Клингер Фридрих Максимилиан - Из драмы "Буря и натиск"

КЛИНГЕРЪ.

Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.

Ѳёдоръ Ивановичъ (Фридрихъ-Максимиліанъ) Клингеръ, нѣмецкій драматическій писатель и романистъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, генералъ русской службы, родился 18-го февраля 1752 или 1753 года, во Франкфуртѣ на Майнѣ. Отецъ его умеръ, когда онъ былъ ещё ребѣнкомъ причёмъ оставилъ семью безъ всякихъ средствъ къ существованію. Молодой Клингеръ не могъ получить вначалѣ даже самаго поверхностнаго образованія, но на его счастье однажды встрѣтилъ онъ на улицѣ одного изъ гимназическихъ учителей, которому такъ понравилась открытая наружность и бойкіе отвѣты мальчика, что, по его настоянію, Клингеръ былъ принятъ въ гимназію. Одарённый богатыми способностями, онъ скоро оказалъ быстрые успѣхи въ ученьи, а бѣдность, въ которой онъ жилъ съ матерью, закалила его характеръ и твёрдость воли -- качества, которыми онъ отличался въ теченіе всей своей жизни. Любовь къ литературѣ овладѣла имъ рано. Ещё будучи въ гимназіи, прочёлъ онъ лучшихъ англійскихъ и французскихъ писателей, изъ которыхъ всего болѣе плѣнили его воображеніе Руссо и Шекспиръ. Кончивъ гимназическій курсъ, онъ отправился въ Гиссенъ изучать юриспруденцію, но литература привлекла его несравненно сильнѣе. Около этого времени написалъ онъ трагедію "Оттонъ", которая конечно, какъ юношеское произведеніе, не могла имѣть большого значенія. Вторая его драма "Близнецы" уже имѣла гораздо болѣе успѣха. Во время путешествія по Швейцаріи онъ сошолся съ Гёте и затѣмъ встрѣтилъ съ его стороны самый радушный пріёмъ въ Веймарѣ. Когда вспыхнула война за баварское наслѣдство, Клингеръ вступилъ въ австрійскую службу, на которой, впрочемъ, оставался не долго. Когда же желаніе его вступить въ американскую службу не увѣнчалось успѣхомъ, онъ отправился въ Петербургъ, гдѣ и былъ принятъ, съ чиномъ поручика, въ одинъ изъ армейскихъ полковъ, съ которымъ сдѣлалъ походъ противъ Польши въ 1783 и 1784 годахъ. Съ производствомъ въ генералъ-майоры, Клингеръ былъ назначенъ, въ 1801 году, директоромъ 1-го кадетскаго корпуса, затѣмъ главнымъ директоромъ пажескаго корпуса и, наконецъ, попечителемъ дерптскаго учебнаго округа. Произведённый въ 1811 году въ генералъ-лейтенанты, онъ былъ уволенъ, въ 1820 году, въ отставку съ полнымъ пенсіономъ.

