Книговод

Страшная месть

Гоголь Николай Васильевич


Николай Васильевич Гоголь

Страшная месть (Черновой автограф)*

   "Полное собрание сочинений в четырнадцати томах": Издательство АН СССР, 1937-1952;
   
   Вы слышали ли историю про синего<?> колдуна? Это случилось у нас за Днепром. Страшное дело! На тринадцат<ом> году слышал я это<?> от матери, и я не умею сказать вам, {Вместо "я не умею сказать вам": я сам не знаю} но мне всё чудит<ся>, что с того времени спало с сердца моего немного веселья. Вы знаете то место, что повыше Киева верст на пятнадцать? Там и сосна уже есть. Днепр и в той стороне также широк. Эх, река! Море, не река! Шумит и гремит и как будто знать никого не хочет. Как будто сквозь сон, как будто нехотя {Далее было: холодное поле свое} шевелит раздольную водяную равнину и обсыпается рябью. {Далее было: с зарей или вечером} А прогуляется ли по нем в час утра или [вечера ветер, как всё в нем задрожит, засуетится: кажется будто то народ<?>] толпится. {Вместо "толпится": толпою собирается к заутрене или вечерне. Далее было: [Нужно б] грешник <?> великий я перед богом: нужно б, давно нужно. И по ним сыплются, толпясь, искры, как на волчьей шерсти} И весь дрожит и сверкает в искрах, {Далее ошибочно повторено: в искрах} как волчья шерсть середи ночи. Что ж, господа, когда мы съездим<?> в Киев? Грешу я, право, перед богом: нужно, давно б нужно съездить поклониться святым местам. Когда-нибудь уже по<д> старость совсем пора туда: мы с вами, Фома Григорьевич, затворимся в келью, и вы также, Тарас Иванович! Будем молиться и ходить по святым печерам. Какие прекрасные места там!
   

<I.>

   Громко {Было начато: Что за шум несется в конце города} шумит, {глухо шумит} гремит конец Киева, склонивший<ся> {приближавшийся} к Днепру. Эсаул Горобец празднует {Далее было: свою (не зачеркнуто)} свадьбу своего сына. Наехало много гостей к эсаулу в гости. В старину любили есть, еще лучше любили пить, а еще лучше любили веселиться. Приехал на гнедом коне своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Пестяри<?>, где {на котором} поил он семь <дней> и семь ночей королевских шляхтичей красным вином. Приехал и {Далее было: зять эсаула} названный брат эсаула Данило Бульбашка с другого берега Днепра, где промеж двумя горами {гор} был его хутор, с молодою женою Катериною и с годовым сыном. Дивилися гости {Далее было: тому} и белому круглому личику, черным бровям, нарядной сукне, исподнице из голубого полутабене<ку>, сапогам с серебряными подковками, но еще больше дивились тому, что не приехал вместе с нею старый отец: двадцать один год пропадал без вести и воротился из турещины {Далее было: тогда} к дочери, когда уже она вышла замуж. {Далее было: Жалел эсаул: думал, что много теперь наслышится он про турещину. Он} Верно много бы порассказал дивного. {Далее было: старый отец} Да, как и не расска<зать>, бывши так долго в чужой земле! Там всё не так, и люди не те, и церквей христовых нет. Но он не приехал. Гостям поднесли вареную водку с изюмом и сливами и нарезанный кусками на огром<ном> блюде коровай. Музыкантам поднесли исподнюю корку с коровая, всю истыканную медными деньгами. [Он<и>] оставили цимбалы, скрипки и бубны, повынимали те деньги и стали есть коровай и славить молодых. А молодицы и дивчаты, утершись шитыми платками, выступали снова бочком из рядов, а навстречу им, гордо и бойко подбоченившись, нетерпеливо дожидаясь музыкантов, перевились рушниками парубки и готовы были понестись. Музыканты грянули. Вдруг закричал<о>, испугавшись и протянувши ручки, годовое дитя Бульбашки, игравшее на земле. Подбежала мать, подбежал [отец]. Дитя кричит и со страхом показывает пальцем в кучу народа, глазевшего со всех сторон на веселившихся. Из-за толпы народа выглядывало отвратительное уродливое лицо; в глазах его быстрых, мелькавших, как огонь из-под бровей, было что<-то> такое страшное... вздрогнули отец и мать, с ужасом попятились веселившиеся. Урод, что-то <у>слышавши, {улыбнувшись} пропал в толпе. "Колдун опять показался", неслось {раздалось} со всех сторон: "не будет теперь, не будет житья!" кричали все в один голос. "Что это за колдун?" спрашивала, изумившись, молодая жена Данила Бульбашки и ничего не могла понять и допроситься за криками да за толками. Солнце давно уже зашло; веселые гости стали еще танцовать, но Бульбашка с молодою женою, отдавши добрую ночь молодым и хозяевам, {Было начато: где пара хозяев} поспешили к берегу, где дожидался его дуб с двумя верными козаками.
   

<II.>

   По всему божьему <небу> ночь тихо светит. То месяц пока<за>лся из-за горы, {показался посереди неба} обмылся, принарядился он и пошел гулять по небу, {Вместо "и пошел гулять по небу": а. посмотр<ел> с середины неба б. дошел до середины} призадумался, остановившись над широким Днепром и увидевши в нем другой месяц. {Далее было: и} Гористый берег Днепра осветился, {а. то темен б. осветило в. побелел} и тень ушла еще дальше в чащу сосен. Посреди Днепра плыл дуб; сидят впереди два хлопца, черные козацкие шапки набекрень, и под веслами, как будто от огнива огонь, летят брызги во все стороны.
   Отчего не поют козаки? Не говорят ни о том, как перекрещивают козацкий народ {берут в Глухове воль<ный> народ} в католиков, ни о том, как бились молодецки два народа на шотерновом<?> поле. Как им петь, как говорить про лихие дела; пан их Данило призадумался, и рукав {и красный рукав} кармазинно<го> жупана опустился из дуба и черпает воду; пани их Катерина тихо колы<шет> дитя и не сводит очей с него, {недвижно глядит на него} а на незастланную полотном нарядную сукню серою {белою} пылью валится вода. Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы<?>, на широкие луга, на зеленые леса, берега. Те горы -- не горы, подошв у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса -- не леса, что {где} стоят на холмах: покажутся {кажутся} волосами, поросшими на косматой голове лесного деда. По<д> ними в воде [моется] борода<?> и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга -- не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в одной половине, и в другой половине прогуливается месяц. Не глядит пан Данило по сторонам, глядит он на молодую жену свою. "Что, моя молодая жена, моя золотая Катерина, вдалася в печаль?"
   "Я не в печаль вдалася, пан мой Данило! Но дивлюсь чудной истории про колдуна; говорят, что он родился таким страшным, как {Вместо "как": теперь}... и никто из детей сызмалу не хотел играть с ним. Слушай, пан Данило, как страшно говорят: что будто ему всё чудилось, что все смеялись над ним. Встретится ли под темный вечер с кем-нибудь -- ему [казал<о>сь] у того человека {ему показывались тотчас два ряда} открывается рот и белеют {блестят} два ряда <зубов>; и на другой день находили мертвым {убитого} того человека. Мне чудно, мне страшно было, когда я слушала эти рассказы", -- продолжала Катери<на>, вынимая платок и обтирая им лицо спавшего на руках дитяти. На платке было вышито красным шелком. Пан Данило -- ни слова и [стал] поглядывать на темную сторону, где из леса чернел земляной вал, и из-за вала подымался старый замок: над бровями разом вырезались три морщины; левая рука гладила молодецкий ус, {правая рука всё гладила козацк<ий> ус} правая ухватилась за рукоять. "Не так еще то, что колдун, страшно", заговорил он: {Далее было: кладя} "как то страшно, что это недобрый гость. Что ему за блажь пришла воротиться сюда? Я слышал, что хотят ляхи сделать. Я разметаю чертовское гнездо, пусть только пр<он>есется слух, что у него есть притон какой. Я сожгу {Далее было: с костями} старого колдуна так, что и воронам нечего будет расклевать. Однако ж у него, я думаю, водится золото. Вот где он живет, этот дьявол. Если у него водится золото... Вот мы сейчас будем плыть <мимо> крестов, где <это> кладбище: тут гниют его нечестивые прадеды. Покойный дед знал их. Они все готовы <были> продать за денежку себя с душою и ободранными жупанами сатане. Если ж у него точно есть золото, то мешкать нечего, теперь не всегда на войне можно добыть". -- "Знаю, {Ах, знаю} что затеваешь ты. Нет, Данило, боже тебя сохрани: не связывайся с этим колдуном, ничего не предвещает доброго мне встреча с ним. Но ты так тяжело дышишь, так сурово глядишь, очи твои так угрюмо надвинулись бровями, Данило!.." -- "Молчи, баба! С вами кто свяжется, тот сам станет бабою. Хлопец, дай мне огня в люльку", сказал он, оборотившись к одному из гребцов, который тотчас выбил из сво<ей> уже обгоревш<ей> люльк<и> {выбил свою уже обгоревшую в золе <?> люльку} горящую золу на подол<?> {Далее было: и ждал} и переложил ее в люльку своего пана. "Пугает меня колдуном!" -- продолжал пан Данило. "Козак, слава богу, ни чертей, ни ксендзов не боится. Много было бы проку, если бы мы стали слушать наших жен. Не так ли, хлопцы? наша жена -- это острая сабля. Да?" Замолчала Катерина и поглядывала на сонную воду, а ветер дергал воду рябью, и весь Днепр серебрился как волчья шерсть середи ночи. Дуб повернул к реке и стал объезжать в рек<е> берег. На берегу чередой встал [ряд] крестов и могил; {Далее было: а. чернел на курганах б. и то было дико всё как <... >} ни калина не растет меж ними, ни трава не зеленеет, -- только месяц греет их с небесной вышины. "Вы слышите ли, хлопцы, крики? кто-то зовет нас<?> на помощь", сказал пан Данило, оборотясь к гребцам своим. "Я слышу, {Так в автографе.} пан Данило, чей-то крик", -- сказали хлопцы: "кажется, с той стороны", разом сказали хлопцы, указывая в сторону, противную кладбищу; {Далее было: всю} но всё было уже тихо. Лодка поворотила. Вдруг гребцы опустили весла и недвижно уставили очи. Остановился и пан [Данило Буль<башка>], и {Далее было: чувствует что} страх и холод врезался в козацкие жилы. Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из нее высокий мертвец. Борода до пояса, на пальцах когти длинные, длиннее самих пальцев. Тихо поднял он руку вверх. Лицо всё задрожало у него и покривилось. Страшную муку, видно, терпел он. "Душно мне, душно", -- простонал он диким и нечеловечьим голосом, и голос его будто ножом царапал сердце, и мертвец вдруг ушел под землю. И вдруг зашатался другой крест; опять вышел другой мертвец [еще <1 нрзб.>] еще страшнее, еще выше прежнего; весь зарос: борода по колено, {Далее было: почти еще} длинные ногти {Далее было: как будто} еще длиннее, еще <1 нрзб.> закричал: "Душно мне!" -- и ушел под землю. Пошатнулся третий крест, поднялся третий мертвец. Еще выше, казалось, одни кости только поднялись, борода {Далее было: длинная} -- по самые пяты, концы ногтей, казалось<?>, вонзились в землю. Страшно протянул он руки вверх, как будто хотел достать месяца, и закричал так, как будто кто-нибудь стал пилить его желтые кости. Дитя, спавшее на руках у Катерины, вскрикнуло и пробудилось. Сама пани вскрикнула. {Далее было: Сами} Гребцы пороняли шапки в Днепр. Сам пан вздрогнул. Всё вдруг пропало, как будто не бывало. Однако ж хлопцы долго не {Далее было: двигались} брались за весла. Заботливо поглядел Бурульбаш <?> на молодую жену, которая в испуге качала на руках кричавшее дитя, прижал ее к сердцу и поцеловал в лоб. "Не пугайся, Катерина, гляди: ничего нет", говорил, указывая по сторонам: "это колдун хочет устрашать людей, чтобы никто не добрался до нечистого {чортова} гнезда его. Баб толь<ко> одних он напугает этим. Дай сюда на руки мне сына". {Далее было: И поцеловав} При сем слове поднял пан Данило своего сына вверх {Далее было: что} и поднес его к губам своим. "Что, Иван? Ты не боишься колдунов? Нет, говори, тятя, я козак. Полно же плакать, перестань, мой ненаглядный цветочек. {сы<ночек>} Та-та-та, та-та-та! Домой приедем, приедем домой, мать накормит кашею, положит тебя спать в люльке. Запоет: "Люли, сын, мой, люли"". {Слова из песни в автографе -- не на месте: они приписаны в конце главы.}
   "Слушай, Катерина! Мне кажется, что отец твой не хочет жить в ладу с нами. Приехал угрюмый, суровый, как будто сердится что ли? Ну, недоволен, -- зачем и при<езжать>? оставался бы там, где прошатался двадцать лет. Не хотел выпить за козацкую волю, не пока<ча>л на руках дитяти. Хотел было я ему поверить всё, что лежит на сердце, да не берет что-то, и речь заикнулась. Нет, у него не козацкое сердце! Козацкие сердца, когда встретятся, -- как не выбьются из груди друг другу на встречу. Что, мои любые хлопцы, берег скоро? Ну, шапки я вам дам новые. Тебе, Стецько, дам {Далее было: татарскую} выложенную бархатом с золотом. Я ее снял вместе с головою у одного татарина, весь его снаряд взял я, душу только одну его я выпустил на волю. А что, хлопцы, берег? Ну, причаливай легонько! Вот, Иван, мы и приехали, а ты плакал! Бери его, Катерина". {Вместо "Бери его, Катерина": Вот и приехали} Из-за горы показалась соломенная кровля: то дедовские хоромы пана Данила, за ними еще гора, а там уже и поле, а там и хотя сто верст пройди, уже не сыщешь ни одного козака.
   

