, татарскую шапочку. Пока, раскраснѣвшійся отъ духоты, Джепаръ раздувалъ на шесткѣ жаръ, да постукивалъ кастрюлькой, чтобы вышелъ хорошій "каймакъ", {Пѣна на кофе.} Меметъ всматривался въ море.

-- Будетъ буря! -- отозвался онъ, не оборачиваясь.-- Вѣтеръ крѣпчаетъ: вонъ на лодкѣ собираютъ паруса...

Татары повернули головы къ морю. На большомъ черномъ баркаcѣ, который, казалось, поворачивалъ къ берегу, дѣйствительно свертывали паруса. Вѣтеръ надувалъ ихъ, и они вырывались изъ рукъ, какъ большія бѣлыя птицы; черная лодка накренилась и легла бокомъ на голубыя волны.

-- Къ намъ поворачиваетъ,-- отозвался Джепаръ.-- Я даже узнаю лодку: это грекъ соль привезъ.

Меметъ также узналъ лодку грека. Для него это имѣло значеніе, такъ какъ, кромѣ кофейни, онъ держалъ лавочку, тоже единственную во всемъ селѣ, и былъ рѣзникомъ: слѣдовательно, соль ему была нужна.

Когда баркасъ приблизился, Меметъ оставилъ кофейню и направился къ берегу. Гости поспѣшили осушить свои чашки и двинулись за Меметомъ. Пройдя крутую, узкую улицу, они обогнули мечеть и спустились каменистой тропинкой къ морю.

Синее море волновалось и вскипало на берегу пѣной. Баркасъ подскакивалъ на мѣстѣ, плескался, какъ рыба, и не могъ причалить къ берегу. Сѣдоусый грекъ и молодой рабочій, "дангалакъ", {Анатолійскій турокъ.} стройный и длинноногій, выбивались изъ силъ, налегая на весла, но намъ не удавалось разогнать лодку на береговой песокъ. Тогда грекъ бросилъ въ море якорь, а дангалакъ началъ быстро разуваться и закатывать желтыя панталоны выше колѣнъ. Татары переговаривались съ берега съ грекомъ. Синяя волна закидала молокомъ у ихъ ногъ, таяла и шипѣла на пескѣ, убѣгая въ море.

-- Ты уже готовъ, Али? -- крикнулъ грекъ дангалаку.

Вмѣсто отвѣта, Али перебросилъ голыя ноги черезъ бортъ лодки и соскочилъ въ воду. Ловкимъ движеніемъ онъ подхватилъ у грека мѣшокъ съ солью, вскинулъ къ себѣ на плечо и поспѣшилъ на берегъ.

Его стройная фигура въ узкихъ желтыхъ панталонахъ и въ синей курткѣ; пышущее здоровьемъ, загорѣлое отъ морского вѣтра лицо и красный платокъ на головѣ красиво отражались на фонѣ голубого моря. Али сбросилъ на песокъ свою ношу и снова соскочилъ въ море, погружая мокрыя розовыя икры въ легкую и бѣлую, какъ взбитый бѣлокъ, пѣну, обмывая ихъ въ чистой синей волнѣ. Онъ подбѣгалъ къ греку и старался уловить моментъ, когда лодка опускалась въ уровень съ его плечомъ, чтобы удобнѣе было принять тяжелый мѣшокъ. Лодка билась на волнѣ и рвалась съ якоря, а Али все бѣгалъ отъ нея на берегъ и обратно. Волна догоняла его и бросала ему подъ ноги клубки бѣлой пѣны. Иногда Али пропускалъ удобный моментъ; тогда онъ хватался за бортъ баркаса и поднимался вмѣстѣ съ нимъ кверху, точно крабъ, прилѣпившійся къ корабельной обшивкѣ.

Татары сходились на берегъ. Даже въ селѣ, на плоскихъ крышахъ домовъ, не взирая на жару, появлялись татарки и казались издали группами цвѣтовъ.

Море все болѣе теряло спокойствіе. Чайки поднимались съ одинокихъ береговыхъ скалъ, припадали грудью къ волнамъ и плакали надъ моремъ. Море потемнѣло, окрѣпло. Мелкія волны сливались въ одну массу и, точно глыбы зеленоватаго стекла, незамѣтно подкравшись къ берегу, падали на песокъ и разбивались, превращаясь въ бѣлую пѣну.

Подъ лодкой клокотало, кипѣло, шумѣло, а она подскакивала и прыгала, точно неслась куда-то на бѣлогривыхъ звѣряхъ.

Грекъ часто оглядывался и съ тревогою посматривалъ на море. Али все быстрѣе и быстрѣе бѣгалъ отъ лодки на берегъ, весь забрызганный пѣной. Вода у берега становилась мутной, желтой; вмѣстѣ съ пескомъ волна выбрасывала камни и, убѣгая назадъ, влекла ихъ по дну съ такимъ грохотомъ, будто тамъ скрежетало зубами и ворчало что-то большое. Прибой черезъ какіе нибудь полчаса уже перескакивалъ черезъ камни, заливалъ береговую дорогу и добирался до мѣшковъ съ солью. Татарамъ приходилось отступать назадъ, чтобы не замочить туфлей.

