Книговод

Визири, или Очарованный лавиринф

Левшин Василий Алексеевич


ВЕЗИРИ
ИЛИ
ОЧАРОВАННЫЙ
ЛАВИРИНѲЪ.

ПОВѢСТЬ ВОСТОЧНАЯ

ЧАСТЬ II.

Переведена ВАСИЛЬЕМЪ ЛЕВШИНЫМЪ.

въ Москвѣ
Въ Университетской Типографіи у Н. Новикова.
1780 года.

  

ОДОБРЕНІЕ.

   По приказанію Императорскаго Московскаго университета Господъ Кураторовъ, я читалъ книгу подъ заглавіемъ Везири или Очарованный Лавиринѳъ, и не нашелъ въ ней ничего противнаго наставленію, данному мнѣ о разсматриваніи печатаемыхъ въ Университетской Типографіи книгъ, почему оная и напечатана быть можетъ. Коллежскій Совѣтникъ, Краснорѣчія Профессоръ и Ценсоръ печатаемыхъ въ Университетской Типографіи книгъ,

АНТОНЪ БАРСОВЪ.

ВЕЗИРИ
ИЛИ
ОЧАРОВАННЫЙ
ЛАВИРИНѲЪ.

   Законы гостепріимства содержатся въ такой чести отъ Азіатскихъ народовъ, что Сагебъ не могъ, не взирая на почтеніе къ посланнику премудраго, оправдать слова его къ Цериру; но узнавъ, по чьему приказанію онъ такъ говорилъ, объялся скорбію по мѣрѣ преизящнаго своего сердца, и во уединенные часы ночи упражнялся разсужденіями, каковыми бы средствами отвратить злосчастіе отъ своего любезнаго гостя.
   Царевичъ между тѣмъ при самыхъ грозимыхъ ему нещастіяхъ былъ не очень безпокоенъ. Сколь ни былъ гордъ и вспыльчивъ правъ его, столькожъ былъ онъ и великодушенъ; онъ самъ призналъ проступокъ свой, въ который, не успѣвъ одуматься, едва опять не впалъ; укорялъ себя въ поступкѣ противу невольника, и считалъ слова свои за пустый звукъ чувствительности, кою не могъ признать неприличною. Что найдетъ онъ Перизаду, составляло надежду, довольно пріятную его желаніямъ; что жъ найдетъ ее скоро, не смѣла вѣрить тему любовь его.
   По сему ни чуть не безпокоился онъ заботами о самомъ себѣ, но занимался только повѣствованіемъ Сагеба, коего добродѣтели приводили его во удивленіе, а при томъ умножалось нѣжное участіе его любопытства, каковымъ образомъ толь темная связь судебъ разрѣшилась.
   Едва только все оживляющій день насталъ, Сагебъ и Цериръ побуждаемые склонностію взаимныхъ намѣреній сошлись въ сѣни на холмѣ находящейся. Тамъ привѣтствовали они себя пріятною улыбкою встречающейся радости, сѣли на краю источника, и Сагебъ по прозбѣ Церира началъ.
  

Продолженіе повѣствованія.

   Дошедъ къ высочайшей степени отчаянія, и повидимому лежа бездыханенъ въ той пустынѣ, получилъ я помощь покаянную отъ вѣчно бодрствующаго Провидѣнія въ таковомъ мѣстѣ, гдѣ всего меньше я оныя ожидалъ. Заключи о моемъ изумленіи, Царевичь, когда я пришедъ въ себя, нашелся въ рукахъ Ааровыхъ. Я отпрянулъ и вскричалъ:
   О правосудное небо! ты возвращаешь мнѣ силы, наказать того, которымъ безъ сумнѣнія лишенъ я всего дражайшаго. Скажи, злый человѣкъ, продолжалъ я, гдѣ Морадъ, гдѣ Сафира, и умерщвленная Гульруца?
   Пронзительный вопль былъ первый отвѣтъ Азаровъ; онъ взглянулъ на меня боязненно, и дрожащимъ голосомъ говорилъ послѣ:
   Пощади, о! пощади меня, страшный производитель достойнаго моего приговора, мститель оскорбленныхъ мертвыхъ.-- Но нѣтъ! есть ли посланъ ты Гулруцею, возми твою жертву, призови всѣхъ прочихъ духовъ тьмы, и повѣли мое преступническое сердце разорвать въ части - - - - за чѣмъ стоишь ты такъ недвижимъ? - - то долженъ я собственною рукою пролить кровь мою.- -
   Съ словомъ симъ бѣшеный Азаръ выхватилъ кинжалъ мой, и пронзилъ бы грудь себѣ, естьлибъ не воспрепятсвовали ему въ томъ два невольника. Послѣ сего пришелъ онъ въ толь жалостное безуміе, что гнѣвъ мой уступилъ состраданію, и я помогалъ невольникамъ въ ихъ справедливыхъ попеченіяхъ.
   Га конецъ успокоился онъ, глядѣлъ на меня пристально и сказалъ:
   Сего много, великодушный Сагебъ! твоя незаслуженная мною милость побѣждаетъ меня. Хотя всемогущій и наказываетъ меня лишеніемъ моего разума, но ты обязанъ мстить мнѣ за различныя бѣды мною тебѣ приключенныя. О естьлибъ былъ я въ состояніи, выполнить часть оныхъ, и показать тебѣ къ тому средства!
   Слова утѣшенія, внушенныя мнѣ болѣе человѣколюбіемъ, чѣмъ надеждою, успокоили совершенно нещастнаго Азара, и продолжалъ онъ сіе:
   Отъ Сафиры узналъ, надѣюсь, ты, какъ мечь казни висѣвшій надъ моею годовою, и который я презиралъ, упалъ на меня. Я не былъ въ состояніи пренесть взоръ на уязвленную сестру мою, я убѣжалъ отъ глазъ ея, и проклиналъ Арденана, Зороастра и себя.
   Я далъ свободу невольникамъ моимъ и приказалъ мнѣ ясно оставить, твердо заключа, удалишься въ сѣнь сію, въ которой жилъ я въ покоѣ и удовольствіи, до встрѣчи съ Зороастромъ на пути, нещастнымъ случаемъ тогда мною предпріятомъ.
   Опасаясь, чтобъ не преслѣдовали меня и въ семъ желаемомъ иною гробѣ, странствовалъ нѣкоторое время по лѣсамъ. За двои сутки предъ симъ, когда я легъ на суровой постелѣ изъ листвей древесныхъ, услышалъ я шорохъ двухъ идущихъ людей, кои въ нѣсколькихъ отъ меня шагахъ сѣли.
   Здѣсь должно намъ остановиться, сказалъ одинъ изъ нихъ; въ сей страшной пустынѣ не проберемся мы далѣе; однакожъ мы довольно удалились отъ послѣдующихъ за тобою, излей сердце твое предъ твоимъ другомъ; звонъ повѣренности не пронесется здѣсь въ зложелательные ушеса.
   О Ардеванъ, сказалъ Зороастръ, Ибо онъ былъ тотъ, къ коему говорено было, коль тяжекъ трудъ, властвовать надъ духомъ человѣческимъ, или обманывать оный! Когда слабость разсудка во многихъ послѣ легковѣрія наполняетъ снопами развращенія, тогда вѣтръ непостоянства уноситъ часто лучшій удѣлъ жатвы, и нещастный вредотерпецъ принуждается принимать веселый видъ, во время, какъ тяжкое облако смятенія обременяетъ чело его.
   Ты не вѣдаешь, сколь больше я опечаленъ оставленіемъ Азаровымъ, чѣмъ противною вѣстію доставленною мнѣ тобою о Нецдѣ {Нецдъ городъ въ провинція Персидѣ или по нарѣчію Азіатцовъ, Персистанѣ. Оный прославился тѣмъ, что Зороастръ положилъ тамъ основаніе своей сектѣ, построить первое свое капище.}. Какъ по возвращеніи твоемъ приказалъ я тебѣ провождать его въ нещастную погоню, на коей я онаго лишился, то не можешь вообразить, каковoе искусное орудіе былъ онъ для моихъ намѣреній: душа его исполненная тяжкомыслія дѣлала его способнымъ для всѣхъ отчаянныхъ предпріятій, и какъ ты можешь представить, чтобы мщеніе Гулруцѣ и Сафирѣ, коимъ лстилъ ты мнѣ, могло наградить уронъ таковый.
   Можетъ еще возвратится онъ просящій милости къ ногамъ твоимъ, отвѣтствовалъ Ардеванъ. Скорбь его, или лучше сказать, безуміе, когда увидѣлъ онъ дерзскую сестру свою пораженну собственною рукою, была только слабость, которая вскорѣ уступить силѣ вкорененнаго предразсудка.
   Какъ обманывается ты въ мысляхъ своихъ, противурекъ Зороастръ. Правда: видъ дражайшей люто пролитой крови не можетъ тронуть сердца заблуждшаго. Когда повелѣваетъ слѣпая ревность, то вонзаетъ убійственный кинжалъ въ грудь сына родитель; мать терзаетъ плодъ чрева своего; братъ предаетъ дѣвицу сестру свою, простирающую въ нему невинныя руки, прося о защищеніи; и всѣ союзы родства пресѣкаются: но коль скоро природа возвращаетъ свои правы, когда лишь шаткій духъ допуститъ входъ лучу разума.
   Азарова вѣра во первыхъ учинена нерѣшимою чрезъ мнимое наказаніе Сагеба и Морада, ибо онъ здѣлалъ мудрое заключеніе, что имѣющій во власти помощь чрезъестественную, не можетъ принимать средства употребляемыя къ обману зрителей.
   Хотя между тѣмъ страсти любви и мщенія прогоняли лучъ разума, который, какъ примѣтилъ я, проникалъ его мысли, но сіе не всегда продолжалось рука ужаса начертала сумнѣніе и угрызенія совѣсти въ сердцѣ его, когда посреди нашего моленія обожаемый огнь отразилъ страшную свою искру, и блистающая молнія съ ужаснымъ трескомъ грома трепетное западеніе умножили новою боязнію и опасностію.
   Должно признаться, Ардеванъ, что душа моя дрожала, слыша про сіе страшное приключеніе, и мнѣ неудивительно, естьли Азаръ счелъ то за знакъ божія гнѣва.
   Таковое заключеніе слабыхъ и гордыхъ человѣкъ, отвѣчалъ Зороастръ, когда встрѣтятся имъ необыкновенныя хотя естественныя случаи ко оправданію незнанія своего и робости, выдумали они существо, коему приписываютъ таковыя недостойныя упражненія, будто бы оно и за малѣйшими ихъ дѣяніями назираетъ; но естьли бы таковое существо было, какъ бы ему отважныхъ и хитрыхъ, оковывающихъ малыя души, ко насыщенію жаждности своей къ славѣ, не считать коварными пауками, запутывающими неосторожныхъ насѣкомыхъ въ сѣти свои ко утоленію голода?
   При сихъ безбожныхъ словахъ пенящіяся волны гнѣва моего, моего негодованья и стыда, прорвали оплотъ разумной предосторожности, возложенной необходимостію, вывѣдать вредныя тайны обманщика. Я вскочилъ подобно змѣѣ, удержавшей на долго грозное свое сипеніе, и надмѣвающейся яростію вонзить жало свое въ стрегомую добычу. Но горячность моей запалчивости была причиною неудачи въ моемъ намѣреніи. Зороастръ послышалъ топотомъ поспѣшныхъ шаговъ моихъ, и какъ мракъ ночный уже раздѣлился, то увидѣлъ онъ меня прежде нежели могъ я достать въ вѣроломное его сердце.
   Робкій вопль его разбудилъ невольниковъ, кои въ мгновеніе меня окружили; но они доставили мнѣ заступленіе великодушнаго Морада, котораго довольные дѣйствіемъ моимъ взгляды возбудили смѣлость мою, между тѣмъ, какъ храбрость его отверзала до меня путь.
   Мы дрались, какъ отважные львы противу лукавыхъ Тигровъ, для того наше явное нападеніе остановлено предательскими хитростями. Морадъ палъ отъ кинжала безпутнаго Ардевана бывъ проколонъ съ зади; а меня повергъ каменный градъ, коимъ осыпали голову мою Зороастровы невольники, залезши на деревья, дабы безопаснѣе дѣйствовать симъ постыднымъ оружіемъ.
   По нѣсколькихъ часахъ получа употребленіе чувствъ, увидѣлъ я себя только окружаема побитыми или умирающими изъ обоихъ сторонъ.
   Въ безмѣрности скорби и благодарности обнялъ я бездыханнаго Морада, и почувствовалъ, что сердце въ немъ еще билось. Я завязалъ въ то мгновеніе его рану, обвилъ его моимъ кафтаномъ, и принесъ въ сей шатеръ.
   Не буду разсказываъ о Сафириномъ при взорѣ на меня ужасѣ, равно и о моемъ собственномъ изумленіи; нашедъ пустыню мою заняту толь милыми непріятелями, едва могли мы сообщить другъ другу о нашихъ намѣреніяхъ; всѣ примѣчаніе наше обращено было на Морада, который по щастію могъ быть пользованъ лѣкаремъ приведеннымъ для Гулруцы.
   Когда сей искусный человѣкъ совершилъ свои дѣла, подалъ намъ надежду: привлекла меня должность и любовь къ моей оскорбленной сестрѣ, кою Сафира приуготовила къ моему принятію.
   Я палъ на коленахъ съ бокъ постели, и со многими воздыханіями просилъ прощенія, но она перебила слова мои, просила сама онагожъ, и сказала, что естьлибъ она видала меня близъ Ардевана, котораго подлость ей была свѣдома, то больше бы старалась привесть меня въ раскаяніе, чѣмъ толь нещастную начать драку.
   Открытая ласковость и печальное состояніе, въ которомъ я ее видѣлъ, пронзили мое сердце; съ смиреніемъ разсуждалъ я, о праведныхъ допущеніяхъ казнящаго меня неба, повелѣвшаго мнѣ въ моемъ уединенномъ жилищѣ, найтить предметъ долженствующій меня лишишь на вѣкъ покоя.
   Между тѣмъ Морадъ пришелъ въ себя, и рана его найдена безопасною. Я пошелъ къ нему, и объявилъ, съ кѣмъ дѣлитъ онъ сіе убѣжище. Онъ оказалъ сердечное желаніе видѣть Гулруцу, но отложилъ то удовольствіе, по коль по повелѣнію Сафиры сыщутъ тебя невольники.
   Какъ Гулруца имѣла толикоежъ желаніе къ сему свиданію, то удовольствовали мы ихъ волѣ, но ихъ! плачевное удовлетвореніе! исполнившее чашу моей казни.
   Гулруца лишь усмотрѣла особу, толь нѣжно ею любимую, бледну и окровавленну, возвела она просящіе очи къ небесамъ, потомъ обратила ихъ въ безмолвномъ выраженіи скорьби и раскаянія, которыхъ изображеніе могло бы и камни тронуть, на него. Морадъ былъ тѣмъ пронзенъ. Не сѣтуй о нещастіи нашемъ, любезнѣйшая Гулруца, сказалъ онъ, сердце мое того причиною, что возмутилось оно такъ сурово противу своего владѣтеля; но приими мое раскаяніе, и съ сими объятіями вѣрность мою. Сказавъ сіе, старался онъ въ ней приполсти, но она упредила, бросясь въ его руки. Онъ прижавъ ее къ груди, на которую она положа голову, скончалась.
   Рана ея отверзлась въ то мгновеніе, и оросила меня кровію, равно какъ бы укоряя меня за свирепое оныя пролитіе. Весь трепетъ, все замѣшательство, провожаемое мгновеніемъ, въ кое природа наша разрѣшается, овладѣли разсыпанной моей душею. Я выбѣжалъ изъ шатра, и вылъ по лѣсамъ подобно лвицѣ, лишившейся щенятъ своихъ, и опровергающей попадающіяся ей на пути деревья.
   Изступленіе мое продолжалось, поколь изчерпались жизненные во мнѣ духи, но оно получило прежнюю силу, когда встрѣтился я съ двумя моими отпущенными невольниками, которые возвѣстили мнѣ, что Зороастръ съ позорною своею толпой, увезъ тѣло Гулруцы, съ Морадомъ и Сафирой на своихъ верблюлахъ.
   Я не вѣрилъ имъ, и хотѣлъ наказать за приумноженіе моихъ скорбей, но они укрылись бѣгствомъ отъ моей ярости. Въ сіе мгновеніе увидѣлъ я стояшаго предо мною почтеннаго старца, который мнѣ говорилъ.
   Возврати твоихъ вѣрныхъ невольниковъ, и иди въ свою пустыньку: тамъ найдешь ты человѣка, столькожъ ненастнаго, какъ и самъ ты. Вели ему проводить себя къ мудрому Локману, гдѣ оба вы обретете покой свой.
   Повиновался я сему предложенію; невольники мои по любви ко мнѣ не съ лишкомъ удалившіеся, не раздумали послѣдовать за мной. Ты вѣдаешь, какъ я нашелъ тебя, и воззвалъ отъ преддверія смерьти; но твои гнѣвные взгляды и слова, повергли меня въ прежнее ума изступленіе, отъ коего не надѣюсь избавиться, по коль исполню данное мнѣ повелѣніе.
   Когда кончилъ Азаръ свое жалостное разсказываніе, долго не отвѣтствовавъ я ему ни слова. Напослѣдокъ вспомня, что слова лишенныхъ разума, суть не посредственное вліяніе божества, получилъ надежду, что сказанное Азаромъ явленіе, должно быть знакъ Локманова покровительства, и вознамѣрился вести его въ Іеменъ.
   Но какое различіе обрѣлъ я между толь печальнаго путешествія и того, кое уповалъ имѣть въ обществѣ Морада и Сафиры. Вмѣсто обильныхъ любовію и дружествомъ разговоровъ, предоставленъ былъ я ежедневно изступленіямъ безумнаго, къ которому влекло меня только человѣколюбіе; вмѣсто восхитительныхъ надеждъ байскаго щастія, томилось сердце мое заботами, страхомъ и горестію. Между тѣмъ признавалъ я, что заслужилъ таковое страданіе, оставя въ упоенныя любовію часы моего друга опасности.
   И такъ прибыль я въ Іеменъ. - - - съ тѣломъ изнуреннымъ отягощеніями; но съ духомъ утѣшеннымъ умѣренностію.
   Локманъ принялъ меня съ обыкновеннымъ своимъ дружествомъ, и слушалъ повѣсть страданія моего съ сожалительнымъ благоволеніемъ; но отложилъ утѣшеніе, мною отъ него чаемое, до приближающагося опыта Лавиринѳнаго, къ которому допущенъ былъ я съ Азаромъ, коему мудрый помогъ приттить въ разумъ.
   На послѣдовавшее за тѣмъ, принужденъ я возложить покровъ молчанія, ибо описать то я не въ состояніи. Я не могу лучше изъясниться, какъ только скажу тебѣ, что я нашелъ Сафиру, Морада и Гулруцу въ сѣни правды.
   Локманъ былъ доволенъ цвѣтами корзинъ нашихъ, будущія судьба наша долженствовала быть счастлива. Онъ соединилъ Морада съ великодушною Гулруцою, а я овладѣлъ любви достойною Сафирою. Онъ обременилъ насъ дарами своей щедрости, между коими находились драгоцѣнныя палаты въ городѣ Аденѣ, и сія пріятная деревенька.
   Мы обитаемъ въ мѣстахъ сихъ по перемѣнно, и благоденствіе наше часто возвышается отъ воспоминанія прешедшихъ злоключеній.
   Морадъ разсказалъ мнѣ, что когда онъ похищенъ былъ Зороастромъ изъ шатра, свобожденъ изъ рукъ его Фируцкаемъ, встрѣтившимся съ нимъ на пути въ многочисленномъ вооруженіи. Сей достойный повѣренный премудраго слѣдовалъ за мною по всѣмъ шагамъ моимъ, замѣтилъ дѣла мои въ Туранѣ, и очерненную измѣну Королевы; узнавъ, что Гулруца впала въ жестокій обморокъ, и возвратилъ ее къ жизни, словомъ, повелѣлъ Aзару возвратиться въ пустыньку, и сказать мнѣ о слѣдованіи съ нимъ въ Іеменъ, дабы я чрезъ то трудное исправленіе наказанъ былъ за неосторожность въ исполненіи долга дружескаго. Гулруца съ своей стороны увѣдомила меня, что какъ не желала она, чтобъ кто страдалъ за ея погрѣшности, то испросила прощеніе Маанѣ, которая не знавъ о союзѣ брата ея съ Зороастромъ, показала ему полную тайну изобрѣтенныхъ хитростей замка, изъ чего сдѣлано таковое злоупотребленіе.
   Чтожъ послѣдовало съ несчастнымъ Азаромъ? сказалъ Цериръ.
   Вмѣсто чтобъ мудрый позволилъ ему возвратиться въ свое уединеніе, отвѣчалъ Сагебъ, онъ искалъ свободить его отъ опасной задумчивости, и на сей конецъ возложилъ ему должность принимать особъ удостоеваемыхъ отмѣнной благосклонности входа въ Лавиринѳъ, и ты имѣлъ опытъ, коль хорошо исправляетъ онъ сіе возложеніе.
   А! вскричалъ Царевичь, такъ онъ то почтенный хозяинъ Каравансарая, въ которомъ покоились мы послѣ изнеможенія нашего въ лѣсахъ? Сей то Азаръ, имѣвшій толь превратныя склонности? Тако можетъ искусная рука бѣдному произрастенію сообщить цѣльбоносное дѣйствіе! но гдѣ Морадъ? онъ, котораго совершенства были дарованія природы. Я очень желалъ бы видѣть сего полнаго заслугъ друга Сагебова.
   Уже десятикратно весенняя теплота оживляла землю, говорилъ Сагебъ, какъ хладный снѣгъ отсутствія покрываетъ дружество, но вскорѣ растопятъ оный лучи соединенія: Локманъ послалъ Морада къ Афрасіабу, заступить мѣсто умершаго Везиря, и невольникъ премудраго донесъ мнѣ повелѣніе, совершить предпріятую мною ѣзду въ Туранъ.
   Поѣдемъ сей часъ вопіялъ Цериръ; каждое мгновеніе, отъемлемое у званія должности можетъ намъ стоить года заботы и безпокойствъ. Необузданныя волны моихъ страстей утишились въ морѣ моего разсужденія, и оное будетъ отсѣлъ колебаться только кроткимъ вѣтромъ подражанія твоимъ добродѣтелямъ.
   Какъ Сагебъ приуготовленъ уже былъ къ оставленію Іемена, и простился съ своими оставшимися въ полатахъ Аденскихъ, то не замедлился Цериръ въ мученіяхъ нетерпѣливости. По нѣсколькихъ дняхъ отъѣхали они въ ясностію вливаемою добрымъ намѣреніемъ, на концѣ Малаго Каравана, снабженнаго всѣми выгодами къ путешествію.
   Не дорогѣ ихъ въ Зеленому морю, часто освѣдомлялся Царевичь, но тщетно о Гистаспѣ. Раждались въ немъ разныя сумнѣнія, и говорилъ онъ Сагебу:
   Конечно разбойники обманули возлюбленнаго брата моего, для того по всему пути не находимъ мы о немъ никакова слѣда, и невозможно, чтобъ удалились они далѣе Герата. можетъ быть оставляю я дражайшаго Гистаспа въ глубинѣ отчаянія позади меня, когда я гонимый жесткою надеждою, въ передъ спѣшу.
   Я не опорочиваю твоего страха, отвѣчалъ Сагебъ; но чтобы нѣсколько тебя успокоить, вѣдай, что сіи бродящія по слѣдамъ злобы, собираются толпами, состоящими отъ части изъ обывателей Дагхестана и Ширгана, {Дагхестанъ есть древняя Алванія, Ширванъ имѣетъ гавань на Каспійскомъ морѣ, очень часто посѣщаемую Россіянами. Главный въ ней городокъ Дервентъ назывался въ древности врата Каспійскаго моря, Calpiae Portac.} частію жъ Гаяцкихъ и Хаіарскихъ {Пустая и каменистая Аравія}.
   Сходство суровыхъ ихъ отечествъ производитъ въ нихъ подобную дикость. Сіе соединяетъ ихъ не взирая на дальное разстояніе: они заключили ненависти достойный союзъ противу прочей части человѣческаго рода. Но хотя они для добычи шатаясь по лучшимъ странамъ Азіи, часто поступаютъ варварски съ тѣми впадающими въ ихъ руки, кои не могутъ удовольствовать ихъ корыстолюбія, но обѣщаніе своимъ пленникамъ содержатъ вѣрно. Добычу съ земляками своими раздѣляютъ исправно, и посѣщаютъ ихъ въ нѣкоторое время. По сему легко быть можетъ, что они на пути въ Дагестанъ заѣдутъ въ Гератъ, гдѣ они, равно какъ въ каждомъ большемъ городѣ, имѣютъ вѣрныхъ сообщниковъ: ибо они производятъ свой преступный торгъ съ великимъ порядкомъ.
   Но какъ смотрятъ законы на таковую мерзость сквозь пальцовъ? вскричалъ Цериръ; можетъ ли по терпѣть добрый и Великій Логоразвъ? Онъ, коего имяни трепещутъ толь многіе народы, коего престолъ осѣняетъ полсвѣта? Зачѣмъ не исторгаетъ онъ мечь мщенія противу сихъ хищныхъ волковъ и корыстолюбивыхъ псовъ, предающихъ его государство вмѣсто охраненія, и кои, влекомые корыстію, живутъ въ сообществѣ съ разбойниками?
   Хотя Монархъ свѣта, противу рекъ Сагебъ, безпрестанно мірѣ обтекаетъ, чтобы обозрѣть цѣлый земный шаръ, и каждый изъ двѣнатцати небесныхъ домовъ занимаетъ, и учреждаетъ въ нихъ содержаніе свѣта въ каждое время года; но есть многіе углы на земли, коихъ оживляющія лучи его не проницаютъ. И какъ можетъ человѣкъ, имѣющій зрѣніе ограниченное, коль бы состояніе его ни возвышалось, вывѣдать съ факеломъ правосудія всѣ мрачные вертепы злости и обмана? Нѣтъ! чемъ больше зрѣніе его должно разширяться, тѣмъ запутаннѣе впадаютъ предметы въ очеса его. И слѣдственно когда онъ проницающими взорами честолюбія каждую точку нашего полушара разобрать тщится: то не видитъ низкаго крота, копающаго подъ ногами его свою мрачную пещеру, и подрывающаго сѣдалище славы его.
   О! я понимаю, сказалъ Цериръ, счастіе и несчастіе Государей, понимаю оное довольно, какъ утверждается оно ка выборѣ мужа, коему ввѣряется сила онаго и охраненіе. Для сего по желалъ бы я въ палатахъ Локмановыхъ, получить добраго Везиря. Я счелъ бы желаніе сіе исполненнымъ, естьлибъ получилъ Сагеба въ семъ неоцѣненномъ другѣ, естьли взойду когда на назначенный мнѣ отъ родителя престолъ Карецмскій {Карезмъ древняя земля Хоразму, лежащая по обѣимъ сторонамъ рѣкъ Геона и Окса.}. Тогдабъ безопасенъ былъ я, чтобъ дерзскіе злодѣи не похищали у подданныхъ моихъ вольности или имѣнія, ниже подлые лицемѣры вводили ихъ въ суевѣріе.
   Ты больше меня разумѣешь, отвѣчалъ Сагебъ, нежели заслуживаютъ моя способности. Между тѣмъ, хотя недостойная толпа безпрестанно тщится, вскарабкаться на сіяющую, однакожъ разсѣдающуюся гору высочества, и все въ низу находящееся подавить; но добронамѣренный мужъ не долженъ презирать возвышеннаго званія, естьли и презираетъ оное вѣдая ложность его сіянія и дѣйствительную опасность: ибо, нежелающій жертвовать собственнымъ покоемъ въ пользу человѣческаго общества, не заслуживаетъ отъ онаго защиты.
   При всетъ томъ доброта правленія, не токмо въ рукахъ хорошаго Везиря, но и у преизряднѣйшаго Государя не можетъ быть удачна, естьли владѣнія его очень пространны: понеже, когда Монархъ презирается за безпечность свою, въ случай молчанія къ нападеніямъ слабѣйшаго своего сосѣда; то съ другой стороны собственные подданные его дѣлаются возмутительны и неукротимы, буде при частыхъ побѣдахъ не упоитъ ихъ опаснымъ виномъ добрыя удачи.
   Счастливъ потому Монархъ, коего области имѣютъ такія тѣсныя предѣлы, что осторожность его не можетъ быть занимаема, охраняючи неизмѣримый удѣлъ земли вмѣсто того, что ввѣрять таковое попеченіе людямъ частнымъ. Счастливъ тотъ, который подобно родителю многочисленныхъ чадъ, около престола своего, подпираемаго любовію и почтеніемъ, себя видитъ.
   Какъ въ случаѣ семъ, такъ сказать, подданные его всѣ на глазахъ, то находитъ онъ многообразныя случаи, обнадежить себя ихъ склонностію, и собрать отъ нихъ сокровища истиннаго своего благополучія, не опасаясь, чтобы сіи рудники праведныхъ богатствъ изчерпались, когда цѣна ихъ меньше знаема, чтобъ оной можно было завидовать, и слѣдственно вооружилабъ жадное корыстолюбіе съ мечемъ насилія, или своекорыстный обманъ съ ядомъ предательства.
   Таковое желанія достойное состояніе можетъ быть участію твоею, о Царевичь! когда возвладѣешь ты плодоноснымъ, хотя необширнымъ Королевствомъ Карецмомъ, и могу ли я попротивиться, воззрѣть на освященную и возлюбленную главу твою, увѣнчанную толикими благословеніями? Не долженъ ли бы я гордиться доставя тебѣ оныя?
   Цериръ такъ объятъ быль любви достойнымъ своимъ спутникомъ, что не ощущуалъ тяготы пути, и не больше взиралъ въ послѣдства его, какъ опасаясь дня разлученія. Сагебъ помышлялъ о необходимости сего нещастнаго мгновенія съ неменьшимъ неудовольствіемъ, потому что несказанно утѣшался желаніемъ, съ каковымъ сей юный Царевичъ внималъ свои наставленія.
   ВЪ сихъ разсужденіяхъ достигли они уже до предѣловъ пустаго Нубѣйдигана, какъ видъ прекрасной долины привлекъ ихъ примѣчаніе. Они спѣшили къ оному обворожающему мѣсту, чтобы насладиться при источникѣ свѣжимъ воздухомъ вечерьняго вѣтерка; шатры развиты были между безчисленнаго множеству зрѣлыхъ плодовъ и развернувшихся цвѣтовъ, и они сѣли за трапезу радости.
   Во время, какъ подобно жемчугу катящееся вино Шираское, разводимо было разговорами премудрости; возмутилъ оное голосъ, повторительно возгласившій: Перизада любитъ Церира.
   Царевичъ услыша сіи пріятныя слова не ожидаемо, вскочилъ съ своего мѣста, побѣжалъ къ дереву, на которомъ увидѣлъ пригожаго попугая, и старался онаго поймать, но испужанная птица, крича: я иду въ Перизадѣ, перелетала съ дерева на дерево. Цериръ гонялся за нею, и замкнулъ, въ восхищеніи радости и надежды, очи свои отъ опасностей наступающей ночи, и уши къ прозьбѣ своего друга.
   Сагебъ слѣдовалъ нѣсколько по стопамъ Царевича, но сей отчасу удалялся отъ него, и позналъ, что ревность лѣтѣ зрѣлыхъ не можетъ дѣлать равныхъ шаговъ съ крылатою дерзостію юношества.
   На конецъ задохнувшись остался онъ лежащъ на терніяхъ юношества, но безпрестанно надѣясь, что кому либо изъ невольниковъ его лучше удастся; но они ожиданіямъ его не удовлетворили; темнота обманула ихъ, и они бродили еще по долинѣ, когда Царевичъ давно былъ уже въ пустынѣ.
   Между тѣмъ Цериръ рыскалъ, какъ быстрая Антилопа {Антилопа есть прекрасный звѣрь, тѣло его тонко, поворотливо, и глаза чрезмѣрно велики и черны.}, по лѣсамъ и кустарникамъ по пути, ведущему его на голосъ птицы, и не остановилъ бѣгъ свой, пока искушающій его проводникъ замолкъ, и чаятельно на вѣтвіяхъ принялъ успокоеніе.
   Въ томъ какъ нетерпѣливымъ окомъ ждалъ онъ возвращенія солнечнаго свѣта, тронули слухъ его слѣдующія слова:
   О безразсудный неистовый Гіамасбъ, могъ ли ты такъ меня оставити? Милѣе ли тебѣ брата овладѣвшій твоимъ правомъ? - - - - За чѣмъ не оставилъ ты лучше Гистаспа въ рукахъ разбойниковъ - - чѣмъ предоставить меня мученіямъ безвременной смерти, кою навлекаетъ мнѣ твоя зло употребленная добродѣтель - - Сіе - - - есть ненавистная, неслыханная лютость.
   По сихъ прерываемыхъ возглашеніяхъ слѣдовалъ глубокій вздохъ. Цериръ бросился къ мѣсту, откуда происходили сіи печальные звоны, и при свѣтѣ начинающейся зори, увидѣлъ нещастнаго Кобада въ рукахъ своихъ невольниковъ, безполезно тщащихся унять кровь его.
   Великодушное сердце забыло всѣ прежнія оскорбленія; оно разтаяло при плачевномъ видѣ, онъ палъ на колена близъ умирающаго Кобада, который возведя на него взоры, сказалъ:
   Виждь, Царевичь, сына прославившагося Калхозру, вмѣсто того, чтобы сидѣлъ онъ на многихъ престолахъ завоеванныхъ своимъ родителемъ, лѣжащаго простерта въ пыли, лишеныя всякой человѣческой помощи, опредѣленна испустить духъ въ печальной пустынѣ; приими изъ сего полезное ученіе: что никто не безопасенъ отъ ударовъ непостояннаго счастія - - - Я получилъ сіи раны, желая похитить Гистаспа изъ рукъ разбойничьихъ, коихъ братъ мой еще преслѣдуетъ изъ благодарности, изъ чести, изъ собственной пользы пожалуй мнѣ приличный гробъ - - - не оставь тѣло мое въ добычу лютымъ звѣрямъ - - - Небо поможешь тебѣ, естьли и ты будешь въ подобныхъ обстоятельствахъ, получить разную услугу отъ своего непріятеля.
   По сихъ невразумительныхъ словахъ Кобадъ не говорилъ больше, и съ гнѣвнымъ и отчаяннымъ видомъ испустилъ дыханіе.
   Цериръ посвятилъ нещастной судьбѣ его чистосердечныя слезы, обратился къ его невольникамъ, далъ имъ нѣсколько драгоцѣнностей, приказывая:
   Возмите сіе, отвезите тѣло господина вашего въ ближній городъ, и погребите его съ честію, приличною его достоинству.
   На повеленіе сіе дрожавшіе невольники бросились къ ногамъ Церировымъ, и сказали:
   Что сдѣлали мы, и чѣмъ оскорбили нашего государя, что посылаетъ онъ насъ встрѣчу неминуемой и жестокой казни? Ибо конечно подумаютъ, что мы умертвили нашаго Принца, и лютыми мученіями принудятъ насъ истинну, которой не повѣрятъ, обрамить въ ложный доносъ и самихъ насъ.
   Отъ такового представленія позадумался Цериръ на нѣсколько минутъ, размышляя, каковымъ средствомъ удовлетворить любви своей къ брату, и притомъ исполнить желаніе Кобада.
   Какъ умъ его былъ въ полномъ колебаніи, подобно удержанному теченію рѣки, увидѣлъ онъ идущихъ къ себѣ двоихъ Сагебовыхъ служителей; онъ спѣшилъ къ нимъ встрѣчу и кричалъ:
   Ахъ друзья мои! вы къ стати пришли. Конечно судьба послала васъ въ сіи смятенныя обстоятельства; возвратитесь къ возлюбленному Сагебу, скажите ему, что я прошу прошенія въ видоподобной неблагодарности и дѣйствительной неразсудности моего поступка; скажите ему, что я умоляю его, принять сихъ невольниковъ въ покровительство, кои оказали послѣднюю услугу двоюродному брату моему Кобаду. Скажи ему, что сей Принцъ убитъ, желая спасти брата моего въ крайнѣйшей опасности, и что я спѣшу по слѣдамъ оныхъ, избавить его, или отмстить.
   Выговоривъ слова сіи, вскочилъ на коня Кобадова, и изчезъ изъ виду невольниковъ, кои возложили тѣло на оставшую лошадь, и прибыли къ Сагебу.
   Сей преизящный мужъ произведя въ дѣйство прошеніе Церирово, спрашивалъ о дорогѣ, которую оно избралъ. Но узнавъ, что онъ не далъ себѣ и столько времени, чтобъ увѣдать отъ невольниковъ куды обратились разбойнмики, удивлялся его волненію, оплакивалъ несчастіе грозящее таковому сложенію, дружескимъ сердцемъ, и продолжалъ путь ной.
   Цериръ не прежде примѣтилъ проступокъ свой, какъ обезсилѣвъ отъ усталости спросилъ самъ себя, за чѣмъ онъ странствуетъ по пустынѣ? На послѣдокъ усмотрѣлъ онъ въ сторонѣ разсѣянныя хижинки, и направилъ туда путь свой.
   Но всевидящая сила, недѣлающая между слабостію и превратностію человѣческой природы различія, направила стопы добраго, хотя поспѣшнаго Царевича прямо въ то мѣсто, гдѣ разбойники дрались съ Гіямасбомъ и Кобадомъ.
   Сошедъ съ коня, нашелъ онъ жителей сей малой деревеньки округъ человѣка, который не взирая на жестокія раны свои, не хотѣлъ сдаться, и всѣмъ имъ грозилъ погибелію. Узнавъ, что сей одинъ изъ разбойниковъ, устремился онъ на него, и остріемъ сабли отдѣлилъ прочь дерзкую руку: потомъ приказалъ ему, сказать, гдѣ Гистаспъ. Пѣнящійся разбойникъ отвѣствовалъ: есть ли разумѣешь ты въъ немъ лживаго Принца Иранскаго, который вмѣсто награжденія насъ, за подаренную ему жизнь, желалъ предать насъ казни; то надѣюсь, что злость его и власть скончаны; ибо незнакомый, коего неразуміе открыло намъ о его состояніи, довольно по счастію слабъ, отворатить кинжалы обнаженные на грудь его.
   Церирова ярость отъ словъ сихъ была неизъясненна. Новымъ ударомъ страшнаго своего оружія отдѣлилъ онъ голову его отъ тѣла, но вскорѣ впалъ въ скорбь, и былъ равно какъ бы самъ подъявшій смерть сію; страхъ и отчаяніе изобразились на лицѣ его.
   Какъ взоры его сердца всѣхъ зрителей наполнили ужасомъ, одинъ изъ поселянь говорилъ ему:
   Утѣшся, Государь мой, и помысли, что словамъ злыхъ вѣрятъ не должно, а особливо, когда ярость наполняетъ ихъ ядомъ безбожія. Можетъ быть разумнѣе было бы, естьли не огорчать, а польстить разбойника - - - - - между тѣмъ не допускай унынія въ духъ твой. Сожалѣніе о нещастіи моего Царевича не было праздно; я приказалъ сыну моему издали слѣдовать за непріятельскою толпою. Есть ли угодна тебѣ въ хижинѣ моей принять прохлажденіе, то по возвращеніи онаго лучше увѣдаеть, которую предпріять тебѣ дорогу.
   Цериръ схватилъ сію тѣнь надежды, и слѣдовалъ за поселяниномъ, котораго сынъ непродолжительно за тѣмъ принесъ извѣстіе, что разбойники продолжаютъ путь по большой дорогѣ въ Дагестанъ, что Тіамасба принудили остановить погоню, и Гистаспа оставили еще въ живыхъ.
   Вѣрные земледѣльцы назвались Церира проводить. Онъ выбралъ изъ нихъ дватцать молодыхъ, способнѣйшихъ употреблять оружіе, и ѣхалъ съ ними въ погоню; имъ слѣдовало за ними пробираться запутанными дорогами въ пустыняхъ.
   Нѣсколько времени обнадеживали его слухи, что онъ прямымъ за ними слѣдуетъ путемъ; но на конецъ увѣдомился, что они поворотили въ Карецмъ.
   Сіе было пріятнѣйшее ему извѣстіе, потому что народъ Карецмскій былъ въ особливости Монарху своему преданъ. Онъ зналъ, что навѣрно найдетъ тамъ каждую руку готовую въ помощь, но рядъ неудачливыхъ ожиданій, опредѣленныхъ ему судьбою, не воспріялъ еще конца. Награницахъ сея пріятныя земли увѣдалъ онъ, что осторожные разбойники примѣшали подозрѣніе на себя отъ Карецмянъ. Почему раздѣлились ни малыя кучки, и прежде, нежели могли имъ сдѣлать принужденіе, поворотились въ узкія проходы горъ, ведущихъ къ Дагестану.
   Цериръ не хотѣлъ открыть о себѣ, пока найдетъ своего брата, или совершенно отмститъ за него. Онъ довольствовался только, возвѣщать всюду опасность царевича Гистаспа, и намѣреніе свое поспѣшить ему въ помощь. Чрезъ оное совокупилъ онъ малое отборное войско, которымъ опустошилъ Дагестанъ, и всѣхъ жителей, имѣвшихъ судьбу ему попасться, порубилъ.
   Дикость далеко не есть истинная отважность, то и Дагестанцы не медленно обратили тылъ предъ лицемъ храбрости, коль ни смѣлы были они нападать на безоружную и ничего дурнаго нечающую безопасность. Они убѣжали въ свои крутыя горы, но Цериръ туда за ними слѣдуя, и невзирая ихъ займищи, прогналъ оныхъ въ отдаленнѣйшій уголъ Ширвана.
   Хотя Сатрапы Карецма и другихъ смѣжныхъ земель Церира не знали; но соединились съ нимъ ко освобожденій Царевича и радовались тайно, что смѣлость молодаго ироя сняла съ нихъ трудъ толь опаснаго предпріятія.
   Между тѣмъ прошелъ цѣлый годъ, и Цериръ ни мало не провѣдалъ о Гистаспѣ. Каждый день замѣчалъ онъ дѣяніями, возвышеннаго позорища, нежели жилища разбойниковъ, каловаго достойны быть могутъ. Препятствія ему встрѣчающіяся были, какъ вода на сильный огнь; вмѣсто заглушенія жара его отважности, восплменили они его намѣреніе, истребить обѣ казни достойныя страны, опустошающія Азію, естьли они въ покорности не возвратятъ Гистаспу свободу, и не обяжутся жить въ предѣлахъ общества.
   Но какъ предпріятія его не были написаны въ книгѣ судебъ: то превратились оныя нечаяннымъ случаемъ.
   Находясь въ горахъ Ширванскихъ, услышалъ онъ, что безчисленное войско Туранцовъ перешло чрезъ Геонъ, и таковымъ нечаяннымъ вападеніемъ, грозило Хоразини совершенною погибелію. Онъ удивился вѣсти сей, ибо по объявяенію Сагеба о Афрасіабѣ, думалъ, что неудобенъ оный поступить толь несправедливо и всего меньше почтеніе онаго къ добродѣтелямъ Логоразва могло дать мѣсто таковымъ помышленіямъ.
   Неискусившійся Царевичь не вѣдалъ, коль часто Государи чрезъ льстивыя представленія мнимаго оскорбленія впутываются въ неприличныя войны: коль часто частная злоба и любостяжаніе находятъ средства, вознесть къ престолу ихъ гласъ слѣпо вольнующейся толпы, и принуждаютъ ихъ, предопредѣлить себя стыду пораженія, или позору неправедно приобрѣтенныхъ выгодъ и дорого купленной побѣды. Между тѣмъ однако Афрасіабъ не подвергся симъ опасностямъ; смерть ввела уже его въ жилище вѣчнаго мира; и Аргіасбъ, преемникъ престола его, не наслѣдовалъ его добродѣтелей. Недоумѣніе Церирово о причинѣ настоящей войны не продолжилось. Сатрапъ Карезмскій пришелъ въ малочисленное его ополченіе, просилъ покорно скорѣйшаго выслушанія, и получа то, говорилъ:
   Великому Логоразву, владѣтелю свѣта, угодно было, вложить сіи освященныя словеса во уста недостойнаго раба своего.
   Я имѣлъ двоихъ сыновъ, цвѣшіихъ въ саду надежды, и сладкимъ благоуханіемъ добродѣтелей своихъ прохлаждавшихъ сердце мое, дабы не увяло оно подъ тяжестію времени. Жизнь единаго пресѣчена нещастнымъ образомъ серпомъ злобы; и естьли я другаго не найду въ особѣ прославившагося ратника, который борется съ молвою, сокрыть имя свое въ замѣчаніи вѣчной похвалы: то гдѣ искать мнѣ моего Церира? Некогда предчувствующій мой духъ не обманываетъ меня, поспѣши ты единое оставшееся мнѣ утѣшеніе, о! спѣши, присутствіемъ твоимъ доставишь крѣпость ослабленнымъ старостію моимъ нервамъ; спѣши защитить престолъ, который ты вскорѣ заступить.
   Позволь мнѣ противу поставить тебя молодому Ирою, приводящему войска Аргіасбовы. Въ немъ найдешь ты противуборца, тебя достойнаго, который храбростію своею и совершенствами заслужилъ руку Принцессы Туранской, и съ нею право наслѣдства короны.
   Я воспріялъ оружіе въ единое мое защищеніе, и справедливость съ стороны моей. Ибо когда великодушный Гіамасбъ на преди неустрашимаго собранія, настигъ мерзкихъ убійцъ Гистасповыхъ въ Туранской области, и нѣсколькихъ изъ нихъ наказалъ: то не удовольствовались дозволя прибѣжище подлому ихъ варварству, пришли сей должный поступокъ за нпнепріязнь невозражаемую, и дали повода древней вкорененной ненависти.
   Небо! защити моего возлюбленнаго Церира, и укрѣпи крылы его должности, чтобы онъ благовременно могъ притить въ помощь отцу своему, государю, и своей имперіи.
   На сію трогающую важную рѣчь, преклонилъ Цериръ голову свою до земли, въ знакъ повиновенія и почитанія. Потомъ всталъ въ изступительномъ негодованіи, проклиналъ прежнія свои глупости, стоившія брату его жизни, коего рано времянную кончину заключилъ онъ мстить въ собственномъ преступавшемъ сердцѣ, потопя сперва всѣ Королевство Туранское моремъ крови, и воздвигнувъ на мѣстѣ, гдѣ узнаетъ, умерщвленъ Гистаспъ, пирамиду изъ череповъ человѣческихъ.
   Ярость его пребыла въ одинакой живости чрезъ весь путь до Герата, едва остановила оную любовь, когда нашелся онъ во объятіяхъ нѣжныхъ родителей своихъ. Облеченные отчаяніемъ очи его уяснились только отраженіемъ блеска оружія, когда прибыль онъ на поле славы.
   Долго оба войска на супротивъ стояли; понеже Туринцы перешедъ Геонъ, окопались на берегу рѣки сея, и хотя число изъ было далеко сильнѣе, но дали сіяющему своему оружію впасть въ ржавчину не дѣятельности. Но когда Церировы грозныя копіи соединились съ Хоразанскими, и заслуженные ратники Ирайскіе имя возлюбленнаго Царевича своего промчали по воздуху радостными восклицаніями; тогда пробудились на ложѣ своемъ львы Туранскіе, и казались подобно сему свирѣпому звѣрю, какъ презираетъ онъ слабаго противника, и является изходящимъ только на равныxъ себѣ крѣпостію.
   Цериръ видитъ приближеніе гнущаемаго непріятеля, храбрость его течетъ подобно бодрому коню. Онъ поставляетъ воинство свое въ устрой ратный, и выступаетъ главою перваго ряда, чтобы вести оный въ желаемую опасность.
   Въ сіе мгновеніе приближается величественною выступкою Геролдъ Туранскій, и возглашаетъ:
   Да не будетъ кровь толь многихъ тысящь цѣною мира, о Иранцы! Нашъ военачальникъ предлагаетъ поединокъ вашему Царевичу. Побѣжденный долженъ съ стороною своею принять законы отъ поборника: утвердимъ договоръ сей присягою.
   Я пріемлю вызовъ, отвѣтствуетъ Цериръ, и когда какъ Принцъ желаетъ прежде другихъ вкусить мою ярость, да придетъ онъ немедленно: ибо сосудъ сердца моего исполненъ по самыя края; но хотя я оказываю ему честь, принося его первою Гистаспу жертвою, но клянуся днесь, что не явлю Иранцамъ милости, кромѣ скорой смерти.
   Мы не боимся угрозъ таковыхъ, отвѣтствуетъ Геролдъ. Копіе нашего военачальника достаточно охладитъ ярость кипящую въ сердцѣ твоемъ. Онъ сказалъ сіе, и возвратился.
   Нетерпѣливый Цериръ не долго ждалъ вызваннаго противника. Появляется сей оболченный блестящимъ оружіемъ, на конѣ подобно пламенодышущемъ.
   При семъ приличномъ взорѣ Цериръ воспламенный равно ревнованіемъ славы, какъ и огнемъ мщенія, даетъ остроги быстрому коню своему, и обрѣтается уже по среди ратнаго поля близъ онаго, какъ примѣчаетъ, что сей по видимому неустрашимый воинъ являетъ знакъ къ разговору. Онъ вопіетъ съ негодованіемъ: Слова оружіе женъ, въ настоящемъ случаѣ не могутъ нимъ служить оружія иныя, кромѣ смертныхъ: либо воззови Гистаспа изъ мертвыхъ, и отдай его въ мои объятія, или поди въ общество къ нему, и успкой гнѣвную тѣнь его.
   Сказавъ сіе, направляетъ онъ твердое копіе, и стремится на него съ таковой жестокостію, что Туранскій воинъ, открывшій въ то время кончикъ шишака своего, едва имѣлъ поспѣшность, подхватить ударъ щитомъ своимъ; но отъ сильнаго потрясенія палъ съ коня распростертый въ пыли.
   Въ томъ какъ оба войска наполняютъ воздухъ къ звонами радости и отчаянія, Цериръ бросается поспѣшно съ коня, обнажаетъ саблю, чтобы обезглавить своего противника; но кой взоръ! въ открытомъ лицѣ назначенной жертвы своей, видитъ онъ черты возлюбленнаго Гистаспа.
   Онъ сталъ недвижимъ отъ страха, радости и замѣшательства. Гистаспъ отдохнувъ между тѣмъ, и сказалъ съ кроткою улыбкою дружества:
   Не дай сраженію чувствъ своихъ побѣдить твой разумъ, любезный братъ. Замѣть, что ты въ сіе прикрое мгновеніе не подалъ мнѣ опыта любви своей. Мое паденіе довольно доказало тебѣ мои расположенія; но твоя дружеская свирѣпость произведетъ лучше мои холодно видуманныя намѣренія въ дѣйство. Дозволь благоразумію собрать плоды, приведенныя въ созрѣніе покорственною дерзостію. Подай мнѣ руку милости, когда очи примѣчательно со всѣхъ сторонъ устремлены на насъ. Веди меня, яко плѣнника, къ моему родителю, который конечно проститъ мнѣ, что я по видимому возпріялъ противу его оружіе, когда я у ногъ его разверну сплѣтеніе добрыхъ моихъ намѣреній.
   Цериръ послушалъ сего представленія въ безмолвномъ согласіи, и Гистаспъ опустя личникъ шишака, слѣдовалъ за своимъ дражайшимъ побѣдителемъ.
   Иранцы были удалены отъ мѣста битвы. Чтобъ могли разобрать черты лица своего Царевича, они взирали на него за врага, когда проходилъ онъ сквозь ихъ ряды, и не преставали возносить храбрость и великодушіе Церирово.
   Логоразвъ съ своимъ старымъ военачальникомъ Гудерцонъ, храбрымъ ратникомъ, коего дѣянія наполнили всѣ страны Азіи изумленіемъ, остался въ воинскомъ станѣ. Сей Гудерцъ нагбенный достоинствомъ дряхлости, не былъ уже въ силахъ поднимать оружіе, но звукъ онаго составлялъ еще сладчайшую ему мусикію. Яко Ирой, возлюбленный другъ своего Монарха, былъ онъ притомъ искуснѣйшій Совѣтникъ Царя праведнаго и миролюбиваго: ибо добродѣтель его содержала и управляла всегда воинскою онаго склонностію.
   Цериръ, предъидущу ему побѣдононому восклицанію, едва достигъ въ Царскій шатеръ: простеръ Логоразвъ пріемлющія его объятія, но восхищенный Царевичь, коего тронутая душа не могла умѣрить своего восторга, лишь узрѣлъ Гистаспа повергшагося предъ возвышеннымъ престоломъ, палъ близъ его на колени, разрѣшилъ поспѣшно шишакъ его, и въ изступленіи долго удерживанной радости бросился ему на шею.
   При семъ неожидаемомъ и пронзающемъ видѣ Логоразвъ едва удержалъ стремленіе природы, которая, казалось, подкрѣпляла Церирову братнюю любовь, но онъ былъ вмѣстѣ съ родителемъ и Царь; онъ нашелъ обрѣтеннаго сына своего въ оружіи противу себя и своего Царства. Правосудіе удержало перевѣсъ въ чадолюбіи желательномъ всегда прощать. Онъ умолкъ, до коль Гистаспъ примѣтя на его омраченномъ челѣ болѣзненное сраженіе, возвелъ просящія очи свои, и рекъ:
   Государь! не осуди меня по одному виду. Я предложу невинность мою не предъ однимъ умолимымъ родителемъ, но и предъ страшнымъ Монархомъ. Повели, чтобы воинство твое не дѣлало противу моего непріятельскихъ движеній, коего главы обязались торжественною клятвою, ожидать судьбы своей изъ устъ твоихъ, естьли не принуждены къ тому будутъ праведнымъ защищеніемъ. И дабы звукъ настоящаго моего имени не пронесся во ушеса ихъ, повѣли окрестъ стоящимъ тебя молчаливость, по коль объясню я необходимость сея осторожности, и сниму мрачное покрывало, затмѣвающее справедливость моего поступка.
   Встань, сынъ мой, отвѣтствовалъ Логоразвъ, отецъ уже оправдалъ тебя, и Царь твой хощетъ съ чувствованіями, долженствующими оживлять каждаго судію, имѣть надежду выслушать слова твои, не примѣчая причины къ осужденію.
   По семъ войскамъ отданъ непрошенный приказъ, и всякъ кромѣ обоихъ Царевичей и Гудерца, удалился отъ Царскаго лица. Тогда Гистаспъ началъ разсказывать нещастія свои съ времяни разлуки своей съ Цериромъ, изобразилъ ужасъ свой о возлюбленномъ братѣ живѣйшими красками, и какъ нашелъ его. Сагевъ потомъ продолжалъ повѣсть свою тако:
   Надеждный знакъ, коимъ отвѣтствовалъ благосклонный незнакомецъ на прозьбу мою, оживилъ мою душу. Когда я получилъ упованіе къ сохраненію жизни, коя мнѣ своей была дороже, то на невластную судьбу свою взиралъ уже очами постоянства. Обѣщалъ съ радостнымъ видомъ выкупъ мой разбойникамъ, котораго чаяли они по внѣшнему моему виду; сказалъ имъ, что имѣю многихъ вѣрющихъ мнѣ въ Гератѣ, и подкрѣпилъ намѣреніе ихъ вести меня въ сей городъ. Я обрѣлъ себя въ состояніи, въ коемъ имѣлъ случай употреблять полный мой разумъ и силу разсужденія. Каждое случайное зло приноситъ съ собою нѣчто доброе. Невольничество освобождаетъ духъ отъ безспокойныхъ похотѣній, кои единственно происходятъ отъ вольности; оно доставляетъ умѣренность въ нуждахъ, открываетъ силамъ ума нашего поле покоя.
   Необычайно рѣдкое поведеніе разбойниковъ былъ первый предметъ привлекшій мое примѣчаніе. Мы ѣхали одними удаленными отъ жилья дорогами, и рѣдко брали отдохновеніе, кромѣ въ дикихъ пещерахъ; между тѣмъ однако находили во всѣхъ мѣстахъ оныхъ толь ужасныхъ по виду, всякія выгоды, каковыхъ желательно. Они отъ союзниковъ своихъ, живущихъ по разнымъ вертепамъ сего намъ незнаемаго пути принимались, какъ ожидаемые родственники, и снабжаемы были до предъидущаго ночлега изобильно всякими потребностьми. Должно ли было намъ переѣжжать рѣку, находили ожидающія насъ плоты, И на пустомъ берегѣ Зеленаго моря {Зеленое море Персидской морской заливъ.} корабль, который лишь мы пріѣхали отплылъ.
   Сіи примѣчанія достойныя примѣры добрыхъ дѣйствій порядка, учинили въ мысляхъ моихъ глубокое впечатлѣніе. Коль прекрасно, говорилъ я въ себѣ, должны полезныя и позволеныя распоряженія совершаться, когда они порядочно расположатся, есть ли неправедныя предпріятія чрезъ порядокъ такъ чудно совершаются. Должны ли похвалы достойныя предпріятія упускать прозорливость и постоянство, когда они почти преступленіе извиняютъ?
   Согласіе царствующее между разбойниками, удивляло меня не менѣе. Я приписывалъ то основанію, что въ воззрѣніи ихъ на самихъ себя, двѣ сильныя причины къ несогласію, честолюбіе и своекорыстіе, не имѣли у нихъ мѣста.
   Они исполняли по очереди приказы, добыча шла въ общественную казну, и раздѣлъ происходилъ по самой правдѣ. Словомъ, я начиналъ вѣрить, что и въ благонравныхъ дворахъ хуждшія сего находятся общества.
   Рѣдко случается, чтобъ оскорбитель затворилъ свое сердце къ склоннымъ для примиренія взорамъ оскорбленнаго, кромѣ когда тайная злоба или личное чувствованіе къ оскорбленію отводятъ. По сему уяснились мало по малу мрачные взгляды разбойниковъ, когда увидѣли они меня спокойна и безпечальна, даже что жаловались моему безпристрастію о правѣ сильнѣйшей стороны, коего они держатся, и я не могъ отвергнуть нѣкіихъ правдоподобныхъ основаній въ приводимыхъ ими причинахъ, и чаялъ, что сему праву между человѣкъ должно отдать нѣкоторую знатность.
   Непримѣтно становились мои дикіе тираны кротчае. Они облегчили мои оковы, и искали прочую тяжесть оныхъ учинить сноснѣе, всякими дружественными услугами, какія они только выдумать могли; даже что заключили намѣреніе, не только выполненіе моего выкупа въ Гератѣ, возложить на честность мою, но въ надеждѣ на богатыя обѣщанія мои, согласились удержаться отъ разбоевъ, до прибытія нашего туды.
   Въ таковомъ добромъ согласіи жили мы, до коль близъ пустыни встрѣтились съ Гіамасбомъ. Сей Принцъ объятъ былъ гнѣвомъ, увидя меня въ таковомъ состояніи. Онъ далъ поводъ своей не осторожности, и бросился между разбойниковъ, крича имъ:
   Безстыдные грабители, освободите на семъ мѣстѣ Царезича Иранскаго, повергните себя къ стопамъ его, и молите о прощеніи, что дерзнули наложить руки на его освященную особу.
   Отъ словъ сихъ разбойники остановились. Страшная смѣсь изумленія и гнѣва оказалась въ ихъ взорахъ которые возвратились къ своей дикости; приводецъ ихъ сказалъ, приближась къ Гіамасбу холодокровно:
   Человѣкъ въ цѣпяхъ не можетъ называться Царевичемъ; ибо съ симъ имянемъ соединено понятіе власти, и титло, котораго утвердить нельзя, нами не уважается: твой называемой Царевичь Иранскій, долженъ за имѣвшую въ мысляхъ своихъ измѣну, возчувствовать справедливый гнѣвъ тѣхъ, кои днесь дѣйствительные его господа. Какъ безразсудность твоя, молодый человѣкъ, по всему виду спасла жизнь нашу, то даримъ мы за то тебѣ твою, въ награжденіе сей услуги, хотя и не то было въ твоихъ мысляхъ. Удались отсюду, и не искушай больше нашей терпѣли вести: ибо бѣшенство твое конечно не распространится, чтобы ты съ своими неискусными ратниками и слабымъ числомъ ихъ, дерзнулъ вступить съ нами въ битву.
   Рѣчь сію отвѣчалъ великодушный Гіамасбъ своею саблею; и не взирая на прозѣбы мои повергся въ довольно не равный бой, изъ котораго нѣсколько разбойниковъ увезли меня.
   Вскорѣ за тѣмъ догнали насъ прочія ихъ товарищи, хвалясь опустошеніемъ моихъ пріятелей, между тѣмъ въ разсужденіи меня не вознамѣрились, но искали только ускорить ѣздою, бывъ гонимы Гіамасбомъ, который собралъ всѣхъ земледѣльцовъ.
   Потомъ, какъ на послѣдокъ принудили они Принца, оставить погоню, остановились сами, окружили меня, съ обнаженными саблями, подняли вопль укоризнъ за мой обманъ и мнимое вѣроломство въ обѣщаніи; послѣ спрашивали меня, что могу сказать, въ мое защищеніе? Я отвѣтствовалъ:
   Знаю, друзья мои, что скрытность, къ которой принудила меня гордость чина моего, столько меня унижаетъ, что я не заслуживаю вѣроятія, когда обнадеживаю васъ въ добрыхъ моихъ противу васъ намѣреніяхъ; но за чѣмъ упасть на васъ моему пороку, когда вы такъ милостиво, такъ справедливо со мною поступили? Подумайте, хотя бы гнѣвъ вашъ былъ толь истиненъ, какъ вы его быть чаете, но не можете вы отнять у меня жизнь, не навлекши на главы свои свои мщенія, которая весь родъ вашъ истребитъ отъ лица земли. Ратникъ, коего вы ревностною обо мнѣ ярость толь явственно познали, очень скоро впадетъ въ земли ваши съ миліонами подданныхъ отца моего, и распространитъ огнь опустошенія до самой внутренности горъ вашихъ. Только я одинъ могу отвратить висящую надъ глазами вашими погибель, и тяжесть железа имѣющую раздробить васъ, обратить въ золото: подумайте, что не одно дѣйствіе довѣренности, но и необходимость нудитъ васъ положиться на слова мои.
   Я примѣтилъ на неспособныхъ къ притворству лицахъ разбойниковъ дѣйствіе словъ моихъ: видѣлъ многихъ презрительно улыбавшихся о возвѣщаемой имъ опасности; но въ чертахъ каждаго изобразилась возвращающаяся хотя недовѣрчивая надежда, когда тронулъ я за струну любезнѣйшей ихъ страсти.
   По утишеніи перьваго жара ихъ чувствованія удалились они дли тайнаго совѣщанія, изъ продолженія ласковаго ихъ повѣденія опредѣлялъ я, что слѣдствіе будетъ для меня благосклонно. Но подозрѣніе начало опять грызть мое сердце, когда они по раздѣленіи себя на границахъ Карецмскихъ въ малыя кучки, опять соединились на брегу Геона близъ Королевства Туранскаго.
   Тамъ предводители ихъ говорилъ мнѣ слѣдующее:
   Хотя невосходимыя каменныя утѣсы и бездонныя пропасти нашего отечества поставляютъ насъ въ безопасность отъ нападеній непріятельскихъ, слѣдственно и отъ всякаго страха; однако разсуждали мы о твоихъ представленіяхъ. По справедливости заботимся мы, что самая крайняя правота и чистосердечіе человѣка, не можетъ исполнить обѣщанія отъ другихъ зависящаго, и не сумнѣваемся, что друзья твои, не совершатъ твоего, доколь могутъ устремляться на нашу погибель.
   Для сего привезли мы тебя на среду твоихъ непримиримыхъ непріятелей, кои явно возмутились противу Короля своего, за то, что не хотѣлъ оный нарушить мира съ землями твоими. Естьли выдадимь мы тебя въ ихъ руки, они цѣлыя царствы едва ли поставятъ достойною цѣною твоего выкупа, когда напротивъ мы малою довольны суммою. Здѣсь видишь ты двоихъ нашихъ ратниковъ, кои подвергаютъ жизнь свою къ общему добру, и ожидаютъ повелѣнія твоего шествовать въ Иранъ. Буде возвратятся они съ золотомъ, котораго мы требовать имѣемъ право, тогда ты свободенъ, и мы обнадеживаемъ, что ты перешедъ рѣку, можешь возвратиться въ области отца твоего. Когдажъ напротивъ мы въ надеждѣ обманемся, тогда пойдемъ мы на счетъ твоей вольности нашего убытка; каково бы слѣдствіе ни было. Жизнь твоя между тѣмъ будетъ порукою за жизнь двоихъ нашихъ благодушныхъ товарищей.
   Я принялъ предложеніе сіе желательно, со всѣми соединенными со онымъ условіями и опастостями, и удвоилъ число денегъ просимое разбойниками. Скоро согласіе и щедрость моя, утвердили по прежнему ихъ миръ со мною, и какъ отъѣздъ товарищей ихъ назначенъ былъ на утро при восхожденіи солнечномъ, то приготовились они препровести ночь въ ясномъ удовольствіи возобновившейся довѣренности.
   Сіи отмѣнныя бродяги, въ Королевствѣ Туранскомъ не производили никакихъ насильствъ. Они находили тамъ повсюду вольныя пристанища, и не имѣли нужды шествовать проселочными дорогами; по чему на берегу, къ которому мы прибыли, поставленъ бывъ пространный шатеръ, и столы полнаго изобилія.
   Посреди сихъ хотя деревенскихъ, но сердечныхъ радостей, пришелъ почтенный провождаемый только двумя невольниками старецъ, и просилъ о допускѣ и гостепріимствѣ. Желаніе его въ томъ мгновеніе дозволено. Онъ приближался медленными шагами и съ благодарнымъ видомъ; но возведъ взоры на меня отступилъ вспять и вскричалъ.
   О небо! необманчивый ли видъ сей! Воистиннули Царевичь Иранскій скованъ позорными цѣпями?
   Слова сіи повергли разбойниковъ въ крайѣйшее замѣшательство. Какъ они заключили послѣдній договоръ нашъ, исполнить со всякою точностію: то опасались, что таковымъ произшествіемъ принуждены быть могутъ оный нарушить. Они совѣтовали поспѣшно между собою, обратились незнакомому, и и сказали:
   Естьли бы не удерживало ихъ то, чѣмъ должны мы принятому нами гостю, тотъ часъ бы мы тайну нашу вырвали изъ когтей нескромности; но по меньшей мѣрѣ слѣдуетъ намъ для безопасности нашего узника зберечь и освященное право, которое онъ получилъ равно какъ и мы вкуся съ нами хлѣбъ и соль дружества. По сему вознамѣрься, Туранецъ, добровольно остаться съ нами, пока заплатить выкупъ за Гистаспа, и онъ возвратится въ свою землю, ибо, естьли вы противу сего нашего праведнаго поступка хотя малымъ попротивится, то разорвемъ мы узы почтенія, и не будемъ виновны въ происходящей тебя отъ того смерти.
   Коль хвалю я вашу вѣрность, мои храбрые пріятели, съ каковою содержите бы ваше обѣщаніе, отвѣтствовалъ незнакомый; а ты, Царевичь мой, оставь свою похвалы достойную, но ненужную недовѣрчивость: ты можешь положиться на вѣрность бывшаго Сатрапа Карецмскаго, подъ коего кровлею ты родился, и который раннюю надежду твоей много обѣщающей юностію, ввѣренной его надзиранію, толь часто благословлялъ.
   Да, возопилъ я, ты мой возлюбленный Ацимъ, мой вторый отецъ: годы разлуки не могли истребить изъ моей памяти впечатленнаго благодарностію въ сердце.
   По семъ обнялъ я Адама нѣжнѣйше, разбойники просили его почтительно возлечь, и участвовать въ ихъ пиршествѣ; между тѣмъ увѣдомилъ я его, какое ихъ было о мнѣ намѣреніе.
   Ацимъ принялъ охотно предложеніе, и рекъ: вмѣсто что онъ безпокоился бывъ застиженъ ночью не блиско отъ жилиища моего, благодаритъ онъ щастливому созвѣдію своему, приведшему его въ сей шатеръ; понеже несумнѣвается, что не позавидуютъ благополучію его, когда выкупить онъ возлюбленнаго своего Царевича. Дозвольте потому, продолжалъ онъ, моимъ вѣрнымъ невольникамъ съ утреннимъ вѣтромъ шествовать въ садъ моихъ сокровищъ; они вскорѣ принесутъ сладкое обоняніе богатства, для васъ, и вольности для Гистаспа. Вы конечно довольны будете, когда я число денегъ ожидаемыхъ вами отъ Царя Иранскаго умножить думаю; и не будетъ вамъ нужды, повергать въ опасность вашихъ товарищей, за которыхъ ручаться Царевича не можете вы принуждать безъ крайней непристойности. Я имѣю о справедливости вашей въ исполненіи договоровъ толь доброе мнѣніе, что не могу поставить оную въ малѣйшее подозрѣніе, и хотя неложное дружество между узника вашего и мною, не есть достаточная порука, но я отвращаю все возраженіи, соглашаясь остаться въ рукахъ вашихъ, по коль привезутъ выкупныя деньги.
   Предложеніе было принято и невольники посланы; они возвратились съ верблюдами, обремененными золотомъ, мы простились съ разбойниками, получа отъ нихъ торжественное обѣщаніе, не разглашать о имени въ моей землѣ, въ которой я по долгихъ и трудныхъ странствованіяхъ желалъ по прозбѣ Азимовой принять отдыхновеніе.
   Ацимовъ замокъ стоялъ по среди пріятнаго лѣса, покрывающаго часть Карицма, въ которомъ мы находились. Огромность его зданія, было свидѣтельство о величіи прежняго его хозяина. Великодушный Ацимъ, съ нетерпѣливостію сносящій изліянія моей благодарности, примѣтилъ, что драгоцѣнность строенія и красота мѣста привлекаютъ мое примѣчаніе, и сказалъ:
   Взирай на благодѣянія родителя твоего, кои изліялъ онъ на меня въ то время, котораго обывателя земли сея не могутъ вспомнить безъ воздыханія. Да, Царевичь! сіи днесь печально молчащія лѣса не рѣдко повторяли радостныя восклицанія, ибо великій Логоразвъ часто посѣщалъ ихъ Царскимъ своимъ присутствіемъ. О! еще мнѣ мнится, слышатъ восклицанія, коими вѣрные Карецмяне привѣтствовали твое рожденіе; еще чаю я зрѣть тѣ слезы, проистекавшія отъ несказанной горести, когда ты по седьмому году взятъ отъ нихъ въ самый сей щастливый день, и что въ то время ради мира, сія часть Карецма соединена къ Королевству Туранскому.
   Между тѣмъ добродѣтельный Афрасіабъ, коего жизнь захвачена была лютыми когтями жестокой болѣзни, до днесь еще противупоставилъ твердую ограду разумомъ своимъ и проницаніемъ, для грозныхъ волнъ возмущенія. Онъ защищалъ всегда Карецмянъ отъ злости, возбуждаемой въ Туранцахъ извѣстною ихъ вѣрностію ко прежнимъ и нынѣшнимъ своимъ государямъ; и пріятныя гульбища, кои почасту ты попиралъ резвыми ногами младенческой живости, сбережены еще отъ опустошенія.
   Здѣсь пребудешь ты неизвѣстенъ, но незабвенъ; ибо я самъ нѣжныя головки цвѣтовъ твоего дѣтства не узналъ бы въ красотѣ разцвѣтшаго твоего юношества, естьли бы не видалъ тебя послѣ при дворѣ Гератскомъ. Я могу положиться на двухъ невольниковъ, кои уже оказали намъ вѣрность и опытѣ; и по моему приказанію, пропустятъ они слухъ, что я нашелъ давно пропавшаго сына. Когда ты по сему удостоишь меня имени родительскаго, то можешь ты во время принятія отдыхновенія по безпокойствамъ своимъ, имѣть случай разсмотрѣть народъ, познаніе котораго имѣетъ тебѣ въ свое время быть очень нужно.
   Я принялъ съ благодарностію Ацимово предложеніе. Онъ по всякій день старался окружать меня новыми забавами, но сіе ненужно было, за тѣмъ что въ мѣстѣ, гдѣ сердце мое пріяло первыя свои ощущенія, было мнѣ всѣ пріятно. Съ восхищеніемъ посѣщалъ я каждое мѣстечко, припоминающее мнѣ про нашествіе новаго размышленія, или возстаніе неизвѣстнаго чувствованія отъ моего рожденія.
   Особливо нравился мнѣ преимущественно лѣсокъ, въ коемъ держали молодыхъ оленей, бывшихъ первымъ предметомъ моего дѣтскаго пристрастія. Когда Ацимъ въ одинъ день отъѣхалъ въ ближній городѣ, я пошелъ въ сей лѣсокъ, и въ прохладной тѣни онаго предался сладкому сну, который по нѣсколькихъ часахъ былъ прерванъ неожидаемымъ и надмѣру пріятнымъ образомъ.
   Мнѣ казалось, какъ бы я похищенъ былъ тихимъ вѣтромъ благоухающаго Котена {Котенъ, земля, производящая преизящнаго звѣря имѣющаго въ себѣ мускусъ.}: я искалъ желательно насладиться пріятнымъ запахомъ; кровь моя почувствовала необыкновенную горячность, и я очнулся въ удовольственномъ движеніи, которое обратилось въ настоящее дѣйствіе, когда я увидѣлъ стоящую надъ собой очаровательную красавицу, наклонившую на меня заразительное лице свое. Въ томъ какъ лѣжалъ я безъ словъ и движенія, блистательные взоры сего божественнаго вида повстрѣчались съ моими устремленными на нихъ; но когда я въ восторгѣ отверзъ мои объятія, и хотѣлъ схватить представляющееся счастіе, изчезла она изъ виду моего, и я остался въ нерѣшимости, прекраснѣйшая ли то изъ дщерей человѣческихъ, или была Пери, сдѣлавшая первое впечатленіе.
   Въ семъ смятеніи мыслей моихъ, остался я простертъ на земли; тогда услышалъ я голосъ Ацима, который меня громко кликалъ. Я всталъ, спѣшилъ ему встречу, и вопіялъ:
   Ахъ! скажи мнѣ, отецъ мой! скажи скорѣе, могу ли я имѣть надежду владѣть ею, или долженъ обожать ее? Смертная она или существо не естественное.
   Что хочетъ мнѣ изъяснить тѣмъ мой Царевичъ? отвѣтствовалъ Ацимъ печальнымъ видомъ; отъ чего я пришелъ въ стыдъ.
   Я объявилъ ему видѣнное; онъ улыбнулся и говорилъ:
   Духъ, хранитель сего мѣста, да будетъ похваленъ, за ниспосланіе тебѣ таковыхъ пріятныхъ сновъ, и что дѣлаетъ тебя толь счастливымъ въ мѣстѣ, каковымъ я желаю быть тебѣ наявѣ.
   Слова сіи утвердили совершенно во мнѣніи, что небесное существо почтило меня посѣщеніемъ своимъ, мысли мои опять успокоились, и оставили только пріятное воображеніе о преизрядномъ видѣніи. Сіе приписывалъ я равномѣрно чрезъестественной силѣ, ибо примѣрь моего нещастнаго брата довольно научилъ меня, коль трудно любовной страсти сносить ласкательства своея надежды.
   Благодарилъ я Ацима за его доброжеланіе, и говорилъ, что по видимому, когда онъ спѣшилъ ко мнѣ, имѣлъ нѣчто важное сообщить мнѣ, почему жалѣю о удержаніи его отъ того глупымъ извѣстіемъ о мечтѣ.
   Когда ты разсказывалъ мнѣ, сказалъ онъ, краткое пробужденіе юношественнаго мечтанія, хотѣлъ я увѣдомить тебя, что нашъ добрый Король Афрасіабъ возшедъ отъ продолжительнаго и прискорбнаго сна жизни сея. Братъ его Агіасбъ возшелъ по немъ на престолѣ Туранскій и чрезъ всенародную повѣстку, приглашаетъ всѣхъ вельможѣ государства своего ко двору, дабы старшая дочь его могла избрать изъ нихъ себѣ мужа. Хотя я сей чести не ожидаю ни желаю, но долженъ послѣдовать званію, весьма для меня досадному, естьли я чрезъ то разлучусь съ тобою.
   Могу ли я проводить тебя ко двору Туранскому, кромѣ преданія себя опасности быть узанну? сказалъ я.
   Всеконечно, отвѣчалъ Ацимъ, ибо обхожденіе Туранцамъ съ Иранцами давно запрещено отъ ихъ Государей, но болѣе пресѣчено оное взаимною ихъ ненавистію, понеже и запрещеніе то послѣдовало, для отвращенія послѣдствъ оныя.
   Можетъ быть я единый подданный въ семъ государствѣ, который въ послѣднія двѣнадцать лѣтъ перешелъ чрезъ Геонъ, и произошло сіе когда меня Афрасіабъ посылалъ къ Логоразву, для испрошенія въ Везири Мерада; за тѣмъ что преизрядства сего великаго мужа побѣдили предразсудки необузданнаго народа, и подобострастіе онаго въ нему продолжалось до самой его кончины, замкнувшей днесь рядъ славныхъ дней. Ты можешь съ совершенною безопасностію показаться подъ имянемъ моего сына, присутствовать въ собраніи толикихъ честолюбивыхъ совмѣстниковъ, и посреди онаго приобрѣсть Государю толь нужное познаніе о человѣческомъ сердцѣ.
   Съ радостію пріемлю случай сей, отвѣтствовалъ я, поправить мой разумъ и испытать разные характеры страстей, хотя не ожидаю я, чтобы оныя толь легко, какъ ты думаешь, себя отркыли; по елику конечно уже довольно искано благосклонности Принцессиной, чтобъ выборъ по сехъ поръ не былъ опредѣленъ. Но откуду происходитъ сіе особливое право женщинѣ?
   Какъ произхожденіе онаго, отвѣтствовалъ Ацимъ, возвращаетъ Туранцанъ въ память время разоренія и позора, то законъ, силой коего то установлено, до сего дня нѣкоторымъ образомъ содержится въ тайнѣ: ибо не происходило еще случая, производить оный въ дѣйствіе.
   Вѣдай потому, что прародитель {Каккаусъ называется отъ нашихъ писателей Дарій Гистаспъ.} твой Каккаусъ достигнувъ старости, въ каковой разумъ кажется скучаетъ долговремяннымъ исполненіемъ своея должности, былъ обманутъ дщерію тьмы. Потрудясь тщетно ввести во искушеніе сына своего, прекраснаго Сіавесха, оклеветала она его въ порочныхъ намѣреніяхъ. Гласъ невинности не въ состояніи былъ побѣдить льстивый вопль Судабы, и слѣпая Каккаусова любовь къ вѣроломной женщинѣ, угасила въ немъ природную склонность къ достойному сыну.
   И такъ Царевичъ вѣтромъ оклеветанія былъ изгнанъ отъ двора родительскаго, и съ распростертыми дланьми принятъ Королемъ Туранскимъ, который соединилъ высокій илемъ съ плодоносною виноградиною своего Королевскаго сада.
   Свадьба Сіавесха съ Принцессою Фиренки, {Принцесса Фиренки есть погречески Мандана и отецъ ея Афрасіабъ именуется по ихъ Астіагомъ.} долженствующею по смерти отца своего заступить престолъ Туранскій, возбудила ревность Туранцовъ, и произвела ненависть къ странѣ, коя стала имъ соперницею. Братъ Королевскій расположеніе сіе употребилъ въ пользу, и убилъ измѣннически Сіавесха; но бодрствіемъ Фиренки не вкусилъ плода, ожидаемаго отъ своего предательства.
   Подобно орлицѣ, убѣгающей лютаго филина, которая просѣкаетъ воздухѣ сильно парящими крыльями, и ищетъ пріятельствующаго древа, гдѣ бы скрыть ей носимыхъ въ носу своемъ птенцовъ; убѣжала П

ВЕЗИРИ
ИЛИ
ОЧАРОВАННЫЙ
ЛАВИРИНѲЪ.