III.

   Хутор {Было начато: Между} пана Данило между двумя горами в узкой долине, сбегающей {а. сходившей б. скатывающейся} к Днепру. Невысокие хоромы у пана Данило: хата на вид, {такая же} как и у простых {других} козаков, {Далее было: по разд<... >} и в ней одна светлица, но есть где поместиться там и ему, и жене его, и старой прислужнице, и 10 отборным молодцам. Вкруг стен вверху идут дубовые полки, густо на них<?> стоят миски, горшки для трапезы; есть между ними и кубки серебряные и чарки, оправленные в золото, дарственные и добытые на войне; ниже висят дорогие мушкеты, сабли, пищали, копья: {Далее было: и взглянувши на них} волею и неволею перешли они от татар, турков и ляхов. Немало зато и вызубрены они. Глядя на них, пан Данило, как будто по значкам припоминал свои схватки. Под стеной внизу дубовые, гладко вытесанные лавки, возле них, перед лежанкою, висит на веревках, продернутых к кольцу, привинченному к потолку, люлька. Во всей светлице пол гладко убитый и смазанный глиною. На лавках всег<да> спит с женою пан Данило. В люльке тешится и убаюкивается малое дитя. На полу покотом ночуют молодцы. Но козаку {Но теперь не зима, коз<аку>} лучше спать на гладкой земле при вольном небе. Ему не пуховик и не перина нужна, -- он мостит в голову себе свежее сено, вволю протягивается на траве. Ему весело, проснувшись середи ночи, взглянуть на высокое, засеенное звездами небо и вздрогнуть от приятного ночного холодка, принесшего <свежесть> козацким косточкам. Потягиваясь {Приподнявшись} и бормоча {Далее было: проворчиво} сквозь сон, закуривает он люльку и закутывается крепче в {Далее было: старый} суконный жупан.
   Не рано проснулся Бурульбаш после вчерашнего веселья. И проснувшись, сел в углу на лавке и начал натачивать новую выменянную им турецкую саблю. А пани Катерина принялась вышивать {Далее было: шелком} золотом шелковый рушник. Вдруг вошел Катеринин отец рассержен, как будто только что бился с кем-нибудь, приступил к дочке и сурово стал выспрашивать ее: что за причина, что {Вместо "что за причина что": а. где б. отчего} она так поздно воротилась домой. {Далее с абзаца было: Поднялось солнце на высокое небо и стало жечь траву и греть полевые цветы. Встал отец и стал бранить, ругать <?> свою дочь: "Отчего ты, дочь моя, поздо, не рано пришла домой вчера?". А Каракаш сидел в углу и натачивал турецкую саблю.}
   "Про эти дела, тесть, не ее, а меня спрашивать: не жена, а муж отвечает, -- у нас уже так водится: не погневай<ся>", говорил <он>, не оставляя своего <дела>. "Может, в иных неверных {бусурм<анских>} землях этого не бывает, я не знаю".
   Старый отец нахмурился и что<-то> дикое выпрыгнуло у него из-под бровей. "Так я тебя спрашиваю", сказал, прикусывая усы: "зачем ты отлучался вчера на весь день из дому и так поздно приехал?"
   "А вот это дело, дорогой тесть! {Далее было: теб<е>} На это я тебе скажу, что я давно уже вышел из тех, которых бабы носят. {Далее было: на руках} Знаю в походах<?> как сидеть, умею {Далее было: слава богу} держать в руках и саблю острую, еще кое-что и сумею раз... Умею никому и ответа не отдавать, что делаю".
   "Я вижу, Данило, что желаешь ссоры между нами. Разве я не в праве подумать, что <ты> ходил куда-нибудь на худое дело, когда не хочешь сказать?"
   "Думай, думай себе ты что хочешь", сказал Данило: "думаю и я себе. Слава богу, не в одном бесчестном деле не был, всегда стоял за веру православную и отчизну, не так <как> по крайней мере иные бродяги таскаются бог знает <где>, и когда верные бьются на смерть, [а после] нагрянут убирать не ими посеянное жито и даже на униатов похожи: не заглянут в божью церковь. Таких бы нужно допроситься порядком, где они таскаются".
   "Э, козак! Знаешь ли ты, я плохо {неметко} стреляю: только всего за сто сажень пуля моя пронизывает сердце. Я и рублюсь незавидно: от человека остаются кусочки, немногим мельче круп, из которых варят кашу".
   "Я готов", сказал пан Данило, бойко перекрестивши воздух саблею, как <буд>то знал, на <?> что выточи<л>.
   "Данило!" закричала громко Катерина, ухвативши его {Вместо "ухвативши его": Данило в гр <... >} за руку и повиснув на ней: "вспомни, безумный, погляди, на кого ты подымаешь руку. Батько, твои волосы белы, как снег, а ты {Далее было: горячо} разгорелся, как неразумный хлопец".
   "Жена!" крикнул грозно пан Данило: "ты знаешь, я не люблю этого: ведай {знай} свое бабское дело". Сабли страшно звукнули, железо рубило железо, {Далее было: вокруг посыпались} козаки будто пылью себя обсыпали {Вместо "козаки ~ себя обсыпали": будто пылью обсыпались сражавшиеся} искрами. {Далее было: Убежала} С плачем ушла Катерина в свою... <?> светлицу и кинулась на перину, покрыла себя подушкою, чтобы не слышать страшных сабельных ударов. Только напрасно... <?>: лихо бились козаки, чтобы можно было заглушить их сабельные удары; при каждом звуке сердце козацкое хотело разорваться на части, {Далее было: как будто тело его} [будто] по всему ее белому телу проходило: тук, тук. "Нет, не вытерплю, не вытерплю, {Далее было: вскрикнула она и схватила} может уже алая кровь бьет {льет} ключом из белого тела. Может теперь изнемогает мой милый, а я лежу тут", и вся бледная, едва переводя дух, вышла Катерина. Ровно и страшно бились: ни тот, ни другой не одолевает. Вот наступает Катеринин отец, подается пан Данило. Вот наступает пан Данило, подается суровый отец, и опять наравне. Кипит от гнева тот и другой. Вот разо <?> с разгону, ух, как страшно! и обе <сабли> разломались пополам. Стеня, отлетели в сторону клинья. "Благодарю тебя, боже", сказала {закричала} Катерина и вскрикнула снова: козаки взялись за мушкеты. Поправили ремни, взвели курки. Выстрелил пан Данило, не попал. Прицелил<ся> отец: он стар, однако ж не дрожит его рука. Выстрел загремел. Пошатнулся пан Данило. Алая кровь выкрасила левый рукав козацкого жупана. "Нет!" закричал Данило: "я не продам так дешево себя. {Далее было: Вот у меня} Не левая рука, а правая атаман. {Далее было: Вот} Висит у меня на стене турецкий пистолет, еще ни разу во всю жизнь не изменял он мне. Слезай со стены, старый товарищ! Покажи услугу другу!" Поднял {Далее было: и ухватил} руку Данило достать пистол<ет>. "Данило!" закричала в отчаянии, схвативши руку и кинувшись ему в ноги, Катерина: "не для себя молю: мне один {Вместо "мне один": глянь на своего сы<на>} конец: {Далее было: я не буду} та недостойная жена, которая живет после своего мужа. Днепр -- холодная [водица] днепровская -- мне будет могила. Но погляди на сына, погляди <на> сына! Данило, Данило, погляди на сына! Кто пригреет бедного, кто приголубит его? {бедное дитя} Кто выучит его летать на вороном коне, биться за волю и землю<?>, {Далее начато: у него не будет} пить и гулять по-козацки? Данило, зачем ты отворачиваешь лицо свое? Пропадай, сын, пропадай: тебя не хочет знать отец твой. Я теперь знаю тебя: ты -- зверь, а не человек; у тебя волчье сердце и душа лукавой гадины. {лукава} О! я думала, что у тебя капля жалости есть, что в твоем камен<ном> теле человечьи чувства горят. Безумно же <я> ошиблась! Тебе это радость принесет, твои кости станут танцовать в гробе с веселья, когда услышат, как нечестивые звери-ляхи кинут в пламя твоего сына, {<будут> жечь в пламени дитя твое} когда сын твой {дитя <?>} будет кричать под ножами и окропом <1 нрзб.> Я знаю, ты рад с гроба встать и раздувать шапками огонь, взвившийся под ним.
   "Постой, Катерина! Ступай, мой ненаглядный Иван, я поцелую тебя. Нет, дитя мое, никто не тронет волоска твоего. Ты вырастешь на славу отчизны. Как вихорь будешь ты летать перед козаками, с бархатной шапочкой на голове, с острою саблею в руке. Дай, отец, руку! Забудем прошлое между нами. Что сделал неправого перед тобой -- винюсь. {Далее было: Что было между нами пусть же будет} Прошу прощения! {Далее было: а. вино<ват> б. вот погорячился} Что же ты не даешь руки так, как это<?> делают козаки: они брали <1 нрзб.>, а когда мирятся -- мирятся: всё пляшет на радость!" говорил он отцу, который {Далее было: сурово} стоял на одном месте, не выражая на лице своем ни гнева, ни примиренья. "Отец!" -- говорила {вскричала} Катерина, обняв и поцеловав его: "не будь неумолим, прости Данила: он {Далее было: будет всегда} не огорчит больше тебя"... "Для тебя только, моя дочь, прощаю", отвечал <он>, поцеловав ее и блеснув чудно очами. {Далее было: Затрепетала} Катерина вздрогнула: чуден показался ей его поцелуй и непонятный огонь {Вместо "непонятный огонь": блеск} очей и всё. Как-то задумалась она, облокотясь на стол, на котором перевязывал свою раненую руку пан Данило, передумывая, что худо и не по-козацки сделал, просивши прощенья, не будучи сам ни в чем виновен.
   

