Кузмин Михаил Алексеевич - Кушетка тети Сони

Михаил Кузмин

Кушетка тети Сони

Моей сестре В. А. Мошковой.

Я так долго стояла в кладовой между старым хламом, что почти утратила воспоминания моей молодости, когда вышитые на моей спине турок с трубой и пастушка с собачкой, ищущей блох, подняв заднюю лапку, -- блестели яркими красками, желтой, розовой и голубой, не запыленными и не потускневшими; и теперь меня занимают больше всего события, свидетельницей которых я оказалась перед тем, как перейти снова, вероятно, уже в безнадежное забвенье. Меня обили новой шелковой материей цвета массака и, поставив в проходную гостиную, бросили на мою ручку шаль с яркими розами, будто какая-нибудь красавица, времен моей юности, оставила ее, внезапно спугнутая с нежного свиданья. Впрочем, эта шаль всегда лежала в одном и том же положении, и, когда но генерал или сестра его, тетя Павла, сдвигали ее, Костя, устраивавший проходную гостиную по своему вкусу, снова приводил эту нежную пеструю ткань в прежний изысканно-небрежный, неподвижный вид. Тетя Павла протестовала против моего извлечения из кладовой, говоря, что на мне умерла бедная Софи, что из-за меня расстроилась чья-то свадьба, что я приношу несчастье семье, но меня защищали не только Костя и его приятели-студенты и молодые люди, но и сам генерал сказал:

-- Это всё предрассудки, Павла Петровна! Если и было в этой каракатице какое-нибудь волшебство, оно выдохлось в кладовой за 60 лет; и потом она стоит на таком проходе, что никто ни умирать, ни делать предложений на ней не станет!

Хотя мне не очень льстило название "каракатицы", и генерал оказался не дальновидным, но я водворилась в проходной гостиной с зеленоватыми обоями, имея напротив шкалик с фарфором, над которым висело старое круглое зеркало, смутно отражавшее редких моих посетителей. У генерала Гамбакова, кроме сестры Павлы и сына Кости, жила еще дочь, Настя, институтка.

* * *

Соседняя комната, выходя на запад, пропускала в мою гостиную длинные лучи вечернего солнца, задевавшие как раз шаль с розами, которая блестела и играла тогда с удвоенной прелестью. Теперь эти лучи ложились на лицо и платье Насти, сидевшей на мне и казавшейся такой тоненькой, что было странно не видеть тех же лучей сквозь нее на её собеседнике, будто её фигура была достаточная преграда румяному свету. Она говорила с братом о затеваемом на святках спектакле, где предполагали ставить действие из "Эсфири", но, казалось, мысли девушки были далеки от предмета разговора. Костя заметил:

-- Я думаю, Сережа нам тоже мог бы изобразить что-нибудь: он же достаточно хорошо произносит.

-- Что ж, Сергей Павлович будет одной из моих служанок, молодой израильтянкой?

-- Зачем? Я терпеть не могу travesti, хотя к нему пошел бы женский наряд.

-- Иначе, кого же он будет играть?

Я поняла, что речь идет о Сергее Павловиче Павиликине, товарище молодого Гамбакова. Мне он всегда казался незначительным, хотя и очень красивым мальчиком. Коротко обстриженные темные волосы делали более полным его круглое, без румянца, лицо; у него был хороший рот и большие светло-серые глаза. Высокий рост смягчал его некоторую дородность, но он был очень тяжел, всегда на мне разваливался и осыпал меня пеплом поминутно куримых им папирос с очень длинными мундштуками, и разговор его был самый пустой. Бывал он у нас каждый день, несмотря на неудовольствие Павлы Петровны, не любившей его.

Барышня, помолчав, начала неуверенно:

-- Ты хорошо знаешь Павиликина, Костя?

-- Вот вопрос! Это же мой лучший друг!

-- Да?.. Разве это так уж долго, что вы -- друзья?

-- С этого года, как я поступила в университет. Но разве это что-нибудь значит?

-- Нет; я просто спросила, чтобы знать...

-- Почему тебя интересует наша дружба?

