Крестовская Мария Всеволодовна - Семейные неприятности

М. В. Крестовская

Сынъ.-- Немудреные.-- Семейныя непріятности.-- Имянинница.-- Сонъ въ лѣтнюю ночь.-- Дѣти.-- Первое счастье.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія М. М. Стасюлевича, В. О., 5 л., 28
1896

СЕМЕЙНЫЯ НЕПРІЯТНОСТИ.
(Разсказъ).

Генеральша вошла въ комнату дочери съ какимъ-то особенно радостно-торжественнымъ видомъ.

-- Меричка, мой другъ,-- сказала она тоже особеннымъ, торжественнымъ голосомъ:-- пріѣхалъ князь; поди къ нему, онъ хочетъ тебя видѣть.

-- Ахъ, maman,-- проговорила Мери, тревожно поднимая на мать глаза:-- мнѣ лучше не ходить...

-- Полно, полно, ma chère, почему тебѣ не ходить? Это даже невѣжливо! Вы переговорите, и все рѣшится. Неволить тебя вѣдь никто не будетъ!-- прибавила она немного уже суше.

Но Меричка опустилась на стулъ и нервно сжимала себѣ руки.

-- Нѣтъ, maman, я лучше не пойду!-- повторила она рѣшительно:-- что я могу сказать ему?

-- Это ужъ твое дѣло, что сказать! Быть можетъ, ты даже скажешь ему то, чего и сама не ожидаешь теперь!-- И генеральша съ лукавой улыбкой ласково потрепала дочь по щекѣ.

-- Нѣтъ, maman, я знаю, что я ему отвѣчу! потому-то я и не хочу идти! Лучше вамъ самой сказать ему, что это невозможно.

-- Ну не торгуйся, ma chère, не торгуйся!-- прервала генеральша, опять слегка морщась и принимая съ головы дочери свою руку.-- Такъ не дѣлается въ подобныхъ случаяхъ. Я сказала ему, что пришлю тебя, и ты должна идти. Но вотъ что, мой другъ,-- заговорила она вдругъ рѣшительнымъ и дѣловымъ тономъ, съ легкими нотками тревожной просьбы:-- послушай мать! Подумай, отъ какой партіи ты отказываешься. Мери, душа моя, нельзя же быть всегда упрямымъ ребенкомъ, ты потомъ -- ахъ, какъ!-- сожалѣть будешь! да поздно будетъ, не вернешь! Такіе женихи, мой ангелъ, какъ князь, каждый день не являются. Повѣрь мнѣ.

-- Но у меня вѣдь уже есть женихъ, мама!

-- Ахъ Боже мой!-- генеральша нетерпѣливо передернула плечами:-- все это вздоръ, ma chère! Точно отказать нельзя!

-- Но я вовсе не хочу отказывать ему!-- воскликнула Мери горячо.-- Я люблю его, мама!

-- Ну, мой другъ, это и разлюбить можно,-- сказала генеральша съ сердитымъ презрѣніемъ.

-- Нѣтъ, мама, этого нельзя. По крайней мѣрѣ я такъ не могу. Все время любить человѣка, а потомъ взять и разлюбить только потому, что другой, богаче и знатнѣе, сдѣлалъ предложеніе! Я бы не уважала себя...

-- Ахъ, мой другъ, перестань, пожалуйста. Все это только фразы и однѣ фразы. Не уважала бы себя! Скажите пожалуйста, какъ трогательно! Объ жизни, матушка, пора подумать, да позаботиться о томъ, какъ устроить ее для себя лучше, а не объ уваженіяхъ и значеніяхъ разныхъ трактаты разводить. Ну что твой Николай Николаевичъ, мелкопомѣстный какой-то...

-- Для меня это все равно, мама. Я люблю его.

-- Ахъ, Богъ мой!-- затвердила одно:-- люблю да люблю, и знать ничего не хочетъ! Удивляюсь, матушка, что ты въ немъ нашла только! Некрасивъ, старикъ...

-- Господи, мама, да какой же онъ старикъ?

-- Для тебя, мой другъ, старикъ. Ему 37, а тебѣ 18 лѣтъ -- вдвое старше! Да ты сравни только его и князя. Князь молодъ, красивъ, воспитанъ, богатъ, уменъ, добръ, благороденъ, любитъ тебя...

-- Николай Николаевичъ тоже любитъ меня, мама... и, полагаю, не меньше князя.

