Книговод

Сцены и характеры из нового романа Эллиота

Элиот Джордж


СЦЕНЫ И ХАРАКТЕРЫ ИЗЪ НОВАГО РОМАНА ЭЛЛІОТА.

Daniel Deronda, by George Elliot

   Имя Джорджа Элліота настолько популярно въ Англіи, ню появленіе каждаго новаго произведенія этой писательницы составляетъ крупное событіе, одинаково интересующее какъ міръ присяжныхъ литераторовъ, такъ и публику. Въ этомъ отношеніи, новый ея романъ: "Daniel Deronda", котораго послѣдній выпускъ появился прошедшею осенью, не составилъ исключенія, а можетъ быть возбудилъ больше толковъ, споровъ за и противъ, чѣмъ всѣ шальные ея романы вмѣстѣ взятые. Не ограничиваясь, по прежнему, набрасываніемъ живыхъ и яркихъ картинъ современныхъ нравовъ Англіи, Джорджъ Элліотъ на этотъ разъ коснулся и еврейскаго вопроса, выражая устами двухъ своихъ героевъ упованіе на соціальное и политическое возрожденіе еврейскаго народа. Какъ художникъ, онъ выразилъ свою основную мысль не въ формѣ диссертаціи, и живымъ толкованіемъ этой мысли у него является Даніэль Деронда. Въ прежнихъ своихъ романахъ Джорджъ Элліотъ выводилъ на сцену героевъ діаметрально противоположныхъ Даніэлю; возьмемъ для примѣра двухъ: Феликса Гольта {"Felix Holt, or the Radical".} и Адама Бида {Романъ подъ темъ же названіемъ.}; оба -- люди изъ ряду вонъ выходящіе, умные, честные, симпатичные, но какъ тотъ, такъ и другой принадлежатъ въ числу такъ-назвываемыхъ практическихъ людей: ихъ внутренній міръ составляетъ одно нераздѣльное цѣлое съ ихъ внѣшней дѣятельностью, они какъ-бы вырѣзаны везъ одного куска. Подобные характеры легко поддаются описанію, какъ на страницахъ художественнаго романа, такъ и въ ежедневной жизни; предположите, что въ числѣ вашихъ знакомыхъ есть человѣкъ, похожій на Феликса или Адама Бида, и васъ кто-нибудь спросить: -- что это за личность? Въ двухъ-трехъ словахъ вы очертите нравственный обливъ такого человѣка; черты крупныя, рѣзкія -- обозначьте ихъ только поотчетливѣе -- и готово! Деронда -- совсѣмъ иное дѣло: для обрисовки подобнаго характера нужна тонкая и твердая кисть, такъ какъ весь онъ, вся его суть, вся его сила -- въ его внутренней жизни; внѣшней дѣятельности у него въ теченіи всего романа нѣтъ никакой, она впереди -- широкая, великая, но все же только впереди; намъ же его показываютъ единственно какъ человѣка, а отнюдь не какъ дѣятеля. Можно себѣ представить, что бы изъ подобной личности сдѣлалъ мало даровитый писатель; вмѣсто Деронды, мы бы увидѣли сухого резонёра, громящаго всѣхъ и каждаго своими никому ненужными приговорами, а подъ перомъ Элліота явился живой человѣкъ, конечно -- человѣкъ рѣдкій, но тѣмъ не менѣе реальный. Такіе люди существуютъ -- сильные, а потому и спокойные,-- разумные, а потому и снисходительные, любящіе и всепрощающіе; они полезны уже тѣмъ, что живутъ.
   Деронда -- еврей, но происхожденіе его составляетъ тайну для него самого; между тѣмъ въ душѣ Деронды живетъ какой-то отравный инстинктъ, не дающій ему покоя, не дозволяющій ему остановиться ни на какой формѣ общественной дѣятельности; онъ томится и страдаетъ, пока встрѣча съ Мордекаемъ, евреемъ, чающимъ возрожденія своего народа, не вызываетъ въ душѣ пылкаго юноши цѣлаго роя новыхъ мыслей, и не подготовляетъ его къ извѣстію, что и онъ -- сынъ угнетеннаго племени. Съ минуты же, когда онъ узнаетъ объ этомъ, онъ весь принадлежитъ не себѣ, а своему дѣлу,-- задача жизни найдена.
   Наиболѣе симпатичная черта въ характерѣ Деронды -- его способность сочувствовать всѣмъ и каждому, способность до юто сильная, что замкнутые и гордые по отношенію къ другимь (какъ, напр., Гвендолина), безъ малѣйшаго стыда раскрываютъ передъ нимъ свои душевныя раны; источникъ этой способности слѣдуетъ искать въ его личной судьбѣ: при первомъ пробужденіи сознанія онъ уже началъ страдать: съ душой жаждущей привязанностей, семейныхъ узъ -- онъ росъ одиноко, не зная ни отца, ни матери; дюжинную натуру подобныя тяжелыя впечатлѣнія только озлобили бы,-- Даніэля они очистили, внушивъ ему живое сочувствіе ко всѣмъ страдальцамъ, какой бы ни былъ источникъ ихъ страданій. Особенности характера Деронда не позволяютъ намъ, въ нашемъ анализѣ, исключительно слѣдить за нимъ однимъ; вся его жизнь, конечно, въ его душѣ, но его душа станетъ намъ понятна, во всей красѣ своей, только тогда, когда мы будемъ разсматривать его отношенія къ другимъ, его столкновенія съ ними, его вліяніе на нихъ; вотъ, почему въ нашихъ очеркахъ такое же важное мѣсто, какъ и самъ Деронда, займутъ три личности, судьба коихъ нераздѣльно связана съ его судьбой.
   Мы говоримъ о Мордекаѣ, Миррѣ и Гвендолинѣ. Мордекай -- вдохновенный еврей, энтузіастъ въ лучшемъ значеніи этого слова, какъ его опредѣляетъ самъ Деронда, человѣкъ всецѣло преданный своей великой идеѣ, живущій и дышащій только ею.
   Мирра -- сестра его, прелестное поэтическое созданіе, одна изъ тѣхъ рѣдкихъ женщинъ, на которыхъ самая развращающая, самая ужасная среда не имѣетъ и не можетъ имѣть дурного вліянія. Это жемчужина, которую и грязь-то, коснувшись, только омыла -- говоритъ о ней Джорджъ Элліотъ устами одного изъ дѣйствующихъ въ романѣ лицъ.
   На обрисовку характера Гвендолина Гарлеть Джорджъ Элліотъ не пожалѣлъ труда и самой тщательной отдѣлки, за то эта женщина стоитъ передъ нами какъ живая; на ней главнымъ образомъ отразилось воспитательное вліяніе Даніэля Деронда; до встрѣчи съ нимъ Гвендолина -- избалована, тщеславна, пуста; но подъ этими непривлекательными качествами таится въ зародышѣ много хорошаго; при первомъ же столкновеніи съ человѣкомъ, не преклонившимся передъ ней, а невольно давшимъ ей почувствовать свое превосходство -- искра западаетъ ей въ душу, начинается тяжелая переработка, доводящая легкомысленную красавицу путемъ страданія до полнаго нравственнаго перерожденія. Весь этотъ процессъ художественно обрисованъ Элліотомъ: слѣдя шагъ за шагомъ за Гвендолной, мы во-очію видимъ, до какой степени мы бываемъ безумны, когда надѣемся узнать счастіе, не заботясь о главномъ -- о томъ, чтобы былъ въ мирѣ съ самими собой; внѣшнія обстоятельства, конечно, имѣютъ значеніе, но значеніе второстепенное; мы же постоянно отводимъ имъ главное мѣсто въ жизни, забывая, что въ себѣ самомъ, въ глубинѣ своего нравственнаго я, человѣкъ носитъ и своего лучшаго друга, и своего злѣйшаго врага; это -- не азбучная истина, а непреложный законъ нравственнаго міра, и каждый изъ насъ тысячу разъ видѣлъ примѣненіе его на самомъ себѣ.
   Въ заключеніе, замѣтимъ, что одно изъ наиболѣе выдающихся достоинствъ разсматриваемаго нами романа заключается въ пониманіи той могучей, съ каждымъ днемъ крѣпнущей связи, какай существуетъ между современнымъ человѣкомъ и современнымъ обществомъ, между частью и цѣлымъ; по-истинѣ, каждый изъ насъ можетъ быть вполнѣ удовлетворенъ, лишь сознавая себя звеномъ великой цѣпи.

I.

   Мѣсто дѣйствія первой сцены -- великолѣпная, роскошно отдѣланная зала игорнаго дома въ Лейброннѣ; вокругъ длинныхъ столовъ толпится множество мужчинъ и женщинъ, принадлежащихъ во всѣмъ классамъ общества, ко всѣмъ національностямъ: тутъ вы найдете и знатную чопорную англійскую лэди, и рядомъ съ нею вполнѣ приличнаго на видъ -- бѣлокураго лондонскаго торговца, испанцевъ, нѣмцевъ, итальянцевъ -- всѣ народы, населяющіе Европу, повидимому, прислали сюда своихъ представителей. Общее вниманіе присутствующихъ обращено на молодую, чрезвычайно красивую и эффектную дѣвушку, совершенно, повидимому, поглощенную своей, весьма, впрочемъ, счастливой игрой, миссъ Гвендолину Гарлетъ. Гвендолина Гарлетъ невольно приковываетъ къ себѣ взоры всѣхъ находящихся въ задѣ мужчинъ, и въ томъ числѣ -- молодого красавца Даніаля Деронды; онъ стоитъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ стола, за которымъ идетъ самая жаркая игра, и не спускаетъ главъ съ молодой англичанки. Наконецъ, Гвендолина, чувствуя на себѣ чей-то пристальный взглядъ, невольно оглядывается; Деронда все стоитъ на томъ же мѣстѣ; глаза ихъ встрѣчаются, и самоувѣренная миссъ испытываетъ впервые какое-то дотолѣ ей совершенно невѣдомое и очень непріятное чувство. Ей смутно представляется, что этотъ человѣкъ смотритъ на нее какъ-бы сверху внизъ, что онъ совсѣмъ не то, что всѣ окружающіе ее въ эту минуту, что онъ самъ принадлежитъ къ какой-то высшей сферѣ, а ее разсматриваетъ какъ существо низшей породы. Чувство это сильно, но мгновенно -- Гвендолина тотчасъ овладѣваетъ собой, и съ поблѣднѣвшими губами отворачивается отъ непрошеннаго молчаливаго ментора. Она продолжаетъ игру, но счастье ей измѣнило; взглядъ незнакомца видно парализовалъ его: карта за картой убита; Гвендолина продолжаетъ свою опасную забаву до той минуты, пока въ кошелькѣ ея остается лишь нѣсколько золотыхъ монетъ.
   Возвратясь въ этотъ вечеръ въ свою комнату, Гвендолина только что было собралась поразмыслить на свободѣ о мистерѣ Дерондѣ, произведшемъ на нее такое странное впечатлѣніе (ими его она успѣла узнать отъ одного изъ тѣхъ всезнаекъ, какіе всегда имѣются на водахъ), какъ ей подаютъ письмо матери, давшее совершенно иное и притомъ невеселое направленіе ея мыслямъ. Эта добрая, слабая и страстно любящая свою старшую дочь женщина вынуждена нанести своему ненаглядному сокровищу тяжелый ударъ: состояніе, которымъ она дорожила только потому, что оно было нужно ея Гвендолинѣ -- погибло безвозвратно, вслѣдствіе несостоятельности банкира, въ рукахъ коего находились капиталы какъ самой миссисъ Дэвилоу, такъ и сестры ея, и вообще всего ихъ семейства; разореніе полное, катастрофа страшная.
   Въ первую минуту Гвендолина не можетъ ничего сообразить, но какъ только смутное сознаніе въ ней пробуждается, она начинаетъ жалѣть себя; мать ея, и безъ того всегда какая-то грустная, ей и при средствахъ жилось, кажется, не легко, но она, она -- Гвендолина Гарлетъ, что она будетъ дѣлать? "Мать зоветъ домой, надо ѣхать,-- разумѣется, я ни слова не скажу ни барону, ни баронессѣ Лангенъ о причинѣ моего отъѣзда: что имъ за дѣло, какое право имѣю я посвящать неблизкихъ знакомыхъ, съ которыми путешествую, въ семейныя тайны? Да и совѣстно. Нужно же было мнѣ давеча спустить всѣ свои деньги; вѣдь я была въ порядочномъ выигрышѣ, пригодилось бы; а все этотъ господинъ виноватъ; развѣ завтра еще, на прощаніе попытать счастья? Да денегъ мало. Ба! вотъ идея: заложу какому-нибудь ювелиру-ростовщику свое бирюзовое ожерелье, я же его кстати не надѣвала здѣсь..." Всѣ эти мысли быстрѣе вихря проносятся въ хорошенькой головкѣ молодой миссъ, пока она неподвижно садитъ, прижавшись въ уголокъ дивана. Тѣмъ не менѣе, такъ какъ предстоящій отъѣздъ дѣло рѣшеное, то Гвендолина употребляетъ ночь на укладку своихъ вещей; занимающееся утро застаетъ ее за этимъ занятіемъ; она очень утомилась, но холодная ванна освѣжаетъ ее и нѣсколько успокоиваеть возбужденные нервы; притомъ, изящный дорожный костюмъ, въ который она облекается, такъ идетъ къ ней, сѣрая войлочная шляпа, нахлобученная на самые глаза, такъ эффектно обрамляетъ ея личико, что она, совсѣмъ было собравшись выдти изъ дому, останавливается передъ зеркаломъ и любуется собой: положительно, утомленное выраженіе главъ дѣлаетъ ее еще интереснѣе.
   Свою сдѣлку съ ростовщикомъ Гвендолина оканчиваетъ очень быстро, и возвращается домой нѣсколько успокоенная; часъ ранній, никто изъ ея знакомыхъ видѣть ее не могъ, всѣ еще спятъ; правда, окна лучшаго отеля во всемъ Лейброннѣ выходятъ на ту же площадь, какъ и магазинъ услужливаго ювелира, да вѣдь тамъ, кажется, некому за ней подсматривать? Всѣ эти соображенія вмѣстѣ взятыя приводятъ ее въ довольно хорошее настроеніе духа, она сидитъ въ гостиной въ ожиданіи появленія хозяевъ въ раннему завтраку, все еще не зная -- сегодня-ли она ѣдетъ или нѣтъ, какъ вошедшій слуга гостинницы подаетъ ей свертокъ, адресованный на ея имя. Смутное предчувствіе заставляетъ Гвендолину отнести свертокъ въ свою комнату; тамъ она раскрываетъ его и видитъ только-что заложенное ею ожерелье, завернутое въ батистовый платокъ съ оторваннымъ угломъ, къ ногамъ ея падаетъ записка -- простой клочокъ бумаги, на которомъ быстрымъ, но четкимъ почеркомъ набросано нѣсколько словъ. Она поднимаетъ ее и читаетъ:
   "Незнакомецъ, нашедшій ожерелье миссъ Гарлетъ, возвращаетъ его ей, выражая при этомъ надежду, что она не захочетъ вторично потерять его".
   Жгучія слезы обиды потекли по щекамъ Гвендолины, никто до той минуты не смѣлъ относиться въ ней съ насмѣшкой и презрѣніемъ, а ей почему-то думается, что это дѣло Деронды (никто, кромѣ его, не могъ выкупить ожерелья, онъ и живетъ-то въ отелѣ, что противъ ювелира, она еще вчера это слышала). Въ тотъ же день миссъ Гарлетъ, не заглянувши даже въ игорный залъ, выѣзжаетъ съ вечернимъ поѣздомъ въ Брюссель, откуда направляется прямо домой, въ Оффендинъ, небольшое мѣстечко, лежащее въ западной части графства Уэссексъ.
   Гвендолина Гарлетъ -- единственная дочь у матери отъ перваго брака, и хотя отъ второго своего мужа миссисъ Дэвилоу имѣетъ еще трехъ дочерей, но первое мѣсто въ ея сердцѣ и въ ея домѣ, всегда принадлежало Гвендолинѣ. Съ самаго ранняго дѣтства она распоряжалась матерью, сестрами, гувернанткой, прислугой, какъ своими вассалами, ея воля -- была законъ; сбоямъ комфортомъ она дорожила выше всего.
   Случилось, ночью мать, спавшая въ одной комнатѣ съ дочерью, заболѣла; замѣтивъ, что горничная забыла поставить на столикъ у кровати лекарство, она попросила дочь встать и сходить за нимъ. Миссъ Гвендолинѣ въ ея мягкой постелѣ было тепло и удобно, зябнуть ей не хотѣлось, а потому она осталась неподвижной, и только проворчала что-то сквозь зубы. Мать обошлась безъ лекарства, и ни единымъ словомъ не упрекнула дочь; но на другой день Гвендолина живо почувствовала, какъ мать должна быть ею недовольна, и постаралась загладитъ вину свою ласками, которыя ей ничего не стоили. Въ дѣтскихъ воспоминаніяхъ миссъ Гарлетъ былъ еще одинъ случай, о которомъ она никогда не могла вспомнить безъ нѣкотораго смущенія: она однажды задушила канарейку своей сестры за то, что несчастная птица своимъ рѣзкимъ пѣніемъ заглушала пѣніе самой Гвендолина; правда, она поспѣшила взамѣнъ погибшей канарейки подарить сестрѣ бѣдую мышку, но память объ этомъ поступкѣ долго-долго преслѣдовала ее.
   Все свое дѣтство и первую юность Гвендолина провела на континентѣ, и только за годъ до вышеупомянутой катастрофы переселилась, послѣ смерти отчима, съ матерью и сестрами въ Англію. Оффендинъ ей сразу понравился, домъ у никъ былъ красивый, хорошо меблированный, комфортабельный; тётка -- миссисъ Гаскойнъ, мужъ ея, еще очень красивый мужчина, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ, образованный, привѣтливый и величавый, чуждый всякихъ узкихъ и одностороннихъ взглядовъ, составляющихъ слабую сторону большинства его собратій (англиканскаго духовенства), ихъ хорошенькая и кроткая дочка Анна -- всѣ сразу поддались обаянію Гвендолины, и увеличили собой число ея царедворцовъ. Дядя въ особенности былъ очарованъ племянницей; онъ взялъ ее подъ свое крылышко, познакомилъ со всѣмъ лучшимъ обществомъ Оффендина и окрестныхъ замковъ, будучи увѣренъ, что Гвена сдѣлаетъ блестящую партію. Сама молодая дѣвушка мало думала о замужствѣ: драмы, въ которыхъ она воображала себя героиней -- не приводили къ этому концу. Слова нѣтъ, говаривала она себѣ,-- знать, что по тебѣ многіе безнадежно вздыхаютъ -- необходимая и пріятная гарантія женскаго могущества; но, съ другой стороны, сдѣлаться женой, опутать себя цѣпями, имѣть кучу дѣтей -- весьма непріятная необходимость. Гвендолина старалась, даже мысленно, не останавливаться на этой необходимости. Впрочемъ, она чувствовала себя хорошо вооруженной, и надѣялась справиться съ жизнью..
   Образованіе ея было такое же, какое получаетъ большинство современныхъ дѣвушекъ: быстрый умъ ея легко усвоилъ себѣ всю массу необъясненныхъ правилъ и разрозненныхъ фактовъ, которая избавляетъ невѣждъ отъ непріятнаго сознанія своей безпомощности. Пробѣлы же, какіе оставались, она пополнила при помощи романовъ, театральныхъ пьесъ и стихотвореній. Она была очень самоувѣренна, да и немудрено: никто никогда не оспаривалъ ея превосходства. Всегда, во всѣхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, при малѣйшемъ безпорядкѣ въ домѣ, при всякой неисправности прислуги -- первая мысль всѣхъ окружающихъ была: что скажетъ Гвендолина?
   Понятно, что успѣхъ такой дѣвушки въ свѣтѣ былъ несомнѣненъ. Она произвела фуроръ; поклонниковъ у нея съ-разу явилась масса; старики и молодежь одинаково восхищались остроумной и граціозной красавицей, съ ея роскошными свѣтло-каштановыми волосами, и съ загадочнымъ взглядомъ въ большихъ, длинныхъ, блестящихъ, какъ ониксъ, главахъ. Женщинамъ она нравилась меньше, но и они превозносили ее, молодыя -- изъ боязни прослыть завистливыми, старухи -- изъ желанія видать у себя почаще такую привлекательную особу, о которой всѣ говорятъ. Хозяйки дома, составляя списокъ приглашенныхъ для предстоящаго бала, очень напоминаютъ премьеровъ, образовывающихъ новый кабинетъ: онѣ должны принимать во вниманіе весьма многое, кромѣ своихъ личныхъ симпатій. Всего чаще Гвендолина посѣщала нѣкую мистриссъ Арронайнтъ, богачку; она имѣла одну только дочь, некрасивую, но симпатичную и талантливую, и давала прелестные вечера. На одномъ изъ этихъ вечеровъ самолюбіе Гвендолины нѣсколько было уязвлено сознаніемъ превосходства передъ ней миссъ Арронайнтъ, какъ музыкантши; впечатлѣніе это еще усилилось, когда учитель музыки миссъ Арронайнтъ, высоко-талантливый герръ Блезмеръ, совершенно холодно отнесся въ пѣнію миссъ Гарлетъ, которое она, въ простотѣ душевной, почитала безукоризненнымъ.
   Мѣсяцевъ черезъ восемь по переселеніи Гвендолины въ Оффендинъ начались толки и разговоры о новомъ сосѣдѣ, молодомъ и богатомъ человѣкѣ, нѣкоемъ мистерѣ Гранкурѣ, имѣющемъ поселиться въ непродолжительномъ времени на весь охотничій сезонъ въ Дипло, имѣніи своего дяди, сэра Гуго Маллингера, единственнымъ наслѣдникомъ коего былъ все тотъ же мистеръ Гранкуръ, такъ какъ у сэра Гуго сыновей не имѣлось. Мать, дядя, тётка, всѣ только и мечтали, какъ бы хорошо было, еслибъ Гвена понравилась ему; она же, видя, или, вѣрнѣе, угадывая заботы своихъ близкихъ, заранѣе была увѣрена, что Гранкуръ -- это вздоръ, но въ сущности онъ занималъ ее. Встрѣтились они на блестящемъ праздникѣ, устроенномъ въ замкѣ одного изъ окрестныхъ богачей, лорда Бракеншау; весь интересъ праздника заключался въ состязаніи въ стрѣльбѣ изъ лука, одной изъ любимѣйшихъ забавъ англичанъ -- archery.
   Гвендолина и тутъ, какъ всегда, на первомъ планѣ: она только что взяла призъ -- золотую звѣзду, и, вся еще взволнованная сдѣланною ей оваціей, принимаетъ поздравленія, какъ хозяинъ дома подходить въ ней въ сопровожденіи красиваго блондина, съ апатичнымъ выраженіемъ лица, и торжественно произносить:
   -- Миссъ Гарлетъ, позвольте вамъ представить мистера Маллингера-Гранкура.
   Съ первой же встрѣчи Гранкурь обнаруживаетъ сильную симпатію въ красивой и эффектной миссъ Гарлетъ,-- сильную дли него, такъ какъ этотъ холодный, чопорный, сухой джентльменъ развѣ по слухамъ знаетъ, что бываютъ у людей сильныя чувства. Онъ и говоритъ-то протяжно, медленно, словно ему лѣнь произносить слова; вообще эта личность, хотя и второстепенная, мастерски очерчена Джорджемъ Элліотъ. Съ этого дня Гранкурь вездѣ и всюду появляется, гдѣ можно встрѣтить миссъ Гарлетъ: они вмѣстѣ катаются верхомъ, танцуютъ, участвуютъ въ различныхъ parties de plaisir, словомъ: сближаются съ каждымъ днемъ все больше и больше. Родные Гвендолины, затаивъ дыханіе, слѣдятъ за этими утѣшительными для нихъ признаками, какъ вдругъ одно, совершенно неожиданное событіе разсѣиваетъ, словно дымъ, ихъ пріятныя мечты. Лордъ Бравеншау опять затѣялъ праздникъ; на этотъ разъ стрѣльба изъ лука будетъ происходить въ лѣсу: это не болѣе какъ предлогъ, чтобы провести прекрасный лѣтній день подъ открытымъ небомъ. Въ самый разгаръ праздника Гвендоливѣ подаютъ письмо, и вдобавокъ анонимное:
   "Если миссъ Гарлетъ въ нерѣшимости относительно мистера Гранкура, пусть она сегодня, во время прогулки, отстанетъ отъ своихъ спутниковъ и остановится у такъ-называемыхъ "Шепчущихся Камней". Здѣсь она услышитъ нѣчто, могущее повліять на ея судьбу: но услышитъ въ такомъ только случаѣ, если сохранитъ настоящее письмо въ тайнѣ отъ всѣхъ. Если же миссъ Гарлетъ не приметъ этого письма во вниманіе, она раскается, какъ раскаивается женщина, пишущая эти строки".
   Гвендолина идетъ на мѣсто свиданія; тамъ ея встрѣчаетъ женщина, на лицѣ которой видны слѣды замѣчательной нѣкогда красоты; въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея сидятъ на-право двое дѣтей, мальчикъ и дѣвочка.
   -- Миссъ Гарлетъ?-- спрашиваетъ незнакомка.
   -- Да.
   -- Я обѣщала сообщить вамъ нѣчто. Обѣщайте и вы сохранить мою тайну. На что бы вы ни рѣшились, вы не скажете мистеру Гранкуру, что видѣли меня, не правда-ли?
   -- Обѣщаю.
   -- Меня зовутъ Лидія Глэшеръ. Мистеръ Гранкуръ ни на комъ, кромѣ меня, жениться не долженъ. Девять лѣтъ тому назадъ я, ради него, бросила мужа и ребенка. У насъ четверо дѣтей. Теперь мужъ мой умеръ, и Гранкуръ обязанъ жениться на мнѣ; этотъ мальчикъ долженъ быть его наслѣдникомъ.-- Она глазами указала на сына; хорошенькій мальчуганъ изо всѣхъ силъ дулъ въ игрушечную трубу, шляпа его упала съ головы, солнечные лучи отражались на темныхъ кудряхъ. Онъ былъ похожъ на херувима. Глаза обѣихъ женщинъ встрѣтились; Гвендолина отвѣтила коротко: -- Я не пойду противъ вашихъ желаній.
   Она дрожала, губы ея побѣлѣли; ей казалось, что въ лицѣ странной собесѣдницы передъ ней стоитъ страшный призракъ, говорящій:-- Я -- цѣлая жизнь женщины!
   -- Не имѣете-ли еще чего сказать мнѣ?
   -- Ничего, теперь вы все знаете.
   Гвендолина присоединяется въ остальному обществу; она грустна, разсѣянна. Ей все и всѣ внушаютъ омерзѣніе, и она умоляетъ мать отпустить ее съ знакомыми проѣхаться по Европѣ. Въ теченіи этой поѣздки судьба забрасываетъ ее въ Лейброннъ, гдѣ ей, какъ мы видѣли, суждено было встрѣтиться съ человѣкомъ, которому со-временемъ придется играть первенствующую роль въ ея жизни.

II.