-- Я бы хотела знать, можно ли ему доверять... я бы хотела...

Костя перебил ее со смехом:

-- Смотря потому, в чём! В денежных делах не советую!.. Впрочем, он хороший товарищ и не скуп, когда при деньгах, но он беден...

Настя, промолчав, сказала:

-- Нет, я совсем не о том, а в смысле чувств, привязанности?

-- Какие глупости! Чем набивают головы у вас в институтах? Почем я знаю!.. Ты влюбилась в Сережу, что ли?

Не отвечая, барышня продолжала:

-- У меня к тебе просьба: ты ее исполнишь?

-- Насчет Сергея Павловича?

-- Может быть.

-- Ну, ладно, хотя имей в виду, что он -- не большой охотник возиться с вашим братом.

-- Нет, Костя, ты мне обещай!..

-- Да, хорошо, сказал уж! Ну?

-- Я скажу тебе вечером, -- промолвила Настя, смотря в бегающие глаза брата, карие, как и у неё, с искрами.

-- Вечером, так вечером, -- беспечно произнес молодой человек, вставая и поправляя шаль с розами, которую освободила тоже поднявшаяся девица.

Но луч вечернего солнца не заиграл на нежных розах, так как Настя, выйдя в соседнюю комнату, стала у окна, такая же непроницаемая для румяного света, и так стояла там, глядя на снежную улицу, пока не зажгли электричества.

* * *

Сегодня целый день прямо нет покоя -- такая беготня через мою комнату! И к чему это затевают спектакли -- не понимаю? Рой каких-то девиц, молодых людей; суетились, кричали, бегали, призывали каких-то мужиков что-то подпиливать; таскали мебель, подушки, материи; хорошо, что из проходной гостиной ничего не взяли и не унесли мою шаль! Наконец, всё стихло и вдали заиграли на фортепьяно. Генерал и Павла Петровна вышли осторожно и сели рядом; старая девица продолжала:

-- Это будет семейное несчастье, если она его полюбит. Подумай, совсем мальчишкй и какой: без имени, без состояния, ничем не выдающийся!..

-- Я думаю, ты очень преувеличиваешь; я ничего не заметил...

-- Разве мужчины замечают подобные вещи? Но я, во всяком случае, до конца буду против этого!

-- Я думаю, что дело и не дойдет до того, чтобы быть за или против.

-- Он же совершенно безнравствен: ты знаешь, что о нём говорят? Я уверена, что и Костю портит он. Настя -- ребенок, она не может ничего понять, -- горячилась старая дама.

-- Ну, матушка, про кого не говорят? Послушала бы ты сплетни про Костю! Да я не знаю, не правда ли отчасти эти басни? Это меня не касается. От сплетен защитит разве только возраст, -- вот как наш с тобой!..

Павла Петровна густо покраснела и заметила коротко:

-- Ты как хочешь; вот я тебя предупредила, но я и сама буду настороже: Настя и мне не чужая!

Тут вошла сама Настя, уже в костюме: голубом, с желтыми полосами и желтой чалме.

-- Папа, -- торопливо заговорила она генералу, -- отчего вы не смотрите репетиции? -- и, не дожидаясь ответа, продолжала: -- не дашь ли ты свой перстень нашему царю: там такой громадный изумруд!

-- Вот этот? -- спросил удивленно старик, показывая старинный, редкой работы, перстень с темным изумрудом, величиною с крупный крыжовник.

-- Ну, да! -- беззаботно отвечала барышня.

-- Настя, ты сама не знаешь, чего просишь! -- вступилась тетка, -- фамильное кольцо, с которым Максим не расстается никогда, отдать на вашу суматоху, где вы его живо потеряете? Ты знаешь, что отец его никогда не снимает!

-- На один или два раза; куда же он денется из комнат, если и спадет с пальца?

-- Нет, Максим, я положительно тебе не позволяю его снимать!

-- Видишь, тетя Павла мне не разрешает! -- со смущенным смехом сказал генерал.