-- Меметъ! Нурла! помогите, люди, а то соль подмочитъ... Али! да или же туда,-- хрипѣлъ грекъ.

Татары зашевелились, и, пока грекъ танцовалъ въ своей лодкѣ на волнахъ, съ тоской всматриваясь въ море, соль очутилась въ безопасномъ мѣстѣ.

Между тѣмъ море наступало. Монотонный, ритмичный говоръ волнъ перешелъ въ гулъ,-- сначала глухой, какъ тяжелое дыханіе, а потомъ сильный и отрывистый, какъ далекіе пушечные выстрѣлы. На небѣ сѣрой паутиной сновали тучи. Всколыхавшееся море, уже грязное и темное, наскакивало на берегъ и покрывало скалы, по которымъ стекали ручьи грязной, пѣнистой воды.

-- Ге-ге!.. будетъ буря! -- кричалъ Меметъ греку.

-- Вытаскивай лодку на берегъ!..

-- А? что говоришь? -- хрипѣлъ грекъ, силясь перекричать шумъ прибоя.

-- Лодку на берегъ! -- крикнулъ изо всей силы Нурла.

Грекъ безпокойно завертѣлся и среди брызгъ и рева волнъ началъ распутывать якорную цѣпь, увязывать снасти. Али кинулся къ цѣпи. Татары сбрасывали туфли, закатывали шаровары и становились помогать. Наконецъ, грекъ поднялъ якорь, и черный баркасъ, подхваченный грязной волной, съ ногъ до головы облившей татаръ, направился къ берегу. Кучка согнувшихся, мокрыхъ татаръ съ безпорядочнымъ крикомъ вытаскивала изъ моря, среди клокотанія и пѣны, черный баркасъ, точно какое-то морское чудовище.

Но вотъ баркасъ легъ на песокъ. Его привязали къ столбу. Татары отряхивались и вѣшали съ грекомъ соль. Али помогалъ, но изрѣдка, когда хозяинъ заговаривалъ съ покупателями, посматривалъ на незнакомое село. Солнце стояло уже надъ горами. По голому, сѣрому выступу скалы лѣпились татарскія сакли, сложенныя изъ дикаго камня, съ плоскими земляными крышами, одна надъ другой, какъ домики изъ картъ, безъ плетней, безъ воротъ, безъ улицъ. Кривыя тропинки вились по каменистому уклону, исчезали на кровляхъ и появлялись снова гдѣ-то ниже, прямо отъ ступенекъ каменной лѣстницы. Черно и голо. Только на одной крышѣ росла какимъ-то чудомъ тонкая шелковица, а снизу казалось, что она разстилала темную крону на синевѣ неба.

За селомъ же, въ далекой перспективѣ, открывался таинственный свѣтъ. Въ глубокихъ долинахъ, зеленыхъ отъ винограда и полныхъ сизой мглы, тѣснились каменныя громады, то розовыя отъ вечерняго солнца, то синѣвшія отъ густого лѣса. Круглые "лысогоры", {Голыя горныя вершины.} точно шатры-великаны, бросали черныя тѣни, а далекія, сизо-голубыя, острыя вершины казались зубцами застывшихъ облаковъ. Солнце посылало иногда изъ-за тучъ во мглу, на дно долинъ, косыя пряди золотыхъ нитей, и онѣ прорѣзывали розовыя скалы, синіе лѣса, черныя, тяжелыя горы и зажигали огни на острыхъ вершинахъ. При этой сказочной панорамѣ татарское село казалось грудой дикаго камня, и только вереница стройныхъ дѣвушекъ, возвращавшихся отъ "чишме", {Фонтанъ.} съ высокими кувшинами на плечахъ, оживляла каменную пустыню.

На краю села, въ глубокой долинѣ, бѣжалъ среди орѣховыхъ деревьевъ ручей. Морской прибой остановилъ его теченіе, и вода разлилась межъ деревьевъ, отражая на своей поверхности ихъ зелень, разноцвѣтные халаты татарокъ и голыя тѣла дѣтворы.

-- Али! -- позвалъ грекъ:-- помоги ссыпать соль.

За ревомъ моря Али едва разслышалъ.

Надъ берегомъ висѣлъ соленый туманъ отъ мелкихъ брызгъ. Взбаламученное море бѣсновалось. Уже не волны, а буруны поднимались на морѣ, высокіе, сердитые съ бѣлыми гребнями, отъ которыхъ шумно отрывались длинные султаны пѣны и взлетали кверху. Буруны шли непрерывно, подбирали подъ себя возвратныя волны, перескакивали черезъ нихъ и заливали берегъ, выбрасывая на него мелкій сѣрый песокъ. Вездѣ было мокро, залито, въ береговыхъ ямкахъ оставалась вода.