-- Ну, я тамъ ужъ не знаю, кто меньше, кто больше, не мое дѣло. "Мое" дѣло указать, тебѣ истинную дорогу и устроить твое счастье! Я никогда не раздѣляла твоего пристрастія къ Николаю Николаевичу; по-моему, онъ тебѣ совсѣмъ не пара, а если раньше молчала, то только потому, что знала, какъ трудно въ нынѣшній вѣкъ выдти замужъ небогатой дѣвушкѣ, да еще въ провинціи. Но разъ, что является выборъ,-- и какой выборъ, ma chère!-- то мой прямой долгъ наставить тебя.

-- Вы говорите, мама, что Николай Николаевичъ мнѣ не пара, а я думаю, что я князю тоже совсѣмъ не пара. Ему не такую жену нужно...

-- Ну, ma chère, это ужъ не твое дѣло, онъ и самъ за себя подумать можетъ.

-- Онъ человѣкъ свѣтскій, знатный, а я...

-- А ты? Что же ты по-твоему такое?-- воскликнула генеральша съ негодованіемъ.-- Это вотъ все либеральныя фразы вашего достойнаго Николая Николаевича! Скажи, пожалуйста, давно ты это въ мѣщанки-то приписалась? Слава Богу, отецъ твой, кажется, заслуженный генералъ, я тоже стараго дворянскаго рода; въ губерніи къ намъ всѣ относятся съ полнымъ почтеніемъ и уваженіемъ; воспитывали мы тебя какъ нельзя лучше, ничего ужъ, кажется, на это не жалѣли, гувернантокъ прямо изъ Швейцаріи выписывали,-- такъ чѣмъ же ты это князю не пара? Ахъ, да что съ тобой разговаривать, съ тобой вѣдь, матушка, не сговоришь, вѣдь это даже неприлично, наконецъ, заставлять порядочнаго человѣка ждать столько времени въ гостиной! Вѣдь онъ не лакей! Иди, сдѣлай милость, не срами меня!

Мери, съ привычно-покорнымъ видомъ слушавшая мать, задумчиво встала съ кресла.

Генеральша съ облегченіемъ вздохнула.

"Ну, слава Богу,-- подумала она: -- хоть выйти-то уговорила! Нѣтъ, въ наше время все это гораздо проще было. Дѣвушки сами понимали свои выгоды. А нынче имъ хоть совсѣмъ замужъ не выходить, такъ и то пожалуй не бѣда".

-- Постой, постой, Меричка!-- заговорила она вдругъ поспѣшно, когда дочь подошла уже къ двери:-- у тебя всѣ волосы растрепаны: дай-ка я поправлю.

И слегка дрожащей отъ волненія рукой, она наскоро, заботливо оправляла дочери волосы и бантики на лифѣ, тревожно осматривая ее всю своимъ зоркимъ взглядомъ.

-- Ну иди, Христосъ съ тобой!-- сказала она, набожно крестя дочь:-- Христосъ съ тобой, мое дитя!-- И она уже хотѣла отворить передъ дочерью дверь, но вдругъ передумала, и, горячо обнявъ ее, заговорила поспѣшно, со слезами на глазахъ и съ страстной мольбой въ голосѣ, стараясь въ то же время не очень задерживать дочь:

-- Меричка, дитя мое, успокой ты насъ, стариковъ; ты только подумай, какъ мы съ отцомъ будемъ счастливы, когда ты согласишься! Меричка, вѣдь намъ не долго уже жить... мы всю жизнь приносили тебѣ въ жертву... пожалѣй же и ты насъ хоть немного...

-- Ахъ, мама, зачѣмъ вы такъ искушаете меня! Это нехорошо съ вашей стороны,-- сказала Мери со слезами на глазахъ.

-- Нѣтъ, мой ангелъ, это хорошо, это мой святой долгъ... Ты только подумай,-- князь увезетъ тебя въ Петербургъ, представитъ ко двору, введетъ тебя въ самый аристократическій кругъ; ты будешь вездѣ путешествовать, будешь блистать; у тебя будетъ свой домъ, великолѣпныя лошади, роскошные брильянты, прелестныя дѣти, ангелъ мой!.. Развѣ тебѣ непріятно будетъ, что твоя дочь -- вдругъ княжна! сынъ -- князь...

Меричка, съ томительной тоской и отчаяніемъ, подняла руки, какъ бы инстинктивно защищая себя отъ этихъ соблазновъ.