ПОВѢСТЬ ВОСТОЧНАЯ

ЧАСТЬ I.

Переведена ВАСИЛЬЕМЪ ЛЕВШИНЫМЪ.

въ Москвѣ
Въ Университетской Типографіи.
1779 года.

  

ОДОБРЕНІЕ.

   По приказанію Императорскаго Московскаго университета Господъ Кураторовъ, я читалъ книгу подъ заглавіемъ Везири или Очарованный Лавиринѳъ, и не нашелъ въ ней ничего противнаго наставленію, данному мнѣ о разсматриваніи печатаемыхъ въ Университетской Типографіи книгъ, почему оная ко удовольствію любителей и напечатана быть можетъ. Коллежскій Совѣтникъ, Краснорѣчія Профессоръ и Ценсоръ печатаемыхъ въ Университетской Типографіи книгъ,

АНТОНЪ БАРСОВЪ.

  

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ДЕНИСУ ИВАНОВИЧУ
ЧИЧЕРИНУ,
ЕЯ
ИМПЕРАТОРСКАГО
ВЕЛИЧЕСТВА
САМОДЕРЖИЦЫ
ВСЕРОССІЙСКОЙ,
отъ арміи
ГЕНЕРАЛЪ-ПОРУТЧИКУ,
Лейбгвардіи
ПРЕМІЕРЪ-МАІОРУ,
ТОБОЛЬСКОМУ ГУБЕРНАТОРУ
и Орденовъ
Святаго Александра Невскаго
и Святыя Анны
КАВАЛЕРУ
МИЛОСТИВОМУ ГОСУДАРЮ
Усерднѣйшее приношеніе.

  

МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ

   Древнее обыкновеніе посвящать труды свои знаменитымъ особамъ каждаго времени, не было единымъ предлогомъ смѣлости, кою взялъ я въ приписаны труда моего Вашему Превосходительству: лучшее намѣреніе управляло желаніемъ пріобрѣсти оному въ Васъ, Милостивый Государь, покровителя; извѣстныя добродѣтели Ваши были сему основаніемъ. И кому бы удобнѣе возмогъ я поднести чувства человѣколюбія, великодушія и рѣдкихъ спокойтвъ, начертанныя въ сей повѣсти въ особѣ Сагеба, кромѣ имpѣющаго его душу? Пріимите, Милостивый Государь, нелестное признаніе отъ человѣка Васъ незнающаго, какъ только по одной славѣ Вашей и дѣяніямъ, удостойте сіе приношеніе Вашего благоволенія, равно и прельщающаго съ покорнымъ почтеніемъ,

МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ!

ВАШЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА

нижайшаго слугу
ВАСИЛЬЯ ЛЕВШИНА.

   Августа 13 дня,
   1776 года.
  

ПРЕДИСЛОВІЕ.

   Написать романъ или повѣсть, обыкновенно считаютъ за толь легкую и малую пещь, что многіе читатели удивятся, видя предисловіе при семъ сочиненіи, угрюмый и важный разсуждатель першитъ ее по одному прозванію. Занимать себя случаями силы вообразительной, разумѣется у него злоупотребленіе разума. Напротивъ читателя веселаго и живѣйшаго нрава, развернутъ ее желательно, и опредѣлять о ней по препровожденію времени, каковое она имъ доставитъ, мало заботясь о намѣреніи и исполненіи.
   Обоимъ родамъ судителей должна я отвѣтствовать. Потому нужно предисловіе, чтобы предварить ихъ возраженія.
   Одни идутъ далеко, естьли презираютъ съ лишкомъ случаи силы вообразительной, и изключаютъ ихъ совсѣмъ отъ употребленія разума. Ибо обѣ душевныя силы, толь точно между собою связаны, что лица безъ силы опредѣляющей будутъ странны и неправильно мѣрны, и сила опредѣляющая безъ лицъ имѣть предѣлы очень тѣсныя.
   Когда же напротивъ критики второго степени цѣнятъ дорогія камни только по добротѣ металла, въ коемъ оныя овдѣланы, и все не препоручающее себя выдуманными прикрасами, считаютъ за игрушку тѣмъ совѣтую я искать въ иномъ мѣстѣ времени препровожденія. Здѣсь нѣтъ вещи по ихъ вкусу.
   Только тѣ, у коихъ здравый разумъ съ добрымъ сердцемъ соединенъ щастливо могутъ разрѣшить, коль далеко я сіе говорить могу, понеже они имѣютъ право опредѣлять истинную цѣну дѣяній разума; и, можетъ быть, дозволятъ мнѣ похвалиться, что миновала я камень, на которомъ романо и сказко-писатели часто терпятъ караблекрушеніе.
   Иные довольствуются только, собирая по кучу многія блестящія яйца, невѣроятныя приключенія, волшебства и чудеса и скрываютъ намѣреніе свое, естьли только оное имѣютъ, въ надменіи словѣ. Сочинители таковыхъ трудовъ достойны сожалѣнія. Вредъ, производимый ими, можно изчислить по цѣнѣ, доставшейся на рядъ вѣка нашего.
   Другіе имѣютъ лишь намѣреніе посвятить читателей своихъ опаснымъ таинствамъ страстей. Противу сихъ должно насъ одно помышленіе о ихъ ядовитыхъ сочиненіяхъ, при маломъ примѣчаніи на прелестную общелюбную добродѣтель, на всеобщую нужду законовъ и щастіе человѣческаго рода, наполнять отвращеніемъ.
   Но есть погрѣшности, въ кои и разумные писатели при лучшихъ намp3;реніяхъ не рѣдко впадаютъ; и коихъ я со времени, какъ открылись оныя мнѣ благовременнымъ опытомъ, миновать искала.
   Духъ Юношества наиболѣе занимается удивительнымъ, и не можетъ въ настоящихъ историческихъ истиннахъ найти вкуса. Я читала романы Калпрендовы и Скудеріевы, не коль могла принудить себя я развернуть Курція или Ливія, а прелести выдумокъ такъ овладѣли силою моего воображенія что я сихъ историковъ на каждой строкѣ обвиняла, что они представили Ироевъ своихъ съ стороны ложной, и такъ какъ желали, ихъ собственныя склонности. Курція считала я дерскимъ варваромъ, слѣпо повергавшимъ Алехсандра въ толь многія опасности, для снисканія чести завоеваніемъ всего свѣта; когда я увѣрена была, что непреодолимая власть любви принудила его къ тѣмъ опаснымъ подвигамъ. Я чудилась суровой жестокости Ливіевой что могъ онъ смирнаго и щеголеватаго Брута обратить въ строгаго стоика и беснующагося Патріота.
   Много потребно было лѣтъ, уговорить мнѣ себя, опровергнуть заключеніе мое, и усмотрѣть, что Романо-писателю, черпающему изъ источника историческихъ истинъ, не позволительно подлинники свои обезображивать и налагать на нихъ краски по собственнымъ мыслямъ; ибо право сіе столько тѣхъ, которые сами доставляютъ своихъ Ироевъ, и слѣдственно по благоизобрѣтенію своему поступать могутъ.
   Естьлижъ по подобію повѣсте-писателей дозволить себѣ вольность, то не должно оную злоупотреблять, я особливо въ несправедливомъ представленіи характеровъ. Должно съ чрезъ естественными существами обходиться очень бережно, и не всегда брать къ нимъ прибѣжище, хо. взведенію Ироевъ своихъ, или лучше сказать, самаго себя изъ всякихъ опасностей: ибо впрочемъ учинишь суетнымъ Моралическое нам 23;реніе труда своего; здѣлаешь добродѣтель трусливаго, извинишь пороки, и обвѣсишь разумъ въ снѣ.
   Человѣческій духъ отъ природы склоненъ присвоятъ управленіе невидимымъ силамъ, и не требуетъ дальняго допуска, вѣрить мечтамъ и выдумкамъ, доколь разумомъ возведенъ будетъ на путь истинны. Чрезъ то можетъ произойти, что Юношество несумнѣвающееся о бытіи волшебницъ и духовъ охранительныхъ, въ темныхъ случаяхъ обѣщеваетъ себѣ ихъ благосклонность, и повергается въ опасность, которыя при малѣйшемъ разсужденіи миновать не могло; оно ожидаетъ чрезъестественныхъ дарованій, вмѣсто самоснисканія добрыхъ свойствъ, и наклоненіе къ заблужденію и не осторожности остается во сердцахъ ихъ и тогда, какъ пройдутъ лѣта легковірія.
   Тѣ, коихъ опредѣлительная сила пришла въ созрѣніе, хотя свободны отъ таковыхъ опасностей, но не имѣютъ выгодъ отъ сихъ писаній: для того что не могутъ добрымъ или злымъ дѣйствіямъ, происходящимъ отъ невольныхъ склонностей, цѣны налагать, и не тщатся тайныя мысли сочинителя выискивать изъ среды сплетенія ненатуральныхъ выдумокъ.
   Таковыя разсужденія подвигли меня, предлагаемый трудъ основать на истинѣ, я воздвигнуть въ пространствѣ правдоподобія. Ибо когда гдѣ либо и дала ему подобіе чудеснаго, но разрѣшила то въ послѣдствѣ, я доказала, что, когда толь много не современнаго насаждается въ потомство, есть погрѣшность тѣхъ, которые естественныя случая пріемлютъ въ ложномъ свѣтѣ.
   Характиры приведенныхъ особъ удержала я такъ, какъ представлены оныя у Персидскихъ писателей, по Дервелотовой Бостонной Вивліоѳикѣ. Обычеи сихъ раннихъ временъ были удобнѣе къ намѣренію моему, употребляемыхъ нынѣ Азіатсхими народами; тогда еще не были женщины изгнанны изъ человѣческаго общества, какъ послѣдовало, когда Магомедъ ввелъ многоженство, подалъ поводъ къ Сералямъ и ревнивости, и тѣмъ доказалъ, что умноженіе сокровищъ неупотребляемыхъ, только заботу и скупость производитъ.
   Чрезъ Локмана и Зороастра, которымъ восточныя переводы въ сіе время мѣсто опредѣляютъ, хотѣла я выполнить дѣйствія добрыхъ и злыхъ духовъ, не впадая во вышеозначенныя погрѣшности. Премудрый и милостивый, ученый и злобный, могутъ очень удобно наполнить мѣста оныхъ существъ неимѣя толь тиранскихъ вліяній на человѣка, чрезъ что всякая заслуга отпадаетъ.
   Злый Везирь Гіамаевъ жилъ дѣйствительно; дурныя дѣйствія его дѣла бывшія. Сагебъ и преизящныя свойства его совсѣмъ моего изобрѣтепія. Въ семъ я не запираюсь; но не хочу надѣяться чтобъ добраго Везиря могли почесть неподобнѣйшею правдѣ частію сей повѣсти.
   Я испрашиваю склоннаго пропущенія читателева въ мѣстахъ, гдѣ удалилась я отъ порядка нарѣчія: да благоволитъ онъ припомнить, что восточный слогъ, коему я подражать должна, не можетъ состоять безъ непрестанныхъ уподобленій и аллегорій.
  

ВЕЗИРИ
или
ОЧАРОВАННЫЙ
ЛАВИРИНѲЪ.

   Логоразвъ {Логоразвъ былъ четвертый Царь Каяніанскаіо отродія, считаемаго второю Династіею Персидской Монархіи. Евpoпейцамъ кажется онъ мало свѣдомъ, что должно прписать миролюбивымъ его расположеніямъ и кроткой жизни, всю провождалъ онъ въ Восточной части неизмѣримаго своего государства.
   Сіе и послѣдующее взято изъ д'Ергелота, и объясненія поставленныхъ во введеніи въ повѣсть Шаха Надира, и включено здѣсь для читателей, коимъ Персидскія писателя несвѣдомы.}, Царь Персидскій, который по сложеніи короны прозванъ Царскимъ пустынникомъ, описывается отъ Персидскихъ повѣствователей отмѣнно добрымъ Монархомъ, коему небо величайшія благословенія низпослало. Царствованіе его было послѣдство благополучій. Миръ разпростеръ крылѣ свои надъ всѣмъ пространствомъ его владѣнія; подданные любили его и боялись; и съ супругою своею, коя столько же была добродѣтельна, какъ и прекрасна, родилъ онъ двухъ сыновъ, составлявшихъ честь своихъ временъ и гордость дней его.
   Оба Царевичи сіи, Гистаспъ и Цериръ называвшіеся, природою обогащены были лучшими дарованіями, и воспитаніемъ достигли высочайшихъ совершенствъ. Они казались при дворѣ Гератскомъ, яко возшедшія щастливыя созвездія Азіи. Однако юныя сердца ихъ на верьху величества своего, и посреди текущихъ удовольствъ, угнетались тяжкою рукою сокрытой скорьби. Долго бремя оныя не свѣдомо было, кромѣ взаимнаго дружества; но напослѣдокъ открыли его проницательныя очи матерьней любви.
   Въ одинъ день, когда Гистаспъ и Цериръ гуляли въ саду Царицыномъ, вошла сія нѣжная мати въ бесѣдку, въ которую ушли они, сѣла близь ихъ, и съ сожалительными взорами состраданія, говорила сынамъ своимъ слѣдующее: Мнѣ довольно извѣстна причина грусти вашей, любезныя дѣти.-- Нѣжныя сердца ваши чувствуютъ предпочтеніе, отдаемое отцомъ вашимъ Гіамаспу и Кобаду, тѣмъ больше, что заслуги сихъ Принцовъ въ сравненіи съ совершенствами вашими, какъ тѣнь въ сравненіи съ свѣтомъ. Однакожъ сіе вамъ не естественнымъ кажущееся пристрастіе заслуживаетъ ваше почтеніе; ибо оное основано на благопристойности.
   По унынію вашему примѣчаю я, что доднесь слушали вы звонъ ласкательствъ нынѣжъ время вамъ послушать гласа истинны.-- Внимайте, я вразумлю васъ.
   Царство Персидское было бы въ рукахъ вашихъ двоюродныхь братьевъ, есть ли бы шло по праву наслѣдства, и право Царя не утверждалось въ собственномъ разумѣ на выборѣ народа; ибо сіе возвело Лосоразва на престолъ по смерти брата его. Умирающій Кайхоэру {Кайхоэру, есть въ греческой повѣсти толь извѣстный Киръ великій.} освященный въ приближеніи своемъ къ вѣчному царству, предузрѣлъ возвышеніе Логоразва, и просилъ его имѣть, къ дѣтямъ своимъ отеческую любовь, дабы замѣнить тѣмъ потери Имперіи.
   Сіе основаніе склонности, оказываемой Царемъ Гіамаспу и Кобаду; за тѣмъ что не взирающій за предѣлы, каждаго добродѣтели предписываемые, можетъ удобно введенъ быть въ заблужденіе. Между тѣмъ уподобляется таковое заблужденіе только малому облачку на ясномъ небѣ, и вы имѣете болѣе причины радоваться о величіи отца вашего, чѣмъ скорбѣть о единой погрѣшности онаго, коя по щастію только на однихъ васъ упадаетъ. Но понеже бодрствіе ваше еще слабо для предпріятія сего, то послѣдуйте хотя совѣту, который желаю я сообщить вамъ по вліянію неба.
   Возмите жизнь твердаго вознамѣренія, и направте стопы къ очарованному Лавиринѳу, воздвигнутому духами хранителями по желанію славнаго Локмана {Локманъ съ Езопомъ, Пильпаемъ и почти со всѣми мудрыми и праведными мужами нѣкіихъ вѣковъ, кои онъ по преданіямъ, чуднымъ препровелъ образомъ, смѣшонъ. Ему отъ Персовъ прилагается сновидѣніе, равное тому, явное имѣлъ Соломонъ, и думаютъ они, что пріобрѣлъ онъ славу и величество, предавъ себя премудрости. Утверждаютъ же они, что им 123;лъ онъ близкое обхожденіе съ духами хранителями, коихъ считали за средній родъ между божествомъ и человѣкомъ, и была у нихъ общая пословица: кто осмѣлится наставлять Локмана?}. Вы обрѣтете тамъ возвышеннаго мудреца, коему Всемогущій подалъ премудрость, почитаемую отъ самихъ безплотныхъ, и силу, коей природа повинуется. Удостоится его покровительства, и онъ отъиметъ изъ дней вашихъ сосудъ горести, или смѣситъ оныя съ сладостію своего благоволенія и своихъ наставленій.
   Между тѣмъ отсутствіе ваше возпламенитъ опять любовь родительскую: -- Когда ваша собственная правота покроется пепломъ равнодушія, тогда паръ боязненнаго попеченія о благѣ вашемъ, скоро возгорится. Сокройте намѣреніе пути вашего; не нужны вамъ провожатели; нѣжное соединеніе и добродѣтель ваша есть крѣпчайшая и лучшая стража. Я одна предостанусь стрѣламъ сѣтованія, но я отражу ихъ мыслями будущаго вашего благоденствія.
   Воображеніе знающихъ только свое отечество, замыкается въ самой узкой сферѣ, но тѣ, коихъ понятія простираются чрезъ четыре части сего обширнаго пространства міра, собираютъ познанія, разумъ ихъ возвышающія и въ совершенство приводящія. Не путешествовавшій уподобляется алмазу необдѣланному, только вышедшему изъ недръ земли, который хотя имѣетъ внутреннее сіяніе, но непривлекаетъ, и чуждое ему обдѣланіе производитъ блескъ его.
   Принцы исполненны почтенія принесли благодарность Царицѣ, приняли отъ ней нѣжное благословеніе, и возвратясь въ чертоги, приготовлялись къ отъѣзду. По утру снабдили себя камнями величайшей цѣны, сѣли на преизрядныхъ коней и оставили городъ Гератъ {Гератъ называется у Грековъ Арія, и провинція Харазанъ, въ коемъ онъ столичный городъ нарицается у нихъ Бактріяною.}.
   Путь ихъ былъ щастливъ. Ясное обращеніе дружества прогоняетъ облаки скуки, равно умѣренному весеннему солнцу. Различность мѣстоположеній и предметовъ, былъ имъ неизчерпаемый источникъ къ разсужденіямъ. Разность ихъ мнѣній подавала основаніе къ пріятному жару, однакожъ чистосердечная склонность ихъ удерживала пламень спора въ надлежащихъ предѣлахъ.
   Когда Гистаспъ и Цериръ приближились къ прелестнымъ мѣстамъ Іемена {Іеменъ та часть Аравіи, кою мы называемъ Щастливою.}, въ коихъ обиталъ Локманъ, напала на нихъ жестокая буря, и въ наставшую за тѣмъ ночь сбились они съ пути въ темнотѣ. Гистаспъ отяготѣвшій усталостію, хотѣлъ дождаться дня, но прозьбы нетерпѣливаго Цирера, склонили его продолжать шествіе.
   Вскорѣ вспали они на толь ускій проѣздъ, что принуждены были съ коней сойтить; они поручили вѣрныхъ возниковъ своихъ провидѣнію, и не взирая на свистъ змей, вой Гіеннъ, и удары трясущейся земли, шли не ужасаемо, утѣшая и ободряя себя взаимно гласомъ склонности и помогающей рукою нѣжныя заботы.
   Молодые Царевичи отвратя препоны труднаго пути, увидѣли напослѣдокъ свѣтъ, приведши ихъ къ огромному Каравансараю {Не многимъ читателямъ не свѣдомо, что Каравансарай есть открытая гостинница, гдѣ путешествующіе угощаются безъ платы.}, освѣщенному тысячью факеловъ, у коего на передней стѣнѣ читали они надпись: Ни усталость, ни опасности не бываютъ не побѣдимы любви братней.
   Гистаспъ и Цериръ очень удивились словамъ, толь съ состояніемъ ихъ согласующимся, не меньше и ободрились оными, и безъ размышленія постучались въ дверь, кою имъ тотчасъ отворили.
   Они приняты разными невольниками обоихъ половъ, и приведены къ мужу величественнаго вида, который привѣтствовалъ ихъ слѣдующимъ:
   Царевичи! вы возпріемлены въ домѣ посвященномъ подвигамъ и бодрствованію, и который есть прибѣжище, оказавшимъ опыты сихъ добродѣтелей.
   Естьли бы вы до разсвѣта остались въ лѣсахъ, то въ сей боязливой нерѣшимости больше бы претерпѣли зла, чѣмъ отъ затрудненій васъ окружавшихъ, кои вы побѣдили, вы получите не токмо упокоеніе доставляемое вамъ симъ домомъ, но и наставленіе, чрезъ кое вамъ опытъ Лавиринѳа можетъ быть полезенъ. Но какъ между тѣмъ природа человѣческая имѣетъ нужду по трудахъ въ покоѣ, то шествуйте къ мѣсту, гдѣ приготовлены для васъ прохлажденія. Я между тѣмъ поговорю съ Принцессою, коя превозмогла слабости своего пола, и не меньше васъ оказала себя мужественною.
   Послѣднія слова возбудили любопытство Церирово; онъ не хотѣлъ пропустить случая оное удовольствовать. Гистаспъ примѣтилъ въ очахъ его неодуманную прозьбу, которая была уже на устахъ его, и взявъ руку его, ведѣлъ вести себя въ назначенную комнату.
   Чрезъ два часа возвратились они къ своему ласковому хозяину. Сей посадилъ ихъ близъ себя на софу, и говорилъ слѣдующее:
   Знайте Царевичи, что вы при восхожденіи солнца явитесь предъ Локмана. Вѣдайте при томъ, что тогда откроется Лавирниѳъ къ ежегодному опыту тѣхъ, кои приходятъ вопрошать мудраго о совѣтѣ, и прежде, нежели дозволить имъ входъ, требуетъ онъ отъ нихъ точнаго свѣденія о жизни ихъ и намѣреніяхъ.
   Потому имѣю и причину васъ испытать, не находится ли въ васъ чего нибудь чистосердечію сему препятствующаго. Чрезъ опытъ Лавиринѳа и малѣйшая ложь открывается, и быветъ явнымъ стыдомъ наказуема. Невѣдущіе о семъ, неразсуждающie, что мракъ обмана не дерзаетъ приближаться пронзающимъ лучамъ прозорливости, и ищущіе за тѣмъ провести мудраго, предаютъ себя сами.
   Сей возвышенный между всѣми смертными ко отвращенію злыхъ слѣдствъ пренебрегаемаго добра, здѣвалъ чудное таковое учрежденіе: ибо хотя окруженъ онъ тьмами небесныхъ духовъ, но не всегда имѣетъ дарованіе, познавать сокровенныя сердцѣ; власть всевѣдущая сообщаетъ даръ сей чистѣйшимъ тварямъ своимъ, только въ нѣкоторыхъ случаяхъ. Впрочемъ представляетъ иногда достигать того самимъ щастливыми опытами.
   Когда по сему языкъ вашъ будетъ управляемъ истинною, возрадуетеся вы, возвращаясь изъ Лавиринѳа, неся подтвержденіе словъ вашихъ, и пріобрѣтя покровительство премудраго. Употребите совѣтъ сей, заслуженный мужествомъ вашимъ на пути сюда ведущемъ въ пользу, и будьте примѣчательны къ наставленію сообщаемому всѣмъ допускаемымъ на опытъ.
   Лавиринѳъ состоять изъ толикаго числа дорогъ и закоулковъ, сколько цвѣтовъ для сего намѣренія назначенныхъ, и каждая дорога по обѣимъ Сторонамъ осажена цвѣтами одинакаго рода. При входѣ во оный подадутъ вамъ по корзинѣ изъ сплавленныхъ металловъ съ Гіероглифическимъ знакомъ въ крышкѣ. Въ сіи корзины слѣдуетъ вамъ класть цвѣты, кои имѣете вы рвать симъ порядкомъ.
   Входя на дорогу, должно вамъ сорвать цвѣтокъ на правой сторонѣ и положить въ корзину, впрочемъ вы никогда не найдете выхода. Иногда одного цвѣтка бываетъ не достаточно для выступленія назадъ; и когда потому усмотрите, что опять зашли въ глухіе закоулки, слѣдуетъ вамъ сорвать цвѣтокъ на лѣвой сторонѣ, и въ то мгновеніе, какъ выдете на другую дорогу, слѣдуешь вамъ наблюдать тоже предписаніе, и продолжать,-- до коль достигнете: сѣни посвящнной правдѣ.
   Прекрасные юноши, хранители святаго мѣста сего, возьмутъ отъ васъ корзины,-- и оставятъ васъ ходить въ семъ соборѣ восхищеній, ноколь опыты кончатся, и всѣ, надъ коими оныя произведены, соберутся.
   За тѣмъ нѣтъ уже болѣе затрудненій. Вы выдете изъ Лавиринѳа путемъ состоящимъ изъ высокихъ древесъ и украшеннымъ множествомъ истукановъ. Истуканы сіи представляютъ особъ, бывшихъ до того въ Лавиринѳѣ, и прославившихся своими добродѣтельми, или коихъ жизнь представила роду человѣческому важныя ученія.
   Премудрый Локманъ пріиметъ и разкроетъ корзины ваши, и по находящимся въ оныхъ цвѣтамъ увѣдаетъ ваше предопредѣленіе. Что лежитъ до таинствъ Лавиринѳа, то не позволено мнѣ вамъ открывать о томъ; благодѣтельный мудрецъ оказываетъ благосклонность сію, только по разсмотрѣнію его оную заслуживающимъ.
   Намъ должно какъ въ семъ, равно и въ иныхъ случаяхъ подвергаться его волѣ, сказалъ Цериръ, но осмѣливаюсь спросить, объявите мнѣ, будетъ ли Принцесса, о которой вы упомянули, въ сѣни правды.
   Кто ищетъ щастія на единомъ истинномъ пути, на пути добродѣтелей, отвѣчалъ почтенный старецъ, тотъ долженствуетъ противиться перьвому нападенію безпокойныхъ страстей.
   Отъ сего справедливаго выговора лице Церирово покрылось краскою стыда; но вдругъ звукѣ барабановъ и трубѣ возвѣстилъ открытіе Лавиринѳа, по чему спѣшилъ онъ съ братомъ своимъ въ палаты Локмановы.
   Мудрецъ принялъ обоихъ Принцовъ дружественно: ибо невинность жизни ихъ оказывалась въ ясности лицъ и простотѣ словъ ихъ. Въ самомъ дѣлѣ не знали они еще силы страстей, и сила ciя одна только, коя во перьвыхъ совлекаетъ человѣка съ стези правоты, и за тѣмъ отъ пути добродѣтелей; и такъ по елику страсти въ юныхъ сердцахъ ихъ не дошли еще зрѣлости, то нарвали они въ дорогахъ Лавиринѳа одни только не развернувшихся цвѣтовъ головки.
   Различныя красоты сего воображающагося мѣста, не совсѣмъ привлекали къ себѣ мысли Церировы; поспѣшно приближался онъ сѣни правды, ласкаяся, найтить тамъ Принцессу, возжегшую въ мысляхъ его огонь любопытства, но вкусилъ только отчасти удовольствіе себѣ обѣщаемое. Величественный и щедрый видъ, непринужденная походка и прекрасная рука, были одни прелести, коимъ онъ въ сей Принцессѣ удивлятися могъ. Лице ея закрыто было покрываломъ, вышитымъ серебромъ по шелковому, котораго блескъ ослѣплялъ глаза на нее взиряющихъ.
   Написанное на корзинѣ ея имя Перизада {Отъ Перисъ, прелестнаго пола добрыхъ духовъ хранителей.} могло дополнить, сокрытое въ лицѣ, естьли бы ласкательство, коимъ обыкновенно окружаютъ знатныхъ, не дѣлало сумнительнымъ свидѣтельство о красотѣ ея. Но разсужденіе таковое не входило и въ мысль Цериру; онъ вѣрилъ слѣпо своимъ желаніямъ, и сердце его билось отъ пріятныхъ ожиданій.
   Когда сила воображенія по часту сильна бываетъ, доставить прелести предметамъ, кои совсѣмъ оныхъ не имѣютъ; коль должно возрасти ихъ крѣпости, когда прелестей сихъ дѣйствительно ожидать можно. Цериръ употребилъ живѣйшую его кисть, къ написанію для духа своего совершеннѣйшей красоты. Но какъ скоропостижная и пламенная любовь принца основывалась не на однихъ мечтательныхъ представленіяхъ; то открылъ онъ въ ней и совершенства разума, которыя утверждаютъ любовь не на толь зыбкомъ основаніи; и прежде оставленія Лавиринѳа, былъ онъ снабженъ всѣми извиненіями, каковыхъ только желаетъ жестокая страсть.
   Хотя Локманъ посвятилъ себя уединеніи и премудрости, и презиралъ богатство, но думалъ быть обязаннымъ, обращать часть жизни своей къ добру человѣческаго рода, показывая великолѣпіе свое, чтобы привлечь глаза многаго народа, умножить ихъ удивленіе и привлечь чрезъ то сердца ихъ.
   Онъ сидѣлъ на золотомъ украшенномъ множествомъ дорогихъ камней престолѣ; одежда его была бѣла, какъ чистѣйшій снѣгъ, и въ почтенномъ лицѣ его, щастливо соединились величество и милость. Тысяча юношей, коихъ Персидскіе писатели признаютъ за столько охранительныхъ духовъ, окружали его; летающія ризы ихъ имѣли смѣшенныя цвѣты радуги, лица ихъ были полные мѣсяцы, и взвѣвающіяся локоны волосъ испускали избраннѣйшія ароматы Аравіи.
   При открытіи премудрымъ корзинъ, Цериръ съ немалымъ удивленіемъ примѣтилъ, что цвѣты, кои онъ сорвалъ въ пучкахъ, совсѣмъ разцыѣли. Онъ устремилъ тотъ часъ боязненный взоръ на корзину Перизадину, и искалъ по симпатіи ея вкуса, или разнообразія судьбы ея извлечь благосклонное себѣ предзнаменованіе. Успокоеніе его было чрезмѣрно, когда увидѣлъ, что большая часть нарванныхъ имъ цвѣтовъ были тогожъ рода, какъ и его, но оно взошло бы гораздо далѣе, естьли бы свѣдома ему была тайна ея открытія.
   Локманъ испыталъ корзины, и какъ ему роды, краски и видъ разныхъ цвѣтовъ, подали нужное свѣденіе, то обратился онъ къ Цериру и Гистаспу, и сказалъ имъ: Принцы, нѣжный возрастъ вашъ большую часть совѣтовъ, кои я вамъ подать могу, учинитъ недѣйствительными: извѣданіе есть истинный водитель человѣка; а разумъ только проводникъ его. Искусный садовникъ необрѣзываетъ ветвей деревъ своихъ, когда лишъ оныя отпрыскиваютъ; онъ ждетъ, пока они вліяніемъ погоды отпрыснутъ столько, какъ удобны будутъ ко украшенію сада принять способный видъ; и тогда пріемлетъ онъ пользу отъ своихъ насажденій. По сему довольно на сей разъ сказать вамъ въ наставленіе и предосторожность, что Цериръ не будетъ щастливъ, до коль овладѣетъ нужнымъ свойствомъ души, коего сѣмя можетъ быть лежитъ въ сердцѣ его скрытое; и Гистаспъ выдержитъ цѣпь противностей, до коль чрезъ нихъ научится, и познаетъ погрѣшность, которой самолюбію налагаетъ хотя похожее, но ложное именованіе.
   Принцесса Перизада не достигнетъ щaстія заслуживаемаго преизрядствомъ ея нрава, по коль поправитъ излишество одной добродѣтели своей, коихъ она толь много въ себѣ имѣетъ.
   Когда вы чрезъ нѣкоторыя добровольныя дѣянія, въ разсужденіи трехъ сихъ пунктовъ такъ себя окажете, какъ желаю я васъ видѣть, то щастіе дней вашихъ твердо постановится, увидимся мы опять въ сихъ палатахъ, и въ доказательство моей склонности объясню я вамъ чудеса оныхъ. Между тѣмъ дозволяется вамъ предложить желаніе, и естьли оно будетъ васъ и меня достойно, надѣюсь я, что будетъ услышано.
   Отъ сихъ словъ пришелъ Цериръ во искушеніе, желать, чтобъ пріобрѣлъ онъ любовь Перизады; но тотчасъ одумался и закраснѣлся, помысля о униженіи, коему подвергаетъ себя человѣкъ ищущій чрезъестественной помощи, въ вещи на единыхъ заслугахъ утверждаемой. Какъ понятіе о нашихъ собственныхъ истинныхъ достоинствахъ часто приводитъ васъ къ лучшимъ заключеніямъ, то пожелалъ Цериръ, естьли Царь, родитель его, по долгой и щастливой жизи оставитъ ему бремя правленія, имѣть себѣ Везиря, одареннаго премудростію и добродѣтельми, въ коемъ бы онъ обнадеженъ былъ, посредствомъ сей благополучной помощи на любовь и повиновеніе своихъ подданныхъ, получить пристойное и нелестное право.
   Гистаспъ, коего мысли не таковы были тонки, какъ братнины, желалъ себѣ соединенія съ Принцессою, толь же добродѣтельною, какъ и прекрасною, не имѣя затрудненія получить щастіе сіе послѣ безпокойнымъ ожиданій.
   Желанія Перизады, кои предложила она съ робкимъ голосомъ скромности, относились къ тому, чтобы она предметъ полный заслугъ, могла любить со всею горячностію и постоянствомъ благороднаго и возвышеннаго сердца. Сіе великаго свойства мыслей премудрыхъ, толь соразмѣрное желаніе получило одобреніе; не меньше и хотѣнія обоихъ Царевичей не безъ благосклонности приняты.
   По окончаніе опыта Лавиринѳа, пригласилъ Локманъ свѣтлѣйшихъ гостей своихъ къ великолѣпному и удивленія достойному позорищу. Тысячи юношей ожидающихъ его мгновенія, открыли имъ всѣ чудеса природы, всѣ таинства, художества и науки, кои неутомимая прилѣжность человѣковъ мало по малу изобрѣла.
   Они показали имъ чудные дѣйствія силы электрической, и свѣтлыя искры нынѣ толь вредной селитры. Вода производила звоны обитателей воздуха, и птицы голосъ человѣческій. Они прошли всѣ роды музыки, кои издавна приняты разными вкусами народовъ, соединили живое и пріятное, смѣлое и величественное, тихое и трогающее, и составили тѣмъ отмѣнно обворожившій концертъ. На театрѣ украшенномъ выборомъ и изрядствами, играли прекрасные юноши комедіи и трагедіи, и доказали въ обоихъ возможность глубокаго познанія страстей и тонкихъ начертаній чувствованій соединять съ пріятными выдумками силы вообразительной.
   Чудеса сіи, коими Гистаспъ занимался, не могли оковать примѣчанія Церирова, развѣ согласовались они съ упражненіями его фантазіи. Потѣшные огни казались ему тусклы противу чаемыхъ лучей закрытыхъ глазъ Перизадиныхъ; огонь чувствуемый имъ въ его жидахъ, при прикосновеніи къ ея платью, казался ему настоящимъ огнемъ электрическимъ; голосъ ея былъ одно согласіе во ушахъ его, и въ словахъ ея замыкалося всякое совершенство и разумъ. Иногда припоминалъ онъ себѣ конечно, что долженъ онъ Локману данію удивленія и похвалы, но сіе случалось тогда только, когда Принцесса удалялась, принять прохлажденія, чего за своимъ покрываломъ не могла дѣлать при всѣхъ, и когда она возвращалась, тогда забывалъ онъ свѣтѣ и самаго себя.
   Уже была глубокая ночь, когда Царевичамъ отведена преизряднѣйшая опочивальня; тамъ Цериръ лежа на постелѣ, проходилъ въ мысляхъ посреди волнованія новозачавшейся любви своей, всѣ явленія, кои видѣлъ онъ и слышалъ.
   Во перьвыхъ вспало ему Перизадино желаніе. Ахъ! говорилъ онъ, Принцсса моя, весь пламень любви моей видѣла изъ глазъ моихъ, и она желаетъ любить! Но безъ сумнѣнія считаетъ меня недостойнымъ живѣйшей склонности, которую желаетъ имѣть къ предмету сіе заслуживающему -- Но зачѣмъ таковое мучительное воображеніе! Завистное ея покрывало хотя утаило божественные ея взоры, но нѣжная перемѣна голоса ея, при разговорѣ со мною, не есть ли благосклонное предзнаменованіе? Огонь ея съ пылающимъ въ сердцѣ моемъ пламенемъ, яко существо одинакаго рода соединялся; ни что, кромѣ врожденной осторожности полу ея, не дѣлаетъ щастія моего сумнительнымъ. Самая прозьба ея къ премудрому больше возвышаетъ надежду мою, чѣмъ подавляетъ. Истинный любовникъ не мыслитъ, что любитъ онъ довольно; сіе есть примѣтою жестокой любви его; и прелести удостоившіяся наименованія прекрасной души, заслуживаетъ, чтобы ихъ обожать.
   Ласкательное представленіе не обманываетъ меня! Завтра узнаю я судьбу мою. Но ахъ! кто обнадежитъ меня, что утренній день облегчить мои печали? Во упоеніи моихъ чувствъ пробѣжалъ я всѣ будущія мои намѣренія.. Увижу ли я сію свѣтлую звѣзду жизни моей? Достигну ли я утраченнаго случая, освѣдомиться, въ которомъ щастливомъ небоположеніи она сіяетъ? Да, сострадательный Локманъ будетъ мнѣ въ томъ помощію; милости его не оставитъ гостя своего отъѣхать въ отчаяніи.
   Сія послѣдняя мысль возвратила покой въ душѣ влюбленнаго Царевича; сонъ слѣдовалъ за сею пріятною предшественницею его услажденій; но хотя закрылись очи его, не могъ однако покорить онъ себѣ души своей, ибо сопутники ея, сномечтанія, подвергли себя страстнымъ его воображеніямъ.
   Таковая щастливая промежка была нужна нещастному любовнику, на коей премудрый утвердилъ своды боязненной неизвѣстности; понеже довольно вѣдалъ, что неудовлетворенныя страсти и себя отчужденіе, должны вести юность къ премудрости и величію.
   Едва отверзло утро врата сіяющему свѣтилу міра къ возобновленію его теченія, Цериръ кликнулъ служащихъ ему невольниковъ, и спросилъ, можетъ ли онъ видѣть принцессу Перизаду, и позволится ли ему отдать поклонъ премудрому,
   Нашъ преизрядственный господинъ, отвѣтствовалъ одинъ изъ оныхъ, оставилъ здѣшнія палаты, и прежде года не возвратится. Онъ повелѣлъ намъ вамъ услуживать, естьли пожелаете вы здѣсь остаться, или въ случаѣ, когда похочите вы возвратиться ко двору Царя родителя вашего, который ставъ возбужденъ вашимъ отсутствіемъ, сердечно желаетъ вашего возвращенія, то снабдить васъ обоихъ лучшими конями.
   А Принцесса? вскричалъ Цериръ.
   На самомъ разсвѣтѣ оставила она сіе мѣсто, отвѣтствовалъ невольникъ.
   При словѣ семъ Цериръ пораженный горестію, упалъ на софу.
   Который путь избрала Перизада? спросилъ Гистаспъ. Скажи, въ которой землѣ она владычествуетъ?
   Я не могу отвѣчать на вопросъ сей, продолжалъ невольникъ съ холодностію; наша должность, гостямъ господина нашего служить въ дѣйствительныхъ надобностяхъ, а не для удовлетворенія ненужнаго и нескромнаго ихъ любопытства.
   Дерзкой бездѣльникъ! вскричалъ Цериръ, вскоча въ безмѣрной ярости и выхватя свою саблю. Хотя бы защищали тебя тысяча духовъ хранителей, хотя бы ты былъ самъ изъ нихъ; то не убѣгнешь наказанія, заслуживаемаго твоимъ безстыдствомъ, естьли въ сіе мгновеніе не скажешь, гдѣ могу я найти Принцессу Перизаду.
   Гистаспъ ужаснувшійся запальчивости братней, схватило его за руку, а невольникъ между тѣмъ отступя нѣсколько шаговъ отъ Царевича, принялъ насмѣшливый видъ, и сказалъ: я поспѣшу къ Принцессѣ Перизадѣ, увѣдомить ее о таковомъ свирѣпомъ любовникѣ. Съ словомъ симъ побѣжалъ онъ вонъ.
   Огорченный Цериръ вознамѣрился препятствовать дѣйствію его угрозъ, и надѣялся при томъ погонею за невольникомъ, узнать дорогу избранную Принцессою; онъ схватилъ перьвую лошадь, кою ему подали и Гистаспъ слѣдовалъ за нимъ.
   Царевичи гнались за удаляющимся, который быстрѣе бѣжалъ вѣтра, цѣлыя двои сутки; поколи напослѣдокъ кони ихъ обезсиленныя голодомъ и усталостію, пали мертвы посреди ужасной пустыни.
   Случай сей лишилъ Церира послѣднихъ надеждѣ; его дотолѣ неустрашимая мысль не могла уже подкрѣплять изчерпанныя жизненныя духи, и онъ остался, по видимому, бездыханенъ, простертый на песку,
   При взорѣ семъ Гистаспъ ощутилъ несказанный страхъ, видя, что не можетъ подать помощи любезному своему брату; онъ омывалъ блѣдное лицѣ его нѣжнѣйшими слезами. Наконецъ открылъ Цериръ облеченныя отчаяніемъ глаза свои, и изрекъ дрожащимъ и слабымъ голосомъ:
   О жестокій Локманъ! я искалъ тебя для обрѣтенія щастія, и нашелъ источникъ бѣдствъ.
   Не заключай такъ дерзко, другъ мой, сказалъ Гистаспъ. Оплотъ препятствующій нашимъ желаніямъ, не всегда располагается такъ, какъ представляютъ намъ наши страсти. Милости премудраго извѣстны цѣлому свѣту; то будетъ ли онъ жестокъ противу насъ однихъ? Всемѣрно имѣетъ онъ свои мудрыя причины, для коихъ разлучилъ тебя съ Принцессою; можетъ желаетъ онъ учинить тебя болѣе ея достойнымъ, и ваше предъидущее соединеніе утвердится на постоянствѣ и великихъ подвигахъ, вливаемыхъ возвышенною любовію.
   Нѣтъ, нѣтъ, подхватилъ Цериръ, толь отдаленной и неизвѣстной надеждѣ не могу я дать мѣста.
   Останьтесь по меньшей мѣрѣ при оной, говорилъ Гистаспъ, поколь объѣздимъ мы всѣ государства въ Азіи, и станемъ стараться вытти изъ сей пустыни; она недостойный гробъ сынвмъ Логоразва.
   Слова сіи возбудили Церира изъ его усыпленія, но желаніе его, слѣдовать совѣтамъ братнимъ, и пользоваться его помощію, было тщетно, ибо силы его оставили.
   Любезный Гистаспъ, сказанъ онъ, я изнемогъ, снѣдающій огнь пожираетъ меня, но естьли бы имѣлъ я хотя каплю воды упадающей съ сей каменной стремнины, можетъ бы удержалъ я жизнь мою.
   Я лечу, вскричалъ Гистаспъ, почерпнуть сей целебной воды; дай небо! чтобъ я всѣ твои желанія толь легко исполнять могъ. Послѣ сего обратился онъ на шумъ низпадающаго потока, и вшедъ въ пещеру, гдѣ вода собиралась въ обширное и моховатое зборище. Онъ снялъ турбанъ свой для употребленія вмѣсто сосуда; но вдругъ изъ внутренняго отверстія пещеры горькой, выскочила толпа разбойниковъ, повлекла его и удалилась.
   Гистаспъ при семъ ужасномъ случаѣ чувствовалъ нестолько для себя, какъ для любезнаго брата, коего состояніе приводило ему въ забвеніе собственное. Часто имя Цериръ было на устахъ его, часто искалъ онъ искры сожалѣнія на глазахъ сихъ варваровъ; коихъ сталъ добычею, но по напрасну. На конецъ поручилъ онъ брата своего провидѣнію, ибо стараясь подать ему хотя мгновенную помощь,-- опасался подвергнуть опасности вольность, или и самую жизнь его.
   Цериръ между тѣмъ, долго ожидая возвращенія Гистаспова, началъ безпокоиться. Прибавляющійся страхъ умножилъ силы его, онъ всталъ, вошелъ въ пещеру, и искалъ тамъ выхода изъ пустыни; каменныя утесы отражая разносили повтореніе имени Гистаспова, и болѣзненныя восклицанія.
   О мой единственный другъ! вопіялъ онъ, гдѣ ты? такова первая наша разлука. Небо! коль она ужасна! какой опасности подвергъ я тебя? за чѣмъ отпустилъ я тебя прочь? Наше соединеніе, была наша крѣпость; лютый звѣрь напалъ тебя безъ брата, которому должно умереть тебя защищая, и онъ сожралъ тебя! Помощь, кою ты искалъ мнѣ подать, теб0 неудачна, ты потерялъ жизнь свою, желая удержать мою; но раскаяніе мое и дни мои не продолжатся. Когда ты нашелъ гробъ свой въ дикомъ звѣрѣ, я раздѣлю съ тобою сіе страшное обиталище, въ казнь, что предоставилъ тебя слѣдствіямъ изступленія страстей моихъ.
   Въ семъ трепетѣ скорьби и отчаянія провелъ Цериръ день и слѣдовавшую ночь. Иногда продирался онъ свирепо сквозь терновыя кусты, препятствующіе его исканію, а иногда задыхался въ пыли.
   Когда утро облекло голубое небо живоцвѣтною порфирою, услышалъ Цериръ зовущій его громкій голосъ. Звукъ сей оживилъ его надежду, онъ побѣдилъ еще разъ слабость свою, и старался иттить встречу человѣку, коего торопныя взгляды и скорыя шаги, оказывали ревность и доброжеланіе.
   Кто бы ты ни былъ вскричалъ онъ, существо вышеестественное или слабый смертный, какъ и я; скажи, ахъ! скажи, долженъ ли я послѣдовать брату своему въ мрачное царство мертвыхъ, или долженъ я жить, купно съ нимъ пользуясь свѣтомъ.
   Живи Царевичь, отвѣтствовалъ незнакомый, живи избавить Гистаспа. Онъ самъ посылаетъ меня, помочь тебѣ изъ сего печальнаго мѣста; иди освободить его изъ подлыхъ и варварскихъ рукъ.
   Ахъ! вскричалъ Цериръ, побѣжимъ къ нему! гдѣ онъ? поспѣемъ ли мы благовременно спасти его? Можетъ быть утекаетъ отъ насъ въ сіе царящее мгновеніе способность, а предстоитъ ему страшная судьба.
   Успокойся, сказалъ незнакомый; вмѣсто, чтобъ потерять послѣднія силы отъ толь жестокихъ движеній, старайся собрать ихъ, возми на сей конецъ принесенный мною крѣпительный Еликсиръ. По семъ нужномъ предостереженіи удовольствую я твои вопросы.
   Цериръ покорилъ нетерпѣливость, и повиновался. Онъ опасался, оскорбить своего благодѣтеля, и сей продолжалъ потомъ.
   Провидѣніе направляетъ наши стопы по намѣренію, кое о насъ имѣетъ. Оно попустило, чтобъ я вчерась при захожденіи солнца заблудился, и пришелъ къ входу въ узскій долъ, гдѣ увидѣлъ я на травѣ лежащихъ множество вооруженныхъ, которые не взирая на громогласныя жалобы узника, коего цѣпи одинъ изъ нихъ укрѣпилъ около себя, всѣ въ глубокомъ снѣ находились. Видъ сей поразилъ и тронулъ меня, я подшелъ ближе, презирая изъ человѣколюбія собственную опасность, чрезъ то мнѣ грозящую.
   Я вспомнилъ, что, когда мы не затворяемъ слухъ нашъ къ воздыханіямъ нещастныхъ, равно и наши воздыханія вознесутся на крылахъ Ангеловъ предъ престолъ Всемогущаго. По чему сказалъ я тихо: О ты, піющій изъ сосуда печалей напитокъ горестей, ободрись, хотя я сердце твое не могу утѣшить кромѣ какъ словами сожалѣнія, но надѣйся на помощь всемогущаго Создателя твоего.
   Ахъ! коликимъ благодареніемъ долженъ я ему, отвѣтствовалъ Гистаспъ, ибо онъ то былъ, съ кѣмъ я говорилъ; онъ послалъ тебя, спасти жизнь брата моего. Спѣши въ ближнюю пустыню, возгласи имя Церирово, можетъ быль еще не поздно, обратить тебѣ великодушіе свое въ пользу нещастнаго сего Царевича, которое для меня совсѣмъ будетъ безплодно. Что говорю я? Я обязанъ буду тебѣ всемъ чаемымъ отъ тебя утѣшеніемъ, естьли подашь ты мнѣ надежду о толь дражайшемъ родственникѣ. Ахъ! я оставилъ его жертвою душевнаго ужаса, который безконечно мучительнѣе всякихъ тѣлесныхъ болѣзней. Когда сей послѣдній ударъ, чрезъ уронъ любимаго имъ брата, не предалъ еще смерти томное сердце его, то ободри его изображеніемъ состоянія, въ коемъ меня видишь. Скажи ему: Гистаспъ полагается на его дружбу, что онъ избавить его отъ руки разбойниковъ, нападшихъ на него при черпаніи воды для утоленія оною жажды. Не теряй времени, оно драгоцѣнно, оставь сіе опасное мѣсто, единое мгновеніе можетъ лишить тебя вольности и меня возлюбленнаго луча утѣхи, ниспадающаго чрезъ твое присутствіе на пораженный духъ мой.
   Разумъ и сожалѣніе принудили меня слѣдовать совѣту Гистаспову и внять его прозьбѣ. Я далъ ему обнадеживательный знакъ о моей ревности, и отшелъ. Я спѣшилъ въ жилище мое, взять сей Еликсиръ, ибо дѣйствіе его считалъ для васъ необходимо нужнымъ. Тамъ дождался я дня, понеже опасался въ темнотѣ забресть во внутренности сей дикой пустыни, и неблаговременною поспѣшностію лишить тебя назначеннаго утѣшенія.
   Преизряднѣйшія благословенія неба да управятъ дни твои, воззопилъ Цериръ; и хотя добродѣтель сама въ себѣ лучшее награжденіе, но я обнадеживаю тебя и въ моей благодарности. Но знаешь ли ты путь избранный разбойниками?-- Но да не удержитъ насъ отвѣтъ твой, ты можешь удовольствовать меня въ томъ, провождая меня къ долинѣ; можетъ быть найдемъ мы еще тамъ моего брата.
   Имя незнакомаго было Сагебъ, которое тоже значитъ, что другъ; его врожденное доброхотство учинило во всѣхъ тваряхъ званія сего достойнымъ, и разумъ его нашелъ вскорѣ, что Цериръ имѣетъ особливое право въ намѣреніяхъ имъ заключаемыхъ. Онъ вѣдалъ, что чрезмѣрныя страсти суть знакъ души возвышенныя и сѣмя всякихъ добрыхъ свойствъ; онъ изъ братской любви Церира замѣчалъ, коль удобна душа сего Царевича къ благороднымъ склонностямъ,
   Цериръ съ стороны своей былъ обнятъ къ Сагебу особливымъ пристрастіемъ, вливающимся въ насъ благодарностію за неожидаемое благодѣяніе; однако онъ больше былъ тронутъ, чтобъ могъ сіи возставшіе чувствованія, коихъ втеченіе его жизнь ощущала, выразить, или бы дать познать быть въ состояніи.
   Наконецъ достигли они въ долину, гдѣ Сагебъ говорилъ съ Гистаспомъ; но разбойники оную оставили такъ, что и слѣда не было, по которому бы ихъ сыскать возможно. Сіе ужасное нещастіе повергло Церира въ отчаяніе, и заключилъ онъ умереть на мѣстѣ, гдѣ лежалъ нещастный братъ его. Во время, когда предался оно своей нѣжности, и отдавалъ землѣ, носившей толь драгоцѣнное для него бремя, многія лобзанія, нашелъ онъ въ травѣ табличку, на коей написано было слѣдующее:
   "Когда радостный утѣшитель, посланный ко мнѣ небомъ, найдетъ тебя, еще жива, возлюбленный Церирѣ, то увѣренъ я, что любовь твоя ко мнѣ приведетъ тебя сюды; вѣдай судьбу мою. Рабойники нападшіе на меня въ пещерѣ, опредѣлили по найденнымъ при мнѣ, дорогимъ камнямъ, что я въ состояніи заплатить большей выкупъ, и уразумѣли, что собственныя ихъ выгоды требуютъ хранить жизнь мою. По нѣсколькихъ разъѣздахъ въ сосѣдственныхъ земляхъ, которыхъ именованіе мнѣ неизвѣстно; хотятъ они ѣхать въ Гератъ. Туды долженъ ты мнѣ послѣдовать, и тамо найдемъ мы себя во объятіяхъ нѣжной родительницы."
   Тысячекратно мятущійся Цериръ въ восхитительной радости, коя столькожъ безмѣрна была, какъ и прежняя грусть, прижималъ къ груди своей оное дражайшее начертаніе. Онъ готовъ былъ, не медля шествовать въ Гератъ, но съ крайнимъ нетерпѣніемъ услышалъ представленія Сагеба о толь поспѣшномъ вознамѣреніи.
   Царевичъ! естьли ты и не хочешь помыслить, продолжалъ сей великодушный мужъ, что сіе есть только сильное движеніе чувствъ, подкрѣпляемое жизненными твоими духами, но которое теряетъ силу свою, коль скоро оныя ослабнутъ припомни по крайней мѣрѣ, что ты долженъ мнѣ жизнію и всѣми восхищающими тебя надеждами. Много ли я потребую, естьли пожелаю, чтобъ ты за такое благодѣяніе уступилъ мнѣ нѣчто? Ты можешь быть въ Гератѣ прежде своего брата, и между тѣмъ оказать мнѣ должную благодарность. Позволь мнѣ на нѣсколько дней употребить право страннопріимства. Жилище мое отъ сюду близко; въ немъ должно намъ послѣ горести толикихъ отягощеній вкусить сладости покоя; въ немъ найдете вы отдыхновеніе, могущее учинить васъ способнымъ къ путешествію, и друга, послѣдующаго стопамъ твоимъ, и коего сердце возрадуется о твоемъ соглашеніи.
   Цериръ слушалъ Сагсба закраснѣвшись, и отвѣтствовалъ:
   Твое дружественное укореніе служитъ разуму моему, яко лучъ свѣта омраченному небу. Оно разогнало мглу страстей. Я признаюсь, что благодарность, первенствующая должность человѣку, и предаю себя не токмо на желаемое время твоего расположенія, но и въ каждое мгновеніе спасенной тобою жизни къ твоимъ услугамъ.
   Награжденіе превзойдетъ очень заслугу, подхватилъ Сагебъ; между тѣмъ пріемлю я сіе похвальное восхищеніе сердца твоего, и не употреблю онаго во зло.
   Мѣстоположеніе Сагебова жилища, казалось быть пребываніемъ смѣющейся Природы, и вмѣстилищемъ всякихъ прелестей. Изрядно выстроенный замокъ, стоялъ на скатѣ холма, коего вершина окружалась величественными и благоуханными древесами. Посреди сея веселой сѣни бросалъ водометъ серебреную струю свою на воздухъ, коя въ паденіи своемъ окропляя розы, тюльпаны и прочія избраннѣйшія цвѣты, катилась въ долину оросить сокрытыя въ травѣ фіалки. Тамъ обвивалъ жасминъ бѣлые цвѣты свои округъ гранатныхъ яблокъ, и окружалъ яхонтовые ряды его двойною короною; и розы Ерихонскія мѣшали краски и сладость запаха своего съ блестящимъ золотомъ, и бодрымъ испареніемъ померанцовъ.-- Здѣсь восхищался слухъ многочисленнымъ хоромъ согласнаго звука птицъ, увеселялось зрѣніе разновидными и прекрасными ихъ перьями, и трогало сердце при взорѣ на оживленныя ими забавы и нѣжное согласіе. Словомъ: здѣсь каждое чувство насыщалось разночастно.
   Сагебъ угощалъ своего гостя всѣми родами изящностей, доставляемыхъ роскошною Азіею. Образъ жизни и вкусъ его подавали знать, что онъ не всегда обращался во уединеніи. При возбужденномъ вечернемъ разговорѣ, разсказанъ ему Царевичь, кратко приключенія свои; при чѣмъ образъ Принцессы Перизады возвратился въ память его, такъ что Сагебъ къ отвращенію опасности, могущей произойтить отъ столь трогающаго воспоминанія, и во утѣшеніе ему, отвелъ рѣчь въ похвалы Локману.
   Ему долженъ я, продолжалъ онъ, настоящимъ покоемъ моимъ и удовольствіемъ. Я испыталъ на моряхъ противностей волнующіяся дни; я бросаемъ былъ на утесы горестей, но хотя не присвояю себѣ толь жестокихъ чувствованій, какъ твои, однакожъ постоянство мое въ сихъ опытахъ не безъ заслуги.
   Ахъ! открой мнѣ оныя, сказалъ Цериръ, умножъ обязанность мою къ тебѣ, и тѣмъ, чтобы научился я изъ твоихъ примѣровъ, какъ преносить бѣдствія жизни.
  

ПОВѣСТЬ САГЕБА.