Вдругъ татары услыхали трескъ, и въ то же время вода полилась имъ въ туфли. То сильная волна подхватила лодку и ударила о столбъ. Грекъ подбѣжалъ и ахнулъ: въ лодкѣ оказалась пробоина. Онъ кричалъ отъ горя, ругался, плакалъ, но ревъ моря заглушалъ его голосъ. Пришлось вытащить судно далѣе и привязать снова. Грекъ былъ такъ печаленъ, что, хотя настала ночь и Меметъ звалъ его въ кофейню, онъ не пошелъ въ село, а остался на берегу.

Точно привидѣнія блуждали они съ Али среди водяной пыли, сердитаго гула волнъ и сильнаго запаха моря, который пронизывалъ ихъ на сквозь. Мѣсяцъ давно уже взошелъ и перескакивалъ съ тучи на тучу; при свѣтѣ его береговая полоса бѣлѣла отъ пѣны, какъ бы покрытая первымъ пушистымъ снѣгомъ. Вскорѣ Али, привлекаемый огнями въ селѣ, убѣдилъ грека зайти въ кофейню.

Грекъ развозилъ соль по прибрежнымъ крымскимъ селамъ разъ въ годъ и, какъ водится, давалъ въ долгъ. На другой день, чтобы не терять времени, онъ приказалъ Али чинить лодку, а самъ направился собирать по селамъ долги горной тропинкой: береговая дорога была залита, и со стороны моря село было отрѣзано отъ міра.

Съ полдня волна уже начала спадать, и Али взялся за работу. Вѣтеръ трепалъ красную повязку на головѣ дангалака, а онъ копошился около лодки и мурлыкалъ монотонную, какъ прибой моря, пѣсню. Въ извѣстный часъ, какъ истый мусульманинъ, онъ разостлалъ на пескѣ платокъ и сталь на колѣни для правовѣрной молитвы. Вечеромъ онъ разложилъ у моря огонь, сварилъ себѣ пилавъ изъ подмоченнаго риса и уже приготовился ночевать у лодки, какъ Меметъ позвалъ его въ кофейню. Тамъ только однажды въ годъ, когда наѣзжали покупатели винограда, трудно было добыть мѣсто для ночлега, а теперь было свободно и просторно.

Въ кофейнѣ было уютно. Джепаръ дремалъ около печи, увѣшанной блестящей посудой, а въ печи, мерцая, тлѣлъ огонь. Когда Меметъ будилъ брата возгласомъ "кавэ!",-- Джепаръ вздрагивалъ, вскакивалъ и брался за мѣхъ. Огонь въ печи разгорался, бросалъ искры и отражался на мѣдной посудѣ, а по избѣ распространялся ароматичный паръ свѣжаго кофе. Подъ потолкомъ жужжали мухи. За столами, на широкихъ, обитыхъ восточнымъ ситцемъ, скамьяхъ, сидѣли татары; въ одномъ мѣстѣ играли въ кости, въ другомъ -- въ карты, и вездѣ стояли маленькія чашечки съ чернымъ кофе.

Кофейня была сердцемъ села, куда стекались всѣ интересы населенія -- все то, чѣмъ жили люди на камнѣ. Тамъ засѣдали самые знатные гости: старый суровый мулла Асанъ, въ чалмѣ и длинномъ халатѣ, который мѣшкомъ висѣлъ на его костлявомъ, высохшемъ тѣлѣ. Это былъ невѣжда, упрямый, какъ оселъ, и за это всѣ его уважали. Былъ здѣсь и Нурла эфенди, считавшійся богачемъ, такъ какъ у него была рыжая корова, плетеная телѣга и пара буйволовъ, а также зажиточный "юзбашъ" (сотникъ), обладатель единственнаго на цѣлое село коня. Всѣ они приходились другъ другу сродни, какъ и все населеніе небольшого, заброшеннаго села, что не мѣшало имъ, однако, дѣлиться на два враждебныхъ лагеря. Причина вражды таилась въ небольшомъ источникѣ, который билъ изъ-подъ скалы и стекалъ ручейкомъ какъ разъ по серединѣ деревушки, среди татарскихъ огородовъ. Только эта вода давала жизнь всему, что росло на камнѣ, и когда одна половина села спускала ее на свои огороды, другая съ болью въ сердцѣ смотрѣла, какъ солнце и камень сушатъ ихъ лукъ. Двѣ самыя богатыя и наиболѣе вліятельныя особы въ селѣ имѣли огороды на разныхъ берегахъ потока: Нурла на правомъ, юзбашъ на лѣвомъ. И когда послѣдній спускалъ воду на свою землю, Нурла запруживалъ потокъ выше, отводилъ его къ себѣ и давалъ воду своей сторонѣ. Это приводило въ ярость всѣхъ лѣвобережныхъ, и они, забывая родственныя связи, защищали право на существованіе своего лука и разбивали другъ другу головы. Нурла и юзбашъ стояли во главѣ враждующихъ партій, при чемъ партія юзбаша, казалось, пересиливала, потому что на ея сторонѣ былъ мулла Асанъ. Эта враждебность была замѣтна и въ кофейнѣ: когда сторонники Нурлы играли въ кости, сторонники сотника съ презрѣніемъ смотрѣли на нихъ и садились играть въ карты. Въ одномъ враги сходились; всѣ пили кофе. Меметъ, какъ не имѣвшій огорода и какъ коммерсантъ, стоялъ внѣ партійныхъ столкновеній: онъ все ковылялъ на кривыхъ ногахъ отъ Нурлы къ юзбашу, успокаивалъ ихъ и мирилъ. Его полное лицо и оголенная голова лоснились, какъ баранья туша послѣ снятія кожи, а въ хитрыхъ глазахъ, всегда красныхъ, блуждалъ безпокойный огонекъ. Онъ вѣчно былъ чѣмъ-то занятъ, вѣчно что-нибудь обсуждалъ, считалъ и время отъ времени бѣгалъ то въ лавочку, то въ погребъ, то снова къ гостямъ. Иногда онъ выбѣгалъ изъ кофейни, поднималъ голову кверху, смотрѣлъ на крышу и звалъ:

