Ковалевский Павел Михайлович - Выставки картин: в академии художеств, в академии наук (14 передвижная) и в Соленом городке (K. Е. Маковского)

Современное искусство.

Выставки картинъ: въ академіи художествъ, въ академіи наукъ (14 передвижная) и въ Соленомъ городкѣ (K. Е. Маковскаго).

Двѣ соперничающія выставки (въ двухъ академіяхъ) стоять въ сотнѣ шаговъ одна отъ другой, какъ два противника на поединкѣ; это Капулетти и Монтекки русскаго художества, непримиримые враги. Враги... Какъ странно звучитъ это слово! Почему и за что враги? Можетъ-быть одни желаютъ погубить искусство, а другіе его отстаиваютъ? Можетъ-быть они пришли изъ разныхъ концовъ свѣта и не могутъ сговориться, потому что не понимаютъ другъ друга?-- Ничуть не бывало: оба лагеря набраны изъ художественныхъ трудовъ людей, вскормленныхъ одною и тою же академіей, съ которою одни изъ нихъ соперничаютъ и враждуютъ, или -- что еще страннѣе -- которая съ ними соперничаетъ и враждуетъ. И изъ-за чего?-- Изъ-за того, что много лѣтъ назадъ нѣсколько горячихъ молодыхъ головъ, не выдержавшихъ черезчуръ уже "художественныхъ безпорядковъ" академическихъ выставокъ, рѣшились составить свои выставки. Въ этомъ были усмотрѣны сепаратизмъ и потрясеніе основъ; проложеніе новыхъ путей для распространенія художественнаго развитія приравнено чуть ли не въ нарушенію правилъ для проведенія путей сообщенія. И вотъ теперь, когда усиліями настойчивости и риска эти предпріимчивые юноши, успѣвшіе созрѣть и въ жизни и въ искусствѣ, проторили дорогу для передвиженія картинъ по дебрямъ Россіи, никогда не видѣвшимъ настоящихъ картинъ,-- та же академія начинаетъ съ ними соперничать и но накатанному ими пути пускаетъ передвижную конкурренцію выставокъ. Это уже до того странно, что было бы почти страшно, еслибы не превращало, наконецъ, нашихъ Капулетовъ и Монтековъ въ простыхъ Ивановъ Иванычей и Ивановъ Никифоровичей, поссорившихся изъ-за гусака. Ужь не попробовать ли подтолкнуть ихъ сзади и помирить, какъ тѣхъ? Шутки въ сторону: горячія головы давно остыли и на примиреніе, вѣроятно, пойдутъ, если увидятъ желаніе со стороны болѣе сильной. А которая сторона сильнѣе -- ясно. Оно было бы для всѣхъ выгоднѣе, а для сильной стороны и достойнѣе. Вѣдь у нашего художества только одна и есть законная мать, что академія. Можетъ-быть укажутъ на примѣръ блуднаго сына, который самъ пришелъ къ порогу родительскаго дома? Но вѣдь онъ зато и былъ блудный,-- онъ расточилъ все, что вынесъ изъ этого дома, и воротился нагъ. Наши же сыновья приходятъ въ лучшемъ видѣ, чѣмъ ушли, приносятъ сокровища ими самими накопленныя; они -- гордость и слава художественной семьи. Какіе же они блудные? И ужь если сыну несомнѣнно блудному зажарили самаго жирнаго барана, то неблуднымъ по меньше!) мѣрѣ слѣдовало бы сказать: "Милости просимъ" и "кто старое помянетъ, тому главъ вонъ". А послѣ, пожалуй, и барана можно... Иди есть старшіе сыновья, которые обидятся? Пусть ихъ обижаются.

Теперь наши художества торгуютъ въ раздробь и только лѣнивый не открываетъ своей лавочки и не беретъ по 30 коп. за входъ: "Пожалуйте-съ, у насъ товаръ самый превосходный-съ!" Куда какъ приглядно! Пусть будутъ выставки постоянныя, круглый годъ, какъ необходимый пріютъ для текущихъ работъ и полезное развлеченіе для общества, когда нѣтъ годичныхъ выставокъ; но выбрасывать разомъ два-три знамени подъ двумя-тремя выставками, да еще въ разныхъ частяхъ города, заставляя отъ Фонтанки (гдѣ помѣщается выставка г. Маковскаго) колесить до впаденія Невы (гдѣ выставки враждебныхъ академій),-- испытывая всѣ прелести полицейской весны,-- это уже своего рода купчую". А ужь какъ всѣ онѣ помѣщены, кромѣ той, которая въ академіи художествъ, гдѣ всѣмъ имъ было бы мѣсто и гдѣ ихъ настоящее мѣсто!

Мы не послѣдуемъ примѣру выставокъ -- раздѣлять, чтобы управлять, а попробуемъ, напротивъ, соединить географически-разрозненныя произведенія искусства въ роды или направленія. Но прежде всего попытаемся отвѣтить на вопросъ, который слышится и въ обществѣ, и въ печати: стоитъ ли вообще говорить о нашемъ художествѣ и находится ли оно въ состояніи упадка, или преуспѣянія?

Говорить о художествахъ, по-нашему, стоило бы въ обоихъ случаяхъ: въ первомъ -- потому, что изъ состоянія упадка слѣдовало бы постараться ихъ поднять; а во второмъ -- потому, что нельзя не указать, въ чемъ это преуспѣяніе проявляется.

Мы заявляемъ смѣло, что русское художество находится въ состояніи такого же преуспѣянія, въ какомъ находилась русская литература въ началѣ сороковыхъ годовъ. Оно обыкновенно отставало и отстаетъ отъ литературы на десятки лѣтъ. Только разъ, да и то мелькомъ, его захватила было всепожравшая одно время волна обличенія, но очень скоро оставила его въ сторонѣ и понеслась далѣе, пока не утолила наконецъ своей жажды шантажами и диффамаціями, превратясь сама въ грязь изъ той чистой влаги, которая первоначально полилась именно на эту грязь, гдѣ только она завелася... Мы еще помнимъ состояніе нашего искусства въ положеніи неподвижности или академической розги, когда твердое знаніе однихъ правилъ художественной грамматики -- гдѣ ставить запятую, а гдѣ художественную букву ѣ -- составляло образованіе художника; помнимъ смѣнившую ихъ бурю романтизма Брюлова (этого Виктора Гюго живописи); мы видѣли строгое шествіе высоконазидательнаго Иванова, съ восторгомъ услышали первыя слова натурализма, произнесенныя Федотовымъвъ его вседневныхъ сценахъ, и съ тѣхъ поръ уже непрестанно слышимъ все развивающуюся, крѣпнущую рѣчь этого натурализма, покрывающую все остальное; мы пережили Гуна и Перова и имѣемъ гг. Крамскаго, Рѣпина, К. и В. Маковскихъ, Якобія, Верещагина (В.В.) -- мастеровъ первостепенныхъ для изображенія быта вседневнаго и простонароднаго, для историческихъ сценъ, портрета и всякаго рода типовъ... За ними идутъ слѣдомъ молодыя дарованія: гг. Полѣновъ, Кузнецовъ и др. Мы наконецъ присутствуемъ при той виртуозности исполненія, какая была еще недавно въ русской литературѣ, но еще не бывала въ живописи. Развѣ только старые портретисты: Левицкій, Тропининъ да Боровиковскій -- писали такъ же. А въ ваяніи мы имѣемъ Антокольскаго...