   Дерондѣ было всего тринадцать лѣтъ, когда его нравственное я начало опредѣляться, подъ вліяніемъ даннаго жизнью толчка. Случилось его такъ: онъ лежалъ на травѣ, подперевъ кудрявую голову руками, и читалъ: "Исторію Итальянскихъ Республикъ" -- Сисмонди; гувернёръ его, также съ книгой въ рукахъ, сидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него. Было чудное іюльское утро, кругомъ цвѣли розы. Вдругъ мальчикъ поднялъ голову, и, пристально взглянувъ на учителя, спросилъ:
   -- Мистеръ Фрезеръ, почему у папъ и кардиналовъ всегда бывало такъ много племянниковъ?
   -- Они своихъ родныхъ дѣтей называли племянниками.
   -- Отчего?
   -- Приличія ряди. Вы вѣдь знаете, что католическому духовенству браки воспрещены, а потому и дѣти духовныхъ -- незаконныя дѣти.
   Даніэль быстро приподнялся и сѣлъ, повернувшись спиной къ своему ментору. Онъ всегда звалъ сэра Гуго Маллингера, въ домѣ котораго росъ,-- дядей, а когда разъ спросилъ объ отцѣ и матери, баронетъ отвѣтилъ:-- Ты лишился родителей, будучи крошкой, вотъ почему я и забочусь о тебѣ.
   Жизнь всегда улыбалась мальчику. Дядя былъ съ нихъ всегда ласковъ и нѣженъ; имѣніе, въ которомъ они жили, лежало въ крайне-живописной мѣстности; самый домъ имѣлъ историческій и романтическій интересъ: то было картинное въ архитектурномъ отношеніи зданіе, построенное на развалинахъ стариннаго аббатства, главныя части котораго доселѣ сохранились въ своей строгой красотѣ; все прекрасное было дорого Даніэлю.
   Въ замкѣ дяди была и картинная галерея, наполненная портретами его предковъ; бородатые воины, улыбающіеся дипломаты въ роскошныхъ парикахъ, красивыя дамы -- глядѣли, улыбаясь, со стѣнъ на племянника Даніэля, но между нимъ и обще-семейнымъ типомъ не замѣчалось никакого сходства. Онъ былъ несравненно красивѣе ихъ, и могъ бы легко служить моделью для живописца.
   Теперь же, сидя на травѣ, посреди розановъ, Даніэль Дероза впервые знакомился съ горемъ. Новая мысль засѣла у него въ головѣ. Онъ продолжалъ сидѣть неподвижно, яркій румянецъ, валившій его щеки въ первую минуту, понемногу исчезалъ, но лицо сохраняло выраженіе подавленнаго волненія. Онъ слишкомъ много читалъ, чтобы не знать, что такое незаконныя дѣти, но ему никогда на умъ не приходило, чтобы онъ самъ былъ въ числѣ ихъ,-- никогда, до этой роковой минуты, когда у него, какъ молнія, сверкнула въ головѣ мысль: "Вотъ тайна моего рожденія: человѣкъ, котораго я всегда звалъ дядей, навѣрное отецъ мой!" Мальчику казалось, что подлѣ него сидитъ теперь новый для него гость: таинственная фигура, закутанная въ покрывало, имѣющая открыть ему нѣчто ужасное. Дядя, котораго онъ горячо любилъ, преобразился въ отца, хранящаго отъ него тайны; а что сталось съ матерью, отъ которой его оторвали? Минутами ему казалось, что, предаваясь этимъ соображеніямъ, онъ оскорбляетъ сэра Гуго; но все же онъ не могъ не сознавать, что этотъ жаркій іюльскій день -- эпоха въ его жизни.
   Мѣсяцъ спустя, новый, повидимому, ничтожный, случай встревожилъ его.
   Однажды, въ присутствіи нѣсколькихъ человѣкъ гостей, его заставили пѣть; голосовъ у него былъ прелестный, его осыпали похвалами, а дядя, лаская его, спросилъ:
   -- Не желаешь ли учиться серьезно? сдѣлаться великимъ артистомъ, какъ Маріо или Тамберликъ?
   -- Ни за что,-- отвѣтилъ Даніэль со слезами въ голосѣ, и тотчасъ убѣжалъ къ себѣ въ комнату.
   Сидя на широкомъ подоконникѣ и любуясь разстилавшимся передъ окномъ роскошнымъ паркомъ, съ его величавыми дубами, онъ думалъ горькую думу. До сихъ поръ онъ надѣялся, что его роль въ жизни ничѣмъ не будетъ отличаться отъ роли его воспитателя и друга -- сэра Гуго; а теперь -- сэръ Гуго предлагаетъ ему идти совершенно иной дорогой, да притомъ такой, которая немыслима для англійскаго джентльмена. Его возмущала мысль, что на него станутъ смотрѣть какъ на дорогую игрушку, да и въ самомъ дѣлѣ, не таковъ ли взглядъ большинства на талантливаго артиста?
   Изъ ощущеній подобнаго рода выработываются основныя черты характера ребенка, пока взрослые пресерьёзно разсуждаютъ о томъ, чему слѣдуетъ отвести первенствующее мѣсто въ его воспитаніи: наукѣ или литературѣ?
   Вскорѣ послѣ того, въ жизни Даніэля совершился переворотъ: его послали въ Итонъ. Тамъ ему жилось хорошо, хотя подчасъ разсказы товарищей объ ихъ семьяхъ, о жизни въ домѣ родительскомъ тревожили его душевную рану. Даніэля всѣ любили, всѣ ласкали; во время его пребыванія въ колледжѣ, онъ получилъ извѣстіе о женитьбѣ сэра Гуго на нѣкоей миссъ Раймондъ, кроткомъ и миломъ созданіи.
   Въ тому времени, какъ Дерондѣ пришла пора поступать въ кэмбриджскій университетъ, у лэди Маллингеръ было уже три дочери, и сэръ Гуго съ грустью помышлялъ, что все имѣніе достанется такимъ образомъ Гранкуру, до котораго ему не было никакого дѣла. Даніэль болѣе чѣмъ когда-либо былъ увѣренъ, что сэръ Гуго -- его отецъ; но теперь его окрѣпшій умъ иначе относился къ этому факту, чѣмъ въ дѣтствѣ. Натуры холодныя, эгоистическія легко ожесточаются, видя, что имъ приходится нести вару за чужую вяну; въ глазахъ натуръ исключительныхъ неумолимое горе соединяетъ страдальца съ миріадами другихъ такихъ же несчастныхъ, какъ и онъ. Самосознаніе, такъ рано пробудившееся въ душѣ Деронды, заставило его все болѣе и болѣе углубляться въ изслѣдованіе различныхъ вопросовъ, задаваемыхъ жизнью, и привело его въ заключенію, что онъ -- одна изъ многихъ жертвъ безчеловѣчныхъ предразсудковъ. Въ душѣ его пробудилась ожесточенная ненависть же всякимъ несправедливостямъ и горячее сочувствіе къ несчастнымъ, обдѣленнымъ на жизненномъ пиру. И въ Кембриджѣ, какъ въ Итонѣ, о немъ были очень высокаго мнѣнія. Всѣ профессора говорили въ одинъ голосъ, что этотъ юноша могъ бы быть въ числѣ первыхъ, еслибъ почиталъ, какъ всѣ его товарищи, науку -- средствомъ для достиженія житейскихъ успѣховъ, а не держался бы такъ упорно дикаго мнѣнія, будто научныя свѣдѣнія должны быть разсматриваемы только какъ матеріалъ, изъ котораго человѣкъ имѣетъ выработать себѣ міросозерцаніе. Изъ желанія доставить сэру Гуго удовольствіе, Даніэль усердно занимался высшей математикой, но и она не удовлетворяла его.
   О своей будущей карьерѣ онъ думалъ часто, но еще не остановился ни на какомъ опредѣленномъ рѣшеніи; въ душѣ онъ оправдывалъ свою нерѣшительность неопредѣленностью своего положенія; у другихъ есть мѣсто на свѣтѣ, есть и обязанности, говорилъ онъ себѣ, я же все это долженъ создать искусственно. Въ сущности, ему противно было тянуть лямку въ университетѣ, гдѣ ничто не удовлетворяло его живой любознательности, и хотѣлось попутешествовать, познакомиться во-очію съ нравами и обычаями другихъ странъ. Это желаніе свое онъ рѣшился высказать сэру Гуго, и, получивъ его согласіе, покинулъ Англію на продолжительное время.
   Былъ прекрасный вечеръ въ концѣ іюля. Деронда катался въ лодкѣ по Темзѣ. Болѣе года прошло съ того дня, какъ онъ возвратился въ Англію, съ сознаніемъ, что образованіе его кончено, и что, такъ или иначе, онъ долженъ занять свое мѣсто въ англійскомъ обществѣ. Подчиняясь желанію сэра Гуго, онъ началъ-было заниматься юриспруденціей, но эта кажущаяся рѣшимость не имѣла другихъ послѣдствій, какъ увеличеніе его нерѣшительности. Онъ болѣе чѣмъ когда-либо любилъ кататься на лодкѣ -- оно и понятно: нигдѣ не находилъ онъ такого мирнаго уединенія, какъ на рѣкѣ. У него была своя лодка, и онъ не гналъ большаго удовольствія, какъ носиться въ ней по волнамъ до поздняго вечера, и возвращаться домой при свѣтѣ звѣздъ. Онъ не былъ сентименталенъ, но его мучилъ вопросъ: стоитъ ли вообще принимать участіе въ житейской битвѣ?
   Кто бы ни увидалъ теперь этого красиваго мужчину, въ его синей блузѣ, съ коротко-подстриженными кудрями, съ мягкой и волнистой бородой,-- хотя съ трудомъ, но угналъ бы въ немъ прежняго хорошенькаго мальчика, по мало-измѣнившемуся взгляду, выражавшему по прежнему кроткую вдумчивость. Цвѣтъ кожи у него блѣдно-смуглый, лобъ прямой, выраженіе лица мужественное; значительная мускульная сила видна въ длинныхъ, гибкихъ, крѣпко охватывающихъ весла рукахъ. Онъ вполголоса напѣваетъ своимъ чистымъ и высокимъ баритономъ пѣснь гондольера, изъ "Отелло",-- музыка которой написана Россини на слова Данте:
   
   Neesun maggior dolore
   Che ricordarsi del tempo felice
   Nella miseria *).
   *) Нѣтъ большаго страданія, какъ вспоминать въ минуты горя о минувшемъ счастія.
   
   Каково же изумленіе Деронды, когда онъ, случайно повернувъ голову, замѣчаетъ стоящую на берегу рѣки молоденькую дѣвушку, лѣтъ восемнадцати, служащую какъ-бы олицетвореніемъ того горя; о которомъ онъ только-что пѣлъ. Она очень стройна, личико ея правильно и миловидно, черные кудри закинуты за уши. Она крѣпко сжимаетъ свои безнадежно свѣсившіяся ручки, глаза ея устремлены на рѣку съ выраженіемъ полнаго отчаянія. Сердце Деронды сжалось, но онъ не счелъ себя въ правѣ заговорить съ ней и продолжалъ свою прогулку. Возвращаясь позднимъ вечеромъ, онъ опять наткнулся на свою незнакомку; на этотъ разъ она, казалось, приняла роковое рѣшеніе: она сидѣла на берегу и съ большимъ усиліемъ вытаскивала изъ воды совершенно мокрый плащъ. Дерондѣ въ одинъ мигъ все стало ясно: несчастная хочетъ утопиться, она завернется въ плащъ, чтобы скорѣй пойти ко дну, благодаря его тяжести. Времени терять нечего; Деронда причаливаетъ въ берегу, выскакиваетъ изъ лодки, подбѣгаетъ къ ней:
   -- Не пугайтесь, ради Бога. Вы несчастливы. Довѣрьтесь мнѣ. Скажите: чѣмъ я могу помочь вамъ?
   Она поднимаетъ голову и пристально смотритъ на него.
   -- Это вы давеча пѣли: "Nessun maggior dolore"?
   -- Да; но вамъ вредно здѣсь оставаться; позвольте, и я довезу васъ на своей лодкѣ, куда прикажете. Дайте мнѣ этотъ мокрый плащъ.
   Въ глазахъ ея отражается недоумѣніе.
   -- Вы, кажется, человѣкъ добрый... Можетъ быть, такъ Богу угодно...
   -- Довѣрьтесь мнѣ, позвольте мнѣ помочь вамъ.
   Она машинально кладетъ свою маленькую ручку въ его руку, но вдругъ отступаетъ, словно пораженная новой мыслью, и шепчетъ:
   -- Мнѣ некуда идти, у меня во всей странѣ этой нѣтъ ни души знакомой.
   -- Я васъ отвезу въ одной дамѣ, у которой есть дочери; она прекрасная женщина, вамъ у нея будетъ хорошо, не станемъ терять времени: вы можете захворать; повѣрьте, жизнь еще улыбнется вамъ, на свѣтѣ много хорошихъ людей.
   Она болѣе не противится, но спокойно входитъ въ лодку и прислоняется въ подушкамъ. Она не глядитъ на него и молча слѣдитъ за движеніемъ вёселъ. Сумерки сгущаются, на небѣ одна за другой загораются звѣзды. Наконецъ, она рѣшается заговорить.
   -- Я люблю плескъ вёселъ.
   -- Я также.
   -- Еслибъ вы не пришли, я бы теперь была мертвая.
   -- Надѣюсь, что вы никогда не пожалѣете, что я пришелъ.
   -- Не знаю. Maggior dolore и miseria занимаютъ въ моей жизни гораздо болѣе мѣста, чѣмъ tempo felice. Dolore, miseria -- эти слова точно живыя!
   Деронда молчитъ, не рѣшаясь ее разспрашивать. Она продолжаетъ съ оттѣнкомъ задумчивости:
   -- Мнѣ казалось, что въ моемъ желаніи нѣтъ ничего дурного. Жизнь и смерть равны передъ Предвѣчнымъ. Я знаю, что отцы наши убивали дѣтей своихъ, чтобы соблюсти души ихъ въ чистотѣ. Тоже думала сдѣлать и я. Теперь мнѣ повелѣно жить. Не знаю, какъ я жить буду!
   -- Вы найдете друзей въ моихъ друзьяхъ.
   Она съ грустью качаетъ головой.
   -- Я не найду ни матери, ни брата.
   -- Вы навѣрное англичанка, вы такъ хорошо говорите по-англійски.
   -- Я родилась въ Англіи, но я еврейка; я пріѣхала изъ-за границы, я убѣжала, я надѣялась найти свою мать, искала тщетно, отчаяніе овладѣло мной, остальное вы знаете!
   Деронда успокоиваетъ ее, утѣшаетъ, и болѣе чѣмъ когда-либо утверждается въ своемъ намѣреніи довѣрить бѣдную дѣвушку попеченіямъ нѣкоей миссиссъ Мейрикъ, матери одного изъ его товарищей по университету, имѣющей трехъ дочерей, и совершенно способной отнестись сочувственно къ бѣдной, всѣми покинутой дѣвушкѣ. Къ тому же, вся семья Мейрикъ душой предана Дероидѣ, за его дружбу къ ихъ Гансу, за серьёзныя услуги, какія онъ ему много разъ оказывалъ, и, конечно, рада будетъ помочь ему въ его настоящемъ затруднительномъ положеніи. Въ миссиссъ Мейривъ Деронда привозитъ спасенную имъ отъ смерти молодую незнакомку; и матъ и дочери ласково встрѣчаютъ ее: они готовы датъ ей пріютъ у себя на первое время; завтра она разскажетъ имъ о себѣ, что сочтетъ возможнымъ; сегодня ей всего нужнѣе -- пища, отдыхъ и спокойствіе.

III.

   Разсказъ Мирры Лапидоть о себѣ и о своемъ печальномъ прошломъ -- одно изъ лучшихъ мѣстъ во всемъ романѣ. Мы позволимъ себѣ привести его цѣликомъ, тѣмъ болѣе, что онъ составляетъ самую полную характеристику этой, въ высшей степени поэтически очерченной Джорджомъ Элліотомъ, личности.
   -- Первое мѣсто въ моихъ дѣтскихъ воспоминаніяхъ,-- говоритъ она миссиссъ Мейрикъ,-- занимаетъ лицо моей матери, хотя меня оторвали отъ нея, когда мнѣ не исполнилось и семи лѣтъ, а теперь мнѣ -- девятнадцать; жизнь моя началась въ ея объятіяхъ, подъ звуки ея пѣсенъ. Она все пѣла еврейскіе гимны, а такъ какъ я не понимала значенія словъ, то мнѣ казалось, что въ нихъ ни о чемъ не говорилось, кромѣ нашего счастья, нашей любви. Бывало -- лежу я въ своей бѣленькой постелькѣ, а она наклонится надо мной и поетъ тихимъ, нѣжнымъ голосомъ. Я и теперь часто вижу все это во снѣ. Еслибъ я увидала мать -- я бы навѣрное узнала ее; ахъ, много-много она горевала обо мнѣ; о, еслибъ мы могли свидѣться, еслибъ я могла высказать ей, какъ я люблю ее; кажется, все бы мнѣ было нипочемъ, я бы радовалась, что осталась жива! Отчаяніе точно овладѣло мной вчера, весь міръ казался полнымъ горя и неправды, я чувствовала, что мать умерла, и что смерть единственный путь, который приведетъ меня въ ней. Но въ самую послѣднюю минуту -- милосердіе въ образѣ человѣка пришло мнѣ на помощь, и я почувствовала въ душѣ довѣріе къ людямъ.
   -- Тяжело говорить о разлукѣ съ матерью, но я должна сказать вамъ все; меня увезъ отъ нея -- отецъ; я думала, что мы уѣзжаемъ не на долго и была очень рада. Но мы взошли на корабль, земля все дальше и дальше оставалась позади насъ. Потомъ я захворала, думала, что путешествіе наше никогда не кончится, наконецъ мы вышли на берегъ. Я ничего не понимала, вѣрила всему, что говорилъ отецъ, онъ успокоивалъ меня, увѣрялъ, что я скоро вернусь къ матери. Мы были въ Америкѣ, и много лѣтъ прошло, прежде чѣмъ мы возвратились въ Европу. Отецъ перемѣнилъ фамилію, въ Лондонѣ онъ назывался: Богенъ, въ Ньюіоркѣ сталъ именоваться Лапидоть; впрочемъ, онъ увѣрялъ меня, что это -- его настоящее имя, что его носили еще его предки -- въ Польшѣ. Сначала я часто спрашивала: скоро-ли мы поѣдемъ? Старалась поскорѣе научиться писать, чтобы написать письмо въ матери; однажды отецъ, заставъ меня за этимъ занятіемъ, взялъ меня на колѣни и, приласкавъ, сказалъ, что мать и братъ мой умерли. Я повѣрила, и долго плакала объ нихъ по вечерамъ, лежа въ постелѣ. Часто, очень часто снилась мнѣ мать. Впрочемъ, и отецъ былъ со мной ласковъ, онъ и училъ и баловалъ меня. Онъ былъ актеръ, зналъ нѣсколько языковъ, писалъ и переводилъ театральныя пьесы. Съ нами долгое время жила одна итальянка -- пѣвица; она и отецъ занимались со мной; кромѣ того, у меня былъ учитель декламаціи. Я работала усердно, хотя была еще очень мала: мнѣ не исполнилось и девяти лѣтъ, когда я въ первый разъ выступила на сцену. Я легко заучивала наизусть, и ничего не боялась, но я и тогда уже ненавидѣла нашъ образъ жизни. У отца водились деньги, насъ окружала безпорядочная роскошь, къ намъ ходило много мужчинъ и женщинъ, они вѣчно спорили и громко смѣялись. Многіе изъ нихъ меня ласкали, но мнѣ непріятно было глядѣть на нихъ, я все вспоминала мать; сначала я инстинктивно сторонилась отъ нихъ, потомъ, когда стала много читать, познакомилась съ Шекспиромъ, съ Шиллеромъ, узнала различіе, существующее между добромъ и зломъ,-- начала сторониться уже сознательно. Отецъ надѣялся, что изъ меня выйдетъ великая пѣвица, всѣ находили голосъ мой удивительнымъ для ребенка, у меня были лучшіе учителя, но онъ вѣчно выставлялъ мое пѣніе напоказъ, точно я была табакерка съ музыкой: мнѣ это бывало очень тяжело. Вскорѣ я создала себѣ особый міръ изъ своихъ мыслей и всего, что мнѣ казалось прекраснымъ въ прочитанныхъ книгахъ и пьесахъ, и жила въ немъ. Съ каждымъ годомъ желаніе мое покончить съ этимъ ненавистнымъ образомъ жизни возрастало, но я боялась бросить отца, сознавая, что этотъ дурной поступокъ можетъ лишить меня моего внутренняго міра, въ которомъ посреди свѣтлыхъ образовъ жила со мною мать. Въ теченіи долгихъ, долгихъ лѣтъ эта дѣтская мысль не повидала меня.
   -- Отецъ былъ равнодушенъ къ дѣламъ вѣры, но я помнила, что мать водила меня въ синагогу, и что я, по-долгу сидя у нея на колѣняхъ, смотрѣла сквозь рѣшетку, прислушивалась къ пѣнію, слѣдила за службой: мнѣ очень хотѣлось побывать къ синагогѣ; разъ, во время нашего пребыванія въ Нью-Іоркѣ, я выскользнула тайкомъ изъ дому, пошла отыскивать нашъ домъ молитвы, но заблудилась и еле нашла дорогу домой. Впослѣдствіи мы переѣхали на квартиру къ одной еврейкѣ; она брала меня съ собой въ синагогу, я читала ея молитвенники, ея библію, и такимъ образомъ понемногу ознакомилась съ своей вѣрой, съ исторіей своего народа. По мѣрѣ того, какъ я подростала, вспоминала прошлое, вдумывалась въ него, мнѣ все яснѣе и яснѣе становилось, что отецъ обманывалъ меня всѣ эти годы, что мать моя жива; я написала ей тайкомъ, я помнила старый лондонскій адресъ, но отвѣта не получила. Мнѣ было тринадцать лѣтъ, когда мы съ отцомъ покинули Америку и переселились въ Гамбургъ; я чувствовала себя совершенной старухой, я знала такъ много и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ мало! Однажды, во время нашего плаванія, я сидѣла на палубѣ, и слышала, какъ одинъ джентльменъ сказалъ другому, указывая глазами на отца, пѣвшаго различныя пѣсенки для развлеченія пассажировъ.
   -- Очевидно, очень умный еврей и, конечно, мошенникъ. Нѣтъ такого народа, который бы превосходилъ еврейскій въ двухъ отношеніяхъ: по ловкости мужчинъ, и по красотѣ женщинъ. Желалъ бы я знать на какой рынокъ онъ предназначаетъ свою дочку.
   Слова эти объяснили мнѣ многое: всѣ мои несчастія, думалось мнѣ, происходятъ оттого, что я еврейка; мнѣ пріятно была сознавать, что мои страданія -- капля въ морѣ бѣдствій моего народа.
   -- Послѣ этого мы жили въ разныхъ городахъ, преимущественно въ Гамбургѣ и Вѣнѣ, гдѣ отецъ надѣялся видѣть мой дебютъ на оперной сценѣ: его ожидало горькое разочарованіе -- голосъ мой, по увѣреніямъ моего учителя, былъ слабъ для сцены. Отецъ по прежнему любилъ меня, но между нами была стѣна: все, что было дорого и близко моему сердцу, я тщательно скрывала отъ него; онъ ко всему относился легко, точно будто земная жизнь -- вѣчный фарсъ или водевиль, тогда какъ существуютъ же трагедіи и драматическія оперы, въ которыхъ люди, добровольно избираютъ трудные пути, добровольно идутъ на страданіе. По-моему -- глупо все обращать въ шутку. Тѣмъ не менѣе отецъ мнѣ внушалъ состраданіе, онъ измѣнился, постарѣлъ, часто, безо всякой видимой причины, плавалъ по цѣлымъ часамъ; въ такія минуты я крѣпко-крѣпко прижималась къ нему и молилась за него!
   -- Вскорѣ настало ужасное для меня время; отецъ устроилъ мнѣ ангажементъ на одномъ изъ небольшихъ вѣнскихъ театровъ. Здѣсь я страдала невыносимо. Меня окружили, со мной разговаривали мужнины, поглядывавшіе на меня съ странной, насмѣшливой улыбкой. Я была постоянно точно въ пещи огненной, особенно мучило меня вниманіе одного графа. Я ужасно боялась этого человѣка, не спускавшаго съ меня глазъ: что-то говорило мнѣ, что въ основѣ его чувства во мнѣ лежитъ презрѣніе къ еврейкѣ и актрисѣ. Онъ былъ не старъ и не молодъ, часто улыбался, глядя на меня, всегда говорилъ по-французски, называлъ меня mon petit ange; когда графъ приходилъ къ намъ, отецъ всегда выходилъ изъ комнаты. Графъ зналъ, что сцена мнѣ ненавистна; онъ однажды принялся уговаривать меня бросить ее, переѣхать къ нему въ его великолѣпный замокъ, гдѣ я буду жить царицей. Въ первую минуту я слова не могла выговорить, гнѣвъ душилъ меня, наконецъ произнесла:-- лучше я вѣкъ не сойду со сцены, и бросилась вонъ. Отецъ медленно расхаживалъ по корридору, въ двухъ шагахъ отъ комнаты, гдѣ мы сидѣли съ графомъ. Сердце мое замерло, я молча прошла въ себѣ и заперлась на ключъ. Ясно -- отецъ за-одно съ этимъ человѣкомъ: что мнѣ было дѣлать? Я желала одного: сохранить себя отъ зла, и молилась о ниспосланіи мнѣ помощи свыше; слишкомъ ужъ хорошо я знала, что такое жизнь женщинъ, которыхъ всѣ презираютъ. На другой день графъ исчезъ, а вскорѣ отецъ повезъ меня въ Прагу; со времени той страшной сцены, я постоянно была на-сторожѣ, а потому передъ отъѣздомъ изъ Вѣны уложила въ небольшой мѣшокъ самыя необходимыя вещи, и только ждала благопріятной минуты, чтобы бѣжать отъ всѣхъ этихъ ужасовъ. Рѣшимость моя усилилась, когда, въѣзжая въ Прагу, я увидала у дверей одного изъ лучшихъ тамошнихъ отелей слишкомъ знакомую мнѣ фигуру. Тутъ -- Богъ послалъ мнѣ свою помощь: въ четыре часа утра я, вмѣстѣ съ другими путешественниками, отправлявшимися на желѣзную дорогу, вышла изъ отеля, и солнце еще не взошло, когда я уже сидѣла въ вагонѣ, а поѣздъ уносилъ меня въ Дрезденъ; оттуда -- черезъ Брюссель и Кёльнъ -- пробралась я въ Дувръ, а затѣмъ -- въ Лондонъ. Здѣсь я бросилась искать мать, но, въ ужасу моему, не нашла ни улицы, ни дома, гдѣ мы когда-то жили; все въ старомъ кварталѣ было срыто, передѣлано, слѣдовъ прошлаго не оставалось никакихъ. Я вдругъ почувствовала страшное утомленіе, я была одна, безъ гроша денегъ, въ совершенно чуждомъ мнѣ мірѣ. У меня оставалось всего нѣсколько пенсовъ, я купила на нихъ хлѣба, чтобы хоть нѣсколько утолить голодъ, и спокойнѣе рѣшить вопросъ: жить мнѣ или умереть? Съ того дня, какъ меня разлучили съ матерью, я чувствовала, что я -- всѣми покинутый ребенокъ, окруженный посторонними, равнодушными людьми, не заботящимися о томъ, что такое жизнь этого ребенка въ его собственныхъ глазахъ, а употребляющими эту жизнь для своихъ цѣлей. Но теперь -- было еще хуже. Я всѣхъ боялась; мнѣ казалось, что мое отчаяніе -- голосъ Бога, повелѣвающаго мнѣ умереть. Съ самыхъ раннихъ лѣтъ я счастья не знала, каждое утро, просыпаясь, говорила себѣ: дѣлать нечего, терпѣть Но прежде у меня была надежда, теперь ея не стало! Чѣмъ болѣе я размышляла, тѣмъ сильнѣе становилась томившая меня усталость, пока я наконецъ не перестала думать, а душу мою не наполнила одна мысль -- мысль о Богѣ предвѣчномъ. Не все-ли равно -- жива я или нѣтъ? Когда вечеръ насталъ и солнце закатилось, мнѣ показалось, что ждать болѣе нечего. Я рѣшилась умереть; остальное вы знаете: м-ръ Деронда вѣдь сказалъ вамъ, какъ онъ нашелъ меня?
   Понятно, что послѣ этого разсказа въ душѣ миссиссъ Мейрикъ возникаетъ сильная симпатія въ молодой дѣвушкѣ, столь страннымъ образомъ забредшей подъ ея гостепріимный кровъ: она предлагаетъ Дерондѣ оставить у нея Мирру, прибавляя: пусть сначала отдохнетъ хорошенько, соберется съ силами, а тамъ примется за работу, подобно моимъ дочерямъ; ей будетъ у насъ хорошо, всѣ мы уже и теперь любимъ ее.
   Деронда тѣмъ охотнѣе принялъ ея предложеніе, что ему какъ разъ въ это время приходилось ѣхать за границу, гдѣ его ожидалъ сэръ Гуго со всей семьей, а ему не хотѣлось уѣхать, не устроивъ Мирру наилучшимъ образомъ. Ему казалось, что, уговоривъ ее жить, онъ какъ-бы обязался сдѣлать ея жизнь сносной, если не счастливой. Мирра смотрѣла на него какъ на избавителя, посланнаго ей Богомъ, онъ казался ей олицетвореніемъ всего, что есть на землѣ прекраснаго; она охотно осталась въ пріютившей ее семьѣ, а онъ съ спокойнымъ сердцемъ уѣхалъ въ Лейброннъ.
   Такова была -- исторія Даніэля Деронды, до минуты его встрѣчи съ Гвендолиной Гарлетъ въ игорной залѣ.

IV.