IV.

   Блеснул день, но не солнечный; небо хмурилось, тонкий дождь сеялся на луга, на леса, на широкий Днепр. Проснулась {Встала} пани Катерина, но нерадостна; {Далее было: и} очи заплаканы и вся она смутна и неспокойна. "Муж мой милый, мой дорогой, чудный сон мне снился".
   "Какой сон, моя люба {дорогая} пани Катерина?"
   "Снилось мне -- чудно, право, кажется: как будто виделось наяву и еще больше, чем виделось. Снилось мне, что будто отец мой -- тот самый урод, которого мы видели на свадьбе у есаула... Но прошу тебя, не верь сну! Каких глупостей не приснится человеку, {видится во сне} когда он спит. Будто я стояла перед ним, дрожала вся, боялась, {Далее было: и заговорил он} от каждого слова его стонали мои жилы. А если бы ты услышал, что он говорил такое..."
   "Что же он говорил, моя золотая {дорогая} Катерина?"
   "Говорил: ты посмотри на меня, Катерина. Я хорош, люди напрасно говорят, что я дурен. Я буду тебе славным мужем. Посмотри, как я поглядываю очами. Тут навел он на меня огненные очи... я вскрикнула и проснулась".
   "Чуден сон твой, пани Катерина, еще чуднее будет верить ему. Однако ж знаешь ли ты, что за горою не так спокойно. Чуть ли не ляхи стали выглядывать. Мне Горобец прислал сказать, чтобы я не спал. Напрасно только он заботится. Я и без него не сплю. Хлопцы мои в эту {в одну} [ночь посрубили] двенадцать {десять} засеков. {Далее было: для} Посполитство будем свистать {готов принять} свинцовыми сливами, а шляхтич<и> потанцуют и от батог<ов>. {постегаю Далее было: прогоню батогами (не зачеркнуто)}
   "А отец не знает об этом?"
   "Сидит у меня на шее твой отец! Я до сих пор разгадать его не могу. Много верно он грехов наделал в чужой земле! Что же в самом деле за причина, что сколько [живет] уж {Вместо "сколько уж": а. до сих пор живет б. до сих пор есть} -- больше месяца есть, и хоть <бы> раз разве<се>лился, как добрый козак: не захотел выпить меду... Слышишь, Катерина, не захотел меду, который <я> вытрусил у брестовских жидов. Ей, хлопец!" крикнул пан Данило, хлопнув в ладоши и свистнув молодецким посвистом: "беги, малый, в погреб, да принеси жидовского меду! Горелки даже не пьет! Экая про<па>сть! Мне кажется, пани Катерина, что он в господа Христа не верует. А, как тебе кажется?"
   "Бог знает, что ты говоришь, пан Данило!"
   "Чудно, пани", продолжал пан Данило, принимая глиняную кружку от козака: "поганые католики дюже падки до водки, одни только турки не пьют. Что, Стецько, много ли хлеснул меду в подвале?"
   "Нет, попробовал только, пан Данило".
   "Лжешь, собачий сын. Вишь, {Далее было: на обеих} как мухи напали на усы! Я по глазам вижу, что хватил полведра. Эх, козаки! что за лихой народ! Всё готов товарищу, а хмельное свысуслит сам. {Далее было: А когда пани} Я, пани Катерина, что-то давно уж был пьян, а?"
   "Вот еще это? {Вместо "еще это": будто давно} А помнишь в субботу..." {четвертого дня}
   "Не бойсь, {Далее было: пани Катерина} не бойсь, больше кружки не выпью! А вот и турецкий игумен влазит {тащ<ится>} в двери", -- проговорил он сквозь зубы, увидя нагнувшегося, чтобы войти в двери, {Далее было: Катерини<на>} тестя.
   "А, что ж это, моя дочь", {Далее было: у тебя не готов обед со} сказал отец, снимая с головы шапку и поправив пояс, на котором висела сабля с {Далее было: такими} чудными камен<ьями>: "солнце уже высоко, а у тебя обед не готов?"
   "Готов обед, {Сейчас будет, вынимай} пан отец, сейчас поставим: вынимай горшок с галушками", сказала пани Катерина старой женщине, {Далее было: а. колыхавшей люльку б. державшей на руках дитя: я подер<жу> в. мывш<ей>} вымывавшей деревянную посуду. {Далее с абзаца было: Сели на полу в кружок}
   "Или нет, постой, лучше я выну, а ты позови хлопцев".
   Все сели на полу в кружок: против покута пан отец, по левую {по правую} руку пан Данило, по правую -- пани Катерина и десять наивернейших молодцов в красных и синих жупанах.
   "Не люблю я этих галушек", сказал пан отец, немного поевши и положивши ложку: "никакого вкуса нет".
   "Я знаю, что тебе лучше жидовская лапша", подумал про себя пан Данило. "Отчего же, тесть", продолжал он вслух: "ты говоришь, что вкусу нет в галушках: худо сделаны что ли? Моя Катерина так делает галушки, что и гетьману редко достается есть таких. А брезгать ими грешно -- это христианское кушанье: все святые люди ели галушки, и сам бог наш Иисус Христос ел". {Далее было: галушки}
   Ни слова отец и замолчал. Замолчал и пан Данило.
   Подали жареного поросенка с капустой и сливами. "Я не люблю свинины", сказал отец Катерины, выгребая ложкою капусту.
   "Для чего же не любить свинины?" сказал пан Данило. "Одни турки и жиды не едят свинины".
   Замолчал {Далее было: отец как} опять отец и кинул суровый взгляд.
   Только одну лемишку {Далее было: из} с молок<ом> и ел старый отец и потянул вместо водки из вытянутой из-за пазухи фляжки какую-то черную воду.
   Пообедавши, {После обеда} заснул пан Данило молодецким {козацким} сном и проснулся только около вечера, {Вместо "молодецким ~ около вечера": а. в вечеру принялся б. уселся в конце} сел за стол, стал писать листы, {Далее было: для старшин в козацком войске} а пани Катерина качала ногою люльку, сидя на лежанке. Сидит пан Данило, глядит левым глазом на писание, а правым в окошечко, а из окошка далече видит {Далее было: промеж верх<ушек>} блестят горы, вокруг гор Днепр, синеют за Днепром леса. Мелькает {Далее было: в окошечке} прояснившееся ночное небо. Не далеким небом и не синим лесом любуется пан Данило, глядит на выдавшийся {Далее было: месяц} мыс, на котором чернел старый замок. {Далее было: и вверху} Ему почудилось, будто блеснуло в замке огнем узенькое окошко. Но всё тихо. Это, верно, показалось ему. Слышно только глухо шумит внизу Днепр и с трех сторон один за другим отдаются удары мгновенно {вдруг} пробудившихся волн. Он не бушует, как старик, ворчит и ропчет. {Далее было: и лепечет} Ему всё немило, всё переме<ни>лось около него. Тихо враждует он с прибрежными горами, лесами, лугами и несет на них жалобу в Черное море. Вот по широкому Днепру зачернела лодка и в замке снова как будто блеснуло что-то. Потихоньку свистнул пан Данило; выбежал на свист верный хлопец. "Бери, мой {Ступай} Стецько, скорее с собою острую саблю да винтовку да ступай за мною".
   "Ты идешь?" спросила пани Катерина.
   "Иду, жена, нужно посмотреть все места: нет ли где недобрых гостей".
   "Мне, я вот чую, так страшно оставаться одной. Меня сон так и клонит. Что если опять приснится то же самое? Я даже не уверена, точно ли то сон был".
   "С тобо<ю> старуха остается, а в сенях и на дворе спят козаки".
   "Старуха спит уже, а козакам что-то не верится. Слушай, пан Данило, замкни меня в комнате, а ключ возьми с собой. Пусть козаки будут... <?> у дверей -- тогда мне будет не так страшно, а козаки пусть лягут перед дверьми".
   "Пожалуй, пусть будет так: рад сделать тебе угодное", сказал {Далее было: пан} Данило, стирая пыль с винтовки и сыпля на полку порох. {Далее было: Надел} Верный Стецько тут и уже одетый во всей козацкой сбруе. Пан Данило надел смушевую шапку, задвину<л> окошко, задвинул засовами <дверь>, замкнул и вышел потихоньку из двора промеж спавшими своими козаками в горы. Небо почти всё прочистилось, свежий ветер [веял с по<ля.>] {[повевал с Днепра]} Вдали кликала чайка. {Далее было: но и} Всё как будто онемело. Но вот послышался шорох. {Далее было: потише спрятался} Пан Данило с верным слугою тихо спрятался за терновник, прикрывавший срубленый засек. {Далее было: "Гм", тихо произнес он это} Кто-то в красном жупане с двумя пистолетами, с сабл<е>ю при боку спускался с горы. "Это тесть", проговорил пан Данило, разглядывая его из-за куста. "Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецько, не зевай, смотри в оба глаза, куда возьмет дорогу пан отец?" <Человек><?> спустился на самый берег и поворотил к выдававшемуся мысу. "А, вот куда!" проговорил пан Данило. "Что, Стецько, ведь он потащ<ился> как раз в колдуново дупло".