-- Мама!-- воскликнула она съ болью:-- зачѣмъ, зачѣмъ вы мнѣ говорите все это... это нехорошо, мама, это нечестно. Ну пустите же меня! Вѣдь вы же сами говорили, что онъ ждетъ!

-- Иди, иди, мой другъ, мое дитя милое, и да вразумитъ тебя Господь! иди, моя дорогая!-- И наскоро перекрестивъ дочь еще разъ, генеральша сама растворила передъ ней дверь въ сосѣднюю комнату, и Меричка вышла, притворивъ за собой дверь, а генеральша отерла себѣ глаза, но слезы опять набѣжали на нихъ.

"О, Господи, Господи, будь милосердъ, вразуми ее, глупую! Тутъ ничего не услышишь..." подумала она, волнуясь и не зная, остаться ли ей здѣсь дожидаться окончанія дѣла, или идти въ столовую, изъ которой можно было все подслушать.

"Пойти развѣ туда? Нѣтъ ужъ лучше здѣсь останусь -- еще замѣтятъ пожалуй... неловко. Господи, Господи, образумь ее и настави... И какія онѣ нынче всѣ мудреныя стали, не разберешь даже... Нѣтъ, какъ можно ихъ съ нами сравнить -- мы куда умнѣе были..." И съ тревожной тоской и надеждой, генеральша опустилась на ближайшее къ двери кресло, и безпокойно вздыхая, то снова начинала мысленно молиться, то наклонялась къ самой щелочкѣ въ двери, стараясь хоть отсюда прислушаться, не слышно ли, что говорятъ въ гостиной Мери съ княземъ.

Мери быстро прошла черезъ столовую и вошла въ гостиную, гдѣ ждалъ ее князь. Когда она показалась въ дверяхъ, князь поспѣшно поднялся навстрѣчу къ ней, и хотя Мери не глядѣла на него, но она невольно чувствовала такое томительное ожиданіе въ лицѣ его, что ей стало мучительно жаль его, и она смутилась еще больше.

Съ робкой улыбкой она протянула ему свою холодную руку, чувствуя въ то же время, что онъ глядитъ на нее и съ тревогой, и съ надеждой, и со страхомъ, какъ бы силясь по лицу ея прочесть ея отвѣтъ.

Тогда она молча подняла на него глаза, и выраженіе въ нихъ было такое виноватое и страдающее, что онъ невольно понялъ ее, и рука его, такъ горячо сжимавшая ея руку, дрогнула и опустилась.

Мери чувствовала, что онъ понялъ все, и что объясненіе ихъ въ сущности уже кончено и прибавить къ нему словами почти уже нечего, но кончить его такъ странно и молча было все-таки же нельзя, и она сознавала, что нужно что-нибудь сказать и не знала что... Но князь самъ помогъ ей.

-- Ваше лицо не предсказываетъ мнѣ ничего добраго,-- сказалъ онъ, смотря на нее грустнымъ пытливымъ взглядомъ, но въ голосѣ его при этихъ словахъ все еще звучала робкая, но настойчивая надежда влюбленнаго человѣка, который не можетъ сразу отрѣшиться отъ всѣхъ своихъ радостныхъ грёзъ и желаній.

-- Да, князь,-- сказала она тихо:-- это правда...

Онъ слегка вздохнулъ, какъ будто бы наперекоръ своимъ словамъ не ожидалъ отъ нея такого отвѣта.

-- Правда...-- повторилъ онъ за ней. Нѣсколько мгновеній, казавшихся ей страшно долгими, они молча стояли другъ противъ друга, и на вискѣ его поблѣднѣвшаго лба билась какая-то жилка.

Но черезъ минуту онъ поднялъ голову, и взглядъ его слегка оживился.

-- Я знаю,-- заговорилъ онъ нервно,-- что больше я не долженъ былъ бы ни о чемъ васъ спрашивать... Но... но, быть можетъ, вы скажете мнѣ причину... быть можетъ, я могу еще надѣяться... быть можетъ, когда нибудь вы... передумаете...-- И снова взявъ ея руки и горячо сжимая ихъ, онъ смотрѣлъ ей прямо въ глаза съ ожившей на мгновеніе надеждой.

Мери тихо покачала головой и отвела отъ него свои руки.

-- Нѣтъ, князь,-- сказала она грустно: -- я не могу передумать! Я уже дала слово... другому...

-- А...-- онъ молча, съ невольнымъ страданіемъ въ лицѣ, которое стыдливо хотѣлъ скрыть, отвернулся отъ нея, и жилка на вискѣ его забилась чаще и сильнѣе.