-- Фатьмэ!

Тогда отъ стѣнъ его дома, возвышавшагося надъ кофейней, отдѣлялась, словно тѣнь, завернутая въ покрывало женщина и тихо подходила къ краю кровли.

Меметъ бросалъ ей наверхъ пустые мѣшки или что-нибудь приказывалъ рѣзкимъ, скрипучимъ голосомъ, кратко и властно, какъ господинъ служанкѣ, и тѣнь исчезала такъ же незамѣтно, какъ и появлялась.

Однажды Али увидѣлъ ее. Онъ стоялъ около кофейни, слѣдя, какъ тихо ступали желтыя туфли по каменнымъ ступенькамъ, соединявшимъ избу Мемета съ землей, а ярко-зеленое "фереджэ" {Женскій плащъ.} складками спадало по стройной фигурѣ отъ головы до самыхъ красныхъ шароваръ. Женщина спускалась плавно, медленно, неся въ одной рукѣ пустой кувшинъ, другой придерживая фереджэ такъ, что постороннему были видны только большіе, продолговатые глаза, выразительные, какъ у горной серны. Она остановила взглядъ на Али, затѣмъ опустила вѣки и прошла далѣе тихо и спокойно, точно египетская жрица.

Али казалось, что эти глаза проникли въ его сердце, и онъ понесъ ихъ съ собою.

У моря, починяя лодку да мурлыкая свои сонныя пѣсни, онъ все смотрѣлъ въ эти глаза. Онъ видѣлъ ихъ всюду: и въ прозрачной, звонкой волнѣ, и въ горячемъ блестящемъ на солнцѣ камнѣ. Они смотрѣли на него даже изъ чашки чернаго кофе.

Все чаще посматривалъ Али на село и не разъ видѣлъ на кофейнѣ, подъ одинокимъ деревомъ, неясную фигуру женщины, которая обращалась къ морю, словно искала тамъ своихъ очей.

Къ Али скоро привыкли въ селѣ. Дѣвушки, проходя отъ источника, будто невзначай открывали лица, когда встрѣчались съ красавцемъ-туркомъ, краснѣли, ускоряли шаги и шептались между собой. Мужской молодежи нравилась его веселая удачливость. Лѣтними вечерами, такими тихими и свѣжими, когда звѣзды висѣли надъ землей, а мѣсяцъ надъ моремъ, Али, бывало, вынималъ свою зурну, привезенную изъ-подъ Смирны, примащивался у кофейни или гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ и бесѣдовалъ съ роднымъ краемъ грустными, хватавшими за сердце, звуками. Зурна сзывала молодежь,-- конечно, мужскую. Имъ понятна была пѣснь востока, и скоро въ голубой тѣни каменныхъ избъ начиналась забава: зурна повторяла одинъ и тотъ-же мотивъ, монотонный, неуловимый, безконечный, какъ пѣніе сверчка, начинало сосать подъ сердцемъ, и ошеломленные татары подхватывали въ тактъ пѣсни:

-- О-ли-ли... о-на-на...

Съ одной стороны дремалъ таинственный свѣтъ черныхъ великановъ-горъ, съ другой залегло внизу спокойное морѣ и вздыхало сквозь сонъ, какъ грудной ребенокъ, и трепетало въ лучахъ мѣсяца золотой дорогой.

-- О-ли-ли... о-на-на...