Всѣ сочиненія Клингера, начиная съ юношескихъ опытовъ и кончая позднѣйшими, отличаются идеальнымъ выраженіемъ любви къ правдѣ, свободѣ и независимости. Видя, какъ мало на свѣтѣ распространено этихъ излюбленныхъ имъ добродѣтелей, Клингеръ часто впадалъ въ угрюмое настроеніе, которое выражалось въ его сочиненіяхъ порой жолчностью и презрѣніемъ къ людямъ. Но кто зналъ его ближе, могъ легко убѣдиться, что онъ, напротивъ, любилъ людей всею силою своей души. Главнѣйшими произведеніями Клингера считаются романы; но его драмы имѣютъ также самостоятельное значеніе. Принадлежа къ кружку "рейнскихъ геніальныхъ дѣятелей", какъ называетъ Гёте представителей литературной эпохи, извѣстной въ исторіи нѣмецкой словесности подъ именемъ эпохи "Бури и натиска" (Sturm und Drang), Клингеръ своими сочиненіями представляетъ во всёмъ титанизмѣ стремленія этого кружка. "Одно изъ первыхъ произведеній Клингера, комедія "Буря и натискъ" (Sturm und Drang)", говоритъ Шерръ, "дало имя всей этой литературной эпохѣ и есть чистый типъ "геніальности", которую представляетъ въ пьесѣ въ особенности личность Вильда, а въ противоположность ей является личность Блазіуса, какъ представителя холоднаго размышленія. Такимъ образомъ, въ этихъ двухъ характерахъ, уже въ самомъ началѣ поэтическаго поприща Клингера, выказывается его двойная натура: титаническая стойкость и высокомѣріе, разрывающія всѣ оковы, даже розовыя цѣли такта и красоты, и рядомъ съ этимъ кроткопокорное убѣжденіе въ ничтожествѣ всѣхъ людей и вещей, выраженіе котораго близко къ разочарованности. Клингеръ, безъ сомнѣнія, былъ предвѣстникомъ байронизма и новаго французскаго романтизма. Онъ совершенно раздѣляетъ аксіому послѣдняго, что злое и дурное только за тѣмъ и существуютъ въ мірѣ, чтобы торжествовать, а доброе и благородное, чтобы страдать. Цѣлый характеръ Клингера напоминаетъ тотъ исландскій вулканъ, изъ жерла котораго текутъ потоки огня, а бока покрыты льдомъ. Всѣ сочиненія его -- вулканическія изверженія, которыя вырываются бурно и величаво, какъ ночные потоки лавы, но быстро застываютъ, подобно имъ, въ хаотическія, безжизненныя, сѣрыя массы. Онъ былъ очень плодовитъ. Сначала онъ написалъ много драмъ въ прозѣ, изъ которыхъ, впрочемъ, помѣстилъ въ полномъ собраніи своихъ сочиненій только восемь трагедій ("Близнецы", "Эльфрида", "Конрадинъ", "Любимецъ", "Аристодемъ", "Медея въ Коринѳѣ", "Медея на Кавказѣ" и "Дамоклъ") и двѣ комедіи ("Die falschen Spieler" и "Der Schwur gogen die Ehe"). Потомъ издалъ рядъ романовъ, которые я назвалъ бы демонстративными: "Жизнь, дѣянія и схожденіе въ адъ Фауста", "Рафаэль де-Аквилласъ", "Гіафаръ Бармесидъ", "Путешествія передъ потопомъ", "Восточный Фаустъ", "Исторія нѣмца новѣйшаго времени". "Свѣтскій человѣкъ и поэтъ" и "Сагиръ". Онъ хотѣлъ обнять въ нихъ весь нравственный міръ человѣка и коснуться всѣхъ важныхъ сторонъ его, въ слѣдствіе чего, говоря его словами, "читатель находитъ въ этихъ сочиненіяхъ неутомимую, смѣлую, часто безплодную борьбу благороднаго человѣка съ призраками, порождёнными идоломъ заблужденія, разъединеніе сердца и разсудка, высокія мечты, чувство животное и испорченное, чистое и высокое, геройскія дѣла и злодѣянія, умъ и безуме, насиліе и страдальческую покорность, короче -- всё человѣческое общество съ его чудесами, глупостями, гадостями и свѣтлыми сторонами" и, прибавивъ ещё мы всюду бурныя стремленія, гигантскую фантазію и энергическія картины, ни красоты и художественнаго пріёма -- нигдѣ. Стремленія Клингера, сначала пылкія и полныя любви, а потомъ, мало-по-малу, остывшія до стоицизма, ясно выражаются и въ "Размышленіяхъ и идеяхъ о различныхъ предметахъ жизни и литературы", которыми онъ заключилъ своё авторство."

Клингеръ скончался 25-го февраля 1831 года, въ Петербургѣ, отъ холеры. Полное собраніе его сочиненій издано въ 1809 году, въ Кенигсбергѣ, въ двѣнадцати томахъ, а въ сороковыхъ годахъ вышло вторыхъ исправленнымъ и дополненнымъ изданіемъ. Замѣчательно, что Клингеръ, печатавшій, во всё продолженіе своего тридцатилѣтняго пребыванія въ Россіи, на службѣ и въ отставкѣ, всё написанное имъ исключительно заграницей, самъ хлопоталъ предъ русскимъ правительствомъ о запрещеніи ввоза своихъ сочиненій въ Россію.

ИЗЪ ДРАМЫ "БУРЯ И НАТИСКЪ".

ДѢЙСТВІЕ I, СЦЕНА I.

Комната въ трактирѣ.

Вильдъ, Ла-Фэ и Блазій входятъ въ костюмахъ путешественниковъ.

Вильдъ. Эй! давай бѣсноваться и шумѣть, чтобъ чувства кружились, какъ кровельные флюгеры въ бурю! Дикая скачка обдала меня такихъ восторгомъ, что я положительно начинаю чувствовать себя лучше. Проскакать столько сотъ миль, чтобы ты забылось отъ шума, безумное сердце! О, ты должно быть мнѣ благодарно за это! Ха, ха! бушуй и наслаждайся сумятицей! (Блазію.) Ну, каково тебѣ?

Блазій. Убирайся къ чорту! прійдётъ ли моя донна?

