Кони Анатолий Федорович - Дело о редакторе-издателе газеты "Гражданин" князе В. П. Мещерском, обвиняемом в опозорении в печати военных врачей

А. Ф. Кони

Дело о редакторе-издателе газеты "Гражданин" князе В. П. Мещерском, обвиняемом в опозорении в печати военных врачей1

А. Ф. Кони. Избранные труды и речи

Тула, "Автограф", 2000

1 Здесь и далее в этом разделе печатается по: Кони А. Ф. За последние годы. 2-е изд. СПб., 1898.

В No 238 газеты "Гражданин" за 1892 год была напечатана без подписи автора заметка. По поводу этой заметки по распоряжению военного министра было потребовано через главное управление по делам печати от редактора-издателя газеты "Гражданин" князя Мещерского указание тех военных врачей, на которых в его газете возводится обвинение в лихоимстве, и так как он требуемого указания не сделал, объяснив, что эти сведения сообщены ему уездным предводителем дворянства, не подписавшим на сообщении своего имени, и что он не может указать, откуда именно прислана была заметка, то военное министерство, усматривая в этой статье бездоказательное обвинение в лихоимстве и через то оскорбление врачей военного ведомства, сообщило об этом прокурору С.-Петербургской судебной палаты на основании 12135 ст. Устава уголовного судопроизводства на предмет возбуждения против редактора-издателя газеты "Гражданин" обвинения по 1039 ст. Уложения о наказаниях. Засим, по обвинительному акту товарища прокурора С.-Петербургской судебной палаты, князь Мещерский был предан суду по обвинению его по ст. 1039 и 1044 Уложения о наказаниях.

Господа сенаторы! Основанием для обвинительного приговора Судебной палаты послужила статья газеты "Гражданин", в которой, среди изложения обстоятельств одного случая и рассуждений общего характера о значении общеобязательной воинской повинности, сказано, между прочим, что при введении этой повинности на первых же порах явилось поползновение богатых людей торгового мира как-нибудь избежать тяжелой для них обязанности; забота об этом возвысила ценность рекрутских квитанций, но ныне, по сведениям автора статьи, оказывается, что цена на рекрутские квитанции, которых осталось уже наперечет, упала; говорят, что обходятся 3 тысячами рублей серебром, нужными при поверочном освидетельствовании комиссией военных врачей для признания негодными к службе. Это верно, говорится далее, в доказательство есть факты, из которых не на один можно бы указать в случае надобности; это явление, печальное до глубокой боли, так как какой же свет получает великая реформа, если в самое святое наше дело внедрилось корыстное зло, которое вносится притом людьми, посвятившими себя науке и человечеству.

В апелляционной жалобе на приговор Палаты объясняется, что в статье этой нет тех признаков оскорбительности, которые давали бы суду право применять 1039 ст. Уложения, так как в ней высказано в виде слуха как бы предположение, и не в смысле огульного осуждения деятельности испытательных комиссий, а тем более деятельности военных врачей, а в смысле сообщения, что иногда происходят указанные случаи, хотя и спорадические, причем деятельность врачей называется "делом святым" и говорится, что они "посвятили себя науке и человечеству".

Такое толкование смысла и содержания статьи не может быть признано правильным. Она говорит именно не о спорадических случаях, а напротив, обобщает отдельные случаи в печальное явление, составляющее последствие зла, внедрившегося в святое дело. Мимолетно брошенное слово "говорят", которое само по себе не лишало бы сообщаемое оскорбительного характера, как то уже неоднократно разъяснено Правительствующим Сенатом, немедленно обращается в утверждение факта, и притом верного и настолько общеизвестного, что нет и надобности подкреплять его примером. Наконец, то, что апелляционная жалоба относит к прославлению врачей, в действительности обращено к их посрамлению. Не деятельность врачей называется "делом святым", а осуществление общей воинской повинности, которое искажается корыстным злом, вносимым этими врачами, вопреки тому, что они посвятили себя служению науке и человечеству.

Статья эта не подкреплена никакими фактическими, определенными указаниями на конкретные случаи злоупотреблений, а в подтверждение справедливости указываемых в ней обстоятельств, действительно могущих вызывать "печаль до глубокой боли", не приведено ни одного доказательства, несмотря на разрешение, даваемое 2 ч. 1039 ст. Уложения и 12135 ст. Устава уголовного судопроизводства. Хотя автор статьи утверждает, что мог бы указать не на один факт из своей собственной практики, однако, обратившись к посредству "Гражданина" для оглашения о зле, внедрившемся в дело, он не снабдил затем, после возникновения дела, редактора "Гражданина" ни одним из этих фактов, чтобы дать ему возможность воспользоваться оправданием, предоставляемым законом обвиняемому в опозорении должностных лиц, установлений или обществ.