Но если что преуспѣло всего поразительнѣе, такъ это пейзажъ, и именно русскій пейзажъ. Виды природы издавна находили себѣ у насъ такихъ передавателей, какими были нѣкогда Лебедевъ, Щедринъ, а потомъ на смѣну имъ выступили Айвазовскій, Лагоріо, Боголюбовъ, Мещерскій, Эрасси,-- послѣдніе два вынесшіе изъ мастерской Калама замѣтное вліяніе на нашу пейзажную живопись, и до сихъ поръ не вполнѣ прекратившееся. Это былъ пейзажъ такъ-сказать всеобщій. Но тѣ незамѣтные уголки смиренной и, пожалуй, скорѣе невзрачной, но исключительно нашей, и потому намъ милой природы, простой и заунывной и безъ конца тянущейся, какъ наша родная пѣсня,-- уголки эти выведены на свѣтъ недавно. Гг. Шишкинъ, Куивджи, бар. Клодтъ, Орловскій и поднимающіеся за ними гг. Сергѣевъ, Волковъ съ хороводомъ позднѣйшихъ молодыхъ дарованій: гг. Крачковскій, Крыжицкій, Дубовской, Писемскій, Ендогуровъ -- всѣ они нашли на своихъ палитрахъ и свои краски для своей природы.

Ошибочно было бы вывести отсюда заключеніе, будто такіе мастера, какъ Лагоріо и Боголюбовъ, напримѣръ, не находятъ этихъ красокъ, когда трактуютъ русскій пейзажъ,-- совсѣмъ нѣтъ; но они явились ранѣе нарожденія послѣдней шкоды новѣйшаго русскаго пейзажа, и потому о нихъ указано въ другомъ мѣстѣ. Реализмъ нашихъ новѣйшихъ пейзажистовъ составляетъ ихъ собственную физіономію, какъ и реализмъ новѣйшихъ романистовъ, безъ ущерба однако достоинству ихъ предшественниковъ. Такъ, преждевременно скончавшійся замѣчательный маринистъ нашъ Судковскій, напримѣръ, хоть и писавшій больше южное море, безспорно принадлежитъ къ позднѣйшей реальной школѣ русскихъ пейзажистовъ по своей художественной физіономіи. Онъ и на югѣ искалъ мотивы элегическіе или пасмурные и передавалъ ихъ съ правдивостью безупречнаго реалиста.

Особенно отрадно слѣдить за этими вѣрными шагами молодыхъ пейзажистовъ, въ ту первую ихъ пору общенія съ природой, когда она еще управляетъ ихъ кистями, а не кисти гнутъ ее и подчиняютъ себѣ. Вотъ передъ нами незатѣйливыя и для людей идущихъ на выставку искать яркихъ красокъ и громкихъ именъ, пожалуй, незамѣтныя работы возникающихъ дарованій. Тутъ тихій, зеленый, весь дышащій свѣжестью лѣсистой рѣчки, пріютъ среди лѣтняго горячаго дня, который лишь однимъ золотистымъ пятномъ солнца пробился на траву въ прогалинкѣ между деревьевъ; тамъ -- вся въ полевыхъ лѣтнихъ цвѣтахъ, веселыхъ, какъ само лѣто, и въ высокой травѣ лужайка; далѣе -- задумчивая осень. И все это искренно прочувствованное, правдиво переданное вѣстью, мало кому извѣстною, г. Дубовскаго. Въ другомъ мѣстѣ, своеобразно обработанный г. Бидогуровымъ, или правильнѣе -- сработанный прямо съ натуры, мотивъ нашей оттепели, съ рыхлымъ снѣгомъ, который только-что навалило изъ сѣрыхъ, еще не до конца выбросившихъ его тучъ, несущихся раскидать его далѣе,-- снѣгомъ, тутъ же тающимъ... Мглистая даль, лужи, между которыми отыскиваетъ съ трудомъ куда ступить ногою человѣческая фигура... Какая это русская картина, и какъ она по-русски просто передана! А, вѣдь, имя-то художника едва ли не впервые является на выставкѣ. Его же Послѣ грозы одинаково прекрасно: нива, помятая вихремъ; грязная, промокшая дорога; на небосклонѣ еще темень отъ удаляющейся грозы, а тутъ уже сильный свѣтъ солнца круглится и растетъ на омытой травѣ... Такому началу можно только пожелать соотвѣтственнаго продолженія, и на имя г. Ендогурова станутъ сбѣгаться когда оно появится на холстѣ. У г. Писемскаго прозрачно-стеклянный воздухъ его Весны, молочной отъ таянія воды, и эти опрыснутыя первою зеленью березы, между которыми хочется ходить,-- такъ много въ картинѣ воздушнаго пространства,-- вѣетъ въ самомъ дѣлѣ весною; а его же осенній мотивъ передаетъ чувство осени съ большою непосредственностью и правдой... Не менѣе выдержаны и правдивы Майскій вечеръ, Ливень, Туманное утро и др. мотивы сѣверной природы у г. Крыжицкаго. Пейзажъ г. Крачковскаго Передъ грозой, гдѣ прекрасно выражены и быстро застилающая поле свинцовая туча, и переполохъ рабочихъ, которые спѣшатъ скидать сѣно въ стогъ, еще освѣщенный солнцемъ,-- грѣшитъ, можетъ-быть, нѣсколько травою, которая зелена такъ, какъ будетъ послѣ грозы, когда ее хорошенько вымоетъ ливень. Его же На дачѣ, при самой простой ежедневности вида, прелестно по тонамъ и особенно по тонкой полосѣ солнечнаго свѣта на травѣ. Фигуры тоже хороши и дѣлятся на воздухѣ.

Переходя къ художникамъ большаго возраста, нельзя не сказать, что г. Волковъ своею большою картиной Омутъ не заставляетъ позабыть прошлогодней, съ ея элегическимъ, мягкимъ оттѣнкомъ. Эта, напротивъ, грубовата, тяжеловата и по воздуху, и по первому плану. Вполнѣ хорошъ только дальній планъ. Маленькія, совсѣмъ маленькія картинки г. Волкова зато эстетичны и очень милы.

Но кто сдѣлалъ шагъ даже противъ прошлаго года, такъ это г. Сергѣевъ. Это тотъ шагъ, которымъ достигается уже настоящее мастерство. Три большихъ и одинъ меньшій виды Малороссіи нашего даровитаго художника полны такой здоровой поэзіи и правды, заключаютъ въ себѣ такое обиліе подробностей крайне интересныхъ, отъ которыхъ нельзя оторваться, и въ то же время такъ выдержаны въ цѣломъ, такъ прелестны по трезвости и согласію тоновъ, что не знаешь, чему болѣе удивляться -- общему или отдѣльностямъ. Кто знаетъ малороссійскіе хутора, нашу южную высокую степь, съ разбросанными по ней хуторами, видными за десятки верстъ, съ лѣтнею жарой, въ которой млѣютъ эта безконечная степь и эти хутора, съ будяками (репейниками) чуть не въ ростъ человѣческій у плетней (заборовъ),-- кто все это видѣлъ и не забылъ, увидитъ опять въ живѣ, а кто забылъ -- вспомнитъ; тотъ же, кто этого никогда не видѣлъ, скажетъ большое спасибо художнику за то, что показалъ. И однако замѣчательныя эти картины не всѣми оцѣнены по достоинству. Этому есть причина помимо ихъ достоинствъ, и о ней молчать не слѣдуетъ. Нашъ реалистъ-эстетикъ далъ себя увлечь требованіямъ правды можетъ-быть далѣе, чѣмъ это было необходимо. Исходя изъ того положенія, что при большой протяжимости вида, какъ въ повышающейся степи, на самомъ дѣлѣ, съ даннаго пункта, кромѣ степи ничего не увидишь,-- небо останется внѣ угла зрѣнія,-- г. Сергѣевъ заключилъ двѣ изъ своихъ картинъ не воздухомъ, а степью же. Не подумайте, что онѣ совсѣмъ безъ воздуха,-- онъ разлитъ по всей его степи въ изобиліи,-- но неба, выше степи, въ картинѣ нѣтъ. Эта новизна непріятна зрителю, и многіе изъ-за этой непріятности уже не видятъ достоинствъ пейзажей. Достается, конечно, художнику на всѣ лады: и степь-то у него упирается въ раму,-- а это дерзость,-- и воздуха-то онъ не пишетъ, потому что, значитъ, писать не умѣетъ, и ужь я не знаю что... Хвалить г. Сергѣева за его увлеченіе,-- потому что это не болѣе какъ увлеченіе, хоть и вызванное убѣжденіемъ,-- мы не станемъ, но и порицать воздержимся, въ томъ упованіи, что, удовлетворивъ ему, онъ самъ удѣлитъ на своихъ холстахъ мѣстечко небу. Онъ и теперь уже выставилъ два пейзажа съ небесами: на одномъ отвелъ, въ видѣ компромисса, только узкую полоску небу (что, скажу мимоходомъ, особенно вышло характерно для высокаго стеннаго вида), а на другомъ -- такъ и совсѣмъ расщедрился, размежевалъ землю съ небомъ поровну. Но эта послѣдняя уступка, на бѣду, явилась поздно, когда уже большинство публики успѣло пересмотрѣть выставки, а рецензенты -- отдать о нихъ отчетъ. Вдобавокъ и поставленъ послѣдній пейзажъ совсѣмъ дурно -- въ проходѣ, между двухъ свѣтовъ, и оттого въ сущности безъ всякаго свѣта. А воздухъ написанъ на немъ прелестно: легкія тучки бѣгутъ и просто испаряются въ небѣ.