   Я произхожу отъ рода знатнаго, сказалъ Сагебъ, и получилъ щастливое воспитаніе; ибо премудрый Локманъ взялъ надзираніе надъ перьвыми моими годами. Въ то время приказалъ онъ мнѣ путешествовать; но перьвая дорога была бы мнѣ нещастлива, естьли бы наставленія его не охранили моего сердца.
   Переправясь чрезъ морскій проливъ и вступя въ обширную Имперію Иранъ {Иранъ въ Персіи.}, нашелъ я распространившуюся по всей землѣ славу о Зороастрѣ {Зороастръ называется отъ Азіатовъ Цердучь, и извѣстенъ у нихъ, какъ славнѣйшій волшебникъ, произведенный оными баснословными временами. Намъ извѣстенъ онъ, яко глава безбожнаго ученія и слѣдственно обманщикъ. Онъ училъ поклоненію солнцу и создалъ храмъ, въ которомъ на возвышенномъ олтарѣ хранился вѣчно горящій огонь, и обожаемый за чистое излиіяніе небеснаго свѣтила міра.}. Сильное желаніе сего возникшаго обманщика узнать и опровергнуть, объяло мое сердце. Ревность юношей горда и безразсудна; но гордость моя пріяла въ возмездіе заслуженный стыдъ.
   Зороастръ ищущій насадить суевѣрство, долженствовалъ необходимо быть врагъ разуму, и ненавидѣлъ по тому Локмана. Помыслъ, насажденную премудрымъ на крѣпкомъ основаніи правды отрасль, перенести въ безплодный песокъ заблужденія, надулъ его сердце. Онъ предпочелъ меня всѣмъ ищущимъ его обхожденія, и не мало трудился меня оспорить.
   Преимущество сіе приписывалъ я моимъ заслугамъ, и непримѣтно суетность моя искала возвысить того, кто ей ласкательствовалъ, и довела меня взирать на обманщика, яко на мужа достойнаго, опорочиваема несправедливо. Я испытывалъ его ученіе, или лучше сказать, воображавъ, что я оное испытываю, когда въ самомъ дѣлѣ только удивлялся его дѣйствію, и на число учениковъ его взиралъ, какъ доводъ преимущественныхъ свойствъ моихъ, кои совсѣмъ особливо примѣчаніе его изъ всѣхъ ко мнѣ привлекали.
   Зороастръ равно прочимъ учредителямъ новаго толка, былъ знатокъ въ слабостяхъ человѣческихъ. Онъ видѣлъ мою, и обращалъ оную по возможности въ пользу свою. Коротко сказать: я началъ привыкать къ смѣшнымъ обрядамъ, коими ругался, и мое охотное согласіе удостоило меня чести, прежде Всѣхъ другихъ, быть онымъ посвящену.
   Время сіе было, когда первыя моя основанія возобновили во мнѣ начальное свое вліяніе. Мы находились въ новопостроенномъ храмѣ, какъ свѣтъ разума сильнѣе озарилъ смыслъ мой, нежели обожаемый огнь; помышленіе, коль много унижаемо божество бѣшенствомъ человѣческихъ мечтаній, возбудило гнѣвъ мой: но предвидя опасность, естьли бы я вступилъ въ словопреніе, вышелъ я съ презрительнымъ молчаніенъ.
   Замѣшательство Зороастрово была велико; а мое безконечно больше; изобильная толпа его наслѣдодателей довольно награждала ему отторженіе мое; но меня опровергалъ многія дни стыдъ, что я толь безразсудно на первомъ подвигѣ молодости моей, предался гордости и дерзости.
   Не въ дальности Герата искалъ я въ одинъ жаркій вечеръ убѣжища близъ рѣки подъ растущими на берегу пальмовыми деревьями. Разсужденія мои исполненны были раскаянія и ужаса. Я помышлялъ, что будетъ говорить Локманъ о моемъ преступленіи, и ночь непримѣтно настала. Я дожидался возхожденія мѣсяца, къ способности возвращенія моего, какъ услышалъ печальный голосъ отчаянія. Воздухъ былъ ясенъ, звѣзды очень блистали, сіе способствовало мнѣ увидѣть чрезмѣрно прекрасную женщину, которая по нѣсколькимъ несообразимымъ словамъ, бросилась въ рѣку. Я скочилъ безъ размышленія въ воду спасти ее, схватилъ за платье, и извлекъ щастливо на берегъ.
   Оная скоро опомнилась. Я держалъ ее руками, чтобы не повторила она прежняго отчаянія; она возвела на меня любви достойныя глаза свои, и сказала.
   Чѣмъ оскорбила я тебя, о незнакомый, что ты лишаешь меня сего послѣдняго прибѣжища къ покою? Естьли произходитъ твоя обманутая ревность по человѣколюбію, то знай, что я бѣднѣйшая на свѣтѣ. Пуста меня, впрочемъ легко можетъ притить гонитель мой, и оковать меня тягчайшими узами тѣхъ, изъ коихъ я освободилась. Ахъ! продолжала она съ покойнымъ вздохомъ; можетъ отниметъ онъ и у тебя жизнь - - - Несоразмѣрная отплата произведенному тобою благодѣянію!
   Съ того мгновенія, какъ держалъ я сей небесный образъ въ объятіяхъ моихъ, овладѣла она неизвѣстнымъ движеніемъ сердца моего, и лишила меня словъ. Но при произнесеніи гонителя, языкъ мой получилъ употребленіе. Гдѣ онъ? вскричалъ я, гдѣ варваръ, могущей вредить тебѣ, дщерь красоты? Покажи мнѣ путь къ нему, чтобы я могъ сорвавъ съ него голову, повергнуть къ ногамъ твоимъ.
   Я не могу покушаться на жизнь его, отвѣтствовала она, онъ супругъ мой.
   Супругъ твой? сказалъ я голосомъ огорченія. Такъ, говорила она, и хотя не оскорбила его, но поступаетъ онъ со мною неслыханнымъ и почти невѣроятнымъ образомъ.
   Какъ можетъ онъ, сказанъ я, учинить себя виновнымъ толикаго безчеловѣчія, когда столь прелестная особа нѣжностямъ его отвѣтствуетъ любовію?
   Азаръ не оказывалъ мнѣ нѣжностей, подхватила она, слушай печальное повѣствованіе нещастной Сафиры, и дай мнѣ умереть. Родители мои состояли при дворѣ Гератскомъ въ великой знатности. Я была единый плодъ нѣжнаго ихъ союза, и всѣ желанія влюбленныхъ ихъ сердецъ, клонились къ моему благополучію.
   Богатый и благородный юноша, появившійся посреди своихъ сверстниковъ въ сіяніи, подобномъ утренней звѣздѣ предводительствующей блестящимъ небеснымъ воинствомъ, сватался за меня; родители мои съ радостію согласились на его жеванія, и я повиновалась. Мы приступали уже къ браку, какъ по нещастію Маана, возлюбленная невольница, уговорила меня, въ маленькой бесѣдкѣ на самомъ краю нашего сада, воспользоваться отмѣнно пріятною вечернею погодою. Внимай, тамъ напали на насъ вооруженные люди; Азаръ, предводитель ихъ схватилъ меня, и увезъ въ сей крѣпкой замокъ, лежащей на холму.
   Вскорѣ получилъ онъ принужденное согласіе отъ родителей моихъ на нашу свадьбу. Нѣсколько времени тихій нравъ его и дружеское обхожденіе составляли мое щастіе; но какъ отецъ мой -- -- не знаю за какое преступленіе -- -- получилъ приказъ, выѣхать изъ государства. Снялъ онъ личину ласковостей, и оказался въ природной лютости своей.
   Шесть разъ солнце погружало златую главу свою въ волнахъ морскихъ, и столькожъ возходило, и въ сіе время не видала я оживляющихъ лучей его. Тюрьма моя была самая мрачность; тяжкая цѣпь придавляла меня къ хладной землѣ; Азаръ давалъ мнѣ едва нужную пищу для поддержанія дней моихъ и отравлялъ оную горечью словъ своихъ; ярость его казалась умножающеюся отъ моего покернаго терпѣнія; напоследокъ осыпавъ меня ругательствами, билъ немилосердо, по коль насытился слезъ моихъ.
   Нынѣ призывая умягчающую руку смерти, увидѣла зашедшую ко мнѣ въ темницу Маану, разломившую мои оковы и сказавшую: бѣги, бѣдная Сафира; иди куды хочешь, и опасайся впасть въ не милосердыя руки, изъ коихъ я тебя освобождаю.
   Я принуждена была, слѣдовать совѣту сему; ибо не имѣю прибѣжища, ни родственниковъ, ни защитника.
   Щастливый юноша, сказалъ я ее съ любопытнымъ взоромъ, имѣющій права на драгоцѣнный залогъ вашей вѣрности, конечно уже не есть въ живыхъ.
   Мнѣ не извѣстна судьба его, отвѣчала она, его не видно стало въ тотъ же день, какъ впала я въ руки его совмѣстника. Любви достойный Морадъ! естьли предательствующій кинжалъ смерти, пререзалъ златую нить дней твоихъ, то ты не толь нещастливъ, какъ Сафира.
   Онъ еще достоинъ зависти, сказалъ я, онъ живетъ въ твоемъ сердцѣ, которое первымъ движеніемъ любви отъ него научилось.
   Отъ словъ сихъ Сафирины щеки покрылись живѣйшею краскою цвѣтущихъ розъ. Выразительный, и при томъ непорочный взглядъ, просіялъ надежду въ мою восхищенную душу, я прижалъ ее съ радостію, которая сильнѣе была, нежели чтобы оную изъяснить возможно, къ груди моей; но какимъ ужаснымъ образомъ прервано было наше пріятное и проницательное молчаніе! Въ восторгѣ моемъ не примѣтилъ я, что вооруженные люди къ намъ спѣшили. Сафира ихъ увидѣла старалась вырваться изъ моихъ объятій, и вскричала.
   Вотъ лютой Азаръ; бѣги, и дай мнѣ въ пріятствующей рѣкѣ найтить спасеніе отъ его свирѣпства. Сказавъ сіе упала въ обморокъ.
   Я бросился съ жестокостію къ невольниковъ окружающихъ Азара; онъ приказалъ щадить жизнь всю, и меня обезоружить. Между тѣмъ сей послѣдній приказъ не толь легко произнесть бы можно, есть ли бъ состояніе, въ коемъ видѣлъ я Сафиру, не лишило меня въ сраженіи всего присутствія духа. Храбрость моя уступила нѣжному страху, чрезъ то овладѣли мною бѣдняки сіи, которыхъ бы въ прочемъ разсѣялъ я, подобно, какъ развѣвастъ вѣтръ легкую пыль на горахъ; и я приведенъ былъ съ бездыханною Сафирою въ Азаровъ замокъ.
   Первыя слова, кои появились изъ устъ приходящей въ себя Сафиры, клонились къ тому, что пеклась она о моей безопасности; она просила въ трогающихъ выраженіяхъ о моей жизни, и разсказывала съ отважною холодностію о отчаянномъ своемъ предпріятіи.
   Азаръ отвѣтствовалъ толь ласково и вѣжливо, что я на него взглянулъ, и благородными и привлекающими чертами лица его, былъ тронутъ. Чаятельно замѣтилъ онъ въ изумленныхъ взорахъ моихъ знаки сумнѣнія, въ разсужденіи чистосердечія Сафиры, ибо повелѣвъ невольникамъ отвесть ее въ ея комнату, сказалъ мнѣ смѣючись.
   Я чувствую, великодушный незнакомецъ, что тебѣ не свѣдомы еще хитрости женскаго пола, но ты могъ быть больше обманутъ Сафиринымъ божественнымъ видомъ, чѣмъ истинною ея разсказовъ. Кто бы подумалъ, не вѣдая, что зеленый кристалъ тихаго моря, часто можетъ бунтуя пѣниться, и грозитъ погибелію?
   Справедливость сего уподобленіе извѣдалъ я на щетъ моего покоя; Сафирина гордость и жестокосердіе равны неукротимымъ волнамъ. Я здѣлалъ ей нынѣ достойный выговоръ, и въ бурѣ страсти своей ушла отъ меня, однакожъ произведеніе угрозъ своихъ не прежде исполнить вздумала, какъ замѣтя, что готова уже рука спасти ее. Между тѣмъ я за избавленіе ее очень обязанъ, я прошу тебя, увѣнчать обязанность сію гощеніемъ у меня на нѣсколько дней; ты подъ симъ дружественнымъ кровомъ принятъ будетъ соразмѣрно твоей заслугѣ и коей благодарности.
   Простосердіе юношества, не легко даетъ мѣсто помышленію недовѣренности. Съ восхищеніемъ принялъ я Азарово предложеніе; любовь моя къ Сафирѣ тѣмъ, что она уклонилась отъ истинны, не уменшилась: я сравнивалъ противорѣчіе Азарово и ея повѣствованія. Азаръ признавался, что онъ употреблялъ строгость, и кроткую красавицу уподоблялъ я нѣжному цвѣтку, который при слабомъ вѣтеркѣ, столькожъ колеблется, какъ при сѣверномъ вихрѣ. Одно только мѣсто въ повѣствованіи ея, кое не могъ я отъ лжи наречь свободнымъ, была холодность, въ которой обвиняла она Азара, за тѣмъ что свидѣтельство собственнаго моего влюбленнаго сердца ввозможности того противурѣчило.
   Ты удивляешся, Царевичь, что я предался любви порочной, но ты не разсуждаешь, что существо любовной страсти въ первоначаліи своемъ бываетъ въ душѣ чисто, и ни съ какимъ низкимъ прибавленіемъ несмѣшено, слѣдственно не имѣетъ въ себѣ, могущаго безпокоить осторожную совѣсть.
   Въ сей безопасности препровелъ и многіе дни; во оныя укрѣпилось возрастающее мое дружество къ Азару. Никогда не взиралъ я на него завистливыми очами солюбовника, но воспріялъ твердыя знаки его склонности, съ благодарностію зависти чуждающеюся. Разговоры наши были длинны и обоимъ утѣшительны. Иногда участвовала въ оныхъ и Сафира: но хотя склонность сея было высочайшее изъ моихъ желаній, но время мое въ присутствіи ея шло не съ таковою ясностію, какъ наединѣ съ Азаромъ. Подъ часъ приписывалъ я болѣзненныя движенія сердца моего безпокойству, чувствуемому о состояніи, въ коемъ видѣлъ я Сафиру; глубокая печаль покрывала прекрасное лице ея, лучи любовію заряжающихъ очей ея, часто помрачались слезами; и ни взирая на Азаровы нѣжныя попеченія, казалась она горестнѣе, нежели въ нещастный день, когда я въ первые ея увидѣлъ.
   Хотя не можно мнѣ было, не обвинять Сафиру за несправедливость носимаго ею омерзенія къ любви достойному Азару, но сожалѣніе одерживало верхъ надъ укореніемъ, и вливало на огонь масло. Сожалѣніе и любовь болѣе между собою сходствуютъ, всѣхъ прочихъ чувствъ человѣческаго сердца, ибо они, двѣ крѣпчайшія пружины природы, и два главные источника нашего ощущенія.
   Иногда подозрѣвалъ я Азара, что вліяніе обоихъ силѣ чувствованій дѣйствуетъ на самаго его. Необычайное пренебреженіе его, когда позволилъ онъ мнѣ водиться съ Сафирою, считалъ я сожалѣніемъ къ моей слабости; но послѣ находилъ я въ осторожныхъ очахъ его и безпокойныхъ взглядахъ, несумнѣнныя доводы грызущей ревнивости. Однакожъ не имѣлъ я довольно великодушія, отвратить для него болѣзненное мѣстничество; разумъ мой не прежде могъ пробудиться, какъ чрезъ крайнюю опасность.
   Когда розы и лиліи здоровья начали мѣшаться на лицѣ Сафириномъ, Азаръ въ свидѣтельство радости своей, далъ родственникамъ своимъ, и домашнимъ великолѣпный пиръ.
   Различными живыми красками разпещренныя полатки, разбиты были на пріятномъ лугу, окруженномъ многими малыми деревцами покрытыми холмами, отъ коихъ смѣсь травъ, и игра нерукосажденныхъ цвѣтковъ содержалась въ бодрости. Множество было случаевъ, забавлять себя, и каждый могъ посклонности своей избрать времяни препровожденіе; женщины не изключены были имъ сего, и хотя лицы ихъ завѣшены покрывалами, но присутствіемъ своимъ оживляли веселое сіе позорище.
   Можетъ бы въ шумѣ общаго радованія, нашелъ я случай, открыть Сафирѣ тайны сердца моего, естьли бы самъ оныя явственно разумѣлъ: или бы, лучше сказать, право страннопріимства и долгѣ дружества, не положило моимъ невольнымъ волнованіямъ предѣла, и не замкнуло устъ моихъ; но напослѣдокъ услышалъ я говорящую Сафиру; нерѣшимость и осторожности изчесли.
   Сагебъ, сказала она, приди въ садъ, когда ночь будетъ на среди мрачнаго своего теченія, и дожидайся меня въ гротѣ; тамъ желаю я ввѣрить великодушному твоему сердцу таинство, крайнѣйшей важности для моего покоя.
   Отъ словъ сихъ не былъ уже я самъ въ себѣ, и равно какъ бы ощутилъ себя въ новомъ существѣ: всѣ знаки жестокой страсти вдругъ появились: я краснѣлъ, дрожалъ, глаза мои пылали исполненною надежды радостію; въ сердце моемъ трепетало безпокойство желанія, и въ безмолвномъ наклоненіи выразилъ я ей восхитительное повиновеніе.
   Быстрые часы недовольно скоры были для желанія мыслей моихъ, часто обвинялъ я солнце, кое по зависти укрочало бѣгъ свой, что бы задлить мое благополучіе, но напослѣдокъ истекъ продолжительный день, и кончился по частію препоною моихъ казни достойныхъ ожиданій.
   Когда Азаръ отдалъ повелѣніе учредить столъ тайнаго удовольствія въ самомъ томъ же гротѣ, гдѣ льстилъ я насытиться любовію, сказала мнѣ Сафира на ухо:
   Сагебъ, судьба, которыя воля всегда противятся нещастной Сафирѣ, опредѣлила, препровесть ей ночь сію въ сообществѣ ея тирана, вмѣсто чтобъ вкусить наслаждающій разговорѣ друга, но можетъ быть случай не всегда возпротивится пламеннымъ моимъ желаніямъ.
   Кто испыталъ уничтоженіе основанныхъ надеждѣ своихъ, тотъ только можетъ представить себѣ мое состояніе. Я оставался долго и по возвращеніи оттуду Азара, безсловесенъ и недвижимъ, и только ненавистные знаки нѣжности оказываемой имъ Сафирѣ, ободрили меня. Усыпленіе мое обратилось въ ярость, кою Сафирины млеющія взоры, и моего великодушнаго угостителя дружескія обхожденія едва удержать могли.
   Но бѣшенство мое проторглось за всѣ препоны, когда сія любви достойная пара удалилась на покой; я слѣдовалъ за ними насколько шаговъ съ повыдернутою изъ ноженъ саблею, и съ жаждущимъ крови ненавидимаго мною солюбовника сердцемъ, какъ послышалось мнѣ, что гласъ Локмановъ гремѣлъ во ушеса мои:
   Куда ведетъ тебя позорная страсть; о погибшій казни стоющій Сагебъ? Дружественнаго угостителя умертвить ты хочешъ за то, что не можешь вдругъ ограбить лучшее его сокровище? Возвратись изъ кривыхъ путей заблужденія и будь обманутъ, чѣмъ повергнуться тебѣ съ разверстыми очами, въ пропасть злобы.
   Либо моя возмущенная совѣсть заимствовала сей страшный звонъ, или премудрый дѣйствительно послалъ добраго Духа, сказавшаго слова сіи; я остановился, и объятый страхомъ, палъ я въ несказанномъ ужасѣ омерзенія, сѣтованія и раскаянія на землю. Пребылъ я въ семъ положеніи, доколь помыслилъ, что еще не поздно, поправится, не разліялъ бальсамъ утѣшенія по уязвленной мысли моей. Я заключилъ по тому выѣхать изъ замка Азрова, какъ только отворятъ вороты, не давъ себѣ времени, принесть ему признанія толь худо употребленной благодарности.
   Между тѣмъ служащіе мнѣ невольники, думали, что я ночь желаю препроводить въ гротѣ, и по угашеніи лампадъ удалились. Въ разсѣяніи мыслей моихъ, не зналъ я въ окружащей меня темнотѣ, куды обратить слѣды мои, я повергъ себя на софу, и съ нетерпѣніемъ ожидалъ разсвѣту.
   По маломъ времени услышалъ я входящихъ въ гротъ и приближающихся ко мнѣ людей. О! вотъ Сафира, говорилъ я въ себѣ, кто вооружитъ меня противу сей новой опасности? Могу ли я прятаться, когда меня ищетъ Сафира? Могу ли я отъ нея бѣжать?
   Я опасался въ семъ сраженіи съ собою, коего слѣдствія толь неизвѣстны были, слышать волшебный Сафиринъ голосъ, и услышалъ вопіющую Маану.
   Неблагодарный Азаръ, не старайся обмануть печаль мою притворною твоею привязанностію; твои хитрыя слова подобный умѣренной и обманчивой весенней погодѣ. По обѣщанію щастливыхъ дней предала я тебѣ Сафиру, и туча противностей была до сель единственная мзда моя.
   Какъ несправедливыи твои жалобы, любезная Маасъ, отвѣтствовалъ Азаръ, не осыпаю ли я тебя угожденіями; ты здѣсь повелѣваешь, и пріемлешь болѣ почтенія и уваженія самой Сафиры.
   Любовь одна мзда моя, любовь, подхватила Маана, но твое жестокое сердце не даетъ мѣста никакой страсти, кромѣ ненависти, питается ядовитыми ея скорпіями, и противится познанію нѣжныхъ чувствованій.
   Дай небо, вскричалъ Азаръ, чтобъ я таковымъ былъ, какъ ты меня изображаешь.
   Такъ наказали меня въ послѣди Сафирины прелести, продолжала Маана, не за измѣну мою противъ ее, но за возчувствованное о ней сожалѣніе! Я ужаснулась силы слезъ ея; я основала надежду мою на безмѣрномъ отчаяніи; я разломила цѣпи ея, чтобъ доставить способъ къ частопризываемой ею смерти. Проклятъ ты будь, ненавистный Сагебъ! чрезъ твою невременную помощь живетъ благополучно Сафира, а Маана лишена утѣхи, видѣть совмѣстницу свою столько же нещастну, какъ саму себя, или по меньшей мѣрѣ быть любимицей Азара.
   Спокойся, сказалъ Азаръ, естьли Сафирино щастіе утверждается изъ любви моей къ ней, то тебѣ остается утѣшеніе, что она нещастлива; и естьли ты можешь довольна быть моимъ дружествомъ, удобно тебѣ довольствоваться онымъ безъ совмѣстницы. Но выслушай меня, я хочу открыть тебѣ таинство, к

ВЕЗИРИ
ИЛИ
ОЧАРОВАННЫЙ
ЛАВИРИНѲЪ.

ПОВѢСТЬ ВОСТОЧНАЯ

ЧАСТЬ III.

Переведена ВАСИЛЬЕМЪ ЛЕВШИНЫМЪ.

въ Москвѣ
Въ Университетской Типографіи у Н. Новикова.
1780 года.

  

ОДОБРЕНІЕ.

   По приказанію Императорскаго Московскаго университета Господъ Кураторовъ, я читалъ книгу подъ заглавіемъ Везири или Очарованный Лавиринѳъ, и не нашелъ въ ней ничего противнаго наставленію, данному мнѣ о разсматриваніи печатаемыхъ въ Университетской Типографіи книгъ, почему оная и напечатана быть можетъ. Коллежскій Совѣтникъ, Краснорѣчія Профессоръ и Ценсоръ печатаемыхъ въ Университетской Типографіи книгъ,

АНТОНЪ БАРСОВЪ.

ВЕЗИРИ
ИЛИ
ОЧАРОВАННЫЙ
ЛАВИРИНѲЪ.

