Ладыженский Владимир Николаевич - Дни и встречи

В. Н. Ладыженский
Дни и встречи

Шестидесятые годы вызвали большой интерес к только что освобожденному крестьянству. И этот интерес тотчас же нашел себе отражение в художественной литературе. Появились писатели-народники. Большинство из них, впрочем, обладало скромными по размеру талантами, и их блеск они еще уменьшали, заливая его самой тенденциозной публицистикой. Но таково уже было требование времени, и оно сыграло свою роль в демократизации нашей литературы. Это можно сказать о многочисленных dii minores [буквально: младшие боги -- люди, занимающие второстепенное общественное положение] тогдашней беллетристики, а не о таком гиганте творческой мысли, каким был, например, Глеб Успенский. Беллетристика из народной жизни наполняла страницы журналов, и мы, тогда юноши, за нею с интересом следили. И я был очень обрадован товарищем, обещавшим меня познакомить с одним из писателей-народников, -- Павлом Владимировичем Засодимским. Я ждал этого знакомства, предполагая встретиться с одним из ярых революционеров. Дело в том, что имя Засодимского было известно тогда в литературных кружках и среди молодежи благодаря недавно напечатанному в "Отечественных записках" его роману -- "Хроника села Смурина". В романе этом, сколько помнится, мужики стремились исключительно к правде и стояли за правду. А его герой, Василий Кряжев, так прямо поражал своей стойкостью за "мир" и общественные интересы. Роман вышел отдельным изданием, часто спрашивался в библиотеках, распространению его не препятствовали. И все-таки в некоторых кружках молодежи были почему-то убеждены, что роман издан был за границей.

Неудивительно поэтому, что в лице Засодимского я ожидал встретить сурового и непреклонного революционера. Но совсем иное впечатление ожидало меня в маленькой квартирке пятого или шестого этажа. Были жарко натопленные три комнатки и среди них чрезвычайно добрый и ласковый человек с седыми вьющимися волосами, в бархатной художнической блузе. Это и был П. В. Засодимский. Он и тогда страдал какой-то грудной болезнью, боялся простуды, а по летам пил кумыс. Жил он вдвоем с женой, пожилой уже и тоже очень доброй женщиной, и жил очень небогато, на границе приличной бедности. Литературный заработок являлся для него, разумеется, единственным источником жизни. А для некрупных писателей это, как известно, тяжелый хлеб. Заботливость четы Засодимских друг о друге была поистине трогательной. И как в первое посещение, так и во все последующие, -- ибо я искренно подружился с семьей Засодимских и посещал их довольно часто, -- я всегда уносил впечатление чего-то задушевного и ласкового, впечатление идиллии, современных Филемона и Бавкиды. Таковыми они и были в своей всегда скромной, трудовой жизни. Многочисленные романы и повести Засодимского громким и большим успехом не пользовались, но писались всегда с хлопотливой любовью. Очевидно, Засодимский был призванным литератором и другим делом в жизни заниматься не мог бы, но литератором с небольшим и неярким талантом. Наибольшим успехом пользовались его детские рассказы, дававшие ему, кажется, и наибольший заработок. И пользовались, думается мне, потому, что в них личные свойства Засодимского как человека могли высказаться ярче, чем в художественном творчестве с задачами более крупными. Дожил Засодимский и до своего писательского юбилея, который праздновался прогрессивной частью русской литературы и собрал видных ее работников с Н. К. Михайловским во главе. И в юбилейных приветствиях отмечались и прекрасные его качества как человека, и то искреннее и всегда честное отношение к писательству, которому он, как мог и умел, служил всю свою жизнь.

В писательских юбилеях есть всегда много ненужного, фальшивого и забавно-помпезного. На многих присутствовал я и уходил чаще всего с чувством стыда. Ерики -- "да будет ему триумф" по праву принадлежат или народу или истории, а не тесным кружкам единомышленников. Но на этом довольно скромном празднике мне казалось, что писатель находит отраду в непреувеличенной оценке своей тяжелой трудовой жизни... Привожу здесь документ, оставленный мне в виде грамоты Засодимским после проведенного им у меня лета в деревне. Мне кажется, что он характеризует и его юмор и в перечне написанного за одно короткое лето указывает на сосредоточенность писательской работы Засодимского.