Ла-Фэ. Увлекайся иллюзіей, дуракъ -- и ты увидишь, какъ я мигомъ подцѣплю её. Да здравствуетъ иллюзія! О, чары моей фантазіи, я странствую по розовымъ садамъ, водимый рукою Филиды.

Вильдъ. Не расплывайся, глупый малый!

Ла-Фэ. Хочешь, я сейчасъ превращу эту гнилую избёнку, вмѣстѣ съ развалившейся башней, въ замокъ фей? О, очарованіе! о, чары фантазіи! (прислушиваясь.) Что за восхитительныя симфоніи духовъ доходятъ до моего слуха? Клянусь Амуромъ, я готовъ влюбиться въ старую хрычовку, жить въ сгнивающей избѣ, погружать мои нѣжные члены въ вонючую навозную кучу, лишь бы только ублаготворить мою фантазію. Нѣтъ ли здѣсь какой-нибудь старой вѣдьмы, за которой я могъ бы приволокнуться? Ея морщины будутъ для меня извилинами красоты; ея выдающіеся старые зубы будутъ мнѣ казаться колоннами въ храмѣ Діаны; ея отвисшія, кожаныя груди превзойдутъ въ моихъ глазахъ грудь Елены. О, меня не трудно довести до такого состоянія! О, моя фантастическая богиня! Вильдъ, я могу похвастаться, что держалъ себя храбро въ продолженіи всего путешествія. Я видѣлъ и чувствовалъ вещи, какихъ не пробовалъ ни одинъ ротъ, не нюхалъ ни одинъ носъ, не видѣлъ ни одинъ глазъ и не постигъ ни одинъ ухъ.

Вильдъ. Въ особенности въ то время, когда я завязалъ тебѣ глаза. Ха, ха!

Ла-Фэ. Къ чорту, чудовище! Но скажи мнѣ: гдѣ, въ какой части свѣта находимся мы? Въ Лондонѣ?

Вильдъ. Конечно. Развѣ ты не замѣтилъ, что мы садились на корабль? Впрочемъ, ты страдалъ въ это время морскою болѣзнью.

Ла-Фэ. Ничего не знаю, ни въ чёмъ неповиненъ. Живъ еще мой отецъ? Пошли-ка ему вѣсточку, Вильдъ, что его сынъ живъ и только-что вернулся изъ Пиренеевъ, изъ Фрисландіи. Больше ничего.

Вильдъ. Изъ Фрисландіи?

Ла-Фэ. Въ какой же части города мы находимся?

Вильдъ. Въ замкѣ фей, Ла-Фэ. Развѣ ты не видишь золотого неба, амуровъ и амуретовъ, дамъ и карликовъ?

Ла-Фэ. Завяжи мнѣ глаза! (Вильдъ завязываетъ ему глаза.) Вильдъ, оселъ! Вальдъ, подлецъ! не такъ крѣпко. (Вильдъ развязываетъ платокъ.) Ну, Блазій, дорогой, ядовитый, больной Блазій -- гдѣ мы?

Блазій. Почёмъ я знаю?

Вильдъ. Чтобы вывести васъ изъ недоумѣнія, я скажу вамъ прямо, что я провёзъ васъ изъ Россіи въ Испанію, думая, что испанская нація начинаетъ войну съ Великимъ Моголомъ. Но испанская нація, какъ во всёмъ, такъ и въ этомъ, оказалась тяжолою на подъёмъ. Я упаковалъ васъ обратно -- и вотъ вы въ Америкѣ въ самый разгаръ войны. Ха, ха! дайте-ка мнѣ хорошенько почувствовать, что я на американской почвѣ, гдѣ всё ново и замѣчательно. Я ступилъ на землю. О, неужели я не могу испытать ни одной чистой радости!

Ла-Фэ. Война и убійство! О, боги! о, моя голова! Разскажи мнѣ хоть сказочку про Фэй! О, горе мнѣ!

Блазій. Да поразитъ тебя громъ, сумашедшій Вильдъ! Что ты опять устроилъ? Жива и ещё донна Изабелла? Что жь, будешь ты говорить, моя донна, или нѣтъ?

Вильдъ. Ха, ха, ха! Ты хоть на этотъ разъ порядкомъ взбѣшонъ!

Блазій. Взбѣшонъ? хоть на этотъ разъ взбѣшонъ? Ты заплатишь мнѣ за это своею жизнью, Вилдъ! Я, по-крайней-мѣрѣ, свободный человѣкъ. Развѣ дружба можетъ заходить такъ далеко, чтобъ рѣшиться таскать насъ по свѣту, какъ собакъ на привязи? Запереть насъ въ карету, держать пистолетъ передъ лбомъ, а потомъ -- "пошолъ! пошолъ!" Ѣсть, пить въ каретѣ, выдавать насъ за съумасшедшихъ!... Броситься въ войну, въ рѣзню -- вотъ всё, что мнѣ остаётся.