   Не безъ чувствительности, свойственной горячему сложенію, узналъ Цериръ, что Сагебъ противится слѣдовать повелѣніямъ его, и приближается въ Карецму, и новый наперсникъ его Мелекъ, лилъ съ искусною ненавистію въ сей огонь масло. Но какъ споръ страстей часто упадаетъ къ выгодамъ разума, такъ и любовь, возторжествовавъ прежде надъ гнѣвомъ и гордостію, вступила на путь покойнейшихъ разсужденій.
   Влюбленный Король вспомнилъ, что Сагебъ, есть отецъ Цулики, и рѣшитель его благополучія; по чему принялъ отъ упорствующей Мелеховой руки письмо въ которомъ Везирь непослушаніе свое извинялъ въ трогательныхъ выраженіяхъ усердія и дружества.
   Великодушное, отъ страстей своихъ въ заблужденіе приведенное сердце, хотя возмущается, естьли попрепятствуютъ ему въ желаніяхъ; но съ благодарностію пріемлетъ непріятныя представленія, когда вѣдаетъ, что текутъ сіи отъ праводушныя склонности. Сіе позналъ Цериръ. Онъ простерся далѣе въ надеждѣ, кою вливала въ него Везирева привязанность къ нему, не сумнѣвался болѣе въ будущемъ его согласіи, и возлагалъ на себя вину неосмотрительности, что не увѣдомилъ его о причинѣ, за чѣмъ отвергаетъ онъ Принцессу Цаблестанскую.
   И такъ надежда взяла опять во власть свою сердце его, и мысли его стали спокойнѣе. Онъ довольно предвидѣлъ, что естьли возобновитъ повелѣніе свое о возвратѣ Перизады, когда она можетъ быть уже въ земляхъ Карецмскихъ, то можетъ огорчить Везиря, и положить новыя препоны и замедлѣнія въ разрѣшеніи судьбы своей. Однакожъ за необходимое считалъ, убѣгнуть присутствія сей невластной Принцессы. Онъ повелѣлъ принять ее со всѣми знаками почтенія, и остановиться ей въ замкѣ, лѣжащемъ по пути къ Цамакшару.
   Не возможно описать ужасъ Мелека, когда повѣрилъ Цериръ ему все таинство, и усмотрѣлъ, коль неразумно поступилъ онъ противу Сагеба. Малый и ползающій его разумъ не могъ постигнуть причинъ поступка сего мужа души великія. Какъ несумнѣвался онъ, что Везирь возвышеніе дочери своей предпочтешь всѣмъ другимъ основаніямъ; то въ мысляхъ таковыхъ зрѣлъ онъ себя на краю погибели, и отшелъ изобрѣтать средства, чѣмъ бы миновать мнимую, висящую надъ главой его опасность.
   Расположенія злыхъ людей всегда мѣшаются съ обманомъ, а провождаются новыми пороками. Мелекъ нашелъ случай, наполнить ложью уши Сафиры и Гулруцы, и увѣрить ихъ, что Цериръ намѣренъ, получить Цулику во власть свою до возвращенія отца ея, дабы упредить всякія упорства къ соглашенію на то. Какъ ненавистный его ковъ не могъ быть опроверженъ женщинами, приписывалъ онъ имъ по крайней мѣрѣ робкую добродѣтель, и льстилъ себѣ, что сіи двѣ любви достойныя другими, употребятъ соразмѣрные намѣреніямъ его способы. Въ добрыхъ мысляхъ, которыя имѣлъ объ нихъ, онъ необшибся; но основанное на томъ произшествіе учинилось не сходно съ ожиданіемъ его.
   Чтобъ освободить дочь свою отъ угрожаемаго нападенія, воназмѣрилась разумно обезпокоенная Сафира, послать ее подъ покровительствомъ Гулруцы и Елиха въ Королевство Туранское. Предпріятіе сіе содержано очень тайно; но какъ проискивающая злоба умѣетъ проникать скрытнѣйшія углы осторожности, и жадное корыстолюбіе сокровенное для того только вывѣдываетъ, чтобъ изъ драгоцѣннаго содержанія онаго сдѣлать злоупотребленіе; то Руска, отпущенная изъ службы Сафириной, открыла причины пріуготовленія произходящія въ домѣ Сахеба, спѣшила кипящая мщеніемъ къ Цериру, и требовала защищенія своей воспитанницѣ
   Горячій Монархъ отъ вѣсти сей пришелъ въ неописанный гнѣвъ; но лукавая невольница нашла спосбъ удержать оный, представя ему, что гораздо пристойнѣе для любви и чина его, освободить Цулику отъ насильства Гулруцы, чѣмъ отнять изъ покровительства ея родительницы.
   Въ слѣдствіе сего заключенія разставлены многіе отрадные караулы, и по данному онымъ знаку, получилъ Цериръ въ руки свои склонную красавицу. Темнота ночная благопріятствовала ему, скрывъ непристойныя его восторги, и къ крайнему изумлѣнію Мелека, возвратился онъ во дворецъ съ дражайшею своею добычею.
   Въ томъ, какъ обманутый придворный укорялъ себя, что поспѣшествовалъ соединенію, котораго, яко величайшаго нещастія опасался, и въ крайнемъ огорченіи сидѣлъ у дверей, противу открытаго поля находящихся, на коемъ измѣненная невинность съ пламенемъ любви неравный бой имѣла; увидѣлъ онъ въ дали Везиря, приближающагося поспѣшными шагами нетерпѣливаго безпокойства, и сей единый разъ привелъ его въ зломъ намѣреніи произвесть доброе дѣло, увѣдомленіемъ Сагеба о опасности его дочери.
   Подобно кормчему, изчерпавшему уже бодрость и искусство въ стараніи проплыть камни и отмѣли опаснаго моря, который безъ спасенія числитъ себя погибшимъ, находя, что корабль его влечется въ страшномъ вихрѣ незнакомыя пучины. Равно было съ Везиремъ. Церировы прежнія жестокости не побѣдили его постоянства. Послѣднее отъ него Перизадѣ оказанное поруганіе совсѣмъ оное ослабили. Не бывъ постигнутъ смертнымъ ужасомъ, не могъ принять онъ сей неожидаемый ударъ, кажущійся на вѣки раздробляющимъ честь его и всѣ прочія надежды.
   Мелекъ, коему сіе пораженіе, показалось въ немъ обморокомъ, старался изъ онаго Сагеба привесть въ себя. Гласъ злаго человѣка удобенъ только смерть приключать, а не жизнь возвращать добродѣтельному сердцу. По щастію случилась тогда пристойнѣйшая помощь. Цериръ не уважилъ посадить подъ стражу Гулруцу, какъ учинилъ то съ Елихомъ. Она явилась съ оставленною Сафирою въ сіе мгновеніе, во время когда сами они бродили въ пустынѣ отчаянія.
   Обомлѣвшій Сагебъ трогающими объятіями возлюбленной супруги, коя орошала его слезами, и ревностными попеченіями Гулруцы приведенный въ себя, получилъ вскорѣ употребленіе разума своего. Онъ запретилъ имъ обѣимъ слѣдовать за собою, и съ врожденнымъ своимъ мужествомъ пошелъ во дворецъ.
   Почитающая ево стража не препятствовала ему входъ во внутренніе покои. По повелѣнію его отворяли всѣ двери. Цериръ ужаснулся, видя на челѣ его начертанное величестю и негодованіе, сталъ безмолвенъ, и въ крайнемъ замѣшательствѣ. Но не такъ было съ Цуликою. Въ радостномъ восхищеніи бросилась она къ родителю своему, обняла его колѣна, вопія:
   О щастливый, высочайше благополучный часъ, въ который встрѣчаютъ взоры моего родителя, прежде нежели рѣки превозмогающей любви погрузили сердце мое въ своихъ сладостяхъ. Да, дражайшій датель жизни моей, сей великодушный и любви достойный Монархъ, вздыхаетъ по своемъ и моемъ благополучіи, и почти уговорилъ меня, принять драгоцѣнный подарокъ своея вѣрности, и безъ согласія твоего предаться его объятіямъ. О! я забыла бы мой долгъ противу тебя, естьлибъ только усмотрѣлъ онъ, какъ сражалось сердце мое съ препятствующими моими устами, чтобъ не лишиться удовольствія принять отъ самого тебя согласіе и благословеніе къ толь славному для меня браку.
   Невинныя черты лица Цулинина, и улыбками подкрѣпляемая ея откровенность, ободрили пораженный духъ Сагебовъ. Онъ поднялъ ее, обнялъ родительски, и кроткимъ гласомъ склонности сказалъ:
   Спѣши, дочь моя! принесть утѣшеніе твоей родительницѣ, въ каковое привела ты мое сердце. Она ожидаетъ тебя у воротъ дворца. Довѣрь ее и моимъ попеченіямъ твое истинное благополучіе.
   По симъ словамъ возвела невинная дѣвица наполненные впечатлѣнія очи свои на Церира поцѣловала нѣжно руку отца своего, и пошла съ проворностію возвышенныя надежды.
   Послѣ трогающаго явленія сего, слѣдовало замѣшательное молчаніе, которое прервалъ наконецъ Сагебъ, начавъ къ Цериру слѣдующее:
   Какъ охотно желаю я пощадить стыдъ отъ твоего раскаянія, не буду я спрашивать о причинахъ того, что видѣлъ и слышалъ; и какъ дочь моя милостію небесъ избавлена отъ двойныхъ сѣтей твоего искушенія и ея несмысленности: то жалуюсь я о удовлѣтвореніи, коимъ долженъ ты мнѣ за толь недостойный поступокъ и незаслуженное поруганіе, къ собственному твоему сердцу.
   Ахъ! объяви себя моимъ другомъ, вскричалъ Цериръ. Я не хочу представлять тебѣ чистоту моихъ намѣреній. Прости мнѣ великодушно, естьли ты оскорбленъ, и требуй всего, что въ моей состоитъ власти.
   Такъ послѣдуй мнѣ не медленно съ замокъ, подхватилъ Сагебъ, въ коемъ твои неодуманные приказы удержали Перизаду подъ караулочъ; раскайся въ своемъ подломъ противу ея поступкѣ, и тогда забуду я мое собственное оскорбленіе. Еще хочу я быть твоимъ истиннымъ другомъ и вѣрнымъ подданнымъ, естьли ты отдашь справедливость Принцессѣ, которыя красота такъ помрачаетъ всѣ красоты въ свѣтѣ, какъ блистающая Цехара {Планета Венера по Персидски.} стадо звѣздъ на голубомъ сводѣ. Что лѣжитъ до моей дочери.-- --
   Удержи лютыя рѣчи свои, прервалъ Цериръ, не пронзай толь острыми стрѣлами словъ твоихъ сердца, которое противу тебя не имѣетъ оправданія, но и не можетъ склониться на твои неестественныя предразсудки. Предпріятіе, чрезмѣрно оскорбившее достоинство мое, предало въ руки мои Цулику; но знай, что я еще прежде сего случая, который любовь моя учинила необходимостію, заключилъ возвесть ее на престолъ мой. Сіе ли толь ужасное тебѣ оскорбленіе? Безчестіе ли тебѣ, что назову я тебя отцомъ моимъ?
   Такъ Государь! говорилъ Сагебъ, имя, которое во всѣхъ другихъ обстоятельствахъ было бы моею гордостію, днесь покроетъ меня только срамомъ. Не подосадуй на мою необходимую вольность мнѣнія. Не время льститься мнѣ суетными идолами чести. Когда я уступилъ твоимъ желаніямъ, да, еще и съ перваго свѣта моего разума, возвелъ я очи мои къ пресвѣтлому престолу добродѣтели, предъ коимъ всѣ короны земныя прахъ суть. Тамъ только дочь моя можетъ во истинну возвыситься, туды долженъ я вести ее, вмѣсто чтобъ и самому сугубымъ преступленіемъ сбиться съ освященнаго пути сего. Я обязанъ вѣрностію твоею Принцессѣ, коя надмѣру достойна любви твоей и почитанія, и кою ты безъ казни оскорбить не можешь. Но естьли бы я отъ имяни твоего сватался за женщину и низкой природы, и когдабъ съ вѣроломствомъ твоимъ не соединялась опасность: то и въ таковомъ случаѣ не хотѣлъ бы быти я совиновникомъ. Я обѣщалъ Цулику Елиху, и когда бы она весь свѣтъ несла за собою въ приданые: то не нарушилъ бы я слова моего къ безпокровному сыну моего друга.
   Цериръ желалъ скрыть нетерпѣливость свою къ высокодушной рѣчи Везиря своего; но услышавъ имя Елихи, не могъ удержаться болѣе, и сказалъ съ свирѣпымъ взглядомъ:
   Стрегись, дерзскій человѣкъ! стрегись во зло употребить благодарность, коею долженъ я прежнимъ твоимъ заслугамъ. Сія обязанность угаснетъ въ мгновеніе, когда я вижу, что ты вмѣсто возстановленія сіянія моей короны, назначиваешь меня къ стыду презрѣнныхъ оковъ. Удались, и разсуди получше о своихъ должностяхъ. Святѣйшее между оными должно состоять въ поспѣшествованіи щастія твоего Короля и твоей дочери -- Я сказалъ вмѣсто Короля, твоего друга, естьлибъ неизвѣстный Елихъ не похитилъ у Монарха твоего сего имени. Въ три дни отдай мнѣ Цуликину руку, или, упорствуя одержать свое слово, готовся сочетать дочь твою съ бездушнымъ тѣломъ моего недостойнаго совмѣтника.
   По семъ отворотился онъ прочь отъ Сагеба, который оставилъ дворецъ съ горестію, каковая извѣстна только великодушнымъ и преизящнымъ сердцамъ, понуреннымъ дерзкой неблагодарностію, въ которой нѣтъ и того облегченія, хотя бы укорить себя въ причинѣ заслуженія оныя. Какъ между тѣмъ просвѣщенный и твердый разумѣ Сагебовъ, не дозволялъ доступа никакому легкомыслію чувствъ и намѣреній, кои толь общи большей части человѣковъ, и не давалъ имъ бросать себя, подобно волнамъ корабль безъ кормила; то не премѣнилъ онъ перваго предопредѣленія о нравѣ Церировомъ. Онъ видѣлъ еще въ сердцѣ Государя сего сѣмяна всякихъ добродѣтелей; но оныя были зарости терніемъ страстей толь густо, что требовалось искусной руки, исторгнуть вредныя сіи растѣнія. Сей помыслъ возвратилъ его на прошедшее. Онъ укорилъ себя, что не уменшилъ гласъ разительныхъ выговоровъ и представленій, умалчивая, что праведный Министръ не имѣетъ труднѣйшей у своего Государя работы, когда долженъ усладить естественную горечь истинны. По сему вознамѣрился онъ испытать силу уговоровъ, прежде принесенія Принцессѣ Цаблестанской толь жестокой вѣдомости. Въ намѣреніи ономъ больше укрѣпился онъ, узназъ, что Елихъ дѣйствительно посаженъ Цериромъ въ темницу, и опасаясь, чтобы оный въ первомъ жару его бунтующихъ страстей не былъ жертвою страшныхъ его угрозъ.
   Естьлибъ добрыя намѣренія Везиря имѣли дѣло только съ горячимъ Церировымъ сложеніемъ, можетъ бы достигли оныя своей мѣты; но по нещастію долженствовало имъ сражаться съ лукавою злобою, каковую, какъ довольно извѣстно, можетъ въ способное время употребить злый совѣтникъ.
   Ни въ какомъ случаѣ, не нужна такъ человѣку подпора повѣреннаго, какъ во время ратованія его противу разума, истинны и правосудія. Праведный приводитъ умъ въ состояніе, сносить самому бремя мыслей своихъ подъ твердою тягостію скорьби. Преступленіе обезсиливаетъ сердце замѣшательствомъ, подобно принуждаетъ его въ само себя возвратиться, и наконецъ искать посторонней помощи, для полученія своей крѣпости. Равно Цериръ едва только повелѣлъ вѣрному своему другу, удалиться съ глазъ, послалъ по ложнаго друга пріобрѣтеннаго неосторожно безразсудствомъ.
   Мелекъ получилъ ожидаемое повелѣніе съ восхищеніемъ. Онъ въ дверяхъ дворца осторожнымъ окомъ наблюдалъ все произходящее, и изъ безпокойнаго лица Сагебова выводилъ благосклонное для себя предзнаменованіе.
   Коль ни пріуготовленъ онъ былъ къ тому, но добродѣтелію Сагеба тронутъ быль изумленіемъ и принужденнымъ почитаніемъ; но вскорѣ отдохнулъ отъ сего перваго движенія, приписывать великодушное заключеніе Везиря безстыдной гордости и несносному упрямству, и говорилъ толь пространно о опасномъ преступленіи подданнаго, который противится волѣ своего Монарха, что совсѣмъ замѣшалъ тѣмъ разумъ Церировъ, и выдавилъ отъ него приказъ, окружить жилище Сагебово отборною стражею, и Везирю возвѣстить, что не ему, ни домашнимъ его не позволено выступать изъ сихъ запертыхъ стѣнъ, по коль вручится Цулика объятіямъ ея царствующаго любовника.
   Послѣ того, какъ Мелекъ утвердилъ въ таковымъ образомъ основаніе злаго своего расположенія, чтобы не опровергла оное мочная рука добродѣтели, считалъ онъ за нужное Сагеба, коего увѣщаній уже не опасался, укрѣпить въ его великодушіи; ибо отъ сего ожидалъ добрыхъ послѣдствъ своимъ намѣреніямъ.
   Съ довольно притворнымъ принужденіемъ возвѣстилъ онъ нещастному везирю, возложенное на него исполненіе, и открылъ ему притомъ предпріятіе, оказать все добрыя услуги сторонѣ справедливой, кои только не былибъ препоною собственныя безопасности; и слѣдственно выдумать средства Елиха свободить, и угнѣтенному дому дать способъ, оставить Королевство Карецмское.
   Хотя всѣ таковыя коварства были избыточны; хотя великой душѣ Сагебовой не нуженъ билъ якорь къ твердому стоянію въ морѣ безпокойномъ: однако Мелеково предложеніе принято съ благодарностію; ибо лукавый придворный много пріобрѣлъ въ сердцѣ, наклоненномъ о каждомъ добро думать, чрезъ ревность оказанную къ спасенію чести Цуликиной.
   Между мрачными закоулками, по коимъ неусыпный Мелекъ долженствовалъ красться къ обиталищу честолюбія, ложно блестящему, не меньше заботился онъ, каковыя шаги надлежало ему имѣть въ разсужденіи Перизады. Онъ столько жъ боялся Принцессы сея какъ и Сагеба, и не сумнѣвался, что оная прійметъ сего сторону, коль скоро красота ее утвердитъ право свое на сердце Церирово. Для сего страха берегся онъ напомянуть имя ее предъ обезумленнымъ Государемъ; и любовь его къ Цуликѣ поддерживалъ въ безпрестанномъ упоеніи, оставляя времени извлеченіе его изъ сего Лавиринѳа затрудненій.
   Въ томъ, какъ сей мнилъ себя быть властелиномъ будущихъ произшествій, Перизадины кроткіе и печальные воздыханія, Ангеломъ защитникомъ безпорочныя невинности взнесенные на небо, простерли оттуду на его и Церирову главу заслуженный ими бичъ, и доставили ей утѣшеніе въ великодушномъ дружествѣ.
   Когда молва и любопоношеніе распространяютъ погрѣшности великихъ мужей, усугубляютъ при томъ скорость свою и помраченіе; гласы таковые достигла жилища, въ коемъ Принцесса Дилемская желала быть погребенна въ забвеніи, и разрушили покой ея явными Церира обвиненіями.
   Любви достойная Ситара брала въ судьбѣ сего неразсуднаго Монарха нѣжнѣйшее участіе, чтобъ могла безъ ужаса снести помышленія о висящемъ надъ главою его бѣдствіи, и преизящное сердце, и еще болѣе тронуто было несправедливостію его къ Перизадѣ. Она сравнила состояніе свое съ совмѣстницынымъ, коея щастію многократно завидовала, и нашла свое безконечно споснѣйшимъ. Она отторжена отъ родителя своего человѣкомъ преступнымъ и ненавистнымъ; но сей родитель ее не явилъ къ ней отцовской нѣжности. Перизада напротивъ оставила милосердаго достойнаго отца, чтобы соединишься съ великимъ и возлюбленнымъ владѣтелемъ, котораго нашла подла и вѣроломна. Ея плачевная страсть къ Цериру обрѣла непроницаемый ледъ равнодушія; но мученія несоотвѣтственной любви отнюдь не толь болѣзненны, какъ глубокая язва, пронзаемая въ чувствительномъ сердцѣ непостоянствомъ.
   Таковыя разсужденія, которыя могла бы утѣшить умъ менѣе великодушный нежели Ситаринъ, были ей новымъ бременемъ горести. И такъ приняла она иройственное вознамѣреніе, жертвовать покоемъ жизни своей, чтобы сообщить Перизадѣ мѵро утѣшенія, и есть ли возможно, избавить Церира отъ золъ, его окружающихъ. Вѣроломный Меленъ не оставилъ почесть Принцессѣ Цаблетанской жестокую вѣсть о Церировомъ непостоянствѣ, и умножить оную всѣми обстоятельствами, каковыя только могутъ нѣжное растлѣніе наклонить подъ косу смерти, какъ любви достойная Сипара появилась, подобно посланницѣ съ небесъ, ко удержанію потока, наводнившаго се уныніемъ. Твердость ея уже поколебалась отъ таковаго сильнаго удара; хотя она его и предвидѣла, нашедъ себя невольницею въ томъ мѣстѣ, гдѣ ожидала царствовать: ибо надежды любовныя никогда не облегчаютъ скорбь извѣстную. Къ тому же присоединялось нечаянное ея оставленіе Сагебомъ, понеже и сіе сердце, подобное Перизадину, долженствовало исполнить добродѣтельнаго негодованія.
   Ситара уменьшила сіе послѣднее болѣзненное помышленіе. Она увѣдомила ее о великодушіи Везиря, и мздѣ, кою воспріялъ за то чрезъ лесть Мелекову; ибо дѣянія Королей выставлены предъ столь множественныя бдящія взоры, что недолго остаются подъ покрываломъ молчанія.
   Принцесса Дилемская разсказала Перизадѣ нещастное приключеніе свое съ благороднымъ чистосердіемъ. Она не скрыла отъ ней чувствованій своихъ къ Цериру, и увѣнчала великодушіе сея повѣренности объясненіемъ, что она немедленно послѣдуетъ въ Цамакшаръ, и свѣтомъ истинны и разума раздѣлитъ мрачность, въ которой злость Мелехова отъ природы праведнаго и добраго, только пылкаго въ страстяхъ своихъ, Государя созываетъ.
   Перизада при повѣствованіи Ситары разныя испытала чувствованія Она трепетала отъ страшной судьбы Принцессы, которыя красота, заслуги и мудрость въ любви, толико достойны были почтенія и удивленія, и сожалѣла о печальномъ ея состояніи. Скорбь ея уменшилась на нѣсколько чрезъ отданную сею Цериру похвалу, и страстную его любовь къ ней; но когда Принцесса Дилемская старалась ободрить надежды, кои уповала, что произвела въ груди ея, и говорила о своемъ отъѣздѣ, тогда схватила она ее въ свои объятія, и съ пролитіемъ слезъ вопіяла:
   О ты, коея намѣренія толико возвышены надъ слабостями смертныхъ, что я почти сумнѣваюсь, не небесное ли ты существо! не оставляй меня окруженну отчаяніемъ. Да не обманется преизящное сердце твое лестнымъ прозерцаніемъ, ласкательствующимъ несравненнымъ твоимъ добротамъ. Неколебленая моя къ Цериру склонность не оставляетъ мѣста ни малому сумнѣнію о истинѣ сказаннаго тобою въ похвалу его; но и въ возвышенномъ моемъ почтеніи къ нему простираюсь еще тебя далѣе, теряя тѣнь надежды, кою ты тщетно объемлешь. Словомъ: я жалуюсь на злохотнаго дива {Дивы считаются за родъ злыхъ духовъ.} въ моемъ злощастіи: ибо помыслъ, въ которомъ мое воображенное лице могло бы противу стать твоимъ прелестямъ и добродѣтелямъ, долженъ только сверьхъественною судьбою принудиться къ непостоянству. Престань потому стремиться къ невозможности; научи меня твоей умѣренности, твоему сладкому терпѣнію, подкрѣпи мой слабый разумъ. Твой нѣжный слухъ не долженъ уязвиться суровымъ звономъ чувственности къ общему нашему любовнику. Никогда не возглашу я о мщеніи божіемъ или человѣческомъ на владѣтеля, которому отдано мое сердце, и обязана моя вѣрность. Безъ роптанія останусь я въ стѣнахъ сего замка, который мнѣ сноснѣйшее заточеніе, нежели будетъ цѣлый пространный свѣтъ, естьли отлучусь отъ него; ибо я уповаю вѣчно жить близъ моего возлюбленнаго. Да будетъ здѣданъ гробъ мой въ землѣ травы, орошенной моими тайными и боязненными слезами. Проводи душу мою словами мира изъ нещастнаго ея пребывалища въ обитель вѣчныя радости. Тамо испрошу я тебѣ награду, надлежащую невинности твоей и смиренію.
   Ситара не намѣрена была противиться бури праведнаго сѣтованія, преклонила чело покоренія предъ всемощнымъ престоломъ, отъ коего низходятъ на землю печали и утѣшенія, и ласкала себѣ, что можетъ быть пошлется отрада новая ея подругѣ.
   Никакое дружество не бываетъ толь живо, нѣжно и продолжительно, какъ производимое съ сходмостьми добродѣтелей. Зависть и ревность не могутъ участвовать въ семъ освященномъ союзѣ, понеже оно препятствуешь мѣстничеству о заслугахъ или красотѣ и самому подозрѣнію, толь часто вливаемому совмѣстничествомъ въ любви.
   Какъ Принцессы соединили таковымъ образомъ свои возвышенныя душі: то возъимѣли взаимно сію совершенную довѣренность, каковую только время можетъ приводить въ созрѣніе, сіе изліяніе сердца, кое въ щастливомъ состояніи толико увеселительно, и въ печальномъ утѣшно. Но хотя сіе сладкое сообщеніе мыслей иногда удерживаетъ тонъ скорбей; но не можетъ быть инако, чтобъ не продолжать оный теченіе свое съ сугубымъ рвеніемъ, до коль не изсохнетъ его источникъ. Такъ можетъ чувствуетъ уязвленная серна ослабленіе отъ употребляемыхъ ею цѣлебныхъ травъ; но не исцѣляется совсѣмъ, до колъ стрѣла жестокаго ловца дѣйствіемъ сильнаго Диптама изпадетъ изъ кровоточной ея груди.
   Ситара довольно была доказана въ сей истиннѣ, видя избраннѣйшій кринъ цвѣтущій въ садахъ красоты, увядающій въ прелестномъ его корени. Она употребила по тому изъ полей нѣжности оружіе заклинаній, дабы Перизадино несогласіе на ея предпріятіе побѣдить, здѣлавъ копіемъ уговореній опытъ въ твердое Церирово сердце; но чувствительная и многонещастная Принцесса трепетала отъ сего покушенія, которое предубѣжденнаго Монарха можетъ предать болѣзненнымъ сраженіямъ, и можетъ быть рѣшится къ собственному ея замѣшательству.
   Мнѣніе, коимъ объемлются слабомыслящіе и порочные умы, по которому невидимымъ и злымъ существомъ присвояется нѣкоторая власть, было довольно безбожно, чтобы возмогло поколебать основательную силу опредѣленія въ Перизадѣ, и быть принято чистымъ ея сердцемъ. Она опровергала оное, яко заблужденіе разсыпаннаго своего разума и. омраченіе любовнаго. Она признавала, что возвышенное правосудіе не можетъ дозволить, чтобъ возбуждались съ силою своей злобы, кои предъ страшнымъ его судилищемъ воздадутъ отчетъ въ томъ. Она находила многія причины извинять Церира съ сожалѣніемъ и еще множайшія, для коихъ не хотѣла разлучиться отъ возлюбленной своей другини, доколь Ситара не обратилась въ суровымъ и незаслуженнымъ гоненіемъ, которыя преизящный Везирь терпѣлъ за нее, и оружіемъ великодушія получила ее согласіе.
   Вовремя, когда дружество простирало крылья ревностнаго усердіе, раздѣлить густый облакъ коварнаго ласкательства и измѣнническихъ совѣтовъ, запуталась неосторожная злоба въ собственныя свои сѣти. Съ не многихъ дней, кои назначилъ Цериръ Сагебу къ рѣшительному отвѣту, прошло уже довольное время, и хотя Мелеково ухищреніе содержало страсть его въ Цуликѣ въ безпрестанномъ жару; во честолюбивый придворный, который былъ болѣе предпріимчивъ, чѣмъ искусенъ, не довелъ еще дѣла къ развязкѣ; поелику самъ не придумалъ, что наилучше избрать ему.
   Въ его состояло власти, облегчить Сагебу бѣгство; но никакое удаленіе не есть защита подлой трусости. Лютый нравъ его лучше желалъ бы совсѣмъ истребить съ свѣта Везиря сего; но не согласовалось то съ его намѣреніями, и успокоилось стремленіемъ Церировымъ, который безпрестанно возобновлялъ свои угрозы, но не могъ принудить себя къ толь строгому поступку, противному добротѣ его сердца.
   Мелекъ взиралъ на мгновеніе, которое свободитъ его отъ Сагеба, и слѣдственно отъ Цулики, какъ на часъ, въ который Перизада достигнетъ опять Церировой склонности, и возвратитъ его по прежнему добродѣтели. Съ нимъ было подобно, какъ съ кормчимъ, коего корабль носится между двухъ опасныхъ горъ, и коему недостаетъ ни искуства, ни мужества; по чему оный, вмѣсто чтобъ осмѣлившись продолжать путь свой, бродитъ въ страшномъ проливѣ, и предлѣжитъ опасности нечаяннымъ валомъ волнъ быть брошену на камень и разбиту.
   Въ сей нерѣшимости распростеръ онъ мрачныя сѣти, въ которыхъ истинна и клевета весьма искусно вмѣстѣ были сотканы. Одинъ достойный его посланный, отправленъ былъ съ симъ бѣдственнымъ орудіемъ отчаянія, запутать во оное Перизаду; но тщетно ожидалъ онъ боязненно извѣстія о слѣдствѣ, и положила на тѣ, коими онъ окруженъ былъ. Вся власть его, коварство и обѣщанія, меньше дѣйствовали ни простыя и неповрежденныя души, какъ обворожающая пріятность и отмѣнная печаль нещастной Принцессы.
   По сему онъ къ настоящему побудительному основанію, для чего Ситара въ сіе бѣдственное время ко Двору явилась, не имѣлъ ни малѣйшаго подозрѣнія. Онъ еще радовался тому, и льстилъ себѣ, что оная Принцесса, которыя склонность къ Цериру изъ прежняго попеченія о немъ въ часы опасности была вещь всѣмъ извѣстна, будетъ просить его помощи къ произведенію своего намѣренія, истребитъ обѣихъ совмѣстницъ изъ сердца, могущаго скучить препятствіями и неизвѣстностію, и таковое намѣреніе ухватилъ онъ яко надежднѣйшее.
   При видѣ Ситары лучь радости оживилъ блѣдное и уведшее лице нещастнаго Монарха. Ихъ его толь долго гнѣвомъ пылавшихъ, и послѣ угаснувшихъ печалію очей, простерся спокойный лучь радости и благодарности; и хотя онъ въ то мгновеніе укорялъ себя втайнѣ любовію своею къ Гуликѣ, какъ неоправдаемою несправедливостію къ Принцессѣ Дилемской; но стыдъ вскорѣ побѣжденъ удовольствіемъ, что нашелъ совсѣмъ себѣ подверженное сердце, коему ужасъ мыслей своихъ безопасно ввѣрить могъ.
   Есть ли бы Ситара и намѣрена была, употребить противу Церира оружіе укоризнъ, то состояніe его исторгло бы у ней сіе опасное средство; ибо движенія души ея и самый кроткій гласъ склонности привела въ недѣяніе. Обязательное ея безпокойство ободрило пристыженнаго Государя. Онъ открылъ уста чистосердечія, и разсказалъ ей свою нещастную любовь, и слѣдствія оныя съ горячностію, съ каждымъ словомъ умножающеюся. Такъ прибавляетъ желѣзо въ кузницѣ раскаляніе свое съ каждою искрою, кою выбиваетъ молотъ изъ твердыхъ боковъ его.
   Сожалительная Ситара слушала его, не прерывая, поколь воздыханія и слезы ея охладили воспаленную его душу, и разтопили укрѣпившуюся скорбь его. Наконецъ сказала она:
   Не мнѣ, Гоударь! прилично сражаться съ силою страсти, которая, какъ я опасаюсь, есть толико непреоборима, какъ ты утверждаешь. Всего меньше дозволяется мнѣ, укорять твое поведеніе, но позволь одно только возраженіе, которое пристойно моему полу и моей ревности къ твоей славѣ.
   Когда ненастная Ситара въ первые предстала твоему высокому присутствію, когда лице ея покрыто было стыдомъ, распростертымъ на ней отъ человѣка безбожнаго, когда она къ стопамъ твоимъ отослана родителемъ, твоимъ непримиримымъ непріятелемъ: не воздвигъ ли ты ее изъ праха замѣшательства, изрѣченіями гласа благоволеній? Не позабылъ ли ты собственную скорьбь свою, чтобы успокоить ее? Не нашелъ ли ты ей мѣста въ твоемъ дружествѣ, хотя сердце твое тогда наполненно было истинною и благо основанною радостію? Не уже ли источникъ сожалѣнія и милости въ великодушномъ сердцѣ твоемъ толико изчерпанъ, что не можешь ты сообщить каплю онаго препрятнѣйшей и ненастнѣйшей Принцессѣ Перизадѣ?
   Она не странница, не дочь врага твоего, прибѣгающая къ сожалѣнію твоему въ нещастіи, которому ты самъ причиною. Она Принцесса, которыя въ родителѣ обрѣлъ ты славный образецъ твоей храбрости, коя на справедливость твою имѣла право, когда ожидала любви твоей. Ты искалъ ее въ странѣ отдаленной, и днесь, когда она по усиленнымъ моленіямъ твоимъ, надѣющаяся на вѣрность твою, спѣшила въ твои объятія, находитъ себя какъ невольницу въ твоемъ государствѣ, отъ тебя оставленную, и призираемую твоими льстецами.
   О! естьли бы ты видѣлъ хотя единую каплю чистыхъ токовъ кои, подобно рѣкамъ, проливаются изъ любви достойныхъ очей ея: безсумнънно увѣрена я, что всѣ прелести Цуликины, которыхъ ни мало уменьшать не думаю, не тронули бы такъ твое сердце, какъ сіи слезы, сей драгоцѣнный ужасъ души истинно чувствительныя и невинныя. Да, Государь, сія дѣйствительная Пери красотою и совершенствами, любитъ тебя возвышенною склонностію, которыя желаетъ, равно какъ провождаемаго высочайшимъ благополучіемъ дарованія, и яко дара, который можетъ сообщить возлюбленному предмету. Ты былъ бы восхищенъ симъ благороднымъ желаніемъ, и коль мало ты предвидишь мученій, коихъ оно будетъ тебѣ стоить. Въ самомъ дѣлѣ, Государь! ты долженъ сему неоцѣненному сокровищу дать мѣсто въ своемъ сердцѣ, или возвратить оное въ первоначальную его сокровищницу, и потерпѣть чрезъ то убытокъ, коего никогда не загладишь.
   О моя вѣрная, моя любви достойная другиня! вскричалъ Цериръ въ невыражаемомъ движеніи, ты только, одна ты только, могущая вести утомленные стопы мои чрезъ сію гору безпокойствъ и затрудненій; но имѣй радость съ моею слабостію Хотя ты очаровательный образъ, который моя вообразительная сила начертала Перизадѣ, возобновляешь въ душѣ моей толь живо; но Цулика еще владѣетъ въ моемъ сердцѣ. Не усиляйся, чтобы одолѣлъ я непобѣдимую страсть, и располагай всемъ, что ни есть въ моей власти.
   Надѣешся ли ты, что полъ моего Королевства, что всѣ мои сокровища приняты будутъ во удовлетвореніе Принцессою Цаблестанскою. Предложи оныя ей, и я съ радостію отдамъ. Естьли она пожелаетъ возвратиться къ своему родителю: учреди ей великолѣпнѣйшее провожденіе, ороси, естьли можно, праведный гнѣвъ ея потоками умиленія, изсуши слезы ея рукою дружелюбія; но не забудь для всего онаго меня совсѣмъ. Не винность провождаетъ стопы ея, и простираетъ балсамъ утѣшенія окрестъ ея; во мнѣжъ совѣсть умножаетъ скорби и замѣшательство. Наинещастнѣйшіе, имѣютъ истинное участіе въ великодушномъ твоемъ состраданіи.
   Первая обязанность, возлагаемая на меня драгоцѣнною сею довѣренностію, отвѣтствовала Ситара, состоитъ въ томъ, чтобъ помогла я тебѣ возвратиться къ добродѣтели. Какое ни имѣла бы послѣдство любовь твоя къ Цуликѣ, довольно, когда ты вступишь на путь должности, ведущій тебя къ Принцессѣ Цаблестанской, то помышленіе о начатіи праведнаго дѣла, распространитъ миръ въ чувствахъ многихъ. Я препровожду тебя по трудному пути удовлѣтворенія, ибо когда ты есть нападатель: то честь и пристойность требуютъ, чтобъ твои уста просили прощенія, и предлагали средства въ заглажденію оказанной несправедливости.
   Можешь ли ты думать, сказалъ Цериръ, чтобъ въ силахъ былъ я предстать очамъ ея, воспаленнымъ праведнымъ гнѣвомъ? Могу ли я къ прежнему моему преступленію приложить новое поруганіе, видѣть прелести, которыхъ обладаніе уже оставить долженъ?
   Нѣтъ, отвѣтствовала Ситара; состояніе ея разрѣшаетъ ее отъ закона, предстать безъ покрывала предъ Монархомъ страны, и скромность ея солнце красоты ея безъ принужденія явитъ очамъ твоимъ, когда она конечно прекратитъ свои бѣдствія, и воспалить твое сердца своими лучами.
   Но что скажу я въ мое оправданіе? спросилъ Цериръ. Какое краснорѣчіе удобно снять на себя подобный трудъ.
   Твое собственное, говорила Ситара. Сердца Перизадино не будетъ противу того непоколебимѣе моего; они оба оживляются равными чувствованіями.
   Сказавъ слова сіи, коихъ неосторожность поздно примѣтила, прекрасное лице ея покрылось стыдливостію, коей розовый цвѣтъ еще возвысилъ во объятіяхъ Церировыхъ, который схватилъ ея съ братнимъ чувствованіемъ благодарности, и награждалъ тѣмъ великодушное ея сердце, обѣщая ей чрезъ два дни послѣдовать въ замокъ, или лучше сказать, въ заточеніе Перизадино, и скрыть путь сей отъ Мелека.
   Ситара по опытамъ вѣдающая, что раны любовныя чрезъ растравляющія средства строгости воспаляются, а не исцѣляются, получила чрезъ сей увѣренной способъ то, чему онъ толь ревностно противился въ премудрости Сагебовой, коего имя она разумно упоминать остерегалась, поелику судьба его зависѣла отъ Перизадиной.
   Когда неутѣшная Принцесса Цаблестанская увидѣла въ чертахъ другини своей щастливый успѣхъ, слабый лучь надежды уяснилъ печальное сердце ея; но когда услышала, что все ожиданія Ситарины утверждены на сильномъ дѣйствіи, кои прелести обхожденія и изящный видъ ея имѣли на Церира, то погрузилась она опять въ пропасть своего унынія
   Между тѣмъ склонилась она на учиненіе опыта, но съ благороднымъ вознамѣреніемъ, когда не произойдетъ по желанію, освободить Церира отъ обѣщанныя вѣрности, и просить его только о освобожденія Сагеба, и поспѣшествовать онаго щастію, чтобъ возвесть Цулику на тотъ престолъ, съ коего она ею толь несправедливымъ образомъ свержена.
   Великолѣпный и пріятный лѣсокъ, украшающій садъ замка, и коего высоки древеса достигали облаковъ, имѣлъ слабое подобіе съ сѣнію правды, въ которой Цериръ въ первыя увидѣлъ Перизаду. Драгое воспоминаніе сего часто приводило печальную Принцессу въ сіе очарованное мѣсто. Она научила многочисленное стадо птичекъ, во ономъ обитающихъ, повторять ея жалобы; она научила все воздыхать съ собою: ибо благовонныя древеса пріемля отъ ея воздыханій новый пріятный паръ, въ знакъ благодарности приклоняли свои оживленныя вѣтви. Сіе мѣсто избрала Ситара къ новому позорищу любви, къ престолу возобновительнаго соединенія и радости. Она уговорила Перизаду, принять тамъ непостояннаго Монарха, и надѣть таковоежъ платіе, какое носила въ Лавирниѳѣ, и согласная Принцесса удалилась во оное въ день назначенный къ свиданію. Трепещущее тѣло ея было поддерживаемо дружественною рукою Ситары, и движенія сердца ея, которыхъ изображеніе перо смущаетъ, и превосходитъ все уподобленія, можно только понимаемо, кои чрезвычайное смятеніе таковаго состоянія извѣдали собстсвеными опытами.
   Цериръ пришелъ, хотя вооруженный своею бѣшеною страстію къ Цуликѣ, но не могъ перваго божества души своей, представшаго ему въ томъ самомъ видѣ, въ каковомъ онъ почиталъ его толь долго увидѣть, не почувствовавъ восхищенія, припомянувшаго ему всѣ приключенія, со времяни разлуки случившіяся, но вскорѣ оныя загладившися въ его мысляхъ, возвели его къ ненавистнымъ настоящимъ происшествіямъ; что принудило его опустить до земли чело, пораженное замѣшательствомъ и стыдомъ. Одни воздыханія его простерлись вмѣсто словъ извиняющихъ и удовлѣтворяющихъ къ слуху Перизадину, которая отвѣтствовала ему тѣмъ же, но пронзительнѣйшимъ гласомъ. Чрезъ что предопредѣлила сердцѣ его любви; чрезъ то пришелъ онъ въ первый восторгъ, и бросясь предъ нею на колѣни, вскричалъ:
   Можешь ли ты, дщерь небесная? можешь ли ты простить казни достойному, бѣдному и раскаявающемуся Цериру? -- -- Сердце по истиннѣ заслуживаетъ быть бѣдно, которое прощать не можетъ, отвѣтствовала Перизада, когда и то не требуетъ прощенія, которое....
   Больше не успѣла она выговорить; ибо въ оное мгновеніе послышанъ голосъ, жесточае ревущаго Сѣвернаго вѣтра, въ непогодливую зиму, возгласившій по воздуху слѣдующія страшныя слова:
   Спасай, о Король! драгоцѣнную жизнь твою, толь постыдно предаемую отъ двухъ негодныхъ женщинъ. Чрезъ нѣсколько минутъ Принцъ Цалцеръ окружитъ замокъ, мщеніе ведетъ его. Опустошеніе означаютъ направленныя стопы онаго къ измѣнницѣ сестрѣ своей, которая довольно вѣдала, что впадешь ты въ ея сѣти, и назначила потому тебя жертвою, имѣющею терпѣть заколеніе на олтарѣ гнѣва и гордости.
   Гнѣвъ и ярость заступили въ Церировомъ сердцѣ мѣсто возвратившейся любаи и раскаянія. Онъ бросилъ смертоносный взоръ василиска на Перизаду, и кричалъ:
   Льстивая женщина! такъ то утверждаешь ты мнимое великодушіе послѣдняго твоего вѣроломнаго восглашенія; но я сіи коварныя слова обращу въ собственное на тебѣ проклятіе. Да, естьли ты имѣешь еще чувствованіе отъ предложеннаго на тебя доноса, я злѣлаю, чтобъ во ужасъ души твоей повторялись слова: Сердце по истиннѣ заслуживаетъ быть бѣдно, которое прощать не можетъ.
   О моя Цулика, которую я толь нещастно оскорбить хотѣлъ, ты одна, ты заслуживаешь почитаніе, красотѣ надлѣжащее, когда оная возвышена чистосердечіемъ и невинностію.
   Сказавъ сіе, послѣдовалъ онъ поспѣшно Мелеку, безпрестанно понуждающему его шествовать за нимъ. Онъ оставилъ Перизаду безчувственну на рукахъ Ситары, которыя сердце пронзенно было жестокою стрѣлою оклеветанія и толь злобныхъ укоризнъ.
   Намъ должно изслѣдовать настойчиво причины нападенія, бывшія неистовому Монарху толь неожидаемы, огорченнымъ подданнымъ его толь безпокойны, въ добродѣтельной Принцессѣ Цаблестанской толь нещастны, въ самомъ ихъ отдаленномъ источникѣ; и сіи приключенія, кои перстъ судебъ вмѣшалъ въ связь временъ, и произвелъ изъ оныхъ толь пагубныя слѣдствія, развязать рукою истинны.
   Подобно Океяну, когда вѣтры престанутъ безпокоить жидкое его зеркало, когда облаки забудутъ жужжаніе свое, и непогода изтощитъ огненныя свои стрѣлы, преходящему тогда изъ страшнаго волновенія въ неколеблемую тишину, въ своихъ неизмѣримыхъ берегахъ кажущемуся дремлющими равенъ былъ Гистаспъ. Когда буря заботныя жизни успокоена стала кротчайшею тишиною, и пріятности престола перевѣсились въ безопасную забаву; опустился онъ въ нѣдра лѣности, и повода Царства своего дремотно пустилъ изъ ослабшихъ рукъ своихъ. Склонный къ чувственнымъ забавамъ, не бывъ пороченъ, роскошенъ, на не женолюбивъ, не дѣятеленъ, но непразденъ, препровождалъ онъ теченіе года въ увеселеніяхъ и времяпровожденіяхъ, которыя наслѣднику цвѣтущаго имѣнія въ частномъ состояніи весьма бы приличествовали, но для сына Логоразвова и Царя Иранскаго были неудобны.
   Вся Азія служила различнымъ его удовольствіямъ, и отдаленнѣйшія острова приносили свое, ко украшенію палатъ его работами великолѣпія. Галлереи во оныхъ казались отъ огненныхъ чертъ одушевленныя живописи стоящими съ пламени. Китай присылалъ свои чистѣйшія сосуды, къ пышности столовъ его. Индія лишала своихъ слоновъ драгоцѣнныхъ зубовъ, для выкладыванія дверей его, и сердца горъ текли кровію, чтобъ снабдить его яхонтами. Собственныя берега морей обогощали ею сіяющими дщерьми раковинъ, и города его украшали полы его художественными ткаными изъ работъ червей.
   Не токмо дворецъ въ Гератѣ былъ приведенъ въ порядокъ къ принятію безсмертныхъ духовъ хранителей. По повеленію его воздвигъ главу новый городѣ въ Парсистанѣ, и новый рай появился въ садахъ Истактарскихъ. Художество и природа споровались, украшая сіе любезное позорище, натура снабжала художествы совершеннѣйшими дарами красотѣ, И художествы дѣлали природу чрезъ тонное подражаніе прелестямъ ея еще прекраснѣе.
   Здѣсь были пространные ходы безпрестанною зеленью покрытыя, и бодрыя Антилопы [родъ звѣрей] прыгали по муравамъ. Рѣки были отведены изъ прежняго своего теченія, и вмѣсто чтобъ протекать пустынями, окропляли прелестнѣйшія цвѣты, кои текущему кристаллу сообщали пріятный запахъ.
   Гистаспъ разумѣлъ царство растѣній и звѣрей, отъ величественныя пальмы и великорослаго верблюда парда, до нѣжнаго жасмина и забавной обезьяны, и содержалъ оныхъ съ нѣжнымъ попеченіемъ въ своихъ оградахъ. Онъ зналъ даже и сіяющія звѣзды по именно, и наблюдалъ ихъ съ своей мраморной башни, и часто провождалъ по нѣскольку часовъ, разсматривая вступленіе извѣстнаго свѣтила въ солнцѣ. Мудрецы и художники изобрѣтательнаго востока содержались щедро въ его философскомъ уединеніи, и сообщали къ утѣшеніямъ пытливаго духа Монарха своего съ неизчерпаемыми перемѣнами свое собственное.
   Любви достойная Кенаія не рѣдко брала участіе во оныхъ время-провожденіяхъ, но въ собственныхъ упражненіяхъ своего пола была она примѣчательнѣе своего супруга. Она предпочитала старанія видѣть туберозы свои цвѣтущими, и кормить разноцвѣтныхъ попугаевъ своихъ Египетскимъ сахаромъ, работѣ наблюдать звѣзды, или разсматривать зданіе огромныхъ храмовъ, до рожденія Царевича, получившаго имя Асфендіара. Сей привлекъ къ себѣ ея матернюю нѣжность, наполнилъ трудъ Гистаспа радостію, и распространилъ общій лучь щастія на народъ его, который думалъ, что онъ уединенныя часы свои посвящаетъ ихъ благу, и возносилъ потому кадило молитвъ о его благоденствіи къ небесамъ.
   Въ таковой прелестной перемѣнѣ удовольствъ и разсужденій, протекали не примѣтно царю Иранскому мѣсяцы. Присутствіе его въ Гератѣ дѣлало зиму меньше непріятною, и сѣни Истакшарскія прохлаждали жаръ лѣтній своими потоками, или благовонными своими застѣньми. Но хотя всѣ части царства его наполнены были очаровательныхъ красотъ, его отдаленныя провинціи отъ Ирана не имѣли для Гистаспа пріятностей, и никогда не удостоивъ онъ предѣловъ ихъ освѣтити величественными своими и благотворными лучами, которыми очи Монарха обязаны всему пространству областей то,
   Пришелъ ли духъ его отъ недѣятельности жизни его въ ослабленіе? Думалъ ли онъ, что Монархъ можетъ просидѣть скрытый за облакомъ мрачности, дабы народъ, невидящій внѣшняго его вида, могъ изображать его въ помышленіи съ большими совершенствами, нежели смертный имѣть можетъ? Словомъ: имѣлъ ли онъ къ поведенію своему каковыя нибудь обманчивыя причины или нѣтъ, но по крайней мѣрѣ Везирь его Гіамасбъ радовался въ тайнѣ, видя безпечность Государя, ввѣрившаго ему кормило великаго корабля въ правленіе, и предоставившаго потому оный возверженію на камень или отмель, и даже опасности полнаго сокрушенія.
   Такъ какъ левъ Мацеидераискій, когда пастырь дремлетъ въ своемъ скрытомъ шалашѣ, свирѣпствуетъ во всю ночь посреди беззащитныхъ коровъ, моихъ плачевный вопль относится вѣтрами возстающими съ волнующагося Кастйскаго моря: подобно и Гіамасбъ. Онъ сорвалъ покрывало чистосердныя привязанности къ Государю своему съ своего сердца, и принялъ свойственный свой характеръ, начавъ жительми Ирана владѣть жезломъ угнѣтенія.
   Честолюбіе его было толь же безпредѣльно, какъ Океянъ, воюющій около бреговъ Мултанскихъ, и предметъ онаго былъ не меньше, какъ обладаніе множествомъ государствъ отъ сего окружаемыхъ. Онъ думалъ, когда онъ есть сынь Каяхоіру, завоевавшаго большую часть земель сихъ, и присоединившаго оныя къ царству Иранскому, то и престолъ надлежитъ ему преимущественно предъ сыномъ Логоразвовымъ, и сіе воображенное оскорбленіе лѣжало гноящееся въ его нѣдрахъ.
   Ночь послѣдовала ночи, и серебряный кругъ луны совершалъ свои перемѣны съ точною исправностію; но душа Намасбова была неперемѣняема, и малыя капли сна, которымъ его неспокойныя мечты дозволяли упадать на его вѣжди, безпрестанно стрясаемы были сновидѣніями измѣны и бунта, и привидѣніями вышняго начальства, играющими въ его вообразительной силѣ, подобно какъ роса съ гибкихъ вешней. Но цвѣтѣ его надеждъ едва началъ цвѣсть въ саду лукавыхъ его предпріятій. Видѣлъ онъ, что Гистаспъ сидѣлъ еще твердо на престолѣ въ сердцахъ ревностныхъ своихъ подданныхъ, и зналъ, что до коль сіе освященное сѣдалище было безвредно, Монархъ укрѣпленъ на горѣ изъ камня алмазнаго. Какъ искусенъ былъ онъ изслѣдывать всѣ страсти человѣческія, то не могло ему быть несвѣдомо, что грудь благооснованныя вѣрности твердѣйшая есть мрамора, и красныя капли, согрѣвающія сердца склонныя, драгоцѣннѣе Государямъ сокровищѣ яхонтовыхъ.
   И такъ первый трудъ сего человѣка, столь же неблагодарнаго, сколь и хитраго, столь же лютаго, какъ и предпріимчиваго, былъ въ томъ, чтобъ благодѣтеля и Государя своего низвергнуть съ престола любви народныя. Но какъ можно привлечь къ себѣ склонность общественную, и Государя своего учинить ненавидимымъ, какъ одними тѣми хитростьми, кои обращалъ онъ къ опростанію престола государственнаго, приложить ко оному себѣ свободный путь? Сіе требовало искусства, коего ничто превосходить не могло кромѣ неблагодарности его и злобы
   На сей конецъ оказывалъ онъ себя къ львамъ ратнымъ, коихъ храбрость защищала столичный городѣ, учтиво и низходительно, и орошалъ Ироевъ Хорозанскихъ цѣлыми потоками своей щедрости. Онъ принималъ противу земледѣльцевъ и художниковъ, коихъ грабилъ, для наполненія обширныхъ сундуковъ своихъ, видъ сожалѣнія, и когда что по часту было, издавалъ новый законъ, силою котораго отнималъ больше, нежели половину плодовъ безпорочныхъ трудовъ ихъ, то притворялся проливающимъ слезы состраданія.
   Какъ первый ропотъ неудовольствія, подобно слабому жужжанію лѣтней мухи, дошелъ во уши Гистасповы: то осторожная мысль его наполенна была нечаяннымъ страхомъ, чтобъ болѣзненный отголосокъ сей не простерся въ полаты Гистасповы, и сей уединенный Государь мгновенно не оставилъ бы скрытныхъ угловъ, въ которыхъ водворился. И дабы Везирю подкрѣпить его въ настоящемъ уединеніи, вознамѣрился онъ оное ему отсовѣтывовать, понеже зналъ непокоривое упрямство его нрава; ибо упорливый нравъ подобится пню высокой пальмы, коя, естьли дать ей иное расположеніе, тѣмъ усильнѣе возвращается въ первое свое стояніе.
   Въ слѣдствіе сихъ коварныхъ заключеній, наблюдалъ онъ благосклонный часъ, въ который Царь, подписывая свое всемогущее имя на государственныхъ бумагахъ, усталъ, и нетерпѣливно желалъ возвратиться въ свои уединенныя сѣни, Гиамасбъ примѣтя сіе, говорилъ ему гласомъ видоподобнаго усердія:
   Хотя благоденствіе, подобно милостивой птицѣ райской, распростираетъ сѣнь крылъ своихъ надъ главою Гистаспа; хотя око злобы ослѣпляется лучами славы твоей; долго ли солнцу величества быть скрываему облаками уединенія, и сладкому току добродѣтелей застывать отъ недѣятельности? Не ужё ли ровнины Хорозанскія не имѣютъ прелестей для своего владѣтеля? Взирай! они жаждутъ быть попираемы твоими блистательными сандаліями, и жалуются, что ты расточаешь благосклонность свою къ лугамъ Истакшарскимъ.
   Дозволь словамъ истинны вкорениться въ слухѣ примѣчательномъ, оставь твое уединенное жилище, распространись, какъ простираетъ весна радость и благополучіе окрестъ себя. Алмазъ есть царь драгихъ камней, но онъ не оказываетъ блистанія своего въ землѣ. Уясненныя острія стрѣлъ прямы и хороши, но не піютъ крови непріятельской, до коль излетятъ пущенныя изъ лука.
   Что пріятнѣе искуса Котенскаго? Но естьли останется оный всегда въ кошелькахъ продавцовъ, кого усладитъ запахъ его? Ахъ! какія имѣетъ Гіамасбъ отмѣнныя свойства, чтобъ Государь его возвысилъ къ кормилу цѣлаго государства? Хребетъ его приклоненъ подъ тажкимъ бремянемъ правленія; и сонъ, который прежде услаждалъ труды его, изчезъ какъ легкій паръ отъ очей его. Для него бы лучше, искать уединенной сѣни, и жезлъ правленія вручить рукѣ, могущей употреблять оный съ довольною крѣпостію.
   Между тѣмъ, какъ Везирь поддѣльный жемчугъ притворныхъ совѣтовъ низалъ на нитку лжи, перемѣнялись щеки Гистасповы цвѣтами разныхъ страстей и сердцу его мало уже было окружающей оное отонки. На послѣдокъ сказалъ онъ съ негодующимъ взоромъ, который Гіамасбу не былъ ни не ожидаемъ, ни противенъ:
   Тягостны ли тебѣ, неблагодарный человѣкъ! труды, соединенныя съ твоимъ званіемъ, и желаешь ты облегчить бремя оныхъ, возложа оныя на меня? Увеселенія палатъ, каковы мои, не приличествуютъ для подданнаго, и труды и работы непристойныя спутники для Государей. Знай, что Гистаспъ не заключаетъ намѣренія невлагаемаго премудростію, и не толь онъ слабъ, чтобъ откинуть то, что единожды изобралъ.
   Не нарушай покоя моего никакими представленіями, и будь обнадеженъ, естьли гласъ неблагодарности еще разъ выразитъ мысли о лѣности, есть ли цвѣтущія сѣни Истакшарскія еще разъ оскорбятся дыханіемъ поношенія; огненный перунъ неудовольствія падетъ на главу твою.
   Сверьхъ того не безпокой меня толь часто сими письмами и узаконеніями. Подписаніе мое либо не нужно, или можетъ происходитъ отъ силы знаменитости, коею тебя облѣкаю. Иди, заслуживай продолженіе моего дружества полнымъ подверженіемъ себя моей волѣ.
   Гіамасбъ удалился съ подобострастнымъ молчаніемъ и естьлибъ судить по его понуренному виду: то жалѣлъ онъ о своемъ проступкѣ; но сердце его радовалось о добрыхъ слѣдствіяхъ, и вымышляло новыя роды угнетенія подданнымъ отъ имяни ихъ Государя.
   Каждый кустокъ травы, блестящей утреннею росою, каждый цвѣтокъ, который пламенный сосудъ свой разверзаетъ въ саду прилѣжянія, серебряное пшено и золотый шафранъ, самыя водоточныя трубы, понуждаемыя искусствомъ къ орошенію сихъ насажденій и понужденію оныхъ въ растѣніи; однимъ словомъ, не токмо избыточное, но и необходимо нужное въ жизни, долженствовало давать двѣ трети цѣны своей въ подати, и остальное едва достаточно было, привести неусыпно труждающихся легкое защищеніе отъ зимнихъ вѣтровъ и хладныхъ ночныхъ Паровъ.
   Гіамасбъ изобрѣлъ новыя уставы о наказаніяхъ, и велѣлъ ихъ собрать въ особливую книгу Здѣсь распростерты оные были подобно тенетамъ или самоловамъ звѣроловительскимъ, и подняты яко западни на истребленіе подданныхъ; и кто преступалъ противу сихъ тайнохранимыхъ повелѣній, былъ осуждаемъ, невѣдая вины своей. Гіамасбъ подписывалъ нещастныя опредѣленія имянемъ своего Государя, и стяжаніе невинныхъ преступниковъ обиралось къ обогащенію сокровищницъ Везирскихъ.
   Сего еще было недовольно. Семьянинъ, долговременными странствованіями по морямъ и трудами рукъ своихъ доставившій себѣ изрядное жилище, и украсившій оное богатыми коврами Гилянскими, или фарфоромъ Пекинскимъ, былъ замѣчаемъ лазутчиками Гіамасбовыми, такъ какъ открываетъ проворная собака прыгающую козу или боязливаго зайца по одному запаху.
   Есть ли таковые люди мрачныхъ запрещеній обманчивой книги еще не преступили: то къ кровавымъ симъ законамъ вписывались новыя учрежденія, которыя таковыя равнодушныя поступки, напредь жестоко запрещали.
   Иногда составилось уголовное преступленіе изъ того, естьли возложить остріе топора на негодное дерево; пустить стрѣлу въ грудь хищной птицы; пересаживать поутру въ садахъ кипарисы, и по захожденіи солнца собирать финики.
   Отъ таковыхъ немилосердыхъ орудій власти никакая невинность не была безопасна. Освященныя комнаты каждаго дому, были обыскиваемы, подъ предлогомъ сокрытыхъ во оныхъ заповѣдныхъ сосудовъ, палаты богатыхъ и хижины бѣдныхъ, терпѣли равномѣрное нападеніе отъ нечувствительныхъ служителей своеобычной воли.
   Симъ угнѣтеннымъ народамъ ниже того дозволялось, чтобъ уклониться сихъ строгостей, оставя свои работы и изгоняя себя своевольно изъ отечества. Ихъ возвращали силою на пашни ихъ и работы, въ которыхъ трудились они для недостаточнаго содержанія своего, и всѣ владѣльцы обработанныхъ полей въ ономъ пространномъ царствѣ были только невольники Везиря и войска.
   Но Гіамасбъ былъ прозорливѣе, чтобъ допустилъ стрѣлы всеобщія ненавтсти упасть на свою голову. Когда изъ отдаленныхъ странъ приходили отряженные, просить помощи у престола милосердія: Везирь письма перехватывалъ, говорилъ съ посланными обходительно, и угощалъ ихъ съ изобиліемъ. Онъ сострадалъ о угнѣтеніяхъ, подъ коими они воздыхали, и подавалъ надежду въ скоромъ облегченіи; но притомъ вразумлялъ имъ, что сіи налоги произходятъ изъ источника, который запереть онъ еще не имѣетъ силы.
   Жизнь моя, прибавлялъ онъ къ тому, безъ сумнѣнія пожрется гнѣву тиранства. Жертва, которая въ надлежащее время охотно принесется; но я заклинаю васъ, будьте терпѣливы. Какая вамъ прибыль, естьли лишитеся вы своего защитника, и въ наслѣдникѣ моемъ, можетъ не сыщете вы знаковаго себѣ истиннго друга.
   Съ словами оными отпускалъ онъ ихъ, объятыхъ его великодушіемъ, окованныхъ его краснорѣчіемъ; но съ трудомъ скрывали они ропотъ негодованіе противу мучителя, который толь любви достойнаго Принца, каковъ Гіамазбъ, упопотреблялъ орудіемъ своей насильственной воли.
   Такъ то запутывается бѣдность народа, коего Монархъ уклонясь внушенію собственныхъ склонностей, правило государственное вручаетъ рукѣ нуждой. Хотя его сердце и окружается толпою смѣшныхъ добродѣтелей; но лучшія его свойства чрезъ пронырства коварныхъ Министровъ ядовитѣе становятся для его подданныхъ, чѣмъ противуположенныя пороки; и когда чистый источникъ отравленъ, то вредоносное онаго изліяніе проливается на всѣ стороны.
   Тиранство Цохака, отъ коего пороковъ вся природа въ ужасѣ каменѣла, не было толь угнѣтательно, и не произвело столько бѣдствъ, какъ спящее добросердечіе Гистаспово; и двѣ змѣи, которыхъ сей безбожный неправедный завоеватель кормилъ кровію своихъ подданныхъ, были не такъ обжорливы, какъ чудовище, которое сынъ Логоразвовъ питалъ воздыханіями мучимаго своего народа.
   Но не довольно ему еще было, подавлять гражданскія вольности Иранцовъ. Въ колчанѣ злобы осталась еще стрѣла гораздо тончайшимъ напоенная ядомъ.
   Вѣра Персовъ была столькожъ чиста въ первыя времена, какъ потоки по путямъ проливающіеся. Они имѣли мало обрядовъ, церковный порядокъ ихъ былъ простъ. Они взирали на лазурное небо, и блистающія свѣтила оное украшающія; они разсматривали землю и море, лѣса и проливы, вѣдая, что всѣ чудеса сіи сотворены отъ единаго существа безконечныя силы, такъ какъ увѣрены были при взглядѣ на палаты Каяхозру, что воздвигнуты оныя рукою зодчихъ. Сія невидимая и вѣчная власть была единый предметъ ихъ обожанія. Предъ нею преклоняли они колѣна богоговѣнія, и въ храмѣ ея проливали благовонное возношенье благодарныя хвалы.
   Когда же безбожный Зороастръ распространилъ новое свое ученіе въ странѣ Парсѣ, чистота древняго богослуженія вскорѣ повредилась и быстротечно заразила слѣдственныя земли. Подлость, склонная къ новизнамъ, приняла ученіе его съ прилѣжаніемъ, и Цендавеста прочитывалась нововѣрнымъ, яко книга божественная.
   Беззаконный обманщикъ, неимѣющій иныхъ намѣреній, какъ увеличенія свое, и чтобъ съ Деспотическою властію владѣть надъ тысячью сердецъ, въ теченіи чего удержанъ презрѣніемъ, коимъ встрѣтилъ Логоразвъ его ученіе, и запрещеніемъ, приближаться къ царскому своему Престолу, обнародованнымъ для его сообщниковъ. По сему удалился онъ въ замокъ свой Іецдъ, гдѣ обманутыхъ жителей уговорилъ, создать огромный храмъ обожаемому огню.
   Хотя сія бѣшенствующая легковѣрность снова распроспранилась, когда Логоразвъ оставилъ престолѣ; но не была еще общая въ Иранѣ. Многіе Принцы свѣтлѣйшаго отродія, многіе Ирой испытанныя храбрости, многіе по премудрости своей почтенные мужи, и особливо бывшіе учениками преизящнаго Локмана, отвергали дерзкій обманъ, и совѣтовали согражданамъ своимъ уклоняться вреднаго еретичества.
   Гіамасбъ давно уже съ Зороастромъ имѣлъ переписку, и призналъ себя ревностнымъ его сообщникомъ не для того что бы думалъ, что Цендавеста наполнена словами истинны, но за тѣмъ что сердце его не исповѣдывало вѣры, кромѣ честолюбія, и никакого не обожало божества какъ золото; почему при лести наружнаго служенія ничего онъ терять не могъ, и надѣялся, что можетъ быть помощію сего обманщика доставить власти своей знатное приращеніе. Такъ тѣсно соединяется злоба противу человѣковъ, и безбожіе противу небесъ; ибо неимѣющіе благоволенія къ своимъ собратіямъ, не могутъ имѣть чувствованія благодарности или должности къ творцу своему,
   Самъ Гистаспъ приклонилъ ухо примѣчанія къ ученію ложному; хотя совсѣмъ по инымъ намѣреніямъ, все конечно невиннымъ, но не отъ разума происходящимъ. Везирь его подалъ ему Цендавесту, украшенную золотомъ Голкондскимъ, и надушенную мускусомъ Котенскимъ. Монархъ объятъ былъ возвышенною темнотою сочиненія, и хотя большая часть онаго была невразумительна; но считалъ оное, и можетъ не по другимъ причинамъ, за божественное.
   Въ его юнѣйшее странствованіе по долинамъ страстей, позналъ онъ, что свѣтъ исполненъ бѣдности, несогласія и замѣшательства; но ни опыты, ни разсужденія не научили его, откуду происходить сей источникъ противностей. Почему онъ охотно принялъ ученіе о зломъ начальномъ существѣ, которое по превратности склонно помѣшать сѣмена порока въ сердца человѣческія, и коего сила приводила оныя въ состояніе возращать жалостное сіе насажденіе, доколѣ принесетъ оно плоды погибели.
   Онъ примѣтилъ, что все освѣщающее солнце сильнымъ своимъ вліяніемъ воззываетъ травы изъ зимняго усыпленія, и одѣваетъ ихъ свѣжимъ покровомъ изобильныя зелени; что жаръ его всему свѣту жизнь сообщаетъ, и всему сложенію природы доставляетъ силу. Сіе удобно привлекло его, покланяться оному небесному свѣтилу, и содержать неугасимый огнь на олтаряхъ суевѣрія.
   Только совѣсти своего народа оставилъ онъ вольность, и хотя тѣла ихъ находились въ рабствѣ, но духи ихъ были свободны, какъ воздухъ, коимъ они дышали; но Гіамасбово лукавство лишило ихъ и сего утѣшенія. Онъ уговорилъ своего оглушеннаго Государя, возвѣстить свои непреоборимыя повелѣнія, чтобъ въ каждой улицѣ Герата воздвигнуть храмъ огню изъ мраморныхъ столбовъ, и чтобъ всѣ жители столичнаго города внимали гласъ Цендавеста, чтобъ въ первый часъ, когда возвращающееся солнце каждое утро украшаетъ облики небеснымъ золотомъ, отъ коварныхъ Дестуровъ происходило пѣніе.
   Тѣ, кои бывъ приводимы любовію къ истнинѣ, противились сему омерзѣнія достойному повелѣнію, повергались въ мрачныя темницы, поколь могли собрать достаточное сокровище къ занятіи требуемаго корыстолюбіемъ выкупа.
   Учрежденія къ совершенной перемѣнѣ богослуженія, вскорѣ Гіамасбомъ распространены по всемъ землямъ царства Иранскаго, и разосланы къ каждому начальнику страны провозвѣстники съ симъ обнародованіемъ, зачавъ отъ земель лѣжащихъ по брегамъ удаленнаго Каспійскаго моря до горъ, коихъ подошвы омываетъ многоустный Индъ рѣка.
   Во время какъ ропотъ жалобъ съ холма къ холму разглашался по царству Иранскому, и растѣніе ненависти вкоренялось въ нѣдрахъ гонимыхъ его непріятелей, война съ Королемъ Дилемскимъ занимала Церирово примѣчаніе. Ужо кисть описанія на таблицѣ судебъ начертала причины войны сея и неистовство Монарха Карецмскаго. Онъ быль въ крайности, въ которой желалъ отъ брата своего скорой помощи, и получилъ тогда несоглашеніе наполнившее сердце любящее огорченіемъ.
   Днесь проницаетъ лучь истинны въ тѣнь мрачную. Гистаспъ упокоенный въ глубокой слабости роскошей, столь же мало слышалъ жалобы своего народа, какъ радовалъ очи свои взираніемъ на дружественное письмо брата, которымъ возлюбленный его Цериръ требовалъ его помощи. Осторожный Гіамасбъ перехватилъ писмо, яко пріятный случай, лишить Гистаспа любви братнія, и написалъ суровый отвѣтъ перомъ злобныя невѣрности.
   Напослѣдокъ возвратились скорые гонцы, пробѣжавшіе царство Иранское на коняхъ прилѣжанія, и развезшіе приказы къ начальникамъ отдаленнѣйшихъ странъ, въ полаты Везирскія, и ужасъ изображался въ лицахъ ихъ.
   Страны готовы были къ возмущенію. Нѣкоторые Сатрапы хотя страшный приказъ лобзали устами покорности, и обоженіе горящей стихіи учредили въ областяхъ своихъ; но сердца ихъ, болящія уже прежними утѣшеніями, не признавали страхомъ принужденнаго повиновенія. Другіе при полученіи царскаго указа съ негодованіемъ явнымъ, вмѣсто повиновенія оному, представили къ престолу Монаршему трогательнѣйшія возраженія.
   А особливо храбрый Рустемъ, владѣющій плодоносными долинами Цаблестанскими, преимущественно предъ прочими противился, подражать въ обширномъ своемъ владѣніи новымъ установленіямъ. Великодушная грудь его считала за малое, прибѣгать къ каковой либо власти кромѣ небесной, и для того не вошелъ онъ въ представленія, и сидѣлъ съ извѣстнымъ свѣту достоинствомъ своимъ на престолѣ, подкрѣпляемомъ твердыми подпорами добродѣтели.
   Тогда Гіамасбъ увидѣлъ приходящую въ созрѣніе вкореняемую имъ злобу, и зналъ, что ему не должно терять ни мгновенія въ праздности. Слѣдственно вознамѣрился онъ возразительныя писмы Сатраповъ показать уединенному Монарху; но при томѣ рачительно старался перебрасывать листы, на которыхъ изображены были страшнымъ начертаніемъ гоненія и лютости отъ него произходящія. Онъ довольно вѣдалъ, что Гистаспово сердце сильно тронется сожалѣніемъ, при болѣзненномъ описаніи насильствъ его и утѣсненій, и воспрянетъ изъ своей нечувствительности, притомъ и увѣренъ былъ, что обманутый Момархъ, предѣлы своей царской власти расширитъ, соразмѣрно противуположеннымъ ему затрудненіямъ, до коль еще можно уговорить онаго, что не имѣютъ сіи на правы человѣческія варварскаго требованія. Какъ Гіамасбъ желалъ употребитъ въ пользу свою нещастное упрямство Государя, что бы тѣмъ найти защиту противу всякаго непредвиденнаго случая: то считалъ онъ принятіе вида ложнаго усердія необходимо нужнымъ; и сіе вѣроломное вознамѣреніе имѣло на него столькожъ сильное дѣйствіе, какъ и всѣ прочія коварства его.
   Гордая непокорливость Рустема ужаснула наиболѣе смятенныя мысли его. Не безъизвѣстна ему была непоколебимая храбрость сего Ироя, котораго славу молва распространила на блистательныхъ крылахъ своихъ, по всѣмъ предѣламъ обитаемаго земнаго тара; такъ же непобѣдимая твердость крѣпостей его, и отважность вѣрныхъ войскъ его не могли быть невѣдомы Министру, коего развѣдыватели разсыпаны были по всѣмъ частямъ государства. И такъ не оставалось ему средства кромѣ, стараться снискать дружество сего великодушнаго война, открыть ему тайныя совѣщанія сердца своею, колико дозволитъ видъ приличности о добрыхъ его намѣреніямъ, и въ семъ дерзскомъ предпріятіи искать его вспоможенія.
   Понеже никакому посланнику не можно было довѣрить таковаго важнаго дѣла, вознамѣрился Гіамасбъ своей особою посѣтить равнины Цаблестанскія, и разсыпать сѣмена измѣнническихъ происковъ во уши Рустемовы. Въ ономъ намѣреніи приближился онъ во внутреннія покои, и повергся предъ назначенною жертвою своего предательства.
   Когда поднятъ онъ былъ рукою благоволенія, началъ онъ ухищренную рѣчь свою слѣдующими словами:
   Лица противящихся повелѣніямъ главы своея, должны покрыться прахомъ замѣшательства. Дни ихъ должны протекать безъ утѣшенія, и ночи безъ успокоающаго сна. Долженъ ли Царь издавать повелѣнія, и народъ его не преклонять хребетъ повиновенія? Долженствуешь ли знаменамъ упорства постановляться кромѣ на удоліяхъ дерзости? И однако, зри, о повелитель народовъ, зри бумаги, кои имѣетъ днесь рабъ твой въ рукѣ своей. Выслушай! но не допусти пламени гнѣва твоего въ страшное воспаленіе, чтобъ всеобщій пожаръ не опустошилъ свѣта.
   Сатрапы твои упоены безуміемъ, и дерзаютъ гласъ отягощенія отнести къ престолу твоему. Они презираютъ мольбы достойную стихію, и противятся слушать божественный звонъ Цендавесты. Они поносятъ даже и другія твоя поступки, и возвергаютъ покрывало пренебреженія на прелести добродѣтели. Пріими ихъ писанія, свѣтлѣйшій Монархъ, и увѣрь нѣдра свои о моей истиннѣ. Но да не ускоритъ рука строгости обложить ихъ казнію, заслуживаемою чрезъ ихъ дерзость.
   Князь Цаблестанскій есть предметомъ всегдашняго ихъ подражанія. Какъ возвышается финиковое дерево между кустами пустынными, такъ является Рустемъ посреди начальниковъ Иранскихъ. Естьли прошеніе мое обрѣтетъ милость у моего Государя: то самъ я послѣдую въ жилище Ироя, повторить твой властный законъ, и нагнать страхъ въ сердце, непріобыкшее трепетати. Прочіе послѣдуютъ примѣру его, и взволнованный Океанъ заботъ, остановится во всеобщей тишинѣ.
   Гистаспъ видя отягощенія отъ своихъ подданныхъ воспаленъ былъ гнѣвомъ въ груди своей, и ярость раскалилась на щекахъ его. Прежде не тщился онъ ревностно о утвержденіи новаго закона; но днесь узнавъ, что повелѣніямъ его противятся, и водѣ его ослушны являются, заключилъ вдругъ повелѣнія свои съ крайнею жестокостію произвесть въ дѣйство; однакожъ позволилъ Гіамасбу снять трудъ, лично увѣщать ратника Цаблестанскаго, и опредѣлилъ въ отсутствіе сего Везиря правленіе государства препоручить самому Зороастру, и на сей конецъ просить его оставить уединеніе свое въ Іецдѣ, и поспѣшить подкрѣпить совѣтами мудрости своей посвященнаго правому его ученію.
   Вѣроломный обманщикѣ, коему тайныя ковы Везиря давно были свѣдомы, приближился въ столичному народу въ великолѣпномъ провожденіи, ѣдущій сквозь ряды обезумленныхъ своихъ со ревнителей, кои раздирали воздухѣ восклицані оторое отниметъ всѣ твое сумнѣніе.
   Естьли начало разговора сего возбудило мое любопытство, продолжалъ Сагебъ, понеже я во всемъ касающемся до Сафиры, бралъ участіе, а сіе участвованіе умножалось явнымъ ея оправданіемъ, то былъ я отчасу нетерпѣливѣе увѣдать, сколь далеко потребна ей моя защита, ибо хотя любовь можетъ быть порокомъ, но великодушіе остается всегда добродѣтелію. Почему наблюдалъ я глубокое молчаніе, и Азаръ продолжалъ.
   Знай, любезная Маана, что я нѣжныхъ желаемыхъ тобою отъ меня чувствованій, не могу имѣть ни къ какой особѣ твоего пола. Я такаяжъ какъ и ты женщина, но безконечно нещастнѣе, нежели ты быть можешь, доколь судьба оставитъ тебя въ моихъ дружественныхъ рукахъ.
   Я родилась въ Ширасѣ {Ширасъ извѣстенъ по вкусному вину, произносимому плодоносными тамошними мѣстами. Онъ считается прекрасн 123;йшимъ городомъ въ провинціи Персидѣ.}, двойнишная съ братомъ, такъ ко мнѣ сходнымъ, что насъ одѣтыхъ въ одно платье никакъ различить было не можно. По кончинѣ родителей моихъ осталась я подъ надзираніемъ сего брата, который старался обыкновенное удаленіе пола моего отъ обществъ учинить пріятнымъ, и позволилъ мнѣ участвовать во всемъ, чему его научили.
   Когда я окрѣпчала чрезъ суровыя упражненія, не потерявъ однако красоты моей, говорилъ мнѣ братъ мой слѣдующимъ образомъ:
   Время уже, возлюбленная Гулруца, пожать мнѣ плоды твоего подражанія и моихъ попеченій. Хотя древо жизни моей только лишь разцвѣтаетъ, но наскучилъ уже я ложнымъ сіяніемъ двора, и глупою пышностію свѣта. Я жажду убѣжища отъ волнующагося общества. Но хотя заключеніе мое оправдается высокимъ твоимъ духомъ, однакожъ примѣръ мой мало учинитъ на тебя впечатленія. Испытай по тому съ возлюбленнымъ братомъ, крайнѣйшій уголъ твоею сердца: надѣешся ли ты оборонить чувствованіе свое отъ силы любви, или противу стать приманчивости сей страсти, коя только слабостію нашей подкрѣпляется, а я хочу, вмѣсто того, чтобъ предать тебя тирану подъ священнымъ именемъ супруги, доставить тебѣ всѣ удовольствія жизни, которыя по мнѣнію моему больше соразмѣрны будутъ нраву твоему, чѣмъ для меня; и особливость состоянія твоего увеличитъ оныхъ цѣну. Словомъ, измѣреніе мое клонится единственно къ тому, отдать тебѣ мое имѣніе, мой чинъ и всѣ правя моего пола: ты будешь содержать за самаго меня, и я распущу нынѣшнихъ моихъ служителей, скажу родственникамъ, что послалъ тебя въ отдаленное государство; и самъ удалюсь тогда въ дичайшую пустыню.
   Сіе чрезвычайное предложеніе, изрядно сходствовало съ моей склонностію и гордостію, чтобы я неохотно оное принять могла; родство только противилось, но какъ братъ симъ возраженіемъ на могъ быть удержанъ, то освободила я, его отъ главной въ разсужденіи меня заботы. Прилѣжно послушалась я его совѣта, и думала, что оный вырѣзанъ въ моемъ сердцѣ; но вскорѣ узнала, обманъ неразсуднаго моего честолюбія.
   Все произведено по учиненному расположенію; но хотя никто не подозрѣвалъ о тайномъ нашемъ поступкѣ, однако по отъѣздъ брата моего не могла я побѣдить моего безпокойства. Я мнила, каждой человѣкъ испытываетъ меня, и я убѣгала обманутыхъ его пріятелей, ищущухъ моего общества. Наконецъ опредѣлила я оставить отечество, и расположила жилище свое въ главномъ городѣ Ирана, гдѣ мое извѣстное достоинство и мое неизчетное богатство пріобрѣли мнѣ лестное преимущество между юношами искавшими моей довѣренности, нашла я Морада оныя достойнѣйшимъ. Близкое обхожденіе вскорѣ обратило дружбу въ любовь, но любовь сія толь была скрытна, что я цѣлый годъ, щастливѣйшій въ моей жизни, съ удовольствіемъ покоилась на однихъ только цвѣтахъ, кои скрывали пропасть подъ ногами моими.
   Во все сіе время ни однажды не приводили въ мысль наставленія брата моего, ибо ни одинъ знакъ, о которыхъ онъ предостерегалъ меня, не возбуждалъ во мнѣ страха. Потомъ насталъ день, коего нещастный свѣтъ изгналъ щастливый покой изъ груди моей. Морадъ, котораго я могла читать во внутреннихъ его сердца, былъ необычайно безпокоенъ; я спрашиваю его съ предчувственнымъ ужасомъ о причинѣ, и онъ открылся мнѣ въ любви своей къ Сафирѣ.
   При семъ непріятномъ открытіи смертельная блѣдность распростерлась по лицу моему, и я обомлела въ рукахъ предмѣта моей неизвѣстной любви; но увы; потерянный другъ! пришедъ въ себя, увидѣла я по изумленнымъ его взорамъ, что онъ открылъ двойное мое таинство; онъ обѣщалъ хотя хранить оное свято, но я пожала это сего принужденнаго открытія толь горькіе плоды, что я ихъ безпрестанно оплакиваю.
   Роса утѣшенія низпадшая съ устенъ Морадовыхъ, вмѣсто ободренія, привела мое сердце во ужасъ, и дальнѣйшее его поведеніе вогнало меня въ отчаяніе. Я видѣла, что онъ убѣгалъ меня, и заключилъ совершеніе къ своему браку, чрезъ то искала я твоего знакомства. Глаза твои, любви достойная Маана, обманули твое сердце; ты сняла на себя, удовольствовать мои намѣренія, и лишить Морада его возлюбленной Сафиры; я наградила тебя за оное всѣми знаками дружества, кои могли подать облегченіе въ твоей неудачливой надеждѣ. Для злополучной Гульруцы было между тѣмъ съ каждымъ днемъ умноженіе страданія. По часту удивлялась ты удовольствію, которое вкушала я по твоему мнѣнію, когда предавалась тщетной ненависти прокину Морада, но сіе были мученія презираемой любви, кою я претерпѣвала. Темница, въ которую заключила я сего врага покою моего, омерзеніе мое къ Сафирѣ, немилосердые мои противу ея поступки; все сіе казалось тебѣ не естественною лютостію, но естьли любовь твоя извиняла мое поведеніе; то разумъ твой теперь оное оправдаетъ. Морадъ вѣдаетъ таинство, что Сафирина невинность доселѣ безопасна; я не могу безопасно возвратить ему вольности, не обнадежась въ его сердцѣ. Силы надежды, самолюбіемъ въ существо наше вплетаемыя, провождали меня, при каждомъ моемъ Морада посѣщеніи, и при изходѣ моемъ отъ него, послѣдовало мнѣ отчаяніе, и обращало шаги мои къ ненавистной моей совместницѣ: его свирѣпство, мое возбуждало. Онъ бываетъ глухъ при моихъ воздыханіяхъ, и я затыкаю уши мои къ ея жалобамъ.
   Небо воззрѣло съ сожалѣніемъ на сіе ужасное позорище бѣдствія, и послало Сагеба, изгнать вредъ изъ сего жилища слезъ. Изобильныя добродѣтели, болѣе нежели мужескія пріятности сего великодушнаго чужестранца, сердце мое перемѣнили, но моя новая страсть, достойна новаго предмета.
   Сагебъ равно какъ и Морадъ ощутилъ силу прелѣстей Сафиринихъ, и я за то не досадую. Онъ научилъ сердце мое любви не своекорыстной. Я взирала на Сафиру, яко на злодѣйку, когда оспоривала она мнѣ склонность Морадову, но она учинилась моимъ другомъ со времени когда стала обожаема Сагебомъ, и однако величайшее изъ моихъ желаніе быть отъ него любимою. естьли дѣйствительно смертное существо сіе, совершившее таковое чудо, то могу я еще быть щастлива. Ибо молчаніе твое, любезная Маада, доказываетъ мнѣ, что покой пріялъ обратно мѣсто въ душѣ твоей; и по тому могу я, чрезъ твое дружеское вспомоществованіе, въ лучшемъ предпріятіи того, въ коемъ я обманулась, имѣть надежду.
   Морадъ имѣетъ несумненное право на Сафиру; я казни достойная хищница сокровища, отъ коего не имѣю пользы, и кое могу опять возвратить, пристойность одна долженствуетъ меня принесть къ дѣйствію, коего справедливость не терпитъ чрезъ то ущерба, что я обращу его къ моимъ выгодамъ Возми сей ключь отъ подземнаго хода, коего тайный входъ мое дружество тебѣ повѣрило, онъ приведетъ тебя въ темницу, или лучше сказать въ полаты, гдѣ запертъ Морадъ. Прежніе владѣтели замка взирали на оныя какъ на последнее убѣжище отъ насильствующей власти, и по тому въ спокойностяхъ онаго и украшеніяхъ были расточительны. Ты найдешь тамъ, что моя единственная лютость противу Морада оказана, только въ лишеніи его вольности, или лучше сказать, огорчали его одни взоры ненавидимой Гульруцы.
   Покажись ему его освободительницею: отведи его къ Сафирѣ, подтверди, что откроетъ онъ ей въ разсужденіи моего пола; помоги имъ мгновенно бѣжать отъ меня, и притворись охотною проводить ихъ въ семъ бѣгствѣ, чтобъ избавиться отъ моего мщенія.
   Я между тѣмъ буду имѣть бодрственное око за Сагебомъ, и искать удалить его отъ мѣста сего произшествія. Сафира избавится чрезъ то болѣзненнаго сраженія любви и чести; а Сагебъ, коего добродѣтель часто побѣждалась страстію къ ней, подвергнется разуму. Гульруца таковымъ образомъ можетъ еще получить щастіе, для коего она лишается преимуществъ вкушаемыхъ скрытіемъ ея пола, и твоему поспѣшествовать со всею нѣжностію дружбы.
   И такъ заподлинно сердце женщины, открывающее мнѣ довѣренность? сказала Маана измѣнившимся голосомъ.
   Ощущай естьли можно чрезь сіи груди, отвѣтствовала Гульруца, и увѣрь себя его чистымъ признаніемъ.
   Умри вѣроломный, вскричала Маана, умри и загладь тѣмъ мое и твое преступленіе.
   При словахъ сихъ бросился я на яростную невольницу; но ударъ ужъ совершился. Поздно вырвалъ я кровавый кинжалъ изъ измѣнническихъ рукъ, и она ушла осыпавъ меня проклятіями.
   Я взялъ Гульруцу въ руки, и вынесъ съ наступившею тогда зарею, изъ грота. Я развязалъ мой турбанъ, чтобъ остановить токъ крови ея, какъ сто вооруженныхъ невольниковъ съ ужаснымъ крикомъ меня окружали. Маана ободряла ихъ бѣшенство, называя меня убійцею моего благодѣтельнаго угостителя, и ихъ милостиваго господина.
   Какъ ни смутила меня безстыдная ея клевета, но не преставалъ я оказывать помощь опроверженной ею въ слѣпой ярости Гульруцѣ; тогда увидѣлъ я въ трепетѣ приближающуюся Сафиру, ужасъ и сожалѣніе мѣшалось во взорахъ ея. Ее время приближенія моего къ ней, не смотря на препятствіе невольниковъ, запирающихъ мнѣ путь, для открытія сей ненавистной тайны, повелѣла она имъ, отвесть меня въ мрачнѣйшую темницу каменной горы лежащей въ нутри замка.
   Тщетно противилась Маана ищущая ускоренія моею смертію сему приговору. Сожалѣніе и почтеніе учинили всѣхъ сердца подвластными Сафирѣ, напротивъ безстыдная невольница имѣла мало друзей.
   Таковымъ образомъ избавленъ я ищущихъ моего погубленія, но кровожадливыя ихъ сабли, не толь были остры, какъ слова Сафирины.
   Ты, который подъ личиною чести и великодушія скрылъ твои подлыя и злобныя намѣренія, вскричала она, спрячься отъ стыдящагося дня, поди въ бывшее жилище тигровъ, коихъ превозшелъ лютостію, и ожидай за злодѣяніе твое, изобрѣтеннѣйшихъ vукъ.
   На сіе поносительное укореніе отвѣчалъ я крикомъ: добродѣтель можетъ предательствована быть и невиннность терпѣть. Но мстящее правосудіе остритъ уже стрѣлы свои противу нещастной, коя свое уголовное преступленіе умножаетъ позорною клеветою.
   Больше не могъ я сказать. Пронзительный крикъ Мааны и шумъ прочихъ невольниковъ помѣшалъ мнѣ, чтобъ меня слышали, и при повтореніи Сафирою приказа отвлеченъ въ пещеру. Тамъ остался я, можно сказать, въ страшномъ уединеніи, естьлибъ не была при мнѣ невинность и препорученіе въ волю всемогущаго. Оба вѣрныя сіи спутники, коихъ утѣшеніе ни злость ни насильство у насъ похитить не могутъ, подкрѣпляли мой сраженный духъ; въ прочемъ бы помышленіе о запачканной срамомъ смерти легко опровергло человѣческое бодрствіе.
   Когда я въ разсужденіяхъ моихъ выговорилъ имя Сафиры, остановленъ былъ я незнакомымъ голосомъ, впадшимъ ко мнѣ сквозь разселину пещеры, которой говорилъ ко мнѣ слѣдующее.
   Спѣши великодушный Сагебъ, спѣши свободить Морада, и пріобрѣсть въ немъ себѣ новаго друга; слѣдуй Сафирину предводительству, то сабли наши отверзутъ намъ путь сквозь стражу сего ненавистнаго замка, или отмстятъ любви достойнѣйшую и жестоко обиженную женщину вѣроломной Гульруцѣ.
   Гульруца съ лишкомъ наказана, отвѣчалъ я, тщетно жертвовать Сагебу жизнію своею ко освобожденію Морада; ибо онъ самъ несправедливымъ образомъ заключенъ. Въ мгновеніе, когда предалъ онъ себя сожалѣнію, не остерегся онъ измѣны, и не вооружился противъ силы. Скажи мнѣ между тѣмъ, коимъ средствомъ я могу притти къ тебѣ, дабы мы соединясь, скорѣе могли достичь свободы.
   Предпріятіе трудно, по недостатку нужныхъ къ произведенію сего орудій, говорилъ Морадъ; но естьли милостивое небо подкрѣпитъ твои силы, удасться намъ.
   Въ Восточной части пещеры есть потаенная дверь, сквозь кою, можетъ быть, мы дойдемъ другъ друга.
   Я возложилъ надежду мою на силу, о которой говорилъ Морадъ, и отворотилъ тяжелой камень. Въ ту минуту былъ онъ въ моихъ объятіяхъ; но какъ выходъ пещеры нашли мы крѣпко запертъ, вывелъ онъ меня темнымъ и изкривленнымъ ходомъ въ великой залъ, коего драгоцѣнныя уборы отражали свѣтъ многихъ кристальныхъ лампадъ, висящихъ на потолокѣ, и не токмо ясное пламя производящихъ, но и пріятной запахъ разпростирающихъ. Мы сѣли на богатую софу; почтеніе наполнило откровенность, свойственную старому дружеству, и мы разсказали взаимно приключенія, подавшія случай къ нашему стеченію.
   Благородное Морадово сердце не могло удержаться отъ сожалѣнія о плачевной судьбѣ Гульруцы; мое, которое не было столь великодушно, ощущало между тѣмъ прискорбіе неудачнаго ожиданія, когда я свѣдалъ, что таинство, кое мнѣ Сафира открыть хотѣла, не въ томъ состояло, какъ уповала моя порочная надежда.
   Сафира въ замѣшательствѣ прошедшаго дня потеряла любимую свою собачку; искавъ ее, дошла она пещеры, и услышала жалобы Морадовы; и въ краткомъ разговорѣ открылись и объяснились о ненавистномъ таинствѣ судьбы своей, Сафира приложила мнѣ великія похвалы и обѣщала Мораду уговорить меня, чтобъ снялъ я на себя его освобожденіе.
   Когда Морадъ окончалъ свое повѣствованіе, вскричалъ я: и такъ оклеветаніе подлой невольницы затмило господственное сіяніе, въ каковомъ Сафира разумѣла Сагеба! Тако прогоняетъ изъ дебелыхъ паровъ земли возстающая непогода орла отъ свѣтлыхъ лучей солнца.
   Будь справедливъ, сказалъ мнѣ Морадъ, разумѣй жестокое въ словахъ Сафиры, яко умноженное выраженіе особы, неумѣющей притворствовати, и считающей, однако то за нужное. Сафари предварена мною о полѣ Гульруцы и о любви Мааны къ мнимому Азару, она увѣряется въ томъ конечно; но можно ли въ мгновеніе слабую и предразсудками объятую мысль извлечь отъ мечты. Она видѣла, что лукъ опасности напряженъ на тебя, и думала, что стрѣла притворнаго ея гнѣва, можетъ быть, спасетъ тебя отъ своеполезной злости и слѣпой ревности. Она послала тебя въ пещеру, гдѣ я тебя дожидался въ надеждѣ, что мы отвратимъ препятствіе, насъ раздѣляющее, и совокупно защитимся когда она явно за тебя вступаться не можетъ.
   Я съ радостію пріемлю твое велико. Душное утѣшеніе, сказалъ я Мораду. Истинное дружество, лутшая замѣна неудачи и любви; да, естьли позволишь ты мнѣ, наложить себѣ священное имя друга, кленусь тебѣ, что само завидное Сафирово овладѣніе не поколеблетъ меня опровергать изреченное почтеніемъ и склонностію.
   Равныя чувствованія влагаютъ въ меня равныя намѣренія, подхватилъ Морадъ; но я предвижу, что должно мнѣ выдержать болѣзненный опытъ. Довольно вѣдаю я, что право мое на Сафирино сердце основано на дѣтскомъ повиновеніи, и я охотно уступлю оное, когда твое, какъ чаю я, произошло отъ склонности.
   Я разположенъ былъ дать свободное теченіе моей благодарности, но услышали мы, очень знакомымъ голосомъ произнесенныя слова сіи.
   Окончайте ненавистный вашъ споръ, ни кто изъ васъ не будетъ владѣть Сафирою. Щастіе недостанется въ часть сердцу, неимевшему жалости къ Гульруцѣ.
   Это сама Гульруца, вскричалъ Moрадъ, и отдернувъ багряный занавесъ, скрывающій дверь, выработанную изъ выясненной стали сквозными рѣшетками.
   Какая непріязненная сила, вопіялъ я съ моей стороны, позволяетъ мертвымъ возвращаться изъ пропасти, насъ отлучающей, дабы гнать невинность! -- -- Нѣтъ, подъ видомъ сего страшнаго лица, зримъ мы не ложно настоящаго Азара.
   Такъ, я оскорбленный человѣкъ, котораго ты имянуешъ, отвѣчалъ Азаръ, я оскорбленъ собственнымъ своимъ неразсудкомъ, что дозволило сердцу женщины, предоставленному людской превратности, собственную надъ нимъ власть. Но какъ изъ подслушаннаго вашего признанія познаю, что честь нещастной сестры моей осталась непорочна, то не должно вамъ доброе имя ее попирать ногами, ни поносишь хладный ея прахъ.
   Окончавъ сіе ушелъ онъ, оставя насъ въ безмолвномъ изумленіи.
   Теперь, сказалъ Морадъ, не должно намъ при видимой опасности быть празднымъ: хотя я тщетно искалъ дверей, выводящихъ къ ближнему лѣсу, коими вошелъ я въ сіе мѣсто когда меня подложное посланіе отъ Сафиры обмануло; но можетъ быть двое будемъ мы въ томъ щастливѣе, или найдемъ другой выходъ, такъ какъ изъ пещеры, про который безъ сумнѣнія Гульруцъ сама не знала. Сафира требуетъ нашей защиты, она предоставлена мщенію неистоваго Азара.
   Или любви его, примолвилъ я вздохнувъ.
   Воспаленны сими двумя печальными предусмотрѣніями, провели мы цѣлыя три дни въ безплодныхъ поискахъ. Увидѣвъ невольника, подающаго намъ сквозь желѣзную дверь пищу, рождалася и упадала надежда наша поперемѣнно; напослѣдокъ нашли его мы, къ прозьбамъ нашимъ толь же нечувствительна, какъ каменную гору, въ которой были заключены.
   Морадъ по долговременному пребыванію при дворахъ, вѣдалъ, что своекорыстныя сердца не трогаются ни благопристойностію, ни жалостію; и такъ употребилъ онъ средство, кое удобно повредить весь родъ человѣческій; онъ обѣщалъ золото; но и сей металлъ, коего блескъ къ толь многимъ злодѣяніямъ влечетъ, потерялъ въ семъ не умолимомъ невольникѣ свое дѣйствіе. Сафирино состояніе остаюсь намъ несвѣдомо; даже что и о Гульруцѣ спрашивая, не получили отвѣта; ибо, хотя и видѣлъ я смерть простертую надъ главой ея, но можно было надѣяться и выздоровленія.
   Какъ время, по обыкновенію, возвратило намъ полное употребленіе разума, предали мы страхъ и упованіе наше въ руки провидѣнія, и искали печальные часы уяснить разумными разговорами.
   Морадъ имѣлъ преизрядное понятіе о человѣческихъ мысляхъ, а я упражнялся въ свободныхъ наукахъ: и такъ наставляли мы другъ друга, и научалися взаимно. Въ повѣствованіи моемъ удивлялся онъ больше моему совершенному убѣженію изъ сѣтей Зороастровыхъ, чѣмъ дерзости, меня во оныя повергшей.
   Ты оказываешь великое пристрастіе ко мнѣ, сказалъ я ему, естьли извиняешь погрѣшность мою; я довольно видѣлъ опасность. Я зналъ, что суевѣріе есть чудовище совсѣмъ инаго свойства, противу всѣхъ дикихъ тварей; ибо коль страшно оно въ рожденіи, толь презрѣнія достойно въ возрастѣ, время притупляетъ его убійственныя когти, и обращаетъ тонкій, проницающій пламень его дыханія, во вредный дымъ, на самаго онаго упадающій.
   И такъ ты держишь сіе описаніе,-- говорилъ Морадъ съ улыбкою, защитѣ непроницаемый. Нѣтъ, примолвилъ онъ, сила воображенія написуетъ предмѣты толь твердыми красками, что разумъ нашъ, въ случаѣ обращенія на оныя нашего примѣчанія, очень часто впадаетъ въ оковы любви или страха. Кисть разума предлагаетъ гораздо искреннѣйшія и не столь опасныя представленія. Человѣкъ любитъ новость; въ цвѣтѣ юности гоняется и ловитъ онъ оную желательно; и часто хватаетъ лишь тѣнь ея, когда уже жизнь его къ концу наклоняется. Размышленіе прогоняется, предразсудокъ занимаетъ его мѣсто, и препровождается упорствомъ. Когда гордость невѣжества возвысится гоненіемъ, то нѣтъ уже средствъ, кромѣ дать ей остареть, понеже тѣмъ только можно свободиться сего потомства.
   Какъ нашъ премудрый Царь увѣренъ въ сихъ истиннахъ, то пускаетъ мимо глазъ только старыя заблужденія, но новымъ ученіямъ Зороастра сильно противиться: однакожъ никогда невооружалъ противу ихъ силу власти, только изгоняетъ учениковъ сего Обманщика отъ двора; чрезъ что противуставитъ страсть страсти: а потому мало честолюбивыхъ будетъ ревнительныхъ къ толку, который не столько имѣетъ знаменитости, чтобы явно за оный наказывали. Къ нещастію нашей дражайшей Сафиры, родители ея надлежать къ малому обществу неразсудныхъ. Они предались заблужденію, и лишили чрезъ то ее природнаго покровительства, и ты - - - - заслуживаетъ побѣдою надъ онымъ, спасти сію цвѣтущую розу, доколь она не увяла.
   Таковыми разговорами раздѣляли мы время, и уже прошелъ цѣлый мѣсяцъ, что мы наши обыкновенныя исканія выхода темницы безъ пользы производили, какъ возмущены мы были отвореніемъ желѣзной двери. При неожидаемомъ стукѣ обнялъ меня Морадъ, обнажилъ свою саблю, давъ мнѣ свой кинжалъ, и сказалъ:
   Иди любезный другъ! продадимъ дорого невинную кровь нашу.
   Въ таковомъ намѣреніи шли мы впередъ, но увидя Сафиру, только двумя невольниками провождаему, уронили изъ рукъ оружіе. Взоры наши питались на прекрасномъ лицѣ ея, и сердца наши трепетали отъ несказанной радости; между тѣмъ вошла Гульруца. Она въ обыкновенномъ платьѣ пола своего казалась полнымъ мѣсяцемъ на ясномъ небѣ; провождалъ ее почтенный мужъ, въ коемъ Морадъ узналъ отца Сафирина.
   Вскорѣ за тѣмъ слѣдовалъ Азаръ, который поспѣшными шагами и съ гнѣвнымъ видомъ приближился къ Мораду. Смотри, глупый Морадъ, сказалъ онъ, обѣихъ сихъ дѣвицъ, коимъ природа толь равно раздѣлила дары свои, что безпристрастный цѣнитель не можетъ рѣшить о нихъ выбора. Одна предмѣтъ твоей любви, незаплаченной любви, а другая несправедливой ненависти. Освободи въ сіе мгновеніе Сафиру отъ обязательства ея обѣщанія, она должна соединиться съ Сагебомъ, къ коему открыла склонность, пріими вѣрную Гульруцу, которыя сердце всегда въ любви къ тебѣ было постоянно, и только отъ живаго воззрѣнія на Сагеба измѣнилась, въ случаѣжъ противленія твоего, вѣчное заключеніе будетъ казнь твоя.
   На слова сіи искалъ Морадъ съ запальчивостію, явственно на лицѣ его сказавшеюся, брошенную свою саблю, но увидя, что взята оная невольникомъ, здѣдался онъ какъ левъ, коего ярость еще возрастаетъ, когда найдетъ себя запутанна въ сѣтяхъ охотничьихъ.
   Азаръ, сказалъ онъ, твоя вѣроломная сестра могла бы удержать тебя отъ толь подлыхъ угрозъ. Коликократно омывала она слезами своими желѣзныя двери, служившія ей защитою отъ гнѣва моего, сколько разъ обѣщала она отворить оныя, хотя я малое окажу согласіе къ презираемому согласію, кое ты мнѣ предлагать дерзаешь; когда я къ полученію моей вольности ни на минуту не хотѣлъ притвориться, хотя обманъ истинная есть мзда измѣнѣ, то какъ ты думаешъ, что покорюсь я твоимъ подлымъ угрозамъ? Нѣтъ, смерть и темницу предпочитаю я Гульруцѣ. Можетъ ли какая изъ дерзкихъ женщинъ, испытавшая подобную судьбу, и презираемая мущиною, употреблять иныя орудiя, кромѣ приличныхъ полу ея, краткости и благонравія. Напротивъ щастіе не долженствуетъ ли быть наградою Сафириныхъ пріятныхъ добродетелей! Я оставляю ее Сагебу, и естьли только могу соединить руки обѣихъ сихъ предметовъ любви моей и дружества, презираю потомъ жестокія удары злобы и мщенія.
   Морадъ изрекъ сіе съ жаромъ, Азара и Гульруцу приведшемъ въ замѣшательство; онъ приближился къ Сафирѣ,-- взялъ прекрасную ея руку и хотѣлъ вложити въ мою, какъ отецъ Сафиринъ, ставъ между ихъ, сказалъ:
   Государь мой! удержи токъ поспѣшнаго и неодуманнаго твоего великодушія. Сагебъ долженъ прежде произвесть справедливое дѣяніе, нежели соглашусь я на соединеніе его съ Сафирою: онъ долженъ загладить поношеніе, оказанное имъ святому Зороастру, признать святость его ученія, и принять его вѣру, и тогда помышлять о бракѣ съ нею.
   Румянецъ гнѣва покрылъ лицѣ мое, и предвѣщалъ ему отвѣтъ мой, какъ Зороастръ самъ показался. Во взорахъ его была притворная умѣренность, и принужденнее дружелюбіе сидѣло на устахъ его.
   Я отвергаю твою неразсудную ревность, сказанъ онъ отцу Сафирину, истинна не требуетъ подпоры искушенія. Я отпускаю дорогому моему Сагебу поползновеніе, отъ предразсудковъ воспитанія произщедшее; и естьли дастъ онъ обѣщаніе пробыть у меня шесть мѣсяцевъ, чтобы я исподоволь могъ доказать ему заблужденіе его, то дарую его сею вольностію Сафиры и Морада.
   Тутъ остановленъ былъ Сагебъ восклицаніемъ царевича Церира.
   Коль часто неразсудно бываетъ коварство! коль щастливъ былъ ты Сагебъ, имѣя возможность овладѣть божествомъ души твоей, и освободить своего друга соглашеніемъ на прозьбу, готовящую своѣ новое торжество, и новый стыдъ обманщику.
   Я такъ же бы, какъ и ты думалъ, сказалъ Сагебъ, естьли бы справедливая недовѣрчивость къ самому себѣ память прошедшей опасности не умножила, и не противустала любви, гордости и самому священному дружеству когда бы благовременно не извѣдалъ, что малѣйшая нерѣшимость въ вещи справедливости измѣна есть, и отдается въ казнь лжи. Между тѣмъ должно признаться, продолжалъ онъ, что боязенное самосраженіе длилось нѣсколько мгновеній; ибо основанія, говорящія за мои желанія, были очень явны, и чрезъ побужденіе страстей сильный перевѣсъ получили. Но по щастію обратилъ я тогда глаза мои на Морада; я видѣлъ, какъ его блистали гнѣвомъ за мою подлую нерѣшимость. Его великодушное намѣреніе, означенное во всѣхъ чертахъ его, возвратило меня на путь. Предложеніе дѣлаемое мнѣ его взорами, оживило меня, примѣръ добродѣтелей его воспламенилъ меня, и я вскричалъ: Зороастръ! я отвергаю твои обманчивыя предложенія; ибо добродѣтельная и любви достойная супруга, и дорогій и достойный другъ престаютъ быть величайшими сокровищами, когда совѣсть за достиженіе и сбереженіе оныхъ долженствуетъ платить порочную цѣну. Ни когда слухъ мой не заразится соглашеніемъ сердца моего съ ядовитымъ дыханіемъ безбожія, ни когда твое гнусное кумирослуженіе, твой суевѣрный огонь не оскорбить паки очей моихъ.
   Я никогда, прервалъ слова мои Зороастръ, сложившій всѣ притворства, и пѣнящійся злобою, никогда ни восторжествуешь ты новымъ симъ хуленіемъ; Азаръ, продолжалъ онъ, возми Сафиру отъ руки моей, и въ награду рѣвности твоей въ разпространеніи истинной вѣры, которой жертвовалъ ты своею любовію, хочу я возвысить сестру твою честію моего ложа. Мы будемъ торжествовать браки сіи во очахъ сихъ окаянныхъ защитниковъ мнимыя правды.
   Да -- -- естьли они въ томъ не воспрепятствуютъ тебѣ, вскричалъ Морадъ; когда лицемѣрство и подлость дерзнутъ выдержать ярость истинны. Сказавъ сіе вырвалъ онъ у близъ стоящаго невольника саблю; а я послѣдовалъ его примѣру.
   Азаръ съ толпою невольниковъ своихъ началъ уступать намъ, сталъ за желѣзныя двери, и противился хотя нашей запальчивости, но слабо, какъ Зороастръ возвысилъ голосъ и сказалъ; тебѣ святый огнь оставляю я казнь сихъ хулителей! лиши ихъ сіяющаго твоего изліянія, и повергни въ сіе мгновеніе во тьму вѣчную.
   По словахъ оныхъ покрылъ насъ густой туманъ, и загасилъ всѣ лампады: земля разверзалась подъ нашими ногами, и казалось, что мы низпали въ пропасть.