Таковъ послѣдній урожай нашего молодаго пейзажа:

Ни замковъ, ни морей, ни горъ...

Спасибо, сторона родная,

За твой врачующій просторъ!...

Большія имена нашего пейзажа всѣ на-лицо, только г. Куинджи вотъ уже который годъ отсутствуетъ. И что-бъ это значило? Вѣдь, не можетъ же художникъ, только-что достигшій полнаго развитія дарованія и наибольшей извѣстности, сказать себѣ: довольно! Ели онъ ищетъ поразить чѣмъ-нибудь небывалымъ? Французскую пословицу: "лучшее -- врагъ хорошаго" -- не надо бы забывать и г. Куинджи.

Мнѣ кажется, что г. Орловскій нѣсколько позабылъ эту пословицу и тоже ищетъ лучшаго: нынѣшнія его картины меня смутили. Послѣ той силы, ширины и того блеска исполненія, какими онъ снискалъ себѣ такую заслуженную извѣстность, онъ вдругъ точно пріосадилъ себя, и къ своей собственной манерѣ пробуетъ примѣнить манеру каламовскую, извѣстную у насъ болѣе подъ именемъ манеры Мещерскаго. (У насъ многіе даже говорятъ: какъ Валамъ похожъ на Мещерскаго!) Кто-то опредѣлилъ эту манеру такъ: пыли мало,-- все слишкомъ чисто прибрано... И вотъ г. Орловскій вздумалъ вдругъ прибраться и почиститься. Напрасно. Или это только опытъ, который можетъ-быть его самого не удовлетворитъ? Будемъ надѣяться. Г. Орловскаго нынѣшняго года просто признать нельзя за Орловскаго, не будь его имени въ каталогѣ. И пусть извинитъ меня знаменитый художникъ,-- стоящая рядомъ картина г. Сергѣева меня гораздо болѣе удовлетворяетъ.

Вотъ г. Шишкинъ -- такъ тотъ настоящемъ является Шишкинымъ: и въ своихъ соснахъ на песчано-глинистой землѣ, и въ этой чудесной заповѣдной дубовой рощѣ, насаженной Петромъ І-мъ въ Сестрорѣцкѣ. Такъ трактовать лѣсные сюжеты умѣетъ онъ одинъ. Ни обычная сила письма, ни откровенный реализмъ не покинули художника.

Гг. Боголюбовъ, Лагоріо, и на этотъ разъ Мещерскій, даютъ намъ море, каждый свое,-- ужь никакъ одно не примешь за другое, а всякое узнаешь сразу. Первый далъ особенно хорошее туманное утро на Нормандскомъ берегу. Песчаныя отмели, самая вода и переполненная испареніями атмосфера переданы мастерски. Вторымъ превосходно написанъ Входъ изъ Босфора въ Черное море. Пароходъ удаляется отъ зрителя въ глубину картины и расходящаяся борозда его хода ложится на водѣ, которая лоснится и круглится на горизонтѣ. Воздушная перспектива и общій -- теплый, нѣжащій -- тонъ дополняютъ прелесть...

Г. Мещерскій какъ бы обмѣнялся съ г. Орловскимъ, попробовавъ пустить немножко пыли въ свою живопись; но я боюсь, что и ему опытъ не удался,-- намѣсто прежней чистоты вышла полинялость. Тѣмъ не менѣе, на одномъ изъ выставленныхъ пейзажей, вода, и особенно отраженіе въ ней облаковъ -- совсѣмъ отвѣсное, перпендикуляромъ сверху внизъ, на прибрежьи Нарвскаго залива и холодная блѣдность сѣвернаго моря удались прекрасно. Вообще же лучше бы не мѣняться, продолжать безъ пыля.

Вотъ г. Айвазовскій уже полвѣка не мѣняется. Его и прозвали "вѣчно юнымъ". Правда, и огромный его даръ остался юнымъ. Ни сомнѣній, ни какихъ-нибудь исканій онъ не зналъ никогда и расточается себѣ на импровизаціи. Съ чего тутъ старѣться? Выставленные два холста -- такіе точно, какіе выставлялись годъ назадъ, сорокъ лѣтъ назадъ, и будутъ выставляться до тѣхъ поръ, пока продлятся (и пусть продлится долѣе) жизнь счастливаго художника.

Можно бы, пожалуй, заключить отчетъ о пейзажномъ отдѣлѣ; но, чтобы не осталось слишкомъ много обойденныхъ, упомянемъ о симпатичномъ осеннемъ пейзажѣ художника-любителя г. Атрыганьева, по чистой случайности, конечно, очень родственномъ выставленнымъ пейзажамъ г. Орловскаго (что ужь никакъ не можетъ быть поставлено ему въ судъ, или во осужденіе), и промолчимъ объ его же, вѣроятно, написанномъ давно и о которомъ лучше было бы совсѣмъ забыть; назовемъ нѣкоторые милые, непритязательные виды г. Холодовскаго,-- смѣлыя, бойкія и характерныя изображенія малороссійскихъ селъ, Н. Маковскаго, съ облегшею ихъ степью и, мимоходомъ сказать, съ деревьями нѣсколько мещерскими... (Вы видите, г. Мещерскій, какъ много людей хотятъ быть вами, а вы сами хотите перестать быть собою!) Есть работы гг. Вилдіе и Свѣдомскаго, съ итальянскими мотивами и свѣтомъ Италіи. Очень типично у г. Свѣдомскаго безплодное, сгорѣвшее на южномъ солнцѣ, прибрежье морскаго залива, съ полуразрушенною сѣрою башней, въ которой прилѣпилась избушка, съ коляской виттурина, встаскивающею форестьеровъ въ гору, и съ черною свиньей на первомъ планѣ -- единственными Живыми предметами этой мертвой мѣстности. Приходится сказать и г. Клеверу два слова по поводу его работъ, съ которыми онъ нѣсколько лѣтъ сряду носится изъ одного конца Петербурга въ другой, и никакъ не можетъ разстаться. Понравились ли ужь очень эти работы публикѣ, или самому художнику онѣ очень нравятся, только отъ нихъ положительно нѣтъ проходу. Красная шапочка отъ такой усиленной носки успѣла совсѣмъ износиться, а Идиллія на водѣ убѣдитъ всѣхъ, что она просто идиллія въ пейзажной живописи. Въ самомъ дѣлѣ, до наивности идиллическихъ временъ искусства доведены на ней воздушная перспектива и соотношеніе предметовъ между собою: водяные кувшинчики, напримѣръ, сдѣланы въ естественную величину и тутъ же тростникъ въ нѣсколько вершковъ... О томъ, что горизонту и небу, такъ снисходительно взирающему на эти грѣхи, помѣститься рѣшительно негдѣ, а г. Клеверъ ихъ втиснулъ,-- и говорить нечего: стоитъ ли такими пустяками стѣсняться!... Вотъ урокъ г. Сергѣеву: не быть слишкомъ мнительнымъ, но храбростью брать... небеса! Нѣтъ, г. Клеверу, выросшему на румяныхъ закатахъ, благоразумнѣе было бы къ нимъ воротиться. Авось подъ ихъ добрымъ сіяніемъ и померкшее имя его опять просіяетъ.