Поэтому это есть голословное утверждение, оскорбительность которого для тех, кого оно касается, не подлежит сомнению. Эти лица прямо обвиняются в том, что, представляя за деньги в неверном или извращенном виде болезненное состояние или физическое недоразвитие новобранцев, освобождают их от воинской повинности, т. е. за взятки, в прямой ущерб государственной пользе и справедливости, снимают тяжесть и опасность военной службы с людей зажиточных. Но они не названы, эти оскорбляемые. Наименованы лишь звание их и специальное занятие. Таким образом возникает вопрос: может ли быть оскорблена совокупность людей, именуемых военными врачами, входящих в состав комиссий для поверочного освидетельствования новобранцев? Ответ на этот вопрос в апелляционной жалобе дается решительный, и притом отрицательный. Можно ли, однако, признать его верным и неопровержимым? Нет сомнения, что общее понятие совокупности людей обнимает собой различные случаи. Такая совокупность может быть громадна по своим размерам и неуязвима в своей необъемлемости и безличии. Это будет -- народ, раса, племя, общество верующих, связанное одним исповеданием. Пред такими колоссами, как русский народ, или романское племя, или христиане, магометане, буддисты, всякое оскорбление бессильно складывает крылья и звук его замирает, как тщетная и смешная попытка. Там, где провидение и историческая судьба сложили массу людей в единое целое по политической или бытовой организации, по крови или по идеалу Божества, носимому в душе, там попытка опозорить такое единение заставляет лишь сожалеть о скудоумии возомнившего, что он в силах оскорбить. Есть случаи, когда такая совокупность представляет нечто неопределенное и весьма условное, по свойству отдельных единиц, входящих в ее состав, по данным для оценки каждой из них. В этой неопределенности и условности, зависящей от совершенно произвольного установления признаков, дающих право причислить того или другого к общей совокупности, кроется и невозможность оскорбить такое единение. Поэтому нельзя, например, оскорбить одним актом такую идеальную совокупность лиц, как, например, ученых, художников, артистов, сочинителей, юристов и т. п. Ибо где общие отличительные признаки, одинаковые у каждого из этих лиц? Где и в чем искать их? В собственном сознании каждого или в общественном признании, или в общественном положении, или же, наконец, в народном взгляде? Но эти источники могут стоять в противоречии между собой. Несомненно, что судья верховного судилища, что профессор права, что юрисконсульт какого-нибудь ведомства -- юристы, но ведь юристом считает себя и ходатай от Иверских ворот, и поставщик "достоверных лжесвидетелей" по известного рода делам. А сколько личных претензий на звание ученого, артиста, художника! В то же единение, где царственно сияет Пушкин, протискивается и полуграмотное ничтожество, произведения которого "бухают" в Лету; самовольная ограниченность, прочитавшая две популярные брошюры, считает себя подчас принадлежащей к кругу ученых, вместе с членами Академии наук; а народ, по-своему распределяя названия, иронически употребляет слова "сочинитель", "художник" и "артист" для обозначения понятий совсем иного порядка. Наконец, такая совокупность может представлять нечто собирательное, где общее название или наименование группы людей заключает в себе крайнее разнообразие их занятий, положения, образования и взаимных отношений, и где такое название вовсе не служит и не может служить отличительным признаком, который определял бы звание и занятие каждого, входящего в общую совокупность. Поэтому вопрос о возможности оскорбления целого сословия как такового, возникший в нашей судебной практике еще в 1866 г., но не дошедший до Сената, вероятно, подлежал бы разрешению в отрицательном смысле. Трудно себе представить, как можно оскорбить, например, дворянство, мещанство или чиновничество. Это все нечто слишком неопределенное по своему объему, неясное и разнородное по видовым признакам. Дворянин и чиновник призываются к заведыванию отдельной отраслью управления, заседают в высших государственных учреждениях, но дворянин и чиновник стоят, в то же время, на самых разнообразных ступенях общественной лестницы, а первый, может быть, несмотря на носимый им громкий титул, неграмотен и сам пашет свою землю, как это оказалось в уголовном деле об истязаниях по одной из внутренних губерний, и оба могут быть, независимо от своего чина и родового происхождения, обывателями ночлежного приюта. Нельзя обнять такое пестрое разнообразие людей в одном, для всех и за всех одинаково чувствуемом оскорблении. Необходима большая точность, более определенные границы оскорбленного, отвлеченного и бесформенного тела. Нужны территориальные или специальные указания: дворянство таких-то губерний, мещанство такого-то города, чиновники такого-то ведомства.