Вильдъ. Да, вѣдь, ты ничего не любишь, Блазій.

Блазій. Да, я ничего не люблю. Я дошолъ до того, что въ одинъ моментъ -- всё люблю, въ другой -- всё забываю. Я обманываю всѣхъ женщинъ: за-то обманываютъ и обманывали меня всѣ женщины. Они меня обдирали и притѣсняли такъ, что избави Боже! Я игралъ всевозможныя роли: здѣсь былъ франтомъ, тамъ -- сорви-головой, здѣсь -- глупцомъ, тамъ -- селадономъ, тамъ -- англичаниномъ, причёмъ величайшую изъ моихъ побѣдъ одержалъ тогда, когда не былъ ничѣмъ. Это было у донны Изабелды. Чтобы вернуться къ прежнему... Твои пистолеты заряжены?

Вильдъ. Ты глупъ, Блазій, и не понимаешь шутокъ.

Блазій. Хороши шутки! Прицѣливайся: я твой врагъ въ данную минуту.

Вильдъ. Съ тобою стрѣляться? Знай, Блазій, что въ настоящее время единственное моё желаніе, это -- кидаться, сломя голову, то туда, то сюда,чтобы доставить тѣмъ любимое удовольствіе своему сердцу. Стрѣляться съ тобою -- ха, ха, ха! (Держитъ предъ нимъ пистолетъ.) Посмотри-ка въ дуло: не кажется ли оно тебѣ больше Лондонскихъ воротъ? Будь скроменъ, другъ мой! Я васъ люблю и нуждаюсь въ васъ, а, можетъ-быть, и вы во мнѣ. Самъ чортъ не могъ свести вмѣстѣ болѣе несчастныхъ глупцовъ, чѣмъ мы. Поэтому, мы и должны оставаться вмѣстѣ я вмѣстѣ шутить шутки. Наше несчастіе происходитъ отъ настроенія нашего сердца. Въ нёмъ отчасти виноватъ свѣтъ, но больше -- мы сами.

Блазій. Сумасшедшій! Я, вѣдь, постоянно былъ на вертелѣ.

Ла-Фэ. Съ меня, съ живого, они содрали кожу и посыпали перцемъ. Собаки!

Вильдъ. Мы здѣсь посреди войны -- единственное блаженство, которое я понимаю. Наслаждайтесь сценами, дѣлайте, что хотите!

Ла-Фэ. Я -- не за войну.

Блазій. Я -- ни за что.

Вильдъ. О, да обезсилитъ Богъ васъ ещё больше! Какъ пусто опять въ головѣ у меня. Я хочу быть натянутымъ на барабанъ, чтобы получить новое растяженіе. Мнѣ снова такъ тяжело. О, если бъ я могъ существовать въ дулѣ этого пистолета, пока чья-нибудь рука не выстрѣлила бы мною въ воздухъ! О, неопредѣлённость! Какъ далеко и какъ криво ведешь ты людей!

Блазій. Что же будетъ здѣсь съ нами въ концѣ концовъ?

Вильдъ. О, если бы вы ничего не видѣли! Я долженъ былъ летать, чтобы выйти изъ этой проклятой, тягостной неопредѣлённости. Я думалъ, что земля колеблется подо мною: такъ нетвёрды были мои шаги. Я мучилъ моимъ присутствіемъ всѣхъ добрыхъ людей, которые интересовались мною, потому-что они не могли мнѣ помочь.

Блазій. Скажи лучше: не хотѣли.

Вильдъ. Нѣтъ -- они хотѣли. Я долженъ былъ отовсюду обращаться въ бѣгство. Я былъ всѣмъ: былъ чернорабочимъ, чтобы быть чѣмъ-нибудь; жилъ въ Альпахъ, пасъ козъ, лежалъ день и ночь подъ безпредѣльнымъ куполомъ неба, прохлаждаемый зефиромъ и пожираемый внутреннимъ огнёмъ. Нигдѣ -- ни отдыха, ни покою! Благороднѣйшіе изъ англичанъ блуждаютъ, потерянные, по свѣту. Ахъ, а я не нахожу несравненной, единственной! И всё же -- я дышу здоровьемъ и силою, и не могу истаскаться. Я хочу участвовать здѣсь въ войнѣ, какъ волонтёръ -- и дамъ просторъ моей душѣ. А если они окажутъ мнѣ услугу и убьютъ меня -- тѣмъ лучше!

* * *