Г. Бегровъ справляется съ видами Петербурга какъ знатокъ дѣда и достойный ученикъ г. Боголюбова. Его набережная, Невскій проспектъ и виды морскаго канала по-своему очень хороши.

Въ пейзажномъ отдѣлѣ слѣдовало бы упомянуть еще о K. Е. Маковскомъ и молодомъ художникѣ г. Кузнецовѣ, но эти два разнообразныя дарованія представала работы во всѣхъ родахъ живописи, и потому о каждомъ удобнѣе поговорить особо.

Пейзажъ окончательно завладѣваетъ русскимъ художествомъ: онъ вторгся въ картины быта (жанръ) и смѣшался съ ними такъ, что трудно рѣшить, гдѣ кончается онъ и гдѣ онѣ начинаются. Пейзажъ входитъ почти во всякій жанръ, и нѣтъ почти ни одного пейзажа безъ жанра,-- безъ цѣлыхъ группъ или хоть отдѣльныхъ фигуръ. Даже портреты болѣе прежняго начинаютъ писать съ пейзажемъ. К. Маковскій и Крамской пишутъ ихъ на террасѣ съ видомъ на море, или на городъ, въ саду, на крыльцѣ, а г. Келлеръ, какъ увидимъ, даже въ горныхъ ущельяхъ...

Всѣ лучшія бытовыя картины настоящихъ выставокъ -- съ пейзажами. В. Маковскій, отличавшійся до сихъ поръ сценами такъ-сказать комнатными, перенесъ ихъ на воздухъ, въ поле, и надо признаться, что прошлогодняя рѣшительная попытка въ этомъ родѣ, сразу не увѣнчавшаяся большимъ успѣхомъ (онъ не овладѣлъ вдругъ колоритомъ), въ нынѣшнемъ году уже можетъ быть привѣтствована какъ вполнѣ удачная: всѣ сцены колоритны, живы, а пейзажи полны воздуха и свѣта. Одна Ярмарка чего стоитъ. Это истинно превосходный жанръ съ пейзажемъ. Затѣмъ онъ пытается переходить совсѣмъ къ пейзажу съ фигурами, и такъ же счастливо. Это новая дорожка, найденная нашимъ даровитымъ наблюдателемъ, и она можетъ привесть его къ чему-нибудь новому. Старые мотивы послѣднее время у него какъ-то поизносились, и одинъ изъ нихъ, попавшій на выставку и изображающій свистъ, или винтъ, разныхъ, въ сущности очень типичныхъ, мелкаго калибра господъ, съ попикомъ въ придачу, отзывается чѣмъ-то уже видѣннымъ, хотя можетъ-быть такого собственно мы еще и не видѣли. Вдобавокъ, и написанъ онъ грубовато и черновато, тогда какъ новыя работы уже значительно изящнѣй и свѣтлѣй.

Г. Корзухинъ тоже другой годъ выставляетъ бытовыя картины съ пейзажемъ. Въ прошломъ году это былъ даже болѣе пейзажъ съ фигурами,-- нынче у него фигуры въ пейзажѣ. Въ прошломъ году картина была красивѣе, въ нынѣшнемъ -- содержательнѣе. Въ палисадникѣ подпетербургскаго дачнаго домика сидитъ барышня на скамейкѣ съ книгой. Подлѣ нея корзинка съ работой; но книга, можетъ-быть романъ съ очаровательнымъ героемъ, отодвинула работу на задній планъ. Можетъ-быть сцена очень животрепещущая и нѣжная заставляетъ нѣжно трепетать сердце дѣвушки, уноситься далеко отъ этого форменнаго дачнаго домика, скучнаго палисадника, испытывать чувства, которыхъ ничто окружающее не заставляетъ ее испытывать... Она видитъ сны на яву... И вдругъ чьи-то увѣсистые шаги и что-то забѣлѣвшее передъ глазами непріятно возвращаютъ ее къ дѣйствительности. Она поднимаетъ глаза: знакомая, давно надоѣвшая, выхоленная, грузная фигура отставнаго военнаго, стараго холостяка, или не молодаго вдовца, но совсѣмъ еще молодца-мужчины, съ букетомъ цвѣтовъ въ рукѣ, въ бѣломъ, нестерпимо бьющимъ въ глаза, кителѣ, съ выбритымъ до блеска лицомъ, осклабившись, стоитъ передъ нею.-- "Ахъ, надоѣлъ!" -- вырвалось у нея изъ груди и рука досадно сжалась. Того ли она была невидимою свидѣтельницей и воображаемою участницей еще за минуту, и вдругъ ее вырываетъ изъ ея волшебнаго міра этотъ противный, толстый, подтянутый болванъ!... Тутъ почти шевелится зародышъ драмы... Даже счастливая улыбка этого толстаго болвана пошла чуточку наперекось. Болѣе всего удались выраженіе лица и поза барышни. Въ этихъ сдвинутыхъ бровяхъ, сжатой рукѣ и этомъ взглядѣ собирается гроза... Откормленному добряку она не пара.

Г. Пелевинъ пишетъ все лучше и тоньше. Содержаніемъ его маленькія бытовыя картинки изъ крестьянскаго быта не богаты; онѣ вѣрностью обстановки, типами, такъ-сказать этнографическою стороною -- сильны. Онъ больше всего любитъ и умѣетъ писать дѣтей; теперь онъ написалъ мило и барашковъ съ дѣтьми.

Г. Лемохъ составилъ себѣ имя дѣтьми. Въ нынѣшній разъ онъ посвятилъ имъ даже сочиненіе сложнѣе обыкновеннаго: толпа деревенскихъ ребятъ ввалилась въ избу посмотрѣть на новорожденнаго въ люлькѣ, котораго имъ показываетъ баба. Но написаны на этотъ разъ дѣти какъ-то суше, хоть и законченнѣе прежнихъ дѣтей. Есть еще этюдики г. Лемоха, портреты во весь ростъ, очень малыхъ размѣровъ, тоже въ формѣ этюдовъ, съ домашнею обстановкой изображаемыхъ лицъ, съ подобіемъ ихъ скорѣе, нежели сходствомъ. Впрочемъ, выходитъ оно довольно мило.

Виртуозенъ по письму г. Харламовъ. Въ этомъ его сила. Но онъ давно сбывалъ Петербургу только объѣдки отъ своего парижскаго стола. Вѣчно лохматая головка дѣвочки, которая сперва являлась сильно написанною, сдѣлалась неизбѣжною принадлежностью выставокъ,-- все въ томъ же поворотѣ, съ тѣми же пасмами волосъ, слабѣя и линяя отъ году въ годъ. Точно художникъ написалъ ее въ первый разъ нарочно посильнѣе и посочнѣе, чтобы сдѣлать съ нея нѣсколько оттисковъ и посылать ихъ на выставки, покуда всѣ не выйдутъ. Надо полагать, что теперь всѣ вышли, потому что онъ прислалъ маленькую группу дѣвочекъ между цвѣтами -- свѣжую и прелестную вещицу. Впрочемъ и здѣсь не обошлось вполнѣ безъ старой знакомой,-- лохматая дѣвочка въ числѣ ихъ опять-таки является, но уже маленькою, миленькою и только лохматенькою...