Но могут быть случаи, когда совокупность оскорбляемых обнимает собой единение людей, имеющих не только определенный отличительный признак, не только твердо очерченную профессию, но и представляющих одну из составных частиц сложного государственного механизма. Здесь оскорбление вполне мыслимо. Оно действительно и во многих случаях даже более чувствительно, чем прямое оскорбление отдельного лица. Таков именно настоящий случай. Дело идет о военных врачах, т. е. о должностных лицах, имеющих определенный и неизбежный образовательный ценз, принадлежащих к одному ведомству, даже к специальной самостоятельной части этого ведомства, носящих одинаковую форму, связанных дисциплинарными отношениями, как в порядке подчиненности, так и к порученному им делу, приносящих одну и ту же научную присягу, т. е. дающих так называемое факультетское обещание, наконец, имеющих одно и то же занятие, требующее специальных знаний и запрещенное тем, кто этих знаний не имеет. Тут нет ничего неуловимого, неопределенного, отвлеченного от жизни. Когда мы говорим об ученом, о христианине, о дворянине, то пред нами, если только не иметь в виду знакомое лицо, никакого точного представления не возникает. Но здесь является живое представление о живом, в его строго очерченной деятельности, образе.

Таким образом, оскорбительные указания статьи "Гражданина" относятся к определенным должностным лицам, наличное число коих, распределение по учреждениям и местностям, имена, фамилии и возраст, можно за каждый данный период определить по служебно-статическим спискам. Статья идет, однако, дальше и еще яснее указывает круг оскорбляемых. В ней говорится не только о звании и профессии их вообще, но и о специальном виде приложения их знаний на практике, на службе тому, что в старой Руси называлось "великим государевым делом". Говорится о военных врачах, производящих поверочные освидетельствования лиц, призываемых на военную службу. И места такого освидетельствования, и кто его производит, с точностью определены в законе. По силе 91 ст. Устава об общей воинской повинности, к освидетельствованию и приему лиц, подлежащих назначению в военную службу, в присутствия уездные, окружные и городские назначаются по два медика от гражданского и военного управления, а в присутствия губернские или областные -- для переосвидетельствования-- также по два медика; на том же основании это переосвидетельствование производится, между прочим, и по жалобе подлежащего приему, согласно ст. 149 и 208 тех же Уставов, а также, как говорит ст. 19 Наставления присутствиям по приему новобранцев и ст. 148 Устава, в случаях, когда такое лицо объявляет себя страдающим падучей или иной скрытной болезнью, или же у врачей встречается затруднение или сомнение в распознании болезни. В постановлениях Министерства внутренних дел, определяющих условия и способы осуществления правил, содержащихся в Уставах об общей воинской повинности, изложены указания, где именно надо совершать испытания, необходимые для точного переосвидетельствования. Лица, подлежащие испытанию в лечебном заведении, непременно отправляются, говорят Циркуляры от 31 января 1886 года No 3 и 18 июня No 19, в военные госпитали, а за неимением таковых в данной местности в местные полковые лазареты. В случае же отступления от этого общего правила уездные и воинские присутствия должны каждый раз доводить до сведения губернского присутствия, с объяснением причин, о всех молодых людях, отправленных на испытание в гражданские больницы вместо военных лазаретов. Таким образом, роль военных врачей в освидетельствованиях и переосвидетельствованиях точно определена: они участвуют наравне с гражданскими врачами в освидетельствовании, и у них в руках, в виде общего правила, почти всецело находится переосвидетельствование. Их-то, именно их, врачей полковых лазаретов и военных госпиталей, и имел в виду автор статьи "Гражданина". Это видно не только из прямых выражений статьи, но и из приводимого в ней примера, без указания на виновных. Когда, говорится в этом примере, зажиточный крестьянин желал, чтобы сын его был забракован на месте, он предложил военному врачу при приеме 500 руб., но тот отверг это предложение и первый подал голос за совершенную способность к военной службе его сына; каково же было удивление всего присутствия, когда поверочная комиссия при военном госпитале вернула его, найдя слабым.

Итак, оскорбительные для чести и достоинства должностных лиц утверждения автора статьи направлены на совокупность призываемых к переосвидетельствованию новобранцев врачей, посвятивших себя тяжелому и слабо вознаграждаемому "служению науке и человечеству". Закон говорит об опозорении должностных лиц, установлений и обществ. Значит ли это, что он признает ненаказуемым опозорение целой группы должностных лиц, объединенных одной деятельностью, и в ней-то именно и оскорбленных? Жизнь давно уже и настойчиво выдвигает требование о защите чести таких объединенных лиц, и наша судебная практика в ряде решений признала уже, в принципе, возможность опозорения полка, а полк не есть ни установление, ни свободно сложившееся общество, ни должностное лицо. Это группа должностных лиц, сложившаяся в иерархическую пирамиду. Наряду с этим, и в науке уголовного права развивается понятие об оскорблении чести лиц, составляющих юридическое или фактическое, постоянное или временное единение, в тех случаях, когда одним актом оскорбляются все члены единения. Наконец, и в новейших законодательствах является признание возможности оскорбления, направленного на целые группы должностных лиц. Так, ч. 3 § 270 Венгерского уголовного кодекса говорит об оскорблении армии, флота, ландвера или же самостоятельной их части. Да и может ли быть иначе? Утверждать, что отсутствие личных, с именем и фамилией, указаний лишает напечатанное позорящее известие его оскорбительного характера, значило бы идти вразрез с требованиями житейской правды. Отсутствие таких указаний обозначает лишь, что все, подходящие под общее, но точное определение, заслуживают презрения за свои деяния. Правительствующий Сенат в ряде решений и приговоров, начиная еще с 1867 года, установил, что для ответственности по 1039 и 1040 ст. Уложения вовсе нет необходимости называть оскорбленных поименно, а достаточно указаний, по которым можно бы, по внутреннему убеждению судей, определить, о ком идет речь.