Мери машинально смотрѣла на эту бьющуюся жилку, на его красивый профиль съ тонкимъ прямымъ носомъ и темными волосами на лбу, и ей было мучительно жаль его. Она знала, что еслибы онъ пріѣхалъ раньше, когда она не успѣла еще полюбить Николая Николаевича и дать ему слово, то она съ радостью позволила бы себѣ любить этого молодого, добраго, красиваго человѣка и была бы счастлива, когда онъ предложилъ бы ей сдѣлаться его женой и раздѣлить съ нимъ жизнь такую пріятную и невольно завлекавшую ея. Тогда полюбить его ей было бы такъ легко, стоило бы только дать себѣ волю. Но тогда этого не случилось, а теперь она не желала давать себѣ эту волю, которая могла бы разбить жизнь Николая Николаевича. Напротивъ теперь, когда ея мать стала къ нему такъ несправедлива и всѣ, не думая объ немъ и объ его страданіяхъ, старались заставить ее разлюбить его, она относилась къ нему еще нѣжнѣе. За это страданіе и обиды, которыя онъ выносилъ изъ-за нея, она полюбила его еще горячѣе и еще упорнѣе рѣшилась сдѣлаться его женой и не измѣнить ему, несмотря ни на что. И все-таки же въ эту минуту, когда она окончательно должна была отказать князю, ей было почему-то грустно и чего-то жаль...

Они стояли молча, не глядя другъ на друга, думая каждый свои невеселыя думы и какъ будто безсознательно медля разстаться навсегда. Князь, о чемъ-то задумавшись, печально глядѣлъ въ открытое окно и, казалось, забылъ, что они все уже сказали другъ другу и ему остается только уйти. И, стоя подлѣ него, Мери удивлялась, отчего онъ такой красивый, умный, знатный, "идеальный женихъ", какъ называла его генеральша, полюбилъ именно ее, такую неинтересную, самую обыкновенную дѣвушку, тогда какъ въ него была влюблена Меми Яблонская, считавшаяся первой красавицей въ губерніи! Да и не одна Меми Яблонская, всѣ дѣвушки и женщины бѣгали здѣсь за нимъ, а онъ выбралъ вдругъ ее, маленькую и невзрачную, у которой даже и поклонниковъ никогда не было. И отчего она, въ свою очередь, изъ всѣхъ, кого она знала, молодыхъ умныхъ и красивыхъ, полюбила Николая Николаевича, совсѣмъ не блестящаго, ничѣмъ не выдающагося и даже некрасиваго! И отчего это всегда, большей частью, случается такъ странно!..

Но князь, проведя рукой по лбу, очнулся отъ своей задумчивости.

-- Да,-- сказалъ онъ съ легкимъ вздохомъ,-- я мечталъ о большомъ счастьѣ... но... значитъ оно не суждено мнѣ. Что дѣлать!...-- прибавилъ онъ съ грустной, болѣзненной улыбкой.-- И такъ, мнѣ остается только проститься съ вами и пожелать хоть вамъ того счастья, о которомъ я мечталъ для себя...

Онъ пожалъ ея руку нѣжно, но уже не такъ горячо, какъ въ ту минуту, когда она только-что вошла и онъ такъ радостно бросился ей навстрѣчу.

-- Богъ дастъ,-- сказала она съ смущенно застѣнчивой лаской, отвѣчая на его пожатіе и поднимая на него виноватые глаза,-- вы скоро разлюбите меня. Когда вы уѣдете, вы убѣдитесь, что во мнѣ не было ничего хорошаго, что вамъ это" только такъ казалось. Быть можетъ, вы скоро встрѣтите другую дѣвушку, гораздо болѣе меня достойную вашей любви, которая будетъ гораздо, гораздо лучше меня. И я увѣрена, я знаю, что она полюбитъ васъ,-- васъ такъ легко полюбить -- сказала она горячо.

-- Легко!-- сказалъ онъ горько.-- Вѣдь вы же не полюбили!

Мери вспыхнула и опустила глаза.

-- Я... я совсѣмъ другое дѣло...-- сказала она смущенно и подумала опять, что если бы не Николай Николаевичъ, то и она съ радостью полюбила бы. Но сказать ему этого она не могла и знала, что даже и думать такъ не слѣдуетъ.