Г. Полѣновъ, художникъ всегда умный и даровитый, явился на теперешней выставкѣ и колоритнымъ. Мастерство письма далось ему окончательно. А только при соединеніи такихъ условій картина вседневной жизни и получаетъ право называться картиной. Оттого-то передъ Больною г. Полѣнова можно простоять долго, передумать и перечувствовать много. Дѣвочка лежитъ въ постелѣ съ лихорадочно, широко раскрытыми, бредящими глазами, которые глядятъ на васъ не то мольбою, не то вопросомъ: что съ нею дѣлается?... гдѣ она?... На столикѣ горитъ лампа подъ зеленымъ, подгорѣлымъ колпакомъ и ярко освѣщаетъ предметы, попавшіе въ кругъ ея свѣта; стаканъ съ питьемъ и ложечкой, какія-то записочки, книжечки. Свѣтъ этотъ охватилъ наволочки подушекъ, съ углубленною въ нихъ горящею головкой дитяти... Сама головка -- въ прозрачномъ полутонѣ, а все кругомъ въ сплошной тѣни, и темный очеркъ женщины со склоненною головой, позади кровати, едва различается сразу. Но Когда осмотритесь въ темнотѣ, то, какъ это бываетъ и въ дѣйствительности, обѣ фигуры и вся комната съ ея обстановкой выступятъ передъ вами мало-помалу. Кто переживалъ такую обстановку, такія полутемныя комнаты и встрѣчалъ устремленные на него безпомощные, не дѣтскіе глазенки своихъ больныхъ дѣтей, тотъ больно ощутитъ передъ картиной никогда незаживающую въ сердцѣ рану.

Еслибы такому мастеру, какъ г. Полѣновъ, достался счастливый сюжетъ Послѣдняго аккорда, довольно неумѣло взятаго г. Селезневымъ, то многіе бы призадумались надъ этимъ чахоточнымъ, еще молодымъ человѣкомъ, котораго усадила въ покойныя кресла, у открытаго на южное море окна, молодая женщина, а сама сѣла къ фортепіано, чтобы заглушить тяжелыя предчувствія и развлечь больнаго... Играла-играла -- и призадумалась на послѣднемъ аккордѣ... Можетъ-быть это послѣдній аккордъ и изъ ея настоящей, не давно можетъ-быть счастливой жизни съ милымъ человѣкомъ... Но это все выражено слабо я потому не дѣйствуетъ.

Даже еслибы менѣе даровитый и опытный, но все-таки художникъ, съ дарованіемъ и чувствомъ красокъ, съ пріятнымъ письмомъ,какъ г. Новоскольцевъ, вмѣсто порнографіи взялся за благодарный мотивъ только-что названной картины, то и тогда она выиграла бы. Выиграло бы кстати и искусство, избавясь отъ одного лишняго порнографическаго произведенія. И неужто г. Новоскольцеву не подсказали его дарованіе и вкусъ, замѣтный въ пріемѣ даже на такой живописи, чего-нибудь лучшаго, что онъ рѣшился тратить время, краски и большой относительно (для подобнаго сюжета даже черезчуръ большой) холстъ, чтобы повѣдать міру, какимъ образомъ раздѣтая и только не стащившая съ себя трико какая-то плясунья "послѣ бала" (хорошъ былъ этотъ балъ!) повалилась на кресло и спитъ, съ приподнятою коротенькою тканью на животѣ. На столѣ -- остатки цѣлаго кутежа: бутылки съ опивками, тарелки, блюда съ объѣдками... И молодой мужчина закуриваетъ сигару на огнѣ догарающей лампы. Что же сей сонъ значитъ?-- А то, что всякому, даже въ бурсѣ не обучавшемуся, понятно. Но какъ на такіе сны тратиться художнику, да еще трактовать ихъ въ большомъ видѣ, это совершенно непонятно.

За то какъ отдыхаетъ художественное чувство, оскорбленное г. Новоскольцевымъ, на серьезныхъ, строго-эстетическихъ и очень удачныхъ попыткахъ г. Бакаловича передавать сцены изъ быта древнихъ римлянъ! И похвально то, что онъ подходитъ къ своему предмету съ почтительною, подобающею скромностью,-- трактуетъ въ маломъ и не сложномъ видѣ. Вотъ это достойное употребленіе полученнаго отъ природы дара. И стиль, и краски у художника выдержаны, и типы благородны. Катулъ ли читаетъ стихи друзьямъ, сосѣдки ли сошлись и бесѣдуютъ, или молодой красавецъ въ тогѣ чертитъ посланіе на пурпурной стѣнѣ,-- всегда и во всемъ художникъ выдержанъ, строгъ и достоинъ полной похвалы. Пусть его идетъ по избранной дорогѣ -- и дойдетъ такъ же успѣшно до большихъ картинъ.

Вотъ г. профессоръ (не В. В.) Верещагинъ, когда-то вышедшій въ путь тоже съ недурнымъ багажомъ, приходитъ съ пустою котомкой, въ которой только и есть что никому, ненужныя Двѣ аллегорическія фигуры, если что и изображающія, то развѣ аллегорію изображеній, не изображающихъ ровно ничего, да присѣвшій на одно колѣно толстенькій и вылизанный Амуръ, выпускающій стрѣлу изъ лука -- точь-въ-точь какъ тѣ, которыхъ рисовали въ альбомы нашимъ бабушкамъ влюбленные кавалерійскіе офицеры. Надо думать, что эти штуки кто-нибудь да заказываетъ,-- вѣдь, не можетъ же человѣкъ для собственнаго развлеченія раскладывать такой художественный пасьянсъ.

Нѣтъ ни возможности, ни надобности останавливаться передъ большинствомъ еще не поименованныхъ картинъ, хотя между ними есть и недурныя. Мы остановились только передъ тѣми, которыя почему-либо можно отличить въ толпѣ. Безличность и въ искусствѣ, какъ въ людяхъ, можно только обходить.

Есть много батальныхъ картинъ -- казацкихъ, осетинскихъ и другихъ. Есть и хорошія между ними; но судить о нихъ надо предоставить людямъ военнымъ; человѣкъ штатскій проходитъ мимо и говоритъ себѣ: должно-быть хорошо,-- и проходитъ. А оно нерѣдко и дѣйствительно хорошо.

Положительно хороши этюды головъ г. Боткина. Тутъ и жизнь, и правда, и типичность. Передъ ними не остановиться нельзя. Остановитесь и всмотритесь,-- останетесь довольны.

Довольны останетесь и портретною нашею живописью. Она у насъ идетъ объ руку съ пейзажемъ. Не надо забывать при этомъ, насколько она труднѣе. Въ сущности нѣтъ ничего труднѣе портретной живописи, если смотрѣть на нее строго, то-есть какъ на картину при безупречной передачѣ оригинала. Только схожій портретъ -- одна половина дѣла, и только картинно исполненный -- не все дѣло. Извольте-ка слить это въ одно. Сходство, да не начертательное сходство лица, а сходство характера, выраженія, -- словомъ, возсозданіе на холстѣ человѣка, каковъ онъ есть всегда, а не того закащика, который отъ такого-то до такого-то часа просидитъ на сеансѣ, -- уже "одно такое сходство есть задача разрѣшимая не легко.

Посмотрите на послѣднія работы г. Крамскаго: портретъ астронома Струве, философа Соловьева, сыновей г. Половцева и др.,-- и рѣшите, что это: картины, или портреты? Г. Струве, на своей Пулковской обсерваторіи, передъ телескопомъ, у окна, въ которое глядятъ звѣзды съ темнаго ночнаго неба, освѣщенный фонаремъ сбоку, въ шубѣ, съ астрономическими инструментами въ рукахъ,-- переноситъ васъ къ произведеніямъ кисти старыхъ мастеровъ въ первостепенныхъ галлереяхъ Европы. Я не знаю другаго портрета г. Крамола то, равнаго атому по горячности и свѣжести письма и силѣ колорита. Тонкая законченность и удивительная выразительность картинной головы г. Соловьева, съ глубоко задумчивыми, прекрасными, иззелена-сѣрыми главами и продолговатыми кистями рукъ -- образецъ пріема совершенно въ другомъ родѣ, такъ свойственномъ нашему замѣчательному художнику. Сыновья г. Половцева -- одинъ цвѣтущій и юный, идущій по садовой террассѣ, весь обвѣянный воздухомъ, другой -- присѣвшій на балюстрадѣ у бѣлой стѣны, около чудесно написанной тяжелой желтой занавѣси, самъ блѣдный,-- все дѣлится отчетливо на этомъ блѣдномъ фонѣ, благодаря мастерской лѣпкѣ и сочетанію тоновъ. Все это картины -- и все это портреты вмѣстѣ. Хороши и очень похожи вышли также портреты: В. К. Владиміръ Александровичъ и генералы Гурко и Стюрлеръ. Можно положительно утверждать, по работамъ настоящей выставки, что художественныя силы И. Н. Крамскаго находятся на высшей своей точкѣ развитія.