   Пришедъ въ себя, нашлись мы по поясъ зарытыя въ песку, и въ толь низкомъ мѣстѣ, что головы поднять не могли прямо. Но мы были вмѣстѣ и Морадъ схватилъ меня за руку.
   Сколь мало, сказалъ онъ, разумѣешь по щастію злый смыслъ о истинномъ добрѣ! соединеніе съ другомъ, хотя бы было то въ смерти и гробѣ, есть утѣха, подлымъ и злонравнымъ неизвѣстная.
   Да, отвѣчалъ я, они не понимаютъ, что безопасность, равно какъ великодушіе, отъ дружества сообщаются взаимно.
   И отважность равномѣрно, примолвилъ Морадъ. Предъупредимъ сей страшный ужасъ смерти, къ коему осуждены мм. Доколь млеющяя природа не затмитъ нашъ разумъ и неослабитъ взаимную нашу склонность, проліемъ собственными руками, еще кипящую чистыми и благородными намѣреніями кровь нашу, прольемъ ее предъ тѣмъ, который далъ животъ намъ, и владѣетъ нашими дня, мы, противу воли тѣхъ, кои присвояютъ себѣ власть его.
   О другъ мой! отвѣчалъ я, какъ можешь ты въ одно время сію вышнюю силу признавать и отвергать? Естьли она не опредѣлила еще насъ къ смерти, то вся злость созданныхъ существъ на жизнь нашу слаба; и вѣдаешь ли, что можетъ въ сіе уже мгновеніе легіоны Ангеловъ, ожидающихъ его повелѣній, разсѣкаютъ быстрыми крылами своими дрожащій воздухъ, къ намъ спѣша на помощь. Помысли, что покореніе воли небесъ всегда сопровождается спокойствомъ, раскаяніе напротивъ неразлучный спутникъ отчаянія; дай мнѣ нещастное оружіе, коимъ вооружилъ ты себя къ справедливому защищенію; ибо хотя и увѣренъ я, что притупится оно невидимою рукою, когда точная воля Всевышняго владѣтеля желаетъ спасти насъ, но я не могу выдержать помышленія, чтобъ возможно было мнѣ замараться дражайшею твоею кровію.
   Морадъ, тронутый моимъ состраданіемъ, предался моимъ прозьбамъ, и былъ тотчасъ награжденъ за дружеское свое повиновеніе.
   Вдругъ двери отворились, и Гулруца стояла предъ нами съ Фанеломъ.
   Морадъ, сказала она: для вольности, которую тебѣ возвращаю, для друга, коего пріобрѣлъ ты чрезъ дѣйствіе слѣпой страсти моей, прости мнѣ изступленія, справедливо тобою проклинаемыя. Сагебъ, взирай на сіе, какъ на знакъ благодарности моей и признанія -- ты ослабилъ ударъ, направленный въ сердце мое, ты учинилъ убійственной поднятой на меня рукѣ остановку. Не причитай мнѣ, чтобъ я толь худо заплатила твои ласки. Братъ мой посланъ былъ отъ Зороастра, гнать тебя; я сообщила ему о нещастномъ случаѣ истинное извѣстіе, я учинила въ преступленіи моемъ чистосердечное признаніе; но ложная гордость, любовь, и болѣе, нежели все то суевѣрство, сдѣлали его неправеднымъ. Между тѣмъ не безпокойтесь о Сафиръ, Гульруца удержитъ привыкшую къ ней отвагу, доколь она противу всѣхъ, которыхъ вы оскорбили и обругали, найдется въ безопасности, и прежде умретъ, нежели допуститъ ее быть жертвою жестокости.
   Сказавъ сіе, вывела она насъ путемъ, котораго мы толь долго тщетно искали, въ лѣсъ. Тамъ оказали мы ей обязанную благодарность и разстались.
   Мы спѣшили въ Гератъ, откуда Морадъ послалъ искуснаго и вѣрнаго невольника примѣчать, что произойдетъ въ замкѣ. Сей привезъ намъ пріятное извѣстіе, что Сафира и Гульруца въ ночь нашего освобожденія ушли; и Азаръ, который объявя себя сообщникомъ Зороастра, не могъ показываться явно, разослалъ невольниковъ искать насъ, подозрѣвая, что мы находимся вмѣстѣ съ ушедшими.
   Когда безбожіе удерживается броздами страха, тогда оно опаснѣе, нежели въ свободномъ своемъ теченіи; оно по тому часто изобрѣтаетъ средства, коихъ и предвидѣть не можно, для сего просилъ я Морада оставить Гератѣ, и путешествовать со мною. Въ началѣ представленія мои были безполезны. Огонь гнѣва пылалъ въ его сердцѣ, и онъ не издыхалъ, кромѣ страшнаго мщенія.
   По чему искалъ я напасть на него съ стороны великодушныя гордости. Враги наши, говорилъ я, довольно подлы, чтобъ можно было ожидать отъ нихъ соразмѣрнаго чести удовлетворенія, и много думать, чтобъ предать ихъ въ руки власти. По тому останемся мы въ опасности тайнаго поиска измѣны, но гораздо благоразумнѣе сдѣлаемъ, оставя зло собственному грызущему помышленію, и ярость безплодныхъ поисковъ въ сердца сихъ нечестивыхъ. Мы теряемъ надежду, видѣть когда нибудь Сафиру; можетъ быть благосклонное щастіе или провидѣніе доведешь, насъ къ ея пребыванію.
   Я уступаю твоимъ убѣдительнымъ основаніямъ, другъ мой! отвѣчалъ Морадъ. Наказаніе Зороастра и Азара купится дорого, естьли будетъ намъ стоить хотя малаго стыда, или когда противосмѣнишь тому защищеніе любви достойной Сафиры, и, можно прибавить, и великодушной Гульруцы. Послѣднее добродѣтельное дѣйствіе сей нещастной сестры Азаровой, очистило для ней мѣсто въ моемъ сердцѣ, которымъ владѣла она во время, какъ пріятнымъ и кроткимъ обхожденіемъ подъ имянемъ брата своего сыскала мое дружество. По истиннѣ Гульруца есть достопамятный примѣрь, что возвышенная душа, хотя овладенна будетъ жестокостію страстей, но не на долго останется въ паденіи, и часто совсѣмъ неожидаемо, возсіяетъ новооживленными лучами.
   Какъ Локманъ повелѣлъ мнѣ посѣтить Королевство Туранъ {Великое и прекрасное Королевство Турамъ, кое отъ Грековъ Согдіана называется, надлежало прежде къ Персидской Монархіи, но отдѣлено отъ онаго Царемъ Феридномъ, при раздѣленіи ея обширнаго владѣнія своего между сыновей его. Сей раздѣлъ былъ источникъ вражды между Иранцовъ и Туранцевъ, производящихъ имянованія свои отъ Королей Ирага и Тура, и коихъ пламенная ненависть тѣмъ была закоренѣлѣе, что утверждалась на точныхъ и продолжительныхъ свидѣтельствахъ.}, то обратили мы во оное путь нашъ въ препровожденіи нѣсколькихъ избранныхъ невольниковъ, неоставляя дорогою освѣдомляться о Гульруцѣ и Сафирѣ.
   Надежда наша найтить сихъ прекрасныхъ бѣглянокъ во время пути, не вовсе была не основательна. Гульруци могла разумно заключить, какъ заблужденіе Зороастрово разпространилось въ Иранѣ, то оставалась опасность, въ которомъ бы мѣстѣ сего Королевства ни избрала она себѣ прибѣжище, встрѣтиться съ измѣнниками; напротивъ Туранцы питали великую ненависть къ мнимому пророку древнихъ своихъ непріятелей, и можно было у нихъ жить безопаснѣе.
   Сіе національное огорченіе усмотряется отъ нѣкоторыхъ за преграду, не допускающую сообщать другъ другу своихъ пороковъ. Но какъ можетъ вещь сама по себѣ злая, произвесть нѣчто дѣйствительно доброе? Можетъ ли змѣя высидѣть голубей? Самое имя враговъ остритъ жало подражанія, а сіе подражаніе въ человѣческомъ родѣ вообще есть зависть, и обыкновенно прилепляется къ худымъ предмѣтамъ, кои суть истинная ея пища. Когда по тому страна каковая видитъ у другой, которая ей противится, возстающія новыя пороки иди глупости, съ начала сильно вопіетъ противу оныхъ, но ненадолго, и выводить сама на свѣтъ чудовище, еще мерзестнѣйшее ею проклинаемаго.
   Продолжительныя и жестокія войны между Ирака и Турана доставляютъ намъ многія примѣры сего рода. Однако тогда, какъ мы съ другомъ моимъ переправлялись за рѣку Геонъ {Рѣка Геонъ есть древній Оксъ, которую Греки часто называютъ Бактромъ.}, жили они въ мирѣ.
   Едва вступи ли мы въ неизмѣримую долину Маваннахаръ, то нашли подтвержденіе пословицы: когда ястребъ съ орломъ живутъ въ мирѣ, то на самихъ себя обращаютъ свои кохти.
   Сія пріятная долина не имѣла уже слѣдовъ естественныя своей прелести: журчящія ея потоки не могли украшаться чистою водою, оживлявшею цвѣтущіе берега: изобильное дно не являло уже всегда зеленѣющихся и свѣжихъ ковровъ, она текла кровію, и покрывалась разтерзанными человѣческими тѣлами.
   Освѣдомляясь о причинѣ сего ужаснаго позорища, узнали мы, что взбунтовавшіеся подданные востали противу Государя, и что по нѣсколькихъ жестокихъ сшибкахъ на Парасангу отсюда разстояніемъ, произходитъ рѣшительное сраженіе.
   Юныя сердца наши воскипѣли желаніемъ чести, мы поспѣшили на побоище, и прибыли въ самое то мгновеніе, какъ войско Королевское пришло въ замѣшательство, и самъ онъ окруженный непріятелями, въ крайнѣйшей былъ опасности, потерять жизнь или свободу.
   Сабли наши отверзли намъ путь, мы приближились къ малому числу ратниковъ, защищающихъ своего Монарха, и Морадъ кричалъ онымъ:
   Государь! крылѣ побѣды распростерты надъ священною твоею главою: пришла помочь отъ Ирана. При семъ возглашеніи, подтвержденномъ нечаяннымъ вашимъ прибытіемъ, бунтовщики объятыя поразительнымъ страховка, начали отступать, вѣрныяжъ подданныя напротивъ почерпнули новую смѣлость, и съ двойною отважностію возвращались на битву.
   Морадъ ощутивъ щастливую удачу своего обмана, повторялъ радостную вѣсть сію по всѣмъ взводамъ, остановилъ бѣгущихъ и предводительствовалъ ими съ храбростію славнаго Рустема.
   Какъ Король не совсѣмъ еще освободился отъ разъяренныхъ враговъ своихъ, то я сражался близъ его, я имѣлъ троекратное щастіе, защитить его отъ опаснѣйшихъ нападеній; Морадъ подоспѣлъ къ намъ вскорѣ, преслѣдовалъ съ своими выгодами, и одержалъ совершенную побѣду. Иныя возмутители спаслися бѣгствомъ, прочіяжъ положили оружіе, просиди пощады, и выдали взятыхъ въ плѣнъ, между коими находился Везирь предводительствовавшій войскомъ.
   Король Афрасіабъ, торжественно входя въ городъ Цаминъ {Въ окрестностяхъ Цамина сбираютъ лучшую манну изъ всей Азійской.}, нашелъ, что сею нечаянною щастія перемѣною долженъ только одному Мораду и мнѣ, почему взиралъ на насъ, какъ на существа чрезъестественныя. Но какъ мы съ великимъ трудомъ избавили его отъ сей ошибки, то благодарность его была безпредѣльна. Однакожъ сердце его имѣло ко мнѣ нѣкоторое пристрастіе; онъ почиталъ въ Морадѣ своего благодѣтеля, но меня любилъ, какъ друга.
   Преизящныя свойства сего Государа учинили мнѣ Монаршую его щедроту драгоцѣннѣе; равность возраста и нравовъ произвели тотчасъ довѣренность, рѣдко случающуюся между Государемъ и частнымъ человѣкомъ. Великодушный Морадъ радовался о моемъ возвышеніи, которое однако неусыпляло моего разума, коль ни нравилось моей суетности. Можетъ охраняла меня только любовь къ Сафирѣ, коею сердце мое было занято, и по которой вздыхало; отъ сего скрытаго камня честолюбія, можетъ быть, недостигъ я еще тѣхъ лѣтъ, чтобъ найтить оное толь опасно, каково оно въ среднемъ возрастѣ. Но какъ сладкое куреніе ласкательства безпрестанно окружало меня; какъ блистающія лучи славы сіяли надъ моей главою, думалъ я, находить себя щастіемъ моимъ восхищенна; и сіе мнѣніе предоставило меня новымъ искущеніямъ, но кои гораздо были легче всѣхъ до толь мною выдержанныхъ.
   Молодая Королева при гордости красоты, имѣла желаніе надъ духомъ Короля супруга своего владѣть неограниченно; но сей соединялъ весьма премудро угожденія, надлежащія къ нѣжностямъ супружества, съ приличнымъ Монарху постоянствомъ. Онъ тогдашняго Везиря своего воздвигъ въ сіе достоинство, не спрашиваясь съ честолюбивою Королевою, и нашедъ онаго повѣренности своей достойнымъ, поручилъ ему мѣсто оное, на всѣ происки и обвиненія въ нещастныхъ произшествіяхъ не взирая. Но какъ кротъ не можетъ имѣть понятія о остромъ зрѣніи орла, такъ непостигаетъ мрачность злобы проницанія премудрости, и приписываетъ всѣ разумныя опредѣленія слѣпому случаю. Равно воображала Королева, что старая склонность въ сердцѣ Афрасіаба должна будетъ уступить мѣсто новой, по чему думала она, въ склонности мною получаемой, и въ стремленіи къ нераздѣлимой власти, кое мнѣ присвояла, найти средство къ устроенію погибели Везиря; и безъ сумнѣнія не была на безъ надежды, но одно время и мое опроверженіе на томъ же пути установить.
   Но поелику несли тала безопаснымъ ввѣрить мнѣ тайну алаго своего предпріятія, то послала она любимца своего къ Мораду съ двумя начальниками войска, кои подтверждали, что Везиръ преданъ Короля измѣнникамъ, и священную его особу предоставивъ опасности, отъ коей нами избавленъ. Требовали отъ меня, выслушавъ сихъ доносителей, быть при ихъ допросахъ, и употребить силу мою у Короля, къ совершены достойнаго наказанія виновному Везирю.
   Неудовольствіе мое при хладности, съ каковою мнѣ Морадъ сообщилъ доносъ сихъ недостойныхъ представленныхъ при томъ клеветниковъ, ни съ кѣмъ не можетъ сравниться, какъ съ его изумленьемъ, когда онъ видѣлъ съ каковою ревностію взялся я за толь постыдное дѣло.
   По желанію моему допущены мы тотчасъ предъ Короля, коему я говорилъ слѣдующее:
   Сильный повелитель народовъ, раздаятель благодѣяній небесъ, и хранитель то правосудія, приклони милостивый слухъ въ прошенію раба твоего. Ты видишь у престола твоего двухъ доносителей на достойнаго Везиря, избраннаго твоею премудростію. Не дай свѣту, толь высоко поставленному тобою для освѣщенія народу твоему, помрачится отъ злыхъ паровъ ненависти, и позволь мнѣ власть, естьли не докажутъ они ясно своихъ доводовъ, наказать таковое великое преступленіе жесточайшими муками; но естьли рабы твои раскаются, прежде нежели святый воздухъ, тобою вздыхаемый, осквернится духомъ клевѣты ихъ, естьли признаются они въ таинствѣ неправды, то не уничтожъ сіи слабыи орудіи злости.
   Когда Король далъ мнѣ знакъ о своемъ на то благоволеніи, обратился я къ онымъ трепещущимъ бездѣльникамъ, кои въ мѣсто чаемой во мнѣ подпоры, нашли строгаго судію, и сказалъ имъ: говорите смѣло истинну предъ вашимъ Монархомъ, живымъ изображеніемъ самаго Вышняго правосудія, и изреките сами собственный свой приговоръ.
   Они ни чего не отвѣтствовали, но лица сихъ подлыхъ клеветниковъ изображали вину ихъ. По сему Король повелѣлъ намъ отступить, желая наединѣ оныхъ выслушать, но прежде велѣлъ возложить на нихъ тяжкія цѣпи.
   Между тѣмъ приближился ко мнѣ Морадъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, ибо далъ онъ мѣсто скорому сумнѣнію о моихъ намѣреніяхъ, и обнялъ меня съ восхищеніемъ друга, радующагося о добродѣяніи своего возлюбленнаго.
   Вскорѣ за тѣмъ позванъ былъ я къ Королю. Я нашелъ его одного лежащаго на софѣ. Подавляемые его вздохи открыли мнѣ жестокое сраженіе въ груди его произходящее; нерѣшимость безпокойныхъ его мыслей, означивалась во взорахъ его какъ я стоялъ предъ нимъ погруженъ въ безмолвное состраданіе, уяснилось лицѣ то, онъ подалъ мнѣ руку, и сказалъ.
   О! могули я имѣть право желать благополучія? Не лишаетъ ли меня невластное бремя Королевскаго достоинства имѣть истиннаго друга? Приди любезный Сагебъ, отвергнемъ глупое различіе, введенное властвующею гордостію и слабою подлостію между человѣковъ. Равность есть твердое основаніе взаимныя довѣренности; и что можетъ намъ доставить сіе утѣшеніе? Поистиннѣ! не верьхъ величества, окружаемый мрачными облаками прискорбій и безпокойства, онъ подобенъ славѣ неприступной горы обитаемой родомъ злыхъ духовъ. Еще я говорю; забудемъ сія бѣдныя достоинства: садись ко мнѣ, и внимай жалобы мои.
   Ты знаетъ дикость народа, чѣмъ принужденъ я именовать моихъ подданныхъ. Сіи кровожадливые люди не могутъ низко жить, кромѣ какъ сражаясь и враждуя внѣ или внутри отечества. Не можно, что предки мои часто съ сосѣдними владѣльцами вели войны не праведныя, чтобъ только избавиться тѣмъ возмутительной страсти своихъ подданныхъ. Но я удаленъ сего порочнаго искуства правленія. Когда угодно провидѣнію, предпоставить меня въ зараженную атмосферу, справедливо ли вносить ядъ свой въ чистѣйшій воздухъ, одаренныхъ лучшимъ жребіемъ? Отнють нѣтъ. Хотя по тому въ малые годы моего владѣнія бунтъ, чудовище, часто зіялъ на меня страшною своею пастію, желая поглотить меня, но я однако, не находя законной причины, нападать на моихъ сосѣдей, не хотѣлъ лишить ихъ сладкаго покоя мира, для того единственно, что самъ онаго вкушать не могъ.
   Возшедъ на престолъ, посвятилъ и себя лучше благодѣнствію моего народа, и даже жизнь мою онаго несправедливости, чѣмъ бы самому быть несправедливу; но не безъ огорченія приносилъ я ему сію жертву; хотѣлъ сложить мое достоинство, ни что кромѣ представленія Локмана не могло склонить меня подвергнуться волѣ небесъ.
   Многократныя побѣды Каяхозру усмирили Туранцевъ; съ благодарностію приняли они миръ, пожалованный имъ добродѣтельнымъ Логоразвомъ, они почитали престарелаго моего родителя, долговременно сражавшагося съ щастіемъ и собственною склонностію, чтобъ только удовлетворить ихъ ненавистной охотѣ въ войнѣ.
   Хотя нѣжная отрасль жизни моей произошла на суровомъ полѣ раздора и напоена была потоками крови, но цвѣты моихъ желаній жаждали росы просвѣщенія. Наука удержать человѣческую природу, казалась мнѣ гораздо предпочтительнѣе искуства оную повреждать.
   Я открылъ сердцѣ мое тому преизрядному мужу, коего добродѣтели избавили вы, отъ вопля злодѣйскаго. Отъ привелъ меня къ многимъ геройскимъ дѣяніямъ: онъ обѣщался привесть меня къ источнику премудрости, великому Локману.
   Необычайное спокойство, не вкушалъ Король отецъ мой; учинило его склоннымъ къ желанію моему, онъ далъ мнѣ на то соизволеніе свое но съ условьемъ, между непріятелями содержалъ я себя скрытно.
   Въ слѣдствіе воли его, предпріялъ и сію длинную ѣзду только съ моимъ предводителемъ въ препровожденіи нѣсколько невольниковъ, и старался какъ возможно въ проѣздѣ сквозь королевство Иранѣ миновать главныя "наго города.
   Какъ я въ Неменъ прибыль прежде времяни, назначеннаго къ опыту Лавиринфа, то остался я въ Локмановыхъ полатхъ, и получивъ склонность къ простой жизни, слышать премудраго, дѣлать разсужденія о словахъ его -- доставляло мнѣ удовольствіе, котораго воображаемый вкусъ высочества никогда принесть не могъ. Услышавъ, что духи хранители отдали славный садѣ иремъ {Земный рай Азіатовъ, который по ихъ преданію насажденъ Ангелами-хранителями по желнію царя Шеддара.} подъ смотреніе Локманово, и могъ онъ дозволить мнѣ, провождать жизнь мою въ семъ увеселительномъ обиталищѣ, то помышленіе о толикомъ благополучіи, воспламенило мысль мою, попросить о семъ, при назначеніи позволяемыхъ Локманомъ желаній.
   Строгій, однакожъ улыбкою сожалѣнія умягченный взглядъ, возвѣстилъ мнѣ несоглашеніе на оное премудраго, который отвѣчалъ мнѣ тако.
   Принцъ! я оплакивалъ бы судьбу твою, ежели заключаемое небомъ не было за всегда лутшее. Свѣтская жизнь твой жребій. Родитель твой отшелъ отъ безпокойнаго позорища свѣта сего, ты долженъ заступить мѣсто его, и принять королевское достоинство. Содержи себя вѣрно, въ важномъ чинѣ тебѣ ввѣряемомъ. Правосудіе и милость да провождаютъ слезы твои на сей, терніемъ заросшей стези, которою ты пойдешъ, тогда достигнешъ ты сѣни, покоя и удовольствія, коя превосходнѣе самаго Ирема, и предоставленная въ награду испытанныхъ добродѣтелей.
   Слова сіи приключили мнѣ неописанную горесть; съ слезами сыновней любви мѣшалъ я тѣ, коими себѣ долженъ былъ, разсматривая, что имѣю заступить теченіе, въ которомъ отецъ мой столь мало нашелъ покоя. Въ скорби сердца моего вопіялъ я: о! какъ возможно Всевышнему Существу, вѣдая коль трудно владѣть человѣку самимъ собою, дѣлать его владѣніемъ надъ прочими? Божеское ли опредѣленіе Королевское Высочество?
   Нѣтъ, отвѣтствовалъ Локманъ; разумъ долженъ быть естественный начальникъ человѣческаго рода, и онъ не можетъ насъ привесть въ заблужденіе, когда сообщено съ нимъ понятіе, что Всевышній видитъ наши дѣянія. Но какъ большая часть человѣкъ отвергла сихъ обоихъ не обманчивыхъ предводителей, то оставлены они начальству страстей своихъ; отъ нихъ бываютъ люди влачимы тяжкими цѣпями слѣпыхъ тирановъ, вмѣсто, чтобъ слѣдовать свѣтлыми шагами стопамъ ясныхъ своихъ предводителей. Между тѣмъ провидѣніе иногда посаждаетъ на престолъ мужа, премудростію одареннаго, и ктобъ былъ сей, надѣющейся получить отъ неба милосердіе, когда онъ противится быть орудіемъ, раздающимъ милости онаго? Возвратись въ государство твое, и вмѣсто, чтобъ желать свободы отъ безпокойства, желай лучше мужества и постоянства сносить оное. Но прежде, нежели ты отъѣдешь Принцъ, пріими обнадеженіе въ моемъ почтеніи, и всякой защитѣ, каковую только я тебѣ сообщить въ состояніи.
   Положась на твердость сихъ обѣщаній, воззрѣлъ я на себя, любезный Сагебъ, и друга твоего Морада, яко на двухъ духовъ хранителей, посланныхъ ко мнѣ отъ Премудраго, а особливо когда мнѣ вспомнилось, что видѣлъ я васъ между юношами, кои, какъ ясныя звѣзды, блистали на ясномъ небѣ двора его, и казались небеснымъ воинствомъ.
   Радость, съ каковою приняли меня мои подданные, не отвела ужаса сердца моего. Я зналъ довольно, что большая толпа всегда восхищается перемѣною; но мнѣ уже не оставалось ободрять опасности моего званія, но только должности онаго имѣть предметомъ примѣненія.
   Хотя я ни малаго виду не замѣчая къ моему благополучію, но прилѣпился однако въ мыслямъ въ домашней довѣренности найти утѣшеніе: но и сіе чрезъ мое нещастное достоинство учинилось почти не возможнымъ; выборъ супруги былъ мнѣ труднѣе послѣдняго моего подданнаго.
   Свѣдомо мнѣ было, что приказъ мой, подобно силѣ весенняго солнца, могъ садъ моихъ забавъ наполнить цвѣтами красоты; но скоро увядаетъ роза, и влюбленный соловей {Азіатцы утверждаютъ, что соловей влюбленъ въ розу.} находитъ терніе тамъ, гдѣ ожидалъ удовольствія.
   Что лежитъ до совершенствъ нрава, источника супружескаго щастія, какъ можетъ Король испытать сердце женщины, робѣющей или лукавой? Онъ, исключенный отъ вольности обращенія, когда сія работа толь отяготительна и тѣмъ, коимъ равенство состоянія дозволяетъ свободное обхожденіе.
   Всего меньше удобно положиться ему ни подлодушныхъ людей, престолъ его окружающихъ, въ словахъ коихъ съединены рабство, лесть и обманъ.
   Сіи были мои разсужденія, они были мои печали: но случилось со мною, какъ съ человѣкомъ, стоящимъ на краю глубокой пропасти, съ трепетомъ озирающимся, доколь отъ взора окружающей опасности нападенный обморокомъ, опровергается онъ въ бездну.
   Нещастная необходимость войны принудила отца моего, свести съ престола данника своего Короля Котскаго, и посадить на мѣсто его Принца тогожъ поколѣнія, оказавшаго ему нужныя услуги; но Котеніанцы вскорѣ возмутились противу его, и онъ принужденъ былъ въ Туринъ уйти. Отецъ мой принялъ его, какъ Короля, и пролилъ рѣку щедротъ на главу его: но онъ не хотѣлъ защищать его противу народа, коего преступленіе состояло въ единой вѣрности къ природному своему государю.
   Недовольный Принцъ, оставилъ моей неискусной молодости, произведеніе сего неправеднаго дѣйствія, и разставилъ мнѣ сѣти, запутавшія меня въ таковыя безпокойства и отягощенія, кои чувствительному сердцу гораздо больше, нежели удары нещастія причинили.
   Въ томъ какъ мысли мои гонялись по волнамъ нерѣшимости, въ разсужденіи прежде сказанной вещи, пригласилъ меня Принцъ сей въ великолѣпному пиру, учрежденному въ драгоцѣнныхъ полатахъ его, лежащихъ на берегу рѣки Геона.
   Посреди радованія и торжества, когда обносимые кубки духъ мой поразгорячили и затьмили разумъ, палъ сей лукавый Принцъ предо мною на колѣна, и говоритъ.
   Ты видишь, о великомочный Король, вѣрнаго раба у ногъ твоихъ, который наконецъ въ состояніи оказать свою благодарность за милости оказанныя ему тобою и Королемъ родителемъ твоимъ. -- -- Я сберегъ драгоцѣнность неоцѣняемую, я готовъ вручивъ тебѣ оную, естьли удостоить меня довести тебя къ мѣсту, гдѣ оная отъ всѣхъ взоровъ прилѣжно скрывается, и только твоимъ предоставлена.
   Отмѣнное привѣтствіе вобзудило мое любопытство; я повелѣлъ стражѣ моей остаться въ столовой комнатѣ, и слѣдовалъ за Принцомъ въ веселую бесѣду, въ отдаленной части сада. Тамъ нашелъ я молодую дѣвицу, которыя красота всякое описаніе превосходила. Она сидѣла на зеленой сафѣ, изъ фиялокъ и гиацинтовъ составленной, но кроткой блескѣ очей ея, живорасположенные локоны волосовъ ея затмѣвали всѣ воспѣваемыя похвалы прелестямъ цвѣтовъ сихъ. Знатный тюльпанъ и гордая лилія уклоняли предъ ней главу свою, и равно какъ бы признавались, что цвѣтъ щекъ ея далеко возвышенъ надъ живыми ихъ красками; розы и жасмины обвиваясь кругомъ, казались быть въ спорѣ, котораго изъ нихъ запахѣ и видъ ближе сходствуетъ съ благоухающими устами ея и бѣлѣйшей грудью.
   При семъ неожидаемомъ восхитительномъ взорѣ, остановился я въ безмлолвномъ изумленіи, поколь застыдившаяся дѣвица, искала божественное лице свое закрыть рукою, и Принцъ ей сказалъ:
   Удержись, моя любезная дочь; взирая на любви достойнаго Монарха, коему посвятила ты склонность сердца твоего: можетъ удостоитъ онъ тебя милостиваго воззрѣнія; и ты, о Государь! пріими сію жертву. Жена конечно есть вещь драгоцѣннѣйшая, естьли нравъ ея украшенъ толикими добродѣтельми, коликими видъ сей прелестьми.
   О! сей подарокъ конечно драгоцѣннѣйшій, и тысячекратно пріятнѣйшій, вскричалъ я. Не въ силахъ былъ я произвесть больше ни слова; между тѣмъ схватилъ я упадшую на колѣна красавицу въ объятія мои. Исзтупительныя восхищенія и слѣпая любовь, были единое за тѣмъ послѣдство. Я не удержалъ никакъ нетерпѣливость моихъ желаній, и ужасался предать себя, хотя на мгновеніе мыслямъ, воображаемаго о благополучіи моемъ; свадебныя обряды начаты, и въ пьянствѣ моемъ достигли конца своего.
   Когда послѣ восторговъ настали размышленія, то былъ я примѣчанія достойнымъ примѣромъ, коль скоро усыпляется разумъ не обыкновенными утѣхами; я не проклиналъ поспѣшный мой поступокъ, какъ ни противень оный былъ прежнимъ моимъ злоключеніямъ; я приписалъ оный неминуемой судьбѣ, и остался жребіемъ моимъ доволенъ.
   Непремѣнились во мнѣ разсужденія таковыя, пока я по смерти стараго Везиря, отцемъ моимъ поставленнаго, возвелъ Неримана на его мѣсто. Надменъ мыслями оказался родственникамъ и народу моему справедливости, спѣшилъ я къ Королевѣ, дабы толь дорогой общницѣ сердца моего сообщить мое удовольствіе; но какъ велико было мое изумленіе, когда она въ слезахъ, упрекала мнѣ за недостатокъ любви и почтенія, что я ее въ случаѣ семъ въ совѣтъ не призвалъ.
   Хотя таковое дерзкое желаніе не меньше ужаснуло меня, какъ и оскорбляло, но успокоилъ я огорченіе ея, и разумъ мой подалъ опять случай стыдиться сего неразсуднаго сочетанія, въ которомъ я толь глупо предался искушенію чувствѣ моихъ. Наконецъ просили она о томъ, что уже давно было въ мысляхъ ея, чтобъ отдать мѣсто оное отцу ея, и невзирая на суровый мой отказъ, съ тѣхъ поръ не перестала безпокоить меня тѣмъ. Иногда ласкаетъ она себя дыханіемъ нѣжныхъ своихъ моленій охладить склонность мою къ правосудію, и потокомъ своихъ страстей поколебать мое постоянство.
   Между тѣмъ извинялъ я всѣ таковыя разпространенія дѣтскою ея любовію, къ родителю. Но сообразенъ ли съ тѣмъ порокъ, выдуманнаго къ подкрѣпленію ея несправедливости постыднаго оклеветанія, и когда она подданныхъ моихъ запутала въ сѣти своекорыстія?
   Долго уже выдерживалъ я болѣзнь отъ меда мнимой пчелы, должно ли мнѣ представлять еще себя опасности, когда я открылъ, что угрызаетъ меня ядовитый скорпіонъ? Какъ могу я скрыть позоръ мой отъ стоглазной ненависти, примѣчающей всѣ дѣла мои; чѣмъ могу я обнадежиться въ молчаливости тѣхъ людей, кои доказали мнѣ, что злобный ковъ произходитъ отъ того вреднаго нрава, на который я по многимъ причинамъ имѣлъ подозрѣніе? Какъ могу я наказать виновныхъ? и ахъ! какъ можно мнѣ отъ нихъ разлучиться?
   О Сагебъ! ты знаешь должности Короля и слабости человѣка; будь вѣрный совмѣстникъ и сострадающій другъ: раздѣли со мною бремя печали, подъ коею зыблется мое постоянство, соедини не согласныя мысли мои, посреди которыхъ разумъ, не взирая на искренность намѣреній моихъ, туда и сюда бродитъ.
   Да, дѣйствительно, великій и добродѣтельный Король! сказалъ я, ты можешь повелѣть ревностію раба твоего, и быть обнадеженъ, что сердце твоего Сагеба понурается твоею скорбію. Но что бы учинился я достойнымъ полагаемой на меня довѣренности, дозволь мнѣ прежде поговорить съ строгостію, кою вы сами на себя обращаете.
   Кто есть, устоявшій крѣпко на скользкомъ пути, на коемъ ты претерпѣлъ паденіе? и гдѣ найдемъ мы побѣжденнаго любовію, который бы восталъ защищать дѣло справедливости? Въ слабости своей доказалъ ты свою крѣпость; и ты будешь предметомъ всеобщаго удивленія, естьли только поврежденныя глаза человѣковъ по обычаю не увеличатъ проступокъ, и уменьшатъ добродѣтель.
   Однако тайности сего дня не ввѣримъ мы симъ превратнымъ судіямъ. Я уговорю обоихъ людей, могущихъ распространить первое дѣйствительное преступленіе Королевы, оставить Государство. Не умножай бѣдность состоянія твоего тѣмъ, что ты прекрасный цвѣтъ твоей нѣжной склонности толь поспѣшно сорвалъ. Садовникъ печется уничтожить черьвя, подгрызающаго корень прекраснаго растѣнія прежде, нежели срываетъ оное совсѣмъ. Открытіе злаго предпріятія, исполняетъ стыда не вовсе поврежденное сердце; и раскаяніе есть битая дорога къ добродѣтели.
   По меньшей мѣрѣ должно мнѣ испытать сперьва кроткое средство, тобою предлагаемое, отвѣчалъ онъ: ибо настоящій искусъ свидѣтельствуетъ мнѣ истинну словъ твоихъ, и я познаю, что о добротѣ земли можно заключить прежде по проницающей ея росѣ, чѣмъ по наводняющему ливному дождю.
   Нѣсколько дней спустя послѣ сего разговора, Афросіабъ, получившій прежнюю свою ясность, повелѣлъ сдѣлать пріуготовленія къ празднеству Нуруца {Нуруцъ день новаго года у персіанъ. Они празднуютъ оный, когда солнце вступитъ въ овна. Гемшидъ четвертый Царь перваго поколѣнія, называемаго Пишдадиамскимъ, при введеніи солнечнаго года установилъ сей праздникъю}. Онъ оказалъ мнѣ честь, изречь меня предводителемъ юношества, назначеннаго къ рыцарскимъ подвигамъ, и сдѣлалъ мнѣ Королевскій подарокъ, осаженныхъ дорогими камнями, платьемъ и окованныхъ золотомъ оружіемъ.
   Пышность таковая была весьма по вкусу моего возраста, чтобы не восхищался я лестнымъ предпочтеніемъ и блестящими игрушками; но побѣда суетности моей была совершеннѣе, когда Королева по утру праздника, прислала мнѣ прекрасную Арабскую лошадь, на коей сѣдло и узда осыпаны были яхонтами и изумрудами неизмѣримой цѣны.
   Невольникъ, вручившій мнѣ знатный сей подарокъ, сказалъ мнѣ на ухо, что сіе дань благодарности. Разумъ словъ сихъ былъ для меня не труденъ, и я оказалъ за то чувствительное признаніе. На лицѣ Морадовомъ оказалась улыбка о моей ребячей радости, но въ удовольствіи моемъ принималъ онъ искреннее участіе.
   Когда напослѣдокъ я убрался великолѣпно, и готовъ былъ острогами нетерпѣливости гнать коня моего, и на сей конецъ хотѣлъ уже схватить повода подареннаго убора, Фируцкай старый служитель Локмановъ, коего назиранію ввѣрилъ онъ мою молодость, удержалъ мой руку, и сказалъ:
   Премудрый Локманъ повелѣваетъ тебѣ въ сіе мгновеніе оставить Королевство Туранское, и слѣдовать за мною. Нѣтъ тебѣ нужды безпокоиться о надобностяхъ, я имѣю для тебя пристойное платье, и коней быстрѣйшихъ вѣтра; ты вѣдаешь, что послушаніе не должно оглядываться.
   Морадъ, слышавши сіе повелѣніе, и вида во взглядахъ моихъ повиновеніе, вскричалъ:
   Преизящный Локманъ безъ сомнѣнія не воздвигъ мечь разлуки между Сагеба и Морада!
   Общество таковаго друга не можетъ быть воспрещено, отвѣчалъ Фируцкай, и пошелъ предъ нами. Мы слѣдовали за нимъ, и по слову его приказали невольникамъ нашимъ, кои между тѣмъ поудалялись было, остановясь, дожидаться повелѣнія.
   Потомъ оставили мы городъ Цаминъ, и достигли рѣки Геона, гдѣ вошли въ готовое для насъ судно. Теперь, сказалъ Фируцкай, должно мнѣ возвратиться ко двору Афрасіаба; дождитесь меня на другой сторонѣ рѣки.
   Должно признаться, что послушаніе мое не было безъ заслугъ; между тѣмъ лишеніе почести и удовольствъ, толико мнѣ нравящихся, и внушеніе коихъ толь близко было, не оставляло сердцу моему болѣзненныхъ ощущеній, кромѣ кажущейся неблагодарности къ Афрасіабу.
   Я не искалъ скрывать воздыханій моихъ предъ Морадомъ, и сей увѣщевалъ меня безпрестанно возлагать надежду мою на премудрость Локманову, по чему сѣтованія мои за его строгость обратятся въ благодарность и удивленіе.
   Фируцкай возвратился съ нашими невольниками, расказалъ намъ, что узда и седло коня, подареннаго мнѣ Королевою, были толь тонкимъ образомъ напоены ядомъ, что каждый прикасающійся къ оному долженъ умереть на томъ же мѣстѣ.
   Сіе было мщеніе, примолвилъ онъ, кое обратила она на тебя, за обнаруженіе намѣреній ея противу Везиря; сія была сказанная благодарность за совѣтъ, поданный тобою Королю. Провидѣніе попустило ковъ сей, какъ и часто исполняются случаи, въ коихъ злые сами падаютъ въ ровъ, ископанный ими для другихъ. Принцъ, братъ ея, единая надежда роду ихъ, и собственный ея идолъ, не вѣдалъ о зломъ намѣреніи сестры своей, не нашедъ тебя на назначенномъ мѣстѣ, сѣлъ на нещастнаго коня сего, и пріѣхалъ къ Королевѣ, чтобъ умереть въ глазахъ ея. Отчаяніе ея по открытіи сей ужасной тайны, избавило злополучнаго Короля страданія, изречь самому достойный ея приговоръ.
   Позволено ли мнѣ, сказалъ я, возвратиться въ Туранъ, и излить балсамъ дружества въ уязвленное сердце Афрасіаба?
   Нѣтъ, отвѣтствовалъ Фируцкай, Афрасіабъ долженъ найти утѣшеніе въ крѣпости своего разума, и въ праведности заключенія небесъ, казнящихъ его за то, что искалъ онъ услажденія въ изступленіи страсти.
   Что до тебя касается, то можешь ты, прежде возвращенія въ Неменъ, осмотрѣть знатнѣйшіе города Парсистана, и продолжать извѣдыванія твои о Сафирѣ; я между тѣмъ возвращусь къ премудрому, донести, что я повелѣнія его исполнилъ.
   Слова Фируцкаго открывали мнѣ, что Локманъ оправдаетъ любовь мою къ Сафирѣ, и желаетъ предварить о скоромъ совершеніи моего благополучія. Морадъ принялъ въ сей оживляющей надеждѣ участіе, для того невзирая на удовольствія при дворѣ Туранскомъ, не забыли мы продолжать наши поиски о двухъ оныхъ странствующихъ красавицахъ.
   Мы возвратились опять въ Гератъ, узнать отъ Морадовыхъ невольниковъ, не открылиль они чего, по коему бы можно было намъ учредить путь нашъ. Мы услышали отъ нихъ, что Азаровъ замокъ обращенъ въ пеплъ, отъ идольскаго огня, который безпрестанно горѣлъ въ ономъ, и что съ того времени о Зороастрѣ, и о Азарѣ ничего не слышно.
   Исправя все нужное для нашего пути, отправились мы въ Неменъ. Шествуя по пространной пустынѣ Нубеидигзиской, раздѣляющей Хоразанъ отъ Парсистана, и къ которой толь много прекрасныхъ государствъ смежно, сбилисъ мы не взначай съ дороги и застигнуты ночью въ густомъ лѣсѣ. Мы заключили остановится на томъ мѣстѣ, и ждать поколь сіяющій глазъ солнца раздѣлитъ страшный мракъ, ища прибѣжища нашего подъ вѣтвіями древесъ, простирающихъ между неба и земли частый занавѣсъ.
   Невольники наши, утомленные отягощеніями дня, положились на насъ, въ разсужденіи попеченія о утреннемъ днѣ, разослали ковры, и легли спать.
   Разумъ нудилъ насъ быть осторожными, что бы не напалъ на насъ какой лютой звѣрь, нашедъ занято логовище свое, въ случаѣ нашей безопасности; долго противились мы власти сна, но тишина ночи, прерываемая только слабымъ шумомъ колеблющихся листовъ, и холодъ зори распространилъ не преодолимую усталость въ наши члены, и затворилъ наши глаза.
   Морадъ вкушалъ не возмущаемое упокоеніе, напротивъ мысли мои возбудили во мнѣ чрезъ страхъ и надежду любви безобразныя мечты безпокойныхъ сновидѣній, и воззвали чувства мои болѣзненнымъ образомъ къ обыкновеннымъ исправленіямъ. Разсвѣтъ, блиснувшій мнѣ сквозь сводъ листовъ, открылъ, что уже утро распространило лучи свои по голубому своду неба. Я всталъ испытать, не могу ли я отыскать потерянной дороги; бродя таковымъ образомъ по сторонамъ, вдругъ увидѣлъ я женщину, поспѣшно идущую частымъ кустарникомъ и ко мнѣ приближающуюся. Я пошелъ къ ней встрѣчу; но о!... могу ли я изречь восхищенія сердца моего, когда я увидѣлъ Сафиру, мною вѣчно любимую, безпрестанно оплакиваемую Сафиру, коя безъ завистнаго облака покрывала, явилась мнѣ свѣтлѣѣ утренней звѣзды.
   Она казалась нашимъ нечаяннымъ соединеніемъ быть равномѣрно восхищена; но какъ я приближился къ ней съ распростертыми руками, удержала она восторгъ любви и радости ихъ, кроткимъ и смущеннымъ, но притомъ радостнымъ взоромъ, и дала мнѣ знакъ въ молчаніи за нею слѣдовать. Какъ я спѣшилъ на крылахъ желанія легкимъ стопамъ ея, то вскорѣ достигли мы малаго возвышенія, окружаемаго въ полмѣсяцомъ высокимъ и густымъ лѣсомъ; посрединѣ онаго стояла большая полатка, накрытая къ спокойности въ три ряда сплетенными густыми вѣтвями, нагнутыхъ древесъ.
   Царица красоты сѣла на бархатныя подушки, и я палъ къ ней въ ноги и вопіялъ.
   Скажи, скажи мнѣ, о божество сердца моего! не долженъ ли я на благополучіе сіе взирать, яко на жителя небеснаго, низпосланнаго ко мнѣ милостію духа хранителя лѣсовъ сихъ, ибо трепетъ, лишиться восхитительнаго явленія сего, терзаетъ біющееся мое сердце. Отверзи любовію дышущія уста, и обнадежь меня, что ты дѣйствительно моя Сафира.
   Да, любезный Сагебъ, отвѣчала она, я вѣчно твоя, я нещастная дѣвица, кою спасъ ты отъ безвременной смерти, и коей безпомощную невинность пришелъ ты защитить въ надлежащее время. Но какъ могу я жаловаться на судьбу мой, когда я съ возлюбленнымъ моимъ не разлучно опять соединена? ибо безсомнѣнія то премудрый Локманъ, на правилъ слезы твои во внутреннее обитаніе мразной тѣни. Ахъ! подтверди надежды мои, скажи, угодна ли ему любовь наша, и не отвергаетъ ли онъ дочь обманутаго человѣка, скончавшаго рядъ свѣтлыхъ дней въ страшной ночи заблужденія.
   Во время, когда Сафира сіе говорила, осыпалъ я безчисленными поцѣлуями поданную мнѣ руку; сладкое изступленіе привело меня самому себѣ въ забытіе и я не помышлялъ о томъ, коль бездѣйственно былъ языкъ мой; но всзведъ глаза мои на зарумянившееся лицѣ ея, и видя печаль въ очахъ ея, остановилъ я съ вздохомъ упояющія меня лобзанія, сѣлъ близъ ее, и сказалъ:
   Прости мнѣ, прекрасная Лилія неопороченной чистоты! не сомнѣвайся, что Локманъ мою совершенную любовь увѣнчаетъ твоими небесными прелестьми. Это не видимое покровительство привело меня къ тебѣ, ты найдешь въ немъ втораго отца.
   Случившееся со мною со дня моей съ тобою разлуки, до сего мгновенія, моя восхищенная мысль теперь припомнить не можетъ, и по тому поспѣши ты мнѣ дать знать, какимъ чуднымъ случаемъ нахожу я тебя въ семъ дикомъ мѣстѣ, и остаются ли еще трудности къ превозможенію, прежде овладѣнія возвращеннаго моего сокровища.
   Я не стану припоминать, многократные удары жестокихъ горестей, претерпѣнныхъ мною въ замкѣ Азаровомъ, сказала Сафира. Твое сожалительное сердце, безъ сомнѣнія доставило тебѣ печальное о томъ извѣстіе; чтожъ лежитъ до плачевнаго игрища, приготовленнаго тебѣ Зороастрмъ на случай, естьли твоя добродѣтель выдержитъ предлагаемое искушеніе, то небо было для меня толь милостиво, что пощадигло меня страха оное видѣть, для того въ мгновеніе, какъ бросился ты на враговъ своихъ, потеряла я употребленіе чувствъ.
   Любви достойная Гульруца, которыя дружеское попеченіе возвратило мнѣ жизнь, расказала мнѣ о ужасной смерти, отъ коей она тебя и Морада набавила. Она уведомила меня, какъ Зороастръ употребилъ машину, сдѣланную перьвыми владѣльцами замка, чтобы въ случаѣ надобности нечаянно изчезать, и какъ одинъ изъ повѣренныхъ его вскрылъ потолокъ зала, зажегъ составъ изъ сѣры и другихъ веществъ, и чрезъ то наполнилъ комнату густымъ дымомъ.
   Ненависть моя къ измѣнникамъ увеличиваться уже не могла, но ринцесса, носящая на рукахъ дѣтище свое въ отдаленную страну; отъ туду пришла она, съ молодымъ Кайхозру, коего развивающіяся добродѣтели предъобѣщевали ясный день славы полнаго его царствованія, ко двору Иранскому.
   Каккаусъ, поздно узнавши невинность Сіавесхову, пролилъ слезы надъ его сыномъ, и возложилъ на него свою корону.
   По сему приказанію, кое я обстоятельно разсказалъ тебѣ, обнажилъ Кайхозру мечъ мщенія на Туранцовъ, коихъ государство чрезъ многія годы изводилъ" кровію, въ чѣмъ подкрѣпилъ его сильный левъ храбрости, полководецъ его Рустемъ.
   Когда Логоразвъ пожаловалъ ихъ миромъ, помыслили они о причинѣ долговременнаго своего нещастія, и въ охраненіе себя отъ того впредь, установили законъ, силою котораго наслѣдующая Принцесса, должна быть обязана, избрать супруга своего изъ дворянъ отечества, и дабы упредить ея дѣвическій стыдъ, то узаконено, чтобы въ знакъ своего выбору, подала она человѣку ею удостоенному померанецъ, послѣ чего исполняются свадебныя обряды, и Король не можетъ тому противурѣчить.
   Зависть которую возбуждаетъ желаніе Короны въ груди всѣхъ надѣющихся, укрощается воображеніемъ, кое каждый любовникъ о себѣ имѣетъ; естьли бы же напротивъ Король раздавалъ сію выгоду, не такъ бы происходило. Чрезъ то предупреждаются вдругъ отягощенія притить во власть чужестраннаго Государя, или извлечь мщеніе онаго.
   Какъ добродѣтельный Афрасіабъ, посвятившій жизнь свою должности Государя, видѣвъ себя бездѣтна, а брата своего отцемъ трехъ дочерей, то повелѣлъ онъ, чтобы Принцессы такъ воспитаны были, чтобъ могли вѣнчать величодушное намѣреніе о благополучіи его подданныхъ; а особливо прилѣжать, о вложеніи въ духъ Кенaiи (такъ называется старшая) всѣхъ добродѣтелей, дабы можно уповать, неошибки въ выборѣ ея. И теперь, заключилъ Ацимъ смѣючись, нѣтъ ничего естественнѣе, какъ желать мнѣ видѣть щастливый померанецъ поданъ моему сыну.
   Естьли вручительница, сказалъ я, подобна будетъ небесной красотѣ, которую я видѣлъ: съ удовольствіемъ пріиму я подарокъ сей въ теперешнемъ мнимомъ моемъ состояніи; и въ настоящемъ отдамъ королевство Туранское, дабы безъ препонъ наслаждаться моимъ благополучіемъ; но какъ ни одна смертная не достигаетъ совершенствъ дщери свѣтя, то единственное мое желаніе, быть простымъ зрителемъ рѣдкаго обрядъ, который ты мнѣ описалъ.
   Какъ приуготовленія къ путешествію нашему отняли у насъ нѣсколько времени, прибыли мы въ Цаминъ за день только до открытіе сего знаменитаго собранія, въ кое допущенъ я подъ именемъ Коресха, сына Ацимова.
   Едва были мы установлены по чинамъ, вошла въ палату оную Принцесса въ провожденіи Государственныхъ служителей. Она остановилась посреди блистающаго круга трепещущихъ своихъ требователей, подобно возвышенному кипарису между рядовъ нагнутыхъ пальмъ. Хотя закрыта она была покрываломъ, но пріятность вида сложенія ея возбудила въ сердцѣ моемъ жестокое движеніе, но когда она бѣгло обозрѣвъ, подступила ко мнѣ, и подняла свое покрывало, то впалъ я въ таковоежь восхищеніе, кое чувствовалъ въ лѣсахъ Карецмскихъ; ибо въ ней нашелъ я тотъ самый предметъ моего удивленія и любви.
   Во время какъ взиралъ я на Кенаію съ несказаннымъ восторгомъ, подала она мнѣ щастливый померанецъ, сказавъ:
   Здѣсь вижу я множество совершенныхъ особъ, но въ очахъ моихъ ты всѣхъ ихъ превосходишь.
   Я принялъ сіи неоцѣненную милость съ почтительнымъ, но много выражающимъ молчаніемъ. Мы отведены къ Королю, и въ присутствіи его на вѣки соединены.
   Въ часы восхищенія вопіялъ я: Локманъ! сія много превозходитъ мои желанія. Принцесса спрашивала меня о знаменованіи сихъ словъ. Я объявилъ ей обѣщаніе премудраго, и объяснилъ о моей заботѣ, что я склонностію ея сердца обязанъ чрезъестественному: ибо какія могъ имѣть заслуги Коресхъ незнакомый, чтобъ твой выборъ вдругъ на него обратился.
   Я видѣла Коресха въ палатахъ Ацимовыхъ, отвѣтствовала она съ скромнымъ, но нѣжнымъ взглядомъ, и съ того мгновенія, всѣ благополучіе мое сліялось въ немъ подобно въ средней точкѣ.
   Хотя я щастіе сіе безъ труда получилъ, но пробылъ свободенъ, чтобы не заплатить дани собственному всѣмъ человѣкамъ страху.
   Аргіасбъ, женскою своею жизнію ослабивши силы своего разума, былъ на престолѣ подобно робкому еленю въ лѣсахъ окруженному ловцами. До коль братъ его противуставилъ стрѣламъ возмущенія щитъ добродѣтели и великодушіе, удалился онъ въ крѣпость роскоши и праздности, въ коей былъ не примѣчаемъ, и нашелъ надежное убѣжище.
   Но когда изъ сей мрачной пещеры, достигъ въ другъ къ свѣту вышняго начальства, ослѣпилъ его оный, и онъ при занятой гордости Короля, имѣетъ сердце невольника. Малѣйшій шумъ робота, кажется ему быть сѣвернымъ вѣтромъ опустошенія, и онъ ищетъ благополучіе свое утвердить на слабой подпорѣ народныя любви, понеже не достаетъ ему твердаго основанія бодрости.
   Въ таковыхъ расположеніяхъ трепеталъ онъ отъ негодованія произшедшаго свадьбою Принцессы между дворянствомъ его и данниками. Когда они жаловались, что она выбрала себѣ мужа изъ новоприобрѣтенной, и очевидно зло мыслящей земли, будущаго ихъ Короля, то слушалъ онъ ихъ съ поноровкою. И приказавъ намъ на конецъ, удалиться двора, дабы изъявить тѣмъ неудовольствіе свое на Принцессу и меня,
   Я принялъ повелѣніе сіе съ радостію, и просилъ себѣ провинцію Карецмъ для пребыванія. Но получилъ въ отвѣтъ, что я жилище себѣ могу тамъ избрать, гдѣ хочу, понеже Государству оное равнодушно; Принцессажъ останется въ назначенномъ ей замкѣ подъ вѣрною стражею, которая имѣетъ примѣчать всѣ слѣды ея.
   Между тѣмъ самая ея слабость сей мнѣ стыдъ причинившая, сохранила меня отъ худыхъ слѣдствій; ибо Ацимъ толь громко говорилъ о оказанной мнѣ несправедливости, что Аргіасбъ чаялъ Карецмянъ быть уже во оружіи, я не смѣлъ далѣе простирать свое оскорбленіе -- по крайней мѣрѣ неявно -- Ибо были многіе гнусныя заговоры на жизнь мою, и Ацимово бодрствіе довольно находило труда учинить оныя тщетными.
   Сей вѣрный другъ видѣлъ опасности, коимъ я ежедневно предоставленъ, и принуждалъ меня слѣдовать въ Иранъ; но припоминовеніе оставить мою любезную Принцессу было мнѣ несносно и не желалъ же я и родителю моему и отечеству навлечь на себя бичь войны, и для того не сообщалъ въ Гератъ о моихъ обстоятельствахъ.
   Въ томъ какъ полагался я на провидѣніе, что оное конечно изведетъ меня изъ сѣтей злости, Туранцы стали угрожаемы новымъ и страшнѣйшимъ нещастіемъ. Внутри страны, близъ Намина, вдругъ появились свирѣпый левъ и страшный Смокъ, (драконъ) {Многимъ удивительно покажется, что я поставилъ объясненіе Россійскаго слова Россіянамъ. взявъ прибѣжище къ названію иностранному. Я не могу въ томъ оправдаться, кромѣ почтенія моего, къ красотѣ и полности нашего языка природнаго, имѣющаго избыточествы по всѣмъ познаніямъ; и кромѣ презрѣнія достойнаго , которымъ вооружаясь мая соотчичи, имѣютъ наглость обезображивать свое нарѣчіе, введеніемъ словъ чужеземныхъ. Разумные любители красотъ собственныхъ стараются исправлять сіи вскользнувшія странности; но многаго труда стоитъ вничтожить безпорядокъ утвердившійся отъ времени. И должно уже необходимо брать прибѣжище для выраженія глаголовъ собственныхъ, къ знаменованіямъ чуждымъ, дабы писателя Русскаго могли разумѣть его собратія, слово Смокъ, нѣжнѣе дракона, но не моего оно изобрѣтенія. Произхожденіе его толь же древнее у Россіянъ, какъ у Грековъ всѣ Химеры, въ число коихъ надлежитъ и чудовище сіе; но праотцы наши безъ сумненія заняли отъ нихъ; (ведя то продолжительныя съ ними войны, то дружественное обхожденіе,) сіе порожденіе силы поразительной, нашли ему изъясненіе въ сокровищницѣ своего собственнаго нарѣчія.} первый неутомимою яростію покрывалъ поля растерзанными тѣлами; а другій ядовитымъ дыханіемъ своимъ заражалъ плоды земли; оба пригнали сельскихъ жителей въ городъ; а сіи привлекли за собой ужаснѣйшаго непріятеля голодъ.
   Въ сей крайней нуждѣ обѣщалъ Аргіасбъ обѣихъ своихъ меньшихъ дочерей торжественно тѣмъ, кои убіютъ сихъ лютыхъ звѣрей, и принесутъ ему ихъ кожи. Таковое награжденіе побудило многихъ храбрыхъ людей, но они лишились жизни при таковомъ предпріятіи, и судьба ихъ истребила надежду и смѣлость въ прочихъ.
   Всеобщее разореніе возбудило меня изъ сладкаго усыпленія любви, и вдохнуло искру добродѣтели, раздувъ ее лѣжащую подъ пепломъ праздной жизни. Я укорялъ себя, что не сдѣлалъ еще ничего славы достойнаго; возсталъ съ одра роскоши, и изшелъ утромъ въ провожденіи только двоихъ вѣрныхъ невольниковъ, искать опустошающихъ звѣрей.
   Небо благословило предпріятіе мое. Защитило мою жизнь и укрѣпило руку. Чешуя Смокова не выстояла противу острія меча моего, и остріе онаго пронзило сердце львово. Два невольника зарыли трупы, а добычу тайно внесли въ замокъ, куды я возвратился, не подавъ ни малаго вида о произшедшемъ Кенаіи и Ациму.
   Тогда отъ меня зависѣло пристыдить Аргіасба и Туранцовъ, когда я во всенародномъ презрѣніи, заслужилъ всенародный подарокъ; но за малость считалъ я торжество сіе, и выдумалъ средство, сдѣлать изъ побѣды моей лучшее употребленіе.
   При дворѣ находились два Принца Королевской крови, о коихъ супруга моя, отдавая цѣломудренную похвалу ихъ достоинствамъ, вложила въ меня высокое мнѣніе. Фирцана и Фируцъ {Фирцана называется разумный, Фируцъ щастливый.} были имена оныхъ, и при томъ знаменованіи заслуживаемыхъ ихъ дарованіями; ибо Фирцана учреждалъ свои дѣйствія по совершенному разуму, и благородное наклоненіе къ истинной словѣ дѣлало подвиги Фируцовы достойны щастія, коимъ они выли водимы.
   Какъ я намѣренъ былъ, сложить право моей супруги, коль скоро возвращусь въ Иранъ, дабы оба народа не ввязать въ новую брань; то желалъ обоимъ симъ мужамъ, которыхъ числилъ за достойнѣйшихъ, оставить подкрѣпленіе продолжительнаго мира, и доставить имъ мѣсто ближнее къ престолу, которымъ старый и дряхлый. Аргіасбъ не могъ владѣть болѣе.
   Въ таковомъ намѣреніи, велѣлъ я позвать къ себѣ Фирцана и Фируца, кои охотно приняли мое приглашеніе, ибо возвышенныя ихъ души презирали непогоду немилости придворной.
   Какъ дѣйствіе мое было скрытно, отвелъ я обоихъ Принцовъ въ отдаленнѣйшую часть замка, и вручая имъ кожи льва и Смока, сказалъ:
   Возмите сію добычу, требуйте обѣщаннаго награжденія; благополучіе ваше будетъ мое собственное.
   При толь неожидаемомъ взорѣ и словахъ, стали Фирцана и Фируцъ недвижимы отъ изумленія, которое напослѣдокъ прешло въ удивленіе и благодарность. Не мало противились они упорно, принять предлагаемую благосклонность, и объяснились, что обнародуютъ храбрость мою и великодушіе, но понуждающія мои прозбы одержали верьхъ надъ ихъ заключеніенъ, и я имѣлъ удовольствіе видѣть желанія мои къ ихъ пользѣ совершенно исполнены.
   Вскорѣ по сихъ двухъ свадьбахъ случилось, что Памасбъ преслѣдовалъ разбойниковъ въ Туранскихъ областяхъ, и не нашедъ меня у оныхъ, искалъ отмстить мнимую смерть мою,
   Хотя не многія жертвы пали подъ его, отъ прежнихъ ранъ ослабленною рукою, но и малая кровь сія достаточна была, привесть въ созрѣніе сѣмя злости, давно уже въ сердцахъ Туранцовъ прозябшее.
   Отъ вопля ихъ Аргіасбъ пришелъ въ трепетъ. Готовый бунтъ съ одной стороны, съ другой воина съ страшнымъ народомъ, были два равно опасныя утеса, на которыхъ поврежденный корабль его бодрствія безъ сумнѣнія долженствовалъ разбиться. Однако утѣшилъ онъ себя мыслями, что приобрѣлъ двѣ оныя храбрыя подпоры, и повелѣлъ войскамъ своимъ быть въ готовности къ выступленію за Геонъ.
   Но коль велико учинилось изумленіе его, что Фирцана, которому во первыхъ, равно и Фируцъ, коему за тѣмъ начальство предлагали, въ сей чести отказались, и представляли, что оная одному мнѣ надлежитъ.
   Изъясненіе таковое возбудило явный смѣхъ, хотя нѣкія между тѣмъ признавали сіе за сущую трудность. Принцесса, супруга Фируцова, не могла выдержать стыда и поношенія, коимъ облагали ее мужа, укоряла онаго въ неразсудности, что онъ хвалилъ человѣка, и полагалъ въ ономъ довѣренность котораго свѣтъ не инако вѣдаетъ, какъ по своенравію сестры ея, и котораго дѣла столькожъ темны, какъ и произхожденіе.
   Фируцъ не могъ снести таковыхъ поносныхъ рѣчей, съ великодушнымъ сердцемъ открылъ онъ прекрасной противуборницѣ славы моей истинну послѣдняго нашего случая.
   Тягость таковыя тайны была больше, что нравъ сея Принцессы снести могъ. Языкомъ неразсудливости возложила она то бремя слуху одного повѣреннаго, который открылъ о семъ Королю.
   Съ начала Аргіасбъ не хотѣлъ вѣрить сказываемому, но какъ подтверждено оное обоими Принцами, послалъ онъ по меня въ безумной поспѣшности, и принялъ меня съ видомъ толь покорнымъ, изумленнымъ и почти трепетнымъ, что я не могъ удержаться отъ презрительнаго смѣха; но сего неудержаннаго движенія не примѣтилъ онъ, и при повторяемыхъ обниманіяхъ объявилъ меня своимъ полководцемъ.
   Я скрылъ ужасъ о семъ неистовомъ возложеніи, и воздигвъ сумнѣніе о несправедливости начинающейся войны, дабы тѣмъ выиграть время, и избавиться ненавистной чести, не опороча себя, но Король приказалъ привести двоихъ разбойниковъ, которыя имѣютъ тотъ часъ вничтожить мои возраженія.
   Тогда думалъ я, что погибель моя достовѣрна, ибо не сумнѣвался, чтобъ разбойники мнѣ не измѣнили, когда они за таковое открытіе могутъ ожидать несчислимаго награжденія, но имѣютъ и случай отмстить смерть своихъ товарищей.
   Между тѣмъ принялъ я постоянный видъ, когда представлены оныя предъ Короля; и какъ Аргіассъ повелѣлъ имъ оправдаться предо мною въ разсужденіи убивства, коимъ обвиняли ихъ Иранцы, взглянулъ я на нихъ безъ малой перемѣны видя моего. Тотъ, который во время моего невольничества былъ ихъ начальникомъ, принялъ слово, и отвѣчалъ:
   Уповаемъ мы, милостивый Государь, что ты повѣришь намъ, естьли мы клянемся всѣми невидимыми силами неба и земли, что мы не устремлялись на жизнь Царевича Гистаспа, понеже, хотя бы мы и въ состояніи были учинить таковое преступленіе, но не имѣли бы никакой отъ того пользы. Сверхъ того утверждаемъ мы клятвенножъ, что во всѣхъ бывшихъ у насъ узникахъ отнюдь не находилось, кто бы заподлинно несъ сіе именоваміе; и хотя по видимому въ разсужденіи такого промысла не возможно имѣть къ намъ столько вѣроятія, какъ къ доносителю и насъ Принцу Гіамасбу, но безъ сумнѣнія ты вѣдаешь, сколько мало можно полагаться на видъ одинъ, и ты окажешь справедливость повѣря словамъ нашимъ.
   Разбойникъ легко ощущалъ, что я уразумѣлъ измѣреніе хитрое его, однако чистосердечной рѣчи, и не говорилъ больше. Король обратился ко мнѣ, и вскричалъ:
   О! сего довольно, доказать справедливость стороны моей. Спѣши, мой возлюбленный сынъ, спѣши и удовольствуй моихъ подданныхъ, желающихъ видѣть отмщеніе учиненной имъ неправды, и щастливое исполненіе да будетъ всегдашній спутникъ твоей храбрости. Но прежде удовольствуй сихъ людей за претерпѣнный убытокъ. Ты можешь распоряжать моими сокровищами, и повелѣвать здѣсь какъ я самъ.
   Съ словомъ симъ, на которое я не отвѣтствовалъ, оставилъ онъ меня, и я отшелъ въ великолѣпныя приготовленныя къ принятію моему палаты, провожаемъ великою толпою народа, который по обыкновенію впадалъ изъ одной крайности въ другую, и почиталъ уже меня за духа, Хранителя Туранскаго.
   Первѣйшее попеченіе мое состояло въ томъ, чтобы поговорить тайно съ разбойниками, и наградить ихъ по надлежащему за ихъ вѣрность; но начальникъ ихъ отвергъ то, говоря, когда мы остались одни, слѣдующее:
   Какъ насъ никакія основанія не могли подвигнуть къ нарушенію обѣщанія нашего въ открытіи твоего имени, равномѣрно ничто не можетъ замѣнить на свѣтѣ смерть нашихъ родственниковъ и опустошеніе земли нашея. Между тѣмъ, естьли ты помышляешь, что долженъ намъ какою нибудь благодарностію, то спаси бѣдныя остатки домовъ нашихъ и имѣній. На сей конецъ долженъ ты скорѣе вести Туранскіе войски за Геонъ; чрезъ то отзовется прочь ратникъ, нынѣ Дагестанъ и Ширванъ покрывающій яростію мщенія, чтобы помочь Хоразани; какъ сей не можетъ быть кромѣ твоего брата, то найдешь ты средство, здѣлать съ нимъ переговоръ, и примирить оба войска, или условиться съ нимъ о средствахъ, какъ набѣжать новыхъ твоихъ и опасныхъ пріятелей.
   И разлучиться на вѣкъ съ моею супругой? сказалъ я.
   Нѣтъ, отвѣтствовалъ разбойникъ, ты слабаго Короля, весьма имѣешь въ своей власти, чтобы удобно ему было причинить сію разлуку, она послѣдуетъ за тобою, подъ прикрытіемъ, начальствуемымъ человѣкомъ преданнымъ выгодамъ твоимъ. Когда таковымъ образомъ одно воинство тебѣ повинуется, а другое тебя любитъ, то нельзя не доставятъ случая, способнаго къ исполненію твоихъ желаній, къ чему и мы предлагаемъ наши вѣрныя услуги.
   Я пріемлю оныя, сказалъ я, обнявъ обоихъ разбойниковъ. Вы узкимъ и мрачнымъ ходамъ моихъ мыслей, ясный предложили и выходъ, и сіе не послѣднее въ моихъ обязанностяхъ, которыми я вамъ долженъ, и кои вѣчно будутъ жить въ моей памяти.
   Какъ не открывалъ я Принцессѣ моей тайны, на могъ дать видѣть и луча надежды и утѣшенія, которымъ предпріятіе уясняло мое сердце. По чему искалъ сообщить оное только единому моему другу Ациму. Но сколь удивился я, нашедъ у него незнакомаго, котораго въ Іеменѣ послалъ къ моему возлюбленному Цериру.
   Я не помышлялъ о опасности, видѣть новаго свидѣтеля моего настоящаго состоянія, возхищенъ бѣжалъ я въ его объятія, сдѣлалъ въ другъ тысячу запросовъ о моемъ любезномъ братѣ, и въ слѣдствіе его извѣстія, не могъ уже сумнѣваться, чтобъ не былъ онъ Ирой тотъ, вступившійся толь ревностно за дѣла мои.
   Между онымъ нашелъ я, что Сагебъ и Ацимъ совсѣмъ отвергали совѣтъ данный мнѣ Разбойникомъ: они утверждали, что не можно мнѣ изъ бремени затрудненія, въ которомъ я запутанъ, лучше освободиться, какъ ввѣря себя любви Кенаіиной, употребить въ пользу, свободу этою паки полученную, и не продолжительно бѣжать съ нею въ Иранъ.
   Примѣръ Фируца, измѣненнаго предъ недавнымъ временемъ Принцессою, не поощрилъ меня слѣдовать, предложенному отъ нихъ возраженію; я распространился доказывая опасность онаго, и прибавилъ, что я сумнѣваюсь очень, не взирая, хотя Кенаія имѣетъ въ себѣ преизящныя свойства, надлежитъ ли молчаливость въ число женскихъ добродѣтелей.
   Отъ чего таковое сумнѣніе! сказалъ Сагебъ: не ужъ ли природа здѣлала толь пристрастное въ обоихъ полахъ различіе? Ибо красота по истиннѣ слабости духа замѣнять не можетъ. Нѣтъ, Царевмчь, мы одни только отъемлющія большую часть выгодъ нѣжнаго полу, и получая оныя чрезъ воспитаніе: и дабы извинить себя въ таковой несправедливости, то отвергаемъ мы, что сіи нѣжныя розы могутъ получить твердость суровыхъ Амарантовъ, не взирая, что каждый вѣкъ многократныя примѣры являетъ на противъ намъ.
   Какъ изъ пріятности Сагебова вида, такъ и изъ рода словъ его, могъ я заключать, что онъ былъ въ любви щастливъ, то смѣялся я о ревности его за прекрасный полъ, но не перемѣнилъ моего намѣренія. Понеже кто единожды здѣлалъ разумное заключеніе, тотъ долженъ не колеблемъ быть къ представленіямъ голосовъ противурѣчущихъ, такъ какъ высокая каменная гора въ морѣ выдерживаетъ удары волнующейся непостоянной стихіи.
   Аргіасбъ соглашался на всѣ требованія мои, съ возстающимъ отъ малодушія сердца согласіемъ; вручалъ мою или лучше сказать свою судьбу небесамъ съ таковымъ изліяніемъ сердца, что не оставилъ ни малѣйшаго чувствованія о разлукѣ съ своею дочерью.
   Кроткій Сагебъ согласился, отсрочить возвращеніе мое въ Іеменъ, и начальствовать отборнымъ и сильнымъ прикрытіемъ, коему я ввѣрилъ мою супругу. Ацинъ избралъ оное изъ Карецмянъ, и слѣдовалъ при томъ самъ, для поданія при случаѣ наставленій; двухъ же разбойниковъ, и двухъ невольниковъ Ацимовыхъ оставилъ я при себѣ.
   Здѣлавъ таковыя учрежденія, выступилъ я послѣдуемъ двумя стами тысячъ ратниковъ, коихъ жадность въ крови ни съ чемъ нельзя было сравнить, какъ только съ почтеніемъ къ ихъ военачальнику, за Геонъ.
   Я употреблялъ пристрастіе, которымъ они ко мнѣ были объяты, ко удержанію первыхъ движеній ихъ свирѣпства; и чтобъ дать Цериру время, достигнуть Хоразани, то выдумалъ я на себя болѣзнь, которая всѣ сердца обезпокоила, и охладила.
   Между тѣмъ разбойники испытывая сердца всѣхъ ратниковъ, и нашли оныя толь отвращены отъ мира. что я перемѣнялъ первое намѣреніе, и выдумалъ гораздо разумнѣйшее.
   Не успѣлъ я услышать о разносящемся по Иранскому воинству имяни Церировомъ, оставилъ я мои окопы, поставилъ войски въ боевый порядокъ, и здѣлалъ предложеніе вызвать брата моего на поединокъ. Сперьва не хотѣли они на сіе согласиться, не отъ того, чтобъ опасались ввѣрить мнѣ судьбу свою, но по врожденной дикости, кою они столькожъ хотѣли произвести въ дѣйство.
   Но понеже Принцы Фирцана и Фигуцъ, желали возвратить мнѣ часть славы, которою должны мнѣ были по двумъ прежнимъ моимъ подвигамъ, уговорили она Туранцовъ согласиться на мою волю,
   Взявъ съ нихъ прислгу, чтобы они, въ случаѣ есть ли я побѣжденъ буду, необнажали мечь мщенія, но ожидали бы опредѣленія своего отъ Царя Иранскаго, возвратился я въ окопы близъ воинскаго стана находившіяся, гдѣ оставилъ я Кенаію, и говорилъ ей тако;
   Естьли добродѣтель твоя и любовь равняется моему почтенію и моимъ ожиданіямъ, то судьба можетъ тебѣ въ малыя мгновенія подать случай оное доказать, и славу твою пренесть въ отдаленнѣйшія части свѣта. Я вызываю на поединокъ Царевича Церира: когда я побѣжденъ буду, употреби въ пользу замѣшательство въ воинствѣ произойтить имѣющее, и въ препровожденіи Сагеба, ищи своего Коресха у Иранцовъ.
   Я повинуюсь тебѣ, въ томъ состояло все, что Принцесса сказать могла; она упала на меня: равно какъ прислоняется къ землѣ нѣжная отрасль, когда сильный ударъ вѣтра колеблетъ слабое ея тѣло; и соединенная съ потоками слезъ горесть ея, конечно вредила бы моему мужеству, естьли бы я не укрѣпился.
   Какъ Геролдъ мой быль одинъ изъ вѣрнѣйшихъ невольниковъ, то принесъ мнѣ отвѣтъ соразмѣрный моимъ намѣреніямъ; онъ умолчалъ о угрозахъ Церира, коаго жестокую радость о битвѣ, намѣренъ былъ я упредить открытіемъ, прежде начатка сраженія.
   По тому выѣхалъ я на ратное полѣ, въ видѣ непріятеля, но съ сердцемъ подданнаго и сына, имѣющаго намѣреніе, подвергнуть власти своего Монарха гордый народъ, и въ руки родителя предать честь мою.
   Да, мой сынъ возлюбленный, вскричалъ Логоразвъ, обнимая нѣжнѣйше Царевича, слава твоя не потерпишь отъ сего опыта твоея должности и сыновняго благонадѣянія, Туранцы не будутъ имѣть причины жаловаться, что ты предалъ ихъ во вредъ, и имя Гистаспа и измѣнника не будутъ возглашаемы купно.
   Таковое обѣщаніе, о великомочный Царь, сказалъ Тудерцъ, идетъ выше твоей и всякой человѣческой силы. Кто можетъ низложить Гидру злобы, заткнувъ стоглавныя ея зевы, лающія ни дѣянія великихъ мужей коль скоро оныя прожорству ея хотя малѣйшее даютъ побужденіе. Ты Царевичъ легко можешь оправдать предъ Туранцями, но вѣрность его противу тебя, будетъ возражаема потомствомъ, въ случаѣ естьли ты его отъ очевиднаго преступленія не освободишь чрезвычайнымъ знакомъ почтенія и любви твоей.
   Слова премудрости всегда во устахъ твоихъ, о другъ мой, отвѣтствовавъ Логоразвъ; ты управляешь плаваніемъ моимъ къ пристанищу моего благополучія, на которое почасту видалъ. ты меня взирающа очами желанія. Я отдаю Гистаспу мою Корону, я поручаю добродѣтелямъ его Царскую власть. Чрезъ то защищаю я его поступокъ, который хотя не вовсе свободенъ отъ неосторожности, но достоявъ награды по доброму намѣренію.
   Владѣй, мой сынъ, продолжалъ онъ, владѣй надъ Туранцами, или лучше сказать, да владѣетъ ими въ особѣ твоей правосудіе. Предложи Туранцамъ великодушный миръ, и принудь ихъ, ненавистное имя непріятеля потерять въ названіи своего возлюбленнаго военачальника. Условія договора совсѣмъ для тебя оставляются, ибо съ сего мгновенія начнешь ты повелѣніи во всѣмъ пространствѣ Царства моего, кромѣ надлежащей намъ части въ Карецмѣ, въ которой Цериръ покажетъ преизящества сердца своего въ особѣ Короля съ таковою же горячностію, какъ оказывалъ то твоимъ братомъ. Благородное подражаніе истинной славы, да будетъ постояннымъ. Свидѣтельствомъ взаимнаго вашего почтенія, каждое похвалы достойное дѣйствіе сего или другаго, укрѣпитъ ваше несравненное дружелюбіе, и послѣднія дни мои окропитъ росою спокойства и удовольствія.
   Когда Царь сіе говорилъ, оба Царевичи не преставали обнимать нѣжнѣйше его колѣна, со всѣми знаками несоглашенія на предлагаемую имъ отъ него милость; и отрѣкались торжественно; но Логоразвъ примолвилъ.
   Какія чада, могутъ отказать престарелому своему родителю, понести тяжкое и долго временно носимое имъ бремя? Стрегитесь, чтобы любовь ваша къ отцу своему не обманула васъ, и не явилась недостаточна въ важномъ опытѣ требуемаго отъ васъ повиновенія.
   Слова сіи приложили печать должности ко устамъ подобострастія, и онъ возложилъ вѣнецъ свой на главу Гистаспу {Гистаспъ, коего Греки именуютъ Дарій, сынѣ Гистасповъ, былъ Европейцамъ извѣстенъ болѣе отца своего; ибо онъ столицу Царства своего изъ Хорозани перенесъ въ близлѣжащую Персиду. Онъ тѣмъ прославился, что принялъ ученіе Зороастрово, и подданныхъ своихъ принудилъ послѣдовать примѣру своему, сіе произошло по совѣтамъ Везиря ево Гіамаска, человѣка извѣстнаго по замѣшательствамъ, въ которыя запуталъ онъ своего государя, чрезъ неправильную свою Астрологическую книгу, и чрезъ безумную ревность къ еретичеству, повредившему чистую вѣру Персовъ. Приключенія Гистасповы въ простомъ состояніи, родъ достиженія его на престолѣ, разлученіе его съ любезнымъ братомъ его Цериромъ, сшествіе ихъ предводителями своихъ войскъ, все сіе въ персидскихъ Лѣтописяхъ, точно какъ здѣсь повѣствуется.}. Въ сіе мгновеніе вошла Кенаія провождаема Сагебомъ, въ шатеръ Царскій.
   Блескъ діадимы не коснулся очей Принцссиныхъ; она бросилась во объятія Гистасповы, и видѣла въ немъ только возлюбленнаго супруга своего Коресха: но восхищенія ея едва ли можно сравнить съ радованіемъ Церира, когда ему судьба возвратила его брата.
   Гистаспъ имѣя въ безопасности свою супругу, приступилъ къ переговорамъ съ Туранцами: опредѣлено позвать ихъ начальниковъ; Гудерцъ и Ацимъ получили предложеніе, возвѣстить имъ оное, и преставить себя до возвращенія оныхъ въ залогъ.
   Туранцы были вѣрны въ своемъ обѣщаніи; они отвергли предлагаемую безопасность, говоря, что они обязаны принять всѣ приличныя условія, и къ освобожденію своего военачальника подвергнуться и тяжкимъ.
   Между тѣмъ Гистаспъ съ Кенаіею возшелъ на престолъ, и сталъ окруженъ всею пышностію и величествомъ; чего Азіатцы не забываютъ и въ походахъ своихъ на брань.
   Не можно изобразить изумленія Фирцаны, Фируца и прочихъ начальниковъ при семъ неожидаемомъ взорѣ; они почти сумнѣвались о дѣйствительности онаго. Гистаспъ смѣялся, и говорилъ:
   Да не премѣнятся сердца наши перемѣною моего состоянія. Царь Иранскій еще вашъ Коресхъ, онъ желаетъ быть онымъ всегда. Аргіасбъ безъ сумнѣнія простить мнѣ обманъ, набавившій его отъ погрѣшенія и опасностей неправедныя войны: Гистаспъ заподлинно ввезенъ въ оковахъ въ его области, прежде нежели принялъ онъ особу Коресха, слѣдственно ревность Гіамасбова имѣетъ доброе и извиненіе своей неосторожности.
   Какъ я доказалъ вамъ, что возвышенный духъ не токмо весьма удаленъ дозволить мѣсто по злой ненависти обоихъ нашихъ народовъ, но распростираетъ благодѣянія свои на всѣхъ человѣковъ, то угасимъ на вѣки неистовые несогласіе между Туранцами и Иранцами. Я оставляю всѣ требованія, которыя имѣетъ Кенаіа на престолъ Туранскій, и радуюсь щастливою надеждою, что заступитъ оный Принцъ Фирцана.
   Договоръ между отца и сына не можетъ быть иной кромѣ размѣна любви; на сей ногѣ дѣлаю я Агіазбу предложенія, и сохраню оныя ненарушимо, только прошу его, чтобы онъ Карецмянъ, между которыми я родился, и кои заслуживаютъ милость своего Государя, принялъ въ особливое покровительство.
   О преизщный Государь! вопіялъ Фирцанъ, который по исполненіи должностей человѣка въ столь многоразличныхъ состояніяхъ, днесь возвышенъ въ достоинство Царя царей. Желаніе твое продолжительнаго мира между обоихъ ревнующихъ странъ будетъ исполненно, понеже примѣры дѣлаютъ въ сердцахъ людскихъ впечатленіе. Дозволь Фирцанѣ быть посломъ предложенія вѣчнаго дружества, онъ уповаетъ возвратиться съ радостнымъ соглашеніемъ Аргіасба; и естьли его совѣтъ что либо можетъ, то Карецмъ уступленъ будетъ яко приданое твоей Царевны, и должная дань твоему великодушію.
   Тогда начальники Туранцовъ угощаемы были съ Царскимъ великолѣпіемъ; Фирцана вступилъ въ краткій путь свой, а войски имѣли между собою дружественное обхожденіе и сожалѣли о дняхъ, кои препровели подъ ненастнымъ небомъ слѣпыя ненависти. Но разумный Гудерцъ въ постоянствѣ новости, поставлялъ недовѣрчивость, по предразсудкамъ древлѣ вкорененныхъ расположеній, и представлялъ Гистаспу, что часть Карецма, предлагаемая отъ Фирцана, вскорѣ подастъ случай къ нарушенію толь желаемаго мира, и что Геонъ есть природный предѣлъ между обоихъ Государствъ. Но Гистаспъ не слушалъ его совѣтовъ, онъ желалъ имѣть удовольствіе, видѣть Церира владѣющаго древнимъ пространствомъ сего прекраснаго Королевства; и принялъ помянутый подарокъ, который отъ боязливаго Аргіасба поднесенъ съ торжественными обнадеживаніями любви и благодарности.
   Новый Царь Иранскій оказалъ не меньшее упорство свое къ представленіямъ въ томъ, когда онъ начальнику разбойниковъ ввѣрилъ правленіе надъ Дагестаномъ и и Ширваномъ, не взирая, что должно бы осмотрѣться ему изъ прежняго онаго поведенія, и по прозьбамъ Ацима, который истинно ему совѣтовалъ, что оный можетъ другимъ легчайшимъ средствомъ награжденъ быть.
   Логоразвъ поступокъ сына своего въ случаѣ семъ не могъ оправдать, но не хотѣлъ ни въ чемъ препятствовать намѣреніямъ его; онъ оставилъ провидѣнію путеводство его, и слѣдствіямъ проступковъ своихъ направленіе, и удалился съ супругою своею и Гудерцомъ въ городъ Баллъ, дабы посвятить остатокъ дней своихъ покою и разсужденіямъ.
   Сіи были не единыя погрѣшности учиненныя Гистаспомъ въ началѣ его царствованія. Онъ наградилъ Гіамасбову ревность къ себѣ безпредѣльною довѣренностію, не разобравъ, что хотя бы сіе усердіе и чистосердечно было, и способности Принца оправдывали бы таковую довѣренность, но что невсегда благоразумно, славу и покой свой влагать въ руки тайному совмѣстнику своего престола: ибо неограниченный Везирь можетъ сердце, на него полагающееся, пронзить тысячью невидимыхъ острій неблагодарнаго честолюбія.
   Когда Гистаспъ учинилъ толь худой выборъ, Нериръ остался твердъ, при жребіи положенномъ отъ него на Сагеба, который по повелѣнію премудраго Локмана, принялъ на себя часто отяготительно бывающее, но естьли вѣрно оное пренесется, славно остающееся бремя; и испросивъ себѣ только дозволеніе, съѣздить въ Іеменъ за своими домашними.
   Морадъ чувствуя предвѣстія приближающагося конца своего, понуждалъ Сагеба ускореніемъ ѣзды его въ Туранъ, понеже въ другѣ своемъ ожидалъ найтить ревностнаго покровителя своей жены и единочаднаго сына. По смерьти его пріятная Гулруца приобыкшая къ тягостямъ болѣе, нежели о нѣжномъ ея полѣ помыслить должно, послѣдовала за Сагебомъ, и какъ желала она Локману, представить сына своего, молодаго Елиха, то въ таковомъ пристойномъ намѣреніи не могъ онъ отказать ей.
   Хотя близкая надежда соединенія услаждаетъ горести разлуки; но Цериръ не могъ разстаться съ Сагебомъ не чувствуя печали, коя едва ли была менѣе, когда принужденъ онъ былъ проститься съ своимъ братомъ. Съ прискорбнымъ сердцемъ вступилъ онъ въ путь къ Королевству своему, что казалось быть предчувствованіемъ приближающихся къ нему противностей.
   Но какъ пылкій духъ не можетъ долго зависѣть отъ унынія, мрачность помышленій его разсѣялась лучемъ въ коренной любви. Первое попеченіе его устремлялось, разослать всюду вѣрныхъ пословъ, для открытія жилища Перизадина; поелику, хотя и возложилъ онъ особливо развѣдованіе сіе на Сагеба, но въ случаѣ семь не вѣрилъ и премудрому Локману.
   Естьли продолжительныя часы ожиданія любовнаго могутъ замѣняться предметами, кои чужды сей неугомонной страсти; то Цериръ нашелъ вы выгоды сіи на престолѣ, окруженномъ всемъ тѣмъ, что трогаетъ сердце и увеселяетъ чувства. Онъ принятъ былъ отъ новыхъ подданныхъ своихъ, народа живѣйшаго и благонравнѣйшаго во всей Азіи, съ обоженіемъ, и коего взоры наблюдали предварить его желанія. Земля собственно открывала очамъ его всѣ прелести природы, увеличенныя прикрасами обворажающаго искуства.
   Съ начала изыскивалъ онъ различныя средствы ко спокойству, или по меньшей мѣрѣ, къ разогнанію скуки, одно за другимъ, что только ухватить могъ, и нашелъ оныя неспособными къ ослабленію бури страстей своихъ, по чему разумно взялъ прибѣжище къ защитѣ нужныхъ упражненій, и слѣдовалъ должностямъ излагаемымъ на него его чиномъ. Но и тутъ бунтующимъ вѣтромъ горячаго своего сложенія, выходилъ за предѣлы предписываемыя разумомъ.
   Добрыя свойства его и добродѣтели въ безмѣрности своей были толикожъ вредны какъ пороки и погрѣшности. Правосудіе его стало лютостію; милость слабостію; щедрота расточеніемъ; и любовь его къ порядку несноснымъ тиранствомъ, такъ что каждое дѣяніе его шествовало въ безпокойствѣ, и провождалось раскаяніемъ.
   Посреди таковыхъ противностей, кои онъ ощущалъ разительно, не зная ихъ причины, не преставалъ желать возвращенія Сагебова, котораго присутствіе нужнѣе учинилось ему войною, въ каковую запутанъ сталъ онъ своимъ неистовствомъ.
   Малая землица Дилемъ, по берегу Каспійскаго моря лѣжащія, считалась хотя къ провинціямъ Иранскимъ, и платила дань царству сему, но удержала имянованіе Королевства, бывъ владѣема собственнымъ Государемъ. Право сіе пожаловано Дилемлянамъ {Земля Дилемъ, есть древняя Кадузія.} отъ Феридуна {Феридунъ пятый царь Персидскій, былъ сынъ Гемшидовъ. Онъ послѣдовалъ добродѣтелямъ отца своего и щастливей онаго исторгъ царство у неправеднаго владѣтеля Цохака, коего лютости и страшная кончина подали случай ко многимъ баснословнымъ повѣствованіямъ.}, когда спасли они его отъ ярости Цохака, неправеднаго хищника его престола.
   Какъ слабость содержитъ себя въ оковахъ покорности, то и Короли Дилемскіе были очень осторожны, дабы не оскорбить сосѣдей своихъ, и часто горестную чашу обидъ вкушали безъ роптанія.
   Но какъ насиліе обыкновенно къ враждѣ приводитъ, то и Дилемляне, подкрѣпляемые рукою злобы и мщенія, сбросили личину терпѣливости, и собрали противу Церира войско, а оскорблены отъ него были слѣдующимъ.
   Между благородными Карецмяны, коихъ льстило возходящее солнце достоинства Королевскія милости, былъ Нарси наиболѣе освѣщенъ благодѣтельствующими онаго лучами.
   Сей юноша, довольно возгордившися уже тѣмъ, что имѣлъ многія дарованія отъ природы и щастія, вскорѣ вздумалъ, что его желаніямъ не возможно быть предѣловъ.
   Онъ посланъ былъ Посломъ въ Дилемъ, для прекращенія несогласій, возставшихъ между купечества обоихъ земель; ибо Цериръ не токмо имѣлъ попеченіе укрѣпить торговлю съ ревностію достойною премудраго Государя, но и входилъ въ подробности тѣ, кои во оной поручаются бдѣнію опредѣленныхъ служителей.
   Миролюбные Дилемлянѣ не могли отказать согласіе на требованія славнаго и страшнаго ратователя. Король ихъ не оставилъ ничего, чемъ бы только доказать почтеніе свое къ Цериру; онъ созвалъ на пиръ Королевскій, учрежденный для Посланника не только всѣхъ вельможъ своихъ, но показалъ при ономъ и единородную дочь свою Ситару.
   Молодая Принцесса была комета, явленная судьбою напыщеннаго Парси, котораго необузданный нравъ вмѣсто, чтобъ укротиться разумомъ, слѣдовалъ побужденіямъ одной дерзостной любви.
   Онъ отвергъ права гостепріимства и должности своего освященнаго званія, напалъ на увеселительный домъ, гдѣ Принцесса вкушала прелести уединенія, и охраняема была только безопасностію подобострастною, невиннаго своего народа; и увезъ оную насильно на корабль, стоявши въ готовности къ отплытію въ Карецмъ.
   Столько не могъ онъ уповать на милость Церира, чтобъ явиться съ тѣмъ при Дворѣ; но присталъ къ замку, который имѣлъ онъ на берегу Каспійскаго моря. Братъ Ситаринъ гнался въ сѣдъ за нимъ толь близко, что ночь назначенная имъ къ удовлетворенію порочныя любви, освѣтилась блеклымъ факеломъ ужаснаго позорища мщенія.
   Какъ Принцъ Дилемскій сумнѣвался, чтобы можно ему было взять замокъ толь скоро, сколь требовали обстоятельствы, предпочелъ онъ смерть сестры своей ея обезчещенію, и приказалъ воинамъ своимъ бросать зажигательныя вещи на стѣны проклятаго замка, который въ малыя минуты обращенъ въ пепелъ; Принцъ думая, что ни одна душа не убѣгла пламени, возвратился въ Дилемъ.
   Между врожденными страстями, коихъ излишествы повергаютъ духъ въ смятеніе, нѣтъ ни единой толь безъуспѣшной въ намѣреніяхъ какъ гнѣвъ; по чему и Нарси, подъ благосклонностію замешательствъ нашелъ средство, проскользнуть ряды воиновъ, окружающихъ горящій его замокъ; онъ оставилъ Принцессу подлѣйшимъ образомъ, и отдалясь отъ замка ожидалъ конца сего страшнаго приключенія, не и инако, какъ бы оное отнюдь до него ее касалось. Когдажъ румяная заря споря съ блескомъ угасающаго пламени, явила ему жалостныя остатки полнаго нещастія, удаляющихся его непріятелей, и збѣгшихся къ берегу обывателей, оставилъ онъ мѣсто, гдѣ лѣжалъ притаившись, разодралъ свои одежды, и соплелъ горчайшія жалобы и клеветы на измѣну Дилемлянъ ни мало не включа о себѣ, что принудилъ ихъ къ тому своимъ преступничествомъ.
   Онъ спѣшилъ ко двору Карецскому, и донесъ Цериру, что король Диленскій вмѣсто согласія на праведныя его требованія, дѣлалъ покушенія на жизнь его, и гнался за нимъ до замка, въ который ушелъ онъ отъ злости сей, и по щастію спасся.
   Цериръ отъ ложнаго сего доноса, коему никто не противурѣчилъ, пришелъ въ жестокій гнѣвъ, и клялся не быть спокойнымъ, по коль за причиненное оскорбленіе Послу его, не истребитъ всѣхъ Дилемлянь.
   Коль скоро услышалъ Король Дилемскій, что Нарси взволновалъ руку правосудія; кинжалъ скорби прошелъ по сердцу его, и страхѣ отъ ярости Церировой умножилъ рану. Напослѣдокъ вознамѣрился онъ, послать въ Карецмъ Посольство, для донесенія истинны Гочударю, славному не менѣе по справедливости своей, какъ и храбрости. Въ слѣдствіе чего нагрузилъ онъ корабль не токмо обыкновенными подарками, кои у Азіатцовъ въ таковыхъ случаяхъ бываютъ посылаемы, но и всякими рѣдкостями собранными чрезъ предковъ его въ многія годы.
   Посолъ его, избранный изъ среды чиновнѣйшихъ и премудрѣйшихъ Вельможъ его двора, отъѣхалъ съ истинною надеждою, но нашелъ себя очень скоро оною обманута: понеже лишь только прибылъ къ берегамъ Карецмскимъ, былъ со всѣми послѣдующими своими умерщвленъ, подарки брошены въ море, и корабль сожженъ.
   Нарси, коему по нещастію поручено выло исполненіе сего бѣдственнаго повелѣнія, подавилъ вопіющій гласъ невинности, побуждалъ къ убійству, и избѣгъ чрезъ то еще достойной казни.
   Когда по сему Дилемлянамъ не остаюсь способа оправдать себя прямымъ путемъ; и какъ всѣ старанія ихъ, доставить настоящее произшествіе слуху Церирову, учинились безплодными: то прибѣгли они къ Сатрапамъ ближайшихъ земель, и просили о посредствѣ, а особливо бывшаго начальника разбойниковъ, коего области Дагестанъ и Ширванъ смѣжны были къ Дилему.
   Хотя сіи дикіе грабители содержали себя въ предѣлахъ должности, съ тѣхъ поръ какъ Гистаспъ, на опытѣ отъ своекорыстія не вовсе свободныя добродѣтели, избыточественно наградилъ милостію, но подлыя сердца ихъ не могли забыть оскорбленія, когда представлялся имъ случай къ отмщенію.
   Не смѣли они напасть явно на Церира за то, что хотѣлъ онъ прежде вырвать у нихъ неправедно содержаннаго подъ карауломъ брата своего; ибо Аратъ сей былъ ихъ Самодержецъ, но вмѣсто чтобъ подкрѣпить Дилемлянъ въ желаніи оныхъ мира, побуждали они ихъ къ войнѣ, и предлагали имъ всякую помощь, если только подкрѣпленія сіе будетъ закрыто молчаливостію.
   Нѣтъ горчайшаго непріятеля какъ тотъ, коего вопль на время удержанный предразсудками, и вдругъ освободится отъ сего принужденія Король Дилемскій принялъ съ восхищеніемъ предложеніе разбойниковъ, и учинилъ всѣ пріуготовленія съ таковою поспѣшностію, что зналъ въ Корецмъ съ многочисленнымъ войскомъ, прежде нежели чаяли, чтобъ дерзнуть онъ самъ нападать, а не обороняться.
   Цериръ пренебрегалъ своего противника, котораго подкрѣпляющихъ источниковъ не вѣдалъ; онъ думалъ, что Дилемляне оставили землю свою пусту, и надѣялся въ одно сраженіе истребить ихъ совершенно. Но вскорѣ къ стыду своему позналъ, что отчаянная храбрость не толь достаточна противу искусныхъ и порядочныхъ ратниковъ, какъ противъ безправильной толпы варварскихъ грабителей.
   Вспыльчивый его нравъ не давалъ мѣста разсужденіямъ, коихъ подпора крѣпче есть руки смѣлаго предводителя многихъ тысящъ, ему несвѣдомы были правилы устроить людей своихъ выгоднымъ образомъ; запальчивостію перваго нападенія ряды его завсегда были срываемы онъ находилъ себя вдругъ покрыта лаврами неустрашимаго ратника, и стыдомъ несмысленнаго полководца. Такъ потерялъ онъ два сраженія, когда между тѣмъ непріятель въ величайшемъ порядкѣ ворвавшись внутрь королевства, окрестъ себя распространилъ смерть и ужасъ.
   Однако вѣрность Карецмянъ не поколебалась, не взирая, что и лучшія намѣренія Государя имѣли худыя слѣдствія; но со всѣмъ ихъ попеченіемъ не могли уже они долѣе отвращать гибель земли своей, если не получатъ скорой помощи, и къ тому Цериръ не могъ вознамѣриться, искать защиты, противу народа имъ очень презрѣннаго, и который уповалъ изтребить одною своею храбростію.
   Наконецъ благодарность побѣдила гордое сердце его; воздыханія почтительныя, кои слышалъ онъ ежедневно, имѣли въ него вліяніе, чего не достигъ бы вопль неудовольствіи. Онъ возвѣстилъ брату своему крайности въ которыя дошелъ, и сообщилъ ему обстоятельствы, кои по мнѣнію его справедливость поступка его довольно доказывали.
   Въ томъ какъ по сожалѣнію къ подданнымъ своимъ ожидалъ онъ съ полною нетерпѣливостію благосклоннаго отвѣта, и тяжкое бремя худыхъ произшествій несъ съ обыкновеннымъ своимъ постоянствомъ, вдругъ лишенъ сталъ единаго утѣшенія въ нещастіи, помышленія, что онъ не заслужилъ сего.
   Незнакомая красавица приближилась къ подножію престола его, и просила тайнаго выслушанія; которое получа говорила:
   Престань, о праведный Король, престань любить чудовище, кое насыщаетъ злобу свою рѣками крови, ежедневно проливаемыя: ибо злое дыханіе преступленія его, окружаетъ тебя мрачными своими парами, и собираетъ на помазанную главу твою, страшное изліяніе небеснаго гнѣвя.
   Я Королевна Дилемская, которую измѣнникъ Нарси похитилъ у родственниковъ изъ земли ея, которыя честь спаслась только полезною жестокостію о ея добродѣтели и добромъ имяни пекущаго брата. Врожденная склонность, силою коея и нещастнѣйшій жизнь свою продолжить ищетъ, избавила меня изъ пламени; переодѣтая невольницею, ушла я непримѣтно моего подлаго гонителя, и моихъ нежалостныхъ родственниковъ. Хижина земледѣльца, была моимъ прибѣжищемъ, въ которой дни мои зарытыбъ были темнотою, естьлибъ желаніе открыть обманъ добродѣтельному и праведенному владѣтелю, несильнѣе подѣйствовало въ сердце моемъ, жажды мщенія.
   Церироао пораженіе и замѣшательство прибавлялось съ каждымъ словомъ, говореннымъ Ситарою; напослѣдокъ рука раскаянія была тяжка на его духѣ, такъ что палъ онъ вспять на Королевскомъ престолѣ, и казался быть при послѣднемъ вздыханіи.
   Принцесса стояла предъ нимъ нѣсколько, трепетавъ какъ листъ древесный, когда чувствуетъ онъ первый ударѣ осенняго вѣтра, но какъ слава, которой она о Церирѣ наслышалась, открыла путь любьви въ ея сердце, ободрилась она сею приближаться къ Государю, и воззвать его къ жизни.
   Взоръ благодарности была мзда за ея попеченіе: можетъ прекрасныя ея орошенныя слезами очи, возбудили бы въ немъ нѣжнѣйшія чувствованія, естьли бы волнующіяся возставшія въ сердцѣ оскорбленнаго Короля страсти, не уменьшила оныхъ вліянія.
   Замѣшательство и ужасъ Нарси, когда позванъ онъ предъ Монарха, и нашелъ тутъ неопровергаемую просительницу на свое преступленіе, и когда челъ не возвратный приговоръ свой на лицѣ раздраженнаго Государя, описаны быть не могутъ.
   Тщетно искала подлая душа его милости. Ему отсѣчена голова, и вручена Герольду (провозвѣстнику), имѣющему проводить Ситару. Къ сей сказалъ Цериръ:
   Иди въ Воинскій станъ отца твоего, Королевна! отдай ему сей мерзскій знакъ моего раскаянія; скажи ему, что онъ можетъ требовать всякаго пристойнаго удовлетворенія отъ Короля, который признается въ дурномъ поступкѣ своемъ, который по тому за долгѣ считаетъ, искать мира, и охотно отдаетъ все за искупленіе онаго, кромѣ чести и должностей его званія.
   Ситара вздохнула о таковомъ возложеніи, и направила дрожащія стопы къ воинству Дилемлянъ; ибо неохотно оставляла она пріятнаго, и уже много любимаго владѣтеля, какъ и представала вредъ взоры подозрѣвающаго и жестокаго родителя.
   Страхъ ея былъ не неоснователенъ: Король Дилемскій воспрянулъ при взглядѣ на нее, и выслушавъ рѣчь ея важнымъ лицемъ, возопилъ;
   Такъ убѣгла ты пламени, воспаленнаго на тебя честію, что бы побѣдоносное чело мое покрыть срамомъ? Но когда въ повѣствованіи твоемъ есть что либо истинное, для чего не ввѣрила ты мщенія твоимъ родственникамъ, и за чѣмъ приходишь ты отъ моихъ и твоихъ враговъ, просить имъ пощады? Жертва твоего хищника, коя безъ суинѣнія спасла жизнь твою, и не токмо лишила тебѣ лести, но и добродѣтели, столькожъ мало ослѣпляетъ, какъ успокоеваетъ меня. Какъ она пожерта вѣроломному Королю, который привелъ тебя къ сему послѣднему шагу изступительнаго безстыдія, то можетъ онъ тебя и наградить по заслугамъ.
   Я не хочу съ нимъ мира, когда онъ не пришелъ самъ просить о томъ, и не принесъ голову твою, естьли содержитъ тебя за достойную казни, или не возвелъ тебя на престолъ съ собою, когда чаетъ быть тебя невинною, и не уступаетъ мнѣ части Государства своего, коею владѣлъ я прежде, яко праведное завоеваніе.
   И ты, продолжалъ онъ къ провозвѣстнику, котораго я животъ щажу, да бы отвелъ ты назадъ недостойную женщину, трепещи приближиться вторично въ ополченіе мое, естьли не принесешь купно соглашенія на преждесказанныя мною требованія.
   Сія чрезмѣрная наглость Церира болѣе понурила, чѣмъ раздражила. Но сердце его было добро, что бы возмогло оно собственною печалію ожесточить скорьбь другихъ. Онъ поднялъ Ситару отъ земли; ибо она поверглась предъ нимъ, когда провозвѣстникъ пересказывалъ жестокія слова отца ея.
   Кроткимъ гласомъ состраданія излилъ онъ предъ нею утѣшеніе, обнадеживалъ ее братнею любовію вмѣсто вѣрности, которой не можетъ дать ей, по таковымъ непріязненнымъ требованіямъ, хотя бы сердце его и не было назначено любовію другой. Потомъ повелѣлъ служителямъ своимъ, оскорбленную Принцессу почитать съ приличнымъ подобострастіемъ, и отшелъ во внутренній покой, гдѣ ожидалъ его посланный, котораго послалъ онъ въ Гератъ, что бы множить на него новое бремя скорьби.
   Онъ нетерпѣливо вскрылъ пріятный листъ своея надежды; но коль ужаснулся, когда нашелъ оный въ мѣсто кистію дружества начертанныхъ выраженій нѣжностей, помраченъ укоризнами, произтекшими изъ пера поношенія въ слѣдующихъ словахъ.
   "Гистаспъ, Царь Царей, Королю Цериру.
   Когда война, кою ты одинъ собою, кромѣ моего участвованія началъ противу моего данника, имѣетъ праведные причины, то въ добромъ послѣдстѣ возложись на волю небесъ и твою храбрость; и стыдись, требовать иныя помощи. Когда же на противъ, какъ носится молводерзость и неразсудность твоя мечь обнажила, то со смиреніемъ воспріимай наказанія, кою заслужили глупости твои и преступленія, во что я не могу замѣшивать невинныхъ моихъ подданныхъ.
   Подобный страннику, застиженному нощію, и который въ пещерѣ ищетъ покрова отъ угрозъ ненастнаго неба, сей слышитъ тяжкій полъ надъ главою своею колеблющее, и бѣжитъ по кучамъ опасностей, коихъ уклоняется: равно Цериръ, лишенный послѣдней надежды своей, повергается онъ съ удвоенною запальчивостію въ среду своихъ враговъ, отъ чего удерживали его, въ началѣ слабость войскъ его и потомъ раскаяніе. Но хотя сама смерть казалась быть на остріи его сабли, и опровергающая съ нимъ купно ряды Дилемлянъ, но обезсилѣлъ онъ многими полученными ранами, и безчуственъ принесенъ назадъ вѣрными своими ратниками; что было для него щастливѣйшее состояніе въ мученіи его мыслей.
   Тако торжествовало сожалѣніе и постоянство, кои всѣеваетъ природа въ сердца человѣческія, и кои, естьли неиспорчено ихъ основаніе, возрастаетъ въ великодушныя даянія, у Карецмянъ надъ всѣми иными чувствованіями. Они не могли быть инако какъ недовольны Королемъ, понуришимъ ихъ на дно бѣдствъ и землю ихъ пригнавшимъ къ краю погибели. Они имѣли столь же многія причины жаловаться, какъ о неразумныхъ его правленіяхъ государствомъ во время мира, такъ и о неосторожныхъ поступкахъ въ войнѣ; но не взирая на то каждый изъ нихъ вознамѣрился, лучше пролить за него послѣднюю каплю крови, чѣмъ дать въ пасть ему въ руки безстыднаго непріятеля.
   Безплодно употреблялъ Король Дилемскій, коего мщеніе насытилось драгоцѣнною ихъ кровію, измѣнническія предложенія, къ симъ бѣднымъ, но не преклоняемымъ подданнымъ, о преданіи ему столичнаго города Цамакшара. Не токмо разсыпанныя толпы съ подобострастною ревностію, которая удвояли мужество и крѣпость ихъ, стекались, и соединились въ твердо укрѣпленномъ семъ городѣ; но и женщины принимали оружіе въ оборону нещастнаго своего Монарха, оставленнаго братомъ своимъ, добычу отчаянія, и почти лишеннаго жизни.
   Толь славный опытъ вѣрности не долго оставался безъ награды. Провиденіе, въ коего правосудныхъ вѣсахъ проступки Церировы не вмѣнялись намѣреннымъ Преступленіямъ, и добродѣтели его подданныхъ имѣли свою важность, послало имъ заступлѣніе сильнѣйшее, нежели воинство.
   Сагебъ, задержанный печальными случаями въ пути своемъ, прибылъ напослѣдокъ. Онъ вшелъ въ Цамакшаръ съ стороны Геона, гдѣ онаго не осаждали, и разліялъ новую жизнь въ сердцахъ.
   Понеже многіе Карецмяне знали заслуги его, когда видали онаго при дворѣ Афрасіабовомъ, то приняли его такъ, каковымъ образомъ еще ни одинъ главный Везирь не принимался. Но какъ всякому воздано бы было, естьли бы ввѣренный городъ попеченіямъ кого, не боялся напыщенной и своекорыстной власти сего, а взиралъ яко на предводителя ихъ вольности, и благодарилъ только человѣка, который неограниченнаго ихъ Монарха старается и въ малыхъ распространеніяхъ умѣрить совѣтами, а не поощрять къ тому.
   Добрый Везирь спѣшилъ въ полату Церирову, ободрить его дружественными своими объятіями и принять отъ него нужныя объясненія въ настоящихъ расположеніяхъ дѣлъ, но не удалось ему въ намѣреніи.
   Соединившееся злое втеченіе горячки и глубокаго унынія толь воспалило кровь опечаленнаго сего Государя, что коснулось оно и его разума. Въ такомъ состояніи нашелъ его Сагебъ, незнающа самаго себя, окруженна сѣтующими рабами, а наипаче въ надзираніи прекрасной Ситары, служащей ему съ осторожностію и нѣжностію невольницы, носящей цѣпи любьви и благодарности.
   Жестокъ былъ опытъ для Сагеба, что онъ вѣсть о Церировомъ умалишеніи не отъ иного, а отъ самаго его принять долженствовалъ, ибо благодарная душа сего далеко возвышалась надъ искусствомъ, кое хотя относится къ лучшимъ Вельможамъ правительства; но во время, когда симъ долженствуетъ принять кормила государства въ крайностяхъ, худое состояніе дѣлъ несказанно возвышаетъ, дабы чрезъ то заслугамъ своимъ, естьли оныя пощастливитъ, придать больше знаменитости, или когда неудачны будутъ, уменьшить стыдъ свой.