   Съ смутнымъ чувствомъ на сердцѣ возвратились миссъ Гвендолина къ себѣ въ Оффендинъ, всю дорогу ее мучилъ вопросъ: что мы теперь дѣлать-то будемъ; она представить себѣ не можетъ, чтобы у нихъ абсолютно ничего не осталось; конечно, это не болѣе какъ реторическая фигура, вѣрно есть кое-какія крохи, съ которыми можно будетъ уѣхать за границу. Во время своего продолжительнаго пребыванія на континентѣ, Гвендолина не разъ видала тамъ семьи разорившихся англичанъ, и сердце ея замирало при мысли о тѣхъ печальныхъ картинахъ, какія рисовало ей услужливое воображеніе. Жить въ захолустьѣ, перебиваться иго дня въ день, давать уроки несноснымъ сестрамъ, глядѣть на горе и слезы матери, скучать, отцвѣтать, состариться, не знавши ни счастья, ни истиннаго блеска,-- вотъ ея будущность; она съ отвращеніемъ отъ нея отворачивалась.
   По мѣрѣ приближенія къ дому мысли Гвендолины принимаютъ иное, менѣе эгоистическое направленіе, а когда на порогѣ родного дома показывается мать, съ новыми морщинами на поблѣднѣвшемъ лицѣ и полными слегъ глазами, всѣ лучшія чувства Гвендолина разомъ вырываются наружу; стремительно выскакиваетъ она изъ экипажа и бросается на шею матери со словами:
   -- Не горюйте, ради Бога, я -- молодцомъ, у меня много плановъ, что-нибудь да надо устроить, предпринять. Вамъ все это показалось такъ ужасно, вслѣдствіе моего отсутствія; теперь и съ вами,-- посмотрите, какъ все хорошо уладится.
   -- Да благословитъ тебя Богъ, мое ненаглядное сокровище!-- мнѣ уже и теперь легче.
   Сестры, гувернантка,-- всѣ выбѣгаютъ на встрѣчу своей царицѣ; она, небрежно поздоровавшись съ ними, отсылаетъ ихъ,-- ей хочется поскорѣе остаться наединѣ съ матерью, чтобы угнать охъ нея о настоящемъ положеніи дѣлъ. Приведя свой туалетъ въ порядокъ, Гвендолина, въ сопровожденіи матери, сходитъ въ гостиную и усаживается на уютный диванчикъ; ее окружаетъ прежняя обстановка: въ богато-убранной комнатѣ ничто не напоминаетъ о недавней катастрофѣ; бѣдность еще не даетъ чувствовать своихъ острыхъ когтей.
   -- Что же вы теперь думаете дѣлать, мама?
   -- Прежде всего, дитя мое, нужно сдать квартиру; намъ немыслимо оставаться въ этомъ домѣ. къ счастью, управляющій лорда Бракеншоу уже нашелъ жильцовъ.
   -- Значитъ, мои предположенія оправдываются; я еще дорогой думала, что намъ придется ѣхать за-границу.
   -- Помилуй, Гвендолина, это невозможно. На какія же средства мы путешествовать будемъ?
   -- Но вѣдь надо же куда-нибудь дѣваться?
   Миссиссъ Дэвилоу съ сильнымъ смущеніемъ и глубокимъ состраданіемъ глядитъ на свою дочь.
   -- Радость моя, ты все-таки не сознаешь всей тягости нашего настоящаго положенія. У насъ ничего нѣтъ, Гвендолина, понимаешь ли ты: ничего. Мы переѣдемъ въ коттеджъ, принадлежащій м-ру Соэрсу; сестра Гаскойнъ даетъ намъ кое-какую мебель; я съ младшими дочерьми буду искать ручной работы, а тебѣ дядя Гаскойнъ постарается пріискать хорошее мѣсто; онъ даже теперь имѣетъ предложить тебѣ нѣчто весьма приличное: мѣсто гувернантки въ семействѣ нашего почтеннаго епископа мистера Мюмперта.
   Всю свою длинную рѣчь бѣдная мать произноситъ, не глядя на дочь.
   Гвендолинѣ кажется, что она видитъ какой-то безобразный сонъ. Перемѣна квартиры, жизнь въ этомъ отвратительномъ коттеджѣ, рабство, съ которымъ, по ея понятіямъ, неразрывно связано званіе гувернантки,-- всѣ эти представленія, словно страшные призраки, встаютъ передъ ней.
   -- Мама, это немыслимо!-- восклицаетъ она, наконецъ:-- вамъ нельзя поселиться въ этой трущобѣ. Удивляюсь, какъ дядѣ могла придти подобная мысль,-- вѣдь, конечно, онъ одинъ могъ рѣшиться посовѣтовать вамъ перебраться въ эху конуру. Я также не гожусь для смиренно-безцвѣтной роли Гувернантки; у меня есть другіе планы, другія надежды. Вы не знаете: гдѣ теперь Клезмеръ, все еще въ Кветчамѣ, у миссиссъ Арронайнтъ?
   -- Да.
   -- Такъ пошлите туда Джэмса, верхомъ, съ запиской;-- я сейчасъ напишу.
   -- Увы! дитя, ни Джэмса, ни лошадей уже нѣтъ, но записку можно послать съ кѣмъ-нибудь изъ работниковъ съ сосѣдней фермы.
   Гвендолина пишетъ Клезмеру записку, въ которой просятъ его пожаловать въ ней н% слѣдующій день, по очень важному дѣлу.
   Со страхомъ и трепетомъ ждетъ Гвендолина строгаго нѣмца; отъ исхода ея разговора съ нихъ будетъ зависѣть весьма многое. Настоящая минута -- важная минута въ ея жизни, гораздо болѣе важная, чѣмъ та, когда рѣшался вопросъ: быть или не быть ей женой Гранкура; тогда дѣло шло только о томъ: принять или не принять предложеніе даннаго субъекта,-- теперь же ей предстояло угнать: нельзя ли достичь матеріальнаго благосостоянія и блестящаго положенія, не налагая на себя никакихъ цѣпей?
   Клезмеръ застаетъ Гвендолину совершенно одну дома; она выпроводила мать и сестеръ въ церковь, благо -- день воскресный; ей хотѣлось непремѣнно побесѣдовать съ профессоромъ съ глазу за-глазъ. Она тотчасъ, безъ обиняковъ, приступаетъ къ дѣлу.
   -- Herr Klesmer,-- говоритъ она, дружески протягивая ему руку,-- извините, что обезпокоила васъ. Но съ нами случилось несчастье: мы потеряли все свое состояніе, у насъ положительно ничего не осталось; мое желаніе -- завоевать себѣ независимость, и имѣть возможность поддерживать мою мать; я бы хотѣла поступить на сцену въ качествѣ драматической актрисы, а если вы найдете, что мнѣ эта задача по силамъ,-- то и пѣвицы. Я бы ничего такъ не желала, какъ соединить въ лицѣ своемъ эти два высокія призванія,-- быть драматической пѣвицей, какъ Гризи. Скажите по-совѣсти, что вы думаете объ этомъ?
   -- Дорогая миссъ Гарлеть,-- отвѣчалъ Клезмеръ,-- вы, насколько я могу судить, незнакомы совершенно съ жизнью актеровъ, пѣвцовъ,-- вообще артистовъ. Позвольте же мнѣ объяснить вамъ, что это такое. Но прежде всего, извините за вопросъ, повидимому, не идущій къ дѣлу: вѣдь вамъ около двадцати лѣтъ,-- не правда ли?
   -- Мнѣ двадцать одинъ годъ,-- неужели вы думаете, что я слишкомъ стара?
   -- Артистическую карьеру надо начинать гораздо раньше.
   -- Да, если начинать съ начала, но вѣдь я знаю что-нибудь,
   -- Да, вы поете и даже декламируете очень мило, съ точки зрѣнія гостиныхъ, но если смотрѣть на дѣло серьёзно -- вамъ все это нужно позабыть. Вамъ придется взять себя въ руки, не ждать ни похвалъ, ни рукоплесканій, заслуживать похвалы въ потѣ лица, какъ заработываютъ хлѣбъ; поучиться быть строгой къ себѣ, готовиться во всевозможнымъ неудачамъ, а главное работать, работать и работать. Въ состояніи ли вы вынести все это? вы привыкли въ успѣхамъ, въ всеобщему поклоненію? Прибавьте ко всему сказанному, что ангажемента вамъ долго не дождаться; попробуйте теперь предложить свои услуги любому антрепренеру, онъ скажетъ вамъ: учитесь. Да притомъ голосъ вашъ наврядъ ли подходитъ въ сценическимъ требованіямъ; еще еслибъ вы начали обработывать его нѣсколько лѣтъ тому назадъ -- вы бы могли чего-нибудь добиться, но теперь -- право, я боюсь, что поздно.-- Вотъ все, что я имѣлъ сказать вамъ; извините, если выразился слишкомъ рѣзко, но я бы презиралъ себя, еслибъ не рѣшился высказать вамъ всю истину -- безъ прикрасъ.
   Грозный приговоръ строгаго, но честнаго нѣмца поражаетъ Гвендолину, словно ударъ грома съ яснаго неба; она пытается еще убѣдить его, что изъ нея можетъ выдти порядочная драматическая актриса,-- неумолимый Клезмеръ доказываетъ ей, какъ дважды-два четыре, всю призрачность ея надеждъ, объясняя, что много времени пройдетъ, прежде чѣмъ она научится ходить по сценѣ, прежде чѣмъ настолько совладаетъ со своимъ голосомъ, чтобы не говорить шопотомъ,-- словомъ, разбиваетъ въ прахъ ея дѣтскія мечты.
   -- Въ теченіи двадцати слишкомъ лѣтъ вы привыкли относиться ко всему легко,-- говоритъ онъ въ заключеніе,-- вамъ будетъ крайне тяжело взяться за серьёзный трудъ. Если же вы рѣшитесь на это, несмотря ни на что, я первый скажу: она задалась высокой цѣлью, это дѣлаетъ ей честь! Служеніе искусству -- великое дѣло, даже и съ малой надеждой на успѣхъ. Но прежде чѣмъ избрать тернистый путь начинающей артистки, подумайте: подъ силу ли онъ вамъ, не благоразумнѣе ли избрать какой-либо другой, менѣе для васъ тяжелый; въ случаѣ же, еслибъ вы рѣшились вступить на артистическое поприще, я всегда въ вашимъ услугамъ, готовъ помочь и словомъ, и дѣломъ; да и не я одинъ, моя невѣста, миссъ Арронайнтъ, съ которой вы всегда были хороши, конечно почувствуетъ къ вамъ еще большую пріязнь, когда узнаетъ о вашей великодушной рѣшимости. Располагайте мной, пожалуйста; вотъ моя карточка, по этому адресу вы всегда можете написать мнѣ, я тотчасъ же явлюсь, а теперь, прощайте, дай вамъ Богъ избрать такую дорогу, на которой вы найдете счастье.
   Съ этими словами Клезмеръ взялъ руку Гвендолины, поднесъ ее въ губамъ и вышелъ.
   Никогда во всю свою жизнь Гвендолина не бывала такъ несчастна, какъ въ эту минуту; ни слезъ, ни рыданій не было, только глаза ея горѣли, а всѣ окружающіе предметы, не исключая ея собственнаго изображенія въ зеркалѣ, внушали ей живое чувство отвращенія. Первый разъ въ жизни -- увидала себя на одномъ уровнѣ съ другими. До прихода Клезмера она мечтала, что одного года совершенно достаточно, чтобы сдѣлать изъ нея безукоризненную Джульетту, да и казалось, кто же тутъ удивительнаго? Домашніе, знакомые -- всѣ всегда признавали ея превосходство передъ другими, а тутъ вдругъ: -- Поздно, надо было начать нѣсколько лѣтъ назадъ, неустанный трудъ, умѣренныя похвалы, тяжело-достающійся хлѣбъ,-- Господи, того ли она ожидала нѣсколько часовъ тому назадъ!
   Послѣ этого разочарованія бѣдной Гвендолинѣ ничего но остается, какъ согласиться на предложеніе дяди; она готовится быть гувернанткой дочерей епископа, старается примириться съ этой мыслью, которая по прежнему возмущаетъ ее до глубины души. Но въ самый разгаръ своихъ печальныхъ размышленій, черезъ нѣсколько дней послѣ разговора съ Блезмеромъ, Гвендолина получаетъ записку отъ Гранкура, который проситъ у нея позволенія явиться на другой день, и сообщаетъ, что только-что возвратился изъ Лейбронна, гдѣ надѣялся-было ее встрѣтить.
   Эта записка -- талисманъ, мгновенно выводящій нашу героиню изъ ея тяжкаго раздумья; конечно, она и теперь не приметъ его предложенія, не даромъ въ ней еще живо воспоминаніе о встрѣчѣ съ миссиссъ Глэшеръ: она обѣщала этой несчастной, что не пойдетъ за Гранкура. Но, съ другой стороны, кто знаетъ, быть можетъ она этой самой женщинѣ оказала бы серьёзную услугу, выйдя за него: чего не сдѣлаетъ человѣкъ для жены, съумѣвшей пріобрѣсти надъ нимъ вліяніе, онъ бы обезпечилъ мальчика!.. Но нѣтъ, нѣтъ, это немыслимо, конечно, еслибы...-- и опять длинной вереницей проходятъ передъ ея мысленнымъ вворомъ различные софизмы, могущіе оправдать ее въ случаѣ, еслибъ она поступила именно такъ, какъ ей въ глубинѣ сердца хочется поступить. При всемъ томъ, она не находила въ душѣ своей искры любви къ Гранкуру; да, ей всегда казалось, что въ бракѣ любовь для женщины роскошь, это дѣло мужчины, на долю котораго, по принятому въ свѣтѣ обычаю, выпадаетъ обязанность дѣлать предложеніе.
   Всѣ колебанія Гвендолины кончаются тѣмъ, что когда Гранкуръ является, и своимъ обычнымъ флегматичнымъ тономъ проситъ ея руки, она даетъ свое согласіе и сообщаетъ о томъ матери въ слѣдующихъ характеристическихъ выраженіяхъ:
   -- Мама, все улажено. Вы не переѣдете въ этотъ противный коттеджъ, я не поѣду къ миссиссъ Мюмперть, а все будетъ такъ, какъ я того пожелаю.

V.

   Съ обычнымъ своимъ умѣньемъ, съ удивительной мѣтвостью, составляющей характеристическую черту его таланта, рисуетъ намъ Джорджъ Элліотъ душевное состояніе Гвендолины, съ минуты ея обрученія съ Гранкуромъ; мы также попытаемся, насколько это дозволяютъ предѣлы нашего анализа, познакомить съ нимъ читателей.
   Часу не прошло послѣ отъѣзда Гранкура изъ Оффендина, какъ все семейство Гаскойнъ было оповѣщено о великомъ событіи. Въ тотъ же день вечеромъ они явились принести Гвенѣ свои искреннія поздравленія. Толкамъ, разговорамъ не было конца. Почтенный ректоръ сообщилъ племянницѣ, что у ея жениха -- два богатыхъ имѣнія: Рейландсъ и Гадсмеръ, причемъ въ Рейландсѣ -- обширный паркъ и великолѣпные лѣса. Дохода у Гранкура должно быть, приблизительно, двѣнадцать тысячъ фунтовъ въ годъ.
   По мѣрѣ того какъ она прислушивалась во всѣмъ этимъ подробностямъ, Гвендолина все сильнѣе и сильнѣе убѣждалась въ томъ, что ей предстоитъ счастливая будущность.
   Отступить теперь -- было немыслимо, впереди ея ожидало слишкомъ многое изъ того, что всегда составляло предметъ ея тайныхъ мечтаній. Но посреди пріятныхъ мыслей ее продолжало преслѣдовать воспоминаніе о той, прежней, казавшейся ей столь твердой рѣшимости, теперь разлетѣвшейся какъ дымъ. Ее ужасала мысль, что она готовится совершить именно то, отъ чего еще такъ недавно съ отвращеніемъ отпрянула. Для нея было совершенной новостью ощущать въ себѣ этотъ страхъ; до сихъ поръ она не знала душевныхъ сомнѣній, которыхъ бы нельзя было утишить ласками, или подарками. А теперь -- эта несчастная женщина и ея дѣти, Гранкуръ и его отношенія къ этой семьѣ представлялись ея воображенію, постепенно заглушая всѣ другія мысли, становясь какъ-бы частью ея личной жизни. Она всю ночь промучилась этими и имъ подобными мыслями, и заснула только подъ утро. Ее разбудилъ голосъ матери, звавшей ее по имени. Миссиссъ Дэвилоу стояла у кровати, держа въ рукахъ изящный ящичекъ, украшенный эмалью, и письмо; въ ящичкѣ оказалось великолѣпное брилліантовое обручальное кольцо, въ письмѣ чэкъ въ пятьсотъ фунтовъ: на мелкіе расходы. Гранкуръ выражалъ надежду, что миссиссъ Дэвилоу останется въ Оффендинѣ по крайней мѣрѣ на первое время.
   -- Это очень мило и деликатно съ его стороны,-- съ чувствомъ замѣтила миссиссъ Дэвилоу, но я бы не желала зависѣть вполнѣ отъ зятя. Мы съ дѣвочками и такъ управимся.
   -- Мама, если вы это скажете еще разъ, я не пойду за него,-- съ досадой воскликнула Гвендолина.
   -- Дорогое дитя, я надѣюсь, что ты идешь за него не только ради меня?
   Гвендолина, вмѣсто отвѣта, только кинулась на постель, лицомъ въ подушки. Ей стало досадно на мать за то, что она отнимаетъ у нея -- такой благовидный предлогъ. Въ глубинѣ души она, не безъ раздраженія, сознавала, что выходитъ замужъ вовсе не съ мыслью о матери, что ее къ тому понуждаютъ иныя, чисто личныя, эгоистическія причины. Ночные призраки исчезли при дневномъ свѣтѣ, и Гвендолина стала одѣваться съ мыслью, что ей теперь надо настроить себя такъ, чтобы ощущать постоянно то же, что она чувствовала, когда, бывало, несясь во весь духъ на бодромъ конѣ, просто наслаждалась, не взирая на то, какія мысли бродили у нея въ головѣ. Теперь ей было легче думать и о миссиссъ Глэшеръ, ей представлялась возможность все уладить наилучшимъ образомъ. "Кто знаетъ,-- думала она,-- быть можетъ у насъ дѣтей не будетъ, Гранкуръ можетъ сдѣлать этого хорошенькаго мальчика своимъ наслѣдникомъ, а когда умретъ сэръ Гуго -- тогда на всѣхъ хватитъ". Размышляя такимъ образомъ, Гвендолина доканчиваетъ свой туалетъ, и совсѣмъ готовая, въ амазонкѣ, сходитъ въ гостиную -- ждать жениха. Они собираются совершить сегодня хорошую прогулку.
   Гранкуръ женихомъ -- чрезвычайно приличенъ, хотя съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ нѣжности. Гвендолина довольна имъ, она находить его совершеннымъ джентльменомъ, слегка съ нимъ кокетничаетъ, ни на минуту не теряя своего полнаго самообладанія, и благосклонно соглашается исполнить его просьбу: обвѣнчаться съ нимъ черезъ десять дней, а также вмѣстѣ съ матерью навѣстить его въ Дипло, куда онъ ожидаетъ нѣсколько человѣкъ гостей.
   Въ числѣ этихъ гостей находятся сэръ Гуго Маллингеръ и Даніэль Деронда. При появленіи послѣдняго Гвендолина твердо рѣшается не обращать на него никакого вниманія, и безъ устали слѣдить за каждымъ его движеніемъ, прислушивается въ каждому его слову. За завтракомъ, Гранкуръ представляетъ Деронду своей невѣстѣ, выражая удивленіе, что они до сихъ поръ незнакомы, несмотря на то, что видѣлись въ Лейброннѣ.
   -- На врядъ-ли миссъ Гарлетъ помнитъ меня,-- скромно замѣчаетъ Деронда.
   -- Напротивъ,-- отвѣчаетъ Гвендолина:-- я васъ прекрасно помню. Вы очень не одобряли мою игру въ рулетку.
   -- Изъ чего вы вывели это заключеніе?
   -- Вы меня сглазили. Какъ только вы приблизились къ столу, я начала проигрывать, до тѣхъ поръ я постоянно была въ выигрышѣ.
   Принимая участіе въ общемъ разговорѣ, Гвендолина не перестаетъ слѣдить за Даніэлемъ: -- что онъ обо мнѣ думаетъ?-- спрашиваетъ она себя: что онъ думаетъ, о моемъ замужствѣ? Что у него за понятія, что онъ такъ серьёзно во всему относится? А можетъ просто: много о себѣ воображаетъ.
   По возвращеніи въ гостиную Гвендолина подходитъ къ Дерондѣ, и заговариваетъ съ нимъ о предстоящей, на-завтра, охотѣ.
   -- Имѣете вы что-нибудь противъ моего участія въ этой забавѣ?-- спрашиваетъ она.
   -- Помилуйте, съ какого права.
   -- Вы же сочли себя въ правѣ осудить меня за игру въ рулетку.
   -- Я только пожалѣлъ о васъ, ничѣмъ, помнится, не выражая моего неодобренія.
   -- Тѣмъ не менѣе, вы мнѣ помѣшали продолжать игру.
   Проговоривъ эти слова, Гвендолина вся вспыхнула, Деронда тоже покраснѣлъ, сознавая въ душѣ, что позволилъ себѣ многое, въ исторіи съ ожерельемъ.
   Даніэлю чудилась какая-то перемѣна въ Гвендолинѣ со времени ихъ первой встрѣчи, и точно: борьба, всегда сопровождающая сознательныя заблужденія, пробудила въ ней словно новую душу. Замѣчательно, что при всей силѣ томящихъ ее сомнѣній, ей ни разу не пришла въ голову простая мысль: что самая неблаговидная сторона ея брака заключается въ томъ, что она смотритъ на Гранкура -- какъ на человѣка, за котораго ей удобно выдти, совершенно упуская изъ виду свои будущія по отношенію къ нему обязанности.
   Посреди душевныхъ волненій и житейскихъ хлопотъ время летитъ очень быстро. Настаетъ день свадьбы, и застаетъ Гвендолину крайне возбужденной и совершенно счастливой. Она и теперь сознаетъ, что поступила дурно, измѣнивъ своему слову, что миссиссъ Глэшеръ должна относиться въ ней враждебно, что въ будущемъ ее, быть можетъ, ждетъ наказаніе, что Деронда имѣетъ право презирать ее за ея бракъ съ Гранкуромъ; но всѣ эти тяжелыя ощущенія заглушаетъ одно могучее, радостно-захватывающее ей дыханіе чувство, чувство полнаго торжества. Она теперь испытываетъ то же, что во время игры въ рулетку, только въ гораздо сильнѣйшей степени; она знаетъ, что общее вниманіе устремлено на нее, и это гордое сознаніе придаетъ еще больше блеска ея замѣчательной красотѣ, когда она, опираясь на руку мужа, и окруженная толпой родныхъ и друзей, спокойно и величаво выходить изъ церкви. Она понимаетъ, что ставить на карту все -- въ надеждѣ выиграть многое, и эта мысль радостно волнуетъ ее. Вотъ онъ -- блескъ, вотъ оно -- проявленіе истинной женской силы, свѣтъ, успѣхи, все, о чемъ она мечтала съ ранней юности,-- стоитъ руку протянуть, чтобы обладать всѣмъ. Бѣдная Гвендолина просто опьянѣла отъ восторга, сомнѣнія, страданія; все, что ее томило за послѣднее время, потонуло въ лучезарномъ морѣ ея могущества, ея счастья.
   Послѣ свадьбы молодые уѣзжаютъ на нѣсколько времени въ Рейландсъ; Гвендолина болтаетъ всю дорогу безъ умолку, она точно въ лихорадкѣ; мысли, наполнявшія ея душу сладкимъ трепетомъ съ самаго утра, становятся еще ж ивѣе, еще реальнѣе при ихъ въѣздѣ въ ея будущія владѣнія.
   -- Вотъ мы и дома,-- говоритъ Гранкуръ, завидѣвъ освѣщенныя окна своего замка, и въ первый разъ цѣлуетъ жену въ губы: она даже не чувствуетъ этого поцѣлуя, вся душа ея въ ея глазахъ, она любуется огромнымъ домомъ, роскошнымъ наркомъ съ эффектно - разбросанными по лужайкамъ живописными купами старыхъ деревъ.
   Молодые выходятъ изъ кареты и, рука объ руку, вступаютъ въ домъ; черезъ ярко освѣщенную переднюю, наполненную множествомъ слугъ въ ливреяхъ и цѣлый рядъ роскошно убранныхъ комнатъ, отъ которыхъ въ головѣ Гвендолины остается только смутное представленіе чего-то огромнаго, полнаго статуй, картинъ, бархата и позолоты, Гранкуръ ведетъ свою жену, и, проводивъ ее до дверей изящнаго будуара, отдѣланнаго блѣдно-зеленымъ атласомъ и украшеннаго громадными зеркалами, цѣлуетъ ея руку и оставляетъ одну, прося переодѣться поскорѣй, такъ какъ они сегодня обѣдаютъ рано.
   Гвендолина сбрасываетъ шляпу и плащъ и въ раздумьи садится у камина. Всѣ пережитыя ею впечатлѣнія принимаютъ какой-то фантастическій видъ, она задумывается все сильнѣе и сильнѣе; но вдругъ чей-то голосъ выводитъ ее изъ забытья, передъ ней стоитъ экономка, и съ почтительнымъ видомъ, подавая объемистый свертокъ, говоритъ:
   -- Мнѣ поручено, сударыня, передать это вамъ -- въ собственныя руки. Посланный сказалъ, что это подарокъ мистера Гранкура, но что онъ не долженъ знать объ его присылкѣ, пока не увидитъ его на васъ.
   Гвендолина отсылаетъ экономку, беретъ свертокъ въ руки, и, не раскрывая его, начинаетъ думать и гадать:
   -- Чтобы тутъ могло заключаться? Ахъ!-- догадывается она,-- навѣрное фамильные брильянты,-- тѣмъ лучше, примѣрю ихъ, эхо развлечетъ меня.
   Она быстро распутываетъ шнурокъ, развертываетъ тонкую бумагу,-- такъ: ящикъ, въ ящикѣ футляръ; Гвендолина нажимаетъ пружину, крышка отскакиваетъ, и чудные, крупные брильянты представляются ея восхищеннымъ взорамъ, тысячью огней переливаются они на темномъ бархатѣ футляра, при свѣтѣ лампъ и люстръ. Но -- что это?-- изъ-подъ каменьевъ выпадаетъ тонкій листокъ почтовой бумаги, Гвендолина развертываетъ его и съ замирающимъ сердцемъ читаетъ начертанныя крупнымъ, четкимъ и, увы! слишкомъ знакомымъ почеркомъ слова:
   "Эти брильянты, нѣкогда подаренные Лидіи Глэшеръ горячо любившимъ ее человѣкомъ, она передаетъ вамъ. Вы не сдержали даннаго ей слова, изъ желанія обладать тѣмъ, что принадлежало ей. Вы, можетъ быть, надѣялись узнать счастье, какое знала она, имѣть такихъ же прелестныхъ дѣтей, которые лишатъ ея бѣдныхъ малютокъ послѣдняго. Справедливый Богъ этого не допуститъ. У человѣка -- женой котораго вы стали, нѣтъ болѣе способности любить. Его лучшія, юношескія чувства принадлежали мнѣ,-- этого и вы не сможете у меня отнять. Чувства эти умерли: но я -- могила, въ которой погребены ваши надежды на счастье, также какъ и мои собственныя. Васъ предупреждали, вы совершенно сознательно наносите вредъ мнѣ и моимъ дѣтямъ. Онъ думалъ нѣкогда на мнѣ жениться; въ концѣ-концовъ онъ бы привелъ это намѣреніе въ исполненіе, еслибъ вы сдержали свое слово. Вы будете наказаны, я этого желаю изъ глубины души.
   "Неужели вы покажете ему это письмо, чтобы еще болѣе возстановить его противъ меня и моихъ дѣтей? Наврядъ-ли, вамъ самимъ будетъ непріятно стоять передъ мужемъ въ этихъ брильянтахъ, и, думая о моихъ настоящихъ словахъ, знать,-- что и его мысли заняты тѣмъ же. Притомъ, узнавъ, что вы гнали, что дѣлали, когда шли за него, онъ не признаетъ за вами права жаловаться -- если сдѣлаетъ васъ несчастной. Зло, которое вы мнѣ сдѣлали, падетъ проклятіемъ на вашу голову".
   Письмо выпало изъ оледенѣлыхъ рукъ Гвендолины. Она просидѣла нѣсколько минуть неподвижно, потомъ наклонилась, подняла его и бросила въ пылающій каминъ. Долгое время спустя -- послышался легкій стукъ въ дверь, и Гранкуръ, веселый, улыбающійся, появился на порогѣ; при видѣ его Гвендолина разразилась страшными, истерическими криками и рыданіями. Мужъ со страхомъ и недоумѣніемъ глядѣлъ на нея, боясь: не сошла ли она съ ума? Онъ ожидалъ застать ее нарядной, сіяющей, а застаетъ блѣдной, въ слезахъ; возлѣ нея, на коврѣ сверкали разсыпанные брильянты: неужели, думалось счастливому супругу, эта безумная Лидія привела въ исполненіе свою угрозу? Очевидно было одно -- фуріи, подъ тѣмъ или другимъ видомъ, проникли въ его мирный домъ.

VI.