У Е. Е. Маковскаго картинность портретовъ такъ-сказать въ крови. Есть люди, которые ставятъ ему это даже въ хулу. Но вѣдь иная хула стоитъ похвалы. Въ ущербъ ли эта картинность сходству?-- весь вопросъ въ этомъ. Говорятъ, женщинъ еще позволительно пріукрасить, но мужчинъ -- ни-ни, и не думайте! Мужскіе портреты г. Маковскаго поэтому многими совсѣмъ отвергаются. Пиши женщинъ -- тебѣ и кисти въ руки, а мужчины у тебя выходятъ непохожими. Я лично не знаю непохожихъ портретовъ г. Маковскаго, который, напротивъ, схватываетъ сходство необыкновенно легко и скоро. Припомните портретъ генерала Тимашева, выставлявшійся нѣсколько лѣтъ назадъ. Лицо достаточно извѣстное! Былъ ли онъ похожъ? Г. Валуева, не безъизвѣстнаго тоже. Но, скажутъ, оба они очень красивы, а красоту отмежевалъ себѣ г. Маковскій. Въ такомъ случаѣ посмотрите въ Солянонъ-Городкѣ на портретъ стараго сенатора А. Ф. Веймарна. Покойный всю жизнь не отличался красотою; а въ то время, когда съ него писалъ г. Маковскій, онъ былъ и полуслѣпъ. Но болѣе поразительно-похожаго, совсѣмъ живаго портрета нельзя себѣ и представить. Старческая голова, мягкія морщины щекъ, съ особенно сложенными губами, взглядъ этихъ стеклянныхъ глазъ, которые смотрятъ, но уже не видятъ,-- это само воскрешеніе умершаго. Работа замѣчательная по сходству и письму. Жаль только, что руки намѣчены слишкомъ наскоро я не соотвѣтствуютъ достоинствамъ головы. Тутъ же остановитесь передъ изображеніями пѣвцовъ Лассаля и Девойда. Пѣвцы писаны alla prima, а второй, въ костюмѣ, настоящая картина испанской школы. Потомъ уже пойдетъ цѣлая галлерея красивыхъ, нарядныхъ и изящныхъ женскихъ портретовъ, между которыми выдаются -- по нѣжности письма и колорита: портретъ великой княжны Ксеніи Александровны (три четверти лица въ полутонѣ, но до того прозрачно-воздушномъ, что колоритъ свѣтлаго дѣтскаго тѣла весь сквозитъ) и г-жи Анненковой (этотъ уже весь въ полномъ свѣту и удивительно, дѣлится на голубой плюшевой драпировкѣ); по силѣ и сочности письма и картинности драпировокъ и фоновъ: "Боярыня" (портретъ), въ боярской одеждѣ и обстановкѣ -- типъ чисто-русскій, портреты г-жъ: Морозовой, Фирсановой, Штекеръ, дѣтей Хрущовыхъ, съ великолѣпною кошкой, пушистою, жирною и красивою... Да всѣхъ и не перечесть. А ужь какая виртуозность аксессуаровъ: ковровъ, бархатовъ, блондъ, мѣховъ, атласовъ, жемчуговъ, -- такъ и говорить нечего,-такому виртуозу, какъ г. Маковскій, это ни по чемъ. Множество головокъ, мужскихъ и женскихъ, этюдовъ восточнаго типа, съ этимъ особеннымъ, смуглымъ, блѣдно-южнымъ колоритомъ и, по-восточному, унылыми черными глазами, или -- рыжихъ, почти огненныхъ бородъ и волосъ, главъ коричневыхъ хитрыхъ и насмѣшливыхъ; далѣе, цыганскій таборъ -- большой холстъ, посвященный загорѣлымъ кочевникамъ нашихъ южныхъ степей, съ энергическими движеніями пляшущихъ фигуръ, или лѣнивою безпечностью глазѣющихъ на нихъ, растянувшихся на землѣ, людей, точно говорящихъ: вѣдь охота же имъ не валяться? Пейзажъ обширный; въ немъ много свѣта и воздуха. За сценами пойдутъ пейзажи съ фигурами: липовая аллея съ возомъ, запряженнымъ водами, съ хохломъ, хохлушкой, хохленкомъ; усѣвшаяся на землѣ дѣтвора въ чудесномъ прохладномъ пятнѣ тѣни подъ старыми каштанами; наконецъ и совсѣмъ уже пейзажи: цѣлое поле съ далью, густо заросшее бѣдою цвѣтущею кашкой, и этюдъ луга. А тамъ -- разныя пано для стѣнъ, съ красивою, полною, но нисколько не порнографическою, нудой, ширмочки со сценами и типами Малороссіи, плодами, овощами, цвѣтами и всякою игрой фантазіи, на фонѣ грубой золотой ткани... Словомъ, такого разнообразія и обилія (60 холстовъ!) работъ за два какихъ-нибудь года, какое представилъ R. Е. Маковскій, не представлялъ еще никто. Скажутъ: И. К. Айвазовскій представлялъ столько же. И въ этомъ, какъ и въ размѣрѣ дарованія, пожалуй, оба художники похожи. Но посмотрите, что же можетъ дать Айвазовскій, который кромѣ двухъ стихій, воды и воздуха, не пишетъ ничего, -- даже скалы -- слабая сторона его картинъ, а ужь деревья и фигуры -- такъ просто ихъ пагуба! И между тѣмъ не хвалить Айвазовскаго такъ же непростительно, какъ съ нѣкоторыхъ поръ непростительно хвалить Маковскаго.

За г. Маковскимъ какъ разъ мѣсто -- очень почетное, но заслуженное -- такъ же разносторонне-одаренному молодому художнику г. Кузнецову. Онъ появляется на выставкахъ всего нѣсколько лѣтъ -- и уже успѣлъ выдвинуться въ жанрѣ, въ пейзажѣ, а въ нынѣшнемъ году и въ портретѣ. Его портретъ профессора Мечникова замѣтенъ и между портретами нашихъ первостепенныхъ мастеровъ -- по колориту,-- истинному колориту" а не тому, который желаетъ проявиться въ яркихъ краскахъ,-- по сочному, свѣжему письму и чѣмъ-то новымъ сулящему пріему. Это выразилось особенно тѣмъ, какъ написаны руки. Лежатъ онѣ на бѣло! бумагѣ развернутыхъ брошюръ, которыя профессоръ разрѣваетъ ножомъ явь озоновой кости. Вотъ въ этихъ-то соотношеніяхъ тоновъ рукъ и бумаги, во взаимномъ дѣйствіи рефлектовъ однихъ на другія, и видно болѣе всего что-то новое и особенное. За будущее нашего портрета нечего бояться, если такія дарованія примутъ его изъ рукъ достойныхъ своихъ предшественниковъ. Только бы дарованія эти шли не сбиваясь съ пути, или не садясь на отдыхъ послѣ первыхъ счастливыхъ шаговъ.

На настоящихъ выставкахъ имѣются два печальные тому примѣра. Развѣ можно повѣрить, что эти загроможденные тяжелыми тѣнями портреты г. Горазскаго и розовые генералы г. Келлера писаны людьми, которые прежде были большими портретистами? Конечно, лучше видѣть предметы въ розовомъ цвѣтѣ, нежели въ черномъ; но еще лучше ихъ видѣть именно въ томъ, въ какомъ они есть. Не хорошо тоже ставить свои оригиналы въ неудобныя и опасныя положенія, какъ это сдѣлалъ г. Келлеръ съ однимъ изъ генераловъ. Написалъ онъ его на маленькомъ холстикѣ, по-поясъ, да еще холстикъ-то загородилъ горами (должно-быть Балканами), и самому герою только и оставилъ мѣсто надъ какою-то пропастью. Ущелье, въ которомъ тотъ застрялъ, грозитъ поглотить его ежеминутно. Онъ тщетно хватается за раму, а не то за край холста,-- ущелье продолжаетъ грозить. Положеніе отчаянное; даже зрителю вчужѣ дѣлается нехорошо: на его глазахъ того и гляди провалится человѣкъ и... поминай какъ ввали. А вѣдь этотъ самый художникъ когда-то писалъ отличные портреты.