   "Да, верно, не в другое место, пан Данило! Мы бы его видели на другой стороне. А он пропал около замка и наперед <... >". -- "Постой же, вылезем, а потом {Вместо "а потом": потихоньку. Теперь} мы пойдем по следам. {Далее было: его} Тут что-нибудъ да кроется. Нет, Катерина, я говорил тебе, что батько {отец} твой -- недобрый человек. Не так он делал всё, {говорил} как православный". Уже мелькнули Данило и его верный хлопец внизу на выдавшемся берегу; вот уже и не видно их: {Далее было: кто} ведь {Далее было: спрятал их (не зачеркнуто)} черный, непробудный лес, окружавший замок, спрятал их. Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят козаки и думают, как бы взлезть им. Ни дверей, ничего не видно им в стенах, в окне толь<ко> светится, но со двора верно есть лестн<ица>. Но как войти туда? Издали слышно, как гремят цепи и бегают собаки. "Что я думаю долго!" сказал пан Данило, увидя перед окном высокий дуб: "стой тут, малый, я полезу на дуб, из него прямо [буду] глядеть в окошко". Прошаривши<?>, пан Данило снял кушак, бросил вниз саблю, чтоб не звенела, и ухватясь за ветви, поднялся наверх. Окошко всё еще светилось. Присевши на сук возле самого окна, уцепился он одною рукою за <1 нрзб.> дерево и глядит. В комнате и свечей нет, а светят по стенам чудные знаки, {Далее было: повсюд<у>} висит оружие, но всё странное: такого не носят ни турки, ни крымцы, {татары} ли ляхи, ни христиане православные, ни народ шведский. Под потолком взад и вперед мелькают {летают} нетопыри, и тень от них мелькает по стенам, по дверям и по помосту. Вот отворилась {Далее было: но без скрипа} <дверь>. Входит кто<-то> в красном жупане и прямо к столу, покрытому белою скатертью. Это тесть! Пан Данило спустился немного ниже и приник крепче к дереву; но ему некогда глядеть, {Далее было: в ок<но>} смотрит ли кто в окошко или нет, -- он пришел нахмурен, рассержен; {Далее было: тихо} сдернул со стола скатерть -- и вдруг по всей комнате тоже разлился прозрачно{тонкий}-голубой свет. [Изредка] только не смешивавшиеся волны прежнего бледно-желтого света переливались, {Далее было начато: купа<лись>} ныряли, {Далее было: и купались} словно в голубом море, и тянулись слоями будто на мраморе и посред<и> {Вместо "и посред<и>": а. один только стоявший б. стоял} краснел тесть. Пан Данило стал приглядываться и не заметил уже на нем красного жупана; вместо того показались на нем {Далее было: некие} широкие ша<ро>вары, какие носят турки; {Далее было: пояс весь исписанный <1 нрзб.> нерусскою и непольскою грамотою} за поясом пистолеты; на голове какая-то чудная шапка, исписан<ная> вся нерусскою и непольскою грамотою. Глянул в лицо -- и лицо стало переменяться: нос {Далее было: стал вытя<гиваться>} вытянулся и повиснул над губою, рот в минуту раздался до ушей, зуб выглянул изо рта, нагнулся<?> в сторону, и стал перед {Вместо "стал перед": мало-помалу} ним опять тот самый колдун, который показался на свадьбе есаула.
   "Правдив сон твой, Катерина", подумал пан Данило. Колдун стал важно {медле<нно>} прохаживаться вокруг стола. Знаки стали быстро переменяться на стене, {Далее было: и} нетопыри залетали сильнее вниз и вверх, взад и вперед, голубой свет становился реже-реже и совсем, кажется, потухнул, и {Далее было: по всей комнате} светлица осветилась уже тонким розовым светом. Казалось, с тихим звоном {Далее было начато: похожим} разливался чудный свет {Вместо "чудный свет": он по всем стенам} по всем углам и вдруг пропал и стала тьма. Слышался только шум, будто ветер в тихий час вечера наигрывал, кружась по {Далее было начато: зеркалу гладкого} водному зеркал<у>, нагибая еще ниже в воду серебряные ивы. И чудится пану Данилу, что в светлице<?> блестит месяц, ходят звезды, {Далее было начато: черне<я> тускл<о>} неясно мелькает темносинее небо и холод ночного воздуха пахнул даже в лицо ему. И чудится пану Данилу (тут он стал щупать за нос, не спит ли), что уже не небо в светлице будто, а его собственная опочивальня: висят на стене его татарские и турецкие сабли; на стене полки, на полках домашняя посуда и утварь, на столе хлеб и соль; вот <1 нрзб.> висит люлька; вместо образов выглядывают какие-то страшные лица, на лежанке... но сгустившийся туман всё покрыл, и стало опять темно, и опять с чудным звоном осветилась вся светлица {хата} розовым светом, и опять на стенах мелькают знаки, и опять стоит колдун неподвижно в чудной чалме своей. Звуки стали сильнее и гуще, тонкий розовый свет становился ярче и что-то белое, как будто облако, веяло посереди хаты; {Далее было начато: стал глядеть пан Данило и у... <?>} и чудится пану Данилу, что облако {Далее было: как будто приняло вид женщины} то -- не облако, что стоит {Далее было: что-т<о>} женщина, -- только из чего она -- <из> воздуху что ли выткана? {Далее было начато: что} Отчего же она стоит и земли не трогается, и не опершись ни на что, и сквозь нее просвечивает розовый свет и мелькают на стене знаки. Вот она как пошевельнула {повернула} прозрачною головою своею. Тихо светятся ее бледноголубые очи, волосы вьются и падают по плечам ее, будто {Далее было: бледный} светлый серый туман; губы бледно алеют, будто сквозь бело-прозрачное утреннее небо льется едва приметный алый свет зари; брови слабо темнеют, щеки беле<ют>. "Ах, это Катерина!" Тут почувствовал Данило, что члены у него оковались; он хотел говорить, но его губы шевелились без звука. Неподви<ж>но стоял колдун на своем месте. "Где ты была?" спросил он, и стоявшее перед ним затрепетало. "О! зачем ты меня вызвал!" тихо простонала она: "мне было так радостно, я была на том самом месте, где родилась и прожила 15 лет. О, как хорошо там! Как зелен и душист тот лог, где я игралась в детстве: и полевые цветочки те же, и хата наша, и огород. О, как обняла меня добрая мать моя, какая любовь у нее в очах... Она приголубливала меня, целовала в уста и щеки, расчесывала частым гребнем мою русую косу. Отец!" тут она {Далее было: оставов<илась>} вперила в колдуна {Далее было: голуб<ые>} бледные очи: "зачем ты зарезал мать мою?"
   Грозно колдун погрозил<?> пальцем: "Разве я тебя просил говорить про это?" сказал он суровым голосом, и воздушная красавица задрожала. "Где теперь пани твоя?"
   "Пани моя, Катерина, теперь спит: {только что заснула} не успел {Далее было: пан} мой ненаглядный Данило запереть двери, а она уже заснула. Я и обрадовалась тому, вспорхнула и полетела. Мне давно хотелось увидеть мать. Мне вдруг сделалось 15 лет. Я вся стала легка, как рыбка. Зачем ты меня вызвал?"
   "Это -- Катеринина душа", подумал пан Данило, но всё еще не смел пошевелиться.
   "Ты помнишь всё то, что говорил тебе вчера я?" -- спросил колдун так тихо, что едва можно было расслушать.
   "Помню, помню, но чего бы не дала я, чтобы только забыть это. Бедная Катерина, она много {многого} не знает того, что знает душа ее. Покайся, отец; мало у тебя разве {Далее было: наше<?>} на душе злодеяний! [Тебе] не страшно, что после каждого убийства твоего мертвецы подымаются из могил?.."
   "Ты опять за старое", прервал грозно колдун: "я на своем поставлю. Я заставлю тебя сделать, что мне хочется. Катерина полюбит меня. Катерина меня непременно полюбит!"
   "О, ты чудовище, а не отец мой!" простонала она: "нет, не будет <по->твоему. {Далее было: ты} Правда, ты взял нечистыми чарами своими власть вызывать душу и мучить ее, но один только бог может заставлять ее делать то, что ему угодно. Нет, никогда Катерина, доколе буду держаться я в ее теле, не решится на богопротивное дело. Отец, близок страшный суд! Если бы ты и не отец мой был, и тогда бы ты не заставил меня изменить моему любому верному мужу. Если бы муж мой и не был мне верен и мил, и тогда бы не изменила ему, {Далее было: но} потому что бог не любит клятвопреступников {Далее было: и коварных} и неверных душ". {Далее с абзаца было начато: Сказать}
   Тут вперила она бледные очи свои в окошко, под которым сидел {где сто<ял>} пан Данило, и недвижно уставилась.
   "Куда ты глядишь, кого ты там видишь?" закричал колдун. Воздушная Катерина задрожала, но уже пан Данило был давно на земле и пробирался с своим верным Стецьком в свои горы. "Страшно, страшно", говорил он про себя, почувствовав в первый раз какую-то робость в козацком сердце, и {Далее было: так} скоро прошел двор свой, на котором {Далее было: все} также крепко спали козаки, кроме одного, сидевшего настороже и курившего люльку. Небо всё было засеяно звездами.
   