   Ни честолюбіе, ни высокое воображеніе о самомъ себѣ, не имѣли вліянія въ Сагеба при возпринятіи имъ его чина. Онъ призвалъ въ совѣтъ только должности свои противу человѣкъ, склонность свою къ Цериру, и вообще повиновеніе свое къ Локману. Удивительно ли же было, что онъ при толь чистыхъ побудительныхъ основаніяхъ уклонился отъ пути обыкновеннаго своекорыстнымъ Министрамъ, извиняя погрѣшности своего Короля, возышая добрыя его свойства, и ища уговорить Карецмянъ, что праведная печаль ихъ о Церирѣ есть причиною, что не примѣтили они многихъ источниковъ спасенія, имъ еще оставшихся, и кои онъ самъ имъ покажетъ, и употребить потщится.
   Съ таковою же кротостію, и съ таковымъ же безсвоекорыстнымъ измѣреніемъ, пощадилъ онъ имъ малодушное заключеніе о запертій себя въ стѣнахъ Цамакшара, и дѣйствовать только оборонительно. Онъ доказалъ имъ при томъ нужность, прогнать Короля Дилнмскаго прежде, доколь не сокружилъ онъ городъ, и лишилъ ихъ чрезъ то всякихъ привозовъ и помощи, и предложилъ, что бы послать молодаго Елиха по окрестностямъ Карецма для собранія новаго войска.
   Какъ Сагебъ не достигъ еще лѣтъ, въ которыя зрѣлость духа оставляется силами тѣла, и не подобенъ былъ тѣмъ, кои въ совѣтахъ разполагаютъ начертаніе опасностей, не могши себя во оныя вдавать; то собралъ онъ кучку храбрыхъ мужей, и въ ночь оную изъ воротъ, стоящихъ противу непріятельскаго стана, учинилъ вылазку, и привелъ оныхъ тѣмъ удобнѣе въ замѣшательство, что они возгордясь прежнимъ щастіемъ, въ безопасности покоились,
   Подъ шумомъ битвы и благопріятствованіемъ ночной тьмы, переправился Елихъ за рѣку. Какъ имя отца его Морада, равно и имя Сагеба содержано было въ мѣстахъ оныхъ въ великомъ почтеніи; то вперилъ онъ не токмо въ много претерпѣвшихъ отъ войны Карецмянъ новую храбрость, но побудилъ и многихъ Туранцовъ, принять участіе въ брани, въ которой могутъ они сражаться подъ приводствомъ толь возвышеннаго военачальника.
   Между тѣмъ Везирь частыми выласками и смѣлыми нападеніями, принудилъ Короля Дилемскаго отступить, и со всѣмъ очистилъ берега Геона отъ непріятельскаго оружія; по чему дружественные ратники могли безпрепятственно пристать въ томъ мѣстѣ, коимъ не задолго владѣлъ непріятель.
   Тогда птица надежды разпростерла золотыя крылья слои надъ Карецмяны, желающими ревностно опустошителямъ земли своей дать рѣшительную битву; но Сагсбъ хотя видѣлъ надобность, не допустить остыть ихъ жару, но пріуготовленія къ сему бѣдственному сраженію начиналъ съ великимъ отвращеніемъ.
   Невѣденіе, что взялся онъ за неправедную сторону, было угнѣтающее сердце его; ибо хотя обвинялъ онъ первое Церирово заблужденіе, но считалъ, что гнѣвъ Короля Дилемскаго престалъ быль справедливъ съ мгновенія, въ кое не удовольствовался онъ казнью виновнаго, и ожесточился къ пролитію невинной крови, не взирая на предлагаемыя всякія ему удовлѣтворенія. Но преизящный Везирь былъ не того звѣрскаго рода Министровъ, кои на жизнь народа меньше взираютъ, чѣмъ на деревцы въ увеселительныхъ садахъ, кои подрубаютъ для открытія малѣйшаго вида вдаль.
   Онъ считалъ, что краткіе годы, которые человѣкъ прожить можетъ, и безъ того по часту расточаются, неминуемыми и иногда тщетными заботами, и потому не простительно искать еще оныхъ сокращенія, кромѣ случая праведнаго защищенія, и въ намѣреніи доставить покой себѣ, который толь нуженъ, естьли желаетъ, чтобъ драгоцѣнное время казалось выгоднѣйшимъ.
   Сіе въ самомъ дѣлѣ было основаніемъ, имѣвшимъ на него въ тогдашнихъ обстоятельствахъ втеченіе, къ тому же слѣдовало и еще важнѣйшее. Онъ по ввѣренному ему знанію считалъ себя обязаннымъ исправить несправедливости, Карецмянамъ отъ Церира причиненныя; когда онъ тогдажъ желалъ, чтобы Государь сей вкушалъ благополучія, кои тщился онъ доставить толь вѣрному народу, и отъ добрыхъ слѣдствій его дѣяній пожать славу, но не могъ того предвидѣть въ настоящемъ, жалости достойномъ расположеніи, не чувствуя скорби, помрачающей ею ревность, и умножающей замѣшательство, сродное нраву, наполненному всеобщимъ благожеланіемъ, когда должностію и нуждою принуждается оскорблять каждаго.
   Между тѣмъ сіе усердное его желаніе, за день предъ назначенною битвою, не осталось безъ награжденія, милостію заслуживаемою отъ силы сердца испытающей, и коя веселится о намѣреніяхъ непредкновенныхъ презрѣннымъ металломъ своекорыстія.
   Въ добрый часъ присутствія разума позналъ Цериръ своего друга, и съ того мгновенія престала смерть плавать надъ главой его. Разумъ его воспріялъ свое господство, и боролся съ потокомъ радости, проліявшимся въ сладкомъ слезномъ токѣ по оживленнымъ его ланитамъ.
   Трогающее раскаяніе его о произшедшемъ поступкѣ, ужасъ о слѣдствіяхъ отъ онаго, утвердили Сагеба въ добромъ мнѣніи, кое имѣлъ о его сердцѣ, и въ надеждѣ достичь добродѣтельнаго намѣренія, видѣть добраго Короля оправданна на престолѣ.
   Съ таковымъ пріятнымъ предчувствіемъ нашелъ Везирь на непріятеля, гораздо въ числѣ своемъ сильнѣйшаго. Но какъ воинство его устроено было разумомъ, и приводимо мужествомъ, то слѣдовала побѣда, спутница сихъ соединенныхъ добродѣтелей,-- по слѣдамъ его, и увѣнчала чело его лаврами славы.
   Коль ни сильно было съ обѣихъ сторонъ первое нападеніе; но Дилемляне скоро приведены въ безпорядокъ, Принцъ ихъ взятъ въ плѣнъ, и разсѣянныя войска жизнію своею обязаны были только милосердію Сагебову, который запретилъ ихъ преслѣдовать.
   Сіе злощастіе низвергло Короля Дилемскаго съ вершины высокопарныя гордости въ пропасть слабодушія, охотно бы за свободу сына своего, и безпрепятственное возвращеніе въ землю свою, согласился онъ на всѣ условія. Но какъ онъ великодушіе Церирово назвалъ именемъ низскія робости, и въ поруганіе ему войну продолжилъ, то опасался и для себя таковой же судьбы.
   Онъ взялъ прибѣжище къ притворству, помощи ползающихъ душъ, и казался долгое время о противностяхъ своихъ быть безпечальнымъ; но не выходилъ изъ своихъ укрѣпленій. Напослѣдокъ послалъ онъ провозвѣстника въ Карецмскій лагерь, и просилъ съ довольною холодностію переговора для примиренія.
   Прозорливый Везирь проникъ сей льстивый поступокъ, и не сумнѣвался о намѣреніяхъ, кои тотъ скрыть хотѣлъ. Но какъ былъ въ мысляхъ, несправедливость, подавшую къ войнѣ причину, исправить похвальнымъ миромъ, принялъ онъ предложеніе.
   Цериръ, коего здоровье опять возстановилось, и который возвращеніе спокойства духа своего ожидалъ отъ приключенія, долженствующаго освободить его отъ раскаянія, выѣхалъ верьхомъ для сокращенія скучныхъ часовъ, въ день назначенный къ переговорамъ Короля Дилемскаго съ Сагебомъ, прогуляться по пріятнымъ лугамъ и лѣскамъ около Цамайшара, такъ что ни одинъ изъ служителей его онаго не примѣтилъ.
   На немъ не было знаковъ его достоинства, кромѣ вооружающей его сабли. Углубленный въ размышленія заѣхалъ онъ далѣе, нежели чаялъ. Но возбужденъ отъ онаго голосомъ птицы, которая его нѣкогда разлучила съ Сагебомъ. Едва проникли во уши его слова: Перизада любитъ Церира, то бросился онъ съ прежнею быстростію къ мѣсту, откуду слышалъ пріятный звукъ, и нашелъ малое сіе нескромное животное въ рукахъ купцовъ, употребившихъ перемиріе, къ продолженію пути своего.
   Съ начала просилъ онъ ихъ довольно вѣжливо, продать ему птицу сію, продолжалъ нѣсколько времени уговаривать ихъ къ тому, и давалъ ужасную цѣну. Но какъ они не только отказали ему презрительно, но и прочь оттолкнули: то горячее сложеніе его прорвало оплотъ слабый разсудка. Онъ извлекъ саблю, и покушался получить силою, къ чему уговорить не могъ.
   Купцы вострепетали отъ его ярости, подобно ластовицамъ дрожащимъ при видѣ копца, и устремились въ бѣгство. Цериръ гнавъ ихъ, неосторожно заскакалъ въ ряды Дилемлянъ, безпрестанно крича: Стойте, подлые трусы продайте мнѣ птицу, или оспорьте мнѣ мужественно особу, которой она надлежитъ
   Караульные уелышавъ таковую рѣдкую ссору, почли то за ухищренный противу ихъ обманъ, здѣлали тревогу, по чему въ мгновеніе Цериръ и купцы окружены, обезоружены, и окованы цѣпями.
   Между тѣмъ Сагебъ заключилъ миръ съ Королемъ Дилемскимъ, который не могъ скрыть изумленія своего о полученіи неожидаемо выгодныхъ условій, ибо хотя добрый мужъ испытуетъ сердце злаго по опытамъ, но сей никогда не откроетъ источника благородныхъ и добродѣтельныхъ дѣяній.
   Король Дилемскій нашелся на верьху своея радости, свѣдавъ о добычѣ своихъ караульныхъ; и какъ хотѣлъ онъ принять видъ великодушія, то приказалъ привести предъ себя плѣнниковъ, и сказалъ Везирю:
   Нѣкоторые люди твои нарушили тишину оружія, и пойманы въ томъ моими войсками; но чтобы подать тебѣ свидѣтельство, что въ сердцѣ моемъ не осталось сѣмени злобы, хочу я дать имъ воспользоваться незаслуженнымъ благодѣяніемъ, и выдать тебѣ оныхъ прежде общаго размѣна плѣнныхъ.
   Сагебъ, коему жизнь каждаго человѣка не была равнодушна, принялъ даръ сей съ благодареніемъ. Но коль ужаснулся онъ, увидя между плѣнными Короля своего.
   По щастію для Церира Дилемлянене видывали его инако, какъ въ переди войскъ сражающагося. Сему обстоятельству одолжень былъ онъ своею цѣлостію; но болѣе разуму и присутствію духа Везиря своего, который не смутясь говорилъ съ Королемъ Дилемскимъ.
   Сіи люди равно и я, очень обязаны твоему великодушію за милостивый твоой поступокъ во беззаконномъ ихъ поведеніи. Потомъ обратясь къ нимъ, продолжалъ съ холодною суровостію:
   Когда Король былъ толь щедръ, пожаловать вамъ свободу, то идите, учитесь разумнѣе вести себя, и спѣшите скрыть заслуженный стыдъ.
   Цериръ опасностію своею возбудился отъ сна любви, и усмотрѣлъ безумство свое. Въ безмолвномъ замѣшательствѣ удивлялся онъ премудрости Сагеба. Онъ разумѣлъ смыслъ послѣднихъ словъ его, и подъ видомъ скрыть стыдъ, покрылъ онъ лице свое, проходя сквозь толпу служителей Везирскихъ, кои безъ сумнѣмія узнавъ бы его, не удержались отъ знаковъ ужаса и удивленія. Онъ поспѣшилъ на конѣ своемъ возвратиться въ Цамакшаръ; но не оставилъ примѣтить путь, которымъ слѣдовали купцы, и первое дѣло его было, послать за ними, и велѣть привесть предъ себя.
   Сагебъ, котораго безпокойство умножилось здѣланнымъ себѣ принужденіемъ, спѣшилъ неменьше уклониться отъ исполненныхъ уже дѣяній. Хотя дотолѣ считалъ онъ лютостію, осыпать Церира укореньямм во время, когда надлежало утѣшать его, но вознамѣрился уже нещадить его болѣе.
   Онъ приближился съ строгими взорами обезпокоеннаго дружества и оскорбленнаго разума; но немало замѣшался, нашедъ его лобзающа бѣдственную птицу, и слыша отъ него слѣдующія слова:
   Не нарушай восхищенія души, мало пріобыкшей къ разуму. Я знаю все, что ты мнѣ сказать можешь; но утверждаю, что то, чего достигъ я моею дерзостію, стоитъ десяти таковихъ королевствъ, которое ты храбростію своею и разумомъ спасъ отъ погибели. Вмѣсто распространенія о опасности, въ кою впалъ я, и пользахъ, кои получилъ бы Король Дилемскій, узнавъ мою особу, помоги мнѣ, другъ мой, помоги благодарить милостиваго духа хранителя, управлявшаго стопами моими, и разогнвешаго мглу, скрывавшую путь къ моему благополучію.
   Перизада, божественная Перизада, есть Принцесса Наблестанская, дочь славнаго Рустема {Рустемъ былъ Полководецъ Каяхалру или Кира, и очень славный ратникъ. Сей Ирой владѣлъ въ Дагестанѣ или Дрангіанѣ по Гречески, и въ Цаклетанѣ, по ихъ Арабхозіи. Онъ и предки его жалованы сими землями отъ Царей Иранскихъ, коимъ служили съ наслѣдною роду своему кроткостію.}. Съ благоденствіемъ буду я обладать ея прелестьми, и славою учинить союзъ съ славнѣйшимъ Ироемъ, каковыхъ только производила Азія. Дяй мнѣ по тому скорѣе подписать заключенный договоръ. Твоей премудрости оставляю я заботы онаго Произведенія въ дѣйство; а самъ лечу на крылахъ желанія въ отечество моей возлюбленныя.
   Какъ искусный кормчій уступаетъ, и дѣлаетъ объѣзды, когда прямый ходъ корабля не можетъ выдержать противнаго вѣтра, ни покорить волнъ пѣнящагося моря, и тѣмъ не только избѣгаетъ кораблекрушенія, но вскорѣ вспадаетъ на истинный путь. Равномѣрно Сагебъ. Онъ не возпротивился явно восторгамъ Церира, но и не оправдалъ оныхъ, а съ покорностію представилъ ему надобность, возставить миръ и благополучіе своего народа, прежде предложенія Перизадѣ своего престола, и явиться предъ ратника, который при томъ было добрый судія истинныя славы.
   Рѣдко не достигаетъ успѣха средство принуждать страсти брать участіе въ дѣйствіяхъ разума Цериръ покорился; онъ приступилъ къ правиламъ Сагебовымъ съ искусствомъ и ревностію приличными его характеру, и намѣренію предъ очами находящимися.
   Сагебъ въ переговорахъ своихъ съ Королемъ Дилемскимъ, не забылъ о пользахъ нещастной Ситары, и получилъ обнадеженія милостиваго принятія. Но Принцесса сія отъ брата своего со времени его плѣна видѣла толь презрительное обхожденіе, и вѣдая довольно неукротимый нравъ отца своего, заключила лучше скрыться.
   Король Дилемскій ни мало не печалился о судьбѣ ея. Онъ оставилъ Карецмъ, ни единожды не припомянувъ ея имени, и какъ совѣты разбойниковъ, уже трепещущихъ разума Сагебова, такъ и необходимость, принудили его взять на всегда покорную, хотя весьма малодушную умѣренность.
   Добрый Везирь досель изъ должностей званія своего исполнялъ только тѣ, кои мало приличествуютъ къ благодѣтельному сердцу его. Возлюбленныя добродѣтели онаго были только растущія на земли мира и онъ съ великимъ удовольствіемъ учинилъ расположеніе, сіи выполнять.
   Первый предметъ привлекшій его примѣчаніе, были нещастныя жертвы брани, которымъ онъ немедленно искалъ помочь. Раненые, вдовы, сироты простирали къ нему молящія длани, и дѣлали сіе не безплодно. какъ Королевская казна была изчерпана, достав ями, и ловили землю, гдѣ касались ея слѣды мнимаго пророка.
   Онъ принятъ отъ Царя съ отмѣнною почестію, и Гіамасбъ потомъ, какъ онъ чаемаго своего учителя, который уже въ таинствахъ несправедливаго правленія государствомъ здѣлался его дѣйствительнымъ ученикомъ, во всемъ наставилъ, отправился на Арабскихъ бѣгунахъ въ драгоцѣнныхъ носилкахъ, и направилъ путь свой къ горамъ Цаблестанскимъ.
   Между тѣмъ Рустемъ въ своей старости увеселялся воспоминаніемъ прежнихъ дѣлъ своихъ, и вкушалъ благоденствіе, которое небо обѣщаетъ и даетъ всѣмъ, кои поспѣшествовали отечественному благу благодѣтельными подвигами въ своей юности.
   Сей почтенный воинъ поощрялъ храбрыхъ сыновъ своихъ, подражать трудамъ отца своего, и разсказываніемъ своихъ отважныхъ дѣяній воспламенялъ юную грудь ихъ великодушнымъ жаромъ. Иногда бралъ онъ участіе въ ихъ воинскихъ навычкахъ, и былъ товарищемъ въ пріятныхъ ему играхъ сихъ. Рука его не потеряла прежней крѣпости, и онъ еще возмогалъ тяжкій кусокъ мрамора, который его Принцы едва отторгали, безъ труда бросать предъ собою. Метальное копіе его ударяло въ мѣту съ таковою силою, что кромѣ его собственныя руки, никакая не могла выдернуть оное.
   Такъ научались младые Ирои Цаблестанскіе послѣдовать Добродѣтелямъ Рустемовымъ. Такъ подражаютъ львы, коихъ жадные когти необагрены еще кровію странниковъ, темножелтому царю лѣсовъ и взираютъ со удивленіемъ на тѣла нещастныхъ путешественниковъ, кои влачитъ отецъ ихъ въ мрачную свою пещеру.
   Прекрасная Перизада, которыя добродѣтельный нравъ не проникалъ еще мрачнаго дѣйствія будущаго, увеселяла свое воображеніе начертаніемъ возлюбленнаго Церира; ибо тогда еще прибытіе Сагебово не наполнило грудь ея восхищеніемъ.
   Братьямъ ея Парвицу и Цалцеру, не могла укрыться грусть, покрывшая чело ея со времяни возвращенія изъ Лавиринѳа. Они старались перемѣнными забавами облегчить уныніе ея. Они призывали искуснѣйшихъ лютнистовъ, для наигрыванія пріятныхъ тоновъ предъ ея гулбищами, и общество танцовщиковъ учредило по онымъ веселое плясаніе. Они дарили ей множество птицѣ разноцвѣтныхъ перьевъ и сладкаго напѣва, и оба они старались на перерывъ, достать и возвратить ей пропавшаго малаго ея любимца.
   Хотя Парвицъ любилъ сестру свою нѣжнѣйшею склонностію; но Цалцеръ былъ желательнѣе познать причину ея безпокойства, и стараться отвратить оную. По ея прозьбамъ противился онъ желаніямъ различныхъ Принцовъ, прилѣжавшихъ къ полученію во владѣніе толь любви достойнаго предмета, и у говори въ родителя своего, учинить онымъ отказъ. Сіе приписывали любочестію, отъ котораго въ самомъ дѣлѣ молодый Принцъ не вовсе былъ свободенъ; но котораго одного не превышалъ покой возлюбленныя сестры его. Онъ лѣтами былъ къ ней ближае, и въ личныхъ прелестяхъ и въ взаимномъ дружествѣ уподоблялись они двумъ кипарисамъ, насажденнымъ при истокѣ водъ, и орошаемымъ влажнымъ оныхъ кристалломъ.
   Во время, какъ во дворцѣ Рустемовомъ упражнялся всякъ различнымъ образомъ, Гіамаспъ проѣзжалъ луга и долы, не помышляя кромѣ о обманѣ и предательствѣ. Онъ чаялъ себя уже быть оболченна въ царскую порфиру, и въ воображеніи своемъ носилъ уже корону Иранскую.
   Крилѣ молвы принесли приближеніе его къ главному городу Цаблестана, и Рустемъ пріуготовлялся Везиря великомочнаго Монарха, и посла Государя, которому долженъ былъ вѣрностію, принять съ почтительнымъ торжествомъ.
   На складномъ бѣгунѣ Хегіацкомъ, на коемъ уборъ былъ свѣтлоголубый съ уборомъ изъ чистаго золота, подобно такъ сіяютъ звѣзды на голубомъ сводѣ безоблачнаго неба, въ препровожденіи цѣлаго войска копіеноецовъ и стрѣльцовъ, приближался Гіамасбъ ко дворцу. Онъ введенъ торжественно въ пространный залъ, украшенный не рукодѣліемъ женъ, но трофеями старыхъ побѣдъ, и добычею съ покоренныхъ Ироевъ наполненный.
   Тамо нашелъ онъ несравненнаго ратника, преподающаго сынамъ своимъ ученіе о добродѣтели; но усмотря Везиря, оставилъ онъ сію высокую работу, и всталъ съ возвышеннаго сѣдалища своего. Онъ проводилъ почтеннаго своего гостя въ блистающій чертогъ, и тамъ говорилъ съ нимъ дружественно о Гіамасбовомъ пути, о Гистасповой славѣ, и о красотахъ царства его. Потомъ столъ гостепріимства накрытъ пиршествомъ изобилія, и пріятный нектаръ, тогда-еще не воспрещенный Азіи, разливался въ глубокихъ вмѣстилищахъ, между краевъ художествомъ украшеннаго, и зеленью изумрудовъ и цвѣтами яхонтовъ осыпаннаго золота.
   Принцы Парвицъ и Цалцеръ, со всѣми Вельможами и дворянствомъ цаблестанскимъ участвовали при семъ великолѣпномъ пиршествѣ, и неслышно было восклицаній, кромѣ радостныхъ и торжественныхъ, поколь угасающія свѣчи возвѣстили всѣмъ, что уже половина ночи протекла въ восхитительныхъ разговорахъ.
   Тогда случилось, что обманывавшій Гіамасбъ, употребилъ воспомянуть память отъ своего Кляхозру, обратилъ бодрствующіе взоры свои на трофея, украшающія огромный залъ, и повернувшись къ Густему, началѣ сладкимъ голосомъ:
   Колико женъ и дѣвицѣ проливали слезы о чадахъ своихъ и любовникахъ, въ вѣчной памяти достойной кровавой войнѣ, когда сіи орудія у владѣтелей своихъ отняты львиной подобною храбростію. Колико ручьевъ текло въ багряномъ цвѣтѣ съ холмовъ Хоразанскихъ, какъ подлый и незаконный владѣтель Афрасіабъ {Сей былъ дѣдъ Афросіаба, упомянутаго въ повѣствованіи прежнемъ.} отъ копія твоего полнъ замѣшательства ужаса, принужденъ быль искать отеческаго своего удѣла. Я опасаюсь, не подобострастная ли кисть молвы расцвѣтила сіяющими красками образѣ Каяхозру въ молодыхъ его лѣтахъ. Безспорно, былъ онъ благороденъ, мудръ и храбръ; но столько добродѣтелей, кои по сказкамъ украшали царское его достоинство, въ возрастѣ, когда человѣкѣ предоставленъ безпредѣльному владычеству страстей, едва ли можно причесть возможностью для человѣка.
   Не должно, отвѣчалъ Рустемъ, по пламеннымъ чертамъ образа, сумнѣваться о красотѣ подлинника. Кайхозру былъ изъ юности своей совершенный примѣръ Совершеннаго Монарха, каковый только видало свѣтлое небесное око въ ежегодномъ своемъ обтеченіи.
   Внимайте, о мои други! и особливо ты, мой почтенный гость, словесамъ безподкрашенныя истинны, и разумѣйте, каковыми горькими ступнями сей Царь Царей возшелъ во храмъ славы. Никакой Монархъ не надѣйся подражать величеству то, естьли онъ подобно Каюхозрою не пріобучитъ правъ свой къ кавычкѣ въ каждомъ степени добродѣтели и въ произведеніи всякихъ трудовъ. Всякой негодной Государь можетъ блистать на своемъ престолѣ; но скиптръ истиннаго величества долженствуетъ быть управляемъ рукою прилѣжанія.
   Есть ли гдѣ глубочайшая пещера, или удаленнѣйшій островъ, камо бы труба повѣствованія не возгласила имяни Каяхозроева; и не разсказывалось бы о рожденіи его въ полатахъ врага, жалости достойная судьба родителя его, печальное бѣгство и долговремянное странствованіе добродѣтельной Принцессы родившей его.
   Между горъ и пустынь воспитанъ онъ. Первое оружіе его обращено на хищныхъ трловъ и лютыхъ тигровъ, и первая одежда его состояла въ разноцвѣтной кожѣ убитаго имъ Риноцера [носорогъ звѣрь]. Въ семъ дикомъ облеченіи увидѣлъ его военачальникъ Иранскій, и черты лица его познаны проницательнымъ взоромъ вѣрности.
   Едва позналъ онъ, что дѣдъ его Каккаусъ нетерпѣливо желаетъ его видѣть, возшелъ на коня быстрѣйшаго молніи, и въ препровожденіи смѣлаго Иранца достигъ береговъ порывающаго Геона. Рѣка не удержала пути его, и преслѣдующіе на нимъ всадники Туранскіе, усмотрѣли только волны разсѣкаемыя пламеннымъ конемъ его. Онъ переправился чрезъ рѣку, какъ Египетскій Крокодилъ, между тѣмъ какъ Принцесса на свѣтъ его произведшая, переправлена въ безопасномъ мѣстѣ; и такъ прибыли они оба при щастливыхъ предзнаменованіяхъ во Дворецъ Монарха Иранскаго.
   Тогда появилось восходящее солнце верьховной власти на горизонтѣ чести. Кайхозру явилъ въ своемъ юношествѣ цвѣты великаго духа, развернувшіеся въ его дѣтствѣ. Онъ превзошелъ ратниковъ своего воинства въ проворствѣ и мужествѣ, и мудрые, охраняющіе разумныя законоположенія земель его, не могли спороваться съ нимъ о цѣнѣ правосудія и истинны.
   Вопросите вы, какимъ кличемъ отперъ онъ златый ковчегѣ преизящестаа, отвѣтъ на то легокъ и явствененъ. Чрезъ труды тѣла и навычки духа, доставилъ онъ первому крѣпость и пріятность, а второму основаніе и исправность. Онъ вѣдалъ, что работа есть жребій всякаго смертнаго, и что Монархъ, стремящійся къ истинной чести не долженъ быть празденъ.
   Когда Кайхозру по повелѣнію восхищеннаго своего дѣда возшелъ на престолъ Иранскій, просіяло солнце благоденствія на весь народъ его. Побѣда плавала на блистающихъ крылахъ своихъ надъ его войскомъ, и города его отзывались гласомъ благодарности. Онъ завоевалъ славно земли, къ областямъ его надлежащія, и отмстилъ по пристойности убійство родителя своего.
   Здѣсь должно мнѣ умолкнуть; впрочемъ повѣствованіе мое доведетъ меня къ дѣяніямъ, въ коихъ рука сія не послѣднее имѣла участіе , что могутъ разсказывать другіе. Довольно, естьли я скажу, что неправедный владѣтель Афрасіабъ палъ подъ саблею Кайхозру, такъ какъ дубъ нагорный низлагается подъ силою посѣкающаго топора. Сіе только приложу я, что все число денегъ, которыя сей совершенство изъ Государей, или предки его употребили во время воины съ Туранцами, и кои собралъ онъ съ подданныхъ по нуждѣ, а не изъ вольнаго налогу, имъ точно возвращено, и подобно охлаждающему дождю въ лѣтнюю засуху низпали въ нѣдра обрадованныхъ жителей. Примѣръ, коему владѣтели Азійскіе прилѣжно подражать, путь, которымъ владѣтели народовъ шествовать должны.
   Хитрый Гіэмасбъ тотчасъ примѣтилъ, что сія похвала Кайхозрою скрытое неудовольствіе противу нынѣшняго правленія въ себѣ заключаетъ, а притомъ разумѣлъ, что начертаніе совершеннаго Монарха, изображается перомъ истинны, и что память побѣдителя Афрасіабова, сердцу непобѣдимаго Ироя столь же всегда нова, какъ и драгоцѣнна.
   Такъ далеко плылъ корабль злобныхъ его предпріятій по рѣкѣ щастливаго успѣха, погоняемый вѣтромъ надежды. Онъ воображалъ себѣ: Сынъ Каяхозру легко пріобрѣтетъ благосклонность Рустемову; однакожъ отложилъ въ ночь сію открыться въ своихъ вредныхъ намѣреніяхъ. Онъ выражалъ только распространенія краснословія своего въ удивленіи совершенствамъ Царя Иранскаго, поднялся съ мѣста, и провожденъ услужливыми благородными юношами въ свою назначенную опочивальню.
   Но мягкость ложа, праведныхъ и добродѣтельныхъ въ сонъ приводящая, злонамѣреннымъ бываетъ гнѣздомъ скорпіонамъ. Принцы Цаблестанскіе вкушали сладчайшій покой, и прохлаждали утомленные ратными подвигами члены свои мастичною росою отдыхновенія. Одинъ Везирь былъ угнѣтаемъ бунтующими страстями, и его часто прерываемая дремота едва доставляла ему время къ нужному для человѣка успокоенію.
   Лишь только утро свѣтлыя облака покрыло багряницею, поднялся безпокойный Гіамасбъ съ своего безсоннаго одра. Онъ нашелъ Ироя съ сынами своими въ приготовленіяхъ къ ратному позорищу, намѣренному быть съиграну въ присутствіи Везиря Гистаспоав. Короны изъ вѣтвей масличныхъ и лавровыя вѣнцы, были назначены награжденіемъ юному дворянству, имѣющему оказать величайшія опыты проворства или силы.
   По окончаніи сихъ подвиговъ, и по увѣнчаніи побѣдителей отъ примѣчательныхъ Герольдовъ, молодые Принцы удалились съ кроткимъ почтеніемъ; а Гіамасбъ оставшись наединѣ съ непобѣдимымъ воиномъ, началъ открывать вѣроломство свое слѣдующими словами:
   Хвала Каяхозрою, проистекшая въ потокѣ велерѣчія изъ твоихъ ревностныхъ устъ, о освободитель Иранскій, съ того времяни безпрестанно повторяется въ восхищенномъ моемъ слухѣ. Онъ по истиннѣ былъ великъ, и добродѣтели его превосходятъ всякое описаніе. Но ахъ! отрасли возвышенныя пальмы не могутъ достигнуть высоты и знаменитости отеческаго дерева, естьли они посажены въ худой землѣ. Молодый левъ не подражаетъ своимъ пещернымъ предкамъ, есть, ли хребетъ его нагбенъ подъ иго презрѣннаго вода. Такъ и мои жалобы не могутъ сочтены быть неправедными, когда народъ Иранскій воздыхаетъ о сказанномъ мнѣ неправосудіи, когда занявшіе мое мѣсто, кажется, сами неспособность свою ко оному признаютъ. Внимай! Логоразвъ ведетъ жизнь свою, какъ пустынникъ въ башняхъ Баякскихъ, и сынъ его, Государь народовъ, Монархъ, коему я служу, и коего почитать желаю, проживаетъ юношество свое въ гордомъ уединеніи, скрываетъ себя отъ очей подданныхъ, и считаетъ оныхъ за недостойныхъ взирать на его величественное сіяніе.
   Тамо выдумываетъ онъ въ своемъ неперемѣнномъ нравѣ отяготитеньнѣйшіе и лютые налоги, коихъ выполненіе и слѣдствія на меня упадаютъ. Выслушай, великомочный ратникъ! и не допусти великой душѣ твоей оскорбиться отъ словъ моихъ.
   Сердце мое проливало кровавыя капли, когда непристойныя повелѣнія возвѣщались чрезъ меня народу Иранскому. Грудь моя воспламенялась негодованіемъ, когда приказано провозвѣстникамъ отъ твоей области до вершинъ Кавказскихъ, объявить конечное низложеніе прежняго богослуженія. Я почитаю добродѣтели Зоростровы, и содержу ученіе его возвышеннымъ; но принужденіе и жестокость по всегда удалены были отъ души моей.
   Я предвидѣлъ, что твоя великая душа никогда не помирится оному; подъ видомъ уговорить тебя повиноваться царской волѣ, искалъ я свиданія съ тобою. Но днесь открою тебѣ истинное намѣреніе гласомъ чистосердечія.
   Иранцы мерзятъ тиранномъ; они признаютъ облегченіе своей бѣдности, доставляемое моими совѣтами, съ благодарностію. Они вѣдаютъ, что я строгость угнѣтенія часто уменшалъ съ опасностію собственнаго живота своего, и часто притуплялъ жестокость острія. Теперь ожидаютъ они рѣшенія истиннѣ, отъ коей ты, левъ храбрости, довольно наставленія имѣлъ, что право Логоразвово на корону сего великаго царства не постоитъ противу опыта правосудія, когда сынъ совершеннѣйшаго Монарха безсмертнаго Кайхозроя, въ состояніи носишь оное съ достоинствомъ.
   Открой любовь твою къ отцу сему твоихъ подданныхъ своею ко мнѣ склонностію. Скиптры и престолы будутъ твое награжденіе. Королевства и Княжества повергнутся къ стопамъ твоимъ. Одинъ ударъ браннаго меча твоего разсыплетъ воинства, могущія собраться къ защищенію мучителя.
   Хотя грудь Рустемова надмѣвалась презрѣніемъ къ дерзости измѣнника; но законы гостепріимства воспрещали ему, возложить на него бремя чувствительности, тяготящей его душу.
   Возвратись, коварный человѣкъ, сказалъ онъ, возвратись во дворецъ оскорбленнаго твоего Государя; исправь тамъ покорностію и раскаяніемъ преступническія злости твоего правленія. Законы, которыхъ Рустемъ преступать не можетъ, не дозволяютъ ему послать тебя въ Гератъ окованнаго въ цѣпяхъ; но знай, что сіе копіе, коимъ я днесь потрясаю, и коего тѣнь одна наполняешь уже душу твою трепетомъ, подлость и измѣну можетъ наказать во всѣхъ предѣлахъ, гдѣ только обитаютъ сіи чудовища.
   Возврати угнѣтеннымъ Иранцамъ, которыхъ ты подъ имянемъ добраго, но неосмотрительнаго Монарха, имѣющаго злаго Совѣтника, гонишь первую свободу тѣла и духа, или ожидай отъ моей силы поносныя казни. -- Иди, возврищайся. Не осмѣливайся мнѣ больше говорить о родствѣ съ Кайхозроемъ. Онъ самъ не призналъ бы тебя своимъ сыномъ. Не однократно такъ отзывался онъ о тебѣ, когда злые плоды начинали произрастать съ вреднаго дерева твоихъ развращенныхъ склонностей. Никогда не дозволю я, чтобъ имя моего друга поносилось твоимъ мнимымъ правомъ. Змѣй пустынный родилъ тебя; ты не можешь требовать инаго наслѣдія, кромѣ колодъ и вертеповъ. Но естьли бы я и могъ быть согласенъ, что ты не заслужилъ быть изключенъ отъ престола: то выборъ народный пресѣкъ уже твое право. Владѣтель избранный голосами, долженъ подкрѣпляться на престолѣ копіемъ Рустемовымъ.
   Сказавъ сіе разгнѣванный Ирой, оставилъ вѣроломнаго Гіамасба, подобно раненаго стрѣлою ловчею тигра. Ярость и досада удушали его, и отчаянное сердце его не вмѣщало кромѣ вспыльчивости и насилія. Но онъ страшился гнѣва Цаблестанцовъ, коихъ и слова одни раздробили бы въ пыль его. Онъ созвалъ своихъ послѣдователей, и съ кипящею въ жилахъ свирѣпостію и мщеніемъ, возвратился къ Герату.
   По прибытіи своемъ нашелъ онъ уединеннаго Царя въ прежнихъ покойныхъ упражненіяхъ, и въ томъ же округѣ недѣятельныхъ утѣхъ вертящагося. Зороастръ вкрадчивымъ велерѣчіемъ своимъ оковалъ сердце Монаршее, и въ отсутствіи Гіамасба владѣлъ царствомъ съ безпредѣльною вольностію.
   Сему обманщику разсказалъ измѣнникъ, какъ не удалось ему при дворѣ Рустема, и открылъ ему вознамѣренія свои о принятіи отчаянныхъ средствъ, тою или иною лютостію здѣлать въ столицѣ возмущеніе, свергнуть Гистаспа съ престола и самому сѣсть на оный; при чѣмъ своему помощнику обѣщалъ неисчетныя сокровища, богатѣйшее Сатрапство [Губернія] изъ всего Ирана, титло Пророка и обоженіе отъ своихъ обманутыхъ подданныхъ.
   Между тѣмъ Ирой Цаблестаисній опасаясь, чтобъ Гіамасбъ не воздвигъ возмущенія въ стѣнахъ Гератскихъ, послалъ сына своего Цалцера съ отборною толпою молодыхъ ратниковъ, и наставилъ онаго, представить неосторожному Царю его опасность, открыть честолюбіе его Министра, и совѣтовать не держать болѣе въ нѣдрахъ своихъ двоихъ наполненныхъ ядомъ зміевъ.
   Принцъ увеселялся воображеніемъ, что проѣзжать будетъ сквозь неизвѣстныя еще ему земли, и при дворѣ Гистасповомъ пріобрѣтетъ знаменитость своими совершенствами. Онъ принялъ повелѣніе съ очами блистающими радостію. Простился нѣжно съ своею любви достойною сестрою, надѣясь, что печаль ея продолжается отъ утраты любимой птицы, H обѣщая ей приложить всю прилѣжность, въ полученію убѣгшаго болтуна. Перизада, прощаясь съ нимъ, пролила нѣжныя слезы, мало помышляя о томъ, скоро ли оставить она сама дворецъ родительской, и которое пріуготовилъ уже ей ужасъ рукою судьбины.
   Цалцеръ пробѣгалъ на своемъ быстромъ конѣ горы и долы; пять сотъ отважныхъ мужей послѣдовали ему. Такъ провождаетъ орла стадо пернатыхъ его данниковъ {Повѣствуютъ, что орлу хищныя птицы отдаютъ дань изъ своей добычи, а особенно примѣтно оное въ скопахъ, которые уловя большую рыбу, летаютъ и кричатъ; увидяжъ орла приближаются къ нему, и бросаютъ ему подать сію, которую оный подхватываетъ.}. Ночью шествовалъ онъ подобно звѣздѣ небесной, и въ полуденный жаръ принималъ отдыхновеніе, подъ сѣнію разбитыхъ при потокахъ водъ шатровъ.
   Напослѣдокъ показались глазамъ его блистающія башни столичнаго города, и при повторяемыхъ восклицаніяхъ чудящейся черни въѣзжалъ онъ во оный.
   Какъ осторожности Везирской никакое таинство не могло быть долго скрытно: то изшелъ онъ на встрѣчу сыну Рустемову, котораго дѣло познавалъ уже по чертамъ разгнѣвавшагося отца его. Онъ ввелъ Принца, хотя сей и не охотно слѣдовалъ, въ домъ свой, и расточалъ собранныя въ сокровищницѣ своей богатства на великолѣпное угощеніе храбраго сего юноши. Легко было выдумать причины отсрочекъ допуска его къ Царю, и жилище Везирское доставляло толь отмѣнныя забавы, что Цалцеръ почти начиналъ повелѣнія Государя и родителя своего погружать въ потокъ забвенія.
   Съ каждымъ утромъ находилъ Гіамасбъ новое извиненіе, для чего не представляетъ своего свѣтлѣйшаго гостя предъ престолѣ величества. Принцъ допускалъ себя связывать краснорѣчію того, на коего имѣлъ принесть жалобы, и по котораго рабскимъ себѣ услужливостямъ, по малу начиналъ выслушивать съ удовольствіемъ, и почитать его не праведно, обвиняемымъ.
   Въ сіе время, какъ уже сказано, прекрасная Перизада, оставила домъ родителя своего, и въ провожденіи преизящнаго Сагеба прибыла въ Карецмъ. Toль печальное повѣствованіе не должно быти повторяемо; то только слѣдуетъ упомянуть, что Гіамасбъ, трепещущій отъ неудачливо текущихъ своихъ происковъ, узналъ съ восхищеніемъ обстоятельное произшествіе сего дѣла. Прилѣжные его лазутчики изображали заточеніе Перизадино живѣйшими красками, и поступокъ Церира поносили горчайшими словами.
   Льстивый искуситель въ тоже мгновеніе сообщилъ о семъ брату оскорбленной Принцессы, и пораженіе онаго превышалось только гнѣвомъ его и бѣшенствомъ. Везирь воспламенялъ гнѣвъ его отъ часу болѣе, и изливалъ масло злобныхъ умысловъ своихъ въ огнь страстей его. Онъ представлялъ ему необходимость, мстить за честь сестры своей, и легкость покорить Церира, несогласіемъ своимъ съ Сагебомъ предоставленнаго врожденной дерзости своей и безразсудству. Онъ распространился въ причинахъ, по кототымъ Карецмяне должны жаловаться на Короля, коего неистовства безпрестанно повергаютъ ихъ въ пагубныя войны. И словомъ, обѣщалъ Цалцеру торжественно, подкрѣплять его въ его правахъ, предпріемлемыхъ по толь приличнымъ основаніямъ, къ завоеванію Королевства обидчикова.
   Имя побѣдителя, представленіе о Королевствѣ наполняло любочестнаго юношу радостнымъ безпокойствомъ. Онъ воздыхалъ о Перизадиномъ освобожденіи, и былъ столь жаждущъ въ битвѣ, какъ левъ Гиланскій. Посольство его къ Гистаспу, и повелѣнія Рустемовы увяли въ его памяти, подобно какъ сорванная съ зеленаго стебля своего роза, и онъ далъ неустрашимой стражи тѣла своего непосредственный приказъ, послѣдовать за его знамемъ на оскорбителя его рода.
   Но Гіамазбъ въ мгновеніе остановилъ сей жаръ, представя ему, что сила его слаба для таковаго предпріятія, и обѣщало ему надежднѣйшую помощь отъ разбойниковъ Ширванскихъ и Дагестанскихъ. Отъ сихъ неукротимыхъ грабителей, которые и прежде были уже страшны Карецмянамъ, и которыхъ сей Везирь при впаденіи Короли Дилемскаго самъ поощрилъ пристать ко оному.
   Онъ препоручилъ начальнику разбойниковъ Принца Цаблестанскаго, который съ неистовымъ жаромъ оставилъ Гератъ, направилъ путь свой въ горы, подкрѣпился тамъ войскомъ смѣлыхъ хищниковъ, вступилъ въ Карецмъ, и приближался къ замку, въ которомъ была заперта Перизада. Чрезъ сіе приключилъ онъ прекрасной сестрѣ своей новыя истоки слезъ; ибо горящъ отмщеніемъ, прибылъ въ самыя тѣ минуты, когда раскаявшаяся любовь готова была исцѣлить раны прежнія скорьби.
   Злый Везирь не успѣвъ отвратить грозящую ему непогоду удаленіемъ Цалцера, и при томъ достигнувъ намѣренія своего о впутаніи Церира въ опасную войну, уговорился съ товарищемъ своимъ Зороастромъ о мѣрахъ къ сверженію Гистаспа съ престола. Народъ Иранскій, обманутый налогами правителя, приписывалъ оныя единственно Государю, взволновался, и готовъ былъ къ перемѣнѣ, а подкупленное золотомъ Гіамасбовымъ войско заговорилось, возложишь на его голову корону.
   Хотя все было готово къ бунту; но требовалось каковаго нибудь виду къ начатію возмущенія, или лучше сказать, надобенъ былъ одинъ изъ тѣхъ случаевъ, кои собранное скопище разгорячаютъ, и разрываютъ поясъ нетерпѣливости. Злоба Зороастрова, которыя пронырство и лесть съ нѣсколькаго времяни достигла господства надъ Гистаспомъ, примѣтила то вскорѣ.
   Молодый Асфендіаръ, коего младенческія улыбки радовали сердце любви достойныя Кенаіи и славу зрѣлыхъ лѣтъ его предзнаменующими казались, былъ предопредѣленъ жертвою сего мрачнаго предательства. Искуситель уговорилъ легковѣрнаго Царя, что онъ какъ по небесному вліянію, такъ и изъ наблюденія звѣздъ предвидитъ отъ жестокаго духа Царевича сего великія опасности для царства, кои не могутъ пройти инако, развѣ будетъ онъ запертъ въ мѣдную башню и проведетъ уединенную и отъ честолюбія удаленную жизнь.
   Слѣдственно прекрасный младенецъ взятъ былъ съ колѣнъ печальныя родительницы, и пронесенъ сквозь ропщущій, и о судьбѣ невиннаго дитяти болѣе собственныя огорченный народъ, въ плачевную свою темницу.
   Едва вечеръ, распространилъ по холмамъ свое свое покрывало, собралось множество вооруженныхъ копіями и саблями округъ башни, требовали освобожденія Асфендіару, и напали яростно на царскую стражу.
   Городъ въ одно мгновеніе сталъ позорищемъ опустошенія, и проклятіями противу мнимаго тиранна наполненный вопль,
   Сынъ единогласенъ повсюду, и прерывался только словами: Спасеніе Гіамасбу, сыну Хозроеву, праведному владѣтелю Иранскому! Начальники бунтовщиковъ представили Везиря народу, украсили чело его царскою повязкою, и ввели во дворецъ.
   Сей неожидаемый ударъ возбудилъ Гпстаспа отъ засыпленял; но нашедъ себя оставленна служителями и стражею своею, усмотрѣлъ, что безполезна уже отчаянная бодрость, и убѣжалъ потайными дверьми переодѣтый въ платье разнощика. Вышедъ за предѣлы города, направилъ гонимыя свои шаги въ Балкъ, гдѣ родитель его давно уже обиталъ въ безопасномъ уединеніи.
   Всю ночь пропитался онъ по лѣсамъ и пустынямъ съ пронзеннымъ отъ ужаса Сердцемъ, по утру слышалъ раздающуюся по долинамъ молву о своемъ паденіи, и чрезъ осторожное развѣдываніе о причинахъ возмущенія позналъ, какія жестокости производились подъ его имянемъ.
   Подобно спящему по среди лестнаго сновидѣнія возбужденному лучами возвращающагося солнца, раскаивался Гистаспъ тронутый гласомъ истинны, но поздно, о своемъ неосмотрѣніи. Бремя скорьби умножилось ему новою тягостію. Пришедъ въ Балкъ, увѣдалъ онъ, что Аргіасбъ измѣннически миръ нарушилъ, взялъ сей городъ, и тѣмъ подалъ причину душѣ почтеннаго Логоразва убѣжать изъ земнаго ея жилища.
   Тогда не осталось уже неутѣшному духу его никакой надежды. Онъ слышалъ въ каждомъ городѣ, что голова его поставлена въ цѣну неисчислимую золота хотя прежняя уединенная жизнь его дѣлала незнакомымъ, и служила теперь къ безопасности дней его, но изъ собственнаго бѣдственнаго опыта научился онъ, что безчисленный противности ожидаютъ Монарха, удалившагося отъ кормила правленія государственнаго, и предоставляющаго свою и народа своего безопасность рукамъ невѣрности и честолюбія.
   Съ таковыми разсужденіями, и вознамѣреніями впредь имѣть совсѣмъ иное расположеніе, естьли небо опять доставитъ его на престолъ, провождалъ царскій странственникъ дни свои въ пещерахъ и лѣсахъ, а ночи продолженіемъ пути къ своему брату, коего обстоятельства ему были несвѣдомы, и на коего любовь онъ полагался. Онъ не помышлялъ, чтобъ тамъ рачительная злоба, изгнавшая его изъ собственнаго государства, нашла средство лишить его толь естественнаго прибѣжища, и что, по елику многія пути ведутъ въ бездну погибели, Цериръ могъ быть сверженъ такъ же по своей горячности, какъ онъ по нерадивости.
   Нечаянными противностьми понуренный умъ, спутывается въ мрачности мыслей своихъ, одна другой послѣдующихъ. Укоренія, кои долженъ дѣлать самъ себѣ, и кои угнѣтаютъ жесточае цѣпей, опровергаютъ самое мужество. Сіе было съ Гистаспомъ, укротившимъ чрезъ разумъ свой нѣкогда скопище разбойниковъ, вознесшихъ на грудь его кинжалы, и непрестерпѣвшимъ того; но днесь уже онѣ не въ состояніи не токмо употреблять разсужденія свои, но ниже доставало ему обыкновеннаго мужества, и каждый шорохъ листа считалъ онъ гонящимися безчеловѣчными убійцами.
   Главная причина грусти его была та, что не имѣлъ онъ оружія. Онъ шествовалъ стезею осторожности и страха, и слѣдственно путь его былъ ему длиннѣе и огорчительнѣе, нежели былъ въ самомъ дѣлѣ. Онъ искалъ защиты отъ глада у милостивыхъ древесъ, коихъ навислыя вѣтви предлагали ему вкусныя даянія; у плодоносной земли, которая не бывъ воздѣлываема, различныя преизящныя травы и корни представляла, и у тысячи щедрыхъ чистѣйшихъ источниковъ, кои казались ожидающими приближенія утомленаго странственника.
   Съ начала дивился Гистапъ несказанно, нашедъ такое изобиліе истинныхъ богатствъ въ толь уединенномъ мѣстѣ, когда онъ въ большей части обитаемыхъ мѣстъ, около столичнаго города не видалъ, кромѣ замѣченныхъ перстомъ опустошенія; наконецъ усмотрѣлъ, что поврежденное человѣческое правленіе всѣ доброе, назначенное ему природою, превращаетъ, и очень часто вредитъ.
   Въ одно утро удалившись въ густый лѣсъ, дабы благосклонную закрыту ночи замѣнить мрачною онаго тѣнію, изшелъ онъ совершенное вооруженіе, лѣжащее между тѣлъ двоихъ молодыхъ людей, коихъ лица и въ мертвыхъ чертахъ изображали впечатлѣніе зависти и корыстолюбія, которое, какъ чаятельно въ послѣднія мгновенія ихъ одушевляло. Раны ихъ подтверждали сіе упованіе.
   При семъ плачевномъ видѣ пролилъ Гистаспъ слезы состраданія надъ оными невластными жертвами человѣческаго безумія, которое отъ хотѣнія пріобрѣтенія, часто прежде наслажденія онымъ всего лишаетъ. Онъ покрылъ бѣдныя останки прутьями и терніемъ, дабы сберечь оныя отъ снѣденія дикихъ звѣрей; потомъ взялъ предметъ ихъ брани, яко пріятный подарокъ себѣ, облекся въ блистательную сталь, и продолжалъ поспѣшно путь свой, и не скрывалъ уже себя болѣе отъ благодѣянія, кое небесное свѣтило отъ престола своего сіянія всюду простираетъ
   Уже видѣлъ онъ съ вершинъ высокихъ горъ катящіяся струи Геона, и надѣялся уже достигнуть желаемаго прибѣжища, какъ въ долинѣ усмотрѣлъ двоихъ ратниковъ, неровный бой производящихъ. Одинъ изъ нихъ, нѣсколькихъ невольниковъ при себѣ имѣющій, не стыдился обращать выгоды сіи противу своего непріятеля и трусливѣйшимъ образомъ; другой многочастнымъ ударамъ противу поставлялъ только мужество свое и постоянство, что наполняло сердце Гистаслово удивленіемъ, и оживляло въ немъ всѣ искры врожденнаго великодушія.
   Изгнанный Монархъ забылъ опасность, что можетъ открытъ быть. Нужное движеніе, производимое добродѣтелью, побудило его съ праведнымъ гнѣвомъ, заслуживаемымъ къ подлодушію, бѣжать къ нападаемому воину, разсыпать толпу подлыхъ его утѣснителей, и въ сіе мгновеніе видѣлъ онъ непріятеля его побѣжденна и обезоруженна, который трепеталъ въ рукахъ его, подобно агнцу въ крѣпкихъ лапахъ льва.
   Въ сію минуту выскочила изъ за-деревъ пригожая и дрожащая дѣвица, бросилась предъ побѣдителемъ на колѣни, и вопіяла;
   Ахъ! пощади его, пощади! не марай дражайшія руки кровію; сіи руки, кои я съ восхитительною нѣжностію лобзати желаю. Онъ только по принужденію супругъ мой: позволь сему имяни, на которое я не дала еще моего согласія, по крайней мѣрѣ спасти жизнь ему. Отпусти его, и удержи меня, какъ вѣрную спутницу при себѣ, которая желаетъ принимать во всѣхъ судьбахъ твоихъ участіе.
   Встань сказалъ храбрый къ своей опредѣленной жертвѣ, и благодари любезнымъ устамъ, исходатайствовавшимъ тебѣ милостивый приговорѣ.
   Лучше, сказалъ побѣжденный, да буду я въ часть тысячекратной смерьти, чѣмъ подвергну себя сраму. Коли, вонзай кинжалѣ свой въ грудь мою, и когда я отъ твоего неправеднаго сердца не могу ожидать, кромѣ постыдныхъ встрѣчъ, то прилагай преступленіе къ преступленію, и мщеніе небесное вооружи сильнѣйшую руку моей страшнымъ перуномъ, чтобы на конецъ она тебя раздробила.
   Отъ сихъ угрозныхъ словъ благородный ратникъ казался издыхающимъ пламя сквозь личникъ шелома своего. Уже воздвигъ онъ страшную саблю на своего непокориваго врага, какъ вдругъ одумавшись, поостановился, и потомъ обратясь къ прекрасной испытательницѣ своей чести, сказалъ:
   О божество Души моей, имѣй сожалѣніе съ твоимъ нещастнымъ любовникомъ, который твои прелести долженъ оставить ненавистному совмѣстнику. Его упорное вознамѣреніе владѣть тобою, его теперишнее отчаяніе, суть твоя безопасность; сего довольно мнѣ. Я не могу лишить его сокровища, кое числитъ онъ дороже жизни своей, которую ты ему испросила. Нѣтъ, помыслъ таковаго недостойнаго поступка на вѣки отравилъ бы мое ожиданное благоденствіе. Дозволь мнѣ, какъ и требуетъ сего истинное величество, простить ему, дерзость языка его и подлость защищенія, кое можетъ быть довольно извиняется безотвѣтнымъ моимъ на него нападеніемъ. Ахъ! я долженъ противу страсти поставить предразсужденіе, которое самаго меня привело въ изступленіе, за кои я не могу довольно претерпѣть. Я бѣгу отъ тебя. О естьли бы каждое мученіе, которое понесу отъ сей разлуки, приложило щастливый день къ твоей невинной жизни!
   Сказавъ сіе, удалился онъ поспѣшно. Гистаспъ послѣдовалъ ему, бывъ столькожъ тронутъ, какъ и онъ, хотя совсѣмъ по другой причинѣ. Оба они спѣшили въ лѣсъ коего зыблющіяся вѣтви при трогающемъ зрѣлищѣ, котораго они были свидѣтельми, являлись трепещущими. Тамъ Гиспаспъ открылъ личникъ шишака своего, и вскричалъ:
   О любезный братъ мой! мой возлюблен.--
   Больше не могъ онъ выговорить. Любовь и радость пресѣкли голосъ его въ объемлющихъ рукахъ Церира, въ котораго сердцѣ не осталось ни малѣйшаго восноминовенія воспріятаго прежде по видимому отъ Гистаспа оскорбленія. Взаимно нѣжный другъ о другѣ страхъ, былъ то, чѣмъ удержались братнія ихъ обниманія. Молчаніе и слезы были единственныя выраженія восхищенныхъ душъ ихъ. Напослѣдокъ Гистаспъ взглянувъ печально на брата своего, сказалъ:
   Не ужъ ли оба мы ниспали въ одинакую пропасть бѣдности? Здѣсь ли намъ долженствовало свидѣться?
   Нѣтъ, отвѣчалъ Цериръ; мы не можемъ быть нещастны, естьли опять соединены. При нашемъ послѣднемъ разлученіи были мы тѣмъ дѣйствительно. Корона, не можетъ замѣнить потерю братней любви, и я о своей не буду сожалѣть; естьли опять имѣю твое дружество, естьли нужна тебѣ жизнь моя, для отмщенія тебѣ оказанной несправедливости. Не давно свѣдалъ я, что дерзской измѣнникъ восталъ противу тебя; но не знаю о страшныхъ сего подробностяхъ. Я съ моей стороны сражался не съ мрачною злостію, а воевалъ противу самой добродѣтели, и къ вѣчному стыду моему побѣдилъ ее.
   Удалимся въ безопасное мѣсто, отвѣчалъ Гистаспъ, и тамо разскажемъ учиненныя нами погрѣшности, оплачемъ оныя, и естьли можно, поправимся.
   Они удалились по сему въ густѣйшую часть лѣса, гдѣ увидѣли малую хижину съ садомъ, окруженную высокимъ полисадникомъ и терновыми кустами обростшую.
   Оба великіе Монарха Азіи, не могли взирать на сіе жилище, не имѣя въ томъ утѣшенія. Ихъ раззолоченные дворцы, ихъ пріятныя гульбища, не столь привлекали въ себѣ взоры ихъ, какъ сія соломой покрытая хижина, и сія дикая роща: ибо желаніе, слѣдственно и истинная нужда толь крѣпко сообщены съ недостаткомъ, что не возможно изобилію, одну отмѣнить, и другое удержать.
   Въ томъ, какъ Гистаспъ и Цериръ съ любопытнымъ ожиданіемъ примѣчали желаемое ими уединеніе, таково ли пусто внутри, какъ казалось съ наружи, услышали они въ тонкихъ оныхъ стѣнахъ раздавиться жалобы. Они сдѣлали потому проломъ въ подгнившемъ заборѣ, и нашли въ хижинѣ престарелаго мужа, простертаго на голой землѣ въ видѣ краснѣйшей горести. Одна рука его поддерживала трясущуюся его голову, а другая держанъ исторженныя ею его волосы, подобныя снѣгу. При торопномъ входѣ Государей обратилъ онъ на нихъ смятенные взоры; но едва увидѣлъ Гистаспа, палъ онъ въ движеніи, превосходящемъ силы его, и кричалъ:
   О чудовище, къ погибели моей рожденное! ты возвращается, чтобъ совершить оную? Не довольно ли тебѣ было лишить меня единственнаго моего сокровища, слѣдственно и жизни моей? Должно ли тебѣ послѣднія мгновенія мои еще огорчать, и принуждать меня, поносить силу, могущую продолжить по смерти моей мученія, кои приключилъ ты мнѣ злобно?
   Онъ продолжилъ бы сей голосъ; но Гистаспъ былъ очень тронутъ, чтобъ могъ больше оный вытерпѣть. Онъ поднялъ свой личникъ, и сказалъ:
   Разсмотри меня лучше, нещастный человѣкъ, и тогда считай меня причинителемъ твоей печали, въ коей сердце мое истинное пріемлетъ участіе, и горитъ желаніемъ оную уменьшить.
   Ахъ прости меня, отвѣчалъ пристыженный незнакомый, прости мое заблужденіе- Сладкіе разговоры твои, страшное величество вида твоего, не имѣютъ ни малаго сходства съ дикими взглядами и обманчивыми усмѣшками моего лютаго врага. Оружіе твое обмануло меня, и еще я по оному въ нерѣшимости. О естьли ты имѣешь жалость съ слабостію лѣтъ моихъ и оставленнаго состояніе, скажи мнѣ, скажи, сія сталь всегда ли въ твоихъ рукахъ была, или случаемъ во оныя досталась? Гистаспъ на толь усильную прозьбу отвѣтствовалъ ему самую правду, коя была ядовитыми стрѣлами для сердца нещастнаго слушателя. Онъ поднялъ орошенныя глаза свои на небо и сказалъ.
   О провидѣніе? коего судьбамъ я покориться долженъ, уловило ли ты искусителя въ собственныхъ его сѣтяхъ? Не не должно глубочае входить въ ужасъ праведниго твоего опредѣленія; уже довольно ты мнѣ оное открыло. И вы, сострадательные ратники! продолжалъ онъ съ вкорененными чертами жестокаго отчаянія, внимайте словамъ бѣднаго отца, и сообщите плачевную судьбу его въ лѣтописи ужасностей.
   Я имѣлъ двоихъ сыновъ. Когда смерть возлюбленной супруги моей подала случай набрать мнѣ сіе уединенное убѣжище, я уповалъ, что сіи нѣжныя, родительскою любовію наблюдаемыя насажденія, приклонятся здѣсь подъ порядокъ природы, и удалилъ ихъ для того отъ развращающаго общества съ возможнымъ попеченіемъ и осторожностію. Времяпровожденіе ихъ дѣтства, невинныя забавы ихъ юношества нагрѣвали кровь мою новою жизнію; но не льзя уже воззвать пріятные часы изъ пропасти вѣчности. Должны ли послѣдующія имъ страшныя минуты истребить ихъ напоминовеніе?
   Сіяющее солнце уже троекратно въ обыкновенномъ своемъ теченіи удалялось отъ развращенныхъ человѣкъ стыдяся, какъ по нещастію, отряженный Гіамасбовъ, открылъ мою пустыню. Онъ просилъ о покровѣ страннопріимства, и я дозволилъ ему не безъ негодованія. Мы сидѣли за столомъ умѣренности, который веселостью хотѣли учинить пріятнымъ; но сіе не надолго продлилось, и боязненныя предчувствія впали во мои мысли. Я видѣлъ обманъ въ очахъ гостя моего, и вѣроломство въ ласканіяхъ, которыя сказывалъ онъ словамъ моимъ, кои не примѣчая словъ его, утѣшались только блистающею его бронею. Сей лютый волкъ понялъ нещастную склонность ихъ, и тотчасъ наострилъ когти суроваго своего краснорѣчія противу невинныхъ моихъ агнцовъ. Юноши, сказалъ онъ, вы кажетеся удивляющимися моему опасному снаряду: послѣдуйте за мною, и я постараюсь, чтобъ было въ вашей волѣ одѣться въ подобное украшеніе. Новый Монархъ Иранскій, который есть неизчерпаемый источникъ милости и щедротъ, проліетъ на васъ рѣки даянія, и пожалуетъ вамъ равное вооруженіе, которое вы можете промѣнять съ первымъ убіеннымъ вами человѣкомъ, имѣющимъ на себѣ лучшее.
   Я видѣлъ впечатлѣніе, дѣлаемое въ неосторожныхъ робятишкахъ сею искусительною рѣчью, и говорилъ голосомъ измѣняющимся онъ гнѣва и робости. Оставь шутки, причиняющія скорбь отцу чувствительному; ибо не возможно, чтобъ въ правду желалъ ты нарушишь законъ страннопріимства, и лишить меня сыновъ моихъ? Но и они не согласятся къ толь неестественнымъ дѣйствіямъ.
   Чтожъ ты съ ними дѣлать задумалъ? отвѣчалъ онъ холодно. Не живыхъ ли ты ихъ хочешь погресть въ открытомъ гробѣ? Я предлагаю имъ чести, богатства, кои свѣтъ почитаетъ дорого. Я не принуждаю воли ихъ; пусть сами они изберутъ.
   Нашъ выборъ совершенъ, вскричали они оба: естьлибъ мы только увѣрены были, что получимъ вооруженіе, подо подобное твоему, то готовы за тобою слѣдовать.
   Сіи въ рѣшительномъ звонѣ произнесенныя слова, исчерпали мое терпѣніе. Позорный сообщникъ неправеднаго владѣтеля, сказалъ я, не думаешь ли ты, чтобъ преступленія твоего Государя, коего ты превозносишь, не были мнѣ свѣдомы? Я не такъ вовсе удаленъ отъ свѣта, что бы ни чего не слыхалъ о томъ. Естьлибъ и нужда меня не побуждала ходить въ сосѣдственныя деревни; тобъ и звѣри лѣсные принесли во уши мои страшную вѣсть сію. Бѣдные Иранцы долго стенали подъ бичемъ, которымъ онъ старался отогнать ихъ отъ законнаго владетеля, и днесь пріемлетъ онъ притворную кротость, коя скрываетъ въ себѣ вреднѣйшій ядъ, нежели обнаженный мечь лютости. Но когда онъ желаетъ привлечь склонность нашу къ себѣ щастливою перемѣною своего состоянія, не должно ежу вмѣсто тиранства употреблять искушеніе. Тиранъ оковываетъ только тѣла, и подъ его угнѣтающимъ начальствомъ по меньшей мѣрѣ вкушаютъ подданные утѣшеніе, провождающее невинность: искуситель запутываетъ сердца въ тенеты оклеветанія, и дерзаетъ постыдное рабство называть вольностью.
   Свободны ли Вельможи Иранскіе, когда они по видимому не принуждены усиліемъ; но золотою цѣпью приведены къ несправедливости? Свободны ли мои дѣти, когда ты ихъ у престарѣлаго отца не силою вырываешь, но уговариваешь оставить онаго безпомощна въ когтяхъ отчаяніе? Свободенъ ли я, когда принужденъ висъ и себя проклинать, вмѣсто пролитія слезъ любви и состраданія о судьбѣ ихъ?
   Коварный тигръ приклонилъ внимательное ухо къ жестокимъ словамъ моимъ, чаятельно для того, чтобъ увѣдомить Гіамасба о расположеніи противу его подданныхъ, по чему и я получилъ бы надежду въ успѣхѣ, но вдругъ сей вскочилъ сказавъ:
   Ступайте, мои храбрые юноши! оставьте стараго враля; вамъ должно разумно поступать. Идите, и слѣдуйте за симъ украшеннымъ шишакомъ!
   Они встали, неблагодарные чады встали! Ахъ! ихъ отвороченные, едва только первымъ мохомъ покрытыя лица, покрыты были краскою преступленья. Я бросился въ передъ, охватилъ ихъ тонкія тѣла дрожащими моими руками. Можетъ бы воззвалъ я ихъ къ должности; но варваръ повергъ меня ударомъ жезла своего. Новая горячность, разлитая истиннымъ гнѣвомъ въ крови моей, возвратила меня къ жизни. Вознамѣренъ слѣдовать стопамъ неистовыхъ дѣтей моихъ, бѣжалъ я къ дверямъ моей огороды, но нашелъ оныя крѣпко заперты. При таковомъ послѣднемъ дѣйствіи безчеловѣчія рѣвелъ я подобно львицѣ, ищущей дикихъ чадъ своихъ, и впадшей въ сѣти ловцовъ.
   Когда ночь простерла мрачный свой покровъ, манилъ я воплемъ моимъ лѣсныхъ звѣрей, чтобъ пришли они разложать слабый оплотъ, противу ихъ устроенный. Они отвѣтствовали мнѣ страшнымъ вытьемъ; но страхъ или сожалѣніе удержало ихъ, и я долженъ бы умереть грызомый зубомъ бѣдности, естьлибъ сострадательное небо не послало ихъ, удержать на нѣсколько пища скорбей и моей жизни.
   Сыновья мои воспріяли страшную мзду преступленія своего, и я уповаю, что казнь искусителя ихъ предшествовала тому. Можетъ ли моя не быть приближенна! Предъ страшнымъ судилищемъ, коему я предстану, принесу я жалобу и дамъ отвѣтъ о семъ ужасномъ сплетеніи!
   Не долженствовало ли мнѣ помыслить, что смертный ядъ не токмо теряетъ часть крѣпости своей, когда медлительно проливается въ жилы; но и въ шествіи своемъ можетъ удерживаться надлежащими противу ядами. Мнѣ надлежало бы ввѣренныхъ надзиранію моему юношей мало помалу научать опасностямъ отъ общества бывающимъ, мнѣ бы надлежало благовременно ихъ предостеречь. Но ахъ! предпріавъ неудачливое намѣреніе, разлучишь мнѣ съ свѣтомъ, слѣдовало сему токмо служила къ моимъ предопредѣленіямъ, чтобъ остеречь ихъ отъ тайно вскользающихъ пороковъ. Я не опасался, чтобъ явное насиліе, или обнаженное искушеніе могло дорваться въ прибѣжище невинности; ибо справедливый Логоразвъ владѣлъ тогда въ Иранѣ.
   По возшествіи Гистасповомъ на престолъ, такъ же неопасно мнѣ было въ моей пустынѣ. Кто бы не имѣлъ лестной надежды о Царевичѣ, которому Локманъ сообщилъ ученіе премудрости, коего юношество, блистающее чистымъ золотомъ добродѣтелей, вышло изъ горнила противностей? О! естьли бы вопль мой достигъ ушей его! естьли бы увидѣлъ онъ ужасъ, въ который повергла меня порочная его безпечность! онъ конечно бы остерегся. Естьли милосердое небо возведетъ его на престолъ по прежнему, повергать подданныхъ своихъ въ толикія горы нещастій; по меньшей мѣрѣ смерть моя можетъ бы могла быть полезна свѣту.
   Желаніе твое исполнилось, вскричалъ Гистаспъ, который не могъ болѣе удержаться. Взирай на твоего виновнаго, и о справедливости наказаннаго Государя, близъ тебя простертаго на колючихъ терніяхъ скорби, готоваго купно съ тобою погрузиться въ безднѣ отчаянія. Удержи его, хотя ты самъ на нещастномъ краю онаго стоить, то онъ замѣнитъ потерю сыновъ твоихъ, и будетъ любить и почитать тебя, какъ отца своего и благодѣтеля.
   Да, тебѣ я долженъ цѣлебнымъ свѣтомъ, разогнавшимъ тьму моего самолюбія. Теперь вижу я скрытое чудовище, въ коего власти былъ я толь долго. Истинное наимянованіе его упрямство, воображенная гордость, однакожъ оно называетъ себя постоянствомъ. Имъ былъ водимъ я, и былъ опредѣленъ къ мужескимъ упражненіямъ, остался въ женоприличномъ уединеніи. Оно дѣлало, что я презиралъ представленія истинны, противился склонностямъ состраданія, и открылъ сердце мое льстивнымъ измѣнникамъ. Но естьли сіе истинное признаніе моихъ заблужденій можетъ возвесть меня въ состояніе, и удовлетворить погрѣшности мои, то буду я взирать яко на первую должность мою тебѣ за несравненныя страданія твои доставлять всевозможныя отрады.
   Жестокое изумленіе изобразилось на чертахъ лица сего престарелаго мужа, до коль слушалъ онъ слова Гистасповы, напослѣдокъ сомкнулись слезящія очи его, и опустился онъ, по видимому, въ нечувстіе вѣчнаго сна.
   Въ томъ какъ печальный Монархъ оглядывался ища помощи, увидѣлъ онъ новаго зрителя сего плачевнаго позорища, и нашелъ въ немъ одного изъ двухъ невольниковъ, кои некогда по повелѣнію Ацимову привозили разбойникамъ за него выкупъ, который со дня его благополучія былъ знатно отъ него награжденъ; но о коего привязанности въ себѣ забылъ онъ во время всеобщей своей безпечности.
   Кецри, вскричалъ онъ, нарочно ли ты слѣдовалъ за мною въ сіе жилище слезъ, или провидѣніе направило сюда стопы твои?
   Должность моя, отвѣтствовалъ Кецри, провождать тебя по пути безпокойствъ и отягощеній, и мое первое попеченіе должно быть, успокоить приличное твое замѣшательство въ разсужденіи его предмета.
   Сказавъ сіе, приближился онъ къ жалости достойной жертвѣ родительскія любви, и чрезъ крѣпительный Еликсиръ доставилъ ему употребленіе чувствъ. Потомъ обратясь къ Государями, просилъ ихъ, тѣмъ же средствомъ цѣльбоносныхъ капель ободрить изчерпанныя жизненныя духи, и удалиться для покоя, обѣщая имъ при томъ, должность утѣшителя сохранить съ неутомленнымъ попеченіемъ.
   Гистаспъ и Цериръ ощущали лобзанія раскаянія безконечно мягчайшими, нежели пустыя угрызенія совѣсти. Они наутріе проснулись съ необыкновенною бодростію, которую Кецри пріумножилъ пріятною надеждою, почтеннаго хозяина ихъ возвратить къ жизни, и можетъ въ чѣмъ нибудь успокоить. Они удалились въ простой садъ, сѣли подъ кедромъ, коего сплетшіяся благовонныя вѣтви дѣлали естественную пріятную затѣнь, и Гистаспъ началъ говорить слѣдующее:
   Укоренія, произнесенныя противу меня гласомъ ужаса, предварили тебя столькожъ, какъ мое собственное признаніе истинны и нещастнаго источника приключившихся мнѣ злощастій. Теперь открой мнѣ ты паденіе свое разнымъ ли со мною причинамъ приписать долженъ, и еще оному безпредѣльною повѣренностію въ нѣжныя нѣдра брата твоего по малой мѣрѣ утѣшенія.
   По симъ ободрительнымъ рѣчамъ открылъ Цериръ уста замѣчательныя, и повѣствовавъ съ вѣрностью кривыя пути, коимъ слѣдовало уже нимъ перо сего писанія, и когда оставилъ его Гистсповъ ужасъ при объявленіи подложнаго письма, отвѣтствующаго на прозьбу помощи противу Дилемлянъ, кое было имянемъ его послано отъ Гіамасба, продолжалъ Цериръ приключеніе свое до мѣста, гдѣ остановилась повѣсть его, потомъ оканчивалъ въ живѣйшихъ выраженіяхъ, какія только дозволяло употребляти ему раскаяніе, слѣдующимъ образомъ:
   Я не могъ не благодарить Мелеки, и подаваемыя имъ мнѣ въ надлежащее время совѣты, хотя презиралъ истинныя причины его усердія; ибо сердце мое воздыхало по человѣкѣ, которяго я дѣйствительно высоко почиталъ, и думалъ благонадежно, что Перизадина невѣрность отвратитъ Сагеба отъ пользъ сея волшебницы, и первыя мои шаги направилъ къ жилищу его, окруженному стражею, и говорилъ ему:
   Смотри ты, ослѣпленно чистосердный человѣкѣ, виждь соборъ всѣхъ добродѣтелей" которыя ты много уважаешь, преображенный въ коварную и измѣнничествующую Женщину, которая употребляя въ пользу прежнюю мою склонность, искала слухъ мой ласкательнымъ гласомъ любви ложныя оглушить для звука оружія. Цалцеръ шествуетъ съ сильнымъ воинствомъ къ Цамакшару. Честолюбіе его возбудилось, и прикрыто личиною мщенія за мнимо терпящую Перизаду. Она обманула легковѣрную Ситару, и нашла средство, чрезъ сіе заманить меня въ сѣти своей злости, и мѣтила въ самое то мгновеніе въ мою погибель, когда видѣла слабое мое сердце склоннымъ къ возложенію тѣхъ цѣпей, которыя я низвергъ. Теперь называй сіе добродѣтелью, жертвовать таковому идолу твоею дочерью, твоею честью, и твоимъ другомъ.
   Нѣтъ, Государь, отвѣтствовалъ непокоривый Сагебъ; никогда не пожертвую а оныхъ: совершеннѣйшій предметъ, сильнѣйшія страсти, величайшія корысти, не могутъ меня къ тому принудить. Всегда буду я нѣжный, но непредразсудками объятый родитель. Я охраню честь мою дѣяніями праведными, и докажу вѣрность мою въ дружествѣ, когда свѣчу истинны буду безпрестанно держать предъ очами моего друга.
   Прости, потому воображенію моему, естьли а утверждаю, что ты обманывается въ мнѣніи своемъ о Перизадѣ. Можно ли марать чистыя голубиныя ея перья чернымъ пухомъ ворона? Можетъ ли чистая и благородная душа употреблять подлыя хитрости и порочныя обманы? Безъ сумнѣнія неукротимый гласъ молвы возвѣстилъ Цалцеру причиняемую сестрѣ его несправедливость, и его извинительная жажда къ мщенію, есть единственное основаніе къ оклеветанію нещастной Принцессы, когда она можетъ быть и въ сей часъ удерживаетъ руку разгнѣваннаго своего брата.
   Но да не потеряемъ времяни въ пустыхъ чаяніяхъ, когда предстоящая опасность зоветъ насъ въ дѣйствіямъ. Хочешь ли ты неготовыхъ подданныхъ Своихъ предоставить смерти или неволи, противясь исполненіи повелѣваемому долгомъ справедливости? Хочешь ли ты въ осажденномъ городѣ ожидать новой милости съ небесъ, которыя оскопляешь своею ненавистію? О дозволь человѣку, по твоей волѣ оставившему сѣнь благословеннаго покоя, невидать сихъ нещастныхъ дней! Не допусти невинный его къ согласнымъ звонамъ порядка пріобыкши слухъ быть проницаемъ страшными звуки проклятія твоей несправедливости! Не опредѣляй сердца его къ лютому сраженію между нѣжности къ тебѣ и своей природной склонности къ справедливости.
   Съ радостію предлагаю я тебѣ въ жертву жизнь мою, но не допущу жизнь другихъ бытъ пресѣченну мечемъ несправедливости: по сему припадая къ ногамъ твоимъ прошу, позволь мнѣ должности, кои я своеохотно возложилъ на себя, исполнить такъ, какъ требуетъ общая наша честь и спокойство. Дозволь мнѣ поспѣшить въ Цалерово ополченіе, и чрезъ щастливое примиреніе укротить волнущійся Океянъ брани, а при томъ учинить тебя владѣтелемъ всѣхъ совершенствъ, какія только могла соединить природа въ единой женщинѣ; ибо благополучіе твое должно быть истинною и драгоцѣннѣйшею мздою моего усердія.
   Могу ли я изобразить тебѣ, возлюбленный братъ, впечатлѣніе, которое трогающія слова, убѣдительное расположеніе, и нѣжные слезы Сагебовы во мнѣ произвели? Я поднялъ его, прижалъ къ груди моей, вдыхалъ, какъ мнѣ казалось въ объятіяхъ его свободнѣйшій воздухѣ: и равно какъ бы благоуханіе добродѣтелей его свой животворный пиръ вливали въ мое сердце; но вскочившая въ ту комнату Цулика, возбудила меня изъ моего щастливаго восторга, И обратила меня къ нападеніямъ моихъ безразсудныхъ страстей.
   Избавь меня, возлюбленный Государь, вскричала она, бросясь къ ногамъ моимъ, избавь меня отъ мучительницы Гулруцы, которая обнадеживаетъ, что меня чрезъ нѣсколько мгновеній сочетаютъ съ Елихомъ, потому что ты покорясь Цалцеру, долженъ будешь отъ его угрожающей руки принять струганную сестру его. Я на обѣщаніе твое не дѣлаю требованія. Нѣтъ, Боже избавь, чтобъ ты для злощастной Цулики низшелъ съ престола; но за чемъ опредѣляютъ, что отдала я иному склонность свою, когда честь быть Королевою Карецмскою, не можетъ уже быть моимъ жребіемъ? Не обѣщала ли я, что мое сердце всегда будетъ тебѣ надлежать, когда ты на моихъ трепещущихъ устахъ тѣже произносилъ клятвы? За чемъ не дозволяютъ мнѣ взять послѣднее горестнѣйшее прощеніе?
   О! мы не разлучимся, вскричалъ я, прижавъ любви достойную и невинную дѣвицу къ сердцу моему. Гулруца, Цалцеръ и Перизада пусть бѣсятся отъ любви нашей, но ничто.-- --
   Удержись, заблуждшій Король, пресѣкъ рѣчь мою Сагебъ, и вырвалъ дочь свою съ движеніемъ, мало пристойнымъ должности и разуму своему, изъ рукъ моихъ; удержись, и не допускай твоему безстыдному языку подавать свидѣтельства порочныхъ паденій твоего непостояннаго нрава. А ты, дерзкая дѣвка, продолжалъ онъ, оттолкнувъ ее жестоко рукою, удались, и не принудь меня проклясть простоту твою, которая постыднѣе тончайшей злости.
   Отъ сей встрѣчи отступила назадъ Нулика съ ужасомъ, и искала прибѣжища въ нѣдрахъ нѣжныя послѣдующей за нею родительницы своей. Во мнѣ огнь гнѣва разорилъ послѣднія слѣды чувствованія, возбужденнаго прежде во мнѣ Сахебомъ. Съ яростнымъ взоромъ обратясь къ нему, сказалъ я:
   Голова твоя, измѣнникъ, залогъ мнѣ сего неоцѣненнаго сокровища; я оставляю его въ рукахъ твоихъ, пока приведу въ неопасность жилище любви моей, и дерзкаго непріятеля, отъ коего имяни содрогается душа твоя, прогоню. Останься въ стѣнахъ своихъ, робкій, которыя -- обѣщаю сіе тебѣ -- окружу крѣпкимъ воинствомъ. Не долго замедлится, и признаешся ты, что сынъ Логоразвовъ не мало не требовалъ твоей помощи, когда пришелъ взглянуть на низкое твое состояніе.
   Я вижу, возлюбленный мой Гистаспъ, что ты скоропостижнымъ перемѣнамъ души моей внѣ себя отъ изумленія. Они самому мнѣ непонятны, и отъ ненавистнаго оныхъ припоминовенія объемлетъ меня страшный трепетъ. Да, неукротимыя волны бурливаго моря, жесткость вихря, опровергающаго противящіяся ему каменныя горы, суть слабое начертаніе мыслей моихъ, и поступокъ въ крайностныя часы оные. Я горѣлъ отъ гнѣва на Сагеба и отъ любви къ Цуликѣ. Негодованіе кипѣло въ жилахъ моихъ, когда помышлялъ я о безстыдномъ непріятелѣ, осадившемъ столицу мою. Помуренныя лица моихъ подданныхъ растопляли жалостію сердце мое.
   Какъ могло избавить меня только отчаянное защищенье, то не преставалъ я уговариваніями и примѣромъ ободрять малое число воиновъ, бывшихъ въ городѣ. Денно и ночно дѣлали мы вылазки изъ осажденныхъ воротъ нашихъ, и подобно отборному стаду львовъ, наступали на неисчисленное скопище слабѣйшихъ звѣрей, и возвращались не безъ доказательства, что множество не можетъ сражаться съ храбростію; ибо, хотя Цалцеръ былъ противникъ непренебрегаемый, но разбойническое войско не и подкрѣпляло его мужества.
   Судьба опредѣлила мнѣ быть побѣжденну страшнѣйшимъ непріятелемъ, котораго ярость я не старался приводить въ робость, который престолъ мой оковалъ гвоздями безпокойства, и низвергъ меня напослѣдокъ со онаго въ прахъ. Сія вражеская власть былъ горячій нравъ мой. Послѣднее дѣяніе его приведетъ тебя въ трепетъ, и при разсужденіи о моихъ преступленіяхъ забудешь ты собственное свое раскаяніе: ибо погрѣшностей твоихъ со онымъ никакъ сравнить не можно.
   Осада продолжалась мѣсяцъ, и храбрый отпоръ нашъ, остудя жаръ, наступателей принудилъ поудалиться, какъ въ одинъ день, когда я отъ усталости впалъ въ легкій сонъ, подлый Мелекъ разбудилъ меня, и гремѣлъ во уши мои слѣдующее:
   Встань, Государь! покой твой на вѣки потерянъ, естьли хотя мгновеніе замедлишь. Темница Елихова въ шумѣ послѣдней вылазки разломана, и онъ предвoдительствуя бунтующими своими освободителями, открылъ путь чрезъ строку въ полаты Сагебовы, по котораго приказу тогдажъ сочиненіямъ съ Цуликою.
   И ты дерзаешь престать мнѣ съ сею страшною вѣстію не принося въ рукахъ головы сихъ измѣнниковъ? вскричалъ я голосомъ у почти удушеннымъ отъ бѣшенства. Не думаешь ли ты, что мнѣ должно замарать руки подлою ихъ кровію? Довольно для нихъ и той чести, естьли отъ тебя оная пролита будетъ. Бѣги съ глазъ моихъ, и не осмѣливайся дыхнуть предо мною, доколь не выполнишь сего омерзительнаго опыта твоей должности.
   Негодный человѣкъ повиновался съ вѣроломнымъ усердіемъ злобы, и оставилъ меня въ такихъ чрезвычайныхъ мученьяхъ мыслей, которыхъ никакой языкъ изъяснить не можетъ. Я пылалъ огнемъ отъ оскорбленія, и трепеталъ смертельнымъ холодомъ, при ожиданіи исполненія моего мщенія. Каждое мгновеніе разглашался въ ушахъ моихъ страшный звонъ торжествующаго Мелекова голоса, и казалось, что представляетъ онъ мнѣ блѣдную и кровавую голову Сагебову, котораго глаза еще вооружены тысячью стрѣлами справедливыхъ укоризнѣ: то бѣжалъ я торопными шагами остановить лютый приказѣ свой: но вообразя Цулику во объятіяхъ ненавистнаго Елиха вдругъ остановлялся.
   Таковое изступленіе изчерпало на конецъ жизненныя мои духи. Я упалъ вспять на софу, закрылъ лице мое мантіею, и былъ какъ человѣкѣ на пыткѣ, который хотя борется съ жизнію, но отъ несносныхъ болѣзней принужденъ желать конца своего, и въ таковыхъ одно другому противуположенныхъ чувствованіяхъ, теряетъ утомленныя силы свои.
   Не вѣдаю, сколько я стеналъ въ семъ страшномъ самосраженіи, изъ коего возбужденъ давленіемъ холодной и дрожащей руки. Я воспрянулъ отъ прикосновенія онаго, равно уязвленный смертельнымъ жаломъ ехидны, а какъ мракъ наступающей ночи соединенъ былъ съ темнотою, въ которой чувства мои были облечены, то чаялъ я видѣть Мелека предъ собою, орошеннаго неповинною кровію, взирающаго на меня робостнымъ взоромъ подлаго убійцы.
   Чудовище, вскричалъ я, произвелъ ли ты ужасное дѣло? То вонзи твой жаждущій меня мечь въ преступное мое сердце, или принимай должную мзду свою.
   Сказавъ сіе, всталъ я въ изступленіи, искалъ моей сабли, какъ кроткій голосъ, подобный дыханію весенняго воздуха, вѣщалъ ко мнѣ:
   Ахъ! Цериръ, тебѣ не нужно оружіе смертное ко умерщвленію сердца вѣрной твоей Ситары. Страданіе о состояніи твоемъ лучше произведетъ сіе въ дѣйство. Но прежде нежели паду я подъ бремянемъ моей печали, дай мнѣ спасти дражайшую жизнь твою. Бѣги въ сіе мгновеніе, когда еще ратникъ, котораго уговорила Перизада къ защищенію твоему, сберегаетъ дворецъ твой отъ поруганія, когда еще нѣжныя убѣжденія ея удерживаютъ ходъ возмущеннаго ея брата; и твои взбунтовавшіеся подданные, отворившія Цалцеру городскія ворота, спѣшатъ къ жилищу Везиря твоего.-- --
   Видѣть лютость мою, проклинать оную, кричалъ я -- -- Я пойду туды представить имъ жертву примиренія, и дать себя на тѣлѣ сего праведнаго мужа пронзить тысячью кинжалами.
   Сагебъ живъ, отвѣтствовала Ситара, предпріятіе Мелеково, подавшее причину къ возмущенію, такъ кончило, и, какъ оное заслуживало. Сама Гулруца пронзила безбожное его сердце, не разсудя, что подлый человѣкъ не заслуживалъ умереть отъ руки великодушной женщины.
   За чѣмъ же мнѣ бѣжать, говорилъ я, естьли преступленіе мое не произведено въ дѣйство? Я могу еще съ неустрашимымъ мужествомъ обороняться, или умереть съ честію. Можетъ быть я могу еще привлечь къ себѣ сердца моихъ подданныхъ, О! я могу можетъ быть освободить еще нещастную Цулику изъ рукъ мерзкаго Елиха.
   То должно тебѣ, отвѣтствовала Ситара, спѣшить къ сторонѣ сада, которая орошается Геономъ, гдѣ ты найдешь лодку, готовую для избавленія твоего. Сей путь давно уже предпріяла Цулика съ Елихомъ, Естьли ты сію нещастную красавицу желаешь опять видѣть, переправляйся немедлѣнно за рѣку, и уклоняйся съ крайнею осторожностію новыхъ враговъ; чемъ Туранцы заклялись твоему Царскому роду. Ахъ! куды мнѣ обратишь твои стопы, гдѣ бы не былъ ты окруженъ непріятелями, когда твое ожесточенное сердце единственную сильную и чистосердечную другиню отвергаетъ, коя могла бы прекратишь бурю сего нещастія.
   Не отдавай вѣроломной Перизадѣ сего освященнаго имяни, сказалъ я, ты моя единственная другиня. Естьли жизнь есть благодѣяніе: то тебѣ одной ею я обязанъ. Прости моей невольной страсти, коя несправедлива въ твоимъ прелестямъ и добротамъ, и пріими съ сими нѣжными объятіями обнадеженіе вѣчныя благодарности.
   Съ словомъ симъ освободился я изъ слабыхъ цѣпей, въ которыхъ заключали меня Ситарины объятія, и гонимъ безразсудною любовію, обратилъ я къ славѣ и должности стопы стыда. Пробѣгая оставленный мой дворецъ, слышалъ я разносящійся по городу гласъ смѣшенныхъ восклицаній: Да здравствуетъ Король нашъ Цалцеръ, и Везирь его преизящный Сагебъ!
   Тронутый симъ ненавистнымъ звономъ, остановился я на нѣсколько, борясь между упорства моего праведнаго гнѣва и слѣпыя страсти, которыя напослѣдокъ новый ударъ, вничтожить ихъ долженствующій, обратили къ выгодѣ сердца. Ахъ! сказалъ я самъ въ себѣ, какимъ образомъ оправдаетъ Сагебъ неправеднаго завоевателя престола моего, естьли прилагаетъ онъ оскорбленіе къ оскорбленію, преступленіе къ преступленію, то все мои прежнія обязательства погасли, и истреблены угрызенія совѣсти. Уже могу я безъ преступленія насытить жажду мщенія въ крови Елиховой, и гладъ любви моей во объятіяхъ Цулики.
   Съ подлою утѣхою сихъ помышленій, приказалъ я гребцу пристать въ томъ мѣстѣ къ Туранскому берегу, гдѣ предъ тѣмъ пристало отшедшее судно. Ежели ты думаешь о лодкѣ, говорилъ сей, которая дочь добраго нашего Везиря, съ мужемъ ее привела въ безопасность отъ неистовства нашего горячаго Короля: то оная не переѣзжала за рѣку, но поплыла по берегу: ибо прекрасная бѣглянка намѣрена искать покровительства въ Иранѣ. Туды можешь и ты плыть, и какъ намъ великодушно заплачено, чтобъ мы повиновались тебѣ, то въ твоемъ повеленіи избирать путь.
   Безъ негодованія проглотилъ я при семъ открытіи горькую чашу деревенскаго ихъ чистосердечія. Пріятно было мнѣ, что они меня не знали. Я отдалъ имъ приказаніе, сѣлъ на жоскія скамьи ихъ спокойнѣе, нежели прежде на порфирномъ моемъ ложѣ, и говорилъ самъ себѣ:
   Я не былъ рожденъ для царскаго достоинства. Сердцу моему не нужно онаго сіяніе, и не будетъ оно подавляемо посторонними заботами, когда по его статномъ чувствованіи находится неизчерпаемый источникъ наслажденія. Цалцеръ пусть держитъ тяжкій жезлъ правленія, который будешь ему еще отяготительнѣе бремянемъ несправедливости. Пусть Перизада свой мстительный лобъ покроетъ Короною, которая не можетъ разогнать облака стыда, въ коемъ скрывается ея пріобрѣтеніе. Пусть Сагебъ упражняется опредѣлить истинные предѣлы между правды и неправды, которыя онъ, какъ познать онъ долженъ, самъ преступилъ. Я съ моей стороны спокоенъ, естьли могутъ меня увеселять пріятныя осѣненія любви, когда рука моя не ощущаетъ бремяни лѣжащія на оной возлюбленныя, когда чело мое окружается живыми вѣнцами розовъ безъ тернія, неувядающихъ миртовъ и бѣлыхъ жасминовъ, когда я вдыхаю чистѣйшій воздухъ спокойныя невинности и невозмущаемаго удовольствія, не имѣя нужды заботиться, чтобъ былъ оный поврежденъ злыми парами преступленія и раскаянія, замѣшательства и лицемѣрства. Да, естьли бы Елихъ былъ въ крѣпости и храбрости вторый Рустемъ, не можетъ онъ оспорить мнѣ владѣнія Цуликою: я получу драгоцѣнную добычу, надлежащую мнѣ, яко свободный подарокъ любви, и братъ мой, коего нѣжность возбудится при моемъ присудствіи, безъ сумнѣнія очиститъ мнѣ уголокъ въ пространномъ царствѣ своемъ, гдѣ могу я увѣнчать мое очаровательное усыпленіе.
   Таковыми пріятными мыслемечтаніями сокращалъ я длинные часы ночи, и опасаясь, чтобъ рѣзвыя веслы гребцовъ не пронесли меня далѣе, нежели должно быть мнѣ щастливу въ погонѣ моей, вышелъ я поутру на берегъ, приближался въ одно селеніе, и перваго встрѣтившагося просімъ о доставленіи утомленному путешествующему прохлажденія. Прозба моя исполнена съ радостію, и какъ въ теченіи разговоровъ нашихъ дошла рѣчь моя до освѣдомленія, и я спросилъ, сіяетъ ли днесь слава Гистаспова въ Хораэанѣ или Парсѣ: то хозяинъ мой взглянулъ на меня изумительно, и отвѣтствовалъ.
   Молодый человѣкъ! я вѣрю въ разсужденіи твоихъ добродѣтельныхъ намѣреній больше чистосердечію вида твоего, имъ знакамъ чести тобою носимымъ; ибо часто благородной брони худое покрываешь сердце, но спокойство никогда не сокрывало порочнаго намѣренія. .. Но откуда шествуешь ты, не вѣдая, что пріятны* прохлады Истакшарскія и высокія башни Гератскія, уже мы власти неправеднаго владѣтеля? что Гистаспъ пренебрегъ должности къ своему народу, и чрезъ то потерялъ свою Корону, кою вѣроломный Гіамасбъ купилъ себѣ цѣною несправедливости? Не ужли великое царство Иранское таковой маловажности, для молвы народныя, что тяжкія нещастія его и чудныя перемѣны не извѣстны свѣту?... Однакожъ ты не первый, подающій мнѣ поводѣ къ смиренному сему разсужденію. Дворянинъ изъ Карецма, ночевавшій прошедшей ночи подъ сею мирною покрышею съ супругою своею, былъ также поражено сею нещастною вѣдомостію, хотя не столько, какъ ты, казался тронутъ.
   Говорящія слезы моей безмолвныя скорби обнадежили вѣрнаго Иранца больше, нежели слова, что его тайныя чувствованія сообщены въ грудь вѣрную. Я простился съ нимъ съ благодареніемъ. Сіи послѣднія наши сѣтованія упоили меня и я бродилъ по лѣсамъ, ни мало не помышляя о прежнихъ моихъ прідпріятіяхъ.
   Послѣ моихъ мнимыхъ прозерцаніяхъ благополучія, послѣдовало мрачное воззрѣніе на дѣйствительную бѣдность, которая представляла мнѣ воображеніе о потерянныхъ средствахъ прійти на помочь къ тебѣ, въ полной своей великости. Измѣнничество и злоба Гіамасбова возвратили въ память мою всѣ опыты чистосердныя преданности и добродѣтельнаго усердія оказываемыхъ мнѣ Сагебомъ, и послѣдній порокъ мой, который я побѣдилъ, былъ острѣйшимъ жаломъ укореняя собственному моему сердцу.
   Углубленъ въ сіи размышленія, вступилъ я на долину, гдѣ нашелъ ты меня, и моя обыкновенная ярость возросла во мнѣ по прежнему при усмотреніи Елиха, на коего я напалъ -- -- Но ты видѣлъ наше сраженіе; тебѣ долженъ я щастливымъ онаго слѣдствіемъ. Сіе только прибавлю и, что съ того мгновенія простилъ я ему мое оскорбленіе, и погасилъ любовь мою; ибо въ чувствованіяхъ моихъ произошла таковая перемѣна, что я самъ едва узнаю себя. Я не могу приписывать оныя неудачѣ моихъ надеждъ чрезъ мое нещастіе, понеже по среди моихъ попеченій получить Нулику, предпріялъ уже я вести ее въ родителю моему яко въ безопасное прибѣжище, и какъ чаялъ я и тебя тамъ найти, то представлялъ себѣ, что соединюсь тамъ со всѣми любезными мнѣ въ свѣтѣ предметами.
   О мой великодушный, мой возлюбленный братъ, возопилъ Гистаспъ, должно ли мнѣ торжествующую пальм и презрѣніе мое было такъ же велико. Въ таковыхъ мыслей расположеніяхъ, кои склонностію моею къ тебѣ еще умножались, приняла я съ радостію предложеніе Гульруцы, оставить въ ту минуту замокъ, и положиться на защишеніе, кое могла она мнѣ подать, возложа на себя по прежнему мужеское платье. Вмѣсто сомнѣнія въ ея чистосердечіи, вливало въ меня прежнее поведеніе ея больше довѣренности, ибо вспыльчивый правъ, рѣдко дозволяетъ мѣсто холодному виду при обманѣ. Повиновеніе къ родителю моему могло бы быть единымъ въ томъ преткновеніемъ; но родительскія власть не освобождаетъ насъ отъ преступленій противу неба; слѣдственно не простирается до принужденія во ономъ.
   Во время, какъ Зороастиръ и Азаръ помышляли о прошедшемъ явленіи, и располагались къ новому, помогалъ намъ служитель, который при освобожденія тебя замѣтилъ Гульруцины движенія, такъ же и къ бѣгству, и мы тѣмъ больше могли положиться на ревность его и признаніе, что Гульруца избавила семейство его отъ упадка.
   Онъ привелъ насъ къ нѣкоему родственнику своему, отличившемуся въ послѣднею войну, и бывшему уже начальникомъ крѣпкаго замка; сей разумно совѣтовалъ намъ не оставлять Хоразана, поколь остынетъ злоба враговъ нашихъ, чрезъ тщетные поиски.
   Сочтя опасность миновавшею, собрались мы исполнить намѣреніе наше, шествовать въ Іеменъ, и просить Локманова покровительства. Гульруца накупила невольниковъ для препровожденія и защиты въ толь длинномъ пути; щастливoe помышленіе о окончаніи онаго исполняло сердца наши бодрствіемъ и надеждою; понеже, кромѣ спокойства, каждымъ въ палатахъ премудраго вкушаемаго, уповали мы получить тамъ извѣстіе о тебѣ и Морадѣ.
   Едва вступили мы въ сію пустыню, напалъ на насъ Азаръ съ толпою невольниковъ своихъ, и Ардеваномъ подлѣйшимъ человѣкомъ и наперстникомъ Зороастровымъ.
   Азаръ кричалъ сестрѣ своей о сдачѣ, но она отвѣтствовала великодушно:
   Съ охотою послушалась бы я поведенія твоего, естьли бы оное до меня одной касалось, не для того, что требованіе твое было оправдаемо, но что могла бы я пощадить жизнь твою: долженствуя же защищать безпомощную невинность, отваживаю я и мою жизнь въ ея оборону.
   Дѣйствія Гульруцы соглашались съ словами ея. Она сражалась съ храбростію, которой непріятели наши, невзирая на превосходное число свое, съ трудомъ могли противустать; а я между тѣмъ, удалясь нѣсколько, сѣла на пескѣ, удивляясь и трепеща ея отважности.
   Хотя Азаръ великое имѣлъ желаніе овладѣть нами, но щадилъ сестру своюй, и обращалъ разсѣкающее остріе сабли своей на нашихъ невольниковъ; но нещастнымъ случаемъ промахнулъ онъ ударъ, и ранилъ ее.
   Лишь увидѣлъ онъ дражайшую кровь красныиъ ручіемъ ліющуюся, повелѣлъ онъ съ взорами полнаго замѣшательства невольникамъ своимъ удержаться, и удалился поспѣшно провождаемый подлымъ Ардеваномъ.
   Напрасно умоляла я Гульруцу возвратиться въ ближній городъ; она толь пеклася о мнѣ, что едва допустила завязать рану свою моимъ покрываломъ, и одинъ изъ раненыхъ невольникъ отца моего, умножилъ страхъ ея еще больше,
   Онъ разсказалъ намъ о нещастномъ случаѣ, обратившемъ въ пепелъ Азаровъ замокъ, и принудившемъ Зороастра во избѣжаніе ярости народа, удалиться отъ Хорозани. Онъ прибавилъ къ тому, что Ардеванъ насъ примѣтилъ, и Зороастръ поручилъ ему съ Азаромъ поймать насъ, ибо симъ считалъ противно занятому званію своему, гнаться за двумя женщинами.
   Гдѣжъ отецъ мой? вскричала я!
   Гдѣ и я скоро буду, отвѣтствовалъ невольникъ, и прошу небо, чтобъ не позналъ я, что мы коварною измѣною обмануты; ибо сію страшную неизвѣстность примѣчалъ я въ боязненныхъ взорахъ господина моего, когда вчерась Зороастръ закрылъ очи его, и въ послѣднія пожелалъ ему вѣчнаго покоя; который, о горе! также ненадеженъ.
   Я словами сими поражена была какъ громомъ; Гульруца повелѣла вѣрному служителю, котораго небо по сожалѣнію къ намъ удержало въ живыхъ, посадить меня къ себѣ на лошадь и за ней послѣдовать. Она вела насъ не проходимѣйшими мѣстами сей пустыни, во избѣжаніе новаго нападенія; ибо отъ множества нашихъ невольниковъ осталось только двое, прочіежъ были побиты или бѣжали съ верблюдами.
   Мы находились въ плачевномъ состояніи, и Гульруца начала уже терять силы, какъ нашли мы сіе убѣжище: спокойности онаго и съѣстные припасы въ немъ найденные, доказывали, что оное не задолго предъ тѣмъ было обитаемо.
   Должность моя къ другу моему, привела меня въ себя, но нѣжныя мои старанія не успѣвали. Рана ея показала огорченному взору моему синеватый огнь: жестокая лихорадка возпалила кровь ея; и всѣ признаки скораго конца ея открылись пораженному моему духу.
   Я повелѣла вѣрному нашему служителю итти искать въ баижнихъ хижинахъ искуснаго врача. Но хотя онъ вчерась еще пошелъ, но не успокоилъ скорби моей прибавляющеюся опасностію Гульруцы. Вставши очень рано, и не помышляя о собственной безопасности, бѣгала я по лѣсу равно какъ бы острота нетерпеливости могла ускорить желаемымъ мгновеніемъ.
   Увидѣвъ тебя издали, не сумнѣвалась я, чтобъ не былъ ты, коего прибытія я толь ревностно желала, и ахъ сколь много я сверхъ ожиданія моего обрадована, свидѣтельствуетъ то восхищеніе мое при нашей не ожидаемой встрѣчѣ.
   Однако жъ въ самое мгновеніе сіе, восторгъ любви не изгоняетъ страхъ и печаль изъ сердца моего. Для того; что слышала я топотъ конскій и голоса людей, по чему и опасаюсь прибытія непріятелей. Увы! когда лишь вспомню Гульруцу великодушную, для меня умирающую Гульруцу, какъ можно истребить образъ таковой изъ благодарной души?
   Сказавъ сіе, живѣйшія слѣзы чувствительности оросили лице ея; тако орошаетъ чистѣйшая роса во ясное утро, украшенную живыми цвѣтами розу тщетно желало пожигающее солнце любви моей привлечь къ себѣ сіи драгоцѣнныя капли, облако почтенія препятствовало мнѣ въ томъ.
   Невольница, служащая Гульруцѣ, сказала намъ, что мастичныя крыла сна простерты еще надъ сею истлѣвающею красотою. И такъ остались мы еще нѣсколько быстрыхъ часовъ въ общемъ жилищѣ взаимно привлекающихся душъ; во вскорѣ увѣдалъ я, что, когда мы въ мгновеніе услаждающаго благополучія жалуемся на время, что оно скоро убѣгаетъ, часто выходитъ, что оно довольно достаточно было, возградить мрачное строеніе нещастія.
   Не успѣлъ я войти въ безмолвную и пѣчальную полатку, гдѣ лежала распростерта Гульруца на постелѣ, составленной изъ добычи дикихъ звѣрей, какъ уязвленная дѣвица, старалась прозвесть слабымъ голосомъ слѣдующее.
   Подступи ближе, любезный Сагебъ, и пріими Сафиру твою отъ руки тоя, коей нервы трепещутъ при начинающейся смерти; но коя довольно имѣла силъ, сдержать слово свое, и сохранить тебѣ твою возлюбленную. Награди мое дружество, и выполненіе моей должности, извѣстіемъ, что Морадъ благополученъ, ибо ты конечно не оставилъ его въ ненастномъ или безъ извѣстномъ состояніи.
   Слова сіи повергли меня въ замѣшательство, которое еще умножилось, когда Гульруца, на увѣдомленіе данное мною ей о времени и мѣстѣ, гдѣ оставилъ я Морада, вскричала:
   О ты сильная власть любви! когда твердый дубъ премудрости колеблется отъ крѣпкаго дыхновенія твоего, удивительноль, что слабая трость отъ онаго ломается; однакожъ дружеству нѣтъ на тебя недостатка въ оружіи. Засвидѣтельствуетъ то великодушный мужъ, оставленный другомъ въ опасности, который побѣдилъ ея приманичивости.
   Да, Сагебъ, продолжала она нѣсколько спокойнѣе, позволенное восхищеніе любви, при найденіи преизящной Сафиры, не оправдаетъ тебя, что ты на столько часовъ не благодарно забылъ о своемъ другѣ. Помысли только о мучительныхъ заботахъ, кои Морадъ для тебя терпитъ, и заключай самъ.
   Что можетъ добронравный умъ возразить противу приличнаго укоренія?... Я молчалъ... оставилъ въ тужъ минуту шатеръ, и едва задержань былъ Сафирою, коя принудила меня взятъ Гульруцину саблю, ибо оставилъ я свою вставая тихо отъ спящаго Морада.
   Бичь раскаянія гналъ меня къ заслуженному наказанію, которое меня ожидало.
   Приближась къ нещастному оставленному мною по утру мѣсту, кликалъ я громко Морада, но боязненное молчаніе господствовало окрестъ меня, и умножало ужасающее сомнѣніе, по коль обратилось оное въ страшную подлинность.
   Тѣла невольниковъ нашихъ и другихъ не знакомыхъ людей, покрывали не приязненный полъ, котораго сухій песокъ омоченъ былъ кровію. При семъ страшномъ взорѣ распространило мрачное отчаяніе новую тѣнь темноты въ глазахъ моихъ; нѣсколько стоялъ я недвижимъ, на конецъ палъ съ боку одного нашего невольника, котораго сильный стонъ возбудилъ мои чувства, сей схватилъ мой руку и прерывающимся голосомъ сказалъ;
   О Государь откуду пришелъ ты... бѣги, освободить твоего друга... мы сражались съ безбожнымъ Зороастромъ... Азаръ... Морадъ раненъ... и... увезенъ...
   Произнеся сіи преломленныя слова, онъ скончался. Я благословилъ разлучившуюся душу его за сіе извѣстіе, ибо оное утѣшило меня, что Морадъ еще живъ; я могъ его избавить или вмѣстѣ умереть.
   Хотя пропасть бѣдствія, взирающимъ во оную съ края ея, ужасно крута кажется, но постепенно можно сойти во оную, и оныя суть толикожъ отдыхновенія нещастнымъ, имѣющимъ необходимость быть на дно прошла.
   И такъ вдохнулъ я нѣкую надежду, поколь не опровергся въ превозмогшую бѣдность. Я оставилъ звѣрямъ дикимъ ужасную жертву, коею снабдили ихъ толь избыточно лютость человѣческая. Я слѣдовалъ кровавыми слѣдами до наступленія ночи, поколи потерялъ я сего плачевнаго проводника изъ взоровъ, и коего потомъ найти не могъ; когда по принужденной и безпокойной недѣйствительности при началѣ дня вступилъ въ мой поискъ.
   Солнце склонилось уже къ западу, какъ я отъ таковой продолжительной не описанной грусти, и великаго отягощеніе ослабѣвъ, ощутилъ себя не подалеку отъ шатра Сафирина.
   Въ пораженіи моемъ не примѣтилъ я, что запутанныя кривизны лѣса обманули меня и привели назадъ тою же дорогою; но по склонности человѣческаго ума, каждый нечаянный случай по желаніямъ своимъ толкующій, взиралъ я на приключеніе сіе, яко на особливое наклоненіе провидѣнія, что можетъ по смерти Гульруцы, Сафирѣ помощь моя болѣе нужна, чѣмъ Мораду, коего слѣды утратилъ и таковымъ нещастнымъ образомъ.
   Помышленіе сіе оживило мои силы, а спѣшилъ въ шатеръ, но можно ли описать трепетъ, объявшій сердце мое, когда примѣтилъ приломанный кустарникъ и на недавно цвѣтшемъ мѣстѣ слѣды конскихъ ногъ.
   Дрожащими шагами вшелъ я во внутренность шатра, но вмѣсто Гульруцы и Сафиры, нашелъ я только части ихъ одеждъ, разбросанныя по землѣ.
   Душа моя омертвѣла при воображеніи страданія ихъ ожидающаго; и тѣло мое казалось на вѣки соединяющимся къ начальному существу своему землѣ.-- --
   Сагебъ остановился на семъ мѣстѣ своего повѣствованія, какъ человѣкъ послѣ тяжкой работы пріемлющій отдыхновеніе, и Цериръ выразилъ движенія своего состраданія повторенными вздохами.
   Въ то мгновеніе возвѣстили о присланномъ отъ премудраго, который и введенъ по Сагебову повелѣнію. Церировы щеки воспылали гнѣвомъ при взглядѣ на него, онъ вскричалъ:
   Ты безстыдный невольникѣ, который въ палатахъ Локмановыхъ смѣялся моей печали, и за которымъ погоня подвергла меня и брата моего въ опасность жизни?
   Такъ Царевичь, я, отвѣтствовалъ невольникѣ, въ коего лице нарушилъ ты законы страннопріимства: во какъ теперь уже я не буду принуждаемъ ко удовольствованію твоихъ дерзкихъ вопросовъ, то скажу тебѣ, что ты за честь свой и труды очень скоро найдешь Принцесу Перизаду.
   Чего хочетъ сей мальчишка?.. Вскричалъ Цериръ, на больше ничего не вымолвилъ. Взглядъ Сагебовъ наложилъ на него молчаніе, а онъ удалился въ свой комнату.
   Такъ можетъ не спокойный нравъ обузданъ быть силою примѣровъ: но тотъ, который сообщаетъ наставленіе, долженъ какъ Сагебъ быть чувствовавшимъ сильнѣйшія вліянія страстей, дабы тѣмъ возвысить цѣну добродѣтели, ибо хладное начертаніе не испытанныхъ опасностей, не можетъ возбудиіть разума въ сердцахъ на разсудительной юности.