-- Во всякомъ случаѣ все это очень печальныя утѣшенія для меня,-- сказалъ князь съ той грустной насмѣшливой улыбкой, съ которой взрослые смотрятъ на маленькихъ дѣтей, когда тѣ наивными ласками и обѣщаніями стараются утѣшить ихъ въ какомъ-нибудь большомъ горѣ. И Мери невольно подумала, что это дѣйствительно плохое утѣшеніе, потому что еслибы ея Николай Николаевичъ вдругъ разлюбилъ бы ее и женился бы на другой, то ее не могло бы утѣшить то сознаніе, что онъ некрасивъ не блестящъ и что, быть можетъ, явится на его мѣсто кто-нибудь другой, кто также полюбитъ ее.

Но все-таки же она хотѣла хоть какъ-нибудь утѣшить его -- любя сама, она такъ живо понимала его горе, и это горе мучило ее тѣмъ болѣе, что она сама же была въ немъ виновата.

-- Я не зайду проститься къ вашей мамѣ и отцу,-- сказалъ князь, беря свою шляпу,-- будьте добры, передайте имъ мое извиненіе и пожеланіе всего лучшаго. Вѣроятно, мнѣ уже не придется увидѣться съ ними скоро. Я уѣзжаю завтра въ Петербургъ!

-- Завтра?...-- Она слегка покраснѣла, и ей вдругъ стало жаль, что князь уѣзжаетъ такъ скоро и она уже никогда не увидитъ больше его милаго, симпатичнаго ей лица, не услышитъ его голоса, въ которомъ, при обращеніи къ ней, звучало всегда столько нѣжной любви.

Когда князь еще разъ крѣпко поцѣловалъ на прощанье ея руку и вышелъ, Мери осталась посреди комнаты, задумчиво смотря ему вслѣдъ. Она знала, что сейчасъ войдетъ генеральша, узнаетъ, что все кончено и страшно разсердится не только на нее, но и на Николая Николаевича, и даже на бѣднаго генерала: потому что она всегда, на кого бы ни сердилась, сердилась за одно ужъ и на мужа. И это предстоящее объясненіе тревожило и пугало Мери тѣмъ обычнымъ страхомъ, который она еще съ дѣтства привыкла чувствовать къ матери въ случаяхъ какихъ-нибудь своихъ провинностей.

И дѣйствительно, какъ только въ передней дверь за княземъ затворили, генеральша осторожно просунула голову въ своемъ нарядномъ чепцѣ съ лиловыми лентами, и увидѣвъ, что Мери одна, поспѣшно вошла въ гостинную.

-- Ну что?-- спросила она тревожно, вглядываясь въ смущенное лицо дочери, и вдругъ въ какомъ-то отчаяніи взмахнула руками и заплакала.

-- Богъ съ тобой! Богъ съ тобой!-- вскрикнула она съ истерическимъ уже упрекомъ.-- Ты всегда, всегда была эгоисткой, никогда насъ не жалѣла, никогда о насъ не думала. Богъ съ тобой! Отнынѣ я тебѣ ничего не скажу, живи какъ знаешь, выходи за своего бирюка, хорони себя въ деревнѣ, паси, матушка, коровъ, коли тебѣ это нравится! Будь, будь, милая, коровницей, коли не захотѣла быть княгиней! Мы-то ее наряжали, мы-то ее няньчили, изъ послѣднихъ денегъ сотни на ея воспитаніе да туалеты выбрасывали, во всемъ себѣ отказывали, всю жизнь ей въ жертву приносили! А она... вотъ вамъ благодарность, милые родители, за всѣ ваши труды и попеченія! Вотъ она вамъ!

-- О, мама!-- воскликнула Мери жалобно, съ глазами, полными слезъ.

-- Ахъ, оставь, матушка, сдѣлай милость, не притворяйся! Всѣхъ на своего бирюка промѣняла, подумаешь, сокровище какое нашла. Нигилистъ проклятый!

Глаза Мерички вспыхнули, и голосъ задрожалъ негодованіемъ.

-- Когда не было князя, вы сами мама, желали этого брака. Зачѣмъ же вы браните его теперь, что онъ вамъ сдѣлалъ, мама?

