Крюденер Варвара-Юлия - Журнал матери

Журналъ матери.

(Изъ сочиненій покойной Г-жи Крюденеръ.)

Ты на груди моей, ты живешь, сынъ мой, ты, котораго чтутъ горделивыя мои надежды! всей моей души едва достаточно къ сему счастію матери! и сіи дни столь чистые, столь ясные, дни счастливаго союза, стали еще чище, еще яснѣе. О женщины! какъ завидна ваша участь! Цѣлый міръ недовольно просторенъ для мужчинъ: они хотятъ наполнить его своимъ именемъ, утомляютъ дни свои, расточаютъ жизнь: она протекаетъ внѣ ихъ самихъ. А мы -- какъ завидна безвѣстная наша участь, въ которой мы ищемъ только обратить на себя взоры неба! Какъ щедро надѣлило оно сердца наши, безстрашныя и чувствительныя, сіи сердца, которыя презираютъ муки и смерть, и сдаются улыбкѣ ласковой. Божественное Всемогущество! ты даровало намъ любовь, и сія любовь, въ тысячѣ видахъ, разливаетъ прелесть на дни наши! Мы любимъ, какъ скоро открываемъ на свѣтъ глаза, и мы отдаемъ душу нашу сперва матери, потомъ подругѣ, всегда несчастнымъ; такъ, отъ удовольствій къ удовольствіямъ, достигаемъ мы до очарованій иной любви; и все сіе только лучше поучаетъ насъ обязанностямъ, для которыхъ мы созданы. Услада жизни моей, милый Густавъ! и такъ, я мать! глаза мои не устаютъ глядѣть на тебя; тысячи надеждъ постоянно являются мнѣ и занимаютъ меня весь день, являются мнѣ и ночью въ сновидѣніяхъ. Жду перваго твоего взора; когда же ты проснешься, жду первой твоей улыбки.

Мечтаю уже о томъ времени, когда ты меня узнаешь; когда всѣ маленькія твои понятія, всѣ твои нужды, твоя любовь, твой выборъ, -- все, смѣшавшись вмѣстѣ, будетъ влечь тебя ко мнѣ.

Я носила тебя въ церковь, Густавъ; благодарила Творца міра за то, что Онъ даровалъ мнѣ тебя. Я клялась... нѣтъ, я обѣщалась, и никакой обѣтъ не былъ произносимъ столь пламенно, -- я обѣщалась исполнить весь мой долгъ къ тебѣ. Я держала тебя на рукахъ, я гордилась и смирялась... я была матерью! я теперь такъ богата! Какъ не чувствовать этого сердца, которое гордится тобою, мой Густавъ! но я и смирилась. Чѣмъ заслужила я столь великое счастіе? Я повергла тебя у того алтаря, предъ коимъ церковь благословила союзъ мой съ отцемъ твоимъ: я возвратилась домой, окруженная нашими крестьянами; взоры ихъ благословляли тебя, потому что они любятъ отца твоего, и я обѣщала за тебя, что и ты нѣкогда будешь любитъ ихъ.

И когда я осталась одна, понесла тебя въ длинную галлерею, гдѣ стоятъ портреты предковъ твоихъ, и еще слабая (едва протекло нѣсколько недѣль со дня, какъ я страдала и столь сладостно забыла своя страданія) сѣла я подлѣ груды оружія. Благородный дѣдъ твой прославилъ оное въ воинахъ за отечество. Нѣкогда оно меня устрашало: теперь я думала, что настанетъ день, когда юныя твои руки поднимутъ сіе оружіе, и когда пылкое, возвышенное мужество одушевитъ тебя. Потомъ прошлась я по сей галлереѣ, радостно показывала тебя твоимъ предками, какъ будто бъ они могли то видѣть, и остановилась подлѣ того, отъ котораго ты также происходишь, и который столь ревностно служилъ Богу и своимъ Государямъ; тутъ, приподнявъ тебя съ гордостію, сказала я герою: "взгляни на моего Густава: онъ потщится "быть тебѣ подобенъ."

(Окончаніе впредь.)

"Сѣверная Пчела", No 131, 1826

Журналъ матери.

(Окончаніе.)