Конецъ первой части.

  
  
лялъ онъ имъ нужности изъ собственнаго имѣнія, и примѣромъ своимъ получилъ вспоможеніе отъ жестокосерднѣйшихъ стражей богатства
   Таковымъ же средствомъ учинился онъ въ состояніи, наградить Туранцовъ за ихъ помочь, и удовлетворить особливыя несправедливости, къ коимъ подали поползновеніе Церировы погрѣшности. Тотчасъ возстановилъ онъ равновѣсіе вѣсовъ правосудія, и слѣпая и неистовая страсть не возлагалась уже? въ чаши ихъ противу заслугъ и достоинствъ. онъ покровительствовалъ торги, оживилъ всенародную довѣренность, устроилъ нравы, и поспорилъ земледѣліе -- и такъ опустошенная земля въ краткое время получила новый и цвѣтущій видъ.
   Все добро сіе совершалось не токмо отъ имени Церирова , но Всзирь весьма тщился укрыть свое въ томъ участвованіе, столькожъ какъ другіе Министры Ііщутъ выставить себя на поэорище благодарности. Онъ удаленъ былъ разлучать славу Короля отъ благоденствія народа; но старался обыкновенный союзѣ онаго укрѣпить крѣпчайшими цѣпями, какія только великодушіе и безкорыствованіе его изобрѣсти могли.
   Но хотя искренное и благодарное сердце Церирово приносило небесамъ ежедневную жертву, за низпосланіе таковаго неоцѣненнаго друга; но не доставало ему инаго благодѣянія. Онъ не могъ подавишь воздыханія любви нетерпѣливыя.
   Сагебъ считалъ жребій свой счастливымъ, что должно ему только поправлять жестокую, но похвальную страсть въ своемъ Государѣ, а не противиться неистовствамъ и порокамъ тирана, и сказалъ на конецъ Цериру:
   Какъ можетъ сынъ Великаго Логоразва, братъ Царя Иранскаго, въ разсужденіи природы своей толь знаменитый Государь, унизить достоинства свои, и подобно простому человѣку вступить въ исканіе, требующее всей пышности благородныя гордости. Въ чинѣ его таковыя низкіе шаги не могутъ извиниться ни страстьми, ни добродѣтелію.
   Когда праводушіе преклонило тебя, толь неожидаемымъ и покорнымъ образомъ, просить о мирѣ Короля Дилемскаго; то поступокъ твой въ этомъ случаѣ несвободенъ отъ осужденія, не взирая, что въ подданномъ твоемъ заслуживалъ бы оный великую похвалу. Что будутъ говорить о непристойномъ дѣйствіи, влагаемомъ въ тебя только любовію? Не прилично принятое уклоненіе суетствуетъ въ успѣхѣ, и возбуждаетъ презрѣніе вмѣсто почтенія. Проливается ли величественное море искать рѣкъ, обыкшихъ въ заливахъ его искать прибѣжища?
   Такъ отправимъ тотчасъ посла въ Цаблестанъ, вскричалъ Цериръ. Первое возходящее солнце должно его освѣтить на пути моихъ желаній. Вели въ послѣдующихъ за нимъ и подаркахъ, выразить о великости любви моей. Дай ему полную власть, доставишь щастіе мое, на какихъ бы ни было условіяхъ. Когда Принцъ Цалцеръ, какъ слышно, имѣетъ безпредѣльную власть надъ духомъ Рустемовыімъ, и честолюбіе свое похочетъ удовольствовать отъ брака сестры своей, пусть обѣщаютъ ему половину моего Королевства. Часть Карецма, которую онъ ни выберетъ, равна будетъ жребію старшаго брата его. Я на часть мою буду владѣть всѣмъ свѣтомъ въ Перизадѣ.
   Такъ желаешь ты возлюбленную корысть сердца твоего ввѣрить инымъ рукамъ кромѣ дружескихъ?
   Какъ! возопилъ Цериръ, великодушіе твое хочетъ сей драгій камень благополучія пріобщить къ чести пріобрѣтеннаго мнѣ тобою государства? Дерзну ли я предложеніе, восхищающее душу мою, принять съ опасностію, повергнутые въ пропасть, изъ которой ты меня извлекъ? Буду ли я въ состояніи выдержать двойное нападеніе моей нетерпѣливости, дожидаясь прибытія друга моего и любезныя?
   Довѣренность твоя къ усердію моему, отвѣчалъ Сагебъ, подастъ крылья часамъ твоего ожиданія, и разумъ твой безъ сумнѣнія удержитъ въ правилахъ,-- которыя установили мы къ благоденствію твоихъ подданныхъ. Отдай мнѣ птицу Перитадину, дабы я поспѣшилъ исполнить твои желанія.
   Могу ли я разлучиться съ милымъ животнымъ, кричалъ Цериръ, которое мнѣ вмѣсто повѣреннаго и утѣшителя?
   Можешь ли ты требовать и имѣть чувствительное сердце?
   Ты довольно вѣдаешь, говорилъ Сагебъ, что любовь не безъизвѣстна моему сердцу; но я не имѣлъ ничего въ страсти моей, чтобъ дорого мнѣ было къ удовольствованію милаго предмета. Естьли правда, что разсказывали купцы, то Перизада во многихъ областяхъ Азіи обнародовала: кто принесетъ къ ней пропадшую любимую ея птицу, имѣетъ право требовать отъ ней милости въ награжденіи, кое только можетъ дозволить честь ея. Легко по сему можешь опредѣлить, какъ благодарна она будетъ тебѣ за сію болѣзненную тебѣ жертву, и коль изрядно приметъ посла твоего.
   Цериръ воздохнулъ при словѣ семъ, и вручилъ ему птицу, которую Сагебъ просилъ по особливымъ причинамъ.
   Везирь вѣдалъ, что Цериръ не видалъ въ лицо Перизаду, и любовь его основывалась только на мечтательныхъ представленіяхъ, коимъ неудача могла имѣть слѣдствій, которымъ воспрепятствовать считалъ за свою должность.
   Разумъ его изобрѣлъ уже къ тому средство, и онъ частію по сему основанію, отъ части же и за тѣмъ искалъ сего посольства, чтобъ не вывесть на позоръ неистовыхъ страстей Короля своего, и быть обманутъ отъ коварнаго и своекорыстнаго каковаго нибудь Вельможи.
   Какъ блескъ послѣдующихъ за нимъ доказывалъ чрезмѣрность любви Церировой, и полагалъ случай любопытно изслѣдовать слѣды его, то оставилъ онъ спутниковъ своихъ въ уединенной деревенькѣ ни границахъ Цаблестанскихъ, и явился ко двору Рустемову простымъ человѣкомъ.
   Въ видѣ семъ получилъ онъ допускъ въ кабинетъ Принцессы Перизады, вручилъ ей птицу, и сказалъ:
   Принцесса, которыя имя почитаемо въ отдаленнѣйшихъ странахъ Азіи, прости воображенію раба твоего, и приклони къ прошенію его милостивый слухѣ. Я ожидаю отъ твоего безпредѣльнаго великодушія въ награду моего предпріятаго длиннаго и скучнаго пути платы, не землею или моремъ производимыя. У меня нѣтъ недостатка ни въ золотѣ, ни въ алмазахъ и дорогихъ камняхъ. Желаніе сердца моего клонится къ тому, чтобъ удивиться и восхвалить совершеннѣйшее твореніе небесъ, и на сей конецъ посмотрѣть, съ полностію духа соединенную красоту, коею ты, какъ мнѣ извѣстно, обладаешь.
   Отъ сей рѣдкой прозьбы остановилась на нѣсколько Перизада въ недвижимомъ и безмолвномъ замѣшательствѣ. На послѣдокъ разсматривала благородный и скромный видъ, и разумныя слова въ Сагебѣ, и въ тожъ время необходимость исполнить обѣщаніе; по чему снявъ покрывало свое, сказала:
   Я обязана, почтенный незнакомецъ исполнить твое желаніе, хотя не уповаю удовольствовать твое ожиданіе. Награди стыдъ мой моленіемъ къ той власти, которыя ты желалъ видѣть частое искусство, чтобы духъ мой украшенъ былъ толикими добродѣтелями, сколько нужно къ моему совершенству.
   Я молю, покланяюсь сей всесильной власти, возопилъ Сагебъ съ восторгомъ, который вся его премудрость едва удерживала. Цериръ, возлюбленный мой Цериръ, можетъ будетъ щастливъ.
   Сіи неожидаемые слова распространили на чистыхъ лилейныхъ щекахъ Перизадиныхъ свѣжія розы. Съ лазурнаго неба очей ея испустила душа ея лучи, подобныя сіянію солнца въ весеннее утро. Ея коральныя, отъ изумленія въ полъ открытыя, и тихимъ вздохомъ опять замкнутыя уста, скрыли блестящій жемчугъ моря Голкондскаго, и ея, подобная слоновой кости рука, привела облако стыдливости, окружающее все сокровище небесныхъ прелестей ея въ порядокъ.
   Съ смѣшеніемъ радости и прискорбія разсматривалъ Сагебъ движенія, кои онъ произвелъ, и искалъ съ открытостію сердца духа возвышеннаго извлечь ея изъ замѣшательства. На сей конецъ объявилъ онъ ей побудительныя причины поступка своего, Церирову любовь, и возложенную на него Королемъ довѣренность
   Перизада тронута была разумомъ Везиря. Притворство, которое большею частію въ полѣ ея почитается за добродѣтель, считала она презрительнымъ. Она призналась въ склонности своей къ Цериру, совѣтовала Сагебу, появиться въ настоящемъ своемъ достоинствѣ, и прибавила смѣючись.
   Ты благонадеждно можешь вѣрить что я не запруся въ томъ, что моя нескромная птица открыла свѣту, и какъ сей неподозрительный наперстникъ, проболтался въ тайности мыслей моихъ: я постараюсь искать дать вамъ подтвержденіе требуемое добродѣтелью.
   Сердце Сагебово наполнилось чистою радостію, которая объемлетъ жилище радости, когда приводитъ во оное нить мудрости и чести. Не медля слѣдовалъ онъ къ оставленнымъ своимъ, и возвратился съ оными ко двору Рустемову.
   Вѣдая, что Принцъ Цалверъ въ отсутствіи, и предвидя надобность привесть переговоры къ концу, доколь нечувствитсньное честолюбіе не положило препятствія, обратилъ онъ дарованіе краснорѣчія толь успѣшно, и отъ Принцессы толь хорошо подкрѣпленъ, что вскорѣ соглашенось на его требованіе, и оставилъ онъ Цаблестанъ съ неоцѣненнымъ сокровищемъ, коего искалъ, пославъ напередъ гонца къ Нериру, дабы пріуготовить мятущуюся его душу къ часу его шастія.
   Церирово восхищеніе при сей благополучной вѣдомости доказали, что прозорливость его Везиря при ономъ случаѣ толь же разумно, какъ и впрочемъ дѣйствовала; ибо приличное постоянство въ пылкомъ, но благородномъ сердцѣ можетъ скорѣе потрясено быть радостію, чѣмъ скорбію.
   Однако восторги Церира были очень сильны, чтобъ могли быть продолжительны. Онымъ послѣдовала нѣжная скорьбь, и въ томъ какъ подданные его о приближающемся щастіи торжествовали всенародныя празднества, онъ въ сладкомъ уединеніи любви считалъ минуты, оное промедлить могущія. Сонъ свою мирную надъ нимъ силу уступилъ безпокойствамъ очаровательныя надежды, и пламенные его воздыханія нагрѣвали хладный воздухѣ нощи.
   Въ одинъ прекрасный вечерѣ остался онъ долѣе обыкновеннаго въ бесѣдкѣ пріятнаго своего сада, и слушалъ со вниманіемъ страстные пѣсни соловья; вдругъ проникли слухъ его звоны лбтны, управляемой толь искусною рукою, что оная вящще возбудила его согласныхъ перѣменъ голоса музыкальной птицы. Водимый движеніями сердца своего, приближился онъ непримѣтно въ мѣсту, откуду происходилъ очаровательный звукъ, и нашелъ ея у воротъ близъ лѣжащаго саду, который отъ неосторожныхъ невольниковъ къ нещастію оставленъ не запертъ
   Осторожными шагами любопытства приближился онъ къ бесѣдкѣ, которыя отверстіе приносило пріятный вечерній воздухъ дѣвицѣ, вкушающей удовольствіе прохладительнаго купанія и прелестей мусикіи.
   Хотя особа, играющая на лютнѣ, была величественная и пріятная женщина, но Цериръ не примѣчалъ ее, ниже тронутъ былъ сладостною ея игрою. Очаровательный видъ не совершенно при тѣнившійся прозрачною водою, привлекъ всю душу его въ взоры его. Въ сравненіи молодости и красоты не можно уподобить ее лучше какъ съ розовымъ цвѣткамъ, разверстымъ утреннею росою, Какъ родъ того удивленія, кое предшествуетъ любви, удержалъ Церирову неукротимость; то взиралъ онъ въ восхитительной тишинѣ на новое солнце своихъ желаній, восходящее изъ жидкой стихіи, въ непомраченномъ своемъ и славномъ одѣяніи естественнаго блистанія и услышалъ гласъ истинныя пріятности, желающій нѣсколько взять отдыхновенія, въ коемъ намѣрился онъ ей попрепятствовать.
   Надзирательницы молодой Нимфы едва поудалились, и возлѣгла она на зеленой постелѣ, казавшейся быть стеблями прекрасныхъ цвѣтовъ, вошелъ туды влюбленный Король. Какъ любовь вліяла ему разсудокъ, онъ палъ смиренно на колѣна предъ прелестною хищницею непостоянныхъ своихъ склонностей, и ко упрежденію первыхъ движеній робости, открылъ ей имя свое и восхищеніе, и немало былъ тронутъ, когда отвѣтствовано ему слѣдующимъ восклицаніемъ.
   О небо! ужъ ли толико я щастлива видѣть любви достойнаго Короля Карецмскаго, Государя, весьма любимаго родителемъ моимъ? Могу ли я щедрыя лучи очей его привлекать къ себѣ, прежде нежели стекутся оныя, яко въ средней точкѣ, въ щастливой Принцессѣ Перизадѣ, или мечта только обманываешь легковерную Цулику?
   Отъ сихъ изреченныхъ непритворною невинностію словъ, пришедъ Цериръ въ расположеніе, отказаться отъ Перизады устами, такъ какъ учиннл то сердцемъ; но игравшая на лютнѣ женщина опять вошла туды, и съ огорченнымъ взглядомъ спрашивала о причинѣ толь неслыханнаго и непристойнаго нападенія
   Но знаешь ли ты, дерзская баба, кому говоришь ето? вскричалъ разгнѣванный Цериръ.
   Я желала бы не знать, отвѣтствовала она; ибо Гулруца всегда должна считать въ число нещастныхъ ея дней тотъ, въ который дружество Сагебово толь подло измѣнено, и видитъ Дочь сего достойнаго мужа поруганну Государемъ, толико ему обязаннымъ.
   При наименованіи Гулруцы которую по ея невинодушному нраву содержалъ въ великомъ почтеніи, объятъ былъ Цериръ подобострастіемъ, и желалъ доказать невинность своихъ намѣреній; но Гулруца, прервавъ его, сказала:
   Ни время, ни мѣсто не приличествуютъ для сего изъясненія. Удались отсюду, Государь! почти кровлю твоего лучшаго, твоего единственнаго друга; почти самъ себя, и то, чѣмъ долженъ ты въ особѣ своей свѣту, и не принуждай женщину научать тебя твоей должности, и въ томъ, можетъ быть далѣе распространится, нежели ея собственная позволяетъ.
   Сказавъ сіе, кликнула она невольницъ, ожидающихъ ея повеленій, прикалала отвести Цулику къ ея матери, удалилась сама, и оставила Церира добычею сражающихся страстей любви, гнѣва и стыда.
   Въ семъ умодвиженіи возвратился онъ во дворецъ свой, гдѣ тотчасъ нашелъ различіе между пріятною прелестію желаній позволенныхъ, и колючимъ терніемъ раскаянія, плодовъ любви запрещенныя. Но хотя честь, пристойность и кротость, укоряли въ непостоянствѣ сердце его, и припоминали о правѣ торжественнаго обрученія его съ Перизадою; но вскорѣ приведены въ молчаніе сильнѣйшимъ гласомъ воскипѣнія любовнаго. Сіе принудило его страстьми скованный разумъ, показать силу свою въ заключеніяхъ ложныхъ. Какъ? говорилъ онъ самъ въ себѣ, долженъ ли я стремиться къ состоянію совершенства, кое выше моей возможности? Душевное существо можетъ такъ любить, какъ я любилъ Перизаду; но тѣлесное должно любить, какъ я люблю Цулиму. Когда первое строеніе красоты на разумѣ учреждать въ состояніи, какъ учинилъ то я дерзостнымъ образомъ, такъ послѣднее рано или поздно докажетъ, что чувства, надежднѣйшіе путеводители слабыя его природы. По сему разрываю я узы, кои связалъ тонкій и неправильно приведенный помыслъ. Я совершу обязательство, къ которому влекутъ меня склонности, лучше сообразныя моей слабости, и можетъ соразмѣрныя моей обязанности. Когда возвышу я Цулику на престолъ, освобожу я себя отъ обязанностей противу отца ея, не предоставляя опасности моего щастія.
   На таковое низкое и ложное заключеніе не взирая, не могъ Цериръ совсѣмъ изгонять стыда поступка своего противу Перизады. Онъ страшился уже прибытія ея столькожъ какъ желалъ; ибо довольно вѣдалъ, что обычаи Азіатцовъ считаютъ за позоръ неудовлѣтвореный, есть ли отказать невестѣ, кою видѣлъ въ лице. Но затрудненіе сіе остановило его только на нѣсколькія мгновенія. Онъ писалъ къ Сагебу, выдумать какія нибудь причины, для коихъ бы отвести Перизаду обратно къ родителю ея, и заключилъ указъ свой въ строгихъ подтвержденіяхъ, не объясня побудительныхъ причинъ къ тому.
   Потомъ послалъ къ нему услужливѣйшаго изъ своихъ придворныхъ, сказавъ:
   Естьли ты поставляешь надежду въ милости моей, то спѣши на крылахъ честолюбія, и возпрепятствуй симъ повелѣніемъ возвращенію ненавистному Везиря моего.
   Рабская мысль бываетъ склонна къ заблужденіямъ и чаяніямъ. Льстецъ своего Государя имѣетъ тысячи зыбкихъ предусмотреній; на которыя поперемѣнно устремляетъ глаза свои, не увѣря себя различностію безуспѣшныхъ ожиданій; доколь напослѣдокъ своехотное рабство его обратится ему въ привычку, и не можетъ уже быть облегчаемо едиными пріятными мечтами. Такъ посланный Церировъ усматривалъ въ замѣшательныхъ словахъ Государя своего немилость Сагебу, и собственное свое возвышеніе.
   Оживляемый оными мыслями, былъ онъ расточителенъ въ доказаніи своея ревности, и продолжалъ путь свой съ таковою поспѣшностію, что Цериръ началъ чувствовать оглушающую тишину мыслей, коя не должна бы произходить отъ печальной бури въ произведеніи злаго предпріятія. Вмѣсто чтобы неразсудному сему Государю помыслить о нещастныхъ слѣдствіяхъ дерзостнаго своего вознамѣренія, онъ помышлялъ только о средствахъ, оныя выполнить. Чувствительность Ироя, каковъ Рустемъ, корыстное мщеніе, которое любочестный Цаяцеръ воспріиметъ по тому, были въ умѣ его не таковы важны, какъ препятствія, кои могутъ постановлены для него быть къ пламенному желанію его видѣть Цулику, отъ добродѣтельной строгости Сафиры, и великодушнаго неистовства Гулруцы.
   Тогда еще нравы восточныхъ Монарховъ не взошли въ степень варварскаго Деспотства {Деспотъ слово Греческое, но собственный смыслъ онаго не тотъ, въ каковомъ принято оное здѣсь къ выраженію Монарха, влаѣдеющаго неправедно, коего правленіе учреждается не по самовластію законовъ и пристойности, но по наклоненію худыхъ его склонностей и мучительства.}, съ котораго времени вошло презрѣніе къ женщинамъ. Еще прекрасный полъ не осужденъ былъ дикимъ безтыдствомъ къ невольничеству, и слѣдственно не утратилъ власти своей, укрощать суровую природу мущинъ. Но какъ высота Королевскаго достоинства достигла уже великой силы, то и Цериръ въ большей части повеленій своихъ желалъ быть послушаенъ, есть ли предпринималъ исполнить по знаменитости своей въ полатахъ отсутствующаго своего друга.
   Но ему осталась токмо умѣренная дорога, и склонность его, равно какъ и корысть, учинили его вознамѣренна, сему послѣдовать! Онъ отложилъ право Короля, и представилъ себя другомъ любви достойной супругѣ Сагебовой.
   Сафира, немогущая отвергнуть нежелаемую честь, приняла съ кроткимъ почитаніемъ то, отъ чего другія нижайшаго состоянія, вмѣсто чтобъ унизить себя, возвысили бы личное свое достоинство, и въ гордость чина таковаго вложили напыщеніе. Она внимала Цериру съ холодною воздержностію, она не возражала противу его предпріятія, не оказала согласія въ намѣреніи его; но на упорность его видѣть Цулику, отвѣтствовала съ очаровательно сладкимъ голосомъ:
   Великодушный Государь, не принуждай меня покоришься твоимъ желаніямъ, и не требуй, чтобъ во время, когда твой Везирь исполняешь противу тебя должности нѣжнѣйшаго дружества, я забыла мои супружественныя обязанности, и безъ его воли учинила что либо оскорбительное чести и покою дома его. Когда... чего однако я не ожидаю... Когда повелитъ онъ Цуликѣ, нарушить ею обѣщанную вѣрность Елиху, сыну своего почтеннаго друга Морада, такъ какъ намѣренъ учинитъ ты съ Принцессою Перизадою, дщерію великаго Густема: то я покорюсь его волѣ. Но до толь не предоставлю я неискусному оку юности ослѣпляющія прелести Величества, и истинное сердце искушеніамъ любви достойныхъ свойствъ.
   Цериръ не слыхалъ послѣднихъ словъ Сафириныхъ. Съ мгновенія, какъ началъ ужасаться оно склонности Цуликиной при наименованіи совмѣстинка, ревность лишила его употребленія чувствъ. Наконецъ вскричалъ онъ:
   И такъ, дерзкая Гулруца, подъ одеждою великодушія скрыла собственную корысть. Но я научу ее, каковое преступленіе есть обманывать Короля своего. Я казню ее и съ сыномъ, что осмѣлилась они оспоривать мнѣ сердце Цуликино, естьли не покажутъ мнѣ идола тающихъ очей моихъ, и жизнь моя не пріиметъ опредѣленіе въ щастіе или бѣдствію своему изъ возлюбленныхъ устенъ ея.
   Сафира не могла противустать симъ угрозамъ. Нѣжность ея къ другинѣ своей, почтеніе къ Церировой чести, изобразили мыслямъ ея бѣду первыя, и стыдъ послѣдняго толь живыми красками, что она тотчасъ приказала позвать Цулику.
   Робкія, но непритворственная красавица приближилась трепетными шагами и худо скрытою радостію. Видъ ее обезоружилъ Церировъ гнѣвѣ, и онъ спросилъ:
   О прекраснѣйшія изъ пола твоего! не обманула ли ты меня? Не ложную ли надежду вліяли въ меня лестныя слова твои? Любишь ли ты Елиха? -- -- Мнѣ приказали любить его, отвѣтствовала застыдившаяся и незрѣлая дѣвица; но приказъ сей, коему неохотно я повиновалась, сталъ мученіемъ души моей съ тѣхъ поръ, какъ увидѣла я Короля Карецмскаго.
   Я разрываю сей недостойный узелъ, вскричалъ Цериръ. Природа не за тѣмъ произвела тебя толь совершенною, чтобъ быть въ рабствѣ. Власть надъ свѣтомъ недостаточна еще для небесной красоты твоей, и благороднаго твоего чистосердечія. Да я клянусь....
   Удержись, Государь! впала въ слова его Сафира, не изрекай толь поспѣшной клятвы, и естьли пользы твои недостаточны умѣрить толь опасные восторги: то помысли, о! помысли о бѣдствіяхъ, въ которыя повергаешь ты друзей своихъ и подданныхъ несправедливостію противу Принцессы Цаблестанскія.
   Прежде сойду я съ престола моего, нежели посажу на оный съ совою Перизаду, возгласилъ влюбленный Цериръ. Сіе торжественно обѣщаю я Цуликѣ, и чтобъ сберечься тебѣ отъ безпокойства, кое возбуждаетъ присутствіе мое въ цѣломудренномъ, но съ лишкомъ боязливомъ твоемъ сердцѣ: то не налагай принужденія на благосклонныя расположенія, кои питаетъ ко мнѣ дочь твоя, по коль отецъ ея, и другъ мой разсудитъ прю общаго нашего благополучія.
   Сказавъ сіе, отшелъ онъ, оставя Сафиру понуренну стыдомъ и скорьбію. Опершаяся на софу, простерла она разверстыя объятія къ Гулруцѣ, вошедшей къ ней съ утѣшительнымъ видомъ склонности. Цулика поверглась къ ногамъ ихъ, схватила руки ихъ вопія:
   Чѣмъ оскорбила я тебя, возлюбленная матушка, что огорчаешся ты столько о щастіи судьбы моей? Гулруца можетъ тогда жалѣть о сынѣ своемъ, когда онъ продолжитъ любить меня; но естьли невольница наша Руска, которой ввѣрила ты вожденіе юности моей, удовлетворила твоимъ ожиданіямъ, что вложила въ меня благородную гордость; то въ самомъ дѣлѣ, должно вамъ радоваться, сидя меня приближенну къ состоянію, заслуживаемому моими совершенствами, и близъ короны, по которой воздыхаетъ сердце мое, больше для даятеля, чѣмъ для даемаго, коль ни безконечно оное драгоцѣнно.
   При сей особливой рѣчи взирали Сафира и Гулруца изумленно другъ на друга. Они сѣтовали о безразсудствѣ родителей, довѣряющихъ сокровища, отъ природы имъ вверѣнныя рукамъ рабовъ, и предоставляющихъ невинныя нравы чадъ своихъ опасности, быть испорченными отъ дурныхъ склонностей подлородныхъ и худо воспитанныхъ учителей. Но безполезно было, что Сафира, побѣдя стыдъ заслуженнаго замѣшательства своего, открывала Цуликѣ ошибку ея, и ища оную поправить. Работа освободиться опасной склонности, когда укрѣплена оная страстію, не есть трудъ нѣсколькихъ мгновеній. Доброе дерево чрезъ многія годы худые плоды носитъ, до коль поправится погрѣшность сіе прививаніемъ.
   Въ тонъ, какъ Сафира провождая дни въ горести собственнаго себя обвиненія, укорилъ себя Сагѣбъ высокомѣріемъ, что снялъ бремя, пещися о всеобщемъ добрѣ подъ развращенною властію. Онъ получилъ письмо Церирово, и былъ чуднымъ повелѣніемъ во ономъ заключеннымъ, столькожъ пораженъ какъ и замѣшанъ.
   Въ продолжительномъ пути имѣлъ онъ ежедневные случаи, познавать болѣе и болѣе преизрядный нравъ Перизады. Онъ увѣренъ сталъ, что прелести и добродѣтели души ея весьма превосходили красоту ея особы. Онъ былъ повѣренный цѣломудреннаго ея сердца, толь преизящными чувствованіями одареннаго, что считалъ за невозможное, что бы Цериръ, владѣя толь изобильными источниками божія благословенія, не былъ потопленъ, восхитительнымъ благополучіемъ, радующимся содержанію истиннаго удовольствія.
   По сей сладостной надеждѣ слѣдовало страшное прозерцаніе неминуемыя войны къ вѣчному сраму Монарха, о коемъ питалъ лестныя помышленія, что будетъ онъ удивленіемъ временъ своихъ, и образцомъ потомству. На него возложили непріязненное исполненіе, натянуть лукъ измѣны противу Принцессы, кою почитилъ онъ существомъ вышеестественнымъ, пронзить нѣжную душу ея стрѣлою поноснаго вѣроломства, и при всѣхъ злахъ таковыхъ сражаться съ собою, чтобы покориться своенравію, за коимъ послѣдуетъ осень раскаянія.
   Послѣдняя мысль сія привела оторопленный духъ его къ заключенію. Какъ несвѣдома ему была новая страсть Церирова, не сумнѣвался онъ, что присутствіе Перизады исцѣлитъ страждущій его разумъ. Онъ чаялъ, что должность друга извинитъ непослушаніе добровольнаго подданнаго, и продолжалъ путь свой къ Карецму, скрывая по возможности мрачную непогоду сію отъ Принцессы; ибо надѣялся, что первые лучи ихъ взаимной любовь вливающихъ очей пресѣкутъ ту сами.
   Подлодушный придворный, насадившій уже желанія честолюбія своего на вершинѣ добраго послѣдства, страшился естественнаго перевѣса, который имѣетъ премудрость надъ коварнымъ и подлымъ ухищреніемъ. Онъ возмутился Сагебовымъ вознамѣреніемъ. Но какъ по щастію не зналъ онъ части приказанія, касающагося до Перизады: то буря обращенныхъ къ выслугѣ его угрозъ пала только на мнимаго его соперника въ благосклонности щастія, коему при отъѣздѣ своемъ возвѣстилъ жесточайшую казнь.
   Великій духъ при повелительномъ голосѣ угрозъ не можетъ быть отвращенъ отъ добраго предпріятія. Везирь шествовалъ съ ободреннымъ доказательствомъ, что онъ все дѣлаетъ для добраго общаго; или лучше сказать, его вело Провидѣніе, коего совѣты предопредѣлили Сагеба въ доводъ тому, что когда Государи вообще достойны сожалѣнія, имѣя при себѣ злыхъ Министровъ, то добродѣтельный и чистсердечный мужъ достоинъ онаго больше, естьли заступаетъ у Монарха, коего сердце еще и менѣе повреждено, толь трудное и опасное мѣсто.