-- Слышите! что онъ мнѣ сдѣлалъ? Дочь отнялъ, сударыня, дочь! Что сдѣлалъ! Богъ тебѣ судья, Богъ! Онъ тебя еще накажетъ! Увидишь, какое сокровище пріобрѣла! Погоди, матушка, еще наплачешься,-- онъ тебя къ рукамъ-то приберетъ, помучаешься съ нимъ довольно! И такъ тебѣ и нужно будетъ! Сама выбирала, сама въ пропасть кидалась, такъ и наслаждайся и радуйся, но меня, милая, прошу ужъ не упрекать; я заранѣе во всемъ, что бы ни случилось, руки умываю. Желаешь своего бирюка -- бери, никто больше не препятствуетъ; желаешь съ нимъ коровъ пасти -- паси, милая, паси, сдѣлай милость, наслаждайся, матушка! Ахъ, ты, княгиня! Да и князь-то твой глупъ, какъ я погляжу, было чѣмъ плѣняться, лучшаго ничего не нашелъ! О, дура! Покаешься, матушка, покаешься, да поздно будетъ!

И сильно хлопнувъ дверью, генеральша, вся красная и задыхающася отъ волненія, вышла изъ комнаты, бросивъ на дочь послѣдній, уничтожающій взглядъ.

Мери, съ дрожащимъ подбородкомъ и потемнѣвшими глазами, осталась на своемъ мѣстѣ, молча выдержавъ потокъ материнскаго негодованія.

Сначала она была смущена, чувствуя свою вину передъ матерью, и когда та заплакала, она хотѣла броситься къ ней на шею и, цѣлуя ея руки, просить у нея прощенія за то, что такъ огорчила ее; но когда генеральша въ своихъ оскорбленіяхъ задѣла Николая Николаевича, слезы ея высохли, и желаніе цѣловать мать и просить у нея прощенія пропало. И даже бѣдный князь, поднимавшій раньше въ душѣ ея какую-то глубокую нѣжную жалость, сдѣлался ей вдругъ непріятенъ, какъ виновникъ всѣхъ тѣхъ оскорбленій, которыя наносились теперь Николаю Николаевичу. Возмущенная и оскорбленная ими до глубины души, она невольно сказала себѣ, что теперь уже ничто въ мірѣ не заставитъ ее отречься отъ него и что съ этой минуты онъ будетъ ей дороже и милѣе, чѣмъ когда-либо и чѣмъ кто-либо на всемъ свѣтѣ.

Какъ только дверь съ громомъ захлопнулась за генеральшей, отворилась тихонько противоположная дверь, и на порогѣ ея показался генералъ, въ своей старенькой военной тужуркѣ, съ замаслившимися красными отворотами и съ короткой трубкой-"носогрѣйкой", какъ называлъ ее генералъ, въ зубахъ, подъ сѣдыми, порыжѣвшими и прокоптившимися отъ табаку усами.

Генералъ имѣлъ привычку отдыхать послѣ обѣда часика два, но крикъ жены разбудилъ его на этотъ разъ нѣсколько ранѣе, и осторожно, стараясь не попасться на глаза своей раздраженной супруги, онъ вышелъ узнать, что случилось.

Генералъ всегда чувствовалъ себя не совсѣмъ покойно, когда генеральша сердилась, и предпочиталъ въ это время или тихонько сидѣть у себя въ кабинетѣ, перелистывая газеты или еще тише уходить совсѣмъ изъ дома; но любопытство, къ которому генералъ былъ нѣсколько склоненъ, нерѣдко увлекало его, заставляя не во-время показаться на глаза генеральшѣ.

-- На кого мама сердится?-- спросилъ онъ шопотомъ, увидѣвъ дочь.

Мери обернулась къ нему и разомъ увидѣла всю его невысокую плотную фигурку съ бѣленькимъ Георгіемъ въ петличкѣ старой тужурки и его полныя, красныя, бритыя щеки, всегда коловшія ее, когда она цѣловала его, и добрые выпуклые голубые глаза, и милую круглую лысину, въ которую она почему-то особенно любила цѣловать его. Чувство глубокой нѣжности и любви къ нему сильнѣе охватило ее; горечь материнскихъ обидъ почувствовалась еще больнѣй, и она бросилась къ отцу на шею и горько заплакала, какъ часто дѣлала это бывало еще въ дѣтствѣ, когда послѣ какого-нибудь разноса убѣгала къ нему и плакала, прижимаясь къ его щекѣ и пряча свое личико въ этой же самой, такъ хорошо знакомой ей, старой тужуркѣ его, безъ которой она почти не могла себѣ его представить и которая, даже и пахла такъ же, какъ онъ самъ, прокопченымъ запахомъ Жуковскаго табаку.