   Встрѣча съ Миррой навела Даніэля на совершенно новыя мысли о томъ народѣ, къ которому принадлежала прекрасная молодая дѣвушка; до сихъ поръ онъ считалъ евреевъ чѣмъ-то въ родѣ исторической окаменѣлости, нисколько не интересовался ими, предоставляя изслѣдованіе ихъ нравственнаго міра -- ученымъ спеціалистамъ; теперь же, во время своего пребыванія съ сэромъ Гуго заграницей, началъ заглядывать въ синагоги, присматриваться въ книгамъ, трактующимъ объ евреяхъ: ему хотѣлось дознаться, что такое таится въ вѣрованіяхъ и понятіяхъ этихъ современныхъ парій? Деронда вообще былъ странный человѣкъ, самая его впечатлительность порождала въ его чувствахъ нѣкоторую неопредѣленность, и дѣлала его загадкой -- въ глазахъ его лучшихъ друзей. Рано пробудившееся сознаніе развило въ душѣ его многостороннюю симпатію, грозившую послужить преградой всякому опредѣленному роду дѣятельности. Какъ только онъ, хотя-бы мысленно, примыкалъ къ какой-либо партіи, ему начинало казаться, что онъ, подобно воинамъ сабинянъ -- обращалъ свое оружіе противъ любимыхъ имъ существъ. Воображеніе его такъ привыкло разсматривать каждый вопросъ подъ тѣмъ угломъ зрѣнія, подъ какимъ онъ представлялся противнику, что для него стало немыслимымъ проникнуться тѣмъ, что называется "духомъ" партіи. Онъ былъ въ силахъ искренно бороться только противъ открытаго гнета. Онъ чувствовалъ, что такого рода нравственное состояніе парализовало въ душѣ его ненависть ко злу, эту основу нравственной силы, онъ жаждалъ -- внѣшняго толчка или внутренняго откровенія, могущаго указать ему на какую-либо опредѣленную дѣятельность, направить надлежащимъ образомъ его безъ толку тратящуюся энергію. Но откуда было ждать благодѣтельнаго толчка? Даніэль рѣшительно не съумѣлъ бы отвѣтить на этотъ вопросъ, а пока, во время своего пребыванія не Франкфуртѣ съ сэромъ Гуго и его семьей, усердно бродилъ по городу, осматривая всѣ его достопримѣчательности. Въ одну изъ такихъ одинокихъ прогуловъ онъ забрелъ въ синагогу; тамъ шла служба, молящихся было много. На одной скамейкѣ съ Дерондой сидѣлъ старикъ, замѣчательная наружность котораго обратила не себя вниманіе Даніэля: сѣдая борода эффектно обрамляла строгое, правильное лицо, черты коего одинаково подходили какъ въ еврейскому, такъ и къ итальянскому типу; онъ нѣсколько разъ взглядывалъ на Деронду, но послѣдній, совершенно поглощенный новыми для него ощущеніями, казалось, всецѣло ушелъ въ самого себя, и ничего не замѣчалъ изъ того, что кругомъ него дѣлалось. Вслушиваясь въ пѣніе на незнакомомъ ему языкѣ, Даніэлю казалось, что онъ впервые понимаетъ, что такое молитва, это стремленіе слабаго и конечнаго существа -- человѣка -- отдать себя всецѣло въ руки благой, великой Силы, слиться съ нею, найти въ ней разрѣшеніе всѣхъ своихъ сомнѣній, миръ, опору, все, все!
   Новыя вѣянія проносились надъ нимъ. То было какъ-бы предчувствіе великаго, имѣющаго осѣнить душу его, откровенія. Тихое пѣніе, благоговѣйныя новы молящихся -- все окружающее только усиливало это впечатлѣніе. Служба кончилась, всѣ стали расходиться; Деронда тоже машинально поднялся съ своего мѣста и направился къ двери. Вдругъ онъ почувствовалъ на плечѣ своемъ чью-то руку, и, оглянувшись, увидалъ того самаго старика, чья наружность его поразила.
   -- Извините,-- произнесъ незнакомецъ; но позвольте спросить ваше имя, происхожденіе, а также дѣвичье имя вашей матери?
   -- Я англичанинъ,-- холодно отвѣтилъ Деронда, уклоняясь отъ болѣе прямого отвѣта.
   Старикъ съ недовѣріемъ поглядѣлъ на него, но, молча приподнявъ шляпу, прошелъ мимо, не прибавивъ болѣе ни слова.
   Встрѣча эта почему-то поразила Даніэля, но онъ не рѣшился упомянуть о ней въ разговорѣ съ сэромъ Гуго.
   По возвращеніи въ Лондонъ Деронда засталъ Мирру похорошѣвшей, отдохнувшей, собравшейся съ силами. Добрая миссиссъ Мейрикъ и ея милыя дочери въ ней души не чаяли. Деронду Мирра встрѣтила съ восторгомъ; на этотъ разъ онъ рѣшился попроситъ ее пѣть, и былъ пораженъ ея сладкозвучнымъ, обработайянмъ голосомъ. Ничье пѣнье никогда не доставляло ему такого живого эстетическаго наслажденія; Миррѣ же, повидимому, нескрываемый восторгъ Деронды доставлялъ истинное удовольствіе; она пѣла одну за другой лучшія вещи: Шуберта, Бетховена, Гордежіони, сама очевидно наслаждаясь звуками своего голоса. Она теперь совершенно свободно и непринужденно обращалась съ Дерондой, относясь къ нему съ полнѣйшимъ довѣріемъ, говорила съ нимъ о матери, которую уже болѣе не надѣялась найти въ живыхъ, о братѣ Эврѣ, котораго еле помнила, обо всемъ, что ей было дорого и мило; разсказывала ему о своихъ планахъ и намѣреніяхъ. Уже и теперь миссъ Мейрикъ доставила ей два выгодныхъ урока пѣнія; можетъ быть, впослѣдствіи число ученицъ ея еще увеличится, ей-бы этого хотѣлось, такъ какъ пользоваться милостыней, хотя бы и добрыхъ друзей, все же тяжело. Простодушіе, искренность, душевная чистота этого прелестнаго божьяго созданія поражали Деронду; одну минуту онъ даже испугался мысли, что, пожалуй, готовъ серьбвно увлечься, но тотчасъ же безпощадно осадилъ себя, рѣшивъ: -- Надо держать себя на вояжахъ! къ тому же, онъ въ Миррѣ пока еще видѣлъ не только прелестную женщину, но, главнымъ образомъ, бѣдную, выпавшую изъ гнѣзда птичку, которую ему удалось подобрать, согрѣть, пріютить подъ кровомъ прекрасныхъ добрыхъ друзей. Этотъ взглядъ на молодую еврейку не давалъ развиваться его личнымъ эгоистическимъ чувствамъ. Онъ, съ своимъ обычнымъ добродушіемъ, съумѣлъ войти во всѣ ея интересы, предложилъ ей похлопотать о томъ, чтобы доставить ей случай познакомить жадную до всякихъ новинокъ лондонскую публику съ ея замѣчательнымъ талантомъ посредствомъ участія въ концертахъ, устраиваемыхъ въ частныхъ домахъ; онъ надѣялся успѣть въ "томъ при помощи своей тетки лэди Маллингеръ и многочисленныхъ знакомыхъ, и увѣрялъ Мирру, что всѣ лэди, которыя услышать ея пѣніе, тотчасъ предложатъ ей давать уроки въ ихъ семьяхъ, и тогда -- прибавлялъ онъ съ улыбкой -- благосостояніе ваше окончательно упрочится.
   Въ теченіи этого долгаго разговора съ Миррой, Деронда между прочимъ замѣтилъ, что, несмотря на свои увѣренія въ противномъ, Мирра все еще надѣется если не встрѣтиться съ матерью, то хоть узнать о ней что-нибудь опредѣленное; ему захотѣлось и въ этомъ случаѣ помочь ей, и онъ началъ все чаще и чаще заглядывать въ тѣ изъ лондонскихъ кварталовъ, которые исключительно населены евреями. При этихъ поискахъ Даніэль держался очень странной системы: онъ ни къ кому не обращался съ разспросами, не старался добиться какихъ-либо опредѣленныхъ свѣдѣній отъ раввиновъ или другихъ вліятельныхъ лицъ, а просто -- бродилъ по улицамъ, заглядывалъ въ окна магазиновъ, присматривался въ лицамъ прохожихъ, словомъ -- дѣлалъ все, отъ него зависящее, чтобы не найти тѣхъ, кого онъ искалъ. Причина тому -- очень простая: Даніэль боялся пуще огня найти въ лицѣ матери Мирры -- простую, грязную, обыкновенную еврейку, а въ лицѣ сына ея Эзры -- какого-нибудь мошенника-ростовщика; дѣтскія воспоминанія Мирры были такъ смутны, что по нимъ нельзя было составить себѣ никакого понятія о томъ: что такое, въ сущности, эта мать, на которую она до сихъ поръ молилась? А между тѣмъ трудно было предвидѣть, какъ можетъ повліять на эту чуткую, воспріимчивую душу столь тяжкое разочарованіе? Деронда былъ-бы очень доволенъ, еслибъ ему положительно заявили, что миссисъ Когенъ и ея сынъ -- оба умерли; но это не мѣшало ему усердно посѣщать жидовскіе кварталы Лондона, розыскивая въ нихъ какихъ-либо слѣдовъ тѣхъ лицъ, положительное извѣстіе о смерти коихъ сняло бы тяжкое бремя съ души его. Въ одну изъ такихъ прогулокъ Даніэль замѣтилъ въ окнѣ небольшого вникшаго магазина сочиненіе, которое ему давно хотѣлось пріобрѣсти, онъ вошелъ въ лавку и, стоя на порогѣ, обратился въ сидѣвшему за прилавкомъ человѣку съ вопросомъ:
   -- Что стоитъ эта книга?
   Продавецъ медленно поднялъ голову отъ газеты, которую читалъ, и взглянулъ на Даніэля страннымъ, вдумчивымъ взглядомъ. Деронда положительно остолбенѣлъ, до того поразила его наружность этого человѣка. Передъ нимъ сидѣлъ плохо-одѣтый еврей, возрастъ котораго трудно было опредѣлить, вслѣдствіе непомѣрной худобы обтянутаго желтой кожей лица, сильно напоминающаго старинное изваяніе изъ слоновой вести. Лицо это, типичное до крайности, легко могло бы принадлежать древне-еврейскому пророку, напряженное выраженіе говорило о постоянномъ стремленіи въ одной цѣли, а также о жизни, почты не знавшей, что такое чувство удовлетворенія,-- полной, можетъ быть, и физическихъ страданій. Рѣзкія, но не крупныя черты, низкій и широкій лобъ, курчавые черные волосы дополняли общее впечатлѣніе; въ этомъ лицѣ не замѣчалось красоты, во чувствовалась сила. По задумчивому взгляду черныхъ глазъ и желтоватой блѣдности лица, рельефно выдававшейся на темномъ фонѣ мрачной лавки, можно было принять этого страннаго человѣка за узника, брошеннаго въ тюрьмы инквизиціи, двери пять только-что выломаны толпой, врывающейся въ его камеру, съ цѣлью освободить и его. И точно: пристальный, жадный, вопросительный взглядъ, устремленный имъ на случайнаго покупателя, казалось, видѣлъ въ немъ вѣстника освобожденія или смерти.
   -- Что стоитъ эта книга, жизнеописаніе Соломона Моймонъ,-- повторилъ Деронда свой вопросъ.
   Не поднимаясь съ мѣста, книгопродавецъ взялъ книгу въ руки, взглянулъ на заглавный листъ, и спокойно рѣшилъ:
   -- Цѣна не обозначена, а мистера Рама нѣтъ дома. Я стерегу лавку, пока онъ ходитъ обѣдать. Что вы располагаете дать за эту книгу, сэръ?
   -- Да развѣ вы не знаете цѣны?
   -- Рыночной не знаю. Осмѣлюсь спросить: вы эту книгу читали?
   -- Нѣтъ; я читалъ о ней рецензію, возбудившую во мнѣ желаніе пріобрѣсти ее.
   -- Вы ученый? васъ интересуетъ еврейская исторія?
   -- Очень интересуетъ,-- отвѣтилъ Деронда.
   Странный еврей мгновенно поднялся съ своего мѣста, и сжимая худощавой рукой руку Деронды, нѣсколько хриплымъ, громкимъ шопотомъ спросилъ:
   -- Не принадлежите ли вы сами къ нашему племени?
   Деронда вспыхнулъ и молча покачалъ головой.
   Возбужденное выраженіе исчезло съ лица незнакомца, онъ отошелъ отъ Деронды, и, протягивая ему книжечку, холодно-вѣжливымъ тономъ замѣтилъ:
   -- Я полагаю, что мистеръ Ражъ удовольствуется полъ-кроной, сэръ.
   Даніэль заплатилъ, и молча вышелъ, унося свою покупку.
   Онъ уже усталъ бродить безъ особой цѣли, и только-что собирался кликнуть кэбъ и ѣхать домой, какъ глаза его встрѣтили вывѣску магазина древностей и рѣдкостей; онъ остановился и сталъ разсматривать различные выставленные въ окнахъ магазина предметы, но вдругъ пошатнулся, словно его кто толкнулъ: надъ входной дверью крупными буквами было написано:

ЭЗРА КОГЕНЪ.

   Деронда толкнулъ дверь и вошелъ. Онъ разговорился съ хозяиномъ лавки, плутоватымъ евреемъ лѣтъ тридцати, съ его молодой женой и старушкой матерью, стараясь навести разговоръ за интересующій его предметъ. Ничто ему не говорило, чтобы онъ напалъ на слѣдъ родныхъ Мирры: има Когенъ тамъ часто встрѣчается между евреями! Тѣмъ не менѣе Даніилъ, не желая упускать этихъ людей изъ виду, придумалъ вѣрное средство возбудить въ нихъ сочувствіе въ себѣ. Онъ сказалъ хозяину, что нуждается въ деньгахъ, и просилъ его снабдить его ими подъ залогъ прекраснаго брилліантоваго кольца. Глава еврея засверкали, онъ разрѣшилъ Даніэлю привезти ему кольцо въ тотъ же вечеръ, хотя день былъ субботній. Каково же было удивленіе Деронды, когда онъ, явясь въ назначенный часъ и заставъ всю семью въ сборѣ, увидалъ между прочими членами ея и своего недавняго страннаго знакомца -- еврея изъ книжной лавки!
   -- Это родственникъ вашъ?-- спросилъ Даніэль, отводя къ сторону хозяина.
   -- Мордекай-то? Нѣтъ, онъ прежде работалъ на меня, а потомъ захворалъ, бѣдняга, мы его и пріютили. Онъ вѣдь слегка тронулся, но смирный, съ сынишкомъ моимъ занимается, полезенъ и въ торговлѣ, часы хорошо чинитъ, да и надо же бѣдному человѣку помочь.
   Деронда съ трудомъ воздержался отъ улыбки, видя смѣсь доброты съ крайней практичностью, какая проглядывала въ словахъ мистера Когена.
   Онъ и тутъ, у самой -- какъ ему казалось, цѣли своей, не торопился угнать истину и скорѣй отдалялъ роковую минуту. Оставивъ кольцо свое въ рукахъ Когена, и пообѣщавъ выкупить его черезъ мѣсяцъ, Даніэль сталъ прощаться. Съ Мордекаемъ они только обмѣнялись поклонами, и нѣсколькими незначительными фразами.
   На слѣдующій день Деронда выѣхалъ изъ Лондона; онъ отправился на всѣ рождественскіе праздники въ имѣніе сэра Гуго, въ то самое дорогое его сердцу аббатство, гдѣ мирно протекли его дѣтскіе годы.

VII.

   Вотъ что происходило между тѣмъ въ гостиной сэра Гуго, въ вечеръ 29-го декабря,-- день, назначенный для торжественнаго обѣда въ честь новобрачныхъ. Это была громадная, высокая комната, съ расписнымъ потолкомъ, украшенная по стѣнамъ фамильными портретами въ натуральную величину, и освѣщенная красноватымъ пламенемъ ярко пылающаго камина, и безчисленнымъ множествомъ восковыхъ свѣчъ. Въ настоящую минуту въ ней собралось огромное общество: добродушный сэръ Гуго созвалъ всѣхъ своихъ и жениныхъ родныхъ къ себѣ на рождественскіе праздники; тутъ было множество дамъ, мужчинъ и дѣтей всѣхъ возрастовъ, что придало необыкновенную живописность группамъ: у камина пріютились старички, дамы и дѣти, между коими самое видное мѣсто занималъ прелестный четырехъ-лѣтній мальчуганъ, единъ изъ безчисленныхъ племянниковъ лэди Маллингеръ; мужчины группировались поодаль, разговаривая между собою съ тѣмъ казеннымъ выраженіемъ лица, съ какимъ обыкновенно бесѣдуютъ молодые люди на торжественныхъ обѣдахъ. Лэди Маллингеръ, въ своемъ длинномъ черномъ бархатомъ платьѣ, расхаживала между гостями, даря всѣхъ и каждаго ласковымъ словомъ, привѣтливой улыбкой.
   Деронда разговаривалъ съ нѣкоимъ мистеромъ Вондернутъ, безукоризненно изящнымъ и совершенно безцвѣтнымъ датчаниномъ, какъ-бы созданнымъ для того только, чтобы "давать реплику" другимъ. Во всѣхъ присутствующихъ замѣчалось напряженное состояніе, всѣ чего-то ждутъ. Деронда также безпрестанно поглядываетъ на дверь, но вотъ, наконецъ она растворяется и на порогѣ показывается замѣчательно красивая и эффектная чета. Гвендолина еще похорошѣла, красота ея стала величавѣе, чешу не мало также способствуетъ роскошный туалетъ: на ней бѣлое шелковое платье, тяжелыми складками падающее до земли, роковые брилліанты сверкаютъ на шеѣ, въ ушахъ, въ волосахъ; но Дерондѣ почему-то кажется, что въ лицѣ ея появилось новое выраженіе, менѣе женственное, чѣмъ прежде. Голосъ звучитъ рѣзче; улыбка какая-то оффиціальная, холодная, глаза не смѣются, манеры стали самоувѣреннѣе.
   Гренкуръ не измѣнился ни мало, развѣ только сталъ еще апатичнѣе прежняго, если это возможно. Молодую чету окружаютъ тотчасъ всѣ хозяева и самые почетные изъ гостей. Дерондѣ не удается сказать хотя бы два слова съ Гвендолиной до того момента, какъ все общество переходитъ въ столовую. За обѣдомъ они обмѣниваются привѣтствіями, но разговоръ общій, а потому Даняхъ долженъ по-неволѣ отложить провѣрку своихъ первыхъ впечатлѣній до болѣе удобнаго времени. Вечеромъ онъ однако улучаетъ минуту, чтобы подойти къ ней и заговорить, но она бросаетъ на него взглядъ, полный такой глубокой скорби, что онъ невольно отвѣчаетъ ей взглядомъ, полнымъ горячаго сочувствія. Затѣмъ, между ними завязывается пустой, повидимому, разговоръ. Гвендолина, словно шутя, жалуется на скуку, на неудовлетворенность, но подъ шутливымъ тономъ чуткому уху слышится горечь неизъяснимая.
   "Бѣдная", думалъ Деронда, сидя вечеромъ одинъ у себя въ комнатѣ: "грустно подумать, какъ можетъ страдать эта женщина, эта гордая, улыбающаяся нарядная красавица; и никто ей помочь не можетъ, но всему видно: она уже и теперь поняла свою ошибку! А вѣдь она существо необыкновенное; есть же такіе люди, которые съ каждымъ днемъ нравственно возвышаются или падаютъ. Всякое впечатлѣніе на нее сильно дѣйствуетъ; исторія съ ожерельемъ и сознаніе, что я осудилъ ее въ душѣ за ея страсть въ игрѣ, врѣзались въ ея памяти. Но при такой впечатлительности не трудно дойти до отчаянія. Вышла замужъ изъ честолюбія, чтобы спастись отъ бѣдности, и отдала всю свою молодую жизнь въ руки этого манекена, этой пародіи на человѣка! Бѣдная, бѣдная!"
   Догадки Деронды были только близки къ истинѣ.
   Гвендолина съ каждымъ днемъ сильнѣе и сильнѣе ощущала въ душѣ своей страшную переработку; все ея прежнее нравственное я было потрясено до основанія, но она еще чувствовала въ себѣ силу -- отстаивать свои права. Послѣ каждаго новаго толчка, новаго униженія, она старалась ухватиться за то, что ей нѣкогда служило опорой, искала утѣшенія въ гордой скрытности, въ разнообразныхъ удовольствіяхъ, при помощи коихъ можно жить не думая, въ надеждѣ на благодѣтельное вліяніе привычки, которая, думалось ей, можетъ со временемъ сдѣлать ее равнодушной въ ея же собственнымъ несчастіямъ.
   Да, несчастіямъ! Эта прекрасная, цвѣтущая, двадцати-двухъ-лѣтняя женщина сама подчасъ дивилась, глядя въ зеркало на свое печальное лицо. Ея прежняя гордая вѣра въ ея вліяніе на всѣхъ окружающихъ исчезла безъ слѣда. Въ теченіи этихъ короткихъ семи недѣль, составлявшихъ, какъ ей казалось, половину ея жизни, мужъ пріобрѣлъ надъ нею такую власть, такъ всецѣло забралъ ее въ руки, до такой крайности подавилъ ея личность подъ страшной тяжестью своей желѣзной воли, что Гвендолинѣ ничего не оставалось какъ покоряться.
   Письмо миссиссъ Глэшеръ она сожгла, а истерику свою объяснила волненіемъ и утомленіемъ, неизбѣжными въ подобный день; мужъ ей не повѣрилъ, онъ очень хорошо понялъ, въ чемъ дѣло. О разговорѣ Гвендолины съ Лидіей онъ узналъ, въ свое время, отъ одного изъ своихъ клевретовъ, человѣка, ненавидѣвшаго миссъ Гарлетъ, и надѣявшагося при помощи этой махинаціи разстроить ея бракъ съ Гранкуромъ; о прочемъ -- догадывался. Когда онъ передъ свадьбой, въ послѣдній разъ, былъ у Лидіи и требовалъ возвращенія ему его фамильныхъ брилліантовъ, она согласилась возвратить ихъ не ему, а генѣ его, въ самый день свадьбы. Увидавъ разбросанные по полу драгоцѣнные каменья, Гранкуръ, хорошо знавшій мстительный характеръ своей бывшей подруги, понялъ, что въ футлярѣ должно заключаться что-нибудь кромѣ брилліантовъ,-- вѣроятно письмо съ добрыми пожеланіями, говорилъ онъ себѣ мысленно, съ цинической улыбкой.
   Онъ чувствовалъ, что Гвендолина отшатнулась отъ него, и ни мало не горевалъ объ этомъ, ему не нужно было ея любви: онъ хотѣлъ только власти надъ нею. Онъ зналъ, что женился не на простушкѣ, неспособной сознавать всею безповоротность сдѣланнаго ею шага, а на дѣвушкѣ, достаточно умной и гордой, чтобы дорожить всѣми выгодами пріобрѣтеннаго ею положенія. Это сознаніе удовлетворяло его вполнѣ.
   Страхъ же Гвендолины передъ мыслью, что мужъ можетъ узнать, какъ она, выхода за него, знала, на что шла, и упрекнуть ее этимъ, лишалъ бѣдную женщину послѣднихъ нравственныхъ силъ, и предавалъ ее, связанную по рукамъ и ногамъ, въ руки ея законнаго мучителя. Уже и теперь она не знала, какое чувство сильнѣе говоритъ въ душѣ ея: ненависть къ мужу, или страхъ предъ нимъ?
   Одно изъ ихъ первыхъ супружескихъ столкновеній произошло по поводу все тѣхъ же брилліантовъ.
   Гвендолина ѣхала съ мужемъ на обѣдъ къ лорду Бракеншау; она взошла, совсѣмъ одѣтая въ гостиную, на ней было бѣлое платье, небольшія изумрудныя звѣздочки въ ушахъ, и изумрудное же украшеніе на шеѣ.
   -- Нравлюсь-ли я вамъ?-- весело спросила она, останавливаясь передъ мужемъ въ граціозной позѣ.
   -- Нѣтъ,-- холодно отвѣтилъ онъ.
   -- Какъ же мнѣ себя измѣнить прикажете?
   -- Надѣньте брилліанты -- проговорилъ онъ, пристально глядя на нее.
   -- Ахъ, нѣтъ, ради Бога: мнѣ кажется, брилліанты вовсе не идутъ ко мнѣ.
   -- Совершенно все равно, что вамъ кажется,-- вполголоса, но повелительнымъ тономъ проговорилъ мужъ.-- Я требую, чтобы вы ихъ надѣли.
   -- Мнѣ такъ нравятся мои изумруды...
   -- Потрудитесь объяснить мнѣ: почему вы не хотите исполнить моего желанія?
   Дальше противиться было нельзя; она повернулась, пошла въ свою комнату, достала футляръ изъ туалетнаго ящика. "Этотъ человѣкъ, думала она, нажимая пружину футляра, любитъ, чтобы его собаки и лошади трепетали передъ нимъ. Того-же онъ требуетъ отъ жены, и я буду передъ нимъ трепетать, вѣдь не скажу же я людямъ: пожалѣйте".
   Въ эту минуту дверь отворилась, и Гранкуръ вошелъ въ комнату.
   -- Позвольте мнѣ помочь вамъ, вѣжливо проговорилъ онъ, и самъ надѣлъ на нее эти ненавистныя драгоцѣнности.
   Часто Гвендолина съ ужасомъ помышляла о долгихъ, долгихъ годахъ, которые ей, по всѣмъ вѣроятностямъ, предстояло прожить съ ненавистнымъ человѣкомъ. "Какъ я буду время коротать?" спрашивала она себя, перебирая въ памяти всѣ занятія и развлеченія богатыхъ женщинъ. Выѣзды, туалеты, побѣды,-- все разомъ утратило всякое значеніе въ ея главахъ.
   А Деронда, между тѣмъ, продолжалъ со вниманіемъ и сожалѣніемъ слѣдить за ней; съ каждымъ днемъ они все болѣе и болѣе сближались.
   Однажды Деронда хвалилъ при ней голосъ и пѣніе Мирры; она тотчасъ же замѣтила:
   -- Мнѣ бы очень хотѣлось ее слышать и брать у нея уроки, по пріѣздѣ въ Лондонъ, такъ какъ вы отъ нея въ такомъ восхищеніи.
   -- Я бы очень былъ этому радъ,-- съ улыбкой отвѣчалъ Деронда.
   -- Что, она вообще совершенство?
   -- Я слишкомъ мало ее знаю, чтобы отвѣчать на вашъ вопросъ; могу сказать одно: я до сихъ поръ въ ней не замѣтилъ ничего, что бы можно было желать измѣнить. Ея жизнь была тяжелая, она много горя знала.
   -- Желала бы я знать: какого?
   -- Не сьумѣю вамъ отвѣтить. Знаю одно: она уже рѣшилась-было утопиться.
   -- И что-жъ ей помѣшало?-- быстро взглянувъ на Деронду спросила Гвендолина.
   -- Свѣтъ тѣснилъ ее, но она поняла, что должна жить,-- спокойно отвѣтилъ Деронда; -- она очень набожна, всегда готова преклониться передъ обязанностью.
   -- Подобныхъ людей жалѣть нечего,-- нетерпѣливо возразила Гвендолина.-- Я не сочувствую женщинамъ, которыя всегда поступаютъ какъ должно. Я не вѣрю въ ихъ великія страданія.
   -- Ваша правда -- отвѣтилъ ей Даніэль:-- самоосужденіе также имѣетъ свои права. Мы бѣдные, грѣшные люди всегда менѣе сочувствуемъ тому, чье поведенье безукоризненно, чѣмъ тому, кто изранилъ себя въ борьбѣ со своими слабостями, пороками и недостатками. Притча о заблудшейся овцѣ старая исторія, но она повторяется каждый день.
   -- Это все только говорится,-- съ горечью возразила Гвендолина:-- вы восхищаетесь миссъ Лапидотъ, потому что считаете ее совершенствомъ, и конечно стали бы презирать женщину, про которую бы знали, что на ея душѣ -- очень дурной поступокъ.
   -- Это бы совершенно зависѣло оттого, какъ она сама относится къ своему поступку.
   -- Васъ бы удовлетворило, еслибъ она была очень несчастна?
   -- Это бы не удовлетворило, а глубоко огорчило-бъ меня; знайте одно: люди идутъ различными путями, глаза многихъ открываются лишь отъ толчка, проистекающаго изъ послѣдствій ихъ собственныхъ дѣйствій. Такіе люди заслуживаютъ большаго сочувствія, чѣмъ ихъ самодовольно-счастливые братья.
   Всѣ слова Деронды глубоко западаютъ въ душу Гвендолины она безпрестанно ищетъ случая говорить съ нимъ, а мужъ слѣдитъ за ней пристально, хотя и незамѣтно.
   Во время пребыванія супруговъ Гранкуръ подъ его гостепріимнымъ кровомъ, сэръ Гуго даетъ балъ. Гвендолина, въ числѣ прочихъ украшеній, надѣваетъ въ этотъ вечеръ и знаменитое бирюзовое ожерелье, въ видѣ браслета. Она проситъ Деронду принести ей стаканъ воды, и протягивая руку къ стакану, указываетъ ему глазами на свой браслетъ.
   Мужъ тотчасъ замѣчаетъ этотъ маневръ.
   -- Что это за безобразіе?-- холодно спрашиваетъ онъ, указывая глазами на простенькую вещь.
   -- Это старое ожерелье, которое я очень люблю; я его когда-то потеряла, а добрые люди мнѣ его возвратили,-- отвѣчаетъ жена.
   Оставшись наединѣ съ Даніэлемъ, блестящая миссиссъ Гранкуръ спрашиваетъ его:
   -- Еслибъ я снова стала играть и вторично проиграла свое ожерелье, что бы вы подумали обо мнѣ?
   -- Я бы былъ о васъ худшаго мнѣнія, чѣмъ теперь.
   -- Въ такомъ случаѣ вы заблуждаетесь на мой счетъ. Вы меня просили этого не дѣлать; другими словами: не основывать моего выигрыша на чужомъ проигрыше,-- а я поступила несравненно хуже; на балѣ неудобно говорить объ этомъ -- когда нибудь я вамъ все скажу.
   Мысль, что мужъ навѣрное сдѣлаетъ ей сцену, крѣпко смущаетъ молодую женщину; предчувствіе ее не обманываетъ: возвратясь къ себѣ она выслушиваетъ слѣдующее внушеніе:
   -- Потрудитесь въ другой разъ вести себя но-приличнѣе. Сегодня вы были точно сумасшедшая. Къ чему вы показывали это безобразное ожерелье Дерондѣ? Что за вульгарные маневры? Если хотѣли что-нибудь сказать -- говорите, но помните, что вы должны вести себя, какъ подобаетъ моей женѣ.
   -- Вы можете узнать исторію этого ожерелья.
   -- Вовсе не желаю; я самъ узнаю все, что мнѣ нужно знать. Васъ же прошу объ одномъ: будьте приличны.
   Въ самый день своего отъѣзда Гвендолина, найдя Деронду одного въ библіотекѣ замка, приступаетъ къ нему съ слѣдующими словами:
   -- Научите меня, что мнѣ дѣлать; я поступила очень дурно, и теперь ничего измѣнить не могу. Скажите, что бы вы чувствовали, что бы вы сдѣлали на моемъ мѣстѣ? Повторяю -- я ничего не могу измѣнить.
   -- Я бы чувствовалъ то же, что и вы чувствуете: глубокую скорбь.
   -- Да, но что бы вы стали дѣлать?
   -- Я бы постарался устроить свою жизнь такъ, чтобы отнынѣ никому не наносить вреда.
   -- Но я не могу, не могу этого сдѣлать. Я заняла чужое мѣсто, я основала свой выигрышъ на чужомъ проигрышѣ, я ничего не въ силахъ измѣнить.
   Деронда зналъ о существованіи миссиссъ Глэшеръ и ея дѣтей, а потому безсвязный лепетъ Гвендолины былъ ему понятенъ. Его сочувствіе въ ея жертвамъ лишало его всякаго желанія ослаблять томящія ее угрызенія совѣсти, хотя его сердце было переполнено живого состраданія въ ней. Онъ тотчасъ отвѣтилъ ей:
   -- Всего горше человѣку носить иго, наложенное на его плечи его собственными проступками. Попробуйте покориться неизбѣжному, какъ люди покоряются неизлечимой болѣзни; превратите это непоправимое зло въ нравственный стимулъ, стремитесь дѣлать добро -- старайтесь уравновѣсить при помощи этого добра сдѣланный вами людямъ вредъ. Этому бывало много примѣровъ. Сознаніе, что мы испортили жизнь одного человѣка, легко можетъ возбудить въ насъ желаніе украсить жизнь многихъ. Не мѣшаетъ больше думать о другихъ, и посреди страданій сознавать -- что не вы однѣ мучитесь на свѣтѣ.
   -- Вы правы, я эгоистка, но что же мнѣ дѣлать-то? что дѣлать? Моя жизнь течетъ по разъ навсегда установленной колеѣ, мнѣ тошно жить на свѣтѣ! Вы какъ-то упрекали меня въ томъ, что я ничего не знаю. Но что пользы стремиться къ знанію тому, чья жизнь въ конецъ испорчена?
   -- Какъ, что пользы? Да истинное знаніе сейчасъ бы создало для васъ новые интересы, внѣ тѣснаго мірка вашихъ личныхъ желаній. Новыя идеи, новыя симпатія тотчасъ бы расширили вашъ умственный горизонтъ. Вамъ нужно уйти отъ своего личнаго горя въ высокую сферу умственнаго труда.
   Суровый тонъ Деронды благодѣтельно подѣйствовалъ на Гвендолину. Ничто такъ не ослабляетъ человѣка какъ жалобы; вызвать въ душѣ его самоосужденіе -- значитъ возбудить въ немъ относительную энергію. Въ первую минуту она почувствовала себя ребенкомъ, котораго встряхнула сильная рука, и смиренно отвѣтила:
   -- Попытаюсь. Подумаю.
   -- Смотрите на ваши теперешнія страданія, какъ на тяжелое нравственное пробужденіе,-- болѣе мягкимъ тономъ продолжалъ Даніэль. Вы теперь узнали многое, что лежитъ внѣ тѣснаго круга вашихъ личныхъ желаній, познакомились съ вліяніемъ, какое ваша жизнь можетъ оказывать на другихъ, и наоборотъ. Трудно избѣжать этого тяжелаго процесса, въ той или другой формѣ.
   -- Но эта форма ужасна,-- съ возрастающимъ волненіемъ продолжала Гвендолина.-- Я всего боюсь, я боюсь самой себя; когда кровь во мнѣ заходитъ -- я способна на страшныя вещи; это-то сознаніе и пугаетъ меня.
   -- Превратите этотъ страхъ вашу нравственную охрану. Бойтесь увеличить ваше и безъ того горькое раскаяніе. Человѣкъ не всегда находится подъ вліяніемъ сильнаго волненія; въ спокойныя минуты онъ можетъ относиться объективно къ своимъ ощущеніямъ: пользуйтесь подобными минутами.
   -- Да, но если въ душѣ поднимутся гнѣвъ и ненависть, если я почувствую, что задыхаюсь и не смогу совладать съ собой,-- что тогда?
   Деронда вдругъ почувствовать, что все, что онъ наговорилъ ей, безсильно передъ ея великимъ, сердечнымъ горемъ. Ему показалось, что эта женщина тонетъ передъ его глазами, а онъ, сказанный по рукамъ и ногамъ, стоитъ на берегу. На выразительномъ лицѣ его отразилось страданіе. Гвендолина, замѣтивъ это, стремительно заговорила:
   -- А васъ огорчила, я неблагодарная. Вы одинъ можете помочь мнѣ. Скажите: вы не сердитесь за то, что я осмѣлилась говорить съ вами о своемъ личномъ горѣ? я не причинила вамъ этимъ нравственной боли?
   -- Нѣтъ, если бесѣда наша принесетъ вамъ какую-либо пользу въ будущемъ; въ противномъ случаѣ я вѣчно буду чувствовать нравственную боль, при воспоминаніи о ней.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, этого не случится, я даже порадуюсь тому, что узнала васъ.
   Съ этими словами она быстро повернулась и вышла изъ комнаты.
   Въ тотъ же день мистеръ и миссиссъ Гранкуръ уѣхали въ себѣ въ Рейландсъ.