Вот эта грамота:

"Сим точно удостоверяю, что я, нижеподписавшийся, дворянин Империи Российской Павел Засодимский, он же Вологдин, Владимиров, Валевская и прочее и прочее и прочее, молитвами святых отцов, а также по приглашению добродетельного хозяина дома сего провел благопотребно лето 1888 года от Рождества Христова, а от сотворения мира 7396-е 1) За точность последних цифр не ручаюсь, ибо упоминаемое здесь происшествие случилось, по-видимому, во времена довольно отдаленные, здесь, в сельце Липнягах, или Липягах, у обладателя оного, Владимира Ладыженского, владельца оного Малого Трианона, многих овец, баранов и иных животных, коих десятою заповедью Моисеевой желать строго воспрещено, -- впрочем, за исключением жены и осла 2) Дабы не навлечь на себя нарекания за ложное толкование десятой заповеди, долгом считаю пояснить, что словами "за исключением жены и осла", я всеконечно не хотел провести ту мысль, что десятою заповедью якобы дозволяется желать осла и жены искреннего твоего. Отнюдь нет! Я только стремился указать на то, что вышесказанных домашних животных, насколько могу доверить свидетельству очей своих, у владельца Липягов еще не имеется, чего ради-для мною и сказано: "за исключением" и так далее. Жительствовал я оное лето в качестве негодяя и бездельника и в качестве такового не в похвалу себе и ближним моим не на поучение настрочил следующие писания, кои и тщусь, помедля мало, предать тиснению на страницах какого-нибудь российского ревю:

во-первых: рассказ под заглавием "История одной уставной грамоты" -- не из тех сюжетов, что бабам и девицам нравятся;

во-вторых: рассказ "О том, как поп Киргиза купил" -- по существу не столько трогательный, сколько глупый;

в-третьих: рассказ под заголовком "Старик", в коем читатель по желанию может найти и любовь, и розы, и чертей;

в-четвертых: повесть "Белый Левкой", о коей все умные рецензенты на свете, по совести говоря, должны в один голос заметить, что, судя по этому произведению, "нам известный" писатель, имярек, окончательно из ума выжил;

в-пятых: весьма основательно начата, но совершенно безосновательно не окончена повесть из жизни "любезных наших простолюдинов" -- под заглавием "Грех старого чабана";

в-шестых: набросана вчерне повесть "Недуг нашего времени", о коей могу только сказать, что уповаю на нее;

в-седьмых: начата статья об умственном движении во дни императора Александра I; статья "сама по себе" ничего, но не особенно тому радуюсь, ибо мню, что ни одна собака, кроме цензора, ее не прочитает;

в-восьмых: писаны, но не окончены, в шутливо-опереточном тоне весьма забавные очерки из времен царя Ирода.

Засим, -- 1) Сие стихотворение заимствовано мной с одной из спичечных коробок почтенного полковника Гессе,

Изъявив за угощенье

Вот 2) В слове "вот", по-видимому, не должно быть отыскиваемо особого смысла: сие речение, насколько можно догадываться, употреблено для сохранения размера стиха и без всякой задней мысли. Дети и некоторые поэты чаще впрочем в таких случаях ставят слово "уж"

признательность мою,

Я в сердечном восхищенье

За здоровье его 3) Под сим местоимением должен быть подразумеваем не кто иной, как сам , то есть Дон Трианонский

пью

то есть кумыс.

Дано в Липягах в 31 день, ненастный, июля месяца, а год смотри гораздо выше.

П. Засодимский".

Журнал "Вестник Европы" No 2, 1917 год

------------------------------------------

Исходник: "Труды Саратовской ученой архивной комиссии. Сердобский научный кружок краеведения и уездный музей" -- http://www.oldserdobsk.ru/1000/052/1052060.html