КОНЕЦЪ ВТОРЫЯ ЧАСТИ.

  
у, яко заслуженіе твое побѣдою надъ твоими страстями, сплести съ печальными кипарисами? Да! помоги мнѣ нести сіе тяжкое бремя скорби, и вѣдай, что нашъ праведный и добрый родитель свою отмѣнную склонность ко мнѣ, увѣнчалъ своею жизнію. Ахъ! если ли бы онъ кормило царства удержалъ въ премудрыхъ рукахъ своихъ, то безбожный Аргіасбъ, повредившій святое его уединеніе, трепеталъ бы отъ сѣни престола его, который ввѣрилъ я другу всѣхъ родовъ лютости, который оставилъ я учредителю всѣхъ степеней вѣроломства въ добычу, и днесь тщетно сожалѣю, предавъ толь постыдно порученное мнѣ почтенно наслѣдіе.
   По семъ слѣдовало долгое молчаніе между обоихъ Государей, кои въ крѣпкихъ объятіяхъ опустили головы свои на траву и смѣшивали слезы, проливаемыя по достойномъ родителѣ своемъ, съ совершеннымъ забвеніемъ собственной судьбы своей, доколь Кецри нарушилъ плачевное сіе дѣйствіе, увѣдомя ихъ, что хозяинъ нетерпѣливно желаетъ ихъ видѣть.
   Вновь оживленныя очи старца сего, возблистали вѣрностію и подобострастіемъ при взорѣ на Гистаспа, коему говорилъ онъ:
   Хотя я медлю жить, о Государь! не токмо чтобъ повиноваться твоему повелѣнію, но и въ надеждѣ видѣть солнце славы твоей свѣтящее въ новомъ сіяніи, когда лучи добродѣтелей твоихъ прогонятъ облаки противностей; однако смерть есть толь хитрый и прозорливый осаждатель, который имѣетъ тысячу путей овладѣть крѣпостію жизни, что намъ не должно терять ни минуты времени, обращаемаго къ исполненію нашихъ должностей.
   За нѣсколько времяни поправляя обвалившееся мое жилище, нашелъ я неизчислимое сокровище золота и дорогихъ камней, зарытаго рукою скупости или осторожности въ нѣдра матери своей земли. Хранилище сего безмѣрнаго богатства есть пространный погребъ съ сводами, который въ случаѣ нечаяннаго нападенія можетъ охранить твою освященную особу. Содержаніе онаго можетъ не только помочь къ достиженію на престолѣ, но и удовлѣтворить многимъ несправедливостямъ, кои претерпѣли твои подданные. Дай небо, чтобъ сей подарокъ щастія, который я дѣйствительно презираю, и коего вредную цѣну искалъ я сокрыть отъ нещастныхъ сыновъ моихъ, былъ источникъ истиннаго добра въ рукахъ моего Монарха, имѣющаго неоспоримое на оный право.
   Входъ подземнаго сего мѣста скрыля я съ таковымъ искусствомъ, что хотя мои дѣти, отъ коихъ безразсудности, о горе! я довольно уже безопасенъ и кои при найденіи онаго были, съ того времяни онаго сыскать уже не могли. Кецри, коему открылъ я мое таинство, можетъ привести тебя туды. Не удивляйся, что я полагаю въ немъ таковую довѣренность. Почтеніе мое къ сему достойному мужу приписывается давнему времени; ибо я въ юности моей видѣлъ онаго въ палатахъ Локмановыхъ.
   Послѣднія слова сіи привели Кецрія нѣкоторымъ образомъ въ замѣшательство. Онъ искалъ отвлечь примѣчаніе Государей, и предложилъ имъ осмотрѣть погребъ. Они согласились на то болѣе во угожденіе прозьбамъ великодушнаго своего хозяина, чѣмъ по любопытству или любоимѣнію, несообразному печальнымъ и благороднымъ душамъ ихъ.
   Между тѣмъ однако при взорѣ на пирамиды дорогихъ камней, и кучи золота, находящіяся въ пространномъ погребѣ, изумились, и здѣдади заключеніе, что оное принадлежало величайшему Монарху прежнихъ временъ. Гистаспъ выходя вонъ, возвелъ не взначай взоръ на мраморную надпись, и вскричалъ:
   Здѣсь перстъ судебъ назначилъ опредѣленіе участи моей. Здѣсь почиваетъ достославный Гемшидъ, который съ своимъ неизмѣримымъ сокровищемъ пропалъ отъ свѣта, когда вѣроломный Цохакъ похитилъ корону его. Здѣсь недостойный Гистаспъ нашелъ послѣднее свое убѣжище въ драгоцѣнномъ сообществѣ Монарха, которому уподобился онъ въ нещастіяхъ, но о горе, не въ добродѣтеляхъ.
   Престань, о! престань съ сими болѣзенными замѣчаніями, сказалъ Цериръ; и когда тебѣ сіе чудное приключеніе предвѣщаешь пріятнѣйшую перемѣну щастія: то не очерьняй блистающій характеръ чернилами неблагороднаго отчаянія.
   Можетъ ли сильное золото быть не способно исцѣлить раны, произведенныя имъ въ чести и вѣрности? Можетъ ли Гіамасбъ имѣть предъ нами преимущество, когда мы употребимъ егожъ средство подкупленія, для обращенія Иранцовъ къ ихъ должности? Нѣтъ, я не обвиню человѣковъ таковымъ превратнымъ чувствованіемъ; я спѣшу учинить опытъ.
   Разумные совѣты престарѣлаго мужа, увѣдомленія Кецріевы, который по часту ходилъ въ ближнія деревни, и нѣжныя прозьбы Гистасповы удержали похвальный жаръ Церировъ къ возстановленію на престолъ брата своего; на конецъ одержала верьхъ нестерпимость его ревности. Какъ былъ онъ Иранцамъ еще незнакомѣе, чѣмъ низверженный и толь долго неприступнымъ бывшій ихъ Монархъ, понеже забвенъ былъ въ кровавомъ объясненіи права своего отъ Гіамасба: то уговорились они, чтобъ испытать ему дѣйствіе непреоборимаго золота въ сосѣдственныхъ поселянахъ и воинахъ стрегущихъ границы, но съ условіемъ, чтобъ тотъ часъ возвратился съ извѣстіемъ о слѣдствіяхъ.
   Надменный пламенными надеждами Цериръ, не столько ощущалъ горесть разлуки, столько нещастный братъ его, но вскорѣ онъ сталъ печальнѣе сего, когда нашелъ, что блистательные посулы его презираются, дабы только вкушать сію всеобщую отраду, на которую неправедный завоеватель только сквозь пальцы взирать долженъ, обнадеживая обманутыя имъ сердца: понеже, хотя Иранцы презирали Гіамасба, но трепетали отъ имяни своего законнаго Царя, и боялись больше представленіемъ себѣ порядка вновь настать имѣющаго, чѣмъ угнѣтенія претерпѣннаго при его владѣніи.
   Гнѣвный Государь возвращался мрачною стезею неудачи, и съ намѣреніемъ удалился пути, ведущаго его въ пустыню, дабы миновать опасности, ему послѣдовать могущей, какъ вдругъ увидѣлъ онъ пріятную сѣнь, насажденную рукою искусной природы. Утомленный полуденнымъ жаромъ и печальными размышленіями, спѣшилъ онѣ въ прохладную сію застѣнь; гдѣ увидѣлъ на берегу чистаго потока разбитую богатую полатку, отъ лѣнивыхъ стражей остявленную въ попеченіе двумъ прекраснымъ собакамъ, кои въ травѣ кругомъ спали, надѣясь на бодрствіе своихъ несмысленныхъ охранителей.
   Когда онъ съ удивленіемъ между оными увидѣлъ двухъ невольницъ, данныхъ отъ него Ситарѣ, и которыя при удаленіи ея отъ Двора за нею послѣдовали, и когда онъ изъ сего дѣлалъ щастливое предзнаменованіе; четвероногіе стражи, взиравшіе на него примѣчательно, оставили вдругъ караулѣ свой, уступя старую дружбу новой должности, дабы удовлѣтворить своей врожденной склонности.
   Вѣрность звѣря, толь мало подражаемая, и отъ человѣкъ довольно мало уважаемая, напомянула Цериру знакомое сравненіе, и возбудила въ сердцѣ его чувствованіе нѣжности и благодарности, кое толь чисто и справедливо, когда оное сообщается къ существу невинному и услужливому, котораго заслуга и разумъ только отъ недознанія предразсудковъ и лютой гордости сумнѣнію подвержены.
   Какъ сіи два любезные звѣря были его любимцы, которыхъ подарилъ онъ Принцессѣ Дилемгкой, то присутствіе оныхъ и видъ приглашенія подтверждали въ надеждѣ, что дражайшая другиня его находится въ близости. Онъ вошелъ въ полатку, и приближился къ постелѣ, завѣшенной обширнымъ багряничнымъ занавѣсомъ, дрожащими и осторожными шагами сумнительнаго ожиданія; но едва съ боку Ситарина увидѣлъ очаровательную красавицу, которая равно какъ подруга ея вкушала сладость сна, то познала душа его первую власть, коей была подвержена, и почти забыла отъ восторга обыкновенное упражненіе свое спѣшитъ къ возлюбленному предмету.
   Солнце красоты, отъ коего сіянія онъ толико упорно отвращалъ главу презрѣнія, проницало неугасимымъ пламенемъ любви сквозь желательные взоры его ему въ сердце, и вничтожало сіи слабыя и гаснувшія искры, кои неистовство его нрава раздуло было къ его погибели. Онъ находился въ расположеніи болѣзненнаго напоминовенія и ужаса, какъ рука, которыя ослѣпляющая бѣлизна и пріятное движеніе ему не столь была незнакома, какъ прекрасное тѣло, къ коему оная принадлежали, невзначай коснулась уста его, и повергла его въ непреодолимое восхищеніе; отъ чего Перизада проснулась.
   Ясное небо голубыхъ очей ея при взглядѣ на Церира мгновенно покрылося облаками, и спокойные лучи его обратились въ молнію гнѣва. Ея сладкій, и днесь сильными и необычайными движеніями измѣненный голосъ, возгремѣлъ слѣдующія слова:
   Бѣги присутствія оскорбленной Перизады, дерзскій измѣнникъ! или зри мстительный кинжалъ, который ея до подлости вѣрное сердце за долговременное отъ тебя терпѣніе освободитъ отъ несносныхъ поруганій.
   Сказавъ сіе разгнѣванная Принцесса, обратила остріе грозящей стали въ грудь свою. Цериръ во ужасѣ, подкрѣпившемъ слабость силъ его, дошелъ вспять только до дверей намета. Тутъ палъ онъ безчувственъ между обѣихъ собакъ, которые сострадательнымъ воемъ, казалось, просили ему дружескаго вспоможенія.
   Ситара бросилась на вой сей. Попечительная ея нѣжность имѣла свое дѣйствіе. Онъ опомнился, и слышалъ ее къ себѣ говорящую:
   Удались отсюду, нещастный Король, когда на конецъ требуетъ сего цѣна Церизадиной жизни и покой Ситары, принесшей тебѣ жертву, отъ коей слабая ея душа трепещетъ. За чѣмъ не слѣдовалъ ты въ Туранъ, какъ я тебѣ совѣтовала? когда мнѣ не безъизвѣстны были опасности, кои ожидали тебя въ сей вѣроломному тиранну подверженной землѣ, который заклялся пролить всю до капли дражайшую кровь рода твоего. Ты конечно не припишешь сего къ подлой ревности, что я безуміе твое къ Цуликѣ употребила въ пользу, и старалась о твоей безопасности, назнача тебѣ ложный путь? Избавь небо, чтобъ далъ ты мѣсто въ себѣ таковымъ вреднымъ мыслямъ во время, когда я покою моему на олтарѣ великодушныя любви послѣдній ударъ произвела.
   О никогда, никогда, вопилъ Цериръ, не сумнѣвался я о величествѣ души твоей. Твои возвышенныя намѣренія были единая доска, оставшаяся мнѣ отъ сего довольно заслуженнаго кораблекрушенія. Ты одна можешь избавить меня изъ сей пропасти отчаянія, въ которую низвергъ меня праведный гнѣвъ божественной Перизады, или по крайней мѣрѣ испросить милость умереть предъ ея ногами,--
   Слушай!-- перервала слова его Ситара. Не слышишь ты топотъ приближающихся всадниковъ, кои грозятъ мнѣ погибелью чести моей - - жизни - - Бѣги отсюду - - - возвратись въ твое Королевство - - - Цалцеръ - - - о! уклоняйся отъ него - - - Я испытаю примирить Перизаду. Простимся на вѣки въ сіе мгновеніе - - - на вѣки! страшное слово! могу ли я произнесть оное и жить?
   Цериръ несообразными словами Ситары былъ приведенъ въ великое замѣшательство. Но какъ въ испуженныхъ взорахъ ея видѣлъ дѣйствительность предвѣщаемой себѣ опасности: убѣжденъ благодарностію, повиновался ей, или лучше сказать, возвратился къ добродѣтели, которая толь долго изгнанна была изъ неистовой души его.
   Гистаспъ чрезъ новое случившееся брату его нещастіе сталъ печальнѣе, нежели отъ полнаго уничтоженія своихъ собственныхъ надеждъ, и старался утѣшить его слѣдующимъ:
   Довольно извѣстное дѣло, любезный другъ! что послѣ бури любовной всегда наступаетъ яснѣйшее небо; для чего не прилѣплялешся ты къ таковому помышленію, вмѣсто что проходящему гнѣву Перизады присвояешь понятіе вѣчности, кое впечатлѣло въ мысль твою послѣднее отчаянное выраженіе Ситары? О! забудь страшное слово на вѣки, которое душу, по мѣрѣ ея слабости понимать безконечное, ужасать должно, или плачевный стонъ сообщитъ сердцу моему заразу безпокойства, которымъ твое объято.
   Хотя я не отверзалъ устъ моихъ жалобамъ гораздо пронзительнѣйшей печали, нежели мои нещастія, но любви достойная моя Кенаія всегда присудствуетъ въ моихъ помышленіяхъ. Заблужденіе, естьли думать, что неудовольствованная страсть крѣпче утвержденной взаимною нѣжностію склонности. Нѣтъ, въ пять лѣтъ я довольно извѣданъ, что прошедшія удовольствія всеминутно возвращаютъ памяти тысячи напоминовеній, кои огорчаютъ и снѣдаютъ жизнь продолжительнымъ ядомъ скорби. Премудрость не можетъ удержать ядъ сей въ его дѣйствіи: только безуміе дикаго окамененія, которое пріятное растѣніе человѣчества доизкорененія повреждаетъ, можетъ учинить сердце не такъ чувствительнымъ къ потерянному своему благополучію. Можно ли отнять у онаго право, по ощущенію безпрестаннаго недостатка чувствованія, которое несвѣдомо недостигшими меты своихъ хотѣній, чтобъ не быть тѣмъ больше жалости достойну?
   Цериръ былъ изумленъ отъ необыкновеннаго страдательнаго восторга брата своего, и отвѣтствовало, вздохнувъ:
   Какъ я нещастнымъ случаемъ коснулся струны, могущей разстроить наше согласіе: то оставимъ таковые разговоры, или будемъ говорить о тѣхъ, кои укрѣпляютъ старый нашъ союзъ. Я вижу, что мы можемъ бремя печали нашей увеличить, когда другъ друга утѣшать ищемъ. По сему соединимъ мы себя такъ въ страданіи, какъ соединены въ дружелюбіи. Воздвигнемъ мы храмъ отчаянію, коего зданіе состоитъ изъ печальныхъ кипарисовъ, мрачныхъ тисовъ и нещастныхъ розмариновъ. Тамо будемъ мы повторять слово навѣки, не споря инако кромѣ слезами, кто наилучше можетъ ощущать ихъ впечатлѣніе.
   Гистаспъ принялъ предложеніе, и тотъ часъ произвелъ оное съ ревностію, сходственною дѣламъ, коихъ жаръ долженствуетъ питаться какимъ нибудь предметомъ. Старикъ и Кецри подражали печальнымъ расположеніями ихъ, ибо то казалось имъ лучшимъ средствомъ къ подкрѣпленію злополучныхъ Монарховъ въ бремяни ихъ неблагоденствія. Понеже довольно вѣдали, что естественныя чувствованія суть щитъ противу искусства страстей, и что и самое нещастіе въ любви имѣетъ свои прелести, достаточныя привести въ забвеніе искусительную, но пустую гордость величества. Древеса, кои научили приклонять суровыя ихъ вѣтви, для изображенія сего святилища скорби, во время продолженія года распространили мрачность тѣни своей. Птички, обитатели оныхъ, научились уже повторять снова: Цериръ на вѣки утратилъ божественную Перизаду, Гистаспъ на вѣки разлученъ отъ любви достойной Кенаіи; но оба они желаютъ на вѣки остаться въ раскаяніи и братней любви; какъ унывный нзпѣвъ сей нарушенъ почтеннымъ Ацимомъ, коего ввелъ къ Государямъ симъ Кецри. Оный говорилъ къ нимъ тако:
   Оставьте, Государи, сіе обиталище скорби, и послѣдуйте за мною жилище утѣшеніе. Премудрый Локманъ приглашаетъ васъ къ наступающему открытію Лавиринѳа, обѣщаетъ покровительство свое въ семъ дальнемъ пути, коего водительство ввѣряетъ моему попеченію. Спѣшите стопами проворства вступить на стезю надежды: ибо когда опытъ сердецъ вашихъ здѣланъ, то доброе послѣдство онаго отвергаетъ вамъ врата милости.
   Монархи оказали благодарности свои Къ Локману. и преданіе свое на его волю, и привѣтствовали Ацима весьма дружественно. Въ послѣдующее утро оставили они съ непритворными слезами любви своей плачевное уединеніе, простясь нѣжно съ великодушнымъ другомъ, и поруча покой его старанію Кецрія.
   Разумный Ацимъ, имѣющій достаточное число провождателей, для удержанія обыкновенныхъ оскорбительныхъ случаевъ; но по видимому не былъ онъ въ состояніи выдержать сильное нападеніе: почему съ царствующими путешественниками избиралъ проселочныя дороги, и ѣхалъ весьма медленно. По таковой предосторожности видѣли Государи сіи, что Ацимъ не очень надѣется на упованіе къ Локману; но опасались привлечь неудовольствіе его въ случаѣ непослушанія.
   И такъ они прибыли въ Лавиринфъ не прежде, какъ въ самый день опыта, и тотчасъ допущены къ обыкновенному изысканію.
   Замѣшательство и страхъ водительствовали стопы ихъ по стезямъ, кои они прежде проходили безпечно, и безпокойство ихъ усугублялось при новыхъ закоулкахъ, изъ которыхъ имъ вытти надлежало. Трепещущей рукой срывали они цвѣты, и съ ужаснутыми взглядами искали въ очахъ Локмана приговору судебъ своихъ, который отпустя всѣхъ постороннихъ, и повѣля служителямъ своимъ поудалиться, говорилъ къ нимъ сіе:
   Привѣтствую васъ, владѣтели, троекратно привѣтствую васъ отъ того, коего слуга есмь, и который въ милосердіи своемъ простилъ ваши погрѣшенія, возвратилъ опять сердца ваши добродѣтели, и благословилъ неусыпныя заботы, въ которыхъ я слѣдовалъ за слѣдами вашими по мѣрѣ трудностей, мною предвидѣнныхъ.
   Приклоните слухъ къ моимъ цѣльбоноснымъ предписаніямъ, и воспоминаніе вашего дорогокупленнаго познанія въ печатлѣйте во умы ваши буквами вѣчно незагладающимися. Но дабы воспоминаніе вашихъ заблужденій не отяготило слухъ вашъ, и вашу опредѣлительную силу въ разсужденіи способностей моихъ не обмануло, то долженъ я открыть вамъ средства, по ковмъ я вѣдалъ о вашихъ поступкахъ, и право, кошорымъ достигъ до наставленія и призора надъ вами.
   Со времяни, когда вы въ первые гласомъ невинности искали моего покровительства, и съ пылкостію юношества оставили мои полаты, служители мои послѣдовали стопамъ вашимъ. Когда я не могъ препятствовать свободной волѣ вашей, то по меншей мѣрѣ показывалъ лучшія заключенія къ вашему вознамѣренію. Когда не позволено мнѣ было избавить васъ отъ нещастій, въ кои повергало васъ неразсудное ваше поведеніе, то искалъ однако я оныя облегчить. Я послалъ Сагеба на помощь Цериру, и по повелѣнію моему Кецри не выпускалъ изъ газъ Гистаспа. Да! точно такъ Царь, Кецри былъ увѣдомившій Ацима о твоемъ невольничествѣ, и приведшій его въ состояніе искупить тебя. Онъ былъ наставившій добраго Афрасіаба исполнить хотѣніе твое и мое желаніе въ особѣ Принцессы Кенаіи, и сія съ намѣреніемъ была послана въ лѣса Карецмскіе, чтобы сердца ваши прежде рукъ вашихъ соединились, и тѣмъ утвердился прочнѣйшій миръ между обоихъ народовъ.
   Вѣрный Кецри былъ свидѣтелемъ храбрости твоей, когда освободилъ ты Туранъ отъ двухъ пожирающихъ чудовищъ. Онъ трепеталъ отъ опасности, когда ты противу совѣтовъ Ацима и Сагеба, вызывалъ запалчиваго своего брата. Печальные очи его долго устремлены были на неприступные полаты твои, и съ быстростію истинныя склонности, бѣжалъ онъ по слѣдамъ твоимъ, въ хижину, куда привело тебя провидѣніе.
   Онъ далъ мнѣ радостное извѣстіе, что ты учинилъ горестное признаніе, отъ коего зависѣла перемѣна сердца твоего и щастія, и я исполнилъ мое обѣщаніе видѣть тебя опять въ полатахъ сихъ, чтобы увѣриться о тебѣ новыми опытами о твоихъ расположеніяхъ и совѣтахъ разума. Я готовъ тебѣ сообщить мои, но прежде открою тебѣ настоящую пропасть бѣдствій, въ кою низвергло тебя твое упрямство.
   Измѣнничество Аргіасбово было опаснѣйшее между оными. Онъ возмутился, когда ты противъ совѣта Гудерцова, занялъ часть Карецма, ему надлежащую. Къ томужъ присоединяется гоненіе брата твоего онъ разбойниковъ, коихъ ты неразсудно противу возраженія Ацимова наградилъ. Далѣе вѣдаешь ты, что твое собственное паденіе слѣдовало по порядку противностей, кои допустилъ ты претерпѣть твоимъ подданнымъ. Дѣйствіе своевольнаго твоего ослѣпяѣнія было, когда ты предалъ себя человѣку, котораго пороки изключили его отъ престола, на который возвысили тебя добродѣтели отца твоего.
   Но какъ столько противностей безъ суменія проистекало изъ столь долго неизвѣстнаго ненавистнаго источника: то не меньше справедливо, что каждое твое доброе дѣяніе произвело щастливое приключеніе. Твое великодушіе во освобожденіи твоихъ враговъ отъ ихъ пожирающихъ опустошителей служило ко освобожденію самого тебя отъ висящей опасности. Великодушіе твое проживу обоихъ Прнцовъ, комъ отдалъ ты трофеи твоей храбрости, доставило не токмо супругѣ твоей безопасное прибѣжище; но и возводитъ тебя опять на твой престолъ. Ибо Фирцана, который наслѣдовалъ подлому и вѣроломному Аргіасбу, и тебѣ обязанъ короною, благодарность свою чрезъ то явилъ, что послалъ въ Иранъ сильное войско подъ начальствомъ Сагебовымъ, который яко военачальникѣ утвердилъ то преимущество надъ Гіамазбомъ, кое имѣлъ, бывъ Везиремъ, побилъ онаго на голову, Кенаію на престолъ возвелъ, и мудрыми распоряженіями открылъ тебѣ путь въ сердца твоихъ подданныхъ. На конецъ человѣколюбіе твое къ огорченному старику твоему хозяину, учинило безопаснымъ прибѣжище твое отъ поисковъ злобы.
   Жестокой искуситель дѣтей стариковыхъ, который въ сраженіи опасно раненъ, и въ ономъ состояніи отъ развращенныхъ юношей ограбленъ оружіемъ, свѣдалъ отъ нихъ о найденномъ отцемъ ихъ сокровищѣ. Какъ онъ лѣжалъ долго при смерти, то сія важная тайна неправедному завоевателю не прежде пришла во уши, какъ когда уже былъ онъ низложено. Въ сіе исполненное надежды прибѣжище ушли Гіамасбъ и Цороастръ, подъ предводительствомъ ихъ адскаго переносчика вѣстей, и вмѣстѣ со онымъ заперты въ подземномъ сводѣ прозорливымъ старикомъ и бодрственнымъ Кецріемъ.
   Здѣсь сіи кровавыя ехидны растерзаны зубами глада посреди блестящихъ веществъ, изъ коихъ высасывали они ядъ свой, обратя другъ противъ друга свои смертоносныя жалы, и подъ ужасными мученіями желая проклятую жизнь свою продолжить, хотя на одну томительную минуту. Страшная, но недовольная казнь за неисчетные ихъ пороки!
   Возвратись потому въ Гератъ, гдѣ добродѣтельная Кенаія съ нетерпѣливостію любви ожидаетъ твоего прибытія, и скучные часы свои сокращаетъ тѣмъ, что научаетъ невиннаго младенца своего, нечувствующаго приключеннаго ему оскорбленія, бросишься къ тебѣ съ разверстыми объятіями И понеже твои прежніе проступки суть страшное наставленіе для Монарховъ, считающихъ свое порочное упрямство за великодушное постоянство, то оставь будущее поведеніе твое въ равномѣрный примѣрѣ имъ, что, когда познаніе заблужденія, слабому разуму толь горько кажущееся, свидѣтельствуетъ о величіи души, показываетъ оно притомъ способности поправить худыя онаго слѣдствія.
   Но всего больше обращй крайнее твое раченіе, удержать заразу безбожнаго суевѣрія, кою распространилъ ты въ своемъ царствѣ. Сей порокъ есть таковый, за который ты не можешь воздашь инако, какъ склоня всѣхъ поданныхъ твоихъ къ чистому и простому богослуженію твоихъ предковъ, и каждому предлагающему новое ученіе, отказывая сими словами: Каждаго человѣка должность оправдывать дѣянія свои къ своему создателю; а не пути создателя своего оправдывать предъ человѣки.
   Что до тебя лѣжитъ, Король Цериръ, коего проступки были не изъ столь мрачной краски, то чувствительность твоя скончала твои наказанія. Вѣдай, что твой преизящный Везирь, котораго въ безуміи своемъ искалъ ты смерти, коего вѣрность обвинялъ ты въ волнительномъ бунтѣ разгоряченной черни, во вторый разъ пріобрѣлъ тебѣ корону, потерянную твоими глупостьми, что онъ сильнымъ краснорѣчіемъ добродѣтели, подданныхъ твоихъ очень скоро воззвалъ къ должности, и охладилъ мщеніе по справедливости разъяреннаго твоего непріятеля, и что на конецъ великодушную Ситару уговорилъ, быть цѣною мира, и принять руку влюбившагося въ нее Цалцера, который въ соединеніи своемъ съ сею добродѣтельною и любви достойною Принцессою вкушаетъ благоденствіе предъпочтенное имъ мудро немирному честолобію.
   Знай далѣе, что воздержность и умѣренность есть та добродѣтель, коя тебѣ потребна. Сіе пріобрѣтеніе досталъ ты сердцу своему чрезъ благородное и добровольное пожертвованіе страстью своею, и уступкою Елиху ему надлежащаго, коего благословенія доставляютъ тебѣ исполненіе сердечнаго твоего желанія.
   Перизада въ моихъ полатахъ. Прими свою обыкновенную пылкость, и спѣши и предстать прелестному предмету твоей благооснованной любви, приведи ее ко мнѣ примиренну и соглачующуся на твое щастіе, и я съ радостію перемѣню долгъ строгаго укорителя на упражненіе нѣжнаго родителя.
   О ты, возгласилъ Цериръ, котораго ты не инако разумѣешь, какъ существомъ чрезъестественнымъ не взирай на скромность твою, коя наклонена увѣрить насъ о противномъ, какую дань благодарности или должности заплатимъ мы тебѣ, чтобъ было то соразмѣрно обязанности нашей и твоихъ безконечныхъ милостей. Но я оставляю брату моему, естьли возможно, выразить чувствованія своего и моего сердца, и слѣдуя приказу твоему, бѣгу принять неоцѣненный даръ небесъ и твоей щедроты.
   Перизада, равно какъ и Монархи, приглашена была въ Лавиринѳъ; но отъ опыта была пощажена премудрымъ; ибо онъ читалъ въ ея Ангельскомъ видѣ праведность и чистоту ея сердца очень явственно, и тающую ея душу усладилъ надеждою. Она избрала жилище себѣ въ одной изъ множества комнатъ находящихся въ палатахъ Локмановыхъ ко услугамъ разсуждающаго уединенія. Тамъ ожидала она съ ужасомъ любовнымъ слѣдствій испытанія, какъ прекрасные юноши, приносящіе ей ежедневно сладкую жертву невинныя ея заботы, ввели къ ней Церира.
   Влюбленный Король, поверженный но колѣни, просилъ помилованія, кое давно уже имѣлъ на своей сторонѣ. Уста его обыкновенное свое упражненіе оставили своимъ разительнымъ очамъ, коихъ краснорѣчію не могла она долго противиться, и отвѣтствовала:
   Не производи, мой Король, чрезмѣрною живостію раскаянія твоего стыда, замѣшательства на щекахъ моихъ; ибо увѣрена я, что я сама заслуживаю укоренія, жестокимъ страстямъ надлежащія. Между тѣмъ можно меня отъ части извинить, что мои непристойныя выраженія въ послѣднее наше свиданіе были бѣдствіе, на коемъ утверждалось взаимное наше счастіе. Терпѣніе, по замѣчаніи Локманову, есть добродѣтель, которая полу моему въ распространеніи своемъ относится въ презрѣніе, такъ какъ недостатокъ умѣренности мущину приводить въ заблужденія.
   Но присутствіе твое въ семъ мѣстѣ возвѣщаетъ мнѣ, что время опыта нашего кончилось. Встань, любезной Цериръ, пойдемъ къ премудрому. Когда опредѣленія его, которымъ я себя безъ противленія подвергаю, выдутъ согласны моимъ ожиданіямъ: то взаимное наше почтеніе вскорѣ угаситъ память нашихъ погрѣшностей.
   Сладостная скромность Перизадина восхитила Церира еще больше красоты ея. Въ безмолвномъ довольствѣ схватилъ онъ поданную ею руку, которыя владѣніемъ обнадежилъ Локманъ на вѣки любовь его.
   Такъ дозволило въ сей разъ счастіе, чтобъ чувствительность увѣнчана была вѣнцемъ удовольствія, и постоянство воспріяло заслуженное благополучіе, дабы доказать въ примѣрѣ Перизадиномъ, что добродѣтели нѣтъ невозможнаго.
   Обыкновенное торжество, съ каковымъ обычайно происходило празднество Лавиринѳа, не нарушило восхищеній обоихъ счастливо влюбленныхъ. Ихъ сами въ себѣ стекающіяся, и неизрѣченными чувствованіями наполненныя сердца, не удерживались, кромѣ лучами истинныя склонности вливаемыми при взглядахъ на Локмана, и искрами радости вылетающими изъ очей Гистасповыхъ.
   Когда въ слѣдующее утро возстали они съ ложа восхищеній, повелъ ихъ Локманъ въ препровожденіи Монарха Иранскаго въ покрытый ходъ Лавиринѳа, гдѣ воздвигались рѣзныя изображенія явившихся при опытахъ отмѣнно изящными.
   Тамо Перизада съ обоими Государями видима была въ полный ростъ, представленый рукою толь искусною, что Цериръ вскричалъ:
   О! сіе по истиннѣ есть дѣло Геніевъ [духи]! Никакой смертный не могъ бы сего довести въ таковое совершенство.
   Имянованіе Геній, отвѣтствовалъ Локманъ, по справедливости налагается совершеннымъ въ искусствѣ, и впредь долженствуетъ быть имъ отдаваемо и отъ великой толпы завистливыхъ, которые воздаютъ мнѣ честь, предлагая, что они сіе презираютъ, и труды таковые осмѣиваютъ.
   Но откуду произходитъ, что человѣкъ вообще, который надъ нѣкоторыми малыми ничего значущими преимуществами, имѣемыми имъ предъ прочимъ множествомъ тварей, толь гордъ есть, существамъ и выше его сферы состоящимъ толь великую прилагаетъ цѣну, что не осмѣливается достигнуть самъ оныхъ преизрядства? По истиннѣ оное не есть недовѣрчивость къ своимъ собственнымъ способностямъ, но нераченіе, которое свѣтъ распространеніемъ своимъ отъ вѣка въ вѣкъ запутываетъ въ невѣжество.
   Сіе должно приписать мнимому изобрѣтенію искусства за ново считаемой системы наукъ, въ каковой чести спорствуютъ народы, и утверждаютъ оное на нѣкоторыхъ особливыхъ точкахъ времяни, равно какъ, будто бы нашедшій искру огня въ кучѣ золы, имѣлъ право присвоятъ себѣ, что онъ и самый огонь создалъ.
   Нѣтъ, чудная книга природы была первому человѣку также отверста, какъ будетъ и послѣднему; но не многіе читаютъ оную такъ, чтобъ открытія ея учинить вѣчными. Они стремятся къ причинамъ, вмѣсто чтобъ дѣйствіе обращать къ доброму употребленію; и глупая вражда ихъ вооружаетъ гордость недовѣрчивостію, и повергаетъ слабость въ пропасть суевѣрія.
   Названіе очарованнаго, которое подлость наложила Лавиринѳу, есть доказательство послѣднему доводу. Между тѣмъ однако я къ познанію сего, которое по силѣ обѣщанія моего открыть долженъ, достигъ весьма естественными средствами.
   Съ словами сими повелъ премудрый царственныхъ гостей своихъ въ бесѣдку, покрытую листвіемъ, посадилъ ихъ тамъ на земляныхъ скамьяхъ, и продолжалъ рѣчь свою:
   Я прежде упомянулъ уже, что остроумнѣйшее испытаніе причинъ есть путь къ ослѣплѣнію нашему въ разсужденіи дѣйствіи: то вы легко понять можете, что я особливое разнообразіе между цвѣтовъ и страстей человѣческихъ извѣдалъ, не по испытаніямъ и размышленіямъ.
   Подобно какъ инстинктъ {Инстинктъ, понужденіе или наклоненіе къ дѣйствіямъ въ животныхъ.} животныхъ испытателямъ естества служилъ къ наукѣ о добротѣ насажденій и ихъ дѣйствій въ крови человѣческой, такъ время-провожденіе юношества моего наставило меня въ разнообразіи, которое наши страсти, въ крови возстающія, и къ очищенію духа ниспосылаемыя, имѣютъ съ сими нѣжными произведеніями природы, кои больше предъ прочими растѣніями требуютъ чистаго ефинарго огня, дабы достигнуть къ совершенству ихъ преизящнаго запаха и прекрасныхъ тѣней въ цвѣтахъ.
   Общество посредствомъ благосклонныхъ ко мнѣ предразсудковъ, чему обязанъ я за прилѣжаніе мое въ сообщеніи оному плодовъ, собираемыхъ мною съ плодоноснаго древа ученія, привело мня въ состояніе распространить мои наблюденія. Отъ давнаго времени юношество обоихъ половъ присылается въ полаты мои, яко нѣжное насажденіе къ искусному садовнику, чтобъ быть воспитанну во очахъ прилѣжнаго присмотра.
   Когда я малыя обстоятельства толь драгаго повѣряемаго мнѣ добра препоручалъ надежнымъ рукамъ, то всегда самъ о благѣ мнѣ отданныхъ назиралъ боязненными очами родителя. По часту водилъ сіе склонное къ забавамъ общество самъ на пестрые луга, или въ увеселительные сады, и примѣчалъ, что они, по ихъ различнымъ правамъ и врожденнымъ склонностямъ, оказывали особливое удовольствіе или несклонность къ тому или иному цвѣтку; и хотя я тогда Феномену сію изъяснить не разумѣлъ, да и теперь едва ли понимаю; но чрезъ повторяемые опыты увѣренъ въ неопровергаемой истиннѣ.
   Между тѣмъ дѣйствующей возможности разсужденій я не давалъ быть въ праздности. Когда видѣлъ я открытосерднаго или благонравнаго мальчика, или живностную и невинную дѣвочку, привлекаемыхъ цвѣткомъ розы; то находилъ я между оными и симъ въ видѣ и запахѣ толь совершеннаго цвѣтка нѣкое сходство. Я видѣлъ члены Симпатіи между кроткими чувствованіями и сладкимъ обоняніемъ фіалки, между слабостію и низкими маргаритками, между постоянствомъ и неувядающими амарантами, между чистотою и бѣлизною лиліи. Я примѣчалъ, что горячаго сложенія плѣняемы были туберозою; жадные къ чувственности крѣпкимъ, но пріятнымъ запахомъ Шпанскаго нарциза; роскошные увеселяющимъ духомъ жасмина, и умѣренные прелестнымъ смѣшеніемъ тѣней и запаха гвоздики. Въ сіяющей и постоянной живости миртовыхъ листовъ и нѣжныхъ его цвѣтовъ, находилъ я причины, для чего избираются оные способными къ вѣрной любви. Я понималъ удобно, для чего суетная дѣвица срывала пестрый беззапахный тюльпанъ, и надменный юноша избиралъ цвѣтокъ простаго нарциза.
   Словомъ, каждый пріятный или противный очамъ или обонянію цвѣтъ, производилъ мысли, подтверждающія мнѣніе мое о сходствѣ между онымъ и какою нибудь нашею страстію; и на конецъ, когда я замѣтилъ, что всякой, въ разсужденіи того, предался ли онъ страстямъ своимъ совершенно, или толико имѣлъ наклоненіе ко онымъ, срывалъ Цвѣтокъ совершенно развернувшійся, или только распускавающійся: то вспало мнѣ въ умъ завести Лавирниѳъ, и пріобщить къ оному силу привлекательныхъ Симпатій, въ томъ что каждую дорожку осадилъ я цвѣтами одинакаго рода, и дѣлалъ расчеты примѣчательно, которыхъ пространное объясненіе будетъ продолжительна и маловажна.
   Я доволенъ, естьли оправдалъ заблужденіе ваше въ разсужденіи меня; но когда чрезъестественная сила хотя не есть жребій человѣка, но разумъ его пріемлетъ участіе въ самой крѣпости существа духовнаго, потому упражненіе его достойное состоитъ въ томъ, чтобы собирать благодѣтельствующіе потоки, изливающіеся отъ вѣчнаго источника всякаго добра, и сообщать оные своимъ собратіямъ.
   Я испыталъ сіе, что благородное стремленіе къ поспѣшествованію всеобщія пользы, всегда провождается удовольствіемъ въ самомъ себѣ; по чему употребилъ я въ пользу наклоненіе человѣка къ удивительному, дабы мое всеобщее доброхотство обнадежить плодами изрядныхъ послѣдствъ. И хотя расположеніе моего Лавиринѳа не освобождено отъ нѣкоторыхъ погрѣшностей; но извѣстенъ я о моихъ добрыхъ намѣреніяхъ, и возлагаю упованіе мое на силу, всегда оныя награждающую.

Третіей послѣдней части

КОНЕЦЪ.

  
Ко всем произведениям автора К списку авторов