VIII.

   Возвратимся теперь къ тому замѣчательному еврею, чья необыкновенная наружность такъ сильно поразила Деронду при ихъ первой, случайной встрѣчѣ. Мордекай -- одна изъ самыхъ яркихъ и живыхъ фигуръ, когда-либо создававшихся подъ перомъ талантливаго романиста; но это, вмѣстѣ съ тѣмъ, личность совершенно исключительная.
   Мысль о Мордекаѣ продолжала занимать Деронду; ему хотѣлось ближе съ нимъ познакомиться, прежде чѣмъ онъ выкупитъ кольцо и тѣмъ лишитъ себя предлога къ дальнѣйшимъ посѣщеніямъ семейства Когенъ.
   -- "Кто знаетъ", думалъ нашъ герой, "получи я отъ этого человѣка нужныя мнѣ свѣдѣнія, я пожалуй удовлетворюсь ими, не буду стремиться узнать: чего онъ отъ меня ожидалъ? и почему во мнѣ разочаровался. Любопытство, которое онъ во мнѣ возбудилъ, пожалуй, замретъ въ душѣ моей, а между тѣмъ мы съ нимъ, можетъ быть, встрѣтились, какъ встрѣчаются два корабля, на каждомъ изъ коихъ томится по узнику; дайте узникамъ возможность взглянуть другъ другу въ лицо -- они, можетъ быть, и узнаютъ одинъ другого. Впрочемъ, это все фантазіи: наврядъ-ли существуетъ какая-либо особенная связь между мною и этимъ бѣднякомъ, чей жизненный путь, повидимому, близится къ концу".
   Размышляя такимъ образомъ, Деронда, въ лодкѣ, приближался въ Blackpriars Bridge, гдѣ думалъ пристать въ берегу. Было половина пятаго, сѣрый до того день великолѣпно догоралъ. На западѣ тянулись узкія, синеватыя облака, эффектно рисовавшіяся на застилавшемъ все небо ярко-золотистомъ фонѣ; и на этомъ фонѣ Деронда замѣтилъ рѣзко выдѣлявшуюся фигуру Мордекая, перегнувшуюся къ нему черезъ перилы моста, и представлявшую типъ физическаго истощенія и духовной силы.
   Мордекай также глядѣлъ на западъ, и замѣтивъ приближавшуюся лодку, сначала машинально слѣдилъ за ней глазами, а потомъ, узнавъ Деронду и замѣтя дѣлаемые ему знаки, вздрогнулъ подъ вліяніемъ радостнаго предчувствія. Минуты черезъ три Деронда выскочилъ на берегъ, расплатился съ лодочникомъ, и подошелъ къ Мордекаю, который ожидалъ его, неподвижно стоя на одномъ мѣстѣ.
   -- Я очень обрадовался, увидавъ васъ здѣсь, началъ Даніэль: -- я собирался-было идти въ книжную лавку васъ розыскивать.
   Я вчера тамъ былъ; вамъ говорили?
   -- Да,-- отвѣчалъ Мордекай,-- вотъ почему я и пришелъ сюда.
   Этотъ отвѣтъ показался Дерондѣ крайне таинственнымъ.
   -- Какъ могли вы знать, что встрѣтите меня здѣсь?-- спросилъ онъ, спустя минуту.
   -- Я ждалъ, что вы придете отъ рѣки. Вотъ уже пять лѣтъ, какъ я васъ ожидаю.
   Впалые глаза Мордекая были устремлены на Даніэля съ выраженіемъ ласковой зависимости, крайне трогательной и вмѣстѣ съ тѣмъ торжественной.
   -- Я буду очень счастливъ, если смогу быть вамъ чѣмъ-либо полезенъ,-- искренно и серьёзно отвѣтилъ Деронда. Непотть-ли намъ кэбъ, и не поѣхать-ли куда вы пожелаете: вы я думаю и то устали отъ ходьбы?
   -- Поѣдемте въ книжную лавку. Мнѣ скоро пора туда возвращаться.-- Но теперь поглядите на рѣку,-- продолжалъ Мордекай, поглощенный своими мыслями и несознававшій существованія преграды между нимъ и Даніэлемъ; ему, напротивъ, казалось, что они отлично понимаютъ другъ друга,-- посмотрите на небо: какъ оно медленно блѣднѣетъ! Я всегда любилъ этотъ мостъ, я стоялъ на немъ, будучи еще маленькимъ мальчикомъ. Это мѣсто встрѣчи для вѣстниковъ духовныхъ.-- Правы были древніе учители, говорившіе, что у каждаго предмета въ природѣ есть свой ангелъ; это значить, что каждый изъ нихъ приносить намъ вѣсть издалека. Здѣсь я прислушивался къ вѣстямъ, какія шлютъ намъ небо и земля; когда былъ покрѣпче, оставался до поздняго вечера, и наблюдалъ за звѣздами, загоравшимися въ глубинѣ небосклона.-- Но это время -- время солнечнаго заката -- я всегда любилъ болѣе всего остального, оно все глубже и глубже проникало мнѣ въ душу; этотъ медленно догорающій день всегда казался мнѣ первообразомъ моего собственнаго догоранія. И при багряныхъ лучахъ солнечнаго же заката суждено было мнѣ увидать мое второе я, того, кто будетъ жить новой жизнью, когда это тѣло превратится въ бездыханный трупъ.
   Деронда молчалъ, странное волненіе понемногу охватывало и его; онъ начиналъ вѣрить въ существованіе таинственной сваей, о которой съ такимъ непоколебимымъ убѣжденіемъ говорилъ Мордекай.
   Десять минутъ спустя они уже сидѣли въ лавкѣ мистера Рама и продолжали начатый на мосту разговоръ.
   -- Вы не можете знать, что привело меня къ вамъ, вы должны быть удивлены,-- говорилъ Мордекай.
   -- Я терпѣливъ, и готовъ выслушать все, что вы имѣете открыть мнѣ,-- отвѣчалъ Деронда.
   -- Часть причинъ, по которымъ я въ васъ нуждаюсь, вы и теперь можете видѣть,-- спокойно, словно желая сберечь свои силы, заговорилъ Мордекай.-- Вы видите, что я умираю. Вы видѣте, что я словно человѣкъ, отдѣленный отъ большой дороги загородкой, всякое слово коего встрѣчается лишь покачиваніемъ головы и выраженіемъ состраданія. День догораетъ, еще немного -- и мы бы не могли распознать другъ друга. Но вы пришли во-время.
   -- Радуюсь, что я пришелъ во-время,-- съ чувствомъ отвѣтилъ Деронда. Онъ не рѣшался сказать -- я надѣюсь, что вы не ошибаетесь во мнѣ; слова эти, въ такую минуту, просто казались ему жестокими.
   -- Но сокровенныя причины, заставляющія меня нуждаться въ вашей помощи, имѣютъ корни свои въ дальнемъ прошедшемъ,-- продолжалъ Мордекай:-- онѣ возникли въ ранніе годы моей юности. Когда я учился, въ землѣ чужой, еще въ то время мнѣ начали приходить въ голову мысли, благодатныя мысли. Онѣ осѣнили меня, потому что я былъ еврей. Онѣ налагали на меня обязанности; онѣ нисходили на главу мнѣ въ видѣ вдохновенія за то, что я былъ еврей, и чувствовалъ, какъ въ груди моей билось сердце, всецѣло преданное интересамъ моего племени. Эти мысли стали моей жизнью, я словно родился вновь. Я сталъ почитать это сердце, это дыханіе, эту правую руку, мой сонъ и мое бдѣніе, работу, при помощи коей поддерживалъ свое тѣло, зрѣлища, радовавшія мои взоры,-- все это было пищей для божественнаго пламени. Но я поступилъ вамъ странникъ, бродящій между скалъ, и оставляющій на ихъ поверхности слѣды своихъ думъ, и прежде чѣмъ, успѣлъ опомниться и избрать себѣ мной путь, пришли горе, трудъ, болѣзнь, и загородили мнѣ дорогу. Тогда я задалъ себѣ вопросъ: какъ поступить, чтобы помѣшать гибели моихъ лучшихъ надеждъ, моей жизни, чтобы не дать имъ умереть съ моимъ послѣднимъ вздохомъ? Не думайте, что съ вами говоритъ невѣжественный мечтатель; одно тѣло мое родилось въ Англіи, душа же моя увидѣла свѣтъ въ Голландіи, у ногъ брата моей матери, ученаго раввина. Послѣ его смерти я учился въ Гамбургѣ и Гёттингенѣ, чтобы пріобрѣсти болѣе вѣрный взглядъ на мой народъ и упиться знаніемъ изъ всѣхъ источниковъ. Я иного писалъ, я искалъ сочувствія у могучихъ, богатыхъ, знатныхъ братьевъ своихъ: меня называли мечтателемъ, отталкивали, смѣялись надъ моими грёзами о возвращеніи моему возлюбленному народу его прежняго значенія, его прежняго величія. Обыкновенная исторія!-- и Мордекай, обезсиленный, поникъ главой.
   -- Я понимаю, я вполнѣ понимаю васъ -- съ волненіемъ заговорилъ Деронда;-- но творенія ваши не погибнутъ, я позабочусь...
   -- Этого мало,-- быстро проговорилъ Мордекай:-- вы должны стать душой моей души, раздѣлять мои вѣрованія, мои надежды, видѣть мои видѣнія, поставлять славу свою въ томъ, въ чемъ я ее поставляю. Вы получите мое наслѣдіе, оно накапливалось вѣжами, это священное наслѣдіе еврейскаго народа.
   -- Вы забываете, что я не принадлежу къ вашему племени.
   -- Это быть не можетъ. Разскажите мнѣ о себѣ, о своей
   -- Я никогда не гналъ матери, и ничего не слыхалъ о ней, и равно объ отцѣ моемъ; но я убѣжденъ, что отецъ мой англичанинъ.
   -- Все откроется, все разъяснится,-- торжественно заключилъ Мордекай,-- все придетъ въ свое время.
   -- Гдѣ-же мы будемъ видѣться? здѣсь или у Когенъ?
   -- Приходите за мной къ нимъ, когда вздумаете, мы можемъ вмѣстѣ отправиться въ одну таверну, гдѣ намъ представится возможность побесѣдовать на-единѣ.
   Съ этимъ уговоромъ странные друзья разстались.
   Бесѣда съ Мордекаемъ потрясла до основанія впечатлительную душу Деронды, и онъ, не желая дать остыть этимъ новымъ и необыкновенно сильнымъ впечатлѣніямъ, при первомъ же удобномъ случаѣ является за своимъ страннымъ собесѣдникомъ. Они вмѣстѣ отправляются въ таверну; но здѣсь ихъ ждетъ разочарованіе, общая зала полна народу, невозможно найти свободнаго уголка. Въ числѣ собравшихся много евреевъ, есть и англичане, всѣ они принадлежатъ къ рабочему классу. Разговоръ общій, Съ философскимъ оттѣнкомъ. Мордехай сначала не принимаетъ въ немъ никакого участія, но потомъ, наэлектризованный присутствіемъ Даніэля, начинаетъ говорить, и, мало по-малу увлекаясь, раскрываетъ предъ нимъ всю сущность своей нравственной личности,-- все, на что только намекалъ въ ихъ первой бесѣдѣ.
   Эта profession de foi Мордекая принадлежитъ въ числу самыхъ замѣчательныхъ страницъ романа, а потому мы и приведемъ ее цѣликомъ.
   Одинъ изъ присутствующихъ, нѣкто Гедеонъ, еврей весьма веселаго нрава, замѣтилъ, что вся надежда евреевъ должна заключаться въ ихъ объединеніи съ прочими народностями, прибавляя, что онъ, съ своей стороны, придерживается разумныхъ воззрѣній и не желаетъ залетать въ облака.
   -- И я также, быстро отвѣчалъ Мордекай,-- я также почитаю себя разумнымъ евреемъ. Но что значитъ быть разумнымъ, какъ не ощущать постепенное распространеніе свѣта божественнаго разума извнѣ и внутри насъ? Быть разумнымъ значитъ видѣть тѣсную связь, существующую между прошедшимъ, настоящимъ и будущимъ. Когда люди начнутъ почитать разумными тѣхъ изъ среды своей, кто открыто говоритъ: -- я ни хочу знать своихъ родителей, пусть мои дѣти будутъ мнѣ чужіе, пусть молитва моя не почіетъ надъ ихъ главой; тогда можно будетъ считать разумнымъ и еврея говорящаго: я не признаю никакой разницы между мной и иновѣрными, я не дорожу своей народностью; да исчезнутъ съ лица земли израильтяне, да превратятся ихъ памятники въ антикварскія игрушки. А между тѣмъ, пусть дѣти его затверживаютъ наизусть рѣчь грека, убѣждающаго своихъ согражданъ не посрамить храбрость сражавшихся при Мараѳонѣ; пусть съ восторгомъ восклицаютъ: велико благородство грековъ, великъ духъ безсмертнаго народа! У еврея нѣтъ воспоминаній, побуждающихъ его къ славной дѣятельности; пусть онъ смѣется себѣ на свободѣ надъ тѣмъ, что его народъ -- уже болѣе не народъ, пусть онъ почитаетъ, на здоровье, скрижали завѣта, сохранившія въ столбцахъ своихъ слѣды перваго дуновенья общественной справедливости, милосердія, первыя основы почитанія святости домашняго очага и семейныхъ узъ, энергію пророковъ, терпѣливую заботливость учителей, твердость замученныхъ поколѣній -- матеріаломъ, годнымъ для научной обработки, имѣющихъ значеніе лишь въ глазахъ ученаго профессора. Обязанность еврея во всемъ слиться съ богатыми иновѣрцами.
   Мордекай, утомленный, откинулся на спинку стула; всѣ молчали, никто съ нимъ не соглашался.
   -- Какъ бы то ни было,-- замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ,-- но надо согласиться, что евреи представляютъ прототипъ приверженности въ отжившимъ формамъ. Отдѣльныя личности, между ними, обладаютъ хорошими способностями, но -- какъ народъ -- они лишены залоговъ для будущаго развитія.
   -- Не правда, съ прежнимъ оживленіемъ воскликнулъ Мордекай.-- Наслѣдуйте ихъ исторію; прослѣдите произрастаніе зерна, вплоть до корня, посаженнаго въ пустынѣ, и вы воздадите должную справедливость энергіи этого племени. Про какой народъ кромѣ еврейскаго, можно сказать, что онъ охранялъ и обогащалъ свою духовную сокровищницу, въ то самое время, какъ его, словно звѣря лютаго, съ остервенѣлой ненавистью выгоняли изъ засады. Существуетъ сказанье о римлянинѣ, который, спасаясь вплавь отъ враговъ, держалъ въ зубахъ свитокъ своихъ твореній, дабы не датѣ имъ погибнуть въ волнахъ. Народъ еврейскій сдѣлалъ больше этого. Онъ съ истиннымъ геройствомъ отстаивалъ свое мѣсто въ средѣ народовъ, но когда почувствовалъ, наконецъ, всю безполезность борьба, то сказалъ себѣ:-- духъ народа нашего живъ въ насъ, создадимъ ему жилище прочное, хотя и переносное, и станемъ передавать его изъ поколѣнія въ поколѣніе, да обогатятся народившіеся нынѣ сыны наши плодами минувшаго, и да обладаютъ они надеждой, зиждущейся на непоколебимомъ основаніи.-- Задавшись этой мыслью, онъ привелъ ее въ исполненіе. Гонимый и преслѣдуемый, какъ собака, еврей своимъ богатствомъ и мудростью возбуждалъ зависть многихъ; онъ поглощалъ знанія и распространялъ ихъ; его разсѣянное по лицу всей земли племя, словно новѣйшіе финикіяне, разработывало рудники умственныхъ сокровищъ Греціи, и разносило плоды своихъ изслѣдованій по всему міру. Народное преданье повелѣвало намъ не стоять на мѣстѣ, и пока иновѣрецъ, рѣшившій въ своей мудрости: наше, то ею, а уже болѣе не наше -- съ презрѣніемъ относится въ закону нашему, учители народа еврейскаго, продолжала расширять предѣлы его, озаряя древній законъ нашъ свѣтомъ своихъ толкованій. Не забывайте, что разсѣяны мы были но всему лицу земли, что иго угнетателей заключало въ себѣ адскую пытку, равно какъ и тяготу непомѣрную; изгнаннымъ зачастую приходилось жить посреди народа грубаго: не мудрено, что сознаніе своей народности затемнялось въ нихъ, подобно тому, какъ затемнялся солнечный свѣтъ въ глазахъ нашихъ предковъ, во времена римскаго гоненія, когда они скрывались въ пещерахъ, и только по болѣе тусклому пламени горѣвшихъ въ нихъ свѣтильниковъ могли догадываться о наступленіи дня. Мудрено ли послѣ этого, что большинство народа нашего заражено невѣжествомъ, узкостью взгляда, предразсудками? Мудрено.ли? Но создайте органическій центръ: пусть единство Израиля, послужившее источникомъ распространенія религіозныхъ вѣрованій отцовъ нашихъ, станетъ совершившимся фактомъ. Устремивъ на родину взоръ, полный надежды, нашъ бѣдный, отъ края и до края земли скитающійся народъ, узнаетъ, что такое значитъ -- жить жизнью національной, имѣть голосъ въ совѣтѣ народовъ, какъ восточныхъ, такъ и западныхъ, и тогда онъ снова насадитъ мудрость племени нашего, и она, какъ древле, станетъ посредницей въ великомъ общеніи человѣчества. Пусть все это совершится, и тогда органическая теплота проникнетъ до слабыхъ конечностей народа израильскаго, предразсудки исчезнуть, благодаря не отступничеству ренегатовъ, но разъясненію великихъ фактовъ, расширяющихъ предѣлы народнаго чувства?
   Голосъ Мордекая ослабъ, но глаза его сверкали по прежнему. Присутствіе Деронды возбуждало въ немъ желаніе высказаться вполнѣ, переживаемая минута имѣла въ глазахъ его особое, торжественное значеніе. Исповѣдь эта была его завѣщаніемъ.
   Даніэль слушалъ и чувствовалъ, какъ въ душу его входило нѣчто совершенно новое; онъ теперь видѣлъ воочію то, о чемъ прежде только мечталъ: человѣка бѣднаго, неизвѣстнаго, слабаго, больного, умирающаго и сознающаго близость смерти, но живущаго полной жизнью -- въ прошедшемъ и будущемъ, человѣка, совершенно пренебрегающаго своей личной участью и помышляющаго единственно о томъ великомъ умѣ, наступленія коего онъ жаждалъ всѣми силами души, зная въ то же время, что ела? этого дня не видать.
   Со всѣхъ сторонъ слышатся возраженія противъ бредней Мордекая; наэлектризованный ими, онъ пытается доказать своимъ противникамъ, что его надежда гораздо осуществимѣе, чѣмъ имъ это кажется.
   -- Пусть -- восклицаетъ онъ -- богачи, цари коммерческаго міра, ученые, художники, ораторы, политическіе дѣятели, въ жилахъ" коихъ течетъ еврейская кровь, пусть всѣ они кликнутъ кличъ, пусть скажутъ: мы готовы поднять наше знамя, соединить силы наши на тяжелый, но славный трудъ! Они довольно богаты, чтобы выкупить почву у развращенныхъ и обнищалыхъ завоевателей; они довольно мудры, чтобы дать намъ и политическую организацію въ простой, справедливой, древней формѣ, въ формѣ республики, гдѣ бы каждый пользовался равнымъ покровительствомъ закона. Тогда у нашего племени явится органическій центръ -- сердце и мозгъ; оскорбленный еврей будетъ пользоваться правомъ защиты въ обще-народномъ судилищѣ, какъ пользуется имъ оскорбленный англичанинъ или американецъ. Весь міръ выиграетъ при этомъ. На Востокѣ появится государство изъ людей, хранящихъ въ груди своей слѣды культуры всѣхъ великихъ націй, и глубокую симпатію къ каждой изъ нихъ; то будетъ страна, гдѣ всякая вражда затихнетъ, страна нейтральная для Востока, какъ Бельгія -- страна нейтральная для Запада. Трудности!-- говорите вы: я очень хорошо сознаю, что трудности существуютъ. Но пусть духъ великихъ начинаній заговоритъ въ сердцѣ крупныхъ представителей народа нашего, и работа закипитъ.
   -- Что правда, то правда, Мордекай,-- иронически замѣтилъ одинъ изъ собесѣдниковъ:-- пусть только банкиры и ученые профессора сочувственно отнесутся къ твоему ученію, всѣ трудности тотчасъ исчезнутъ какъ дымъ.
   Благородная натура Деронды возмутилась при этихъ грубыхъ нападкахъ на Мордекая, и онъ горячо замѣтилъ:
   -- Отбитъ оглянуться на исторію различныхъ стремленій, вызвавшихъ великія перемѣны въ жизни народовъ, чтобы убѣдиться, до какой степени эти стремленія почти всегда казались неосуществимыми тѣмъ, кто былъ свидѣтелемъ ихъ возникновенія. Возьмемъ для примѣра объединеніе Италіи. Прочтите разсказъ Мадзини о томъ, какъ онъ, будучи еще мальчикомъ, мечталъ возвратить Италіи ея прежнее величіе, подаривъ ей и свободу; о томъ, какъ впослѣдствіи, сдѣлавшись молодымъ человѣкомъ -- пытался возбудить тѣ же чувства въ сердцахъ молодыхъ людей, и заставить ихъ трудиться надъ общимъ, великимъ дѣломъ. Все было противъ него: сограждане были невѣжественны или равнодушны, правительства враждебны, Европа -- недовѣрчива. А между тѣмъ -- онъ оказался хорошимъ пророкомъ. Нѣтъ, пока въ народѣ не заглохло въ конецъ самосознаніе, воспоминанія и надежды всегда могутъ вдохновить его на тяжкій трудъ.
   -- Аминь,-- произнесъ Мордекай. Вскорѣ собесѣдники стали расходиться одинъ за другимъ.
   Деронда и Мордекай остались одни. Даніэль невольно придвинулся къ своему товарищу, а Мордекай заговорилъ, нѣсколько понизилъ голосъ:
   -- По ученію Каббалы, души много разъ перевоплощаются, до тѣхъ поръ, пока не очистятся и не усовершенствуются вполнѣ. Душа, освободившаяся отъ тѣла, можетъ слиться съ нуждающейся въ ней родною душой, онѣ могутъ вмѣстѣ совершенствоваться, вмѣстѣ стремиться въ выполненію своей земной задачи. Когда моя душа освободится отъ этого истомленнаго тѣла, она сольется съ вашей душой.
   -- Все, что буду въ силахъ для васъ сдѣлать, я сдѣлаю,-- отвѣтилъ Деронда.
   -- Вы будете продолжать мою жизнь съ того дня, какъ она надломится -- продолжалъ Мордекай.-- Я и теперь словно переживаю этотъ день. Яркое утреннее солнце озаряло набережную, это было въ Тріестѣ; пестрыя одежды представителей всѣхъ націй міра горѣли словно драгоцѣнные камни, лодки неслись по всѣмъ направленіямъ, греческій фрегатъ, имѣющій высадить насъ въ Бейрутѣ, долженъ былъ сняться съ якоря черезъ часъ. Я отправлялся съ однимъ купцомъ въ качествѣ секретаря. Я говорилъ себѣ: я увижу страны и народы Востока, это -- вдохновитъ меня. Въ то время я дышалъ свободно, ступалъ легко, обладалъ выносливостью молодости; могъ по-долгу поститься, могъ и спать на твердой землѣ. Впервые случилось мнѣ быть на югѣ, душа моя распускалась подъ вліяніемъ южнаго солнца; я чувствовалъ, какъ моя ничтожная личная жизнь таяла и исчезала въ потокѣ окружающей ее общей жизни, рыданья поднимались въ горлѣ. Я стоялъ на набережной, въ ожиданіи своего спутника; онъ подошелъ во мнѣ со словами:
   -- Эзра! я былъ на почтѣ, вотъ вамъ письмо.
   -- Эзра!-- воскликнулъ Деронда.
   -- Да, Эзра,-- подтвердилъ Мордекай, очевидно поглощенный своими воспоминаніями:-- меня вовуть Эзра Мордекай Когенъ. Я распечаталъ письмо -- оно было отъ матери. То было не письмо, а кривъ домученной души, кривъ матери, у которой отняли ея ребенка. Я былъ ея старшій сынъ, послѣ меня было четверо дѣтей, всѣ они умерли одинъ за другимъ. Наконецъ, родилась моя маленькая сестра, она была для матери что свѣтъ очей ея, и про нее-то мать писала:
   -- Эзра, сынъ мой! ее у меня украли. Онъ увезъ ее. Они никогда не вернутся!
   Здѣсь Мордекай поднялъ глаза, положилъ руку на руку Деронды и продолжалъ:
   -- Моя участь была подобна участи Израиля. За грѣхи отца -- душа, моя пошла въ изгнаніе. Я возвратился. Путь свой совершилъ съ лишеніями, чтобы сберечь для матери хотя немного денегъ. Одну ночь провелъ на холодѣ, на снѣгу; это было начало этой медленной смерти. Я сталъ работать. Мы были въ нищетѣ, все было описано за долги отца. Мать была больна, горе ее сломило. Часто, посреди ночи, слышалъ я, какъ она плавала о дочери, тогда я вставалъ, и мы вмѣстѣ простирали руки свои и молили Господа избавить Мирру отъ всякаго зла.
   -- Мирру?-- повторилъ Деронда, желая убѣдиться, что уши его не обманываютъ:-- вы сказали -- Мирру?
   -- Такъ ввали мою сестру. Это продолжалось четыре года; въ предсмертныя минуты матери мы повторяли ту же молитву: я вслухъ, она шепотомъ. Душа ея унеслась на крыльяхъ ея. О сестрѣ я доселѣ ничего не знаю.
   Деронда былъ твердо убѣжденъ, что видитъ передъ собой брата дѣвушки, которую полюбилъ, самъ того не сознавая. Это открытіе радовало его несказанно, но онъ не рѣшился говорить съ Мордекаемъ о сестрѣ, желая не усиливать его и безъ того достаточно возбужденнаго состоянія. Кромѣ того, многое нужно было взвѣсить и обдумать, прежде чѣмъ свести брата съ сестрой.
   Деронда проводилъ Мордекая до дому, и ушелъ, совершенно пораженный нравственнымъ величіемъ бѣднаго работника; передъ его глазами открывался новый міръ.