Смотрѣвшіе сверху, со своихъ каменныхъ гнѣздъ, видѣли иногда то протянутую руку, попадавшую подъ лучи мѣсяца, то дрожащія въ танцѣ плечи и слушали монотонный, докучный припѣвъ къ зурнѣ:

-- О-ли-ли... о-на-на...

Фатьма также слушала.

Она была родомъ съ горъ, изъ далекаго горнаго села, гдѣ жили другіе люди, гдѣ были свои обычаи, остались подруги. Тамъ не было моря. Пришелъ рѣзникъ, заплатилъ отцу больше, чѣмъ могли дать свои парни, и забралъ ее къ себѣ. Противный, неласковый, чужой, какъ всѣ здѣсь, какъ весь этотъ край. Тутъ нѣтъ родныхъ, нѣтъ товарокъ, нѣтъ доброжелательныхъ людей: это край свѣта, отсюда нѣтъ дажѣ дорогъ.

-- О-ли-ли... о-на-на...

Нѣтъ даже дорогъ: когда море разсердится, то забираетъ единственную береговую тропу. Тутъ только море, всюду море. Раннимъ утромъ ослѣпляетъ глаза его синева, днемъ. колышется зеленая волна, ночью оно дышетъ, какъ больной человѣкъ... Въ погожій день раздражаетъ покоемъ, въ непогоду плюетъ на берегъ и бьется, и реветъ, какъ звѣрь, и не даетъ спать... Даже въ избу залѣзаетъ его острый запахъ, отъ котораго дѣлается тошно. Отъ него не уйдешь, не спрячешься... оно наполняетъ все, оно смотритъ на нее... Иногда оно просто-напросто дразнится: укроется бѣлымъ, какъ снѣгъ, туманомъ; кажется, нѣтъ его, исчезло, а подъ туманомъ все-таки бьется, стонетъ, вздыхаетъ, вотъ какъ теперь -- о!

-- Бу -- ухъ!.. бу -- ухъ!.. бу -- ухъ!..

-- О-ли-ли... о-на на...

Бьется подъ туманомъ, какъ ребенокъ въ пеленкахъ, а потомъ сбрасываетъ ихъ съ себя... Лѣзутъ кверху длинные, разорванные клочки тумана, цѣпляются за мечеть, окутываютъ село, залѣзаютъ въ избу, ложатся на сердце... Даже солнца не видно... Но вотъ теперь... вотъ теперь...

-- О-ли-ли... о-на-на...

Теперь Фатьма часто выходить на крышу кофейни, прислоняется къ дереву и смотритъ на море... Нѣтъ, не моря она ищетъ, она слѣдитъ за красной повязкой на головѣ чужестранца, точно надѣется увидѣть его глаза, большіе, черные, горячіе, какіе ей снятся... Тамъ, на пескѣ, у моря зацвѣлъ теперь ея любимый цвѣтокъ -- горный крокусъ...

-- О-ли-ли... о-на-на...

Звѣзды висятъ надъ землей, мѣсяцъ надъ моремъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Ты издалека?

Али вздрогнулъ. Голосъ шелъ сверху, съ крыши, и Али поднялъ глаза.

Фатьма стояла подъ деревомъ, тѣнь отъ котораго покрывала Али. Онъ покраснѣлъ и заикнулся:

-- Изъ и...подъ... Смирны... далеко отсюда...

-- Я -- съ горъ.

Кровь ударяла ему въ голову, какъ морская волна, а глаза не отрывались отъ татарки.

-- Чего забился сюда? Тебѣ здѣсь грустно?

-- Я бѣдный: "ни звѣздочки на небѣ, ни стебля на землѣ"... Зарабатываю...

-- Я слышала, какъ ты играешь... Весело... У насъ въ горахъ также весело... музыка, дѣвушки веселыя... у насъ нѣтъ моря... А у васъ?

-- Близко нѣтъ.

-- Нѣтъ? И тебѣ не слышно въ избѣ, какъ оно дышетъ?

-- Нѣтъ. У насъ, вмѣсто моря, песокъ... Вѣтеръ несетъ горячій песокъ и высятся горы, точно верблюжьи горбы... у насъ...

-- Цсс!...

Она какъ-бы нечаянно открыла изъ-подъ фереджэ бѣлое, выхоленное лицо и положила палецъ съ накрашеннымъ ногтемъ на полныя, розовыя уста.

Вокругъ было безлюдно. Голубое, точно второе небо, смотрѣло на нихъ море, и лишь около мечети проскользнула какая-то женская фигура.

-- Ты не боишься, ханымъ {Хозяйка.}, бесѣдовать со мной? что сдѣлаетъ Меметъ, когда увидитъ насъ?

-- Что захочетъ...

-- Онъ насъ убьетъ, если увидитъ.

-- Какъ захочетъ.