Поэтому оскорбительность не упраздняется и даже не уменьшается от неназвания. Не уменьшается от этого и едкая сила оскорбления. Эта даже увеличивается. При безымянном оскорблении оно тяготеет над всеми, кто замкнут в оскорбленной группе по своим занятиям и должности. При наименовании должностного лица все товарищи его по профессии остаются в стороне, и общественное мнение знает, от кого именно следует ждать оправданий; знает это и опозоренный и смывает этот позор судебным или иным путем, или же сгибается под его давящей тяжестью. Но когда названа целая группа, подозрение падает на всех и каждого; каждый мысленно зрит себя подводимым к позорному столбу; бесславие бежит впереди каждого из группы, возбуждая против него предубеждение и заставляя относиться к нему с подозрительностью или насмешливым недоверием. "А, это ты--из тех, которых так отделали и изобличили",-- вот что слышится ему из-за условной вежливости житейских отношений. Едва ли душевные муки подвергшегося несправедливому групповому оскорблению легче мук подвергшегося личному оскорблению. Там они или заслужены, или смягчаются возможностью оправдания, а тут?! Для личного оправдания нет почвы, нет ясного повода. Да и как оправдаться? Обвинение брошено огульно и бездоказательно, как же опровергнуть эту бездоказательность? Как представлять отрицательные доказательства по вопросу о своей честности? Ужели производить о себе старинный повальный обыск и о результатах его сообщать всякому встречному, в котором подозревается читатель или слушатель оскорбительного отзыва? Это невозможно не только фактически, но и нравственно. В нашем обществе, быть может, под влиянием горьких воспоминаний прежнего подчас возникает с особой силой подозрительность к целым служебным группам и иногда злорадно распространяется на целые ведомства, без пощады, применяясь и к тем, кто в них достоин безусловного и нередко глубокого уважения. Мы ленивы разбирать людей и потому любим клички и ярлыки, которые налепляем широкими взмахами клейкой кисти. При таких условиях оправдания только усиливают подозрительность. "Ты сердишься -- ты не прав",-- говорила античная поговорка. "Ты оправдываешься -- ты, должно быть, виноват",-- говорит современный житейский близорукий опыт, опирающийся на пословицу "на воре и шапка горит". Поэтому-то выступать отдельным обвинителем при групповом опозорении чрезвычайно трудно. Иногда -- и очень часто -- это значит к ранам, приятым от опозорения, приложить раны сосредоточенной на себе подозрительности и двусмысленного сочувствия. Остается, в большинстве случаев, молчаливо, с притворным равнодушием нести клеймо незаслуженного стыда и испытывать на себе то, что так образно называет наш знаменитый писатель "постоянным страхом, и гневом, и болью неопределенных подозрений". Таким образом, неуказание лица только облегчает нравственную и юридическую ответственность действительно виновного и в то же время кладет тяжелое бремя на душевное спокойствие невиновных.

Но результаты таких оскорблений не в одном причинении личных страданий. У них есть и общевредный характер. При частом и безнаказанном повторении такие оскорбительные обобщения, связываясь в представлении общества с известной профессией, приучают терять к ней уважение, стыдиться ее, краснеть за свою к ней прикосновенность. Звание, которое не носится с спокойной гордостью исполненного долга, легко обращается в нечто ненавистное носителю, а труд его представляется первым попавшим под руку средством заработка. Безнаказанная бездоказательность презрительного отношения к деятельности должностного лица должна подавлять малодушных, разрушать у них энергию и самоуважение, убивая всякое побуждение к улучшению своего дела, которое заранее опозорено. Она должна отнимать у твердых духом согревающее сознание общественного уважения, столь часто нужное в минуты одинокой служебной борьбы за правду и пользу...

Можно привести ряд практических примеров оскорблений профессоров, контрольных ревизоров, судей и т. п., построенных по образцу, даваемому статьей "Гражданина", и доказать оскорбительность таких примерных опозорении для всех и каждого из членов той или другой группы должностных лиц, но лучше перейти прямо к возражениям, которые представлены и могут еще быть представлены против обвинительных выводов.