Но возвратимся къ г. Кузнецову. Онъ выставилъ еще другой портретъ, тоже по-поясъ, но г. Рѣпинъ, написанный имъ чрезвычайно схоже, свободенъ отъ всякой опасности и на фонѣ не угрожаютъ ему ни пропасти, ни горы.

Жанръ г. Кузнецова Деревенская прогулка -- прелестная вещь. Она и сочинена, и написана тонко, съ тою же свѣжестью и колоритностью, какъ и портреты. Изъ аллеи выходятъ подъ ручку съ молодымъ человѣкомъ, одѣтымъ въ лѣтній свѣтлый костюмъ, премиленькая молоденькая дѣвушка въ пестренькомъ ситцевомъ платьѣ и бывшая, вѣроятно, въ свое время такою же миленькою, а теперь раздобрѣвшая и очень похожая на нее, матушка. Юноша увлекся, разговариваетъ, разсыпается мелкимъ бѣсомъ, разводитъ руками и всѣмъ тѣломъ такъ извивается въ сторону дочки, что рука матушки уже однимъ кончикомъ только держится на его рукѣ и сейчасъ совсѣмъ повиснетъ. Дѣвушка улыбается во все хорошенькое, съ двумя ямочками на щекахъ, личико свое; она готова прыснуть, и уже подбородокъ у нея запрыгалъ,-- такъ смѣшно и забавно разсказываетъ малый юноша. А матушка потупилась и сдерживаетъ себя; но все ея круглое лицо выдаетъ тѣми же ямочками отъ довольной улыбки внутреннее удовольствіе: рыба клюетъ... Молодостью, правдой и деревенскою простотой вѣетъ отъ этой сценки. Преизящная и полная выраженія вещица, стоющая многихъ крупныхъ вещей!

Потокъ есть у г. Кузнецова два перехода изъ жанра въ настоящій пейзажъ: одинъ -- весеннее цвѣтенье деревьевъ въ саду, еще до листьевъ, съ дѣтишками, которыя копошутся маленькими пятнышками въ травѣ,-- должно-быть рвутъ цвѣточки, и другой -- обрѣзыванье сучьевъ, на оголенныхъ уже осенью, можетъ-быть, тѣхъ же деревьяхъ, старикомъ и другою фигуркою, молодою. Воздухъ, деревья и всѣ краски двухъ временъ года переданы съ чувствомъ истиннаго художника и поэта.

Г. Кузнецовъ отвлекъ насъ отъ портретнаго отдѣла, къ которому на минуту еще воротимся, чтобы сказать нѣсколько словъ о работахъ г. Ярошенки. Странное явленіе -- работы этого художника. Всѣ онѣ очевидно разсчитаны на большую силу колорита и письма, а между тѣмъ только одна, и именно не писанная красками, но сдѣланная чернымъ карандашомъ (фюзеномъ), портретъ покойнаго Кавелина, вполнѣ сильна, пластична и, какъ ни смѣло это сказать, колоритна. Это превосходнѣйшій портретъ но сходству -- не чертъ только, но всего характера, выраженія, новы Константина Дмитріевича. Лучшаго портрета желать нельзя. И вотъ рядомъ портретъ г. Спасовича, писанный съ большой энергіей, скорѣе грубъ, тѣмъ силенъ, и болѣе пестръ, чѣмъ колоритенъ. Характеръ подлинника не уловленъ, при несомнѣнномъ сходствѣ чертъ лица. Знаменитый ораторъ изображенъ очевидно говорящимъ: объ этомъ свидѣтельствуетъ положеніе его тѣла,-- онъ стоитъ и рукою оперся о столъ. Сильно разгоряченное лицо свидѣтельствуетъ о горячемъ увлеченіи говорящаго, тогда какъ голова держится почти неподвижно и прямо. Между тѣмъ, кто видѣлъ г. Спасовича у трибуны въ горячія минуты, тотъ иначе не представляетъ его себѣ, какъ съ головою нѣсколько откинутою назадъ и съ выдающимся впередъ подбородкомъ, что придаетъ особенную стремительность и какъ бы уязвляющее (mordant) выраженіе его рѣчи. Ничего подобнаго нѣтъ и тѣни въ осовѣлой фигурѣ того, кого г. Ярошенко выдаетъ за г. Спасовича. Или, быть-можетъ, онъ просто хотѣлъ изобразить "аллегорическую фигуру" защитника вообще, въ моментъ объявленія резолюціи по проигранному имъ дѣлу?

Портретъ г. Менделѣева удался болѣе, и не будь онъ посвященъ уже слишкомъ химіи, то удался бы еще болѣе. А то изъ-за ретортъ, колбъ, щелочей, солей и всякихъ химическихъ реагентомъ, самого-то химика почти и не видно, -- они его оттерли на задній планъ. А между тѣмъ, кого же онѣ болѣе выдвинули?

Этюды г. Ярошенко, не исключая и Цыганки, которая написана съ очевиднымъ разсчетомъ показать силу колорита, еще пестрѣе портретовъ. Свѣтъ на ладони у цыганки уже до того силенъ, что вышелъ инеемъ, а рука -- отмороженною. Вотъ, вѣдь, какъ надо быть осторожнымъ со свѣтомъ!

Посмотрите-ка на эффекты свѣта и колорита на этюдахъ В. Маковскаго и на его цыганку, или хоть на головку женщины въ красномъ корсажѣ. Это сила -- такъ сила, и всѣ здоровы, потому что колоритъ настоящій, какой бы онъ ни былъ сильный, вреда никому не приноситъ...

Остается старшій по чину отдѣлъ живописи -- историческій. Но онъ-то всего менѣе и отличился. Еслибы не картина г. Рѣпина: Рѣчь, обращенная Государемъ Императоромъ къ сельскимъ старшинамъ -- эпизодъ изъ послѣдней коронаціи,-- то надо бы сказать, что историческая живопись въ нынѣшнемъ году отсутствуетъ. Нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, считать за историческую картину бѣднаго Ивана Грозного съ мамкой, попавшаго за свои прегрѣшенія въ передѣлку къ профессору Венигу, послѣ прошлогодняго чуда г. Рѣпина,-- ни Даря Алексѣя Михайловича съ нескончаемымъ Никономъ у гроба чудотворца Филиппа?... Еще менѣе исторична, плохо разыгрываемая плохими актерами, сцена Прокопія Ляпунова передъ Василіемъ Ивановичемъ Шуйскимъ. Первые два изъ названныхъ "историческихъ" живописцевъ обнаружили, по крайней мѣрѣ, много искусства въ написаніи неодушевленныхъ предметовъ или "мертвой природы" (nature morte), при полномъ отсутствіи живой. А у г. Неврева даже бутафорскія принадлежности -- не только актеры -- ординарны.

Г. Венигъ -- все такой же опрятный, исполнительный и примѣрный профессоръ, какимъ онъ былъ ученикомъ академія, когда сочинялъ картины по заданнымъ профессорами программамъ -- сочинилъ, на программу имъ самимъ себѣ теперь заданную, своего Ивана Грознаго съ мамкой. Онъ, очевидно, нашелъ нелишнимъ помыть и почистить царя послѣ невѣжливаго съ нимъ обращенія г. Рѣпина. И хотя царь у него грозенъ (зри въ программѣ), но грозенъ въ мѣру и не переступаетъ границъ обыкновеннаго пугала, какія ставятся на огородахъ для устрашенія воробьевъ. Какъ главное лицо, онъ изображенъ фасомъ и въ свѣту; мамка же, въ качествѣ лица подневольнаго, допущена только въ профиль и однѣ морщины ея получили малую толику освѣщенія... изъ снисхожденія къ старости. Бархатный шугай, какъ съ иголочки, освѣщенъ весь... должно-быть за то, что на царскія деньги пошитъ. Царя, однако, и такой шугай не тронулъ,-- царь сердится, на то онъ и грозный. Чего сердится, изъ заданной самому себѣ программы г. профессора не видно.