-----

Солнца еще не было видно, хотя кое-гдѣ уже розовѣли горныя вершины. Темныя скалы глядѣли понуро, а море лежало внизу подъ сѣрой поволокой сна. Нурла спускался съ Яйлы и почти бѣжалъ за своими буйволами. Онъ спѣшилъ, ему было такъ некогда, что онъ не замѣчалъ даже, какъ копна свѣжей травы сползала съ арбы на спины буйволамъ и разбрасывалась по дорогѣ всякій разъ, какъ высокое колесо, зацѣпившись за камень, подбрасывало на бѣгу плетеную арбу. Черные коренастые буйволы, покручивая мохнатыми горбами и широколобыми головами, повернули въ селѣ къ своему двору. Нурла опомнился и остановился передъ кофейней. Онъ зналъ, что Меметъ тамъ ночуетъ, и толкнулъ двери.

-- Меметъ, Меметъ, "кель мунда"! {Иди сюда.}

Меметъ, заспанный, вскочилъ на ноги и протиралъ глаза.

-- Меметъ! гдѣ Али?--спрашивалъ Нурла.

-- Али... Али... тутъ гдѣ-то,--и онъ обвелъ взоромъ пустыя скамьи.

-- Гдѣ Фатьма?

-- Фатьма? Фатьма спитъ...

-- Они въ горахъ.

Меметъ вытаращилъ на Нурлу глаза, спокойно перешелъ черезъ кофейню и выглянулъ во дворъ. На дорогѣ стояли буйволы, засыпанные травой, и первый лучъ солнца ложился на море.

Меметъ вернулся къ Нурлѣ.

-- Что тебѣ нужно?

-- Ты сумасшедшій!.. Я тебѣ говорю, что твоя жена убѣжала съ дангалакомъ, я ихъ видѣлъ въ горахъ, когда возвращался съ Яйлы.

Глаза Мемета, казалось, выскочатъ. Выслушавъ Нурлу, онъ отпихнулъ его, выскочилъ изъ избы и, переваливаясь на кривыхъ ногахъ, полѣзъ по ступенькамъ на верхъ. Онъ обѣжалъ свои покои и выскочилъ на крышу кофейни. Теперь онъ дѣйствительно былъ сумасшедшій.

-- Осма-анъ!--крикнулъ онъ хриплымъ голосомъ, приложивъ ладони ко рту. -- Са-али!.. Джепаръ!.. Бекиръ!.. Кель мунда!.. -- Онъ метался во всѣ стороны и сзывалъ, какъ на пожаръ:--Усе-инъ!.. Мустафа-а!..

Татары вскакивали съ постелей и появлялись на своихъ крышахъ. Въ то же время Нурла помогалъ снизу:

-- Асанъ!.. Мамутъ!.. Зекерія-а-а!..--оралъ онъ не своимъ голосомъ.

Тревога носилась надъ селомъ, поднималась къ верхнимъ домамъ, скатывалась внизъ, перескакивала съ крыши на крышу и собирала народъ. Красныя фески появлялись всюду и кривыми, крутыми тропинками сбѣгались къ кофейнѣ.

Нурла объяснялъ, что случилось.

Меметъ, весь красный, безсознательно, молча, обводилъ толпу блуждающимъ взоромъ. Вдругъ онъ подбѣжалъ къ краю крыши, соскочилъ внизъ ловко и легко, какъ кошка.

Татары гудѣли. Всѣхъ этихъ родичей, еще вчера разбивавшихъ другъ другу головы въ спорѣ за воду, сближало теперь чувство обиды. Какой-то несчастный, мерзкій дангалакъ, батракъ и бродяга!.. Дѣло неслыханное. И когда Меметъ вынесъ изъ избы ножъ, которымъ рѣзалъ овецъ, и, блеснувъ имъ на солнцѣ, рѣшительно воткнулъ за поясъ, всѣ были готовы.

-- Веди!

Нурла двинулся впередъ; за нимъ, налегая на правую ногу, спѣшилъ рѣзникъ и велъ за собой длинную вереницу возмущенныхъ, мстительныхъ родичей.