Настя ушла недовольною без кольца, а Павла Петровна начала утешать брата, жалевшего опечалившуюся девушку.

Снова поднялся шум, беготня, раздеванье, прощанье.

Господин Павиликин оставался у нас долго. Когда он с Костей вышел в мою комнату, было уже около четырех часов утра. Остановившись, они поцеловались на прощанье. Сергей Павлович смущенно говорил:

-- Ты не можешь представить, Костя, как я рад! но мне так неприятно, что это вышло именно сегодня, после того, как ты мне дал эти деньги! Ты можешь подумать чёрт знает какую гадость...

Костя, бледный и счастливый, со смятой прической, опять поцеловал его, говоря:

-- Ничего я не подумаю, чудак ты этакий! Это просто совпадение, случай возможный со всяким.

-- Да, но так неловко, так неловко...

-- Брось, пожалуйста, весной отдашь...

-- Мне до зарезу нужны были эти 600 рублей...

Костя уже молчал. Постояв, он сказал:

-- Ну, до свиданья. Завтра вместе на "Manon".

-- Да, да!..

-- А не с Петей Климовым?

-- О, tempi passati! До свиданья!

-- Тише затворяй двери и не стучи, проходя мимо спальни тети Павлы: она не видела, как ты вернулся, и недолюбливает тебя. До свиданья!

Молодые люди простились еще раз; было, как я уже сказала, около четырех часов утра.

* * *

Не снимая после прогулки меховой шляпы с розанами, Настя присела на край стула, между тем как её кавалер продолжал ходить по комнате с чуть покрасневшими от мороза щеками. Девушка легко и весело говорила, но слышалось какое-то беспокойство за этим щебетаньем.

-- Мы отлично проехались! Так приятно: мороз и солнце! Я обожаю набережную!...

-- Да.

-- Я страшно люблю ездить на лошадях, особенно верхом; летом я целыми днями пропадаю на таких прогулках. Вы не были у нас в "Святой Круче"?

-- Нет. Я предпочитаю автомобили.

-- У вас дурной вкус... Ведь вы знаете "Святая Круча", и "Алексеевское", и "Льговка", это -- всё мое, личное; я очень богатая невеста. Потом тетушка Павла Петровна делает меня единственной наследницей. Видите, -- я вам советую подумать.

-- Где уж нам с суконным рылом в калачный ряд!

-- Откуда у вас такие поговорки приказчичьи?

Сережа, пожав плечами, продолжал ходить, не останавливаясь. Барышня начинала раза два щебетать всё короче и короче, как испорченная игрушка, наконец, умолкла и, когда снова раздался её голос, он был уже тихий и грустный. Не снимая шляпы, она села глубже и говорила в потемневшей комнате, будто жаловалась сама себе:

-- Как давно был наш спектакль!.. Помните? Ваш выход... Как много изменилось с тех пор! Вы сами уже не тот, и я, и все... Я вас тогда еще так мало знала. Вы не можете представить, как я вас понимаю, гораздо лучше, чем Костя! Вы не верите? Зачем вы представляетесь недогадливым? Вам доставило бы удовольствие, если бы я сама сказала то, что считается унизительным для женщины говорит первой? Вы меня мучите, Сергей Павлович!

-- Вы страшно всё преувеличиваете, Настасья Максимовна: и мою непонятливость, и мое самолюбие и, может быть, ваше отношение ко мне...

Она встала и сказала беззвучно:

-- Да? Может быть...

-- Вы уходите? -- встрепенулся он.

-- Да, нужно переодеться к обеду. Вы обедаете не у нас?

-- Да, я обедаю в гостях.

-- С Костей?

-- Нет. Почему?

Она не уходила, стоя у стола с журналами.

-- Вы зайдете к нему?

-- Нет, я сейчас еду.

-- Да? Ну, до свиданья! А я вас люблю, вот! -- вдруг добавила она, отворачиваясь. Видя, что он молчит в темноте, скрывавшей его лицо, она быстро произнесла будто смеющимся голосом: -- ну, что же, вы довольны?

-- Разве это вы находите подходящим словом? -- сказал он, наклоняясь к её руке.