IX.

   А Гвендолина между тѣмъ переселилась съ мужемъ въ Лондонъ: сезонъ былъ въ полномъ разгарѣ, ей приходилось много выѣзжать, свѣтскія обязанности отнимали у нея довольно времени, но все же въ теченіи дня оставалось нѣсколько часовъ, которые она положительно не внала куда дѣвать. Совѣты Деронды не были забыты ею, она пыталась читать, пыталась, хотя мысленно, оторваться отъ того жалкаго мірка, въ которомъ ежедневно вращалась, и -- не могла; во-первыхъ, мужъ постоянно слѣдилъ за нею, и не допустилъ бы ни до какихъ серьезныхъ уклоненій отъ разъ навсегда начертаннаго женщинамъ въ ея положеніи пути; а потомъ, и сама Гвендолина, несмотря на свое кажущееся презрѣніе къ свѣту, слишкомъ дорожила его мнѣніемъ, чтобы не слѣдить заботливо за собой: она страшно боялась обнагружить что-либо похожее на нравственную тревогу; всѣ усилія воли своей напрягала, бѣдняжка, чтобы казаться людямъ покойной, веселой, счастливой. Это постоянное напряженное состоянія лишало ее того свѣтлаго спокойствія, которое необходимо для человѣка, желающаго искать утѣшенія въ сферѣ умственнаго труда. Желѣзную руку мужа миссиссъ Гранкуръ по прежнему чувствовала надъ собой; супругу ея жилось очень пріятно и легко, со дня женитьбы жизнь его была полна живыхъ интересовъ; съ той минуты, какъ онъ отправился въ Лейброннъ въ погоню за капризной миссъ Гарлетъ, у него была одна цѣль -- подчинить волю этой женщины своей собственной, и надо отдать ему справедливость -- успѣхъ соотвѣтствовалъ настойчивости, съ какой онъ стремился въ достиженію этой цѣли. Этотъ блѣдный, флегматичный, красивый господинъ, съ правильнымъ профилемъ, навѣрное оставилъ бы неизгладимые слѣды въ памяти признательныхъ современниковъ, еслибъ ему видумали поручить управленіе какой-либо непокорной колоніей.
   Въ настоящую минуту у Гранкуръ, кромѣ экспериментовъ, производимыхъ надъ женой, были и другія работы: онъ пріѣхалъ въ Лондонъ съ цѣлью привести свои дѣла въ порядокъ, составить духовное завѣщаніе, а также получить отъ сэра Гуго значительную сумму денегъ, которую баронетъ предложилъ своему законному наслѣднику, въ видѣ вознагражденія за Дипло, такъ-какъ имѣніе это онъ желалъ оставить, по смерти своей, женѣ и дѣтямъ. Непривычка въ веденію какихъ-либо дѣлъ заставила Гранкура прибѣгнуть къ содѣйствію своего стараго пріятеля и вѣрнаго фактотума, нѣкоего Люшь. Человѣкъ этотъ, привыкшій жить, и очень хорошо жить, на чужой счетъ, былъ тѣнью Гранкура съ минуты его совершеннолѣтія и до минуты его женитьбы. Гвендолина его ненавидѣла, и, сдѣлавшись невѣстой, просила Гранкура отнынѣ и на вѣки избавить ее отъ присутствія этого господина. Женскій инстинктъ ее не обманывалъ. Люшь былъ пріятелемъ миссиссъ Глеширъ, по его иниціативѣ устроилось ея свиданіе съ миссъ Гарлетъ: каково же было удивленіе и негодованіе Гвендолины, когда она на большомъ музыкальномъ вечерѣ у Маллингеръ увидала ненавистнаго ей мистера Люша, преспокойно разговаривающаго съ ея мужемъ! Недоброе предчувствіе закралось въ сердце Гвендолины, и недаромъ.
   Общество, собравшееся въ салонахъ леди Маллингеръ, было многочисленно и блестяще. Гвендолина, какъ только вошла, окинула всю валу долгимъ взглядомъ, ища Деранду: онъ стоялъ у дверей и не спускалъ глазъ съ группы у фортепіано. Клезмеръ, протежировавшій Мирру по просьбѣ Деронды, съ которымъ былъ пріятель, а также потому, что видѣлъ въ ней истинную артистку, сидѣлъ за инструментомъ, и готовился акомпанировать молодой еврейкѣ, классическій профиль которой тотъ часъ обратилъ на себя вниманіе миссиссъ Гранкуръ; она также замѣтила ея прекрасные глаза, черные кудри, изящный туалетъ, и мгновенно рѣшила: -- Да, она очень мила!-- Садясь на свое мѣсто и заботливо оправляя свое бархатное платье, миссиссъ Гранкурь встрѣтилась глазами съ Клезмеромъ; они обмѣнялись поклономъ и улыбкой. Въ головѣ Гвендолины сверкнула мысль, что и она нѣкогда мечтала стоять передъ публикой въ такой позѣ, въ какой теперь стоитъ Мирра, возвышаясь надъ толпой силою своего таланта: цѣлая вѣчность, казалось ей, отдѣляла ее отъ этой минуты. Клезмеръ безъ сомнѣнія думаетъ, что я заняла приличествующее мнѣ мѣсто въ обществѣ, съ горечью подумала она.
   Клезмеръ взялъ нѣсколько аккордовъ, Мирра запѣла.
   Гвендолина пришла въ восторгъ отъ ея голоса, и по окончаніи первой аріи попросила миссиссъ Клезмеръ познакомить ее съ молодой пѣвицей, съ которой обошлась очень любезно; она съ первыхъ же словъ заговорила съ нею о Дерондѣ; Мирра съ обычной теплотой отозвалась о немъ, а онъ, между тѣмъ, съ раздраженіемъ слѣдилъ за всѣми окружавшими молодую артистку: ему казалось, что эти свѣтскія барыни снисходятъ къ ней; эта мысль оскорбляла его; ему казалось, что и Гвендолина смотритъ на нее свысока, а потому онъ нѣсколько холоднѣе обыкновеннаго обошелся съ ней, когда она, наконецъ, подошла къ нему.
   Въ отвѣтъ на ея разсказъ о своихъ неудачныхъ попыткахъ по части самообразованія, онъ сухо замѣтилъ:
   -- Вообще, я долженъ сознаться, что въ моихъ проповѣдяхъ толку не много.
   -- Не говорите этого,-- съ мольбой въ голосѣ прошептала Гвендолина,-- не отталкивайте меня; если вы во мнѣ отчаялись, я окончательно погибну. Ваши тогдашнія слова -- сильная поддержка: вы говорили, что не теряете надежды, чтобы я когда-либо стада добрѣе и умнѣе; видя васъ подлѣ себя, я можетъ и оправдаю ваше доброе мнѣніе,-- вдали отъ васъ останусь безсильной на всякое добро.
   Въ прерывистой рѣчи бѣдной женщины звучала такая глубоко-скорбная нота, что Дероида почувствовалъ новый приливъ искренняго состраданія, въ которомъ потонуло всякое постороннее, мелочное чувство.
   -- Per pièta non dirmi addio!-- зазвучалъ въ эту минуту чистый, сильный голосъ Мирры, пѣвшей извѣстную Бетховенскую арію. Дерондѣ показалось, что это музыкальная перефразировка только-что вырвавшейся мольбы изъ страдающей души Гвендолины.
   Онъ всегда чувствовалъ себя безсильнымъ передъ ея сердечнымъ горемъ, и это сознаніе тяготило его.
   На возвратномъ пути домой Гранкуръ, пользуясь темнотой кареты, равнодушнымъ тономъ замѣтилъ женѣ:
   -- Завтра Лютъ у насъ обѣдаетъ; надѣюсь, что вы будете съ нимъ любезны.
   -- Но я же вамъ сказала разъ навсегда, что не желаю видѣть его у себя,-- съ досадой замѣтила Гвендолина.
   -- Мало-ли съ какими уродами приходится сталкиваться въ жизни, порядочные люди не должны обращать вниманія на подобные пустяки.
   Пока Гвендолина ежеминутно думала о Дерондѣ, стараясь находить въ мысляхъ о немъ защиту отъ всѣхъ дурныхъ чувствъ, гнѣздившихся въ ея сердцѣ; она занимала очень ничтожное мѣсто въ его жизни; онъ былъ всецѣло поглощенъ заботами о двухъ ему отнынѣ дорогихъ существахъ -- Мордекаѣ и Миррѣ. Надо было приготовить обоихъ въ предстоящей встрѣчѣ; сначала Даніэль рѣшилъ поговорить съ Мордекаемъ. Онъ засталъ его очень слабымъ, но когда до слуха больного долетѣли первыя слова гостя:-- Я имѣю сообщить вамъ нѣчто весьма важное,-- онъ весь встрепенулся, и, задыхаясь, пролепеталъ:
   -- Вы видите, что предчувствіе мое не обмануло меня? мы одной вѣры, одной...
   -- Я ничего новаго не узналъ о себѣ,-- прервалъ его Деронда.
   Больной со вздохомъ откинулся на спинку кресла и закрылъ глаза.
   -- Я пришелъ сказать вамъ, что молитва вашей матери услышана: Господь сохранилъ Мирру,-- торжественно проговорилъ Даніэль, и, замѣтивъ, что Мордекай слѣдитъ за нимъ затаивъ дыханіе, разсказалъ ему все, что зналъ объ его сестрѣ.
   Радость бѣднаго Мордекая была глубока и искренна, и вызвала слезы на глаза его собесѣдника.
   Затѣмъ Дерондѣ предстояло еще уговорить Мордекая переѣхать въ хорошенькую уютную квартирку, которую онъ/ при содѣйствіи миссиссъ Мейрикъ, нанялъ и меблировалъ для него и Мирры, и гдѣ должно было состояться ихъ первое свиданіе. Мордекай всецѣло отдался въ руки своего молодого друга, а потому и тутъ не противорѣчиль ему; онъ дружески распростился съ пріютившей его семьей, и послѣдовалъ за Дерондой въ мирное гнѣздышко, устроенное для него любящими руками. Сюда миссиссъ Мейрикъ на другой же день привезла Мирру.
   Молодая дѣвушка сначала молча остановилась въ дверяхъ, потомъ сдѣлала три шага впередъ и проговорила:
   -- Эзра!
   -- Это голосъ моей матери,-- отвѣчалъ Мордекай.
   -- Я помню, какъ она звала тебя, а ты ей отвѣчалъ: матушка; по звуку твоего голоса я чувствовала, что ты ее любишь,-- съ этими словами Мирра обвила свои ручки вокругъ шеи брата и осыпала его лицо поцѣлуями, шляпа ея упала съ головы, кудри разсыпались по плечамъ.
   -- Милая, милая головка!-- прошепталъ Мордекай, наложивъ на нее свою исхудалую руку.
   -- Ты очень боленъ, Ээра,-- заботливо проговорила Мирра, пристально всматриваясь въ него.
   -- Да, милое дитя, не долго мнѣ быть съ тобой въ этой бренной оболочкѣ,-- былъ его спокойный отвѣтъ.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ, мы будемъ жить вмѣстѣ, ты научишь меня быть доброй еврейкой, такой, какой была мать наша; я стану для тебя работать, мои друзья все мнѣ устроили. Ахъ! милый, еслибъ ты зналъ, какіе у меня друзья!-- И она съ дѣтской улыбкой поглядѣла на миссиссъ Мейрикъ и Деронду, съ умиленіемъ слѣдившихъ за этой сценой...

-----

   Еслибъ кто-нибудь сказалъ Гранкуру, что онъ ревнуетъ свою жену къ Дерондѣ, онъ бы презрительно засмѣялся; ему въ сущности было все равно, предпочитаетъ-ли она его общество обществу супруга или нѣтъ, онъ стремился только къ тому, чтобы ежеминутно давать ей чувствовать, что она закована, и что цѣпей своихъ ей не сбросить, до остального ему не было ника кого дѣла; а между тѣмъ онъ неустанно слѣдилъ за нею, хотя и виду не показывалъ, что что-либо, до нее касающееся, можетъ его смущать и волновать. Теперь ему предстояло исполнить непріятную обязанность; онъ чувствовалъ, что долженъ сообщить ей о содержаніи своей духовной, а между тѣмъ не рѣшался сказать ей въ глаза, что дѣлаетъ въ ней своимъ наслѣдникомъ сына Лидіи Глэшеръ въ случаѣ, еслибъ у него не было законныхъ дѣтей, причемъ передаетъ ему и имя свое. Онъ недавно зналъ отъ Люша, что женѣ извѣстны были еще до свадьбы его отношенія къ миссиссъ Глэшеръ, а потому не считалъ нужнымъ стѣсняться. Да ему, кромѣ того, пріятно било дать ей понять, что тайна, которую она такъ заботливо отъ него хранила, не тайна для него. Въ дѣлѣ мученій, расточаемыхъ своей жертвѣ, Гранкуръ доходилъ до пониманія психологическихъ тонкостей.
   Однажды утромъ онъ, совсѣмъ одѣтый для прогулки верхомъ, со шляпой въ рукѣ, вошелъ въ будуаръ жены. Она сидѣла у камина, съ книгой на колѣняхъ.
   -- Гвендолина,-- началъ онъ самымъ безмятежнымъ, мирнымъ тономъ,-- надо вамъ кое-что узнать тамъ о дѣлахъ; я пришлю Люша, онъ все знаетъ и растолкуетъ вамъ что нужно. Надѣюсь, вамъ это все равно?
   -- Вы очень хорошо знаете, что не все равно,-- проговорила Гвендолина, вскакивая съ мѣста: -- я не хочу его видѣть.
   -- Что за глупая манера поднимать шумъ изъ пустяковъ. Я ему велѣлъ явиться къ вамъ, примите его и выслушайте.
   Гвендолина позволила себѣ еще какое-то возраженіе противъ рѣшенія, принятаго ея повелителемъ, но этотъ протестъ вылился въ такую мягкую форму, что не возбудилъ гнѣва въ сердцѣ мужа; напротивъ, онъ милостиво приподнялъ головку жены за подбородокъ и поцѣловалъ въ губы. Она и главъ не подняла, а когда онъ вышелъ, поглядѣла ему t вслѣдъ съ выраженіемъ мрачной ненависти.
   Когда Лютъ явился, Гвендолина приняла его съ холоднымъ достоинствомъ.
   -- Надѣюсь,-- низко кланяясь, проговорилъ паразитъ,-- что вы извините мое вмѣшательство въ ваши дѣла, но мистеръ Гранкуръ поручилъ мнѣ передать вамъ, что онъ бы желалъ знать ваше мнѣніе о его духовной. Вотъ небольшое извлеченіе изъ этого документа,-- продолжалъ онъ, вынимая изъ кармана и кладя на столъ сложенную бумагу;-- но прежде чѣмъ вы ознакомитесь съ нимъ, позвольте коснуться еще одного вопроса; надѣюсь, что вы простите меня: дѣло непріятное, очень непріятное.
   -- Говорите, пожалуйста, что нужно, безъ всякихъ извиненій,-- нетерпѣливо прервала его Гвендолина.
   -- Я долженъ напомнить вамъ нѣчто случившееся до вашего обрученія съ мистеромъ Гранкуромъ. Если припомните, вы видѣлись съ одной дамой, она говорила вамъ о своихъ отношеніяхъ въ мистеру Гранкуру. Съ нею было двое дѣтей, изъ которыхъ одинъ -- красавецъ мальчикъ.
   Щеки и губы Гвендолины покрылись мертвенной блѣдностью; она не въ силахъ была выговорить слова.
   -- Мистеру Гранкуру было извѣстно,-- продолжалъ Люшъ,-- что эта несчастная исторія не составляла для васъ тайны еще до свадьбы; онъ желаетъ, чтобы вы знали и всѣ его намѣренія; здѣсь -- онъ указалъ глазами на бумагу -- рѣчь идетъ о распоряженіяхъ по наслѣдству; если вамъ угодно будетъ сдѣлать какія-либо возраженія, я весьма охотно передамъ ихъ ему, такъ какъ онъ, естественно, не желалъ бы лично объясняться съ вами о подобныхъ предметахъ.
   Съ этими словами онъ протянулъ ей документъ; Гвендолина боялась взять его въ руки, она чувствовала, что онѣ дрожатъ.
   -- Потрудитесь положить бумагу на столъ, и выйдите въ другую комнату,-- проговорила она, какъ могла спокойнѣе.
   Лютъ исполнилъ ея желаніе. Оставшись одна, Гвендолина быстро пробѣжала злополучный документъ. Первое, что ей бросилось въ глаза, это усыновленіе сына миссиссъ Глэшеръ и все до него касающееся; кромѣ того, говорилось о ней, о Гадсмерѣ, о какихъ-то тысячахъ; она уже ничего не понимала, не сознавала, молотомъ стучала въ головѣ ея одна мысль:-- Вотъ оно -- послѣднее униженіе!
   Она вложила документъ въ раскрытую книгу, лежавшую на столѣ, и, взявъ ее въ руки, спокойнымъ, ровнымъ шагомъ прошла въ сосѣднюю комнату, гдѣ ожидалъ ее Люшъ.
   -- Потрудитесь передать мистеру Гранкуру, что его желанія вполнѣ согласны съ моими,-- проговорила она,-- поклонилась и вышла.
   Когда мужъ возвратился домой, она встрѣтила его какъ ни въ чемъ не бывало, и даже поѣхала кататься съ нимъ верхомъ. Время истерикъ и сценъ миновало безвозвратно, а между тѣмъ подъ спокойной оболочкой улыбающейся красавицы таилось цѣлое море отчаянія.
   -- Я брошу его, разведусь съ нимъ!-- говорила себѣ несчастная въ тѣ минуты, когда не знала, куда дѣваться съ тоски.
   "Легко сказать: разведусь, но онъ никогда не согласится, да и что я скажу, какія причины приведу, меня только осмѣютъ. Хорошо будетъ мое положеніе, если я убѣгу отъ него, всѣ отъ меня станутъ отворачиваться; нѣтъ,-- заключала она свои горькія размышленія, ужъ если быть несчастной, то тамъ, чтобы никто не зналъ!"
   Съ Дерондой она видалась рѣдко, а когда встрѣчалась и говорила съ нимъ, то постоянно чувствовала на себѣ взглядъ мужа; однажды, на вечерѣ у Клезмеръ, она просто и прямо сказала ему:
   -- Мистеръ Деронда, пріѣзжайте ко мнѣ завтра въ пять часовъ, мнѣ необходимо поговорить съ вами.
   Даніэль молча поклонился, Гранкуръ съ кѣмъ-то разговаривалъ и, казалось, ничего не слышалъ.
   Съ обычнымъ волненіемъ ждала Гвендолина Даніэля, а когда онъ явился, то, не попросивъ его сѣсть и не садясь сама, прямо заговорила о себѣ, о своемъ невыносимо-тяжеломъ нравственномъ состояніи, о ненависти, которую она начинаетъ питать ко. всѣмъ людямъ безъ изъятія, за исключеніемъ его одного; она открывала ему свою душу, просила совѣта, помощи... Въ самый разгаръ ея пламенной, безсвязной рѣчи, дверь гостиной тихонько пріотворилась, и Гранкуръ, спокойный и изящный, какъ всегда, вошелъ въ комнату. Онъ, очевидно, только-что возвратился съ прогулки верхомъ; любезно кивнувъ головой Дерондѣ и улыбнувшись женѣ, онъ опустился въ кресло, стоявшее нѣсколько поодаль, и, вынувъ изъ кармана батистовый платокъ, преспокойно началъ имъ обмахиваться.
   Деронда простился и вышелъ. Гвендолина стояла посреди комнаты точно статуя изумленія.
   -- Гвендолина,-- послышался позади ея голосъ мужа,-- послѣ завтра я уѣзжаю въ Марсель, тамъ меня ждетъ моя яхта, хочу покататься по Средиземному морю.
   -- Такъ я могу выписать въ себѣ мать?-- съ сердцемъ, переполненнымъ радостной надеждой, промолвила жена.
   -- Нѣтъ, вы поѣдете со мной!

X.

   Въ утро того самаго дня, когда вечеромъ происходила только-что описанная нами сцена, сэръ Гуго призвалъ въ себѣ Даніэля и вручилъ ему письмо отъ его матери, о которой до тѣхъ поръ никогда съ нимъ не говорилъ. Почтенный баронетъ объяснялъ эту странность -- нежеланіемъ матери, чтобы сынъ зналъ объ ея существованія.
   Даніэль, пораженный и потрясенный до глубины души, спросилъ только:
   -- А отецъ мой живъ?
   -- Нѣтъ, былъ отвѣтъ.
   Деронда развернулъ письмо и прочелъ слѣдующее:
   "Сыну моему Даніэлю
   "Нашъ общій добрый другъ, сэръ Гуго Маллингеръ, вѣроятно уже сказалъ тебѣ, что я желаю тебя видѣть. Здоровье мое потрясено, и я хочу немедленно передать тебѣ все, что такъ долго отъ тебя скрывала. Пусть никто тебѣ не воспрепятствуетъ битъ въ Генуѣ, къ Albergo dell'Itаlia, четырнадцатаго числа текущаго мѣсяца. Жди меня тамъ. Сіама не знаю, когда мнѣ удастся пріѣхать изъ Спеціи, гдѣ будетъ мое мѣстопребываніе. Это будетъ зависѣть отъ многаго. Жди меня -- Гальмъ-Эбериггейнъ, княгиню Гальмъ-Эберштейнъ. Привези съ собой брилліантовое кольцо, врученное тебѣ сэромъ Гуго, я рада буду увидать его.

Твоя мать --
Леонора Гальмъ-Эберштейнъ".