Солнце уже показалось и грѣло камни. Татары лѣзли на гору, хорошо знакомой имъ тропой, вытянувшись въ линію, какъ колонна ползущихъ муравьевъ. Передніе молчали и только въ концѣ вереницы сосѣди перекидывались словами. Нурла шелъ, какъ гончій песъ, чующій звѣря. Меметъ, красный и понурый, замѣтнѣе хромалъ. Было еще рано, но сѣрыя массы камня уже нагрѣлись, какъ чело печи. По ихъ голымъ вздутымъ бокамъ, то круглымъ, какъ гигантскіе шатры, то острымъ, словно застывшіе гребни волнъ, стлался мясистыми листьями ядовитый молочай, а ниже, туда къ самому морю, сползалъ среди синѣющихъ грудъ камня ярко-зеленый капорецъ. Узенькая тропинка, чуть замѣтная, какъ слѣдъ дикаго звѣря, исчезала иногда среди каменной пустыни или пряталась подъ выступомъ скалы. Тамъ было влажно и прохладно, и татары снимали фески, чтобы освѣжить свои бритыя головы. Оттуда они снова вступали въ печь, раскаленную, душную, сѣрую и залитую ослѣпительнымъ солнцемъ. Они упрямо взбирались на горы, подавшись туловищами немного впередъ, слегка качаясь на выгнутыхъ дугою татарскихъ ногахъ, или огибали узкія и черныя разсѣлины, касаясь плечомъ острыхъ угловъ скалъ, и ступая по краю бездны съ увѣренностью горныхъ муловъ. Чѣмъ дальше шли татары, чѣмъ тяжелѣе имъ было избѣгать препятствій, чѣмъ, наконецъ, сильнѣе пекло ихъ сверху солнце, а снизу камень, тѣмъ больше упорства выражали ихъ красныя, вспотѣлыя лица, тѣмъ сильнѣе злоба выпячивала имъ на лобъ глаза. Духъ этихъ дикихъ, безплодныхъ, голыхъ скалъ, умирающихъ ночью, а днемъ теплыхъ, какъ тѣло, обуялъ сердца оскорбленныхъ, и они шли защищать свою честь и свое право съ непоколебимостью суровой Яйлы. Они спѣшили. Имъ нужно было перерѣзать путь бѣглецамъ, пока послѣдніе еще не добрались до сосѣдней деревушки Суаку и не уплыли. Правда, и Али, и Фатьма были здѣсь люди чужіе, не знали тропинокъ и легко могли запутаться въ ихъ лабиринтѣ,-- на это и разсчитывала погоня. Однако, хотя до Суаку осталось немного, нигдѣ никого не было видно. Становилось душно, такъ какъ сюда, въ горы, не долеталъ влажный морской вѣтеръ, къ которому они привыкли на берегу. Когда татары спускались въ провалы или взлѣзали на гору, мелкіе колючіе камешки сыпались изъ-подъ ногъ -- и это раздражало ихъ, потныхъ, утомленныхъ и озлобленныхъ: они не находили того, чего искали, а между тѣмъ каждый ихъ нихъ оставилъ въ селѣ какую-нибудь работу. Задніе немного пріостановились. Зато Меметъ рвался впередъ, съ отуманеннымъ взоромъ и съ головой, какъ у разсвирѣпѣвшаго козла; хромая на ходу, онъ то выросталъ, то опускался, какъ морская волна. Преслѣдовавшіе уже начали терять надежду. Нурла опоздалъ, это было очевидно. Однако шли. Нѣсколько разъ кривой берегъ Суаки блеснулъ имъ сверху сѣрымъ пескомъ и снова скрылся.

Вдругъ Зекерія, одинъ изъ находившихся впереди, "сыкнулъ" и остановился. Всѣ насторожились, а онъ, не говоря ни слова, протянулъ руку впередъ и показалъ на высокій каменный рогъ, вдавшійся въ море.

Тамъ, изъ-за скалы, на одно мгновеніе мелькнула красная повязка на головѣ и исчезла. У всѣхъ усиленно забились сердца, а Меметъ тихо зарычалъ. Всѣ посмотрѣли другъ на друга,-- имъ пришла въ голову одна мысль: если бы удалось загнать Али на выступъ скалы, то можно было-бы легко взять его. Нурла уже создалъ планъ; онъ положилъ палецъ на уста и, когда всѣ замолкли, раздѣлилъ толпу на три части, которыя могли бы окружить выступъ съ трехъ сторонъ; съ четвертой скала круто обрывалась въ море.

Всѣ были насторожѣ, какъ на облавѣ, только Меметъ кипѣлъ и рвался впередъ, сверля скалу жаднымъ взоромъ. Но вотъ, показался изъ-за камня край зеленаго фереджэ, а за нимъ взлѣзалъ на гору, будто выросталъ изъ скалы, стройный дангалакъ. Фатъма шла впереди, зеленая, какъ весенній кустъ, а Али, на своихъ длинныхъ ногахъ, тѣсно обтянутыхъ желтыми панталонами, въ своей курткѣ и красной повязкѣ, высокій и гибкій, какъ молодой кипарисъ, казался на фонѣ неба великаномъ. Когда они остановились на вершинѣ, съ прибрежныхъ скалъ снялось стадо морскихъ птицъ, покрывъ синеву моря трепещущей сѣтью крыльевъ.

Али очевидно заблудился и совѣщался съ Фатьмой.

Они съ тревогой оглядывали обрывъ, отыскивая тропу.

Вдали виднѣлась спокойная бухта Суаку.