Нам стараются доказать, что из циркуляров Министерства внутренних дел видно, что военные врачи, как и врачи вообще, приглашаются в присутствие по воинской повинности лишь как эксперты. Поэтому это вовсе не должностные лица, тем более, что, по учению профессора Градовского, в его "Началах государственного права", должность есть установление постоянное, чем она и отличается от временных поручений, получаемых от власти и частными лицами, каковы, например, поручения, даваемые известным медикам исследовать санитарные условия той или другой местности. Что врачи приглашаются как эксперты -- это явствует вполне точно из самого закона. По ст. 91 Устава "участие врачей в делах присутствия ограничивается подачей мнений о годности лица, подлежащего приему". Но это эксперты, обязанные быть таковыми в силу своей должности, которая есть установление постоянное. Они привлечены к участию в воинских присутствиях не как частные лица, получающие служебное поручение, а как служащие, в круг деятельности которых входит, в силу самого закона, производство подобной экспертизы. Если стать на точку зрения этого возражения, то надо отвергнуть служебный характер деятельности ряда должностных лиц в комиссиях, предмет которых лишь соприкасается с их прямой службой. Несомненно, что частные лица, получившие временное поручение правительства, остаются частными лицами, но должностное лицо, получившее такое поручение, остается должностным. Теперь привлекают и частных лиц к участию, например, в санитарных исполнительных комиссиях, образуемых для борьбы с холерой, но это не значит, что должностные лица, входящие, с той или другой ролью, в состав этих же временных комиссий, теряют свой должностной характер. А воинские присутствия, военные госпитали и лазареты притом учреждения постоянные. В примере Градовского имеется в виду известный врач, как частное лицо; но, например, профессор военно-медицинской академии и член медицинского совета покойный Эйхвальд, посланный изучать ветлянскую чуму, был и там, на месте, должностным лицом, и за опозоренные его в печати пришлось бы отвечать по 2 ч. 1039 ст. Уложения. Наконец, отрицание должностного характера за военными врачами, производящими поверочное испытание, должно влечь и отрицание их уголовной ответственности за преступление должности в доказанном случае получения взятки. Но если это так, то зачем же тогда и "обращать внимание" военного начальства на деяния лиц, не состоящих к нему в отношениях служебной подчиненности?

Нам, вероятно, повторят затем старое, избитое возражение, которое обыкновенно делается по делам о проступках, совершаемых путем печати. Признание виновности редактора "Гражданина" в данном случае было бы стеснением свободы печати! Но такое утверждение будет неправильно. Если оскорбительность напечатанного не доказана, если справедливость позорящих обстоятельств ничем не подтверждена, то признание виновности является не стеснением свободы печати, а необходимым ограничением произвола печати, который не имеет никаких практических или нравственных оснований претендовать на безнаказанность. Несомненно, что по своей распространенности, по внушаемой к себе вере печатное слово усугубляет нанесенное путем его оскорбление. Почему же, однако, то, что представляется вне спора оскорбительным, когда оно делается на словах, становится безнаказанным, когда оно звучит со столбцов газеты? Если бы автор статьи явился в собрание военных врачей и сказал, обращаясь к ним: "Все вы лихоимцы, позорящие святое дело обороны страны. Продажная помощь ваша обходится всего в три тысячи рублей!", то несомненно, что он сам первый счел бы невозможным думать о своей полной безнаказанности. Но почему же когда это самое оповещено на всю Россию, когда он мысленно собрал пред собой военных врачей и бросил им этот тяжкий и незаслуженный -- незаслуженный потому, что недоказанный -- упрек, он оказывается не совершившим ничего, достойного осуждения? Как бы велика ни была общественная задача печати, никто не может требовать, чтобы на алтарь ее свободы, безропотно, без надежды на защиту, отдельные личности и целые группы их приносили свою честь и доброе имя. Высокая задача печати достигается и без таких напрасных жертв, и притом проще. Так и в данном случае--автор, заявляющий, что у него есть много примеров лихоимства военных врачей при переосвидетельствовании новобранцев, поступил бы и законнее, и целесообразнее, назвав эти примеры "en toutes lettres" {Во всех письмах (фр.).}. Это соответствовало бы задаче закона, давая полную возможность при отрицании этих примеров со стороны обличаемых выяснить справедливость их путем, указанным во 2 ч. 1039 ст. Уложения. Это было бы целесообразнее, потому что давало бы возможность немедленно прижечь больные места и искоренить недуг там, где он проявился и доказан.