   Три недѣли пришлось Дерондѣ прожить въ Генуѣ до пріѣзда матери; наконецъ, однажды, утромъ къ нему въ комнату явился егерь и передалъ, на словахъ, что княгиня пріѣхала, желаетъ отдохнуть въ теченіи дня, но проситъ мистера Деронда отобѣдать пораньше, чтобы быть свободнымъ къ семи часамъ,-- когда она можетъ принять его.
   Входя въ занимаемыя матерью комнаты, Деронда ничего не видѣлъ, ничего не замѣчалъ, въ глазахъ у него рябило, онъ очнулся только тогда, когда сопровождавшій его лакей растворимъ настежь двери второй комнаты, и онъ увидалъ высокую фигуру, стоявшую на другомъ концѣ громадной гостиной, и, очевидно, ожидавшую его приближенія. Вся она была закутана, хромѣ рукъ и лица, въ волны чернаго кружева, спускавшагося съ головы до длиннаго шлейфа. Обнаженныя и покрытыя браслетами руки были сложены на груди; безукоризненный поставъ головы дѣлалъ эту голову красивѣе, чѣмъ она была на самомъ *ѣ*ѣ.
   Деронда быстро приблизился къ ней, она протянула ему руку, которую онъ поднесъ къ губамъ; Даніэль чувствовалъ, что онъ мѣняется въ лицѣ, а она продолжала разсматривать его своими проницательными глазами, причемъ выраженіе лица ея поминутно измѣнялось.
   Наконецъ, она выпустила его руку, и, положивъ обѣ свои ему на плечи, тихимъ, мелодичныхъ голосомъ проговорила по-англійски:
   -- Ты красавецъ: впрочемъ, я этого ожидала,-- и поцѣловала его; онъ отвѣчалъ на ея поцѣлуй.
   Она помолчала съ минуту, потомъ проговорила нѣсколько холоднѣе:
   -- Я твоя мать, но любить меня та не можешь.
   -- Я думалъ о васъ болѣе, чѣмъ о комъ-либо во всемъ мірѣ,-- дрожащимъ голосомъ промолвилъ Деронда.
   -- Я не оправдала твоихъ ожиданій,-- рѣшительнымъ тономъ проговорила мать, и при этомъ посмотрѣла на него, какъ-бы приглашая, въ свою очередь, попристальнѣе вглядѣться въ нее.
   Наружность ея была замѣчательна, но въ ея отцвѣтшей красотѣ таилось что-то странное, словно она пришла изъ другого міра.
   -- Я часто думалъ, что вы, можетъ быть, страдаете, и жаждалъ васъ утѣшить.
   -- Я и теперь страдаю, но моихъ страданій тебѣ не смягчить,-- суровомъ тономъ проговорила княгиня, подходя къ дивану, обложенному подушками, и указывая ему на близъ-стоявшее кресло; потомъ, замѣтивъ волненіе на лицѣ сона, прибавила смягченнымъ голосомъ: -- въ эту минуту я не страдаю, я могу говорить.
   Деронда сѣлъ и ждалъ, чтобы она заговорила.
   -- Нѣтъ,-- начала она, послѣ недолгаго молчанія,-- я не за тѣмъ послала за тобой, чтобы ты меня утѣшалъ. Я не могла знать впередъ, я и теперь незнаю, что ты почувствуешь ко мнѣ. Далека отъ меня дикая мысль, чтобы ты могъ любить меня единственно потому, что я твоя мать, хотя никогда во всю свою жизнь не видалъ меня и не слыхалъ обо мнѣ. Я думала, что избрала для тебя нѣчто лучшее -- чѣмъ жизнь возлѣ меня. Мнѣ казалось, что все, чего я тебя лишила, не имѣетъ особой цѣны.
   -- Трудно мнѣ повѣрить, чтобы ваша привязанность могла не имѣть цѣны въ моихъ главахъ,-- проговорилъ Деронда, замѣтя, что она пріостановилась, какъ-бы ожидая его отвѣта.
   -- Я не хочу дурно говорить о себѣ,-- съ пылкостью продолжала княгиня,-- но я къ тебѣ не питала большой привязанности. Мнѣ любви не нужно было, меня ею душили. Я хотѣла жить; въ то время я не была княгиней, не жила той безцвѣтной жизнью, какой живу теперь. Я была великая пѣвица, играла такъ же хорошо, какъ пѣла. Всѣ остальныя артистки блѣднѣли передо мной. Мужчины слѣдовали за мной изъ одной страны въ другую, мнѣ не нужно было ребенка. Я не желала выходить замужъ, отецъ принудилъ меня; и кромѣ того -- это былъ вѣрнѣйшій путь въ свободѣ. Я могла управлять мужемъ, но никогда -- отцомъ. Я имѣла право искать освобожденія отъ ненавистнаго ига; изъ-подъ этого же ига я хотѣла освободить и тебя. Самая любящая мать не могла бы сдѣлать большаго. Я спасла тебя отъ рабства, въ которомъ ты родился, какъ и всякій еврей.
   -- Такъ я еврей!-- воскликнулъ Деронда съ такой силой, что мать, въ страхѣ, откинулась на свои подушки.-- Отецъ мой былъ еврей, и вы еврейка?
   -- Да, отецъ твой былъ моихъ двоюроднымъ братомъ,-- отвали мать, слѣдя за мимъ какимъ-то страннымъ, измѣнившимся взглядомъ.
   -- Это меня радуетъ!-- съ подавленной страстностью въ голосѣ воскликнулъ Деронда.
   Мать дрогнула при этихъ словахъ, глаза ея расширились и она рѣзко проговорила:
   -- Зачѣмъ ты говоривъ, что радъ этому? ты -- англійскій джентльменъ, я тебѣ это устроила.
   -- Вы не сознавали, что вы дѣлали. Какъ могли вы такъ располагать моей судьбой.
   Даніэлемъ овладѣла чуждая его натурѣ нетерпимость, но онъ всячески старался овладѣть собой, боясь сказать что-нибудь слишкомъ жесткое въ подобную минуту, составлявшую эпоху въ ею жизни. Наступило молчаніе; мать первая прервала его:
   -- Я для тебя избрала то же, что бы избрала для себя,-- промолвила она.-- Какъ могла я знать, что ты унаслѣдуешь духъ отца моего? Бакъ могла угадать, что ты полюбишь то, что я ненавидѣла?
   Въ послѣднихъ словахъ слышалась горечь.
   -- Простите, если я сказалъ что-нибудь лишнее,-- съ почтительной серьезностью проговорилъ Деронда,-- и объясните мнѣ, пожалуйста: почему вы теперь рѣшились открыть мнѣ то, что до ихъ поръ такъ тщательно скрывали?
   -- Какъ объяснить причины нашихъ дѣйствій!-- воскликнула княгиня, и что-то похожее на насмѣшку зазвучало въ ея голосѣ.-- Когда та доживешь до моихъ лѣтъ, то поймешь, что вовсе не такъ легко отвѣтить на вопросъ: почему вы поступили такъ, а не иначе? Предполагается, что каждая женщина должна руководствоваться одними и тѣми же побужденіями, иначе -- она чудовище. Я не чудовище, но не чувствовала того, что чувствуютъ другія женщины. Я была рада отъ тебя отдѣлаться, но я позаботилась о тебѣ, и сохранила для тебя все состояніе отца твоего" Теперь я какъ-бы разрушаю все мною созданное, этому много причинъ. Роковая болѣзнь томить меня вотъ уже цѣлый годъ, я, вѣроятно, недолго проживу. Вокругъ меня встаютъ тѣни, недугъ ихъ создаетъ. Если я оскорбила мертвыхъ -- мнѣ остается мало времени совершить то, чѣмъ я доселѣ пренебрегала.
   -- Сэръ Гуго много писалъ мнѣ о тебѣ,-- быстро продолжала она послѣ недолгого молчанія.-- Онъ говоритъ, что у тебя рѣдкій умъ, и большій валясь мудрости, чѣмъ у него, несмотря на его шестьдесятъ лѣтъ. Ты говорятъ, что радъ узнать, что родился евреемъ, и не благодаришь меня за то, что я для тебя сдѣлала. Желала ба я знать: поймешь ли ты свою мать, или только обвинишь ее?
   -- Я жажду понять ее,-- торжественно отвѣтилъ Деронда,-- я всегда стремился къ тому, чтобы понимать людей, взгляды которыхъ не сходятся съ моими.
   -- Въ этомъ ты расходишься со своимъ дѣдомъ, хотя литомъ похожъ на него какъ двѣ капли воды,-- продолжала мать. Онъ никогда не понималъ меня, требовалъ одной покорности. Онъ хотѣлъ, чтобы я была истинной еврейкой, чтобы я чувствовала все, чего не могла чувствовать, чтобы вѣрила во все, во что не могла вѣрить; я должна была придерживаться преданій, почтительно выслушивать безконечныя разсужденія отца о нашемъ племени; вѣчно памятовать прошлое Израиля; а мнѣ до всего этого не было никакого дѣла. Вѣчныя наставленія отца были для меня тисками, съ каждымъ годомъ сильнѣе и сильнѣе Снимавшими меня. Я стремилась жить широкой жизнью, пользоваться свободой, плыть по теченію. Ты радуешься при мысли, что родился евреемъ,-- не радовался бы, еслибы былъ, какъ я, воспитанъ въ еврействѣ.
   -- Вы желали навсегда скрыть отъ меня мое происхожденіе?-- порывисто спросилъ Деронда: -- въ этомъ отношеніи по крайней мѣрѣ вы измѣнили ваши намѣренія.
   -- Да, я этого желала, но обстоятельства измѣнились,-- я была вынуждена повиноваться моему покойному отцу, вынуждена открыть тебѣ, что ты еврей, вынуждена вручить тебѣ то, что онъ поручилъ мнѣ передать тебѣ.
   -- Умоляю васъ сказать, что васъ побудило, во дни вашей молодости, дѣйствовать такъ, какъ вы дѣйствовали? Дѣдъ противился вашему вступленію на артистическое поприще, я понимаю, что вы должны были чувствовать....
   -- Нѣтъ,-- покачавъ головой, отвѣчала княгиня,-- ты не женщина. Ты не въ силахъ понять, что значить чувствовать въ себѣ геніальность мужчины, и выносить рабство, выпадающее на долю дѣвушки. Онъ жаждалъ имѣть сына, на меня смотрѣлъ только какъ на связующее звено. Вся душа его была -- въ его народѣ и его будущности.
   -- Дѣдъ мой былъ человѣкъ ученый?-- Спросилъ Деронда.
   -- О, да,-- нетерпѣливо проговорила она,-- отличный докторъ и добрый человѣкъ. Я не отрицаю его доброты. Но это -- человѣкъ, которымъ можно восхищаться въ драмѣ, величественная фигура съ желѣзной волей, въ родѣ старика Фоскари -- до прощенія. Такого рода люди -- превращаютъ своихъ женъ и дочерей въ рабынь. Но природа иногда играетъ съ ними злыя шутки. У моего отца была одна только дочь, и она -- была похожа на него. Твой отецъ совсѣмъ другое дѣло, онъ весь былъ -- любовь и нѣжность; насъ обвѣнчали незадолго до смерти моего отца; одъ уже давно рѣшилъ, что мнѣ быть женой Ефраима; когда отецъ умеръ -- я поступила на сцену. Талантъ мой развился подъ руководствомъ тётки, сестры моей покойной матери, искусной пѣвицы; она жила въ Генуѣ также какъ и мы, и давала мнѣ уроки тайкомъ отъ отца. Отецъ твой любилъ меня: такъ какъ я любила свое искусство, онъ бросилъ свои дѣла и послѣдовалъ за мной. Когда онъ умеръ, я рѣшила, что не наложу на себя другихъ узъ; я была та самая Алькариви, о которой ты, конечно, слышалъ. Обожателей у меня было бездна, въ числѣ ихъ былъ и сэръ Гуго Маллиндеръ. Онъ былъ влюбленъ въ меня до безумія; однажды я его спросила: -- Неужели нѣтъ человѣка способнаго сдѣлать для меня многое, не ожидая, за то никакого вознагражденія?
   -- Чего вы желаете?-- въ свою очередь спросилъ онъ.
   -- Возьмите моего сына, воспитайте его какъ англичанина, пусть онъ никогда ничего не узнаетъ о своихъ родителяхъ. Тебѣ въ то время было два года, ты сидѣлъ у него на колѣняхъ. Сначала онъ думалъ, что я шучу, но я убѣдила его. Все это происходило въ Неаполѣ. Впослѣдствіи я сдѣлала сэра Гуго твоимъ опекуномъ. Это была моя месть; отецъ только и помышлялъ, что о внукѣ, всѣ свои надежды возлагалъ на него, но этотъ внукъ былъ мой сынъ, а я рѣшила, что онъ никогда не узнаетъ, что онъ еврей.
   -- Теперь я сама не понимаю, что во мнѣ происходить, я не чувствую большей приверженности въ вѣрѣ отцовъ моихъ, чѣмъ прежде; вступая вторично въ бракъ, я крестилась, я старалась слиться съ людьми, съ которыми живу, я не скажу даже, чтобы я раскаивалась,-- нѣтъ, но воспоминанія не даютъ мнѣ покоя. Иногда вся моя послѣдующая жизнь исчезаетъ изъ памяти, я только и вижу передъ собой, что дѣтство, молодость, день моей свадьбы, день смерти отца. Мной овладѣваетъ ужасъ. Что я знаю о жизни и смерти? Въ такія минуты я жажду одного -- удовлетворить отца. Я утаила его собственность, я хотѣла сжечь ее, но, слава Богу, не сожгла! Онъ оставилъ мнѣ и мужу ящикъ съ документами, бумагами, изслѣдованіями, заповѣдавъ намъ отдать его нашему старшему сыну. Послѣ смерти мужа я хотѣла все это бросить въ огонь, но Богъ удержалъ мою руку; а когда Іосифъ Калонимосъ, старый другъ отца моего, вернулся изъ своихъ долгихъ странствованій по Востоку, и навѣстилъ меня, чтобы узнать о тебѣ, я сказала ему, что сынъ мой умеръ. Онъ повѣрилъ мнѣ, бумаги я всѣ отдала ему на храненіе. Впослѣдствіи онъ встрѣтилъ тебя въ синагогѣ во Франкфуртѣ, и узналъ на сходству съ дѣдомъ. Тогда онъ отыскалъ меня въ Россіи, гдѣ я жила съ моимъ вторымъ мужемъ, и горько упрекалъ за то, что я сдѣлала изъ тебя гордаго англичанина, который съ отвращеніемъ сторонится отъ евреевъ. Онъ засталъ меня слабой, больной; это свиданіе потрясло меня, я рѣшилась открыть тебѣ все! Можетъ быть, это -- Божья воля. Я ничего не знаю, ничего утверждать не могу, угрозы отца раздаются въ ушахъ моихъ въ минуты самыхъ тяжкихъ страданій. Боже! я во всемъ признаюсь, все отдаю; чего еще можно требовать отъ меня! Я не могу заставить себя полюбить народъ, котораго никогда не любила; но довольно ли и того, что отъ меня уходить моя жизнь, жизнь, которую я такъ любила!
   Ода съ мольбой протягивала къ нему руки, голосъ ея звучалъ глухо.
   Даніэль опустился на колѣни возлѣ матери, тихонько сжалъ ея руку въ своихъ рукахъ, и тономъ, полнымъ задушевной ласки, проговорилъ:
   -- Матушка, успокойтесь!
   Слезы сверкнули въ глазахъ матери, но она быстро вытерла ихъ, и прижалась щекой къ наклоненной головѣ сына, какъ-бы желая спрятать отъ него свое лицо.
   -- Неужели мнѣ нельзя часто быть подлѣ васъ?-- спросилъ Даніэль.
   -- Невозможно,-- проговорила она, поднимая голову и отнимая у него руку,-- у меня мужъ и пятеро дѣтей. Никто изъ нихъ не подозрѣваетъ о твоемъ существованіи. Я не хотѣла вторично выходить замужъ, но голосъ началъ измѣнять мнѣ, и я предпочла лучше сдѣлаться женой русскаго вельможи, чѣмъ дождаться минуты, когда публика отъ меня отвернется съ равнодушіемъ; этого бы я не пережила.
   Она съ минуту задумалась, поникнувъ головой, потомъ вынула изъ кармана небольшой портфель, изъ котораго достала письмо, и, подавая его сыну, промолвила:
   -- Вотъ письмо Іосифа Калонимоса, съ которымъ ты можешь отправиться въ его банкирскую контору въ Майнцѣ; еслибъ его не было дома, другіе распорядятся,-- ты получила ящикъ, оставленный тебѣ дѣдомъ. А теперь: простимся; повѣрь, что все къ лучшему, сынъ мой. Ты осуждаешь меня, сердишься на меня, чувствуешь, что я лишила тебя многаго, ты -- на сторонѣ дѣда.
   Деронда молчалъ.
   -- Скажи мнѣ,-- продолжала мать,-- что ты намѣренъ дѣлю, кѣмъ устроишь свою жизнь?-- пойдешь по стопамъ дѣда? превратишься въ истаго еврея?
   -- Это невозможно,-- отвѣтилъ ей сынъ.-- Слѣдовъ даннаго мнѣ воспитанія мнѣ не уничтожить; симпатій въ христіанамъ и христіанству не вырвать изъ сердца. Но я сочту своимъ долгамъ слиться, насколько возможно, съ моимъ народомъ, и послужить ему.
   Нова онъ говорилъ, мать все внимательнѣе и внимательнѣе всматривалась въ него, и, наконецъ, рѣшительно проговорила:
   -- Ты влюбленъ въ еврейку!
   Даніалъ покраснѣлъ, и отвѣтилъ только:
   -- Соображенія мои не зависятъ отъ итого.
   -- Мнѣ это лучше знать,-- повелительно проговорила княгиня.-- Я знаю мужчинъ. Она навѣрное еврейка, которая. не выйдетъ замужъ иначе, какъ за еврея. Такія существуютъ. Ты любишь ее, какъ твой отецъ любилъ меня, она увлекаетъ тебя за собой, какъ я увлекала его; дѣдъ твой мститъ за себя!
   -- Матушка,-- молилъ ее Даніэль,-- не станемъ такъ смотрѣть на вопросъ: я допускаю, что полученное мною воспитаніе принесло мнѣ пользу; оно расширило кругъ моихъ симпатій и сферу моихъ познаній. Вы возвратили мнѣ мое наслѣдіе, ничто не потеряно, примиритесь же теперь съ памятью дѣда. Ваша воля была сильна, но то, что вы называете его игомъ,-- оказалось сильнѣе; оно имѣетъ глубокіе, далеко расходящіеся корни; откройте намъ всѣмъ доступъ въ сердце ваше,-- мертвымъ и живымъ.
   Махь съ любовью смотрѣла на него, потомъ вдругъ спросила:
   -- Хороша она?
   -- Кто?
   -- Женщина, которую ты любишь?
   -- Да.
   -- Не честолюбива?
   -- Не думаю, нѣтъ.
   -- Не такая?-- спросила княгиня, снимая съ кушака и показывая ему миніатюрный портретъ, въ рамкѣ изъ драгоцѣнныхъ каменьевъ, изображавшій ее въ ея цвѣтущіе годы. Видя, что сынъ любуется ихъ, она продолжала:
   -- Голосъ и талантъ соотвѣтствовала наружности; согласись, что я имѣла право желать быть артисткой, вопреки волѣ отца?
   -- Сознаюсь,-- печально отозвался Деронда.
   -- Хочешь взять этотъ портретъ?-- ласково спросила княгиня;-- возьми, и, если она добрая женщина, научи ее думать обо мнѣ съ любовью.
   -- Портретъ я возьму съ радостью, а про нее долженъ сказать, что она и не подозрѣваетъ о моей любви къ ней, и наврядъ ли любить меня; не думаю, чтобы намъ суждено било соединиться. Да вообще мнѣ всегда вдалось, что лучше пріучать себя къ мысли, что въ жизни придется обходиться безъ счастья.!
   -- Такъ вотъ ты канешь! Легче бы мнѣ теперь было, если бы ты жилъ возлѣ меня; но что объ этомъ говорить; все прошло, все миновало. Прости, мой сынъ, прости; мы никогда ничего болѣе другъ о другѣ не услышимъ. Поцѣлуй меня.
   Даніэль обвилъ ея шею руками, и они поцѣловались.
   Деронда никогда не въ силахъ былъ припомнить: какъ онъ вышелъ изъ этой комнаты; онъ пережилъ такъ много съ той минуты, какъ переступилъ за порогъ ея, что не могъ не чувствовать въ себѣ страшной перемѣны.
   Ему казалось, что онъ состарѣлся на десять лѣтъ.

XI.

   Мистеръ и миссиссъ Гранкуръ должны бы были быть очень довольны своей поѣздкой: все имъ, казалось, благопріятствовало: погода стояла дивная; маленькая, изящная яхта была отдѣлана какъ игрушка; каюта, съ своими шелковыми драпировками, мягкими подушками, большими зеркалами, напоминала плавучую гостиную; команда не оставляла желать ничего лучшаго: она состояла изъ опытныхъ, искусныхъ, прекрасно обученныхъ матросовъ. Спокойно носились они по голубымъ волнамъ Средиземнаго моря, прошли мимо Балеарскихъ острововъ, мимо цвѣтущихъ береговъ Сардиніи, и держали путь на сѣверъ, къ берегамъ Корсики. Гранкуръ, со времени отъѣзда изъ Англіи, постоянно пользовался отличнымъ расположеніемъ духа; его радовала мысль, что онъ увезъ жену подальше отъ Деронды и всего этою вздора, и, кромѣ того, самая жизнь, которую онъ велъ, была ему но душѣ; носиться но морю, на яхтѣ, на которой онъ чувствовалъ себя полновластнымъ господиномъ, вдали отъ невыносимыхъ для него условій общественной жизни,-- лучше этого онъ ничего не зналъ.
   На жену онъ по-прежнему продолжалъ смотрѣть, какъ на свою неотъемлемую собственность; еслибъ ему сказали, что Гвендолна имѣетъ что-нибудь противъ него, онъ ба очень удивился, пожалуй, даже не повѣрилъ. Онъ считалъ, что миссъ Гарлетъ, сдѣлавшись его женой, заключила условіе, контрактъ, причемъ всѣ выгода боли на ея сторонѣ; онъ прекрасно сознавалъ, что ее къ тому побудила не привязанность къ нему, а иная соображенія,-- жажда почестей, любовь къ богатству, все, чего она желала; она получила даже больше того, такъ какъ онъ счелъ своимъ долгомъ обезпечить ея мать,-- большаго она и требовать не могла.
   Обращеніе его съ нею было въ высшей степени прилично; онъ всегда приносилъ ей шаль, когда начинало свѣжѣть, подавалъ всякую вещь, которая была ей нужна. Часто, расхаживая большими шагами по палубѣ, онъ останавливался у дивана, на которомъ она лежала, и, съ улыбкой подавая ей морской бинокль, говорилъ:
   -- Вонъ тамъ, вправо, у подножія скалы, виднѣется плантація сахарнаго тростника,-- не желаете ли взглянуть?
   -- Какже, какже, непремѣнно,-- отвѣчала Гвендолина.
   За обѣдомъ они разговаривали, причемъ мужъ замѣчалъ, что фрукта начинаютъ портиться, пора запастись свѣжими; или, видя, что она не пьетъ вина, заботливо спрашивалъ: какой сортъ ш предпочитаетъ?
   Всѣ окружающіе, горничная француженка, камердинеръ супруга, матросы -- почитали мистера и миссиссь Гранкуръ примѣрной четой, а между тѣмъ душа молодой женщины рвалась на части. Для нея чистилище началось еще на землѣ. Съ каждымъ даемъ она все сильнѣе и сильнѣе чувствовала, что продала себя. Иногда ей, въ видѣ надежды, представлялась возможность какой-либо катастрофы, по она тотчасъ, усиліемъ воли, старалась разогнать преслѣдовавшіе ее образы;-- ужасъ овладѣвалъ ея душой, тогда она припоминала слова Деронди:
   -- Превратите ваiъ страхъ въ свою нравственную охрану,-- говаривалъ онъ ей: она цѣплялась за этотъ совѣть, какъ утопающій за соломенку.
   Нерѣдко, во время безсонныхъ ночей, изъ души ея, подобно крику, вырывалась страстная молитва о помощи, о заступничествѣ; она билась и страдала, а кругомъ все было такъ мирно: мертвое молчаніе нарушалось развѣ дыханьемъ мужа, плескомъ волнъ о-бортъ, или скрипомъ мачты.
   Обыкновенно эти молитвы, это обращеніе въ Богу, бывали слѣдствіемъ другихъ порывовъ, являлись на смѣну мрачныхъ, ужасныхъ мыслей! Послѣ подобныхъ душевныхъ бурь Гвендолина нерѣдко до утра лежала съ широко-раскрытыми глазами.
   Однажды утромъ, послѣ шквала, свирѣпствовавшаго всю ночь, мужъ зашелъ къ ней и, не безъ досады, сообщилъ, что имъ придется бросить якорь въ Генуэзской бухтѣ, такъ какъ яхта нуждается въ починкѣ.
   Молодая женщина очень обрадовалась этому извѣстію: "хотъ какая-нибудь перемѣна", думала она! Но радость ея возросла до крайнихъ предѣловъ, когда на лѣстницѣ "Albergo dell' Italia" она совершенно неожиданно встрѣтила Деронду. Даніэль вздрогнулъ, увидавъ ее, но только приподнялъ шляпу и проскользнулъ мимо.
   Гвендолина же за завтракомъ была веселѣе обыкновеннаго; надежда на скорое свиданіе съ дорогимъ ей человѣкомъ придавала блескъ глазамъ ея, вызывала улыбку на уста. Мужъ молча слѣдилъ за нею.
   -- Потрудитесь позвонить,-- проговорилъ онъ, наконецъ, своимъ ровнымъ, спокойнымъ тономъ.-- Надо сказать, чтобы обѣдъ былъ поданъ въ тремъ часамъ,-- я хочу добыть парусную лодку, самъ буду ею править, а васъ попрошу сидѣть на рулѣ; это лучшее времяпровожденіе, какое можно придумать;-- здѣсь того-и-гляди задохнешься отъ жары.
   Гвендолина помертвѣла.
   -- Я не хочу ѣхать кататься,-- проговорила она, какъ могла рѣшительнѣе.
   -- Не хотите? Какъ угодно, посидимъ и въ духотѣ.
   Желаніе ее мучить было такъ очевидно, что бѣдняжка не выдержала и разрыдалась.
   -- Что умно, то умно,-- спокойно замѣтилъ мужъ.-- Не позвольте васъ спросить: о чемъ вы плачете? Ужъ не о томъ ли, что я нейду со двора, когда вы желаете остаться дома?
   -- Что-жъ, пожалуй, поѣдемте,-- порывисто воскликнула Гвендолина.-- Можетъ, Богъ дастъ, утонемъ!
   Рыданія возобновились.
   Гранкуръ нѣсколько пододвинулся, и, понизивъ голосъ, сказалъ:
   -- Потрудитесь успокоиться и выслушать меня.
   Гвендолина стихла; она сидѣла молча, опустивъ глаза и крѣпко-крѣпко стиснувъ руки.
   -- Постараемся понять другъ друга,-- продолжалъ Гранкуръ все тѣмъ же тономъ,-- Если вы воображаете, что я позволю вамъ себя дурачить, выкиньте этотъ вздоръ изъ головы. Что васъ можетъ ожидать, кромѣ позора, если вы не съумѣете вести себя, какъ приличествуетъ моей женѣ? Съ тому же, Деронда очевидно избѣгаетъ васъ.
   -- Все это неправда,-- съ горечью отвѣтила ему Гвендолина,-- вы и вообразить не можете, что у меня въ мысляхъ. Съ меня и такъ довольно позора. Вы бы поступили гораздо благоразумнѣе, предоставивъ мнѣ полную свободу говорить съ кѣмъ я хочу.
   -- Объ этомъ предоставьте судить мнѣ.
   Ровно въ пять часовъ красивая чета англійскихъ аристократовъ садилась въ лодку съ набережной; прохожіе останавливались, чтобы полюбоваться ею.
   Спустя нѣсколько часовъ, Даніэль Деронда, возвращавшійся съ вечерней прогулки, замѣтилъ на набережной толпу народа. Взоры всѣхъ были устремлены на виднѣвшуюся вдали парусную лодку; двое сидѣвшихъ въ ней матросовъ усердно гребли, держа жъ берегу. Въ толпѣ слышались вопросы, восклицанія, объясненія на всевозможныхъ языкахъ; какой-то французъ увѣрялъ, что англійскій лордъ, согласно обычаю своей страны, привезъ жену сюда, чтобы утопить ее; другіе спорили, утверждая, что распростертая въ лодкѣ фигура -- милэди. Волненіе было всеобщее.
   Деронда, томимый мрачными предчувствіями, живо протолкался впередъ; въ эту самую минуту лодка причалила къ берегу и изъ нея, заботливо поддерживаемая матросами, вышла Гвендолина, блѣдная какъ смерть, съ распущенными волосами.
   Совершенно мокрое платье своей тяжестью еще болѣе затрудняло ея и безъ того слабую походку.
   Ея блуждающій взглядъ остановился на Дерондѣ, она протянула къ нему руки и прошептала:
   -- Совершилось, совершилось! Онъ умеръ!
   -- Тише, тише, успокойтесь,-- повелительнымъ тономъ проговорилъ Деронда; и обратившись въ матросамъ, прибавилъ:
   -- А родственникъ мужа этой дамы; потрудитесь доставить ее въ "Italia" какъ можно скорѣй, объ остальномъ я позабочусь.
   Вечеромъ слѣдующаго дня Дерондѣ пришли сказать? что миссиссъ Гранкуръ встала съ постели и желаетъ его видѣть.
   Немедля ни минуты, онъ отправился къ ней. Она сидѣла въ большомъ креслѣ, закутавшись въ бѣлую шаль; въ комнатѣ было темно отъ спущенныхъ сторъ и занавѣсокъ.
   -- Садитесь поближе,-- проговорила она,-- я говорю очень тихо.
   Онъ молча придвинулъ стулъ въ ея креслу.
   Она обратило къ нему свое мраморно-блѣдное лицо, и чуть слышно прошептала:
   -- Вы знаете, что я преступница?
   -- Я ничего не знаю,-- проговорилъ Деронда.
   -- Онъ умеръ.
   Слова эти она произнесла тихо, но рѣшительно.
   -- Да,-- промолвилъ Деронда, не зная, что сказать.
   -- Лицо его уже болѣе не покажется надъ водой,-- продолжала она,-- только я одна вѣчно буду видѣть это мертвое лицо, и никуда не уйду отъ него.
   Деронда испугался неминуемаго признанія; онъ мысленно пожелалъ, чтобы эта женщина сохранила въ груди своей роковую тайну.
   Она поспѣшно продолжала:
   -- Вы не скажете, что я должна объявить объ этомъ всему свѣту? Я не могу, мнѣ этого не вынести, особенно, если мать узнаетъ; нѣтъ, нѣтъ... Вамъ я все скажу, не говорите только, что и другимъ надо сказать.
   -- Ничего не зная, я ничего совѣтовать не могу,-- грустно проговорилъ Деронда.-- Я желалъ бы одного -- помочь вамъ.
   -- Я вамъ говорила съ самаго начала, что я боюсь за себя! Я ощущала въ душѣ страшную ненависть; я пріискивала всякія средства для своего освобожденія, это состояніе становилось все хуже и хуже. Тогда -- я попросила васъ пріѣхать ко мнѣ, помните, въ Лондонѣ, я хотѣла все высказать вамъ, я пыталась, но не могла, а потомъ онъ вошелъ.
   Она остановилась, дрожь пробѣжала по тѣлу ея; однако она скоро овладѣла собой и продолжала:
   -- Теперь я все скажу вамъ. Неужели женщина, которая плакала, молилась, боролась, можетъ быть убійцей?
   -- Великій Боже!-- простоналъ Деронда:-- не мучьте меня понапрасну. Вы не убили его, вы бросились въ воду съ желаніемъ спасти его: это видѣли съ набережной.
   -- Будьте терпѣливы.
   Дѣтская мольба, звучавшая въ этихъ словахъ, заставила Деронду повернутъ голову и взглянуть на нее. Бѣдныя, дрожащія губы продолжали:
   -- Вы говорили, что жалѣете тѣхъ, кто, совершивъ дурной поступокъ, страдаетъ отъ него. Я помнила ваши слова, они-то и заставили меня... Не повидайте меня, я теперь не хуже, чѣмъ была, когда вы меня встрѣтили и пожелали исправить.
   -- Я васъ не покину,-- промолвилъ Деронда, взялъ ея руку и пожалъ.
   Его прикосновеніе подѣйствовало, но не успокоительно; она продолжала:
   -- Я боролась, я боялась; давно, давно уже я стала видѣть его мертвое лицо; съ тѣхъ поръ, какъ начала желать его смерти, это меня пугало. Во мнѣ точно было два существа. Я не могла высказаться -- я хотѣла убить его. Это была какая-то жажда. А потомъ я начинала чувствовать, будто совершила нѣчто ужасное, безвозвратное, нѣчто такое, что превратило меня въ отверженную душу, и все это сбылось, сбылось. Давно, давно, еще когда мы жили въ Рейландсѣ, я припасла маленькій, но острый, хорошо отточенный кинжалъ, въ серебряныхъ ножнахъ; я нашла его въ шкапикѣ съ равными рѣдкостями, у себя въ будуарѣ; я заперла его въ одинъ изъ моихъ ящиковъ. У этого ящика былъ особый ключъ; я боялась заглянуть въ него, и, долгое время спустя уже, на яхтѣ, бросила ключъ въ воду. Потомъ -- начала думать, какъ бы открыть ящикъ безъ ключа; а когда узнала, что мы остановимся въ Генуѣ, рѣшила, что поручу раскрыть его кому-нибудь здѣсь, въ отелѣ. Потомъ, всходя по лѣстницѣ, я васъ встрѣтила, и сейчасъ же положила: повидаться съ вами, разсказать вамъ все,-- все, чего не успѣла высказать тогда -- въ городѣ, но онъ принудилъ меня ѣхать съ нимъ кататься въ лодкѣ...
   Голосъ ея оборвался, послышались глухія рыданія. Деронда, не глядя на нее, спросилъ:
   -- Но все это, конечно, осталось въ вашемъ воображеніи. Вы устояли до конца?
   Молчаніе. Она сидѣла, выпрямившись, въ креслѣ; обильныя слезы текли по щекамъ.
   Наконецъ, Гвендолина, казалось, собралась съ духомъ, она наклонилась къ Дерондѣ и шопотомъ продолжала.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вамъ я все выскажу, всю правду, какъ передъ Богомъ. Прежде мнѣ казалось, что я никогда не сдѣлаю ничего дурного, а между тѣмъ... Я не должна была выходить замужъ, это было начало всего. Я нарушила данное слово, а заняла чужое мѣсто. Я не думала ни о чемъ, кромѣ собственнаго удовольствія. Я захотѣла основать свой выигрышъ на чужомъ проигрышѣ,-- какъ тогда при игрѣ въ рулетку -- и эти деньги жгли меня! Жаловаться я не могла, я желала выиграть, и выиграла. Часто вовремя нашего плаванія, я, лежа въ каютѣ, ночью, думала, думала и не находила для себя оправданія. Мнѣ казалось, что вы, только вы одни, можете помочь мнѣ; одна эта мысль ужъ облегчала меня. Вы не измѣнитесь во мнѣ? вы не захотите наказать меня?
   -- Сохрани меня Богъ,-- простоналъ Деронда ей въ отвѣтъ, продолжая сидѣть неподвижно.
   Послѣ непродолжительнаго молчанія, она опять заговорила:
   -- Мнѣ невыносимо тяжело было ѣхать кататься, я такъ жаждала свиданія съ вами; а когда увидала, что этому свиданію не бывать, я почувствовала, что меня словно заперли въ тюрьму, изъ которой мнѣ никогда не вырваться. Мнѣ теперь кажется, что цѣлая вѣчность прошла съ тѣхъ поръ, какъ я сѣла въ лодку.
   Спустя минуту, она продолжала:
   -- Что бы было со мной, еслибъ онъ былъ здѣсь теперь? А бы этого не желала, но не могу, не могу я выносить видъ его мертваго лица! Я знаю, что была трусихой, мнѣ слѣдовало уйти отъ него... Вамъ тяжело меня слушать,-- вдругъ оборвала она свою рѣчь,-- я васъ огорчаю?
   -- Вопросъ не въ томъ: огорчаете вы меня или нѣтъ,-- мягко отвѣтилъ Деронда.-- Говорите мнѣ все, если только это можетъ облегчить васъ.
   Она заговорила еще быстрѣе прежняго, еле переводя духъ.
   -- Сидя въ лодкѣ, я чувствовала, что задыхаюсь отъ бѣшенства, а между тѣмъ сидѣла смирно, какъ раба. Потомъ мы вышли изъ гавани въ открытое море; кругомъ была полная тишина, мы не глядѣли другъ на друга, онъ заговаривалъ со мной только, чтобы отдать какое-либо приказаніе. Мнѣ пришло на память, что, будучи ребенкомъ, я часто мечтала, какъ бы хорошо было сѣсть въ лодку и уплыть на ней въ такую страну, гдѣ бы не приходилось жить съ людьми, которыхъ не любишь. Теперь, думалось мнѣ, со мной случилось противное: я сѣла въ лодку и буду плыть въ ней все дальше и дальше, съ глазу на глазъ съ нимъ. Чувствуя свою безпомощность, я начала изыскивать различные способы избавиться отъ него, я не хотѣла умереть сама. Мнѣ кажется, въ эту минуту, я была въ состояніи помолиться, чтобы съ нимъ случилось какое-либо несчастіе.
   Она заплакала, подавленная воспоминаніями, потомъ продолжала:
   -- Я чувствовала, что ожесточаюсь. Тутъ мнѣ припомнились ваши слова: насчетъ страха, который я должна была превратятъ въ свою нравственную охрану, но и они не помогли, отчаяніе овладѣло мной, зло взяло верхъ въ душѣ моей. Я помню, что въ эту минуту выпустила руль, и проговорила:-- Господи, сжалься надо мною.
   Потомъ онъ заставилъ меня снова взятъ руль, и злыя желанія, страшныя молитвы опять наполнили душу мою, всѣ другія впечатлѣнія изгладились... и тутъ я ужъ ничего не помню хорошенько, онъ переставлялъ парусъ, порывъ вѣтра налетѣлъ, онъ упалъ въ воду, я ничего не помню, знаю одно: желаніе мое исполнилось.
   Я видѣла, какъ онъ погружался, и сердце билось въ груди, словно хотѣло выскочить. Я сидѣла неподвижно, съ крѣпко сжатыми руками. Я обрадовалась, и тутъ же подумала, что радоваться нечему: онъ выплыветъ. И онъ выплылъ -- немного подальше, лодка нѣсколько подвинулась. Все это произошло въ мгновеніе ока.
   -- Веревку! закричалъ онъ не своимъ голосомъ; я и теперь слышу этотъ голосъ;-- я наклонилась за веревкой. Я гнала, что онъ умѣетъ плавать, гнала, что онъ вернется, и боялась его. Одна мысль наполняла мою душу: онъ вернется! Онъ опять ушелъ въ воду, я продолжала держать веревку, онъ снова выплылъ, лицо его показалось надъ водой; онъ опять закричалъ, я удержала свою руку, сердце мое ему шепнуло: -- Умри! онъ повелъ ко дну, а я сказала себѣ:-- Все, я погибла! Не знаю, что я подумала, мнѣ хотѣлось уйти отъ самой себя, отъ своего преступленія, я бросилась въ воду, въ эту минуту я бы его спасла. Вотъ что случилось, вотъ что я сдѣлала; теперь вы все сдаете, и ничего уже измѣнить нельзя!
   Деронда почувствовалъ, что съ души его сняли бремя тяжкое; слово: преступница -- заставило его вообразить нѣчто болѣе страшное; исповѣдь Гвендолины убѣдила его въ томъ, что она боролась до конца, а ея раскаяніе" -- было признакомъ хорошей натуры, оно было вѣнцомъ того самоосужденія, которое, разъ пробудившись въ ней, вызвало ее въ новой жизни.
   -- Отдохните теперь,-- промолвилъ онъ, склоняясь въ ней,-- попытайтесь гаснуть. Мы еще увидимся, вамъ надо поберечь себя.
   Она заплакала, и отвѣтила ему только легкимъ наклоненіемъ головы. Деронда вышелъ.
   Вечеромъ она снова послала за нимъ; когда онъ вошелъ, она сидѣла у открытаго окна, пристально глядѣла на море, и кивать нѣсколько спокойнѣе.
   -- Какъ вы думаете,-- спросила она,-- еслибъ я бросила веревку, спасло-бы это его?
   -- Нѣтъ, не думаю,-- медленно отвѣтилъ Дероида.-- Если онъ точно умѣлъ плавать, то съ нимъ вѣроятно сдѣлалась судорога. При всемъ желаніи, вамъ бы наврядъ удалось спасти его; ваши чувства -- дѣло вашей совѣсти, но я увѣренъ, что вы еще заживете иной, лучшей жизнью. Человѣкъ только тогда безнадежно погибъ, когда онъ полюбилъ зло, упорствуетъ въ немъ, не дѣлаетъ никакихъ усилій, чтобы уйти отъ него. Вы же боролись и будете бороться.
   -- Моя борьба началась со времени знакомства съ вами,-- проговорила Гвендолина, охвативъ руками ручку кресла, и пристально глядя на Деронду: -- не покидайте меня. Еслибъ я всегда могла все говорить вамъ, я бы не такая была. Вы меня не покинете?
   -- Далека отъ меня эта мысль,-- быстро отвѣтилъ Даніэль, и продолжалъ:-- я ожидаю сэра Гуго Маллингера, и телеграфировалъ также миссисъ Давилоу; ея присутствіе облегчитъ васъ, не правда-ли?
   -- Да, да! Однако,-- прибавила она помолчавъ,-- надо мнѣ взглянутъ на себя, на что я похожа, а то пожалуй напугаю ее.
   Она подошла къ зеркалу, заглянула въ него, и, обернувшись къ Дерондѣ, спросила:
   -- Узнали ли бы вы меня, еслибъ встрѣтили теперь, въ первый разъ послѣ встрѣчи въ Лейброннѣ?
   -- Да, я бы узналъ васъ,-- печально отвѣтилъ Деронда. Внѣшняя перемѣна незначительна. Я бы сейчасъ сказалъ, что это вы, и что вы прошли черезъ великое испытаніе. А теперь, до свиданія, постарайтесь поправиться и успокоиться до пріѣзда вашей матушки, и прочихъ друзей.
   Съ этими словами онъ поднялся, и, молча пожавъ ея протянутую руку -- вышелъ. А она упала на колѣни и разразилась истерическими рыданіями. Разстояніе между ними было слишкомъ велико. Вошедшая въ комнату горничная нашла ее лежащей на полу, подавленной тяжкимъ горемъ.
   Такое отчаяніе казалось вполнѣ естественнымъ въ бѣдной лэди, мужъ которой утонулъ на ея главахъ.