-- До свиданья... Теперь уходите, -- молвила она, проходя в другую комнату. Сережа зажег свет и пошел к комнате Кости, весело напевая что-то.

* * *

Генерал вошел в большом волнении, держа газету в руках; Павла Петровна, шурша шелковым черным платьем, быстро следовала за ним.

-- Успокойся, Максим! Теперь это так часто бывает, почти привыкаешь. Конечно, это ужасно, но что же делать? Против рожна, как говорится, не попрешь...

-- Нет, Павла, я не могу примириться: одна фуражка осталась, и кровавая, с мозгами, каша на стене. Бедный Лев Иванович!

-- Не думай об этом, брат? Завтра мы отслужим панихиду в "Уделах". Не думай, побереги себя: у тебя у самого дочь и сын.

Генерал, красный, опустился на меня, выронив газету; старая дама, быстро подняв ее и положив подальше от брата, начала быстро о другом:

-- Ну, что же, Ты нашел кольцо?

Генерал снова затревожился:

-- Нет, нет! Еще и это меня страшно беспокоит.

-- Когда ты помнишь его последний раз?

-- Я сегодня утром показывал его здесь, на этой самой кушетке, Сергею Павловичу: он очень был заинтересован... Потом я соснул; когда я проснулся, я помню, что кольца уже не было...

-- Ты его снимал?

-- Да...

-- Это не благоразумно с твоей стороны! Помимо денежной ценности, оно бесценно, как фамильная вещь.

-- Это прямо предвестие несчастий.

-- Будем надеяться, что смерть Льва Ивановича достаточно несчастное известие, чтобы исчерпать всю беду.

Генерал завздыхал снова. Павла Петровна не удержалась, чтобы не начать:

-- Не взял ли его Павиликин с собою? От него станется!

-- Зачем? Рассмотреть? Так он его и так хорошо видел и спрашивал, сколько за него давали антиквары и всё прочее.

-- Мог и так, просто, взять.

-- То есть, своровал, по-твоему?

Павла Петровна не поспела ответить, потому что в разговор вступила Настя, быстро и взволнованно вошедшая в комнату.

-- Папа! -- громко заговорила она: -- Сергей Павлович делает мне предложение; надеюсь, ты не против?

-- Не теперь, не теперь! -- замахал на нее руками генерал.

-- Отчего? Что за сроки? Ты его достаточно хорошо знаешь, -- сказала Настя и покраснела.

Павла Петровна встала, говоря:

-- Я тоже имею голос и протестую вообще против такого соединения, а во всяком случае требую, чтобы вопрос был отложен, пока не найдется кольцо Максима.

-- Какое отношение имеет папино кольцо к моему жениху? -- спросила девушка надменно.

-- Мы думаем, что перстень у Сергея Павловича.

-- Вы думаете, что он сделал кражу?

-- Да, в таком роде.

Настя повернулась к генералу и, не отвечая тетке, сказала:

-- Ты тоже веришь этой басне?

Отец молчал, еще более красный.

Девушка обратилась снова к Павле:

-- Зачем вы становитесь между нами? Вы ненавидите Сережу, Сергея Павловича, и выдумываете всякий вздор! Вы ссорите отца с Костей. Что вам от нас надо?

-- Настасья, не дерзи, не смей! -- говорил отец, задыхаясь.

Настя его не слушала.

-- Что ты бесишься? Почему ты не можешь потерпеть до выяснения этой истории? Это принципиально, ты понимаешь?

-- Я понимаю, что моего жениха не смеют даже подозревать ни в чём подобном! -- кричала Настя; генерал сидел молча, всё краснея.

-- Ты боишься правды?

-- Правда может быть только одна, и я ее знаю. И советую вам не противиться нашему браку: вам же хуже будет!

-- Ты думаешь?

-- Я знаю!

Павла пристально посмотрела на нее.

-- Разве нужно торопиться?