Вдругъ Фатьма испугалась и вскрикнула. Фереджэ съѣхало съ ея головы и упало на землю, она со страхомъ устремила взоръ въ налитые кровью, бѣшеные глаза своего мужа, которые смотрѣли на нее изъ за камня. Али оглянулся -- и въ тотъ же моментъ со всѣхъ сторонъ полѣзли на скалу, цѣпляясь руками и ногами за острые камни, и Зекерія, и Джепаръ, и Мустафа, всѣ тѣ, кто слушалъ его музыку, кто пилъ съ нимъ кофе. Они уже не молчали: изъ груди ихъ, вмѣстѣ съ горячимъ дыханіемъ, вылетала волна смѣшанныхъ звуковъ и шла на бѣглецовъ. Бѣжать было некуда. Али выпрямился, уперся ногой въ камень, положивъ руку на короткій ножъ, и ждалъ. Въ его красивомъ лицѣ, блѣдномъ и гордомъ, пылала отвага молодого орла.

Въ тоже время, за нимъ, надъ обрывомъ, металась, какъ чайка, Фатьма. Съ одной стороны било ненавистное ей море, съ другой -- еще болѣе ненавистный рѣзникъ. Она видѣла его бараньи глаза, злыя синія губы, короткую ногу и острый ножъ мясника, которымъ онъ рѣзалъ овецъ. Ея душа перелетѣла горы. Родное село. Завязанные глаза. Играетъ музыка и рѣзникъ ведетъ ее оттуда къ морю, какъ овцу, чтобъ заколоть... Она съ движеніемъ, полнымъ отчаянія, закрыла глаза и потеряла равновѣсіе... Синій халатъ сверкнулъ на солнцѣ и исчезъ среди крика встревоженныхъ чаекъ...

Татары оцѣпенѣли: эта простая и неожиданная смерть отвлекла ихъ отъ Али. Али не видѣлъ, что случилось позади его. Какъ волкъ, водилъ онъ вокругъ глазами, удивляясь что противники ждутъ. Неужели боятся? Онъ видѣлъ передъ собой блескъ хищныхъ глазъ, красныя и мстительныя лица, расширенныя ноздри и бѣлые зубы,-- и вся эта волна злобы мгновенно наскочила на него, какъ морской прибой. Али защищался. Онъ прокололъ руку Нурлѣ и задѣлъ Османа, но въ ту же минуту его сбили съ ногъ... Падая, онъ увидѣлъ, какъ Меметъ поднялъ надъ нимъ ножъ, который затѣмъ всадилъ ему межъ реберъ.

Меметъ кололъ куда попало, съ безсознательностью смертельно обиженнаго и съ безпечностью рѣзника, хотя грудь Али перестала уже дышать, а красивое лицо отражало полное спокойствіе.

Дѣло было кончено, честь рода возстановлена, поруганіе смыто. На камнѣ, подъ ногами, валялось тѣло дангалака, а около него -- потоптанное и разодранное въ клочки фереджэ.

Меметъ опьянѣлъ. Онъ шатался на кривыхъ ногахъ и махалъ руками; его движенія были безсмысленны и безцѣльны. Растолкавъ любопытныхъ, толпившихся надъ трупомъ, Меметъ схватилъ Али за ногу и поволокъ. За нимъ двинулись всѣ. Когда они шли назадъ тѣми же самыми тропинками, то спускаясь внизъ, то взлѣзая на гору, роскошная голова Али, съ лицемъ Ганимеда, билась объ острые камни и обливалась кровью. Иногда она подскакивала на неровныхъ мѣстахъ, и тогда казалось, будто Али съ чѣмъ то соглашался и говорилъ: "такъ, такъ".

Татары шли за нимъ и ругались.

Когда, наконецъ, процессія вступила въ село, всѣ плоскія крыши покрылись пестрыми массами женщинъ и дѣтей, подобно висячимъ садамъ Семирамиды.

Сотни любопытныхъ глазъ проводили процессію до самаго моря. Тамъ, на пескѣ, бѣломъ отъ полуденнаго солнца, стоялъ, слегка наклонившись, черный баркасъ, точно выброшенный въ бурю дельфинъ съ пробитымъ бокомъ. Нѣжная голубая волна, чистая и теплая, какъ грудь дѣвушки, бросала на берегъ тонкое кружево пѣны. Море сливалось съ солнцемъ въ радостную улыбку, которая перелетала черезъ татарскія селенія, черезъ сады, черные лѣса, до сѣрыхъ нагрѣтыхъ громадъ Яйлы.

Все улыбалось.

Безъ уговора, безъ словъ, татары подняли тѣло Али, положили его въ лодку и при тревожныхъ женскихъ возгласахъ, несшихся съ плоскихъ крышъ села, словно крикъ морскихъ чаекъ, дружно столкнули лодку въ море.

Зашуршала по камешкамъ лодка, плеснула волна, заколыхался на ней баркасъ и сталъ. Онъ стоялъ, а волна шалила вокругъ него, плескалась въ бока, брызгала пѣной и слегка, едва замѣтно уносила въ море.

Али плылъ на встрѣчу Фатьмѣ...

"Русское Богатство", No 3, 1904.