XII.

   Узнавъ изъ газетъ о катастрофѣ, жертвою которой былъ Гранкуръ, Мирра Лапидотъ не знала ни минуты покоя; ей и прежде всегда вдалось, что прекрасная герцогиня, какъ въ семьѣ Мейрикъ въ шутку называли Гвендолину, любить Даніэля, и любима имъ; теперь же, когда судьба свела ихъ въ такую ужасную для миссиссъ Гранкуръ минуту, легко можно было предвидѣть, тѣмъ все его кончится. Бѣдная дѣвушка бродила по дому какъ тѣнь, досадуя на себя за какія-то безумныя надежды, которыя ревность обнаружила въ затаенныхъ изгибахъ ея сердца; но эта досада на самоё себя только усиливала ея и безъ того тяжкій страданія.
   Въ тому же, судьбѣ угодно было, за это время, послать ей новое испытаніе: однажды, возвращаясь изъ частнаго концерта, въ которомъ пѣла, Мирра встрѣтила на улицѣ своего отца, она тотчасъ узнала его, хотя онъ сильно измѣнился и постарѣлъ. Онъ обошелся съ нею ласково, сообщилъ о своемъ крайне-затруднительномъ положеніи, и тотчасъ замѣтилъ, что дочь повидимому нашла богатыхъ друзей и вообще не дурно устроилась въ жизни. Мирра, подъ первымъ впечатлѣніемъ, дала ему немного денегъ, и сообщила, что точно Богъ ее не оставилъ, она имѣетъ кое-какія средства и живетъ съ братомъ; при имени Эзры отецъ смутился: слишкомъ ужъ онъ былъ передъ нимъ виноватъ.
   Эзра же, узнавъ отъ сестры о встрѣчѣ ея съ отцомъ, сейчасъ рѣшилъ, что ихъ обязанность пріютить его, и старикъ Лапидоть поселился подъ кровомъ дѣтей своихъ.
   Всѣ эти обстоятельства, вмѣстѣ взятыя, совершенно нарушили благодатный миръ, всегда царившій въ чистой душѣ молодой артистки; грустная, убитая сидѣла она однажды вечеромъ подлѣ брата. Въ комнатѣ царствовало глубокое молчаніе, нарушаемое лишь мѣрнымъ стукомъ часового маятника. Мордекай лежалъ въ креслѣ, откинувшись на подушки, съ закрытыми глазами, и тяжело дышалъ; исхудалая рука его покоилась въ рукахъ сестры.
   Миррѣ было невыносимо тяжело. Вдругъ дверь отворилась и знакомый голосъ произнесъ:
   -- Даніэль Деронда -- можно войти?
   -- Можно, можно,-- воскликнулъ Мордекай, мгновенно приподнявшись съ сіяющимь лицомъ.
   Онъ словно не удивился приходу Деронды.
   Даніэль вошелъ въ комнату, правую руку протянулъ Миррѣ, лѣвую положилъ на плечо ея брата, и такъ простоялъ съ минуту, не спуская съ нихъ глазъ; потомъ, замѣтивъ грустное выраженіе лица Мирры, быстро спросилъ:
   -- Случилось что-нибудь? Какое-нибудь горе?
   -- Не станемъ упоминать о горѣ,-- отвѣтилъ Мордекай,-- на твоемъ лицѣ сіяетъ радость, пусть она будетъ и нашей радостью.
   Всѣ трое сѣли.
   -- Твоя правда, Мордекай,-- торжественно заговорилъ Деронда.-- У меня радость, которую намъ не утратить среди самаго тяжкаго горя. Я не говорилъ тебѣ, зачѣмъ я ѣздилъ за границу; я ѣздилъ, ну, да все равно; словомъ, я ѣздилъ, чтобы узнать нѣчто о своемъ происхожденіи. Ты былъ правъ. Я -- еврей.
   Глаза Мордекая засверкали, онъ схватилъ и сжалъ въ своихъ рукахъ руку Деронды; послѣдній продолжалъ, не останавливаясь:
   -- У насъ одинъ народъ, у нашихъ душъ одно призваніе, насъ не разлучить ни жизнь, ни смерть.
   Вмѣсто отвѣта, Мордекай только произнесъ по-еврейски:
   -- Нашъ Богъ -- Богъ отцовъ нашихъ!
   Мирра упала на колѣни подлѣ брата, и съ восторгомъ смотрѣла на его преобразившееся лицо, казавшееся ей, за минуту передъ тѣмъ, лицомъ мертвеца.
   -- Я не только еврей,-- продолжалъ Деронда,-- но потомокъ цѣлаго ряда дѣятелей на пользу народа нашего. У меня въ рукахъ нѣчто -- связующее меня съ ними. Дѣдъ мой, Даніэль Картой, собиралъ различные документы, семейныя бумаги, простирающіяся до временъ отдаленныхъ, въ надеждѣ, что онѣ попадутъ въ руки его внука. Эта надежда осуществилась. Ящикъ въ моихъ рукахъ, я привезъ его сюда, и намѣренъ оставить у тебя, Мордекай, чтобы ты помогъ мнѣ въ изученіи этихъ манускриптовъ. Нѣкоторые, написанные по-испански и по-итальянски, я читаю легко; остальные писаны по-еврейски и по-арабски; впрочемъ, кажется, имѣются переводы на латинскій языкъ. За время моего пребыванія въ Майнцѣ, я только бѣгло просмотрѣлъ ихъ, мы вмѣстѣ займемся ихъ изученіемъ.
   -- Да,-- продолжалъ онъ, съ свѣтлой, радостной улыбкой, глядя на Мордекая,-- ты и Мирра, вы оба были моими учителями. Узнай я тайну моего рожденія до встрѣчи съ вами, я думаю, что я бы сказалъ: лучше бы мнѣ не быть евреемъ; а теперь вся душа моя радостно соглашается признать этотъ фактъ. Гармонія, постепенно установившаяся между нами, тому причиной.
   Съ этого достопамятнаго вечера Деронда былъ неразлученъ съ Мордекаемъ; онъ продолжалъ брать у него уроки еврейскаго языка, и, кромѣ того, оба съ одинаковымъ рвеніемъ предавались лученію рукописей, наполнявшихъ завѣтный ящикъ Даніэля Карли. Казалось бы, Теперь, когда горячо любимый ею человѣкъ сталъ лучшимъ другомъ и сотрудникомъ ея брата, Мирра должна была наконецъ успокоиться и съ большей надеждой смотрѣть впередъ, а между тѣмъ она со дни на день становилась грустнѣе. Деронда наблюдалъ за нею и совершенно превратно объяснялъ себѣ причину томившей ее тоски; онъ воображалъ, что Мирра не любитъ его, и, замѣчая привязанность, какую онъ питаетъ къ ней, смущается, при мысли, что должна будетъ отравить жизнь того, кого всегда считала и теперь считаетъ своимъ благодѣтелемъ. Тягостное для обоихъ недоразумѣніе, можетъ быть, не скоро ба разъяснилось, если бы старый товарищъ Даніэля по университету, Гансъ Мейрикъ, не проболтался своему другу о ревности, какую Мирра питала къ Гвендолинѣ. Это открытіе бросила совершенно новый свѣтъ на грусть Мирры. Съ радостнымъ замираніемъ сердца Даніэль сказалъ себѣ: она любитъ меня, и твердо рѣшился открыть ей свою душу, при первомъ удобномъ случаѣ. Этотъ случай представился очень скоро, причемъ Мирра счастіемъ всей своей жизни оказалась обязанной тому, кто доселѣ только мучилъ ее, а именно: своему достойнѣйшему: отцу.
   Старикъ Лапидотъ томился подъ гостепріимнымъ кровомъ родныхъ дѣтей своихъ, словно узникъ, и немудрено: онъ привыкъ къ веселой и праздной жмени вѣчнаго богемы, а тутъ его окружала атмосфера серьёзнаго труда, высокихъ нравственныхъ идеаловъ, вовсе ему несродная; къ тому же, онъ испытывалъ мучительное чувство, знакомое всѣмъ игрокамъ, вынужденнымъ отказаться отъ своего любимаго занятія. Мирра заботилась объ удовлетвореніи всѣхъ его потребностей, но денегъ въ руки не давала, а онъ безъ картъ положительно существовать не могъ. Отчаяніе его достигало крайнихъ предѣловъ, когда онъ, войди однажды утромъ въ комнату, гдѣ Деронда работалъ съ Мордекаемъ, замѣтилъ лежавшее на сосѣднемъ столикѣ брилліантовое кольцо Даніэля; въ ту же секунду ему пришла въ голову мысль стащить его и скрыться куда-нибудь подальше, гдѣ бы онъ могъ зажить той жизнью, какую любилъ. Правда, онъ прежде разсчитывалъ воспользоваться любовью Деронды къ дочери, заставивъ молодого человѣка откупиться отъ него, Лапидота, болѣе значительной суммой, чѣмъ та, которую можно было надѣяться выручить отъ продажи кольца; но этой благостыни пришлось бы ждать еще долго, а тутъ -- стоитъ руку протянуть, и опять свободнымъ человѣкомъ станешь. Какъ молнія промелькнули всѣ эти соображенія въ умѣ стараго негодяя; тихо, тихо подкрался онъ къ столу, взялъ кольцо въ руки, дошелъ до двери, отворилъ ее безъ шума, и -- выскользнулъ изъ комнаты.
   Друзья мирно продолжали заниматься; Мирра вернулась съ урока; они спокойно разговаривали, какъ вдругъ Деронда, случайно бросивъ взглядъ на столикъ, на которомъ лежало кольцо, замѣтилъ, что его тамъ нѣтъ; принялись искать, перевернули всю комнату вверхъ дномъ,-- кольца какъ не бывало. Мирра волновалась больше другихъ, дѣятельно шарила во всѣхъ углахъ, но вдругъ остановилась посреди комнаты, вся блѣдная, съ крѣпко сжатыми руками: страшная мысль осѣнила ее.
   -- Отецъ мой былъ здѣсь?-- спросила она у брата.
   -- Кажется, входилъ,-- спокойно отвѣтилъ тотъ, и вдругъ замолчалъ: онъ только теперь понялъ сестру.
   Деронда подошелъ къ молодой дѣвушкѣ:
   -- Мирра,-- сказалъ онъ,-- позвольте мнѣ думать, что онъ и мой отецъ, что у насъ все общее, и горе, и позоръ, и радость; я готовъ гораздо охотнѣе дѣлить ваше горе, чѣмъ радость всякой другой женщины. Скажите: вы не отвергнете меня? Обѣщайте быть моей женой, обѣщайте сейчасъ же. Сомнѣнія такъ долго терзали меня, я такъ долго скрывалъ свою любовь.
   Мирра постепенно перешла отъ мучительнаго состоянія, въ которомъ находилась за минуту предъ симъ, къ радостному сознанію, что любима тѣмъ, кто для нея -- все; сначала она приписала слова Деронди состраданію, какое внушалъ ему Эзра, на мало-помалу блаженная увѣренность овладѣла ея. душой, лица загорѣлось яркимъ румянцемъ, хотя но прежнему оставалось серьезнымъ. Когда онъ кончилъ, она ничего отвѣтить не могла, а только коснулась губами его губъ. Потомъ они молча простояли нѣсколько минутъ, глядя въ глаза другъ другу, не нарушая своего блаженства ни единымъ словомъ, ни единымъ движеньемъ; наконецъ Мирра прошептала:
   -- Пойдемъ и успокоимъ Эзру. Деронда былъ счастливъ въ полномъ значеніи этого слова, одно его смущало -- мысль о Гвендолинѣ: онъ зналъ, что занимаетъ огромное мѣсто въ жизни этой женщины, къ которой никогда не питалъ иного чувства кромѣ состраданія, и того глубокаго сожалѣнія, которое внушаетъ человѣку съ сердцемъ видъ женщины, по природѣ своей способной на все доброе, но свернувшей съ прямого пути. Со времени возвращенія изъ Италіи, они видѣлись нѣсколько разъ, причемъ она продолжала спрашивать у него совѣтовъ, которое принимала съ чисто-дѣтской покорностью. Нелегко было Дерондѣ сознавать, что онъ готовится нанести ей тяжелой ударъ. Съ тяжкимъ чувствомъ на сердцѣ ѣхалъ онъ въ Оффендимъ, куда миссиссъ Гранкуръ переселилась съ матерью и сестрами тотчасъ по возвращеніи изъ Генуи.
   При первомъ взглядѣ на Деронду, Гвендолина тотчасъ замѣтила, что онъ чѣмъ-то огорченъ, и заботливо спросила о причинѣ его грусти:
   -- Мнѣ дѣйствительно нелегко,-- отвѣчалъ онъ, печально глядя на нее:-- мнѣ нужно сообщить вамъ многое о себѣ, о своемъ будущемъ; я боюсь какъ-бы вы не приняли мое долгое молчаніе касательно этихъ вопросовъ за знакъ недовѣрія, но согласитесь, что наши разговоры всегда касались предметовъ такой важности...
   -- Вы всегда только и думали о томъ, какъ-бы помочь мнѣ,-- перебила его Гвендолина.
   -- Васъ можетъ быть удивитъ,-- продолжалъ Даніилъ,-- Что я только недавно узналъ, кто мои родители. Я ѣздилъ на Геную, чтобы повидаться съ матерью, которая разсталась со мной, когда я былъ крошкой, вслѣдствіе желаніи скрыть отъ маня мое происхожденіе. Оказывается, что я -- еврей.
   -- Еврей!-- съ изумленіемъ промолвила Гвендолина, но тотчасъ же прибавила:-- что-жъ изъ этого?
   -- Для меня это открытіе очень важно; судьбѣ угодно было подготовить меня къ нему черезъ посредство одного замѣчательнаго еврея, съ которымъ я очень сошелся. Его идея -- стала моими идеями, я намѣренъ посвятить жизнь мою ихъ осуществленію. Эта цѣль заставитъ меня покинуть Англію на долго, на цѣлые годы. Я уѣду на востокъ.
   Губы Гвендолины задрожали.
   -- Но вы вернетесь? спросила она.
   -- Если буду живъ, когда-нибудь.
   Оба замолчали.
   -- Что мы намѣрены предпринять?-- наконецъ, очень робко, спросила она.
   -- Я отправляюсь на востокъ съ цѣлью ознакомиться съ состояніемъ моего племени въ различныхъ странахъ. Я жажду превратятъ ему политическую организацію, сдѣлать изъ него народъ. Эту задачу я почитаю своей обязанностью, я рѣшился взяться за нее, посвятить ей мою жизнь. Наименьшее, чего я надѣюсь достигнуть, это -- пробудитъ движеніе въ умахъ моихъ единоплеменниковъ.
   Наступило продолжительное молчаніе. Гвендолинѣ казалось, что кругомъ нея пустыня. Въ жизни многихъ людей бываютъ такія минуты, когда великія, общечеловѣческія задачи, подобно землетрясенію, врываются въ ихъ личную жизнь.
   Подобную минуту переживала теперь Гвендолина; впервые раскрывалось передъ ея умственнымъ взоромъ широкое поле, въ которомъ она, ея личная жизнь, была не болѣе какъ ничтожнымъ пятномъ. До сихъ поръ въ душѣ ея было живо убѣжденіе, что все окружающее создано для нея,-- вотъ почему она никогда не ревновала Деронду.
   -- Еврей, о которомъ я говорилъ, вѣроятно вамъ извѣстенъ, продолжалъ Даніэль,-- онъ братъ миссъ Лапидотъ, моей невѣсты.
   Гвендолина задрожала, глядя куда-то далеко впередъ широко-раскрытыми глазами, протянула руки, и глухимъ голосомъ воскликнула:
   -- Я говорила, что меня всѣ покинутъ.
   Деронда схватилъ ея протянутыя руки и опустился къ ея ногамъ. Онъ былъ внѣ себя. Передъ нимъ стояла жертва его счастія.
   Гвендолина рыдала, и наконецъ промолвила:
   -- Я... говорила... что буду благословлять.... день... когда...-- она не могла кончить.
   -- Мы не совсѣмъ разстаемся,-- продолжалъ онъ: -- я буду писать къ вамъ; вы будете отвѣчать?
   -- Постараюсь,-- прошептала она.
   -- Мы тѣснѣе еще сблизимся; видайся мы чаще, мы бы живѣе почувствовали разницу въ нашихъ взглядахъ; теперь, можетъ быть, мы никогда не увидимся, но души наши сблизятся. Гвендолина молча поднялась съ мѣста.
   -- Вы были очень добры во мнѣ,-- проговорила она,-- я постараюсь жить съ мыслью о васъ...
   Она наклонилась и молча поцѣловала его; потомъ они съ минуту поглядѣли другъ на друга -- и онъ вышелъ.
   Нѣсколько дней спустя друзья Мирры и Даніэля отпраздновали ихъ скромную свадьбу. Вѣнчали ихъ по іудейскому обряду.
   Шалые глаза Мордекая любовались счастьемъ молодой чета съ ласковой благосклонностью духа, уже оторваннаго отъ земли, и сохранившаго изъ всѣхъ земныхъ чувствъ только сочувствіе къ радостямъ близкихъ. Мирра получила много роскошныхъ свадебныхъ подарковъ, а Деронда -- письмо, которое было для него дороже 80лота и драгоцѣнныхъ камней.
   Вотъ оно:
   "Не думайте обо мнѣ съ грустью въ день вашей свадьбы. Я припоминаю ваши слова -- вы говорили, что изъ меня можетъ еще выдти хорошая женщина. Я еще не вижу, какъ это случится, но вамъ лучше знать. Если этому суждено осуществиться -- я всѣмъ буду обязана вашей помощи. Я думала только о себѣ, и огорчила васъ. Мнѣ больно думать о вашей скорби. Не горюйте болѣе обо мнѣ. Я радуюсь тому, что угнала васъ.

Гвендолина Гранкуръ".

   Приготовленія въ отъѣзду начались тотчасъ послѣ свадьбы; Эзра собирался на востокъ вмѣстѣ съ молодыми. Но этому намѣренію не суждено было осуществиться; въ одно утро онъ сказалъ Дерондѣ:
   -- Не оставляй меня сегодня, я чувствую, что умру до вечера.
   Его одѣли и посадили въ кресло. Въ сумерки онъ взялъ въ свои руки руки молодыхъ и, глядя на Деронду, тихо произнесъ:
   -- Смерть не разлучитъ насъ. Куда ты пойдешь, Даніэль, іуда и я пойду. Я вдохнулъ въ тебя мою душу, мы вмѣстѣ будемъ жить.
   Съ этими словами онъ тяжело опустился въ кресла, началъ дышать все рѣже и рѣже, и спокойно испустилъ послѣдній вздохъ на рукахъ Мирры и Даніэля.

О. П--ская.

"Вѣстникъ Европы", No 5, 1887

   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов