Из поэмы "Агент уголовного розыска" Корнилов Борис Петрович Библиотека Поэта. Большая серия. Второе издание М.--Л., "Советский писатель", 1966 145. ИЗ ПОЭМЫ "АГЕНТ УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА" ГЛАВА ПЕРВАЯ Полуночь -- мелькнувшая бросово -- и на постовые свистки является песня Утесова -- дыхание горькой тоски. И выровнена мандолиною и россыпью звездной пыля, уходит дорогою длинною тебе параллельно, земля. Себя возомнив уркаганами, скупой проклиная уют, ребята играют наганами и водку из горлышка пьют. Чего им? Любовь? Далеко ты... Им девочки больше сродни. В сияющие коверкоты одетые, бродят они. С гитарой, за плечи заброшенной, притоптывая: гоп-ля,-- и галстука с красной горошиной тугая на горле петля. К любови не надобно навыка -- подруги весомы, как пни: беретик, надвинутый на ухо, и платье до самой ступни. И каждый подругу за талию на попеченье свое... Несет от него вежеталью, духами "Кармен" от нее. Поет он: -- Погибну повесой, не выдержу гордой души, и полночью этой белесой уходят меня лягаши... Поет она румбу матросскую, шумит кружевное белье, и пламенною папироскою указаны губы ее. Покачиваются слегка они, ногой попирая гранит, от линии Первой до Гавани одесская песня гремит. И скоро все песенки спеты -- из ножен выходят клинки, на левые руки кастеты, а в правых горят черенки. И водка вонючею гущей дойдет и ударит в мозги, и драка для удали пущей, и гроб... И не видно ни зги. Видать по удару артиста -- рука его грянет жестка, тоска милицейского свиста, как матери старей тоска. А парень лежит и не дышит, уже не потеет стекло, висок его розовым вышит, и розовое потекло. Луна удаляется белым, большим биллиардным шаром -- и скоро за скрюченным телом телегу везет першерон. Дрожит он атласною кожей, сырою ноздрею трубя, пока покрывают рогожей на грязной телеге тебя. Конь ухом распоротым водит, но всё ж ты не страшен ему -- ты слесарем был на заводе, навеки ушедший во тьму. И я задыхаюсь, доколе мне сумрак могильный зловещ. Опишут тебя в протоколе, как больше не нужную вещь. Покуда тебя до мертвецкой трясут по рябой мостовой -- уходит походкою веской убийца растрепанный твой. Он быстро уходит, подруга качается возле, темна, и руку тяжелую туго ему вытирает она. Тускнеет багровая кожа, и, дальше шагая в тоску, она осторожно: -- Сережа, зачем ты его по виску? -- Подумаешь... Тонкий и дикий, раскуривает, потом глядит, улыбаясь: -- Не хныкай... Поспорили... К черту... Идем... -- Так что же теперь? -- Посоветуй... Перчаткой в кармане звеня, поэмы случившейся этой уходит герой от меня. Но нет, он опознан и пойман, в его я участен судьбе, и полная словом обойма тоскует, Сергей, по тебе. По следу, по пеплу окурка, по лестнице грозной, крутой, туда, где скрывается урка -- убийца, Сергей Золотой. ГЛАВА ВТОРАЯ На лестнице и кухонною гарью, кислятиной отборнейшею сплошь, не то чтоб кошкой, а какой-то тварью, которой и названья не найдешь. И эта тварь запуталась в перилах, издохла, гадина, и тухнет вся -- и потолок в прыщах, нарывах, рылах над нею тоже тронулся, вися. И стены все в зеленоватой пене, они текут, качаясь и дрожа -- беги... беги... Осиливай ступени, взбираясь до шестого этажа, беги по черной лестнице и сальной, покуда, хитрый и громадный враг, тебя не схватит сразу полумрак из логова квартиры коммунальной. Она хрипит. Я в эту яму ринусь, я выйду победителем, и я... вхожу. Раздутый до отказа примус меня встречает запахом гнилья. Его дыханье синее, сгорая, шипящее и злое без конца, твою рубашку освещает, Рая, не освещая твоего лица. И вот к тебе я подхожу вплотную, но только ты не чувствуешь меня -- я слышу песенку твою блатную, согретую дыханием огня... -- Я была такая резвая: гром, огонь во всей семье. На ходу подметки срезывая, я гуляла по земле. И не думала я уж никак, что за так, не за рубли, полюблю я домушника, полюблю по любви. Виноватые мы сами, что любовь -- острый нож. Жду тебя со слезами -- ты домой не идешь. Посветало на востоке. Всё не сплю я, любя, может быть, на гоп-стоке уже угробили тебя... Так поет она, как говорили раньше, грустный, продолжительный напев, а кругом -- я сообщу вам -- рвань же, грязь идет на нас, рассвирепев. Кислых тряпок мокнущие глыбы в ряд расположились на воде, лопается крошево из рыбы и клокочет на сковороде. Вот оно готово. В клочьях пены на воду, на тряпок острова со сковороды глядит степенно острая рыбешки голова. Гаснет примус, нудно изрыгая дымные свои остатки зла, и Раиса -- черная, другая -- сковороду с кухни унесла. Комната Раисы. Не уверен, стоит ли описывать ее. В жакте весь метраж ее измерен -- комната -- не комната... жилье. Два окна. Две занавески грязных из дешевенького полотна, веером киноактеров разных потная украшена стена. Чайник на столе слезится жирно, зеркало, тахта, кровать и ширма. Инвентарь тоски, унылой скуки -- на тахте, мучительно сопя, спит Сергей, в карманы сунув рукй$ ноги подбирая под себя. И во сне ему темно и тесно; отливая заревом одним,