V.

   "Как хорошо ты сделал, что разбудил меня", говорила {Далее было вписано: как будто песню ("песню" не зачеркнуто)} Катерина, протирая светлые очи шитым рукавом своей сорочки и разглядывая с ног до головы стоявшего перед нею мужа: "Как<ой> страшный сон мне виделся! Как тяжело дышала грудь моя!.. Ух!.. Мне казалось, что я умираю..." {Далее с абзаца было начато: Да я сам}
   "Какой же сон? Уж не этот ли?" и стал пан Данило рассказывать всё, виденное им.
   "Ты как это узнал, мой муж?" спросила, изумившись, Катерина: "Да нет, это правда... но нет, многое не виделось мне из того, что ты рассказываешь. Нет, мне не снилось, чтобы отец убил мать мою <1 нрзб.>, ни мертвецов, ничего не виделось мне. Нет, Данило, ты не так рассказываешь. Ох, какой страшный отец мой!"
   "И {То} не диво, что тебе многое не виделось. Ты не знаешь и десятой доли того, что знает душа. Знаешь ли ты, что отец твой -- антихрист? Еще в прошлом году, когда я собирался вместе с ляхами на крымцев (тогда я еще держал руку этого неверного народа), мне говорил игумен Братского монастыря (он, жена, -- святой человек), что антихрист имеет власть вызывать душу каждого человека. А душа, ты знаешь, гуляет по своей воле, когда заснет человек, {Далее было: и всё делает, что ей ни хочется} и летает вместе с архангелами около божьей светлицы. Мне с первого разу не показалось лицо твоего отца. Если бы я знал прежде, что есть такой отец, я бы не женился на тебе. Я бы кинул тебя и не принял бы на душу греха, породнившись с антихристовым племенем".
   "Данило", сказала Катерина, закрыв лицо руками и рыдая: {Далее было: Разве} "я ли виновна в чем перед тобою? {Далее было: Разве} Я ли изменила тебе, мой любый муж? Чем же навела на себя гнев твой? Неверно я разве служила теб<е>, сказала ли тебе противное слово, когда ты ворочался с молодецкой попойки? Тебе ли не родила я чернобрового сына?.."
   "Не плачь, Катерина! Я {Далее было: узнал} тебя теперь знаю и не кину {Далее было: уже} ни за что. {Далее было: Ты невинна} Грехи все лежат на отце твоем!"
   "Нет, не называй его отцом моим. Он не отец мой, бог -- свидетель. Я отрекаюсь от него, отрекаюсь от отца. Он -- антихрист, богоотступник. Пропадай он, тони он, -- не подам руку спасти его. {Далее было: Изнемогай} Сохни он {Вместо "Сохни он": Издыхай} от тайной {медленной} отравы, не подам {Далее было: руки} воды напиться ему. У меня нет <отца>. Ты у меня отец!"
   

VI.

   В глубоком подвале у пана Данила за тремя замками сидит колдун, закованный в железные цепи, {Далее было: не за богопротивное} а подале над Днепром горит бесовский его замок, и алые, как кровь, волны хлебещут и толпятся вокруг старинных стен. Не за колдовство, не за богопротивные дела сидит в глубоком подвале колдун: им судья -- бог. Сидит он за тайное {Далее было: что} предательст<во>, за {Далее было: что} сговоры с врагами православной русской земли продать католикам {а. разорить б. выжечь} украинский народ и выжечь {разорить} христианские церкви. Угрюм колдун. Дума черная, как ночь, у него в голове. Всего только один день остается жить ему, и завтра пора ему прощаться с миром. Завтра ждет его казнь. Не совсем легкая казнь его ждет; {Далее было: ему выжгут угл<ем> и чуб на голове привяжут} это еще милость, когда сварят его живого в котле или сдерут с него грешную кожу. Угрюм колдун. Поникнул головою: может быть, он уже и кается {раскает<ся>} перед смертным часом. Только не такие грехи его, что б бог простил их. Вверху перед ним узкое окно, {Далее было: а. полоса <?> (не зачеркнуто) б. не стеклянная в. но не стеклянный лист} но не хрупкое стекло в нем, вместо его вправлен железный лист, весь исколотый {Далее было: узк<ими>} небольшими дырочка<ми>, как решето, и перед ним железная острая рогатка, и солнечный луч, проходя через него, пад<а>ет мелкою сеткою прямо {ему} <в> лицо ему. Гремя цепями подвелся он к окну поглядеть, не пройдет ли его дочь. {Далее было: не умилосердится} Она кротка, непамятозлобна, {и тиха как} как голубка; не умилосердится ли она над отцом? Но никого нет, внизу бежит дорога, но по ней никто не пройдет. Пониже ее гуляет Днепр. Ему ни до кого нет дела: он бушует, и унывно слушать колоднику однозвучный шум его. Вот кто-то показался по дороге. "Это козак", тяжело вздохнул колодник. Опять всё пусто. Вот, кто<-то> вдали спускается, развевается зеленый кунтуш, горит на голове золотой кораблик. "Это она". Еще ближе приникнул он к окну: вот уже проходит близко Катерина. "Дочь, умилосердись, подай милостыню!" Она нема, она не хочет слушать, она и глаз не наведет на тюрьму {Вместо "тюрьму": поды <?>} и уже прошла мимо, уже и скрылась. Пусто во всем мире. Унывно шумит Днепр. Грусть залегает в сердце. Но ведает ли эту грусть колдун? День клонится к вечеру, уже солнце село. Уже и нет его. Уж и вечер: свежо; где-то мычит вол, откуда-то навеваются звуки, верно, народ где-нибудь идет с работ и веселится. По Днепру мелькает лодка. Кому нужда до колодника? {Далее было: вот кто} Блеснул {Блестит} на небе серебряный серп. Вот кто-то идет с противной стороны по дороге -- трудно разглядеть в темноте. Это возвращается Катерина. "Дочь, Христа ради! и свирепые волченята не станут рвать свою мать. {любят мать свою} Дочь, хоть взгляни на преступного отца своего!" Она не слушает и идет. "Дочь, ради несчастной матери!" Она остановилась. "Прииди принять последнее мое слово".
   "Зачем ты зовешь меня, богоотступник? Не называй меня дочерью! Между нами нет никакого родства. Чего ты хочешь от меня ради несчастной матери моей?"
   "Катерина, мне близок конец. Я знаю: меня твой муж хочет привязать {Далее в автографе: меня (не зачеркнуто)} к кобыльему хвосту и пустить по полю, а, может, и еще страшнейшую выдумать казнь".
   "Да разве есть на свете казнь, равная твоим грехам? Жди ее, никто не станет просить за тебя!"
   "Катерина, меня не казнь страшит, но муки на том свете. Ты невинна, Катерина, душа твоя будет летать в раю около бога, а душа богоотступного отца твоего будет гореть в огне вечном, и никогда не угаснет тот огонь: всё сильнее и сильнее будет разгораться он {Далее было: никогда дождя не попадет}, и не похож огонь на земной {Вместо "не похож огонь на земной": не такой тот огонь как на земле} в сотую <1 нрзб.> Ни капли росы не падет, ни ветер не пахнет".
   "Этой {От этой} казни я не властна {не могу} умалить", сказала Катерина, оборотившись.
   "Катерина, постой на одно слово. {Далее было: постой: бог, ты не знаешь, как милосерд} Ты можешь спасти мою душу. Ты не знаешь, как бог милосерд. Слышала ли ты {Далее было: по кра<йней>} про апостола Павла, какой был он гонитель, но после покаялся и стал святым".
   "Что же я могу {Далее было: для тебя} сделать, чтобы спасти тво<ю> <душу>?", сказала Катерина: "мне ли, слабой женщине, об этом думать?"
   "Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы всё кинул. Покаюсь: пойду я в пещеры, надену на тело жесткую власяницу. День и ночь буду богу [молиться], не только скоромного, не возьму рыбы в рот. Не постелю одежды, когда стану спать, и всё буду молиться, всё молиться. И когда не снимет с меня милосердие божие хотя сотой доли греху, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену, не возьму и пищи и умру, а всё добро свое отдам монахам, чтобы 40 дней и 40 ночей правили по мне панихиду".
   Задумалась Катерина. "Хоть {Если} я и отопру замки, но мне {мне же} не расковать твоих цепей", сказа<ла она>.
   "Я не боюсь цепей", говорил он: "ты думаешь, они руки и ноги мои заковали? Нет, я напустил им в глаза туман и вместо руки протянул сухое дерево. Вот я, гляди: на мне нет теперь ни одной цепи. Я бы стен этих не побоялся и прошел бы {Далее было: в дырочку} сквозь них. Но муж твой не знает, какие это стены: их строил один святой схимник и никакая нечистая сила не может отсюда вывесть колодника, не отомкнув тем самым ключом, которым замыкал святой свою келью. {Вместо "свою келью": муж} Такую самую келью вырою и я себе, неслыханный грешник, когда выйду на волю".
   "Слушай, я выпущу тебя, но если ты меня обманешь", сказала Катерина, остановившись перед дверью: "и вместо того, чтобы покаяться, станешь опять прежним <?> братом чорту?"
   "Нет, Катерина, мне недолго остается жить уже. Близок и без казни конец. Неужели ты думаешь, что я предам себя на вечную муку?"
   Замки загремели. "Прощай, храни тебя бог милосердный, дитя мое", сказал колдун, поцеловав ее. "Не прикасайся ко мне, неслыханный грешник, уходи скорее", говорила {Вписано и не зачеркнуто: сказала} Катерина, но его уже не было. "Я выпустила его", сказала Катерина, {Далее было: что я же} испугавшись и дико осматривая стены. "Что я стану теперь отвечать мужу? Я теперь {Далее было: погибла и, закрыв лицо руками} пропала, мне и живой теперь остается зарыться в могилу", -- и, зарыдав, {Далее было: как сноп свалилась на землю} почти упала она на пень, на котором сидел колодник. "Но я спасла {Далее было: грешную} душу", сказала она {Далее было: потом} тихо: {Далее было: бог не взыщет} "я сделала богоугодное дело. Но муж мой... Я в первый раз обману его. О-о, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить правду. Тс... что-то шумит, что это шумит? Это Днепр разыгрался, Днепр. Как страшно тут оставаться, скорее выйти". Трепеща всем телом, встала она {поднялась она с места} и остановилась. "Кто-то идет!" закричала она диким голосом: "да, идет кто-то. Я слышу, вот ступает чья-то молодецкая походка. Боже святой! подходит кто-то к дверям. Скрипят двери, боже, скрипят двери", вскричала она отчаянно: "ах, это он, муж..." -- и без чувств упала она на холодную землю.
   