-- Какая пошлость! Костя! -- бросилась Настя к вошедшему студенту: -- Костя, милый, будь судьею! Мне делает предложение Сергей Павлович, и отец, весь под влиянием тети Павлы, не соглашается, пока не выяснится вопрос, где его перстень.

-- Чёрт знает, что такое! Что ж, вы Павиликина обвиняете в краже?

-- Да! -- злобно заговорила старая дама. -- Ты, конечно, за него заступишься, ты выкупишь этот перстень. Я тоже кое-что знаю и про тебя! От меня слышно, как скрипят двери, выпуская твоего друга, и что при этом говорится. Будь благодарен что я молчу!

Я никогда в жизни не слышала такого скандала, такой руготни. Костя стучал кулаком, орал; Павла взывала к почтению к старшим; Настя говорила истерически... Но вдруг все смолкли, потому что все голоса, крики и шум покрыл нечеловеческий звук, изданный вдруг поднявшимся и до сих пор молчавшим генералом. Потом он грузно опустился, красно-синий, и захрипел. Павла бросилась к нему:

-- Что с тобой? Максим, Максим?

Генерал только хрипел, ворочая белками, синий.

-- Воды! воды! Он умирает, удар! -- шептала тетка, но Настя отстранила ее со словами:

-- Пустите, я сама расстегну ему ворот! -- и опустилась на колени передо мною.

* * *

Даже в проходную гостиную проникал запах ладана и церковное пение с панихид по старому генералу. Временами мне казалось, что это отпевают меня. Ах, как недалека я была от истины!

Когда молодые люди вошли, Павиликин продолжал начатый разговор:

-- И вот сегодня я получил от Павлы Петровны следующую записку, -- и, вынув из кармана письмо, он прочел вслух:

-- "М. Г. Сергей Павлович! По причинам, которых, думается, нет надобности вам объяснять, я нахожу ваши визиты в настоящие, столь тяжелые для нашей семьи, дни излишними, и, надеюсь, вы не откажетесь согласовать ваше поведение с нашим общим желанием. Будущее покажет само возможность прежних отношений, но, могу вас уверить, что Анастасия Максимовна, племянница моя, в данном случае вполне солидарна со мною. Примите и пр.".

Он поглядел вопросительно на Костю, который заметил ему:

-- Знаешь, тетя по своему права, и я не знаю, как вообще ответит тебе сестра.

-- Но, согласись, такие ничтожные причины!..

-- Т. е. смерть папы?

-- Да, но ведь я же не виновен в ней!

-- Конечно... Я читал недавно ту сказку из 1001 ночи, где человек бросал косточки фиников, -- занятие вполне невинное, -- и, попав в глаз сыну Духа, навлек на себя ряд бедствий. Кто может наперед рассчитать последствия мелочей?

-- Но с тобой-то мы будем видеться?

-- О, без сомненья! Я теперь не буду жить с нашими и всегда тебе рад. Это прочнее, чем влюбленность институтки.

-- И не боится финиковых косточек?

-- Вот именно...

Сережа обнял молодого Гамбакова, и они вместе вышли из комнаты. Больше я не видала Павиликина, как и вообще уже мало видела людей, бывавших в эти дни моего последнего почета.

* * *

Ранним утром пришли мужики в сапогах и, спросивши у Павлы Петровны: "вот эту?", принялись меня поднимать. Старший всё допытывался, нет ли чего еще продажного, но, получив отрицательный ответ, пошел за другими.

Когда меня поворачивали, чтобы пронести в дверь, что-то стукнуло об пол, уже лишенный по случаю близкого лета ковров. Один из несших, подняв упавший предмет, подал его старой даме, говоря:

-- Вот колечко-с! Как-нибудь обронить на кушеточке изволили, оно за обивку и закатилось.

-- Хорошо. Благодарствуй! -- сказала, побледнев, тетя Павла, и, поспешно опустив кольцо с изумрудом, как крупный крыжовник, в свой ридикюль, вышла из комнаты.

---------------------------------------------------------------

Источник текста: Кузмин, М. А. Первая книга рассказов. -- М.: Скорпион, 1910. -- С. 157--178.

Оригинал здесь: Викитека.