-- Ну, ну, ну,-- сказалъ смутившійся при видѣ дочернихъ слезъ генералъ:-- видно досталось-то намъ самимъ? И онъ нѣжно погладилъ ее по мягкимъ, гладко причесаннымъ волосамъ.

-- Пойдемте, папа!-- сказала Мери, увлекая отца изъ гостиной въ болѣе безопасный кабинетъ его.

-- Папа,-- сказала она тихо, останавливаясь передъ нимъ и смотря прямо въ его добрые глаза.-- Сейчасъ пріѣзжалъ князь и сдѣлалъ мнѣ предложеніе

-- А!-- генералъ одобрительно крякнулъ, и лицо его просвѣтлѣло счастливой, добродушной улыбкой.

-- Но я ему отказала, папа!

-- Гм...-- лицо генерала слегка померкло, и онъ неодобрительно покачалъ головой.

Мери пытливыми глазами смотрѣла на него, и когда онъ неодобрительно покачалъ головой, она вся вдругъ ярко вспыхнула и съ горячимъ негодованіемъ накинулась на отца.

-- Папа, неужели же и вы будете говорить то же, что и мама? Но вѣдь я же невѣста другого, вѣдь я же люблю Николая Николаевича, вѣдь я же раньше еще дала ему слово! Развѣ вы это забыли?

Генералъ дѣйствительно не то, чтобы забылъ, но какъ-то упустилъ изъ виду этотъ фактъ. Николай Николаевичъ уже болѣе мѣсяца былъ въ деревнѣ, подготовляя тамъ все къ новому хозяйству, а князь послѣднее время бывалъ у нихъ почти каждый день. Всѣ разговоры о Николаѣ Николаевичѣ неохотно заминались, тогда какъ князь служилъ въ нихъ самой интересной темой, и генеральша такъ горячо мечтала о томъ, чтобы князь сдѣлалъ предложеніе Мери, что и самъ генералъ началъ также мечтать объ этомъ довольно усердно. Онъ очень любилъ дочь и желалъ для нея всего самаго лучшаго, а князь, и. по его мнѣнію, былъ партія самая лучшая, какую только они могли желать для дочери. И ему было бы чрезвычайно пріятно, еслибы она вышла за него. Но если она сама этого не хотѣла, то и генералъ переставалъ желать этого, а если они съ Николаемъ Николаевичемъ любили другъ друга и желали жениться, то и генералъ тоже отъ души желалъ того же, тѣмъ болѣе, что съ Николаемъ Николаевичемъ они были уже старинные пріятели, къ которому онъ давно привыкъ, чувствуя себя съ нимъ гораздо свободнѣе и пріятнѣе, чѣмъ съ свѣтскимъ княземъ, невольно стѣснявшимъ его.

-- Ну такъ и отлично, дѣвчурка,-- сказалъ онъ успокоительно, разомъ рѣшивъ, что и Николай Николаевичъ въ сущности прекрасный человѣкъ, отличный хозяинъ и будетъ прекраснымъ мужемъ.-- Кого любишь, за того и иди; мы неволить не будемъ, это твое дѣло, дѣвчурка, тебѣ жить придется, а не намъ,-- мы старики свое ужъ отжили, теперь на тебя порадуемся!

-- Папа,-- сказала Мери, кладя ему на шею руки съ какимъ-то строгимъ выраженіемъ въ своихъ мягкихъ лучистыхъ глазахъ.

-- Скажите мнѣ, что я поступила такъ, какъ слѣдуетъ, что вы это одобряете, и что вамъ было бы непріятно, еслибы я поступила иначе! Скажите мнѣ это, папа!-- И она пытливо, какъ будто боясь, что отецъ думаетъ не совсѣмъ такъ, какъ, по ея мнѣнію, долженъ былъ думать, глядѣла въ его доброе полное лицо, точно силясь по немъ прочесть всѣ его мысли и чувства.

Но отецъ обнялъ и крѣпко поцѣловалъ ее, прижавъ къ себѣ.

-- Такъ, такъ, дѣвчурка, ты у меня хорошій человѣкъ,-- сказалъ онъ.

Генералъ былъ не мастеръ говорить, особенно въ торжественныхъ случаяхъ, но въ глазахъ его, добрыхъ и ясныхъ, Мери прочла всѣ его мысли и нашла, что онъ думаетъ объ этомъ дѣлѣ именно такъ, какъ и нужно было думать, что онъ доволенъ ею и что они горячо и нѣжно любятъ другъ друга.