Сего дня исполнилось тебѣ два года, милый Густавъ. Отецъ твои, бывъ нѣсколько мѣсяцевъ въ отсутствій, вчера возвратился изъ Стокгольма; съ какою радостью мы свидѣлись! Онъ хотѣлъ и тебя видѣть; я сказала, что ты спишь, и увела его въ гостиную. Я хотѣла занятъ его на минуту; но не могла скрыть нескромной моей радости и ожиданія: двадцать разъ поглядывала на дверь. Мы сидѣли подлѣ большой печи, на которой ты любишь разсматривать старинную живопись. Но вотъ, дверь отворилась, и ты вошелъ, впервые одѣтый въ платье твоего пола, и красивое народное наше одѣяніе удивительно къ тебѣ пристало. Ты пріостановился, вошедъ въ дверь; ты думалъ, что видишь чужаго человѣка. И я за тебя испугалась, но ты сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, и радость снова ко мнѣ возвратилась. Пространство, которые ты долженъ былъ пройти, показывало отцу твоему, что ты умѣешь ходишь; -- я мѣряла его глазами и сердце мое сильно билось, какъ будто бъ это былъ весь путь твоей жизни. Я дрожала за тебя, велѣла принять все, что могло тебѣ попасться подъ ноги, ободряла тебя улыбкою звала тебя. Я прикрыла до половины платьемъ новыя игрушки; ты ихъ увидѣлъ, и удвоилъ усилія. Отецъ твой едва удерживался; онъ все хотѣлъ бросишься къ тебѣ, по а его останавливала: наконецъ, ты почти побѣжалъ, и подошедъ къ намъ, оглядѣлъ его съ ногъ до головы, и бросился ко мнѣ въ объятія. Восхитительная минута! Мы всѣ трое, ты, отецъ твой и я, соединились въ однихъ объятіяхъ -- и слезы его лились, и ты переходилъ изъ рукъ на руки, какъ милый завѣтъ нашъ, любить вѣчно другъ друга. О сынъ мой! какое счастіе было для меня -- чувствовать и писать, что чувствую! Я не разъ это прочитаю, и тебя также заставлю часто прочитывать.

Сегодня за обѣдомъ, расказывали одно трогательное происшествіе, случившееся не помню, въ какую войну въ Германіи. Начальникъ одного осажденнаго города, долженствовавшаго подпасть разграбленію, собралъ всѣхъ матерей въ городскую ратушу, и велѣлъ имъ привести съ собою всѣхъ своихъ дѣтей, отъ семи до двѣнадцати лѣтъ, одѣвъ ихъ въ траурное платье. Сія умилительная дружина юныхъ гражданъ, и можетъ быть, жертвъ, должна была итти къ непріятелю и умолять о пощадѣ {Читатели наши конечно знаютъ, что это было при Наумбургѣ, во время осады сего города войскомъ Гусситовъ. Пр. Пер.}. Отчаяніе матерей, шумъ оружія, вопли непріятелей -- все это отражалось на лицѣ твоемъ, Густавъ; юное твое воображеніе все тебѣ казало. Наконецъ, ты всталъ изъ за стола, прибѣжалъ ко мнѣ на руки, и, смотря на меня съ гордостію и нѣжностію, сказалъ мнѣ: "Маменька! мнѣ семь лѣтъ; я то же пошелъ бы къ непріятелю, и просилъ бы его о тебѣ." Густавъ! есть ли мать меня счастливѣе?

Густавъ! ты сего дня совершилъ героическій подвигъ, а тебѣ только двѣнадцать лѣтъ!

Бѣдный сельскій ребенокъ, играя близъ рѣки, былъ унесенъ теченіемъ. Густавъ прогуливался недалеко отъ того мѣста; передъ тѣмъ выдержалъ болѣзнь, былъ слабъ и едва умѣлъ плавать. Онъ прибѣжалъ, бросился въ воду и схватилъ ребенка въ тотъ мигъ, какъ онъ показался на поверхности; но не имѣя довольно силъ и не хотя его упустить, звалъ къ себѣ на помощь.... Къ счастію, его увидѣли. Боже мой! что бы со мною сталось безъ этого! Ихъ обоихъ вытащили; Густавъ долго былъ безъ памяти. Открывъ глаза, прежде всего спросилъ о ребенкѣ: онъ плакалъ отъ радости, цѣловалъ его и отдалъ ему все, что при себѣ имѣлъ, чтобъ онъ отнесъ къ своей матери. Самъ не пошелъ къ ней: онъ чувствовалъ стыдливость отъ своего благодѣянія.

-----

Какъ мила дружба Густава съ Эрнестомъ! однѣ только благородныя души такъ любятъ. Мы сидѣли на берегу большаго пруда; оба друга сѣли подъ деревомъ, и вмѣстѣ читали Гомера. Юныя сердца ихъ воспламенялись. Какая-то вдохновенная прелесть была въ этой картинѣ: сіи пышные вымыслы воображенія сильнаго, сіи чувствованія, свойственныя всѣмъ возрастамъ и временамъ, -- поражали эти чистыя души, переносили ихъ поперемѣнно или подъ небо Востока, или въ очаровательный кругъ первыхъ ихъ склонностей.