VII.

   "Это я, {Далее было: дочь} моя родная дочка. Это я, мое серденько!" услыша<ла> Катерина, {Далее было: просну<вшись>} очнувшись, и увидела перед собою старую прислужницу. {Далее было: шептавшею над} Баба, наклонившись, казалось, {Вместо "казалось": над нею} что-то шептала и, протянув над <нею> иссохшую руку свою, черпала в лицо ей холодную воду. "Где я?" проговорила Катерина, подымая<сь> и оглядываясь: "перед мною шумит Днепр, за мною гора... {Далее было: где я?} Куда завела меня ты, баба?" -- "Я тебя не завела, а вывела. Вынесла на руках моих, дитятко, из душного подвала. Заперла ключиком, чтоб тебе не досталось чего от пана Данила". -- "Где же ключ?" сказала Катерина, поглядывая на пояс свой: "я его не вижу".
   "Его отвязал муж твой, поглядеть на колдуна, дитя мое".
   "Поглядеть?.. Баба, я пропала!" дико вскрикнула Катерина.
   "Пусть бог милует нас от этого, дитя мое. Молчи только, моя паняночка, никто ничего не узнает".
   "Он убежал, проклятый антихрист. [Ты] слышала, Катерина, он убежал?" сказал пан Данило, приступив к жене своей. Гневен он был. Очи метали огонь, сабля, звеня, тряслась при боку его. Помертвела жена. "Его выпустил кто-нибудь, мой любый муж", проговорила, дрожа.
   "Выпустил, правда твоя, только выпустил чорт. Погляди: вместо его бревно заковано <в> железо. Сдумал же бог так, что чорт не боится козачьих лап! Если б только думу об этом держал в голове хоть один из моих козаков, <узнал><?> бы он у меня, я бы ему и казни не нашел".
   "А если б я... и..?" невольно вымолвила Катерина и, испугавшись, остановилась. "[Ты?] Если б ты вздумала... Тогда б ты не жена мне была, я бы тебя зашил тогда в мешок и утопил на самой глубине".
   Дух занялся {Далее было: и спе<рся>} у Катерины, и ей чудилось, будто волоса стали отделяться от головы ее и всё тело сдавил жест<о>кий мороз.
   

VIII.

   На пограничной дороге в корчме собрались ляхи и пируют уже два дни. Что-то немало всей сволочи сошлось, {Вместо "сволочи сошлось": толпы собралось} верно, на какой-нибудь наезд. У иных и мушкеты есть. Чокают шпоры, брякают сабли, паны веселятся и хвастают, {Далее было: рассказывают} говорят про небывалые дела свои, надсмехаются над православными. Зовут украинцев своими холопьями и важно крутят усы и, важно задравши головы, разваливаются на лавках. С ними и ксендз вместе. Только и кзендз у них на их же стать. И с виду даже не похож на христианского попа. Пьет и гуляет с ними и говорит нечестивым языком своим срамные речи. Ничем не лучше от них и челядь. Позакидали {позакладали} назад рукава оборванных жупанов своих и ходят козырем, как будто что путное... Играют в карты, бьют один другого по носам. Понабирались с собою чужих жен. Крик, драка. {Далее было: и разобрать ничего нельзя} Паны беснуются и отпускают шутки: хватают за бороду жида. Малюют ему на нечестивом лбу крест, стреляют баб холостыми зарядами и танцуют краковяк с нечестивым попом своим. Не бывало такого соблазну на русской земле и от татар. Видно уже ей бог определил терпеть за грехи {Далее было: такое} посрамление. Слышно между общим содомом, что говорят про заднепровский хутор пана Данила, про красавицу жену его. Не на доброе дело собралась эта шайка.
   

IX.