Не давая фактических указаний, автор, очевидно, несколько смутного мнения о высшем начальстве военных врачей. В каждом уезде Российской Империи есть уездное воинское присутствие, не говоря уже о присутствиях губернских, и в каждом производятся переосвидетельствования. Ужели автор полагал, что под влиянием его огульно обвинительной заметки высший начальник, если только он не презирает ведомство, во главе которого стоит, может выразить путем почти неосуществимого по своей громадности дознания оскорбительное недоверие к каждому военному врачу, призываемому к переосвидетельствованию? В огульных обобщениях там, где потребны факты, кроется главное основание к ответственности лиц, напечатавших статью в "Гражданине". Если такое обобщение сделано без всяких фактических данных, то оно является злоупотреблением печатным словом, напрасно смущающим читателей и волнующим, общество; если же при наличности каких-либо фактов, имеющихся в распоряжении автора или редактора, форма огульного обвинения употреблена с целью, оскорбив всех, отнять у нескольких, которые могли бы быть названы, возможность защищаться на почве 1039 ст. Уложения, то суд не имеет права ни одобрить, ни оправдать такого приема. Не может он этого сделать, зная, что в течении последнего десятилетия до Уголовного кассационного департамента, в качестве апелляционной инстанции, доходило 11 больших и сложных дел о злоупотреблениях по воинским присутствиям, по которым были преданы суду и осуждены: 1 председатель присутствия, 1 начальник земской стражи, 4 начальника уездов, 4 делопроизводителя, 1 бургомистр, 2 тминных войта, 11 факторов, 3 писаря, 1 уездный фельдшер, 2 городских врача, 3 уездных врача и лишь 1 военный врач.

Обращаясь к вопросу о неправильном возбуждении преследования по этому делу, надо заметить, что за военным министром такое право отрицается на основании 12135 ст. Устава уголовного судопроизводства, которая говорит о возбуждении прокурором преследования виновных в оскорблении должностных лиц не иначе, как по жалобам, объявлениям и сообщениям потерпевших оскорбление. С таким отрицанием согласиться нельзя. Прежде всего, ст. 12135 нигде точно не указывает, кто именно может считаться потерпевшим от преступлений, указанных в 1039 и 1040 ст. Уложения. Определение этого должно быть предоставлено судебной практике, которая в каждом отдельном случае или в ряде однородных должна выяснить, кто в действительности пострадал, кто ранен, а иногда и убит нравственно разрывом заготовленного на типографском станке снаряда. Что закон имеет в виду не одних прямо и непосредственно пострадавших, видно из того, что 12135 ст., ссылаясь на ст. 297 Устава уголовного судопроизводства, говорит о жалобах и объявлениях. Но объявление о преступлении не требует даже, чтобы объявитель был потерпевшим от преступного деяния. По ст. 298 Устава уголовного судопроизводства, ему достаточно быть очевидцем. Поэтому и над потерпевшим оскорбление в печати, который обращается к прокурору с объявлением, нельзя разуметь одного непосредственно оскорбленного, о котором говорится в ст. 301 и 302 Устава уголовного судопроизводства. Да и самые объявления, названные в ст. 12135 Устава уголовного судопроизводства извещениями, а также и жалобы по содержанию своему отличены от тех жалоб потерпевшего, о которых говорится в ст. 303 Устава уголовного судопроизводства. При этом и сообщения присутственных мест о преступлениях печати существенно отличаются от сообщений тех же мест об общих преступлениях. Последние, по ст. 309, не безусловно обязательны как повод к начатию следствия; первые же, согласно ст. 12135, всегда обязывают прокурора начать преследование. Все это показывает, что по делам печати понятия о жалобе и об объявлении сливаются между собой и что вследствие этого личность потерпевшего может и должна быть понимаема шире и глубже, чем в обыкновенных преступлениях.

Поэтому потерпевшим, имеющим право на начатие дела об опозореньи, может быть не одно лицо, на которое непосредственно направлено оскорбление. Наше право узаконяет в ст. 18 Мирового Устава иски родителей за обиду детям, иски мужей за обиду жен, иски опекунов и лиц, имеющих попечение над малолетними; обида, выразившаяся в обольщении и других посягательствах на целомудрие взрослых женщин или девиц, дает, по примечанию к ст. 1532, право преследования обидчика не только родственникам, но и всяким лицам, обязанным по званию своему иметь о них попечение. Если же признать, что по делам печати понятие о потерпевшем шире обыкновенного, то нет основания отрицать и права возбуждать преследование за таким лицом, которое несет нравственную и юридическую ответственность за законность и правильность действий людей, подвергшихся опозорению. Такое лицо обязано иметь надзор за своими подчиненными, оно их избирает, аттестует, утверждает, и оно, в известной и даже очень большой мере, ответственно в том, кому вручает оно власть и кого ставит в непосредственное соприкосновение с народом, обществом и разнообразными явлениями быстротекущей жизни. Ужели для попечителя учебного округа могло бы быть безразлично, если бы учителей его округа назвали поголовно пьяницами или взяточниками; или для Главного управления Красного Креста ничего бы не значило, если бы сестер милосердия в отрядах, организованных им на время военных действий, опозорили огульным обвинением в корыстолюбии или развратном поведении? Разве такие обвинения не бросают оскорбительного упрека и в надзирающую власть, не указывают на ее постыдное бездействие и нравственную неразборчивость? Правительствующий Сенат уже встречался с такими вопросами в своей практике. В приговорах по делам Зарубина в 1878 г. и Иозефовича в 1888 г. он объяснил, что по праву надзора за подчиненными и по обязанности ответствовать за них начальство не может быть лишено права возбуждать преследование за их опозоренье. Так, командир полка признан имеющим право приносить жалобу за оскорбление полка, а за управляющим бывшим IV Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, имеющим атрибуты министра, признано право возбудить, предложением почетному опекуну, уголовное преследование за опубликование обстоятельств, позорящих деятельность служащих родовспомогательного заведения. При этом Правительствующий Сенат высказал, что от оскорблений такого рода страдают не только эти лица, но и все те, от кого зависит дать деятельности учреждения то или другое направление, принять меры к исправлению зла и т. д. Такого же взгляда держатся и многие западные кодексы. Так, при оскорблении войска, флота или их части уголовное преследование возбуждается, согласно § 270 Венгерского кодекса, по долгу службы, т. е. начальником, помимо жалобы оскорбленных; по § 196 Германского Уложения, при нанесении оскорбления чиновнику или духовному пастырю, или же члену вооруженной силы право возбуждения уголовного преследования принадлежит не только самим непосредственно оскорбленным, но и их начальству; по смыслу 447 и 450 ст. Бельгийского Уложения, диффамация против должностных лиц влечет за собой преследование в порядке публичного обвинения, независимо от жалобы обиженного; на основании 267 и 269 ст. Нидерландского Уложения, оскорбление в печати должностного лица преследуется властью и без жалобы потерпевшего. Наконец, по французскому "Закону о свободе печати" 29 июля 1881 г., согласно п. 3 ст. 47 § 2 в случае опозорения должностных лиц преследование возбуждается по их жалобе или же в публичном порядке (b'office), по жалобам министра, в ведомстве которого они состоят. Этот же взгляд затем проведен и в проекте нашего нового Уложения, в ст. 82, по которой, буде оскорбления нанесены должностному лицу, уголовное преследование возбуждается не только по жалобе потерпевшего, но и по заявлению его непосредственного начальства.

Поэтому отрицание права начальства, связанного нравственно и дисциплинарно с оскорбленными должностными лицами, на возбуждение преследования не находит себе опоры в соображениях апеллятора. Не надо забывать, что есть ведомства, где подчиненные не только тесно связаны в своем деле требованиями и предписаниями начальства, от которого они получают общий тон и указания приемов деятельности, но где они по особым правилам дисциплины не могут заявлять никаких претензий без разрешения начальства. Но где есть разрешение, там должна быть допущена и замена. Где основание для лишения начальства права умело и авторитетно заступиться за честь подчиненного, который, быть может, не обладает средствами и уменьем для защиты себя? Если будет сделано сообщение, оскорбительное для чести унтер-офицеров железнодорожной полиции вообще, ужели их главное начальство лишено права защитить их, несмотря на то, что их действия находятся под иерархическим контролем и что они сами, непосредственно, не имеют, по правилам воинской дисциплины, и права приносить кому-либо жалобу иначе, как "по команде"? Есть, наконец, ведомства, где обвинение в нарушении своих обязанностей средними или низшими служащими кладет тень на все учреждение в его совокупности, подрывая к нему доверие в корне. Таковы, например, телеграфное и почтовое ведомства. Ужели главное начальство этих ведомств может оставаться равнодушным, если появится бездоказательное сообщение, что за несколько рублей в каждой почтово-телеграфной конторе можно узнать тайну телеграфной или почтовой корреспонденции?

Скажут, что каждый из обиженных может сам жаловаться.

Но склад общественной жизни, но психология отдельного оскорбленного при групповом опозореньи, но практический исход такой жалобы -- говорят против осуществимости такой защиты от поругания. Я уже говорил об этом раньше подробно и считаю достаточным указать лишь на то, что по отношению к каждому жалобщику обидчик будет в состоянии сказать: "Я вовсе не имел в виду вас; с чего вы взяли, что я говорю о вас; разве у вас или, вернее, за вами есть причины думать, что весь этот срам, этот позор и поношение именно вас касаются?" И если оскорбленных много, то обидчик может долго и безнаказанно торжествовать, с каждым новым оправданием принижая и запугивая нравственно тех, кто еще не имел смелости пожаловаться. Вот почему есть полное основание допустить одно лицо, которое по праву заслонит грудью всех оскорбленных и, будучи ответственно за их служебную нравственность и добропорядочность, так как имеет власть и обязанность заботиться о той и о другой, потребует доказательств справедливости оглашенного, а при их отсутствии -- наказания оскорбителя. Таким лицом в настоящем деле является военный министр. Что военные врачи, входя в состав особой части военной силы, находящейся в ведении военного министерства, действуют под высшим надзором военного министра, который определяет, увольняет, награждает и предает суду -- это несомненно. Согласно общему наказу министрам в томе I ч. 2 Свода Законов министр, по ст. 156 должен понуждать все подчиненные ему места и лица к исполнению законов и учреждений, имея за ними надзор, взыскивая с них, по силе 157 ст., в случае неправильного исполнения и предавая суду в случае важных преступлений. Министр сам, на основании ст. 208, подвергается ответственности, когда, оставив власть, ему данную, без действия, небрежением своим попустит важное злоупотребление или государственный ущерб. Сам автор статьи, конечно, имел в виду высшее начальство военных врачей, когда он говорил о нанесении ущерба казне злом, внедрившимся в святое дело охраны и защиты отечества, и заявлял об этом зле ввиду предстоящего призыва с тем, чтобы лица, от которых это зависит, обратили на него свое внимание. Места, где проявилось зло, не указаны, бесчестные деятели, прививающие этот яд к одному из главнейших отправлений современного государства, не названы... никто не решается подать личной жалобы... не прямое ли средство узнать все недосказанное, потребовав, на основании 2 ч. 1039 ст. Уложения, судебным порядком предъявления доказательств?

Как глава ведомства, заключающего в себе и военных врачей, военный министр имел право возбуждать преследование там, где всем им брошено огульное обвинение, которое является опозорением, покуда не будет доказано, что оно, к стыду и несчастью, истинно. Он был даже, по долгу ответственности своей пред государством, обязан начать преследование. Из Высочайшего Манифеста о введении в Империи общей воинской повинности видно, что осуществление великой мысли Монарха сделать защиту Отечества общим делом народа, соединив на этом святом деле все звания и сословия, было, прежде всего, задачей труда тогдашнего военного министра Милютина. Из военного министерства вышли, таким образом, первоначальные основания реформы, "встретившей, по словам Манифеста, в русских сердцах сочувственный отголосок и вызвавшей в неподлежавших рекрутскому сословию радостное желание разделить с остальным народом тягости военной службы, желание, принятое Державным законодателем с отрадным чувством гордости и благоговейной признательности к Провидению, вручившему ему скипетр над народом, в котором любовь к отечеству и самоотвержение составляют заветное, из рода в род переходящее достояние всех сословий". Может ли поэтому военное министерство, в лице своего главы, замкнуться в олимпийском спокойствии, когда на всю Россию оглашено, что его органы дают, сознательно и корыстно, возможность проявляться и внедряться постыдным явлениям, чуждым всему тому, что наполнило сердце незабвенного монарха гордостью и признательностью Провидению за свой народ? Имеет ли право военный министр предоставить личной инициативе каждого из этих органов безрезультатную борьбу против заявления, которое не может не волновать общество, указывая на вопиющую несправедливость и кладя порочащую тень на осуществление дела, затрагивающего законные интересы целого государства, ради которых существует и самое военное министерство? Он ответственен пред высшей властью, представительницей русского народа, ответственен пред священной памятью творца общей воинской повинности, если правда все то, что напечатано в общем характере деятельности его подчиненных органов на местах осуществления этой повинности; он и есть законный, естественный преследователь виновных, если это -- неправда...

По всем этим соображениям обвинительный приговор Судебной палаты, в существе своем, подлежит утверждению, а апелляционный отзыв -- оставлению без последствий. Обращаясь к определению, на основании 1039 и 1044 ст. Уложения, наказания обвиняемому, необходимо принять во внимание, во-первых, что в статье "Гражданина" нельзя усмотреть личных побуждений нанести оскорбление, и во-вторых, что закон, исходя из того начала, что в делах о преступлениях печати существенно важно признание виновности подсудимого, как доставляющее удовлетворение оскорбленному торжественным заявлением суда о неосновательности брошенного обвинения, предоставляет суду, согласно 135 ст. Уложения, смягчать наказание обвиняемому не только на две, по ст. 774 Устава уголовного судопроизводства, но и на несколько степеней по его усмотрению. Поэтому я полагаю подвергнуть князя Мещерского наказанию по 3 степени 39 ст. Уложения в высшей мере, т. е. в размере ареста на семь дней, по совокупности с другим состоявшимся о нем приговором по делу Аристова.

Правительствующий Сенат определил признать князя Владимира Мещерского виновным а преступном деянии, предусмотренном ст. 1039 Уложения и подлежащим за это нарушение Законов о печати денежному взысканию в сто пятьдесят рублей, подвергнув его по совокупности с учиненным им нарушением Законов о печати же по делу действительного статского советника Аристова аресту на военной гауптвахте на десять дней.