Эрнестъ и Густавъ съ великимъ рвеніемъ занимаются Ботаникой. Я думаю, что если бы Линней былъ не Шведъ, то они меньше бъ любили сію Науку. Какъ прелестенъ этотъ поэтическій возрастъ жизни, когда мы вызываемъ счастіе изо всего бытія -- и все намъ отвѣчаетъ! Однако жъ въ характерѣ Густава есть нѣчто мечтательное и страстное, и это по временамъ меня безпокоитъ.

Густаву исполнилось пятнадцать лѣтъ. Я смстрѣла на него съ нѣжностію, которая все угадываетъ, и почувствовала нѣкоторый страхъ, не зная сама, отъ чего. Густавъ, надѣленный отъ неба всѣми добродѣтелями души благородной, Густавъ любимый всѣми, Густавъ, получившій въ удѣлъ дары природы и мнѣнія общаго, не имѣетъ ли всего, что обѣщаетъ счастіе. И со всѣхъ тѣмъ я предчувствую, что душа его изъ тѣхъ, которыя не гостятъ на землѣ безъ того, чтобы не узнать на ней ужасныхъ бурь и волненій, очень часто оставляющихъ но себѣ одни только обломки. Нѣчто нѣжное, задумчивое, какъ будто бы вьется около его большихъ черныхъ глазъ, около длинныхъ его рѣсницъ, по временамъ опущенныхъ! Въ немъ нѣтъ уже безпокойной рѣзвости дѣтскихъ лѣтъ; онъ покинулъ своихъ лошадей, цвѣты своего травника; онъ часто прохаживается одинъ, очень часто съ Оссіаномъ, котораго знаетъ почти наизустъ. Непонятное вмѣщеніе пылкости воинственной съ бездѣйствіемъ, вдающимся въ продолжительную мечтательность, проводитъ въ немъ безпрерывные переходы отъ чрезвычайной живости къ грусти и слезамъ.

Вчера онъ возвратился съ уединенной своей прогулки. Я позвала его. "Густавъ! сказала я: ты теперь слишкомъ часто бываешь одинъ." -- "Нѣтъ, "маменька, теперь я меньше всего одинъ." -- При этихъ словахъ, онъ покраснѣлъ. "Съ кѣмъ же ты бываешь, сынъ мой, въ одинокихъ твоихъ прогулкахъ?" -- Онъ вынулъ Оссіана, и съ выраженіемъ страсти, сказалъ: "Съ героями, природой, и..." -- "И съ кѣмъ, сынъ мой?" Онъ медлилъ отвѣтомъ; я поцѣловала его: "Неужели я потеряла твою довѣренность?" Онъ съ восторгомъ меня обнялъ: "Нѣтъ, нѣтъ!" Потомъ, тихимъ голосомъ проговорилъ: "Я бываю съ существомъ идеальнымъ, прелестнымъ; никогда его не видалъ, а кажется, вижу; сердце у меня бьется, щеки горятъ... зову ее: она робка и холода, какъ я, но гораздо меня лучше." -- "Сынъ мой," сказала я голосомъ нѣжнымъ, но важнымъ: "не надобно тебѣ такъ вдаваться въ эти мечты, которыя приготовляютъ къ любви, и отнимаютъ силу ей противостоятъ. "Подумай, сколько пройдетъ времени до тѣхъ поръ, когда тебѣ позволено будетъ любить и выбрать себѣ подругу; и кто знаетъ, будешь ли ты когда либо жить для любви счастливой!" -- "Ахъ, маменька не вы ли научили меня любить добродѣтель?" Я улыбнулась и покачала головою, какъ будто бы хотѣла ему сказать: "Это не такъ легко, какъ ты думаешь."

"Да, милая маменька, добродѣтель не пугаетъ меня съ тѣхъ поръ, какъ приняла вашъ видъ. Вы осуществляете для меня мысль Платонову, который думалъ, что если бы добродѣтель была видима, то нельзя бъ ей было противиться. Должно, чтобы женщина, которой суждено быть моею подругой, была на васъ похожа, и тогда вся моя душа будетъ отдана." Я опять улыбнулась. "О! какъ бы я тогда любилъ! долѣе, гораздо долѣе жизни; и ее бы заставилъ также любить себя. Нельзя устоять противъ того, что у меня въ сердцѣ {Густавъ разумѣлъ взаимную любовь двухъ подобныхъ существъ, страстно любящихъ добродѣтель; онъ представляетъ ихъ себѣ неразлучными и по смерти.}."

Съ Фр. С<омовъ>.

"Сѣверная Пчела", No 132, 1826