   Сидит пан Данило за столом в своей светлице, подперши<сь> локтем и гадает какую-то думу. {думает} Сидит на лежанке пани Катерина, качает ногою люльку и поет песню.
   "Чего-то грустно мне, жена моя!" сказал пан Данило. "И голова болит у меня и сердце болит. Как-то тяжело мне. Видно, недалеко уже ходит смерть моя".
   "О, мой ненаглядный муж! Приникни ко мне головою своею! Зачем ты приголубливаешь к себе такие черные думы", подумала Катерина, да не посмела сказать: горько ей было, повинной голове, принимать мужние ласки.
   "Слушай, жена моя", сказал Данило: "не оставляй моего сына, когда меня не будет. Боже сохрани, если ты кинешь его. Не будет тебе от бога счастья ни в том, ни в этом свете. {Далее было: невесело закончил гр... <?>} Тяжело было б гнить моим костям в сырой земле. А еще тяжелее будет душе моей". {Далее с абзаца было: "Бог с тобой, муж мой"}
   "Что говоришь ты, муж мой! Не ты ли издевался над нами, слабыми жена<ми>? а теперь сам говоришь, как слабая жена. Тебе нужно долго {много} еще жить {Далее было: для} на славу козакам".
   "Нет, моя Катерина, чует душа близкую смерть. Что-то грустно становится на свете. {Далее было: и} Времена лихие приходят. Ох, помню, помню я годы -- им, верно, не воротиться. {вернуться} Он был еще жив, честь и слава нашего войска -- старый Конашевич. Как будто перед очами моими проходят теперь козацкие полки. Это было золотое время, Катерина. Старый гетьман сидел на вороном коне, блестела в руке булава, вокруг сердюки, шевелилось {Далее было: и гор... <?>} красное море запорожцев. Стал говорить гетьман, и всё стало, как вкопаное. Заплакал старичина, {Далее было: как ста<л>} как начал припоминать нам чудные {прежние лихие} дела и сечи наши. Полились ручьи слез у всех нас. Эх, если б ты знала, Катерина, как рубились мы тогда с турками! На голове моей виден и доныне рубец. Четыре пули<?> пролетело в четырех местах сквозь меня, и ни одна из ран не зажила совсем! Сколько золота мы набрали тогда, Катерина! Дорогие камни черпали шапками козаки. Какие кони, Катерина, если б ты знала, какие кони нам достались! Мой {Далее было: старый} рыжий бегун, что за выслугу свою теперь ест пшеничное зерно, достался мне при это<й> сече. Ох, не воевать уже так мне. {нам} Кажется, и не стар, и телом бодр, а меч козацкий вываливается из рук. Живу без дела и сам не знаю, для чего живу тут. Порядку нет в Украине: {Далее было: ныне} полковники и есаулы грызутся, как собаки, между собою, нет старшей головы над всеми. Шляхетство наше всё переменило на польский обычай, продало и душу, принявши унию. Жидовство угнетает бедный народ. О, время, минувшее время! О, лета мои, минувшие лета! Где поделись вы? Ступай, малый, в подвал, принеси мне кухоль меду, выпью {Далее было: за здоровье прошлого} за прежнюю долю и за давние годы".
   "Чем будем принимать гостей, пан? с луговой стороны ляхи идут", сказал, вошедши в хату, Стецько.
   "Знаю, зачем идут они", вымолвил Данило, подымаясь с места. "Седлайте, мои верные хлопцы, коней! Надевайте сбруи, сабли наголо! Не забудьте набрать и свинцового толокна! С честью нужно встретить гостей. А вы", -- сказал Данило, выходя на двор и отделяя из кучи собравшихся козаков надежнейших: "оставайтесь дома сторожить <?>, чтоб не досталось нечистому племени опоганить наши хаты!"
   Но еще не успели козаки сесть на коней и зарядить мушкеты, а уже ляхи, как осенью упавший с дерева на землю {Далее было: пестрый} лист, усеяли собою горы.
   "Э, да тут есть <с> кем переведаться", сказал Данило, поглядывая {Далее было: незаметно} на толстых панов, важно качавшихся впереди на конях в золотых жупанах, и прислушиваясь к гиканью их: "видно еще раз доведется мне {Вместо "мне": нам} выступить, погулять на славу. Натешься же, козацкая душа, в последний раз. Гуляйте, хлопцы, пришел наш праздник!" И пошла по горам потеха! И запировал кровавый пир! Гуляют {Далее было: сабли} мечи, летают пули, ржут и топочут кони. От крику безумеет голова. От дыму слепнут очи. Всё перемешалось. Но козак почует и познает, где друг, где недруг. Прошумит ли пуля, -- валится лихой седок с коня. Свистнет сабля -- катится по земле голова, бормоча языком несвязные речи. Но виден в толпе красный верх козацкой шапки пана Данила, мечется в <?> глаза золотой пояс на синем жупане, вихрем вьется грива вороного коня. Как сизогрудая <?> птица, мелькает он там и там, покрикивает, машет дамасской саблей и рубит с правого и левого плеча. Руби, козак, гуляй, козак, тешь {весели} молодецкое сердце, но не заглядывайся на золотую сбрую, жупаны! Топчи под коня золото и каменья! Коли, козак, гуляй, козак, но оглянись назад: нечестивые ляхи зажигают с другой стороны хаты. И, как вихорь, поворотил пан Данило назад, и {Далее было начато: красный} шапка с красным верхом мелькает около хат, и реде<е>т вокруг {около} него толпа. {Далее было: Час и два} Не час, и не другой бьются ляхи, козаки; немного становится тех и других. Но не устает пан Данило, сбивает с седла {колет пикой} длинным копьем своим, топчет лихим конем пеших. Уже очищается двор, уже начали разбегаться {бегут} ляхи, уже {Далее было: сдирает} обдира<ю>т козаки с убитых золотые жупаны и богатую сбрую, уже пан Данило сбирается в погоню и глянул, чтобы созвать козаков своих... И весь закипел яростно, дико сверкнул очами: ему показал<ся> Катеринин отец -- вот он стоит на горе и целит в него <?> мушкет. Данило свирепо гонит коня прямо на него... Козак, спрячься, на гибель идешь! Мушкет гремит. Колдун пропал за горою. Только верный Стецько видел, как мелькнула красная одежда колдуна и чудная шапка. Зашатал<ся> козак, повалил<ся> с коня на землю. Кинулся верный Стецько к своему пану: лежит пан его, протянувшись на земле и закрыл карие очи. Алая кровь закипела на груди. Но, видно, {Вместо "видно": он} почу<я>л верного слугу своего. Тихо приподнял веки свои, блеснул {Далее было: чудно} очами: "Прощай, Стецько! Скажи Катерине, чтоб не покидала сына. Не по<ки>дайте и вы его, мои верные слуги", и затих. Вылетела козацкая душа из дворянского тела. Посинели уста, спит козак непробудно. Зарыдал верный слуга, припав к своему пану. Не слышит уже его пан. Приподнялся верный слуга и машет рукою Катерине: "Ступай сюда, пани, ступай! {Далее было: твой} Подгулял твой пан: лежит он пьяненек на сырой земле. Долго не протрезвиться ему". Всплеснула {Прибежала Кате<рина>} руками Катерина и повалилась, как сноп, на мертвое тело. "Муж мой! ты ли лежишь тут, закрывши очи? Встань, мой ненаглядный сокол, протяни ручку свою, приподымись <1 нрзб.> Погляди хоть раз на твою Катерину, пошевели устами, вымолви хоть одно словечко!.. Но ты молчишь. Ты молчишь, мой ясный пан. Твои... {Далее было: уста твои сини} Ты посинел, как Черное море. Сердце твое не бьется! Отчего ты такой холодный, мой пан? Видно не горючи мои слезы! Не в мочь им согреть тебя! Видно не громок плач мой, не про<бу>дить им тебя! Кто же поведет теперь полки твои? Кто понесется на твоем вороном конике? Кто {Далее было: загукает молодецким голосом перед козаками} громко загукает и замашет саблей пред {перед} козаками? Козаки, козаки, где честь и слава ваша? {Далее было: козачества} Лежит честь и слава ваша, {козачества} закрывши очи на сырой земле. Похороните ж меня, похороните меня вместе с ним, засыпьте мне очи землею! Надавите мне кленовые доски на белые груди. Мне не нужна больше {теперь} красота моя". -- "Нет, пани, ты не властна делать, что тебе хочется", сказал Стецько: "ты должна выполнить то, что приказал тебе твой пан. При отходе души своей он завещал, чтоб ты сберегла ему сына и вырастила его. {сына} Вы оставайтесь тут, хлопцы", продолжал он, оборотившись к обступившим тело козакам и рыдавшим, как малые дети. "Я пойду, соберу наших. Ляхи уже услышали про наше горе и ворочаются назад. Сердце так чует, что уже шумят они в подвале. Меды поотпечатаны, и вино хлещет из воронок. Упьются они тем вином навеки, никому из них не выйти на свет! Мы отпоем кровавую панихиду своему пану". Блеском засверкали козацкие очи, быстрее молнии взлетел он на коня, громко гукнул и гук отпр<... > <?> за горою, за лесом, за полем, и козаки, как птицы, слетелись на призыв {Далее было начато: в} и с гиканьем обсыпали гору.
   

X.

   Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет. Ни прошумит. {зазвучит} Глядишь и не знаешь, идет или не идет {В автографе: идут и не идут} его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому {Далее было начато: земле} миру. Любо тогда и жаркому солнц<у> поглядеться с вышины {Вместо "с вышины": све... <?>} и погрузить лучи {Далее было: свои} в холод стеклянных вод и прибрежным лесам с яркою [зеленью] отсветиться в {Далее было: прибрежных} водах. Зеленокудрые! они толпятся вместе с полевыми цветами к водам {берегам} и, наклонившись, {Далее было: гляд<ят>, не могут наглядет<ься>} глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым {сво<им> чистым} своим изображением, и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями. {Далее было: А} В середину же Днепра они не смеют глянуть. Никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него: редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда всё засыпает: и человек, и зверь, и птица, а бог один величаво озирает с вышины и небо, и землю, и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром, и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем. Ни одна не убежит от него, разве погаснет в небе. Черный лес, унизанный спящими воронами, разломанные им древние горы, свесясь, {Далее было: под ним оттеняют его, хотят его закрыть} силятся {[чернее с берегов чер... <?>] хотят} закрыть его хотя длинною тенью сво<е>ю. Напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр. Синий-синий ходит он плавным разливом и середь ночи, как середь дня, виден {В автографе: увиден} за столько вдаль, за сколько видеть может человечье око <1 нрзб.> Нежась и прижимаясь, {Вместо "Нежась и прижимаясь": Роскошно посереди ночи и; далее было: дает по себе} жмется теснее [к] <1 нрзб.> [берегам], лугам от ночного холода. [При мимолетном ветре вдруг сверкнет, поманя] серебряная струя и она вспыхивает [будто] полоса дамасской сабли, а он, синий, снова заснул. {Далее было: и тогда} Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире. Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь промеж туч, {переламывает тучи} разом осветит мир, -- страшен тогда Днепр: водяные холмы гремят, ударяясь о {об} горы и с блеском и стоном отбегают назад, и визжат, и плачут, и заливаются вдали, <как> старая мать козака, выпро<ва>жи<ва>ющая своего сына в войско. Разгульный и бодрый едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив {Далее было: набекрень} козацкую шапку, а она, рыдая, бежит за ним, хватается за стремя, ловит удила, ломает над ним руки и обливает его жаркими слезами.
   Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни на выдавшемся берегу и бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка. Кто из козаков посмел гулять в челне в ту пору, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему неведомо... Лодка причалила, и вышел из нее накинутый кобеняком колдун. Невесел он: ему горька тризна, которую совершили козаки над убитым паном своим. {Далее было начато: там что-то} Немало поплатилось {пропало} [ляхов]: {Далее: сорок (не зачеркнуто)} 44-х панов [сожгли] со всем -- с сбруею и жупана<ми>, до 33-х холопов изрублено в куски. По каменным ступеням спустился он между обгорелыми камнями <?> вниз, где глубоко в земле была чудная его хата, и {Далее было: как вышел} тихо вошел он, -- не скрипнули и двери. Хата была без свечей, нетопыри мелькали взад и вперед, и знаки стали меняться по стенам. {Далее было: Тихо поставил он, молча, горшок} Не озираясь, покрыл он стол белою скатертью, поставил горшок и стал бросать длинными руками своими какие-то неведомые {чудные} травы. Потом взял кухоль, выделанный с какого-то чудного дерева, почерпнул им воды и стал лить, шевеля губами и творя какие-то нечистые заклинанья. Свет в светлице уже стал розовый и падал ему на ли<цо>, и страшно было тогда глянуть в лицо, -- оно казалось кровавым, глубокие морщины только чернели на нем и глаза как будто горели. Нечестивый грешник! уже и борода давно поседела, и лицо изрыто морщинами, и высох весь, а всё еще творит богопротивные умыслы. Посереди хаты стало опять {Далее было: бело} с дивным сиянием белое облако и что-то похожее на дикую радость сверкнуло на лице его. Но отчего же стал он недвижим с разинутым ртом, не смея пошевелиться, и отчего волосы щетиной поднялись у него на голове? В серебряном облаке перед ним светилось чье-то чудное лицо, непрошенное, незванное явилось к нему в гости, яснело, чем дальше, больше и вперило в него неподвижные очи. Черты <1 нрзб.> глаз, губы, очи, -- всё незнакомое ему: никогда во всю жизнь свою он его не видывал. {Далее было: отчего же он} И страшного кажется в нем мало, а непреодоли<мый> страх напал на него. А незнак<ом>ая дивная голова сквозь облако также неподвижно глядела на не<го>. Облако уже и пропало. А неведомые черты еще резче выказались, и острые очи не отрывались от него. {Далее было начато: ди<ким>} Колдун весь побелел, как полотно, диким, не своим голосом вскрикнул он, опрокинул горшок. Всё пропало.
   