Тогда она чему-то весело разсмѣялась сквозь стоявшія еще въ глазахъ ея слезы, нѣжно обняла его, и они опять крѣпко поцѣловались, счастливые и довольные другъ другомъ.

Но гдѣ-то вдалекѣ послышался раздраженный голосъ генеральши.

Они безпокойно взглянули другъ на друга, и генералъ вдругъ сталъ торопливо разстегивать свою тужурку.

-- Гдѣ мой сюртукъ, Машенька, дай-ка мнѣ его, милая,-- заговорилъ онъ смущенно и не глядя на дочь.

Но Мери вдругъ стало страшно остаться безъ него "теперь", и она взглянула на него просящими глазами.

-- Развѣ вы уйдете, папа?

-- Да, душенька, ненадолго, такъ, пройтись, немножко, да кстати ужъ и къ Ивану Петрович узайду на минуточку.

Но Мери знала, что значитъ "эта минуточка" у Ивана Петровича: тамъ они засядутъ въ винтъ и генералъ вернется только часамъ къ 12 ночи.

Она нерѣшительно, какъ бы все еще надѣясь, что отецъ не уйдетъ и не оставитъ ее одну съ разсерженной матерью, печально подавала ему его сюртукъ, но генералъ старался не глядѣть въ лицо дочери, чувствуя передъ ней свое маленькое преступленіе, и поспѣшно натягивалъ съ ея помощью сюртукъ.

Въ душѣ онъ былъ смущенъ и колебался: уйти ему или не уйти. Съ одной стороны, ему было жаль дочку и немножко совѣстно передъ ней, но, съ другой стороны, онъ зналъ, что если не уйдетъ во-время, то сейчасъ явится генеральша, которая всегда, когда сердилась на кого-нибудь, то сердилась за одно ужъ и на него, и начнетъ жаловаться, плакать, кричать, обвинять его въ трусости и безхарактерности и требовать, чтобы онъ сдѣлалъ дочери хорошее внушеніе, подѣйствовавъ на нее своей родительской властью, и онъ очутится между двухъ огней. Не разъ приходилось генералу за его долгую боевую жизнь быть подъ страшнымъ непріятельскимъ огнехмъ, и никогда мужество и присутствіе духа не оставляли его тамъ и не даромъ получилъ онъ свой бѣленькій крестъ, которымъ такъ гордился; но тѣмъ не менѣе, когда генеральша сердилась на него, она всегда презрительно называла его трусомъ -- и была отчасти права.

И смотря, какъ отецъ съ сконфуженнымъ, покраснѣвшимъ еще больше, лицомъ торопливо застегивалъ свой сюртукъ, Мери думала все это, и ей вдругъ стало такъ жаль его, что приливъ нѣжности и любви къ нему съ новой силой охватилъ ее.

Пускай лучше мать бранитъ одну ее, она не такъ боится! И съ доброй, веселой улыбкой она подала ему фуражку и сама тихо и осторожно проводила его въ переднюю, поцѣловавъ въ послѣдній разъ крѣпкимъ беззвучнымъ поцѣлуемъ.

Затворивъ за нимъ дверь, она опять побѣжала въ гостиную, распахнула окно, сѣла на подоконникъ и стала глядѣть въ слѣдъ удалявшемуся отцу, весело кивая и улыбаясь ему издали.

Послѣдніе лучи солнца гасли въ розовыхъ, разбросанныхъ по всему небу, облакахъ и кидали нѣжный отсвѣтъ въ темную гостиную.

Вся улица, тонувшая въ садахъ, была залита ихъ лучами, и деревья со свѣжей, только-что распустившейся зеленью, рдѣли на солнцѣ своими позлащенными верхушками.

Мери глядѣла на эти розовыя тучи, и какое-то тихое радостное чувство охватывало ея душу...

-- Ничего, все обойдется... Мама посердится, посердится, а потомъ перестанетъ, она тоже добрая... онѣ опять помирятся, а потомъ пріѣдетъ Николай Николаевичъ... О, милый, милый, какъ она его любитъ... какъ любитъ... и папа милый и всѣ, всѣ -- весь свѣтъ милый... и все дурное пройдетъ, останется одно хорошее...

И съ свѣтлой вѣрой молодости она улыбалась счастливою, радостной улыбкой и удаляющейся фигурѣ отца, и молодой зелени на деревьяхъ, и розовымъ облакамъ на небѣ, и своимъ мечтамъ, и своей молодой жизни, которая только-что начиналась для нея...

Апрѣль 1888 года.