Г. Литовченко былъ предусмотрительнѣе: онъ взялъ да и отослалъ своего зрителя прямо къ Соловьеву, даже обязательно указалъ ту страницу его исторіи, изъ которой любопытствующіе могутъ узнать все, что хотѣлъ, да не умѣлъ, изобразить художникъ. И это примѣръ достойный подражанія. Иначе зрители узнали бы только одно, что г. Литовченко -- большой мастеръ писать золотые оклады иконъ, освѣщать ихъ снопами косыхъ лучей солнца изъ оконъ, передавать ткани и дорогія убранства царскихъ одеждъ, персидскіе ковры и проч., съ такою искренностью и правдой, что экспертъ можетъ каждому изъ этихъ предметовъ произвесть безошибочную оцѣнку... Мудрено ли, если священнаго огня уже болѣе не осталось на людей, одѣтыхъ въ эти удивительныя ткани, ступающихъ по этимъ изумительнымъ коврамъ и молящихся въ той поразительной церкви,-- если люди вышли добавленіемъ, аксессуаромъ къ коврамъ, одеждамъ и церкви, а не тѣ вышли добавленіемъ къ людямъ... Если же такова была задача художника, то, надо ему отдать справедливость, онъ разрѣшилъ ее блистательно.

Въ прошломъ году тотъ же г. Литовченко много потрудился надъ двуперстіемъ боярыни Морозовой и написалъ боярыню отлично, но зачѣмъ?-- мы этого безъ помощи Соловьева не поняли. А жаль,-- художникъ имѣетъ положительныя способности писать, только не находитъ, что писать.

Вотъ такихъ господъ, какъ г. Растворовскій съ его Венерою и Тангейзеромъ, жалѣть нечего: имъ просто хочется писать нагое женское тѣло, и Венеры -- или въ крайнихъ случаяхъ "купальщицы" -- являются тутъ только козлищами отпущенія. Собственно имъ ни до Венеръ и ни до кого нѣтъ дѣла,-- была бы натурщица, которую можно раздѣть для нуды. Венеры давно кончились -- вмѣстѣ съ поклоненіемъ красотѣ, какъ божеству. А когда-то онѣ выходили дѣйствительно божествами. Посмотрите на Венеру Тиціана во Флорентійской трибунѣ. Какая еще нагота можетъ быть откровеннѣе распростертой во весь ростъ? А между тѣмъ она вызываетъ одно чувство благоговѣйнаго восторга. Это та красота, которой строили

Бѣломраморные храмы,

Золотые алтари,

И курили фиміамы

Отъ зари и до зари.

Вотъ такую наготу невольте писать. Да только не напишете!

Да, нечего жалѣть вообще людей, которые покрываютъ красками большіе холсты изъ одного побужденія покрыть ихъ красками. Что иное могло руководить, напримѣр.ъ, г. академикомъ Аскназіемъ, Исаакомъ Львовичемъ, когда онъ рѣшился на огромнѣйшемъ холстѣ изобразить огромнѣйшаго Моисея съ огромнѣйшими баранами, которые съ недоумѣніемъ смотрятъ на зрителей, сами не понимая, по какому случаю они попали на выставку. Большому Моисею должно-быть поручено внушить имъ, что они попали туда по случаю признанія академическаго званія за почтеннымъ Ісаакомъ Львовичемъ. Человѣка дѣлаютъ академикомъ,-- чего-жь еще его жалѣть!

Грустный отчетъ о работахъ по исторической живописи заключимъ хоть однимъ отраднымъ отзывомъ. Г. Рѣпинъ выставилъ свою большую, съ волостными старшинами въ Москвѣ, картину. Заказное, конечно, менѣе всего идетъ къ свойствамъ такого дарованія, гдѣ все порывъ и свободный выборъ, какъ у автора Ивана Грознаго съ царевичемъ. Но послѣ такого подвига, какой совершенъ въ прошломъ году, совершить рядомъ другой равносильный, безъ передышки -- едва ли можно. Да равносильный и не удовлетворилъ бы ни художника, ни публику,-- надо было или нѣчто еще сильнѣе (а это едва ли достижимо), или что-нибудь совершенно другое. Всякому творческому дарованію суждено произвесть, не болѣе одного дѣтища въ извѣстныхъ предѣлахъ силы,-- всѣ другія будутъ уже не тѣ; они могутъ быть, по-своему, и не хуже, но не тѣ. Также и голосъ, даже самый высокій, имѣетъ предѣлы, далѣе котораго ему не развиться. Г. Рѣпинъ послѣ своего до-діеза не долженъ разсчитывать взять еще выше. Онъ возьметъ ту же ноту въ другомъ тонѣ, но выше этой ноты уже не возьметъ.

Я укажу на Рубенса: чего онъ не писалъ, и въ какомъ только родѣ не писалъ? А между тѣмъ въ тонѣ рѣпинского Грознаго и онъ написалъ только одну картину,-- по крайней мѣрѣ я не видалъ ни въ галлереяхъ Парижа, ни Лондона, гдѣ Рубенсовъ особенно много, ни Дрездена, Брюсселя, Гааги, Антверпена (а это его родина),-- нигдѣ, нигдѣ другой такой же. Картина, о которой я говорю, находится въ національной брюссельской галлереѣ и изображаетъ какого-то пророка, которому только-что вырвали языкъ. Палачъ, еще держитъ въ клещахъ этотъ окровавленный языкъ и подаетъ его псу, который съ жадностью его хватаетъ. Изъ устъ мученика, только-что "провозглашавшихъ любви и правды чистыя ученья", льются потоку крови. Лицо и взоръ его изображаютъ негодованіе, отчаяніе, ужасъ -- отъ внезапно поразившей невозможности выразить свои чувства... Эту картину я видѣлъ 35 лѣтъ назадъ, но мнѣ кажется, что я ее вчера видѣлъ,-- такова сила произведеннаго ею впечатлѣнія. И другой такой карты у Рубенса я не видѣлъ.

Не знаю, что намъ дастъ г. Рѣпинъ, но утверждаю, что двойника прошлогодней картинѣ онъ ни въ какомъ случаѣ не дастъ.

Работу свою художникъ выполнилъ такъ, какъ можетъ выполнить ее большой мастеръ: написалъ картину колоритную, полную воздуха, солнца (дѣло происходитъ на Ходынскомъ подѣ), съ типами разнообразными и характерными. Чего же болѣе? Люди совсѣмъ живые стоятъ передъ вами. Мы видимъ говорящаго Государя, въ центрѣ картины, въ черной барашковой шапкѣ, лицомъ къ намъ и къ тѣмъ сельскимъ людямъ, которые пришли его слушать. Поодаль -- Государыня подъ зонтикомъ на розовой подкладкѣ, съ великою княжной и Наслѣдникомъ. Около Государя можно совершенно ясно разсмотрѣть нѣсколько человѣкъ, представителей разныхъ народностей Россіи. Собственно толпа стѣснилась на первомъ планѣ картины", и огромныя фигуры, болѣе натуральной величины, въ армякахъ, подпоясанныя кушаками, видны уже сзади. Въ толпѣ есть шитые воротники дворянскихъ мундировъ и галуны купеческихъ кафтановъ. Художникѣ очень ловко подчеркнулъ фактъ произнесенія рѣчи Государемъ: онъ заставилъ одну изъ фигуръ приложить къ уху ладонь трубкою, чтобы лучше слышать. Но и безъ этого, по движенію царскихъ губъ, видно, что произносится рѣчь.

Поглощенный этою работой, г. Рѣпинъ написалъ всего одинъ небольшой портретъ, который и выставилъ. Онъ ничего не прибавляетъ къ прежнимъ превосходнымъ его работамъ по портретной живописи.

П. Ковалевскій.

"Русская Мысль", кн. IV, 1886