XI.

   "Спокой себя, моя {Начато: Спокой[ся, мое]} любая сестра", говорил старый есаул Горобец: "сны редко говорят правду".
   "Никого не бойся", говорил молодой сын его, хватаясь за саблю: "никто не посмеет тебя обидеть".
   "Приляг, сестрица", говорила молодая жена его, {Далее не зачеркнуто: невестка} "я позову старуху-ворожею: против нее никакая сила не устоит: она выльет переполох тебе".
   Пасмурно, {Далее было: с} мутными глазами глядела на всех Катерина и не находила речи. {Далее было: и тяжело} "Я сама устроила себе погибель: я выпустила его", простонала она: "мне на земле {нигде} нет {Было вписано: и не} покою. {Далее было начато: от} Может быть, за грехи мои не будет и на том свете от него покою. Вот уже десять дней я у вас в Киеве. Горя и капли не убавилось. {Далее было: ну} Думала, буду хоть в тишине растить {Далее: он отмстит (не зачеркнуто)} на месть за отц<а> сына... буду... Страшен, страшен привиделся он мне во сне. И, {Далее было: вот не знала} боже сохрани, и вам увидеть его. Сердце мое до сих пор бьется. Дух занимается в груди. Я зарублю, Катерина, {Далее было: кричал} твое дите, кричал он, если не выйдешь за меня замуж... {Далее было: и зарыдала как} Я заруб..." речь остановилась на устах у ней и, зарыдав, кинулась она к люльке, и испуганное дитя протянуло ручонки и закричало.
   Кипел и сверкал сын эсаула и от гнева, слыша речи, [не находил слов].
   Расходился и сам {Далее было: старый} эсаул Горобец. {Далее было начато: от} "Пусть по<про>бует {Далее было: старый} окаянный антихрист придти сюда: отведает, бывает ли сила в руках старого козака. Пусть придет он поглядеть, как [будут] растаскивать нечистое тело его вороны, прежде нежели чорт придет за его душою. Бог {Далее было: святой} видит", говорил он, подымая прозорливые очи, {Вместо "прозорливые очи": руки, не летел ли, замешкал ли я минутой} "не летел ли я подать {дать} руку брату Данилу. Его воля! {воля святая} Застал его на холодной постели, на которой уже много-много улеглось козацкого <народа>. Зато не пышна разве была тризна по нем, {Далее было: и убежал} выпустил ли хоть одного ляха живого? Успокойся, мое дитя. {Далее было: говори<л>} Никто не посмеет тебя обидеть, разве и меня не будет, ни моего сына".
   Кончив слова свои, старый эсаул пришел к люльке. {колыбели} Дитя засмеялось и протягивало к нему ручонки, увидевши висевшую на ремне у него в серебряной оправе красную люльку и привеш<енный> к ней гаман с блестящим огнивом. "По отцу пойдет", сказал старый эсаул, снимая с себя люльку и отдавая ему. "Еще от люльки не отстал, а уже думает курить люльку". Тихо вздохнула Катерина и стала качать колыбель, и все сговорились {согласились} провесть ночь вместе и, {Далее было: все ско<ро>} мало погодя, уснули все, а с ними Катерина.
   На дворе и в хате всё было тихо, не спали только козаки, стоявшие на стороже. Вдруг закричала диким голосом, проснувшись, Катерина, и за нею разом проснулись <все>. "Он убил, он зарезал", без памяти кричала Катерина и кинулась к колыбели. Все обетупили колыбель <и> окаменели от ужаса, увидев, что в ней лежало неживое дитя. Ни звука не вымолвил ни один из них, так страшно сделалось всем. Уже опамятовались иные, но все стояли бесслов<ес>но, помышляя о таком неслыханном злодействе. {Далее было: Исти<нно>} Бог <не> глядит на грешную землю, если нет уже казни такому неслыханному злодейству.
   

XII.

   Далеко от Украинского края, проехавши {Вместо "проехавши": далече Литвы} и Польшу, минуя и многолюдный город Лемберг, идут рядами высоковерхие горы. Гора за горою, будто каменными цепями перекидывают они вправо и влево землю и обковывают ее каменной толщей, чтобы не прососало шумное и буйное море. Идут каменные цепи и в Валахию и в Седмиградскую область и громадою {сторожами} стали меж галичским и венгерским народом. Нет таких гор в нашей стороне. Глаз не смеет оглянуть их, и на вершину иных не заходила и нога человечья. Чуден и вид их: н<е> задорное ли море выбежало в бурю из широких <берегов>, вскинуло вихрем на воздух безобразные волны и они, окаменев, остались {стали} недвижными на воздухе. Не оборвались ли тяжелые тучи, гремя по небу, и загромоздили {Далее было: а. потому что б. ибо и серый цвет их походит на тучи в. схож (не зачеркнуто)} [землю], ибо и на них такой же серый цвет, и белая верхушка блестит и искрится при солнце. Еще до Карпатских гор услышишь русскую или ляшскую молвь, а за горами еще кой-где отзовется как будто то неродное слово, а там уже и вера не та, и говор не тот. Живет народ не малолюдный, народ [венгерский]. Ездит на коне, рубится {Далее было: не ху<же>} и пьет не хуже козака, а за конную сбрую и ясные кафтаны не {Далее было: жалеет} скупится вынимать из кармана червонцы. Раздольны и велики есть между горами озера; как скло, недвижны они и, как зеркало, отда<ю>т в себе голые вершины гор и зеленые подошвы их. Но кто {Далее было: при звездах} середи ночи, блещут или не блещут звезды, едет {мчится} на огромном вороном коне? Какой страшный богатырь с нечеловечьим ростом скачет под горами, над озерами, ездит<?> исполинским конем в <1 нрзб.> в недвижн<ом> озере, {в недвижных озерах} и бесконечная тень скоро мелькает по горам. Блещут чеканеные латы, при нем топор; гремит при седле сабля; шелом [надвинут, черные] <усы> чернеют, и очи закрыты, ресницы опущены -- он спит. И, сонный, держит повода; и за ним сидит на коне {Далее было: паж} младенец-паж и также спит и, сонный, держится за богатыря. [Не день и не два уже он едет.] Кто он? Куда, зачем он едет? Кто его знает. Не день, не два уже он переезжает горы. Блеснет день, взойдет солнце, -- его не видно. Изредка только замечали горцы, что по горам мелькает часто легкая тень, а небо ясно, и туча не пройдет по нем. Чуть же ночь наведет темноту на мир, снова он виден и отдается в озерах, и за ним, дрожа, скачет тень его. Уже прое<хал> он много гор и взъехал на Корован. Горы этой нет выше меж Карпатскими горами: как царь стоит он посереди друг<их>. Тут остановился и конь и всадник, и еще глубже погрузился в сон, и тучи, спустясь, закрыли его. {Далее глава XIII, но текста нет.}
   

КОММЕНТАРИИ

   Печатается по черновому автографу ИМ, фонд 440, No 1263 (на восьми листах, из них заполнены семь листов; на обороте последнего листа -- рисунки Гоголя), содержащему 12 первых глав из 16-ти.
   Автограф представляет собой первоначальную редакцию повести. Об этом свидетельствует самое состояние рукописи: недописанные слова, почти полное отсутствие пунктуации, характер поправок. Основные отличия рукописи от печатного текста следующие:
   1. Повести предпослано вступление, связывающее её -- через "рассказчиков" -- с другими повестями "Вечеров". Возможно, что рассказчик, о котором говорится в настоящей редакции повести, по замыслу Гоголя то же лицо, которое упомянуто в предисловии к первой части: "Еще был у нас один рассказчик; но тот (нечего бы к ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове". Это позволяет заключить, что Гоголь предполагал ввести "Страшную месть" в сборник "Вечеров на хуторе" еще при составлении первой части.
   2. В рукописной редакции отсутствует эпизод благословения молодых (в первой главе). Окончание 9-й главы было иным.
   В предисловии к повести можно усмотреть некоторые автобиографические намеки.
   Некоторые чтения рукописи в сравнении с печатным текстом заставляют поставить вопрос о том, что изменения, наблюдаемые нами, являются результатом механической порчи. Таковы следующие два места.
   1. В печати "Как зелен и душист тот луг, где я играла в детстве" (т. I, стр. 258). В рукописи: "Как зелен и душист тот лог, где я игралась в детстве".
   2. В печати: "Сохни он от тайной травы" (см. т. I, стр. 260). В рукописи: "Сохни он от тайной отравы".
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов